Заболотников Анатолий Анатольевич : другие произведения.

Кладбищенский сторож

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Дьявольщина уже первых в России свободных выборов...


В память о русской Демократии...

   С О Д Е Р Ж А Н И Е:
   ПРОЛОГ. Транс Сибири на Пути-не-исповедимом..................................3
   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Выбор выборов!..............................................................11
   Глава 1. "Примэрский ...Рай".......................................................................11
   Глава 2. Инструктаж Свободы......................................................................25
   Глава 3. Интер... в юбочке.............................................................................35
   Глава 4. У горшка - два бережка.................................................................50
   Глава 5. Триединство Демократии.............................................................60
   Глава 6. Домашний Демос............................................................................72
   Глава 7. Край в коме.......................................................................................85
   Глава 8. Могильщик пролетариата.............................................................97
   Глава 9. Два Демократора. Пластилиновая душонка...........................106
   Глава 10. Троянский Боливар и троих вынесет!.................................117
   Глава 11. Кандидат с петлей на шее.........................................................129
   Глава 12. Парадоксы космического Нью-Коммунизма!....................136
   Глава 13. Вечный Кандидат или Политический Онан!.......................150
   Глава 14. Сегодня цель - сами средства!............................................157
   Глава 15. Не скальте зубы, пока живы!...............................................163
   Глава 16. ...синие ночи пенсионеров, внуков рабочих!.....................173
   Глава 17. Крематорию - "новую жизнь"!...........................................180
   Глава 18. Захоронения новой цивилизации!......................................186
   Глава 19. Право мертвой руки... или ноги?.........................................191
   Глава 20. Наследие Надследственных.....................................................195
   Глава 21. Мертвые и права не имут!...................................................205
   Глава 22. Путы Науки исповедимы...........................................................214
   Глава 23. "Все ушли на выборы!".............................................................221
  
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Демократоры на распутье.........................................229
   Глава 24. "Рай-град" для All!...............................................................229
   Глава 25. 1 - 0 = 1. 1 + 0 = Капитал!......................................................236
   Глава 26. Выбор ночного клуба "Дур-мan"............................................242
   Глава 27. Политическая арифметика старлея........................................260
   Глава 28. Тяжело в ученье - легко во тьме!........................................264
   Глава 29. Хождение в электорат................................................................271
   Глава 30. ЗАО "Наш выбор - ваш", Мисс!...........................................283
   Глава 31. ...огонь, водку и медные трубы... Сакса!.............................290
   Глава 32. Лунный танец Риты.....................................................................303
   Глава 33. Глазами свето-воло-конного кабеля.......................................312
   Глава 34. Выплеснуть с Водолюбовым и ребенка.................................325
   Глава 35. Солонка в кармане....................................................................336
   Глава 36. Голосование голытьбы.............................................................346
   Глава 37. Хвосты сбрасывают на переправе.........................................354
   Глава 38. Соломенные сироты ком-мамаши........................................364
   Глава 39. Новый веник метет по Науке!.............................................373
   Глава 40. "... особо опасные кандидаты!".............................................383
   Глава 41. Матч голосо-ногих.....................................................................394
   Глава 42. Достойный удар заговорщиков по!....................................407
   Глава 43. Противостояние Скалина.........................................................413
   Глава 44. Самое большое зеркало абсурда...........................................425
   Глава 45. На Плоту Ноя и Плача................................................................432
   Глава 46. Строевая для нестроевых.........................................................439
   Глава 47. Все пути ведут на рынок!..........................................................445
   Глава 48 МЭККа демократии....................................................................461
   Глава 49 Академики на распутице........................................................468
   Глава 50. Поколение "до-Ни-Колы", но "По-Пиву"!.........................473
   Глава 51. Укусить за пяту, да не ту!.....................................................477
  
   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Реванш мертвецов?......................................................481
   Глава 52. Стада и пастыри в ночи.............................................................481
   Глава 53. Времена "новых молодых"......................................................491
   Глава 54. Привет, Private Trader!..........................................................495
   Глава 55. Враги виднее на пожаре!.....................................................499
   Глава 56. Поджог Пив-бара?.................................................................504
   Глава 57. Последний путь Трубачевых и Ко............................................508
   Глава 58. "Сыщики-разбойники"..............................................................514
   Глава 59 "Дур то дур!".................................................................................521
   Глава 60. "Поле чудес" в стране Избирателей!..................................526
   Глава 61. Над пропастью во лжи...............................................................534
   Глава 62. Семь цветов недельки................................................................541
   Глава 63. Победы побежденных................................................................545
   Глава 64. Секреты поля шинелей...............................................................552
   Глава 65. Нерукотворный памятник Вселенной!.................................559
   Глава 66. Либерализм - либо реальность!...........................................567
   Глава 67. Рая из Рая.......................................................................................571
   Глава 68. Реванш мертвецов!................................................................583
   Глава 69. Партия трубы.................................................................................598
   Глава 70. "Ночь опавших мечей"...............................................................603
   Глава 71. Попутное утро...............................................................................611
   ЭПИЛОГ...нескончаемого конца.........................................................617
  
  
  
  
   ПРОЛОГ. Транс Сибири на Пути-не-исповедимом
     "Пешком ходить по свету легко, выгодно и полезно, особенно на дальние расстояния, когда рюкзачок уже только греет спину, а пройдено столько, что возвращаться было б еще глупее. Главное, постоянно радует мысль: сколько б ты сэкономил на билетах денег, если б они были?.. Времени? В пути оно буквально превращается в расстояние, лишь прибывая! Особо легко идти по шпалам, когда, в конце концов, приспосабливаешься подчинять ноги не фантазиям, приходящим на ум от скуки, а внешнему объективному ритму не очень размеренной в суетных мелочах действительности, предоставляя голове относительную свободу в рассуждениях и наблюдениях за все-таки меняющимся со временем суток ландшафтом. Лишь пешее путешествие по стране позволит настроиться на ее стержневую философскую тональность, гармонию, резонирующую с явлениями, созвучными ходу точных часов Вечности", - думал Водолюбов, но был тут не первым...
   Пешков, "революционное зеркало" графа Толстого, в коем правое - левое, сразу пошел пехом, по людям, и "бывшим", оттуда в 91-м - сразу к станционному, но не начальнику, а статистику Кал-южному, б/у каторжанину, в Тифлис, где Грибоедов, наоборот, завершил "Горе от ума": "Карету мне!.." Может, горько и стало с того, что увидел, что прошел пешком, как горчит, если перекурить натощак Беломора с планом. "Не писать же мне и в литературе - Пешков" - сетовал он на даче каторжанину, толкнувшему "молотобойца", "бродягу" "на тот путь", которым он обратно и поехал в... еще Новгород, но уже Горьким! Многоводным путем Слова, хлебнув немало и там! И начав писать! И... о других, и о новом человеке, т.е. новых каторжанах, полюбившихся ему в лице еще Калюжного. Нет, не об остановленных на пути туда в колонии его имени, но Макаренко(закончившего свой путь на станции Голицыно), а о безымянных создателях новых (мелко)водных путей типа "Беломор-Балтийского Канала им. Сталина (ББКаналиСа)". Из-за тех скобок, видно, к 37-38 и одноименные "ББКиСу" "жития" невольных творцов, и сам Горький, и Ягода и другие их соавторы были изъяты из мира и Литературы, и с Горок...
   А начни Пешков путь со стального Транссиба, начатого в 91 же в Берикаменске, с творения Витте, тоже явившегося на свет на станции Тифлис, предместье града Гори, графа, но из голландцев? Дойди до столицы Туруханского края, где нашли первую в Сибири берестяную грамоту, или до единственного за Уралом Кремля Тобольска, столицы всея Сибири, куда дошли Пушкин еще в штанах Ганнибала, Достоевский, Солженицын, куда сослали единственный сосланный Колокол с отсеченным ухом, вырванным языком, но не Герцена, а Угличский, поднявший народ на бунт, но за убиенного Дмитрия Ивановича, откуда позднее явился и Распутин-1?.. Кем бы он вернулся?
   Ведь на Транссибе и хромой путник впадает в резонанс, но подобно кремлевским, тоже хромающим часам, воспринимая мир не как гармонию равноправных символов, а как чередование "тиков-таков, правды-лжи, право-лево, шпал-де..." О! Блин!.. Увы, сей изобретатель и хромой логики "Добра-Зла, Истины-Лжи" (тоже сподвижник создателя словес Адама, дававшего кликухи бывшим до него, а потом - и тому, чего нет: "Наг! Дала!.."), ковылял где-то впереди, судя по свежим следам его противоречивой и в гадостях, и на шпалах натуры...
   То проявлялось и в неприязни к черным кошкам и пернатым долгожителям, наоборот ли, в приязни к ним, тщательно - пятью гвоздями - распинаемым на крестообразных дорожных знаках, особо вблизи полузаброшенных станций - с одними лишь станционными смотрителями, точнее, с нынешними "смотрящими", преимущественно из стай блудливых псов и жирных, рыжих ли котов. Самих опустошенных сел, забитых на все четыре стороны света окон, вырубленной тайги, загаженных прожорливым буреве.., точнее, бурьяном, полей, несжатых полосок и забытых(в иных местах очень плодовитых) яров Гайдаров, Некрасовых, ему было явно мало для визитки, хотя он, скорее, избегал и намека на плагиат, на пародию этих новых Тимур-овцев, махом крушащих, крахерящих Империи своих дедков-совков, выучась тому за их счет в их "Школах" "Без-Лика", "Лик-беса" ли...
   - Елив им похер, то чо мне-то, не токо декабрьской, а кругло-ягодичной путане, сподвижнице путейцев, домкратизировать, рестук-стуктурировать тут, в Нью-Старуханске? Не Клару ж Це...кин с Ком-интердевичьим круп... иль саму Круп?.. Скую! - реагировали на то выпускники их интернатов. - Сама с училок, с.., учила новых бойскотов, комфрендов: даешь каждой школе - по педологу? Сама ж не давала, хотя кончила... и Макаренко, одного из четырех учителей Мира! Да, я тоже б/учка - кончили и меня! Читал "О педологических извращениях... Наркомпросов"? А чо толку? Другие, тоже Лёнины, Гай-дары приносящие дали! А я теперь среди тех логопедов, лесорубов-Челентанцев и Нью-Трубачевых с их "Романом с Трубой" без работы б лежала, если б не путейцы, путные робята, ну, попутные ли, вот...
   И чем бы он, собеседник Евы, Гретхен-Маргариты, блеснул и пред Нью-Грешной Марьей - как соавтор, автор ли этого? А теми "столыпинскими бабочками" он предупреждал и "новых Ангелов из Барменов" о присутствии на второй, а ныне лишь третьей(по длине) - после СШАмана и Подне-бесной - Железной "Бе-Де" России и третьего, общемирового "D", не признаваемого лишь потомственными атеистами, озадаченными множеством других "Д", всплывших на поверхность теле-прорубей из мутной воды Перестройки: "де-мокра-ты, Дума, "депутаты", "дело"(вместо делегатов) - в идеальном, а "добро" - в материальном, "деревянном" эквиваленте, "дурь", ну, и "дер..."
   Ведь эта сквозная "дыра" и в бюджете, "дорога" Ли, которая поэтапно ввела в Транс всю Сибирь задолго до интимного "Романа с трубой", на картах похожая на сигнальную нить всей Евроазиатской Железной Паутины, своей запущенностью, омертвелостью обочин, а, главное, тысячеверстным постоянством в этом, могла б и самого Мефистофеля с его феерическими выдумками, а не то что этих ряженых казаков, монахов и Мономахов, обратить в занюханного лешака, в БуЧКа с трубкой, с гладом в глазах рыщущего по останкам лесов, особо, диких степей Забайкалья, где "Золотая наша железка" совсем заржавела от аксеновских же "Редких земель", а встреча с "Очарованным странником" Лескова стала Практикой невероятности!
   Хотя, бывало кажут теле-люди: "смотри, и временно бывшие президенты заезжают сюда", но из опять несостоявшегося тут будущего, на "машине времени" типа "Калины желтой", цвета перемен. А тут в ходу "машины времени" типа "Карины белой" из чужого, наконец, состоявшегося и тут, но б/у прошлого. Потому, может, и хромой решил о себе тут напомнить, занять в конце сигнальной паутинки вакантное место членистомногого Паука, давно перебиравшегося всеми своими членами на Моськполиткухню, на пир после ЧК, куда слетались под конец, на зов трубы, все "первые" субъекты-объедки парт-паутины, за 70 лет сподобившейся лишь на еще одну сигнальную, которая, в отличие от исконной, шелковой, может вдруг "БАМ-с!" и...
   И его явно популистские "за-Машки" не отличались разнообразием на протяжении всех 9000 км за "МК-АДом"! Там тупились любые "меч-ты!", становясь мистикой, суевериями, суверенной ли, местнячковой оппозицией бабок, на мотив Лебединой песни песней...
   Если ж кратко о "природе" Транссиба, кою не нашел у питерца Достоевского "сынок-гимнозист дяди Стёпы Милиционера", так там, это, "горькая травка" всюду, за дерево, и степи - не стёпы - кругом!
   И кем бы Пешков вернулся отсюда, с до-Гулаговской еще(до-Гугловской тоже) каторги Тифлисского дачника Калюжного, из просвещенного ли Томска Бориса, но Годунова? С необозримых и на новых картах просторов, из непостижимой пустоты смыслов Воли(этого сладкого где-то Слова!), до сих пор единственной в мире не скованной всюду кандалами ЖП(Железной Паутины), наручниками АД(Ас-фальтовых Дорог) и... паутиной труб, ясно, что не однодневных Турбиных, а Васьков Трубачевых, типа Гегелевских, Гайдаровских "Мальчишей-Плохишей-оборотней" с их Единством и Разгулом Противоположностей, мечтающих опутать той паутиной черных Труб даже Арктику, Гиперборею!.. Но то впереди!.. У кого и позади...
   А сегодня Водолюбову, прошедшему следом тысячи верст, ближе к концу стало казаться, что он все еще в начале эпохального перехода из обычного прошлого в некое пространственно-временное будущее. Он мог понять теперь и Радищева, путешествие которого из трясины царственного Питера Романовых на холмы Третьего Рима Рюриковичей позволило написать очерк обо всей России, и тех политических деятелей, которым для этого вполне хватало видимого сквозь окна их кабинета - даже не монитора - или сквозь иллюминатор самолета, а то и прочитанного о какой-нибудь другой стране, которая могла бы неоднократно затеряться в наших просторах, пустырях вместе со всеми своими особенностями, экзотиками и разнообразиями, ничуть не изменив ни пейзажа, ни хода вещей в нашей державе, где состояние "Дежавю" постоянно возникает спустя какую-то сотню километров, лет, перекуров, остановок, становясь обыденным, ничем не примечательным явлением типа "Намедни" Парфенона... "При чем тут парфюм, фамилии и прочая реклама?!".. Ни при чем!
   Не изменило то и хода часов Водолюбова, навсегда остановившихся, стоило ему потерять из виду родной Купюринск, который столько раз переименовывали в типографиях Гознака, что и обо всем остальном, происходящем в стране, жители его давно судили по анекдотам, как чукчи и бельгийцы. Но ведь лучше обращаться за справкой к анекдотам, а не к дотам? Потому из всех проделок хромого предшественника он и запомнил исковерканное "Куплюримск" на выходе из города, над абсурдом чего посмеялся, но преждевременно!..
   Другим тоже досталось от того, всюду восстанавливающего свою справедливость: Мисква, Каров, Каинбург, Комск, Ньюбисерск, Нью-Каинск, Белонарск, ЕРкупск, Китайжэт, Брита-нск, Благовещинск...", - как и улицам: Лешина, Хлевина, Пленина, Зленина, Мэра, Мура, Мора, Врунже, Доброворского.., - чему никто не удивлялся уж.
   Во второй половине пути ему даже начало казаться, что ни стране, ни дороге не будет конца, как и всему мало меняющемуся и постоянному на всем протяжении, что навеяло на него вполне оптимистичные мысли, мало созвучные с апокалиптическими настроениями и красками газетных обрывков, выпархивающих порой из окон пролетающих мимо поездов. Они были словно посланиями из иной цивилизации, иного времени, не очень удачно переведенными на язык, фрагментами похожий на тот, на котором разговаривали Водолюбов, Пушкин, Есенин и другие жители Купюринска, куда иногородние, иновременные "смифы" просто не могли проникнуть, равно как все инородное, кроме, увы, географических купюр, которые они и использовали вместо выездных паспортов, почти дипломатических...
   Вконец запутавшись с переименованиями, спутав ли его с редакторской купюрой, их город пропустили или просто забыли НАНО-сить на последующие карты страны, мира и под иными названиями, постоянно меняемыми к разным юбилеям: Нью-Рюпинск-2.., Беспутинск-21.., Ур-А-2117, Стопутинск-2100, Paputinsk-207.., All-Putinsk-206.., Заепутинск-205.., Репутинск-204.., Клопутинск-203.., Нью-Капутинск-202.., Ревалютинск-2017, Навалютинск-16, Трепутинск-12, Обмеднинск-08, Дипутинск-04, Распутинск-001, Постельцинск-2000, Безбашлинск-98, Чернодомск-93, Гайдуринск-92, г. Кучпудринск-91, прозорливый Депутинск(!)-89, - заменившими недолговечные Ребилдинск-87, Гласнарыльск-86, Юринск-82, Брежопинск-64, Поп-Корнинск-1960-х, Рас-Каинск-56, СУМЕРинск-53, Капутинск-45, ВОВинск-41, Мочуринск-33-37, Нэппудринск-21, Леволютинск-17... и вплоть до Урюпинска, уменьшительных Ура, Урука, Урюка ли, с претензиями на столицу Нью-Баби-Лона. Но его карме князья предпочли участь третьего Рома, то есть, Рима, Мира ли наоборот, скрыв его восточную, месопотамскую суть под маской двуглавой Москвы, то бишь Mosque, англицкой Мечети, о чем до сих пор никто не догадался, кроме, ясно, купюринцев, которые сами предпочитают загадывать, а не...
   Но они еще с падения Шумера, после последнего неудавшегося восстания шумерца Рим-Сина-II(уже двуглавого!) и закрытия всех шумерских школ в -1736 г.д.н.э., с рождения давали своеобразный обет молчания, позволяя себе лишь стандартные "У-а! Уля! Ур, а!"...
   Исчезнув же с карт, они перестали выписывать и газеты... Лишь однажды один из купюринцев занес в город центральную газету в виде оберточной бумаги, и, когда у него после этого началась мания преследования, боязнь открытого пространства и даже мани-мания, горожане решили не подвергать себя больше подобным испытаниям, тем более, что ничего нового из хорошего и наоборот, а отсюда и полезного, та газета не содержала - только селедку...
   Схемы телевизоров, компьютеров их мастера, потомки Лугалей Ура, перестроили с логики "ВКЛ-ВЫКЛ", "истина - ложь" на другую, называемую "Лужей", если ласково, то "Лажей", раз лжи в ней не было, и те не пропускали на экраны ни КоЗу, ни дезу в любом виде, начиная с политики и кончая сериалами. Но и это все было позади...
    И Водолюбова вовсе не тяга к чему-то новому и необычному увлекла в путешествие в мир иной, а странное наитие, предчувствие какой-то опасности для мира, для его города, пронесшейся, словно болид, мимо него в одну из ночей, когда он наблюдал за звездным небом из домашней обсерватории. Никто в городе и дома, кроме мудрых, не спросил, куда он так спешно направился на следующее утро, поскольку так было ясно, что по важному делу. За мелочью никто из Купюринска никогда бы не пошел со своими купюрами. А очень важные дела купюринцев не интересовали, точнее, не удивляли, поскольку здесь все были таковыми, чем-то вполне обыденным...
     В дороге он изредка, но явственно ощущал, что причина его путешествия то опережала его, то отставала, особенно после прохождения им населенных пунктов, где постоянство было уже многовековым, и любые флюктуации современности сразу бросались в глаза, как, например, банки из-под Кока-колы - в тундре, прежде усеянной привычными бочками из-под солярки, нынешним металлоломом!
   Шутка! Теперь то были просто банки, что на Чукотке, что в тумане Альбиона, что в заповедной Швейцарии, что в оффшорах Эллады, Анатолии, Кипра - нравственных истоках той еще революции, тоже намеревавшейся отменить деньги, ну, хотя бы в чужих карманах буржуазии, могильщики которой, особенно заядлые материалисты, знали ведь по себе, что та все равно с собой туда ничего не возьмет, почему и мечтает о бессмертии Кащеев и о земном рае...
   К одному подобному К-Раю нашей бескрайней за любой спиной державы он и подходил уже, пытаясь представить себе какое-либо подобие "Стены", даже зеркальной, за которой все левое станет правым, зад - передом, ну, или даже верх вдруг станет низом, а низ - верхом, что касается и прочих диалектических противоположностей...
  
   Часть первая. Выбор выборов!
   Глава 1. "Примэрский ...Рай"
  
   ...опять поерничал тот хромой на входе в оный край, но с намеком, скрытым подтекстом, без явных смехудожеств, смехутождеств...
   И Водолюбов, пораженный масштабами страны, а не разнообразием мира, вспоминая и свои размышления о нескончаемости ее просторов, крайне удивился, даже испугался, когда страна вдруг кончилась, а дорога уткнулась в берег еще одной нескончаемой стихии...
   - И это край Земли? - спросил он почти пророчески, ступив, но не на небо, как виделось издали, даже не на воду вездесущих, всюдуходящих пророков и по ней проходимцев, а на... мягкий, щекотливый песок с насмешливо скользкими камешками и прозрачными колючками потусторонней реальности. Ступни его, перегретые долгой дорогой, нежно приласкали прохладные волны океана, выныривая из-под пестрого, пенного покрывала цивилизации, возвращаемого, отражаемого берегу соленым прибоем времени. Водолюбову показалось даже, что все коммуникации, трубы, стоки страны обрывались здесь вместе с железной дорогой, низвергаясь с края мира в бездну девственных вод с одной целью: очиститься и освятиться их прикосновением от всей нечисти, что в них сбросили по дороге ее ж производители. Испугался ж он буквально утробного, затрубного крика, вопля той нечисти, о которой в Купюринске читал лишь в одной из случайно сохранившихся книжек с совершенно противоположным, как ему показалось, названием, из чего он и понял суть так называемого Познания, с которого та книга и начиналась. Да, начиналась... Все остальное было лишь расширенным пересказом заголовка пьесы Грибоедова, навеянной, явно, строчкой Экклезиаста из того остального.
     - Скажите, - обратился он, когда стих тот вопль, к худосочному мужичонке, внимательно, но спокойно, ничего почти не слыша, наблюдавшему за вышеописанным всем городом процессом, - а вы не ощущаете на себе, что вот здесь-то как раз страна и кончается?
     - Кончается, говоришь? - хитровато посмотрел тот на его остывающие в воде конечности и на пустой рюкзак. - Если бы так! У меня все время такое ощущение, что она тут только и делает, что начинается, а кончить, блин, не может. Хотя, конечно, начаться вроде бы и невозможно, не кончившись до этого, но вот у меня ощущение такое... с утра. Если бы мозги чем промыть или горло прополоскать хотя бы, то я бы, может, и согласился, что главный конец ее здесь, спрятан в воду, отдан... Может, и так соглашусь, если нечем. И откуда это вы перлись сюда, чтобы в этом лишь убедиться, простите за любознательность?
     Видно было, что ему очень хотелось прочистить мозги хотя б разговором с кем-либо или чем-либо освежающим, очистительным...
    - Тогда понятно! - уважительно отреагировал он на пояснения Водолюбова. - А в том плане, так, скорее, тут сейчас городу конец наблюдается, хотя, если трезво помыслить... еще полчасика, то исключительно у концов и есть особенность никогда не кончаться, а кончать нечто. Оптимистичная особенность, которая уже порядком поднадоела. Глянь, сколько добра в море утекает? Утекай - зря ль поют даже мумии Илюхи? Весь город давно должен был стечь, ан, нет! Значит, неутекаемо то, что утекает! Ну, и неумираемо то, что умирает: Мумии там всякие, Тролленины, троллейбусы... Ну, блин! Озарило! Во, сток, одним словом, дело тон... Нет! Я те утеку! Я те...
     С этими словами мужичонка бросился грудью в воду, пытаясь зацепить сачком какой-то экзотический предмет, показавшийся среди явно неверианской, не возвращающей девственность, пены. В голосе мужичонки Водолюбов почувствовал неудовольствие и поспешил дальше, чтобы не отвлекать того от занятия, требующего повышенного внимания и сосредоточенности, как при любом пребывании в области трансцендентальности. То же самое говорили и взгляды двух рыбаков, напряженно ожидающих клева рядом с окончанием еще одной сточной трубы, где рыбалка не требовала предварительной подкормки капризной и щепетильной рыбешки, как было принято в Купюринске. Здесь рыба и сама клевала как в последний раз в жизни, ну, как в Купюринске - как в первый...
     - Но если страна здесь кончается или пусть, наоборот, начинается, то дальше мне, тем более, идти некуда, и цель путешествия именно где-то здесь, где нечисть вновь становится добром или наоборот, - размышлял он про себя, прогуливаясь по широкой набережной в ожидание восхода. По крайней мере, ощущение было такое, что та причина уже была здесь и никуда далее не собиралась. Странно, конечно, но раньше здесь было начало дальнейших путей, а теперь - начало конца, или же начало и конец одновременно...
     - А вот тут тебе чё, я сорри, конечно, надо? - спросил еще один мужичонка одним краем припухшего рта, разглядывая его также одним лишь глазом и подсвечивая слегка вторым, что трудно было заметить сразу, поскольку лицо его было почти сплошным синяком или - чего не должно быть в принципе - было таковым от рождения, в подтверждение чего он и разговаривал с Водолюбовым на каком-то африканском английском, но русскими словами. - Май му-сор! С вчера тут май зона, и я бы аск тебя на май баки рта не разевать! Я элс не завтракавши, не похмелимшись и очень хэнгри и ангри, как три холеры и две чумы, проспидованные, околдованные... вичностью!.. Ну йес!
     Левым плечом, будто специально для этой цели испачканным сажей, он старался указать Водолюбову более верное направление дальнейшего перемещения. Действовал он весьма назойливо и торопливо, поскольку к бакам уже потянулись дворники с мешками несъедобного мусора, просто люди с ведрами и даже с черными пакетами...
     - А мы давно уже в пакетах носим! - громко делились последние со скептическими попутчиками, - еще с социализма. У нас тогда еще импортный телик был, где про их домократию показывали. В этом они нас, конечно, перегнали. Ничё, скоро мы всё их догоним...
   Сказавшая это последнее дама в бархатном халатике много выше колен и пеньюаре до щиколоток величественно высыпала мусор из объемистого черного пакета в бак, аккуратно сложила его пополам и, повиливая слегка халатиком, понесла предмет гордости на вытянутой руке за очередной порцией отходов возрождающейся цивилизации, рождающей ли себе подобное...
   - У них-то пакеты как раз и выбрасывают! - съехидничал ей вслед мусорщик не без корысти, понятно, вытряхивая свой мешок.
   - На этом мы их и перегоним еще! - оптимистично ответила та, подняв черный пакет над головой, словно знамя победы.
   - Ну, уж виски-то не перегоним, - знающе заметил бывший мореман, давно пребывавший на бичу, а с утра еще и с похмелья. - Помню, на их, вон, Занзибаре мы с боцманом раз так назанзибарились...
   - Не, я - с Зимбабвы, - с грустью вздохнув, заметил синюшный, даже немного обидевшись на такие параллели, - с Замбези, тошнее...
   - Это откуда царица Савская? - уточнил было Водолюбов.
   - Так потом мы и по зимбабам, ясно, - перебил их мореман, но и сам осознал, что перегнул палку, - но после виски, наоборот, так пить захотелось, а там же пустыня кругом, жара, и ни одной зимбабы...
   - В пустыне? Зим бабы? Да кто тебя, бомжа подзаборная и в занюханный бар пустит? - логически процедила дама с черным пакетом, зачем-то предусмотрительно приподняв край пеньюара. - Виски! Ой, я сейчас прямо тут ус.., ну, усмотрела явные противоречия. Пардон! Савская, говорите? Наша, что ль? Но рази совковые царицы были? Или ты про Королеву и этого, ну, с Сахалина, тоже бродягу?
   - Тарзан, тоже БИЧ, между прочим, будущий интеллигентный человек, никаких бомжет быть, - вставил бывший мореман, услышав что-то родное. - Вообще-то я и с Анголой мог спутать... по пьяне ж...
   - Сам ты с голой, пошляк! - процедила дама и, незаметно одернув все же край халатика, засеменила как-то в полуприсядь к своему подъезду, помахивая пакетом уже сзади, словно следы заметая.
   - И ты гоу, гоу отсюда! Тебе и вредно фор эндокрин систем, - заботливо произнес синюшный и устремился с палкой в руках наперерез двум облезлым псам, издали намекавшим ему на свое численное хотя бы превосходство. - Даже теоретически! Это тебе не Зимбабве, где под каждым ей листом был накрыт и стол и в дым, как тот вчера пел, с Надыма, может, со столицы, с Магадама, где он калымыл в бане, кажется. А я-то этому в Сор-бонне еще учился и в... Гав-гав-гарварде, не то, что некоторые теоретики сранние. А это - декорации.
   Палка, опять попавшая в руки человека, и здесь дала ему преимущества среди остального животного мира. Псы вскоре перестали и огрызаться, сели в ряд поодаль от баков и терпеливо ждали, пока у старшего брата не останется места в сумах. Сейчас они чувствовали себя почти львами саванны, терпеливо дожидающимися, пока двуногий брат, невесть откуда взявшийся и тут, удовлетворит разумные потребности своей плоти и, бросив палку, трусливо так - шасть с пира...
     - Эй! - закричал наконец мужичонка вслед слегка удивленному Водолюбову, - сори, там еще мэни, очень мэни сора осталось! Праздник, сам андэрстенд, был, Независкимости, что ли, а виски-то без закуси, со льдом полезней, проходимей, вот и... Ю мэй май палку напрокат взять? Я уже есть гуд, в отличие от той скотины негодной! Мэн, Ай синк, не может ей уступать и опускаться уж совсем до них! Мы все-таки друг другу френды, а не им, как они нам!.. Ты что, инос-ранец?! Не понимэ? А, может, москвич?! Так не придуривайся, если москвич! Знаем мы вас с Лумумбы: все подгребаете, так что не прибедняйся!.. Ну, как хочешь! Не жалко и москвичу, хотя на вкус и цвет товара нет. Там, в Лумумбе, тоже люди есть, хотя по сравнению и с Заиром тамбовских волков гораздо больше... Кстати, а откуда у вас-то Лумумбы, Пушкин, каннибалы? Олимпиад тогда ж не было?..
     Дальше им было не по пути, поскольку мужичонка, смутившись своей разговорчивости, завернул к подъезду одного из старинных, явно купеческих, не дворянских, домов, чаще с большими витринами напоказ, чинно стоявших явно на центральной улице города, и порожденного в последний год крепостного права, когда аристократизм стал подобием врожденного психичеховского порока, но излечимого хирургически, французским поцелуем ги.., нет, не гипнозом, не гальюном Фрейда... Даже облезлая штукатурка была им к лицу, этим будущим собратьям Колизеев, Клоз.., бесплатным пока...
    - В гости, сам понимаешь, не приглашаю, не рассчитывал. Запасов не делаю, беру только все свежее и точь в точь на один тайм, - оправдывался тот перед тем, как исчезнуть за мощной дубовой дверью, - правила гигиены в этом теле важны, как нигде! А мне здесь, на кладбище абортированного коммунизма, так понравилось, что умирать от какой-то буржуазной палки в кишках не хочется вдали от родины, пока и она не достигла такого, как тут, изобилия! Но па-сор-ан!
   Выкрикнув это, он шустро исчез в черном зеве двери, которая при этом так смачно чавкнула и хрустнула чем-то, да еще и дохнув на него чем-то, уже давно переваренным, что он...
    Нет-нет, конечно же, Водолюбов не за этим пришел сюда, поскольку по дороге он и этого успел насмотреться и даже удивился бы, если вдруг первым встретил в этом городе кого-то иного, а не обрусевшего и просветленного зим-баб-вийца, легко перенявшего вместе с нашей диалектикой и диалекты, наоборот ли, что было бы не так и важно, если бы и он не был таинственным образом связан с трансцендентальной проблемой мусора, естественных отходов предсмертной жизни, вестником которой мусор и был уже по эту сторону экзистенции, на грани которой жили и питались эти отверженные действительностью герои, Бакмэны, истинные экзистенциалисты пост-коммунистической России, от которой ныне только пост и остался!
   - Увы, они решили не только создать "нового человека", "Нью-ЧеКа", "ЧуКа и ГеКа...", как и последовательные ницшеанцы - Бес-тию, а сочинили для него, за него, как и Тот, новое будущее, этакий Рай за вратами ада, придумав ему и земное название: Ком, Комму... - невероятно усложнив тем задачу их коммуникации в одном месте, - размышлял вслух Водолюбов, шествуя далее, - всему предыдущему уготовив участь мусора цивилизации, даже ментального, как к мусору к нему и относясь, отказав ему в будущем, забыв про него в своих планах и теориях, как и про наш Купюринск, к счастью. И когда их приземленные планы, благие ли намерения впасть в эту Комму, но в Крыму, географически неизбежно рухнули, только он, мусор, и остался, как и всегда оставался после всех городов, даже великих цивилизаций, за редким исключением Помпеи, Атлантиды и Ур...
   - Ура!.. Что за удача! Всей Руси я встретил земляка! Ты ж, видно, выпил, закусил и ждешь, наверняка, к духовной закуси вино? Так вот оно - бери! Всего лишь тыща - за кино, абонемент - за три! - перебил его очередной встречный, в некогда демонстративно белой паре, шляпе и плетенках на босу ногу с естественным педикюром, размахивающий аккуратно сложенной газетой в такт ритмическому рисунку своего обращения. Водолюбов, вслушиваясь в монолог, незаметно для себя купил все-таки эту газету, что было встречено очередным четверостишьем. - Что, друг мой, тыща? Все ж не лет, и не морских же миль? А за нее ты на обед прочтешь под буль про быль!.. Позвольте представиться: Кадочкин, поэт и гражданин в одном лице двуглавого опять Януса, сам ни разу не испивший ни сантиметра того словесного яда! Сантиметра, кал-онки! Здесь - ни единого слова! Только термины, терминалы сути! Если это слово, так лишь то, которое будет в конце! Но если вас интересует, что в нашем городе якобы происходит из преходящего, то узнать об этом вы сможете лишь здесь! Здесь все: и причина, и все последствия этого преходящего, существующего лишь потому, что вот здесь о нем нацарапано, и лишь в виде этого нацарапанного... В Шумере царапали тоже? А-а! Пейте, пейте, но не говорите никому, что, мол, я выступил для вас в роли ментального Сальери! Бог мой, сколько превосходной бумаги безвозвратно испорчено этим, а мне не на чем написать четверостишие о непреходящем! О том мгновении, которое уже тыщу или две лет назад остановилось, а мы все еще за ним гоняемся с разинутыми сачками очков! И вы, и вы! И выбор выи вашей! Вот ваша тыща, номер-то вчерашний, уже го... В новом то же самое, кстати...
     - Нет, что вы! - отвел его руку Водолюбов, - меня как раз вчерашнее здесь и интересует. Сегодняшнее я сам надеюсь увидеть, с первого мига на Земле и веря лишь глазам своим... Ушам?!
     - Нет уж! Сегодняшнего тут нет, пришелец, - печально произнес поэт, - тут все и всё стало бывшим, вчерашним, едва отказались от светлого будущего, запамятовали, предварительно сняв особо злопамятного. Он и дожидаться не стал - пал под памятник Неизвестного. Леня два года не мог вспомнить или выговорить, чего ж обещала его одноименная часть народу в 80-м: Комму.., кому - и впал в нее! Юра хотел забыть ее и... забылся! Костя? Кости? Миша вспомнил? О бывших "сосисках сраных", но с человеческим лицом Гавела, Кучм? А совок ему уж НЭПара! Он с застоя в Коме, раз обещали: каждому - по потребностям! Боря? Ну, я сам после этого ничего не помню, порой гениальное. "Взад, к февралю!" - звали еще дальше дальновидные, ну, демократы. А что такое вчерашняя духовная пища? Б-р! Там русский дух, но пахнет тампаксом Ленинской интеллигенции! Накаркал, ну, накалкал! Но в моих стихах этого слова нет - только рифмы: оно одно давно дано... "Но!" - добавил рифм Собчак. У них же давно, что ни слово, то... оно! Видишь постамент? На нем должен стоять Пушкин с пером. А стоят эти, с ружом, с палкой. Почему? Не заслужили мы, чтоб Пушкин стоял перед теми, кто достоин сидеть, а-то и лежать! Но стоят эти, с палкой, значит, мы того стоим! А стоял бы... Хотя почему Пушкин? И Мандельштам мог, тогда б они тут сидели. Теперь пусть эти.., вечно вчерашние. Кстати, чуешь, как им тут пахнет, вчерашним? Именно как! Лабиринт, коммуникаций вчерашнего и коммунизма никто не чистил вчера, когда оно было сегодняшним!
    Водолюбов тоже чувствовал тот странный или еще какой созвучный запашок около подземного перехода, но не слушал, а искал в газете адрес редакции, поскольку, как уже понял, единственное, чем он мог бы и хотел здесь заняться, как раз и было слово печатное или просто печать, как таковая, поскольку само слово у него было с собой. Точнее, у него только слово и осталось из всего взятого в дорогу...
     - Как же я, поэт, могу не знать, где она находится? Ведь там стоит эта волшебная машина - целая рота принц.., ну, спринцовок, которая может и слова печатать, а не только прессовать это! - обрадовался чему-то Кадочкин и забегал вокруг, странно припрыгивая и указывая таким образом дорогу по старинной тоже улице, но с опять новыми табличками. - Да-да, и улица туда ведет соответствующая: "Алле, уточка", если ласково. Тут ничего случайного! Предлагаю совершить диверсию: втереться в доверие и взорвать, напечатав не вчерашние новости, а вечно сегодняшние стихи! Нет, меня с моим отчеством все знают, ну, не признают. Пушкина! Или Осипа всем назло! Гремите Осипа кости! Громите оси и пакости! Черт, что нашло на меня? Язык словно отвязался после вчерашнего гостя. Зашел один такой, такие начертил перспективы, начеркал, когда мы до чертиков с ним начирикались. И откуда он черпал то... и вдохновение тоже? Бурлеск!..
     Пока они шли к редакции, Кадочкин рассказывал, кто и когда построил тот или иной дом, поскольку на мраморных досках Водолюбов мог лишь прочесть, кто здесь и когда заседал, сидел в подполье, нелегально между тюрьмами и съездами, чего-то свергая, круша. Кадочкин также пояснял, кто в них сейчас проводит наезды, сходки, стрелки, живет после или вместо тюрьмы, а кто - в подвале, в похожих ли на них домах бывшей "Миллионки", ныне называемой "Гетто Волынкина" или еще кого-то, судя по надписям на стенах...
     - В том - я, в элитном, как и положено мастеру, хотя с Маргаритками ныне перебор, но, - сказал гордо поэт, удивившись его удивлению. - И про Маргариту, и про Аннушку не читал? Много потерял... Мог бы прочесть и не переться сюда, но с заду наперед... Зато, много нового найдешь, потому смотри внимательней под ноги. Я и сам бы тут с радостью разлил масло, но они всегда ходят другим путем, как тот и признался. А давай пропьем все газеты, бумагу с вчерашним?.. Ты и купи! Штук пять. Нет, я так не могу... Тебя возьмут на работу? И ты к ним пойдешь? Так это ты - Сальери?! Господин Сальеркин! Отравитель!.. Ну да, без этого не взорвешь. Ладно, давай так, бесплатно! Я бы тебя, конечно, давно бросил, но ты же здесь пропадешь, пропиаришься, станешь Шекспиаром. А я даром пропаду, как твой потенциальный спаситель! Хоть одного человека я могу спасти? Я и того африканца хотел спасти, но он, к сожалению, не понимает языка земляка, Пушкина, хотя говорить на его суррогате сразу научился. Парадокс, но так! Хотя какой парадокс, если мы его тоже не понимаем? Нет, не африканца - Пушкина. Каннибалы-то нам еще ближе стали, понятнее. Сам себя негром среди китайцев ощущаю! Их ведь и тут больше! Они - везде, а мы - нигде! Начиная с Китай-города...
    По ходу он незаметно купил в киоске четушку на последние купюры Водолюбова и столь же незаметно отпил из нее ровно половину, поймав себя на том за руку и попутно занюхав рукавом.
   - Это что, на самом деле яд? - удивился Водолюбов такой последовательности, тоже попытавшись лихо так, но попить...  
   - Яд? Яд так свободно не продается даже на свободном рынке - только масс-мед.., - возразил было поэт, но сам засомневался, как-то задумчиво допив остатки и глубокомысленно поморщившись, даже забыв, о чем говорил. - Нет, наш город, ровесник Свободы, в котором не родилось ни одного крепостного, а первой и родилась Надежда - это будущая столица всего овцевилизованного мира! Тут, на саммите, ну, на той, вон, вершинке, пока еще Лагерной, на сопке ли Встреч по-народному, будут проводиться саммиты всех мировых поэтов, всех сокамер.., соратников Осипа, нашего нового Коминтерна, Интернета!
   - Странно, но я, походя, конечно, заметил другой памятник саммиту, - заметил Водолюбов, - маленькую горушку, но озелененную...
   - Бывшую городскую мусорную свалку, - вздохнул поэт, возвращаясь на землю. - Я ж и говорил про мусорщиков... Хотя, постой, это ж из другого уже времени, из будущего? Неужели оно такое, где даже мусору воздвигнут памятники, ну, только памятники?
   - Ну, для меня тут все времена одинаковы, - отмахнулся тот.
   - Тогда я понимаю и тебя, першегося тысячи верст по дороге, с которой и свернуть некуда! Плевать на политические карты, тасуемые каждый век - глянь на карту, на паутину дорог, и все станет ясно! Паук должен сидеть здесь, а не там, в ее сердцевине, этаким пугалом, просыпающимся позже всех, когда уже все мухи, попавшие в нее, сами передохнут, пока он передохнёт, - продолжал поэт, уже забыв про свалку. - Чуешь, где ловушка? То-то! Тот Трисмегист был тот еще, все это запутывая, а Пушкин с Жуковским - заметь, с Жуковским, а не Пауковским - распутывая. Так, и Распутин, значит... Черт, ведь случайно выскочило, но сама ж суть? Распутин, два... Понимаешь теперь, пришелец, где всемирная паутина становится путиной и наоборот? Тут! Опять тут! Нет, словоплутие тут совсем ни при чем...
   - А что же тогда при чем, - поинтересовался Водолюбов деликатно, но покраснев, что-то дорожное вспомнив, - путанословие?
   - Нет, хотя и жаль, - задумался на миг Кадочкин, но продолжил свое, странно уставившись на него. - Славоблудие! Почему, думаешь, их пророки перлись по чужим отечествам: в Вавилон, в Египет, в Македонию, в Рим, даже на его крест, ну, и к нам тоже? То-то!
   - Но я же - в своем, вроде, - заметил Водолюбов, но вздохнув.
   - Роде, - с усмешкой добавил поэт, но тоже вздохнув. - Умники, вроде нас с тобой, всегда в чужом. Ну, я - точно всегда, с детства. Кадочкины, сам понимаешь, это отдаленные, ну, географически отдаленные потомки Диогена. Если бы он знал тогда, что есть дыра дырявее, чем в его бочке, он бы, может, и предпочел эту, но, увы... Я ведь тоже не знал, какую предпочту той, нашей общей сингулярности, Черной Дыре? Ты ж тоже оттуда? Не из Урюпинска ж, надеюсь...
   - По времени - нет, - простодушно поделился с ним Водолюбов, - хотя пространственно - да, оттуда, из анекдотов...
   - Не может быть!? - из-за такой новости Кадочкин даже сделал паузу, чтобы и ее выслушать и обдумать. - То-то я смотрю... В Ур и то сразу поверил, но в Урюп... А вот и она, к сожалению, на самом интересном месте... Нет, я не пойду! Боюсь заразиться чем-нибудь, типа словесной диа...лектики. Теперь тут с бесплатными туалетами проблема... Найти меня? Ты это сможешь даже тогда, когда я сам себя найти не могу! А я-то думал, что Купюринск - враки...
   - В раке? - удивился Водолюбов, поглядывая по сторонам. - Вы, кстати, не про Постмодернизм говорили, ну, про вчерашнее сегодня, сегодняшнее вчерашнее - не помню точно? Я ведь думал, что он отсюда и начался, когда моряки с "Маньчжура" назвали - пока не ввели еще налог и на импортные слова - тут все "Made in China" античными именами, типа Улисса, Патрокла...
     - Чуркина... Да, тут их много теперь, аргонавтов с чайниками, - продолжил машинально Кадочкин, но вдруг остолбенел, заметив сквозь стеклянные двери редакции постового, тоже его заметившего, после чего его уже понесло. - Про пост?.. Эврика! Ты - гений, ну, подсказок. Я ведь никак не мог понять, в чем родство Соцреала и Модерна, близнецов как бы, но, увы! Смотрел иногда и думал: может, это все же "По-купание красного коня", ну, Троянского, ясно, но по красной цене, а не банальное купание перед.., а? Но если "По", тогда это Петров "Поморденизм" какой-то выходил после Водкина, который, конечно, нам ближе? Нет, может, так я и не думал буквально, но ничего иного все равно бы не выдумал! А дело-то вот в чем, оказывается! Именно в Посте, в хлебной корочке, карточке Ленина, на которую тот всех собирался посадить и посадил, как ныне - на окорочка Б/уша ж, вчерашнего! И в том Великом Посте, после которого слету, Махом садишься на крашеные яйца православия, не заметив грани экзистенции! Я даже не про материю, не про "звон" Пифагоровых облаков в штанах, прячущийся "в мягкое, в женское", но торча ж среди моря словес, как маяк до Этого, у Маяковского?.. Но можно ли выброситься горящей проституткой, даже с путевкой в жизнь, из давно сгоревшего публичного дома? Нет!.. И это не я - Вован... Таков уж он - лживый плагиат твоего Постмодерна, у которого нет теперь ни своих героев, ни тем, ни сюжетов, кроме изощренных Романов с Трубой, с улыбкой ли Джоконды, в одном лице коей - и автор, и творение! Пост-Онан... Но их не стало и в жизни, и в творчестве! Фото, видите ли, их убило, сделав самого Herr героем? Виртуал - сделав им любого herra!.. Но где и это все тут, в дыре, где потрясают не копьями, а копейками? Где?! Вот и... Но ведь еще в 25-м сам Сталин подсказывал(приказывал!) всей стране: "надо выбирать между кабалой и водкой!" Надо!..
   - А разве в пост можно? - усомнился Водолюбов, уже не очень внимательно его слушая, но еще чувствуя во рту вкус того...
   - Извини, навеяло. Все пути низин - в Мага Зин! Твой Постмодерн - как похмельный синдром почти - чего только не вспомнишь, начиная с Ноя! Да, при Соцреале, точнее, Сосреале или даже Сосо-реале, мы всегда и стояли на посту, занимали посты или бессознательно, как на горшке Фрейда, сидели на посте, и не подозревая, что Post - это и англицкий кол! Ой! Представил! Но даже Великий Пост у них - это почти Ленинский Lent или обычный fast - быстро-быстро и на фиесту! Но не та палка их Дарвина, взяв которую в лапу, материалистический, сосреальный пост модернизма и оставил, вернул сегодняшнему такое вчерашнее, что... плакат хочется! Вот откуда запор сингулярности, который у нас и начался после Лениного застоя, когда время, мгновение Фауста остановилось, а все вчерашнее, прошлое и пошло, и пошло нас нагонять, прибывать, напирать, прибиваться к берегу! Ты же видел сам? Да, потому моряки с "Маньчжура", как ты говорил, его тут и... Сальеркин, постой, ты где? Главное-то забыл сказать! Постой?! Постой, морд!.. Нет, у нас, скорей, реминисценциализм, против которого тот и предупреждал себя, видно, хотя... Эх, с уха теория, мой друг, суха, а с Древа Жизни зелень имеет! Но у меня и тут Пост-Мор... Ре-мини!.. Черт, где же сам этот, Декоратор или как его.., со своими подъемными, что ли?... О!.. Эй!.. Ты куда?!..
   Глава 2. Инструктаж Свободы Слова...
    В редакции, в дверях которой скрылся Водолюбов, царила почти деловая обстановка и, ясно, редактор, выше которого ныне никого не было, не смотря на, благодаря ли обратным параметрам отсутствующего феномена... Это он понял в беседе с речистым постовым, так и шкрябавшим его свысока цепкими глазками из-за крючковатого носа, на которого нарвался, поскольку выше него здесь был бы только редактор, а остальная братия вообще не шла в счет, как этакая прослойка меж этажами, скорее, даже прокладка, копирка "Гласности"...
     - Ну и что, что свобода слова? Это когда было? В начале, когда и была Гласность, потом - свобода выхода по декларации, а потом на входе появилась... инструкция! А по инструкции до восьми не положено, а после восьми - пожалуйста, можете свободно проходить, если приглашали, - невозмутимо объяснял вахтер кому-то, стоявшему позади Водолюбова и даже выше, - или есть пропуск, ну, купюра...
   - А на входе "in" инструкция главнее декларации? - удивился Водолюбов, просто ли задумался, вникая и в этимологию новых слов.
   - Инструкцию писал, ну.., бывший инструктор, оргработник, которые могут все организовать, даже не зная, что, чаще и не зная ничего, чтоб не мешало процессу. Процесс и суть - это ведь как унитаз и... содержимое. Эти такие идеальные ныне, а то.., как и тыщи лет назад. Кто декларацию декларировал, я не знаю, но печатал тоже мы, - пояснял вахтер, тыча пальцем в грудь. - К тому ж, в Декларации про восемь часов ни слова, значит, не запрещено восьми часам быть и в инструкции... Не читали и Декларацию? Тем более! Непрочтение декларации не освобождает от исполнения инструкции. А откуда ж про свободу знаете? О свободе только там было напечатано... у нас.
     - Свобода слова не может посягать на свободу и личную жизнь членов редакции в их свободное время, а также самой редакции во время ее штатного отсутствия. После восьми - плиз, - мимоходом обронил невысокого роста решительный человек, прошмыгнувший без предъявления удостоверения и тоже босиком, но на чем-то споткнувшись, когда осмотрел Водолюбова с головы до ног, а потом зеркало, - бося..., то есть, посягайте... Тоже мне, "Зеркало Перестройки"...
     - Вот к бося.., ну, к боссу и обращайтесь... Да, потому и бос! У шефов имидж - под шафэ, у президентов - в дрезину, чтоб не заподозрили в чем зря, как примерных премьеров! Тут выше него и так никого нет, сам же видел...ли, - невозмутимо, даже выпятив грудь, продолжал вахтер, кивнув на входную дверь, - только закон!..
   - Закон? - удивленно переспросил Водолюбов, любивший замысловатые слова. - В смысле Law, и звуком похожий на Lie, на ложь, то есть, как и Lawer - на Liar?
   - На лай? Закон? Чем-то да, как ложь - на ложку, а их воля - на вилку.., - озадачился тот, но ненадолго. - Зато наша - на вола под ярмом! Ну, а закон тоже навроде инструкции о том, как ею пользоваться... Кем-кем? Инструкцией! Не к посуде же он прикладывается, как наши судья, прокурор, а сам к себе и к ней. Закон! А за коном - уже нынешний беспредел, ну, или бесконечность.., хотя какого беса и какая конечность - не ясно, как он и писал, Ф...
   - Бес конца, - пробормотал почти про себя Водолюбов, внутренне уже привыкая к новому лексикону. - Вы Фрейда имеете в в?..
   - Это он тут всех имеет, Фрейдыщенко, - перебил вахтер, перейдя на возвышенный шепот, целясь пальцем в лампочку. - Но в том и он не может вымарать ни слова. Абсурд, да, но нам-то что? За закон депутаты, суд и прокурор купюры получают. Рыночные отношения! За базар плати!.. Мы тоже, когда его печатаем, но без купюр только.
   - Бесплатно? - с какой-то надеждой или совсем наоборот уточнил Водолюбов, пошарив со вздохом по карманам.
   - На рынке даже бес платный!.. За деньги, ясно, но без купюр, - пояснил вахтер, подозрительно взглянув на него. - Вы откуда?.. И не знаете, что такое купюра, ну, пропуск? Да ваш Купюринск и есть настоящая купюра современности! Нет, слышал... Слышал шум, да не взял на ум! Думаешь, я - зря Шкрябов? Э-э!... Почему не сказал редактору? А это не его дело! Его дело - полосы, преходящее вымарывать, купировать, а мое - вымарывать приходящих без купюр!.. Я на минутку отлучусь ради сути, а вы стойте прямо здесь, где стоите...
     Водолюбов очень удивился, увидев возвращающегося вахтера, точнее, выражение его лица, очень похожее на его собственное.
     - Вы разве еще не прошли, то есть, не свалили еще? Ну, тогда у вас валидолу и быть не может, - размышлял вслух вахтер Гласности, пересматривая свой критический реализм, заработанный на посту уже в ее эпоху. - А, может, Купюринск - зарубежный населенный пункт загородного типа?.. Даже не из ближнего зарубежья?.. Что и это такое? Ну, здесь, рядом, всюду дальнее, а там, далеко от нас, возникло ближнее, но тоже зарубежье, СНГг, типа СиНаГоГи, Союза независимых от газа государств. Или вот, к примеру, редактор для вас - дальнее, потому что вы к нему хотите, а я как бы ближнее, потому что вы совсем не ко мне хотите, но через меня к дальнему не попадете... Разве что, через черный ход, который с обратной стороны?.. Ну, раньше этот был черный, а тот наоборот, как у Некрасова, который теперь не в ходу. Ясно? Значит, выходите - налево, еще раз налево, потом еще налево, а там у вахтера спросите... Да, туда - только налево!
     Водолюбов не удивился, вновь встретив его и у черного входа, более похожего на парадный, даже с колоннами, золочеными ручками на дубовых дверях, перекрашенных, правда, в черный цвет.
     - Да, были красными. Теперь все опять наоборот! Черный рынок, вход стали парадными, а парадный - опять черным, почему всюду старые постовые, даже из бывших редакторов, кстати, - запыхавшись, пояснял тот. - Жаль? Нет, мне, честно говоря, и скучно стало столько ждать коммунизма, а за него так и обидно. Теперь я с удовольствием готов лет сто бесполезно ждать капитализма, за который и не обидно, особенно за недобитый тогда еще. Что это такое? Коммунизм, это когда все, кому ни лень, мечтают жить при коммунизме, а капитализм - когда капиталисты живут при нем, жили и зажилили!
     Говоря это вахтер, отступал на шаг назад, но когда Водолюбов делал шаг вперед, тот снова возвращался назад, но уже вперед, то есть, продолжая беседу таким образом:
     - Так что вы тоже можете выбрать - через какой черный вход хотелось бы войти: через старый или через новый... Как это, все равно? То есть, вы не по выборам?.. И это не знаете? Что ж я тогда вас пытаю? Идите, как положено, через старый черный ход, ну, направо...
     С этими словами он захлопнул перед ним дверь и исчез, встречая его у того входа, как старого знакомого, с вежливо-равнодушным выражением лица, обращенного большей своей частью в сторону другого посетителя с самоуверенным взглядом явно просящих глаз...
   - Итак, гражданин, а вы не из Купюринска случаем?.. Как, уже оплатили? Ах, собираетесь... Ах, вы про это, - переключился он на того, но Водолюбов уже бежал вверх по лестнице...
     - Ну, что, опять врал, что он тут редактором был, а я его это, подсидел? - безответно спросил Фрейдыщенко(что было новым псевдонимом после старой партклички Достовалов, которой он подписывал статейки, докладные), ожидавший его в приемной с подписанным уже бланком заявления, на котором Водолюбову осталось вписать лишь сведения о семейном, да, холостом положении. - Это главный вопрос, сам убедишься. Пресса не терпит пресса, ее - тоже мало кто. Она должна быть свободна во всем, ты прав... И так три... дня, а потом посмотрим. А сейчас вперед, на выборы!.. Ни у кого нет опыта в этой стране! Тем более у кандидатов, - отмахивался он от Водолюбова, пытаясь впихнуть его в бухгалтерию за подъемными и прочим. - Понял? И опыта, и расценок тоже. У меня теперь каждый кошелек, то есть, перо - на счету!.. Марьванна, заберите его! Всю экипировку! Раздеть, одеть... и накормить чем-нибудь, чтоб он унялся, и вперед! Марьванна, мне вам объяснять, что такое вперед?.. А ты что силы на меня тратишь?! На выборы оставь! Вон!..
    После того, как Водолюбова подхватила сзади Марьванна, редактор мгновенно исчез в одной из дверей длинного, путанного коридора, из-за которой словно пулемет строчили, видимо, счеты... А Марьванна совсем не спешила отпускать его из своих ласковых рук, прочно державших Водолюбова между двух половинок грандиозного бюста, за третью половину которого могла вполне сойти и его голова.
     - А вот и не пущу! А вот и не пущу! - пританцовывая и напевая, тащила она его в сторону своих апартаментов, откуда доносился аромат огурцов, жареной картошки и селедки. В дверь она его втащила до того неловко, что он даже подставил ей подножку и уронил на пол, во время осуществления чего она все же успела уберечь его от первого конфуза и ударом ноги захлопнула дверь. - Подожди, подожди, пока редактор подальше уйдет. Вот так, вот так, еще не так далеко, не так, не так... Ну, все, наверное ушел!.. Ох, ты и однако же!
     Погрозив ему пальцем, она резво встала вместе с ним с пола и, усадив в крутящееся кресло, катнула со всего маху к столу, накрытому газетами, под одной из которых, ловко сдернутой Марьванной, стояло то, о чем он уже догадывался и то, о чем не мог, поскольку одновременно разглядывал то, что было под ее так и не одернутым халатиком, полой которого она еще и утирала пот со лба все-таки, а не... Даже снова открыв глаза, он не вспомнил названия...
     Марьванна в это время ловко, одной рукой сдирала кожицу с нежной селедочки, другой наливала в стакан то самое, умудряясь при этом склонять чем-то его голову к тарелке и поворачивать ее в сторону хлебницы, солонки, тарелок с огурчиками, котлетками...
     - Кушай, милый! Кушай, голубчик! Вдруг последний раз? - сказав это, она вдруг уронила селедку на стол и жалостливо обхватила его лицо пухлыми ладошками, целуя прямо в набитый огурцом рот, в щеки солеными от слез губами. - Ведь насмерть окаянные биться будут, а ты такой молоденький, неопытный, голодненький, без угла и ласки. Тут же какая-нибудь окрутит и... Ох, не могу, как жалко! А еще эти выборы, как назло! Ох, и жарко же! Ох, у этих и эти... Ой!
     О чем-то вспомнив, она с удивительной ловкостью забралась на самый верх стремянки в одном своем коротеньком халатике и, доставая что-то из-под потолка, вдруг начала терять равновесие прямо над Водолюбовым, который, едва успев поставить на стол стакан с горьковатым напитком, положить вилку слева, а нож - справа, подхватил ее недалеко от пола, потеряв видимость происходящего из-за того самого халатика, теперь уже столкнувшись лицом к лицу с изнанкой ее хозяйства, то есть, хозяйственной деятельности...
     - Это все для тебя, родненький ты мой, сиротинушка, - благодарно причитала она, подавая ему туда, под халатик, диктофон, блокнот, ручку, удостоверение пока без фотографии, что ему непросто было взять, поскольку подавалось это все не в область досягаемости рук, которыми он еще и ее держал. - Но ты и не это выдержишь, я уже поняла по первому испытанию! Но если отступать будет некуда - вот ключ и адрес! Только там тебя ждут по настоящему после окончания рабочего дня... по будням, а по выходным - всегда, когда они будут! А по будням во время рабочего дня - здесь! Можешь еще покушать...
     С этими словами она сдернула со стола вместо газетки скатерть, не нарушив при этом даже расположения оставшихся газет, за исключением самого Водолюбова, который как раз решил попридержать скатерть при виде ее оплошности. Естественно, что просто так ему опять не дали упасть на пол, а точнее, долететь до него...
     - Боже мой, как же это я забыла о главном? Ну, о приказе главного! - вскрикнула она, едва поймав его уже в самых дверях. - И ты в этом вот собрался идти на работу? Ну, нет, позорить имя нашей редакции!?.. Раздевайсь!
     При этом она так решительно замкнула дверь тут же вынутым откуда-то ключом, что Водолюбов не стал и сопротивляться. Пока он раздевался, Марьванна достала из-под потолка костюм полярника, снаряжение для подводного интервью и тропическую тройку, состоящую из светло-кремовых шорт, рубашки и широкополой шляпы.
     - Наденешь пока это, а остальное при необходимости, - заботливо говорила она, помогая ему несколько раз надевать и снимать шорты, все время надевающиеся не той стороной, но тщательно застегивающиеся каждый раз на все пуговицы. Последний раз снимать их пришлось, поскольку она где-то потеряла или оставила случайно ключ от двери, без которого ему все равно не выйти, и который действительно оказался, но сначала у нее за пазухой, откуда она сама его никак не могла достать, поскольку он проваливался глубже и глубже, так что он едва дотянулся до него всей рукой, но обнаружив его надетым колечком на то, с чего просто так снять его было уже невозможно.
   - Голубчик, но иначе ты все равно не сможешь выйти, увы, увы, увы.., - обреченно молвила Марьванна, упав на колени и пытаясь снять тот с него губами, а руками придерживая шорты. - Да, милый, если во времена Гласности многие и наверху стали ораторами, то как это нас, внизу минет? Минет не минет, минет не минет...
     Когда и это минуло, и Водолюбов вывалился из долго не открывавшейся двери, то тут же столкнул на пол скорее всего журналистку, судя по принадлежностям, которая благодаря хорошей реакции успела вцепиться в прочную ткань его тропического костюма, извиняясь почему-то перед ним на английском за то, что он никак не мог подняться вместе с нею с пола, поскольку она умудрилась упасть на его рюкзак, висевший на одной лямке через плечо. Когда он освободил рюкзак, она, осознав свою оплошность, уже по-русски попросила не очень быстро подниматься, так как он тогда обнаружит случайно, что ее короткая юбка потеряла при падении правильную ориентацию, в чем он сам мог бы убедиться, если, конечно, посмеет туда посмотреть... "Тем более, руками!... Ах, одернуть? О, дерни..."
     В целом же она оказалась его напарницей и кураторшей в одном лице Ольги Уратовой, уже довольно долго разыскивавшей его по кабинетам, чтобы сразу же правильно ввести в курс дела...
    - Конечно, лучше всего это делать ближе к месту разворачивающихся событий, то есть, напротив здания мэрии, которая буквально видна из окон одной квартиры, ключ от которой есть только у меня, - говорила она непринужденно, увлекая его по одному из всевозможных направлений, для него ничем не отличающихся от всех остальных. - А вообще, ужас что начинается в городе! Все мужчины, создается такое впечатление, собираются всю жизнь посвятить выборам, но не чего-либо или кого-либо, а выборам как таковым! Может, они иначе и не могут? То есть, вы, конечно. Раньше это была абстракция комы, теперь - выборов, но тоже абстрактных. Мы выбираем вас, вы - выборы? Неужели вы и о нас абстрактно, ну, геометрически как бы, лишь биссектрисно мыслите, на бис?.. Нет? Но взгляд ваш, когда вы выпали из Марьванны, то есть, из ее двери, но на меня, был весьма абстрактен... Нет-нет, это обычная проце-дура, она - тоже обычная...
     Водолюбов вполне понимал ее опасения и старался ступать как можно осторожнее, чтобы не доставить ей еще больше хлопот с этими тревожными мыслями.
     - Но неужели здесь могло произойти нечто такое, что так взбудоражило, по крайней мере, половину населения этого спокойного с виду города? - не удержавшись, спросил он, когда они миновали серое здание с красной табличкой, а он едва увернулся из-под нее, падающей со всем своим обмундированием теперь, к счастью, на газон, чуть-чуть все же опередив его, что она не могла не отметить:
     - Вы очень любезны и точны... Мы так тоже думали! Мол, все уже произошло, что было нам отпущено, а все главное традиционно должно опять происходить там, в столице и в передачах центрального телевидения, а не в нашем рыбном городе, ровеснике Безрабства! И эту революцию мы восприняли как демонстрацию на Первое мая, затянувшуюся до Октября другого года, - отвечала она, спокойно и уравновешенно вставая с газона и подталкивая его в направлении одного из подъездов дома напротив мэрии. - Но сейчас... ты убедишься своими собственными глазами, что мы были не правы! Моя знакомая тележурналистка Верка Галкина решила вдруг поспать - ну, в буквальном, а не абстрактном смысле этого самого слова - с оператором на заседании городского органа, и камера поэтому сама записала дословно все, что там случилось. О, если бы они не стали спать и ушли оттуда, как все остальные, переспать - хотя для Галкиной совершенно без разницы: уйти или остаться, спя - то и ты бы этого не увидел... Как спя? Я покажу. Об этом как-то говорить, ну, неприлично...
     Она осторожно подталкивала его по скользкой мраморной лестнице, лестничная клетка вокруг которой по белой известке была покрашена новой, синей краской, которая наполовину уже была закрашена другой новой, кумачовой, но все еще свежепахнущей...
     - А-а! Старый новый мэр просто не успел заселиться вслед за старым, но старым, тоже новым, как снова эти перевыборы, и они решили не рисковать и тем более не ломать копья, - объясняла она ему особенности политического и лестничного дизайна сразу. - Представляешь, люди уже начали путаться, какая же из этих двух половин была покрашена последней. И это все бывшие, вчерашние - тут не бывшие не живут! За семьдесят лет их тут столько набралось! А если новых бывших добавить? Что можно сказать тогда о массе вчерашних, но не бывших? Ужас!.. При чем тут пост? Пост давно сняли...
     При этом она уже подавала ему комнатные тапочки скромного размера, усаживала в кресло, вставляла в видеомагнитофон кассету и, включив тот, уходила на кухню, на ходу объясняя:
     - Как что это такое? Сони, а что же еще? Нет, не в смысле переспать, а в смысле... посмотреть сначала! Какой ты смешно-ой! Одно на уме... Что? Ну, тот самый твой модернизм!
     Когда же она вернулась оттуда с подносом, то чуть было не выронила его из рук от смущения, поскольку по ошибке поставила не ту кассету, а взятую ею опять же по ошибке в видеопрокате.
     - Ты все же был прав относительно переспать! А такое скромное название у фильма было, что я даже и предположить не могла, что за ним скрывается! Еще и удивилась такому обороту: "Страхом по жизни". Думала, просто ужастик, а тут предлог... Так все же выключить? Это же ужас, что они тут страхом вытворяют! - оправдывалась она за свою профессиональную веру в слово написанное. - Поставить другую, пока мы немножко поужинаем, чтобы не мешала? О, конечно, времени нет, чтобы на это смотреть еще и по видику. Надо сразу к делу приступать, но все-таки лучше поужинать вначале...
   - Я вообще-то уже и поужи.., - пытался оправдаться и за нее Водолюбов, приходя в себя от увиденного.
   Глава 3. Интер... в юбочке
   - Тогда я ту кассету сразу и поставлю за этой? Бог ты мой, они же совсем раздетые! А если бы эту кассету вот так же по ошибке взял ребенок? Или совсем скромный и неопытный молодой человек? Что бы он мог об этом подумать на всю оставшуюся жизнь, если бы смотрел все это один, а не с Марьванной, например? Или она вам ничего не показывала? Ну, так, абстрактно... ничего... А теперь представьте, каково было бы все это увидеть мне одной? Страхом на улице Вязов! Мне даже жарко стало от одной мысли! О нет, надо отвлечься, успокоиться и включить ту самую кассету... Налейте скорее вон того и закусывайте, пока не началось! Надо же, вы сели как раз в то место, откуда лучше всего видно! Нет-нет, здесь хватит места и мне... Ой, я забыла свет выключить!.. Так будет все видно... совсем не так... Не как на улице Вязов!.. Смотрите! О нет, можешь не закрывать глаза, я тебя все равно не вижу... Может, лучше вставить..., ну, и кассету тоже?.. Я сама, не отвлекайся на глупости... Подержи лучше халатик?..
    Лента действительно была снята в спящем состоянии и не только приложенного к ней оператора, но и снимаемого зала заседаний, хотя тут, скорее, залежаний, залежей ли. Камера, очевидно, стояла на одном из последних рядов, где сейчас и оказались Водолюбов с Ольгой, сидящими как бы мысленно на одном стуле, что, очевидно, объяснялось и забитостью зала до отказа разнообразными, чаще лысыми затылками, которые у одной половины аудитории были склонены влево, а у другой - вправо. На конце своеобразного пробора в самом фокусе краснела трибуна с единственно бодрствующим во всем зале выступающим. Вместо орла на ней был все еще союзный герб с подрисованными крылышками и двумя коронами под звездочкой.
   Трибуна стояла у основания высокой полусцены, похожей из-за удаленности на лобное место, где за широким столом, покрытым ярко-красным бархатом, принимал страдание за весь зал и наблюдавшее за ним человечество председатель городского говорламента, вместе с выступающим обращенный лицом в сторону немигающего ока видеокамеры. Лишь большой опыт участия в подобных мероприятиях позволял ему демонстрировать камере бодрость верхней части тела без всякого содействия со стороны дремлющего в нем духа. Непередаваемые скорбь и немой укор светились из-под его затемненных очков, подчеркиваемые надписью на плакатике, свешивающимся со стола, которая гласила: "ХХ... век. Конец. 6 день заседания и последний!!!"
     Но на выступающего, похоже, эта обстановка совершенно не действовала деморализующе, а, наоборот, содействовала его выступлению уже тем хотя бы, что никто и не пытался его прервать, освистать, задать дурацкий вопрос или напомнить о регламенте, самом весомом аргументе в дебатах.
   Более того, по плавным движениям его рук и стальному блеску из-под стекол очков с большими диоптриями могло показаться, что именно он и привел зал в такое состояние, как это делают многочисленные экстрасенсы, которым, правда, больше нравится раскачивать присутствующих в разные стороны и по кругу. Но, судя по Ольге, выступающий на нее и производил именно такое воздействие. Помимо нее в этой обозримой виртуальности женщин почти не было видно, и, судя уже по окаменелости и полировке созерцаемых в телевизоре затылков, камера Веры их просто не замечала даже в полном зале...
     К сожалению, команда, обслуживающая зал, не дремала и, очевидно, из соображений строгого соблюдения регламента давно отключила микрофон на трибуне, поэтому все то, что говорил выступающий, осталось на его совести, хотя по отдельным характерным жестам и движениям весьма выразительного рта с узкими губами и большим разрезом можно было догадаться, о чем идет речь. Наиболее часто повторялись движения всей верхней части его тела, напоминающие издалека таковые у работающих в поту землекопов то при откапывании, то при закапывании углубленных объектов. Иногда он, словно Атлант, поддерживал на своих накладных плечиках продолговатый, невидимый, конечно, объект, но весом с добрую половину всех проблем человечества, плавно опуская его куда-то перед трибуной. Иногда он, словно Тантал, вдруг склонял голову буквально на уровень поверхности трибуны и словно пытался испить что-либо из-под этой поверхности, пристально поглядывая при этом на весь зал сразу.
   В этот момент Водолюбову начинало казаться, что из забытого им фужера кто-то мощно высасывает его содержимое, а потом и сам фужер вместе с держащей его рукой и внутренностями ее обладателя. В этот момент он даже был рад компенсирующим воздействиям на него с другой стороны от рта явно медитирующей Ольги...
     Но пантомима неожиданно закончилась. С резким скрежетом включился микрофон, пожелавший присутствующим осуществить правильный, демоно.., то есть, демократический выбор мэра города, достойного всех обитателей, а не только присутствующих в нем...
     Пробор в зале мгновенно исчез, но с некоторым опозданием, поскольку от другого микрофона в зале уже выступал самый крайний из тех, чьи головы были склонены вправо, раньше всех проснувшийся.
     - Правильно! - кричал он с восторгом, - полностью вас поддерживаю и одобряю, не смотря на весь накопившийся во мне, неизбывный плюрализм предыдущего семидесятилетия! Только вселюдные и общечеловечные выборы! Кто за мое предложение, прошу поставить его первым на голосование! А вам - спасибо за вашу жертву! Демократия вас не забудет! А этим... демонам мы все припомним!
     - Это недопустимая ни в какие ворота демографическая уже... партократия! И не демократическая, раз демонстраций больше нет! - кричал в другой микрофон представитель другой половины городского органа, о чем можно было догадаться по наклону его головы, которой он никак не мог придать вертикальное положение, хотя микрофону это было безразлично. - Человек битый час перед нами самостоятельно распинался... Да, ровно час! У меня через час это вот начинается, заседание моего... бюро. А мы его даже не проголосуем!? А те остальные... один, которым мы уже выказывали доверие, но дали всего десять минут? Им вообще обидно, раз мы их уже не выбрали, а они, может, тоже хотели поговорить! Где они ваши хваленые права народа, свобода слова и совести? Ну, хотя бы одна совесть, без ума и чести?
     - Совесть или же совсеть, а? Вы посмотрите на этого могильщика! - рассмеялся с другой стороны первый оратор, - проснулся, вспомнил о народе, чтобы лишить его права голоса! И это и есть ваша захваленная до смерти партократическая демократия!? Мы знаем ваш выбор: вам виски - с раками, нам пиво - с рыбой!
     - Господа и... господа, без оскорблений! Виски с... рыбой, как... язык повернулся, - обратился к ним пробующий настроиться на деловой лад Голова органа. - И соблюдайте регламент: выражаться не более одного раза... да и выступать за раз не более раза.
     - Не трогайте народ, прихлебатели ненашенского капитализма! - завопил тут второй так, что рядом с микрофоном что-то щелкнуло, и голова его встала резко на место. - Виски им подавай! Демо-раки!
     - Господа, я же попросил? Товар.., - застонал председатель, поперхнувшись и чувствуя, что все начинается заново, - ...ищи!
     - Вы господ просили, а меня не просили! - надменно отпарировал тот, теперь с правильной хотя бы головой.
    - Ну, хорошо, товарищи, соблюдайте регламент, установленный и для господ! - сдерживая зубами более веские аргументы, прорычал председатель, достав ту табличку и что-то рисуя на ней...
     Затылки в это время зашевелились, закрутились, бросая по сторонам световые зайчики и различного рода выражения. Зал стал походить на волнующуюся под ветром делянку спелых подсолнухов, основательно обработанных стайкой воробьев. Но камера на удивление продолжала стоять неподвижно, хотя изредка вздрагивала.
     - Нам господа - не указ! - орали слева, - голосуем Скалина! Го-ло-суем, голо-суем! Ска-ли-на, Ска-ли-на!
     - Во-во, нам еще кладбищенского сторожа только не хватало! - вопили со смехом и улюлюканьм справа, - себе его и выбирайте! Вашей партии могильщиков он теперь гораздо нужнее!
   - Это он вам, это он недорезанным нужнее! - кричали слева.
    - А ну, молчать!!! Тишина, я сказал!!! Пре-кра-тить!!! - периодически вопил председатель, с каждым разом все более грозно, но это лишь подогревало атмосферу и подзуживало стороны. - Смирна-а!!! Ка-нчай базар!!! Стрелять буду!!! Ложись!!!
     Все это время тот самый Скалин, ставший очередным, как оказалось, яблоком раздора или, скорее, камнем преткновения в плодотворной работе городского органа, спокойно и как-то даже умиротворенно стоял на трибуне, сложив руки чуть ниже живота и словно бы прислонившись спиной к чему-то, отсутствующему вроде бы за ней, где прежде в нише стоял гипсовый бюст другого лысого, прежде и вечно живого. Лицо этого, совершенно невыразительное, ничего совершенно и не выражало, за исключением глаз, которые из-за огромных диоптрий очков были тоже огромными и неуловимыми, как рыбы в круглом аквариуме, каким-то образом вдруг выпадающие из нашего трехмерного пространства. Глаза не стояли на месте, а прыгали, метались, исчезали и неожиданно появлялись откуда-то сбоку, снизу из-за дужки очков, ныряя в противоположную сторону голубовато-серенькой рыбкой с мгновенно меняющейся формой тела...
     - Вот мы ищем, выдумываем порой четвертое, пятое или энное измерения, выдумывая и способы их изображения, не предполагая даже, что они спокойно могут существовать и в банальной реальности, но вполне определенной формы, или при взгляде через определенную форму, допустим, объектива. В Купюринске мы не используем такие приспособления, поэтому и не видели, наверное, мир в этих вот измерениях? И она вот тоже не хотела бы видеть его с такой точки зрения, почему пытается отвлечь себя от созерцания этого чем угодно, даже мною! - размышлял про себя мимоходом Водолюбов, наблюдая за происходящим в зале и с Ольгой. При этом он даже не обратил внимания на то, что камера вдруг ожила и сфокусировалась целиком на Скалине, кандидатура которого не прошла, как и все предыдущие, в мэры, набрав ровно пятьдесят процентов за и столько же против.
   - И что, неужели опять никто не воздержался, не удержался и не...? - разочаровано спросил Голова, не находя слов.
   - Шесть суток воздержания - это уж слишком! - завопила неорганизованная на сей раз половина зала.
     - Ничего, все путем, и мы пойдем другим путем по этой дороге, хотя не мы вам ее и предлагали, навязали, а приснилось кому-то, - проговорил Скалин в неожиданно включившийся и свой микрофон и исчез из поля зрения видеокамеры, которая начала было вылавливать его среди беснующейся толпы депутатов, меняя фокус, ракурс, сектор, но безрезультатно. Он провалился как сквозь землю.
     Следом за камерой оживилась и Ольгина знакомая Вера Галкина, заменившая собой добрую половину происходящего в зале.
     - У, сейчас начнется! Ее просто оторвать нельзя от мужиков, особенно когда они сразу в таком количестве, хотя и депутаты, конечно. Шесть суток даже подмываться домой не уходила. И за что ее муж держал, я поражаюсь! Посмотри, ведь не за что же?! - с этими словами Ольга гордо выпятила грудь и села зачем-то на подлокотник, сразу же потеряв равновесие... - Ой, нет! Я забыла! Еще же не кончили...
     Она вновь обрела равновесие и для надежности легла на диван, заняв сразу и то место, где рядом усадила Водолюбова.
     - Прости, конечно, но я именно так привыкла лежать в абсолютном одиночестве, и у меня просто ни разу еще в жизни не было повода хоть как-то и ради кого-нибудь нарушить эту привычку, почему я вот так машинально и расположилась на тебе. Но я не буду тебе мешать смотреть дальше и убирать ноги, так как ты можешь пропустить самое интересное, - щебетала она, про себя даже восхищаясь его индифферентности ко всему происходящему вокруг, в этой совсем почти безодежной ситуации. - Смотри, смотри - началось!
     Вера же Галкина каким-то странным образом походила на свою фамилию, хоть он и не знал, что это и была ее девичья фамилия, но правда уже перед второй свадьбой, когда она вместе с новым мужем решила завести и новый паспорт. Это ему попутно объясняла Ольга, почему он до конца и не выяснил причины ее такого соответствия своей фамилии. Она действительно была очень худа и даже, скорее, стройна для своей... все-таки юбки. Но для тележурналистки длинные юбки и не обязательны, потому что их чаще показывают немного, но выше пояса, и претензий со стороны телезрителей старшего поколения быть не может даже при такой наглядной манекентности - не маниакальной все же - ее фигуры.
   Но для ее профессии это, конечно же, имело свои положительные моменты. Во-первых, она чрезвычайно мало места занимала на экране, стараясь для большей экономии его как можно ближе подойти к собеседнику, а, во-вторых, собеседники при этом вели себя намного скромнее и глубокомысленнее, о чем говорили их слегка потупленные взгляды, словно пытающиеся докопаться до корней обсуждаемого вопроса. Точно так себя и вел первый интервьюируемый - Голова городского органа Чайкин, по птичьи так склоняя головку...
     - Как вы думаете, почему депутаты все же решили голосовать за то, чтобы свое право голоса, делегированное им народом, вновь вернуть народу в свете его эректоральности, то есть, электро..., эле-кторальности, конечно? - спрашивала она его, поводя микрофоном словно блесной перед носом ленивой рыбы, из-за чего тому приходилось совершать некоторые телодвижения почти ритуального характера вокруг нее, не меняя при этом лишь ориентации взгляда. При этом Галкина поясняла тому уже другим тоном. - Ничего страшного, мы потом его эректоральность вырежем... Так ведь?
     - Как я думаю? Ну, как и положено думать Голове думающего органа, - глубокомысленно отвечал тот, словно нашатырь вдыхая запах ее дезодоранта и попутно озадаченный обещанием, отчего, видимо, уточнил, - большого, надо сказать, органа, кстати.
   - При новых технологиях - это не проблема, - заверила та.
   - Тем более, мы пока еще не решили это сделать, - продолжил тот, взглянув вдруг в камеру, - а только решили решать это после перерыва на обдумывание предстоящего решения.
     - То есть, вы как раз сейчас должны были над этим вопросом думать, а я вас вроде бы как отвлекаю? - спросила она так, словно забыла, что слева от нее стоит оператор, а председателю уже приходится смотреть на ее миниюбку сквозь вырез ее кофточки...
     - Ну, не то что думать, а вот посоветоваться с коллегами, членами нашего органа не мешало бы, - отвечал он, напряженно потупив взгляд, словно тоже забыл про оператора, - и, сами понимаете, что посоветоваться с ними я могу только в перерывах, а между перерывами там, в Президиуме, я должен быть совершенно объективным ко всему плюрализму! Доверие тех, кому доверил народ - нелегкая ноша...
     О нет, на такую наживку она не ловилась! Если кто-то пытался подсунуть ей наводящий ответ, ожидая, что она тебя спросит, а почему вы вот такой умный и хороший, если, как вы до этого сказали?..
     - А почему же последний кандидат не прошел, если он получил столь сокрушительную поддержку доброй половины зала? - сумничала она, даже заставив его с удивлением взглянуть ей в глаза.
     - Ну, видите ли, наш зал делится на две половины не совсем по тому принципу, что и все человечество, но результат аналогичный, - уже откровенно заигрывал он с ней, пытаясь нащупать и ее слабое место, - в плане того, чем мы тут все эти шесть суток занимались. Раньше у нас был независимый Флюгерман, ну, депутат такой, который мог по разным обстоятельствам проголосовать за то или иное мнение, решив тем самым его судьбу. Бывало, что и за оба сразу, но тут первое слово дороже второго. И вдруг он не понятно на какие средства уехал на Канары, приведя тем самым наш орган в полный кои.., консенсус. Как говорят - фифти-фифти, тю-тю-тю-тю-тю..! Пардон, мадам!
     - Ничего! Но как же вы сейчас собираетесь нарушить этот коит..., ой, консенсус, кончено, то есть, конечно, равновесие? - недоумевала она его манере общения с собой, словесно никогда не дающей тому повода, хотя именно слово и было ее главной профессией.
     - Ну вот, допустим, у вас две такие, прямо сказать, и ножки, и равновесие вы держите на них превосходно, но ведь иногда же можете его потерять сегодня вечером.., то есть, ночью уже, конечно? - говоря это, он уже совсем не скромно потупил взор и опустил туда же руки. - Да убери ты эту гляделку свою, все равно же не работает, раз красная лампочка не горит! - с этими словами Голова начал показывать в камеру всяческие жесты и гримасы несогласия с общепринятым...
   - Так, это у других камер лампочки, - спокойно и невозмутимо пояснил оператор, - а у этой или не было, или сгорела сразу...
     - А что же тогда горело у нее, когда вы спали в зале?! - возмущенно спросил Голова. - Красненькая такая лампочка и горела, из-за которой мне пришлось внимательно за всем следить... и слушать!
     - Это у плэера лампочка горела. Я без Баха спать не могу, - пояснил оператор, приблизив лицо Головы для лучшей слышимости.
     - Да, рас..., в три... Ну, конечно же, мы только народу в подобной тупиковой ситуации и можем доверить, так сказать, сделать за нас, своих избранников, свой выбор. Шестой день заседания прошел в продолжительных дебатах и довольно плодотворно прошел: можно сказать, человек у нас получит на шестой день и свои исконные права, прирожденные у него с момента появления Конституции Ра-а-айской, так сказать федерации, - тут он все же не сдержался, зевнул пару раз, прикрыв рот. - А-а-а все предыдущее, конечно, прошло не зря, но лучше это опустить, отмести и забыть, по причине начала новой эры в нашем городе. И вот с этого момента, я думаю, только эту новую эру вам и следует показать... Все остальное вырезать нещадно!
   - Так и угадал! - даже рассмеялась Ольга. - Шесть суток не подмываться, не спать и вырезать? Дилетант, депутат, то есть.  
   - Вы абсолютно правы, тем более мы ведь это еще сможем обсудить после заседания, как вы и предлагали? - вновь убирая меж ними барьеры, успокаивала уже Вера Галкина Голову.
   - Тогда семь, - поправилась Ольга.
    - Слово четвертой власти для меня - закон, как и слово народа! - твердо заверил тот, косясь на отсутствующую лампочку и уходя сквозь гущу депутатов, ждущих своей очереди, - а ваше слово так и вдвойне закон получается... До встречи?.. Как это, прямой эфир?... И прямой еще? Да растуды твою ма... Маша, это я тебе сказал, ну, до скорой встречи, Машуня, мама моих деток!...
     Первым, естественно, к ней совершенно случайно подошел, расставив для чего-то локти, тот самый новатор Всеедин с ударением на последнем слоге, что он особо подчеркнул, представляясь.
     - Почему я предложил именно этот самый нужный и необходимый моим избирателям вариант? - патетически спросил он с некоторыми уточнениями так, словно отвечал на ее вопрос, хотя просто вспоминал сон. - Вы знаете, российская история, конечно, сама даст этому свою положительную оценку, и с моей стороны как-то нескромно было бы делать это за нее. Но вы совершенно правы! Это решение, к которому я, сидя в этом зале шесть дней, суток даже, шел, можно сказать, всю жизнь, перевернет судьбу нашего города, страны и демократии... ну как бы с ног... и обратно на ноги... поставит... с головы, то есть... на ноги опять... Да, и я бы даже край наш переименовал в Примэрский, в качестве и примера, как бы, для всей остальной страны и столицы, отстающей от нас, заметьте, почти на целый рабочий день! Пока они там встанут, у нас уже и... кончилось как бы... время, - наглядная образность высказывания заставила и его потупить и не только взор, из-за чего у него тут же нашлись конкуренты...
     - А вы как бы та самая противная сторона и в этом вопросе? - пыталась вывести Галкина своего следующего собеседника из чрезмерного состояния скромности, даже некоего ступора.
     - В этом - совершенно нет! - категорически не согласился тот, - теперь выбор за вами, ...то есть, я хотел сказать, за телевидением и за народом, конечно же, если мы говорим о выборах программы...
     При этих словах он совсем смутился, хотя и был весьма опытным руководителем теперь уже краевого бюро ритуальных услуг населению "БРУН", а, значит, и избирателям, и былым трудящимся, о чем теперь напоминать им считалось почти оскорблением, как и при Цезарях... почему-то...
     - А не этим ли вызваны ваши симпатии к последнему претенденту? - спросила Галкина с подтекстом.
     - Чем, этим? - недопонял тот.
     - Которого поддержали, - уточнила она, - своей половиной...
     - А какого именно? - пытался уточнить он.
     - Ну, вот тем, что вы это бюро сейчас возглавляете, - добавила она, кивнув на его значок, - "БРУН", как бы... Или все же ведомство, ну, ВРУН, но трудящимся?
     - Не службу - точно! - спешно перебил тот ее. - Простите, просто меня уже не раз спрашивали и в народе... Я и раньше, до августа как раз, сходное возглавлял, но БРУТ, да, а до этого тоже, заметьте, Бюро райкома, так сказать, по профилю, больше на идеологическом фронте, хотя сейчас я по идее, конечно же, гораздо ближе к народу и его чаяниям, самым последним после перестройки, так сказать. Но другое дело, что народ сам и должен был решить, а решать ли ему это самому, или же наоборот, как с нами решил тогда. А мы за него и это решаем. А давал он нам право решать: решать за него - решать ли ему? Зачем тогда нас выбирал? Да, затем и выбирал, чтобы нам уже выбирать остальных от его имени и по поручению. Вот ведь как, если глубже копнуть.., посмотреть, конечно!  И я бы лишь хотел напомнить избирателям, что это именно наша служба, а потом и мое бюро первыми почти поддержали новый лозунг "Углубить и расширить!.."
   - Все-таки служба?.. Спасибо, - поблагодарила его Вера Галкина и незаметно как-то оказалась на экране рядом с довольно интересным внешне, точнее, неплохо загорелым депутатом, старавшимся наоборот не попадаться ей на глаза и совсем не от излишней скромности, почему ее вопрос оказался за кадром поиска, погони ли буквально...
   - Нет, это она уже здесь вырезала, сучка, того вруна-жмота, - пояснила Ольга, пока та догоняла депутата. - Но как, чем?..
    - Чем это закончится? Конечно всенародными, так сказать, вселюдными выборами! Не сомневаюсь! Еще бы я сомневался! - отрезал тот, стараясь встать спиной к камере. - Дорого им это обойдется!
     - А здесь бытуют иные настроения? - ласково поправила Галкина его. - Ну, насчет наличности такой возможности в зале...
     - Понимаете, голубушка... Вера Галкина, для понимания роли личности в истории надо этой личности быть хотя бы в наличие, - ласково отвечал тот, прикрывая рот, - не только по праву, но и по личной наличности... А ее нет в этом зале! Не было, то есть!
     - То есть, вы хотите сказать?..
     - А зачем? Слово было в начале, как он же сам и сказал, шесть суток даже говорил, как мне сказали, - таинственно произнес тот. - Но теперь на очереди дело! Тело вынесли, осталось...
   - Но как вы здесь оказались? - не удержалась Вера, уточнила.
   - Не как я, не как, а как наш самолет, - ответил тот, поясняя уже более внятно, - ну, то есть, летевший в аэропорт Кеннеди, оказался на Канарах, а потом Шереметьево спутал с Чер..., нет, и не с Чертаново, а черт знает с чем... Вы тут этого... не видели, кстати, как его?.. С ним еще друг Боб или набоб был, кажется, но недолго... Странно!
   И, сказав это, он растворился в толпе депутатов, с сожалением начинавших менять свои ждущие позы на входящие в зал, сидячие.
     Камера вновь замерла в его конце, уставясь в затылки депутатов и в обеспокоенно поглядывающего в ее сторону Голову. Оператор включил Баха. Некоторые затылки опять начали склоняться в положенную им сторону, но тут же все это и закончилось...
     Вся правая половина затылков резво проросла лесом рук... При голосовании за всенародные выборы проголосовали, увы, пятьдесят один человек, то есть, процент в официальном выражении... Голова побледнел и дрожащим голосом попросил проголосовать тех, кто против... Их оказалось пятьдесят... былых процентов и соответственно пятьдесят рук, уже не так резво, хотя и поспешно вскинувшихся над левыми, более лысыми и убеленными затылками.
     - Не может быть!? - недоуменно, хотя и без особого сожаления произнес Голова, - давайте-ка еще разок переголосуем? Те, кто за... Как это нельзя?! Кто здесь... Голова, а точнее, регламент? Правда, нельзя? Вы куда? А если что?.. А когда выборы?! На Ивана-Купала?!
     Это он пытался кричать уже вслед всей ораве депутатов, как левых, так и правых, которых перспектива нескончаемых повторных голосований, подниманий рук на голодный желудок и за полночь, не очень радовала, почему они дружно и поддержали порыв первого из правых, пронесшегося мимо камеры со скоростью Ту.., даже МИГа!
     Камера скромно промолчала об этом и при приближении всех остальных, очевидно, отключилась, успев лишь заснять, как весь зал встал вдруг с ног на голову, хотя из-за этого председатель вовсе даже не выпал из своего стула, оказавшегося неожиданно у потолка, а депутаты, болтая в воздухе ногами, успешно покинули зал заседания с помощью только голов. Вскоре после их бегства с потолка - бывшего пола - свисали только сливы микрофонов и опечаленный Голова городского органа... Но тут как раз все и погрузилось во тьму!
     - А кто был тот?.. - хотел было спросить Водолюбов, но заметил, что Ольга крепко спала и упорно не хотела отвечать и даже поправить свой пеньюарчик, давно переставший греть ее ниже пояса...
     Если бы кто подумал, что Водолюбов совсем не мужчина и не сможет согреть женщину, доверчиво лежащую у него на... коленях на широком диване, где двоим при определенных условиях совсем не тесно, то он был бы совсем не прав относительно жителей Купюринска, которые и без посторонней помощи не вымерли, а точнее, не вымерзли уже не одну тысячу лет... Буква "з" в этом вопросе играет весьма неуловимую в условиях темноты роль, но, по-видимому, определяющую все на свете своим независимым поведением, появляясь и удаляясь, когда ей заблагорассудится, но всегда вовремя, а точнее, одновременно. Не зря, видно, в шумерском языке Zi и означало "жизнь". Южане вряд оценят созвучие таких слов, как согреть, согрешить, хотя и знают, что мамонты, например, и вымерли в предыдущее глобальное потепление, перестав согревать друг друга... Шутка!
     А в черноте экрана, продолжавшего показывать для зрящих мир в том же перевернутом виде, многое еще чего произошло в ту ночь, предшествовавшую появлению Водолюбова в городе и исчезновению его под одеялом локального потепления...
     Депутаты, в какой-то непонятной панике и суете вырвавшиеся вслед за кем-то, невероятно бодрым и отдохнувшим до посинения, промелькнувшим словно метеор на мониторе, из зала заседаний на улицу, никак не могли надышаться свежего ночного воздуха, уж тут-то совсем по братски делясь друг с другом остатками сигарет, не торопясь на удивление садиться в персоналки при их, конечно, наличие, поскольку наличие это отмечалось теперь далеко не у всех.
   Позднее справедливость восторжествует и здесь, сравняв количество мандатов и персоналок, но пока среди тех правых, сторонников как бы капитализма, частной собственности и буржуазной роскоши Общества Потребления, преобладали самые безлошадные и буквальные полузащитники экологии, среди которых только у некурящего экологического прокурора и была персоналка, да и сидел он слева, но почти совсем рядом с центром, правой половинкой даже касаясь его, намекая тем как бы на свою непредвзятость и даже неподкупность...
   Но он был один таким: некурящим, справлявшим и Новый Год с непременной пластмассовой елкой... на балконе!...
  
   Глава 4. У горшка - два бережка...
   В связи с этим и персоналки, и депутаты довольно основательно надымили у подъезда городского органа, когда туда вышел и герой шестого дня Всеедин, хоть раньше всех и проснувшийся, но какое-то время дожидавшийся у основания лестницы, когда же на ее противоположном конце появится та самая тележурналистка с волшебным микрофоном, который она почему-то постоянно поглаживала свободной рукой, для уточнения деталей его сегодняшнего подвига, а может, и для выяснения его дальнейших героических намерений, может быть, даже в пределах ближайшей перспективы сегодняшней все равно уже потерянной ночи... Ведь он прекрасно знал по литературным источникам, точнее, по известному героическому роману о кавказских минеральных источниках, что женщины наиболее без ума именно от героев! Но, увы, очевидно, сегодня без ума она была опять от чего-то иного, а, может, время еще было не наше, опять ли не наше...
     - Фу! Насмердили, бесы! - по литературному, вспомнив вдруг уже героев Достоевского, выразился он, когда снизошел через выход на парадную лестницу обновленного его усилиями органа, в целом-то довольный прошедшими тремя годами и их квинтэссенцией. Правда, как он ни пытался при этом вдохнуть полной грудью свежий воздух улицы, ощущение несвежести именно вдыхаемой атмосферы не покидало его до самого дома..., куда он попадет довольно нескоро...
     - Наверно трупом окончательно сдохшей сегодня партократии воняет? - успокаивал он себя, вспоминая и тот странный сон, где и все это он уже как бы видел, пережил, особенно, свой триумф, хотя пару раз все же останавливался под фонарями и разглядывал подошвы ботинок на предмет обнаружения посторонних прилиплостей, каждый раз восклицая при этом нечто противоположное. - Эй, девушки!
     Но до этого ему надо было еще дойти...
   Едва ведь он, оступившись из-за сизого дыма смердящих персоналок и курящих депутатов, ступил на первую ступень обширной лестницы власти, как ему на плечо легла чья-то рука с ручкой...
     - Вот она, рука мафии! Допрыгался! - промелькнуло в голове вместе с двумя-тремя яркими воспоминаниями из всей его, как оказалось, ничем не примечательной, жизни. - А может, это все же рука Москвы? Ведь длиннее ее чисто географически не может быть ничего?.. Нет, не думай даже про это! - чтобы сбить мысли с толку, он резко повернул голову навстречу давно ожидаемой угро...
     - Извините, что я не подождал, пока вы отойдете.., - вежливо, но чересчур твердо, не мигая, говорил спортивного вида молодой человек, странно вращая пальцами массивную металлическую ручку...
     - Подальше? - продолжил про себя уже его мысли Всеедин, так как свои ему удалось подавить, что ему, похоже, удалось...
     - ... от борьбы и сомнений! - закончил тот одно предложение и взялся за второе. - Не хотели бы вы дать мне свой автограф? Да, именно как герой сегодняшнего дня, хотя скорее уже вчерашнего, который лучше и указать внизу как бы задним числом... Вот здесь, внизу листа... Огромнейшее спасибо! Вы даже не представляете себе, начало какой коллекции вы положили этой скромной подписью!
     - Вы же и не представились, - скромно намекнул ему Всеедин.
     - Разве это может быть интересно вам, неожиданно ушедшему от нас в историю? Понимаю, вам вроде бы неудобно перед оставшимися вне ее избирателями и вы бы всех нас туда с радостью захватили, но, увы, все равно ничего не выйдет! - неожиданно холодно отвечал ему молодой человек. - К тому же, это большое заблуждение, что нашей целью вообще может быть это - попадание в историю, то есть!
     - А что же тогда?.. - начал было Всеедин, но тут же и почувствовал себя тем самым, кого тот незаметно вычеркнул из списка...
     - Творить ее такой, в какую бы все захотели попасть, - скромно ответил тот и, отступив на три шага назад, исчез в темноте будущего...
     - Все равно теперь только конструктивно буду выражаться... на сессиях, - сказал Всеедин себе, вспоминающему события шести дней, готовых вторично потрясти мир, но уже с трудом это делая...
     Неожиданно он обратил внимание на то, что в раздумьях шел по самой грязной и темной стороне улицы, до которой словно и не хотел доходить свет фонарей, надменно выстроившихся вдоль противоположного тротуара.
     - Вот и воняет! - успокоено подумал Всеедин и, осмотрев, как футболист перед выходом на поле, подошвы ботинок, торопливо перебежал на противоположную сторону дороги. При этом ему почудилось, что дорога была словно разделена вдоль какой-то черты незримой границей, хотя даже тут никакой разметки не было и подавно. Но не только дорога, а и улица, и небо над ними были рассечены той чертой, гранью на светлые и темные половинки.
     Но когда он оказался на противоположном берегу.., стороне улицы, то уже она стала темной, грязной, в отличие от посветлевшей ее оппонентки, куда переместились и надменные уличные фонари.
     - Обман зрения! - вспомнил он выражение из школьного лексикона и успокоился. - После того, что я совершил, обращать внимание на какие-то мелочи?! А вдруг то тоже было обманом?.. Ведь я же спал до этого и мне вполне могло?.. Да, но журналистка-то мне и в самом кошмарном сне не смогла бы присниться с такими умными вопросами и с такими... Нет, все же это обман зрения, а не то! Разве что сам тот сон, как тогда, после выпускного, - он с удовольствием вспоминал и лексикон, и вообще лишь только то, что было связано со школой, поскольку между школой и перестройкой ему и вспомнить было нечего. А перестройку вспоминать было и неудобно еще...
     - Да, ты прав, Всеедкин! Но то - как бы ты потом ни захотел - уже не обман зрения! Но это не берега темные, а пловец, ну, то, что плавает меж ними, - пророкотал над его головой похохатывающий голос. - По крайней мере, не зрения обман, а народа, демоса, темнота!..
     Навстречу ему по той и этой сторонам улицы шли двое. По светлой, но прячась в тени и покачиваясь, шел полноватый, с удочками и невидимый из-под шляпы. По темной, то есть, всеединской, шел, совсем не прячась от света, более худой, но без шляпы и удочек, и чем-то даже знакомый... по кино, конечно... "Нос, уши, хромает..."
     - Всеедин, - поправил осторожно Всеедин, присев на бордюр, лежащий почему-то поперек тротуара, но переступить через который у него не хватало сил - только подумать: "Откуда он меня знает?"
     - От однофамильца. Твоего! - рассмеялся тот, и пара фонарей погасли, пискнув. - Я-то тебя первый раз вижу во сне..., ну, во тьме!
     - А откуда вы знаете, что я Всеедкин, а не Всеедин? - вкрадчиво спросил он, сделав четкое ударение на последнем слоге фамилии и тоже пискнув для пущей важности. Ему ужасно хотелось отнести бордюр на место и посидеть там, на краю дороги, а не среди тротуара.
     - Во, логика?! - восхищенно воскликнул тот. - Поверь, Всеедкин, мне жаль, но ты больше не нужен... демократии, как одноразовый шприц, презерватив плюрализма. Как вскоре и остальные демократы. Вы - ее худшие враги! Да и откуда вам было взяться тут? Вас пустили в ее огород лишь как Троянских... козлов отпущения. Опустят еще...
     Говоря это, он вел прицельный огонь из указательного пальца по оставшимся еще фонарям всего города, и воспринимающим это как настоящие выстрелы из табельного оружия.
     - Ну, ты сказанул, одноразовый... шприц?! - искренне удивился Всеедин, усиленно пытаясь оттолкнуться от тротуара ногами, но из-за этого только перемещался противоположным местом относительно шершавого бордюра. - Кто же нужен тогда демократии - партократы?! Я то - просто демократ, а не новый партдемократ, как те трое...
     - И та Троица тоже... Понимаешь, - сочувственно продолжал худой и хромой к тому ж, - демократия всеми переводится, как власть народа. Народа, нар-ода - не спорь. Власть же демократов это уже не демократия, а тавтология какая-то. Власть народной власти? Это вдвойне хуже, накладнее, чем тирания? Тиран-и-я! Двойное усиление власти! Всеедкин?! Какой ж ты демократ после этого? Народ-то у тебя уже не подлежащим и не существительным становится, а лишь прилагательным к ней? Эпитетом! Этакой прослойкой, прокладкой! А я твоей логике восхищался недавно! Шучу! И хватит, это, мешать Земле правильно вращаться! Слезь с бордюра! Генерал и так едва идет...
     - А власть партократов, - задыхаясь от возмущения, вопрошал тот, не обращая внимания на пустяки, - это что, демократия?!
     - Власть партократов, кто там с парты, со "Школы", как кроты? - удивленно спросил тот. - Я не думал об этом, но ничего алогичного и антинародного там не вижу, как и самого народа. Власть партийной, частичной власти, партии тех же демократов - а кого ж еще? И это никак не унижает народ, не вводит в заблуждение. Он здесь ни прилагательное, ни под кем не лежащее и ни с какого боку припеку. Тир-а-ни-я! А не я! Он в стороне от этого грязного - чуть было не сказал "нечистого" - дела и чист в делах и помыслах... Да, к сожалению, но чист... Интересная мысль, кстати. Так вот, почему я так люблю вашу демократию? Потому что в ней и весь народ тоже не... Генерал, дайте мне пистолет, или он сейчас остановит Землю, а может и еще чего?
     - Нету, кня... язви тебя! - буркнул тот, щелкнув пальцем по свинцовому грузилу, со свистом пролетевшему над ухом Всеедина.
     - Нет, Всеедкин, против логики нельзя, - сочувственно сказал худой, - и, если честно, мне вас, демократов, просто логически жаль. Вы такие чистые, наивные, только-только с горшка, с совочком. И, как бы я ни хотел, но допускать вас к этому грязному делу?.. Народу все ж больше, чем демократов. Пусть хотя бы вы выйдете чистыми из этой нечистой игры, в которую тот уже втянули. Конечно, Он бы сделал наоборот: послал бы одного, Себя даже вместо всех на крест, но я так не могу. Лучше наоборот! - заявил он заботливо, но подумав про себя: "Лучше одного отпустить, чтоб всех забрать". - А по секрету скажу, что партократов мне совсем не жаль, и пусть лучше они в том дерьме вчерашнем, в своем, и дальше сидят. Конечно, решать народу, кого он предпочтет плавающим над собой в единой проруби, а перед ним, Демосом, даже я - мальчишка, но тебя я оберегу от этого...
   - Оберегу? Но от чего? - вздохнул депутат. - Я пока и не знаю...
   - Не только ты, Русь вновь во тьме, - погладил его тот по голове. - И никто не знает, что, как и в термодинамике, так и в вашем термитнике, все решает некий Демон, тут Демон власти, ее Домкрат, Демократор ли, без которого вы бы до сих пор торчали в своем муравейнике, в заднице, ни разу и не выглянув. Но это потом... Хотя, ты слишком много знаешь, хоть и крепко спишь на сессиях, так что... кончай заниматься онанизмом на бордюре де-юре! Тебя сейчас такое... де-факто ждет, что мне даже самому завидно. Возвращение в рай де...
     С этими словами он мгновенно оказался на противоположной стороне улицы и исчез вместе со вторым неизвестным, генералом как бы, на ходу подталкивая фонари, словно желая ускорить вращение Земли, которую Всеедин невольно пытался притормозить, как и время, работавшее опять не на него, а, может, даже против...
     - Де... Домокр... Где фак-то? Конец, что ли? - вжав голову в плечи, словно и ожидая тот, он встал и пошел, не поднимая головы, лишь потряхивая, как мокрый пес, попавший под дождь, ею, бормочущей самостоятельно: "Неужели он на самом деле верит, что какой-то бордюр может остановить то, что в реальности и не вращается? А я сам?! Какой-то древний, ни разу не бывавший на околоземной орбите, сказал, что она вертится, а я ему без сомнения и поверил! Хотя логически давно уже ясно, что не она вертится, а космический корабль вокруг нее. Так нет же, начиная с детского сада, берешь и веришь всему подряд, сомневаясь только в себе! И всем тогда ужасно нужен! На доске почета готовы повесить! А как докажешь вот, что не она, а ты вертелся, так на тебя сразу ни патрона, ни бордюра не жалко! Лишь бы опять не ты, а она вертелась или не вертелась, что не так и важно. Лишь бы не ты! Тебе с детсада запрещали это под страхом наказания, как Галилею, но наоборот. Вертеться!.. Или вернуться? Но по чему?"..
     Ему ужасно хотелось пробить головой эту каменную стену отчуждения между ним и остальным миром, заметить которую перед собой, а-то и вокруг себя можно, лишь начав не глядеть, а думать своей головою в единственном числе, не переваливая это на ту вторую, которая рядом, но ничем не хуже тебя в вопросах разделения умственного труда. И представив рядом с собою эту вторую голову, с которой всегда лучше, он очень удивился и чуть было не лишился чувств, когда его низко склоненная голова и уперлась вдруг во что-то мягкое и теплое, примерно таких же размеров...
     - Ой, как вы кстати! - радостно воскликнула обладательница этих мягких и тоже двух, тоже больших и тяжелых чемоданов, - как же я рада встретить в пустом городе ночью и сразу такого сильного и благородного, при том настоящего мужчину! Представляете, что означает для абсолютно одинокой из-за чрезмерного ума и щепетильности, женщины, которой каждый день приходится отклонять с презрением по два-три серьезных предложения, вдруг ночью без всякой подготовки, совершенно случайно, а, может, благодаря провидению, встретить человека, который как раз и похож на идеал, который днем с огнем не сыскать в наше время? Я про вас - причем тут Причемин?
     - Печорин, но это не важно, вы правы... То есть, вам, конечно, может, помочь их донести? - по ходу трансформируясь в вышеназванное, спросил Всеедин, крайне удивившись, насколько легко оторвал от земли и понес этот свалившийся, как снег на голову, груз.
     - Ах, да, но я до Плечорина, нет, Плючовина все же не доучилась... Но вы представить себе не можете, как я удивлена, что не ошиблась в вас! - ворковала незнакомка, и прислонясь головой к его плечу. - А ваша семья не возмутится, узнав, что я вас задержу и отблагодарю, конечно же, по полной уже школьной программе?
     - О, что вы, конечно нет, - рыцарски парировал он, - было бы и кому возмущаться, я бы разве... позволил бы?! Возмущаться, то есть..., если бы было кому... позволить... некому...
     - Вы меня так обрадовали! - обрадовалась та, на ходу оправляя складки весьма длинного, словно из театрального реквизита, платья, - я ведь подумала, что мне придется кого-то огорчать, задерживая вас на пути в семью, и что у меня и минутки не будет, чтобы вас хотя бы стаканчиком виски с содовой отблагодарить перед тем, как... Да-да, перед, перед... У меня, представляете, дома, а, точнее, в одном из этих чемоданов - две бутылки настоящего виски, которое я, естественно, сама не пью... без вас. Без вас - это в том смысле, что никого, кроме вас, я в этом городе, да и вообще не знаю. И, если честно, не хочу и знать. Понимаете, встретить вот так настоящего мужчину, который при этом еще и не женат, и у него есть пара минут помочь вам дождаться конца ночи - это невероятное стечение обстоятельств, особенно во времена всеохватывающей измены, то есть, перестройки. И надеяться, что это может когда-либо повториться? Что вы, я не такая наивная, как можно судить по моей молодости! И, конечно же, я знаю, что дважды к нам первая любовь прийти никак не может. Как можно этому не верить, если она ко мне уже дважды до этого не приходила?! Но ожидать, как мы привыкли, что она и в третий раз ко мне не придет?.. Ой, знаете, мне кажется, что я так права в этом отношении...
     Всеедкин похолодел, услышав это, но не совсем, поскольку он, похоже, был единственным исключением из сформулированного ею правила. К нему первая любовь, вышедшая когда-то давно из дверей старшей группы детского сада, пришла, видно, именно второй раз. "Бог ты мой! Если бы мне взглянуть на нее со спины или.., то последние бы сомнения отпали!" - мыслил он про себя.
     - А как вы провели свое детство? - спросил он все же, но почти без всякой надежды.
     - Детство провести невозможно! - многозначительно сказала она. - Но я провела его в этом, любимом сердцу, городе, у подножия той сопочки. Был там тогда огромный такой детский садик. Хотите угадать, как та сопочка называлась у нас в садике? А вот послушайте, как стучит мое сердце. Нет, рукой, рукой послушайте... Вот так... Нет, еще слушайте... И, если можно, и второй рукой тоже послушайте... Так понятнее будет... Ведь рука хорошо, но две лучше...  
   - Не может быть?! - воскликнул Всеедин, выронивший до этого из первой руки чемодан, тут же звоном выдавший всему свету свое содержимое. Второй чемодан он предусмотрительно поставил на асфальт без резких движений.
     - Ничего, - успокоила его она, - там есть еще две бутылочки Бурбона, две - Камю, две - армянского, две - джина, две - огненного рома, и одна, но неразведенного медицинского... Вы понимаете? А по звуку судя, только одна лишь парочка из них прорвалась друг к другу сквозь разделявшие их барьеры одежды и породнилась кровью! Я, понимаете ли, живя всегда в одиночестве и понимая, что это такое и как это ужасно, не могу даже пустяшную безделушку оставить в одиночестве, лишив ее пары. У меня в этих чемоданах все по парам. Да-да! Носки - пара женских и пара мужских, тапочки - тоже... Какой у вас размер?.. Боже, это же ваш! А пижама?.. Не может быть! А?.. Конечно, можно догадаться.., хотя растет прямо на глазах.., в памяти...
     С этими словами она с легкостью помогла ему поднять слегка полегчавшие чемоданы с опьяневшей от счастья земли, на которую никто еще не выливал сразу две бутылки отборного виски(подарок так сказать земли заморской), и, еще более заботливо поддерживая за талию, увела Всеедина навсегда из неопределенности заметно погрустневшего за их спиной города в вечность того самого мгновения, когда она действительно в последний раз вышла из дверей детского садика в эту самую вечность, которую обретает любое мгновение нашего прошлого, стоит повернуться к нему спиной или... навсегда.
     - Нет-нет, передом, передом, - поправила она его мысли, входя спиной в дверь. - Я ведь помню, как мы сидели тогда на этих, ну, с которых у Фрейда все и начинается. А вы так смотрели, так смотрел! Ваши, твои, то есть, мысли были буквально на моих глазах написаны. Сколько сублимации было растрачено вхолостую! А все потому, что во мне так и остался тот архетип мальчика на...
   - А во мне - девочки на... - подхватил было Всеедин, но, вспомнив вдруг не Фрейда, а Пикассо, смутился.
   - Тоже на горшке? - поразилась она такому единомыслию, расстегивая ему молнию. - Но у Фрейда я... этого не нашла. А так искала, так искала... Нет, я хочу, чтобы мы, ну, там.., там это.., где так ласково журчит вода, вечно протекая, утекая... Они ведь не зря были совмещенными и тогда, когда мгновение вдруг остановилось, я даже думала, что навсегда, но вдруг я... обернулась... Но это уже Камю...
  
   Глава 5. Триединство Демократии
    - Нет, вы как хотите, так и думайте, а я эту голытьбу беспартийную просто не могу понять! Откуда она понавылазила?! Как будто ради нее весь этот плюрализм и развели! - не мог успокоиться Волецкий. - Вычитает где-нибудь два слова, ляпнет их лишь бы побыстрее всех, а что потом с этим делать партиям и солидным организациям - ему и плевать. Главное, раньше всех ляпнуть! Ляпламент нашли!
     - Завидно, вот и кипятишься, - меланхолично произнес Всевашев, на кого все действовало всегда противоположным образом. - Надо было раньше ляпнуть. В том и ляпнирализм весь! Кто раньше!
     - Проснуться надо было раньше, - пробурчал демократ Краев, на которого ничто никогда никак не действовало, в отличие от него самого, привыкшего и это делать самостоятельно.
     - Да не в этом дело! Я не про себя лично! - не унимался Волецкий. - Ляпнет что-нибудь этот кремлевский читатель, а народ и думает, а для чего же нам партии, если все это и один спокойно может ляпнуть? Ведь один болтун может столько наобещать, что и десяти партиям не суметь за то же время придумать! А народ тут сразу экономическую выгоду видит, а политическую вместе с ней и хоронит...
     - А что такое все эти наши, то есть, столичные партии? - знающе спросил Краев. - А тоже один болтун, вокруг которого, правда, разные лишние члены еще есть, заместители, кассиры. Но там их семьдесят лет собирали, плодили - вожаков только не хватало...
   - Во-во, с целины завозить пришлось! - буркнул Всевашев.
     - Ну, извините, - вскипятился либорал Волецкий, - у нас лишних нет! Революция ведь опять начинается с могильщика, с похорон!
     Всеедину, конечно, было хорошо. Заварил кашу и ноги в потолок, как они снисходительно думали о его лишь ногах...
   Сами же члены и лидеры новых партий в одних лицах после заседания городского органа с волнением и некоторой тоской в желудках осознали, что теперь им вообще не бывать ни дома и нигде. А уж не обедать и не ужинать - тем более, кроме разве что чая с пряниками.
   Этих партий в нашем городе было теперь уже только три еще и все ютились в одной из пустующих комнат старинного здания бывшего горкома их почившей в некотором роде предшественницы, которая либо по глупости, либо по еще какой форме дальновидности пустила их под свой кров совершенно даром, предчувствуя, может быть, что такое дары Волхвов, просто ли зная состояние их походной кассы.
   До ее кончины их в этом здании и в городе почти год было четыре, а теперь, после оной, они в одиночестве олицетворяли официально признанные у нас многопартийность и плюрализм, поскольку при единых истоках и составляющих, при полном сходстве взглядов и убеждений их лидеры никак не могли договориться и прийти к одной точке зрения ни по какому вопросу.
   Не взирая на то, что противоположных мнений может быть только два, у них их всегда находилось именно три, причем ни одного претендующего на "золотую середину" - и тех у них было столько же. Что делать, если учебников по политической логике не было не только у нас, а вообще? Только Диалектика! Сама Поли-тика была такой - поли, полимерной ли, олицетворением чего и было "Поле чудес", первое достижение демократии, где оплачивалась не просто Свобода Слова, а правильные, заранее предусмотренные и угаданные слова...
   Даже о том, кому идти за чаем с пряниками, они дискутировали по полдня. Чаще всего, конечно, жребий выпадал либерал-демократу, поскольку либералы и демократы представляли слишком противоположные полюса демократии вообще и не могли поступиться чистотой своих уставных принципов ни в какой частности.
     Сегодня же они, наоборот, были предупредительны друг к другу, дружно подгребли к ночному киоску и, вежливо пропуская друг друга вперед, но стараясь раньше остальных сунуть в окошечко деньги, почти одновременно купили по банке растворимого кофе и пачке импортных вафель, что после пряников казалось демонстрацией широты их взглядов, свободы выбора ориентиров, и... неких связей.
     - И у нас, как и на Марсе, будут яблони цвести! Уф-ф! - пропел при этом демократ Краев, для чего-то на ходу открыв свою банку с кофе и сделав даже попытку глубоко вдохнуть в себя знакомый запах далекой Америки, так же глубоко его потом выдохнув. - Фу-у!
     Единственное, что сразу бросалось в глаза - они почему-то избегали смотреть в них друг другу.
    - Будто песку туда насыпали, - жаловался Краев, - прям режет!
   - Еще б! Американский же, но нашего разлива, даже не Финского, - скептически прочел на своей банке Всевашев, - как и все это...
     - Но спать не хочется совсем, - более прозорливо добавил либерал Волецкий, - после шести суток ни в одном глазу.
     - Еще б!... Какое там спать! Такое начинается, хотя конечно... - опять скептически пожал плечами меланхоличный либерал-демократ Всевашов. Он с детства был совсем другим и в меланхоличность впал лишь недавно, когда в Москве основательно подпортили, подмаслили как бы, пересалили название его убеждений, причем в буквальном, побуквенном даже смысле. Поэтому он всегда высказывался осторожно, стараясь не называть вещи своими именами, не говоря уж о названии убеждений, так и не решив до сих пор, в какую из двух крайностей больше склониться: "Либо дем, либо..." - обе были заняты!
     - Да, надо бы обмозговать, - напряженно произнес Краев. - Всеедин, конечно, мог бы и согласовать. А так получается, что раз он вроде ближе к нам, то нас же он раньше их врасплох и застал.
     - А что с него, с голытьбы неуставной возьмешь, - пробурчал опять Волецкий, - кроме неуставных отношений?
     - Он - народ, поэтому в идеале прав всегда, - заметил Всевашов, помнивший по школе, как Всеедин частенько навешивал ему, как зубриле. - Устами народ, как говорится, и глаголет!
     - Народ, народ, где он, народ? - процедил Волецкий, не вдаваясь в подробности в преддверие выборов. - Но отступать некуда, Москва, по крайней мере, за нас в целом. Нужна личность!
     - Скорее всего, - согласился Краев, сильно покраснев.
    - Скорее всего нужна единая позиция и согласованность, - вставил робко Всевашов, - чтобы все было представлено в едином...
     - Иначе и не получится! - хором поддержали его оба, говоря одновременно, но впервые не споря друг с другом и не перебивая, - мы уже не раз из-за этого проигрывали. Они - никто! Сами за себя. Но все за одно! Как один кулак! А нас много, но мы по одному!.. Черт, неужели в этом суть и демократии русской? Опять вече, толпа?
     - Ну, они-то, ясно, кого выставят, - интригующе продолжал гнуть свое Всевашов, - кого-то одного, единого.
     - И нам тоже, - нерешительно поддержал Волецкий, - кого-то надо бы, конечно.., выставить одного...
     - Кого-то, конечно, надо, - подхватил как-то без энтузиазма и Краев, чему-то сердясь. - Иначе зачем мы вообще?
     - И обязательно от наших партий! - решительно резюмировал Всевашов, - хватит нам представителей от народа из числа этих же!.. Так от многопартийности ничего не останется. А что есть кроме нее?
     - А Всеедин прав был относительно этого словечка, - подметил Волецкий, - когда бабки делить, то народ - это мы, это без нас, а когда во власть идти, то народ - это уже и они как бы, а не мы...
     - А почему был? - удивился Краев.
     - Да так, - пожал плечами тот, оглянувшись, - предчувствие. Теперь, может, и не прав...
     - Нас на бабу променял! - пропел вдруг Краев, но сам рассмеялся. - Слушай, а не происки ли это? По идее мы должны были это предлагать? У нас и в Уставе забито: всенародные, всеобщие то бишь.
     - Думаешь? - тревожно воскликнул Всевашов. - А ведь точно! У меня на прошлой неделе Устав пропал!
     - Так и переснять можно при их-то возможностях, - предположил Краев, - или психогенератором из тебя вытянуть.
     - С психогенератором ты бы им сам отнес и не вспомнил потом, - доверительно сообщил Всевашов. - Из меня же не вытянуть ни слова... Я не читал, ну, специально, для полной конспирации...
     - Могли и в газете прочитать, - предположил теперь и Волецкий, - я ведь там интервью давал недавно.
     - Газета - не официальный документ, в плане твоего интервью, - усомнился Краев, - нужны первоисточники.
     - Черт, говорили же, что их надо разгонять, а не закрывать! - возмутился Волецкий. - Сколько их ни корми, все равно взад смотрят!
     - Сам же назад, к Февралю звал, - заметил Всевашев.
   - Это я звал, - скромно напомнил Краев. - Но кто знал, что те даже Советы опять в октябре, как назло, разгонят как бы?
     - Вот именно, каг-бы! - рассмеялся Волецкий. - Интересные параллели! А у вас не создается такое впечатление, что и сейчас некоторые параллели пересекаются?..
     Так беседуя, они подошли, наконец, к обшарпанному зданию бывшего горкома, где еще по инерции времен стоял до сих пор недремлющий постовой, начальственно поприветствовавший поздних посетителей. Теперь главным в здании и был как бы он, так как прежних хозяев ликвидировали и безадресно переименовали, диверсифицировали по отраслевым признакам, а новые еще официально здесь не обозначились. Но поскольку теперь все же они олицетворяли многопартийность города, обращался к ним постовой уважительно, на вы, хотя и обращаясь всегда подчеркнуто, плюралистично ко всем сразу...
   В мыслях и образе жизни он даже представить себе не мог государство без партии, целое - без одной хотя бы части. Это было бы для него не государство, как и он - не вахтер. Поэтому, оставаясь ночью в одиночестве, он бродил по закуткам здания и материл новое правительство всеми известными ему словами за то, что то до сих пор не определилось ни с одной из новых, сделав ее хотя бы временно хозяйкой этого дома, хотя бы по переменке... под его надзором.
   Несколько раз он даже чуть ни попросил их сфотографироваться на большие портреты, чтобы повесить те вместо торчащих, как бельмо в глазу, пустых квадратов невыгоревшей еще краски. Сам он, конечно, давно уже нарисовал их портреты на обратной стороне старых, но решался вывешивать их только ненастными ночами. Особенно старательно он вырисовывал портрет этого усатого, Краева кажется, вполне претендовавшего на место под лампочкой...
     - А почему бы и нет-то, - мысленно обращался он к истории, - они мало чем хуже тех... первых? Вовсе не хуже! Худые такие, шустрые, о чем-то спорят все время, всем недовольные и требовательные ко всем! А этих, шибко важных и толстых, я, может, и зря даже уважал в свое время!? Они ведь и тогда на империалистов были похожи, и сейчас у них в капитализме лучше всех получается... А эти, вроде, наоборот, на пролетариев смахивают... К тому же, те, не дожидаясь, в бизнес побежали, а эти в какой-никакой, но в партии остались... Ах, вот оно что?! Так вот что такое перманентная революция на самом деле!? То есть, сколько ты ее ни делай, через какое-то время будет нужна новая революция, чтобы ту, предыдущую и зажравшуюся, того... А чтобы не успела зажраться, нужно эти революции делать, ну, раз в пять лет?.. Нет, успеют! Через год! Летом выбирать, чтобы осенью еще стыдились воровать, а к весне уже и воровать нечего, и, только посеяли, их ба-бах!.. Но кому ж это все рассказать-то? Ведь тем старым никогда революция была не нужна, мигом про нее, перманентную, забыли, а теперь и подавно? А эти новые только недавно вроде бы как сами ее сделали и еще ничего не могут понять, а кто же это все на самом деле делал-то! И раз уж они здесь сейчас сидят, и вроде как при деле, то против кого им делать тогда революцию? Вот ведь как закручено! Вот оно что?! Так вот почему старых революционеров всех по лагерям размещали? Чтоб революционный дух сохранился, не выветрился! А этих решили - по горкомам пока упрятать?.. А что, Горком, Горький, Горки, Гори, Горилка, Гуляй, Гулаг... Сходится!
     Говоря это, он понемногу подправлял и подрисовывал портрет Краева с точки зрения исторической ретроспективы так, что в итоге его портрет опасался вывешивать и ненастными ночами, а потом и вообще унес домой и повесил там в красном уголке, рядом со знаменем горкома, спасенным им от перевоплощения в главное орудие технического персонала..., пролетариата, то есть, который тут и был теперь при власти, кстати, ее олицетворением самым что ни на есть...
     - Ну, когда новую революцию-то делать начнем? - с глубоким подтекстом пошутил он вместо приветствия, внутренне даже слегка вытянувшись в басовую, конечно, струнку.
     - Так нужна ситуация и движущие силы, - грамотно отвечал Краев, - ну, и... вождь само-собой... с краю, с переднего...
     - Пока же полная неопределенность, - пытался переключиться на неожиданную тему и Всевашов, - и оппозиция, и, так сказать, позиция в стране вроде бы как одного поля ягодки. А движущие силы своей недвижимостью озабочены больше, обездвижены!
     - И неясно, что это будет: революция или контрреволюция, если делать ее революционерам? - тоже шутки ради отвечал Волецкий, подозревавший вахтера в неискренности и происках.
     - Ну, если ждать ситуацию и всякие там силы, то вас и ждет тут еще один, - проворчал вахтер по отечески, не скрывая некоторого недовольства по поводу отсутствия у них строгой субординации, когда все трое - даже Краев - несли равноправно и одинаковую снедь, хотя это ему и нравилось, - неизвестный мне доселе... гражданин.
     - Началось! - шепотом воскликнул Волецкий и, как-то странно засуетившись, шмыгнул в туалетную комнату.
     - Бесполезно! - твердо прошептал Краев, засовывая банку и пакетик в карман пиджака, - не продадимся!
     - Хорошо, если просто подкупать пришел, - совсем тихо прошептал Всевашов.
     - В каком плане подкупать? - недоуменно прошептал Краев.
     - В плане - не продадимся, - пояснил тот, впервые сам пропуская Краева вперед на повороте.
   Тот даже удивился неожиданной вежливости приятеля, сделав из этого, конечно же, совершенно не те, а слишком далеко идущие выводы, почему и шагнул решительно вперед, навстречу судьбе и...
     Напротив их кабинетика и впрямь сидел на колченогом стульчике какой-то мужчина их примерно возраста. Услышав шаги, он встал со стула, который тут же завалился на бок. Тот вновь попытался его безуспешно поставить, но в итоге снова сел, вернув стулу большую устойчивость.
     - Был уверен, что уж сегодня вы наверняка сюда придете. После такой сессии! Шестая ночь, никак, апофеоз творения! - уверено, но добродушно говорил он, протягивая руку со стула. - Ваш коллега. С судна и на бал! Если отбросить ложную скромность, то я - один из немногих в стране спецов по этим самым Дем-делам. Да-да, по совершенно новым, но хорошо забытым старым. Перед Евой тоже, как и перед Россией, стоял тогда выбор - Who!? И тут встал! А ведь ехал в глубинку отдыхать, прямо с Канар! Оказывается, отдыхал я там! Да, забыл представиться - Черкасин! Нет, не Черкасов, но артиста этого любил! Люди гибнут за металл! Люди гибнут и за калоргии!..
     От двух последних предложений, особенно, от паузы в последнем слове со стен и потолка посыпалась штукатурка и сонные мухи, которые, правда, быстро притихли, возможно, навсегда.
     - Так вы к нам, значит, приехали, - спросил Краев и тут же добавил, - насовсем, то есть? Демок.. Дима Краев, то есть...
     - Демократов?.. Ах, да.., хотя подходит. Я бы подумал. Наслышан! От Канар, кстати, досюда только и разговору о вас! - громко пророкотал тот, когда Краев, зардевшись, перечислил все свои неоплачиваемые должности и посты, во время чего Черкасин успел пристроить внесенный с собой стул, трижды уронить и столько же раз достать из-под столов ручку, зажигалку и пачку сигарет, обстукать стены, древнейший и незакрывающийся сейф, который никто так и не решился отсюда вынести, после чего продолжил. - Насчет навсегда - как получится. Моя жизнь - это постоянный выбор, наставление, подъем... народа, демократии, власти. Ведь власть - это не менее, если не гораздо более древняя профессия, чем, сами понимаете, какая. Но только мужская, почему мы и не распространяемся по этому поводу, как Ленин по поводу Льва. Нет, иногда для смеха можно и этих, без штанов, допустить к власти, но тогда некая концептуальная тавтология получится. К тому ж для настоящих мужчин вообще не останется ни одной рентабельной профессии, где за сомнительное удовольствие еще и зарплату получаешь. Всмотритесь в туман Альбиона: целый век опять она, но где Шекспир, где Отелло? Оба м-м где? Не тот ли?
     Он быстро освоился в их комнатехе и, пока они рассматривали его из углов слегка ошалело и доверчиво, уже поставил чайник, вскрыл одну из банок кофе и все три пачки вафель, расстелил вместо салфеток протоколы их партсобраний...
     - Бразильский? Ах, Бразилия, Бразилия! Столько миллионов и почти все ныне без штанов, как оказалось, в чем и была ошибка Остапа, - глубоко вдыхал он аромат кофе, делая вид, что не заметил надпись мелкими буковками. - Опыт у меня в этом деле, надо сказать, мировой и наш: от Гостомысла до Госдумы. Все сам усваивал... по их, конечно, и Биллям, Биллам. Как одеть кандидата, как ему встать, как сесть, как сказать и как промолчать. Сотни как! Главное, как их обыграть до выборов, так расставив позицию, чтобы они в надежде хотя бы на ничью готовы были пожертвовать и проходной пешкой. А какие комбинации бывают? Представьте: стоит пешечка на предпоследней позиции, даже ход ее. Один шаг и - в ферзях! А шагнуть нельзя, поскольку королику своему настоящему этим ходом такой матец пешечка раскрывает, шахец ли! Где у вас дощечка с масонским полом в клеточку?.. Так не пойдет! Если вы серьезно собрались в политику играть - беритесь за шах-маты! Не карты, нет, те нельзя раскрывать. Чтобы провести партию к власти, не одну партейку надо до этого сгонять. Ладно, я вам завтра подарю! Эх, был бы хлеб - можно было бы из него фигурки слепить, а потом... съесть, чтоб не догадались! Как этот...
     - А в какой вы партии, если не секрет? - робко осведомился Краев, любивший определенность. - Ну, просто такие перспективы?..
     - Видите ли, будучи сторонником демократии в целом, трудно отдать предпочтение какой-либо ее части. И я просто боюсь, что, войдя в одну из них, я в итоге, доведя ее до совершенства, одну ее опять и оставлю, наподобие бывшей хозяйки сего дома. Потому предпочитаю всегда делать ставку на три, но демократических партии. Две в работе, одна - в ремонте, в перестройке. Конкурентоспособность бесподобная! А представьте на их месте одну, там и там, на троне и на койке перестройки? - с этими словами он закружился по комнате с чайником в руках, еще продолжающим кипеть и брызгать кипятком.
     - Так вы считаете, что у... нас есть шанс выиграть? - спросил воодушевленно Всевашов.
     - Победить! Не просто выиграть. Выигрывают в карты, пешки, партии..., а побеждают противника, врага! Побеждают, даже проигрывая для вида, как Кутузов, но кем - Моськами, башнями, башлями!- уверенно декламировал Черкасин, разливая кипяток из высоко поднятого чайника. - Пейте кофе, а завтра и мелкие оргвопросы порешаем.
     - Какие? - ученически спросил Волецкий, наконец-то пришедший в кабинет и в себя, но оставив открытым выход зачем-то.
     - Кого поставим руководителем избирательной кампании, а кого.., - скромно ответил тот, заботливо застегнув Волецкому ширинку. - Я думал, вы испугались. Кстати, ваши вафли - это как бы пропуск в мужской клуб Бушей всяких. Но закулисные строители Штатов питались финиками, замечу! Помню даже глаз одного, вашего кстати...
     Все сразу дружно запыхтели над кружками с обжигающим и... страшно крепким, настоящим кофе! Такого они еще не пили ни разу. Из самой дешевой банки Московского, возможно, и не кофе, хоть и растворимого, он сделал настоящий бразильский! Головы их мгновенно прояснились и были готовы к бессонной ночи размышлений.
     - А вы бы не согласились? - не выдержал первым Всевашов.
    - Вот же незадача!.. - начал тот, чем их слегка расстроил поначалу, - как я мог забыть?! Вот раззява! Какой же избирательный штаб либералов и демократов без такой, вот, маленькой детальки?..
     С этими словами он, словно фокусник, достал из-за спины три огромные сигары с обрезанными кончиками и по очереди бросил их через плечо лидерам партий, к счастью успевшим сделать выбор между сигарой и чашкой горячего, настоящего кофе...
     - Нет, сам я курю такие лишь, - показал он сигарету с черным фильтром и вдруг хлопнул Всевашова по спине, отчего тот чуть не макнул сигару в чашку кофе, - так как я всего лишь руководитель штаба, но не лидер партии, не кандидат, сами понимаете!
     Из-за толстенных сигар их худые щеки стали еще более впалыми, хотя при отсутствие зеркал это никакой роли не играло для курящих настоящую сигару, занимающихся настоящей политикой, настоящих мужчин. Более-менее потолще щеки были у Волецкого, и Черкасин даже не удержался и двумя руками вдруг оттянул ему их в разные стороны, отчего тот чуть было не перекусил пополам сигару, но вовремя рассмеялся вместе со всеми, выронив ту...
     - Докуривайте, и пойдем. Завтра нам надо составить план, определить хотя бы одного кандидата, - между прочим говорил Черкасин, расхаживая по комнате и дружески шпыняя приятелей то в бок, то под ребро, то вдруг вытаскивая у них из-за уха или из-под мышки какие-нибудь канцелярские принадлежности явно неместного происхождения. - Вам же надо привести себя в порядок, попрощаться с семьей, так как на время выборов они вас увидят только в телике, а после победы на выборах и подавно!.. Кому из вас куда?
   - Мне туда, на гору, - опередил всех Краев, указав рукой направление, - ну, в гору, то есть, Орлиную...
     - О! Нам по пути! - сказал Черкасин ему, чем ввел других лидеров в легкое замешательство, поддав им дружески коленом. - Кстати, в ночные клубы не ходите?.. Как в какие? Тогда завтра в семь!
     Те, смущенно оглядываясь, побрели в разные стороны...
   Глава 6. Домашний Демос...
   Кроме Краева, который, заложив руки за спину и поочередно выбрасывая далеко вперед ноги, степенно брел рядом с Черкасиным, стараясь держаться подальше от его железных локтей. "Откуда ж он так быстро узнал город?" - мельтешила у него в голове назойливая мысль, которую он старался выгнать из головы, словно неведомо откуда залетевшую муху. Это свою-то родную мысль?! Но искусство политики требовало и таких жертв! Это он уже понял даже без нее...
     - Вы не опишете вкратце политическую ситуацию в вашем городе? Или теперь нашем? Или для вас это сложно? Вы не очень спешите? Или, может, на ты? Да, или нет? - ошеломил его Черкасин водопадом вопросов, сопровождаемых подмигиванием, откручиванием пуговиц на пиджаке, подбадриванием теми же локтями, отчего Краев даже свернул в тупик "Советский", словно ему захотелось от кого-то спрятаться. При этом он так увлекся в своих заблуждениях, что в непроглядной темноте не заметил, как Черкасин остановился на перекрестке и перешнуровывал ботинки, пока Краев не вернулся.
   А он, пока выходил из тупика обратно, успел забыть почти все вопросы и с некоторым облегчением сел на любимого конька. Тем более, что собственное молчание на последней сессии его сильно угнетало и подавляло, навевая глупые мысли или вообще никаких. А уж поболтать он любил, из-за чего ему и понравилась политика, где сейчас можно и даже нужно было говорить только без бумажки, без предварительной подготовки и даже без соответствующего образования, а, главное, о чем угодно и кому угодно, так как все стали теперь равными в этом, различаясь только тем, что говорили сами, на что, правда, после Горбачева и Собчака, мало кто обращал внимание...
   Главным же для него, ранее способного добраться во время доверительных бесед в бригаде и до третьего этажа народной словесности, на первых порах было преодолеть некий незримый барьер, ореол таинственности, окружающий трибуны и микрофоны. Едва он раскрывал рот, как тот наполнялся чем-то несъедобным, а сидящий перед ним зал словно сплющивался, превращался не в блин политической арены, а в полупрозрачную стену с сотней взглядов, торчащих из нее, как гвозди из доски йогов, готовые впиться ему в мозги и подсказывающие совершенно не те слова, которые хотел бы произнести.
   И лишь однажды, когда он вдруг поймал себя на мысли, что ему абсолютно безразлично, что же там и как говорит очередной выступающий, в наборе слов которого он лишь пытался уловить главную и знакомую для себя мысль, чтобы осмеять того или наоборот похлопать ему, если это сделают и соседи, он и понял, что говорить с трибуны можно как угодно и что угодно, лишь бы досадить своим противникам и не обидеть сторонников, и лучше так, чтобы противники не сразу уловили то, к чему можно придраться. И как только он это понял, то вначале не то что испугался, но очень сильно удивился неизвестно откуда взявшемуся в нем оратору, который мог говорить, уже не останавливаясь. И его не останавливали, пытаясь до конца понять, что он хотел сказать в самом начале, дожидаясь ли своего часа...
   Нет, останавливали на сессиях, но не его самого, а общий, совершенно безличный, безымянный микрофон, железку, которой в их говорламенте и заведовал тот самый, опять безымянный товарищ майор, который пока что за стенами их думающего органа остался без работы: теперь ведь никто ничего не говорил против, все говорили только "за", но уже сами воспринимали чужие "за", как "против" чего-то "того", не нуждаясь тут в помощи товарища майора, быстро терявшего квалификацию, превращаясь в этакий выключатель с часовым механизмом, в реле "Нового времени", не имеющее никакого отношения лишь к релевантности, как и прежде...
   Но у всех новых политиков, как и у него самого, открылись и другие способности: они, к примеру, могли одновременно слушать других и говорить свое, причем порой даже на совершенно различные темы, или, наоборот, яростно спорить, говоря почти одно и тоже, но о разном, а главное, активно участвовать в обсуждение любого вопроса на заседаниях, совершенно не слушая того, что говорят другие, докладчик, а тем более Голова их органа, ну, ясно, что спикер...
   За три года их ораторское искусство, даже Мастерство настолько возросло, что они могли говорить совершенно на любую тему, причем привлекая аргументы и факты из разных сфер знания и бытия, порою не имеющих никакого отношения к обсуждаемому вопросу, но вполне созвучных с ответами на него. Верхом мастерства считалось запомнить какую-нибудь интересную детальку, фактик из газет, телепередач и вставить в качестве аргументации или просто так в выступление. Непревзойденными ораторами считались те, кто мог объяснить на пальцах, на примерах из жизни, с кухни, даже из помещения рядом с оной все, особенно экономику и свое видение, мировоззрение ли...
     Это позволяло им, профессиональным политикам, любого умника или академика заткнуть за пояс, срезать, представить перед ау-диторией этаким дурачиной и профаном, который лишь в беседе с ними и начинал понимать, что его познание - это либо мизерная часть того, о чем с ним сейчас соизволили говорить, либо вообще, как обратная сторона Луны, не имеет к обозреваемой действительности никакого отношения, за что платить ему несмешную зарплату, конечно же, смешно при столь серьезной ситуации во всем остальном...
     Доказывать ему это и не нужно было, поскольку все то они говорили в стенах городского "говорламента"(по-нашему "парла-мента", хотя причем тут "мент", никто не знал и не хотел знать), а, значит, говорили от имени народа, а тот никогда не мог быть неправ, что бы от его имени ни говорилось, раз он то не говорил. А если ты пытаешься показать себя умником, ну, умнее народа, чего и теоретически, и практически быть не могло, то ты либо сам дурак, либо далеко не дурак, что еще хуже. Да, быть умным у нас можно, лишь говоря то, что понимает народ, что он и без тебя мог сказать, но просто это трудно сделать ему самостоятельно, поскольку он всегда пребывает в количестве не менее трех человек одновременно, почему депутатов и избирают по одному, но от народа, из трех чаще... Двум народ привычно не доверял, как и одному. Потому и партий было три, наверно.
   Говорить что-либо при них дозволялось ныне только так называемым "окодемикам", говорящим ли государевым зрительным органам, но которые и говорили от их лица, словами, проголосованными до того ими же или их коллегами из престольной! "Пусть говорят!"
   Конечно, количество и качество при этом какое-то теряется, и умнее было бы вече, где сразу мог бы говорить весь народ, после чего правителю было бы легче осуществлять его волю уже молча. Но пока страна была не настолько богата, чтобы весь народ сделать освобожденными депутатами "народного вече", хотя, как думал Краев, это был бы единственно возможный и самый справедливый путь решения неизбежно возникающей из-за этого проблемы безработицы...
   - Депутаты - это те, кто говорит. Депутаты имеют право быть освобожденными, то есть, не работать. Народ тоже имеет право говорить. Значит, народ тоже может не работать. Если народ говорит, что у него нет работы, что ему не платят - да что угодно - то он не работает. А если же он имеет право не работать и он говорит это, то он - депутат... - тренировался он науке мышления, "Логике", которая только в последние годы появилась на прилавках страны и города...
     Нет, все это он не стал рассказывать Черкасину, хотя оно тоже происходило в нашем городе и составляло как раз базис запрашиваемой политической ситуации. Но вряд ли город был в этом оригинален в сравнении с любым населенным пунктом страны и с нею самой, оказавшейся на переправе, где из-за исторически проверенной бессмысленности менять коней, опять поменяли саму телегу...
     - Нет, конечно, специфика своя есть, - рассказывал он, выйдя из тупика, - город наш портовый, и фактологическая сторона демократии и рынка тогда еще завозилась извне, но не дипломатами и разными там выездными номенклатурщиками, а простым народом: моряками и рыбаками в чужой воде. Да и все остальные жители города, в принципе, могли приобщиться к рынку и, по крайней мере, увидеть это наяву в специальном шопе...
   - Я в шоке! Уже тогда вы были там, в.., - воскликнул тот, добавив, - "Со щитом или на щите!" - поправили бы меня англичане...
   - В Альбатросе Shit быть не могло! Вы неверно, наверно, услышали? - уточнил Краев, вполне знавший видюшный английский.
   - Что вы, Шопена, Шопенгауэра я никак с жо.., - развел тот руками, растянув ими и паузу, - кеями, шопоголиками не спутал бы!
   - У нас же в городе тогда был шоп с таким, ну, революционным названием "Альбатрос", почти Буревестник будущей перестройки, - уточнил все же Краев, боясь сбиться. - Поэтому народ знал и был готов к рынку гораздо раньше власти, которой все это не разрешалось официально. Когда часть членов той левой партии вместо своих "членовозов" завезла партию бывших иномарок с правым рулем, остальные члены им такой чоп вставили гласно, что вся партия оказалась в той самой, ну, в шоке... Для членов это и был удар ниже пояса, со спины! Поэтому последующая шоковая терапия Гайдара уже не застала врасплох этих членов - они уже и были, ну, в шоке как бы...
   - А народ уже был и на рынке, и на базаре, и в шопе Альбатроса даже раньше самих членов, - перечислял задумчиво Черкасин. - Да, это не похоже на шопы "Березка", которые были специально для ошибающихся резидентов, и куда войти с деревянными мог только Сахаров... Так в чем же, вы говорите, специфика вашего города?
     - А в том, что у нас все передовое шло снизу, от народа, но вверх, сразу через шопы, - вдалбливал ему упрямо Краев. - А там все шло наоборот, сверху, с гнилой Головы, с ее Гласности, с Базара, и пока оно там до шопов дошло в шоке, еще и с левым рулем, но при правостороннем движении, в чем уже зарыто диалектическое противоречие, парадокс даже, оно и становилось этим самым... Вот!
     Закончить мысль он впервые не смог, натыкаясь на взгляд Черкасина, будто на бордюрину, положенную поперек тротуара...
     - Дорогой мой, в том и специфика, что на вас как раз и проверяли все это давно, с 1861-го еще! - радостно воскликнул тот, тоже через что-то перешагнув. - Как народ в вашем лице отнесется вначале к виду не нашей материи, а их, идеалистической, которая с виду есть, но ее как бы нет по их идеологии. К наполовину не нашим деньгам, не к ЧК, а к Чекам. Поймет ли самый начитанный народ смысл их конвертируемости или воспримет как некий эпистолярный жанр "Я пришлю вам в красивом конверте"? Сможет ли ни с бухты-барахты, при нашем правостороннем движении, но с левым рулем, самостоятельно перейти на левостороннее, но уже с рулем правым? Сможет ли от видимости ненашей материи перейти к полной невидимости нашей и так далее. Конечно, вначале экспериментировали на дипломатах, резидентах, но обученных для того специально, приученных за вилку браться левой, а за бутылку хвататься правой. Думаешь, им было легко? Вспомни, сколько серий Штирлица отучали от водки? Отучили? А Куравлева? Это лишь для трезвенников и баб - мгновения! А сколько было дублей? Ну, с той бутылкой... Потом и за необученный народ взялись, но не за весь же сразу? Всем сразу шопы не распахнешь!
     - Так, а я что?.. - не смог закончить Краев теперь и вопроса.
     - Так почему же, дорогой, - торжествующе вопрошал Черкасин, - вам не стать передовыми и в первых, свободных экспериментальных выборах? Что же вы до сих пор-то?! Вы, форточка, поддувало капитализма в Россию, его форпост, но стоящий давно передом, конечно, к самой России, а к ним - только своими передовыми шопами...
   - Так мы-то совсем не против, мы - за! - сокрушенно отвечал Краев. - Но они против... Это ж только в партократии можно было экспериментировать на части народа, на одной партии - другой раз не было. А тут, в демократии, все хотят, право имеют как бы...
     - Так это все разве для вас?! - даже возмутился Черкасин. - Для кого летчики-испытатели испытывают самолеты, а врачи прививали себе пробные микробы? Но дело не в этом. Меня поражает, как несерьезно вы относитесь и к этому новому эпохальному эксперименту, который естественно на вас первых и решили провести! Да, да, к выборам мэра! Мэ-эра! Эра, мера! Не предисполкома - от редиски, приди с полком и правь - а мэра! И вдруг эти вафли? Ну, кофе бразильский еще куда ни шло, но вафли? Дамская забава эпохи Гласности, детсад ораторов! Если вы, конечно, ничего другого под этим не подразумевали? Но тогда вы должны уже, стоя на коленках, докапывать последние метры - опять ме-етры, мэ-эт-ры - подземного подкопа под будущую мэрию. Но копать одной рукой! Во второй вы должны держать пылающий факел свободы, который озарит вашему экспериментальному народу, а потом и всему остальному путь через шопы к мэрии, к демократии! А также писать ею, ну, пламенные речи, которые...
     - Но как сразу одной рукой держать факел и писать? - не сообразил сразу дотошный, то есть, щепетильный Краев.
     - А почему одной и той же? - возмутился такой мелочности Черкасин, демонстративно орошая угол дома напротив фонаря.
     - Но у меня их... пока две, - растерянно признался Краев, машинально пристроившись рядом.
     - У мэра их не может быть только две! - резко оборвал его Черкасин, встряхнувшись, - вам понадобится еще и четвертая, и пятая, и... потом узнаете - зачем. Мэр с двумя руками - это ошибка природы, это провал эксперимента, который поставит крест на всех дальнейших опытах и тем более на их серийном производстве. Вслед за вами никто и никогда больше в мэры не пойдет, если...
     - Вслед за мной? - еще более удивился, но не подал виду густо покрасневший от неожиданной перегрузки Краев.
     - А за кем еще?! - гомерически рассмеялся Черкасин. - Ты что, кому-нибудь еще можешь доверить это ответственное дело, держать свой факел, писать? Есть кому? Ты видишь здесь еще кого-нибудь?
     - Ну, если честно, то я не вижу... - скромно признался тот, но все же посмотрел по сторонам, даже сзади того, за фонарем...
     - Когда хочешь увидеть достойного кандидата, никогда не смотри по сторонам, - отечески пожурил его Черкасин. - Вокруг - лишь кандидаты в кандидаты. В кандидаты в твои противники. В твои, а, значит, и в противники народа, который изберет тебя, олицетворив тем себя в твоем именно лице. Лицо народа - это твое лицо, лицо ваших шопов! И как ты должен относиться к противникам народа перед лицом грядущей в шопы опасности?
     - Но так нельзя?! - чуть не задохнулся от растерянности Краев.
     - К противникам демократии, шопов?! - не унимался Черкасин. - Демократия - это не дар Боджий, однако!..
     - Мы же не для этого все это?!... - почти задохнулся Краев.
     - Спасибо, товарищ, - нежно произнес вдруг Черкасин и обнял Краева, ласково тыча кулаком в живот. - Я нисколько не сомневался в тебе. В твоей истинной демократичности. Но тебе бы все равно пришлось пройти это испытание, но только не на словах! И лучше его пройти до того, даже так поздно, как сейчас, чем когда будет не до этого. Противников демократии нужно побеждать нашим же оружием - демократией, сделав его их оружием до этого!
     - Но ведь?.. - как-то не очень понял его Краев.
     - И после этого уже победить их уже их оружием, то есть, опять и снова демократией! - поставил тот точку и закурил сигарету.
     - Нет, я - Беломор, - сказал Краев, достав из заднего кармана брюк свою пачку. - Папиросы удобнее, если паяешь там чего. Положил ее - погасла, не дымит, глаза не ест и не... Надо - зажег снова.
     - Огонь тебе пригодится в другом деле, - заботливо сказал Черкасин, отбирая у него остатки пачки и засовывая в рот тонкую сигарету с черным фильтром. - К тому же, Беломор вызывает другие ассоциации ныне: уныние, утраченные иллюзии и прочая дурь...
     - Так, ты думаешь?.. - спросил взволнованно Краев.
     - Без капли сомнений! - твердо рубанул тот рукой и словно высек при этом огонь из пальца, поднеся его к сигарете Краева. - Я себя уважать перестану, если ты откажешься.
     - Ты не можешь этого сделать, друг! - обеспокоенно произнес тот, - если не тебя, то кого же еще-то уважать?
     - Запомни, друг - это тот, кто стоит за твоей спиной! - громогласно произнес Черкасин и...
     - Но там нет никого? - удивленно взглянул за спину Краев...
     В это время от долгого ли недосыпа, недоедания или от крепости сигарет его слегка-слегка повело-повело... Земля закачалась, небо начало трескаться над головой, потом затрещало под ногами, откуда вырывались всполохи синеватого пламени, рассыпающие в стороны холодные искры. Изо рта, словно из трубы паровоза, у него шел густой дым, и летели, закручиваясь и шипя, камни, дымящиеся депутатские мандаты, шипящие налету "Мандаты, манда... ты". Под ногами ползали, извиваясь и дергаясь головкой в его сторону, микрофоны...
    ...Он видел и вершину мира, откуда разбрасывал вниз и во все стороны слова-камни, которые после этого тысячи и миллионы сизифов опять катили со всех сторон к подножию горы, а потом и вверх по ступенчатым склонам. Она была похожа чем-то на лестницу, ведущую в городской орган через шоп, а, может, даже на Потемкинскую! Да-да, поскольку он видел себя уже скачущим внутри тесной детской коляски по ее крутым и тающим сзади, как мираж, ступенькам прямо в огромные овальные ворота, навстречу ряду ровненьких беленьких пеньков... А сзади за коляской, истошно вопя, бежала его мама, или же мама его детей, или вообще чья-то мама, может быть и...
     - Ты совсем скоро с ума сойдешь со своей новой работой, - заботливо ворчала все-таки мать его детей, которая до этого тщательно не обнаружила других, более привычных симптомов его плачевного состояния. - Какая разница тогда между водкой и думой, депутатством, если они ставят человека в одинаковое положение?
     - Милая, я и решил завязать с этим навсегда и бесповоротно, - доверительно сказал он ей, не открывая глаз и обреченно свесив намыленные руки, поскольку из крана опять лишь шипело.
     - Не верю! Правда? Дети, сюда! - радостно вскричала та и бросилась включать конфорки на плите, доставать коробки с гвоздями, шурупами, молотки, пилу, плоскогуб.., - папа возвращается домой!
     - Дорогая, я должен тебе сказать..., - начинал было он раза три-четыре, но она, насмотревшись латиноамериканских сериалов и явно не ожидая за этими словами ничего хорошего, резко перебивала его перечислениями всех своих планов, его первостепенных задач, графиков отпусков и выходных, и лишь когда ее фантазия дала сбой при выборе меха.., просто ли шубы к их золотой когда-нибудь свадьбе...
     - Я решил выдвигаться в мэры, - резко, не без пафоса вставил он, приготовившись к приему поздравлений и восхищенных объятий.
     - Дети, держите меня! - закричала в отчаянии жена и, ухватившись за вилку плиты, выдернула ее из стены вместе с розеткой, - я сейчас умру или упаду замертво!
     К счастью она приземлилась на него и не смогла поэтому выполнить свое обещание до конца, что, конечно же, ее слегка смутило. Дети же совсем иначе расценили услышанное:
     - Ура! - завопил сынишка, запрыгав на одной ноге по комнате, - у нас будет машина! Ма-ши-на! Мерс!
     После этого он радостно закружился по комнате с трехколесным велосипедом и, увидев на их лицах одобрительные улыбки, выбросил вдруг тот через раскрытое окно...
     - Сын, а если бы там стояли избиратели? - сурово сказал Краев. - Тебе, как сыну в принципе будущего, ну, в принципе, этого же нельзя делать вообще! Как я посмотрю потом в глаза тем избирателям?
     - Не, пап, мы бы услышали, - успокоил его сын, бросив вниз для пущей убедительности игрушечный самосвал, - они б заорали!
     - Мамочка, мэрия очень большая, и у папы там будет свой кабинет, - решила перевести разговор в более конструктивное русло и успокоить страсти их рассудительная дочка, - и мы сможем там жить. Это же рядом со школой? С театрами, цивилизацией и с шопами!
     - Ага, сейчас, - просто возмутился Краев, - вы что, свихнулись?! Там разные делегации иностранные будут приходить, посетители, а вы тут с кастрюльками и бигудями? Да, вы что?!
     - Иностранные? Так ты же по иностранному ни бельмеса?
     - А переводчица на что? - тоже удивился Краев.
     - Какая еще переносчица? Чего? - возмутилась та. - Что подумают иностранцы?
     - Это же обычная практика? - не понял ее возмущения Краев.
     - Значит, на практике ты с ней вместо нас там будешь проживать? - более вразумительно возмутилась супруга.
     - Да нет же, они их с собой своих для себя привозят! - не подавая виду, объяснял Краев. - Чтобы мы народные деньги на это еще тратили? К тому же там жить, так сказать, нельзя, где работаешь...
     - И правда, дочка, ты что это? - возмутилась уже мать, в чем он был ей очень благодарен. - Дай отцу хотя бы выборы сначала выиграть... К тому же, обедать можно будет ходить в столовую или... в ресторане заказывать... Я слышала о таком, видела в кино...
     - Но все равно, если даже выиграю, - обиделся Краев, - не мечтайте даже о разных глупостях! Ну, даете! Еще бы о квартире сказали - куда ни шло! Это положено. Но чтобы в кабинете мэра?!..
     Его и раньше очень обижало и даже возмущало их отношение к его успехам и достижениям. Ведь он стал, можно сказать, из... ничего одним из этих, которые были одними из всех остальных, а для жены, как был... ну, простым, таким и остался. И не просто одним из всех? Ведь сейчас он стал этим.., почти как раньше первый секретарь, но только бывшей, конченой партии - первым человеком не в городе даже, а в целом пока еще крае... "А ведь он до сих пор даже сам не задумывался об этом аспекте своей личности", - подумал он...
   Да, эту вершину ему пока приходилось делить еще с двумя, но которых он ведь в свое время поднял до себя, дав им выделиться в виде двух самостоятельных партий из возглавляемого им клуба сторонников перестройки. И ей-то ведь он помог тоже подняться и стать женой уже не просто там кого-то, а все-таки?!... Но она, как и прежде, ничуть не трепетала при его явлении домой и заставляла чистить картошку, прибивать какие-то гвозди его руками, которые еще недавно решали судьбу демократии или пожимали запросто, по приятельски руки таких людей, к которым она почему-то относилась серьезно. А то, что он этих уважаемых ею людей мог запросто размазать двумя словами, покритиковать, назвать последними ренегатами и даже де-генератами, ничего для нее не значило...
     - Парадокс! - удивлялся он про себя, - очевидно, ей никогда не вырасти до меня? Она так и останется в моем прошлом, хотя, конечно, мне ее и жалко в чем-то... Но это объективно. Не весь еще народ дорос до своего нынешнего положения и не может оценить. А ведь как он смог бы подняться?.. Народ, то есть! И сам же не ценит! Хотя, нет... Сосед Сидоров раньше замылит трешку и смотрит так презрительно, не здоровается, словно я же ему и должен. А теперь? Раскланяется, уважительно так расспросит о политической ситуации, как мы там о простом народе печемся, а уж потом... Нет, что-то меняется...
     В этих размышлениях он даже забыл некоторые нюансы своего возвращения домой. Его ждала очередная вершина, где он уже буквально останется совершенно одиноким. Переводчицы переводчиками, но там место лишь для одного! Ведь, как и в любом деле, взойдя на одну вершину, ты только этим уже и можешь заниматься...
     - Лучше гор могут быть только горы, на которых никто не бывал, - напевая легким баском на память, пошел он бриться и стирать депутатскую рубашку, поскольку жена была объективно занята реставрацией кухонной электроники.
   Все в доме бывшего электромонтера Краева вновь встало на свои места и успокоилось, даже кран и шуметь перестал, словно потеряв право голоса...
  
  
  
   Глава 7. Край в коме...
   Зато в ту ночь не только в городе все стало с ног буквально на голову, но и в крае, столицей которого город и был. Поэтому Голова городского органа вынужден был сразу после заседания "созвать" еще одно, но уже в кабинете краевого Головы, поскольку там присутствовали ответственные люди краевого масштаба, которые не могли вмешиваться в дела кабинета Головы городского органа, потому что вряд бы смогли в него и вместиться со своими масштабами и дел, и тел!
     Краевой думающий Орган располагался в здании бывшего крайкома, некогда и возглавляемого Органовым, в ныне "белом некрополе" КПСС, пребывавшей ныне за краем долгожданной Комы. Но здесь все поменялось, в том числе и названия должностей бывших членов. И сам он заменил распущенный сверху Совет, прежде и заседавший под руководством пред-седателя, обладавшего как бы противоположными функциями в сравнении с Головой, на что в других областях и в столице страны не обратили внимания, удивляясь задним числом результатам, да и нынешним(реминисцентным) перспективам.
   Говорламенту к лицу был бы и спикер, говорун ли, если б не возникало намеков и на другие функции губ, рта, языка - лишь части Головы. Да и новый старый герб с тремя вакантными, то есть, пустыми коронами, буквально напрашивался на примерку кому-либо трехглавому, кто в крае и объявился в лице Голов думающих органов трех уровней, ныне и собравшихся, увы, на заседание, но секретное, почему во главе и сидел бывший первый секретарь, а ныне Голова всего края Волынкин. В другом конце сидели три районных Головы с соответствующими функциями и в буквально былинных позах, то есть, на одном стуле. В эпицентре с видом виновника торжества восседала знакомая нам Голова думающего органа города. Были тут руководители и других, не думающих органов, но тоже из бывших членов.
   Из числа недумающих на заседании не присутствовал лишь руководитель все исполняющего и за все отвечающего органа, главного как бы в крае, почему его, наверно, во всех документах, в конституции даже, и называли усечено Главой Ад-мини-страции вопреки его функциям, среди которых ни одной сугубо мыслительной, созерцательной не было. Другое дело, что они теперь через губу разговаривали с думающими и прочими органами, почему их еще издавна и губерами прозвали, даже генеральными, хотя генералы и тут были свои...
   Парадокс состоял в том, что и делать что-то непосредственно они не должны были, не могли - только руководить процессом, уже по собственной инициативе мысленно проигрывая его в голове, а потом уже автоматически проигрывая в реальности. Все их мастерство и состояло в том - кому и сколько проиграть, тем более, что не свое. Да, то же самое, что прийти в казино и сыграть с ним на его же деньги, но потом уйти живым или даже вернуться не раз, к общей радости. Но называть их Главами краев только из-за того, что при слишком плохой игре они могли потерять лишь свою собственную, было не оправдано в отношении других игроков, ловких на руку, знающих ли меру хотя бы, из-за чего тех в нашем городе и назвали мэрами, за что и сняли очередного предыдущего, моряка, знавшего англицкий, потому и не понявшего этимологии своей должности, переведя ее буквально...
   В том и заключалась суть вводного слова Волынкина, которое нам тоже пришлось перевести с официального, но русского как бы:
    - ...мне кажется... что я все сказал... что вы думаете по этому поводу, - завершил в конце обычный после Гласности словесный... поток сознания Волынкин, переходя к дебатам и обращаясь взором к городской Голове Чайкину, поскольку к себе обращаться было недемократично даже под таким гербом, под которым многим так и хотелось заявить: "Мы, ни кола, ни двора всея... Руси" и прочая!
     - Да, вам правильно кажется! - подтвердил тот, - больше тут и сказать нечего. И думать тоже.
     - Так думать-то надо было до того! - враз воскликнули три районные Головы, очень взволнованные открывшейся и перед ними перспективой, так и поглядывая на новый герб с тремя вакансиями...
     - Задним умом мы все сильны!.. - осадил слегка городской Голова всех троих, одного даже мимо стула. - Посидели б шесть суток, посмотрел бы я на... него!
     - Если он есть! Пока... - услышав знакомые формулировки, ментально так заметил на это полковник Нежский, руководитель одного из правоохранительных органов, которых было больше трех в городе, не учитывая их внутренней иерархичности. Но свое Министерство Внутренних, но Дел, он считал наиболее близким к рынку и Демократии. Его при том страшно возмущало все то, что он вынужден был по роду своей Деятельности знать про них про всех, но, главное, то, что они упорно делали вид, что и не подозревают его в этом...
     - Уж этого не отнять! - сыронизировал в привычной манере генерал ФСБ Звездочкин-Полосатов, который, видно, еще и из Фэйсбука же знал все даже про него, потому не возмущался и про себя.
     - А кой-кому так не занимать! - съязвил от души Залихватов, теперь тоже ни от кого не зависимый, Прокурор, поглядывая так на всех одним глазом, то бишь государевым оком, из-за чего, наверно, его Баксом и прозвали... за глаза, ясно.
     - Было бы у кого, - по государственному насуплено произнес второй государев и тоже созерцательный орган - хотя государя Головой даже не называли, произведя его должность от бывшего Президиума, но с другим окончанием - представитель Прези-Дента Брутов, каким его и пересадили сюда, но отсюда же, чтоб смотреть во все глаза, ну, то есть, и в свете закордонных кредитов, баксовых инвестиций.
     - Я как раз это и имел, - пояснил Залихватов, - ввиду сего... Кредиты закордону, с аккордом оных, диверси-фикация бабок...
     - Теперь легко иметь, - мягко одернул их Волынкин, - когда нас всех вчера, можно сказать, поимели в виду на виду у всех! Ваша очередь! Да, у нас хоть и заседание, но в некой ретроспективе и совещание как бы бюро, хотя, конечно, никаких реминисценций и тут!
     - Так все же субординация должна бы-ыть! - сделал легкий реверанс Нежский, захихикав, но не по поводу сказанного, а оттого, что Звездочкин-Полосатов товарищески так пощекотал его.
     - Смеется тот, кто смеется после... Димы, - скромно отпарировал Волынкин, почти проглотив зевком конец фразы. - К тому же, ничего смешного в этом мэрском деле я пока не вижу. Что делать!?
     Слова еще не пересмотренного, не оговоренного официально классика, а потому или потому что до сих пор актуальные в нашей стране, в 80-м отказавшейся от запланированного светлого будущего, скромно ли забывшей про те планы, вернули всех к действительности.
     - А что поделаешь-то, Дима? - резонно заметил ему Брутов как бы оттуда, свыше. - Как они решили, так пусть и делают. Слово народа и Президента для меня всегда было и будет в начале! И есть!
     - А у нас на конце что ли? - обиделся Залихватов. - Есть...
    - Доложил бы оперативную обстановочку, что ли? - обратился Волынкин к генералу ФСБ, прервав начавшуюся было околесицу, из-за которой все и так уже оказались на околице истории.
     - А чего он? - удивился Нежский, кому тоже никто не писал, что говорить. - У меня ж опера, вот, и оперативней! На сей момент...
     - Горит что ли, зарылся? - поморщился Волынкин.
    - Горит! - спешно признался тот, даже отпив полстакана чего-то. - В трех квартирах самовозгорание при малолетнем присутствии, в двух ларьках - при отсутствии контингента само собой. Да, раньше на работе горели, а тут после как бы... Ну, а насчет зарылся: два-три самовыкапывания на городском объекте посмертного заключения тоже при отсутствии на месте совершения деяния контингента в количестве двух, трех даже... Одна - контингентка как бы...
     - Не может быть! - покраснел от возмущения Глубоков, тот самый глава бюро, но лишь БРУНа. - Поклеп! Подкоп, то есть! Наши клиенты никогда не возвращали назад потребленные услуги!
     - Это не твои клиенты, - успокоил его Нежский, - на сей раз, скорее, твоего прадедушки... Клиентка, вот, да, почти твоя...
     - Дедушки? У него, первого могильщика буржуазии, брака и совсем быть не может... за давностью! - уже оскорбился Глубоков. - Тем более гарантийного срока не предусмотрено! И почему на сей?..
     - Чего кипятишься? - одернул его Волынкин. - Разговор не о тебе! О самовыкапывателях... Не о самозакапывателях же?
     - А что он уводит тему от жизненно важного? - надулся тот.
    - А что еще для тебя жизненно важно, кроме мертвяков? - съехидничал Залихватов, который по молодости еще и не задумывался о необходимости дружеских связей с Глубоковым.
     - Подозреваемые есть? - деловито перебил их дебаты генерал.
     - Я ж говорю, как сквозь землю.., ну, наоборот, - втолковывал им Нежский, приглаживая вновь чуть вздыбившиеся волосы. - Собака ни то что след не берет, а просто озверела в моем присутствии и сама следить начала! Вот, прямо на ботинок, вот на этот, шнурки все еще...
     - Ладно, хватит об этом, а-то я тоже звереть начну сейчас! - остановил Волынкин дебаты в самом их начале, странно поежившись. - Но в печать - ни слова, надеюсь?
   - В печь? - как-то странно переспросил генерал, но перевел разговор на другую тему. - Но рукописи не горят - книги только...
   - Давай о политической обстановке? - не выдержал Волынкин.
     - Но это же и есть политика! - не унимался Нежский. - У нас чепе, когда из-под вышки, с вышки даже бегут, а тут из вечной ссылки и групповой к тому же побег! Это вообще! Полное попрание прав! Таких нет ни в Декларации, ни в Конституции...
     - Как говорят в Одессе, это два больших плюрализма, - подметил Звездочкин-Полосатов, которого сюда и перевели из Одессы, как знатока Привоза, точнее, совсем уж вольного рынка, но чужого ныне.
     - Конкретнее! Если так пойдет, у нас люди, избиратели сбегать начнут, - завелся Волынкин, - хотя им, в отличие от тех, некуда.
     - Нам тоже.., - подметил Глубоков. - Из Комы - да к Киму?
    - А мы - не люди что ли? - обиделся главный мытарь, то есть, начальник фискального органа, фиксой и сверкнув... случайно.
     - Вы что, серьезно? - рассмеялся Волынкин. - Дело не в том, что некуда, а неоткуда! Раньше от нас бежали, а теперь? Нам от кого?
     - От самих себя разве что? - явно намекнул на что-то генерал.
     - И это в том числе, но главное - есть от чего! - решительно сказал Волынкин. - Что, мы это все бросим и побежим никуда из неоткуда, но есть от чего?.. И от оставшегося народа, понятно...
     - Да уж, с чем и от чего есть, - съехидничал Нежский, - особо к Киму или подальше, к Кастро... с мачете!
     - Я не это имел... в виду, - одернул его Волынкин.
     - И я не это имею, - оправдывался Нежский, - ну, не имею...
     - Когда мы перейдем к конструктиву? Там, у стены, самовыкапывание пока не актуально, бред, мечты! Закапывание, да! - вмешался наконец Брутов. - Я, конечно, государево тоже око и де-юре, и де-факто, но заинтересован во всем не менее, чем он - там. Главное же, мы не должны потерять связи между здесь и там, почему я и здесь...
     - Но потому ты и там, - подметил уязвленный Залихватов.
     - Одной ногой, - добавил тонко Глубоков, - у стены!
    - Я говорю сейчас про другую ногу, во-первых, а во-вторых, про то, что между ними, а точнее, про преемственность связей по колени..., поколений, то есть! У старого аппаратчика и функционера в крови было заботиться о том, что между, о нерушимости связей, так как они - люди системы, которая без связей перестает быть таковой и начинает быть Хаосом, который на руку! Да! - никак не мог остановиться представитель Президента, потеряв и конец мысли. - Это же только новые вне-системщики думают только либо о здесь, либо только о там, а не о между, не о коммуни.., коммуни...
     - ...кациях, кациях, - подсказал начальник фискального органа, - об изме ни слова, или хорошее, или ничего!
     - Вот именно! Поэтому, даже если они больше подходят для здесь или для там, то одновременно для там и здесь - нет, из-за отсутствия между, - наконец-то закончил Брутов мысль, - тех ног, ок...
     - Давайте все же от философии перейдем к политике или хотя бы к реалиям? - возведя глаза к потолку, взмолился Волынкин, которому в этом случае было неудобно смотреть прямо в глаза государеву оку, обоим ли сразу, сидевшим по разные стороны стола как всегда.
     - Так я-то и предлагал говорить только о между, и в чьем лице оно должно быть? - недоумевал Брутов, тоже не на него глядя...
     - А что вы на мое-то лицо при этом смотрите? - спросила, густо покраснев, начальница какого-то неопределенного еще или уже органа, каких в это время появилось много. - Вот, туда и смотрите!
     - Дайте сказать Полосатову! - возмутился вдруг Нежский не без причины, поскольку сам-то всегда думал о следствие.
     - Звездочкину! Звездочкину вначале дайте! - поправил его тот, но тоже все еще глядя на ту, точнее, куда она сказала. - Ну, что я могу сказать, точнее, имею право сказать... Далеко не все, что могу, имею! Но служащий да услышит! И все же!.. Слово "все" - великое слово! Посмотрите, что оно делает со словами все-ление, Все-ленная? Что бы осталось там без него, а? Втуне? Я не про Леню - наоборот!
     - Ну и что? - подколол его Нежский. - Тунеядцев, лентяев теперь нет, а при тех и стали, и были! Теперь они все как раз втуне... ядцы! Ну, безработные, но пособисты, ясно...
     - А слово всенародные возьмем, - спокойно продолжал генерал, - что бы осталось там? Кто бы из вас остался там, убери то все?
     - А почему тогда не всеобщие? - спросил Чайкин.
     - А народ?! - даже привскочил от возмущения Глубоков.
     - Во-во! - подхватил генерал, - как нам провести всеобщие, если у нас еще есть народ пока?
     - Есть! - ответил Волынкин.
     - Уже пока, - подтвердил Брутов, - но еще есть уже...
     - Народа и партии уже нет в качестве близнецов-братьев, и... ни-ни ныне, - продолжал Звездочкин, - хотя наша Родина - и Мать героиня. Пока остались все... и народ. И это последний шанс для этих всех, пока народ не стал электоратом, Всем, Демосом окончательно, а выборы - всеобщими, а тому всё остались лишь общие места! Ясно?
     - Так вы же не все говорите, - обидчиво произнесла начальница того неопределенного органа. - Про между и-то понятнее было!
   - Так я ж о членах и говорю - не только о частях, партиях?..
     - И это возможно? - удивился Волынкин другому. - Планировалось-то иначе? Все - это Единое, а народ, ну, все равно, все равны?
     - Планировать можно лишь хаос, кому без разницы, по какому плану продолжать оставаться хаосом, - рассуждал генерал, - главное для хаоса и для плана тоже - наличие лишь одного плана, когда нельзя сказать, что он мог быть лучше, больше подходить хаосу, что можно что-то изменить! А хаосу-то до лампочки, что тот план от фонаря или нет! Бакунин же был не дурак, потому и был?.. Акунин? Он, разве, был? А стоит появиться двум-трем планам, хаос начинает из-за своих заблуждений, блужданий дробиться на части, на подхаосы, обретая внутреннюю структуру и переставая быть собою. Халява с фонарями без лампочек кончится! Но за дело взялись поря-дочные люди!
     - Может, Гегелю, Гоголю и до лампочки Ильича, но.., - не стал уточнять Волынкин, перейдя к насущному, - что делать-то?!
     - Эпохальный вопрос! Какую эпоху мы его только и задаем? Только зада.., - поигрывал на их любопытстве генерал, - ем! Причем, кто задает, почему-то считается у нас всегда самым умным.
     - Ну, не скромничай ты-то! - подколол его как бы Волынкин.
     - Я и спрашивал всегда: что они делают? А что делать с ними - знал сам. Сделать можно лишь одно: преподнести хаосу столько планов, чтобы ему пришлось расчлениться почти на первоначальное число частей. Для подстраховки надо все планы сделать похожими в сути, чтобы он безболезненно расчленялся в свое исходное состояние и даже на большее число частей из-за возникшего в голове его частичек хаоса. Ну, при большом числе и партий они как бы вновь становятся одной, поскольку несколько действительно самостоятельных растворяются в массе икринок от одной рыбки, естественно, красной - не ментая же, то есть, минтая, конечно... Или ментая, Нежский?
     - Генерал, может тебе академиком стать? - спросил Волынкин.
     - Счас! А кто делом будет заниматься... за их зарплату? - не отреагировал тот на похвалу, зная тех академиков с Одессы. - Да мы их скоро тоже... всем сделаем. Мешают окультуриванию Личности!
     - Так это все заранее спланировано? - чуть не возмутился Чайкин, бывший еще молодым для философии, особенно диалектики. - А что же я тогда себе голову пеплом сижу посыпаю?
     - Да, и, между прочим, мое новое платье тоже, - высокомерно подметила та начальница какого-то органа, отряхиваясь.
   - Каким еще пеплом? Никаких пеплов! - передернулся Глубоков. - Только прахом, только по православному!
   - Ну, уж, уволь! - брезгливо передернулся и Чайкин, перестав даже отряхиваться, едва взглянул на соседку.
     - Все идет по одному плану, - пророчески изрек генерал, - иначе в конце и концом всего будет труба! Не верите? Посмотрим...
   - Так труба - это же как раз фал..., пен?.. - вскинулась начальница, но покраснела, вспомнив, какой орган теперь возглавляет. - Нет, я про пенсионеров, бывших пионеров, основную массу эрек..., электората, что символично. А вы думали, что я тоже о фальсификации?
   - Что вы, мы и слов таких не знаем! Это к Глубокову с его бывшими неубывшими... избирателями, - усмехнулся генерал. - Я-то думал - о фаллоскопии, скорей. Ну, про трубку - опять символично.
   - Я думала, вы про ЗУУД, - обижено заметила та, покраснев и заглянув в какую-то бумажку на коленках.
   - В каком смысле, - переспросил тот, - то есть, месте?
   - В смысле задне-утробных уголовных деяний, - поспешно выпалила та, - ой, зам-учено-учебных деяний, кажется. УУД! Простите, я... почти вчера лишь перешла с главпатологоанатома на начобразования, а там нынче иная пара, ну, эта, стигма, пара-дим ли, гм...
   - Пара Дим? - переспросил было Волынкин, но тоже покраснел. - Конечно, какие могут быть сомнения, пара, может, и больше...
   - Перодигма там новая, - знающе заметил генерал, разглядывая ее шпаргалку и чистя ножичком ногти, - и топором не вырубить...
   - Почему не поставили постового гаишника на тот пост?.. - удивился вслух Нежский. - Там с единым экзаменом госпорядок: сдал и - права в руки, хотя ваш опыт, менталитет как бы тоже пригодятся...
   - Ему голоса не хватило, - заметил Волынкин скромно, - права не у того отобрал, ну, случайно как бы...
   - На начальное? - с надеждой переспросил ее Брутов. - Ну, образно как бы и выражаясь? Оно ведь сейчас все такое, все с азов, с Адама надо начинать: начальный капитал и прочее...
   - На начальника... Кобра, - поправила та. Ее, действительно, недавно ибрали в начальники Комитета и "Вообще.., и начального образования", с которого, начав с "Мэм мила IBM. Идет качок, качается...", депутаты решили реанимировать то, неверно поняв слова демократов о необходимости ликбеза для депутатов, а не для остальных д... России, ну, то есть, детей, как то стыдливо расшифровала стенографистка, уже устав краснеть к концу того эпохального заседания, когда у нее не осталось совсем пудры, как теперь - у начобра...
    - Хватить пудрить... эти, как их!.. Черт, даже забыл! Скажите лучше: что делать? - засуетился Глубоков, вороша волосы и с интересом ее разглядывая, хотя прежде система образования его профессионально не интересовала - только ЗАГС и Собес, где посмертно обитали и его клиенты. - Так можно с прахом выкинуть и могильщика...
     - Ничего! Как всегда делать вид, что делаете, - пояснил Звездочкин ему, - и для приличия выкинуть козырь.., ну, кандидата.
     - Выкинуть? - спросил испугано Глубоков. - Без шансов?
     - Шансов? Реанимировать? - переспросила начобра, вспомнив былые, когда работала в Судмедэкспертизе, романтические отношения их органов, так или иначе соприкасавшихся с нынешней ее планидой в поговорке "Век, учись - дураком помрешь", которую она - с подсказки Достойнова, и тут выдвигавшегося, но переадресовав ее - привела в качестве главного аргумента своей профпригодности!
     - Пройти! - слегка разочарованно поправил ее Глубоков.
    - А что лучше: пройти или остаться? - с экзистенциальной улыбкой спросил генерал, словно читал вслух "Приговор"... Камю.
   - Выйти, - навеяло Нежскому новым Поп-шансоном, - образно.
     - А почему или, а не и? - спросил практик глубокого экзистенциализма генерала, по нынешним временам его лишь теоретика.
     - Попробуй и поймешь! Пройти нельзя остаться! Запятую сам поставь, - по-отцовски закончил тот урок политической словесности.
     - И попробую! - горячился Глубоков. - Ну, или попытаюсь...
    - То-то! Ну, тогда вам вообще больше нечего делать даже образно, - добродушно улыбаясь, пожал генерал плечами и, встав из-за стола, направился к двери. - Я пошел счастливо оставаться!
     Все удивились такому глубокомысленному поведению самого грозного в крае генерала и почти все тоже потихоньку ускользнули...
   - Ну, как успехи, первая проба... пера? - интересовался генерал уже за дверью у начКобра, опередив Нежского, интересовавшегося, почему Комитет не назвали сразу Службой Образования, СОБРой...
    - Успею, - отвечала та, поглядывая на удочки и шляпу, прихваченные им в приемной. - Насчет пера, да, медицина ведь не зря взяла образование под крыло, с начал приходится и начинать... Ну, с анализов, с препари.., преподобных этих, возомнивших себя неу.., да, неподсудными Учителями, которые не учат лишь сами себя! Ничего, оттестируем, приручим, научим.., да, и наручим тоже! Урежем зряплату, вскроем недостатки, вырежем лишние образования, реанимируем пла-нирование, введем отчетность, но снизу доверху, раз демократия, загрузим, вошьем эти, ну, чипсы или как их там, чипы... - сами зашьются и иначе, инклюзивно взглянут и на этих инвалидов с детства, ну, на ду..., учеников, тоже мнящих себя маленькими педи.., педагогиками. Но теперь там все будут Педологами, хотя лучше сразу Уро.., Медологами, медоучками, му-му-чениками, как я и предложила. Насчет единого госэкзамена - спасибо за подсказку! Иначе зачем все те Ком-пьютеры в школах, да и училки? Медбратьев хватит... Вот-вот, пусть сразу и приучаются выбирать правильно... и ответы тоже! Сами!
   Глава 8. Могильщик пролетариата...
     - Что-то слишком много генерал берет на себя, - делился с оставшимся Глубоковым Волынкин, озадаченный таким грамматическим поворотом событий. - Так мы и останемся в... взад не проходных пешках, без реминисценций! Или, как Пешков, на дне Изергиль...
     - А может это и есть его план? - предположил Глубоков. - Их!
     - Очень все странно в стране происходит после того, как они встали над трупом Лени над партией, но живой еще! Как хотели и после Иосифа, душу Западу готовы были продать: Бери, мол... Взяли! Кого? Бериев самих! Жуков-то знал, что там, на Западе осталось после нас. И теперь они ж, разведчики, резиденты, туда нас, на Запад, толкают? Прикормились! А объяви мы и Леню вечно живым, не было бы проблем с вывеской! - размышлял Волынкин, найдя взаимопонимание. - Мавзолей-то на двоих был, как и буква Ё-мае? Планировали ж!
   - Именно! - воскликнул тот. - Я после Лени БРУН сразу и воз...
   - БРУТ ты возглавил, врун, и после прихода Юрия, для своих Товарищей же, - напомнил Волынкин. - Но прозорлив оказался, абсолютно! Всех! Разом! И кто? Свой, кого могила... правит! Не хаос, а план стал действовать по иному плану. Раньше с ним было все в порядке, и вдруг начал сыпаться отраслями, Мингеолкамнями, самим Госпланом! И где, в бане, где, вроде бы, как с гуся вода! Но главный удар был нанесен по самому плану! И вместо него появился другой...
   - План и появился, га.., - заметил тот фигурально, - шиш!
   - Опиум для народа! Как я не понял тогда и потом, на крючок уже попав? - вздрогнул Волынкин, похлопав себя по карманам. - А, давай-ка твои закурим?.. Получается, будто тебя прикармливают, лишая права отказаться от этой, от иной какой диеты. Всяких психов, смутьянов вначале сконцентрировали, накачали им, зомбировали и вдруг выпустили на новую Дворцовую площадь, к микрофонам! И пожалуйста - всенародные выборы, а генерал, народник наш, довольно улыбается, словно знал о том еще до того, как узнал!
     - Я чувствую, и под мое дело подкоп ведется! - поддерживал его Глубоков, изо всех сил стараясь слушать Волынкина, не перебивая, даже прикурив для него конспиративный Пле.., "Кэмел", который курил, поплевывая этак с тонким намеком на нечто отстраненное...
    А копать было где. Еще провидец Гоголь указал направление, хотя его называют и сейчас великим, но выдумщиком, уверяя, что вторая его рукопись в огне все же сгорела вопреки крылатой фразе Воланда, доказанной Бегемотом, не случайно ведь перекликающимся и с Бендерами. Не с Бендером, не с Бандерой, а с Бенде'рами, где при Пушкине, тоже впоследствии бессмертном, никто не умирал официально, а мертвые становились вечно живыми, ну, "пенсионерами"! Но Пушкин любил все на Ж: жизнь, женщин - и подарил тех Гоголю.
   Вторая же рукопись не сгорела, а стала тайной доктриной реформ 1861, 1917-33-37-41-45...91-98-2000..., предоставивших народу, целым народам, широкие возможности, даже свободу переселяться в пространстве-времени, но не на бумаге, не в строчках и графах официальных, мертвых по сути документов, где их и топором было нельзя вырубить. "Капитал", как и все западное, был лишь жалкой попыткой понять, атеистически переврать великое открытие, откровение Пушкина в Бендерах, воплощенное в слово Гоголем, обнародовавшим великую тайну происхождения любой "при-родной ренты", "прибавочной стоимости", "прибыли" из естественной "убыли" и даже "прибитой" специально, предначертанной человечеству самим Господом, ничего, кроме пота, и не обещавшим Адаму взамен, в довесок к труду! Ну, в довесок и к тому, что тот, вкусив хлеба, возвращал каждый раз в землю, в прах, перед тем, как и самому туда вернуться потом тем же... Потом? Пол Потом? Ха!
   И Капитал Карла не случаен, не зря оба перекликаются с первым могильщиком, закапывателем Каином, в Бытие первым и породившим "прибыль", "капитал", "прибив!" и "закопав" на первом Поле Чудес более успешного Авеля, получив с этого вдвое, да еще и всемеро - с Создателя, в качестве, видимо, премиальных, а, может, в виде аванса. "Маркс" тоже не случаен, как и предшественник Мор, хоть и "утопист", не "могильщик"! Оба перекликаются с "мором", который по закону сохранения энергии и возвращается "маржой". Но атеизм, неверие в "бессмертие" душ, да и туш, не дали возможности Марксу, да и Ленину с Троцким понять все до конца... Своего тоже!
   Осознал то лишь выпускник ЦПШ(предтечи ВПШ) Иосиф, в отличие от Манна, на манну уповавшего, сразу смекнувший: "А на кой ему братья в день зарплаты?" Иосиф, начав путь с Кавказа, почти как Заратустра - с Гори, почти с Арарата, как Ной, мог воспользоваться и опытом Отца, нашего пращура, но снизившего, увы, рентабельность общественного производства. Если бы Ной после снятия урожая и брожения вместо одного правдолюбца Хама изгнал двух хитрожопых братьев, тоже приложившихся, то и сам, и наша цивилизация шагнули бы дальше Каина, сразу - в коммунизм с его трезвыми потребностями и двойными возможностями, даже без роста предложения другого Адама, Смита, кузнеца, или того же Кейнса - опять Каина!!!
   Но кавказское происхождение - потому и Отца народов - и помешали Иосифу продолжить дело Ленина-Троцкого, идейных наследников Каина, сразу и трезво решивших построить коммунизм за счет перманентного братоубийства даже 100 миллионов(теоретики!), поделив всех не на притершихся уже белых и черных, как в США Авраама, а на белых и "красных"(Адама Кардамона), на созвучные - для Ленина - "классы". Успех их с Бухариным(Ноевцем, Бахусцем!) "Новой(!)" экономической политики был потрясающим, заразительным и для Америки с ее давно малочисленным туземным населением, но отыгравшейся за океанами. И если бы не первородный грех Адама, сожравший, как яблоко, наследственной болезнью ИО Сифа(!) половину мозга Ленина, мы бы давно уже сами убегали от Америки, а не догоняли ее детей в кукурузе, да еще и над пропастью во лжи...
   Увы, Ноев грешок Иосифа - и не грех для церкви, да и для Христа - деливший все на белую и красное, размягчавший не только мозги, но и душу, которой не могло не быть у выпускника ЦПШ, продавшего ее Змею-искусителю, дал о себе знать. И отмирающее государство выжило, и хитрожопые, и рентабельность была, увы, не та, отчего в итоге коммунизма мы не построили даже над пропастью в кукурузе, ну, как и остальные наследники Ноя в мире, которые лишь "хамов" и подначивали на грех Каина. Но, следуя тайной доктрине Пушкина-Гоголя, изложенной последним в несгораемой(!) рукописи, деньги все ж сделав бумажными! Ленин ведь ими и предлагал топить печи, а не рукописями, как бестия Гитлер, но на сей случай предусмотрительно, как потомок Сима, сделав червонец золотым, несгораемым...
   Ничего этого, как и Капитал, сам Глубоков не читал в "Школе им. Гайдара", но зато весьма глубоко проникся застольными рассказами деда, чекиста, непосредственного, а потом и главного экспроприатора экспроприаторов в их крае, не умевшего лишь писать и считать, потому и не учитывавшего саму "убыль", особенно Каинову, канувшую в небытие. Но за столом он мог вполне наглядно продемонстрировать реальную "прибыль" с той, не учтенную по тем же, не зависящим от него, причинам, виноват в коих был сам царский режим, державший его в темноте и безграмотности каторги...
   - Хозяина этого графинчика, графа кажись, - с улыбкой вспоминал дед каждый раз, наливая из того непременный "Арарат", - мы убыли то ли в Магадан осенью, с Осипом - тоже мастак был - слышь, как в рифму-то? - то ли тоже сразу, ну, с ним же, не помню. Суета сует! Хам был, помню, хоть и граф: меня при исполнении-то пьяным обозвал, за этим самым столом, за этим самым графинчиком, а всего-то после третьей, а! Да, закуси уже не было той и у графьёв... И чё еще было с них взять? Ну, вот, сам графинчик, что ли, на память?..
   Все это Глубоков, как и многие тимуровцы, долго воспринимал в виде сказок, легенд, особенно из былинных времен опричнины, когда за ночь Иван-дурак мог с печи попасть в княжеские хоромы, а то и обрести враз полцарства, целую ли республику, откуда в одну ночь должны были исчезнуть, телепортироваться куда-то, то есть, депортироваться, все жители хором, но без хором. А куда? Кого куда...
   Во времена оттепели, а особенно Гласности, верить в такие сказки было уже неприлично даже тимуровцам, а Глубокову, инструктору Крайкома, так и некогда - он сам на практике столкнулся с последствиями такой "убыли", когда начались порожденные ими же массовые Исходы евреев, немцев, а потом и целых республик за кордон, а попутно и изумленных граждан в небытие... Тогда-то он впервые и прочел "Мертвые души" уже от корки до корки, поняв даже смысл Ленинской корочки хлеба, прежде считая ее лишь патриотичной, партийной, то есть, закусью, чаще лишь занюханной...
   Как коммунист в третьем поколении, он не мог смириться с тем, что пролетариат из могильщика буржуазии вдруг сам стал лишь клиентом похоронных служб! В итоге, все это осмыслив, синтезировав, он и решил, счел даже партийным долгом перенять у пролетариата эту его главную функцию. Глубоков и создал самое большое в крае похоронное Бюро(ПБ, Похбюро!), с тайным удовольствием, пышно, роскошно, надежно погребая этих "новых русских", недорезанных буржуев, но... Для остального народа у него в крае были самые низкие расценки и такой же, почти товарищеский сервис - не ниже - но... Но ведь остальное-то не он, материалист, им обещал?.. К тому же, по партийным исключительно соображениям он не мог позволить себе так же банально, пошло, навеки хоронить бывших могильщиков буржуазии! Клянясь в свое время вечно живому Ильичу, он и его детей, пролетариев, поклялся сделать вечно живыми! И сделал!
   Конечно, мы, и как читатели, невольные потребители рыночного чтива, вслед тому же Федору Михайловичу, на дух не принимавшему все подобные буржуазные, якобы демократические преобразования, и это все восприняли бы в ином свете, никогда бы не заподозрив Глубокова в чем-то высоком, идеологически-ритуальном. С нашей точки зрения, именно теперь социальные бесы, то есть, собесы, служители Мендельсона и сам Глубоков весьма неплохо развернулись, обогатились, возделывая эту духовную ниву на предмет продления жизни после смерти, чему западные теоретики типа Моуди, Юнга - почти юнги в этом деле - могли только позавидовать.
   Но что мы, если сам Глубоков, наследственный пролетарий, не подозревал об этой стороне своей миссии? А ведь именно он со товарищами без всякого оккультизма, мудрствования и юмствования продлевал земную(!) жизнь обездоленным дедушкам и бабушкам, особо бомжам, причем щедрейшим образом выделяя для задержанных тут гуманитарную помощь, все до рублика социальные выплаты, льготы, пенсии, платные обеды, не лишая их квартир, накоплений, даже гробовых. Ну, при отсутствии, ясно, уже развращенных рынком наследников, если те вообще могли заметить, что их предки были в какой-то момент на грани, за которую даже мэтры экзистенциализма решались заглянуть только лицом своих книжных героев...
   И разве сравнить с этим невзгоды и ужасы астрала, Ада и даже прелести чуждого нам идеологически потребительского Рая, лишающего нас возможности трудиться после смерти на благо общества?
   А здесь их труд после смерти становился намного более рентабельным, чем до того! Чистая прибыль с праха, с глины! Не говоря уж о численности населения страны, которая - при резком сокращении продолжительности жизни - лишь возрастала и именно за счет неуклонного роста в процентном отношении числа пенсионеров, ветеранов, давно переваливших за ту среднюю продолжительность. Их все меньше, а их праздников все больше, ярче, дороже!..
     Конечно, экономически и политически за всех них отдуваться приходилось Глубокову со товарищами, почему он от их лица и не мог не задумываться над вопросом: а на.., зачем? Ну, не ради же торжества и процветания всей теперь общемировой буржуазии?
     - А, может быть, план, цель в том, чтобы дать наиболее преданным членам возможность накопить как можно больше их валюты, а потом в час Икс по команде резко сбросить ее, чем вернуть мир в долгожданный и давно запланированный кризис Империализма, лучше всего изученный и теоретически именно нами? - размышлял он с прежним комсомольским задором, перескочив мыслями в некое будущее. - К тому же, игра беспроигрышная: если уж мы не их империализм приведем к всеобщему кризису, то уж свой-то на сто процентов от него не уйдет, не улизнет, сука. Тут нам опыта не занимать: если уж мы бескризисный социализм смогли в кризис загнать, то...
     - А ты сбросишь валюту в свой назначенный час? - спросил в лоб Волынкин, невнимательно слушавший остальное, вспомнив вдруг Галича, Новодворскую ли, вспомнившую того. - Ну, как Рок-феллеры, Рот-шильды - на аукцион Гайдара, как кучерявый - туда, обратно?
     - А что мне-то сбрасывать? Капля в море! Горсточку землицы на гроб почившего Империализма? - удивился немного Глубоков.
     - Из Искры, дорогой! Из искры! - прошептал Волынкин заговорщицки. - Ты прав, Ленин был прав, говоря, что топить печи валютой - то же самое, что неразбавленным бензином. А я-то думаю, зачем мы банки, фонды под себя берем, создаем, будто капиталисты проклятые? Сижу тут, бездействую! Отвлекаюсь на всякую политику, которая - лишь маскировка, оказывается. О чем я в ВПШ думал? Может, меня специально такого наивного и поставили, чтоб за моей спиной?..
     - Ой, уж прямо ты, Абрамович, ничего и не знал? - польстил ему верный товарищ. - Ну, что наш НЭП вызвал их Депрессию...
    - Ну, в плане НЭПа я догадывался и... знал, но то, что именно это и вызвало их Депрессию - нет! Я или урок пропустил, или связи тут нет никакой, - продолжал в том же духе Волынкин.
     - Может, и нет, но готовиться к такому сбросу надо, - думал про себя, не шевеля губами, Глубоков, даже стиснув зубы, - своим!
     - В целом, мысль интересная, - проговорил Волынкин.
     - Какая? - побледнел Глубоков.
     - Насчет сбрасывания денег, - уточнил тот опять, - но своим.
     - Так я разве вслух чего сказал? - позеленел Глубоков.
     - Достаточно, - приободрил его тот. - Да, вдруг осуществится мечта Кремлевского дворника, и деньги станут мусором? Ради чего ж мы туда и нефть и нефтебаксы вывозим? Топить? Именно! Утопить!
     - Фу, пронесло! - радостно подумал Глубоков, а вслух сказал. - Да, если и деньги станут мусором, то конечно! Бомжи будут рады, хотя потребительская цепочка к бакам удлинится... Но как же народ?!
    - Забудь! На арену вместо него должны вновь выйти революционные массы, кому терять нечего - даже цепей. Цепи держат в прошлом, в мещанстве... Не прячь! Ты - не народ, и должен нести бремя, цепи за него, раз партия приказала, - успокоил Волынкин его, пытающегося скрыть подбородком толстенную золотую цепь. - Тяжело? Ничего, поможем. Так что, товарищ, сбрось... цепи и выдвигайся! Вожаков там теперь, да хватает, но в основном из самих психов...
   - Но ведь шансов-то никаких? - поскромничал все же Глубоков, все еще думая о сбросе... и валюты.
   - Это с твоим-то контингентом? - удивился Волынкин.
   - С каким? - ошалело, то есть, испугано посмотрел на него тот.
   - Как это, с каким? - Волынкин даже головой потряс от недоумения. - А о чем ты битый час рассказывал, чревовещатель ты мой? Твои вечно живые - это теперь не только бабки, это и электро.., эректо.., тьфу, новый электорат, выходящий на политическую арену опять, недоголосовав, недолюбив тогда... Политический капитал!
   - Вот оно что? - озарило все ж передернувшегося Глубокова, довольного таким политическим поворотом разговора с постылых параллелей меркантилизма, но не Меркатора, ясно. Он ведь, как истинный материалист, все равно считал своих клиентов эквивалентом лишь мертвого и капитала, бумажек всяких, плесени, зол.., праха...
   - Но генералу ни-ни! - прошептал Волынкин. - Вдруг они до этого не доперли, хотя я и сомневаюсь... Не зря ж он тут Гоголем ходит?.. Подумаешь, з Одессы! Я и сам был одесную от гроба почти Государева... Как это как?! Наш род с самого ж Волынского Кунцевского района род ведет, а не от волынки, как тут писали засланцы разные. К нам и Фридрих-Вильгельм заскакивал, ну, на разведку, ясно, почему к нам больше и не сунулся, как его Наполеоша ни звал. Там ведь, в Волынском, и самому Иосифу пришел конец, свалился, почему, может, так и назвали, хотя нет... Кунцево с 54 года, а тогда его в помине не было, ну, в 1454! Но наше Волынское аж с 14 века! Да, я это сам, специально изучал, читал, думал! Сам Иван Иваныч поправил у нас было, пока его батя тоже не завалил... Так что, славные у нас, однако, традиции были, а он - з Одессы!.. Казак с Запорiжжя!
   - С Парижа, да, не наших теперь! - подметил Глубоков, но уже как-то частнособственнически, по-новому все ж...
   Глава 9. Два Демократора. Пластилиновая душонка..
   Сомневались они не зря. В завершение ночи на центральной площади города, в тени памятника мертвым борцам за власть уже почивших и Советов, перекрашенных явно читателем Ремарка в черный, во второй раз в вечности встретились Черкасин, избавившийся от надоедливого Краева, в конце спутавшего Ватерлоо с Ватерлинией, и генерал, покинувший кабинет Головы и эту.., с головой Кобры!..
    Прошлая их встреча и произошла прошлым днем. Он тогда совершенно непонятным образом вошел в кабинет Звездочкина-Полосатова, чего никто из горожан не смог бы сделать без особой процедуры, раз и секретари тут были мужского пола! Но тот и не удивился. Ему просто было не до того! Он кивком указал Черкасину на потертое кресло, продолжая, трудолюбиво посапывая, собирать часы, которые до этого уже в сотый раз, наверное, сам и разобрал.
     - Черт побери! - повторил он, но спокойней, отложив отверточку и бросив в наполненную коробочку очередной винтик, - никуда не попрешь против классики. Стопроцентное доказательство закона!
     - Какого же? - прокашлявшись, из вежливости спросил Черкасин, машинально взявший со стола отверточку.
     - После любой разборки-сборки системы в ней всегда оказываются лишние винтики, без которых система устойчиво продолжает работать! - менторски произнес тот и поднес к уху непонятливого собеседника часики, которые методично шли.
     - Да, конечно, если у этой системы есть автономное от винтиков сердце, - глуповато-наивно произнес Черкасин, закуривая сигарету и пододвинув в сторону Звездочкина-Полосатова толстую сигару. - Часы-то идут, но не тикают, не такают, винтики не вякают...
     - Не будь этого - после первой разборки система могла бы и встать, а сейчас сплошь разборки, стрелки, сходки, - заметил тот. - Для нашей страны это особо важно. В ней одно время столько лишних винтиков обнаружилось, что не заботиться наперед об устойчивости грешно. Тем более, когда система пошла вразнос, когда любой путь для нее губителен, а любой винтик - лишний. В любой стране должны быть ум, че.., ну, сердце, государство, что и без винтиков проживет.
     - Да, особенно если и подведомственная вам система собирается вскоре пойти сразу по всем возможным путям или пошла уже, - заметил Черкасин, напомнив. - Гаванская. Сигара!
     - Чепуха, - отмахнулся генерал, достав ржавую гильотинку, - если в тактическом плане система пойдет сразу по всем возможным путям, даже по пятнадцати, то в стратегическом - останется на месте.
     - НЭП? - спросил Черкасин, подав ему новую, золотую...
    - Мы хоть и русские тоже, хоть уважаем и почитаем классиков не только нашего тысячелетия, но так банально, на грабли-бли? Миша попробовал, и где он? Сусанин уже не рискнул, не оплошал, точнее. Суслов раньше свалил, - генерал обиженно поджал губы. - Нет, если они не пошли все к нам перманентно и после похорон Юрика, так сказать, то и не пойдут. Ни концессий, ни контрибуций! Понятно, Гайдар и тут их обманул: позвал туда, куда сами не пошли. В связи же с неопределенностью нашего месторасположения остался один выход...
     - Пойти к ним, - продолжил Черкасин, - вслед за ним?
     - Так вы что - не знали? - удивился генерал, впервые взглянув недоуменно и щелкнув гильотинкой. - А как вы тогда здесь оказались?
     - Но теперь-то знаю, - подметил тот и без намека на вопрос.
     - Да, - согласился генерал, разглядывая его корочки. - Тем более, люблю умных собеседников, понимающих тебя с полуслова.
     Иной оценки ума собеседников у генерала и не могло быть, поскольку он о них заранее, еще до беседы, знал почти все и услышать новое вряд ли мог. Но о Черкасине еще не знал ничего, поэтому думал о нем лучше, чем об остальных, хотя надеялся, что к концу беседы сможет узнать и его получше. Но для этого нужно было время и какая-нибудь тема для разговора, которая могла увлечь собеседника, заставить его на некоторое время забыть про себя и так далее...
     - Конечно, - продолжал он, - если уж мы, уйдя от них и не сумев сманить за собой, нанесли им столько перманентного. Если помните тридцатые? Рузвельт спохватился, свернул на "Новый курс", а мы уж не там, не дождались, свернули на стальной! А что мы сделаем с ними, если вернемся? Их Эйнштейн доказал, что все относительно: кто идет, а кто стоит под часами. И мы думали, что застоявшись на месте и дожидаясь, мы без особых затрат достигнем цели. Не получилось. Не учли, что при этом надо заставить их затратить как можно больше ресурса. А лучше - помочь в том! Потратить, то есть. Вся цивилизация движется по двум рельсам: производя товар и потребляя ресурс! А обе рельсы - с виду ж одинаковы? Вы же заметили, что раньше мы производили, теперь потребляем, а изменилось мало что... в материалистическом плане? В сумме, конечно, в суме ли...
     - Сумели, да! Заметил, даже метил... Но народ, который подумал, что все изменилось, стал требовать не хлеба и зрелищ, которые есть, а еще и зарплату, которой нет и которая нам совсем не нужна, поскольку это лишь промежуточная и совсем не наша цель, - заметил Черкасин, подтвердив мнение о себе генерала, - с вами...
     - Зарплата - нечто другое, - вздохнув, поправил генерал собеседника, - это у нас еще и мощный якорь. Да-да. Человек, ждущий по полгода, по году вроде бы и не нашу цель, зарплату, непроизвольно помещает эту цель в прошлом, позади, там, где он ее должен был получить. Значит, ожидая не нашу цель, он так или иначе ориентирован в наше прошлое, а не в их. И, вроде бы идя к их цели, он стоит себе на месте и, следовательно, помогает реализации нашей установки. Мы ведь хотим прийти к ним, чтобы опять привести их к нам? Туда к нам, в зад, откуда мы как бы ушли, а не сюда, где мы как бы у них...
     - В гостях... Колоссально! - искренне восхитился Черкасин, хотя слышал уже это, как вроде бы собственное мнение другого генерала, сидевшего повыше этого на крючке. - Придя к ним со своим собственным местом, мы приведем их всех в это самое место! Восхитительно! Хелло, Америка, о! Не забудешь никогда!..
     - Политика, мой друг, но настоящая политика, благодаря которой во всем мире и ходят часики, которые и теоретической возможности это делать не имеют, - скромно говорил генерал сквозь дым.
     - Любители из ДК "Ротари", "Богемы" - мальчишки перед вами! - продолжал восхищаться Черкасин так, словно любовался самим собой при этом, восклицая в душе: "Ай да, Черкасин! Ай да, подлец!" - Но потреблять мы помогаем им отходы цивилизации, а не доходы, и свои туда переводя, вкладывая в ипотеку, в их бараки, как чубчик, но уже кучерявый, помогая, мол, их инфляции, обломизации? А те ж сами хотели вкладывать в наши бараки, пока не попали в?..
     - В яблочко! - теперь уже генерал поразился догадливости собеседника, который без единого намека с его стороны отыскал жемчужину, даже алмаз, можно сказать, в... их беседе. Он даже заволновался и на него вновь напал зуд творчества: схватился было за часы, но передумал и достал из-под стола кусок коричневого пластилина, дощечку и начал ловко лепить пока что не понятно что или кого...
   - Ели вы все знаете, не скажете ли, где я храню особо секретную документацию? - хитро спросил генерал, лишь искоса бросая на него цепкие взгляды, - могу даже наводку дать: взгляните под стол.
     Черкасин из вежливости опять отодвинул стул, встал коленками на чисто вымытый пол и заглянул туда. Кроме массивной и съежившейся чуть под его взором нижней части тела генерала, а также обычной пластмассовой урны, он там ничего не увидел. Даже стула!
     - Неужели?! - воскликнул он для приличия.
     - Вот именно! - торжествующе произнес генерал, с каким-то сомнением поглядывая меж своих юрких, но толстых пальцев. - Какой, извините за выражение, иностранный агент будет шарить в поисках документации у меня в...?
     - И как он это сделает, - подметил Черкасин, - наглец?
     - Вот потому и не сделает, что это слишком просто! - хитро захихикал генерал, что для его массивной даже нижней части было как-то нехарактерно. - Если особенно туда плюнуть пару раз.
     - О! - догадался, наконец, Черкасин. - А уборщица? Они же все служат на разведки? Как мусора, то есть, дворники, мусорщики...
     - Но не наши на не наши, - спокойно вещал генерал, все более напряженно поглядывая меж пальцев и на собеседника, - потому что наших нет! Ну, этих наших... Черт, взгляните лучше за шкафчик?
     - Да, и флаг им в!.. - воскликнул озадачено Черкасин, обнаружив там массивную швабру, ручка которой, судя по цвету, явно ранее использовалась на демонстрациях или даже стояла где-нибудь в красном уголке, что вполне можно было предположить и о самой половой тряпке, но Черкасин был не настолько смел... на словах.
     - Не понимаете? - хихикал дальше генерал. - А, ладно, все равно почему-то не получается. В первый раз... не получается. Странно...
     С этими словами он смял пластилин, сунул его под стол, пришлепнув к крышке, вышел из-за стола, засучил рукава рубашки, засунул галстук под мышку и ловко начал возить шваброй по полу, даже как-то пританцовывая. Через полминуты пол в кабинете блестел, как каток перед началом выступлений фигуристов.
   - Потрясающе! - только и молвил тот.
     - Наверняка подумали, что из чувства экономии, сокращения госрасходов, как культурные еще недавно китайцы? - довольно отдуваясь, говорил он, вернувшись за стол. - Так вот, даже не из соображений секретности, которые вторичными оказались. Экспериментирую! Изучаю воздействие мусора на мое массовое сознание. Приходится на себе! Не, я - не враг себе! Больше никому доверить не могу, не доверяю больше никому! Нет, не потому, что враги, некому, а потому что не могу! Вторая привычка натурщиц, как говорят. Но!..
     - Да, я вас слушаю? - не выдержал паузы Черкасин.
     - Вот видите, какая интересная тема?! - воскликнул Звездочкин-Полосатов, словно ребенок, наконец-то попавший из рогатки в открытую форточку. - Мусор - это идеология! Базис! Да-да-да! Отдавая нам мусор, отходы, даже в виде ширпотреба, буйномарок, они отдают нам свое прошлое! Лишаясь его! И с ними будет то же, что по непродуманности случалось с нами. О, на словах у них оно есть, но материальное его воплощение они отдают нам, еще и приплачивая за то. Уже лет тыщу отдали, как вычислил Фоменко, оставивший их с Носовским, ну, почти без прошлого, как они - нас прежде, до Рюрика!
     - Скажу больше, - полушепотом произнес Черкасин, - по сверхсекретной теории человек, как и все живое, лишь для того здесь и создан, чтобы делать пропитанные интеллектом материальные отходы, откладывая их в слои магнитной ленты земли, в почву, как - в почту! Так что, роль наша, ну, их в том и состоит, чтобы концентрировать Г-байты памяти, как и динозавры в свое время, в одном месте!
     - Да, - вяло согласился Звездочкин-Полосатов, - память сугубо материалистична. Нет, не наши представления о ней, а сама она.
     - А она вас никогда не доставала? - робко спросил Черкасин.
     - Меня? - удивился тот. - Да я сам целиком - ходячая память всего нашего полувека... Нет, я не о том... Вот посмотри...
     С этими словами он подвел того к книжному шкафу с тонированными, может, и бронированными стеклами, за которыми стояли совсем не папки, а и мамки: сотня-другая фигурок, среди которых Черкасин узнал многих известных людей нашего более чем полувека.
     - Да-а! - с нескрываемым восхищением протянул он, едва оторвав взгляд от этого музейчика пластилиновых, исключительно коричневых людишек, участвующих в какой-то мистической пантомиме. Ему даже показалось, что на их крошечных личиках застыло подвижное неудовольствие и ожидание, когда же вновь закроют занавес и оставят их в покое, а, точнее, не будут мешать им жить своей собственной жизнью: без народа, толпы - перед которыми надо притворяться, гримасничать, врать. - Как они похожи на прототипов!
     - Ха! Как некоторые прототипы похожи на них! - поправил его генерал с глубоким подтекстом. - Некоторым уже почти пятьдесят. И многие из прототипов стали достойны этого музея позже того, как появились тут, когда могли и в жизни стать, ну, этим...
     - Вот оно что?! - понял все Черкасин, - вам надо срочно выходить на международный уровень! Мировая пластилиновая тушенка!
     - Душенка!.. А ты думаешь, тот шкафчик с чем? - поправив его, захихикал генерал. - Но показать смогу лишь через пятьдесят лет, хотя начал ее моей отец намного раньше и коричневой чумы от дизентерии Депрессии, и... Так что, если где увидишь импортный, душевный пластилинчик - можешь подарить. Но одна полочка там посвящена нынешнему переходному, так сказать, периоду к другому шкафчику. Думал... вас там поставить, но!... впервые не получается!
      - Эта полочка доставит вам хлопот! - сочувственно произнес он, жадно поглядывая на второй шкафчик.
     - И персонажей! Персонажей! Не забывайте, - сказал тот и глубоко вздохнул. - Я уж было заскучал. Думал, что всех слепил, позицию и оппозицию, даже из черного, что какая-то обезличка началась в мире, или вдохновение пропало. И тут спасительная идея... с мусором!
     Генерал явно что-то недоговаривал, но Черкасин пришел не услышать что-нибудь, а сказать кое-что, поэтому и не настаивал.
     - Конечно, чтобы выявить личности, надо устроить меж ними типа турнирчика, - мимоходом обронил он, - когда даже из самой серой и безликой толпы вдруг рождаются победители, герои и побежденные, трагические герои и шуты, жрецы и ржецы, и рождаются только лишь за счет перераспределения меж собой вечных ролей. Классики ведь созидали образы не только для того, чтобы ими любовались, тешились, коротая досуг? Да, чтобы тесать, лепить! Они и создавали не героев, а алгоритмы, по которым в каждой деревне и любом дворе могли появляться Каины и Авели, Бруты и Цезари...
     - Турнирчик, вы говорите? - уважительно перебил его генерал. - А что, идея достойная мусора! И даже, я бы сказал, без нее мусор лишь мусором и останется. Гениально! То есть...
     - Выборы! - не стал рисковать Черкасин, - вы абсолютно правы! Я бы даже и не догадался, поскольку не знал, что и у пятого мэра вашего... го-рода те же проблемы...
     - Не у мэра, а у депутатов, - поправил его генерал. - Есть там смутьян, который полюбил избирать мэров, а потом снимать, чтобы снова избирать! Нет, избираться - это другой... Но тот же уехал?
     - Ну, это не интересно никому, - отмахнулся Черкасин, - ведь вы же думаете о всенародных выборах? И я согласен здесь полностью. Как еще можно заставить народ сразу идти, ну, туда, но оставаясь на месте? Только идя на выборы, к урнам, когда он не идет, а только выбирает, куда бы пошел, если бы его мусора в урне стало больше...
     - А если на самом деле не пойдут? - заволновался генерал. - Не зарплата ж, не за водкой по карточкам?..
     - Как?! - мягко и ненавязчиво говорил Черкасин, - Ведь кто пойдет к избирательным урнам: тот, у кого все есть и кому ничего не надо, или тот, кто надеется, что и ему обломится?
     - Все они на полочку не войдут, - сомневался дальше генерал. - И в наше время, наоборот, активнее голосовали те, у кого все есть, но хотелось еще, но из спецбуфета. Сейчас у каждого такого - свой!
     - Мы не про них, - успокоил его Черкасин, - а про...
     - Тс! - шепнул генерал, кивнув на телефон, - майор проснулся!
     - Мы-то про хаос как бы.., - продолжил было Черкасин, но тоже переключился пока. - Одно но - клюнут ли те на ваш крючок?
     - И золотая рыбка клюет на простого червячка! - произнес тот, раскуривая новую сигару и пуская дым в телефон. - И раз уж заговорили о рыбалке - вы не хотите пойти туда со мной?
     - С удовольствием! - благодарно произнес Черкасин, - я за этим сюда и приехал... к морю, так сказать, с океана... С корабля и на...
     И пошел разговор о наживке, подкормке, приманке, снастях, преимуществах донок, без поплавков, который легко замаскировать...
     А майор ломай голову, что ж эти сценаристы-режиссеры опять задумали, какой сценарий строчат, изобретают, пример подают, подначивают, намекают, вынуждают, вы уж... давайте, выуживают...
     А мы тысячелетия живем по одному и тому же: розговое детство, подсудноскамеечная школа у доски, приговор - работа, палочная любовь до... доски, пыточная семья, адвокатство внуков на скамье, у доски, доска!.. Ни шагу влево, вправо, назад, вперед, а идти обязан... Все, что ново, уже было у Экклезиаста, что прошел до нас, за нас. А те ломают головы, каламбурят, умничают, эзопируют, интригуют, борются с недостатками их же оружием. А у нас ничего не меняется, и, лишь неожиданно поумнев, протрезвев ли, когда пьют уже за тебя, то есть, вместо тебя, понимаешь, как это все грустно и поздно...
     А посмотрите на наших юмористов! Говорят о нашей жизни дословно, оставляя для нас лишь паузы, над которыми можно посмеяться от души. А они перебивают нас опять до следующей паузы и еще удивляются, почему иностранцы над ними не смеются. А те привыкли смеяться не над неведомыми паузами, а над тем, над чем мы лишь плачем, вспоминая чью-нибудь дожитую до конца жизнь, точнее, дожитую до вечной уже паузы, когда можно будет смеяться от души, зная, что никто тебя не перебьет... Хотя кто его знает?!
     Надо же, Эзопы! Ничего конкретно не сказали, взяли удочки и пошли. А тут гадай до конца, что же они задумали...
     - А вы-то зачем всем этим хаосом занимаетесь? - спросил все же генерал, выходя из кабинета.
     - Тов..., ну, господин генерал, - прошептал тот, - у вас столько хобби, а у меня нет. Вот я этой фигней и занимаюсь, хотя это проблема вселенская: как потом опять организовать Хаос, наоборот ли...
     - Как? Так же, - понял и это генерал. - Зачем только?
     - Хочу помочь не вылететь в ту трубу, - таинственно произнес Черкасин, - а остаться в ней хотя бы вам и тем членам, кого укажете... Всем - увы, ведь в тот день весь город не захочет вылететь в нее...
     - Значит, у вас ни хобби, ни квартиры? - заботливо спросил тот и, получив положительный ответ, добавил, передав Черкасину телефонный справочник бывшего крайкома с редкими галочками. - Вот и список тех, кто, ну, сами понимаете? Здесь указано их истинное.., но прежние должности как бы. Им сейчас тяжело, могут не взлететь! Они должны за всех делать вид, то есть, не делать, а бежать в поту на месте, сразу за всех и в таком ближайшем окружении, что ни приведи...
     - Не надо всуе! - прижав палец к губам, прошептал Черкасин. - Одно вот только... Справочник телефонный, а это означает, что в моей трехкомнатной квартире телефон уже стоит, и я могу...
     - Конечно! - успокоил генерал, - не успеете дойти! Майо-ор!
     - Тьфу, все забываю про мобилу! Ведь путь мой туда тернист, суетен. Полная мобилизация! Трое суток не спать, трое суток шагать по тылам врага, пешком.., - вздохнул Черкасин.
     - Обижаете! - обиделся генерал, запирая дверь с таким усилием, что в пустом еще садке для рыбы что-то хоть и приглушенно, но звякало в такт, - ключика-то у вас два ведь?
     - И правда! Тогда вперед! К победе, сами понимаете чего! - воскликнул полушепотом Черкасин, найдя те в кармане, и, обняв генерала рукой с удочкой, удалился с ним от двери, через которую тут же в кабинет прошмыгнул майор с секретным заданием генерала.
   - Все равно до утра теперь, читков до шести - не меньше, - пророчески пробормотал он почти про себя, после чего собрал со стола все бумаги и, закрыв глаза, полуотвернувшись, аккуратно скрепил их скрепками, проштемпелевал, потом так же аккуратно смял и запихнул в урну, после чего, затянувшись пару раз окурком сигары, несколько раз смачно, с какой-то классовой ненавистью плюнул в нее и опять поставил на место... И почему-то перекрестил! - Свят-свят!..
     Зачем генерал и Черкасин встретились во второй раз и вновь или все еще с удочками, будто те еще ловцы человеков, пока было неизвестно никому, даже товарищу майору, хотя последствия этого на себе ощутили многие. Единственными свидетелями были только Всеедин, да те самые черные борцы за свою якобы власть, отлитые, правда, из бронзы, а не из коричневого пластилина, почему они, видно, и при наличие у них винтовок, пулемета и сабель, ничего не могли поделать с настоящим, лишь сверля черными, как ночь, глазищами дырки в спинах странных попутчиков, но из такого далекого прошлого, что даже их память стала просто памятником, хотя... Может, и не хотя... Бронза ведь такая штука: что стоит, то лишь стоять и будет!  
   Глава 10. Троянский Боливар и троих вынесет!
   Но ровно в семь Черкасин сидел напротив кабинета и, похоже, журналиста, судя по привычке задавать наводящие вопросы:
     - Вы в городе впервые, как и всенародные выборы в стране? Или в связи с ними, но как житель? - спрашивал он Черкасина.
     - Ваш город - на той же Земле, где я далеко не впервые, как и выборы, - отвечал тот тем же, вспоминая встречи с журналюгами и первой газеты "Куранты" Михаила-I, первым и почавшего "Гласно-сть" на Руси, но для Себя: шведом Бекманом и итальянским голланд-цем Исааком Масса, купцом, от кого, может, масс-медиа и пошли такими, как и Поп-Арт - от первых писак, спонсоров, издателей Попов, дьяков ли, хотя письменное Слово с Шумера использовало "двигатель прогресса" и жрецов, с них начинаясь. Первая именно "Газета" в Риме и стоила "Гасету", грош с символичной "Сорокой"(gazza). Издавались они и Юлием Цезарем, но на "шумерских" глиняных, деревянных табличках, много раньше "Цзинь бао", "Вестей столицы" бумажного дракона Китая, спохватившегося позднее! Но им было на что тратить бумагу, много бумаги - жизнь их была полна треволнений...
     - То есть, вы - человек Земли и их рьяный сторонник? - продолжал Водолюбов, не имея, как и юмористы, возможности смеяться над чужими остротами. К тому же, из-за тропического одеяния, ему было как-то прохладно под ленивыми с виду взглядами Черкасина.
     - Надеюсь, вы знаете, что Земля - не только тонюсенькая корка пыли, заботливо посыпанной пращурами для искателей скользких путей, политых и... слезами? - продолжал в том же духе и Черкасин.
     - То есть, вы - космополит, человек Вселенной... и работаете с избирателями на... подкорковом уровне? - спрашивал тот.
     - Как это вы догадались? - даже удивился Черкасин и с показным интересом, будто впервые, посмотрел на собеседника, попутно вспоминая долгие, особо, изначальные беседы с Зигмундом, кому потом сам Гёте и "подсказал" выбор пути. Сколькие его опровергали, критиковали, забыв свой, не богами обожженный, базис, с которого и они, эти "всеедкины", встав однажды, устремились вперед без оглядки, забыв за спиной то свое Оно(Es), от коего отпочковались все их Ich-Я, Super-IO(Сверх-Я), и исполняющие обязанности Es: Есть!.. "Зига и напомнил, что все они - Оно, Это! И тем я ж говорил: "нет, не умрете!" Так нет же: "Я наг! Ты дал! Она дала! Я ел!" Я, я! Но не я ж его Якалой создал? А я виноват оказался, улучшив, почти богом сделав! Тиран! Но ничего, еще посмотрим...", - бурчал он про себя.
    - Ну, судя по глубине проникновения вашего поверхностного с виду взгляда, - скромно ответил тот, ежась, - но избирательного...
     - Как вы близки к истине! - подхватил тот. - Да, ведь все люди испокон веков были избирателями, даже когда и слова такого не было в помине, когда у них было всего лишь два кандидата, причем в их же лицах, скорее, избивателей! Самое оптимальное и объективно оправданное число! Третьего просто не было, хотя здесь на него только и надеются сейчас, когда появились выборы. Но при простоте выбора люди гораздо чаще и делали... неправильный! При всех житейских преимуществах одного - выбирали другого, ближе к себе. О нет, я не про... прошлую ситуацию, когда предлагали только одного. Там выбора и не было как такового - только выборы. Но людям это и нравилось: делать ставку на лошадь, которая все равно придет, даже приползет, принесут ли к финишу - в единственном числе. Не надо ломать голову, потом разочаровываться, питать глупые, все равно несбыточные надежды. И у них, при формальном плюрализме, одного лишь официально предлагают выбрать? Но там люди все равно делают собственный выбор, чаще от противного. А здесь люди даже не думали про того, кого якобы выбирали, считая сами выборы основным достижением сов-демократии, ну, сов, когда один народ выбирал тоже одну единую, адекватную ему власть. Но если бы так было возможно и в общемировом масштабе? Однако ж, нет!.. Вот поэтому вам сейчас и даны в качестве, ну, тренировки эти выборы. Да-да, ведь сделав однажды правильный, подчеркиваю, правильный выбор, вам проще будет сделать такой же и в более ответственный момент...
     - Тренировки? То есть, вы специалист и по выборам более высокого уровня, - с интересом спросил Водолюбов, глянув в потолок, - и эти выборы для вас - плацдарм, разминка, трамплин или?..
     - Да, и большое состояние начинается с мелочи, - не дослушав, отвечал Черкасин, - хотя... наша, конечно, страна и здесь не раз ухитрялась стать исключением, опровержением, причем довольно мудро! Да-да, как сделать из большого еще большее? А сделав его мелочью, разменяв. Но разве она здесь оригинальна? Само время для этого и служит, разбивая, рассекая стрелками единственную жизнь, шаг от одной щели к другой, на юбилеи, года, дни, часы, секунды, что позволяет людям считать, будто они за раз, за присест прожили столько различных поджизней, что-о-э-а-а... Но мы не об этом, надеюсь?
     - Конечно, хотя это, может, и главное, - с сомнением произнес тот, - в понимании самой жизни, как присеста, его результата ли...
     - Ну да, если вы говорите о нынешнем состоянии... нашего общества и личностей, - позевывая, продолжал Черкасин, - а назвать это состоянием наш язык позволяет. В связи с этим мы всегда можем считать себя состоятельными, в каком бы состоянии ни пребывали. Состояние есть у больного, нищего, богача, здорового, из-за чего они мало чем тут отличаются. У тех же состояние, капитал, достаток - это лексически удача, фортуна, но и компетенция, отчего мне их даже жаль. Как трудно быть там никем, некомпетентным, несостоятельным... и одновременно состоятельным, и как легко по-русски - Всем!
     - Так вы, значит, сторонник герменевтики? - спросил Водолюбов, едва скрывая какое-то непонятное, но знакомое уже волнение, зарождающееся у него в глубине души, выползающее ли из-за спины...
     - Скорее, тут все - ее скрытые апологеты, что евреи, что пост-балканцы, - насмешливо отвечал тот, - кто просто совершает революции, перевороты систем, мировоззрения, философии, бытия и всего, что есть и чего нет, лишь меняя названия, аббревиатуры в одну, в другую сторону: СССеР-ЕР, Президи-ум - Прези-дент, Товарищ-Товар, ЧеКа-Чек... И сейчас чужой двухвековой опыт внедрили тут лишь с помощью перевода и трактовки чужих экономических текстов, но на своей политэкономической базе: прибил-прибыль, маржа-мор ж! То же будет и с выборами: начитаются про их электорат, кандидатов, партии и пр, и др, и бр-р! Вы - боры, вы - Бори! Вы же брысь!..
     Последние слова он сказал идущим по коридору одной шеренгой лидерам наших партий, которые, похоже, либо не могли вырваться вперед, либо отстать друг от друга, что стало для них определенной проблемой при прохождении в кабинет сквозь узкую для этого дверь.
     - Вы же видите, что и троим не войти? - резковато сказал Краев Водолюбову, когда тот в одиночку попытался проделать это, но не в ряд, а в шеренгу, но рядом с ними. - Потому у нас закрытое заседание.
     - Ошибка! - подметил им, войдя, Черкасин, - кроме прессы о вас вряд ли кто сможет сказать что-нибудь в выгодном свете.
     - А телевидение? - удивился Волецкий, выглянув за дверь.
     - Вот еще? - возмутился Краев, проделав то же самое вслед за ним, - на телевидении мы сами теперь будем говорить...
     - На радио, - синтезировал Всевашов, не став по этому поводу выглядывать за дверь, - говорят, вообще-то.
     - Я и говорю, - пробурчал Черкасин, - что кроме прессы вас вряд ли кто покажет в выгодном свете. Даже радио. Ведь только то, что написано, топором не вырубишь? А телик можно вырубить и без топора. Щ-щелк свет по городу во время вашего выступления - и привет, демократия - во тьме! Хотя, может, даже услугу кой-кому при том окажут, если вспомнить опыт союзных депутатов на телевидении. Это им не та Государственная Дума, когда телевидения еще не было, а цензура, печать уже были... Ну, и как мы идем? Единым блоком с одним кандидатом, твердо веря в успех, или рассеемся по фронту, обозначив фланги на случай непредвиденных маневров противника?
     - Единым блоком! - в голос крикнули все трое и тут же словно пожалели об этом, удивленно поглядывая друг на друга. Особенно удивился, а, точнее, не поверил ушам своим Краев. Но отступать было некуда... всем троим. В качестве тылов остался лишь один Черкасин.
     - Мудро! - похвалил тот и положил в карман одну из трех банок, - противник наверняка попытается вас взять числом, поскольку умения ему занять негде. Значит, все голоса, что против вас, он разобьет на всех, и вы сможете пройти в одном лице с первого захода. Итак, на какого Боливара, то есть, Троянского коня ставим?
     Говоря это, он обвел их всех взглядом и всем подмигнул. Двое растерянно поглядывали друг на друга и на него, словно надеялись от него услышать... зазывное ржание кобылицы. Только Краев, решительно сведя брови к переносице, заходил широким шагом по кабинету, но лавируя меж стульев, столов и приятелей.
     - Надо быть реалистами! - рубил он фразы, уворачиваясь от столкновения с окружающей средой. - Троянский на то и Боливар, ну, конь, чтобы внутри него могли пройти и остальные, так сказать, в качестве главного содержания его формы, то есть нашей политики. А теперь представьте, что они меня, к примеру, увидят с вами вместе, или трех, но пустых троянских коней? Или полную команду они изберут, весь, так сказать, спектр цвета демократии или кого?
     Сказав это, он выжидательно несколько раз посмотрел на Черкасина, который чересчур увлекся завариванием кофе и пересыпанием его из банки в банку, словно решал задачку о сообщающихся сосудах.
     - Тогда кто за наше единодушное решение выдвинуть, к примеру, допустим, ну, на крайний случай, меня в качестве... вместе с вами?! - предложил Краев, не дождавшись помощи.
     - А кворум есть? - робко спросил Волецкий и огляделся по сторонам. - Мне, конечно, надо бы с партией посоветоваться?
     - Вон телефон - советуйся! - пододвинул к нему аппарат Краев.
     Волецкий несколько раз набрал один и тот же номер, откуда кроме длинных гудков ничего не услышал.
     - В принципе, они не против, конечно, меня, - промямлил он.
     - Можешь сходить, пока мы кофе с пряниками попьем, - предложил ему дружески Краев, но уточнив, - с бывшими вафлями!..
     - У нас пока нет офиса, сам знаешь, - сник тот, - куда я пойду?
     - То есть, тебе тоже наливать? - заботливо спросил Черкасин, беря у него из рук кружку.
   - Тоже? - обреченно спросил тот. - Ну, конечно, тоже...
     - Моя партия тоже, однако, не видит смысла не согласиться с моей кандидатурой, ну, и с тем, как эта кандидатура решит, - пытался помягче сказать Всевашов, - но ведь ты же сказал, что это лишь к примеру и допустим на крайний случай?
     - Так я и говорю: кто, допустим и к примеру, за то, чтобы вы пошли на выборы мэра вместе со мной, как с той исторической клячей, чью Авгиеву конюшню мне придется разгребать за нас всех и тянуть, конечно, воз демократии, где только вам и место? Ну, вместе, то есть, нам... Итак, кто, допустим, за? - как и положено на заседании депутатов, произнес Краев и, низко склонив голову, начал снова ходить, но уже с кружкой в руках.
     - Но если допустим я за? - так невнятно спросил Волецкий, что сам не понял, но руку по инерции поднял, а за ним вслед тоже, но опять по инерции поднял и Всевашов, но с кружкой.
     - Я, естественно, могу голосовать теперь только так, как вы, даже при принятии единоличных, но вместе с вами решений! - твердо сказал Краев, став совсем серьезным и не смотря на друзей.
     - Молодцы! - бросился обнимать их Черкасин, не преминув ткнуть каждого под ребра железным локтем, а Краеву так и по спине хлопнуть. - Я молчал сознательно. Лидер должен был родиться сам и он родился! Если он смог навязать себя вам, то сможет и избирателям! А избирателю доверять нельзя полностью! Он же в среднем - серенький человечек и изберет в среднем средненького же кандидата, какими вы будете перед ним выглядеть, если будете пассивно ждать его решения. А если его поставить жестко перед выбором: или я, или все эти остальные там - он неизбежно изберет именно того одного, каким бы сереньким в среднем тот ни был, ну, во время молчания...
   - Но, если в среднем, то.., - вяло заметил либерал-демократ.
   - Но это уже в прошлом, никаких либо-либо, - перебил его Черкасин. - Теперь... подпишем предвыборный договор... кровью!
     - Какой договор? - заволновались все разом.
     - Как какой? Что вот он после победы дает вам посты своих первых и ближайших замов, а вы не посмеете от них отказаться, если он выиграет, - пояснил Черкасин и быстренько подсунул им договор на двадцати, а то и больше страницах, отпечатанных мелким шрифтом. - И пить кофе. Стынет!
     - Другое дело, конечно! - согласились двое, пытаясь с двух сторон читать текст, хотя каждому казалось, что именно у него текст вверх ногами. Перелистав его весь, они вопросительно посмотрели друг на друга. - Ну, и как? Мне кажется, нормально...
     - Да, оно конечно, но так принято, я знаю, - согласился вроде и Краев, думая при этом больше о пользе для дела, для города, для страны, для демократии, для...
     - Так, секретная часть, как я слышал, закончилась? - спросила голова Водолюбова, показавшаяся в двери, когда все, кроме Краева, решили покинуть зал переговоров, потеряв интерес к продолжению.
     - Да, кончилась! - кивнул ему кандидат, потрогав щеки, подбородок, - можете заходить на брифинг по итогам праймериза...
     - Куда? - спросил Волецкий, начав искать что-то в своем столе.
     - Да это не мне, - успокоил его Краев, - это ему ж надо!
     - А! - успокоился сразу Волецкий, и они оставили брифингующих в кабинете.
     - Здравствуйте еще раз, - вежливо начал Водолюбов, но как-то бесцеремонно для данного момента оседлав стул.
     - Конечно, конечно, - охотно отозвался Краев, - можете спрашивать все что угодно, хоть брифинг и по одному вопросу как бы!
     - Я как раз и хотел, в принципе... - пытался вставить тот наводящий вопросик.
     - Да-да, в принципе, мы как раз и решили выдвинуть меня на праймеризе, - на лету подхватывал тот, - от лица трех... единственным кандидатом в мэры, сочтя самым достойным... идти вместе... втроем!
     - И вы считаете?... - быстро сориентировался Водолюбов, лихо бросая фразы на середине.
     - А разве трудно посчитать, - даже сам удивлялся своей понятливости Краев, - три партии? Мы теперь просто обречены на победу! Как иначе? Ведь у нас была партократия, строим мы демократию, а, значит, сейчас у нас должна и может быть только партийная демократия, то есть, трех.., треух..., триум...
     - А?.. - вошел в азарт Водолюбов.
     - А народ хочет нового, но привык к старому, - рубил с плеча, даже не успевая подумать, и тот, - и он тоже обречен по новому, но.., если быть точнее, то, наоборот, по старому, но избрать совершенно нового, не известного своими прошлыми и делишками...
     - У?... - бросил Водолюбов и вновь погрузился в записную книжку, где едва успевал писать продолжение своих вопросов и начало ответов брифингуемого.
     - Партократов!..
     - Все?..
     - Шансы!..
     - На?..
     - Победу!..
     - У?..
     - Нас больше!..
   - Что?..
   - То!
     Вот так именно и могло бы получиться, не сумей он хотя бы свои вопросы записать полностью...
     - Что в конце вы можете сказать о своих противниках? - воспользовался Водолюбов тем, что Краев никак не мог прикурить сигарету не с того конца. - Ведь если подумать...
     - То глупее ничего не придумать, - отвечал тот между затяжками, - то есть, нарочно не придумаешь.., но не думать об этом нельзя!
     - То есть, вы оставили себе время на раздумья? - блаженствовал Водолюбов так, словно его мгновение остановилось.
     - Оставил все раздумья на стороне, - соглашался тот, уже намереваясь разобраться в будущем с производителями импортных сигарет и добавить в своем имидже патриотизма. - К тому же только трехпартийная демократия и сможет прижиться на почве... Православия!
     Сказав это, Краев слегка задумался, но разговаривать перестал совсем. Он почувствовал где-то рядом указующие персты судьбы, но в то же время и какую-то пустоту в центре их символичного треугольника... Ему это видение не понравилось, и он тут же запретил себе думать об этом, что у него всегда получалось с первого раза. У него даже эта штука с белой обезьяной получалась. Только он запретит себе о ней думать, как тут же переставал думать, в том числе, и о последующем за этим бессмертие, хотя такого условия в задаче не было.
     - А могли б мы с вами подумать чуть глубже, дальше и шире, - формулировал в это время Водолюбов свой обещавший стать полноценным вопрос, - кому эти выборы на руку именно сейчас, в условиях незавершившегося строительства трехпартийной системы в... городе?
     - Как это незавершившегося? - удивился Краев, только недавно переставший думать. "И на тебе!"
     - Ну, вы же можете принять четвертого, пятого членов в ваши партии? Может вдруг возникнуть и четвертая, пятая партия вслед за этим, если не сказать больше? - фантазировал Водолюбов.
     - Исключено! - заверил Краев, - четвертый исключен, то есть! В Москве - избыток лишнего люда для создания чрезмерного количества, четырех-мерности, а тут, наоборот, сам избыток отсутствует!
     - А недостаток? - спросил вроде равнодушно Водолюбов.
     - Для наличия недостатка, - тут Краев слегка запнулся, но вышел из положения сидя и заходил по комнате, - должен быть недостаток наличности, сами понимаете, чего...
     - Но вы не ответили на вопрос: кому это на руку? - не унимался Водолюбов.
     - Имеется в виду - наличность? - рассеянно спросил тот. - Ах, да! Народу, конечно, лично! Личностям! Больше им на руку ничего и не будет в условиях демократии. И не может быть...
     - Нет, я про выборы? - поправил себя Водолюбов.
     - А какой еще выбор может быть у народа, у личностей? - удивился Краев. - Только выбирать, выбирать и выбирать это, учась демократии на своих.., то есть, опыте!
     - А не дорого это? - расчетливо спросил журналист.
     - Дорого, когда платишь! - подумав о чем-то, отвечал Краев, - когда есть чем платить, а, значит, что терять. Здесь народ лишь получает в лице одного из!..
     - Но Всеедин же?.. - ударил по больному вопросу Водолюбов.
     - Да, же... Мы поэтому с ним и расстались, - пожал плечами Краев. - Он пришел в демократию на волне пены, не понимая сути происходящего. С пеной. Он не хотел даже четырех - только одну, но другую, чтобы там были все, всеединую же! Но простите, а кого тогда народ будет выбирать, из числа ли кого он будет выбирать, если он там весь? Самого себя? Кто же будет властью народа? Нести бремя?
     - Так, выходит, что раньше между демократией и народом была одна партия, а теперь стало много? - спрашивал Водолюбов, уже не давая вставить собеседнику и слова, - а если быть точнее, то между властью и народом! А сейчас еще добавятся кандидаты...
     - Как кандидаты? - недоуменно переспросил Краев.
     - Так выбирать нужно из кого-то, насколько я уже успел понять? - пояснил Водолюбов.
     - Не из кого-то, а кого-то же! - поправил его Краев, понемногу уже опять расстраиваясь, растраиваясь ли...
     - Но если кого-то, то из кого-то, тем более, - упрямился Водолюбов, согласно натуре, а не убеждений...
     - Абсурд! - отмахнулся Краев. - Выходит, что если мэра, то из мэров? Президента - из президентов! Депутатов - из депутатов! А где они? А сам народ? А те, в чьем он лице? Партии у нас всего три, от них могло быть лишь три кандидата, но получилось всего... один, так сказать, ну, я - от демократической, от Демоса, то есть, от всего народа - и во власть! А остальные кандидаты - от кого и от чего, от какой части, даже частички народа - кандидаты? У нас Демос-то на кого, ну, традиционно делится? Да, на народ, на Демос, с его Демократической же партией, на либералов из бывших и бывших-бывших, но вечно нигде не сбывшихся, ну, и на неопределившихся: хочу туда - не знаю куда, где лучше, чем тут хотя бы! У нас никогда ж другого выбора и не было: преступление - наказание, униженные и оскорбленные вдобавок! Не просто отверженные! Это рок!.. Вы, вот, откуда, кстати?
     - Живые и мертвые, Тимур и команда, Чук и Гек, богатые и красивые, направо-налево-прямо... Не знаю, - перебрав варианты, честно признался тот. - Но кто-то явно хотел бы между кратией и Демосом поставить своего человечка - Хомо. Кратия?..
     - Хамократия? - сострил Краев и рассмеялся весьма критически, вновь задумавшись о Православии, Троице, Ноевых истоках самого Демоса, Хомо и о...
     - Да! Спасибо! - вдруг встав, не ясно за что поблагодарил его Водолюбов и ушел без чувства даром потерянного времени.
     - А кто этот самый ваш Хомо? - спросил вдогонку Краев с ускользающей надеждой и скользкими заблуждениями.
     - Мне бы хотелось на него взглянуть! - махнул на прощание тот. - Тоже интересно...
     - А что ты, интересно, здесь делал? - ворчал вслед Краев, не поняв, к чему именно относилось его возмущение: к Хомо или к тому, кто им интересуется, против которого в душе его вдруг поднялся какой-то странный протест, просто ли тревожное что-то, что он уже не мог просто так приказать себе забыть...     
     
   Глава 11. Кандидат с петлей на шее...
    Водолюбов был смущен не меньше Краева, когда вышел на улицу, на центральном перекрестке которой отмечалась повышенная активность и суета некоторой части населения по сравнению с его первыми впечатлениями от города. Какие-то люди торопливо перебегали дорогу туда и обратно, переводя за руку оторопелых, даже сопротивляющихся слегка, старушек и слепых, лавируя среди народных, инородных ли автомобилей западных пролетариев, которые из-за наличия у них правого руля, ехали по соответствующей части дороги, где не было видно дорожных знаков, а, значит, и не должны были присутствовать пешеходы, раз был подземный переход. Из-за этого тем бабушкам и слепым приходилось с еще большим трудом возвращаться обратно, поскольку их непрошеные поводыри уже спешили к другим невольным жертвам христианской любви к ближнему.
   Гаишники наблюдали за этим вполне равнодушно, поскольку еще не могли понять, какое в городе преобладающее движение, и кого из нарушителей штрафовать, а кого нельзя. Но те, кого было нельзя, и сами не останавливались на их призывные жесты, поэтому и тем было не до бабушек, слепых и их провожатых тем более. Водители, вполне самостоятельно выбиравшие, по какой стороне дороги им ехать мимо колдобин и "лежачих полицейских", с которых, видно, реформа милиции и началась тогда еще, исходили исключительно из технических достижений самого восточного из западных автомобилестроения, а не из доперестроечных, допотопных ли правил дорожного движения...
     Водолюбову, естественно, было не до этих деталей, поскольку он всегда довольствовался лишь первым впечатлением обо всем. В большей мере он сейчас недоумевал тому, что уже успел узнать о городе из газет, той видеозаписи и двух первых интервью, но еще больше - тому, что он так быстро все это освоил и перестал удивляться... Конечно, он не мог сказать то же самое и о прохожих, которые, не переставая идти, вслух и не скрывая, удивлялись ему, даже слишком бесцеремонно обсуждая подробности его одежды, внешности, а также его наглое поведение в иностранном городе, где совсем не тропики, чтобы ходить в этом, вот.., из-за чего он даже оценил предусмотрительность Марьванны, снабдившей его летом и костюмом полярника.
     - Вот бы мы приехали туда к нему и ходили бы в своем?! - задавали они вопросы друг другу или просто так, сами себе, демонстрируя этим поразительные способности абстрактного размышления и не взирая на вполне уже прозападный, западнический ли облик некогда упаднических витрин, особо вывесок этих, самых восточных в стране шопов, на которых лишь часть букв была из нашенской кириллицы, знакомой тем, кто своим видом еще, точнее, уже вполне напоминал туземцев своего собственного, как им еще казалось, отечества.
     - Вот именно! Мы почему-то все ихнее вполне приличное носим, - отвечали им другие, уже слегка похожие на некоторые манекены с витрин, но в том же патриотическом духе, совсем, правда, не замечая в толпе настоящих иностранцев, на манекены вовсе не похожих, - а они специально для нас, чтобы унизить, как последних африканцев, находят у себя вот такое... простите за выражение... для нас!
     - Это вообще-то наш морфлотовский костюм, но для их тропиков, согласно протокола, - неуверенно поясняли бывшие моряки, - необходимый для получения тропикана, точнее, в их же тропиках...
     - Так тем более! Мы же в их спецухе перед ними не ходим?! - возмущались первые, совсем не замечая самых распространенных тут китайцев, корейцев, а теперь и среднеазиатских братьев в робах дворников, побирушек, но тоже иностранцев, для кого они тоже были тут-земцами, если разобраться, точнее, если начать разбираться...
     - Эй, хау аю! Ху ю? - спрашивали его некоторые панибратски.
     - В каком смысле? - реагировал он на некоторые обыденные тут слоги, точнее, слова из китайского, скорей, лексикона.
     - Ты смотри, как шпарит!? Как шпион!
   - Может, и президент - шпион, - возражали некоторые, кого тут же обходили стороной или напролом, - раз шпарит? Шпрехает!
     - А, может, это дипломат или сам новый консул? - пасовали другие. - Ну, Ле Кокк - он, кажется... Шорты, правда, длинноватые...
     - А где у него бабочка? - с интересом разглядывали его разве что девицы, один к одному похожие на самые яркие манекены.
     - Про сачок еще спроси! Он же сюда, как в Африку приехал, к туземцам, бабочек наших и ловить! Да-да, таких, вот!
   - Посмотрел бы на себя, на кого сам похож в этой робе-е...
     - Дайте, я ему на пальцах объясню! Да не! Не буду я драться!
     - У него неприкосновенность, как у депутата. Потому нельзя!
     - Да я его всего одним пальцем!..
     - И чего выпендриваются, правда?! Двести лет с помощью негров строили свой развитой капитализм, который мы без негров и без труда за... почти одну пятилетку создали, а туда же!
     - Да-да, попробовали бы они вместо, ну, то есть, после коммунизма его строить, вот бы я посмотрел на них!
     - И без негров! Ну, вон тех, приехавших на все готовое...
     - Тогда бы не у нас, у себя только в таком вот и ходили!..
     - Да, но мы, правда, готовились к этому долго.
     - Это мы не готовились, а ждали, пока они эталон поточнее построят, чтоб потом уж нам еще тысячу лет опять не перестраивать!
     - А что делать тогда, если не перестраивать, не ремонтировать?
     - Можно подумать, прошлые тысячу лет мы скучали без этого?
     - Да, вон теперь и выборы повсюду начинаются...
     - И выборы у нас тоже не хуже, чем у них, кстати...
     - Не хуже? Где у них хотя бы столько претендентов, достойных быть Президентом? А тут целых шесть, ну, почти целых...
   - Те трех максимум наскребли, и-то одного - шутки ради!
   - Шесть же были против него тогда? - усомнился кто-то в тени.
   - Так, это ж и есть демократия, когда и за есть, и против не меньше? - пояснял знаток. - Он есть, и те шесть есть - все есть...
     - И все это они, вот, к нам импортировали, сволочи!
   - Я ж и говорю, дай я его хоть одним пальцем?.. - настаивал все тот, тыча в его сторону теперь одним пальцем...
     - Эй, что пристали к парню? Убери палец, а-то откушу! Хам!
     - Ам! Закусить нечем? Сначала выпей - потом откусывай! О-е!
   - А вы прям во всем мериканском? Прямо только вчера из Шанхая доставили... Да, а я, вот, во всем нашем! Да, патриот! Сто лет я в этом уже и патриот!.. Кто американец?! Он - американец?! Ну, а вы тогда тут точно китайцы все или марсиане! Ох, нет на твой палец нового Чехова!.. Что ты показываешь? Ну, у тебя и фак же, однако?! Эй, куда?! Сами палец показывают, а потом обижаются! - расталкивая толпу локтями, а, главное, языком, к нему пробирался Кадочкин.
   - Не, этот наш, точно, - поставила ему диагноз некая дама с собачкой в руках, сморщившей на него свой пекинский носик пипочкой, после чего все мигом потеряли к ним всякий интерес, что для поэта и пророка в одном небритом, помятом лице было и не удивительно.
     - Ну, ты, парень, конечно, даешь, - вздыхал он при виде Водолюбова, - надеть для маскировки ненашенское наше, да еще такое!.. Для чего маскировка? Так вот для этого я тебя и разыскиваю по всему городу! Сам я, понимаешь ли, ничего понять не могу. Тут нужен взгляд со стороны, извне системы. Ведь ты же из этого... Купюринска? Вот, вас для этого там и держали, чтобы внутри системы был свой внесистемный взгляд на всякий случай... А потом, может, и забыли... Системы-то не стало, на что смотреть... Но вот сейчас тот самый случай и есть, похоже!.. Ты за этим и пришел сюда?! Откуда ж ты?... Я ж говорю - у нас и не такое могут в плане интеллекта, конечно. В сфере духа и вечности. А все их барахло, вон, китайцы вручную клепают и в десять раз дешевле, и без всякого общества собственного потребления, гласности и всего остального. Потребляют-то они у нас... Но я, конечно, не об этом хотел сказать...
     - То есть, ты хочешь сказать, что здесь чья-то корысть все же присутствует? В выборах, - поделился с ним сомнениями Водолюбов, который не оправдывался перед толпой по одной причине: пытался успеть записать все мнения электората, тех Хомократов на диктофон.
     - Насчет корысти ничего сказать не могу, поскольку вижу в этом деле лишь возможность бездарно убить лет пять драгоценного времени. Что может это окупить?! - напыщенно произнес Кадочкин. - Может, кому-то его девать некуда, вот он и идет на выборы, в мэры...
     - Уж конечно, - встрял тут какой-то старичок в протертом до подклада пиджаке добротного сукна, - они-то времени даром не потеряют, будьте спокойны... Уж там-то работа с удовольствием - близнецы-братья! Командовать, хотеть-вертеть, крутить-мутить, клопов всяких там давить!..
     - Не с вами, папаша, и во рту параша, беседа проводится. До свидания, - оттеснил того локотком Кадочкин.
    - Сам козел! Недаром я тебя в союз не пустил! Ты и тогда был и остаешься отщепенцем! - прошипел старикашка, растворяясь в толпе.
     - Да пошел он, а то и плюнуть некуда - в члена попадешь, - отмахнулся Кадочкин, не скрывая усмешки то ли торжества, то ли жалости. - Я про союз писателей и хотел сказать. Там сегодня должны были тоже выборы нового председателя состояться...
     - А тебя это разве лично волнует? - удивился Водолюбов.
     - Нет, не о том я, - тот словно пытался преодолеть внутреннее сопротивление и дрожь. - Утром все собрались, долго возились с дверью, а когда открыли.., - говоря это, он тревожно оглядывался по сторонам, - ну, то есть, когда я открыл, поскольку я там работал до вчера сторожем, так как вчера ко мне опять тот зашел похмелить уже... Так вот, когда вошел я, значит, впереди всех.., то за столом сидел этот.., ну, мой предшественник, член, но тоже сторож. Так с веревкой на шее и сидел, хотя хоронили-то его без веревки все-таки... Нет, не живой, конечно, но не такой уж и мертвый для стольких-то лет. И записка под рукой: "Прошу избрать меня председателем Союза Пи..." Как, что?! Не было такого раньше... никогда! А тут и выборы, и эти вот тоже...
     - То есть, ты хочешь сказать, что?.. - начал было Водолюбов.
     - Что? Да нет, это он сам, кто! Я - материалист! Но, понимаешь, когда его хоронили, то столько всего наговорили: что он и самый умный, и самый талантливый, и гениальный, и чуть ли не Пушкин, но почти Есенин, и что тут мы все перед ним, ну, совсем никто! - перечислял тот скороговоркой, словно куда-то спешил, - а до того события, до похорон, ведь был так себе, ну, алкаш, ну, поэт.., ну, бомж, кому какое дело и прочее. Могли за водкой послать, а иногда могли и не посылать, не за водкой... Так вот, он, видимо, поверил и возомнил...
     - Ты что, Кадочкин? Материалист, а говоришь так, словно он и впрямь мог прийти с кладбища и написать заявление сам, - с сомнением смотрел на него Водолюбов.
     - Да нет, я просто объясняю ситуацию, которая вроде бы на самом деле сложилась... Сидит за столом... человек, держит в руках ручку, мой стакан, кстати. Перед ним заявление, его же почерком и написанное, как и стихи... А чего я буду объяснять ситуации, которых я сам не видел, и которых, значит, совсем могло и не быть. Пусть милиция сочиняет. У них мильены заготовок, штампов, но ни поэзии, ни действительности, - верещал Кадочкин, руками даже пытаясь себя сдержать, заткнуть рот, потому что, наверно, спешил куда-то.
     - Выходит? - хотел помочь Водолюбов наводящим вопросом.
     - Да, именно, потому и выходит... Не обмыли его тогда, как следует, вот он и вернулся, - радостно подхватил поэт, - и не успокоится, пока как следует не обмоем. А на что? Пятерки рваной не хватает, чтобы хоть приличия соблюсти. Тогда пятерки, теперь - штук...
     - Так бы сразу и сказал, - сказал Водолюбов, давая поэту червонец старыми из-за отсутствия у того пятерки, а теперь пятихатки, значит, сдачи, хотя при такой инфляции и сравнить не успеешь!
     - Нет, тебе-то я как раз эту информацию и хотел передать, раз уж ты выборами занимаешься, - оправдывался смущенный Кадочкин. - Сдачи? Но как? Мне же ведь не хватало пятерки? Да, ты дал, так вот теперь мне пятерки хватает! А если я отдам пятерки, что будет?..
     - И кого же избрали? - смиренно спросил Водолюбов, которому сдача была нужна лишь по той причине, что у него вроде просили пятерку, а не червонец, отчего логически следовала сдача... Но если человеку этой пятерки хватает, он мог за него лишь порадоваться.
     - Решили перенести, - нетерпеливо отвечал поэт, - сначала этого обратно, на кладбище, а потом и сами выборы... Нет, не на кладбище, понятно, а на после банкета, дополнительных поминок, то есть... Но прости, ведь земля прямо горит под ногами! Ведь, если бы его тогда сожгли, ну, как Маяковского, Горького, то ничего бы и... Стоял бы себе в колумбарии, как Колумб почти... А тут? Кричит он оттуда, вопиет: налей полней - бок алый!.. Нет, все же стаканы... Мол, врут, что в усмерть пьяный... Потому и повесился... Ну, я побежал? А-то меня этот там ждет, ну, к тебе кто и послал... Прицепился, прям, как клещ... Да не ты - он, этот... Ну, который посмертно... кандидата... и выдвинул... прямо к тебе и... меня послал тоже...
   Глава 12. Парадоксы космического Нью-Коммунизма!
     Кое-какие зацепки появились в голове и Водолюбова, хотя до их критической массы было, конечно, очень далеко. Предполагать, что судьба привела его в этот город не из-за выборов, а из-за чего-то иного, было трудно по причине отсутствия этого иного. А потом он ведь сам-то не напрашивался именно на выборную тематику у редактора? Действовал строго по зову сердца, как и сейчас, когда оно его вело почему-то в сторону белого на фоне синего неба здания с красными вывесками...
     Нет, он вовсе не от неясности ситуации так поступал. Так просто принято жить в Купюринске, действуя только по зову сердца и велению разума, но чтобы при этом они не вступали в противоречие. В последнем случае действовать было просто глупо, поскольку такое действие никогда бы не дало хорошего результата и по цепной реакции могло вообще привести к страшной трагедии, концу света или туда, где эти граждане сейчас и живут якобы. Конечно, для разумных действий у разума было недостаточно информации, но Водолюбов пока и не действовал, кроме разве что ходьбы в свое удовольствие и бесед с занимательными людьми, список которых утром дала Ольга, даже пометив, где именно она уже заказала на него пропуск. Делала она это именно в сердцах, не глядя ему в глаза, а в дверях так еще и не хотела отпускать, оправдывая это, правда, совсем иными чувствами, нежели тревогой. Она, мол, нашла в нем совершенно не того, кого искала в редакции, и о ком ей в нескольких словах поведал редактор...
     Одним из списка был "Дима", ну, Дмитрий Волынкин. Он и не мог быть не занимательным, поскольку занимал в белом доме самый большой кабинет, где раньше... сам и сидел, на том же месте, но с другим названием, не как сейчас, когда все перевернулось с ног на голову, как мы помним, но чего сам Водолюбов помнить не мог...
     В приемной секретарша дала ему время отдышаться, успокоиться, оглядеться и даже насладиться великолепной обстановкой музея ковров, штатной мебели и фикусов, где вертикальные жалюзи казались каким-то жутким анахронизмом, экзотикой из мест давно уже переразвитого империализма. То же самое можно было сказать и об этих панасониковых телефонах, телевизорах, поттерах, выглядевших чужаками рядом с добрым серебряным подстаканником, в котором когда-то стоял стакан, из коего сам... Если б он знал: какой Ху сам?!
     И лишь когда он начал похрапывать, утонув в кожаном кресле, секретарша сразу и вспомнила про него и позвонила Голове...
     А тот был занят основным занятием Головы думающего органа края, и, лежа на диване в комнате отдыха, думал в буквальном смысле этого слова, иногда даже по буквам: Д, И, М, А, Д, У, М, А, Д, Ы, М, Д, Е, М, О? Это у него было не отнять. Он, едва стал в тогда уже ПриБрежном крае самым малюсеньким, но Прима(!)-люсеньким членом самого захудалого райкома самого забитого района, сразу решил думать, прежде чем делать, тем более, что не знал, что именно надо делать, что тогда, в 1964, никто не знал, садясь даже на свое же место. Потому и стал. Как? Ну, что, допустим, нужно от него вышестоящему члену, кто сидит выше и, скорее всего, вот так же думает: а что нужно вышесидящему(универсально, для всех режимов) от него!? И так выше и выше, вплоть до самого Него! Ну, а что нужно последнему первому, известно всей стране, всему миру и по газетам! Но с другой стороны(даже Луны), что нужно выше всех возлежащему патрицию? То, что ниже его лежащим, вплоть... до него самого, кому было нужно то, что нужно Волынкиной, постоянно достававшей его с норками, что к отчету не пришьешь, в газетах, книгах не напишешь, раз это же нужно и нижележащим писателей, журналистов. Типа парадокс Абилина, обиженных ли, потому что ему самому ничего этого было не нужно, хотя с пионеров и мечтал о ее норке, пока не забрался в нее через приемную всего райкома комсомола, куда забрал ее из их дыры, где ветры перемен и сквозили лишь сквозь мышиные норы. В память о том он и назвал ее Мышкой, на чужих норках, нужных им, сделав карьеру. Не на кротовых, червивых, хотя мечтал стать космонавтом, а по здоровью - астрономом, а в зверосовхозе, на бывших кукурузных полях, где карьеру делал папаша, задумчивый тоже аргоном: "Попашу - попишу!", а до него делал карьеры дед: "Копну - ...ну? Стукну - ...ну!"
   Все изменилось, когда пришел Мишка, а у него давно пропал интерес и к чужим норкам, особенно Мышки. Но за спиной ветры новых перемен навевали нечто новое, особенно, когда за стеной завелись НОРы(новые русские), НьЮРы ли: бывшие члены, Мальчиши в "розовых штанишках", а меньшинства обрели моральное, а не только аморальное право существования по углам, ну, то есть, и уголовное.
   Он даже парадокс "Норки" придумал, ну, тот немного переделав: "Все мечтают лишь о чужих норках, пока те не становятся своими!" Потому лучше сразу мечтать о своей! - решил он в итоге...
   После Мишки ситуация запуталась окончательно. Сейчас самому опять высокосидящему, хоть и утверждающему, что, мол, "Нас - Рать", было просто плевать на то, что нужно рати потенциально сидящих ниже. А тем, с ратью поменьше, плевать на то, что нужно потенциально сидящим еще ниже, и так до самого низа Пирамиды, до той самой Рати не потенциально, а и буквально сидящих Челоовечков, Личностей, рати уже лишенных, Лишностей ли, кому плевать только на верхних, в потолок ли. Новый парадокс "Нас - рать, Оплеванных"?
   Но можно ли представить Пирамиду, где вершинами стали бы каждый из ста пятидесяти миллионов Лишностей, к тому ж все вместе, как обещал своим Адольф? Тогда основанием такой многоглавой, ну, усеченной миллионов на сто голов, уже Ленинской Пира-МИДы и должен быть весь мир иностранных дел, без других паразитов, то есть, Коммунизм во всем мире! Волынкин, собираясь стать астрономом, учился считать до сотен миллиардов, потому мог проверить эту модель, взяв экстремальные условия, представив себе такую же пирамиду, где "вершинами" стали бы китайцы! Тогда основанием ее должна стать вся Вселенная, хотя бы Галактика. Конечно, работы для предприимчивых инопланетян при таком астрономическом спросе, даже при потребностях пост-культурных китайцев, хватило б на сотню световых пятилеток, на светлое будущее не только Галактичества! "Интересно, догнал бы их Зенон всю нашу Черепаху?" - думал он.
   - Реальна ли такая модель? Или то абсурд, сама прорва сингулярности при потребностях, допустим, допустим.., чукотского Абрамо ВИЧа на которых нет, Золушки Наоми? - сомневался он, раньше думая и не о себе, а о Родине, потребности народа которой уже были на руку китайцам, туркам, бывшим братьям и даже врагам. - Не нам, ясно, с нашими невозможностями и с нашей, без Ленина куда более усеченной ПираМИДой, даже ПираМММидами? Но тогда выходит, что Ленинская мировая революция и свершилась, и мы сейчас, отказавшись от него, и построили свой Коммунизм, но во всем мире? От нас - даже по невозможностям, а нам - по потребностям, еще недоразвитым, конечно: кому в Гималаи, кому в... Еще и дерутся меж собой: Дворцы с Бараками, Восток с Западом, Север с Югом - за место под нами? А мы при любом исходе в лаврах Форбса, этакими третейскими судьями, мол, и третий не лишний, хоть сбоку-припеку, якобы.
   - А чего ж я тогда критикую, демократам палки ставлю в пятые колеса? При моих-то потребностях и даже возможностях? - думал Волынкин, лежа рядом с гальюном, то есть, и с кальяном теперь, вчерашним подарком того.., как восточный падишах, мудрец даже, благо верхним было на него теперь глубоко... - Нас рать, конечно, единая, но мне тогда не все понятно в действиях генерала. Чего суетится, умничает? Наши-то, наоборот, тех успокаивают: да дураки тут все, одни-единые, и такие веселые, задорные, раз для "Горя от ума" нет совсем причин? И братьям в том помогают, чужих баб за дур держат публично, не юля, раз свои дурни не тянут! И успешно! Хватают наши бабки, баб, даже галстуки снимают, чтоб не мешали заглатывать наживку!
   - Только дулю им! Нашли дураков! Нет, раз классик, то, конечно, прав был, но, раз наш, то по его же словам - наполовину: в России две, но только не беды вовсе! Даже дороги наши - не беда, а самое надежное средство от дураков(Наполеонов!) приезжих! Пусти-ка сюда настоящих - что будет? Начнут тут же работу искать, других нагружать, суетиться! А зачем? У нас сейчас вся почти страна не работает, а холодильник мой не узнать: так за последние годы изменился с точки зрения и внутреннего содержания проводимых преобразований! Бывшие братья на нас уже и тут работают дворниками, носильщиками, даже побирушками! Сам Золотой Телец пашет в поту на нашей потребительской ниве, на нашу Золотую рыбку. И чего генералу неймется? Чего надо? Чтоб он за народ переживал, так то теоретически невозможно? В каждом видеть вражину, а всю шайку врагов любить, как родных братьев? А этот курс его ж Юрик с Маргаритой и наметили для всех, даже не ледорубами, не лопатками? Или я чего не...
     К сожалению додумать, ну, докурить ему не дали...
     - Дмитрий Абра-амо-вич! - искала его секретарша, - тут к вам многотиражка в единственном теле, ну, экземпляре! Пропустить?!
     - Запускай! - рявкнул он сгоряча и пошел в кабинет, - принеси только кофе. Два. Ему - без коньяка. Потом не выгонишь.
     - Да вы не бойтесь - я ненадолго! - словно читал тот его мысли, но уже сидя за столом, - я же понимаю, насколько вы тут перегружены. К тому же, я и на работе не пью. К тому же, сразу конь, як...
     - Як? Конь як конь, - подметил с досадой Волынкин, - почему и не предложил. Не люблю отличаться от народа, от прессы. Хотя если вы хотите?.. Я в сейфе храню еще с самой первой получки заветную бутылочку и иногда, раз в год-два-три, позволяю капнуть грамм пять-десят. Коньяк превосходный, импортный, армянский.
     - Импортный? - немного удивился Водолюбов, считая в уме, когда же могла быть первая зарплата у Головы...
     - Теперь, как лицо официальное, я вынужден его таковым считать, - исправил оплошность Волынкин. - Ну, так что вас привело ко мне? Опять узнать мое отношение к так называемым меньшинствам, противоположной части спектра, если, конечно, брать в расчет бывший цвет моей политической ориентации, а совсем не нынешний, то есть, нынешние, поскольку я сейчас придерживаюсь трехцветной ориентации? Но, если вы этим увлекаетесь, я в принципе, хи-хи...
     - Нет, что вы,.. - начал было Водолюбов.
     - А разве не ваш коллега вчера приходил? - засомневался и Волынкин. - С такой странной фамилией и с нового... теловидения?
     - ...цветовая гамма мной увиденного пока настолько сера, - продолжал мысль Водолюбов, - что различить в ней сразу три цвета, даже таких противоположных, для меня затруднительно.
     - Но как вы тогда здесь оказались до того, как я вас пригласил? - разочарованно спросил Волынкин.
     - Я вчера только приступил к работе и как бы аккредитуюсь, знакомлюсь со всеми сколь-нибудь значимыми и интересными людьми города, тем более в преддверии выборов, тоже странного явления в нашей жизни, - с удовольствием говорил Водолюбов, впервые за всю практику не перебиваемый клиентом, - вы не находите?
     - У нас всегда находится именно то, что лучше потерять, - согласился Волынкин, принюхиваясь - не пахнет ли от кофе чем. - Будто идешь по замусоренному лесу, а вокруг красотища, цветочки, грибы, а ты, как зеленый, все разный мусор с земли поднимаешь в надежде, что, может, в этот раз ошибешься, и этот окажется не мусором. Сейчас и в городе всюду лежат... Обидно! Смотришь: что-то новое, а его не раз уж поднимали те, что прошли до нас, но с тем же ито-гом!..
     - Я и думаю, что если фонари по ночам не зажигают, то это кому-нибудь нужно! Так же и в вопросе выборов. Если вдруг их решили провести в этом хаосе, то кому-то невтерпеж? - ободренный взаимопониманием спросил Водолюбов, отпивая кофе, но как с коньяком.
     - А вы до этого не беседовали со Звездочкиным-Полосатовым? - настороженно поинтересовался Волынкин, услышав знакомое слово.
     - В смысле, с тем кокнутым, ну, с американским консулом? - наивно спросил Водолюбов.
     - Вроде бы наоборот, - успокоено отвечал Голова, - но у вас для журналиста очень даже синтетический склад ума.
     - Пока на этом складе пустовато, - скромничал Водолюбов. - Но считаете ли вы, что именно Западу, западному ли полушарию выгодно, нужно ли, чтобы, когда у них типа демократия, день, светло, у нас тоже было бы хоть кому-то выгодно от этого, ну, светло, как тоже днем? Кому же у нас тогда это выгодно, светит что-то, как у них?
     - Так, Западу ж!?.. - начал разочаровываться тот, хоть было ухватился за соломинку, подумав о непостоянстве тут Луны...
     - У нас, на Востоке? Но я читал, что на Западе светло, когда темно у нас, всем, и наоборот? - размышлял Водолюбов, почувствовав вдруг свободу и отсутствие конкуренции в этом вопросе. - Без выбора! Тогда зачем мы их проводим? Это меня и волнует!
     - Ишь, какой умный, почти как я - астроном, которых на земле так не хватает сейчас. Все - там!... Мне бы его в депутаты! - поражался про себя Волынкин. - У меня бы такого не произошло! Ну, таких...
     - Конечно! У вас же в органе всего десять процентов демократов, отборных причем! А остальные кто? - спросил Водолюбов.
     - В принципе, теперь тоже... демократы. А раз их сто процентов, то какие могут быть противоречия? - неуверенно отвечал Голова.
     - Естественно, если у вас было девяносто процентов коммунистов, - согласился Водолюбов. - Так, статистическая ошибка...
     - Раньше были коммунисты и демократы! Больше никого! А раз теперь коммунистов официально нет, то, значит, остались одни демократы, - пояснял менторски Волынкин, - официально почти!
     - Железная логика! - думал Водолюбов, продолжая задавать вопросы. - Так, значит, у вас кому-то выгодно, когда темно всем?..
   - Парадокс, но по моим последним соображениям, - с трудом сформулировал Волынкин вступление, - выгодным это оказалось бывшим демократам, ну, сторонникам западной демократии, и не только ночью, когда у тех светло, но и днем, когда темно, как сейчас, а у нас и светло, и выгодно всем, как при комму... Хотя почему как?
   - И когда у вас днем все демократы, - резюмировал Водолюбов, - как и ночью все американцы - черные.
   - Может, мы ночью и продолжим? - Волынкин взял в рот ручку - ему сейчас так не хватало кальяна. - Ну, когда и у нас все...
   - Коммун-яки, ком-мануальщики, ком-мерзавцы, ко-минет-чики, ко-оперативники, кор-рупь-пионеры и другие члены ко-мисс-и-и парт-оргии, - продолжил тот, уже с тремя трехцветными глазами, - кол-легли, накомсо-молятся и на кол дуют. Комму ж Вы годны?..
   - Кто ко-мандует ко-мандой! Капитулянты Капитолия? Кто же Caput? - намекнув о себе, "Голове", по латыни, вкрадчиво уточнил Волынкин, покраснев опять под цвет обшивки кабИнета, демокр-античной вполне, как ему теперь казалось, почему он и поведал гостю то откровение о тайной победе Мировой революции де-факто...
   - Где Юрик - капут? - уточнил тот, помня не только латынь.
   - Ху? Юрик? На-оба.., - Волынкин даже поперхнулся от такой его тупости, продолжая и дальше поперхиваться, - рот!.. Все! Если и придешь, интервьюрик, то я не приду... рок! Да, рок - у всех у-урок! У рок Веллеров, у рок старых и у рок... Звезд?... Тоже урок?!
   - Той же "Школы", Тимурочной, - подсказал Водолюбов, с интересом разглядывая Волынкина, возвращающегося в реальность, но явно потеряв что-то на обратном пути, явно пытаясь найти то на гербе, при внимательном рассмотрении которого все же вздохнув облегченно и потрогав свою, третью, не потерянную в дороге...
   - Уже темнеет, а у них светлеет, наоборот, блин... Нет, не блин она на трех Китаях, як жаль, - пробормотал он, с тоской глядя в окно. - Так что вы хотели спросить меня на ночь глядя? Кому это вы?.. Так я вам скажу: наша, ну, моя задача, чтобы при всех обстоятельствах, даже когда невыгодно всем, было выгодно народу! Только народу...
   - А народу выгодно, чтобы у нас было темно? - спросил тот.
   - Народу? Роду? Мало-дой чела-век.., - с улыбкой переспросил Волынкин, - в Библии есть одна неточность, но главная: не шестой день был тогда, а шестая ночь! Ему что, Одному, включил свет и... А Адаму? А Даме? Отсюда и все наши, материалистов, противоречия с попами, ну, бывшие, конечно! Факты противоречат, фак-ты! У китайцев, вон, солнце позже встает, но кого больше: их или японцев? То-то!.. Я не про тебя, не про нас, то есть! У нас-то самый длинный рабочий день: едва в столице прилягут, наши уже будят: труба, мол! И нам до утра приходится ждать, пока те не спят. Труба ж у них? Не фак-тура мы! Введи нам и отцовский капитал, ну, плати типа за капельницу, за факт.., а не им, не... турам? Ну, и пропьем, пока будем ждать, пока те нас дождутся - пожелать нам спокойного рабочего дня и приятных, ну, нововведений, что с утра уже устарели задним числом!
   - У всей почти страны всегда, - заметил Водолюбов, глянув и на свои остановившиеся часы, - точно полшестого...
   - В Китае ж Пекин раньше... и встает, и всех будит, как прежде Ночные дозоры будили испанцев среди ночи: "Вставай, исполни долг! Трах-тарарах!" Американцы и себя перехитрили с двумя Вашингтонами, даже наших приходится усыновлять. Круглые сутки - "Шум и ярость!" Вместо Этого стрелк'и, наоборот, не переводятся. А, чего про них, это они уж который год во тьме, сглазили себя ж! - продолжал рассуждать Волынкин. - А когда Отец не спал, а сидел со всей страной - сколько мы миллионов потеряли из-за Этого, а не о чем говорят? Вот, если б тут, у нас, и столицу разом... Хотя ведь в Ана-дыре, Магадаме еще раньше? Может, Он и хотел? Не зря ж и Абрамович там ночует, а просыпается на Гринвиче, в тумане Альбиона, в котором и день-то какой - не поймешь: вчера платить налоги, сегодня ли получка, ужин ли уже или похмелка еще?.. И похож ведь на ежика!
     - Вы так думаете?
     - Да, так, тут... Это ж моя работа - думать, - скромно ответил Волынкин, продемонстрировав даже - как и где. - Иногда даже думаю этот орган свой.., ну, хотя бы переименовать в Думу, да и край наш - в Придумский... Но только не в Примэрский, Пригубский всякие!
     - А у кого работа - не думать? - поинтересовался Водолюбов.
     - Где ж вы учились, жили, родились, если не знаете этого?
     - В Купюринске, на острове Алатырь, - кивнул в окно тот.
     - Н-да, - вспоминал Волынкин. - А за ним что, ну, или?...
   - Купюринские банки. Ну, на мели, конечно...
     - Тогда вам этажом ниже, раз на мели, - вздохнув, тоже кивнул Голова. - Но там вы вряд докопаетесь до корней, до той выгоды, о чем речь шла, шла и не дошла. Там сидит мужик в сапогах и с лопатой!
     - Тут и такие есть? - поразился Водолюбов: "Неужели земляк?"
     Лопаты, конечно, он нигде в следующей приемной не заметил, но следы от сапог были по всем стыдливо-розовым коврам, неплохо сохранившимся еще с тех времен, когда посетители, едва ступая на них, уже считали себя виновными. Нет-нет, теперь уже не преступниками, как было раньше, когда посетители поглядывали не под ноги, не на ковры в поисках единственного выхода из создающейся ситуации, а в потолок, на люстру. Новых же, но бывших больше волновало, как бы вдруг на ковер песчинка какая случайно не упала, не хрустнула...
     Ну, а сейчас уже третья по счету секретарша глотала валидол каждый раз, когда очередной посетитель проносился по коврам к дверям кабинета, перед которой тщательно, предчувствуя наверно, а что же тогда он увидит там, вытирал сапоги об это достояние истории. Единственное, чему она могла мстительно радоваться - за дверью они вполне сумеют осознать свою ошибку, ступив не на ковры, а на свежеструганный, хоть и старый паркет, лакированные стружки от которого еще лежали кучками по углам кабинета, созидая с рубанком обстановку лесопилки, столярки, лакокрасочного цеха...
     В конце кабинета, где вполне могли разместиться все эти производства, стоял огромный стол бывшего красного, тоже поструганного дерева, на котором лежали рюкзак, отточенный серп, топор, и стояли сапоги, шмель, котелок и маленькая пепельница, вокруг которой, словно кольца Сатурна, аккуратно расположились окурки. За столом в энцефалитке возвышался крепыш, с ненавистью разглядывавший лист бумаги. Видно было, что он не знает, что с ним делать: либо отправить его к остальным, горой возвышавшимся вокруг миниатюрной урны, либо еще подальше...
     - Ты откуда? - резко спросил крепыш, чуть не раздавив в руке Водолюбова ручку с диктофоном.
     - Из Купюринска, - с надеждой ответил тот.
     - Привет, земляк! Не может быть? Рад! Садись! Рассказывай! Некогда! Только убери бумажки! Ненавижу! - говорил крепыш, набирая обеими руками номера сразу на трех телефонных аппаратах.
     - А что секретарша? - удивился Водолюбов.
     - Так, она еще жива? - удивился и тот. - К тому же, у нее - маникюр, второй инфаркт и столбняк с хроническим радикулитом... Нет, радикулит был у первой. У этой столбняк... Какого ты прости за выражение тянешь с отгрузкой?!... Ты, прости за выражение, когда выгружать начнешь?! Ты говори, говори - я слушаю... А ты, дважды прости за выражение и еще раз прости, когда вывозить начнешь?! Не на чем, прости, прости, прости, а когда, я спрашиваю?!.. Кому это выгодно? Так тебе в финуправление... Как это? А ты видал хоть раз настоящую дорогу? В Польше?! Вот через Польшу и вывози!... Ну, тогда иди в про-кура-туру - там выгодой заниматься должны... Как это погрузчиков нет?! Грузчики есть? Вот бери по грузчику и погружай!... Черт подери, когда же я их работать научу, а не руководить? Сколько же начальников, и ни одного управленца! Передавать по строю команды все умеют, отдавать - никто! Давно был в Купюринске? Неделю назад?! По тебе видно. Сразу ищешь - кому выгодно... Как топить нечем?! - отвечал он уже на звонки, - помнишь Корчагина? Ну, так вперед! Что значит, ТЭЦ дровами не топят? В шахту, в шахту вперед!... Да им вот всем они выгодны! Пусть, мол, народ сам выберет какого-нибудь дурака, а потом с себя же за это спрашивает! Сам выбирал - сам и отвечай!... Мусор предлагают нам импортировать? На выгодных условиях? А свой, что, экспортировать начнем? Ну, ты и прости за выражение!... Как это Москва опять деньги не возвращает? А зачем опять давали? Сама берет? А куда прокурор смотрит? В окно?! На дом напротив? А тот куда смотрит? Тоже в окно?! А из каждого окна площадь Красная видна?! Ты что, ох?... Девушка-девушка, скорую срочно в тридцать седьмой кабинет... По голосу уже меня узнаете? Да, в тот же самый. В двадцать девятом вы уже сегодня были... Ах, это из диспансера были? Точно!.. Дурдом! А ты говоришь, кому выгодно... Что, тебя уже отпустили? Что, это сейчас уже нормальное состояние? А, кормить психов нечем. Так почему же это у тебя даже тебя там кормить нечем оказалось? Не думал, что попадешь?! А в тюрьме, не знаешь, есть чем кормить?... Что-что? Продать китайцам два метра рельсов?... Железнодорожного полотна? Да я им подарю... Как на месте? В собственность?! Они же за проезд через эти два метра столько драть начнут, что?... Вот-вот! Москва требует? Ладно, продай в тупике... Нельзя?... Тогда срочно строй объезд... И это нельзя?! Они что, прости за выражение что ли?! То им метр границы продай, то метр линии электропередачи, то полметра земли... в глубину! Что же это за арифметика пошла? Тогда была борьба за мир, теперь - за метр! Вот им метр и покажи!... Ну, им и твоего дециметра хватит!...
     Розговой вскочил с места и зашагал по кабинету в мягких, ну, комнатных сапогах.
     - Может им сразу полтора метра воздуха продать... в высоту?
     - Но толку-то от оставшихся пятнадцати-двадцати сантиметров, даже в кепке, если они думают тем, что ниже? А ты спрашиваешь - кому выгодно! Сколько ты работаешь? День? Как и я здесь? Вот, брат, мы с тобой влипли! Слушай, никому не говори, где Купюринск? Не дай бог, они и там появятся! Пока он есть, я еще могу это переносить! Спрашивали? О нет, только не ему! Он ведь тут же привезет с собой туда десятка два дураков, создаст из них думающий орган, они начнут издавать дурацкие законы, разрешающие думать обо всем, но запрещающие делать это все - лишь то, что они придумают! Люди будут вынуждены искать пути их нарушения, те - новые законы против нарушений, люди - новые пути невыполнения этих и тех дурацких законов... А что могут придумать бывшие, вечные орговики из того органа? Именно: как организовать организацию организованной самоорганизации организаторов и РАБКРИН!.. Через месяц купюринцы перестанут работать, а будут только искать пути борьбы с дураками, а ведь он только один!.. Ну, два... Но чем выполнять дурацкие законы, лучше вообще не работать, что здесь сейчас все и делают. До чего додумались: иммигрантов заставляют учить наш язык, наши законы, чтобы и они тоже перестали?! Детей с первого класса грузят, просвещают, чтобы на всю жизнь отбить у них охоту делать правильно, по их правилам! Дали школам компьютеры - для чего? Чтоб преподаватели с них списывали, распечатывали, раскладывали по папкам, полкам, стеллажам весь бред, который туда закачали эти "пре-образователи"! Когда ж детей учить, чему? А как дураки плодовиты! Истину веками ищут, практикой проверяют, доказывают, а дурь искать не надо и бесполезно, но придумать можно столько, что всем миром не расхлебать! А тут одна страна отдувается, в основном организованно сачкуя, а не куя! Чем бы их таким занять, чтобы не мешали? Раньше хоть партсобрания, слеты, обмены опытом разные их отвлекали, а теперь? Может, их хоть ненадолго выборы отвлекут? Они вот за три года уже с десяток мэров переизбрали, но теперь-то весь народ будет в это втянут? Сначала - кому делать нечего! Видя, кого избрали, остальные подтянутся, постепенно переходя в ряды первых. Ни слова о Купюринске! Где-то генофонд нации сохраниться должен!..
     Затрезвонили телефоны сразу из государственных думающего, недумающего и мздоимствующего органов в одних простительных выражениях и по одному же вопросу: почему до сих пор не прислали деньги за по какой причине не проданный китайцам метр? Переговоры носили секретный, ну, зашифрованный характер, и Водолюбов удалился, с печалью оглядываясь на своего земляка...
   Глава 13. Вечный Кандидат или Политионанизм!
     - Альпинизм, - поправил бы Достойнов, кто всегда хотел быть кандидатом, как и отец. Это у них было уже семейное, династическое, так как он и был интеллигентом уже и во втором колене. Когда он устраивался в институт лаборантом, то сразу в отделе кадров уточнил: где тут у них сразу же принимают в аспирантуру для кандидатов.
     - Подожди. Осади. И в кандидаты - очередь! Люди по десять лет ждут, по два дисера уже написали авансом.., - успокаивали его завлабы, которых он из-за этого штук пять поменял. Он, конечно, не ждал, действовал. Написал штук пять планов и оглавлений своих диссертаций, придумал им названия, но дальше ему двинуться не давали, что в итоге заставило его поверить великому Грибоедову, написавшему тоже такое мудрое название пьесы. Однако, его настольной, даже настенной Книгой был "Кандид, или Оптимизм" Вольтера, который в настенном содержании даже больше подходил под его кредо...
   Но когда все стало проще и без формальностей, и многие вдруг ни с того ни с сего становились академиками и отращивали срочно под своими худосочными еще плечиками сорок четвертого размера животы шестидесятого, из-за чего приходилось менять гардероб или в начале девяностых разыгрывать из себя хиппи, то есть, новую интеллигенцию - НИН(НИЧ тоже, с творческих кругов чаще, ничком тогда и лежащих), он вдруг бросил институт. И науку тоже... Какой смысл был теперь от этих званий, регалий, если их запросто мог купить каждый, причем в разных академиях, вплоть до АНЕДР (Академии Недорослей). А то, что раньше те давали обладателям, могла купить половина дворника из банка, а остальные граждане - посмотреть, пощупать, прицениться, обнаружив лишь на примерке, что штаны спадают, пиджак жмет, а цвет не к лицу в понедельник, сами знаете, после чего, так что придут они покупать завтра, во вторник...
   Но дело было даже не в этом...
   Достойнов нашел более простой, менее хлопотный способ стать кандидатом. И он стал им, поднапрягшись и написав уже шестой план, точнее, оглавление предвыборной платформы борьбы за демократию и... Одна незадача: кандидатом он проходил недолго, так как его сразу и избрали в депутаты краевого думающего органа. Конкурентами у него были толстый кооператор, желчный партократ и простой рабочий-демократ, но с крайне неудачной в тот период фамилией Прежнев. Его же фамилия была прямо в струю надвигающегося...
     Но он-то не за этим пришел в политику? Он шел продолжать дело отца, почему на первом же заседании их органа снова стал кандидатом - на пост Головы. Удивились не только партократы, но и подавляющее меньшинство демократов, половина которых тут же двинулась вслед за ним. Но они быстро охладели, их ли охладили результаты голосования, о которых они и заранее догадывались. Он же не сдался и сразу после этого стал кандидатом в заместители Головы, потом во второго заместителя. Когда третьего, на место которого среди партократов уже не было желающих, решили не избирать, он стал кандидатом на пост Главы недумающего органа, его заместителей, на другие должности, в одном случае чудом не набрав буквально один голос, чтоб потерять возможность быть и далее кандидатом...
     Партократы при этом стали с ним разговаривать по свойски, дружелюбно, даже говоря, что они-то голосовали за него, а вот несознательная еще часть - против. А вот демократы - свои, так сказать - стали его сторониться, подозревать в чем-то. Мол, раз претендует на их посты, на которые нас не выбирают, то и сам он - их! Засланец!
     Но он и им преподнес сюрприз. Когда на все должности выборы закончились, и все успокоились, приступили к.., он вдруг решительно развернул кампанию по переизбранию уже избранных. На каждом заседании он ставил вопрос о выражении кому-нибудь недоверия с соответствующими последствиями. Тут он стал виртуозом:
   - Жена под юпитерами вне подозрений?! - насмехался он над кем-то, женившемся на манекенщице, ну, в свете обновления...
   - Народом и шапки Мономаха сымаются махом! - напоминал он в очередной раз и Волынкину его норковое прошлое, породив тем целое Махистское движение в народе же той зимой. Но и только! Сам Волынкин ни собственности, ни даже своего хозяйства больше не имел, как ни предлагали "новые", и укусить его было не за что! Он даже испытывал к Достойнову какое-то отцовское чувство, ну, словно сына своего и оставил без недвижимого наследства... Обиделся! К тому же, глядя на него, слушая, он и себя невольно представлял Главой того еще "Национального Конвента", мудрым ли Маратом, что в Советах и в Комках ему никак не удавалось, но тут... Хотя в кулуарах беседовал с ним порой не как с Робеспьером, а вроде как с Пьеро.
   Ну, а один из его лозунгов был сразу взят на вооружение городским еще Советом и вообще... Черт, да без него бы и нашей истории не было, а, может, и вообще Истории, как перечисления надписей на надгробных памятниках: "Авель, ДР - ДС", "Адам, ДР - ДС", "Сиф, ДР - ДС"... ..."Каин, ДР - ..." и т.д.? Во-во! Как раз о том и речь!..
   Как ни странно, его тут поддерживали и партократы, единство у которых закончилось после выборов, точнее, после "тимур-муровских" аукционов... И свои опять стали его считать своим, кому он четко обозначил направления оппозиционной деятельности, кто на втором уже заседании, нырнув с площади в "болотную" рутину депутатской работы, не знал, чем бы заняться-то таким революционным, чем бы еще бы посотрясать Мир! На десять дней не хватило даже... Собственных интересов, как и собственности, у демократов не было и не могло быть ни впереди, ни за спиной - даже в лице их "движущих сил", которых, как навозных мух, манила только бывшая партийная, точнее, ГОСу-дарственная Обще-На-родная Собственность(масло-масляное) в лице, ясно, бывших владельцев, которых бывшими не просто сделать, если их официально и не было... И так далее! А чем-либо иным думающий орган особо и не жаждал заниматься, особенно, в лице партократов, которые, в отличие от демократов, знали и до выборов, откуда и куда они идут, ну, ведут их, если точнее... Но знали ж то... сыновья-то и внуки Иосифа!
   Поэтому борьба Достойнова с... мельниками - только не с мельницами, ну, и не с ветрами перемен - устраивала всех! Демократам он на три года обеспечил фронт работы. Тем более, что избирателям это больше всего и нравилось в работе столичного и местного органов, поскольку ни о чем ином никто из депутатов ничего умного, понятного народу сказать не мог, а крыть кого - так сюда их за это и избирали!
   Партократы крыли ситуацию в стране и новую власть, которая не смогла улучшить ситуацию, к которой они успешно и победоносно шли все предыдущие годы! Демократы крыли местную власть, в том числе и более всего думающий орган, который в большинстве состоял именно из тех, кто завел стану в тупик и не хотел выводить ее из него, хотя лучше всех знал обратную дорогу...
   Партократы, ясно, возражали, мотивируя тем, что их подло обманули и повели обратно совсем не той дорогой, как обещали, пропустив как раз ту ее часть, что им была хорошо знакома. А здесь, мол, им и Сусаниными стать невозможно, поскольку, чтобы завести врага в дебри, надо те дебри знать, как свои два пальца... Или пять все же?
     Баталии скрашивали его жизнь, но с реализацией мечты долго ничего не получалось. Поэтому он пробовал выдвинуть себя и на пост мэра во время бесплодных перипетий в братском, якобы, Конвенте, и претворяющем в жизнь тот его универсальный лозунг "Снять нельзя переизбрать!" с обоюдоострым тире, разящим всех. Но там неожиданно ему лично почти все дружно устроили обструкцию, хотя сам лозунг поддержали! Только Всеедин и сокрушался по этому поводу, так как ему очень импонировала независимая и беспартийная, общелюдская позиция Достойнова, объективная во все стороны света.
   Это заставило и его глубоко задуматься над иерархией уже кандидатских званий: "Одно дело претендовать на генерала, а другое - на майора? Особенно опять на общенародных выборах"...
   - Тем более, - успокаивал он себя, - здесь у меня опять много шансов надолго потерять возможность быть кандидатом, став этим самым... мэром. Нет, подожду! Если уж будут настаивать - другое дело, а так, - думал он про себя, с сомнением, даже с каким-то волнением поглядывая на входную дверь квартиры, - ни з...
     Звонок в дверь и прервал его решительные сомнения.
     - Рад вас приветствовать от имени всех независимых, беспартийных демократов других краев, областей и всей страны, где довелось уже побывать! - широко улыбаясь большим ртом с тонкими губами и корявыми, но крупными зубами, говорил ему вошедший чуть выше среднего роста и сухощавый мужчина средних лет, уже от порога шедший к нему с протянутой рукой и слегка прихрамывая. Достойнов мигом оценил проницательный и оценивающий взгляд его прищуренных глаз непонятного, но разного цвета и хорошую дикцию глубокого и гулкого голоса, немного отдававшего металлом.
     - Чем обязан? - в тон ответил он, воспроизведя подобие светских манер в осанке, в халате и в речи, соответственно.
     - Черкасин! Консультант многих достойных кандидатов, сумевших без исключения реализовать свои стопроцентные шансы на выборах разного пошиба, - при закрытом и неулыбающемся рте лицо его казалось менее вытянутым, что еще больше удлиняло тонкий с хищной горбинкой и глубоким вырезом ноздрей нос... и уши. - Не мог не посетить первым самого достойного и опытного кандидата и на пред-стоящих, но на-стоящих выборах. Нет, это не мое личное мнение, не подумайте. Я приехал сюда с этим мнением других людей, давно отслеживающих ваши продвижения по избирательным урнам и хорошо знающих о вас то, в чем я рад буду убедиться лично...
     - Честно говоря, в мои планы не вписывались эти выборы, - начал говорить Достойнов, тут же пожалев, что не с того начал, - но наши планы - всего лишь наши: мы их пишем, мы их переписываем, - продолжал он, жалея, что прежде так и не сходил в туалет, - но все в итоге определяется политической целесообразностью и ее наличием...
     - Вы правы! Выйдя на такие уровни, мы перестаем быть хозяевами своей судьбы! Ею распоряжается она сама и... народ, - поправился тот в конце, широко разведя свои неожиданно длинные руки с такими же пальцами, усаженными крупными суставами. Достойнов был неплохой физиономист, а Черкасин - потрясный объект для его похороненного заживо таланта. - Я здесь пару дней, разведал ситуацию, и она меня убеждает в правильности априорной точки зрения... Тем более, вам, кандидату с таким стажем, и усилий, и помощников много не надо. Люди еще до выборов знали вас как кандидата и даже удивятся, если их ожидания не оправдаются. Могут восстать, что не очень желательно в свете и последующих... Ведь по известности с этой стороны вы уже опередили соперников, которых еще и нет!
     - Несомненно! - Достойнов уже сдался, поскольку аргументы были сильнее его. - Этот опыт бесценный, почему я не пропускаю возможности его пополнить, обновить. Демократию по чужим учебникам не освоишь, так как ее главная составляющая - народ - здесь, в реальной жизни, рядом с конкретными, ну, избирательными урнами.
     - А противнички у вас того, слабоваты. И даже неудобно было бы пользоваться их фоном. Но вы доверьте это мне. Я вам вместо фото на фоне пустыря сделаю на фоне гор, где лишь и можно выглядеть горцем! Да-да, выше нас могут быть только горы, на которых еще не бывал, на которых уже..., - ободряюще напевал Черкасин, долго прощаясь с ним в дверях. - Так что вы ничему не удивляйтесь! Мой арсенал настолько богат, что его хватит на тысячи выборных кампаний. И вам со мной еще долго можно быть кандидатом! Глядишь когда-нибудь и кандидатом... туда! А что? Вы не представляете даже, нас-сколько... и ценен ваш кандидатский опыт! И одному его накопить намного проще, чем партиям, которых уже много, приходится делиться, довольствоваться частью же. Если ж в партиях много членов, то лишь у одного есть интерес к этому, остальные члены заинтересованы лишь в его денежном эквиваленте, лучше авансом. Поскольку же материальные потребности нашего народа весьма недоразвиты, то и эквивалент сей ограничен, скуден. Даже наш главный тимуровец и тер-рапевт, так сказать, насытился одним лишь аукционом в пользу тех, кто родился с волчьим аппетитом. Он, правда, после "Правды" ликбез в Гарварде прошел, понять можно: там даже экономику Шу-мэра произносят этак: "Эка-гномик-с! Микро-б! Макро-ха" - демонстративно так, как с мизером на руках, оттопырив мизинец, хотя этому-то и наших краснощеких мещан Кустодиева - не Буша - учить не надо было! У вас же, у личности, врожденный, наследственный аппетит совсем в другой сфере, именно в выборах и в другой роли совсем как бы!.. Потому, победа все равно придет за нами! Ура!..
     - Спасибо, очень рад, что вы-то меня, наконец, правильно поняли, поддержали, - жал ему изо всех сил, но с трудом, руку Достойнов, впервые с таким удовольствием и прощающийся с посетителем. - Я ж - не сугрева ради, а демократии для!..
   Глава 14. Сегодня цель - сами средства!
     Всевашов, шаря по карманам, не очень верил в возможность победы на этих выборах. Смысл участия в них он видел лишь в том, чтобы повыступать бесплатно по телевизору, в газетах со своей программой, рассказать людям, что он вовсе не тот либерал-демократ, который вводит их в заблуждение из столицы, то на Север приглашая в сапогах, то - отмывать их потом на Юге, в мутных водах Инда, истока одноименного океана - этакий Агасфер! А он-то - не такой, какие за границу только и рвутся, а, наоборот, какие тут, под боком, занимаются подобным за границей, из-за границы ж щедро делясь с нами, почти за гроши, например, своими б/уйномарками, лучшим олицетворением их только светлого прошлого. Да, только светлого! Танки их, конечно, были дерьмо, потому они в Нагасаки и... Нет, не те "танки", наши ли "танкетки", в двух строчках которых вообще ничего о политике не скажешь, а те, которые сами за себя говорят, как бы говоря...
   Люди должны услышать его, понять и прийти к нему в партию, которую он тогда сделает большой и самой либерально-демокра-тичной, ну, и либеральной, и демократичной, с ослом на эмблеме, но Буридановым, с ушами или еще чем слона... И в целом надо было людям глаза раскрыть, а для этого им нужен повод, чтобы сесть рядом с телевизором, в котором его должны еще и показать. Два в одном!
   Местные ж СМИ высокомерно игнорировали их партии, все заслуги перестройки приписав исключительно Гласности, на которую возлагали надежды и в дальнейших редакциях: в Классности частного и частичного образования, в бес-цензурности сценических и бес-цинических, Голосистых и без-Голосых, Голосиськиных ли, то есть, бюст- и бест-селлеровых, Колонково-кисточных и колено-косточных Культур, включая Колосистые и бес-колоссные несжатых, ре-культивированных Полосок, не говоря о Ре-дактировании форм, -кон-струкций, -организаций, штатных и пр. расписаний, о Корректуре Корреспонденции, Корректности, Корысти и Коррупции, кончая самим Голословием, Голосованием ли, одного корня ягодой - сплошь жуль.., журналистика, которая все реформы и свела к переименованиям проблем и пафосному трепу о необходимости их решений!
   На новых партиях они отыгрались и за то, и за свое бессла.., бес-словесное смишное прошлое, в упор видя в них примитивно частное, даже не рыночное явление, а в их новых членах - каких-то выскочек, непонятно откуда и зачем выскочивших в свое время на площади, где вполне хватило б ментов и журналистов - выяснить, что там должно было произойти в назначенный пиитом же час, и рассказать об этом всем телезрителям и читателям, массам, а не жалкой кучке бездельников, собравшихся на митинг, на съезд, заседание Ду... горемык!
   Когда ж "наивные" демократы назвали те Поп-Средства четвертой властью, они вообще перестали замечать под ногами бледные ростки многопартийного парламентаризма, о котором до сих пор и рассказывает памятнику Пушкина Новодворская, мимо которого, ясно, журналистам неудобно как-то прошмыгивать с пером наперевес...
   - КПСС вовремя и улизнула с уже заплевываемых площадей, на весь мир инсценировав под Лебединую песню свое, якобы, изгнание в родное, страусиное теле-подполье, под той маской разыграв почти ритуальный теле-суицид, харакири трясущимися руками, поскольку больше Никто в стране не смог бы этого сделать с Трехглавым Змеем-Горынычем МВД, КГБ и Армии, вдруг испугавшихся, охромевших, попавших на крючок, с одной головой, спрятавшейся в песок Фороса! Ху? Грач, Лебедь из балета? Белый или еще красный? Согласно либретто? Мальчиш, но уже буржуинский, у кого и стрелять некому, и пушек нет - одни Б/ушки? Иванушка-дурачок на печке-лавочке или на Коньке-Горбунке? Илья МУР? Елки-палки, лес густой...
   ...Всевашов тут даже вздрогнул и вспотел от такого откровения, точнее, от внутреннего голоса, и выползавшего откуда-то из подполья его души, точнее, из горшка бессознательного, даже тот его "подвиг" принижая, обращая в какой-то опереточный, точнее, марионеточный, а его самого - в статиста массовки той Теле-Игры, в "пучок" ГКЧП!..
   - Почему лишь меня? А Пуго, Ахромеев, Кручина, - возразил было Всевашов, - испугались суда или все ж от стыда? А Илья и?..
   - Но ты-то жив, штанишки лишь запачкал? Ты-то остался на той уже заплеванной, осмишенной площади, на эшафоте вроде бы КПСС, как ее абцесс, как и твой Чирик? Все трое остались! Все! Победили ж со счетом 3:3? Кручина, правда, сопротивлялся, закручинился, - продолжал внутренний голос, но явно не его, - пришлось для ровного счета в окошко недостачу выкинуть. Но о мертвых или ничего, или... А ваши-то партейки живы, вот, и отдувайтесь за Мамашу Капу!..
   - Так я о том же? Отдуваемся! - признал он, наконец, в том голосе свой, как всегда правый. - Бывшие члены усопшей творят все, что хотят, со страной, но их же нет как бы официально. А мы, отцы новорожденных, за все и в ответе, за все грехи, но все же Мачехи...
       - Так мы ж их всех и из Кремля к 93-у выперли, - делился тем летом востроносенький такой помощник президента с истребительной фамилией Ильюшан с группой краевых депутатов, куда случайно затесался Краев, принесший тому какую-то петицию, но всем было не до него, - заменили на опытных орговиков, а их рыночный базар-вокзал - на полный, деловой порядок: теперь у Папочки все бумажки, все Дела по попоч.., ну, по папочкам, полочкам, в алфавитном порядке: Б, В.., Д, Ё, жи, зю, И... до Я. Г где? Фу, ну что вы!.. Азбуку ж мы заменили на международную Буку, где Г - в Ж, в одном как бы лице. А? Я ж сказал, что мы теперь ОКаем? Ок? Сам Е? Сами ж ответили: Сам! Зачем же всуе? Он предпочитает Ё, Э, ну, Эль-... типа...
   Конечно, про сам Алфавит Краев переврал все, он бы никогда этого не запомнил, но остальное... - так оно и было! Даже МУРашева с МУРа сняли, и вообще такая МУРа началась после опять же Октября-93, что Всевашов даже своего московского партайгеноссе понимал: с чего это он поддержал тогда путчистов, хотя на свой путч так и не удосужился после оного! Кто бы после того поверил?...
   - Если бы он сперва организовал партию "Пива".., - вспомнил вдруг он про тот еще "пивной путч" 8 Ноября, как раз с похмелья после 7-го, но только вздохнул, опять пошарив по карманам, - хотя с Жигулевского только б и пучило... Баварского б!
    Размышляя обо всем этом, он не мог не вспомнить Черкасина с его Б.., бразильским, правда, кофе.., но того крайне трудно было застать где-либо. Как угорелый он носился по городу, устилая путь, как ковровой бомбежкой, окурками с черным фильтром.
     - Круто он взялся за дезорганизацию стана противника, - размышлял Всевашев, перечисляя в уме тех, у кого обнаружил окурки, - может, и правда протолкнет Краева в мэры? Вот будет смеху! А может, и не до смеха как раз будет?! Если сейчас все обвиняют нас в чужих грехах, то тут они получат возможность обвинить и в наших собственных? А желающих помочь согрешить среди них хоть отбавляй...
     И лишь когда он, отказавшись от поисков, сел перекурить в парке, тут же рядом с ним на скамейку плюхнулся запыхавшийся и взмыленный Черкасин, достав откуда-то из-за спины две бутылки... пива, одну из которых сунул Всевашову под нос, и тот прочел...
     - Едва нашел тебя, уф-ф, - отдуваясь, произнес он при этом, как бы даже обвиняя Всевашева, - где ты целый день пропадал?
     Всевашев оторопел и от такого внезапного перехода с глотка настоящего... "Баварского", с Балтики, вроде, тоже, но с другой, на дружеский тон и стал объяснять, чем он занимался весь почти день.
     - Ладно, путчист, дело не в том, - прервал тот его словоизлияния. - Я, кстати, не просто тебя искал, а попутно много чего разузнал. А так, конечно, сразу б сел вот и ждал, пока ты бес толку носишься по городу с тем же результатом. Ну, ладно! Ситуация-то осложняется. Появляются серьезные противники с несерьезными намерениями. Скорее всего, большая часть их в конце демонстративно снимет свою кандидатуру в пользу кого-то одного из!.. У кого больше шансов...
     - Я так и думал, - осторожно произнес Всевашев, с удовольствием догадываясь о возможном продолжении их беседы, точнее, с удовольствием запивая свои догадки таким символичным...
     - Ну, это стандартный прием для нас, - не очень уверенно проговорил Черкасин, - однако, тоже надо подстраховаться. Ты готов?
     - Да-а, - почти прошептал, но крепко сжав бутылку в руке.
     - Спасибо. Только Краюшкину не будем говорить, чтобы не сбивать его с то..., ну, с того ритма. Сегодня же подавай свою кандидатуру от своей партии, - твердо наставлял его Черкасин.
     - Но моя партия, как бы сказать... - начал неуверенно Всевашев.
     - Кто об этом знает? Они, по секрету, у нас в стране все липовые, особенно, зеленые. А в мире?! Думаешь, есть хоть одна, чем-то похожая на КПСС, уж часть так часть, и в каждой части даже?.. Разве что КПК Дуси, Лиса-, ну, и Мао в Китае, где в ней теперь и буржуи состоят, где членов больше, чем у нас членоносцев! Ах, их членовозов? Да! Как им Мао центральные и прочие органы ни обрезал, ни вырезал даже во времена Культрева - их опять столько расплодилось, что пришлось и свои членовозы выпускать. Но мы ж о твоей... Такая ведь партия, точнее, с таким названием есть? Есть такая партия! И не только у нас! Вот и подавай. Потом всем объяснишь, что это они воспользовались лейбой и обманули, а не ты, - тон Черкасина не оставил ему путей для отступления. - Цель выбирают по средствам...
   - Ну, со средствами, конечно.., - утопил Всевашов эту истину в последнем глотке горького пива... "Если бы еще поллитра, он бы..."
   - Перебивать не надо! - одернул тот его, достав из-за спины еще одну бутылку. - Но в нашей политике цель - сами средства!
     - А Краюшкину как потом объясним? - покраснев от невольной путаницы и ее развязки, спросил Всевашев.
     - Я с ним сам! Он все правильно понимает и тут поймет. Тебе что важнее - дело или минутные сомнения в твоей порядочности? - глаза его буравчиками впились в порозовевшие щеки Всевашева.
     - Дело, ясно, наше общее, - ответил он как можно увереннее.
     - Вот и действуй по делу. А я побежал дальше. Мне еще столько надо сегодня дел переделать, - сказал тот, вскакивая со скамейки. И ступив уже шаг в сторону, он вдруг резко схватил Всевашева за руку и, крепко сжав, прошептал. - Я в тебе не разочаровался. Ты - настоящий либеральный, но демократ! Они о тебе правильно говорили...
     - Кто они? - спросил было Всевашев, но того и след простыл.
     Однако это было уже не столь важно. Всевашев позволил себе еще расслабиться, смедитировать на то внутреннее тепло, что понемногу растекалось по телу из примерно подсердечной области, даже левее, и подумать о будущих действиях, как независимой партии.
     - Бог ты мой, а чего же я сижу-то? Ведь тоже бежать теперь надо, - спохватился он вдруг, махом допив вторую бутылку, и рванул со скамейки, слегка замешкавшись у выхода из парка, словно выбирая - в какую же сторону ему бежать, ну, и в поисках урны. Настоль сильным стало в нем ощущение всеобщей нужности, что он не знал, куда в первую очередь его, ее ли обратить. И никак не выходили из головы эти таинственные "они". А вдруг к нему уже идут депеши, резолюции с предложениями? А он стоит?! С пустой бутылкой в руках. - Ну, уж урны эти я тут потом повсюду... непременно, чтоб избиратель...  
   Глава 15. Не скальте зубы, пока живы!
     Скалин постоянно мучился из-за своей фамилии, которая, ну, вроде совсем не была похожа на смешные или даже неприличные, а, наоборот, навевала на него романтику альпинизма, неприступных гор, утесов, ну, и скал. К тому же, в школе он изучил английскую этимологию своей фамилии Skull(у нас опять же ограничившуюся, причем безграмотно, скулами) и она ему очень понравилась, будучи какой-то умной даже. Когда он стал взрослее, ему иногда хотелось, чтобы его фамилию путали, пусть молча, с такой, как Сталин...
     Но почему-то всегда возле него оказывался какой-нибудь пересмешник, который, скаля зубы, придавал ей уже этим насмешливый вид а, значит, и соответствующее звучание, и которого хотелось просто... Нет, не самое плохое из возможных, но по сравнению с тем, что хотелось ему, это было хуже наихудшего. Лучше бы уж она была однозначно позорная, чем вот такая, когда ты хочешь и можешь одно, а получаешь прямо противоположное, этакие утраченные иллюзии...
     Но не хотеть, а, следовательно, и не страдать он не мог. Наверное, поэтому, потолкавшись, помыкавшись среди людей еще лет десять-двенадцать после школы, он и спрятался от них на кладбище среди бывших людей, которые, не смотря на все свои недостатки, обладали единственным важным для него достоинством: они всегда молчали и молча, не раскрывая рта и не скаля зубы, воспринимали тебя таким, какой ты есть и каким ты им сам представляешься. Среди них он был тем Скалиным, каким всегда хотел быть. Точнее, таким, каким по его мнению его и должны были воспринимать окружающие.
     Конечно, ему было что вспомнить о той непродолжительной взрослой жизни среди живых людей. Было даже такое, что только среди мертвых и можно вспоминать. Но все эти воспоминания так или иначе переплетались с мгновенно возникавшими перед глазами зияющими оскалами, готовыми перекусить его одноименный "череп", как земляной орех с тонкой корочкой и заржать после этого так, чтобы мелкие черепки разлетались по сторонам из сотрясающегося от удовольствия последнего в его жизни рта.
     - Не-ет, - подумывал он про себя, обходя с цветком в зубах свои владения, - эти безжизненные, пугающие всех черепа моих мертвецов, с виду пустые и безобразные, куда приятнее всех этих щекастых и слюнявых тыкв, брызжущих по сторонам своим вонючим бацильным гноем. Гладенькие, без каких-либо припухлостей, перекосов, морщин, жирных пор и прыщей, они почти все одинаково красивы и идеальны. Единственное уродство, что достается им в наследство от своих бывших безответственных владельцев - зубы!
     А раньше он и представить не мог, что у всех окружающих его уродов, ублюдков, алкашей и сифилитичных блядей с пропитыми и синюшными рожами - такие же красивые и аккуратненькие черепушки, как у артистов, допустим, у тех же больших и великих мира сего. И скелеты у них всех худенькие и стройненькие, независимо от того, сколько пудов жира и внутренностей они на себе носили при жизни на грешной земле. Он даже родил гипотезу, по которой именно скелеты, а главное, черепа попадали в рай, а все остальное - в Червивый ад, но для ее дальнейшего развития ему не хватило знаний и самой веры...
   Они и походили больше на любимый всеми, Идеальный Народ!
   Главное же, их многочисленная(чуть не сказал многолюдная) аудитория - самая внимательная, понятливая и терпеливая из всех возможных. За все время они ни разу не зевнули, не зашелестели конфетной фольгой, не сморщились презрительно, как это сделал бы любой умник в ином месте, даже тогда, когда Скалин впервые опробовал на них свое ораторское искусство. В первые годы это, естественно, было далеко не искусство, а скорее попытки выдать за раз и без перерыва хотя бы двадцать-сорок совсем несвязанных между собой слов или обрывков едва осмысленных фраз, какие он запомнил из прочитанных в детстве книг, а также услышал краем уха в толпе.
     Однако, дела стали продвигаться вперед семимильными шагами, когда начали показывать по телику те самые съезды. Делать ему было нечего и он терпеливо просматривал прямые репортажи от начала до конца. Потом же, обычно ночью, он выходил на улицу и, прогуливаясь среди могил, пересказывал мертвецам свою версию всего им услышанного, а также свое мнение обо всем и обо всех. Вначале у него особенно хорошо и смачно получалась вторая часть его выступлений. Но по мере работы большого, а потом и маленького съездов и приобретения депутатами ораторских навыков и окультуривания их лексикона, вторая часть его выступлений тускнела и теряла свою остроту и смачность. Зато первая ровно на столько же становилась мощнее и насыщеннее, но за счет приобретения иных достоинств, а не тех, что выпадали из второй. Речь становилась композиционно выстроенной, насыщенной взаимоувязанными меж собой и со смыслом говоримого оборотами, перепадами эмоциональной окраски, не позволявшими даже на минуту заскучать и потерять нить рассуждения.
   Да, его речь становилась похожей на остро отточенную и сверкающую гранями шпагу, на которую, как на шампур, были густо насажены сочные и аппетитные выражения и словечки: субъект права, правосубъектный, консенсуальный, ментальность нашего менталитета - перемежающиеся с острыми и будоражащими слуховые рецепторы междометиями: но!!!, но!!!, - произносимыми так, словно пинком выбиваешь стул из-под сидящих в кремлевском дворце съездов (который раньше писался с большой буквы, а сейчас не знаю, писался или нет).
     Но его аудитория терпела и эти междометия, и даже самые жуткие и чрезмерные обвинения в адрес всего человечества, а, значит, и всех здесь лежащих, они терпеливо сносили и ни разу не застучали по крышкам своих... гробов, конечно, не загремели костяшками ладошек, стоп, пытаясь заткнуть ему пылающую гневом глотку бурным потоком возмущения и обиды, или поддержки, наоборот.
     По секрету скажем, что в последний год он даже соорудил себе из привезенного на кладбище, наверное, по ошибке пустого гроба трибуну(распилив тот пополам) и выносил ее по ночам на улицу, после чего не мог оторваться от нее часа по три-четыре. После дня молчания, который он проводил здесь, в своей сторожке, а также увиденного им на последних маленьких съездах, а также на местных сессиях, ему было что и о ком сказать.
     Именно поэтому он так и возмутился после той сессии, когда ему не дали высказать им все накипевшее в его, Скалинском "черепе".
     - Бог ты мой, лишить себя возможности хоть раз услышать со своей трибуны настоящую речь настоящего оратора? Да они настолько тупы, что даже не понимают, насколько их бессвязное блеяние напоминает.., - тут он самокритично окинул взглядом свое прошлое, - мое первоначальное кудахтанье по поводу задниц и матерей всех этих кухарок, хватающихся за микрофон, словно за...
     Здесь он себя остановил, поскольку в последние год-полтора уже не употреблял ничего сального и соленого.
     - Лучше бы уж они вместо своих сессий смотрели по телику, как говорят натасканные депутаты, и учились у них. И-то бы стране больше проку было от повышения среднего уровня образованности и культурноречия населения. Куда там, прилипнут задними частями своих задниц к стульям и экзальтируют своей сопричастностью к бесконтрольному процессу словесной мастурбации их единого и безликого депутатского корпуса. А туда же: "Будут тут к нам первые встречные с улицы!.." Словно не с той самой улицы они и сами были впнуты заскорузлым сапогом народного безверия и безразличия в эти пропуканные ими кресла избранников масс, - машинально, словно медиум, брел он в кладовку, где была спрятана трибуна. А в это время беспрерывный поток слов, хлынувших из него наружу, постепенно терял мягкость и текучесть, самотрансформируясь в того же, цвета хрустальной воды, стальной клинок. И вот уж Скалин становился все более похож на замершего вниманием всей публики шпагоглотателя, в отличие от которого, его-то шпага выходила из глотки. Не стоит продолжать дальше развивать аналогию, что может оскорбить Скалина, который в этом случае становился похожим на рукоятку шпаги или на человека, у которого рукоятка где-то внутри. А Скалин, нанизанный на тот клинок и завороженный его блеском и боязнью сделать неосторожное движение и сорваться с его режущих, но скользких граней, на самом деле впадал в транс и вел-то себя, как медиум.
     И почему эти пронырливые журналисты ныряют за своими жаренными утками и сенсационными банальностями именно там, где все дно усеяно металлоломом давно затонувших от переполненности собственным дерьмом, не морских даже, а больничных суден?
   И почему их как медом манит именно туда, где день ото дня говорят либо об одном и том же, но немного разными словами, либо наоборот - совершенно о разном, но одними и теми же? Почему они столько сил и пленки отдают для того, чтобы расшифровать и понять то, что наговорил кто-то там, случайно наткнувшийся на микрофон, а шедший совсем в другое место, если тот и сам не понимал, о чем говорит, так как мысли его вместе с остальным телом были озабочены похожим на словоизвержение процессом, но производимым совершенно исходя из иной необходимости и в противоположную сторону?
   Но при этом никто даже и не пытается хоть мельком взглянуть в те места, где и его все равно дождутся, где собраны не отходы быта и промышленности, отбросы безработицы и улицы, выбросы желчного самолюбия и сексуальной неудовлетворенности, а все без исключения невостребованные и нереализованные интеллектуальные и духовные запасы нашего общества. Неужели никто не понял до сих пор, что даже самый плодотворный и продуктивный созидатель и творец из числа людей, чем больше он отдает окружающим, тем больше в нем этих запасов скапливается и, следовательно, уносится впоследствии в его последний путь. Пустыми из мира уходят только те, кто ничего и никому никогда не дал и не произвел. Ни доброго словечка, ни улыбки. Переполненные дерьмом уходят те, кто только им и награждал своих окружающих. Но в любом случае максимальное заполнение, вздутие их всех происходило в последний момент перед уходом сюда...
     То есть, именно здесь... и сосредоточены наиболее развитые, образованные, духовно богатые и, наоборот, наиболее зловещие, преступные и отвратительные(но безопасные даже в плане взятия у них интервью) личности всей нашей предшествующей истории. Однако, никто и не суется сюда, чтобы пополнить свой и читателей скудный багаж, для пущей важности набитый кирпичами и мятыми газетами дутого самомнения. Да, поэтому они все и страшатся, и терпеть не могут умников, боясь показаться перед ними еще большими банкротами, чем это можно сказать, судя по их липовому багажу. Ведь рядом с ними и вслед за ними придется раскрывать и свои чемоданчики с хламом. Те-то их никогда и не закрывают тяжелыми замками пустобрехства и надутого чванливого молчания...
   Из-за всего того Скалин и оказался обойденным и недоступным для ждущего чего-то настоящего народа сей бутафорной страны.
     Правда, проигравшим от этого был не он. Да и есть ли вообще в этой странной игре-жизни победители, проигравшие, если все игроки в итоге кончают одинаково? Вот только кончают ли? Если так спросить - дело другое. Но ты и так не спрашивай. Как раньше. И все хорошо было...
     Черкасин, как вы уже начали догадываться, не мог совершить и этой ошибки и одним из первых навестил именно Скалина(хотя узнали об этом мы гораздо позднее, так как были не лучше наших журналистов в том, в чем их обвиняли выше его словами).
     Того в газетах на следующий день назвали банщиком, даже бабником, а в телерепортаже с эпохальной сессии - тюремным надзирателем. Но Черкасин пользовался иными источниками информации и без труда отыскал и кладбище, и сторожку и сразу безошибочно узнал в человеке, стоявшем с половинкой гроба в руках, героя вчерашнего дня. Он даже сообразил сразу, чем для того является обрубок гроба, и не стал задавать глупых вопросов, делать удивленные глаза.
     Скалин был благодарен ему за это и даже протянул в ответ на приветствие свою руку, хотя гость был совсем некстати.
     - Хорошо у вас здесь. Если последняя обитель будет такой, то не страшно и жить, - с интересом разглядывая окружающие его аккуратные, чисто убранные и свежевыкрашенные могилы, сказал тот бархатным голосом. Вряд бы кто оказался справедливым, обвинив его в лести. Он высказал лишь сотую долю того, что испытывал.
     - Не Новодевичье, конечно, но снизу ненамного скромнее выглядит, - ответил ему все-таки польщенный Скалин. До сих пор никто ни разу не высказал даже мимоходом восхищения тем идеальным порядком, в каком он содержал и все кладбище, и каждую могилку. Правда, никто никогда не возмущался и бардаку, какой был здесь до его появления. Кладбище было для тех, кто жил на горе. Для тех, из долины, было другое, обнесенное бетонным забором, куда раньше ездили хоронить с эскортом черных Волг, а сейчас чаще подкатывают колонны роскошных иномарок, полных накачанными молодчиками. Изредка обе колонны встречаются и не всегда последние пропускают первых вперед. Иногда на обе колонны в итоге оказывается всего один мертвец, хотя ни одна из них даже виду не подаст, что это так, совершенно одинаково, справа-налево, крестясь при появлении одного на всех и батюшки...
     - Вам нравится ваша работа? - рассеянно спросил Черкасин и впервые допустил небольшую оплошность. Почему-то здесь он не чувствовал себя хозяином положения, как это почти всегда было там. Что-то его смущало.
     - Мне нравится не работа, от работы меня тошнит. Мне нравится находиться здесь, но для этого мне пришлось потрудиться. Я же не только для них стараюсь.., - кивнул он головой в сторону звезд и более редких крестов. - В первые месяцы мне казалось, что без водки я в этом месте не смогу находиться больше часа. Бардак и запустение, как огромный упырь набрасывались на меня и начинали вытягивать по ниточке мои нервы, высасывая все силы. Но мне не хотелось и уходить отсюда. Там было еще хуже. И тогда я решил вытурить их. Я взял в руки новую метлу и через неделю стал здесь единственным хозяином... положения, так сказать, что лишь здесь и имеет прямой и буквальный смысл, как вы понимаете...
     - Но вы чуть было не покинули их, или я ошибаюсь? - спросил Черкасин, разворотом корпуса давая понять, что хотел бы пройти в сторожку. Здесь ему что-то явно мешало.
     - А-а, вчера-то? Да, был грех, чуть бес не попутал, - Скалина же словно что-то удерживало сзади, и он не двигался с места, стоя как раз на одном из перекрестков последних путей...
     - Не найдется водички? - молящим голосом спросил Черкасин.
     - Водички? Найдется, а как же, - добродушно ответил Скалин и достал из-за спины фляжку с водой для выступлений.
     Черкасин, давясь, выпил полфляги и смачно сплюнул.
     - Так вы, что, раскаиваетесь разве? - выцедил он из себя еще один вопросик. - Спустите им это просто так?
     - Да на них-то мне как с колокольни... прости Господи... наплевать. Обидно, что другим они продолжают... надежды подавать, - неровным голосом, отрывисто как-то говорил Скалин, еще крепче уцепившись в свою трибуну. Та в этот раз почему-то не отвечала ему гладким теплом строганного дерева. Поверхность ее была прохладной и шероховатой, словно покрытая гусиной кожей.
     - Я про то и говорю. Ведь мог любой заскочить вот так с улицы и получить такую обструкцию. Любой из народа. Из нас.
     - Ну, честно говоря, то, что касается этого любого из народа, так мне все они до пи... в квадрате, - в испуге он даже прикусил язык, удерживая уже почти выскочившее из горла словечко. "Да что это такое на меня сегодня напало", - думал судорожно про себя Скалин.
    - И что, значит, пошутили и все? Желания навести и в городе порядок у вас и не было? - только и мог придумать Черкасин, зайдя с другой стороны, заставив Скалина развернуться со своей трибуной...
     - А что, мне еще раз попробовать из того же их блевотного корыта похлебать? - хлестнул его взглядом Скалин.
     - Так вы разве не знаете? - радостно воскликнул тот. - Они же после вас решили всенародные выборы провести. И уж здесь-то вам конкурентов не будет...
     - А откуда им взяться-то, - насмешливо процедил Скалин.
     - Так в чем же дело? - подначивал Черкасин.
     - А в том, что дураки могут оценить только дураков, и выбирать будут только из них. Умных, если те не нацепят на себя вовремя шутовской колпак, никто просто и не заметит. Каждый видит только то, что ему понятно и знакомо. Всего остального просто не существует для него. Это правило распространяется и на умных тоже. И на ученых. Чего же тогда бисер-то метать? - Скалин вдруг почувствовал тепло, поднимающееся от поверхности трибуны в его руки, и посетитель стал его страшно тяготить. У него ужасно зачесались горло и язык. - Мне кстати ведь страшно некогда. Может мы в другой раз?
     - Ну, я бы.., - Черкасин попытался было дружески улыбнуться ему, широко оскалив свои не очень ровные зубы.
     - Тебя что, упрашивать что ли, чтобы...?- вдруг взъярился на него Скалин и, приподняв, положил на плечо свою трибуну.
     Черкасин даже не смог ничем ему возразить и как побитый пес засеменил, прихрамывая, к воротам, мимоходом бросив несколько ничего не значащих, но с подтекстом фраз, словно пытался зацепиться за подсознание Скалина незримыми крючками...
     - Вот же гнида некрещеная, - злился он про себя, ковыляя с горы, чувствуя, что за один-то, именно крючок все ж зацепился, ведь только он, похоже, и знал об этом, - ничего, и не таких... уговаривали.
     Ему даже показалось, что из-под земли высовываются уши верных скалинских мертвяков, и он стал мыслить тише и осторожнее, внимательно глядя под ноги...
     Солнце же палило ему в спину так, что на пиджаке проступил белый соляной крест от соли. И, лишь когда он снял пиджак, то почувствовал какое-то облегчение... Особенно, когда забросил его в почерневшие, похрустывающие ветками кусты, вздрогнув напоследок от слишком уж смачного причмокивания и фырканья, донесшегося оттуда вместе с клубами синего дыма...
   - Черт, сигареты, - вздохнул он, потом долго шаря за спиной, даже крутанувшись пару раз на месте, пока не достал оттуда новую пачку...
  
   Глава 16. ...синие ночи пенсионеров, внуков рабочих!
   А Глубоков неожиданно для окружения засомневался.
     - Да как почему?! Ну, с чем, во-первых, я к ним выйду? Кто, во-вторых, мне после этого поверит? И что мне, в-третьих, там делать? - аргументировал он свои сомнения. - Тут дело разворачивается, скоро мы уже и сброс валюты производить будем... Да нет, не то! А мне ведь, как лицу официальному, официально и нельзя будет?
     - Пойми, мы ведь теперь - никто! - с болью говорил ему Волынкин, ежась в старом пиджаке в присутствии старых товарищей, - наша партия с членством временно умерли, у нас нет официального места в политической системе, кроме постов. Да, на посту всегда! Потому и стремимся занимать, занимать и занимать, как он и учил: подбор и расстановка своих кадров. Это, конечно, не те места, что занимают наши оппоненты, которые ничего не делают, но получают достаточно... им и моральных дивидендов. Им и зарплата не нужна, как и мы тогда мечтали, ну, деды наши мечтали, учителя, вот! Низкий им поклон... Но главное, что не будь у нас официальной ниши - официально нам и некуда будет вернуться, даже не уходя.., неофициально...
     - Так уж некуда, - бурчал Глубоков, - а твое место, к примеру?
     - Есть сведения, что оно может того.., - прошептал Волынкин.
     - Что шепчешь-то, ведь я здесь? - довольно буркнул генерал.
     - Привычка конспиратора, - вздохнул Волынкин. - Да, на том месте и поработать придется! Но разве мы раньше ничего не делали? Делали! Кто заставлял? Осознанная необходимость, вторая привычка! Но я не о том. Это я тебе и для предвыборных дебат темы даю... И когда начнешь?.. Завтра? Молодец! Поздравляют!.. Как, еще подумать... до завтра? А, ладно, думай! Завтра через минут пять уже наступит...
     И пока Глубоков ушел со стаканом думать к нему в комнату отдыха, они продолжили беседу со старой гвардией...
     - Раньше мы бы дали ему пять минут? - прошепелявил один из старой гвардии коллегам. - Три руки вверх и... Три!.. Бу!.. Нал!..
   - Трибуну? Сейчас это пожалуйста... Ах, да, ...нал, конечно! - спохватился Волынкин, доставая из стола три свертка. - Нал...
   - Раз! Два!.. - продолжал тот, как ни в чем не бывало...
   - Ну, с трех он и сам упадет, - отмахнулся Волынкин вежливо, - а там у меня полбутылки только оставалось... Черт! А, ладно...
     - Три! Пли! - продолжил второй из той еще тройки, слишком долго прицеливаясь. - В демократию поиграться решили? С кем же мы тогда возвращаться-то будем, ежели и этот сам упадет с трех?
     - Можно подумать, сюда пришли с кем надо, - иронично заметил Звездочкин. - Раз, два... - и одна ботва! Скажи лишь три - сам нос утри! Пустил бы кишки, да везде - корешки... Каримовы...
     - И сколько ж времени зря потратили, прежде, чем остались с кем надо? - кудахдал третий старый товарищ, но вдруг по-ленински прищурил глаза и все, что на нем было: кепку, плащ-палатку, весь дырявый от юбилейных медалей френч. - А то мы не знали, куда придете? Знали! И что, лучших на то обречь, сберечь? Лучше голову с плеч, чем, это, с третьей лечь... А о чем, кстати, речь?
   - Примерно, об этом же, - скромно вздохнул Волынкин. - Печь!
     - Нам легче будет, - заметил третьему запоздало генерал.
     - А кто делать будет? - насмешливо спросил первый товарищ.
     - Нам и делать ничего не надо, - подметил генерал, - дай им волю - все сами сделают, уже сделали - диверсантов не надо...
     - Ох, попадетесь вы на своей самонадеянности, как тогда, - покачал головой, точней, все время ею и качал второй товарищ в такт воспоминаниям, - ну, когда мы это, Беломорканал, помню... закурили, а все каналы нам уж перекрыли, Балтики как не бывало, хотя Кенигсберг не устоял, хотя стоял я за ней часа два - сорок лет победы надо ж было отметить, надо, и сорок пять тоже на его памятнике сидело с воронами, почему и не выдержал, стрельнул, да так отметил, так этой Балтики, помню, вчера троцки того.., но выбора-то нет? Балтика ж!..
   - Ну да, - поддержал его задумчиво первый, - бывало, скажут эти, ну, тоже люди: пить иль не пить - вот их извечный вопрос! Да, можешь ты не пить, но похмелиться-то обязан? А как? А тут без выбора, повод официальный, почему и спасибо за приглашение. И мы за!
     - Без маскировки нельзя, потому и пьешь, чтоб похмелиться, - скромно пояснил генерал. - Сейчас это и не вина - главное оправдание: ну, не долетел до Штатов, ну, в Кремле на посошок забыл.., ну, штаны с диппаспортом на облаке, на маяке оставил - приспичило...
     - Так все провалы за маневры можно выдать! - прокудахтал с привздохами третий товарищ, наконец-то допив кружку, где-то литровую - пол-литровой для него не нашли, обзвонив все музеи, - как и мы в сорок первом.. Как и мы, как и мы! Где тут у тебя? Ах, черт, запамятовал! Я ж пробу и снимал! Первым как раз, как раз, как...
     - Нет у нас провалов! - крикнул вслед Волынкин, но тот уже исчез в комнате отдыха, совмещенной с гальюном, откуда донеслись звуки той еще, победной канонады, буквально на мотив "Катюши", - это у них провалы Внутреннего Валового П! А у нас нет, поскольку и нас нет!.. Но будут! Ну, будем!.. Ведь есть такая партия! А провалы - не наши, а их, кто власть своей считает, раз больше считать нечего!..
   - Ты что, считал? - весело спросил его уже вернувшийся третий старый товарищ, застегивая верхнюю пуговичку гимнастерки. - Уф, отстрелялся! Нас, помню, в партизанском отряде заставляли даже, чтоб с фрицами не спутать - те ж не по-нашенски, по-немецки и это... Ну, а когда первый раз Катюша бзданула, я и сам... был тогда первым на пердовой. Ну, линии ж фронта, вражьего тыла и отряда ж не стало враз, а я-то отошел только - и на пердовой враз... Во, точность!
   - У нас, в гражданскую, Катюш не было, но гаубицы, во.., были, у фрицев, - гулко демонстрировал воспоминания первый товарищ...
   - Максимы тогда были, помню, - добавил в свою очередь второй старый товарищ очередью, - тоже достойный ответ Чемберлену...
   - Кайзе.., - поправил первый товарищ. - Ру!
   - Гитле.., - подхватил и третий, партизан, многократно. - Ру!
   - Подумашь, - обиделся второй, - счас Ру этих - полный интервент у внука, а, вот, Максим... Ну, он и Максим показывал. Е-мае!..
   - Счас у нас Сата-, - собрался с ответом генерал, пока те собирались уходить, - на - на вооружении... Член один, но головок, блин!..
     - Эх, смотрите, огольцы, доиграетесь! - вздохнув на прощанье, старые товарищи уже ушли, не дождавшись, прихватив с собой сверточки и глянув со вздохом на пустые бутылки "Молотова"...
   - Ну, генерал! - восхитился и Волынкин с облегчением...
   - Взвейтесь кострами синие ночи пенсионеров, внуков рабочих! - пропели вдруг те на разные голоса, опять, сразу тремя головами заглянув в щель двери: напомнить ли чего, услышав ли ответ генерала. - Близится эра синих костров - пенсионером всегда будь готов!..
     - Детки... власти! Все недовольны! - недовольно бурчал Волынкин после их окончательного ухода, судя по визгу шин внизу...
     - А чему быть довольным-то? - с обидой почти произнес Глубоков, возвращаясь с пустым стаканом и слезами на глазах. - Пока мы поворачивать соберемся, они все ко мне в клиенты попадут! Зачем жили, боролись? Чтоб увидеть, как мы все коту под хвост? Своими собственными руками... под хвост! Ох, и сволочи - мы! Века не продержались! Вместо коммунизма его антагонизм построили! Они всю жизнь коммунизм, коммунистов строили, а мы взяли, да в капитализм его опять переименовали, демократов, демократию строить начали! Даже без пионерских лагерей, костров! Ох, не дождутся...
     - Чего не дождутся-то? - поинтересовался генерал. - Кто?
     - Пока мы тут сбрасывать начнем, - сквозь слезы пояснял Глубоков, перебирая бутылки, - ну, этот, балласт, базис капитализма...
   - Как? Что? То есть, где? - ухватился генерал за местоимения, вспомнив профессионально, что "место встречи изменить нельзя"...
   - В каком смысле: "Что где когда"? - запутался Глубоков...
     - Вот, а ты артачишься! - мигом перебил их Волынкин, - помолчи лучше и послушай, что тебе генерал под выборы замастрячил!
     - Да ведь.., - начал было тот, но Волынкин вновь его перебил:
     - Ведь-медь! Послушай умных, знающих без тебя людей! Где-где - в борозде! Как-как - за пятак! Что-что - в пальто! Генерал? Ну?..
     - Ну-у, мы тут тебе все расписали. Бери и выполняй! - разочаровано пробубнил генерал, скромно подавая тому толстенную пачку почти папиросной бумаги. - А сбрасывать без тебя придется там, ну...
     - Как?.. Я ж это за год не прочту? - вскричал тот, но после первого ж слова притих, глядя, как Волынкин со вздохом открывает сейф.
     - А-а, тут страничек пять-десять всего, а остальные - для замечаний и для замещений, закруток ли подшиты, - пояснил генерал.
     - Крем-а-тори-й, тори й?! - осмысливая на все лады заголовок, начал Глубоков. - Конечно, крематорий! Зря, что ли, большаки-ате-исты с него начали? Боже мой, ну, черт побери, вот если б мы тогда догадались, ведь ничего бы и не случилось? Ведь в каждом крае, городе началась бы новая грандиозная стройка новой тринадцатой пятилетки... Тринадцатой?! Так вот почему сорвалась?.. А, ладно! Великая стройка новой трина.., которая бы лет на сто нас от всего отвлекла! Первая столетка! Пока б до тринадцатой дошли... Новые "Нана-тех-нологии", рудники, скважины, вакантные места, канализации, то есть, коммуникации, подъездные пути. Новый путь! Без всяких перестроек, приватизаций и прочих сбросов коммунизм стал бы не просто прижизненной мечтой нашего народа, а вечной мечтой человечества, даже глубоко, ну, верующего, но пока не в нас, не нам, то есть...
   - Большаки, б?.. Кто его самого, деньги не сжег, жен не обобществил, б.., - бубнил генерал в кружку, но тот его не слышал уже...
   Прочтя еще пару слов, Глубоков вошел в роль кандидата, заходив по кабинету, выбрасывая вверх правую руку, а левую засунув в...
     - Развитому миру, у кого есть крема-тори-и прочее, не хватало для счастья лишь нашей идеи! - декламировал он, почитывая, - а у нас она есть! Была, то есть?.. Еще с 27-го, даже с 5-го года революции, когда тело врага, ну, еще врача Выжникевича, ну, и Шрейбера, ясно, сожгли с чумными собаками? Из чума? А, Камю, чума! Сам Маяковский в штанах стал облаком, как и Чкалов? Горький сгорел! И если б мы?.. У нас то имело б совсем иное и звучание: Крем ль а тори ли, Маргар- ет ли, тоже сгоревшая? И их трудящийся понимает, что жизнь, особо после смерти не улучшается! Не хотят стареть, умирать. Борются с раками... со спидами, вичами, булемией! Ан-тагонизм! Потому что никакого светлого будущего у них нет, особо там! Фью-тще та еще? А у нас? Буду-щее! Нам лишь детальки не хватало для окончания идеи абсолютно светлого, вечного будущего! Какое ж светлое, если - туда же, в нору, в ж.., ну, в желудок червям сперва? Как бы зажглись энтузиазмом люди, увидь светлую перспективу, которую трудно сравнить со всеми красотами будничной жизни... позади? Через год-два после введения механизма, мы бы их и по продолжительности жизни перегнали. Ну, кто б?.. То есть, крематории зажгли бы в сердцах трудящихся неугасимую жажду жить при любом даже социализме!
     - И ты еще хотел отказаться?! - упрекнул Волынкин, наливая.
     - Профессиональные интересы, - оправдывался Глубоков. - Но партийные превыше всего! Но как мы подрывали свои устремления и перегибы этим традиционализмом? Громадье планов, свершений и банальное, патриархальное закапывание хотя и материалистического вполне праха в землю? Какое противоречие меж теорией и практикой? Все старое, отжившее получало навечно земную прописку, а новое и цветущее только и завидовало, ощущало лишь свою тленность и временность! Мы его - в будущее, а оно - все в зад, в прошлое...
     - Зад - заду рознь, - ворчал генерал, - бывшие - бывшим тоже. Первым сожгли красноармейца Малышева, ну, пока дрова были, пока Островский в Мертвом переулке Островского не придумал новый способ их заготовки - без барышей, барышнями, точно передав отношение большаков к бывшим дворняжкам, которые и сами - огонь!
     - Не Лазо, разве, был первым, - уточнил Глубоков, - из Бес-сарабии?.. Товарищ генерал, вы не станете моим доверенным лицом?
     - Не поймет народ такой прямой ассоциации, - путано отвечал тот, беря стакан, - но если инкогнито, типа Фэйсбуки какой?..
     - Может, вы и правы, - задумался Глубоков, - инкогнито лучше, особенно, с человечьим лицом. Но народ-то стосковался уж по твердому плечу с кулаком пониже! Песню даже слышал: ...все хотят потанцевать с тобой... Народ привык уж к изобилию прилавков, главков, а потому ему еще больше не хватает уравниловки. Чтобы все эти сникерсы, памперсы, иномарки и коттеджи - по карточкам и по очереди, как и положено, согласно трудового стажа, прежде пердовикам, ну, которые и до сих пор еще... как бы остались с нами, особенно, те!
     - В отношении нас у них ассоциации с другой пока уравниловкой, поголовной как бы, - усомнился генерал, чиркнув по шее, - поэтому придется еще подождать чуток, пока это не станет для них обычной, житейской такой таблицей умножения деления!
     - Житейской?.. Ну, вы ждите, а я пошел! - гордо вскинув голову, Глубоков устремился к двери, думая на ходу. - Крематорий, Новый путь, курс в Кремль! А что? Куда еще? Кто мы, откуда, куда мы?..
   Глава 17. Крематорию - "новую жизнь"!
   ...думая и о том, что даже вселенской ночью должен добраться домой, как и прежде, когда менты его знали в лицо и при жизни. И не ошибся: у выхода из краевого органа его поджидал полусонный, но недремлющий Водолюбов, кому он очень обрадовался, поскольку одному добираться домой, а также до привычной кондиции было бы скучно, тем более, что сейчас ему было что сказать, вспомнить...
     Водолюбов, почуяв это, согласился проводить его...
     Утром газета и опубликовала то эпохальное "интервью-ребус", которому сам редактор дал точное название из своего лексического запаса: "Крематорию - новую жизнь!":
     "...В. Господин Глубоков, когда родилась у вас идея?
     Г. Товарищ! Господи Н(н)а нет и суда нет! Иде()я? У Крайкома никак перед последней партконференцией, но не после! Еще не вечер, товар(-)ищи! Хоть партии нет! Идея(...) где родилась? На п(П)арт(и)е я в Лондоне и родил._Ась? Ну и что?.. Теперь на парте уж рожают... по идее. И партии даже! Но с парт(ии)ы вон - из сердца долой!
     В. А вы не вынесли на последнюю партконференцию?
     Г. Вынесли, ясно, лишь в т(уа)о лето, в ку(а)луары, заку(сить старые)лисы И(и) мне, простому секретарю, б(Б)ыло обидно, хотя три стопки столичной еще, да, еще той бумаги, ну, прочесть, подписать и пока(... Пока) я подписывал, наверху все уж кончили члены це(су)ка, персеки! Это ж Кремль! Всюду мрамор(, фаянс), г(х)ром и молнии, брызги д(в)ождей перемен, написанных уж мему(мимо...)аров. Взяла верх их линия(старая струя). Новой лишь голоса и (пальца) не хватило продемонстрировать фигурально говоря, старому новизну подхода и указать выход из Кремлевского ту(...)пика - (в) Крематорий! И Колумб(-)арий тоже(?)! Да, и нам не хватало Борьбы в (сор)тире!..
     В. Вы выносили это как альтернативу партконференции?
     Г. Да, как! Вынести не успел, дальше т(...)ого лета, сортировки а()нализа ли с(ь с) ним мы, с кремлевским сан(...)овником так... и не вышли, сами(х) потом вынесли... А куда? К стене Крем(ля)атория, где после одного де-юре никаких де-факто не надо! И ты, мол, БРУТ?
     В. Но в городе вы, уже трезво оценив ситуацию, этот вопрос и Крематорий опять поставите, как стоял в Берикаменске еще до 17-го?
     Г. Именно опять уже трезв(,)о оценю и поставлю! Не стоит раз Кремль (тори) - встанет Крематорий! Прямо против мэрии и поставлю, ну, где стоял железный.., то есть, памятник железному Ф(...)иксу, где, вон, киоск, кстати, и стоит. Прогресс! Сейчас же оценю и поставлю. Сколько - Абсолют(?..)но не важно! Ставлю! И суши... весла!
     В. То есть печь - из Нагасаки, и опять для нагасакчан тоже?
     Г. И х(...)иросимчан!! Это бомба? Да! А(-)то()мне()е(е мало) не бывает! Абсолют-Гав(В первом крематории России, на "чумном" Форте "Император Александр-I" жгли как раз собак и заразившихся первопроходцев врачей - зам. ред.) - но печь швабская, как написано, вот(д)как! Хоть (с)уши японские, не швабские, (но) торчат, но люди нашенские, как (-) и газ!.. Патриотизм - прибежище не(вы)годное!
     В. И какой проектный срок ввода?
     Г. Мэрам обычно какой срок дают - (на скамье) уложимся(?)!
     В. Тогда последний вопрос...
     Г. Ну, последний, так (по)после нескольких дней продолжим?
     В. Раз вы инициатор ввода крематория, то не выйдете ли вы с его проектом на выборы, которые тоже вводятся в городе?
     Г. А как же!? Должна ж быть у народа какая-то перспектива за спиной, кроме московской, столичной? Абсолют? Киоск, вон, опять?..
     В. Спасибо, спасибо, достаточно для первого раза! Надеюсь, что ученые умы, а также политики откликнутся! А вам спасибо за интервью, и удачи в окончании вашего сегодняшнего начинания"...
     Следуя незыблемому кредо, Водолюбов буквально привел весь поток бессознательного, по жесткому правилу купюринских писак: как пишется(на диктофон) - так пишется, - где редактор(тот еще цензор) вставил, (вымарал) ряд купюр, которые смог различить ночью, расставил знаки, заглавные буквы, (обезглавил) другие, вынес лишнее за скобки, что наборщица тоже ночью, без света, постаралась учесть...
     Народ же наш, успев привыкнуть и к подобным заголовкам, и ко всякой небывальщине дайджестов, счел и это очередною уткой или чересчур жареной, или наоборот чрезмерно сырой, чтобы поверить.
   - Новый крем какой-то, не наш, английский, - читали дамы.
   - Ясно, англицкий, - замечали мужья, - тори ж! Но Абсолют - шведский! Это не шнапс, не Смирно-ff какой, хоть и не Кремлевская!
   - Опять какой-то Хренаторий Береза подсунул, - ворчали деды, - а вам лишь бы рожу замазать, глаза залить! Эх, мало драл я вас всех...
   Что поделать, если даже редактор не смог разглядеть за словами глубокие переживания Глубокова о плачевной, особо по пьяне, судьбе его партии, которую и он, как тот Герасим, своими же руками взял и... причем не только в стакане, не с молоком, как тот Настройщик!.. Даже генерал не врубился, поставил на уши и весь Фэйсбук, выясняя, когда же это Глубоков сидел за одной партой с Березой, но так и не выяснив ничего в тумане Альбиона, где и ежики все без иголок. Но это и подвигло его стать самым доверенным лицом кандидата в...
   Бомба взорвалась, когда вмешалась наука, а интервью прочел один ученый, кого всю его научную жизнь пинали за эту идею, словно он предлагал очередную модель вечного двигателя. Из-за пинков и в целом распина, ну, распила науки Фундаментальным исСледовательским Бюро, он и ушел путем Диогена, зарабатывая на жизнь продажей прессы в электричках, где на последних остановках народ лишь выходил, и он мог сам прочесть то, что продавал другим за чистую монету.
   И уж он-то прочел все, включая и заголовок. Точнее, прочел заголовок и потерял минут на десять сознание. Потом едва дождался, когда электричка вернется вновь в город, чтобы тут же побежать на радио и высказать свои соображения по поводу заголовка статьи...
     Его единственно смущала вторая часть заголовка, поскольку он прекрасно знал о старой жизни этого проекта и за последний век. Поэтому он предложил назвать статью и сам грандиозный проект чуть шире: "Крематорию - жизнь!"  В политические и патриотические аспекты вопроса он не стал вдаваться - для него их не было: и газ, и модель у него были доморощенные. А если что швабские товарищи у нас и слизали вместе с национализированным ими тут же и социализмом, как и "Капиталом", так то к точным наукам не имело отношения.
     Выступление вызвало живой отклик у радиослушателей. Первым позвонило доверенное лицо кандидата в мэры, предложившего идею этого проекта, и попросило прийти его на встречу в городской парк с зажженной зажигалкой для опознания. Вторым позвонил какой-то запыхавшийся сторож, спросивший, за сколько шекелей ученый готов продать Родину вместе со своей идеей, и не будет ли это опять только для блатных, для своих, как и сам Кремль тори!
     Пока ученый мялся с ответом, позвонило вновь доверенное лицо и попросило прийти на встречу и того сторожа, которому вместе с его родственниками было обещано внеочередное и бесплатное обслуживание пожизненно в связи с правильным пониманием сути происходящего. Но прийти с зажженной свечкой сразу...
     Ученый поблагодарил радиослушателей и передал тому лицу, что уже бежит в парк, но с зажженными спичками из-за отсутствия зажигалки... и денег на нее тоже. Когда он уже убежал, то лицо вновь позвонило и попросило ученого не беспокоиться, так как теперь оно его и без спичек найдет: "К нам еще никто сам не бегал!"..
     После этого начался выпуск утренних новостей, где недавно проснувшаяся ведущая сообщила жителям, что в город на иностранном военном корабле прибыла первая крупная иностранная делегация, которая привезла, в том числе, для Головы краевого органа образец контейнера для захоронения ради... (Здесь ведущая поперхнулась, отчего мы не узнали, ради чего хотели захоронять). На берегу делегацию и моряков встречали лучшие представительницы нашего населения, а также супруги лидеров и некоторые лидеры города и края...
     А бедный ученый прибежал в парк со слезами на глазах, поскольку лишь по дороге вспомнил, что не курит, и что спичек у него тоже нет. Поэтому он даже решил начать курить, даже невзирая на меркантильные соображения. Он подбежал, размазывая слезы по бороде, к солидному гражданину и попросил у него спички или хотя бы зажигалку. После этого он зажег ее и начал быстро ходить по кругу, не видя правда никого, кроме того гражданина.
     - Товарищ, а чего вы с моей зажигалкой ходите? Ведь я же сказал вам, что и без нее, и без спичек вас найду? А вы мне этой зажигалкой как раз все и спутали, - наконец догадался и тот, где тут собака зарыта, но после того лишь, когда у ученого погасла его зажигалка из-за того, что кончился газ, потому что был наш, но китайский...
     Но, не смотря на это, доверенное лицо оценило его порыв, тут же дав ему и покурить, и прикурить, и должность, и оклад, и даже пообещав сделать академиком новой Крематорной Академии Науки и Техники, звучавшей сокращенно более заманчиво и по профилю.
     - Представляете, как представляться будете? - спрашивал он ученого, - академик КАНТ! Мы даже спецотдел для вашей академии организовали - заниматься коз-, хоз-делами... А вы творите, творите!
     Ученый никак не мог докурить окурок сигары, поскольку слезы то и дело заливали огонь, и приходилось вновь и вновь ее раскуривать, что навело его на ряд мыслей по поводу усовершенствования проекта, и он уже специально плакал, гасил окурок слезами и вновь прикуривал, чем ввел доверенное лицо в заблуждение относительно вопроса, а можно ли сразу стать академиком, минуя член-корыстьво?
     - А можно ли, и минуя доктора, ну и кандидата, стать академиком? - вопрошал он въедливо, переживая и за свой коробок спичек.
     - Ну, кандидата нашего мы никак не минем, - подметил ученый, чем переубедил доверенное лицо в своей правосубъектности.
     - Только вы до конца выборов к докторам не обращайтесь? - осторожно попросило его лицо. - Если что, я вам своих пришлю.
     - Вы думаете, что кроме меня в этом мире есть к кому обратиться? - спросил его с улыбкой ученый. - У них это давно банальная практика. Теорией во всем мире занимаюсь только я! Чистой теорией!
     - Конечно, - согласился генерал, - вот вам и ключи от Крематорной Академии. Я тебя убил, как говорится, я тебя и возрожу...
     - Я, разве ж, возражаю?! - глаза того вновь переполнились слезами, загасив навсегда окурок, похожий теперь на соленого бычка.
   - Наука должна быть экономней! - с укором заметил генерал, но все же дал ему, как бы в напутствие, авансом ли, еще один бычок.
     - Это была самая сладкая самокрутка в моей жизни! - не выдержал, признался тут ученый и в том, что та была и первой, после чего и побежал, восхищаясь про себя. - Наконец-то научились относиться к науке правильно, взяли под крыло, пригрели, дали прикурить...
     Раскурив было и новое подтверждение тому, он понесся по указанному адресу, за углом решив, что больше экспериментировать с окурком нет смысла, раз за ним никто не наблюдает... Единственной прочтенной им пьесой была, ясно, "Горе от ума", и прикидываться умным в нашей стране он не рисковал даже сейчас, когда все дураки вокруг только этим и занимались и с весьма большим успехом...
   Глава 18. Захоронения новой цивилизации!
    Бедный Всевашов буквально раздирался на части. Ему надо было подать заявление в избирательную комиссию, получить что-то на почте и еще быть ровно в двенадцать в приемной Головы городского органа, где он должен был сидеть и ждать Черкасина.
     Вот он сидел и ждал...
     Секретарша долго и подозрительно его изучала, припоминания то ли сериал, то ли их сессии.., но в конце концов не выдержала и в пять минут первого ушла на обед. Когда она выходила, поток холодного воздуха ворвался в приемную, переворошил бумаги на столе, сбросив часть их на пол, и приоткрыл дверь в кабинет Головы.
     Всевашов заботливо поднял все бумажки с пола, стараясь не глядеть в них, и вдруг ему показалось, что он не один в приемной. Откуда-то до него доносились отчетливые голоса. Он мгновенно сел на стул, притворился спящим и стал слушать...
     - ...Да не бойсь ты, они по-русски ни бельмеса, поэтому наливай, что хочешь - переводчик все, как надо, переведет. Он-то - не лох же? - говорил несколько развязный голос, - так ведь, мистер Оублин?
     - Да, йес, йес! - подтвердил не наш голос. - Не Лох-Несс!
     - Во, видишь? Я ж не лапшу толкаю, поял! - продолжал развязный, - так что кончайте эту дурь с крематориями! Ну, на кой они нам, с нашей суеверной Дымокрутией? Спалиться хочешь, или нас?..
     - Так это, я думаю, для маскировки, дымовуха ж, - отнекивался неуверенный голос Головы, - демократия же, врать надо, заливать...
     - Эй, мистер Оублин, ин ю кантри тоже осло, ну, also демократия, клоны-шмоны? - спросил тут развязный со смешком.
     - Йес! Фром май! - подтвердил тот. - Поп-Корн, мир, дрюжка!
     - Чуешь? Так вот и наливай напрямую про захоронения! Че врать-то про кремле-тории там, консерватории? - наседал развязный.
     - Так не поймут! Один ветеран и в крематориях вон сомневается, - отбивался Голова, - зачем, мол, власть брали тогда и зачем, мол, отдавали сейчас... даже взаймы? Как, мол, потом возвращаться?
     - А они что, еще есть?! Я ж и думал, что клоны! - поразился развязный. - Во живучие! Такого шухеру навели, сколько отмотали и не откинулись еще! А тут пацанов косою косит, палятся на работе!
     - Насчет клонов-то он и сомневается... Да, есть еще, - протянул голос Головы, - поэтому политикой и приходится заниматься. Крематорий мы как троянского коня вроде запускаем, в котором захоронения и протащим. Все готово уже, Москва в курсе, одобряет...
     - Осталось, значит, обмыть... и захоронить! - захохотал развязный, - Все ок, мистер Облин! А не пролетим?
     - А когда пролетали-то? Денежки наши уже так захоронили, за-шорили, что сами теперь не найдем, если даже искать будем...
     - Ой, да ладно, блин?!.. - протянул развязный. - Не тупи!
     - Да это я так, для майора. Тут-то что главное: мы, мол, сами-то за крематорий, а вот эти дерьмократы все-таки протащили иностранные захоронения. Жаль, проект не шведский, а то б можно и...
     - Да ладно тебе! Шведский стол за мной, сегодня ж, - обиделся развязный. - Все нормалёк, мистер Ублин!
     - О, йес, нормаль, ок, ок! - ответил не наш.
     - А вообще, Вася, устал, - пожаловался вдруг Голова, - хоть самому дерьмократом становись. Ори себе, что хочешь. Ни ответственности, ни обязанностей, ни...
     - Ни баксов, - в тон ему продолжил развязный.
     - Да они им и не нужны, Вася! - с дрожью в голосе произнес голос Головы, который так искал понимания...
     - Вот им и не дают. Но чтобы быть хорошим дерьмократом, надо быть хорошим.., - начал было развязный и запнулся, - черт, ведь забыл уже и слово-то само! А ведь в подкладе этот... билет-то ношу! Коммунисты капут, бизнец, мистер Ваублин?! Во, вспомнил - коммунистом надо быть хорошим, ну, членом, то есть. А ты че сидишь-то, ты ему переводи чего-нибудь тоже!... Бабки-то мы перевели тебе?...
     - О, йес, я понимай ол сам селф! Бизнец-купец вне политик! - отвечал не наш. - День открытых дверей. Наташку нараспашку...
     В это время открылась входная дверь и захлопнулась та, что вела в кабинет Головы. В просвете он увидел голову Черкасина.
     - Ну что, ты не в обиде, что я опоздал на пятнадцать минут? - спросил тот, весело пихая его под бок, когда они вышли на улицу.
     - Да вот идею тут дерь.., ну, демократам хотят приписать... про захоронения, - неуверенно мямлил Всевашов, выходя за ним...
     - И припишут, будь уверен! - едко засмеялся тот, - и все остальное припишут, спишут на вас! А вы за все это будете отвечать, расхлебывать, даже не понюхав. Ну, когда вы образумитесь!? Да, конечно, их вроде идея! Но ведь она и до них была? И главное то, не какова идея, а кто ее в жизнь воплотит?! И выиграет на этом выборы!
     - Ты думаешь, что стоит? - робко спросил Всевашов, напряженно пытаясь что-то вспомнить или подумать, что зачастую было одно и то же, еще со школы, где он, как мы помним, был зубрилой, а не картавым "мудрилой", как Всеедин, вечно ему...
     - О, черт! И ты все еще сомневаешься?! Ты получил, кстати, бандероли? Так чего здесь торчишь! - вскричал буквально Черкасин и мгновенно исчез в толпе.
     - Но ведь опять это они задумали? Как и перестройку, и нэп, и крематорий с захоронениями - все они! Но ведь в любом-то случае модели с запада идут? Откуда и Маркс с Энгельсом пришли, и эти.., - размышлял про себя Всевашов по дороге на почту. - Сами-то они бы додумались? И звучит-то как новаторски: за-хоро?.. -не-ни-я!
     - Простите, как вы ска-за-ли? - спросил его тот самый журналист, неплохо отбрифинговавший Краева и чуть было не сбивший его с ног. - Очень знакомое слово, но в странном таком контексте. Вы специалист в этих делах или тоже в мэры выдвигаетесь?
     - А почему вы так догадались, хотя ведь?.. - спросил удивленно Всевашов, пытаясь изменить выражение лица.
     - Так сейчас все, кто выдвигается в мэры, такое начали вслух нести, что.., может, тоже мне интервью дадите? - спросил в конце тот, подсовывая ему диктофон.
     - Да, но только я инкогнито, поскольку еще не зарегистрировался в мэры, - тихо произнес Всевашов и тут только обнаружил в руках те бумаги, что поднял с пола, точнее, вспомнил наконец про них... Это и был как раз проект по захоронениям. На титульном листе и в конце авторство не было обозначено по каким-то конспиративным причинам, что, конечно, испугало его и обрадовало слегка...
   Он только не ожидал как-то, что после этой сумбурной беседы в газете тут же появится и само интервью: "Захоронение новой цивилизации с одним из самых первых и передовых, дальше всех продвинутых на Запад, а не только на Восток, кандидатов в мэры"...
     В. Хорошо, попрошу тогда, господин инкогнито, представиться читателям, поскольку они должны знать имена своих героев.
     Вс. Ну, в целом такой-то и такой-то...
     В. Нет, не такой-то и такой-то, а кто именно такой-то!..
     Вс. Ах, да! Значит, кандидат в мэры в связи с идеей захоронения отходов цивилизации и приобщения, значит, к ней, как таковой!
     В. И все?
     Вс. Да, после ж захоронения отходов западной цивилизации, ни о какой другой речи быть не может, поскольку это пока ею назвать невозможно! Какая это цивилизация, если в президенты выдвигаются одни либерал-демократы, а в мэры - другие, и всем глубоко наплевать? Поэтому мы как раз используем захоронение их отходов для того, чтобы избавиться от своих...
     В. Противников?
     Вс. Что вы? От своих блужданий в трех березах, от заблуждений Ли! Вы же помните, как сказал Вольтер? Я ненавижу вас, но отдам жизнь, чтобы вы могли высказывать свои... заблуждения!
     В. Ну, Вольтер, кажется, чуть иначе говорил вашу фразу?
     Вс. Но он ведь так давно жил, что мог что-то и забыть? Но мы же не о нем? И не о заблуждениях, а о деле, о захоронениях...
     В. А какие здесь есть подводные камни?...
     Вс. Главный камень партократы как всегда держат за пазухой и попытаются и эту идею выдать за свою, если все получится, а все беды переходного периода приписать нам, тем более из-за такой неопределенности с названием нашей партии и ее лидера...
     В. А главная суть проекта в чем заключается?
     Вс. Вот в этом.., раз, два... тридцатистраничном с лишним проекте и заключается, а, значит, и в моей предвыборной программе.
     В. И за кого, значит, голосовать избирателям, если им ваша программа и партия тоже понравится?
     Вс. Как? За инкогнито, ну, за меня... Всегда ваш...
   В. Спасибо, господин наш имярек, раз уж инкогнито, то есть, было приятно с вами и познакомиться...
   Вс. Да, но я имя не рек, однако?..
   "Рек лама, однако!" - далее шел новый рекламный блок, находка уже Ольги... И тут под ним сразу же, как и предыдущей ночью, когда он все-таки сбежал от Глубокова, оставив того в глубокой, даже в абсолютной задумчивости на скамейке, а ее оставил в наборщицкой!..
  
   Глава 19. Право мертвой руки... или ноги?
     Черкасин на этот раз и не пытался заговаривать со Скалиным, а лишь молча сунул тому под нос газету, с жирно обведенным текстом интервью, но, главное, с... выдержками из того самого проекта...
     - Как так, - оторопел тот от такой наглости и от такого прочитанного, - почти вдвое сократить наделы земли, выделяемые гражданам под... и лишь в краткосрочное пользование? А на какой срок они-то избирались тут? И как сократить: в глубину или в ширину?!
     - В длину! - вставил Черкасин и тут же прикусил язык с твердыми намерениями. - Ну, углубить и расширить обещали как бы...
     - Кто им дал право такое? Всегда было в пожизнен... то есть, в вечное пользование? Как можно тут-то права ущемлять? Хуже феодального "права мертвой руки", когда обирали смердов посмертно, да, но их наследников опять - не самих покойников! А тут им и ноги негде будет протянуть? Да, "Даме с камелиями" не повезло там, но наши-то, с ромашками, причем, кому и тут?.. - Скалин растерянно надувал щеки, озираясь. - Хотя чьи права-то? Вроде ничьи. Вроде они и никто. Вроде прав у них быть и не должно, и их, у кого быть должно, самих нет! И мне вроде тоже, ну, убирать меньше... Но чем они-то вот им досадили? Самые покойные, законопослушные на свете люди!.. Э, так они только для моего кладбища это придумали?!
     - На их нет массовых, то есть, плановых захоронений, точнее, нет вообще, кроме исключений, а значит, нормы, правила и не нужны, - отстраненно пояснил Черкасин, - только камелии, комы, комки...
     - Ну, это старая песня... А вы чего об этом так спокойно-то, - напустился на него вдруг Скалин, - или вы сюда не собираетесь?
     - Нет, - начал было тот, но поправился, - не потому. Что толку теперь возмущаться-то? Ради чего волноваться - ради самого волнения? Стойте тут и волнуйтесь со своими подопечными, пока есть где.
     - Опять за свое? - бурчал Скалин. - Ради этого я, что, должен это все бросить? У меня населения поболе, чем там, так что я - уже мэр тех, кто у-мер! Зачем мне еще пустые хлопоты и мирская суета тех дураков, кто все то считает настоящей жизнью?
     - Потому и вожусь с тобой, болван! - злобно рычал Черкасин.
     - Почему это, потому? - довольно спокойно спросил тот.
     - Потому что ты и так уже мэр! - хлестко ответил тот, - и тебе легче остальных взять заботы и о тех на себя. Но тебе ж надо другое? Тебе выгоднее, чтобы тем стало еще хуже, чтобы они все сюда скорее перебрались. Чем там хуже - тем здесь лучше, больше, шире!
     - А если на самом деле так, и тут лучше? - спокойно спросил Скалин. - Им здесь лучше гораздо! Спокойней! Я ж в том не виноват?
     - Я в этом всю вечность был уверен и других уверял, даже стимулировал, прикармливал! - кипятился Черкасин от его непробиваемости. - Так там ты их быстрее и сможешь в том убедить!
     - Ты что, серьезно об этом? - даже удивился Скалин.
     - А ты разве серьезно до этого говорил? - ехидно спросил тот.
     - Так я вот за свое дело болею, а не нервничаю, однако? - пожал тот плечами. - Они это не любят, кстати: нервы, неврозы...
     - Не в розы... А я вообще не болею! Даже корь не перенес! А вот ты куда переносить горожан будешь, если тебе тут все урежут? - и тут Черкасин ехидно усмехнулся и даже оскалился...
     - А ну, катись отсюдова, чертяка подколодная! - заорал тот, ухватившись даже за верхушку креста, будто хотел его выдрать из земли и врезать тому по...
     Все повторилось один к одному. Но в этот раз Черкасин покидал кладбище с хорошим настроением, улыбаясь во весь рот и шире:
     - Ничего, вода и булыжник пролетария точит! Посажу вот на сухой паек - запоешь Лазаря!..  
   А Скалина их встреча просто убила эмоционально, точнее, лишила сил, почему он вдруг опустился на землю и, положив голову на трибуну, заснул, чего с ним никогда не случалось даже в первые годы, когда он напивался до беспамятства, чтоб хоть во сне не видеть этих мертвяков, которые тут были всюду.., но утром всегда просыпаясь в сторожке, за двумя, непременно запертыми замками... Но сегодня ему приснилось другое, если так можно сказать, конечно...
   Во сне он как бы не уснул, а пошел дальше, но не по дорожке, а напролом, через могилы, легко переступая через оградки, кресты, звезды.., пока не дошел до той могилы, откуда мертвяк недавно опять сбежал, по поводу чего у него были вновь долгие разборки с самим Нежским, доставшим его в последние дни с собаками:
   - Но вы-то тут на что?! - орал тот уже сиплым голосом, сорвав его на своих подчиненных операх, которые никак не могли понять: кого ж им искать, если этих... беглецов среди их клиентуры не числилось ни по какому закону. - Вы сторож тут или кто, мать вашу?!
   - Пардон, но я-то как раз их, их ли покой охраняю от тех, ну, от ваших подопечных, от вандалов, которые ко мне уже давно не суются, а не наоборот? - не мог понять его и Скалин, действительно, давно избавившийся от тех с помощью... своего рода местной дружины. - Я - сторож кладбища, а не вашего чертова города, как вы! Может, местами поменяемся? Да, я и там порядок наведу такой же, не хуже...
   На это у главного мента не было аргументов, и он опять ретировался вместе с псами, трусливо жавшимися к его штанам и ботинкам.
   Но сейчас Скалин, дойдя до той, еще не закопанной дыры, вдруг сделал неосторожный шаг и... провалился в нее сам... Нет, очнувшись от легкого испуга, он оказался не в яме, а... на краю громадной ямы, то есть, воронки, перед которой и небо показалось бы овчинкой ягненка, хотя саму ее он и не видел, но зримо ощущал, как его неотвратимо толкает, тянет что-то непреодолимое к ее необозримому, пульсирующему жерлу, плавно скатывающемуся в бездну... Чуть позже он осознал, что видел не поверхность воронки, а мириады таких же, и как он, существ, форм, даже песчинок, пылинок.., со всех сторон стекающих, скатывающихся по незримой поверхности в ту пропасть над... Увы, над Ничем! В конце бесконечной воронки не было ни обещанного света, ни даже привычной тьмы. Черный цвет, оказывается, был разноцветным в сравнение с тем...
   - Это конец! - обреченно, но как-то успокоено думал он, бесконечно долго падая в никуда вместе со всем, большей частью ему незнакомым, среди чего замечал и памятные формы, образы.., даже кости, черепа, бабки, голые хребты селедки, материальные обломки империй и банки из-под кильки. Потом и скелеты людей, и даже хребты кильки начали вытягиваться, становясь похожими на остовы крокодилов.., динозавров, одним из коих он и себя вдруг почувствовал.., пока не стал таким длинным, что голова в полвечности длиной уже не ощущала ног, не говоря об окружающем, которое просто переставало быть, превращаясь в какие-то бесконечные цепочки комков, клочков, капель, молекул, точек.., пока не стало ничем - лишь струями незримых мифов, пыли, ветра нескончаемых перемен.., но от которых так разило чем-то. Все то Черной струей опадало на растущий ей навстречу громадный Черный столб, чувственно осклизлая поверхность коего кишела мириадами этих, ну, молекул как бы, как в зимнем сор...
   - Ну, и? - спросил его чей-то голос, объемом с земную атмосферу, не меньше. - Ты этого ждешь, когда и они, и ты сам реально станете Ничем вместе со своими правами, клочками поверхностей, участков? Надеешься на вечность постоянства? Идиот! Есть только вечность перемен! Но это твой выбор, сторож... Сам видишь, кем вы все станете в Черной заднице вашей Галактики...
   Глава 20. Наследие Надследственных
    Семен Ядренов дождался, наконец, времен, когда появилась законная возможность оставить кому-нибудь наследство, точнее, то, что можно было оставить... До этого оставлять было совершенно нечего, поскольку, стоило бы ему только отдать концы, как тут же его комнатеху заняли бдительные Нехватовичи или ушлые Ивановичи. У них давно с обеих сторон от дверей их комнат стоял аварийный запас легкой мебели, готовой для экстренной заброски в его комнату в случае чего. А там уж кто успеет...
     В этом ожидании они даже перестали следить за событиями переломной эпохи и еще не врубились, что со временем им стало не к кому ходить в гости на ужин. Да и к ним все реже и реже кто-нибудь заходил. Зато чаще стали приходить письма от их бывших знакомых из-за границы. А они все ждали. С того дня, как он много лет назад заселился в коммуналку по соответствующему письму, оставив свою квартиру неблагодарной семье, не ценившей его былых заслуг.
     Семен же по вечерам, садясь на постель, часа по два занимался медитацией и гимнастикой, крутя сразу обе фиги, направленные в сторону обоих соседей. Ведь не было никакого повода уходить из этого мира, хотя и находиться здесь ему давно надоело. Скучно ему стало восемь лет назад, как только исчезла последняя надежда на возврат славных времен, когда по ночам спать не хотелось, да и некогда было.
     - ...тогда бы я заскочил к вам уж непременно. Ну, как спите, граждане Нехватовичи и Ивановичи? Сны-то небось антисоветские кажную ночь видите? То-то гляжу, слюни по щекам во сне пускаете, на народное добро заритесь. А ну-ка собирайте с собой самый минимум кое-чего и поехали на зимние квартиры! - заходился он иногда в мечтах еще до пришествия того самого могильщика всех его надежд.
     А после пришествия последнего генсека ему только и хватало сил вертеть фигами, и при этом он довольно быстро и естественно освоил приемы медитации - отключения своего внутреннего я - поскольку мысли к нему и сами перестали заходить в голову. Равно как и мечты. Но он все равно не сдавался соседям и назло им не умирал.
     И не зря. Смысл жизни все же еще раз посетил его. Когда на телеэкране вдруг замелькали чем-то знакомые, с такими вот усищами, или с этаким говором и знакомыми интонациями лица, его и осенило.
     Конечно, это все было не то. Как-то мелковато, с дрожью в поджилках, с оглядками - как бы не переусердствовать. Что-то наподобие нынешних средств от тараканов: пшику много и тараканов тоже. Но как средство и это можно было использовать.
     После одного из таких выступлений этакого хоть и не из тех вроде бы, Семен надел свою старую, но как новенькую, амуницию с портупеей и всем прочим и во всем этом заявился вечером на кухню. Соседи ладненько дули чай на своих столах. Нехватовичиха опять облокотилась на его стол, тот аж трещал под ее пудовым локтищем. Оба отца семейств, помнящие такие френчи, так и выронили свои блюдечки. Те и брызнули, и как всегда брызги достались его мебели.
     - Чего это вы? - вскрикнули их супружницы, все же довольно молодые для подобных воспоминаний.
     - Да вот, подумали, кто, может, чужой в квартиру зашел. Может, дверь не закрыли. Так неожиданно. Чего это вы, Семен Михайлович? - затараторили те, заикаясь и испуганно вращая глазами.
     - Так я вам и поверил, что вы дверь забудете закрыть. Поналожили поди в штаны уж? - злорадствовал он про себя. - Как это чего! Вы что телик не смотрите? Думаете за политической необразованностью отсидеться? Так, смотреть надо... Думаю, через неделю-другую мне могут опять предложить...
     Он высокомерно замолчал, мизинцем небрежно махнул Нехватовичихе отвалиться от его стола и, заложив ногу на ногу(обутые в блестящие яловые сапоги), расселся на скрипнувшем от испуга стуле. Нехватович, трясясь, дернул супружницу за руку, и та чуть не слетела со своего стула, если бы не ее противовес на оном, ничего такой...
     - Чего предложить, если не секрет-с? - вежливо спросил Иванович, уже догадываясь, судя по масляничной улыбочке.
     - Да должность ту же, может и выше. Дельцов-то много, а спецов по ним давно уж нет. Дефицит. Теперь ведь у нас только в этом дефицит. А времена-то начина-ют-ся... Кру-уто! Кто не успел - тот сел. Кто не улетит - того подвезут, - покручивая возле давно сбритых усов пальцами, чеканил он свои подзабытые шуточки.
     - Чего не успел-то?- глупо лыбилась еще Ивановичиха.
     - Ну, что ты, родная, разве можно об этом спрашивать? У Семена Михайловича как-никак тайны государственные могут быть в словах, ему понятнее, может, и нельзя говорить. Посмотрим обязательно ночью сообщения государственных органов, прочтем все выписываемые нами с тех еще пор партийные газеты и, что там скажут несекретное, то и узнаем. Пошли милочка телевизор скорее включать. А-то ведь мы думали, там опять одну американщину, этих сантов-барбаров показывают, вот и не включили. Ох, скорее бы уж..., - вздохнул после выпаленного на одном дыхании монолога и, ухватив супружницу за плечо, бочком, бочком юркнул из кухни Иванович.
     - И мы побежим включим, - суетливо исчезли и Нехватовичи.
     До темной ночи из их комнат доносился громкий звук телевизоров, которые они то и дело переключали на все время разные информационные программы и документальные фильмы.
     Часов в двенадцать обе супружницы постучали к нему и всунули свои улыбающиеся физиономии в полуоткрытую дверь:
     - Семен Михайлович, вам не мешают спать наши телевизоры?
     - А-то мы все еще смотрим официальные сообщения и не можем оторваться. Ну, насколько же это все интереснее всех этих перемыленных опереток, - в два голоса ворковали они в одних ночнушках.
     - Что вы, что вы, я до конца буду тоже смотреть, не переживайте, - едва сдерживая злорадство, отвечал он, не одернув и одеяла.
     - Ну, мы тогда пошли? Остались бы, но боимся пропустить чего, - сказали те и прикрыли дверь, приоткрыв сперва пошире...
     На следующий день, Семен отыскал среди старых бумаг конверт посолиднее и с соответствующим грифом, вложил в него листы, подправил печать(он всегда их бережно вскрывал), одну цифру и сунул в их почтовый ящик. Через час прискакала запыханная Ивановичиха и, отдуваясь, оправляя этак подол, бережно передала ему пакет.
     - Вам, видно, Семен Михайлович. Что-то важное? - уважительно и с едва скрываемым интересом спросила она. Баба есть баба.
     - Да трудно сказать. Видимо в русле того же самого, - сдержанно ответил он и сделал вид, что ему необходимо остаться одному.
     Вечером он вышел на кухню опять в форме. Те были в сборе и дули совсем жидкий, как моча, чай и без сахара, наверное.
     - Может с нами чайку? Сла-абенький. Для здоровья как раз не опасно, - любезно наперебой предложили они ему. - Без сахарина...
     - Благодарю-с. Потом, может-с! - Семен сел, поставив на стол локоть, и словно в задумчивости склонил на руку голову. Пальцы другой руки нервно постукивали по колену. - Давид Петрович, а вы где до этого последний раз работали? Я прежний-то путь ваш знаю, проинформирован, а вот это что-то запамятовал. Да-а, и сынишка ваш что, еще там же? Не уехал? Я, конечно, мог бы и сам узнать, но сейчас вдруг сразу-то такой вал пошел...
     Нехватович стал белее чашки, словно прилипшей к его губам.
     - Так все там же, все там же, где же еще, нигде же еще, Семен Михайлович. Если позволите, я к утречку вам всю анкеточку с автобиографией заполню и поднесу. И на сына-огольца напишу и на.., - отвечал тот, не отнимая чашку ото рта, выстукивая по ней зубами...
     - Нет, пока достаточно. На вас и на сына. М-да-а, ну это мы потом.., - повернувшись в сторону Ивановичей и словно бы что-то передумав, сказал Семен, - у меня пока все. Сами понимаете, это, конечно, не моя инициатива, и я-то уж постараюсь все в рамках закона... Да сейчас и не тридцать третий, седьмой, естественно, хотя.., - напряженно говорил он им вслед, когда они, восприняв его предыдущую фразу как команду, задом пошли из кухни.
     В следующий вечер он устроил им похлеще штучку. Подсмотрев, что они, затаив дыхание, ждут его на кухне, он позвонил из автомата старой-престарой знакомой и попросил ее перезвонить ему, а то вроде у него что-то с телефоном случилось. После того как она перезвонила, он спустя десять минут(чтобы дать им время потомиться) вошел в полной амуниции и в фуражке на кухню, держа в руках пустую сетку с тех еще времен.
     - Так, чего же мне бы такого с собой взять? А-то всю ночь по квартирам намотаешься - жрать захочешь, - бормотал он как можно тише, но чтобы его слышали, и тупо разглядывал грустные внутренности своего холодильника.
     - Семен Михайлович, так вот по-соседски возьмите с собой немного колбаски. Тут всего килограммчик. Вас там много будет-то, может и на всех хватит? - тут же с хитрой мордой сунулся к нему Нехватович, протягивая пакет с копченой колбасой.
     - Да нет, двое конвойных и нас трое... там для обыска, ну и всякого такого. Хватит, но, я отдам, конечно, - простовато, под дурачка-пустомелю работал Семен, разбалтывая врагу военную тайну.
     - И вот консервиков с советской еще, с красной рыбкой, Семен Михайлович, и термосик с кофейком. Всю ночь поди ездить будете и негде будет вскипятить? - с другой стороны подкатил Иванович.
     - Да, квартир пять-шесть придется объехать, где уж там кипятить чего, - вздохнул он так, словно уже их все объехал. Потом с горечью, словно он в чем-то перед ними виноват, еще раз вздохнул и посмотрел на них виноватым взглядом, - Вы уж того, не серчайте на меня, если что. Я-то к вам чисто по-соседски, по...
     И, махнув рукой, круто развернулся и выскочил из квартиры.
     Внизу он сел в заказанное до этого такси(благо окна их выходили в другую сторону, но звук отъезжающей машины они сквозь оставленную им полуоткрытую дверь услышат) и поехал ночевать к старой-престарой знакомой...
     Первыми исчезли Нехватовичи. Сначала они, похоже, пораспродали то, что можно было выносить из квартиры, не привлекая внимания габаритами, а потом мигом вдруг испарились.
     Перепуганные Ивановичи, расстроенные такой предательской подлостью Нехватовичей, продержались еще несколько дней, пластом якобы лежа по вечерам в постели с какой-то заразной бациллой, а днем пропадая на процедурах, куда тоже надо было нести полные сумки анализов всяких и еще чего-нибудь... Короче, исчезли и они.
     Он, конечно, выждал несколько дней, а потом сделал через своих старых знакомых запрос о бывших соседях куда надо.
     - Выехали из страны, - был ему ответ. - А куда же ще?..
    Вначале Семен перетаскал от них все, что было можно, в свою комнату, где стало невозможно не только жить, но и пройти. Почувствовав тесноту, он решил приватизировать заодно и их комнаты.
     - Раз вы прихватизацию-инфляцию и всякую там акцию народу, то и я вам тоже устрою приватизацию, - чеканил он отрывисто слова в такт строевому шагу, которым обходил свои необъятные владения. Сначала у него несколько раз возникало желание сходить по маленькому в уголке той и другой комнат, чтобы подгадить еще своим бывшим соседям(слишком быстро они исчезли, не дав ему накуражиться). В ивановичевской он сходил все-таки, а когда уже нацелился было и в нехватовичевской совершить тот же подвиг, ему вдруг стало почему-то неохота. - Следы оставлять не стоит...
   Через неделю он осуществил все заранее им спланированное: написав завещание, в котором передавал всю свою квартиру в наследство той партии, которая возродит в стране и саму страну, и особенно НКВД. Пока же та партия может пользоваться его квартирой как явочной для создания в ней подполья. А ему, значит, пришло время и помирать. Теперь у него появился смысл помереть. А раньше хоть не было смысла жить, но не было его и помирать. Сейчас же каждый день его задержки в этом мире лишал ту партию явочной квартиры для разворачивания работы по воссозданию НКВД.
     Поэтому Семен накупил на свою в целом-то неплохую пенсию разных консервов и печеньев всяких(что долго не портилось), чтобы не выходить никуда из дома, и лег в свою постель помирать.
     Все его последние демарши с соседями основательно обесточили его и так не очень-то пышущее здоровьем тело, поэтому смерть и на самом деле маршевым шагом двинулась в его сторону.
     Почувствовав первое ее дыхание из соседней комнаты, Семен принял ванну, основательно отдраив себя нехватовичевской вехоткой, надел отутюженный мундир со всеми медалями(полученными в тылу исключительно, но в большом количестве) и совсем ослабленный этой последней в своей жизни акцией приготовился отдать концы.
     Он чувствовал, слабея, как из-за спины, откуда-то слева на него вдруг повеяло, словно сквозняком, холодом, пробежавшим несколько раз вдоль хребта толпой мурашек, как глаза вдруг повело под закрытыми веками в разные стороны и потом вверх, как внутри у него все закружилось и...
     Он ждал с нетерпением, когда перед глазами его помчатся яркой чередой кадры из бравой, насыщенной жизни пацана-хулигана, а потом сразу парнишы-мужчины-чекиста... "Й-и!"(как он читал в книженках про ту послежизнь)... Он еще раз гикнул про себя - "Й-и-и!"...
     Но вдруг его словно чуркой по голове так вжарили, что он даже с койки слетел и как ошпаренный вскочил сразу на четыре, а потом на две ноги.
     Предсмертного состояния как ни бывало. Его ослабленное и почти рассыпающееся, расклеивающееся тело словно кто дергал за веревки и шустро передвигал по квартире. Откуда и силы взялись.
     - Брехня все это, что в книжках написано. Не только Бога, но и магии с йогами тоже никакой нет. Обещали кино про всю мою жизнь показать, но еще до начала сеанса вытурили.., - возмущался он произведенной с ним несправедливости. - И опять же это все проделки дерьмократов поганых. Не хотят мою квартиру своим противникам по наследству передавать. Те им быстро шеи поскручивают. Ясно тут все. Ну, я им покажу, меньшевистской буржуазии акульего капитализма, в три-троцкизма его бухарина!...
     Он еще раза два пытался лечь на койку, чтобы помереть со второго или третьего захода, но тело до койки не добиралось, поскольку тут же мчалось куда-то по квартире.
     - А может настоящих коммунистов-атеистов туда и не берут?..
     - Может для них тот свет и закрыт вовсе? Что же это вы, мол, товарищи-коммунисты, мое существование да и существование вообще потустороннего мира отрицаете, а сами помирать собрались и ко мне отсюда бежать намылились? Вот это да! - ошалело размышлял он над внезапно озарившими его мыслями. - Проверили мой партбилет, совесть мою прощупали и говорят: "Вертайтесь-ка, товарищ Ядренов, в свой атеизм-коммунизм, а к нам и не суйтесь..."
     - Постой-постой, а что же это тогда они-то все поперемирали? - вдруг еще больше ошалел он от не менее потрясающего открытия. - Так это что получается? Ордена, славу ленинцев-сталинцев, привилегии все мы тут делили, как однопартийцы, а оказывается они и там свои, и их как своих родных туда позабирали?.. А Семен один, оказывается, был истинным ленинцем... О-е-ей, - еще страшнее открытие легло ему на плечи тяжким каменюкой. - А Ленин-то, да и Сталин-то ведь тоже того?..
     - Надурили что ли меня они все? - огорченно, но как-то со спокойной гордостью размышлял он, носясь по комнате совершенно не понятно зачем и почему. Эта мысль, похоже, была той каплей, мантрой, которая вдруг отключила его внутреннее Я от самого себя. Дальше по комнате носилось нечто неодушевленное. И так всю ночь. Выйдет ненадолго из транса, из медитации его расстроенное Я, поразмышляет о тех, кто его надурил, и опять в транс, в медитацию...
     Но в то время, когда другие ни за что не захотели бы просыпаться, в дверь его забарабанили до того знакомым и приятным слуху стуком, что он даже из транса вышел и бросился открывать...
     - Родные, наконец-то! - кричал он, даже не глядя, кто там вошел и во что был одет, - проходите! Будьте как дома!
     И, главное, не ошибся. В двери стоял человек во всем черном и кожаном, перепоясанный черными ремнями, в черных очках, с черными вихрами из-под черной фуражки...
     - Здесь, значит, пустующая квартира товарища Ядренова, твою мать?! - рявкнул тот, размахивая толстым конвертом, похожим на тот, какой он недавно себе присылал.
     - Так точно! Абсолютно пустующая! Я вот только жду особых распоряжений и охраняю-с! - щелкнул Семен каблуками и чуть было не упал от счастья на пол, удивляясь только всяким железным блестяшкам на знакомой коже его одеяния... Больше ничему! Все было так знакомо, даже эти бунтарские космы, патлы ли...
     - Вы сами своим присутствием себе противоречите! - насмешливо сказал кожаный и пронзил его революционным взглядом.
     - Вот черт, даже раньше такого, таких не было?! - вопил про себя Семен, не свой от счастья. Вслух же сказал. - Готов к выполнению любого задания! Лю-бого! Вы понимаете?!
     - Мы вам верим, - похлопал тот его по плечу после того, как обошел всю квартиру и вернулся к двери. - В пакете дальнейшие распоряжения. Одно добавлю: утром, то есть, в шесть-ноль-ноль покинуть расположение в квартире и отбыть по месту назначения и дальнейшей службы! Ясно?! Лавр сделал свое дето, Лавр может и... удавиться... Шучу, конэшно!
     - Так точно! Бу сделано! Я ведь заждался уж! - сверкая глазами чеканил Семен слова. - Готов... отбыть хоть сейчас.
     - Нет! - рявкнул тот, - ровно в шесть! То есть, через десять минут! Это ведь было под Ровно?.. То-то! - сказав это, тот снял с гвоздя ключи и, оставив Семену один из трех, хлопнул дверью и вышел.
   Семен же шустро собрал все самое необходимое... там, прихватил и собранное, и отправился по новому адресу назначения, написанному от руки на конверте, не сразу, правда, найдя адресата по месту его обязательно и при суеверной Демократии прописки... Он долго топал мимо сторожки, громыхая примерно килограммом юбилейных медалей, повторяя на все лады первую строчку Интернационала, более замысловатые слова ли своих ходиков.., пока не пошел другим путем - к самим могилам...
   Глава 21. Мертвые и права не имут!
     Рано утром со Скалиным чуть хуже не сделалось или, как говорят среди интеллигенции, его чуть не хватил Кондрат(какой, кстати, и была подпольная кличка Звездочкина-Полосатова, которой теперь пользовался его сын, бывший комсомолец, один из первых... и коммерсантов, среди которых кликухи были тоже в полном ходу)...
     - Ну вот, договорился, - промолвил он, забывая странный сон, остановившись столбом среди могил и опустив на землю трибуну, которую нес после своего ночного длительного... и выступления.
     Навстречу ему шествовало еще более невероятное. С одной стороны, это было очень похоже на "бывшего", кои бывшими не бывают даже там, энкэвэдэшника во френче, галифе и фуражке, какими их показывали по телику. С другой стороны, энкэвэдэшник был прямо как мертвец: бледный как мел, восковое лицо с блестящими неживым отливом глазами, втянутые щеки... Руки были сложены на груди, но за спиной висел рюкзак, лямок которого Скалин не рассмотрел вначале из-за путаницы с портупеей. Шел он медленным, ровным шагом, выкидывая с оттяжкой вперед ноги. Учитывая окружающее, Скалин не мог подумать, что это, к примеру, больной или там тяжело больной. Именно или мертвец, или энкэвэдэшник. Оба бывшими не бывают! Но не Агасфер точно, хотя по лицу сразу не скажешь...
     - Вы...тут...кто, ну, Ху?- глухим голосом спросил его тот, остановившись среди тропинки и приставив с пристуком ногу.
     - Сторожу тут, так... вроде... приставили.., - механически отвечало подсознание еще не совсем проснувшегося Скалина, так как сам он не мог вымолвить ни слова после того почти бессловесного сна.
     - Отставить... Где тут свободная могила? Мне надо переселиться, - еще более глухо со скрипучими командными нотками в голосе говорил тот, - в штаб к Духонину, как говорится, черт!
     - М-м-могу одну предложить.., освободившуюся недавно. В центре. Соседи нешумные, - продолжало отвечать подсознание.
     - С соседями разберемся. Покажите!- презрительно скривив губы, процедил тот и пошел вслед за семенящим с оглядкой Скалиным.
     - А вы какую освободили? - насмелился спросить тот.
     - Улица "Врагов врагов народа" 19, кэвэ 37, - доверительно ответил тот ему, как лицу официальному. - Была такая улица!
     Скалин ничего не понял, но довел дело и тело переезжающего мертвеца до конца. Тот одним взглядом оценил обстановку и самостоятельно, столбиком спрыгнул в могилу, крякнув по приземлении...
     - Если кто будет спрашивать, запишите, а потом доложите. Меня не беспокоить! - отдавал он приказы, одновременно распаковывая рюкзак, достав оттуда шинель и аккуратно постелив ее на землю(на подземлю как бы, на глину), потом положив в голову маленький войлочный валик и планшетку. Справа он прислонил к стенке строганную палочку с картонной красной звездой на конце, положив рядом толстый конверт. - Вольно! Можете приступать к своим обязанностям, - бросил он скороговоркой Скалину и прилег...
     - Слушаюсь, - Скалин не понял - к каким, так как закапывать могилы - был не его хлеб, и поэтому, осторожно ступая, пошел приступать к своим обязанностям все-таки сторожа.
     - В ноль-ноль разбудить!- крикнул тот ему вслед.
     - Фу-у, - облегченно вздохнул Скалин, поняв, к чему надо приступать, и бодро ответил. - Й-есть!
     Одно поняло его замороженное сознание: обдумывать то, что связано с тем ведомством и его мертвецами, не имеет смысла, и он не стал. Надо было еще набросать тезисы следующего выступления. Тем более, что аудитория на этот раз могла оказаться неадекватной, как бы даже плюралистичной, разговорчивой...
     А днем бригада могильщиков выкопала еще штук шесть могил, но почему-то никого в них так и не привезли до самого вечера...
     - Заказывали, вот тут все у меня записано, - объяснял ему бригадир могилокопателей и совкозакапывателей, - вчера еще... Люди серьезные, с размахом, ВИП! - посмотри, сколько отвалили за каждую. Ну да, сразу шесть и заказали... Пять процентов тебе, на...
     Скалин не стал тратить время на разгадку этого, так как надо было обдумывать выступление, запомнить, где выкопаны могилы, чтоб случайно не свалиться и в них в темноте. Весь день ему не давала покоя и какая-то бригада геодезистов, надумавшая вдруг перемерять его территорию. Сколько он ни пытался выяснить причины их столь неожиданного появления здесь - ничего не разузнал.
     - Сказали там - перемерять тут, - кивал головой вверх их старшой, - локализовать и привязать занятые площади. Ты, главное, покажи, где у тебя занято, - объяснял он ему, а потом вдруг, отведя в сторону, шепотом попросил. - Ты тут для меня прирежь один участок, словно он занят, а? Я тебе все, как надо, и замерю, понял? Ок!
     Скалин не возражал, поскольку старшой был приятным собеседником на вид. Однако он не знал, как ему поступать... в этой ситуации. Входной информации было недостаточно. Поэтому и ограничился тем, что есть, учтя лишь пожелание старшого и накинув еще участка три на всякий случай - вдруг неожиданно понадобятся... ночью(что на него нашло при этом - он так и не понял).
     Потом ненадолго приезжала еще какая-то делегация, по-видимому, иностранных ученых с нашими сопровождающими. Правда, для ученых они были слишком мордастыми и хорошо одетыми. Руководитель делегации, из наших, наверное, провел их на территорию, махнув перед носом Скалина какой-то бумажкой, и о чем-то стал рассказывать, водя по сторонам руками, ковыряя носком почву...
     Несколько раз Скалин слышал, как тот спрашивал у своего переводчика, наверное, как переводится слово "захоронение", и продолжал говорить на иностранном. Скалин ничего не понял, но решил, что это, наверное, археологи, раз интересуются захоронением...
     С ними был один такой пронырливый, с видеокамерой, который успел за время их пребывания здесь обежать почти все кладбище.
     - Как бы того не потревожил, - беспокоился Скалин, заботясь скорее не о том, а о чем-то другом. - Мало ли что подумают...
     Вечером ему ни с того ни с сего привезли на машине конверт, не объяснив - от кого. В нем была городская газета "Вчера и Завтра", половина которой, если не больше, была посвящена предстоящим выборам мэра, точнее, предварительному трепу по этому поводу...
     Главная статья А. Пустьговорилова называлась "Кто спасет город? Нужны Чрезвычайные Мэры!", которая была посвящена событиям в стране, которые, по мнению, автора должны были бы происходить совсем не так, как произошли, и обязаны будут произойти совсем иначе, чем произойдут. Как Скалин ее ни перечитывал, получалось в итоге, что город надо было как можно скорее спасать от... страны, а страну - от тех, кто в ней пока, "вокруг нас!", и без чрезвычайных мер и весов тут никак не обойтись... Мэра он нашел только в заголовке.
     - Инте-ересная мысль! - задумчиво чесал затылок Скалин.
     Вторая статья Ширеглубова называлась "Есть еще порох! Где ж пороховницы?". Из нее Скалин только и мог понять, что где-то "во глубине сибирских руд" еще что-то должно возгореться синим пламенем, что бесполезный ныне труд не пропадет и еще будет сторицей отплачен дармоедами, а в глубине политических недр города остались еще новые ТаЧКомы, готовые поставить Точку, остановить тех, кто дорвался до власти, но еще не у нее, но у самых стен последнего бастиона, возвышающегося над беспределом, как Колумб-арий...
   Статья заканчивалась патетически: "Где они? Пороховницы наших вчерашних и завтрашних начинаний! Не смотрите по сторонам, где их нет. Это пена! Это конец начинаний, конец надежд и мечт! Оглянитесь назад, вглубь! На незаслуженно забытых и лишенных заслуг! В шеренгах этих "тайных членов Кома" вы найдете и того, кто зажжет в наших сердцах, в наших пороховницах факел возрождения того, что тщетно пытаются похоронить несостоятельные и несостоявшиеся реформаторы. Ибо в наших сердцах те самые пороховницы! Ибо в нашей памяти рассыпан их кумачовый порох! Нужна лишь Искра! Лишь от искры опять возгорится порох, возродится страна! Восстанет из мертвых и наш город и станет как живой! Да здравствует тот, кто жил, кто жив и будет жить - всегда как живой! ТаЧКом..."
     Лишь в конце Скалин с похолодевшим сердцем и остекленевшими глазами прочел маленькую заметку журналиста Водолюбова "Где захоронять? Среди захоронений?", где тот поведал о переговорах властей с иностранной делегацией по поводу возможного места для захоронения малой партии ...активных "иномусорок" ради... большой гуманной помощи. В конце редакция поясняла, что все это надумали не нашенские власти, а ненашенские демократы, для организации сопротивления которым нынешние власти и правят вместо них...
     Но Скалина не это волновало. В статье одним из наиболее вероятных мест захоронения называлось... его кладбище...
     "Мертвые и права не имут! Прав отстоять свои интересы не имеют, не имея оных и в широком смысле. Даже в правовом государстве, которое и строится уже(не в узком смысле, конечно, шире! - зам. Гл. Ред.)!" - говорил Водолюбов в заключение...
     "А что ж, среди живых захоронять, сочтя, сделав их этим мертвыми, тов. В? Это ж пример того, как нынешнее руководство мудро сопротивляется проискам демократов, выбирая варианты наименее опасные и на словах для живых жителей города", - раскрывала редакция смысл такого намерения властей в заключение своего обширного мнения и целой кучи редакторских... замечаний, а не примечаний.
     Газета выпала из дрожащих рук Скалина, и подхвативший ветерок понес ее в сторону могилы, где лежал энкэвэдэшник. Слегка взлетев, словно чайка, она, уже словно орел, уже в крутом пике колом вошла в ее зияющее отверстие... Через минут десять оттуда начали доноситься бравые выкрики, прерываемые боевым кличем: " Ур-р-ра-а-а! Наши идут!"
     Скалин же, не слыша и не видя ничего вокруг, заперся в сторожке и серьезно задумался над своей ночной речью...
     На этот раз речь его была просто грандиозной. Говорил он прерывающимся, срывающимся на фальцет голосом с глубокими придыханиями и резкими эмоциональными перепадами. Трибуну он установил прямо на краю могилы энкэвэдэшника, чтобы тому не надо было вылезать из нее. И говорил без перерыва и не запивая почти три часа. В конце голос его, слегка смачиваемый ночным прохладным и слегка сыроватым воздухом, приносимым с моря в виде тумана, почти сел, но он сумел поставить точку, исторгнув звуки уже не из горла, а из глубин своих легких.
     Всю речь возможности привести у нас нет, поэтому напомним лишь некоторые ее фрагменты, хотя для потомков мы сохраним стенограмму, если найдем подходящую стену, конечно.
     "Уважаемые коллеги! Да, коллеги, а не безмолвные и безликие слушатели, не рабы обстоятельств и роконосной судьбы, а полноправные члены мира подлунного.., чьи права оказались втоптанными в землю бесцеремонными злодеяниями непомнящих родства потомков, стыдливо отводящих глаза от вашей обители, от содеянного. Пришел час посмотреть и на себя своими... собственными глазами..."
   Здесь он все же остановился, несколько раз перечитав фразу в шпаргалке, будто не узнавая и странно посмотрев по сторонам...
     "...Это час, это момент обретения истиной своего нового звучания, нового смысла, досель неведомого тем, кто богохульственно пользовался именем ее для оправдания своих преступлений против законных, данных нам всем с рождения, прав. Да, с рождения и только, ибо нигде не написано, что права эти даются их обладателям до какого-либо срока и предела, будь даже этим пределом торжественный акт перехода в нижние этажи нашего существования, момент схождения с вершин бытия к его подножию, основанию, к базису, на котором и зиждется остальная ветхая и эфемерная надстройка. Да, ветха и эфемерна именно надстройка, поскольку вечно дрожит и страшится за свое тленное и преходящее существование, зная неотвратимость восстановления прав на нее вечностью праха, обитель которой именно здесь, среди вас, а не в их Черной Дыре памяти...
     ... Именно поэтому они своими трясущимися и ненасытными, грешными телами и смертными душонками и вцепились мертвой хваткой в те права, что дадены вечностью всем и во веки веков, не довольствуясь щедро преподнесенными им судьбой дарами, но и узурпируя те, что естественно и непреложно принадлежат и вам.
     Столь естественно, что мы никогда и не задумывались даже охранять или оберегать их от тех, особенно, кому мы по наследству передали и саму жизнь, и эти самые права. Но жизнь во грехе ненасытна, ибо грех - это не утоление жажды, это разжигание ее. И они не только прелюбодействуют и со своими правами, используя их для разжигания этой жажды, они жадно хватают и наши с вами права своими оскверненными... ртами, не ведающими сытости. Грешное их нутро горит и требует постоянных возлияний... Никто из них не задумается в опьянении жаждой, что отнимают права они не только у нас, но и у своего же собственного будущего. Слепцы! Но разве есть будущее у жажды иное, чем она сама?..
     ... Им мало оглодать наши души, они жаждут уже не кровоточащих кусков нашей плоти. И не найдя ее возле наших сердец, они вгрызаются во все, хоть сколь-нибудь сопричастное нам. Они покусились даже на последнее материальное, что осталось нам от их мира - на наш городок покоя и утешения, где нет ни храмов, ни роскошных особняков, а есть лишь маленькие клочки святой земли, прильнувшей к нашим телам, к нашим останкам в последних и вечных объятиях...
     ... Мы - никто и ничто для них. Мы - безмолвная и беззащитная разменная монета их похотливых и алчных устремлений и деяний. Мы - бесправная и беззащитная толпа теней, сквозь которую можно пройти железными бульдозерами...
     ... Но никто не может отнять у нас то, что дадено нам Верховным. Это то же самое, что пытаться отобрать у дышащих воздух, хватая его загребущими, но дырявыми руками. Наши права - неприкасаемы! Мы пришли с ними в этот мир, с ними мы перешли и в иной. И эти наши права стирают страшную для них, но естественную для нас грань между этими двумя мирами... Это для них нас нет, равно как нет и наших прав. Но для Него, для истины есть мы, есть наши права!.."
     Здесь его речь была прервана продолжительными аплодисментами, прерываемыми криками: "Но кто же нас защитит?! Кто отстоит нашу святую землю от оккупантов?! За кем мы пойдем смело в бой и как один умрем в борьбе за это?! Веди нас! Ура! Ура! Ура!"..
     "... Будьте спокойны, коллеги! Я один из вас нахожусь и в душе и телесно на грани этих двух миров. И я выполню свое предназначение, ниспосланное мне Всевышним в виде моей судьбы: я защищу ваши права... Я поставлю их выше жалких и ничтожных претензий ныне якобы живущих, но лишь жаждущих на ту же букву!..
     ...Мне трудно будет одному проламывать стены тупого безразличия и чванства, разгребать горы словесного мусора, коими они отгородили себя от правды, от душ людских. Но я верю, что вы не оставите меня одного в этой неравной и священной схватке с не ведающими что творят преступниками... Ведь даже Иосиф, единственный веривший в вечную жизнь, в воскрешение, не последовал их путем, не развернул массовую стройку крематориев, лишающих нас любых надежд, а, наоборот, развернул по всей нашей громадной стране массовую подготовку граждан к оному.., да, с перегибами, ясно, чересчур истово, за что и осудили, но уже начали и воскрешать и не только голословно, а и наяву... Не ошибается тот, кто ничего не делает!
     ... Благословите и меня на этот подвиг ратный - я решился на него. И отступлю я от своего решения только в одном случае - если судьба заберет меня безвременно, но временно из их воинствующего мира. Благословите меня и станьте на время моей славной и непобедимой священной ратью, присутствие коей за моей спиной позволит одолеть мне любые препятствия. Наше время прийдет! В воскресенье!
     ... Я решился! С нами... Он!"
     - И мы! Нас рать! - завопил из могилы тот. - Это есть наш последний бой решительных мер, с Интернационалом воскреснет люд и мэр! Никто не даст нам избавленья, ни бог, ни царь, ни президент! Добьемся сами в воскресенье своей рукой в один момент! И если...
     Казалось, что голос раздавался сразу из всех могил покрытого непроницаемым туманом кладбища. А, может, и не казалось, по крайней мере, самому Скалину, еще и в тумане, в котором почти все из реального обретало некие расплывчатые, иллюзорные черты, словно напоминая нам, что все вокруг - лишь наши впечатления, представления об оном, даже кресты, перечеркивающие оное, едва стоит ступить за ту грань... Но ни гром не грянул, ни он не перекрестился...
   Глава 22. Путы Науки исповедимы...
     В кабинет, где уже сидели все три партии в полном составе, ворвался запыхавшийся Черкасин и плюхнулся на свободный стул.
     - А вы что не за...беганные совсем? - с укором бросил он. - Предвыборная кампания разгорается, а вы без мыла!
     - Да нас тут сначала в жар, а потом в холод бросил выпад противников, - огорченно объяснял Краев, - Мы, конечно, вэпэшопов не кончали, цэпэшопов тоже...
     - И хорошо, что не кончали! - захохотал Черкасин, отбирая у него вафли, - тоже бы кончились давно, заглотили бы и эту наживку.
     - Наука встала на их сторону! Мозговой потенциал! Интеллигенция! - не мог успокоиться Волецкий.
     - Насчет малочисленной науки, которая думает и голосует головами, а не руками, я согласен, хотя с трудом это представляю рядом с вашими урнами. Разве что, с мусорными? Но тогда наша интеллигенция еще не потеряна. Она сейчас все больше стариной интересуется, старинными обрядами и атрибутами. О потусторонней счастливой жизни мечтает экзистенциально, но теперь явно. Хоть там занять достойное место. И гореть адским пламенем здесь на земле ее уже не заставишь просто так. Понимать надо и больше суетиться, а не сидеть на том месте, которым многие предпочитают и думать одновременно! В сидячую же голову мысли не войдут! - наступал на них Черкасин.
     - Бегали все утро, но ни одна так и не вошла, - говорил Всевашов, яростно подмигивая Черкасину, хотя тот упорно не замечал.
     - Да бросьте ныть, господа! Ну, сделали они громкий, но холостой выстрел, опять пучок, и что? Кого оглушили? Кто рядом с пушкой стоял? Так этим вы и должны воспользоваться! - нервничал Черкасин. - Да, тем, что все оглохли, как после того, Авроринова! А как с глухими разговаривать? Жестами! - воскликнул тот и начал демонстрировать. - Вот, им крематорий! Вот, их счастливой загробной жизни! Мы всю страну перевернули и для чего? Чтобы жить не завтра, а се-го-дня! Чтобы эти сказки о завтрашней счастливой жизни стали сказками сегодняшней! Завтраки же отдадим врагу. Даешь сегодня!
     - И завтраки отдадим? - удивился тоскливо Краев.
     - Так жизнь-то пока говорит о другом? - неуверенно, но настойчиво спросил Всевашов, не понимая - куда же тот клонит.
     - Вот те на! А почему говорит-то? Потому что у власти они сегодня и специально все портят? А придете вы, и все будет наоборот: вы будете их завтрашнее портить, и в пух и прах его! Они ведь вам специально дали их сегодняшнее развалить, чтобы их завтрашнее еще ценнее в глазах народа стало, чтоб без самого коммунизма и в помине по нему ностальгия замучила! И только пообещай его, как уже рванут! Но!!! Ведь никто из них даже не догадается пообещать им это лучшее, но сегодня, сразу?! Никто,.. кроме... Ну?
     - А как это сделать-то? Про завтра-то врать можно сколько угодно и как угодно? - трезво размышлял Краев.
     - Во! Они так и думают! Они так и делали и будут делать всегда! А вы им такое сегодняшнее пообещайте, что уже сегодня лучше их завтрашнего будет, но чтобы отвечать за него тоже надо было бы завтра, - понижая голос, сказал Черкасин.
     - Так уже и не верят, если вот так на словах лишь. Что конкретно-то? - даже чересчур трезво рассуждал Краев.
     - Что? Мусоросжигательный завод! - выпалил тот и захрапел.
     - Ты что, серьезно это? - недоуменно спросил Всевашов.
     - Молодой человек, я не шутить пришел в эту жизнь, - прогудел тот, как чревовещатель, и проснулся. - Подумайте, они собираются сжигать людей, так? А мусор, мусор остается! Что получаем? Нейтронную бомбу! Мусор есть, а людей нет! А мы что предлагаем? Анти-нейтронную бомбу! Люди есть, а мусора, мусоров нет! Третьего не дано! Что выберут избиратели: горы мусора или себя? Если ребром поставить! Нет, когда весь мусор сожжем, то можно и.., но потом...
     - Ты мне это потом набросаешь, или?.. - деловито спросил Краев своего руководителя своей избирательной кампании.
     - На! Уже набросал. Потом отдашь.., - и вновь захрапел, но ненадолго. - А вам надо вести две параллельные линии, но чтобы все сошлись в одной точке... Что не бывает? На шаре не бывает? У Лобачевского? То-то... На этом шарике, то есть, на сфере все то как раз и бывает, что быть не должно. А почему? Потому что все, что быть вроде бы и должно, сочинялось для блина на трех кита...я..хр-хр-р-р...
     Приятелям ничего не оставалось, как, оставив его досыпать, разбежаться по трем параллельным направлениям из одной точки, хотя должно было бы быть всего одно... Но кто это сказал на шаре?
     При этом одна из этих линий пересеклась неизбежно с линией Водолюбова, которая еще никак не могла приобрести определенные очертания, отчего пересекалась со всеми подряд. Тот только что расстался с Марьванной, которая, как и в случае с Кастанедой, чуть не вышибла от радости его в другое измерение через двери "Пассажа". Но двери "Пассажа" оказались настолько упругими, что их вышибло обратно, хотя Водолюбов сразу этого не понял, поскольку мир вдруг приобрел у него иные очертания, слегка кружился перед глазами, пересыпаемый мелкими искорками, и виделся ему будто сквозь рыбий глаз. Только спустя мгновение он понял, что это просто лицо Марьванны слишком близко расположилось от его лица, вызвав этим полную ошибочность заблуждений относительно всего остального мира, расположенного по эту сторону...
     - Что она с тобой сделала? На кого ты стал похож? Один же только костюм и остался? - причитала она, пока он помогал и ей обрести равновесие, - и что же они удумали сотворить с тобой? Как ты мог ей довериться? Этой хищнице с самой древней должностью! Брось ее, пока не поздно! Думаешь, ты ей нужен? Ой, как же мне сказать-то?... Стой, миленький, я скажу-у!...
     Марьванна разрывалась на две сопоставимые части между своей все-таки оплачиваемой должностью, что по нынешним временам было важнее размеров оклада, и правдой, которая может впервые в ее жизни располагалась в одном месте с любовью и, как и та, просто рвалась наружу, не смотря на возрастные цензы и политическую неопределенность. Как много ей хотелось сказать ему, но она никак не могла решить, с чего же все-таки начать...
     Но Водолюбов не имел даже времени слушать что-либо, касающееся себя лично, поскольку его самого здесь словно и не было, и Марьванна, может, зря о нем так пеклась, засовывая ему в сумку сверток со свежей выпечкой.
     - Нет, Марьванна, - дискутировал он с ней, убегая, - в этом городе надо или с собой разбираться, или с тем, что здесь вне тебя происходит. Одновременно нельзя, поскольку заработаешь шизофрению. Это не Купюринск, хотя плюшки такие вкусные, как дома. У мамы...
     Следующее интервью опять с Краевым еще больше убедило его в этом...  Редактор многотиражки "Вчера и Завтра" опять дал ему неплохое название из своего лексикона: "Всем по крематорию! Даже мусору!". У него были свои счеты с теми...
     В. Господин Краев, когда родилась у вас эта идея?
     К. Идея вынашивалась давно, но родить ее я был вынужден вчера, после выступления одного из бывших с их двулично замаскированным геноцидным проектом. Они готовы сжигать сегодня людей, чтобы приблизить этим свое еще вчера всем надоевшее завтра!
     В. Значит, сегодня людей сжигать нельзя? А завтра?
     К. Знаете, мы вообще не собираемся кормить людей завтраками! Пусть бывшие и кормят! Они тут мастаки! Уже накормили!
     В. Но жить-то ведь людям надо сегодня?
     К. А вот поэтому мы и не собираемся их сжигать! Ни сегодня, ни завтра! Сжигать надо мусор ов-еще-ствленный! Люди не могут жить одними только завтраками. Надо, чтобы они жили сегодня еще и без бытовых отходов цивилизации! Вот в чем суть!
     В. Еще раз о сути, если можно?
     К. Ну, то есть, мусоросжигательный завод.
     В. И какого рода отходы на нем можно сжигать?
     К. Ну, завод, то есть, огонь в нем - универсальный. И после того, как мы сожжем все городские отходы, мы сможем приступить к обслуживанию горожан. А крематорий только на последнее зарится!
     В. Срок ввода тот же?
     К. Нет! Три года! Потом год - на сжигание мусора, а год, когда граждане привыкнут - на выполнение и того, что конкуренты наобещали с три короба. Так что выгода двойная!..
     В. То есть перспектива у вас более далекая?
     К. Да, в отличие от них, мы собираемся выдвигаться сразу на два срока, чтобы самим же отвечать за содеянное в первый срок. Сами сделаем и сами же пять лет отвечать будем... потом!
     В. Спасибо, я надеюсь, что ученый... откликнутся и на это...
     Единственный человек в городе, кто мог бы на это откликнуться, буквально разрывался на части в сомнениях, пока бежал на радио. Он стоял перед дилеммой. С одной стороны, этот проект ставил крест на предыдущем. Но с другой, это был его второй "вечный двигатель", за который его тоже били в те времена. А с третьей стороны, он уже въехал в помещение Крематорной Академии, а не Мусорной... Единственное, что его радовало, так это то, что вчера на радио забыли впопыхах назвать его фамилию, доселе неизвестную... Поэтому сегодня он постарался назвать ее поневнятнее, при этом сильно изменив голос на французский манер. И он высказал ту идею, которая даже не могла ему тогда и прийти на ум, а сегодня буквально родилась на пути к радиоцентру. Это была идея "Мусоросжигательного крематория"...
     - Мы все дети одного города, - говорил он скороговоркой, - поэтому хватит делиться на левых, правых и неправых, на сторонников людей и мусора, крематория и завода. Когда мы сообща построим наше светлое сегодня и завтра, мы все будем стоять у одной стенки - колумб-ари-я! В одинаковых урнах, господа, духовноматериалистических, но как и на Западе! Это наш выбор! Ученые против войны! И мой вчерашний коллега, надеюсь, согласится со мной?..
     Тут же позвонило доверенное лицо одного из кандидатов и попросило прийти его в парк без зажигалки, раз днем еще...
     - Но мы и не должны ничего скрывать от горожан, - с тоской в голосе произнес ученый и предложил развернуть дискуссию на страницах прессы, - а люди помогут нам найти компромисс, консенсус...
     Доверенное лицо позвонило еще раз, сказав, что они найдут и его, и Компромисса с Консенсусом, так что лучше прийти сейчас...
     Позвонил и какой-то милиционер и пожелал их кандидату с его проектом лучше уж избраться на пост мэра, не потеряв своей кандидатской пока еще неприкосновенности лица, скороговоркой пообещав под конец. - За мусоров ты, Мант Паганини, еще ответишь ... ...
     Ученый долго пытался объяснить ему этимологию обеих слов, у которых в нормальном языке, в нормальном обществе и в нормальном положении не может быть общих точек соприкосновения и родственных корней. Тот даже согласился... Но на то, что наша действительность пока еще не такая, тот и пообещал ему противоположное, но в его лице и даже в родственном корне. - Так ...ую, ну, сделаю!
     Следом позвонил горожанин и спросил, а горят ли у них бутылки из-под... напитков, с прошлым газом как бы... Ученый успокоил его, сказав, что эксперимента над бутылками он из гуманитарных соображений не проводил, и что вообще сжигать в топке бутылки - то же самое, что топить те с валютными деньгами... "Да, как Муму!"
     После этого позвонили из профкома городской теплоэлектростанции. Они вчера внимательно выслушали выступление его коллеги, провели совместное собрание со стачкомом и решили предложить свою станцию для размещения крематория, а теперь и завода. Им уже давно нечем топить, и вот такой комплексный проект их очень устраивает из-за круглосуточного и круглогодичного режима работы.
     - Городу будет только польза, тепло, не будет мусора и... - на этом телефон у них прервался, и он ушел...
   - Ученых тут... нет, - ответила на последний звонок уборщица.
   - Я, значит, опередив, был последним, - хмыкнул в трубку представившийся Колей Кооперниковым. - Да, а тут опоздал, выходит...
     А ученый, как раз выходя через черный ход с радио, естественно сразу же, в окно еще, увидел доверенное лицо и, растрепав одежду, прическу, сбежал с лестницы с громкими криками:
     - Держи вора! Украли! Идею!
     - Больше ничего? - удивился генерал. - Тут никто не пробегал с ношей и не смог бы. Может, вы мне чего-нибудь на уши решили?...
     - Как не пробегал? А этот Мант поганый с французским прононсом, автор чудовищной идеи с этим заводом? - возмущался тот.
     - Если бы он пробежал, так лишь в последний раз! - грозно надвинулся на него генерал, щелкнув чем-то в кармане, защелкнув ли что-то... и больше не доставая оттуда руку.., - черт!
     - Да, если бы он встретил меня, то тоже в последний раз! - грозно сказал ученый, забыв, когда говорить с прононсом, а когда нет.
   Глава 23. "Все ушли на выборы!"
    Когда Скалин встал в очередь, в приемную избирательной комиссии ворвался взлохмаченный, весь в наколках мужичок с баулом.
     - Мужики! Пропадаю я! Дай пройти... без очереди, - говорил он им, проталкиваясь локтями в кабинет председателя, - не за бутылкой же? Пропадаю я! Позарез надо! Я ж - не в сами мэры, поймите...
     Через минуту буквально в приемную ворвались трое милиционеров с пистолетами наперевес, но на предохранителях...
     - Где он?! Ложись! Да не вы, вы можете опять стать, - громко орали они, заглядывая под все стулья, - с баулом такой...
     - Господа блюстители порядка, - вежливо обратился к ним наш старый знакомый Достойнов, так и стоявший, - если вы тоже регистрироваться в кандидаты, то конец очереди - там, сзади... лежит.
     - А ты уже зарегистрировался? - спросил его из-под стола самый вежливый из милиционеров.
     - Нет еще, но если вы не реги.., - продолжал Достойнов...
     - А если не зарегистрировался, - перебил милиционер уже из-под стула, - то ступай сам в свой зад, а мы сами дорогу найдем...
     - ...стрироваться, то предъявите вначале ордер, - не успел продолжить Достойнов, как его снова перебили...
     - Граждане милиционеры, вы кого ищете - не кандидата в мэры Крышкина с кандидатской неприкосновенностью? - деловито спросил их тот, выходя с баулом и мандатом в руках из кабинета председателя.
     - Ах, ты ж, под... подождем-подождем... - растерянно читал старшина мандат, опуская медленно руку с загривка кандидата, - разрешите идти.., вашу... "Не забуду мать родную"?
     - "Мать Родину", грамотей! Идите, идите. Желаю правильно сделать выбор, - ответил тот. - Спасибо, коллеги! Не прощаемся? Мы еще этих.., мусор... овцивилизуем!
     Председатель избирательной комиссии Ножницов не удивился, прочтя сведения и о профессии Скалина, которые он написал как можно более неразборчиво почему-то...
     - Это сейчас обычно, - спокойно рассуждал он, расшифровывая его анкетные данные, - тут у меня и поэкзотичнее профессии есть: два миллионера, один, правда, будущий, один рэкетир.., или как его, рокер! Один оказался профессиональным революционером, пока безработным, а еще один.., хм, записался могильщиком пролетариата. Не из вашей конторы?.. Нет?.. А, ну да. По двум ведомствам как бы... Будете по счету шестьдесят шестым, и мы вас включим в шестую группу.
     - В какую еще группу? Я - независимый кандидат, точнее, для этих всех - независимый, а так я от самого большого контингента выдвинут, - возмутился Скалин, - на общем собрании. Вот протокол...
     - Да не, это группы для выступлений по телевидению. По одиннадцать человек в каждом выступлении. Больше их телестудия за раз не вместит пока... А так как раз шесть групп и шесть дней. Еще возможно седьмую группу сформируем и будет день седьмый... Хм, -задумчиво хмыкнул он, - седьмой не получается - нельзя агитировать в день перед выборами. Значит надо или черту подводить, или пусть остальные не выступают. Какая разница - разве их запомнит кто в такой толпе? А, может, за оставшиеся полдня никто больше и не подойдет? Будем надеяться... Надежда ведь умирает последней, не так ли?
   - Шестьдесят шестой? - озадачено буркнул под нос Скалин.
    - А, ерунда!.. Еще получите в бухгалтерии сто тысяч на проведение своей избирательной кампании. Потом, когда вас не изберут, подробно отчитаетесь, куда вы их примерно потратите, - заботливо объяснил Ножницов и ласково похлопал по спине на прощание, - поздравляю от души с получением удостоверения кандидата в мэры нашего города. Желаю победы, а главное, не расстраиваться из-за поражения. Будь готов! Ладно, я пошутил... Вот вам по дружбе, так сказать, инструкция-методичка, как отвечать избирателям по тем проблемам, что появятся с появлением избранного ими мэра, и как ему их решать во время избирательной кампании. Бесплатно... Как хотите... Так, а вы, гражданин, уже второй раз лезете! Зарегистрировать второй раз могу, но денег не получите... Да, подвели черту. Тогда до свидания... Успехов! Главное, успеть потратить все за шесть дней...
     В бухгалтерию Скалин, впавший в какое-то подвешенное состояние, оказался десятым или двенадцатым в очереди. Претенденты, а точнее, даже конкуренты оценивающе оглядывали друг друга, на глаз взвешивая шансы противников. На Скалине их взгляды не задерживались более секунды, а потом уж более и не обращались к его щуплой и невзрачной фигурке, попахивающей чем-то странным...
     - Ничего, мал золотник, когда молчит. Не все золото блестит, -перечислял он в уме свои возможные преимущества, замечая, что многие из них вполне присущи и другим претендентам. - Нет, тут надо что-то специфическое, неординарное...
     - О, кого я вижу!- вдруг раздался за спиной знакомый голос.
     Конечно, это был Черкасин, с раскрытыми объятиями устремившийся к нему, стоящему первым, но опять с конца.
     - Я верил в вас, - незаметно шепнул он ему на ухо, пожимая руку. После этого он начал пожимать руки и говорить на ухо всем остальным в очереди, добавляя каждому еще какие-нибудь слова, типа: "Надо же, здесь почти все знакомые. Что ж, мир тесен. Но они вам не конкуренты, поверьте..."
     По крайней мере, он это прошептал Скалину. Тот слегка покраснел, вспомнив, как несправедлив был с ним. Черкасин же, поздоровавшись со всеми, юркнул в дверь кабинета председателя комиссии. Спустя минуту председатель и вывесил на двери табличку, гласящую:
   " Все ушли на выборы! Прием добровольцев окончен!...
     Скалин в конце концов получил толстенькую банковскую упаковку новеньких тысячерублевок, которые и не успеют постареть, и, засунув их подальше, в дыру в кармане, вышел на улицу. Из-за последних событий он совсем не смотрел телевизор, поэтому и не знал, что здесь происходит. А тут уже происходило, хотя официально кампания по пропаганде еще не началась...
     Инфляционный миллионер, имевший в самом центре города свой ларек, вывесил над ним огромную красочную вывеску: "Привет от будущего и мэра - Пронькина! Избирателям - скидка тридцать процентов!" Единственное, что он забыл указать - от чего считать скидку.
     Второй, будущий, правда, миллионер стоял недалеко с лотком, подвешенным через шею на веревке, и тоже агитировал за себя.
     - Подходите, горожане! Свежие пироги с зайчатиной и капустой! Свежие пироги от Меньшикова и Большикова! От соратника Петра и будущего мэра! - зычно призывал он покупателей.
     - Мне два с зайчатиной,- понимающе улыбаясь, попросил Скалин, с утра не державший во рту ни маковой, ни росинки.
     - Остались с капустой, нарасхват же, - пробормотал ему тот и с полупоклоном подал два поостывших, но мягких пирожка, небрежно так приняв от него деньги, словно они здесь дело второстепенное.
     В это время вдалеке что-то загрохотало, и через минуту на улицу вылетел на огромной скорости мотоцикл без глушителя. На нем весь в черном лихо восседал еще один кандидат, слоган с фамилией которого был написан крупными буквами на развевающемся сзади куске материи. Но от ветра материал так трепыхался, что трудно было прочесть даже фамилию в целом. Каждый раз были видны разные отрывки: "...Голо.., яко, ...кряк, за, ...кого, ...Прок, ...рок, ...суй!" и тому подобное...
     - Во, козел! Ну, артист! Нет, я не про того Меньшикова, - с восхищением произнес будущий миллионер Большиков и еще громче начал рекламировать свои кончившиеся пироги с зайчатиной.
     Неподалеку от скульптурного монумента, украшавшего городскую площадь, Скалин увидел кучку людей, столпившихся вокруг развевающихся по ветру флагов разных цветов. В центре стояло несколько решительных человек с плакатами, на которых были написаны те лозунги, которые выражали главную суть программ кандидатов.
     У одного было написано корявыми буквами: "Город - тем, кто тут живет - не партократам! И не мусору!"
     Второй гласил: "Свежий воздух, пустые трамваи - горожанам! Не партократам с мусором!"
     Рядом с этими двумя стоял изумленный милиционер и что-то невнятно пытался у них выяснить, что ему мешали сделать более решительно их кандидатские мандаты.
     Третий был немного оригинальнее: "Захороним западных партократов с их отходами на кладбище!"
     У Скалина даже дух перехватило, когда он прочел это.
     - Кто тут кандидат? - грозно спросил он, втиснувшись в толпу.
     - Он перед вами, - в один голос ответили трое, после чего двое потупились, а третий с недоумением посмотрел по сторонам...
     - Кто конкретно? - рыкнул Скалин еще раз, подобравшись к ним совсем близко, разглядывая их по очереди.
     - Он перед вами, - опять повторили они все, чем вызвали еще большее недоумение у своего коллеги...
     - Ну, ладно, кто тогда написал вот это? - ткнул рукой с зажатой в ней половинкой пирожка в последний плакат Скалин и слегка отвел руку в сторону. Двое остальных их трех тоже начали с удивлением вчитываться в текст плаката, поглядывая и на свои...
     - А ты что, и западных партократов пожалел? Может, и наших?! - взвизгнул на него кто-то сбоку. - Так мы и тебя туда же...
     - Я только что оттуда, - отмахнулся Скалин и еще ближе подступил к троице. - Ну, так кто же тут хочет кладбище отходами партократов завалить? Или сами вечно жить собираетесь и вам там места не надо? Или они правду про вас пишут, что вы их на это толкаете?
     Троица стушевалась слегка, осознав каждый свою промашку.
     - Да мы-то вообще против, конечно. Мы так иносказательно и говорим.., что если захоронять, то вместе с ними. Мы же не эти.., - сбивчиво оправдывался один из них.
     - А если они согласятся самозахорониться, и уже.., то вы, значит, тоже согласитесь? - скаламбурил язвительно Скалин.
     - А ты бы ради народа не согласился? - снова взвизгнул тот самый мужичонка. - Мертвяков и партократов, видите ли, ему жалко...
     - Ты сам мертвяк! - опять отмахнулся от него Скалин. - Так что же не отвечаете-то? Что же вы не предложили их захоронять на блатном кладбище? Или сами туда надеетесь попасть как бывшие несостоявшиеся мэры? А простых мертвецов вам не жаль? Им, мол, до фени?
     - Да пошел ты со своими мертвяками... Тут партократов девать некуда, а он.., - не унимался мужичонка, спасая положение троицы.
     - Вот и хороните их у себя в огороде, а на кладбище со своими отходами не суйтесь. У мертвых, кстати, у ваших же родичей, тоже права есть, и я никому не позволю посягать.., - развернувшись лицом к нему, начал надвигаться на мужичонку Скалин.
     - Так ты - тоже кандидат, что ли? - как-то испуганно и одновременно обрадовано спросил тот. - А-то думаю, чего это тут разошелся не по делу. Так бы и сказал сразу, нарисовал, пообещал чего...
     - Это ты сейчас кандидатом в покойники станешь.., - надвигался на него Скалин, - вечным кандидатом...
     - А вот фигушки! Меня вчера тоже такие, вот, похоронить собирались, а я - вот он, живехонький - прямо из гроба сюда. Ха-хи-ха-ха, - весело закатился мужичок от переливчатого хохота. - Решил партократам место уступить. Могу за пузырь предложить свое - берешь? Хату мою они, черные риэлтеры, взяли, конечно, так я могилку теперь могу того... для захоронения уступить! Берешь? Почем?...
     Скалин озадаченно уставился на него, медленно опустив занесенную руку с половиной пирога в кулаке. Что-то знакомое было в лице мужичка: или выражение, или цвет, или еще что-то неуловимое.
     - Ладно, разберемся, - буркнул он и обернулся к троице, которая беседовала о чем-то своем, с каким-то странным шипением.
     - Уберите этот плакат, говорю вам по хорошему, а-то я вашего кандидата зарою.., - начал было он.
     - Нет нашего кандидата, - отстранившись от троицы, ядовито произнес один из них. - Это у них свой кандидат, оказывается. С него и спрашивай. Он и партии предал, и партократов готов.., - бросал он презрительные взгляды на того, кто стоял со злополучным плакатом.
     - Так это ж тактика такая, мы же говорили.., - пытался тот негромко, чтобы окружающие не слышали, объяснить первому что-то, но тот и слышать не хотел, а лишь, насупившись, ходил вокруг него.
     - Ему, видите ли, тоже захотелось покандидатить, да не с чем, вот он и готов хоть на отходах, захоронениях сторонников нажить капитал, - не слушая, покрывал он своего недавнего приятеля.
     В это время третий из них потихоньку и как-то бочком вдруг выскользнул из толпы и исчез куда-то, прикрываясь своим плакатом, как щитом, раз на щите не получилось...
     - Бес.., - Скалин понял, что бестолку мечет тут бисер и, нащупывая пачку купюр за подкладкой, пошел по своим делам, задумавшись вдруг над этимологией этого странного словечка: "бес"...
     Пока он шел, ему, наверное, раз двадцать по дороге встречались по одному или по нескольку сразу кандидатов. Попалась и дружно обнявшаяся и раскачивающаяся из стороны в сторону троица кандидатов, заплетающимися языками, герметично так выяснявших между собой преимущества своих программ.
     - Ты что, мою прграмму не уваж-ашь? Ик!- спрашивал один.
     - А че твою вжать? У мня своя есть пр... ик грамма. Ик! - формулировал ответ второй, запив доброй их соткой...
     - У нх, у их, у бл... Мож-ж-жно па-адумать! И-и-и миня... й-ик, - вставлял совсем плохой третий.
     - Слышь, ты не кнд-дат слчайно? Спчек дай прикрить? - спросил один из них Скалина, случайно попавшего в их поле зрения, - Ты не бжайся, мжик? Мы тут зрплату кдатскую плучили, па-амашь? А это мои дрзя, знакомсь, - бормотал он, пытаясь прикурить. Его приятели-конкуренты дружно кивали головами, представляясь Скалину как потенциальному избирателю, - Мишь спрва, Эд-эд-эдик слев-а, я Ик-ик-икентий центр-ист, сам па-амашь. Га-а-ласуй з нас, пока. Нопсран!
     Скалин оставил им свои спички, чтобы они больше не приставали ни к кому из прохожих, но услышал, как у того в кармане загремели коробки, когда он пытался засунуть туда очередной...
     - Поджигатели пороховниц! - только и смог проворчать Скалин по поводу этого, но впервые как-то даже по-товарищески, как-то даже сочувственно, понимающе, но вовсе не осуждающе, как еще совсем недавно, у памятника опять же "Борцам за власть Сов..."...
     Предвыборная борьба и начиналась.., но тут, среди живых, он ее и не заметил пока, как и живых борцов, которые, видно, все тогда или сами полегли или их уложили.., ну, туда как раз, куда он и направился уже без всяких сомнений... в осознанной необходимости! 
   Часть вторая. Демократоры на распутье
   Глава 24. "Рай-град" для All!..
     Когда до кладбища оставалось минут пять, Скалин услышал сзади шелест шин. Его нагнал роскошный автомобиль, блестящий темной окраской фиолетово-ночного цвета и никелем. Из распахнувшейся дверцы вывалился плотный толстячок в малиновом пиджаке, с розовыми щеками, надутыми губами и ухватил руку Скалина пухленькими ладошками, поблескивающими золотом и символичной "Плати-Ной!", точнее, "Плати-На!", хотя, может, и не точнее...
     - Очень рад, очень рад, что не разминулся с вами. Мы к вам по очень важному делу... Садитесь - подъедем, - так сердечно и дружески сказал тот, что отказываться было неудобно...
     В салоне машины было еще более шикарно, чем снаружи. Мягкие кожаные сиденья, проглатывающие тебя чуть ли не целиком, прохладный, ароматизированный чем-то воздух и... простор, словно в автобусе, едущем на обед. Кроме шофера они были... вдвоем.
     - Черточкин, если позволите представиться, - протянул тот еще раз, но теперь уже одну свою подушечку. - Вас же я знаю-знаю...
     В сторожку он вошел так, словно знал ее еще с детства и провел в ней лучшие свои годы...
     - А, может, мы пройдемся по... территории? - спросил он сразу Скалина, поставив на стол плетеную корзинку и достав из нее бутылку коньяка, несколько потных бутылок пива, пакетики с закуской и еще много чего. - На природе и пивка пока попьем...
   - Да, тут это не возбраняется, - только и нашелся Скалин.
     - Честно говоря, я не понимаю тех людей, что боятся попасть сюда, - говорил Черточкин, когда они прогуливались, попивая пиво, по тенистым аллеям, - мотаются по курортам, санаториям, где хоть и есть условия для физического отдыха, для плоти, но для отдохновения души-то не найдешь ничего. Наоборот, какая-то постоянная гонка за впечатлениями и опять же за телесными: "Ах, я видел камни Колизея! Такие каменные! А Парфенона? Тоже кам..." Камни, Камю! А тут - сама обстановка вечного покоя, когда тело, скованное абсолютной недвижностью, подразумевает исключительно духовное отдохновение - что и звучит-то как созвучно. Вы над этим не задумывались?
     - Что задумываться-то? Я жил этим последние, лучшие годы жизни, - ответил Скалин. - Но неужели вас, как коммерсанта, только эта сторона интересует? Меня, к примеру, коммерция... так себе.
     - Вы точно подметили: как ком-мерсанта, - грустно вздохнул тот. - Но интересов у меня множество осталось, накопилось.., хотя и сейчас заняться я имею возможность только одним... Нет, не подумайте, меня не тошнит от делания денег, иначе я бы, как вы, сбежал сюда, или еще куда-нибудь, или во что-нибудь... Это мой главный интерес, который вам, возможно, не понятен?
     - Да почему же? Мой ведь интерес тоже не для всех. Другие вот или спивались, или посвящали жизнь мусору, просто деньгу заколачивали и уходили сюда же... А мне именно здесь интересно быть и я бы, может, и сам платил за это, - сказал Скалин.
     - В точку! А хорошо, вообще, что время такое пришло, когда можно самому по своим интересам выбирать себе жизнь. Раньше это в основном блатным удавалось, да бездельникам, которые в любом месте свой интерес находили. А нам вот нельзя было. Работать в нашей сфере было можно, но для интереса, с работой совсем не связанного. Она была как бы лестницей. Нет, в науке можно было свой интерес тешить, если не было особого - никто ведь не проверял, да никому она и не нужна была. То же плакаты там малевать художественно, марши, да поэмы про хорошую жизнь сочинять - это все было можно, и за такой интерес платили. Но я не верю, что у них там было слишком интересно. Если уж слушателям и зрителям одним глазом взглянуть и-то воротило, то какого им с их вкусом на свою галиматью целыми днями было созерцать? Спасала она родимая: водовка. С ней и сушка - королева, и работа - хобби, - сорвался чуть-чуть в целом вежливый Черточкин, - прошу, конечно, прощения.
     - Совершенно напрасно, - отметил Скалин. - Понимаю!
     - А прорывает обида. Да-да, обида. Парадокс, но так. Не только им, нищим сейчас и без интереса совсем, обидно, но и мне. Разве не обидно, когда все эти, не пришитые к кобыле, воротят от нас морды, как от последнего дерьма на свете, как от тех самых тридцатилетних запасов авгиевых конюшен? Считают, что мы, торгаши, их, бездарей и бездельников, еще и уважать и привечать должны, не обвешивая, а даже, наоборот, забывая деньги взять за товар. А за что - за то дерьмо, которым они наши магазины забивали, которое люди уже с тоски покупали, думая - повеситься или вот это г... купить? А теперь, когда я им вместо этого гэ везу то, что раньше в крайкоме по решению пленума, а-то и Съезда раздавали, а они как не делали ничего так и не делают, строя из себя обиженных, я же еще и сволочью оказываюсь? Так ты и не бери у меня - я спокойно мотану в Монтану, в свою хатку и буду там чего-нибудь парить. А вы, мол, пошли все в задницу нашему мраморному вождю! Продеретесь? Не забудьте только колючей проволокой, как терновым венцом, перепоясаться перед этим, - зло, но слегка безразлично говорил Черточкин без остановки. - А эти производители с мотней до колен, но с карманами до щиколоток? Вопят, что им производить их металлолом и утильсырье не дают. Как же, они же самые высококвалифицированные производители металлолома в мире. Им равных нет, потому что его больше никто не производит. И они же покупают у меня и плюются: я бы, мол, лучше купил нашего, которого нет, чем твой импорт, который откуда-то взялся. Это, мол, ты у меня чего-то украл и продал, а потом привез, а я покупаю у тебя, потому что у тебя даже украсть нечего. Тьфу, тошно...
   - Ну, я иногда тоже так.., - скромно начал Скалин, - думал...
   - Но я, вообще-то, не за этим пришел, - скромно перебил тот. - А вот надо же - словно что-то с души сбросить захотелось. Исповедаться за грехи других. Я же говорю: место для духовной разгрузки...
     - Бесполезно ждать благодарности от живых, - заметил Скалин, - я в том на себе убедился. Да и зачем она, если у вас есть интерес?
     - Да вот, натура моя пока еще наполовину та, коллективно-индивидуальная. Мы сейчас все, как двуликие Янусы соцреала, у которых одного своего лица, личины и не было, а второе еще не нарисовали.., - не мог успокоиться тот или от пива, или от перемены обстановки. - А перед мертвыми что? - ни я, да и никто еще ничего им хорошего-то и не сделал, чтобы благодарности ждать. Разве что закопали, вот. Но кто сказал, что их молчание - благодарность и согласие?
     - Почему они должны быть громкими, многословными? - канонически смиренно произнес Скалин, - я имею в виду благодарности...
     - Понимаю, - сказал Черточкин, - но вы-то разве так уж уверены, что они вам все здесь так и благодарны? А вам ни разу не казалось, что кто-нибудь из них черепом пытается землю проломить, когда вы над ним проходите?
     - Уверен. Я бы почувствовал - если что, - скромно ответил Скалин, - я почему и ввязался во все то, что почувствовал их поддержку. Из-за них и пошел. Поддержать их. И вам, наверное, не хватает тех, кто поддерживает вас, кого должны и вы поддерживать?
     - Про это я и хотел поговорить, кстати, - сказал тот, - я уже давно думал как-то подключиться к политике. Хотя моя работа - это тоже своего рода политика, но!... Ведь что такое страна - это те, кто производит, те, кто покупает, и находящиеся между ними про-давцы. Где находятся политики? Тоже где-то между, улаживая лишь не торговые дисбалансы между спросом-предложением, а политические - между желаниями и возможностями. И я бы, конечно, не лез в политику, но не могу, видя, что туда почему-то поперли негодяи, кто больше ни на что не годен!, что каждый последний дурак считает, что его главный недостаток - это и есть наиважнейшее достоинство политика!, что, для перестраховки называя политику грязным делом, туда прут те, кто даже не знает, что означают слова "ум, честь и совесть": то ли название способа, то ли фирменная марка средства безнаказанного и непыльного жульничества!? Ведь, поймите, жульничать в торговле - это надо иметь колоссальный талант, позволяющий надуть еще тысячи таких же. Но зная, что десять талантов, если захотят, надуют и любого гения, ты не осмелишься рискнуть. А в политике почему-то каждый дурак себя великим жуликом считает, равным по силе вместе взятым деду, отцу Одиссея, а также их сыну и внуку. Причем жуликом, имеющим на это полное право, чуть не должностную обязанность! Так вот я и в трансе: или самому стать одним из них(но какой смысл: я буду и не там, и не там), или поддержать кого-то, кто, будучи среди них, не станет одним из них...
     - Так у нас же вон партии есть, которые свои услуги настойчиво и вам предлагают, - с легкой издевкой подметил Скалин.
     - Фу-у, - выдохнул тот, - там пока по одному энтузиасту на каждую партию. И не жулики потому, что у них или даже на это ума не хватает, или пока просто возможности не имеют, или думают, что честность - это то, за что им только и должны зарплату платить. Да я такого лучше памятником в центре поставлю, чтобы, проходя мимо, хоть раз в день вспоминать о честности. Памятнику ведь ума не надо. А политику - еще как! Ведь политик, ворочая колоссальными средствами и судьбами миллионов, может от чистого и огромного сердца, заполнившего его череп, такого по глупости такого натворить, что и сотням жуликов не снилось. Пока - увы! Политики ведь что пока говорят: деньги нам даете вы, а уж всю дурь делать мы сами будем...
     - Так что же остается: ждать пока к нам от них и партии завезут вместе с партиями окорочков? - весело спросил Скалин.
     - К сожалению, партии не я создаю. Я своим делом занимаюсь, к которому интерес имею. Да, нам, жестоко конкурирующим между собой, и трудно договориться: на кого делать ставку, кого послать в политический академ-отпуск. Политики же не партии создают, а кресла для своих пустых черепов - этакие подставки для яиц. Среди них нам тоже ставить не на кого. Тем более, если в партии по одному человеку, почему просто не поставить на одного наиболее подходящего, хоть и беспартийного? - спросил его испытующе Черточкин.
     - Но у меня же совсем другая модель. Я ведь за сохранение закапывания, - пытался разочаровать, но не обидеть его Скалин.
     - Так вы же их там закапываете, а уж на поверхности мы для этих нормальную жизнь устроим. Места всем хватит, - пытался убедить его Черточкин, - тем более, что у меня есть модель - как объединить интересы граждан к периодам жизни и до того момента, и после... Нормальная двухэтажная модель... Чем-то похожа на двухэтажную Уэллса с ангелочками наверху, но и на "Луна-Парк"...
   - О, нет, только не это! - вскричал Скалин, - такое начнется...
   - Нет-нет, даже не Рай-Парк, который еще и с парковкой спутают, и не Рай-Сад, не очень звучащий у нас в интернациональном плане: "Рай-Гадн", ну, Garden, смахивая и на Кардена, с намеком на первого райского модельера, приодевшего Еву с Адамом... в шкуры, в натуральные меха...
     - Очень интересно, - навострил уши Скалин. - И как?
   - "Рай-Град", работающий, точнее, живущий тут круглосуточно, в две смены... Ну, или в три, что сейчас модно, да и куда нам без "Третьей смены", подлунной основы рынка? - Черточкин обстоятельно изложил ему свою модель совместного райского досуга всех: и местных обитателей, и их еще живых потомков... Вернувшись в сторожку, они основательно ее обсудили и под конец подписали договор, скрепив его последними рюмками коньяка и закусив сургучево-красной черешней, роняющей сочные слезы на белые листы бумаги...
   К сожалению, сроки его исполнения опять выходили за рамки нашего повествования, но что еще, кроме очередной модели несостоявшегося при нас "Коммунизма для All...?", могло быть придумано "бывше-новым" "Ком-и-Ком", ну, или "Ком-мерсантом" Черточкиным, уже не представлявшим себе и Коммунизма без бабок?.. Да, и вслед Ленину, тоже начавшему с торговли Родиной, учившему потом и остальных "... торговать", чему научились, правда, опять буржуи, и построив "Общество потребления" - буквально от нашего же "... каждому - по потребностям! От каждого по воз..."...
     А вообще, коньяк после пива не пьянит, так что не подумайте чего лишнего. "Тем более настоящий, теперь уже импортный, пахнущий не нашими клопами, а тоже импортными. Этих и давить не жалко. К тому ж, они уже раздавленными к нам завозятся. Сервис!.. Вскоре и партию партий завезем! Также аккуратно упакованных и даже избранных с пятилетней гарантией, чтоб парти-зан не плодить?"..
     Говорили они это уже вдвоем, в унисон, наперебой, гуляя в обнимку, с пивом, по будущему, но казавшемуся им уже сегодняшним, "Райграду", где веками прекрасно уживаются не только политические противники, враги, даже враги народа, Кресты и Звезды, не только "Отцы и дети", но даже супруги, до того момента просто сживавшие друг друга со свету, но, главное.., "Живые - и мертвые" тоже!..
   Глава 25. 1 - 0 = 1. 1 + 0 = Капитал!
     Посткоммунистический капиталист Черточкин приходил на работу рано. Эта привычка появилась у него еще во времена работы в крайкоме комсомола, где существовал ряд неписаных правил: вовремя прийти и уйти, вовремя и правильно составить план работы и отчет по нему - которые ему очень пригодились и в его капиталистическом труде, на поприще вольной, общественной Коммерции.
     Это слово тоже ему ужасно нравилось. Он с удовольствием произносил его про себя, четко выговаривая слоги и понимая, почему их основоположник учил коммунистов учиться именно ком-мерции, за чем и мерцало нечто такое, как и товарищи - за товаром. Он даже возмущался тем, что это слово и целый ряд других, таких как коммуникации, компьютеры, комиксы - нагло эксплуатирует запад, как свои достижения, защищая их с помощью своих коммандос. Оправдать это он мог, единственно, тем, что эта была своего рода наша лексическая, этимологическая диверсия в русле перманентной революции.
     Однако, и тогда, когда мы открыли западу почти все свои намерения, сами ком-мунисты почему-то постеснялись сразу использовать открыто завещание своего основоположника и лишь на ком-сомольцах рискнули испробовать, на их Комках, Мерсах. Может, из-за отсутствия уж явной связи этих слов, из-за чего приходилось краснеть, синеть перед ветеранами. А, может, Черточкин просто не понимал всей глубины идеологической борьбы, где отсутствие или присутствие одной лишней М, даже двух ММ, имело глобальное значение.
     Но как бы то ни было, Черточкин решительно вместе со всем составом крайкома ушел на фронт коммерции по первому намеку партии. Конечно, мосты они не сжигали и строго платили старшим братьям членские взносы даже после исчезновения официальной необходимости - по осознанной! Более того, они всячески содействовали постепенному сближению этих двух лексических линий, двух тенденций в дальнейшем развитие материалистических идей Капитала, забирая в свои комки и своих стеснительных старших братьев из ...комов.
   "От Кома до комка - один шаг!" - был и его лозунг.
     И, лишь окунувшись с головой и со всеми потрохами в коммерцию, он понял, что Учение на самом деле бессмертно, и что оно побеждает поэтому, а капитализм, о котором так долго мечтали меньшевики - это всего лишь разновидность социализма, как о том и намекал Учитель, до сих пор еще не понятый до конца у нас. А ведь однозначно же говорил, что Социализм - это Госкапитализм... со всеми, мол, вытекающими для всех последствиями. Отсюда было несложно понять, что Капитализм - это Социализм, поделенный на Государство, то есть, между всей его номенклатурой, между All, ну, Олигархами. Почему народ и демократы ждали иного, он не понимал и мог объяснить лишь их никудышным знанием классиков марксизма-ленинизма!
     Но теперь он приходил на работу вовремя еще и с удовольствием. Не то, что тогда, когда это было обязаловкой. И теперь он с удовольствием, а не от скуки любил часик с утра поиграть в шашки с самим собой. Как и положено коммерсанту, но все же патриоту, он играл в шашки бабками, стараясь как можно больше провести их в дамки. Да и саму игру он именовал на русский манер "бабками", а не шашками, оставив из классического варианта лишь такие термины, как пройти в дамки, взять за фак и все... Ну, за фук по-нашему.
     - Были бы бабки, а уж дамки будут, - любил он повторять при этом, порой именуя эту игру еще на ласковый манер шашнями. Он был вообще человек не злой, отчего и не любил шахматы, где все нужно было сводить к мату. Именно поэтому он не стал называть и дамки на наш манер бабками, соблюдя хотя бы здесь приличия и отдав должное новым веяниям. В итоге же он, в отличие от многих горлопанов, сумел свести исконное наше и неисконное их в одной игре, ставшей базисом его нового мировоззрения, когда он без всякого уже стеснения мог считать себя самым "новым русским"...
     За этой игрой его и застал тогда Черкасин.
     - Бизнес-план набрасываете, коллега, - спросил он с улыбкой после того, как представился, - или занимаетесь де-эмансипацией общества, превращая бабки в дамки и наоборот?
     Черточкину понравилась новая трактовка его занятий, и он с интересом посмотрел на "незнакомца", как ему показалось.
     - Честно говоря, я предпочитаю более грубую игру, хотя отдавая дань приличиям, стараюсь всегда свести ее к пату, - продолжал тот, словно читая мысли Черточкина, - мне нравится ставить противника в безвыходное положение, которое становится для него единственным выходом, и он сам быстрее меня стремится в него попасть.
    - Надеюсь, во мне не противника видите? - усмехнулся тот.
     - Даже наоборот, - многозначительно ответил тот, - соратника!
     - Опять борьба? - разочарованно протянул тот.
     - Да, но политическая всего лишь, - мягко ответил Черкасин.
     - М-м-м, - разочарованно промычал тот, но задумался...
     - А что так? - заботливо спросил Черкасин.
     - Эти игрушки мы ведь пока другим, демократам оставили, - несколько высокомерно отвечал Черточкин, - пусть поиграются! Лишь бы не мешали делом заниматься. Пока...
     - Думаете, пока еще не поздно уже? - спросил Черкасин.
     - Пока нет, - ответил тот, - основной навар по привычке все еще в тени экономики прячется. Влезать, вкладываться в пустое слово "политика" нет резона, как и в какого-нибудь политика-одиночку...
     - Одиночка - пустой, пока претендует. Когда он вдруг по воле случая приходит к власти, надевая ее рюкзак с бюджетом на спину...
     - Ага, - перебил его Черточкин, - добавьте к нулю еще пять, девять нулей и что получите?..
     - Хм, дорогой мой, - похлопал его по плечу Черкасин, - политика тем и отличается от экономики, что она любой нуль мгновенно превращает в единицу, в единственную единицу, стоящие за которой миллионы нулей делают ее баснословной суммой! Вы понимаете?
     - Ну, вообще-то смысл есть, - неуверенно протянул Черточкин.
     - А я вообще-то хотел спросить, как вы заработали свою первую единицу с нулями?
     - А какое это имеет?...- начал было недоумевающий Черточкин.
     - Самое непосредственное! - твердо ответил Черкасин.
     - Понятно, - вяло согласился Черточкин и поведал свою тайну, о которой он сейчас писал даже поэму "Как сделать мани, ничего не имея в кармане" - так она ему нравилась. - У двух моих знакомых секретарей райкомов была такая проблема: у одного были сигареты, но не было спичек, у другого наоборот. Поскольку они начинали с одинакового стартового капитала, с отпускных, то и товару у них было примерно поровну - на сто тысяч где-то...
     - И вы их свели?
     - Ну да, но только, - Черточкин еще раз смакнул мысленно свою первую в жизни удачную мысль, - выстроив цепочку, куда добавил еще восемь фирм, у которых тоже был один товар, а нужен был другой. С каждого я взял по десять процентов...
     - Десятину? Так много? - удивился даже Черкасин.
     - Они ж все были из райкомовских, ну, а я тогда еще не ушел окончательно из крайкома, обязан был и по должности инструктора поддерживать идеологию госрегулирования.., - отмахнулся рукой Черточкин. Вообще, теперь он был за свободную конкуренцию. - Это и были мои первые деньги.
     - Вообще, даже по божески... И с них вы такое дело развернули? - с некоторым почтением спросил Черкасин.
     - Да нет, конечно, - слегка презрительно процедил Черточкин, но продолжать не стал. Здесь был один момент, о котором он и в книге не упоминал. Стартовый капитал он, как зять последнего первого секретаря, буквально Головкина, естественно, получил из других источников. И не сто тысяч. - Ну, еще и голова, конечно, и связи. Существенно помогают. Мы ж свою прежнюю инфраструктуру крайкома вынужденно перенесли в рынок, поскольку самой рыночной инфраструктуры не было - только теневая. Кстати, очень похоже оказалось. В крайкоме комсомола была же довольно свободная и жесткая конкуренция. Выживал сильнейший и... наиболее предприимчивый, у кого за спиной была сильней... инфраструктура, коммуникации...
     - Ну, хорошо, - прервал его рассуждения Черкасин. - Так вот, ваш пример и показал, как можно с помощью челночной дипломатии из ничего сделать даже... совсем наоборот. Если еще со стороны туда кое-что вложить - этакий зародыш для образования сторицы...
     И далее Черкасин поделился с ним своими планами. Начал он, естественно издалека - со времен египетских пирамид(так, словно сам присутствовал при их сотворении), с "камня на камень, кирпич на..."
     - М-м-м! М-м-м! - в итоге разговора Черточкин просто исходил от нетерпения и ерзал на стуле(после чего пришлось сменить штаны - протер). Он сразу уловил, что наиболее идеальная фигура в мире - мавзо.., пирамида. Все общество состоит из них: семьи, коллективы, государства. Всю историю завоеватели пытались во всем мире сотворить единую пирамиду, но... почему-то не получалось надолго. А что в бизнесе могла пирамидка принести? Только за одну эту идею Черточкин готов был включиться в дело с выборами, вспомнив, и как его тестя избирали, и как потом обезглавили... И он включился...
     - Выборы - туфта, если за их антуражем не стоят интересы бизнеса. Не обязательно большого, но серьезно настроенного бизнеса(пусть даже несерьезного), - пытался успокоить его Черкасин, указав верное направление. - Нет, сами - в политику потом, следом за...
     Вот тогда, успокоясь, он сразу же и отправился к нашему еще не общему знакомому на кладбище с далеко идущими, но совсем не с заупокойными мыслями, по пути и сочинив название своего проекта, замахнувшись сперва на весь "Край-...", но вдруг вспомнив, что самые лучшие годы провел в Рай-коме родного города, где был в конце первым, пока его за какие-то махинации с членскими взносами не упрятали, не похоронили инструктором в Крайкоме комсомола. Ну, а модель Торгово-Увеселительного Парка имени Комсомола(Культуры как бы, даже Капитализма для маскировки) он придумал много раньше, когда комсомол его и оказался в тупике... Сперва под "иК" он подразумевал "и Казино", но не решился открыто ссориться с конкурентами из бандитов, особенно, из чекистов, у которых в крови - игра с огнем, почему они еще до старта Капитализма, в 89-м открывали, строили ночами Казино под самой прочной тогда Крышей ГБ! Пришлось законспирироваться еще глубже даже в названии...
   Черкасин же подсказал ему самое простое и милое его сердцу решение: Торгово-Увеселительный Парк и Кладбище "Райград", аббревиатура которого - ТУПиК обретала и новый, намного, метра на два, более глубокий смысл, но что было понятно только им двоим, когда они до конца выяснили свои родословные, глубинные корни...
   Нет, тот сторож тоже это сразу уловил по одному лишь названию, почему они с ним так быстро и нашли общий язык, и договорились, хотя тот в свое время, тоже "задрав штаны", наоборот, "бежал" из комсомола, но не добежав до партии... Но на этом шарике чаще и встречаются те, кто бежит и при том - в разные стороны!
   Глава 26. Выбор ночного клуба "Дур-мan"...
     Если кто-то уже пожалел Черкасина, то сделал это зря по одной причине: надо было сперва пожалеть Водолюбова. Он совершенно сбился с ног и со счета. Когда он проинтервьюировал двадцать первого кандидата, ему вдруг показалось, что он начинает повторяться. Двадцать второго, двадцать седьмого, тридцать первого он точно уже встречал и брал у них интервью, но однозначно это доказать не мог: явных признаков этого не было ни на лицо, ни в выступлениях.
   Ну, во-первых, они чем-то очень были похожи друг на друга незначительным ростом, орлиным взглядом, глядящим куда-то совершенно поверх голов, петушиным задором и, конечно же, ослиным упрямством. Во-вторых, говорили они очень похоже и о похожем, но почти всегда совершенно разное, в зависимости от недавно прочитанного, услышанного или навеянного в толпе избирателей, а также в зависимости от вопросов, которые он им задавал. Сумятицу вносили еще и доверенные лица, которые встречались ему почти на каждом шагу и держались гораздо наглее и самоувереннее самих кандидатов, которые были для них вроде бы этакого фетиша, фишки, какими они мысленно вертели, как хотели. Однако же, у каждого доверенного лица каждого кандидата хоть и было совершенно свое представление о намерениях своего подопечного, но эти представления тоже некоторым образом вписывались в одни рамки, точнее, в сроки...
     Водолюбов даже решил каким-то образом помечать уже опрошенных кандидатов хотя бы. Попытка кольцевать их сорвалась сама собой из-за нехватки аванса на покупку такого количества хотя бы простеньких "золотых" колечек у цыган. К счастью, зайдя по ошибке в местный шахматный клуб, он тут же нашел решение этой проблемы. Клуб отмечал очередной юбилей, в ожидание которого уже десять лет назад совершенно бесплатно, но с учетом перспективы изготовил огромное количество значков для членов клуба, не нашедших достаточного количества этих членов в преддверии самого юбилея.
     Когда Водолюбов выиграл три блица подряд у вахтера и одновременно председателя клуба, который почему-то играл совсем не блицы, тот ему поплакался, объяснив свои проигрыши, вот, этим несчастьем, свалившимся им на голову в виде тяжелой коробки со значками, которую теперь приходится охранять. Водолюбов тут же нашел выход и предложил им разом увеличить число почетных членов их клуба собственными руками и ногами соответственно.
     - Нет, что вы! - убеждал он председателя и вахтера, - это будут совершенно не случайные люди! По крайней мере, в этом скоро убедится весь город, который их будет знать в лицо, а узнавать по вашим значкам. Тем более, очень удачный значок! Шахматная доска с такой надписью "Е1 - ?" заставляет о многом задуматься. Это не банальное Е2-Е4! Тут есть и что-то патриотическое, и всякое разное...
     - И мы их тоже узнаем? А они умеют играть? - спрашивали сразу вахтер и председатель, и дворник тоже, оказывается.
     - Конечно! - успокоил всех уже троих Водолюбов, нисколько не кривя душой, и побежал кольцевать своих клиентов.
     Никто из них, естественно, не отказался от значка и тут же цеплял его на самое видное место своей... тоже в принципе шахматной фигуры, дислоцирующейся именно вот на этой клеточке и... Дальше никто мысль не развивал, поскольку у них вопросов к будущему не было. Каждый мог тут же вместо знака вопроса поставить смело Е2!, поскольку все они себя считали опытными игроками и шахматы обожали еще в детстве, да и потом, когда другой официальной сферы применения их страсти игрока просто не оказалось для них.
     Естественно, большинство их не преминуло заглянуть в клуб, чтобы засвидетельствовать свое почтение и быстренько вступить в члены из-за отсутствия времени на вступительный королевский гамбит. Но Водолюбову краснеть не пришлось, а работать стало проще.
     Но, однако, к концу последнего дня регистрации кандидатов он совершенно валился с ног. И не только из-за их усталости, а от страшно тяжелой головы, которая вместила в себя столько всякого... неперевариваемого, что он едва донес это до Ольгиной квартиры.
     - Понимаешь, я ничего не могу понять! - жаловался он ей, пока она силком загоняла его и под душ, хотя он совсем и не сопротивлялся этому, - шестьдесят шесть кандидатов, три партии и весь социальный срез общества, которое вдруг из того сплоченного и простенького, что было раньше у вас, когда были лишь три слоя, как я понял, вдруг стало таким слоеным, но совсем не пирожным. Прослеживаются и несколько идеологических тенденций: крематорная, мусорная, отходная, традиционная замогильная, что ли...
     - Ну, я бы не спешила с традиционностью, - медленно вставила что-то Ольга, - и древних славян раньше сжигали с женами в ладьях! А тех, кто не женат, конечно, сжигали с собаками и другим скарбом...
     - Но знаешь, что главное я подметил? - перебил ее Водолюбов, поскольку она никак не могла договорить, - кандидаты, мне кажется, меньше всех во всем этом ориентируются: в тенденциях, в групповых интересах, в подводных течениях, в смысловой стороне этих выборов и в их концептуальной основе. Зачем, для чего, для кого, и почему они - их это не только не волнует, они об этом и не думали даже! И переставали думать, когда я с ними расставался! Я уверен! Я ничего не могу понять! - говорил ей Водолюбов сквозь струи душа.
     - А это необходимо? И разве это возможно? - отрешенно спрашивала Ольга. - Испокон веков идут выборы, и никто еще не задумывался об их целесообразности, подоплеке, подтексте и прочем... И прочем... И прочем, и прочем, и... ... ...
     - Оля, мне кажется, что ты со мной неоткровенна и... буквально используешь меня? - спросил вдруг Водолюбов, вспомнив что-то.
     - Тебе разве это только кажется, - недоуменно, но уже с улыбкой спросила она, - или ты о чем-то другом?
     - Нет! Я сегодня встретил Марьванну, и она... - промямлил он.
     - Опять эта старая вешалка?! Уж ей-то, конечно, хотелось бы самой тебя использовать, только непонятно каким образом! - прокричала Ольга особенно последнее слово и ухватилась за него. - Она в своем образе старой девы с черенком от швабры никак не вписывается в эпоху открытой гласности и отсутствия условностей! Конечно, ей все бы хотелось наоборот и, может, даже назад! Но почему мы ради нее должны таким же образом поворачиваться задом к встающим, стоящим перед нами перспективам? У нас вполне передовой, открытый для всех, гласный образ жизни и мышления, отказываться от которого из-за того, что он не устраивает сторонников прошлого, однообразного образа и жизни, и прочего.., мы не обязаны! Тем более, мы же ей не навязываем свой?.. Ну, твой...
     - Не знаю, Оля, но тот план, который ты мне дала, настолько запутал меня, превратил в кашу, в винегрет все мое прошлое мировоззрение! Понимаешь, я здесь столько незнакомого для себя нашел, столько нового, столько невероятного, столько абсурдного, пустого и никчемного, что как будто бы и ничего совсем, но это ничего просто разрушает... или пытается разрушить мою личность! Я не понимаю... Нет, я понимаю, чем вы здесь живете, но я не понимаю, как этим вообще можно жить? Хотя, конечно, я чуть-чуть понял, когда забежал в Детский так называемый мир, где все было завалено пустышками... Может, вас с детства и приучили к тому: жить и радоваться этим пустышкам, ярким снаружи, интересным по форме, но совершенно пустым, бессодержательным! Именно бес... Они даже пищат, плачут, издают звуки, но лишь за счет того же воздуха, что попадает в них снаружи! Тебе не кажется, что и ты... пустая внутри?
     - Все время кажется, - отвечала она вновь прерывисто, - и так эта пустота мучает, надоедает - хоть чем бы ее заполнила!
     - Да нет, я же про другое?
     - Так, и я - и про другое, и про все, вообще! Но много ли чего еще ты мне мог бы предложить взамен? Ну, этого...
     - Раньше - да, но теперь я уже начал опасаться, что ничего...
     - Вот видишь? А все потому, что тебе нельзя обо всем этом серьезно думать и даже запоминать все то, что ты увидишь, услышишь и узнаешь. Ты как будто бы пришел сюда, не зная - куда, найти то - не знаешь что... Это лишь ты и должен сделать. Мы здесь живем уже сколько, но никто еще не смог разобраться. И ты не разберешься! Но найти-то ты должен то, не знаешь что? Так для этого ты и не должен ничего здесь знать и узнавать. Так тебе легче будет взять...
     - Нет, но так у меня будет огромнейший выбор! И к тому же, брать все то, что здесь есть и что я не должен знать - извини - я бы совсем не хотел! И как бы мне ни было тяжело, я это все узнаю.., весь этот абсурд, чтобы только ни капли его не взять с собой случайно...
     - И меня ты уже узнал? - напряженно спросила Ольга, добившись своего снова.
     - Но разве это возможно?! - удивился Водолюбов.
     - Ты же сам говорил, что я пустая? - обиженно поджав губы, спросила она, опять захотев чем-то наполниться...
     - Это объяснение чего-то, но не само оно! Это я и не могу понять пока, - успокаивал он ее, ставшую вдруг беззащитной, такой слабой, что пришлось отнести ее на диван, где она вновь сразу ожила.
     - Я вдруг подумала, что ты должен увидеть город еще и с другой стороны... и сейчас, - сказала она ему где-то без пяти двенадцать.
     - Ночью увидеть город, когда на улицах ни одного фонаря, а свет выключают, так что они и не нужны? - удивился Водолюбов. - Но даже если бы они и горели, то разве он чем отличен от...
     - Вот именно, от! - тормошила его Ольга, - от чего отличен? От того, что видно всем, а, значит, не должно быть видно никому? Собирайся, собирайся! Город, он ведь тоже живое существо, если абстрагироваться от его чисто каменной ипостаси, кажущейся пустоты? И то, что происходит с ним во сне, то есть, ночью - это не просто теневая часть его жизни? Нет! Это усиленная работа его подсознания, это его вещие сны, отражающие действительные устремления людей, скрываемые под дневной личиной. И, естественно, как все подсознательное, оно обусловлено либидо, сексуальностью и ею же является, как и большинство наших снов, даже когда мы не спим, но должны! Ночью город живет своей истинной жизнью, сублимация, искаженное ли условностями отражение которой и есть наша дневная жизнь, но совершенно не наша, а их, всех, окружающих нас, на которых мы становимся похожими, должны становиться... И так для каждого, кто, лишь глядя на других, думает, что он живет... Из-за них, ради них, благодаря, вопреки им, назло... Ночью же вроде и нет никакого смысла вообще, но почему-то в ночной жизни им никто и не интересуется. А потому что там лишь он и есть. А дневная жизнь - это как бы вынужденный экскурс в бессмыслицу для подчеркивания значимости покинутого, ну и, как принято считать, для отрабатывания... Тут есть два подхода: отрабатывания своего права жить этим смыслом или содействия той половине земного шара, что в это время "спит", но которая через полсуток сделает тебе то же самое из благодарности или как получится, но сделает. Но только ночная жизнь его имеет смысл вообще, но в последнее время он стал каким-то не аллегорическим, не требующим длительного психоаналитического расследования, а чересчур явным и неприкрытым, что стало даже не очень интересно... Наверное, истина тоже станет неинтересной, если ее познать?..
     - Это слишком надуманная ассоциация, - перебил ее наконец-то Водолюбов, помогая ей подняться после очередного столкновения с одним из камней преткновения ночной действительности, - когда мы, начиная еще с Адама, по сходству особенностей познавания, сопоставляем и даже определяем само познаваемое...
     - К примеру, мы считали, что капитализм - это то, что можно лишь в телевизоре увидеть, - вернулась в курс беседы Ольга, - а оказалось, что коммунизм мы тоже только в телевизоре и слышали... А ведь раньше его не было? Ну, телевизора... А, значит, и... Или был уже?.. Все, я молчу, а-то тебе неинтересно будет, - говоря это, она тащила его дальше сквозь глухую ночь по шершавым и неровным поверхностям и вдоль них, и под ними, а порою и сквозь них...
     Наконец, ей удалось совершить то, что не удалось сделать Марьванне. Среди какого-то хитросплетения незримого, но реально осязаемого лабиринта она, вдруг резко толкнув его в спину, выбила Водолюбова в иной мир, в иное измерение, в ту сверх-реальную жизнь, о которой так много говорила по дороге...
     Конечно, с первого взгляда эта жизнь могла напомнить происходящее во снах. Совершенно непонятно откуда льющийся голубоватый свет поглощался облаком полупрозрачного дыма и не доходил до предполагаемых стен, создавая тем ощущение ограниченности пространства, присутствующего лишь в пузыре вашего взгляда. Однако на предполагаемой границе реальности и Ничего проглядывались стойка бара с высоким стеллажом не с книгами, конечно, а с огромным и разнообразным количеством их заменителей, маленькая, подвешенная в дыму площадка сцены, заполненная потомками ВИА(не Вия)-ГРЫ, распевающими фирменный "Синий Дур-man", и некоторое количество сидячих и не только мест, о чем, правда, можно было лишь судить по позам расположившихся на них парочек, если брать в расчет количество расположившихся, поскольку буквально парочками Водолюбов их сразу назвать не мог, за некоторым конечно исключением, но весьма сомнительным даже в условиях плохой видимости...
   Между всем этим в почти стоячем положении располагалось достаточно непроходимое число подобного рода неполноценных парочек, пребывающих в сообразном музыке турбулентно-ламинарном движении. Лица членов этих парочек совершенно не были похожи на видимое днем, даже в подобного рода тесноте. Они не просто выражали какие-то однородные или разнообразные состояния своих обладателей, а как-то застыло-напряженно и даже усиленно излучали, изливали через чуть расплывшиеся формы некое общее состояние всей этой толпы, словно она пребывала под сильным гипнотическим воздействием некоего невидимого народного целителя, который прежде, чем изгнать из аудитории беса, загнал его в присутствующих и приказал показать свое истинное лицо, в данном случае, беса какой-то дружеской похоти, сублимации ли в товариществе либидо, что в недавние времена материализма было вполне естественным объяснением...
   Сначала у Водолюбова даже мелькнула мысль, что он впервые увидел столь массовое подтверждение былому утверждению, что, мол, дружба сильнее любви. Потом лишь он, после объяснений Ольги стал понимать, что от одного до другого здесь нет даже шага, и что мужская любовь может быть гораздо сильнее дружбы, в последнее, то есть, в рыночно-конкурентное время ставшей гораздо более редким явлением даже в литературе...
     - Ольгец, а ты что тут делаешь с этим премиленьким мальчишечкой-шалунишечкой? - услышал он слева приглушенный, сладковатый голос, но с грозными нотками. - Мне-то парик пудрить не надо.
     - Знакомься, это Голубурев, тутошний главный, хоть и с внешним и только с внешним видом вышибалы, - с независимым видом представила Ольга того, сделав при этом какое-то грубоватое выражение лица, - а это мой, так сказать, коллега по интересам, бойфренд ли. Просто мы не знали, чьим интересам уступить и куда пойти вначале: сюда или совсем наоборот...
     - Ты и шла б наоборот, а он мог и остаться. Все равно ты даже на гейшу не похожа, а не-то что там, - цедил сдавленно сквозь зубы тот, опасаясь видимо, что их услышат окружающие "не то что там".
     - Мой коллега, понимаешь, еще не сделал сознательный выбор, поэтому я не могу позволить ему бессознательного, но теоретически ты мог бы попробовать и визуально тоже, - цедила Ольга, залихватски высасывая по полсигареты сразу, хриплым голосом крикнув двум хлыщам, крутившимся вокруг Водолюбова. - Эй, не хапай, это мой!
       - Ну, ты эгоист! - обиженно проворковали те, но ретировались, бросая какие-то двусмысленные взоры и на нее. - И так похож! У кого макияжился, пластилинился ли? Дай адресок?
     - Так я и сказала! Дала.., - бросила Ольга им вслед, но тут же прикусила язык.
     - У-тю-тю! Как он в рольку вжился! А ты, Коля, такой большой уже, а все дал, взял! Учись, учись и учись! - наставлял один другого.
     - Можно подумать, что я с детства дышал... ла-ла этим воздухом свободы, - обиженно прощебетала... Коля, - не имея доступа к партийным санаториям и к голубой мечте наших руководящих строителей коммонанизма!
     - Теоретически говоришь, визуально? Я тебе, что, индивидуалист какой-нибудь, чтобы визуально? - возмущался шепотом Голубурев, но не очень настойчиво. - Ну, ладно, пройдем вон туда. А ты только со своими дала и взяла поаккуратнее, а то могут так дать...
     - Уж тут-то могут, - вздохнула Ольга, но гораздо тише.
     Пробираясь сквозь нечастую, но трудно преодолимую для них толпу, фрагменты которой буквально прилипали к ним с разных сторон, возникая ниоткуда, они зашли за угол стойки бара и сели за столик Голубурева, с которого он кивком головы прогнал нескольких с виду разнополых существ, ревниво зыркающих глазами на новичков.
     - Травка зеленеет? - проворковала Ольга, поглядывая на доставаемый Голубуревым портсигар.
     - Солнышко блестит! Закуривайте, - протянул тот его, - для друзей не жалко... даже последнего гвоздя...
     - Он не курит вообще! - восхищенно сообщила Ольга.
     - О, это так романтично?! - удивился тот, с еще большим интересом поглядывая на Водолюбова. - Так в чем же ваши интересы?
     - Меня интересует одна проблема, - напряженно отвечал тот, с трудом совмещая речь со сбивающимся дыханием, - выбора человека.
     - Проблема выбора вообще, или же выбора конкретного человека, конкретной ориентации? - спрашивал скорее себя Голубурев, обычно так и работавший в телестудии, где он себе же и отвечал, и для себя, похоже, - но в первом случае этой проблемы официально уже нет, а во втором, и не было: здесь за нас выбирает нечто другое! Мы лишь вправе попробовать то или иное, а оно само скажет, что же мы хотели выбрать. Конечно, бывают такие счастливые ситуации, когда человеку дано постоянно делать этот выбор между разными ориентациями, сделав окончательный выбор лишь в глубокой старости. Но, увы, нас таких немного... здесь. Но это тяжелый выбор! Заставляет сомневаться, метаться, думать даже, хотя это лишь сфера чувств - не более. Куда проще и спокойнее, когда выбор делается единожды? Но по разнообразию впечатлений, по спектру чувств и даже мыслей первое несравнимо богаче, насыщеннее. Здесь никогда не прокиснешь, не скатишься до положения риз! Здесь постоянно взлетаешь и падаешь, чтобы влететь, чтоб упасть и так до бесконечности смерти. Устойчивость второго почти никогда не бывает устойчивостью вершины и взлета. Трудно представить нечто в устойчивом положении на острие и горной вершины, если особенно вспомнить нашего физика...
     Здесь он на минутку замечтался, во время чего бармен обслужил Водолюбова, наливая ему в фужер коктейль сразу с обеих сторон, между которыми, естественно, тот оказался, плюс еще под потным лицом бармена и перед его обтекающим все угловатым животом.
     - ...или географичку, к примеру, с ее острыми, как вершины.., - начал было вновь Голубурев, но поморщился и вновь задумался, во время чего бармен решил поставить перед Водолюбовым закуски, естественно, положив вилку справа, нож - слева, но потом еще раза три поменяв их местами, опять же совершая это с двух сторон сразу, очень поразив того своей ловкостью при этом, поскольку Ольге он все это поставил, так же находясь с двух сторон от Водолюбова. - Особых же морально-этических проблем за отсутствием официальных, как я уже сказал, в выборе вообще тоже пока нет, поскольку, сами понимаете, люди еще открыто этот выбор предпочитают не делать, совершают его почти что в кабинках для тайного голосования, ночью в основном, хотя... все больше случаев открытого волеизлияния. Однако, скрытость этого процесса все же более объективна, поскольку здесь свой выбор осуществляет скорее подсознание, подлунная часть нашего многомерного Я, контролируемая у счастливчиков именно луной при ее наиболее полном проявлении. Да, все это происходит как бы в подлунном мире, когда дневное человеческое сознание, слишком поверхностное и неглубокое, навязанное нам воспитанием, образованием и устоями меркантильного к нам общества, спит, когда человек вроде бы и не понимает, что же и кто же им на самом деле управляет, но с удовольствием отдается этому, поскольку в снах ведь даже кошмары могут доставлять человеку небывалое удовольствие. В снах ведь мы почти все мазохисты, но с невероятным трудом и крайне редко удающиеся садисты. Вы, наверное, помните, настолько мягок и нерешителен ваш кулак, насколько гуманен ваш пистолет или нож во сне? И, конечно же, пытаться делать этот выбор, исходя или ориентируясь на установки дневного, несобственного сознания, крайне глупо и безрезультатно. Возьмите, к примеру, даже обычные выборы, где умники пытаются взывать к сознанию и разуму электората, не учитывая его эректорных зон, и в итоге неизбежно остаются ни с чем? Они же совершенно не понимают, что и этот выбор за человека делает не его дневное и чуждое ему не-Я, а его собственное подсознательное Оно! Что же тогда негодовать после того этим наивным политикам или тем же родителям, если они просто не понимают сути происходящего с человеком во время выбора? Если бы они обратились не к той части личности, которую сами навязали своему подопечному, не спрашивая - нужна она ему вот такая или нет, а к той, которую они чаще всего пытаются придавить чем-то и не собственным даже, а им же ранее навязанным, то, может, у них бы не было и поводов негодовать или даже пытаться что-либо изменить в своем дитя-народе. Куда умнее поступают те политики, которые и не пытаются строить из себя умников, понимая очевидно, что подсознательная сфера чувств никак не связана с тем, что в нашей действительности считается разумом, скопищем глубокомысленным заблуждений, собираемых тысячелетиями по обочинам чувственного, собственного пути человека на Земле. И если учесть, что выбор человек делал всегда, с самого начала своего существования, а разумным стал гораздо позднее и не в столь массовых количествах, то вряд ли можно вообще говорить о разуме, как о чем-то специфическом для него. Да, скорее, это болезнь самой несчастной части человечества, заразить которой они постоянно пытаются и всех остальных, невзирая даже на устойчивый иммунитет здоровой части общества. Поэтому я, прекрасно это зная, даже и не пытаюсь наградить кого-нибудь своей неизлечимой болезнью, обреченно влача ее до раздевалки, где с удовольствием сдам привратнику... Вот так, поэтому и вас мне вдруг расхотелось заражать и ужасно хочется курить, курить и курить что-нибудь... Вы мне надоели... Оставьте меня и мой клуб счастливых дураков. Я уверен, что вы, может, и считаете свои намерения благими, но вряд ли умеете предохраняться! Уходите! Менты поганые! Умники! Эстеты! Не сбросьте нечаянно мое маленькое подсознание со столика! Ты что, не видишь, как оно плачет, крошка моя?! Петя, Петя!
     - Быстро уходим, - шепнула Ольга и потянула Водолюбова за руку, - видишь, крыша покатилась... да-да, на колесах и съехала...
     - Абсурд какой-то! - думал про себя Водолюбов, даже не сопротивляясь ей, - где раньше их собственное подсознательное Оно было среди общественного Мы, пока им его теперь не навязали тоже, подменив опять Сознание, свое Я?.. С ямы - да в канаву!
     - Молчи, - прошипела ему Ольга, буквально выталкивая обратно в старый мир, где до сих пора была абсолютная ночь, усугубленная к тому же увиденным до этого светом, от которого в глазах стало еще темнее. - Кто им еще мог навязать это, как не наши любимые средства предохранения, которые для того, чтобы отучать человека от порока, вначале, естественно, должны этот порок привить, иначе бессмысленно отучать от того, чего нет?! Потому, может, тебя и попросили...
     Тут она замолчала, скорее всего, по объективной причине, с силой втолкнув его опять в иной параллельный мир...
     Здесь все было почти таким же, как в предыдущем, за исключением того, что напряженно встретили опять Водолюбова, а председателем оказалась та самая Вера Галкина, которая, по словам Ольги, может, и не имела никакой иной ориентации, но просто ненавидела подавляющую часть не нравящихся ей мужчин. При этом Водолюбов успел заметить, что здесь было немало весьма похожих на него... субъектов, может быть, чуть пониже ростом, но тоже в брюках, с угловатыми манерами, но с чересчур неестественным сочетанием округлости черт и грубого пользования ими. При этом многие из них показались, напоминали многих из тех, кого он встретил в предыдущем мире, где наоборот грубоватыми чертами пытались пользоваться противоположным образом. Современные "Амазонки" распевали на сцене "Розовый миндаль" почти ни в чем, что могло мешать наблюдающей за ними одним глазом повсеместно спаренной аудитории.
     Вера Галкина, не смотря на сказанное Ольгой, с нескрываемым интересом поглядывала на Водолюбова, которого при прохождении толпы вслух почему-то громко называла "милая моя, как ты похорошела! Как мужественно выглядишь после операции!"...
     - Сами понимаете, что с вами могли бы здесь сделать, при отсутствие с вашей стороны столь же неджентльменского поведения? - пыталась она объяснить ему уже за столиком сбоку от стойки бара. - О, если б вы знали, как мне здесь надоело! Но вернуться к этим трусам мужчин.., ну, мужчинам, к этим слабакам, спрятавшимся от драки за спинами избирателей, дедушек, дяденек, мальчиков? Никогда! Презираю все слабое, ничтожное! Здесь хотя бы половина желает быть мужественнее, чем оно есть на самом деле! А у Голубурева? Даже вроде бы мужественная половина и та в положении баб! С кем она любезничает? Хотя, конечно, мужчиной это и не назовешь... Так ты, Олечка, передумала или как?
     - Вера, действию передумывания обычно предшествует не очень мной любимое другое, потому мне трудно приступить и к последующему, - отговорилась Ольга. - Для него же это не составляет труда, как бы его не отговаривал Голубурев, поэтому я как бы с ним здесь. Но сама знаешь, что ему тоже, прежде чем перед передумыванием подумать, надо хотя бы знать, о чем он будет думать и за меня...
     - Даже за тебя? - хитро спросила Галкина.
     - О нет, я лучше потом тебе все расскажу, - покраснела почему-то Ольга.
     - Так, я-то понимаю, что ты имела в виду! - еще хитрее усмехнулась Галкина и более оценивающе посмотрела на Водолюбова.
     - Тем более, потом! - попыталась Ольга пресечь свое густое покраснение, усугубляемое еще и розовым светом окружающего - еще одно отличие!
     - ... Так вас, значит, проблема выбора интересует с абстрактной точки зрения, не в плане собственных колебаний вашего здорового, очень даже здорового, ой, какого же здорового все же организма и самости? Так я и поняла, к счастью! - продолжала Вера их беседу после вводных замечаний подружки относительно происходящего. - Конечно, при наличие колебаний я могла бы помочь вам и устранить их в связи с наличием большего опыта, чем у моей крайне опытной в таких делах подружки сердца, но раз их нет, то я бы с удовольствием убедилась в этом, не всегда веря на слово даже подружкам. Настолько в этом мире все колеблющееся, начиная с сердец, что просто жуть жить, не убеждаясь периодически в наличие незыблемого, устойчивого, стоящего твердо на своем, несклоняемого ничем так, что невольно захочется попробовать склонить... Ой, ну ладно... Давайте выпьем, а-то как-то в горле пересохло, застоялось... Ох, какой густой этот ликер и крепкий, даже дыхание сперло сперва!.. Значит, проблема выбора... В принципе, мы его делаем буквально в момент рождения или даже чуть раньше, выбирая одну из ипостасей: стать тем, кто выбирает или тем, кого выбирают якобы. Конечно, проще стать тем, кто выбирает как будто. И, конечно, тем, кого якобы выбирают, труднее стать в какое-либо определенное положение, занять какую-нибудь конкретную позицию самостоятельно, поскольку вроде бы не сам выбираешь. Сколько нужно убеждать, наводить тонко на мысль, намекать выбирающему, что он вроде бы делает то, что именно ему нужно, и что он должен и даже страстно хочет сделать именно такой выбор и так далее! Этим же приходится думать и действовать за двоих, а порой, к несчастью, и не за себя, а лишь за выбирающих, напрочь забывая про себя, выбираемого! А ведь самим выбором все не кончается? Потом ты еще постоянно должен доказывать, то есть, поддерживать его во мнении, что он не ошибся в своем выборе? То есть, весь срок опять и постоянно тем же самым выбором заниматься. Ну, кто это выдержит? Как просто было бы, если бы и выбирающий, и выбираемый думали одинаково, хотели бы одного и того же, стремились к одному и тому же, всегда были бы довольны друг другом, как и собой, и жили бы не этим выбором, а друг другом? Что вот привело их всех сюда? А это и привело! Разве кому-нибудь из двух здесь надо догадываться, выяснять, что хотела бы другая сторона? Даже из того, чего они обе вместе достичь не могут? Нет, не надо! Они обе прекрасно и без слов знают и то даже, что обе никак не смогут получить. Так стоит ли жертвовать этим счастьем полного взаимопонимания ради того, что не только этого счастья не даст, но еще и отберет имеющееся? Конечно, перед выбирающими таких проблем не стоит. Их волнует только своя проблема, которая перед ними стоит и пока стоит. Поэтому им и не надо ничем жертвовать и не для чего. А здесь-то проблема в отсутствие того, что может дать лишь выбирающий. Здесь есть чем жертвовать, не получая его! И конечно, приходится обращаться в том или ином виде к выбирающим, унижаться перед ними даже ради того, чтобы после этого получить уже полную свободу от него, при соблюдение им, конечно, официально положенных платежей, а-то... и без них совсем! Понимаете теперь, что проблема выбора как раз постоянно стоит перед теми, кого выбирают, а не наоборот?! Вот им и хочется сделать этот выбор раз и навсегда и не унижаться потом перед теми, с кем все равно не достичь взаимопонимания никогда! Я в каком-то плане всегда люблю делать выбор сама, поэтому мне вот такая двойственность позволяет, как рыбе в воде, чувствовать себя уютно в любой ситуации, но... все-таки пройдя через унижение, к счастью, давным-давно и по глупости!.. Но вы, мне кажется, никогда не унизите выбираемых? Или я ошибаюсь? Или у вас, Оля, как раз иные намерения? Ладно, ладно, молчу... А наливай еще спер... Сперло что-то в горле без ликера... А они тогда правы, ведь можно порой сильнее всего унизить тем, что не можешь или не желаешь унижать... Оля, ну я же не про это?!
     - Так, а про что не про то мы, выходит, говорили? - удивился слегка Водолюбов.
     - Дорогой мой милый молодой человек, мы же говорили об абсолютно абстрактной проблеме выбора? О ней я и говорила, - нехотя поправила его Галкина, многое чего не досказывая, в отличие от своих глаз, - вас же сейчас, к сожалению, не какая-нибудь конкретная проблема выбора волнует? Вот сейчас именно, за этим столиком, где выбор, как и всегда и везде, из двух? Поэтому абстрактно и воспринимайте. А то, что вроде не касается вообще ничего конкретно, как раз ко всему и имеет отношение. Когда будете совершенно одни, подумайте над этими словами с обеих сторон. Если что, буду рада помочь.
     - Можно подумать, что он при этом сам ни до чего не сможет додуматься? - сердито произнесла Ольга.
     - Милочка, зачем тратить молодые силы на пустое? - с усмешкой произнесла и та.
     - Можно подумать, что они у него для этого останутся! - возмутилась еще больше Ольга.
     - Ну да, если сейчас мои члены клуба узнают, кто он такой, то вряд ли, - равнодушно как будто проговорила Галкина.
     - Ладно, мы должны переговорить, - суетливо проговорила и Ольга, потянув Водолюбова за руку. - Где у вас тут удобства?
     - Там, у двери, куда сейчас девочки зашли, - показала Вера.
     - Ладно, придется тебе маскироваться под слепого, - как-то торопливо проговорила Ольга, подтягивая его в сторону двери, куда она вновь с силой вышибла его.., но в свой старый безопасный мирок совершеннейшей и безальтернативной тьмы...
     - Я не понимаю, чего ты так испугалась? - спросил ее в темноте Водолюбов, пытаясь сдержать в ее теле дрожь.
     - Галкина похлеще Марьванны! Та хоть накормит при этом, а эта мигом сожрет без остатка и кого угодно! - стуча зубами, говорила Ольга. - Ты ничего не понимаешь ни в людях, ни в женщинах...
     - А разве?.. - удивился Водолюбов.
     - Да, у нас так. Она же тебе столько говорила про выбирающих и выбираемых, а ты ничего не понял? - не меньше удивилась и та.
     - Но это же абстрактно? Так же, как и понятия человек, женщина - абстракция тоже, - поправил ее Водолюбов. - Ты вот - не абстракция, я - тоже нет. Она вот теперь - абстракция для нас, но для них - нет, для себя - тоже, для мира...
     - А что же такое тогда человек? - поразилась Ольга.
     - Конкретно Человек - Бог, - невозмутимо сказал Водолюбов.
     - А когда я ухожу, то также становлюсь... абстракцией?
   - Богам уходить некуда, - ответил он, - они - везде и нигде... Тела, прах, одежда - да, абстракции, плоды с Древа Познания... и зла, порождающие уже Абсурд, многоликий, но пустой, как... там!..
   Глава 27. Политическая арифметика старлея...
     Те же, кто жалел Черкасина, могут быть спокойны: он по завершении первого этапа своей бурной деятельности решил расслабиться на природе, посетив место дислокации старшего лейтенанта Черсалова и его подопечного хозяйства. Он устал от всей предыдущей суеты, от клубов, кандидатов.., тем более, что в отличие от Водолюбова, ему все это было заранее известно. То, что он хотел сделать и получить... Но только ему известно, к сожалению, почему все равно приходилось контролировать все, каждую мелочь...
     Старший же лейтенант Черсалов имел к этому времени твердые политические убеждения, даже на весьма шаткой почве под ногами. Да он и не мог иметь другие в своем новеньком с иголочки мундире, сшитом по случаю получения очередной звездочки. Не в том смысле, что очередной полученной, а полученной просто очередной.
     Ведь надо сказать, что с получением очередного после училища звания у него из-за всей этой перестройки рядов в высших эшелонах произошла солидная задержка, и поэтому он был настроен критически к новому руководству страны и строю. Там настолько увлеклись присвоениями очередных звездочек генералам, что до лейтенантов, конечно, руки не доходили, или просто вакансии старлейтов как раз под генералов и использовали в совокупности.
     - Хоть бы какой маршал умер что ли, чтобы еще один капрал стал?.. - думал он полушутя, но не очень. - Вот и встал...
     Но альтернативу этому бардаку он видел несколько раз по телику, поэтому оптимизма у него после повышения и зарплаты в ведомости, где они лишь формально расписывались, не убавилось, хотя не получать более высокую зарплату было бы гораздо обиднее.
     Но больше ему досажали центральные, а особенно местные болтуны, которые не только требовали сократить количество генералов, саму действующую армию, но и выкинуть из города военный арсенал, где он единолично и нес бессменную службу.
      Да, генералов - понятно, действующую, а пока все равно бездействующую армию - тоже, но как сократить ее материалистический базис, который хранится здесь еще с прошлого века, еще задолго до Мальчиша, потому и переживавшего, что и пушки есть, и?.. Это его задевало до глубины души, как личность, поэтому он все больше разгорался чувством глубокого патриотизма и решимости не допустить, чтобы другие разбазарили достояние страны уже в ее трех ипостасях.
     Ну, а поскольку реальных денег он на руки не получал, а в ведомость даже для интереса перестал заглядывать, то "считать" он постепенно совсем разучился... Да он и в школе еще не хотел знать деньгам счет, почему и пошел по стопам этаких лихих гусар-гуляк.
   Может быть, потому, ну, из-за тех болтунов, на его арсенале вроде бы неожиданно и для его руководства начались нелады с арифметикой. Конечно, как на любом и гражданском складе, у него официально присутствовали усушки, утряски, угрызки грызунами, которые при общей голодухе не брезговали даже металлическими корпусами, сжирая их по пути к высококалорийной начинке снарядов. Особенно грызуны любили гранаты, возможно, из-за нехватки и у них гемоглобина, как он вычитал однажды в глобальном журнале...
     Но нарастающие проблемы с отчетностью возникали не поэтому, ясно, а только из-за "решительности" действий той альтернативы исключительно с микрофоном! Пару б грандиозных учений с применением в реальной обстановке.., и мы бы надолго отучили грызунов пожирать даже корпуса ракетных снарядов, акаэмы и макаровы из-за жирной смазки, которой он ежедневно и смазывал весь арсенал...
     Однако, его реальные поиски политической определенности в их городе не приводили ни к каким результатам. Треть новых политиков-партийцев, с которыми он познакомился и которые, как утверждали все, тоже "рвались", но пока еще к власти, выступала за вынос арсенала, треть за его полное и либеральное уничтожение, а треть вообще - за полневыноса и полнеуничтожения.
   - Подумай сам, старлей, на китайцев-то Мальчишам все равно патронов не хватит уже, да и кто ж рубит сук под собой? - убеждал тот, третий, и его, глобаля как всегда. - У япошек сейчас хватает своего оружия массового самоуничтожения - не помогать же им и в этом? Восток вообще весь авторазборками из-за бензина занялся, а Европа из-за него же - пожарищами занялась. И лама недалеко от Ислама. Америка с Африкой - во тьме ж! Кто остался? Мы и остались, даже меньше половины осталось - вот и вся политическая арифметика!
   Конечно, все это могло помочь старлею в плане арифметики, но ведь в том и парадокс, что когда начнут даже уничтожать, то предварительно лет десять будут тщательно, до последнего патрона пересчитывать, чего бы не стали делать при чрезвычайной ситуации. А ты сиди тогда лет десять и жди... А генералы уже наседали, волновались!
     Но он все равно упрямо ходил в старое здание горкома к этим третям в надежде, что они, может, и созреют до чего-нибудь целого, не только будут рваться к власти, но и начнут подрывать устои. Особенно его привлекал тот полу-полу, который как-то был связан и с той столичной политической альтернативой. Черсалов пытался его убедить в ином половинчатом варианте: мол, половину уничтожить махом, а половину оставить уничтожаться грызунами...
     Там он и познакомился с Черкасиным, сразу понравившись друг другу по разным, ясно, мотивам. Черкасин мигом нашел общую тему для доверительной беседы, когда лишь узнал немного о старлее.
     - Помнишь, как один старлей двух генералов на корму посадил? - спрашивал он, держа его за локоть, но пробуя сало...
     - Настольная книга! - отвечал тот, пытаясь высвободить локоть. - Грызуны страшнее: жрут быстрее, чем калькулятор считает...
     - А эти, значит, либеральчики-демократики ничем помочь не могут? Да где им? Тут нужен стратегический ум, непомерный патриотизм и тонкий расчет: ать-два! - сказал Черкасин, уже отдыхая в его обители на мягкой и душистой соломе, перед накрытым столиком, телевизором, после сауны по-черному, как он потребовал сам...
     - Так вот и беда, что я по части арифметики... того, - скромно сознался Черсалов, - ать-два - ать-четыре и не выходит...
     - Ничего, штабные выкладки я беру на себя, - успокоил его тот, - разработаю план мероприятий по частичному освобождению территории от отсутствующего неприятеля и представлю на утверждение генералитета... Нашего, нашего, успокойтесь! Я ведь сам...
     И, сказав это, распаренный и сморенный снедью Черкасин отбыл в другую обитель... Он заслужил этот сон. И, главное, он мог спокойно вот так покинуть город на несколько часов, твердо зная, что там уже ничто и никто не нарушит заданный им ход событий.
   Пока он только засыпал, ему вдруг приснилось, что он запалил огромный стог сухого сена сразу со всех сторон и так, что теперь ничто не могло уже погасить это пламя, со скоростью света взлетающее к вершине стога, где он вдруг в спешке и остался. И у него было лишь одно мгновение, чтобы оглядеться кругом и попытаться найти хотя бы одно место, где у него либо спички сломались, либо сено было сырым из-за того, что он со страха обо... Но ни одного просвета в этой стене огня вроде бы не было... О нет, вот оно?! Как же я мог просмотреть?! И он ринулся в диком ужасе в эту узкую черную щель, буквально вырываясь из лап огня, злобно и дико ругая себя за неаккуратность и безответственность в таких вот мелочах, как эти...
  
   Глава 28. Тяжело в ученье - легко во тьме!
     - ...всем давно ясно, что мы полны противоречий, Абсурда, бывших противоположностей Гегеля. Не исключение и согласные с собой во всем, составляющие почти все население города, которое и у Гоголя делилось на две противоположные партии: мужскую и женскую. Те противоречия в основном обращены наружу, где и находятся обычно возбудители спокойствия. В лучшем случае - на границе подсознания, Оно ли, - нет, не Оноре! - и наиболее близкого к нему обобщенно общественного сознания(ОбобС), которому в курсе высшего образования(Во!) мы и пытались внушить мы... о неизбежности закона Единства Борьбы и Противоположностей(ЕБиП) и в человеке, как тоже объективной тогда реальности, где мыш... тождественно бытию... Гегеля! Представляете? Но, как в случае с любым законом, человек никогда не признавал наличие у него противоречий, когда они ему внушались. Но тут же стал о них рассуждать и находить у себя, едва внушать ему то перестали, зато психологи на основе большого литературного и рыночного опыта вдруг начали лечить от них ...
   - Но, увы, лишь человека лечить, а не саму объективную реальность(ОР) и, тем более, не окружающую среду(ОС), частью которых его ныне уже перестали считать или, скорее, начали считать в обратном порядке: сто с чем-то миллионов три, сто с чем-то миллионов два, ...один, ...нуль, - надеясь, конечно, прийти к иному результату и сделать человека голым, ну, чистым субъектом без каких-либо атрибутов былого бытия, объективности, полной противоречий. В человеке, как в субъекте, их теперь быть не должно! Философски тоже! Он теперь имеет право, ну, свободно работать намного лучше, чем раньше, и/или независимо от этого свободно обогащаться в разумных, конечно, пределах. Ну, раз свободно, то "или", конечно. Вы же сейчас не работаете, но знаниями обогащаетесь тут? Вот, видите?..
   - Нет, вы, как младогегельянец, не туда смотрите! Глубже!.. Все, что расположено за разумными пределами и является объективной реальностью, к нему ныне не относится и государством не признается по причине отмены государственной идеологии! На смену идеологии ныне взята на вооружение ее полная противоположность, хотя уже и не материалистическая. Уже! Один лишь Изм, как вещь в себе!.. Лишизм? Скорей, Одизм! Поэтому объективной реальности, которая раньше была и должна бы остаться от идеологизированного государства, нет и быть не должно для свободного от государства субъекта с его деидеологизированными разумными пределами, за которые ему выходить незачем и не в чем порой в кое-где сохранившуюся объективную реальность - в Кубе, например... На? Раньше было на Колыме, на Кубани, на Украине, а теперь стало в, но Украине ж? Но я - про Куб! В пределах его мыш... Вы не подумайте, что я не знаю этого слова? Знаю, но по гендерным признакам ужасно боюсь мыш... и только произнесу, подумаю слово мышле.., как с пола на стол - прыг!... Гендерным? Ну, вы же сами видели?.. Да, сексуальным! Половым! В материалистическом смысле мышление и напоминало их... подпольную возню! Видите, от одного слова я уже на столе? В разумных же пределах ныне любой, извините, дурак, ну, субъект, у кого мыш... - хотя выше некуда - ...ление отсутствует, может объективно стать депутатом, президентом, не говоря уж о мэре! А для этого нам лишь надо было назвать вещи новыми своими именами, а кое-какие забыть...
     Здесь молодая лекторша, читавшая как по писанному, прервалась для того, чтобы продемонстрировать, как она успешно забыла кое-что, и слезть со стола, на что ей потребовалось определенное количество времени из-за короткой... юбочки, конечно, а не памяти. Хотя, естественно, как она там оказалась, вспомнить ей было достаточно сложно, поскольку она в это время не мыс.., а читала лекцию...
     Волецкий не только задавал вопросы, но и несколько раз порывался и тут ей помочь, но почему-то в порыве и замирал, очевидно, тоже пытаясь забыть некоторые слова из прошлого. И, как показал, в частности, этот эпизод из подготовительных курсов для будущих государственных мэ.., менеджеров, которые он сегодня начал посещать, он серьезнее всех подходил к данной проблеме. И, если раньше он был необразованным в том деле депутатом, как и все остальные, то теперь он собирался стать самым образованным в том деле мэром.
     - А этим примером я хотела продемонстрировать, но не то, что все время имел в виду этот молодой человек, а то, что проще всего увлечь за собой электорат собственным примером, положительным! - запыхавшись, проговорила она, наконец-то оказавшись на стуле.
     - Именно это я и имел в виду! - пытался оправдаться почему-то покрасневший Волецкий, - что вы и продемонстрировали нам...
     - А что же вы тогда не оказались рядом со мной на столе или хотя бы рядом со столом? - интригующе спросила лекторша.
     - Пожалуйста! - говорил Волецкий, уже оказываясь на столе...
     - Очень интересно, не правда ли, господа студенты? - пыталась она вовлечь и остальную аудиторию в дискуссию. - Мне кажется, что у вас, несмотря на... видимость, очень большой опыт в этом? И после окончания курсов или даже во время оных вы легко сможете вскочить на любой политический Олимп в разумных, конечно, пределах.
     - Ну, почему обязательно в разумных и при делах? - слегка даже обиженно спросил Волецкий. - Вы же о положительном приме?..
     - Именно! Но в тот раз я имела в виду не мышле... Ай! - после этого она тоже была рядом с ним, почему-то покраснев.
     - Ой, а мы?! - заверещали девицы с первых рядов. - А у меня миди, но мне самой не залезть!.. Ой, а у меня, наоборот, слезает... Молодой человек, не надо! Вы же не меня, а юбку вверх толкаете?..
     - Извините, конечно, но у вас ее почти... не заметно! - оправдывался тот, кого почему-то тоже назвали молодым человеком.
     - А что вы тогда сейчас вниз стягиваете-то, если не заметно?! - продолжала возмущаться та уже на столе, - что? Это ж...
     - Помогли бы лучше мне... Ой, у меня же молния сломана!..
     К счастью, внезапно выключили городское освещение, но звук, правда, остался.
     - ...Молодой человек, но это уже совсем не юбка! Куда же вы тянете? Толкайте! Ребята, ребята, поймайте кто-нибудь меня? Мне же надо лекцию продолжать! Но здесь удобнее, то есть, безопаснее продолжать все-таки? Ой, нет! Вот у вас-то как раз явный комплекс незаменимости! Слушайте все, я продолжаю лекцию! Это главное противоречие власти, а точнее, тех, кто там, наверху. До того он требует скорейшей ее заменяемости, но стоит лишь ему заменить ее, освоиться в обстановке, все узнать и даже понять доско... О нет, ну не так же!.. как он начинает сомневаться в целесообразности своей уже замены. И объективно причем! Ведь он по себе знает, что знают те, которые идут на замену - ничего! И как им доверять? И все дело в том, что он просто эту власть, эту высоту начинает путать и с самим собой... Да-да, как вы сейчас в условиях невидимости! Вы же не видите, где стоите, с кем рядом стоите и что держите в своих руках?.. Нет, пока лекция прерывается. Подумайте над сказанным! Ведь надо же понимать, что, может, власть уже и не может, чтобы ее держали так беспрерывно! Все, пусть меня лучше поймают!.. Прыгайте!.. Нет! Пусть меня поймает студент с задней парты, черненький, с голубыми глазами... Так он даже ростом ниже?.. Вот о росте, бонапартизме, тоже будет речь идти: мне ведь в случае чего падать ближе... Так зачем падать-то? К тому же он сбежал уже... Ничего я не сбежал, просто вот сейчас пока не могу ловить еще что-нибудь!.. Вам повезло, что вы еще не ушли, а-то бы... Так я же говорил, что он даже не может?.. Как это не может?! Могу, а поэтому вот сейчас пока и не могу!.. Ну, тогда держите пока. Нет, я же сейчас говорить буду! Вот здесь, да! И здесь тоже... Да сколько ж у вас рук-то?.. Ой, это вы? А я хотела того, кто вас держит, подержать, чтоб он вас не уронил. Хотя, конечно, я лучше вас буду держать... Да, только ему не мешайте, а так вот держите-держите! Вам-то можно... Ой, Мила Сергеевна, а я у вас всегда хотела автограф взять. Не дадите сейчас?.. Конечно, дам! Давайте, где дать?.. А мне дадите?.. А как вы, интересно, собираетесь меня держать и сразу брать автограф?.. Ну, одной рукой... Какой, интересно?.. Да-а, это вы точно... А почему все остальные молчат?.. Так мы, это... в общем... так сказать, слушаем! Вы же лекцию читать хотели?.. Ох, что-то расхотелось, то есть, сейчас же звонок будет... А как он будет, если света нет?.. Нет, тогда я прыгать буду. Вы совсем, оказывается, не то имели в виду... Нет, то, но не то, что вы имеете сейчас в виду. Вас! Что же вы?.. А я ничего сейчас не имею в виду, поскольку света нет... Тогда я прыгаю... А я уже здесь... С задней парты? Прыгаю!..
     К сожалению, конечно, она на секунду раньше прыгнула, чем не по графику включили свет. Из-за этого и она не увидела самого интересного, как и остальные, поскольку лампочки в аудитории тут же перегорели от такого издевательства над светом учебного заведения...
     В соседней же аудитории ИПК(Исправительно-Политического Колледжа?), где Краев изучал английский, происходило нечто похожее, но не по-нашему. Краев, как бы серьезно ни относился к предстоящему, был реалистом и понимал, что в наше время карьера заметного политика, полна неожиданностей и чаще кратковременна, полна метеоризма(?)! Потому решил быть готовым и к этому и на всякий случай изучить иностранный, чтоб не возникло вопросов при послании его после свержения, но послом в ино-город. Рассчитывать на ино-страну, как предыдущие первые, начиная с Органова, да и бывший губер, диверс.., дипломат по образованию, потому и заваливший работу на родине, он считал нескромным, но не заниматься долгосрочным прогнозированием считал еще более недопустимым, даже глупым.
     Поэтому, наверно, пока остальные студенты без света пытались проверить свои познания чужого языка для слепых, он беседовал с англичанкой о проблемах власти и всего прочего в других странах мира, где намерен был давно побывать. Тема их обоих так заинтересовала, что они даже забыли снять наушники, в которых он до этого прослушивал лингафонный курс для начинающих, а она - народную американскую поэзию в их деревенском, типа кантри, исполнении...
     - ...Вы не только в топике, но и в грядущем, ну, выберетесь мэром? С ума сойти! Потому и по наводке? А сидите, как на лавке, ну, на явке ли, - удивилась та в темноте. - Вот и повод заняться языком...
     - Ну, в груде дел, в суматохе Явлинских... в тропики неловко как-то. И зачем? Учиться мерам против наводнений при наших водопроводах? Разве что, по проблемам свободы, ну, женщин...
     - Это не грудь явно, не проблема... А в китайскую свободную зону Женьшень стоит? Хают же? Можно просто на госдачу? Ближе...
   - Стоит! Шанхай ближе Штатов, Шенгенской зоны и Пизанской башни. И отдача будет! Новые технологии привлечем...
     - Стоит, да, как башня! Это плечо...А с тех налоги надо драть! Я б сама сняла с них штаны и надрала голых так, чтоб рука устала!
     - Ну, Штаты, Нидерланды, Голландию не минешь, но лишь за башлями, за порукой и стоит ехать! Но, вот, южная Европа, Аттика!..
     - Нет, у меня гланды... Лучше рукой... Тикает?.. Сердце! Вот же часы... А та... у меня южнее, ниже, в шта...
     - Но как ехать по свету без переводчицы? Столько языков...
     - И мне... так хочется... без этих оков, без света...
     - Хотелось бы и в Нотр-Дам, на Пляс-Пегаль, Мулен-Руж...
     - Ну, конечно Дам... Но лучше бы легально, как муж и...
     - Слетаем потом и в Рим!
     - Сколько хочешь - потом и повторим...
     - Милан, Венеция, Ла Скала...
     - Да, милый, ждала, цел... какой ты ласковый...
     - В конце же на стену плача посмотрим, постоим подле...
     - Жена - не стена, поплачет... Ты ж не с ней подло поступишь?
     - Не вобла, но устаешь: плачет, стенает - уступишь... Когда можно зайти? Надоело по-нашему, хотелось бы по-новому начать...
     - В найн о'клок, когда юная дева с последними лучами заката... Нет, без пятнадцати двенадцать, в пятницу, но не на час же...
     - Конечно, в девять лучше, да и наивно прятаться от склок, истерик, скандалов, глупостей - все равно закатит...
   - Лучше сразу в Америку - от вандалов подальше... глубже...
     Если бы Краев знал, что ей по роду второй службы приходилось переводить и не в таких условиях, при отсутствии или недопустимости видимости, слышимости, лишь по движению губ резидента, премь.., точнее, примерно с английского на примерно китайский, да еще и русским, ну, как в любимых "Офицерах", он бы многое понял и во внешней политике, но... Нотр-Дам, Рим, Пизанская башня, стена плача... затмевали бдительность вечно будущего мэра, прозевавшего даже момент, когда включили свет, и все почти было в его руках...
   Она же практически одновременно с его подлой вспышкой была вновь во всей форме, с накрашенными губами на ногах, ну, то есть, на ногах, но с серьезным выражением и лица, хотя и всего остального.., после чего он даже улыбнулся, вспомнив тот почти пророческий, но такой наивный разговор с супругой, может, и побудивший его пойти на эти именно курсы Дем-ликбеза...
   Глава 29. Хождение в электорат
     Всевашов же, менее уверенный в победе, шел к власти привычно другим, двойственным путем все еще санов.., ну, техника, изучая другие противоречия в отношениях к власти граждан, которые подобными пустяками не занимались и даже считали, что им не положено это делать. Не то, что недостойны, но ковыряться в том?.. Да, отношение к власти у них было определенное, но тоже противоречивое.
     - Власть должна быть бескорыстной и общечеловеческой, косме.., ну, космополитичной, - говорили явные брюнеты, - и выпускать нас по первому требованию к будущим родственникам за границу, как сейчас, но без денег, как тогда, когда уже там еще встречали с деньгами в радушных объятьях. Посадили в самолет и... мотай отсюда, скотина, пока не посадили, кому ты там нужен! А я и не нужен там никому, как и здесь, где мне никто не нужен, а там - наоборот, поскольку не знаю и могу ошибиться. У меня и противоречий нет никаких... Так нет же! Нынешнюю вашу свободу и хотеть противно: всюду валяется под ногами, а ты за нее еще и плати! И там! Ну, что это за власть? Тряпка! Никакого самоуважения! А там - лишь уважение из-за этого.
     - Да, идя навстречу пожеланиям отдельных граждан, или по их коллективным заявкам, в стране хотя бы раз в пять лет стоит проводить профилактические репрессии, - следовало из высказываний этих, казалось бы, угнетенных, почти диссидентов, новых невыездных, которых теперь не стало как бы для Запада в свете демократии, - хотя бы в виде учений, с имитацией гражданской войны, чтобы поставить на место политически ослепшие иммиграционные, правозащитные службы Запада, не понимающие, что в обществе духовной свободы и вообще всеподавляющей всех духовности должны быть только духовные ограничения при выезде из.., въезде к ним. Ведь мы, с их помощью расставшись с материализмом, лет пятьдесят будем к нему испытывать отвращение, выезжая вовсе не покушаться на их материальные блага, а исключительно вкусить их высокой культуры, ну, в их понимании, точнее, в их видении, осязании и потреблении их "культур". Материалистическое понимание культуры, как этаких светских манер поведения даже в полной темноте и на голодный желудок, нам еще тогда при-елось, точнее, надо-ело... Черт, даже тут противоречие! Чтоб и надоесть, надо есть? А это уже Поп-культура какая-то...
   В этом свете ему даже стал понятен весьма странный, но такой уж на словах рьяный национализм их столичного якобы лидера, ну, то есть, тоже либерал-демократа и тоже русского-юриста в одном лице. Он даже понял, за что того громче всех критиковал их депутат стоматолог, обзывая болтуном, бездельником и провокатором Гапоном, кому никто только на Западе и не верит! И Всевашову от него досталось за расхождение между делом и словом, точнее, названием убеждений.
   - Это более всего и влетело в копеечку нашему народу! - кричал тот перед тем, как уехать в края обетованные, но за свой уже счет...
   Другие граждане были, наоборот, недовольны властью с патриотической стороны, то есть, наоборот, но так же.
     - Что же это они, воры, хапуги и христопродавцы делают, - высказывали они возмущение властью в будущем лице Всевашова, - вместо того, чтобы просто и высокомерно ввозить от них импорт, они еще и наши народные богатства вывозят? Те задаром должны все нам давать, чтобы мы опять на голодный желудок чего не удумали, не раздули в мировом масштабе в преддверие их же долгожданного апокалипсиса! А это уже не десять дней, которые потрясут весь мир!..
     - Власть должна оттуда такие технологии ввозить, чтоб они уже там, не успев пересечь и даже не пересекая границу, начинали наш товар производить, с нашим клеймом! - мыслили более глобально экономические патриоты, - а им гнать наш, который там днем с огнем не сыщешь. Президент и остальные в качестве рекламы должны туда в нашем выезжать. Да наш товар все проблемы и их безработицы ликвидирует, создав кучу рабочих мест для его ремонта и перешивки. В двадцатые перестали вывозить - и что? Депрессия - в тридцатых!
     - Во-во, у них сразу такая нехватка рабочих рук возникнет, что только мы и справимся, столько работы им и тем задав! - подхватывали тему сомнительные патриоты из тех брюнетов, еще не уехавших.
     - Нет, я считаю, что надо более радикально развивать наш интеллектуальный потенциал! - предлагал Всевашову представитель малооплачиваемой прослойки. - Я вот из-за отсутствия работы такое порой навыдумываю, что завод не от перестройки, а от расстройства уже стоит, поскольку ему никогда этого не воплотить...
     - Твой потенциал только развей, как он враз утекать начнет вместе с вложенными в него народными средствами?! - слегка поддерживали политику властей даже ее противники. - Попробуй с домной или с комбайном утечь, с рудником, с трубой? Китайцы не зря во дворах домны делали, а не культуру во время ее же революции?
   - Теперь наш металлолом в них плавят! - язвил бывший пионер.
    - Теперь не мозги - сразу сырье утекает туда! - досадовал потенциал. - А я если и утеку, то для того, чтобы у них с их возможностями такое навыдумывать, чтобы и они от расстройства встали, но уже отставая от нас в этом процессе отставания лет на пятьдесят!
     - И нам опять помогать им?! - возмущались гуманитаристы. - Революцией, эмиграцией, бегом? Или догонять их уже туда, назад?
   - А мы куда их догоняем, чуб заломив? - недоумевал потенциал. - Не к истокам ли и составным частям бандитского капитализма?
     - Ничего, на нашей гуманитарной помощи им долго не протянуть! Разве что, ноги? - пытался Всевашов успокоить всех. - Догоним!
     - Мы сколько тянули, - возражали гуманитаристы, - на нашей?
     - Но, друзья, мы же сейчас не выступление Задорнова обсуждаем, а проблемы власти? - безуспешно пытался Всевашов вернуть беседу в нужное русло вот уже часов пять, как не мог завершить случайно начатый разговор с избирателями на остановке троллейбусов, постепенно увозивших одних и привозивших других, кроме него.
     - В самое яблочко! Задорнов-то как раз во власти и есть! От микрофона не оторвать! - поражались его неосведомленности граждане, сами давно не смотревшие телевизор, еще не умевший работать без электричества. - Значит, мы о ней и говорим, раз на ее же языке?
     - Ваш Задорнов какой-то двуличный? - засомневался худосочный мужичок, - нам про них одно врет: одни дураки, мол, - а им про нас, наверняка - другое, раз деньги у них и просит, инвестиции...
   - Нашел дураков! - смеялись одни.
   - Во-во, а тут ни дорог, ни дураков, ни денег! - смеялись другие. - Откуда только он тут полные залы набирает? И карманы ясно...
   - Так они и ходят туда, и громче всех хохочут, чтоб на них не подумали! - поясняли первые, - ну, телезрители...
    - Не все же им про нас врать? - стало Всевашову обидно за всю державу. - Про нас уж сколько ни врут, а все разгадать нас не могут!
     - Так они не про нас и врут, а про себя правду говорят, но будто про нас. Проекция такая! - пояснял тот потенциал, у кого, похоже, денег на троллейбус не было. - И мы туда же: раздвоенная русская душа, дураки, русский бунт, то скифы, то азиаты, нас тьмы и тьмы!
   - Ну, насчет тьмы Блок на весь век и накаркал! Пророк!
   - Это не он, а Герберт со своей машины времени каркал!
   - Не Макаревич, разве? У него тоже все повороты, вот...
   - Вот-вот! А как раздвоение личности лечить, так это у них почему-то, а не у нас! Фрейд уже, а не Федор Михайлович, хотя раньше всех про это писал: у нас, про наших!
     - Нашим платить нечем за двоих - за одного б, да и то на троих, - предположил цельный такой мужичок. - Сейчас, вишь, сколько среди новых русских психов, разведенных, комплексных и раздвоенных даже по паспорту появилось вместе с бешеными же деньгами?
   - Так их, демократов, олигархов, перед тем из психушек, из тюрем и выпустили? - заметил потенциал. - Они теперь - гегемон!
     - Кто выпустил? Мужички, а чё тут у вас? А чё про выборы не говорим? - подскочил какой-то суетливый, но без значка. - Слышали вон: сначала вас в крематории сожгут, потом закопают с отходами, а потом весь этот мусор спалят? Мол, Горбачева могила лишь правит...
   - Не мешай! - рявкнул на него вдруг рассудительный тот мужичонка, - скажи лучше, у тебя раздвоение личности не наблюдалось?
   - Нет, - растерялся тот, - разве что, две зарплаты, но одному...
   - Как две? Да еще и платят?! - поразились вдруг окружающие.
    - Зарплату и паек, - доверительно поделился тот, вздохнув. - Генерал вообще за двоих в ведомости расписывается, сам видел...
    - Так ты оттуда? Пришел нас провоцировать? - сочувствовали ему все, кроме потенциала. - Ну, так скажи им, ладно, что мы спровоцировались, все стали шизиками, зазомбировались, ждем лишь команды - когда слепой бунт начинать: с похмелья или в его непосредственном предчувствии? Одна половина наша, европейская, хотела бы с..., а вторая, азиатская - перед оным, но настоящий чтоб!
     - Спасибо, братцы, так надоело притворяться, - утирал тот слезы о чье-то плечо, - собой другим и сразу другим, но тоже не собой...
    - Да ладно тебе! Главное - знать это, а не противоречить, - посочувствовал даже потенциал ему. - Вот он, смотри, тоже нормальный человек, а еще и кандидат в мэры. Тоже весь в противоречиях...
     - Хорошо, товарищи! - благодарно хлюпал обеими частями носа двуличный, - мне бы еще ваши фамилии узнать?.. Эй, я пошутил!..
     Это, конечно, помешало Всевашову признаться и в двойственности и двусмысленности его партии - некому вдруг стало - но, с другой стороны, дало возможность подумать и понять, что это к нему уже никакого отношения не имеет. Что это совсем несвойственное, неприсущее и чуждое нам свойство - быть сразу либералом и демократом в одном лице, но в двойном и с одним, значит, совсем не нашим...
     - Так, выходит, что наша сложная и огромная душа просто неподъемна за раз для них, вот они и рады ее хотя бы на две части разделить, - думал он дальше, - чтоб не завидовать и не бояться? Мол, одна пока морализирует - другая действует, а пока другая пьяна - та одна в одиночку колобродит? А если не пить?.. Ах, Федор Михалыч, Федор Михалыч, или тебя поняли не правильно, а как хотели, или не поняли совсем, или просто не может быть? Но и ты в нашей душе не углядел столько разновидностей, сколько сумели эти московские партии. Одни нашли в нас полных демократов, другие - круглых патриотов, но интернационалистов, третьи - законченных либералов с барскими замашками, поскольку у нас сейчас все почти, хоть и по любви, но дворянских кровей! Спокойно нас всех и на красных, и на черных, и на белых делят, еще и с голубым оттенком в каждом тюбике, тюбетейке. И обязательно хотят весь народ подразделить по цветам, на женщин и не женщин. А мужик-то и не подозревает, что, засунув что-нибудь в урну, в том числе, и мысленное послание, он уже становится шизофреником, так как, избрав вроде бы одного, он выбрал сразу нескольких в одном лице, буквально и с точки зрения психоанализа. К примеру, либерала и не женщину, но очень крутого такого и жесткого тирана с мягкими формами. Или нациста, но с немытыми сапогами, ужасного русофильца, самофоба, к тому же интернационалиста, интервента и сторонника интернирования русских далеко не в первую очередь, то есть, опять по блату, хоть и не только своих...
     Всевашов спешил мыслить, поскольку его ждали уже несколько часов в одном рабочем коллективе, а, значит, по порядку очередности - и в других...
     - Да ничего, - заботливо и с интересом успокаивала его начальница цеха гремевшего раньше повсюду завода, - мы ж все равно стоим, сидим, то есть. Так теперь вот хоть со смыслом сидели и впервые, можно сказать, дождались обещанного. Вот, проходите сюда. Может, тоже семечек хотите? С нами заказчик один за транзисторы семечками расплатился, так, мы потому и... Количество семечек-то каждый год не вдвое прирастает, а на целый подсолнух, потому у нас и технологическая сингулярность выше, чем у них, как он рассказывал...
     - Сингулярность? Все ясно! С Синая, вестимо, - показал Всевашов свою осведомленность и в этом вопросе, пробираясь сквозь кучки шелухи и вставая за одну из них перед избирателями.
     - Вы чуть левее встаньте, - крепко обхватив его за талию, пыталась реализовать свою просьбу начальница цеха, но сама же и мешала как-то этому, - а то людям только голова ваша и видна.., поэтому не волнуйтесь - ниже ничего и не видно. Нет-нет, теперь видно...
     Сказав последнее, она села рядом с одним из мешков семечек.., "тоже явно семитского происхождения", - походя думал Всевашов, пока прокашливался, сплевывая шелуху через левое плечо и быстренько вспоминая Карнеги, вроде бы не сем...
     - Захоронения, о котором так долго говорили они, есть? - задал он публике первый вопрос с утвердительным ответом. - Налицо!
     Они и кивали утвердительно, сплевывая. По Карнеги!
     - Отходы ликвидируем? - был второй утвердительный вопрос.
     - Цивилизации?! - добавлял он уже последний неотразимый аргумент, сопровождаемый теми же кивками и одобрительным пощелкиванием, ну, и прочим, ясно..
     - Но зато не наши, не жалко! Не свое же закапываем, которое может когда и пригодиться? Разве не так? - склонял он хитро голову к залу, больше апеллируя к начальнице.
     - Да плевать! - говорили лица слушателей.
     - Если что останется! - пробурчал между плевками один из присутствующих.
     - Конечно, отходы не наши. Опять импорт? Когда начнем свое выпускать, спросите вы? - ронял он первое сомнение в зал. И начальница, в чем-то усомнившись, вернулась к нему с полной горстью семечек и встала слева, но за той кучей.
     - Опять же само слово "захоронения" что-то из прошлого навевает. Словно назад потянуло? - нагнетал он атмосферу сумятицы, отчего начальница испуганно даже прижалась как-то к его боку, не видимому из-за кучи, засунув семечки ему в карман...
     - Да! Так можно и переусердствовать и всю цивилизацию захоронить!? - добивал он зал. Кое-кто даже перестал на миг щелкать, а начальница, оставив семечки, ухватилась за него, от страха и неуверенности не разобравшись даже - за что именно.
     - А с чего бы это мы ради них усердствовали-то? Час работаем - два перекуриваем, то есть, даже семечки щелкаем и всякое такое, - добавил он, посмотрев заботливо на начальницу, и решительно добавил, ставя первую точку, - а они нам за три платят! Разве это не реалистично? Разве не сближение умственного и физического труда в плане оплаты?..
     - Осознанная необходимость закапывания своих граждан отпадает? Добиваемся мы этим главной цели не дорассказанной нам перестройки: чтобы каждый, если ему хорошо, жил сколько хотел, пока ему хорошо? - вдавливал он вторую точку в небелый уже лист просвещенных умов избирателей.
     - Но главное.., - тут он делал большую паузу, внимательно поглядев на замершую в ожидании начальницу, душой и телом связавшую себя с ним, с его громадьем планов, обещаний и реализма, - мы и их похороним, как намеревались те, но только совсем цивилизованно, а не за корочку хлеба, как пролетарии! - говорил он и видел, как сами избиратели ставят последнюю точку в троеточии, и чувствовал, что это же сделала и начальница, которая на прощание засунула ему в другой карман брюк еще и мешочек с семечками, отчего рука ее никак не хотела выниматься оттуда. Вынув ее, наконец, она попросила приходить еще, как сщелкает эти...
     - Так ведь не придешь, я вас знаю? - с надеждой говорила она, провожая его взором, полным туманной надежды и благодарности...
     В другом коллективе, где начальником оказался мужчина, а заказчик вообще ничем не расплатился, его понимали слету, ставя за него и точки и многоточия, отчего он даже смог полузгать семечки...
     - В следующий раз, когда всех наших, кого следует, закопаем, надо будет его избрать! - уверенно и оптимистично говорили они, расходясь по молчаливым цехам. - Сначала наших, а потом - и ихних!
     - Кто знает? - задумчиво чесали под кепками другие. - За ихних, говорят ведь вам, платят. Наших, конечно, приятно, но потом сам же расплачиваться будешь? Одного зароешь - трое с совками стоят.
     - Кто его знает, кто его знает? - ехидничали другие. - Этот-то тоже вон с мешком уже ходит...
     - Тут консенсус нужен, - примиряли всех более мудрые, - пока тех везут, можно и наших. Одно как бы - для хобби, другое - для удовольствия!
     - Да нет, его надо в след раз, - не соглашались первые, - шибко умный. Пока будет думать - его самого зароют. Тут надо не думая - бац-бац и на гору!
     - А кого тогда? - спросил один, вышедший вчера только из длительного... простоя и ничего не знавший.
     - Да есть там один, который по старому всех зарыть обещает, без всяких там затрат на зажигалки и прочее, - пояснили ему.
     - Неужто такой объявился? - обмер тот. - Партийный?
     - Сумлеваюсь. Там ведь все его клиенты и собрались тогда? К тому же.., партии-то нет давно. Ты что мозги пудришь?
     - Да ты что? А когда? А я-то из-за взносов переживал, - поражался тот. - Неужели я на столько залетел? Думал - неделя, другая, ну, месяц? Черт, а кому же я тогда партвзносы-то в киоске платил? Там же этот, наш парторг и стоит... Ах, он, ренегат!..
     А Всевашов уверенно спешил в другой коллектив. На этот раз в "новый", где его не ждали ни секунды, но тут же повернулись к нему на крутящихся стульях и перевернули огромные часы, где вместо песка сыпались копейки.
     - Захоронять доходы и отходы выгодно? - спрашивал быстро он, слыша вместо ответа радостный перезвон.
     - Какие отходы лучше: в рублях или валюте? Естественно! И если все цивильно и за это еще и капает?
     Последнее их просто разило до глубины души. Ведь им, чтобы захоронить кое-что, в том числе, доходы, приходилось стольким платить? А тут!..
     - Не может быть?! - слышал он даже сомнения. - Пока не дашь на лапу, никто не заплатит! Жизни, паря, не знаешь!
     - А посади такого, так, может, и заплатят... бесплатно?! - не соглашались другие, не очень уверенные, что их партнеры так уж много платят другим.
     - Да не! В нем другое важно: бабки не забивает! Ну, хороните, и че? Знаю мол! Конкретные ребята. А будете еще и хорошо башлять и вам отбашлится. А этим башлишь, а с них - ничего! Еще и виноват! Не, корешь, давай, мы с этим делом знакомы, подбросим! Ты только скажи - че те надо?..
     Но тут звон в часах прекратился, и все разом отвернулись от него к своим захоронениям...
     Понимали его и столовские работники всяких разных учреждений: школы, сохранившегося еще чудом детсада.
     - Отходы захоронять надо? Надо! - спрашивал он скромно потупившихся избирателей.
     - А если их нам уже готовые завозить начнут? Только захороняй! - вселял он дальше в них надежды. - В цивилизованной упаковочке, маленькой! В любую сумочку, сеточку войдет! А?! - проникал он в сердца избирательниц все же через широко раскрытые глаза. - Сплошной импорт!
     - А может, он из обэхээсэс? - трепетали недоверчивые сердца.
     - Ты что, эбэхэс давно распустили, - успокаивали их нематериально ответственные.
     - Романтично даже, - шептали соседкам другие, - но ведь пока до нас дойдет, все на базах опять и в спецстоловки разберут?
     - Обещает-то всем?
     - Ага, дадут тебе бесплатно и всем?
     - А тебе мало? Сама дай...
     - Так больным-то тоже должно остаться?
     - Им импортное вредно: нитраты разные...
     - Ну, если так...
     А Всевашов в это время уже снимал пробу со второго, сидя на одной табуретке с поварихой Машей из-за большого интереса с ее стороны к его отношению к женскому вопросу, ну, и ко всему остальному, тоже довольно большому:
     - И что, женщины прямо должны весь день не работать, а мужчины, наоборот, все время дома отсутствовать? - спрашивала она, придерживая его, чтобы не уронить и не мешать обедать. - У меня вот мужа совсем еще месяц дома не будет, так и не знаю, что делать даже.
     - Кстати, возьмите вот семечки, - расщедрился Всевашов.
     - Ой, спасибо! - обрадовалась та, - вы прямо сегодня можете за мешочком и зайти! Так хочется о политике поговорить со знающим человеком. Оно и агитация вроде сразу же... А на них вы и внимания не обращайте! Оно конечно, если бы вы уже избранным пришли, то вас бы они и вместе с семечками... скушали. Ведь это надо же: доходов уже полгода нет, отходов - тоже почти, поскольку не самих, конечно, отходов нет, а того, из чего их вырабатывают. А так-то что, приятно побеседовать... Вы мне, кстати, помогите вот эту тарелочку на кухню отнести, а то я не донесу? Нет, вот сюда, прямо в чуланчик... Да, вы снимите пиджачок, а то вон туда надо мне помочь ее засунуть, а тут только лежа получится... Ой, нет, тут пыльно, так что вы на меня лягте - я в рабочем - и туда вот ее... Я ее только для гостей достаю... Нет, дальше, дальше... Углубить и расширить?...
     А Всевашов даже радовался, что так легко находил дорогу к сердцам избирательниц. Без особых там премудростей и замысловатостей, умствований и разглагольствований. Одно лишь только его смущало: сама эта модель захоронений. Как-то она совсем ненужной становилась и в беседах, а может и вообще. Вроде лишь как повод?
     - Но ведь мы же все равно все по-своему сделаем? - с надеждой на живучесть традиций вопрошал он себя. - А куда обиднее было бы исказить и не так сделать что-то истинное? А исказить ложь - это же уже благо? Так что, может, нам и нельзя брать за основу истину, поскольку мы всегда все по-своему привыкли делать... Еще с Адама и Евы, как и показал сегодняшний день... Или уже вечер?.. Утро?! Ё!.. 
   Глава 30. ЗАО "Наш выбор - ваш", Мисс!
     Черкасин был очень доволен правильностью выбранных с его, конечно, помощью всеми, особенно демократами, направлений агитационной кампании, хотя видеться с ними всеми ему удавалось буквально на бегу. Он был чрезмерно занят работой в тылу "противника", который был настолько многочислен, что тот решил его как-то сконцентрировать, против чего и те не возражали...
     Собрание акционеров происходило в актовом зале Подгорного райкома опять все той же бывшей партии, где под самым потолком гулко перекатывалось эхо, словно это переговаривались между собой бывшие обитатели еще не выгоревших на солнце прямоугольников.
     В президиуме, где сейчас стоял маленький письменный столик, покрытый старой кумачовой скатертью, несколько раз свернутой, но все равно свисающей до самого пола, сидели двое наших знакомых: предприниматель Черточкин и закулисный общественный деятель Черкасин, который то и дело зачем-то нырял за кулисы. В зале собралось около пятидесяти или шестидесяти человек со значками шахматного клуба и одинаковыми черными дерматиновыми папками, выданными при регистрации им, как членам еще не созданного пока акционерного общества. На этом настоял Черкасин, имея свои соображения на этот счет. Черточкин, который вложил сюда не только соображения, но и сбережения, с тоской, но довольно бодро выдавал каждому папку, откладывая в уме костяшки счет. Устав от шума, он сменил их там на бесшумный калькулятор, отчего стало спокойнее.
   Но папки брались с удовольствием, что успокаивало и его.
     - Итак, никто больше из присутст... желающих не подошел? - спросил Черточкин, искоса поглядывая на входную дверь, уже закрытую с той стороны. - Поэтому позвольте открыть это открытое собрание открытого акционерного общества "Наш Выбор - ваш"? И кто против из получивших папки?
     - Так это не партсобрание? А-то я думал - чего это папки раздают?.. На партсобрании другое раздавали... Тогда все за!
     Черточкин передал слово с микрофоном Черкасину, который взял его осторожно, как гранату, и осмотрел со всех сторон, словно проверяя - не выдернута ли чека.
     - Господа! Позвольте поздравить вас с этим надвигающимся на нас грандиозным событием, грозящим стать более ошеломляющим, чем даже выборы, выборишки и выборята, робко подползающие к ногам сидящих. Да, не удивляйтесь, а задумайтесь. Нет, это я аллегорично! Так вот, задумайтесь над тем, сколько из вас может победить на выборах, а сколько проиграть, сколько победит, а сколько проиграет?
     - Так здесь же не все?!
     - Га-спа-да?! - с укоризной произнес Черкасин.
     - Из проигравших, то есть!
     - Это меняет дело. Конечно, не крупнорогатое почти каждый из вас проиграет, но все равно - не ему нести это тяжелое ярмо власти, даже по праздникам не есть, не пить, пока в президиумах сидишь...
     С этими словами он снова туда сбегал - за кулисы.
     - ...А в нашем деле проигравших нет! И не будет! Потому что и не было! Проиграют те, кто не успеет войти, стать членом! Дважды проиграют: не став членом и не став мэром. И в третий, последний раз они проиграют, когда будет совсем поздно и всем им придется подаваться в крематорий на последнюю экскурсию в качестве экспоната. Или на мусоросжигательный завод в качестве мусора или... Нет, я так не могу, простите!..
     Он снова сбегал за кулисы, вновь вернувшись оттуда с таким пылающим взором, что все слегка заволновались от нетерпения...
     - А нас ждет последняя обитель вечного покоя и блаженства в приятном окружении не этих, не покидающих нас и после смерти, урн с голосами или их хозяевами, а самых приятных дам всей славной истории нашего города Бери-ка-менска! И мы сами, к тому же, можем выбрать себе будущее и вечное окружение. Сами понимаете, что номера ваши в реестре означают номера этих мест обетованных. Но!.. - заорал он наподобие того самого депутата, а потом мэра революционного города, а потом просто отца Ксю.., и вновь сбегал за кулисы...
     - Для полной гарантии неприкосновенности нашей обители мы должны... пожертвовать одним из наших собратьев! Да, и толкнуть его на тернистый путь, на городскую Голгофу, сделав мэром! Как бы горько вам сейчас ни было, но откройте папки и... на кого упадет жребий, тот и... Нет, я так не могу...
     Он снова убежал за кулисы...
     - Но тут ничего? Только бумажка с номерами?! Ага, а деньги?
     - Да ладно тебе орать-то? Не отвлекай!
     - Итак, у кого нет там ни номера, ни бумажки с ним, ни денег, кто здесь самый несчастный - встаньте?! - завопил Черкасин, рыдая.
     - У меня, у меня! - как бы удивленно воскликнул Скалин, поспешая уже давно в президиум, - я даже расстроился вначале, что там пусто! Думаю, и здесь не везет...
     - Так это ж я тебе свою папку променял на твою? - признался тот, его неугомонный сосед по залу. - Так что, пустая - моя как раз!
     - Прежде изъяв содержимое? - с ухмылкой спросил Черточкин.
     - Нет, это я свою поднял с пола и тебе вроде бы как передал, а ты мне вернул, - смутился вдруг Скалин с прояснившейся памятью. - Значит, моя совсем пуста, я тут самый.., и поэтому...
     - А это вот он и есть: самый несчастный среди нас, жертвенный агнец, так сказать, спаситель нашего общества, господин Скалин, кладбищенский сторож - как раз той самой нашей обители! Какое совпадение?! Неужели это вас мы под танк и бросаем? Президента нашего акционерного общества? - давил зал голосом Черкасин.
     - Но это же моя... - тонул в гуле голосов крик того несчастного по-настоящему.
     - Так меня еще не выбрали? - скромно признался Скалин.
     - А кого же мы еще можем выбрать президентом, а потом и мэром, как не избранного самой судьбой на это?! Даже при попытках помешать ей! Похлопаем ему, господа! Может, мы это последний раз делаем?! А вы присаживайтесь, господин Скалин, сейчас мы вас президентом избирать будем. Итак, перейдем к первой части нашего собрания, поскольку банкет уже готов... Сбегаю - проверю... Ждет!!!
     После этого зал мигом избрал президента и все остальные органы, принял устав, внес свой вклад в виде голосов избирателей в обмен на пай в виде гарантированного места на городском кладбище, где их осталось всего-то сотня-другая. Причем в вечную собственность... даже при отсутствие закона о частной собственности на ту землю! Внесена была всего одна поправка, и общество их стало обществом закрытого типа, поскольку еще кого-то звать на банкет после стольких набегов Черкасина за кулисы никто не захотел. После этого все... пошли не за кулисы, оказывается, а вроде бы в банкетный зал, который, оказывается, был этажом еще ниже, и Черкасин просто бегал за кулисы посмотреть через дырку в полу на степень готовности...
     Передать же весь блеск инаугурационной речи Скалина не удалось, поскольку она была вся залита слезами стенографистки, пользующейся, согласно ее пятидесятилетнего стажа работы, исключительно чернилами для этих целей, а не-то, что нынешние сте!..
   Но акционеры ошибались. Черкасин бегал за кулисы смотреть через дырку в полу, но на проходящий уже в то время банкет по поводу окончания районного конкурса красоты "Выбери меня, Мисс ...3" со сходным и двусмысленным для понимающих названием, на которое, точнее, на обманчивую грамматическую несклоняемость своего закордонного наименования, и клюнули участницы, насколько мог судить Черкасин сквозь еще дореволюционную половую щель. Конкурс организовал он, но по несчастному стечению обстоятельств этот дурак Черточкин назначил собрание акционеров на день раньше - на тот же день, то есть. Но для них обоих "Дело превыше тела!" было...
     Поэтому, пока все во главе с потерпевшим Черточкиным направились через черные дворы центральной части города к ресторанчику "Блю-Лун" той же фирмы "Черточкин и сестры" и выясняли там отношения с пикетчиками в мотоциклетных касках и с плакатами из бумажных скатертей, на которых теми же соусами было написано:
     "Партократию - без очереди в ее крематорий!
     Нет - отходам иностранных господ!
     Все горожанам - место на кладбищё, ищё, ищё!", -
    Черкасин, прихватив Скалина, юркнул на первый этаж "Рай-кома" и условным знаком постучал в дубовую дверь, украшенную соответственно пластмассовыми розами. Едва они ворвались туда, как их буквально сбил с ног наверное уже девятый вал всевозможных мисс, точнее, пока еще частично миссис, в остатках и без того скромной одежды, пытавшихся всей своей малолетней массой выбить те двери, поставленные еще для солидных членов партии.
   У них ничего и не получалось, поскольку их действия были не согласованы и с перемешавшимися с ними подозрительными, но легко склоняемыми мистерами, этакими новыми русскими Плюй-боями со значками "Весь мир под ногами", по внешнему виду с несколькими парами рук и глаз. А мистеры, конечно, неправильно понимали настроение участниц конкурса, не занявших призовое место, но тоже бывших чрезвычайно ничего себе, даже более того, и пытались их всячески успокоить, погладить, приласкать, заново проверить их различные конкурсные параметры, обещая каждой неизбежную победу в следующем конкурсе, после определенной подготовки под их личным руководством. Почти все они мало походили на хореографов, визажистов и прочих профессионалов, за исключением, разве, профессионалов-боксеров, но из времен исключительного любительского спорта.
   Поэтому и им трудно было что-либо вообще понять, и Черкасин даже не стал к ним апеллировать, а сразу протащил Скалина сквозь эту вакханалию к сцене, где, в страхе прижавшись к микрофону, стояла одинокая - поскольку одна на всех равноправных - победительница конкурса "Выбери меня...", с перекинутой через плечо лентой, которая была немного шире ее и вполне сошла бы за бальное платье. Ничего иного по многообещавшим условиям конкурса на ней не было, почему она и пряталась за микрофонной стойкой.
     - Спасите! Я не знала, что у нас - не в видиках, а наяву - такое возможно! - с надеждой протягивала она руку, не сумев оторвать вторую от микрофона.
     - Вот он, ваш спаситель, мисс...! - крикнул Черкасин, сглотнув в конце и держа за шкирку фотографа, безостановочно щелкающего фотоаппаратом, другой рукой так толкнув Скалина, что тот взлетел на сцену и оказался рядом с ней. И, если бы он не придержал ее обеими руками, то наверняка бы опрокинул на пол вместе с микрофоном.
     - Ева, - представилась та. - О, спасибо мистер!..
     - Еще б не Ева... А это мэр Берикаменска ...3! - усмехнувшись, уточнил Черкасин, на сей раз не глотая последнюю цифру.
     - Спасибо вам, мистер мэр ...3, что бы я делала без вас с этим местом, не знаю, - пожаловалась та, указав ладошкой на соответствующую цифру на ленте в области... дисквалификации невест, - а теперь я даже рада, что оно у меня есть! Видели - какое?..
     - О, да, превосходное! - Скалин, хоть и потупив взгляд, сделал вид, что понял ее, ну, правильно, что ему всегда легко удавалось делать. Наградой ему был хоть и девичий поцелуй, но долгий по причине того, что он, как ему показалось, очками зацепил ее локон и боялся причинить ей боль резким расставанием, хотя с той просто спала лента, и она уже пряталась за него, как прежде за стойку, почему фотографу все равно пришлось два раза перезаряжать фотоаппарат и пропустить целый ряд ответственных тостов за молодых почему-то, хотя пили уже не очень молодые, оставшиеся после открытия дверей в одиночестве, за исключением, видимо, бабушек конкурсанток, наверстывающих свое хотя бы за столом, не отвлекаясь на всякие брудершафты и, ест-ест-венно, на комплименты.
     - Скалин, вам следует пронести миссис сквозь этих, уже мало что понимающих в политической обстановке, но к выходу, - подсказал Черкасин сторожу, и тот, чувствуя себя виноватым, не смог отказать, - некогда, труба зовет... Дело превыше тела! Запомни, хотя и...
     Но у выхода Скалин уже просто не хотел отпускать свою ношу, оправдывая это мысленно тем, что теперь она зацепилась локоном за значок шахматного клуба, так что Черкасину пришлось почти силой выхватить его из-под нее - к невероятной радости лишь фотографа, оправдавшего за миг все потери и своей пленки, и даже утраченные было иллюзии новоиспеченного папарацци - и тащить в ресторанчик, где начиналось более ответственное мероприятие.
  
   Глава 31. ...огонь, водку и медные трубы... Сакса!
   - А почему еще б? - запоздало уточнил Скалин уже по дороге.
   - Жаль, и тебя не Адамом кличут, - мечтательно вздохнув, ответил Черкасин, закатив глаза за одинокое облачко в виде невинного сердечка, про себя добавив, - а сторожем, однако, тоже...
   - А что, я бы... тоже был у мадам первым? - с тоской в голосе спросил Скалин, рассмешив попутчика так, что тот словно с облака и скатился и не мог остановиться...
   - Тоже, - усмехнулся он в конце и замолчал тоже мечтательно.
     У входа остался один пикетчик с последним, знакомым уже слоганом: "Взвейтесь кострами синие ночи пенсионеров...!". Увидев Скалина, он завопил от радости и попросил сфотографироваться на память. При этом он, естественно, испачкал его соусом с плаката, и Черкасину пришлось тащить того через соседнюю дверь в театр, где режиссер одолжил им свой белый смокинг и ночную бабочку, вместо которой к ним долго напрашивалась бывшая прима, которые себя, ясно, тоже никогда бывшими не считают, даже отходя от кассы...
     В ресторанчике, среди свойственного эпохе ампирного, а, может, амурного, но малоамперного пока стиля мелькали легко одетые девицы с подносами, разнося комплексные, но обильные ужины по столикам. Более пышные одеяния казались бы лишним излишеством среди обилия всевозможных резных, лепных вычурных стоек, канделябров и прочих финтифлюшек, цветных бархатных, парчовых обивок, многоярусных люстр с третью горящих лампочек вновь глубоко законспирированного, гладко бритого Ильича - каким и представлял себе интерьер "проклятого", но марксова капитализма "бывший"(общероссийская шутка) Ком-Сор-г и Тимур-овец. А так хоть что-то простое, естественное присутствовало в зале и привлекало к себе взгляды кандидатов, быстро шалеющих от бутафории и ассортимента, стоявшего до этого без закуски на столах, из-за чего кандидаты по разному, но освоились в окружающей среде и даже пытались общаться с мелькающими мимо избирателями(-тельницами буквально).
     - Есть и у демократии свои минусы, есть, - неестественно и слегка отрешенно чувствовали себя лишь демократы, кто не присутствовал на собрании акционеров и питал еще туманные надежды на благоприятный, а не просто благо-получный исход выборов, как те, кто уже получил что-то и жил привычно "от получки до получки". Эти же пока усиленно старались показывать себя случайно попавшими в это благолепие убранства зала и пикантного содержимого бутылок, слегка шарахаясь от иногда задевающих их гладких бедер и наркотических бюстов официанток... не всегда, правда, в правильную сторону. С другой стороны, им нельзя было показать себя и не готовыми к подобного рода обстановке будущих официальных приемов иностранных, с загнивающего Запада, делегаций у нас, а, тем более, там, у них, где даже падать лицом в грязь надо благовоспитанно и достойно, по протоколу. - Там ведь тоже огурцами не закусывают!
   - А чем виски закусывают, кстати? - вопрошал пустоту Краев...
     Члены же акционерного общества от всей души наслаждались первыми натуральными дивидендами, оставив напряженность и тяжесть ярма Скалину. Они и задали необходимый тон нынешней встрече кандидатов в неофициальной обстановке, оправдав надежды устроителей. До первого тоста они основательно прорепетировали последующее за ним поведение, и официанточки едва успевали восполнять возникающие пробелы предвыборного мероприятия... белой же.
   Троица уже знакомых кандидатов вместе с еще одним, явным потомком пращура и Пушкина(по странности - воинствующего трезвенника Хама, а не конформиста Сима), уже по пути успели потренироваться и сразу начали апробацию голосов, прощаясь в рифму, но не в ритм, с любимым городом, погружаясь в пучину хмеля, а потом возвращаясь оттуда домой в виде уставшей подлодки и прочего...
     Тут был и весь цвет Гласности Берикаменска: Галкина уже в едва черном, Голубурев в цветном платке... на шее, конечно, Ольга без Водолюбова, но с редактором, и множество телекамер пока еще с операторами... Нет, не камер с телеоператорами, а именно так! Пока еще, конечно, не вечер, и до других камер далеко... и операторам.
     Микрофон, который председатель избиркома Ножницов держал в руке вместо бокала, переложенного в левую руку, оказался все же сильнее и вокальных способностей троицы:
     - Уважаемые жители города, во-первых, которым не довелось оказаться здесь, - начал он зычно, по привычке тут же отпив из... бокала, - и очень дорогие наши господа кандидаты в мэры, которым довелось! Всем вам еще предстоит пройти огонь и воду, и..! И, хотя у нас теперь демократия, то бишь власть народа, который весь как бы и должен быть во власти, но место мэра по чьей-то прихоти всего одно, и поэтому лишь одному из вас и придется пройти еще и через медные трубы. А история знает, знает примеры, да и логически ясно, что не всякому даже герою удавалось пройти именно сквозь медную трубу, ну, типа... сакса. А посему мы и решили подстраховаться и позволить вам, включая и сидящего где-то здесь будущего мэра, начать ваш путь именно с подобия этаких вот труб! А уж избиратели и сам он пусть и думают после этого. А мы ведь выбираем не просто мэ-эра, не сухую канцелярскую крысу, не мумию египетскую, а вполне живого человека хоть и не на человеческую должность, который все последующие пять лет будет править нами всеми круглосуточно, даже в минуты, отведенные и... для интимных вопросов. Так вот и покажите, как же вы будете при этом себя вести, в частности, в свое свободное от дел, но не от мыслей время! Будьте естественны! Когда вы расслабитесь, ну, в меру, конечно, мы проведем ряд конкурсов, а пока хозяева ресторана вон с того столика и устроители дарят вам музыкальный но-о-о-мер!
     Тут же в зал опустился полумрак, в центре которого на маленьком постаменте засияли переливающиеся гирлянды стеклянных дутых цветов, осветив непонятно откуда взявшуюся стройную, слегка одетую саксофонистку. О, она не просто играла. Она словно танцевала с саксофоном танец любви под соответствующую мелодию. Иногда их объятья были столь откровенными, что по залу волной пробегал скрип стульев. Лишь державшиеся еще через силу кандидаты разобрались, что это не она играет, а фонограмма, поскольку она бы не смогла оставаться стройной и в районе... щек. И когда на этих кандидатов направляли глазки камер, они независимо и понимающе кривили губы, показывая, что вынужденно терпят такое издевательство над их классическим слухом в ожидании официальной части встречи.
     - Нас и наших избирателей на Дино Сальери не проведешь! - говорили их взоры и нетронутые бокалы, - а Фауст может и попеть...
     Скалину же девушка с саксофоном показалась вдруг сильно знакомой, и он, погрузившись в плывущие по волнам музыки воспоминания, незаметно для себя расслабился. Да и она во время своего выступления смотрела своими блестящими в свете лампочек глазами только на него, только ему улыбаясь уголками губ, нежно целующих мундштук саксофона.
     Порхающие, словно эльфы, официантки незаметно наполняли его бокал, и он потерял мерность и времени, и выпитого. К концу ее выступления, показавшегося ему вечностью, зал со всем присутствующим закружился в его глазах в разноцветном хороводе. Стены, глаза соседей по столику и все на нем стоящее, казалось, излучали на него эманации любви и счастья...
     А вечер продолжался. Ведущий председатель-затейник, в прошлом проводивший и более ответственные партийные мероприятия краевого уровня, как истинный оргработник, орговик, которые умели провести что угодно, даже не зная - что(что особенно стало ясно, когда они после 93-го вернулись втихаря во властные кабинеты даже самой Старой площади), не упускал инициативу и бокал с микрофоном из рук, лишив себя возможности воспользоваться и закуской.
     - Начинаем конкурс! Слово для этого в первом туре представляем известной всем, - он поискал вокруг себя глазами и закончил, - еще по первым теле-трансляциям теле-ведущей теле-компании Гале... то есть, Вере Галкиной! Нет-нет.., не выпьем за это, а похлопаем ей!
     - Я бы, конечно, так не шутила, так как я известна по первой телетрансляции, но независимой частной телекомпании! Частной! Не-за-ви... Ровеснице рев.., то есть, реформе! В отличие от остальных первых телеведущих страны, увидев которых на голубом экране государственного телевидения еще в детском садике, я и решила пойти по голо..., по их стопам! Голубурев, отвяжись... И пошла сразу, кстати, - Галкина не могла забыть о себе даже в такой момент, почему уже успела сделать из своего официального костюма для посещений краевых мероприятий нечто подобное одеянию официанток, даже перещеголяв их откровенностью расцветок... как бы нижнего белья, которое, возможно, не надела под еще официальный, - да, пошла... А теперь вопрос викторины, но не тот, который я подготовила раньше, поэтому шпаргалки можете использовать в качестве... пам-персов! Так вот, господа кандидаты, кто бы из вас хотел и при этом мог, если это возможно вообще, сказать лучший комплимент или что-нибудь вообще хорошее единственной из вашего числа женщине, мужественно вступившей в... схватку со стольким количеством мужчин сразу?
     К счастью для Скалина один из хамовской троицы, рванувшись было к микрофону, не смог подняться со стула, сорвавшись с него, и он оказался первым рядом с тем, хотя тоже вряд ли успел осознать это, хотя двигало им то же самое, но двигало все же.
     Комплимент же его был потрясающим, поскольку говорил он его не женщине-кандидату, пришедшей на вечер в стогом черном костюме намного ниже колен, а саксофонистке, все еще танцующей в его глазах. Бедная женщина-кандидат тут же раз десять поочередно и пожалела, и порадовалась тому, что решилась на этот шаг, поскольку таких слов ей на самом деле и теоретически нельзя было услышать в свой огород. Ей стало невыносимо жарко в броне пиджака и она, искоса поглядывая на Галкину, сбросила его, открыв залу очаровательную белую маечку, держащуюся на плечах с помощью двух тонюсеньких бретелек, и незаметно, тоже ножичком сделала разрез на юбке почти до маечки, отчего сидящий напротив нее, но поодаль, Глубоков чуть не упал в обморок, хотя под стол зачем-то. Ей же вдруг стало все равно: победит она или нет! Она вернулась в мыслях во времена своей первой любви и ей захотелось вернуться туда и материалистически, но чтобы и любить, и быть любимой, а не как тогда...
     Пока же происходило это трио двух кандидатов, Черкасин вполголоса инструктировал председателя, что делать дальше, и не сводил восхищенного взгляда со Скалина, вещавшего:
     - ... единственной, кому бы я хотел и смог бы проиграть, так только вам. Ибо даже проигрыш вам - это та же победа, что смог бы познать мужчина, не говоря уже... о победе над вами, но в ином качестве! В качестве кандидата! Я же думаю, что, как и женщина, так и как кандидат, вы сможете проиграть это поле вечной битвы только самому достойному из нас?! Победив! Самого достой-ного! Но-го! - закончил выступление Скалин и сделал потрясающий поклон, словно в его руке был не полный бокал, а широкополая шляпа Дон-Хуана. При этом большая часть его поклона и досталась Достойнову, который по непонятной причине вскочил с его последними словами из-за стола и начал аплодировать, жать тому руку и благодарить за что-то.
     Если бы Скалин в этот момент оказался в своем белом смокинге, искрящемся от капелек шампанского, и в бабочке по ту сторону телекамер, то оглох бы от аплодисментов, взорвавшихся в руках почти всех женщин, сидящих в тот вечер у телевизоров. Значительная же часть аполитичных, но забывчивых мужчин при этом молча решила голосовать за кандидата-женщину - в отместку своим женам.
     Но награда его ожидала и здесь. Вторым номером его феи был танец, где незримо присутствовал и он - в виде длинного, блестящего серебром стержня, торчащего из середины постамента.
     - ...я знаю, что эти слова ты говорил мне. Они дороже всех сокровищ земных для меня, ибо говорил их ты. Ты, кому я посвящаю и этот номер, и всю себя со всей своей нерастраченной любовью и нежностью. Смотри, любимый, ведь это тебя я обнимаю, это по твоей талии скользят мои руки, а не по стержню.., - вслед за глазами говорило ему ее гибкое, переливающееся в танце тело.
     Остальные кандидаты, глядя на нее и ловя изредка ее взгляды, скользящие также и по их физиономиям, не очень страдали из-за предыдущего выступления Скалина, поскольку его комплимент был адресован той.., а не этой красавице, танцующей, значит, для них - за исключением его. И мог бы, конечно, сколько угодно разоряться... Но если его он вознес до вершины вдохновения, то их лишь погрузил в блаженство успокоения, с некоторой долей сожаления о том, что на ней были не эти новые "стринг - хиэ, стринг - хиэ...", а коротюсенькие шортики, под которыми, правда, было больше места для фантазии.
     Но вино полилось еще более бурным потоком, в стремнину которого начало увлекать и наиболее стойких кандидатов из числа самых независимых от чего угодно, но не от Ноева дара. Даром же...
     Довольный Черкасин, зорко наблюдавший за залом, все же чувствовал легкую горечь от осознания того, что ему при всем его мастерстве жонглера человеческих душ никогда столь легко не добиться победы, как это удалось танцовщице. Все его ухищрения, мозговые выверты и адские изобретения были ничто перед ее кривлянием и небрежной игрой шаловливых глазенок.
     - Но ее игра - лишь часть моего плана, - успокаивал он себя и продолжал искать предел прочности ведущего.
     А тот чуть было не объявил танцы, громко запев:
     - Ка-ва-леры при-гла-шают дамов, приглашают дамов, вам говорят! Три шага налево, два шага направо, шаг вперед и два назад...
     - Ленина цитируешь? - Черкасин быстро плеснул ему вина и выбил застрявший клинышек микрофона таковым же. - Не к месту...
     - Сле-дующи-им номером наи-шей програм-мы будут.., - поправился тот, осушив бокал до дна и удивившись его содержимому, - официальные мероприятия, о которых вам пове-дует не менее известный теле-вы-дающий-ся... Голуб...-урев! Прашу встречать!
     На удивление половина мужской аудитории встречала того еще более радостно, чем Галкину, но без цветного платка.
     - Га-спада, в отличие, конечно, от так сказать, меня можно было и не представлять, поскольку наша телекомпания не без году там на девятом месяце перестройки! - буквально ворвался на середину зала Голубурев, вынужденный даже ухватиться за тот стержень и крутануться вокруг него, чтобы не проскочить ту середину. Поглаживая спасительный стержень, он продолжал уже по программе. - Мы приготовили для вас целый ряд вопросов по тематике нашей встречи, а также приз для... наиболее сообразительного будущего мэра, который ему вручит после окончания торжественной встречи прямо по месту проживания наш очаровательный молодой помощник Коля, который сейчас как раз готовится все время к этому торжественному акту!, почему и отсутствует. Итак, первый вопрос: где сейчас находится и чем занят один из первых мэров нашего города, в честь которого, может, эта должность так и названа?!
     Задав вопрос, он снова закружился вокруг стержня, от которого никак не мог оторваться и рукой, и ногой уже.
     Кандидаты же словно заливной язык проглотили или пытались друг у друга спросить, что же там сказал ведущий про какого-то там?.. Большая же часть почему-то себя именно считала первыми мэрами, занятыми именно вот этим... Находясь и занимаясь...
     - Га-спада! А позвольте мне вместо ответа предложить тост за здоровье и в честь одного из величайших людей нашего города - ее мэра Маргаритина, покоящегося ныне на городском кладбище среди не менее замечательных наших сограждан! - выпалил одним духом Скалин, подняв свой бокал. - К сожалению, он умер вскоре - каких-то четыре года - после его избрания при неизвестных обстоятельствах, оставшись, таким образом, навечно первым мэром Берикаменска, поскольку его не сняли, не переизбрали, не...
     Скалин почувствовал вдруг, что его занесло, поэтому для спасения ситуации вдруг закричал истошное "Ура!", тут же подхваченное боевой троицей, потомком Ганнибала и всеми остальными.
     - С удовольствием присоединяюсь к вашему правильному ответу! - воскликнул Голубурев, осуществив это свободной рукой, а микрофон засунув туда, ну... - Второй вопрос нашей телевикторины, сближающий вас, так сказать, с чаяниями населения: сколько избирателей всего было зарегистрировано в нашем славном Берикаменске?!
     - Двести тысяч! - выкрикнул быстрее всех Достойнов, зачем-то уже привставая.
     - А вот и неправильно! - поправил его вежливо Голубурев.
     - Двести тысяч сто тридцать семь! - солидно поправил своего коллегу другой кандидат, работавший вахтером городского статбюро, и даже попытался выйти из-за стола...
     - Непраиль-но! - отверг его претензии Голубурев. - Ну!?
     - Шестьсот шестьдесят шесть тысяч! - скромно сказал Скалин.
     - А вот и неправильно! - радостно закричал вахтер, размахивая перед залом какой-то бумажкой.
     - А вот и правильно! - не согласился с ним ведущий.
     - То есть, я правильно? - не понял вахтер.
     - Стыдно не знать свою историю! - крутанулся вокруг стержня телеведущий, - и не стыдно знать! А история у Берикаменска была не только после того, не только вместо того, но и до того, ну, того самого, до черты! И вся она здесь... И па-аследний вопрос, решающий...
     Зал напряженно замер. Некоторые кандидаты достали ручки и приготовились записывать на салфетках, манжетах и даже на ладонях.
     - Кто будет нашим последним мэром?! - воскликнул Голубу-рев и, обвив стержень, перевернулся кверху ногами и закружился.
     - Я! Я! Я!... - раздалось с разных сторон вместе с одновременным подъемом рук и их размахиванием. Многие даже начали разыскивать глазами того магического Колю с огромным свертком или просто с ключиками от мэрии в руках...
     - А вот и непраиль-но! - хохотал Голубурев, ловя на лету бумажку, выпавшую вместе со всем остальным из всех его карманов, где были, в том числе, и образцы рекламной кампании по борьбе с чумой нашего века, - тут не так было написано, хоть и вверх ногами...
     Все замерли, раскрыв в надежде рты, в том числе, и с закуской.
     - Последнего мэра,.. па-следнего у нас не будет! Ура! За это и выпьем, - попытавшись это сделать в перевернутом положении, Голубурев еще раз крутанулся и, отпустившись от стержня, почти точно оказался на своем месте, попутно, правда, побывав на коленях нескольких удивленных, но не возмущенных кандидатов, более озадаченных правильным ответом, чем его попутными шалостями.
     - И вот ему-то мы и псвщм... ну-у-мер! Мстр...о!!! - выкрикнул или уже выплеснул из себя председатель комиссии и удовлетворенно опустился на стул, поправленный чуть Черкасиным.
     И тут же, словно по мановению того стержня в потемневший зал впорхнули несколько совсем уже едва одетых в цветочные ожерелья танцовщиц. Одна из них - наша знакомая - стремительно взлетела на постамент, а остальные закружились по залу, волнуя близостью своих одеяний присутствующих и отвлекая на себя взгляды всех, даже самых недовольных, оставляя их двоих наедине друг с другом... Да, их! И опять она исполнила этот танец откровенности только для него. Телезрители при этом отправляли своих будущих избирателей спать или заставляли их притворяться прямо у телевизора спящими. Здесь же в зале все грани дозволенности совсем растаяли в насыщенном винными, невидимыми в телевизоре, парами воздухе...
     Оператор же столь мастерски показал на экранах этот запланированный дуэт Скалина с танцовщицей, что все телезрители: и женщины, и не женщины, - видя их порхающую через зал любовь, также представляли себя на месте одного из них. Все же остальное, попадающее мельком в кадр, казалось или было на самом деле пошлым, безвкусным, даже порнографическим.., хотя присутствующие в зале никакой разницы во всем этом не видели.
     Да, любовь и телекамера способны преодолевать расстояния, которые едва разделяли сейчас и этих влюбленных...
     После этого номера председатель уже был не в силах не только вести, но и подняться со стула. Но он бы все равно не смог сдержать уже сошедших с ручных тормозов кандидатов, особенно членов акционерного общества, повскакавших с мест и устроивших так называемые вакхические пляски. Девушек - даже при подключении всего персонала кухни и вахты - на всех не хватало, и за них, и за их места буквально шла предвыборная битва между кандидатами, уж тут-то себя проявившими на все сто, если не под сто-лом, конечно...
     Только Скалин и танцовщица медленно, не слыша разухабистой какофонии динамиков, танцевали танго, наконец-то обняв друг друга наяву, а не в мыслях. К их счастью они это делали на постаменте, почему рыскающие вокруг в поисках девушек кандидаты и не видели их, считая как бы ниже достоинства в поисках женщины поднять голову чуть повыше... К тому же многие из них во главе с потомком Ганнибала были заняты поиском таковых в горизонтальном направлении, в котором по-пластунски перемещалась лишь шустрая старушка вахтерша, одетая видите ли не по нарядному, хоть и в наряде...
     Неподвижными оставались лишь двое: председатель и Черкасин, через силу уговаривающий и себя остановиться и не перебарщивать раньше времени. Вечер и так удался. А суетиться попусту ради самой суеты он при всей своей непоседливости не любил. При получение результата он становился ленивым сибаритом, этаким либералом. Впервые за вечер он решил попробовать и то, что было налито в его бокал, сперва чиркнув над ним спичкой...
   Ведь он знал наверняка, что многие из телезрителей уже правильно ответили на последний вопрос Голубурева... Но что-то беспокоило его, что-то исходящее из объектива телекамеры, ведущей прямой репортаж из ресторанчика. Что-то не давало ему расслабиться до конца и допить даже этот единственный бокал. Поэтому он махнул рукой оператору и красный огонек погас...
   Телеэкраны тоже, поскольку именно в этот момент в городе вновь отключили свет. Поэтому телезрители даже не могли услышать звукового сопровождения телепередачи, поскольку с радио никто не подошел или уже незаметно отошел в направлении других камер, поскольку им, в отличие от теле-коллег, было намного проще манипулировать микрофонами и так похожими на них бокалами, чем они и воспользовались, давно уже признав первенство в таких делах за телевидением... Это же давно знали и телеоператоры, тоже не очень заботившиеся о конкуренции, за исключением, видимо, одного из... Нет, этот просто обнял свою камеру и словно танцевал с ней, с трехногой к тому же, медленное... почти танго, даже когда выключили свет, почему, может, кому-то повезет увидеть и то продолжение... Ее огонек не погас, в отличие от остальных, хотя что он видел - не ясно...
   Глава 32. Лунный танец Риты...
    Скалин же почти весь вечер, из которого мы описали лишь то, что он помнил более-менее, а также всю дорогу до кладбища, напрягал изредка мозги, пытаясь словно вытряхнуть из них одну единственную мысль:
     - И все-таки я где-то встречал ее раньше. Недавно, - думал он, легонько прижимая к себе танцовщицу, уснувшую на его плече, чтобы она случайно не выпала из машины на этих ужасных ухабах и кочках.
     После вечера в темноте Черкасин вывел его через черный ход и посадил в Мерседес, где уже была она с букетом роз и с корзиной.
     - Садись скорее и ничего не говори. Я ужасно устала, - успела лишь сказать она и уснула, положив цветы и корзинку на переднее сиденье рядом с водителем.
     Он был так благодарен ей за это, поскольку, оказывается, при всех своих ораторских способностях совсем не знал, что же надо было сказать ей в этом случае, в отсутствие аудитории. К тому же его почему-то смущали ее коротенькие и в темноте, и наощупь шортики...
     Машина довезла их до самой сторожки, которая за время его отсутствия совершенно преобразилась. Она стала не просто чище! Ее словно отстроили заново, обставив при этом и новой мебелью, которая только смогла сюда влезть. Сразу было видно, что в нее впервые(при нем, по крайней мере) ступила нога настоящей женщины.
     - Возьми плащ, милый, и поставь все это на стол, - ласково сказала она, - Рита сейчас все сделает...
     Скалин незаметно оглянулся, но понял, что зря и это делает...  
   За несколько мгновений она поставила в вазу цветы и, доставая из маленькой корзинки, расставила на столе бутылки с коньяком, водкой, шампанским и легкими винами, фужеры, тарелочки с закусками, фруктами, конфетами, блюдо с дымящимся еще, фаршированным яблоками гусем и горшочки с традиционными пельменями...
     - Ты действительно, фея, моя...
     - Любимая, - продолжила она за него, - твоя любимая! Ты ведь не забыл это? Я всегда хотела, чтобы моя первая любовь была именно такой: неожиданной, безумной, но не мимолетной.., а последней! Если бы ты только мог представить - сколько я ждала этой любви? Ты бы не поверил! И эта моя первая любовь будет последней и для меня, и для тебя, - нежно говорила она, разрезая сильными взмахами гуся. - Это не слова, не просто слова, мой любимый! Это моя клятва, которую я носила с собой вместе с вечным ожиданием этой любви... И ожидая столько... лет, я не могла ошибиться...
     Последнее она сказала ему, когда они уже скользили по просторной сторожке под музыку Штрауса, льющуюся из нового магнитофона, который она как-то незаметно для него включила. И они танцевали, лишь однажды споткнувшись о край кровати, что тут же вывело ее из состояния какого-то дивного транса...
     - Мы должны пойти к ним! - сказала она, поймав его руку и положив себе на грудь, что привело его, наоборот, в противоположное состояние. И сказала это так, словно знала все его тайны, привычки...
     И он вдруг понял ее. Они взяли с собой бутылку шампанского, несколько бокалов и вышли в черную ночь. Но для них она была словно белой, поскольку высоко в небе ярко светила полная луна, для всего остального города скрытая непроглядными тучами...
   Рядом с одной из могил, где он соорудил столик с лавочками и для посетителей кладбища, они и остановились.
     - Ты же не сердишься на меня, что я вот так резко ушла от?.. - говорила она ему при этом, пока он пытался открыть бутылку с шампанским. - Но я не хочу банальности! Я жила в тоске ожидания так долго и хочу, чтобы мы смогли насладиться этим ожиданием вдвоем, как это было принято во времена романтизма, когда ожидание любви было мучительным, но столь сладостным, как то.., что я не знаю пока!
     Наконец он разлил шампанское по фужерам и подал ей один из них, припав зачем-то на одно колено.
     - Я хочу, чтобы и они выпили с нами за нашу любовь! Ты ведь тоже хочешь этого, любимый? - спросила она его громко, вставая.
     - Да, ведь до сегодняшней ночи только они мне и были самыми близкими.., - ответил он глухо сквозь очередной вздох.
     - Я знаю, - сказала она и взяла в руки несколько бокалов с шампанским, оставив один для него. - Возьми его и пошли.
     Они шли вдоль могил, и она понемножку выплескивала из бокалов искрящееся лунным сиянием шампанское на каждую из них.
     - Пейте и вы, свидетели моего долгого ожидания и моей клятвы. И вы, свидетели исполнения моей мечты, - говорила она, не удивляя Скалина сказанным. Он только осторожно подносил свой бокал к ее губам, и она каждый раз осторожно кончиком языка прикасалась к его волшебному содержимому, что вслед за ней делал и он. Стояла абсолютная тишина, и он слышал только ее голос и то, как капли шампанского из бокалов падали на землю могил и словно бы всасывались ею в свои недра. Так они обошли всю центральную, старинную часть кладбища и вернулись к своему столику с пустыми бокалами.
     - А ты знаешь, какая была у меня мечта? - спросила Рита, поцеловав его влажными от последнего глотка губами.
     - Свои мечты никому не рассказывают, - скромно ответил он.
     - Да, но теперь я могу это сделать. Она уже сбылась, - тихо сказала она и, прижавшись щекой к его груди, медленно водила длинным ногтем по ней, словно рисуя на рубашке контур его сердца. - Я мечтала, что когда-нибудь много-много людей изберут среди себя самого-самого достойного... Но до этого его изберу я! И они будут все думать, что он - их, а он уже будет весь мой. И я буду для него дороже их всех вместе взятых. Я знаю, что сегодня ты понравился почти всем женщинам нашего древнего города, - сказала она с некоторой даже ревностью, что он почувствовал по давлению ее ногтя на рубашку, - но ты все равно - только мой!
     - Но.., - хотел он было сказать пару слов о политическом моменте, но она зажала ему ладошкой рот, хотя именно им он сейчас только и дышал.
     - Ты ничего не знаешь и не понимаешь. Все так, как я говорю. Ты уже сегодня их победил, - сказала она, продолжая закрывать ему рот, но уже губами. - А теперь я станцую для тебя танец, настоящий танец, какого еще никто никогда на Земле не видел. Сядь за столик...
     Сказав это, она отошла к центру площадки среди могил...
     Да, такого танца он не только никогда не видел, но даже и представить себе не мог. У него даже не было слов, чтобы хоть приблизительно описать ее стремительное порхание в воздухе, когда она, словно невесомая и призрачная бабочка, легко парила над землей, лишь изредка касаясь ее поверхности кончиками пальцев. И-то это только ему, наверное, казалось, что они касались земли. Ее гибкие руки, стройные, словно у нарисованной феи, но сильные ноги и развевающиеся черным вихрем волосы сплетали на черном покрывале ночи дивные и неисчезающие узоры неповторяющихся па. В своих замедленных, словно полет бабочки, но невероятно высоких и стремительных прыжках она выполняла множество непохожих друг на друга вращений, пируэтов, число которых он не мог счесть...
   При этом ее руки, ноги, тело и отливающие серебром отраженной Луны волосы выполняли свои, независимые друг от друга движения, сливающиеся в его глазах в единое кружево волшебного танца. И больше всего он был заворожен тем, что ее танец будто бы сам, движениями ее рук, переливами волос, изгибами тела... создавал в тишине ночи музыку, которая была столь же необычна и воздушна, как сам танец...
     Он был настолько поражен видением, что совсем не удивился, когда в ее танец из черноты ночи вдруг ворвались другие танцовщицы, вписавшиеся в его пируэты своими столь же непохожими ни на что рисунками. Все они были в разных, но одинаково призрачных платьях, у всех были разные по цвету, но одинаково длинные, летающие волосы, стройные, но крепкие фигуры, модно расширяющиеся чуть к плечам, все они вели свои собственные партии, но, как разноцветные нити, сплетаясь, они ткали в пустоте ночи один сказочный ковер из лучей луны, рассыпаемых ею по земле.
     И он видел перед собой весь этот танец в целом, начиная с его первого па и до того момента, когда, совершив свой последний пируэт, они вдруг замерли в центре сотканного ими ковра в виде разноцветного цветка, в середине которого черной жемчужиной сияла она. Она стояла, улыбаясь своими сверкающими черными глазами в середине цветка и она же в многотысячном своем повторении была перед ним во всех движениях танца, которые запечатлелись в воздухе там, где она побывала. А в сплетенном ею узоре легкими цветными нитями проглядывались замершие навсегда видения других танцовщиц...
     Завороженный Скалин, естественно, не заметил, как за столик к нему подсели Черкасин с Черточкиным и еще несколько плечистых молодых людей, которых он не знал. Те же, словно ощущая его состояние, молча раскладывали на столе привезенные с собой уже закуски, раскупоривали бутылки, наливали в рюмки, фужеры...
     - Ты, надеюсь, не такой эгоист, чтобы не позволить и нам полюбоваться этим единственным в своем роде кружевом? - спросил Черкасин Скалина, когда тот слегка уже начал приходить в себя после всего сегодня случившегося, а кружева танца начали постепенно таять в черноте ночи, пока не стали едва заметной паутиной. - Сегодня вся радость победы и еще чего-то более значимого... сконцентрировалась вокруг тебя, и мы не могли не слететься на ее сияние, словно ночные мотыли... Кстати, Серж, отнеси-ка это вон на ту могилку...
     Это Черкасин сказал одному из парней, подав ему бутылку водки, стакан и что-то из закуски. Тот ушел в ночь, откуда через некоторое время донеслись радостные вопли...
     - Что ты, - восторженно удивился Скалин, - для меня одного этого так много! Я чувствую, что совсем мало прожил пустых и еще раз пустых лет, чтобы все мной прожитое и пустое могло вместить сокровища одной только сегодняшней ночи. Ту любовь, которая словно всемирное зарево охватила и меня, и все вокруг. Простите, но иначе я не могу говорить! Во мне уже нет места для этих волшебных чувств, и пусть хоть часть их выйдет из меня в виде этих бедный слов, бессильных передать все то, что заполнило меня...
     - Ты знаешь, Рита, - говорил он стоящей перед ним Рите, прижимаясь к ее нежной, часто вздымающейся груди и ласково поглаживая ее руки и ноги, напряженные после нелегкого все-таки танца, - я, может, и не мечтал, как ты. Я даже не знал, что о таком вообще можно мечтать. Но я, честно, чувствовал, что не зря живу эту пустую и никчемную жизнь. Живу, словно бы скучно и нудно, в одиночестве леплю огромный, никак не получающийся сосуд, не зная для чего и зачем. Но я словно бы знал, что не зря это делаю, что нельзя махнуть рукой на нескончаемую череду однообразных дней и уйти, бросив все это. Ведь вроде бы какая разница - два дня, год, пять лет назад уйти из этой жизни? Если каждый день один к одному, как близнецы! Но я не уходил! Наоборот, я выбрал именно это место и работы, и жизни, где мои дни вообще перестали отличаться друг от друга. И добросовестно не думая ни о чем, я, как гончар, выполнял ту работу, что поручила мне судьба, не ожидая за это никакой награды и даже поощрения. Я и представить даже не мог, что этот гончар-ремесленник станет когда-нибудь обладателем не только этого сосуда, но и того волшебного напитка, который вдруг нальет в его сосуд молчаливая, ничего не обещавшая, но невероятно щедрая судьба! Ты понимаешь теперь, что такое моя любовь?! Да, я тот самый глиняный сосуд, горшок, которому среди вечной пустыни достался - лишь одному ему - подарок небесного дождя любви! Вот такая моя любовь! Ты веришь?
     - А может ли напиток не верить сосуду, в который он сам по своей воле взял и влился? - шепнула она ласково, сев самостоятельно к нему на колени.
     - Да, Скалин, я думаю, что ты и сам не веришь еще в то, что ты за эти годы не только научился у мертвых красиво произносить слова, но и накопил в своей душе столько нереализованных ими чувств, что даже твоих слов тебе мало, чтобы высказать все это. Но есть другие способы выражать свои чувства, - мечтательно говорил Черкасин, разглядывая в фужере блеск звезд, притушенных полной луной. - Ничего удивительного в происходящем нет. Просто нужно дать толчок, убрать с дороги скопившейся массы чувств и мыслей один маленький камешек, и она, вырвавшись на свободу, понесется вперед бешеным и сокрушающим все на пути потоком! Ты не только лепил свой сосуд, но где-то рядышком создавал, собирал по капелькам ночных фантазий и образ его будущего содержимого. Он и пришел к тебе, воплотился просто в реальность, когда сосуд твой был уже готов. А ведь им могли воспользоваться и другие? Я был свидетелем и такого, и в основном такого исхода. И вот теперь я не менее тебя счастлив встретить редчайшее исключение. И даже жалею, что... я не в силах остановить для тебя это мгновение. Честно, жалею. Ты поймешь меня... еще.
     - Знаешь, друг, мгновения тем и прекрасны, что в одно из них, обычно в самое краткое, человек может прожить больше, чем за всю жизнь. Стоит ли жалеть? - томно ответил ему Скалин, положив ладонь на его руку. - Моя любовь тем и прекрасна, что у меня, может, не хватит сил или, скорее, времени, чтобы растянуть ее на вечность. Я хочу выпить ее разом, как это и может сделать сосуд. Прости, но о чем-нибудь другом я не могу сейчас говорить. Я уже - в этом мгновении.
     - Может, ты и прав. Да, иным и не может быть исключение, - с легкой горечью произнес тот, - но мы не можем и дальше отнимать частицы времени от вашего мгновения... Тем более, что завтра мы все неизбежно встретимся в ином несколько измерении, где время становится деньгами, а пространство - делами. Не так ли?
     - Нет, в том же самом измерении, - поправил его Скалин, - ведь и это является частью нашего мгновения, не правда ли, Рита?
     - Да, - шепнула она ему, прильнув к его горлышку своей жаждой, которая и отличается от любой другой жажды тем, что она сама приносит себе утоление. Эта жажда любви.
     Приятели в это время испарились, оставив их вдвоем.
     Волшебный танец, который они теперь танцевали вдвоем, продолжался еще долго-долго, пока он, обессиленный впечатлениями сегодняшнего дня, не сомкнул лишь на то самое мгновение глаза...
     Когда он их раскрыл, Риты рядом уже не было. Вместо нее в его руках была красная роза, а вокруг витал нежный аромат ее духов. Встав со скамеечки, а почему-то не с кровати, он побрел в сторожку. По дороге что-то постоянно не давало ему покоя.
     - Нет, не может быть! Это уж вообще тогда верх мыслимого и немыслимого! - говорил он сам с собой, засыпая на ходу, бредя. - Но ведь я узнаю почти все, ну, кроме, конечно... Ну, чего кроме-то, черт? Нет, не знаю, раз не узнаю, наверно, хотя ведь именно умершие бывшими не бывают как бы, ну, как и эти как бы, кыгыбы ли, хи-хи...
     - Это мы, мы бывшими не бываем и не каг бы! - раздался откуда-то снизу протестующий голосок, сбив его с мысли, с догадки ли, а, может, просто с пути, которым сами ноги вели его куда-то в сторону, а совсем не в сторожку, не в кровать, которая ему, видно, только приснилась, в чем от тоже хотел для чего-то убедиться, хотя и как сон то было невероятно сказочным, не похожим на другие сны с этими...
   - Так я ж о вас как бы и говорю, - пожал Скалин недоуменно плечами, добавив под нос, но как будто не свой уже, - про мертвяков, простите, конечно, хотя человек же не обижается на такой же конец: век, вяк... Черт, а вдруг те тоже... не бывшие?..
   - Это вы тоже, - раздалось оттуда этакое чревовещательное бурчание, будто сама земля то говорила, - никувыдышные, малогабаритные кегельбаны чертовы... Поговорили бы мне на доп-росе верхом на косе, нагишом под наганом... Блин, жаль, бумаги мало, а то бы записал, пописывал бы тут, а так только пописать и хватит...
   Глава 33. Глазами свето-воло-конного кабеля...
   Водолюбов не пошел на тот вечер с Ольгой, чем испортил ей настроение, в отместку за что та испортила его редактору, компенсировав это непрерывным добавлением в его фужер разнообразной амб-розии, после чего он, конечно, мог быть отправлен только домой, где его знали таким еще и до упоительной Гласности...
     А у Водолюбова наступил кризис... отторжения. Он настолько был переполнен непонятными ему словами, событиями опять же в их словесном выражении, образами и впечатлениями, что ему нужно было это или забыть, или же перевести все на какой-то иной язык, в другую знаковую систему, где абсурд и становился абсурдом, а нонсенс - нонсенсом, а может, и вообще все бы могло стать на свои места.
     Он и отправился к Кадочкину, в чрезвычайном одиночестве (ЧО) бродившему по залу местного союза писателей в большом сером доме, выискивая на полу и подбирая полновесную рифму к слову экю.
     - А зачем тебе? - наконец сдался Водолюбов, перебрав в голове целый ворох созвучий, отвергаемых Кадочкиным.
     - Будь экю, то я куплю.., только сколько ни коплю по копейке, по рублю, - огорченно скаламбурил тот, - из-за этой чертвой инфляции не получается стих. Ситуативный.
     - А в чем ситуация? - поинтересовался Водолюбов.
     - Представляешь: ночь, по телику белиберда идет, настроение не хуже твоего, не хватает как раз экю, ну, чтоб как-то это упорядочить, придать благозвучие, - жаловался тот, не подавая виду.
     - Ну, а если не будет не хватать не экю? - спросил Водолюбов.
     - Ну, тогда рифма вся на место станет! Встанет...
     - Возьми вот, в эквиваленте только, - протянул Водолюбов.
     - Поразительно! - запрыгал тот по комнате, воодушевленно размахивая руками и перечитывая в уме строфы. Потом вдруг огорченно замер среди зала и опять скис.
     - В чем дело?
     - Не могу теперь подобрать рифму к слову рубль, - махнул рукой тот, - ну, бль.., кроме нецензурщины всякой... Но я-то поэт! Не грубиян какой-нибудь!.. Что, дубль? Здорово! Как я не догадался? Ну, тогда ты подожди здесь, а я мигом! Со словом же закуска рифмуется капустка... У, бль... Быль, быль! Иду, блин, в и Дублин за и дублем...
     С этими словами он исчез. Водолюбов же включил телевизор, где как раз шла прямая трансляция из зала ресторанчика, где заседали кандидаты, и сидела, не выпуская бутылку "Шипучки" из рук, грустная Ольга, постоянно, когда ее мельком показывали, наливающая из нее газировку в довольно большой фужер, стоящий перед редактором, который тот словно и не замечал, хотя... Но Водолюбов отогнал от себя эти мысли, поскольку его, конечно же, интересовало в первую очередь так называемое дело, а не только рифма к нему...
     Но тут, естественно, опять вклинилась реклама, и Водолюбов мгновенно начал крутить ручку старого еще Изумруда, чтобы хоть чуть-чуть сохранить в себе на будущее какой-нибудь тайны, и... наткнулся на неведомую ранее телекомпанию, которая также транслировала напрямую происходящее в ресторанчике "Блю-Лун", но в каких-то иных цветах и ракурсах, с иной подсветкой, а, может, и без нее, отчего действительность в зале выглядела более реалистично, натуралистично ли! А может быть, у этой телекомпании была еще плохая аппаратура, отчего изображение не отличалось особым качеством и возможностями от натуры...
   Но это не смущало Водолюбова, то есть, не это смущало...
     Здесь он первое, что успел заметить, так это лицо Ольги, изборожденное черными подтеками китайской опять туши, а рядом редактора, беспрестанно опрокидывающего свой фужер в себя, словно его мучила дикая жажда, или он съел перечницу. Далее показали Голубурева, затягивающегося странной самодельной сигаретой, а за ним - лишь пол-лица Черточкина, чьи руки почему-то торчали из карманов предыдущего господина, который, возможно, по ошибке надел его штаны, а тот там, возможно, забыл что-нибудь важное. Рядом сидевшая Галкина что-то импульсивно объясняла сидевшей рядом девушке, очевидно, план расположения каких-нибудь объектов и дорогу к ним, которые она пыталась для наглядности нарисовать пальцем прямо на ее мини-юбке, иногда с другой, подноготной стороны материи...
   Вдруг камера захватила в объектив юных особ в одних кокошниках и двух передничках: на груди и на талии. На лицах их был виден толстый слой краски, слегка уже потрескавшийся. Остальные места были сильно напудрены. В руках они несли огромные подносы с бутылками и дымящимися окорочками "табака", видно. После того, как они прошли мимо нескольких столиков с кандидатами и возвращались назад от камеры, передничков, конечно, не было видно, но и пудра тоже сохранилась не вся, обнажив кожу с просинью. Зато, например, правые плечо и манжет рубашки Достойнова были все в пудре, на которую он не обращал внимания, так как быстро почему-то три раза подряд опрокинул в себя содержимое фужера и вдруг замер...
     Тут Водолюбов переключил канал и вновь увидел Достойнова, сидящего с независимым видом и немного искривленной усмешкой. Рядом примерно в тех же позах сидели Краев, Всевашов и Волецкий...
     Водолюбову стало скучно на них смотреть и он переключил канал, когда приятели уже исчезли из кадра. Здесь же их только начали показывать. Волецкий интенсивно поедал окорочок, запивая его белой жидкостью. Всевашов, подкидывая вверх, ловил ртом маслины. Краев непонятно чем держал возле себя торопящуюся куда-то официантку, почему-то при этом извивающуюся и хихикающую, словно ее щекочут. В итоге она выпила с ним на брудершафт, сидя у него на коленях, и, оставив ему на память половину своего макияжа, удалилась.
     На том же канале в это время показывали этаких трех мушкетеров с их незабвенным черным другом, которые, склонившись к столу и отодвинув в сторону бутылки, что-то с интересом обсуждали, одобрительно похлопывая друг друга по плечам и...
     На новом канале в это время Черкасин хлестал по щекам председателя избирательной комиссии Ножницова, пытаясь поднять его со стула. К брюкам Голубурева уже приценивался тот самый Д'Артаньян и потомок арапа, может, даже Петра. Галкина, похоже, настолько подробно и занудливо объясняла своей соседке направление ее движения, что та уже совсем невнимательно ее слушала, а, может, даже и спала, хотя Вера, похоже, подошла уже к финишной черте, вполне очевидной, хоть и расположенной в глубине тыльной стороны географической карты, нарисованной ею за это время на колготках...
     На старом канале председатель и ведущий мероприятия бодро говорил что-то собравшимся, а потом передал вдруг слово Галкиной, только что оторвавшейся от окорочка. Та, выйдя на середину зала в строгом черном одеянии и скромно сложив руки гораздо ниже показываемого на экране, долго говорила о достижениях гласности и ее роли в выборных кампаниях, задав в конце шутливый вопрос насчет роли женщин в гендерной политике демократического государства...
     На новом канале он видел Галкину, уже возвращающуюся к своей соседке, и почти не видел на ней строгого черного костюма. В это время показали того самого сторожа, который, отпихнув одного из троицы так, что тот исчез под столом, вырвал у падшего микрофон и начал рассказывать свои впечатления об обслуживающем персонале ресторанчика и, особенно, о танцовщице, которая, сложив мускулистые руки на такой же груди, стояла напротив, облокотившись на дверь в кухню и цинично улыбаясь густо накрашенными губами, что, правда, не портило ее симпатичного довольно лица, как и у всех густо покрытого макияжем. Она, по-видимому, занималась не только танцами, но и акробатикой, почему имела довольно модную для современных девушек фигуру с широким верхом и узким низом. Скалин же с трудом держался за микрофон и размахивал во все стороны бокалом, в который председатель по ходу дела пытался долить шампанского...
   Тут же показывали ту самую женщину-кандидата, которая стояла вся в слезах, поскольку до этого, видимо, разорвала каким-нибудь гвоздем юбку сверху донизу, но не замечала этого сквозь слезы. Поэтому все рядом сидевшие мужчины удивленно смотрели в то место, где эта юбка вроде должна была быть, ничего там иного из одежды не находя, кроме шва отсутствующих колготок. В конце концов она со слезами бросилась к сторожу и помогла тому дойти до его места, как более старый и опытный товарищ, которому тот сторож, однако, по пути пытался помочь предохранить юбку от падения. Мимо них в это время прошла нервно та танцовщица, недовольно как-то поводя плечиками, после чего женщина-кандидат почему-то запуталась в остатках юбки чересчур скромной длины и упала рядом со столиком, отпустив, конечно, Скалина, который тут же уронил еще и свой стул...
     Водолюбову стало жаль их и он переключил канал...
     Здесь звучала плавная, романтичная мелодия, и к постаменту словно белая лебедь скользила почти по воздуху та самая танцовщица, но совсем на нее даже не похожая. Стройненькая, в каком-то дымчатом ореоле пастельных тонов кружилась она в центре зала, касаясь кончиками пальцев длинной серебряной иглы, устремленной вверх, как и мечты телезрителей. Весь зал заворожено следил за танцем, стирая с глаз и даже с подбородков слезы умиления...
     На втором канале та же вроде танцовщица, обвив почти всем телом стержень, словно змея, извивалась вокруг него в каком-то совершенно незнакомом для Водолюбова экстазе, наслаждаясь каждым своим изгибом или действительно страдая от избытка молочной кислоты в суставах всего тела. Кандидаты опрокидывали уже стаканы в себя, почти не глядя на руки, поскольку все глаза их были устремлены на танцовщицу, в такт которой они также повиливали телами, буквально выпрыгивая из... своих сидячих мест. Скалин так даже привстал, облокотился на один локоть и, как факир, следил за каждым движением обеих ног танцовщицы, то и дело протирая потеющие очки. В последних своих па та вспрыгнула прямо к нему на стол, рухнула вдруг на колени и одновременно на спину прямо перед ним...
     На другом канале Скалин в это время задумчиво смотрел куда-то вдаль перед собой, наверное, размышляя о тяжелой судьбе простой, но ужасно талантливой российской девушки, вынужденной подрабатывать танцами в ресторанах. Такая же озабоченность сквозила в лице председателя, который, взглянув вслед юной танцовщице, упорхнувшей из зала, словно мотылек, не смог даже сделать объявление от душивших его слез за всю нашу талантливую молодежь и передал слово более мужественному телеведущему Голубуреву, этому супермену, нашему Шварцнеггеру и герою всех женщин края. Печать печали за молодежь и у него слегка оттянула уголки губ книзу, но он привык и не к таким трудностям!.. Как истинный Бэтман, он, выйдя на середину зала и прикоснувшись лишь к серебряной игле, тут же исчез из поля зрения телезрителей, и они далее только слышали его голос, пытающий добрых молодцев...
     На втором экране в это время Голубурев почти дословно повторял те же движения вокруг стержня, что и танцовщица, одновременно что-то говоря и показывая кандидатам, которые его почти не слушали. Краев с Всевашиным, схватив друг друга и Волецкого за грудки, мотались от столика к столику, попутно успевая выпить из стоявших там рюмок. Та самая троица уже помогала снять остатки юбки с женщины-кандидата, которая от всего сердца благодарила их по очереди, осыпая сестринскими поцелуями. После того, как с юбкой было покончено, меж друзьями согласие вдруг закончилось, поскольку, наверное, исчезло общее дело... Тот самый незнакомец - да, он - пытался в это время вытащить Ножницова из-под стола, наотмашь лупя его по физиономии. Глубоков в это время, пользуясь заминкой меж друзей, увел растерянную женщину к дивану и решил, очевидно, уложить ее спать под частью своей одежды, которую он не стал с себя снимать, конечно, из-за отсутствия у нее юбки и пониженной температуры в зале с кондиционерами...
     На том канале Достойнов, еще какой-то кандидат и голоса Голубурева, а также Скалина с председателем пытались выяснить сколько всего избирателей было в Берикаменке до них...
      На втором канале меж кандидатами началась кое-где серьезная потасовка, перешедшая после третьего вопроса в серьезную драку, почему устроители выпустили в зал сразу весь наличный состав женского обслуживающего персонала, которые приняли основной огонь на себя. Некоторые из них при отсутствии спецодежды выбежали либо в нижнем, либо в том, в чем работали - в передничках. Им удалось сразу же разбить дерущихся на несколько локальных очагов вокруг каждой из них, где они далее принялись локализовывать там, где удастся, основных заводил из каждой кучки, потом их заместителей и так до последнего,.. но к этому времени очухивались заводилы, а возможности у девушек кончались и они начинали сдаваться на милость победителей, пока не очухивались заместители и так далее...
   Скалин в это время крепко прижал к стержню ту танцовщицу, или,.. наоборот, она так крепко притянула его к себе, что у него даже ноги не доставали до земли, но, по крайней мере, они весьма удачно попадали в ритм Ламбады, гремящей над залом и по его столам, и под ними... Галкина, упустившая, наверное, момент, уже приводила в чувства свою совсем заснувшую или более того подругу, оседлав ее сверху и делая ей искусственное дыхание рот в... - не видно куда. Голубурев бегал по залу без чужих брюк и от потенциальных хозяев, среди которых, похоже, верх опять брал тот потомок Ганнибала, Хама ли...
     - Ты что, кабельное смотришь, без купюр? - спросил его запыхавшийся Кадочкин, внося не хватившую рифму и ставя ее на стол.
     - Без купюр?.. Кабельное? А, световолоконное...
     - С веток волоком?.. А, конное? Ну! Как тут, в доме, ну, в "Серой лошади", где и живут серые кардиналы. Свят, свят, что за парнуху вы, товарищ майор, смотрите в свободное время, как и все бывшие? А кто бывшие: тот же писатель, член союза ссыкунов - ударь иначе! Стал иначе писать? Кто? Сов ок? Членовек? Или как? Да, как! Полная "лошадь" кабелей, этих, как ушки, стригущих овечек. Гдлянь-ка!..
     От возмущения свет и погас, но для остального города и остальных телекомпаний. Здесь действие было в полном разгаре... Тот неизвестный волок Скалина под мышкой к кухонной двери, по ходу отбиваясь одной рукой от случайных неприятелей. Танцовщица следовала за ними, по ходу собирая все, что осталось целым на столах, в огромную корзину, и так же отбиваясь от нападавших, но ногами и как-то нехотя, давая тем подойти поближе, померяться с ней силами, тут же оторопело посмотрев на свои руки, после чего уже упав на спину от ловкого удара ноги той как бы...
     Изображение лишь стало странным, красным, мечущимся...
     - Говорил же - волоком? А, это в инфракрасном снималось, как в боевиках, ужастиках или в бакстерах Блока, типа 12-ти: в алом венчике от коз впереди тот кровосос! - знающе подметил Кадочкин. - Выключи ты эту муть, "Ночной позор" этот...
     - Но это же прямая трансляция со встречи кандидатов на пост мэра? - ошарашено проговорил Водолюбов.
     - Да ты что?! Во, дают! - столь же ошалело воскликнул и Кадочкин, после чего и у них погас экран телевизора вместе со светом. - Нехорошо, товарищ майор, у нас вырубили, а в остальных квартирах дома светится? На улицу глянь-ка! Избирательное какое-то право...
     - Да ладно, - спокойно уже сказал Водолюбов, - я вот специально свечи купил - давай зажжем.
     - Чем такое смотреть, лучше уж, - сказал тот, с кряхтением откупоривая, - начнем с первой, с евро? Но лучше рубль - дубль!
     - Слушай, Кадочкин, но теперь я вообще ничего понять не могу, - растерянно произнес Водолюбов, зажигая свечи и обходя с ними комнату, отчего те просто исходили от треска.
     - Все-таки счастливый ты, однако, человек, раз даже такое понять не можешь?! - чуть не с завистью произнес радостно Кадочкин.
     - А почему ты-то такой радостный? - удивился Водолюбов.
     - Господи, тысячелетия люди страдали и рвали струны нервов и лиры из-за этого мира, из-за того, что он такой печальный, а он веселее не становился или назло им, или от еще большей скуки, поскольку этим они, конечно, радости не добавляли, - высоко подняв рюмку, говорил Кадочкин. - Скучно, грустно, ветер воет... Тьфу!
     - Честное слово, я что-то не заметил вокруг себя много страдающих за этот мир? - прервал его выступление Водолюбов.
     - Так вот именно поэтому он и не кончился до сих пор, поскольку не шибко умный и полномочный люд и для видимости предпочитает не страдать по пустякам! - благодарно посмотрел на него Кадочкин, поскольку тот, прервав его, дал ему время выпить рюмку. - А у власти и у кандидатов разных, журналистов и прочих - у них работа такая. После Христа они в рабочее время все решили страдать за мир, за люд, вполне справедливо рассчитывая на хорошую зарплату при жизни, а-то и... Она за его муки пола била, а он ее за сос...
     - Выходит, те, кто в рабочее время предпочитает смеяться над этим миром, его веселее делают? - спросил Водолюбов.
     - О, если бы они учили смеяться над результатами страданий, а они же заставляют всех смеяться над самими страданиями в рабочее время тех страдальцев? - говорил Кадочкин, методично наливая третью, кажется, рюмку. - И, посмеявшись полтора-два часа над страданиями, перестав к ним совсем серьезно относиться, люди идут любоваться их результатами все остальное время.
     - Самостоятельно смеясь над всем этим? - спросил Водолюбов.
     - Что им остается делать? Искусство, как творчество, которое в реальности, а не только в действительности, является почти... первой властью и даже мировой, библейской, никак не может сбросить с морды давно уже пустую торбу с бывшим овсом бытия, - с обидой рвал на себе рубашку Кадочкин, проливший на стол очередную рюмку, - воспользовавшись чем, его искусственная тень, Пародия униженно согласилась на последние ряды, на галерку, отчего теперь и бесится, освистывая все расположенное впереди, но оплакивая крокодильими слезами тех, чьим задницам вообще не осталось места в партере власти, чьим именем она теперь вроде и названа даже. Чьим? Масс! Поп! То бишь, Поп-Артом, Поп-Артритом ли челюстей...
   - Поп Арт? - переспросил Водолюбов зачем-то. - Тут?
   - Ну, капреализм, то бишь, когда капает в карман, а не сосет под ложечкой, не сосешь, ху... дожественно выражаясь... Да, и дождественно тоже. У нас это был Ма-Ис, массовое искусство, ну, кукуруза буквально, Поп-Корн кукурузника на бульдозере ж. Кстати, похоже, ну, на... соску-ль-т. А искусство, ис-тинное ис-кусство?! Из тины и с куста... Как мне горько за него! Оно, к счастью, осталось теперь на улице, в тени, среди тех, кто реальной властью вроде бы и должен быть. И чего оно так рвется в забитый до отказа и тушный театр абсурда, где готово играть любую роль: артиста, швейцара, технички, буфетчицы, артисточки, так сказать, крутого охранника, отпугивающего лишнюю толпу бессмысленными мускулами слов, билетеров, зазывал, милиции, которая своим странным поведением переносит внимание рвущейся толпы с самих грядок на, так сказать, товарищ майор, нестандартное одеяние пугал. А люди в одиночестве должны смеяться до истерики над чем попало! Над тем, что увидят сквозь окна, щелку в двери, над милицией, швейцаром, техничкой, выносящей шутовские колпаки через черный ход, над грузчиками, заносящими новые через парадный, над собой, чьи указательные, средние пальцы - самые лучшие блиц-шуты действительности. Конечно, искусство не может без жизни, но ему ныне кажется, что настоящая жизнь: активная, разнообразная, обильная, полная персонажей и закуски с выпивкой, перспективная и вроде живая - именно там, в торговых рядах и на выставках-продажах бессмыслицы бестселлеров! Бес-селлеров, точнее. Оно забыло что ли, что как раз оно эту жизнь и создает, чем и властвует над миром, а не просто прислуживает в оккупированном четырьмя властями, а также их спонсорами, совоккупантами, ее же театре?..
     - Такую жизнь и создало, выходит... Но выходит, у вас еще есть шанс сделать все иным, - с надеждой спросил Водолюбов, - даже в ситуации, когда его храм, превращенный сначала в вечернюю школу ликбеза или безлика, обезлички, а теперь превращенный в театр абсурда, потерян им, а улицы заняты выпускниками того безлика, которых не учили, а отучали или приручали жить, которым не нужны учителя, а нужны вожди, которые вели бы их, как Данко, хоть куда, хоть на эшафот, хоть в пропасть, хоть в храм, но лишь бы вели, а не приглашали самих приходить куда-нибудь, что надо еще выбрать, узнать - где это, как туда пройти и что спросят при входе?
     - Да, шанс есть всегда, как слово! - воскликнул Кадочкин, глядя на дно действительности, - но что-то надо делать, поскольку возможностей осталось совершенно мало... превратить действительность в реальность! Пока же действительность подменяет ее! Сейчас я почти чувствую это по себе, хотя я лично признаю лишь одну единственную - вот эту форму действительности... с этим содержанием! Боже, как далек я от народа, хотя в действительности совершенно вместе с ним!
     - Совершенно! Народа, народа! - проворчал Водолюбов, - я не встретил его у вас нигде! Толпы - всюду, а народа нет!
     - Толпа - его тело! - честно признался Кадочкин. - А душа? Душа какая-то жидкая стала! И ее уже нет почти! Понимаешь, душа народа - это то чистое, исконное, традиционное даже, а не тот разбавленный подкрашенной и подслащенной водой субстрат, что пытаются сделать сейчас власти с помощью... средств массового псевдоискусства, Масс-Писа, Писка ли, Пись-Ма, пользуясь одним оружием - микрофоном, очень похожим на рюмку, кстати! Но как народу, то есть, толпе показать, что это все - фонограмма, фон грамма? А это - лишь разбавленный водой почти технический спирт! Хотя это все одно и то ж! В принципе. Как заставить этих попытаться говорить обычным способом, чтобы показать их несостоятельность? Только ты, понимаешь, только ты это сможешь сделать, хотя на неразбавленный я у тебя никогда денег не попрошу! Да я, может, и не смогу уже! Я, может, к нему стал невосприимчив! Может, я им сразу же отравлюсь? Как мы отравились первым глотком Свободы, тут же постаравшись испортить атмосферу Гласностью, чтоб стало привычнее дышать! Понимаешь, в чем дело? Но разве можно чистым, неразбавленным задохнуться, пусть он вроде бы и горло дерет, и даже с ног сшибает?
     - То есть, я, может, и не зря всем этим занимаюсь? - спросил почти себя Водолюбов.
     - Конечно не зря, хотя почти даром, по себестоимости! И мне-то он нужен не как средство, а как лекарство скорее, понимаешь? И взял бы я его ведь в аптеке... Ты вот сам как он - неразбавленный, но столько литров мне никогда не осилить! - сокрушался Кадочкин.
     Кадочкин очень сокрушался непонятливости Водолюбова, этого неотесанного купюринца, но совершенно зря. Тот как раз из их беседы многое понял, и диапазон для его поисков резко сократился, ничего, правда, не добавив при этом к тому, что он мог бы счесть находкой, но и ничего не убавив...
     
   Глава 34. Выплеснуть с Водолюбовым и ребенка...
     Ольга была какая-то странно отчужденная...
     - Мы с тобой, очевидно, ошиблись, - сказала она ему, наконец, как-то уважительно произнеся слово мы, словно их здесь было гораздо больше, - ты очень откровенен, открыт, по нашему даже наивен, прямолинеен, хотя и разносторонен при этом, но... ты воспринимаешь все не так, как ты бы мог это воспринять и сделать таким, как это мог бы ты сделать сам, а так, как это есть на самом деле... Не понимаешь? Нет, уже не повторю... Как художник, ты бы мог не только видеть, но и показать мир, нас такими, какой ты сам. Мне же кажется, что я, находясь в твоем восприятии, совсем не изменилась, а, может, стала даже чуть хуже. Да, конечно стала! То, что раньше я считала вполне нормальным, мне стало казаться неприемлемым. Посмотри, каким мир передавали нам Моне, Ван Гог, Гоген, Гю?.. Может быть, Марьванну это и устроило, но извини, я ужасно обижена, убожена...
     - Ты что, тоже видела две телетрансляции с вечера? - удивился Водолюбов ее переменам.
     - Как ты смеешь?! Где бы я, по твоему, могла посмотреть и вторую тоже телетрансляцию? Разве бы я туда пошла? Вот видишь, как ты воспринимаешь этот мир, то есть, наш мир, хоть сам не от него совсем, а воспринимаешь так же! - с этими словами она принесла тазик, полный воды и пены, и начала стирать при нем свое белье. - Ты не видишь разве, что смотреть на это нельзя так спокойно, как это делаешь ты? Ты привык ко всему чересчур быстро, даже противно! И ты мне противен, да! Никакого исключения, а зачем тогда?.. Я же еще и виновата буду, что ты так видишь мир, в котором и я живу с тобой... Лучше быть полным дураком, но не круглой.., понятно, в "Дур-Мане". Dura lex, sed lex... Закон суров, коль седина в голову...
     Стирая, она вытирала лицо мыльными руками, отчего начала сильно плакать и перестала видеть, как мыльная вода расплескивается по дивану, ковру, стоящему рядом столику с ужином, который он впервые сделал полностью сам, впервые и...
     - Ну, почему ты не можешь просто, как это положено джентльмену или купюринцу, взять и уйти сам навсегда, чтобы не делать мне это за тебя? - капризничала она, развешивая белье по стульям, люстре, гардинам. - Не в смысле, конечно, уйти, а остаться здесь без тебя. Редактор бы давно так уже сделал, поскольку он не просто работодатель, но и человек очень хорошо оплачиваемого слова целой партии ума, чести и совести в прошлом. Но в прошлом!
     С этими словами она выплеснула мыльную, но красноватую почему-то воду из тазика прямо перед ним.
     - И не вздумай наступить на нее, так как я могла вместе с ней выплеснуть и ребенка! - крикнула она предупредительно и начала выглядывать что-то под горками розовой пены, - нашего, видно...
     - Оля, что с тобой? Может, у тебя температура? - заботливо спросил Водолюбов, ничего не видя под пеной, которая быстро таяла.
     - Конечно температура! У меня всегда температура, но у меня никто еще от нее не умирал так нагло, как ведешь себя ты! - возмущалась она. - Иди вон к Марьванне, у нее никогда нет температуры, однако же вечно при смерти! Твоя температура, может, наконец, поможет ей... Но перед уходом посмотри внимательно на себя в зеркало, да-да! Какой материал тебе давали, а? Превосходный материал! Актуальный! Почти импортный! И ничуть не хуже! Я весь свой тебе отдала - посмотри - с чем осталась! И что ты из него сделал? Все как есть? Так зачем тогда ты? Так вот я и сама могла бы себя любить даже на мокром от крови диване, где двоим нелюбящим нет совсем места! Если хочешь, можешь убедиться, сравнить...
     - Нет, Оля, я тебе верю, но ты и не виновата, поскольку мне это чувство тоже совсем еще не знакомо, - сказал Водолюбов и вышел на лестничную клетку.
     - Какое чувство, если точнее? - нетерпеливо спрашивала Ольга.
     - Нет, меня очень тревожит твое состояние, поэтому редактору можешь ничего не передавать, хотя причем здесь Марьванна, если так? - сумбурно отвечал он, поскольку лестница уже вскоре кончалась, а сказать надо было еще многое. - И разве я мог что-то не оправдать, если я не знаю даже, что от меня ожидается из не сказанного мне ни слова, хотя и оплаченного, как и этот костюм, который я не имею возможности сейчас прямо вернуть, так как ты не материально ответственная, и мне все равно, конечно, придется идти к Марьванне, чтобы это сделать, если я вас с редактором правильно понял...
     - Насчет костюма вовсе даже неправильно, хотя попытаться это сделать ты должен, мог бы, - противоречиво закричала она ему вслед сквозь закрытую уже дверь подъезда, - еще раз. Верни...
     На улице он столкнулся с искренне удивленным редактором, который, судя по всему, должен был давно уже задохнуться от нахлынувших вдруг ночных воспоминаний и, похоже, уже делал это, так как Водолюбова напрочь отказался узнавать.
     - Молодой человек, у меня в городе столько знакомых мне сотрудников и персонажей моей газеты, что еще кого-то узнавать из посторонних я просто не в силах, тем более в свободное от гласности время! - странно говорил и глядел он, что Водолюбову, конечно, могло показаться, как то показалось и редакторше, как то показалось и...
     - Да, но во всем должен ведь быть смысл, в том числе, и в этом вашем состоянии? А я почему-то его совсем не вижу, - честно поделился с ним Водолюбов, стараясь встать между редактором и еще более пьянящим морским бризом, пахнущим свежими огурцами.
     - Корюшкой... Вы что, думаете, мы здесь совсем сумасшедшие - видеть или подозревать во всем наличие смысла или его отсутствие? - поразился тот, начиная приходить в себя. - Когда бы мы жили всем этим, если бы только и делали, что искали там смысл? А если его нет ни в чем, в чем я начал подозревать наш мир давно уже, начиная с манки? Тогда бы я, к примеру, все еще искал его в первой сломанной мною машинке или в той же первой любви, в первой получке, а, может, в первом мною сказанном слове. А если бы я к тому же его там и нашел тогда?! Хотя мы не об этом, не так ли? Вот и не уводите меня в сторону, поскольку мне за ним - сюда, а вам - наоборот...
     - Вы не находите странными ваши рассуждения? - пытался что-то выяснить Водолюбов.
     - Скажите спасибо, что я вообще их нахожу! Тем более, относительно вас, вы не прошли даже испытательный срок до самого конца телепередачи, но деньги не за содержание, а чисто за внешний вид ваших слов, вот, возьмите вместе с расчетом, чтобы вам не тратить потом и мое время на недоразумения с органами. Как какими? - с этими словами он сунул ему какие-то бумажки и прошмыгнул в подъезд.
     В это же время из-за угла дома выглянула Марьванна и поманила его туда пальцем. На ней была маскировочная форма десантников, из-за чего он сразу ее и увидел на сером фоне.
     - Вот видите, как хорошо все складывается вопреки даже моему согласию с их полной ошибочностью в отношении вас? - радостно лепетала она, доставая из противогазной сумки пирожки с капустой, когда он съедал предыдущие. - В этом городе ничему нельзя удивляться, поскольку нечему! Удивительным могло быть то, чему здесь даже удивиться невозможно. И можно их понять, что они просто по привычке не смогли это сделать, получив для этого прекрасную и единственную возможность, что лишь я могу компенсировать...
     С этими словами она привела его к себе в двухкомнатную квартирку, где в одной из комнат ему уже была приготовлена пахнущая свежестью кровать, а в другой сидела напряженная Вера Галкина, ничуть не удивившаяся его приходу. Она смотрела по видику свои, очевидно, прошлые интервью и ужасно смеялась над чужими глупыми ответами, и ела воздушную кукурузу прямо из пакетика.
     - Да, Поп-Корм... Вы можете тоже попробовать бывшей, единолично-массовой кукурузы, так как мне столько все равно нельзя, - протянула она пакетик, кивая на стул. - В нашем городе, кстати, полно противоречий, как и в любом. Но главное то, что в таком обилие жителей, не знающих совершенно друг друга, есть такая его часть, которую знают почти все, и которая внутри себя также всех и про всех все знает, не смотря на то, что в нее в последнее время проникло очень много случайных людей, как-то нарушив сложившийся распорядок, хоть и добавив персонажей! Отвратительных, серых, скучных, но и нестандартных для нашей деревни персонажей, с кем работать приходится почти как с инопланетянами. Не знаю, может, они нас тоже ими считают, ведь общение в основном происходит по телевидению и в одностороннем порядке, но в каком-то плане они, скорее, инопланетяне, поскольку их же изучают? Не нас! Конечно, приходится чувствовать себя здесь и миссионером, и конквистадором даже, но не мы же виноваты, что они вот так, неподготовленными потребовали равных прав в том, в чем никто и не оспаривает? Никто никогда и ранее у нас не жалел возможностей ни для кого! Уж тем более в нашей-то стране этих возможностей, как и никому не нужной земли - через край!.. Мамуля, ты не слышишь? У тебя через край что-то льется!
     - Ох, это включили, оказывается, воду, а я бы никогда и не поверила этому сама, - оправдывалась та, убегая с оглядкой на происходящее в ванную комнату, откуда она пыталась им докричаться, - но я даже верила, что это должно было произойти, почему и открыла краны. И вот видите, я была совершенно права относительно вас?! И даже соседи этому больше удивятся и обрадуются, чем я сама возмущена действиями верхних!.. Как бы они еще узнали?
     - По твоим... флагам на балконе... Не слушайте ее, - тихо проговорила Галкина, пробующая - оставят ли ее маслянистые после кукурузы руки следы на его тропическом костюме. - Странно, но почему-то заметно. Но вам все равно его снимать, поэтому можете это сделать прямо сейчас. Вам все равно надо привыкать, так как вы заняли мою кровать, где мне больше негде спать одной. Нет, я понимаю, что вы об этом даже подумать не можете неправильно, почему так спокойно и говорю об этом. Не поверите даже, как я счастлива, что мне не надо выдумывать разную ерунду, зная, что вы все равно это ерундой и сочли бы, если бы это были не вы? А сейчас я чувствую себя настолько просто и легко, словно сама раздета, но даже не замечаю этого, как у вас это у одного только и получается. Боже, представляю, как бы я оказалась на пляже нудистов с моим менталитетом. Не надо было бы никакой гласности после этого, чтобы мыслить совершенно по-новому и правильно! Конечно, поначалу бы я страдала сильным эсгиби.., нет, эгоцентризмом, пока не убедилась бы в своем полном одиночестве в мыслительной сфере. Нет, окажись я там с кем-нибудь из наших, я бы вряд ли от этого излечилась из-за нашего страшного коллективизма! Парадокс! А сейчас я, не поверите, совершенно здорова и ничуть не смущаюсь без кофточки, без юбки, и без этих даже, которым пора на балкон... Уже там? Странно, мамуля, не находишь?
     - Нет, я все равно не перестану ему удивляться, поскольку ничему больше нечему! - радостно ворковала та, хоть и была мокрая с ног до головы. - Вот как бы я без вас смогла испытать такую откровенность при полном отсутствии в ней необходимости? А теперь я и сама в своих поступках и мыслях ничего такого не замечаю, от чего раньше просто сгорела бы от их очевидности! А сейчас смогу спокойно помочь вам вымыться, поскольку ванна уже готова к этому.
     - Конечно, а я спокойно могу даже посмотреть на это, ни о чем совершенно не думая из общепринятого, - спокойно поддержала ее Галкина, стоя в дверях ванной комнаты с полотенцем, чтобы уж совершенно бессмысленно не стоять здесь. Для этого она еще и говорила. - Понимаете, Водолюбов, я-то в отличие от всех них не считала себя вправе быть миссионером в полном смысле этого слова, поскольку ведь их я как раз инопланетянами и считала. И лишь сегодняшнее испытание с вами, может быть, убедит меня в обратном, хотя вряд ли это может произойти сразу. Пока я чувствую, что сразу не сможет.
     - Странно, Ольга не хотела признаться, что она таким же образом проходит испытание, - с намыленным лицом говорил Водолюбов.
     - Она не смогла пройти даже испытательный срок до конца, - едко подметила Марьванна, смывая ему мыло с лица, - в чем ее совершенно можно понять.
     - Не надо, она все доводит до конца. Удивительно то, что у вас и после этого сохранились правильные взгляды на все, - подметила Галкина, - так удивительно, что не верится! И хочется подвергнуть вас испытанию какому-нибудь, чтобы убедиться окончательно!
     - Да, я уж помню, как ты долго не верила, что кошки не могут разговаривать, и пыталась в этом убедиться окончательно! - с гордостью даже произнесла Марьванна. - И их убедить тоже...
     - Мамуля, не могла же я учиться на чужих ошибках, что чересчур эгоистично? - сказала Галкина, два раза подряд пытаясь подать ему полотенце, повесить на что-то. - Так даже Христос, который в принципе не мог их совершать, не стал поступать.
     - Боже, да какие же это он ошибки-то совершил? - крестясь, спросила Марьванна.
     - Во-первых, сознательно ошибся в Иуде, не дав тому возможности ошибиться и в себе. Во-вторых, ошибся в нас, забрав все наши грехи на себя, чем раскрыл нам лишь новое поле деятельности из-за надежды, что и эти спишутся. В-третьих, он совершенно ошибся в своих заповедях, хотя вполне мог заповедать нам не делать то, что бы мы из вредности наоборот стали делать, но выполняя этим уже его нынешние заповеди. Скажи он только: не люби - прелюбодействуй! - лишь разумно рассуждала Галкина, чем помогала себе пройти очередное испытание при надевании им халата. - Нет, я хоть и считала всегда Ольгу недалекой, но что она на таком расстоянии - не смогла бы даже предположить. Это просто оскорбление нашей профессии - предпочесть что-либо... истине! Тем более, ее редактора!
     - Я все больше начинаю убеждаться, что у вас это сделать очень просто, - подметил Водолюбов, - и гораздо труднее сделать обратное из-за парадоксального изобилия этого что-либо! Я даже вначале подумал, что здесь просто живут одни творцы, которые только тем и занимаются, что творят совершенно иной мир, но будучи просто незнакомыми с истиной, или вопреки ей. Да, от противного, как и заповедано было, кстати...
     - Но ты же видишь наши несомненные успехи в этом? То есть, сколько мы успели сделать от противного? - спросила Галкина, пока он откусывал пирог с луком и яйцами.
     - Так меня это даже поразило и удивило вначале, крайне затруднив мою задачу: найти то, не знаю чего. С каждым разом она становится все труднее и труднее, - пояснял он, с трудом допивая огромный бокал чая...
     - Странно, вот уже два часа почти мы говорим обо всем важном, но ни слова еще не сказали о выборах? - удивлялась Галкина, намереваясь лечь слева от него...
     - Нет, вы знаете, я, наверное, лягу скромненько у вас в ногах, поскольку тебе нужен сегодня третейский судья, каковым он не сможет быть после такого ужина, - поясняла Марьванна, укладываясь поперек кровати прямо на ноги Водолюбова, чего он почти не заметил из-за мягкости ее обращения с ним вообще.
     - Ну, хорошо, это твой выбор, - согласилась с ней Галкина, вполне уверенная в себе и в своей кровати.
     - Да, но я пока не знаю, о чем и говорить, - признался честно Водолюбов, - выбора как такового я пока не заметил. Или пока не понял, зачем и для чего у вас люди должны будут выбирать этого мэра?
     - Вот мы и подошли к главному, - таинственно прошептала Галкина, тут же одернув себя за вольность тона и одеяло. - Я боюсь, что люди и не смогут этого сделать при отсутствие понимания этого. И вам именно придется сделать это за них.
     - Каким образом? - удивился Водолюбов.
     - Образом, образом! Если не знаете анекдота, то и не намекайте, - проворчала вдруг не очень сердито Галкина, отвечая дактилоскопически. - Люди никак не могут собрать их в своем воображении вместе, сразу пытаясь отдать свое предпочтение какому-либо избраннику, совершенно непонятно по каким причинам им понравившемуся. А им это вряд кто позволит сделать: сопоставить их по каким-либо необходимым городу показателям. Вы же должны их будете сопоставить всех в одной голове по тем показателям, что считаете нужным. Вы же видите, какая я с вами откровенная? Даже в том, что ничего конкретного вам сказать не могу...
     - Хотелось бы тебе самой это знать, если бы я уже не спала, - подметила Марьванна, решив лечь все-таки у него одного в ногах, так как одновременно у двоих это было сделать затруднительно, не смотря на огромные в этих делах возможности горожан.
     - Хорошо, что ты уже не спишь, - ласково сказала ей Галкина, - поскольку я не могу спать, не прижавшись к тебе, как в детстве, с которым меня и разделяет-то всего ничего: лишь только ваша нога. Но разве это дистанция для такого марафона, как наша жизнь? Тем более, что ноги совсем при этом не лишние на подобного рода дистанциях...
     - Мне всегда хотелось иметь еще и сыночка, что при отсутствии мужа, конечно, было неосуществимо, - зарыдала Марьванна.
     - Мамуля, не коси под купюринку или купюрянку - не знаю, как правильно, - одернула ее Галкина, - тем более, что он уже спит без задних ног и не может возразить ни тебе, ни мне даже устно... Хотя... сам-то он нам зачем? Его-то мы... самого... каким... об... раз... ом...
     - Что ж, в начале и было слово, - вздохнула та, зевнув.
   - А... в конце... что... по... тво... ем... у му... му...? Микрофон? Ха! Ха... Ха... Ха... Ха... Хотя мне, мама, теперь тоже жаль, что у меня не было братика или бати, ну, кормильца, то есть...
   - Ну, вообще-то был батя, - призналась Марьванна, - но байкер, как теперь говорят. Он все делал на мотоцикле, даже почту развозил на нем нам, ну и все прочее тоже попутно...
   - Тебя бес и попутал? - усмехнулась дочь. - Точнее, посланник богов, письмоносец, вестник...
   - Да, с "Иж-Планеты", вот, почти как он, я почему и.., - вздохнула мамочка. - Ну, то есть, и ты вся в него...
   - Нет, еще не вся, - вздохнула и дочка, передохнув, - хотя тоже хочу попробовать, как на мотоцикле... А что, класс! Вперед!
   - Смотри, доча, впереди опасно, - предупредила мамуля выжидательно. - Оттуда ведь вы и появляетесь. Он хоть и не байкер...
   - Но бабник тот еще, - неслась вперед доча по весьма и весьма ухабистой дороге, едва удерживаясь в седле, - а мы его, черт, используем тут наоборот, как презерватив от правильных выборов... О! А ведь его и надо выбирать, выбирать, вы... Уф, все, доехала... Надо же! Садись, мамуля, вспомни молодость... Нет-нет, заведи сначала... Он ведь тоже доехал... Да, мамуля, бесповоротно! Если хочешь, я могу сама завести, мне как-то привычнее с выключенным микрофоном...
   - Нет! - запротестовала мама. - Я привыкла с авторучкой... Жаль, мои чернила кончились и братика тебе не видать, а то бы я...
   - Еще бы не видать, - понимающе вздохнула дочка, закрывая глаза на происходящее. - Как вернешься - разбудишь?..
   - Естественно, - пообещала мамочка, тоже закрывая глаза и представляя себя на "Иж-Планете", - как еще... возвращаются в историческом материализме?.. Переключа-а-ая ско-о-орости, переда-а-ачи.., чи-чи-чи-чи!.. Ладно, не притворяйся!.. Учись!!!...
  
   Глава 35. Солонка в кармане...
     Естественно предположить, и что на самой ответственной дистанции предвыборного марафона и в самом массовом виде мероприятий назавтра, а точнее, уже сегодня основным комментатором неожиданно для себя и телезрителей стал именно Водолюбов, который утром выглядел гораздо более выспавшимся, чем две его напарницы, всю ночь убаюкивавшие друг друга байками про байкеров...
     Водолюбов даже не удивился тому, что формальности по приему на работу были выполнены еще до его прихода на телестудию, но он и не мог этому удивиться, поскольку не считал их даже формальностями, чем, в свою очередь, слегка удивил директора телекомпании и невероятным образом поднял себя в его глазах. Его сразу же, лишь переодев, ясно, поэтому и проводили в студию прямой трансляции, работа которой в эти дни была расписана по минутам из-за огромного объема рекламы различной необходимой в жизни телезрителей продукции: средств по выведению непрошеной живности и таблеток от зачатия нежелательного потомства, которые ныне, в эпоху детского, младенческого ли капитализма, совсем не пользовались спросом, заезжих дневных звезд ночной эстрады с их заезженными пластинками, залетной труппы театра одного актера, продюсеров и одного кассира, директора нового банка, готового вместе с вами сделать его банк кредитоспособным, а также руководства новой и потому опять совершенно иной, надежной, как все египетские, пирамиды, и, наоборот, средств для разведения лишней живности в вашем доме, и приобретенном именно благодаря этой живности, ну, и кандидатов в мэры... Самая ответственная, но наименее рентабельная, поскольку одноразовая рекламная продукция и досталась, ясно, Водолюбову...
     На первые теледебаты пришло пять человек, среди которых кандидатом была всего одна. Да, та самая дама, которой, как она считала, столько хорошего наговорил вчера кладбищенский сторож. Но так считала, оказывается, не только она, поскольку сегодня с утра к ней записалось(лось, лось!) доверенными лицами четверо красавцев мужчин, сопровождавших ее неотступно там, где стоило их показать.
     Водолюбова ничуть не смутили особенности молодежной моды кандидата, которые она решила демонстрировать ему, раз от телезрителей их закрывал стол со сплошной задней стенкой. Но ведь как кандидат она была совсем еще юной, на что он, по-видимому, и списал чрезмерную лаконичность ее одеяний. Но, скорее всего, его смущал факт отсутствия еще десятка кандидатов, кому по сценарию было выделено их законное эфирное время, чего он не мог их лишить.
     - Уважаемые дамы и господа кандидаты, - начал он теледебаты строго по сценарию, - сегодня, к счастью, ваш контингент почти на десять процентов украшен мужественной представительницей противоположного пола, смело бросившей вам вызов...
     - На двадцать! И не почти, а точно на двадцать процентов, - поправила его дама, - я арифметику помню, поскольку в школе была круглой, ну, отличницей, конечно...
     - Почему на двадцать? - удивился он вновь открывшейся ему особенности этого мира. - Ну и что, что круглой?
     - Вы - не контингент, а ведущий, - осадила его дама, пересчитав по пальцам присутствующих вместе с нею, один из которых потом наглядно загнула. - А вообще, конечно, на сто! Эти - со мной!
     - Хорошо, будем считать вас круглой и стопроцентно отличной от всех, - с поклоном рыцаря согласился с ней Водолюбов, - хотя вопросы я вынужден задавать всем. Первый вопрос, который должен был прийти мне на ум по пути сюда по сценарию, таков: кто из вас считает, что джентльменом быть лучше, чем мэром, и сможет, готов это место уступить даме?
     - Я именно так и считаю и даже разочарована в том, что я среди всех не тот самый единственный джентльмен, который бы именно так и поступил на моем единственном месте, - с некоторым сарказмом произнесла она, ухитрившись похлопать по своему, конечно, стулу, что телезрители, к сожалению, не видели, тут же позвонив...
     - Спасибо, - слегка смущенно отреагировал за них Водолюбов, - но тогда позвольте следующий вопрос задать даме? А не считаете ли вы, что мэр - это не дамская профессия? Высказывать критические замечания в адрес нерадивых водопроводчиков, сантехников, бить не в бровь, а в глаз за их недостатки?..
     - Хорошие слова они тоже понимают, если сказать в определенном контексте и сопровождении. А насчет пола профессии, во-первых, слово профессия само издревле женского рода, во-вторых, сколько я ни читала, везде именно поэтому и правят мерши, губернаторши, президентши, их ли дублерши. Потому зачем нам в этом дуэте лишний солист, но лишенный как бы голоса? - ответила она, гордо поглядывая на помощников. - Для меня пол - это не потолок, как бы...
     - Нет, конечно, ваш пол вовсе не обязывает вас быть джентльменом, - с готовностью спрашивал, а, точнее, и читал свои наброски дальше Водолюбов, - но вот, если отбросить разного рода политические моменты и обязательства перед избирателями, то кому из присутствующих здесь соперников вы бы уступили?
     - В каком смысле? - заинтригованно посмотрела она на него.
     - Ну, в смысле... доверили бы сделать то, что хотели бы сами? -уточнил Водолюбов.
     - Я, конечно, не понимаю, на что вы так недвусмысленно намекаете, но кроме своих помощников, я бы здесь больше никому не доверила это сделать, хоть и для них это было бы боевым, так сказать, крещением! - постаралась как можно более железным голосом ответить та, вспомнив вдруг свой идеальный, хоть и туманный образ, с которым сюда и шла из тех еще лет, - они на то доверенными лицами и называются, чтобы доверять только им! Даже то, на что вы намекаете!
     - Согласен, - кивнул ей Водолюбов и вновь бросил взгляд на бумажку. - Тогда вопрос ко всем: представьте чисто теоретически, хотя в практике этому много исключительных примеров, что именно наша дама станет мэром! Кто бы из вас добровольно согласился стать ее правой и левой рукой, примеров чему в истории еще больше?
     - Если вы меня спрашиваете, поскольку я тоже в этом случае ко всем отношусь, то четыре пары моих рук уже находятся здесь со мной, - властным тоном ответила она, даже пересчитав своих помощников одним движением головы, - а пятого колеса мне не надо!
     - Превосходно! В студии - одни джентльмены! - обрадовано воскликнул Водолюбов. - Но тогда вопрос к вам: кого бы из них вы сами выбрали своей правой рукой?
     - Вы что, опять тот же вопрос прочитали? - возмутилась она, не подавая, правда, виду, но все же придержав свою правую руку.
     - Разве? - растерялся слегка Водолюбов. - Может быть... Тогда следующий вопрос к мужской половине кандидатов, поскольку их все же больше. Как вы считаете, каких черт именно женского характера вам не хватает для того, чтобы стать идеальным мэром?
     - Я бы на их месте ответила так, - сердилась она такой бестолковости ведущего, которого никак не могла выбить из наезженной колеи и припасенными средствами молодежной моды, - не хватает обаяния, привлекательности, хотя бы внешней.., - тут она вновь вспомнила свой идеал с Альбиона, - а, главное, не хватает так необходимой сейчас железной решимости, уверенности в своей правоте, логичности в выступлениях, даже когда.., ну, в общем, понятно!
     - Чудесно! Я надеюсь, что у дамы таких проблем нет? - улыбнулся ей Водолюбов. - А теперь я бы хотел, чтобы вы немного рассказали о себе избирателям. Откуда родом, сколько вам лет...
     - Как вам не стыдно! - обиделась чему-то дама.
     - Ну, об этом вы можете не говорить, так как избирателей интересуют только факты, - поправился по ходу Водолюбов. - Есть ли жена, дети, внуки, образование вообще и какое в частности? Есть ли среди вас ветераны войны, труда, революции, чем интересуется.., вот, Совет ветеранов? Это не я интересуюсь, поверьте! Они знакомились заранее со списком и нашли в нем своих потенциальных членов...
     - Вот у членов и спрашивайте! - отрезала она обиженно.
     - Хорошо! Раз здесь нет присутствующих членов, последний вопрос ко всем: каким бы вы хотели оставить город вашим потомкам после окончания ваших возможных мэрских полномочий, если вам вдруг представится такая возможность - что-либо им оставить?
     - Извините, но через пять лет я еще совсем не собираюсь что-либо оставлять потомкам, так вопрос для меня еще не стоит! - сердито, но как-то обреченно произнесла она, - а вообще, конечно, я бы хотела оставить им город чистым, уютным, спокойным, и чтобы в нем совсем не стало дураков и дорог!.. Ну, таких, вот...
     - Я уверен, что они все вам только спасибо скажут, к чему я также присоединяюсь от лица всей нашей телекомпании с пожеланиями вам всем удачи в борьбе между собой за будущее наших детей и внуков, - поблагодарил ее спешно Водолюбов, поскольку она поспешила еще до окончания трансляции выскочить зачем-то из-за стола.
     - Одному из них, вам, желаю того же! - съязвила она при этом.
     - Ну, а вам, поскольку вы являетесь и главными виновниками их появления на свет, я желаю полной победы над присутствующими здесь джентльменами независимо от исхода выборов. Это меня попросил сделать... коллектив городского родильного дома, попросившего передать лично для вас их музыкальный привет...
     Но, к несчастью, свет в городе опять отключили, и ему пришлось выслушивать ее уже в полной темноте...
     - Но простите, - оправдывался он, - я и так, учитывая ваше присутствие, не стал задавать некоторые вопросы избирателей...
     - Какие, к примеру?
     - Ну, к примеру, как вы относитесь к служительницам самой древней профессии, - читал он с фонариком, - или еще, вот.., что вы будете делать, если эту профессию легализуют и так далее...
     - Ох! - уронила она в темноте что-то железное. - Пошли ребята! Я больше не могу! У меня сейчас плюрализм начнется!..
     Но директор компании, а особенно Вера, были крайне довольны его первым блином и, как они сказали, только что пришли в себя - откуда-то - перед его появлением. Вера при этом охала, тяжело дышала и пила крупными глотками воду из стакана.
     - Боже, а я еще сама собиралась туда двинуться! Чтобы он вот так же раздел, растоптал, размазал меня по стенке, по полу, по вашему столу, по всем этим стульям.., - радостно восклицала она, наглядно демонстрируя, как бы она при этом выглядела там.
     - Вера, умерь свои фантазии! - одернул ее директор, - тем более, что ты сегодня не вся одета...
     - Ах, да! Воду дали вдруг, а солнце - нет, - словно очнулась вдруг та. - Мы сегодня с ним так рано встали, едва успели. Представляешь, ложился он вместе со мной, но встал с кровати вместе с мамой!
     - Вера, неужели?! - чему-то порадовался за нее директор, - но как же твой клуб тогда? Измена идее, ориентиров?
     - Что ты? - удивилась та. - Именно так вот сталь и закалялась!.. А ведь она-то, ну, эта кандидатша, уже почти зарегистрировала свой клуб феминисток назло мне и от них же и выдвигалась в мэры... Ну, и феминистки пошли! Или она, может быть, неправильно поняла этот термин? То есть, совершенно наоборот?! Или эти ее совсем не эти?..
     - Но, может, и ты неправильно поняла? - спросил ее директор.
     - Извини, я всегда и все сначала семь раз примерю, отмерю, а потом отрежу, что осталось... Ха-ха, семь раз отмэрю! Водолюбов, вот вам каламбур для следующих теледебатов! - веселилась Вера, хлопая в ладоши над головой, чем даже вынудила директора потупить глаза.
     - Верочка, ты извини, конечно, но мне же еще сегодня работать... до восьми, - лепетал он, - сегодня такой заказ по рекламе от Черточкина поступил, что нам с тобой после восьми придется остаться, если ты захочешь...
     - Так, я пока свободен? - спросил его Водолюбов, у которого накопились некоторые вопросы к действительности.
     - Да, конечно! Тем более, мамуля тебя уже давно ждет, - прочитав мысли директора, ответила за него Галкина, - два века почти...
     Марьванна действительно ждала его на улице вся в слезах и с пирогами с кальмарами, точнее, из кальмаров с яйцами - есть такие!
     - Есть, есть... Ешь, миленький мой мальчик! - тискала она его радостно. - Я с тобой прямо в детский сад вернулась после этой передачи. У нас тоже такой мальчик был смышленый, заходит раз к воспитательнице и говорит: Миля Геевна, надуйте позалиста и меня, как дядю двойника? Хоцю стать больсым слазу... Ой, не могу...
     Но договорить ей не дал какой-то шум.
     Мимо телестудии по улице города шла некая процессия из одних женщин с огромным плакатом, на котором ярко красным было написано: "Женщины! Выбор - за вами! Присоединяйтесь к нашему движению Имужинисток!" Над головами у них развевались большие белые шары, перечеркнутые красным крестом наискось, в руках были сковородки и солонки. Все они дружно распевали какую-то песню типа Белый шар или шарф без мелодии...
     - Милочки, что с вами? - пособолезновала им Марьванна, закрывая собой Водолюбова.
     - С нами ничего, - удивились те, - спроси лучше, что с нашими мужчинами! Почему они не явились на свидание с кандидатшей? Где они? В Интернете с интердевочками, в политике или в клубе у Голубурева? Да-да, как раз в его передаче все остальные десять и выступали! А тот юноша был вынужден за них всех отдуваться перед этой феминисткой со своей охраной из транссексуалок! Вы его не видели?
     - Теперь почему-то не вижу, - испуганно бормотала Марьванна, надувая грудь пошире.
     - А у вас какой размер? - поинтересовалась вдруг одна из имужинисток, примеряясь даже....
     - Седьмой мой, - призналась та, не понимая подвоха.
     - Да тут все десять! - радостно воскликнула та имужинистка.
     - Значит, он за ней стоит! - поддержала ее вторая, - это мне интуиция подсказывает. Нехорошо быть такой эгоисткой, гражданка! Повернитесь к правде лицом!
     - Ох, и правда! Так похож на того! - неестественно говорила Марьванна, повернувшись к Водолюбову.
     - Милые дамы, я как раз хотел спросить вас.., - начал было он.
     - Мы сторонники интуитивного подхода к управлению мужчинами, управляющими нами и городом, а также за абсолютную чистоту их образа в глазах всех избирателей и избирательниц тоже! - домыслив за него, отвечала их исполняющая обязанности предводительницы. - И мы считаем, что в данном случае избирать должны мы, поскольку голобуревцы нам такое изберут, что, действительно, даже дураков в этом городе потом не станет, не останется...
     - Нет, я про то, что разве передачи шли одновременно? - уточнил он.
     - В реальном времени может быть, но исторически тот уводил нас во времена Сократа, Нерона, Уайльда и всех прочих Моисеевых! И что же, нам суп вам из одних пенкиных готовить? Не допустим, не отдадим! Даешь мужика! Му-жи-ка-му-жи-ка-му-жи-ка-му...
     - Мне! Да, девочки, я давно уже просто мечтаю вступить в ваше общество даже ради вполне молодого еще мужчины, который и троих даже мужиков стоит! - торопливо записывалась к ним Марьванна правой рукой, держась при этом левой за Водолюбова.
     - Так вы, значит, притворялись немного там? - хитренько спросила его одна имужинистка, засовывая ему в карман солонку - символ их чистой любви, после чего никак, естественно, не могла вынуть оттуда руку, как ей ни помогала в этом Марьванна:
     - Да ты не держись за это! Отпусти! Разожми пальцы!
     - Честное слово, интуиция мне совсем другое подсказывает, - растерянно отвечала та, едва сдерживая слезы удивления, - ведь он - теперь член нашей организации, но такой почетный, правда, поскольку лишь голубуревцы могли бы стать действительными членами, но этот гораздо больше похож на действительного... Гораздо больше!
     - Правда? И мы тоже ему солонки отдадим! - поддержали целеустремленно остальные, тут же встав в давно забытые очереди, подняв высоко над головой свои солонки самых разных размеров, что еще больше перепугало Марьванну, назубок знавшую размеры его карманов, хотя уже и не в тропическом костюме, конечно, а даже с галстуком. - И мы! И мы! Имужинистки мы!..
     - Нет уж! Ему и одной хватит! Это уже пересол! Тем более второй карман я ему зашила специально, но из-за вас встала с другой стороны, вот она теперь и мучается, бедняжка. Я ее, конечно, понимаю и сама бы мучилась еще бы и дольше!.. - суетливо оттесняла их Марьванна своим опять седьмым размером от незашитого кармана. "Так, интересно, она солонку оставила или нет?" - тревожно спросила она себя, когда те ушли со своими солеными штучками, ну, и шуточками тоже, и она спокойно могла проверить правильность своего предположения: "Да, солонка тоже на месте. Такая маленькая... За что же она держалась, интересно, неужели за!?.. Боже, а ведь как легко поймать обезьянку и без банки, оказывается? С одним только бананом... Нет, надо предпринимать меры!". - Ой, мы же должны бежать на одно мэроприятие!..
     
  
   Глава 36. Голосование голытьбы
     Если у вас нету денег и они вам очень нужны, то лучше всего вам обратиться по этому вопросу к нищим, поскольку никто более досконально, буквально до мелочей не знает этой проблемы лучше них. Тем более, если у вас не хватает одновременно и волонтеров для вашей избирательной кампании в России, где почти все...
     Это готовые волонтеры, поскольку сам по себе каждый из них - уже путь, маленькая тропинка к сердцам избирателей. Кроме того, у них наилучшим образом организована и продумана система сбора пожертвований на разного рода благотворительные мероприятия, ибо они не хуже государства осведомлены в наличие различного рода легитимных путей и к подсердечным кошелькам избирателей. В этом нищие и государство со всеми его официальными и неофициальными фискальными организациями работают рука об руку, хотя и не ведая, что делает при том другая в этих кошельках после или до нее самой...
   - И кто из нас - Госу-Дарство? А кто - Гос-Ударство? А?
     Черкасин, конечно, все это издревле знал, поскольку привык работать с людьми, а не с электоратом, как сейчас принято. Потому и собрал в ресторанчике Черточкина 1-й международный Съезд Нищих Города(СНГ) с большой делегацией Нищеты Средней Азии(НаСА), где их в противовес канонам плотно накормили импортной бараниной перед официальной частью. Она была настолько жирна и сочна, что ее нельзя было не запить хорошо настоянным и выдержанным пивом патриотического, правда, производства, с добавленным по вкусу уже импортным спиртом. В качестве гостей были приглашены опять вопреки канонам не лучшие друзья и любители нищих, а кликуши, их исцелители, представители внеземных цивилизаций, которые, в частности, должны были засвидетельствовать своим ближайшим родственникам по разуму, что Съезд не превысил отпущенного регламента и был сам, как благое намерение самих блаженных и... духом!
     Пока делегаты и гости Съезда готовились к его официальной части, та ненавязчиво началась с выступления Скалина, весьма созвучного с подготовительными мероприятиями:
     - Дорогие собратья и сосестры! - обращался Скалин к ним слегка модернизированным языком, могущим вызвать у них вполне приятные ассоциации, - конечно, вам нелегко усваивать и переваривать все то новое, под чьим соусом вам опять навязали и пытаются навязать все старое, не единожды переваренное, но ихнее, весь этот винегрет и, можно сказать, натюрморт, который они вам пытаются приготовить в якобы микроволновых печах своих крематориев, в колумбариях, состряпанных в кулуарах закордонных политических кухонь. Да и неужели же кто-нибудь бескорыстно и без далеко идущих целей отдал бы вам свой мусор, да еще и приплачивал при этом за его употребление? Вы можете представить, чтобы вам за бесплатный обед в благотворительной столовке кто-нибудь бы еще и заплатил его полную стоимость? Вот вы бы сейчас меня на смех подняли, если бы я вам еще и денег взял... и так высокомерно предложил! Не от души так, а, мол, за обед! За парадокс, так сказать...
     - Нет, ну вас-то мы бы не стали за это на смех поднимать!
     - Это же неуважительно к вам! - выкрикнуло еще несколько голосов, свободных в этот миг от занятий. - А тех, кто за окияном, если хотите, мы и без этого подымем?! И на смех тоже! Ишь, решили нас своим мусором удивить?! Да он нам надоел уже! Да ихний мусор наши давно уже научились сами производить! Еще тогда...
     - Спасибо, вам друзья за понимание! - с поклоном говорил Скалин, - за то, что вы ради дискуссии смогли отвлечься даже...
     - Да мы ради дискуссии готовы были бы и еще отвлекаться, но уже не от чего! - выкрикнул кто-то, демонстративно вытирая губы...
     - Но я бы хотел, друзья, перейти к главной части своего выступления, - повысил слегка голос Скалин, поглядывая искоса на Черкасина, а тот - на Черточкина, а тот - никуда. - Вы - мои самые надежные соратники. Все остальные только и мечтают, чтобы в случае чего переметнуться на то..., что в центре города! А вы не предадите и навеки встанете именно в мои ряды, бескомпромиссно и бесповоротно. Почему я и обращаюсь к вам, как к единственной надежной опоре нашей.., нашей - подчеркиваю - демократии! Вы представляете, что такое их новая якобы технология при нашем дефиците топлива? И при нашем стремлении планы перевыполнять, не взирая ни на что?! А в моей-то вотчине кто сейчас просто так план начнет перевыполнять? Сами что ли они? Да никогда! Поэтому самым гуманным, человеколюбивым и справедливым является наше направление традиционных закапываний, где мы не должны уступить ни пяди земли врагу!..
       - А че! Правильно все! Все понятно и легко усвоилось! - выступил от делегатов руководитель их как бы теневого кабинета. -Конечно, те нас породили, а эти довели! Но!.. Они же нас, изг.., избранных, ну, неприкасаемых, покончить, как класс, собираются, сделать его, разбавив как бы, всем народом! А какие на Рынке, ну, в РНК, классы? Именно! Рабочие, Нищие и Кре.., во, Кровопивцы! Конечно, кто-то из нас и хотел бы лично перейти в другой или вообще никакой... Но за класс-то обидно?! Так что каждого в отдельности - пожалуйста, а всех не позволим! И... перехожу к резолюции! Чтобы те, ну, не мусор к нам везли, а предварительно перерабатывали и упаковывали соответственно, чтобы каждый по вкусу и цвету мог выбрать, где товарищей нет! Но это не главное! Главное то, что как бы они нас там ни мечтали прикончить, а вот он нас никогда не бросит и всегда встретит радостно у входа! И не на полмесяца, не на год, а навсегда! И не липовое право собственности на какой-то там слой обещат, а свой собственный клочок земли вместе с недрами под ним! Клочок родной земли кормилицы, - тут у него потекла предательская слеза. - Пусть только сунутся! Мы за него! А кто против - вертай все назад!
     Вертать никто не хотел. Все, наоборот, начали навертывать поднесенные еще блюдца с чем-то съедобным на вид, хоть и в пакетиках, выразив молчаливую братскую поддержку кандидату. В кулуарах были выступающие и от "мусэров", кого так называли, чтобы отличать не только по их неземной прописке от оппонентов в погонах...
     Не преминул, конечно, выступить и представитель внеземной цивилизации, державший иначе, чем мы, свою голову, руки, скрещенные не на груди, а на спине почти, и изображая ногами при стоянии на одной из них подобие вселенского креста с боковой перекладиной.
     - Уважаемые товарищи, наши меньшие собратья по разуму! - каким-то потусторонним голосом, прерываемым бурчащими сигналами оттуда же, говорил он, - всевидящее око всей Ближней и Дальней Вселенной обращено сейчас к стенам этого храма, с замиранием сердца ожидая продолжения сей братской трапезы отныне и до утра веков земных. Поскольку здесь сейчас и решается судьба и всего этого метеорита, и всей Вселенной. О, да не постигнет вас эта метеорная болезнь, присущая не видящим далее носа своего грешникам! Вы - люди Ближней Вселенной, и я к вам посему от них и обращаюсь...
     В это время по кивку Черкасина, почуявшего кое-что, Черточкин, скрипя сердцем, приказал подать десерт, и представитель, узрев то всевидящим оком, поспешил закончить свою речь для продолжения братской трапезы, не особо надеясь на всенощную:
     - Мэр вам, и никогда не разлучаться с сиим общим делом. А мы вас никогда не покинем, не забудем, поможем! - выкрикивал он уже с полным ртом. - Пусть этот стол не оскудеет ни снедию, ни другами, которых у вас вернее, чем мы, быть не может! И он тоже...
     - Черточкин, ты же - бывший интернационалист? - шпынял его при этом Черкасин, - и как же вы так быстро о Ближней Вселенной забыли? В Дальнюю потянуло? Так туда тоже через его ведомство.
     - Знаешь, если что Ближнее, что Дальнее так же любят чего на халявку, то я туда готов лишь туземцем! - буркнул тот.
     - А ты сейчас - не туземец, скажешь? - едко заметил Черкасин.
     - Я - пока интер-нацист! - сказал тот, выпятив нижнюю губу.
     - А без интер страшновато? - усмехался Черкасин.
     - Отнюдь! Невыгодно, - небрежно ответил тот, - на базаре.
     - А почему бы тебе не начать новое движение, - спросил интригующе Черкасин, - с ориентацией уже на Рынок, как и эти...
     - Какое еще можно придумать? Теория пересохла...
     - Интеррасизм, - серьезно ответил Черкасин. - Интернационалистом осталось быть лишь на обочине рынка, в своей стране, но и в Берикаменске пора уж интеррасистом становиться, а, может, даже интер-смертистом. Все остальное - еще скучнее, поверь уж мне, Черточкин, даже наш реминисцентный, привратный скалинизм...
   - Шаг назад - два шага вперед?.. - задумался Черточкин...
     А члены нового ордена Скалиниканцев незаметно разбрелись по городу с полными желудками и целлофановыми пакетиками с братской снедию с кухни ресторана, но людям неся слово истины, подтвержденное оттудошным разумом...
     Впервые в городе в одном из сохранившихся от разврата подвалов и состоялся в тот же день сеанс прямой связи с внеземным разумом по конкретному политическому вопросу, который потом смело назовут первым, может, и "Межгалактическим Умостом" из-за количества на него допущенных с нашей стороны.
     Привязанный за руки к стулу контактер едва сидел на нем от потока энергии, до этого пропущенной и сейчас проходившей через него. Глаза его долго блуждали по подвалу, пока не увидели родственную душу далеко за его пределами. Посиневшие от межгалактического холода губы приоткрылись, и сквозь них начала поступать информация, давно, оказывается, уже передаваемая оттуда...
     - ... может это и не то, но именно то, что вам сейчас нужно... ваша цивилизация чрезвычайно и неизлечимо больна... а вы больны особенно... но вас специально раньше заразили, чтобы вы раньше по.., выздоровели... поэтому мы с вами и говорим... другие еще не поймут... сытый голодного не разумеет... вас же спасет тот, кто еще раньше вас всех и выздоровеет... он уже среди вас... вы его видели воочию... Стража небесного... желаем скорейшего выздоровления... сеанс окончен... до связи... можете переходить на прием... Аминь!
     Опытный контактер был раньше, как говорится, Маркони на одном из судов тоже дальнего плавания и ошибиться не мог. Перейдя на прием, он слабеющим голосом попросил средства для промывки контактов внутри себя и, выполнив эту обязательную процедуру, резко опал, сник и заснул, полностью обессиленный и обесточенный...
     Расшифрованный же с трудом оракул раздали бабушкам и развесили в рукописном варианте по городу.
     - Ну, дураков там-то быть не должно, иначе бы они давно уже были все здесь, - уважительно отзывались читатели на остановках.
     - Ну, если говорят, что цивилизация больна, то и остальное не врут, - подтверждали другие, подтверждая это и своим собственным видом, - значит, он среди нас самый главный среди всех больной!
     - Ты смотри-ка, ведь его и там, оказывается, знают? - удивлялись восхищенно третьи, - не то, что этих всех дрыгалок-мыгалок, которых никто и здесь-то знать не хочет за такие деньги!
     - Слышьте, братцы, а я ведь тоже контактирую! - просветленно восклицал вдруг кто-нибудь в толпе, - как только контакты внутри смажу, так контактеры оттуда и налетают.
     - Да ну?!
     - Ну да! Я своей и говорю, что эту смазку они нам специально оттуда подбросили, чтобы во время хорошего приема забирать отсюда для общения особо избранных. Жаль вот только, что потом все стирают из памяти, а моя не хочет никак все записывать, что из остающегося здесь передатчика доносится...
     - А как ты хотел? Мы же еще не доросли до этого! - знающе подтверждал его сосед. - Ну, другие не доросли...
     - Да-да, но чувствую, что время сеанса снова подходит...
     - Эй, ребята, а я, если что, могу и в расшифровке помочь! Я ведь в армии дешифровщиком работал!
     - А у тебя есть... на контактную жидкость? Тогда пошли...
     Согнув спины под тяжестью ответственности за все человечество, атланты спешили на свои постаменты... А вокруг нищие уже вовсю, на разных языках, ненавязчиво вели агитацию за нового спасителя больной цивилизации, давая в благодарность за подаяния бесплатные советы: за кого надо правильно голосовать, если хочешь вылечиться от всего раньше всех остальных больных...
   Увы, вряд кто знал и знает, что они-то, в отличие от официальной верхушки, да и от самой пирамиды, были как бы ее теневым, никем не признанным отражением, двойником, непосредственно примыкающим к самым низам той, в благосостоянии которой они были непосредственно заинтересованы, прекрасно зная, и где же у той более всего дырявых карманов.
   Ну, и глядя на ту, официальную, пирамиду со стороны, из тени, пусть даже снизу, они даже по системному анализу могли познать ее лучше всяких там системных аналитиков из внутренних органов, засылаемых вниз сверху социологов, и могли дать самые верные советы избирателям из своего, самого массового контингента, в последние годы усиленного посланцами с далекого Памира(может, даже Памэра, По-Мэра ли согласно новым веяниям), и решающего исход выборов в сей стране... Конечно, если не исключать из их рядов нищих, побирушек из той, официальной пирамиды, законспирированных там под пенсионеров, побирающихся лишь раз в месяц и более организованно, в привычных сердцу очередях, ну, и всех прочих официальных и неофициальных фискалов, мытарей, побирающихся не открыто, как те, из теневой пирамиды, а, наоборот, даже своей богине Фемиде предусмотрительно завязав, замазав ли гипсом глаза, дабы не путала их подопечных подсудных с ними самими, особенно, когда рука ее с поднятыми весами уставала и передавала полномочия другой, с мечом, не случайно на бывшем гербе предусмотрительно, но слишком самонадеянно замененном серпом для всеобще как бы жатвы дорвавшихся. Увы, не помогло, даже за один колосок слетали головы, отчего ныне и серп изъяли, вернув на герб якобы распятого, то есть, невинного орла, с одной запасной головой, но с двумя запасными коронами, чаще и слетавшими с оных... А кто он, реально? Тоже побирушка, подбирающий с земли все, что увидит с небес...
   Глава 37. Хвосты сбрасывают на переправе
    В кабинете Волынкина под оным распятым опять и собрались все те и, конечно, генерал из Фэйсбука, тьфу!, наоборот, из ФСБ...
    - И что у нас обнадеживающего, но только честно? - безадресно спросил Волынкин, после чего все и посмотрели на генерала.
     - Можно подумать, что я вам когда-нибудь что-нибудь безнадежное врал? - обидчиво сказал тот. - Это, вон, Нежскому нагнетать надо, даже мертвяков включив в уже паровозный состав подозреваемых, чтобы вы ему больше платили. А мне не надо. Вы мне не платите ж? С моим же подопечным мы провели ряд встреч с организованным избирателем. Слушали внимательно, глупых вопросов не задавали...
     - А у противников как? - уже подобревшим голосом спросил Волынкин, тоже страсть не любивший глупых вопросов. - Задают?
     - Как! Задают! Их мы, во-первых, столько организовали, что я сам со счету сбился, кто из них кто. Полный хаос. Так что, все в порядке! Ты ж ту передачку видел? - авторитетно продолжал генерал.
     - Надо б помягче, а-то детей, будущих избирателей, пришлось спать отправить! - проворчал прокурор Залихватов. - Я насчитал там около десяти статей, по которым в случае чего можно и того...
     - Можно подумать, там ты хоть одного трезвого свидетеля нашел бы, а пленкой вашей можно и подтер.., - подъел было их Нежский, которому мертвяки и без них плешь проели, поскольку на них, тем более на групповой уже побег из мест "пожизненного" отбывания наказания, атеистически же просто отбывания, у него не было ни одной статьи ни в кодексах, ни в смете, ни в плане...
   - Это магнитной-то? - генерал якобы удивился. - Она ж - вот такая? Ну, ты и ювелир, однако! Железный, прямо как...
     - Ну, вы и глазастые! - удивился совсем не якобы Брутов. - А я чуть от скуки не уснул среди передачи... Детский сад! Викторина!
     - Клубничка, точнее... А ты разве не в нашем доме еще живешь? - удивился будто Волынкин. - То есть, у тебя не кабель, что ли?
     - Сука! А ты будто и не знаешь, - ответил тем же Брутов.
   - Я-то при чем?.. Розговой за кабеля отвечал, - жутко обиделся Волынкин, - не я! Рынок теперь, то есть, отвечает и за кабеля!..
   - У нас, что, рынок уже? - поразился Нежский тому, как отстал от жизни с теми мертвяками. - Когда ж вы и Розгового-то успели?..
   - Розговой? - удивилась и начобразования, углубившись в сумочку. - У него ж дама, собачка ли? Мы и по программе проходим этих, песиков тоже моего коллеги, ну, Чехова, деток Тургенева... Ну, а кто еще смог бы так анатомировать и их общество, и наше?
   - Собачка Ли? Пекинесс? Они и тут уж? - вздохнул Волынкин.
     - А корм, сам кормчий чей? То-то! - усмехнулся генерал. - Партии лишь эти нашим путем, ну, другим, ясно, пытаются пройти...
     - А-то у партий есть свой другой путь! - подметил Волынкин.
     - Есть заблуждения, детская левизна демократии, - усмехнулся генерал, - думают, что они - избранники не народа, а самого мусора...
     - Я бы попросил! - повысил голос Нежский, покосившись на даму с су... мочкой. - У нас там тоже кандидат имеется...
     - У них там имеется! - запричитал генерал язвительно, - единственный, может, не мой кандидат, и уж столько шуму!..
     - У нас немых нет! - высокомерно парировал Нежский. - Еще какой не немой! Гаишник, кстати, всю экономику ваших путей знает: где, куда, почем! Хотели парторгом, но партия предусмотрительно...
     - А кто ж у вас с немыми работает? То-то они распоясались, весь электрический бизнес, ну, в электричках, наглухо монополизировали! - поставил ему на вид генерал. - Ну, а тех, говорунов, мы пристроим, поправим. Нет позиции - хоть оппозиция будет нашей! Ваш Розговой, вот, совсем от рук отбился. Жмот, каких свет не видывал! Двух метров рельсов ему жалко... Кому на них лечь? Для Пекина! А из меня столица печенку достает. До сих пор границы метр не продал! Чего метр-то?! Ничего! А те потому никак нашим путем в рыночное завтра не могут пойти, а идут все больше не нашим, а к нам! Что за политическая близорукость? Москву в упор не видит! Вот что сейчас важнее, а вы о каких-то мелочах! Бабу на передаче раздели? И что? Эта, ну, не захочет, и кабель не... подмочит! Отвлекающие маневры! Потому я тут так размашисто и действую, особо не задумываясь! А там работа глобально, по сантиметрику, метрику ведется, за которыми или полтора миллиарда друзей или же сама просто так стоит...
     - Что, так круто у вас все резко поменялось неожиданно? - спросил глобально Волынкин сразу и генерала, и Брутова. - Если все их полтора нашим путем пойдут, то каким нам тогда идти, каким еще-то другим, куда?.. На базарах, ну, на рынке и так плюнуть некуда...
   - А, ладно, ты ж за базар не отвечаешь, - отмахнулся генерал.
   - Я, что ли? - обиделась начобразования. - Даже за Сорочинскую ярмарку - теперь не я... Хотя иностранная литература тоже перестроилась, ну, что-то реанимировали, вырезали, вшили...
     - Значит, и сбрасывание пока откладывается? - заволновался Глубоков, дыша старательно в сторону и сидя в пол-оборота так.
     - Сказал бы спасибо, что сам себя по телику не видел, а туда же: сбрасывание! - рассердился Волынкин, вдохновленный глобальной проблематикой. - Можешь начать сам сбрасывать и воду сливать!
     - А что я должен был белой вороной стать? И быть? - оправдывался тот уже в духе нового времени, но дыша все ж в сторону.
     - Не переживай, некабельное телевидение нам больше навредило, вообще тебя не показав ни за столом, ни под.., ни на диване даже - так законспирировался! - успокоил его генерал. - Все! Думайте над тем, что я сказал! И так уже доверие потеряли. Стали бы к нам втихаря своих ставленников, представителей засылать, если б не так!
     - Я тут не втихаря! - обиделся Брутов. - Я тут - воочию!
     - Я не о тебе, но тоже получишь воочию! - разошелся генерал. - Проморгали, проглядели, прошляпили, а теперь решили за всенародными спрятаться?! У меня-то вообще ничего не могло измениться и после этой последней, китайской, как там написано, телеграммы! Чуть не открытым текстом! И это мне-то открытым текстом? О том, что вы тут прошляпливаете, промухиваете, промухлевываете?!
     - Генерал, когда это вам пришла телеграмма, если вы сначала были совсем нормальный, а теперь так... взведены? - испытующе спросил его Волынкин, содрогнувшись. - Как курок...
     - Окорочок, ага!.. Так она вот только что и пришла, - пробурчал тот насуплено, но окурок сигары пока спрятал.
     - Куда она и как могла вам прийти в моем-то кабинете? - всплеснув руками, спросил взволнованный Волынкин, озираясь.
     - В голову, куда еще? Не на мобилу ж? У меня-то она есть, раз я - не весь Голова, - заверил он их. - Есть куда, вот и пришла...
     - Это что за безобразие? К вам в голову всякие там телеграммы приходят, к нам ничего такого... не приходит, а мы должны из-за вашей... головы ногам покоя не знать теперь! - забегал по кабинету возмущенный Брутов, почесывая затылок и зачем-то за ушами.
     - Извините, коллега, но о состоянии ваших голов я бы и мог судить по поведению ваших именно ног, - парировал генерал, - к тому же оттуда, товарищ майор, ничего такого прийти не может, поскольку мне это лучше всех известно, так как я сам оттуда, можно теперь сказать! И мне очень удивительно, что такие близорукие глаза могли назвать вторым государевым оком, очками оного! Ну, очком, вторым!
     - Только не надо путать функциональные обязанности. Око здесь и должно быть близоруким, чтобы все здесь именно детально рассмотреть, а не так, чтобы за лесом не видеть отдельно происходящих и уходящих отсюда деревьев! - разошелся обиженный Брутов, старающийся расположить свою голову поближе к окну, и внимательно всматриваясь в происходящее там. - Сколько ж там успело произойти, пока мы тут говорим о вашей теле-партии, ну, телепатии...
     - И что, к примеру? - съехидничал генерал, задумавшись вдруг над его последними словами, скорей, даже оговоркой - не оговором.
     - Вон тот гражданин уже час стоит и все высматривает, а ваше ведомство непонятно куда за этим смотрит! - укоризненно сказал тот.
     - Вот она и польза от вашей близорукости, господин Брутов, - осадил его немного генерал, не вставая даже, - поскольку это вовсе и не гражданин, а наш главный конкурент в мэры!
     - А чего ж он тогда, если не гражданин? - удивился Волынкин.
     - А того, что и Нежский его не может привлечь сейчас, как любого полноправного гражданина, просто так, ни за что. Неприкасемый! - подчеркнул его дилетантство в его же профессии генерал. - А во мне вы крупно ошиблись, приняв не за того, а за доверенное лицо вашей даже и не головы, между прочим, особенно сегодняшней...
     - Так я же вообще молчу? - удивился Глубоков.
     - А что тебе сказать, если пока тебе мне доверить-то по крупному счету нечего? - снисходительно посмотрел на него генерал. - Пока ты свой крематорий здесь введешь, я, может, уже и на повышение вернусь! К тому же ты не очень и хотел, чем и у меня охоту отбил.
     - Но, генерал, теперь-то, когда у центра такое отношение к городу, раз они даже телеграммы телепартийными каналами посылают, я еще как хочу, то есть, должен! - заволновался Глубоков.
     - Еще б, если твоя жена со всем записанным на нее имуществом ночью ушла от телика к другому! - насмешливо заметил тот.
     - Она в нем разочаруется, поскольку его дело не столь надежно, как мое! - чуть не плача, упрямо твердил тот.
     - Какое у телика Дело? - заинтересовался прокурор Залихватов.
     - Он пытается, наоборот, жизнь после смерти продлевать, и ему, конечно, нужны деньги для морозильников, - пояснил тот.
     - А чего же здесь ненадежного? - удивился Волынкин.
     - При нашем-то электроснабжении? - укоризненно спросил тот.
     - У нас свет и при нашем электроснабжении не гаснет, и ничего, холодильник пашет, - пожал плечами Волынкин. - А с учетом вечной мерзлоты чукчи Абрамовича я вообще проблем не вижу, кстати...
     - А как же любовь? Разве он будет ее так же любить свежезамороженную после смерти? - всхлипнул Глубоков.
     - А ты, можно подумать, теперь будешь вечно ее любить, - съехидничал генерал, - отмороженную...
     - Конечно, если не дать никому такое же бюро, типа БРУС, сделать, то меня и хоронить Самого некому будет! - поразился их неосведомленности тот. - Кто ж хоронит сам себя? Цирюльник?
     - Партия, типа ПРУН, - предложил тот, - крематорий ли...
     - И он должен быть мой? - вспоминал с трудом Глубоков.
     - Дурень! Может, то для тебя и выход, - пожурил его ласково, но уклончиво генерал, - по-родственному она и тебя заморозит.
     - Лучше крематорий, чем такое унижение! - твердо сказал тот, приняв в душе важное решение. - Как представлю ножки Буша, так...
     - А ты ее лучше представь, - не мог и тут не вставить генерал. - На что только его строить будешь, если мэром не станешь?
     - Зря волнуешься, - пытался вернуть все на свои места Волынкин, - неужели мы своим органом того дурака на место не поставим?
     - Орган ваш того вскоре, а из него не надо было спешно дурака делать, с кем бороться теперь невозможно, - холодно осадил его генерал. - Дуракам лишь, Глубоков, везет и в карты, и в любви сразу!
   - И у нас! - добавила начобра. - Емеля, Иванушка-дурачки не только в сказке, но и в программе продвинулись на первые парты...
   - А куда им с печки-то? - усмехнулся генерал. - Не все ж Ромками-чукчами, Борьками в "Школе" рождаются? Хоть в сказках...
   - Я бы попросил без намеков! - хмуро перебил Брутов.
   - А ты про кого это подумал? - сощурился с намеком генерал.
   - А что ты чукчей оскорбляешь? - ушел тот от ответа к окну...
   - Гайдар о Чуке толерантно отзывался, кстати, как Марк о Геке тоже, - напомнила начобра, вспомнив. - Но про тех... клиентов, генерал, согласна: куда их - не в больницы ж с печки? Лечить.., то есть, учить, учить и учить, клин клином и выбивая! А-то на учителях свет клином сошелся: кандидаты, прям, доктора-а, а лишь отличников, да олимпийцев, ну, адников, им подавай, здоровых! А мы - лечи?
   - О ГК или КГ? - было уточнил генерал. - Все в кандидаты подались, клин клином все органы, Думы и вышибут - это не Клинтон!
     - Нам потому и не везет! - вздыхал Волынкин, но вдруг вскочил и встал рядом с Глубоковым. - Наш орган выбрал сам народ, и он не позволит, чтоб с его органом так обращались, как с... наоборот!
     - Если со своим так обращается, меняя на противоположный, то с вашим и подавно - сменит, - съехидничал генерал, поддав вдруг Волынкину ниже пояса, - ЗАГСом и станете, как зад-ум-ано!..
     - Ты что ...ешь? - прошипел тот, согнувшись в три погибели.
     - Ем? Сосиски сранья! Я-то шутя, а если серьезно кто, Сосо типа? - засмеялся совсем по наглому генерал, даже лезгинку сбацав...
     - Я возмущен! - вспылил вдруг Чайкин и закружил вокруг них. - И с нашим органом тоже так смогут, не посо?.. Я ж... не про то...
     - Я вас, генерал, поддерживаю! - подбоченился Брутов, припля-сывая с Залихватовым. - Борю борее зрелый, уж хлебнувший сухого, народ избирал, трезво подходя к урнам! Это вас, шестерок - под шумок протрезвевшего вдруг Съезда. Сто грамм с прицепом, ха-ха-ха!
     - У меня двести, - поправил Волынкин, впервые не знавший, что же ему делать в ситуации, возникшей для него впервые. - И я могу в суд подать за использование служебного помещения и поло...
     - А где теле-свидетели? - обвел генерал взглядом присутствующих, сделавших отсутствующий вид, в том числе, и ослепший совсем судья, опять, каналья, собиравшийся в отпуск, но в Канарском октябре. - Ты, как личность, мне нравишься, но как орган - бр-р!.. - поморщился генерал и направился к выходу, через который удалился одновременно со всеми, кроме хозяина и Глубокова. Последний физически не мог двигаться, стоя в глубоком поклоне на том же месте...
     - Хватит тебе-то притворяться! - сердито буркнул Волынкин.
     - Помоги разогнуться! Встать на ноги! Распрямиться! Я устал! Хочу любви! Это меня добило! - взывал тот из своего положения.
     - Дое?.. О чем ты? Брось! Разве сейчас до этих мелочей?
     - Опять брось, сбрось! Я говорю буквально! Помоги распрямиться! - почти плакал тот от отсутствия в мире сострадания.
     - Тебе ж так удобно? К тому ж так выгоднее теперь ходить, раз ничего нет, - равнодушно заметил тот. - Руку еще так протяни...
     - Я их обманул, - горько плакал тот, оттого что пришлось признаваться, - она ко мне и ушла, но как бы к другому. Он ведь захотел стать и в остальном доверенным лицом, ну, трастом! Пришлось перебросить сбрасываемое, перед тем публично дав ей повод в телике...
     - Ах, негодяй!.. Не ты!- заметался в чувствах Волынкин. - А еще говорят: нет диверсантов в своем отечестве? Раньше хоть в загранку рвались, туда и готовили их диверсантами, шпионами, а теперь из своего не выгонишь - некуда, врагов больше нет и к нам не едут больше, ну, по обмену опытом. Так, дип-показуха... И что ж они теперь всей оравой с нами-то сделают, если нас уже нет над ними?..
     - А мне, действительно, так даже удобнее... Поэтому я и тебя зря обманывал, - захихикал вдруг Глубоков и в таком положении пошел из кабинета, приговаривая, - нищему только так теперь и ходить. Ты не помнишь, кстати, как в наш дурдом пройти?
     - Он теперь повсюду, вокруг самого дурдома, - спокойно и осознанно ответил Волынкин, - поэтому можешь остаться тут, в Ду...
     - Нет, мне такой нужен, где я бы от дураков мог официально спрятаться, под бумажкой, - сказал тот, закрывая двери...
     - Коси, коси... А здесь от себя, от Дум не спрячешься. Чертовы дураки! Вы еще пожалеете... меня, - заплакал Волынкин, роняя слезы в рюмку импортного еще Арарата, когда зазвонил телефон...
     - Ну что, видишь теперь, кто тебя окружает? - как ни в чем не бывало говорил голос генерала. - Какая телеграмма? А, та! Так она не мне, оказывается, пришла, а сразу в клинику, Глубокову. Так что готовь коньяк: твоих друзей отпевать, кого и похмелять... А ты всерьез?.. От меня и всерьез?! Так у меня ж работа такая, а ситуация, я скажу, еще хуже, чем я говорил. И кем-то пришлось жертвовать. А кем? Конечно, друзьями на попутках! Как еще хвосты сбрасывают на переправе? А ты про деньги, про мусор, про кириешки думал, вокруг чего эта возня, сбросы? Не, я - жизнелюб! Закопать, зарыться, чтоб не спалиться - не по мне! Я и в школе предпочитал списывать, учась на чужих ошибках, вот и учусь на них и тебе помогаю. Тебя ж я люблю, пока по дороге. Мы с тобой так похожи, хоть и разные... Чем? Ну, ты ж ду... Шучу! А здорово я тебе заехал? Так любя ж? Привет тебе от одной образованной дамы, мы с ней работаем над ошибками, в том числе, и природы. Может, "Школу-2" напишем, типа ППШ, патолого-педошопную... Какую?.. АКМ? Анатомо-Коммуникабельную Макарова? Ясно, лучше, чем Макаренко!.. Мальчиша? Патронов завались, но некого?.. Отличников? И личников?! Ну-ка, подробнее! Пока!..
     Но Волынкина трудно было обмануть по многим причинам и следствиям. Однако это его даже обрадовало, так как он понял, что еще нужен и может то, что не доступно и генералу, кому стать бывшим гораздо труднее, почти невозможно - сами накаркали...
   - Керенки, кириешки, кудряшки? Образ-о-Вани-е? - озарило его из окна, куда он обратил взор, еще солоноватый. - Черт! Так и стоит, как вкопанный... Да, Макаров, Мальчиш нужней сейчас! Я бы сам...
   Глава 38. Соломенные сироты ком-мамаши...
    Три партии сидели, не разговаривая меж собой, в горкоме, который по наследству от КПС-С, минуя их, уже занимал городской Суд, чтоб у него потом это здание и отсуживали, как и бывшие детсадики - у юных тоже мытарей и фискалов, которые там и плодились. А банальным детишкам прямо с горшка при идти другим путем, чтоб все же стать клиентами наглых, то есть, налоговых преемников. Для них открыли двери детдомики, детсадники, куда юные шкидники не ходили, а садились сразу, ну, по Фрейду, на парашу...
   Партии не разговаривали меж собой и только искоса поглядывали на телефон. Они только что расторгли предвыборный договор. Краев не оценил их тактических соображений по закрытию флангов, они не согласились с его компромиссным предложением по стратегической мобилизации ресурсов перед финишем. Да и вообще... Всевашов не просто сидел, а ходил по кабинету и напевал известную песню Песняров про Беловежскую пущу непонятно зачем и для кого, немного странно, не в такт склоняя саму "пущу"...
     - Смешно даже, словно в городе не три партии, а все тот же клуб посторонних перестройки, но без Всеедина, - размышлял вслух, но сам с собой Волецкий. - Вся политическая борьба и должна была развернуться меж нами, словно другие тут ни при чем, а мы слово против друг друга стесняемся сказать, снижая тем свой шанс, а в итоге и общий. Скажи, кто твой враг, и я скажу - кто он! Ругать нельзя молчать! Нас и нет. Плетемся в хвосте у сторожа! Стратегию надо менять!
     - Хвост... И в гриву! - размышлял между куплетами Всевашов. - Вот у евреев: хвалить нельзя ругать - но лишь своих, о них только говоря, будто нас и нет в нашей стране, особенно в наших как бы сми - лишь в хронике происшествий. Дилемма вечных изгоев, парадокс.
     - Да, либ-демы от парадокса нацизма: "Бей чужих, чтоб свои боялись" - никак не уйдут, - думал о своем Краев. - Любимый мозоль!
   - А от чего еще-то уходить, - заметил Всевашов, - в пущу...
     - Не пущу! Конечно, даже евреев критиковать надо конструктивно, перенимая у них опыт, а не призывая от него просто избавиться вместе с ними, - не подумав, сказал про себя, но вслух Волецкий, вроде бы и оправдывая Всевашова в чем-то, - позволяя просто так уйти...
   - Назад, - риторически изрек Краев, - к отечественным гробам!
   - Надым отечества так сладок, - вздохнул Всевашов.
   - Иприт, - продолжил фразу Волецкий, - or йен!
     Ситуация была критическая. У Всевашова были сигареты, у Краева - спички, у остальных - ничего. Хоть курить бросай. Первый межпартийный кризис разгорался все ярче, но без дыма...
     - Сбегать что ли за куревом? - размышлял Краев, не двигаясь с места, - или звонка дождаться? Тайм из мани, мани, мани, мани...
     - Нет, из-за спичек бежать смешно, не дождавшись звонка, - рассуждал и Всевашов. - Можно прогореть и на спичках...
     - Да, потеряв сигареты, по спичкам не плачут, - не обошел эту тему и Волецкий. - Первый тайм мы уже отыграли...
     - Из спички возгорится... Было! А, ведь порой чем мельче личность, тем,.. - думал Всевашов, снова напевая про пущу.
     - Ну, почему бы и им не подумать, и не.., - начал было решительно Волецкий, но скис. - Иней, иней, иней...
     - Нет, пора кончать с этим.., - одновременно сказал Краев.
     Но тут как раз и зазвонил телефон, к которому все протянули руки, хотя он стоял на столе Краева.
     - Краев!// Кого? Где-то тут, в нашем горкоме, сейчас посмотрю, - сказал тот разочарованно и положил трубку посреди них.
     - Я?// Нет, Волецкий... Где-то был, - сказал Волецкий и положил трубку на стол, - в приемной, может, ожидает...
     - Слушаю, Всевашов! То есть, я - Всевашов. Что-что? Когда? Сейчас?! С этим? Сейчас буду! Куда подойти? Да?! И сколько? Бегу! - бросив трубку, он ринулся к двери, но все же остановился, вытащил из пачки и положил на стол две.., нет, три сигареты, а потом исчез.
     - Ну и черт с ним! - проворчал безадресно Краев, закуривая сигарету и бросая перед собой спички.
     - Все ясно! В Беловежскую пущу! - буркнул сердито Волецкий, впервые не решаясь, какую из двух взять, - в Белоснежку не пущу...
     Но тут снова зазвонил телефон, и он, уже стоя с протянутой рукой, машинально взял трубку и одну из сигарет. Одной рукой!
     - Да, я! Сколько?! Где?! И это есть?! Оттуда и звоните?! Я уже там!.. - говорил он, ломая спички трясущимися руками и, наконец, прикурив, выскочил последний раз в дверь.
     - Говнюки! - процедил сквозь зубы Краев, придержав пальцем третью сигарету. Телефон молчал, и он закурил и ее.
   В это время в дверь постучали.
     - Краев слушает! - торопливо сказал он в трубку, но быстро опомнился. - Черт! Войдите!
     Но вошел генерал, постепенно внося свое тело сквозь дверной проем в кабинетик явно не по его и нынешним масштабам.
     - И что, Краев, одни пока еще остались с вашей партией в тесном помещении? - добродушно поддевая его, протянул руку генерал.
     - Для партии это не трагедия, - крепясь, ответил тот и с надеждой кивнул на шаткий стул... Черкасина, - откуда начать...
     - Ремонт, говорят, тут начинают? Вот и зашел посмотреть, куда партии подадутся в условиях перманентной перестройки теперь уже конкретных объектов. На некуда и нет суда, - бурчал генерал, усаживаясь на ненадежное совершенно сидение с неожиданной ловкостью.
     - Найдем, - уверенно ответил Краев, почти сквозь слезы гипнотизируя телефон, - другой путь к...
     - Уже отключили, - подметил генерал, - почту, телеграф...
     - Мосты... Как это? - побледнел Краев, подняв трубку и...
     - А зачем он, если я уже здесь? - удивленно спросил генерал. - Да, я, господин Краев, давно за вами наблюдаю...
     - Это точно! - не без гордости ответил тот, глянув на стену.
     - Не по службе. То пройденный этап. Чисто из человеческого интереса, хоть и в ненормированное рабочее время, - махнул тот рукой и расслабил пуговичку на рубахе и немножко - ремень. - Чего вы никак на консенсус с действительностью не идете? Можно и вопрос с помещением порешать... Мамаша и то повелась на недвижимость...
     Он всегда любил заходить издалека, поводить рыбку на поводке, чтобы она сама потом прыгнула на крючок и в его ведерко.
   - Мачеха! - уточнил все же Краев, но про отца промолчал.
     - Дело-то общее делаем... и страну тоже? Нам тоже вновь, хотя мы и раньше то же самое делали, но не понимали... Нас-нас. И, если честно сказать, то я вам гораздо больше пользы принес, чем ваши бумажки, - несколько самонадеянно, но задушевно продолжил генерал.
     - Как это?! - взглянул Краев на "Черный список" на стене.
     - И это, да... Если б я вас не крыл, не гонял, ну, как бы гонял, как и в августе..., то кто бы за вас вообще-то болеть стал? У нас же обиженных любят. Сейчас, вот, не гоняю, так к вам и охладели, - почесывая грудь, сказал генерал, многообещающе потерев кулак.
     - Хм, а вы погоняйте! - пытался его спровоцировать Краев.
     - А зачем? Указаний мы не получали, а самостоятельность тут должна быть оправдана, - помахал тот хитренько пальцем. - Вы, господа новые партии, на чувственном, подкорковом уровне правильно поняли... тактику перестройки. Демократия и выборы там всеобщие: все и всех! Но понять стратегию у вас не хватило... и времени. Перестройка вас врасплох ведь застала: просыпаетесь раз утром, похмелились с поминок, а днем она уж началась, поскольку Москва позже встает. Конечно, вы там много разных слов и про рынок, и про частную собственность читали, говорили, но!..
   - Но! - Собчак говорил, - уточнил справедливости ради Краев.
   - Вы не могли одного понять, - продолжал генерал, катнув ему окурок сигары и раскуривая свой, - а чья частная собственность, чей рынок! Да и откуда? Вы ж еще в школе привыкли к коллективу, к общественному, общенародному восприятию той же личности, да и партий. Думали, личностями и сразу частными собственниками станут все члены, ну, народа. То есть, мол, материальная сторона вопроса решится, как и раньше, справедливо, и главное - завоевать свободу и права духовные. Но вы ж не знали, не учили, да на том мы и не настаивали, чтобы вы хорошо знали материализм, Капитал и прочее? А мы ведь всегда внушали вам, что бытие определяет сознание? Что сознание и все ваши свободы - это лишь надстроечка! Вы ж отвергали!..
   - Гаванская, - узнал наконец Краев, но тот не реагировал.
   - Вы ж хотели быстренько соорудить типа финский шалашик, крышу капитализма, закрышевать даже, может, и предчувствуя, что возведение фундамента и стен дело не всегда частное, честное и легкое, что раствор на крови и дерьме замешивают, почему бандюги и преуспели. И удивляетесь, вот, а чего ж вашей свободе и правам так мало внимания уделяют и не платят за них ни шиша ныне? А кому они нужны-то? Рабам свободного рынка? Или тем, кто последовательно действовал согласно всепобеждающему учению теоретиков материализма, которые знали, что эту, вашу свободу дают деньги, капитал? Да, и теоретики так думали, почему и лишили народ всего и тогда, и сейчас. И школяры знали, почему и занялись вначале приобретением материального базиса, пока вы на площадях, задрав штаны, вослед капитализму бежали, в самую его... А куда еще? Думаете, отчего все зарубежные диссиденты разочаровались? А тоже надстроечку хаяли, хотели перестроить, обустроить, но на том же месте, над тем же. Но кто из них смог размазать по стенке наш экономический базис, фундамент и доказать преимущества ихнего, но не на примерах из шопа? Один попытался, этак многомэрно даже, полилогически, так сам так покраснел, едва вернулся, сбежал от них, но сюда уже, в осуществление его голубой, но былой, мечты! В ДД! Кстати, новое оружие массового самоубийства: ДД! Запатентуем Демократию Дураков? А была ж сказочка: вершки или корешки? Зри в корень, намекал и Козьма! Те там спутали? Жди! У Поднебесной крышу не тронули, даже флюгер, но фундамент, даже "пол" свой завезли. "И нам бы - расширить, да углубить еще б?!" - спохватились и мы, горбясь от тяжести крыши. Это с нашим-то, самым широким и дырявым от скважин? Жди! Починили крышу, но одному лишь тимуровцу, вернув под новым зонтиком на родной, обетованный фундамент, потрескавшийся весь без дождей из-под Черного Тельца Алла... Ха! Не Ойла ли?..
   - Но с крыши все ж начали, с флюгера? - подметил Краев, как бывший электромонтер, знакомый и с небесным электричеством.
   - Вы не про эту крышу, случаем? - вздохнул обреченно генерал, пустив дым в пустоту, в потолок ли вместе с последними заблуждениями. - Что ж... Вы действовали так, словно демократии в мире никогда не было: ни в первобытном стаде голосующих кулаками, ни в Элладе кентавров, голосующих руками, ни в Новгороде пруссаков-плотников, засунувших топоры за пояс, чтоб при голосовании не покалечить кого из местных, до сих пор с лыжными палками шныряющих по гастрономам, хоть и без лыж... Прогресс, однако! И вы туда же, с палками, плакатиками... Поэтому какой может быть интерес к вашим партийкам, если у вас собственной крыши над головой нет? Вон, профсоюзы! Они ведь не очень по площадям бегали, хотя вроде их дело - экономические интересы рабочих отстаивать. Нет, белея, синея, краснея, прибрали быстренько всю недвижимость рабов к рукам, какую дали, а потом и заявляют о себе, но не очень громко, поскольку и отобрать могут. А суды, мытари, а наука? А культура, которую вы хотели освободить от пут и кляпов цензуры? За что та борется: за театр вольнодумцев или за Большой, голосующий ногами, как и собачка той дымы, но голосующая не в саду, а на банку с вишневым вареньем? А само Слово, за свободу коего столько... воды пролито? И что, кроме свободной продажи "Свободного Слова", за что вы тоже боролись, мы вам дали? Свободную куплю его?.. Краев, будьте реалистом! Смогли бы вы на сдачу с Беломора тот вечер в ресторанчике организовать, даже нищего из себя там во всем блеске изобразить? Простите за откровенность, но я еще страдаю ностальгией по живой партии, где все было иначе... нами организовано, все и было для того.., и мне больно смотреть, как наши детишки сейчас вот так безнадежно пропадают. Да-да, наши детишки, соломенные сироты как бы...
   - Как это, соломенные? Нет, я не против сирот, не подумайте, - удивился, возмутился как бы Краев. - То есть, она еще жива?..
   - Ну да, блин, - с досадой отвечал генерал, с профессиональным сомнением поглядывая все ж на телефон, - но не как Феликс, а как этот, типа Филипса, что ли, как мы ее сами ни пытались... А чего бы мы вас-то из всей истории, из всякой даже ереси выковыривали, сочиняли своими чистыми, ну, непричастными руками? Не мы и того - вспомнил - Феникса, рожающего самого себя, вечно живой мумией сделали? Мои предки никогда и в Египетском плену не были. Это сейчас наши "новые историки" находят их следы, надписи повсюду. Даже в допотопной Америке они, оказывается, наследили: "И тут был Ваня" - причем на кириллице, появившейся, оказывается, раньше Кирилла самого, в самом Начале, где, кроме Слова, ничего и не было, но сразу в темнице, ну, во тьме, то бишь... Вы ж - электромонтер, понимаете, что там без света могло быть написано на воде вилами...
   - Какими вилами, если трава, даже не сено, появилась, ну, была создана в день третий? - вполне осведомленно подметил Краев.
   - В яблочко! И я про то же! - согласился генерал. - Не было там ни наших вил, ни англицких Will, нашей ли двуликой воли, хотя воды - словесной, видать, как ИО Вани опять же и написал - было предостаточно! Все, как у нас, свет только, наоборот, выключать стали на радость лишь школярам, что тогда, что сейчас... И все! Ничего больше! И вас не было и не могло быть, хотя Слово Партия и Партии уже было, и все через Него начало быть, и без Него, сами понимаете...
   - А народ, а Запад? - недоверчиво или неуверенно спросил тот.
   - Где и тот, Его Свет нам выключают? - усмехнулся генерал. - Бросьте, Краев! Ничего бы не было, не будь в вас интереса у Партии-Матушки, ну, и у нас тоже... Мы ж - не япошки, чтоб своими же трясущимися руками Коммунизму и всему светлому прошлому, да еще и в своем лице, харакири делать, да еще и с нашим-то опытом? Юрий Венгерский начал было, но тут же и обтрухались, едва огдлянулись! Пусть уж лучше дилетанты ее замочат интеллигентными, беспалыми ручками, выселят ли из горкома... Краев, не будьте наивным! Замочат! Чем? Вот-вот... И обмочились некоторые, и репутацию подмочили, но замочили на виду у всех телезрителей мира! Мавр сделал свое дело, значит, Мавр опять может и - во глубину сибирских руд... Да, один к одному, только на сей раз руды, тоже жидкие, и были целью этого спектакля и всех его последующих вскоре действий, актов!
   - Ну, как говорится, нас-то дальше не сошлют, - вздохнул Краев, впервые за день пожалев, что Всевашова нет рядом. - Но тут и у меня с Москвой были разногласия по дальнейшим путям, этапам, но...
   - Этапам, да! Мне и обидно за вас, - чуть не всплакнул генерал, впервые разоткровенничавшийся перед партией, как на исповеди. - Потому и принес, вот, ключик от того дальше. Обустраивайтесь, процветайте. И классиков читайте. Не потому что все предвидели, как Нострадамус, а потому, что планировали все, учась на ошибках и...
     - Но как же свободные выборы? - с тоской уже спросил Краев.
     - Уже не свободные еще! - успокоил его генерал, - и это последний шанс получить помещение с телефоном, почти как кабинет мэра... Ну, посоветуйтесь тут с партией, а я в коридоре подожду...
    - Неужели капитализм, который так долго ругали большевики, уже наступил, - воскликнул с надеждой Краев, встав и вновь присев уже перед дорогой, - и за него уже не надо бороться, выходит?..
     - Выходит, выходит, входите, - говорил генерал кому-то в коридоре. - Да, зайду как-нибудь, еще сгоняем одну-другую партейку.  
   Глава 39. Новый веник метет по Науке!
     А в это время в КАНТе, тоже разместившемся в уютной квартирке со всеми удобствами, в том числе и с буфетом самообслуживания, что является непременным атрибутом любых Академий и творческих Союзов еще с времен Берлиоза, Хилого ль Беверли, шло собрание действительных, хоть и не реальных, членов со стопроцентным кворумом, если не сказать больше. А больше потому, что сейчас решался как раз вопрос о приеме нового члена в действительные...
     Этот третий, не менее заслуженный в прошлом, чем остальные присутствовавшие, и делал сообщение о своих достижениях перед лицом аудитории, молча задающей и вопросы даже...
     - ... и вот этот проект Мусоросжигательного Крематория или, если хотите, Крематорного Мусоросжигателя, наконец-то заставляет нас поверить в реальность происходящих в стране и в отечественной науке преобразований. Если обратиться в ретроспективу, то ранее ни один из раздельных проектов не находил поддержки ни в Академии наук, ни в практике строительства постоянно будущего общества. Да, тогда господствовала другая ошибочная концепция, другая парадигма, перманентно перешедшая в новое общество в лице сторонников уже новой другой... Почему опять другой? Ну, потому что никакой пока, а только в лице сторонников... В той просто казуистически вся научная унаследованная терминология звучала иначе: захоронения или ликвидация последствий помирания граждан даже не Померании назвали просто омоложением кадров и заботой о подрастающем поколении, новые подходы к ликвидации последствий назывались переосмыслением наследия недавно умерших и неликвидированных классиков, места ликвидации - стройками будущего и так далее, и тому подобное... В той другой, в первой! Но теперь, наконец, все три проекта: два самостоятельных и один гибридный, вам предлагаемый - вошли в программы предстоящих действий! Самые крупные люди края говорят спокойно о них, думают, хотя их никто в школе не обучал и этому, и новой для них терминологии, а тем более науке!
   - Именно тем более, - заметил кто-то из присутствовавших.
   -  И мне даже смешно слышать упреки в адрес нашего бывшего образования. Чем мы уступаем им, если народ в лице теперь личностей спокойно рассуждает обо всем ихнем, чему их учат с горшка, а мы даже представления и о нем не имели? А суть в том, что наше образование учит не тому, что в учебниках, а всему как раз остальному. Их умы всегда каялись, мол, чем больше я знаю, тем, ну, спокойнее сплю! А у нас? Наоборот! Чем нас больше учили, учат, и мы узнаем из наших учебников, тем больше знаем то неведомое, чего в них нет! Ну, например, учили Лифшицы "Полит-экономии", а мы, сами преподаватели, наоборот, познавали экономную экономию, а некоторые даже экономику! Учат одному, правильному, а мы уж на Едином Экзамене узнаем враз столько и противопо-ложного - на выбор! Как говорится, учили марксизме-ленинизме, а учились у лени жизни! Не волнуйтесь, теперь наш майор - мэйжор, менеджер, а майорша - маржа, маржиха!.. Э, моржиха - это у чукчей! В том и секрет! Ведь в наших учебниках, с 11 века и с 17 - да-да, и века тоже - постоянно переписываемых, а не банально списываемых, мы, как Адам, каждый раз даем новые, то есть, другие имена тому, что было до нас и не у нас чаще... Дед-командир пишет "Тимур и его команда", внук командира - "Им МУР - не указ!", и т. д.! Он и Перестройку свел к Переименованиям и Поименованиям: "базар - рынок", "рынок - базар", "партийное - частное", "наше - мое", "страны Бамов тчк - Абрамов и ЧуКа"!
   - Ну, о Перестройке мы все ж лет пять говорили, даже делали в паузах, - важно подметил один из присутствовавших, - новые светила с именем травки, полыни, не просто зелень, а дерево, новых пресмыкающихся, перелетных, залетных даже. Мир, можно сказать, из Слова лишь сотворили, наконец-то, на деле, и потопили!.. А тот что?
   - Тот? Так Тот как раз на шестый год, но за одну ночь, и переименовал все, натворил, породил и Абрамов, и Ев из/за се-ребра, и за зелень, и за дерево, и новые даже насадил, - пояснил претендент, - ну, которые у чукчей вот такусенькие, зато в странах и/иль Ль-Вов - выше елей Кремлевских! Как аук-цион, так откликнется!...
   - Никаких ре-мини-сцен! - прервал коллега. - Откликался уже!
   - Да, конечно, тому - глаз вон, даже два теперь, - опомнился выступающий не по делу, забегав даже демонстративно по сцене, и только вперед. - Я лишь о том, почему мы, всегда вперед и идущие, всего лишь за три дня и заговорили вначале о ваших, а теперь и о моем, но нашем, комплексном проекте... Но перехожу к практической, так сказать, лингвистике. Дело-то за малым: переименовать нашу теплоэлектроцентраль в мусоросжигательный крематорий имени нашей, я надеюсь, будущей академии, не тратя ни копейки и народных денег или материи, что грамотнее, на ее перестройку, реконструкцию и прочее. Понимаете, какой это экономический эффект, если мы не потратим ни копейки на постройку нового, а лишь заплатим науке за переименование старого, как нас и учили в "Школе"?...
   - Если б... Уже счета пришли за неиспользование квартиры по явочному предназначению за шесть лет, - вздохнул один из членов.
   - Да, тут Нобелевская лишь спасет.., - согласился он, просмотрев счета. - Но ведь мы, получив и с их мусором, с Ничем, дополнительную энергию, и преодолеем закон о ее сохранении?! А это Нобель!
     С этими словами он и сел, уступив место первому члену.
     - Вы очень важную деталь подметили, - глубокомысленно произнес тот, - ведь, получив энергию еще и от прежде безвозвратно теряемых членов общества, его ли частей, целых партий, мы не только Нобелевскую за закон получим, но могли б и Ленинскую получить за открытие источников той самой "сверхрентабельности" коммунизма, до которой мы, к сожалению, смогли.., то есть, нам дали додуматься лишь при первобытном опять капитализме! Он и сам, хоть и предвидел тогда, но премии своей не получил. Поэтому я предлагаю принять вас в действительные члены, товарищ майор... Ш-ш-утка, конечно!
     - Согласен во всем, - начал второй с французским акцентом, - кроме Ленинской. Скорее, и Сталинскую тоже. Это ж не просто лексическая научная революция! Это же новый вид будущего органического топлива, но сегодня, сразу! Человечество - на перманентном пороге энергетического кризиса на Ближнем, Среднем Востоке и на всем Дальнем для них зарубежье, а мы ему что предлагаем? Неисчерпаемый и самовоспроизводящийся источник энергии! Особенно, если учесть опыт китайских братьев с их многотысячелетней научной мыслью в области управления человеческими ресурсами, давший такой результат, то это уже и вторая Нобелевка. Это вам не гвозди делать из людей, опять же в Китае, но из нашего металлолома! С гвоздями кризиса пока не ожидается, как ни пытался убедить нас в этом Успенский. Мы и так на все забили уже. Поэтому я тоже за прием вас в действительные члены и с такой же, как у нас, зарплатой, товарищ майор, на троих. И это уже не шутка! Итак, дебаты будем открывать?
     - Я бы открыл... одну, - робко предложил первый член.
     - Тогда я предлагаю сразу же проголосовать за переименование КАНТа, - предложил новый, еще недействительный член.
     - Во что? - испугался второй.
     - Мусоросжигательная Крематорная Академия - МУКА лучше!
     - А где наука и технологии? - удивился первый. - Хотя, конечно, сейчас для менеджеров от сохи они не актуальны...
     - Да, как-то не получается, - поскреб в затылке третий. - МуКАНТ разве звучит? А тут даже привычно: МуКА - от ума! МусКАТ тоже ничего, но акцизы сразу введут... Да и мусора... В столице, вон, создали МуСОР-ПОЦ, муниципальный союз организаций ритуального похоронного обслуживания цивилизации, и что? Теперь, когда полиция, как-то и не звучит, государство и отвернулось от скуки...
   - Может, тогда просто МАНТ, - усомнился второй, - или еще проще - МАТ? С Технологиями, раз наука ныне не особо в чести...
     - Просто и сердито! Я - за! - согласился второй.
    - Как новый член, в таком случае, я теперь тоже за! - подтвердил третий. - Не Академию ж Демократии всякой?.. Бр-р!
     - Так мы разве уже?.. - усомнился первый, взглянув в зеркало истины. - Ах да, мы же не разделили вопросы... Тогда единогласно!
     С этими словами он набросил на телефон подушку и с облегчением открыл бутылку пива с банкой импортных рижских шпрот, из той же, конечно, Балтики, с намеком на газовый крематорий и там...
     А слово Наука они/он выбросил из названия совершенно не случайно, да и не о технологиях думая втуне, а о Теологии. Он давно почувствовал новые веяния в городе, в стране, на Земле и, может, во всей Вселенной после того, как и у нас стала появляться в магазинах и на развалах былого непродажного соцреала специфическая, но раскупаемая махом литература, возвращавшая мысль во времена метафизики, Алхимиков Куэльо, ВновьПришедшего, ДРУГоГо Грабового и прочего, прежде нецензурного как бы...
   Но если б только та литература, на которую у него денег, ясно, не было? Если б только газеты с решениями его, ну, как бы собратьев по горе-мочной и право-мычной Думе, из последних, хотя и врожденных ментальных сил и средств старавшейся избавить народ от любых, даже традиционных, классических поводов для горестей Грибоедова, от "виновных" в том Герцена, от Герцев ли, даже Мега-Герцев и Гига-Байтов потустороннего, закордонного Интер-Бытия, представляя в этаком смишном виде жизнь там, за решеткой наших зоопарков, потомков пращура и нашего, конечно, Пушкина, но до сих пор еще Хамов, Хамских ли отродий!? Благо, те сами дают и тому повод, и для "Думы и былого" атеиста, ныне вдруг, как истый крестоносец, бросившегося защищать христиан и в Дамаске, и от Троицы Див, причастившихся чем-то не тем на ступенях Того же, якобы, храма...
   - Ус, АН сунь в ан! Ус, АН сунь в ан!.. - слышал он вслед и эхо Мыкающих опять, а не Якающих площадей, где тоже того же обещали навалом, стоило лишь навалиться и нава... Лить, лить, лить!
   Все это он, поселившись тут в полном и задумчивом одиночестве, переварить не мог, ясно, но не от "Счастья от ума", а потому что сам начал вдруг напрямую общаться с героями и персонажами той "литературы", с описываемыми ею явлениями и ноуменами даже...
     Во время ночных бдений за столом он, как и его предшественник, но не Фрейд, а Фауст, начал вдруг ощущать незримое присутствие кого-то еще в комнате. Он сперва подумал, что это последствия дневной шизофрении, которую он вынужден был разыгрывать перед тем доверенным лицом так мастерски, что сам в нее поверил, пока...
     ...пока во время одного из опытов согласно той литературе, когда он, очертив себя тремя кругами, начал бормотать заклинания с улыбкой на лице, веник, лежавший на кухне, вдруг вылетел на середину комнаты, но не упал, а подпрыгнул, начал трясти прутиками, как шерстью, рассыпая вокруг себя огненные искры, после чего вспрыгнул и уселся на его стул, грозно рыкнув на отскочившего ученого:
     - Ты зачем меня вызывал без моего согласия? - тянул он к нему при этом один из прутиков с клочком вроде бы шерсти.
     - Но вы же сами материалистически появились здесь еще раньше? И без моего осознания, - робко оправдывался ученый, никогда не опускавшийся в мыслях до уровня веника, хотя этот был теперь выше, с учетом стула. - Говори только правду и правду только!
     - А тебе не станет дурно от правды и только правды? - расхохотался тот, прикуривая один из своих прутиков и пуская дым колечками. - Вы, бездарные людишки, так упорно гоняетесь за правдой лишь потому, что ни разу с ней не сталкивались наяву, лицом к лицу! Видел бы ты сейчас себя после первого такого столкновения!
     - Ты оскорбляешь меня, как академика новейшей академии... и как ученого к тому же! - обиженно крестясь, произнес ученый.
     - Да плевать я хотел, ученый ты или академик! - крикнул тот так, что на кухне перегорела лампочка и везде посыпалась штукатурка. - Если бы ты знал, кто перед тобой, то давно бы сам себя ощипал и сел задом на вертел своей авторучки, и поджарился бы на вонючем дыме от твоих рукописей, мыслитель! Ты бы с радостью сдох, если б узнал, что ты мне, брату новой, но старой, метлы, оказался нужен лишь для пустяшной и никчемной в плане вечности работенки...
     - Но-но, дух веника, не очень! - грозно проговорил ученый, - отвечай, для чего ты явился и кто ты?!
     - А ты памперс надел?.. Так чего ж ты, аромат протухшей швабры, которой тысячи лет смывали дерьмо из-под таких вот нечистоплотных людишек, не знающих ни памперсов, ни тампаксов, раздухарился тут? - заботливо даже спросил тот ученого. - Как ты можешь еще и спрашивать меня, глина из-под коров, которой я замажу когда-нибудь кое-кому кое-где отверстие, через которое такие вот и выпадают сюда? И такое еще самомнение у этого поколения, потерянного козлом при его блужданиях по чужим огородам? А нужен-то ты мне для такого пустяка, что даже представляться ради этого не имеет смысла, хотя в конце я на прощание сделаю это, чтобы отбить у тебя охоту вообще задавать вопросы!
     - А что бы и кого бы вы там без глины вообще-то смогли сделать? - ехидно спросил вдруг успокоившийся ученый.
     - Значит, ты про глину согласен? - недоверчиво спросил тот.
     - Допустим, - по научному ответил ученый, наконец, нащупав нужный стиль общения с веником, который мало чем отличался от тех веников, с кем он уже и прежде общался в сходных ситуациях.
     - И то, что вы - помет козы, а, точнее, свиньи, с кем вы даже по структуре ДНК похожи, согласен? - умиротворенно вопрошал веник.
     - С фактами не спорят, - опять двусмысленно, конечно, ответил ученый, - особенно, если это улики. К тому же, термин помет достаточно многозначен, чтобы быть только научным...
     - А ты - не самая худшая глина из всех! Соображаешь! - одобрительно процедил веник, расчесывая прутики его вилкой. - Но, если ты растреплешься от скуки или от гордыни о том, что я тебе скажу конкретно и определенно!?..
     - Скучно не знать что-то определенное, - мудрствовал тот дальше, - гораздо легче не знать что-то вообще... неизвестное, а знать наоборот... Да и все равно ж не поймут?
     - Ха, значит, клюнул? А ты и впрямь ученый! - похвалил его тот, но не решился все же похлопать по плечу через круги. - Вас не много таких, кто гоняется за тем, чего как будто и нет, что никому вроде и не нужно, но что как раз и есть только!
     - Когда гонишься за тем, чего нет, то оно всегда впереди. Когда не гонишься, то его и нет совсем, даже нигде, - продолжал ученый в своем ключе. - Если же гонишься за нужным всем, то, сам понимаешь, где оно, и куда ты катишься, гонясь...
     - Понимаю, Спиноза, я как раз о том же, о нужнике... Ладно, так уж и быть, открою тебе кое-что... - вальяжно произнес тот, все же зная цену его мудрствованиям, - но чтобы ты из этой конфетки мне сделал такое экстра-классное, так сказать, чтобы вонь пошла на всю вселенную, хотя бы ближнюю! Согласен?
     - Печальную участь ты своим конфеткам уготовил, - посочувствовал ему ученый.
     - Уготовь своим другую! - посмеялся тот, но думая уже о другом. - Но для других-то это должно конфеткой выглядеть! Экстра-классной конфеткой, ты понял?
     - Я весь - внимание, - скромно потупился академик.
     - Но о том потом, - пукнул тот и рухнул безжизненно на пол.
     - И так всегда, - цинично рассмеялся ученый, - как только в литературе или, особенно, в кино, начинается предметный разговор об истине, которую вдруг темные или какие другие силы открывают имяреку, как тут же наступает минута молчания, атмосфера словно пропадает, и разговор ведется в безвоздушном пространстве... И все от того, что, при больших претензиях этих писак, сказать-то им самим и не о чем, нечего! И это только радует телезрителя, повышает его самомнение относительно и самых известных авторов, почему такие суррогаты они и потребляют с большим удовольствием, чем учебники, где сплошь истины... А скажи ему правду, великую истину? Черт, он, если не умрет со скуки, еще и деньги обратно за билет потребует, да еще и в суд подаст за униженное и оскорбленное достоинство! Хорошо еще, что для меня сам поиск истины - процесс куда более интересный и увлекательный, чем она сама, ставящая своим пришествием крест на ее же поисках, отчего я бы ждал этого мгновения всю вечность, нисколько не торопя встречу...
     И вот в ожидании этого мгновения ученый и развил свою активную деятельность по созданию, точнее, по переименованию Академии, словно ощущал приток некой информации извне! И, поскольку он уже начал свой бег, то неведомое и было впереди него постоянно, как и веник, занявший свое почетное место на Кухне, а не просто так... на кухне, где ученый еще в молодости занимался сугубо фундаментальными исследованиями, а не только тем, чем занимается ныне наука, ну, горемыки-наученники, возвращаясь с базара, как обычные, сермяжные депутаты, чинуши - с рынка, даже те, у которых "Рынок всегда с собой!", как и писал почти рыночный Хэм рядом с кухней...
     Честно говоря, ему даже не так одиноко стало после этого в квартире, хотя постоянно занятый поисками вечного он и не ощущал самого одиночества, самого лучшего спутника на подобного рода дорогах в неведомое, в никуда ли... Но как собеседника его, бывшего материалиста, верного атеиста, а ныне еще и суеверного, хватило бы и на целую аудиторию, где мы и побывали недавно, даже на веник, может быть, хотя... Ой, простите! Свят-свят, да будет Свет!..
   - Идиот! Я-то не суеверный.., - сквозь сон бурчал добродушно веник. - Поэтому свет можешь выключить - мусор видно ж...  
   Глава 40. "... Особо опасные кандидаты!"
     В это же точно время... Водолюбов в сопровождение Марьванны продолжал осмотр достопримечательностей города, гораздо сильнее поражавших воображение его спутницы, давно уже и не пытавшейся встретить здесь, по сю сторону витрин, что-либо новенькое.
     В это же точно.., потому что и сейчас, в полдень стрелки единственных в городе часов, сорвавшись с оси, мертвой хваткой, хоть и обессилено, вцепились в шестерку и только чуть подпрыгивали от толчков вхолостую работавшего Хроноса, безнадежно пытающегося выпихнуть город из тисков мгновения, остановленного кем-то без каких-либо настоятельных, письменных просьб со стороны горожан...
     Мимо памятника, тоже навеки замершего на привокзальной площади, мощеной булыжником явно Атлантического пролетариата, но, как заметили теперь, показывавшего рукой тоже на полшестого, на юг ли, маршировали стриженые хлопцы, одетые в того же цвета одежды, взятые вместе с лопатами в бюро Глубокова, так и не нашедшего Дурдом, потому и создавшего Партию ритуальных услуг Нации, ПРУН. Памятник подходил для их мероприятий и организации именно по причине его недавно обнаруженной ориентации. Но, в отличие от столицы, здесь эти ребятки могли в считанные минуты дойти в указанном им направлении до океана и, сполоснув там сапоги, вернуться в последнем вагоне трамвая, идущего как бы на Север...
     Конечно, знающие политическую географию города могли бы заметить им, что, хотя памятник и показывал рукой на юг, но призывал всех гораздо левее, согласно своей ориентации. Но тогда бы эти ребятки в общероссийском плане встали в неудобное положение, призывая всех остальных, в том числе и ветеранов войны, в последний бросок на Восток, а возвращались бы уже в обратном направлении. Или бы им пришлось маршировать пока в отсутствие собственного памятника, и тогда бы их с лопатами могли принять за кого угодно, в том числе, и за могильщиков старой буржуазии из БРУНа, тренирующихся сплоченности и организованности в движениях конечностями.
     - Я их раньше у нас не встречала ни разу, - взволнованно прошептала Марьванна, - это какие-то приезжие. Пионеры, помню, были, но разные все ж. И салют неправильно отдают, хотя и как памятник... Молодые люди, вы почему салют неправильно отдаете?
     - Мы, фройлен, никому ничего отдавать не намерены! - отчеканил один из них, - мы наоборот приветствуем!
     - А где запятая, то есть, как же зовут-то тебя? - заботливо спросила она, попытавшись погладить того по головке.
     - Мы - Эрнесты, Бест, - с правым уклоном уклонился тот, - ии!
     - Прямо так все и Эрнесты, да еще и Бест? - еще больше удивилась она. - И похожи-то как? У вас, наверное, мать - супергероиня? А что же ее в красную книгу рекордов Гиннеса не занесли?
     - Мы, фройлен, сами кого надо заносим, - заносчиво и ответил тот, - в черный список! И Гиннеса занесем, мать его! И краснокнижников всех, и черножо...лтых, то есть, тоже...
     - Какая же я тебе фройлен? - удивилась наконец Марьванна.
     - Тогда проходите! Мы вас уже занесли! - отвернулся тот.
     - Ну, спасибо, конечно! Только вы же фамилии-то не знаете, даже не спросили? - заволновалась Марьванна.
     - Ваш номер 12 - запомните, ИО Анны! - бросил тот через плечо лопатой. - Никто не забыт, ничто не забыто - и слоганы ваши избиты! Наше дело правое - всем грозить расправою!..
     - Откуда ж они взялись-то? Неужели оттуда же? - поражалась та более важным проблемам, чем свой номер, который уже забыла. - Что-то слишком все странное пришло с этими выборами... Ты, вот...
     В это время те колонной уже ушли к океану, а на смену им вышла более демократично построенная колонна людей с красными флажками и с серпами в руках. Эти уже правильно отдавали салют, делая потом какие-то странные движения серпом в зоне... дисквалификации. Во главе их в полной выкладке чеканил шаг Ядренов, ловчее всех орудуя серпом практически на смертельном расстоянии. Эти, наоборот, грозно набычившись и размахивая серпами, шли на запад, а потом в вольном положении, расслаблено возвращались к задней, тыловой части памятника, где и отдавали салют той как бы "партии"...
     - Ну, уж этих-то я должна была знать, но кроме Ядренова, никого не признаю, - поражалась еще больше Марьванна. - Семен Михайлыч, ты чего это на старость лет дурью маешься?!
     - Извините, гражданочка, не имею права узнавать вас из соображений конспирации, а также в новой жизни после.., ну, не важно, - холодно ответил тот, молодцевато подкручивая усы. - Но в новом амплуа всегда рад-с познакомиться по старой памяти...
     - Да хватит тебе дурня по площади гонять, - укоризненно сказала она, - стала б я по новой со старпером знакомиться, когда...
     - Никак нет-с! Я теперь, после преодоления грани экзист.., ну, коммуниста Камю, вторую жизнь начинаю, поскольку из старой отбыл, в том числе, официально, передав себе вот, как наследнику, этот костюмчик, поскольку мой-с размерчик! - довольно пояснял ей тот, строя рожицы прохожим, как мальчишка. - В старом состоянии я никак не мог здесь пребывать, поскольку с этим покончили, и теперь другие ориентиры и сектора обстрела, в эзоповом плане памятника!..
     - Ну, после граненного Камю и не удивительно, - понимающе кивнула Марьванна. - А чего вернулся-то из той эзопы?
     - Чего-то в той жизни не долюбил, не добил, не дое... ли Семен, завещав мне все это с френчем и медалями, - шаловливо ответил тот, целуя стоявшего рядом с ним толстенького мальчишку.
     - А это кто, внук что ли? - подозрительно спросила Марьванна.
     - Внук Плох..., ну, Павлик, теперь Стужев, приемный сын уже третьих по счету родителей, опять оказавшихся кулацким отродьем, нашей недоработкой, от чего даже досада берет от тогдашнего недосада, - самокритично пояснял он, стуча себя в грудь обеими кулаками.
     - Отдал бы мне мальчонку-то, не портил? - заохала Марьванна над мальцом с тремя красными звездочками на груди.
     - Извините, бабушка, - отсалютовал тот с ленцой, - я к вам в конце приду, когда в новые тимуровцы перейду и займусь автоблаготворительной деятельностью. Пока начальный капитал не позволяет.
     - Поняла? Он уже и Капитал читает, - гордо сказал ей Ядренов.
     - Да, считать меня их бабки в первой семье научили, а читать чеки - во второй уже, - благодарно вздохнув, пояснил малец.
     - А в третьей? - спросила Марьванна.
     - Эти? Переводить первоисточники, ну, работать на компе с банковскими счетами, - с улыбкой ответствовал тот. - Так что, если хотите, чтоб я побыстрее к вам пришел, то посылайте ко мне этих... новых Морозовых, у кого доходов на душу побольше... из-за отсутствия детей, в том числе. Я их научу отчитываться по чекам перед...
     - Чекист! Поняла, Ма... гражданка? - радостно заплясал Ядренов под рукоплескания юной братии, - мы еще с ним в Интер... нет или да? - все путаю - внедримся. И опять назло буржуям мировой пожар раздуем!... Интерда, Интерда! Марш на Север поезда!
     - Не дай бог, опять он тут развернется, раз вернется! - заохала Марьванна. - Ой, смотри, настоящие пионеры вернулись!
     Она затормошила его за рукав, показывая в глубину улицы, где какие-то мальчики везли в поту полные тачки...
   - Пионеры? - уточнил Водолюбов. - В чем же?
    - В пиджаках даже красных, не только галстуках... Ах, в чем... Металлолом собирают! Какие умницы! - с волнением в сердце запричитала она, - и металлолом-то у них новенький, чистенький, не то, что мы раньше прямо грязный и сдавали. Но однажды... мы все школой насобирали металлолому на целый автобус, чтобы ездить в колхоз колоски собирать... Мальчики, а вы зачем металлолом собираете?
     - Так он валялся просто так, честное пионерское, - заволновались те. - А этот кабель, видите, вот здесь краской испачкан, да и света же в городе нет все равно...
     - Нет, я спрашиваю - для чего? - пояснила Марьванна.
     - А? Я хочу машинку купить, - облегченно ответил один.
     - А я хочу автобус для школы взять, - скромно пояснил второй.
     - Один... для всей школы?! - с восхищением спросила Марь-ванна, прослезившись. - А мы - всей школой...
     - Конечно, один! - недоуменно ответил тот, - мне уже обрыдло, когда меня со всеми вместе на одном автобусе возят и в школу, и из школы моей родной, собственной почти...
     - Дурак ты, говорю ж, купи себе машинку и будешь сам ездить, - советовал ему первый.
     - Вот еще, ездил бы я сам! - недовольно пробурчал тот. - Папа сказал, что если будешь с детства сам ездить, то шофером и станешь.
     - Мой папа до сих пор мечтает шофером стать, - мечтательно произнес третий пионер, - сегодня так и сказал маме, что если еще раз икру посолит, то он бросит все и устроится водилой в своем банке.
     - И что? Мой специально малосольную икру покупает, - надменно сказал второй, - и соль малосольную - для новой мамы, та специально все пересаливает, так, мол, его любит, сучка... А я-то...
     - Боже мой, какие умные пионеры пошли? - восхищалась Марьванна, правда, слегка недоуменно, когда они шли дальше, оставив пионеров рядом с трансформаторной будкой, где уже искрило...
     В это время впереди показалась какая-то суетливая толпа, пытающаяся изобразить из себя подобие очереди.
     - Неужели опять началось? - испуганно спросила Марьванна.
     - Вот и я думаю, миленькая, неужто вернули кормилицу? - охала рядом бабка, пытаясь слегка оттеснить Марьванну локтем, так как обе руки ее были заняты пустыми сетками. - Как скучно стало без нее! Никакого кругозору и навару! А зачем очередь-то? - спросила она, когда, встав в ряд, с двух сторон была надежно запечатана партнерами по Летке-Енке или, скорее, по Ком-Ламбаде.
     - Это не зачем, а, наоборот, с чем! - пояснили ей спереди мужчины в одинаковых черных костюмах. - Макулатуру сдаем. Зачем - это вон там, но мы и там уже заняли.
     Бабка едва вырвалась из объятий партнеров и побежала к другой очереди, увлекая за собой и Марьванну с Водолюбовым.
     - Господи, неужто водку опять по очереди и даже по талонам дают? - не веря себе, бормотала бабка. - Не ожидала, что дождусь на своем веку реминисценций. Гражданка? Нет, вон та с синяком, да, под левым глазом! Я за вами тоже буду! А по сколько дают?
     - Сколь хошь - столько бери, сколько денег есть, - пояснил ей мужчина в черном пиджаке, к заду которого бабку и припечатали.
     - Как это сколько хошь?! Что это за безобразие опять?! Куда кандидаты в мэры смотрят? - заверещала та. - Давайте по две в одни руки, а пенсионерам - по три!
     - Вот, елки, я ж говорил, что и этот сухой закон введет, не удержится, - размышлял другой мужичок, - зачем тогда тех меняли?
     - Ишь ты, впереди-то опять эти... мэры стоят? - удивился вдруг один из очереди. - Прознали раньше всех - и сюда!
     - Это они что ли? Нет, не мэры ж - кандидаты! - поправили его.
     - И уже с привилегиями! - еще больше возмутился тот. - Знай я это, тоже бы в кандидаты подался. Им-то бесплатно поди выдают?
     - Ну, если бесплатно, тогда по очереди, конечно! - сделал вывод его сосед...
     - Да нет, уважаемые избиратели, вы ошибаетесь насчет привилегий. У нас одна привилегия - работать за всех, - пояснял им спокойно последний кандидат в черном, - а как вырвется свободная минутка, так вот и гробишь ее на стояние в очереди...
     - А вам еще и не платят, раз макулатуру сдаете? - уважительно спросил избиратель.
     - Мы - как народ, - скромничал тот, делая озабоченный вид.
     А скромничать повод был. В киоск утильсырья сдавали они не просто макулатуру, а свою предвыборную агитацию, свои собственные портреты, можно сказать, предназначенные для вечности...
     А если начать издалека, то стоит отметить, что, если кто думает, что у избирателей, кроме ушей и рук, никаких других органов нет, то он ошибается в своих познаниях политической анатомии. Наиважнейшим органом зрения у избирателей являются их собственные глаза, а у некоторых еще и очки, позволяющие избежать политической близорукости. Поэтому, какие бы твои обещания ни мигрировали между его ушей с обоюдным выходом, поверит он лишь своим собственным глазам, прочтя самостоятельно то, что уже через ушное отверстие никуда не денется. А все потому, что это он прочитает сам, словно сам это и скажет, и сделает, и пообещает даже. Сидеть же болваном на предвыборных мероприятиях или у телика, если там ничего смешного не показывают, избиратель не очень любит. Обычно туда посылают бабок, а потом они все понятнее другим доложат. Другое дело, если там - юмор рекой! А, вот, серьезную информацию они с детства воспринимают только на настенной агитации.
     Ножницов, все это прекрасно зная, изготовил для кандидатов по толстой пачке цветных портретов, сделанных, правда, с черно-белых фотографий, взятых для их удостоверений. Он еще с тех пор верил в магическую силу портретов, смена которых многое означала для страны, для нижнего руководства и для мира в целом, а неуважительное отношение к этому факту для некоторых могло иметь и роковые последствия. Это не означает, что у нас официально существовала оккультная физиогномика, но именно благодаря портретной тематике процветало и наше изобразительное искусство... Поэтому Ножницов и ограничился только портретами.
   - Развешивать на бывших "Досках почета"! - предупредил он.
     И сегодня, получив их, большинство кандидатов направило стопы к киоску по приему макулатуры, специально открытому фирмой "Черточкин и сестры" рядом с мэрией, откуда они сразу же направляли облегченные стопы к водочному киоску той же фирмы, где их и застали наши прогуливающиеся...
     И лишь несколько отщепенцев, взвесив в руке пачку портретов, устремились с ними наперевес в магазин канцтоваров той же фирмы, где они создали незаметную очередь за клеем и кисточками.
     Лишь Краев устремился в новый офис, где у него всегда был стратегический запас орудий политического труда. Запас был рассчитан на три партии, поэтому он не сразу выбрал из трех кистей, ведерок с клеем по одному более-менее... Но все равно он раньше всех оказался на улице с этими предметами в руках и рюкзаком с плакатами за спиной. На улицах к этому времени уже было темновато, но прохожие еще гуляли, хотя это не смущало опытного политика. Прохожие даже помогали ему, расспрашивая с опаской и оглядкой:
     - Что, опять начинается?
     - Нет, - успокаивал их Краев, - это репетиция, так сказать, в виде моих выборов в мэры... А уж там оно даже непременно начнется...
     - Так вы бы и послали этих бездельников из мэрии клеить, а если кто не пойдет, то запрет им на профессии, как в ША?...
     - Вша? Нет, нельзя! Демократия! - скромничал Краев.
     - Фью!.. Да, США - не ВПШа!.. А кто такой ВП?.. Как? Вы не знаете? А вас тогда как?.. Не впутывайте меня! Сегодня, слава богу, не десять лет спустя, хотя, черт, порой такое ощущение, что все двадцать... Странно!.. Странно? Мне порой кажется, что лет сто назад, при Достоевском еще, ну, при бесах его... Где лишь свиней столько взять на Со-бес?.. А в тридцать седьмом после семнадцатого - не двадцать прошло? Да-да, все вернулось, даже сторицей, так что...
     По дороге ему так и не попался ни один из портретов конкурентов, отчего он довольный вернулся в новый офис, радуясь возможности провести там лишнюю минутку...
     - Опыт, опыт, ребятки! - снисходительно думал он про себя...
     Генералу с Глубоковым, когда они к полночи вышли на тропу, сразу же попались на глаза серьезно улыбающиеся фотки Краева, поскольку шли они по тем же местам, к бывшим "Доскам Почета", которые через пару дней Нежский решит использовать немного под другой рубрикой, для розыска стоящих у него на учете... И не зря!..
     - Ишь, ощерился! - бурчал генерал, тоже имевший хоть и руководящий, но опыт политической борьбы. - Я тебе похихикаю! Поперек батьки, твою мать! Ты давай клей, а я с этим разберусь...
     И пока Глубоков, уже отошедший и от похмелья, которое он все же предпочел Дурдому, клеил рядом свои портреты в профессиональной черной рамке, генерал, приплясывая от удовольствия, словно хотел сделать что-то непотребное, разрисовывал физиономию Краева фломастерами, соорудив на его портретах уже добротные усищи, образ которых у него хранился где-то глубоко в подкорке...
     Волецкий, которому попался первый же отретушированный портрет Краева, может быть, даже из чувства партийной солидарности сбегал домой за баночкой с тушью. Обклеивая стены своим портретом, он, посвистывая, пририсовывал Глубокову такие же усищи, а обеим уже предшественникам - густые черные брови.
     Всевашов, естественно, прихватил из офиса черный и красный маркеры, которые были среди нового канцелярского оборудования, и, приведя портреты предшественников к общему знаменателю, добавил им еще немного красного в области носа.
     - Если у вас и разное политическое прошлое, то будущее все равно одно! - сакраментально оправдывал он свой поступок.
     - Вот дураки! - отпустил им всем вслед Достойнов, кативший все свои принадлежности на колясочке. - Наверное, этот вот таким подонком оказался? - подумал он плохо про Всевашова и восстановил справедливость, сделав его похожим на остальных, но поскольку при этом он по ошибке пририсовал кому-то еще и козлиную бородку, то ему пришлось и в этом соблюсти равенство кандидатов.
     Но и он был не последним! И та тоже! И тот, скромный еще...
     Утром идя на работу, люди с интересом созерцали расклеенные рядами портреты одного и того же кандидата с усищами, как у..., но с бровями, как у..., хотя и с бородкой, как у..., но с носом, как у..., хотя и с меткой на лысине, как у..., но с губами, как у.., и с... У-у!
     Но к полудню прошел сильный ливень, сделав портреты нечитаемыми совершенно, из-за чего еще более заметным стал последний портрет с нормальным таким кандидатом, хотя и пробывшим таковым лишь до следующей ночи. В полночь и ему досталось фломастерами, тушью, маркерами, губной помадой и даже... тьфу! То есть, и Нежский пометил "Доски..." своими заголовками "Разыскиваются..."
     - Н-да, а этот-то, с усищами, ничего! - говорили после этого избиратели. - Брови бы поубавить, нос поправить, поджать губы, запудрить вылезшие наружу мозги и... вполне даже! Уж он им покажет!
     - Еще б! Эти испытания водой не выдержали, а он висит себе!
     - И как висит! Как часы - навек на полшестого! Остановились, наконец, и у меня там же... Пора, видно, и честь знать...
   - А ты их переверни... Как-как, вот так! Поял? Жизнь продолжается! Теперь глянь, братан, всюду шестерки наверху!
   Глава 41. Матч голосо-ногих.
     Предыдущие, странные в целом манипуляции со временем, допущенные исключительно из-за городских часов, большая стрелка которых все же пыталась идти хотя бы на месте: "так-тик, так-тик..", в Черных Дырах вселенной вообще-то допустимых и стратегически ничего не значащих, позволили и нам спокойно вернуться, стоя на месте, к Водолюбову с Марьванной, которые дошли, наконец, до городского стадиона, куда сегодня был совершенно бесплатный вход. Граждане и из-за тех часов, опять начали заблуждаться относительно возвращения того светлого будущего, о котором так давно говорили большевики, но, как и те, заблуждаясь относительно на-стоящего, ст'оящего!...
     Но и они просто представить себе не могли альтернативного варианта, означавшего лишь внедрение здорового образа жизни, в том числе и в первую очередь, в нашу политическую жизнь.
     Мы давно уже могли посмеяться над несерьезностью поведения сотрудников Пентагона, выбегающих в трусах из столь солидного учреждения затем лишь, чтобы позаниматься физкультурой, как наши школьные ударники: "Мы писали у доски, писали, наши пальчики от тоски... высохли". И однозначно с пониманием мы могли бы отнестись к их "людям одиннадцатого часа", для которых перекур в рабочее время - то же самое, что для нас работа в это же время. Но то, что этот образ жизни насаждается и у нас, мы пока еще не осознаем. Совершенно не оценили, что вместо многочасовых простоев в очереди за килограммом холестериновой колбасы или поллитрой лекарственного средства от свободного времени, мы теперь совершаем многокилометровые оздоровительные пробежки меж торговыми точками в поисках уже не колбасы и того средства, а чуть более низкой на данный час цены или каких-либо признаков забытой очереди, чтобы чуть передохнуть в ней, узнать новости рекламы и бежать дальше либо в поисках владельцев, обанкротивших свой банк вместе с нашими вкладами, либо от них самих, более всех заинтересованных ныне в продолжительности нашего здорового образа жизни! Не то, что мы не ценим этого, а просто не привыкли еще бесплатно пользоваться возможностью целый год бегать в поисках не высоко-, а просто оплачиваемой работы, предпочитая годами сидеть на высоко-, но совершенно без...
     Но как и в любом деле общегосударственной важности заразительный пример, конечно, должны и имеют возможность подавать сами власти, которые теперь не сидят сиднем в ожидании, пока их вывезут оттуда на кресле-лафете, а, наоборот, любят играть в футбол, в том числе, вместо наших известных футбольных команд, сборных, предпочитающих теперь смотреть даже чемпионаты мира по телевизору.
     Поэтому, хоть нас и делят до сих пор на пешеходов и пассажиров-автолюбителей, мы постепенно начинаем делиться на тех, кто сидит и кто бегает по беговой дорожке, какой и стала наша жизнь...
     Предчувствуя или даже зная это, Ножницов решил один из гвоздей своей избирательной кампании вбить в центр слегка зеленеющего от остатков травы футбольного поля городского стадиона...
     - Господа болельщики! По политическим и погодным условиям и сегодняшний матч между "Моряком" и "Мореманом" отменяется до дособирания определенной суммы средств, необходимых для возвращения их из состоявшегося все-таки турне в другие города страны, где они провели наконец-то выездные встречи чемпионата! - гремел над стадионом голос комментатора, пробуждающий к жизни дикую стаю одиссеевых сирен. - Успокойтесь, господа! Могу вас обрадовать: вскоре обе наши команды, похоже, будут проводить свои встречи только на нашем стадионе и только меж собой, поскольку никто из их соперников во всех лигах и сами лиги тоже не имеют средств для полетов к нам! Разве что Бэкхем или Челси пролетом на Чукотку, но... Но!, - пытался перекричать комментатор разноречивый рев стадиона, - болельщиками можете не быть, но избирателями быть обязаны! Вы, надеюсь, заметили, что сегодня вход на стадион бесплатный?! Так вот, так теперь будет всегда, когда на нашем поле... будут встречаться между собой команды кандидатов в мэры... нашего славного Берикаменска! Поприветствуем их! И еще, господа болельщики-избиратели, сегодня они вам покажут не просто футбол, а американский почти футбол, о котором мы так долго даже не говорили, хотя и это для нас почти революция! Да, ведь хоть он и футбол, ножной как бы мяч, но играют там в нарушение всех правил оного руками, как и голосуют, кстати! Но с учетом традиций и нашего футбола главным судьей и будет Нож-ницов, предизбиркома!!!.. Ну.., еще познакомитесь.
     Пока колонна кандидатов, возглавляемая известным в городе заслуженным мастером спорта, чемпионом по боксу и шахматам Крюколадьевым, прошла круг почета по разбитой беговой дорожке, в центре игрового поля обустраивали место встречи. Политики, конечно, имели свое мнение по поводу и американского футбола, и выборов, в отличие от болельщиков, которые вообще его не имели, поэтому и приготовления носили специфический характер.
   На поле работники стадиона под руководством Ножницова колышками и веревками с красными флажками наметили приличный довольно сектор, в острие которого установили микрофон на прочной стойке. Вместо дуги сектора они проложили широкую желтую ленту, также закрепив ее колышками. Пока болельщики-избиратели разбирались со своими оздоровительными тоже принадлежностями, кандидатов расставили вдоль желтой полосы лицом к микрофону и сыграли новый, но старый, ясно, гимн страны.
     - Ита-ак! Через три минуты по регламенту встреча начнется, а пока заслуженный тренер Девяткин вкратце ознакомит всех с правилами этой новой для нас игры. Прошу вас, маэстро!
     - М-да, кхы, кхмы! - прокашлялся тот, пока его приветствовали. - Я, конечно, хоть и мастер, но говорить не мастак совсем! Игра тем более заокеанская и фиг ее знает. Но чтоб на футбол она хоть чуть была похожа, мяч, конечно, наш, так как их дынь нет даже в консульстве. Эти, значит, встают задами друг от друга, а тот, ну распасовщик - задом к ним ко всем, но не к микрофону, значит. Потом он пяткой бац так, а те не видят, ну и понеслось!.. Да, перед тем, как пяткой, вон тот задает вопрос. А это вроде бы американские ворота. Нет, только одна стойка от них, а микрофон нашенский, ну, китайский. В общем, кто по воротам бац, тот на вопрос и отвечает, если знает! Гол, значит, как сокол. Потом удар от ворот, те снова стоят задами, тот бац....
     - Спасибо-спасибо! Итак, главный судья встречи... неизвестный пока некоторым Ножницов, вам и второй микрофон в руки!
     - Первый вопрос, - заорал в микрофон Ножницов, даже сам испугавшись гулкого эха, - кто из кандидатов знает, как наши городские команды вывезти, именно вывезти сразу обе в чемпионы страны?!
     После этого помощник судьи дунул в свисток, пасующий опытный футболист и кандидат в мэры Пинальчетов, пошедший в политику из-за своей фамилии, врезал пяткой по мячу так, что тот куда-то улетел, хотя это пока было и не важно, так как стоявшие задами друг от друга и вцепившись руками друг в друга, две команды кандидатов пытались то рвануться навстречу друг другу, то расцепиться друг с другом, что им в равной мере не удавалось, пока некоторые из интеллигентов не пали лицом в буквальную грязь, создав прорехи с обеих сторон, в которые остальные и устремились...
     - От ворот! - просвистел в это время помощник главного судьи.
     На сей раз мяч врезался прямо в обращенную к нему часть тела Достойнова, звук чего сразу позволил всем игрокам сориентироваться и устремиться к мячу. Достойнову тут же не повезло и во второй раз...
     - Подножка! Подсечка! Коробочка! - вопил он и болельщики на трибунах, но судьи ничего этого не слышали из-за гвалта шестидесяти с лишним глоток, расположенных намного ближе к ним, всей толпой наваливающихся на какого-нибудь мимолетного обладателя мяча. По ходу игры кандидаты постепенно сбрасывали с себя черные пиджаки, галстуки, рубашки, брюки, наконец... После пятиминутной сумятицы обе команды начали себя узнавать, как команды, по красным и синим цветам надетых на них мотоциклетных шлемов и даже стали играть в пас, постепенно продвигаясь к микрофону.
   В конце концов, тот самый кандидат-футболист овладел инициативой, подхватил мяч, обвел одного, второго, своего, третьего, снова двух своих и с ходу пробил по микрофону. Мяч на лету врезался снова в Достойнова и, отскочив от него - в микрофон...
   Толпа болельщиков взревела и повскакивала с мест, услышав, как тот крякнул и завалился. Крепыш торжественно поднял руки и побежал к микрофону, но судья справедливо показал пальцем на Достойнова, так как он был из той же команды...
     - Говорил же, козел, не путайся под ногами!.. - успел только сказать крепыш, за что помощник главного судьи показал ему желтую карточку, не найдя архаичной уже красной...
    - Сам ты, нет, я сам.., - Достойнов, не веря счастью и едва переводя дыхание от бега к микрофону, тяжело поднял тот с земли и проговорил, теряя сознание, - Ахы-ахы-хы, в общем, я знаю! Фу-у, вот!..
     - Ма-ла-дец! - завопили трибуны и начали беспорядочно вставать с мест с поднятыми руками. Закордонный футбол им понравился, чем-то напоминая давно забытые кулачные бои, но за право голоса. Особо понравилась группа поддержки из бывших спортсменок, примерно ровесниц нашей единственной победы на чемпионате мира по английскому, правда, футболу, но зато во вполне современных юбочках и... что под ними. Их набралось всего на одну группу, поэтому они поддерживали сразу обе команды и друг друга иногда...
     - Итак, один ноль в пользу команды красных! - вопил комментатор, сам уже увлекшись матчем.
     С его слов мы и будем дальше комментировать, поскольку наши возможности не позволяют с ним конкурировать добросовестно, так сказать, в плане рыночной экономики, как и на рынке плановой...
     - Итак, уважаемые телезрители и радиослушатели, болельщики и дамы, хотя сегодня и они, хотя для них мы группу поддержки не предусмотрели, не останутся пассивными в ходе матча, репортаж о котором мы продолжаем... Тем более, что в этой первой игре в нашем городе, а-то и во всей стране в американский хваленый футбол, выступают профессионалы своего дела, будем надеяться, что уже показал первый гол, забитый именно депутатом и уже многократным кандидатом Достойновым!.. Итак, игра начинается вновь. Пасующий пяткой посылает игрокам вопрос: "кто из вас играл до этого в такие игры в составе профессионалов?" Мяч врезается в толпу игроков точно в районе не понявшего распасующего кандидата... Достойнова!!! Как он сегодня заметен в игре, хоть сам мяча и не видел! Вот ведь где класс-то сам собой проявляется... Мяч отлетает после мягкого паса Достойного прямо в ноги игроку команды белых Крапскому. Глубоков в пассивном подкате выбивает у него мяч и держащегося за него напарника Высокова. Его подхватывает спиной... Как красиво играет Краев! Спиной он дает пас Пинальчетову, с которым у него уже сложился неплохой дуэт... Тот сыграл в стенку с Краевым, после чего тот сыграл в домино с Всевашовым, Крышкиным и так далее, а сам метров с десяти пробил по микрофону, но на пути мяча с земли неожиданно встала стенка из игроков команды противников... Не вижу пока, кто из игроков стенки выбивает мяч мощнейшим ударом в сторону от ворот, но дальше, дальше опять же..., нет, просто дальше Достойнова тому не удалось уйти за пределы поля. Точным ударом уже затылка тот выбивает мяч в направлении... Краева!.. Опять Краева?! Опыт дает себя знать и здесь!.. Но смотрите! Краев ловит мяч на грудь и вместе с ним падает в сторону ворот, подминая под себя их стойку... Го-ол! Он впопыхах что-то говорит в эту стойку, но трибуны не слышат... Удар был настолько мощным, что даже их хваленая стойка не выдержала... Нет, она тоже заговорила...
     - ... и хочу заверить земляков-болельщиков, что я оправдаю их доверие! - сказал Краев в конце и, подняв руки, попытался бежать к исходной позиции, но почему-то в другую сторону...
     - Итак, вы слышали, но, главное, видели его выступление... А пока автору гола оказывается помощь группой поддержки, игра продолжается. Следующим пасом было следующее: "что вы обещаете нашим болельщикам-избирателям и сможете ли оправдать их доверие?". Вы посмотрите, как мастерски Краев предугадывает действия даже судейской бригады?! Вот это класс!.. И вот он, пока остальные игроки разбираются одновременно с мячом и желтой полосой, возвращается на поле, держась за микрофон и спину... Но, Петр Захарович! Это я обращаюсь к президенту нашего клуба Петру Захаровичу... Как вы были правы насчет американского футбола! Нет шестидесяти шести игроков! Две команды, команды!, как две пуленепробиваемые стенки уперлись друг в друга лбами, плечами, спинами, коленями игроков, пытаясь оттеснить друг друга за желтую линию... Но где же мяч, Петр Захарович?
     - А вон же - с краю и лежит!
     - Чувствуете, господа болельщики, видение поля?! А?! Но сейчас главное - не мяч. Игроки обеих команд пытаются отвоевать у противников ударную позицию и разрубить гордиев узел путающей их планы желтой ленты. Сцепившиеся стенки постепенно смещаются в сторону от мяча и продолжают выяснение отношений уже на траве стадиона, к счастью, в том месте, где она отсутствует... Но посмотрите, что происходит на левом фланге в это время?! Отвлекающие маневры команд отвлекли их внимание от левого фланга, где к мячу спокойно и неторопливо приближается наш герой Краев, собираясь уже сделать последний рывок, но что это?... Сюда же возвращается и Достойнов, которого и мы, и даже Краев выпустил из виду. Голова обвязана, кровь на голове! Нет, это шлем его красный, но перевязан бинтом... Достойнов из-за спины Краева подхватывает мяч руками и бежит с ним к микрофону, который до сих пор в руках у Краева! Вот он снова возвращается и... мощнейшим ударом попадает по Краеву, держащему перед собой микрофон... Го-ол!!! Вот что значит командная игра! Вот там и шухер, так сказать...
     - Шукер, - поправил его Петр Захарович.
     - Но послушаем ответ Достойнова...
     - Ну, Краев-то вроде все уже сказал... ему?
     - Вы посмотрите, какое благородство?! Он возвращает мяч команде противников? Ну да, мощным ударом, но возвращает... И хотя гол, конечно, записан будет на счет его команды, но это нельзя не отметить... Ах, я опять отвлекся, почти как Маслаченко! А на поле уже идет борьба... Стенки вновь сошлись насмерть буквально в метре от мяча... Вот между ног игроков показалась словно из-под земли рука и захватила мяч. Удачливый игрок проскользнул и дальше между ног ничего не видящих под ногами соперников и побежал в сторону микрофона, держа мяч под майкой, почти как Роналдо! Перед ним никого нет! Никого?! Кроме нашего героя Краева, который относил микрофон на место, но забыл его там оставить. Бросив его, наконец, на землю, он одной рукой обхватил нападающего за брюки, чем спутал вконец его планы,.. Но остановить его не мог и этот явный фол! В красивом кульбите он без брюк уже перелетел через Краева, через свою голову и... точным ударом с размаху припечатал головку микрофона мячом к земле... Все трибуны и наши слушатели слышали звук забитого года даже сквозь рев стадиона... Но кто же наш герой? Долгое путешествие под еще не распутавшимися стенками игроков, а также под водой проливного дождя.., да-да, там на поле идет проливной дождь! Это здесь тепло и не сыро... Так вот, он так испачкал лицо и подмочил всю свою амуницию, что узнать его не могут даже судьи, чтобы объявить автора гола! Но вы посмотрите на трибуны, если, конечно, увидите их сквозь стену дождя! Болельщики все стоят и скандируют, правда, без фамилии! Недалеко от меня расположилась делегация наблюдателей американского консульства. Я вижу, как они активно наблюдают за ходом... выборов, конечно, а не самой игры, поскольку ее уже почти не видно из-за дождя. А игроки вновь выстраиваются напротив друг друга. Микрофон по требованию болельщиков, скандирующих: " микрофон - с поля!" - унесли с поля. Игроки к тому же убрали ограничения и расширили поле на все поле стадиона. Смотрите, то есть, слушайте, что происходит. Краев одной рукой делает пас Волецкому и пропадает вновь в свалке... Тот, пробежав метров десять, в падении в лужу посылает мяч Всевашову и пропадает в луже... Какая сыгранность этих трех игроков, хотя Всевашов и не рассчитал, послав мяч обратно Волецкому, который еще не появился из лужи... Мяч перехватил Глубоков и... Но дождь такой уже пошел, что даже я ничего не вижу, господа болельщики и телезрители с избирателями... Нет, вот вспышка молнии осветила мне вновь Достойнова, который пытается с мячом в руках найти микрофон в луже, из-за которых наш стадион и прозвали мастными Лужниками... А вот дождь пошел и в моей кабинке и прямо на ап... емые... еле...зрите... идите... ка... вы... на...
     Первая встреча профессионалов закончилась под гром, молнии, и заглушающие аплодисменты болельщиков, не успевших еще выплыть со стадиона. Игроки, разобравшись, наконец, что не стоит на поле разбираться, где и чья одежда втоптана в грязь и не утонула в лужах, поплыли вслед за ними, лишь под козырьком осознав, что им так больно царапает под водой коленки, и по колено в воде, но с гордо поднятой головой, удалились в раздевалку, хотя больше снимать с себя им было уже нечего. Лишь Достойнов все еще бегал, плавал ли по полю с мячом в поисках, видимо, микрофона...
     Остались и Водолюбов с Марьванной, которые забрались под какой-то козырек, навес или еще что-то, из которого поток воды сделал нечто подобное стеклянной такой будочки или, точнее, стеклянной батисферы, плывущей в толще непрозрачной воды с бешеной скоростью, что, конечно же, ее пассажиры не замечали. И если бы не мелкая дождевая пыль, то ощущение герметичности было бы полным.
     - Скажите, Водолюбов, а вы поэтому воду и любите? - романтично спросила уже мокрая Марьванна, немножко замерзая, но не сдаваясь на его уговоры найти для нее более сухое место.
     - Да, поэтому я и Водолюбов. У нас Фамилии просто так не дают. Да-да, с большой буквы, - говорил он так, что она буквально видела его слова. - Надо ее заслужить способностями, родом деятельности, творчества, неодолимой склонностью или тягой к чему-либо вечному и главному, а, может, даже и маленьким делом, но сделанным настолько совершенно, как, к примеру, сделаны кристаллы минералов, живые существа, растения, звезды, которые в бесконечности столь же малы, как и все остальное. Но в основном человеку нужно развить до совершенства уже данное ему от Бога, поскольку ему с этим потом и жить всю вечность, только в более глобальных масштабах. А я вот ужасно люблю воду, в том числе, и в речах, да. Но больше - в фонтанах, в ручейках, озерцах, которые я и создавал в своем городке. А здесь.., у океана, я - словно Тантал, а город будто пустыня! Нет, в городах в пустыне гораздо больше воды, чем у вас. Кроме потоков нечистот у вас нет ни одного действующего фонтанчика...
     - Ей богу, я их и раньше не видела! Я ничего раньше не видела, или этого ничего и не было! Не было потоков нечистот, этих с лопатами и в красных пиджаках! Откуда это вдруг взялось прямо сегодня или вчера? Что-то я не пойму, и это меня тревожит, - зябко рассуждала Марьванна, - да много чего еще я не пойму - не только это. Неужели ты все это понимаешь, хоть без году неделя у нас?
     - А зачем понимать ложь и абсурд? - спокойно отвечал Водолюбов, - во-первых, это невозможно, а во-вторых, глупо. Нет, надо просто абсурд поставить в абсурдную ситуацию, не относиться к нему, как к реальности, этим лишь облагораживая его, наполняя своим смыслом для себя и других, а, наоборот, предложить ему на выбор его же абсурдный смысл, то есть, бессмыслицу. И он тогда попадется, проявит себя во всей красе, поскольку собственного смысла у него нет, и показать он мог бы только ваш с помощью их теории отражения. Да, отражая реальность в своем кривом зеркале, но называя и себя той реальностью, будучи всего лишь несуществующей поверхностью раздела сред, к которым сам никакого отношения не имеет...
     - А все-то думают, что ты совсем глупенький и путаешь лишь умных людей, сбивая с толку, ставя в дурацкое положение, представляя в свете, выгодном определенным кругам, - разоткровенничалась Марьванна. - А ты... Ой, что это я ты-то?.. Но ты ж такой молодой?!
     - Мы все молодые, кто на земле, - спокойно ответил Водолюбов, - ведь вечность только впереди. У всех, правда, разная...
     - И я, значит, для тебя тоже, как молодая? - задыхаясь от волнения, спросила Марьванна с величайшей надеждой.
     - Почему как? - удивился он совершенно откровенно.
     - Но ведь Ольга, Верка, то есть, Вера моложе меня на... несколько лет? - не могла не убедиться она окончательно в этой истине.
     - Моложе все те, кого ждет настоящая вечность их добра, кто отражается назад, в молодость, от грани зла, смерти, отвергая их, тоже не существующих. Те же, кто проходит сквозь нее, как сквозь свое, попадают в свою вечность сотворенного ими зла, будут по инерции и дальше, вечно стареть... Таково свойство вечности, - спокойно, как о погоде, говорил Водолюбов.
     - Это у вас такая религия?
     - Нет, это такая истина.
     - Но почему мы этого не знаем?
     - Что не знаете? Что надо творить добро?
     - Нет, это-то мы знаем. А вот что за это будет - не знаем.
     - Лишь много сделанного добра дает истинное знание, как и тебе, Мария. Но человек должен сам делать выбор. Вечность добра - это не просто награда, это вечное творчество, вечная любовь! А если человек устает от месяца любви? Он, разве, выдержит ее вечность?
     - А почему ты мне это говоришь?
     - Потому что ты пока первая и единственная, кому это можно сказать, раз для тебя тут ничего нового нет. Ты же вечно любишь?
     - И потому что вокруг вода?
     - Для меня - да.
     - И ты веришь, что я, правда, тебя люблю?
     - Конечно. Хочешь посмотреть на себя в зеркало, настоящее? Вот, видишь, лужица чистой воды? Взгляни...
     - Я боюсь!.. Боже, это же не я? Это она! То есть я, но...
     - Да, это ты. И я такой тебя все время вижу. Это абсурд и есть, навязываемый вам злом, которому страшно стареть в одиночестве. Многие пытаются вам доказать, показать, что абсурд - это лишь искаженная действительность. Нет, она сама - абсурд. Чтобы дать ей проявить себя такой, надо поставить ее в абсурдную ситуацию, что может сделать не каждый... Беккет, допустим, может. Кафка тоже может.
     - Я слышала, что Кафка умер давно?
   - Абсурд!
   - И ты тоже можешь?
     - Пытаюсь, но задача у меня несколько иная, наверно...
     - Какая?
     - Не знаю. Можно ли знать абсурд, бессмертного мертвеца?..
   Глава 42. Достойный удар заговорщиков по!..
     Достойнов с некоторым неудовольствием просмотрел последнюю сводку новостей, где ни слова не было сказано о его последнем классном ударе по микрофону, который он все же нашел на дне лужи, отчего ударить по нему нетонущим в воде мячом было невероятно трудно. В конце концов, он все равно нашел выход из ситуации и ударил микрофоном по мячу, тут же придумав новую игру, типа лапты, ну, их же бейсбола, но поделиться этим было уже не с кем...
     В это время в дверь и постучали...
     - Чем вы так еще пока не очень расстроены? - участливо, но многообещающе спросил ворвавшийся Черкасин.
     - Я-то ничего - вы что так расстроены? - вернул пас Достойнов.
     - Ну, во-первых, не расстроен, а разшестидесятишестерен, а во-вторых, я ведь думал, что все в порядке, наблюдая за вашими действиями, особенно на матче, - тараторил Черкасин, - где я даже подумал, что, может быть, нам все же в Бразилию с вами мотануть, прямо к Роналдо? Или лучше к Шухеру в родную почти Хорватию? Мол, прими пас по старой памяти... Нет, только не к Шахтеру, увольте! Хватило удовольствия... Вия!.. И тут такой удар!
     - Вы видели?! - радостно воскликнул Достойнов.
     - Собственными глазами осведомителей, - заверил Черкасин.
     - А-а, - разочарованно протянут Достойнов, - жаль, конечно... Такой был удар! Если б не Коза еще в луже, то...
     - В какой Луже? Лужа не тут! Чему вы, батенька, радуетесь-то? Я бы разве прибежал к вам радоваться? Я всю свою жизнь, можно сказать, посвящаю только тому, чтобы когда-нибудь порадоваться, но по настоящему только, поскольку мелких целей у меня нет - это мои очередные задачи! - разволновался Черкасин и запрыгнул на стол, вещая уже оттуда. - Я имел в виду удар в спину демократии!
     - Это вы об эпизоде с Краевым? Или... со мной?
     - Черт тебя по... Краев - это домокрад, а не демократия! - негодовал Черкасин, бросая в него разные принадлежности со стола и с потолка. - Белые и красные настолько отошли друг от друга, что снова сомкнулись, но уже на другой стороне медали! А поскольку расходились лицом к лицу, то и ударились... спинами! Правые и левые!
     - Так и должно было случиться, - разочарованно произнес Достойнов, - они и в кабинете одном сидели...
     - Нет, не те правые, что без прав! А эти вечно правые с настоящими, ну, сегодняшними левыми! - орал тот на тупого ученика.
     - Те правые, которые левыми и были? - задумался Достойнов.
     - Конечно! - облегченно уже орал Черкасин.
     - Левыми, которые считали, что лишь они вправе и во всем правы? - язвительно продолжал Достойнов. - Я и говорю про Глубокова, но опять с Краевым! Сидели в одном, но в разное время лишь... А те законно правые, что при левых были даже преступно не правы?
     - Которые и нашим и вашим? Здесь вообще никаких гарантий, что они не пойдут, не пошли налево, - беспомощно рыдал Черкасин.
     - Да, это удар настоящий, не то, что я вынужденно думал, - размышлял Достойнов, расхаживая по комнате, - и пас же... спиною старался сделать, чтобы не вызвать подозрений...
     - Да, подлый удар! - согласился обессилено Черкасин.
     - Я не про тот удар думаю! - отрезал Достойнов, - я про свой удар говорю! Я ведь чуть было не опубликовал свой удар, но не по тому. Честно говоря, я не знал еще, по кому и чему должен быть последний и решительный удар. Вы четко обозначили объект! Спасибо!
     - Не за что, - вяло шептал тот, - это вам спасибо, а то я уж думал, что это конец демократии и такой недостойный...
     - Нет, это достойное начало! Оно и будет концом, но только их! - рубил Достойнов воздух сплеча. - Вы, кстати, не заняты?
     - Полчаса есть, - собираясь с последними силами, ответил тот.
     - Успеем! Надо только несколько слов исправить в тексте, а главное, в заголовке... Вы поможете, если я попрошу? Тогда поехали!
     В краевой типографии их словно и не ждали. Там было очередное чепе, и директор, высокий, лысоватый, с бородой мужчина, сверкая выразительными очками, глотал валидол, следом нагуливая аппетит для очередной таблетки...
     - Это что же за красные дьяволята у нас завелись в городе?! - жаловался он им в обвинительных интонациях, словно выступал на Нюрнбергском процессе. - Вторую ночь подряд пробивают чем-то непробиваемым стену и печатают тут всякую дьявольщину в красно-черных тонах на нашем новейшем цветном оборудовании, из-за чего оно вскоре может приобрести прошлый дальтонизм! И все какие-то кладбищенско-сторожевые мотивы и пророчества. Каждое утро вызываю попа, а у него святая вода прям вскипает в посудине, стоит лишь зайти сюда, кадило же смердеть начинает!
     - Вот, негодяи! - возмущался его последним словам Черкасин, вдруг расчихавшись и даже побрызгав на себя каким-то странным дезодорантом, - а я-то думаю: чем же тут так смердит?
     - А у меня по утрам вот такая же аллергия, как у вас сейчас, - посочувствовал ему директор, держась за крест на животике.
     - Нам бы что-нибудь в радостных, но решительных тонах? - скромно спросил Достойнов.
     - К Элеоноре Кузьминичне! Она у нас - женщина веселая, но решительная, - махнул им рукой директор и проглотил еще таблетку...
     - Дорогая Элеонора Кузьминична, уж мы-то с вами друг друга знаем, - целуя ей ручку, щебетал Достойнов.
     - А разве может быть иначе? - радостно удивлялась та, быстренько прихорашиваясь и, главное, снимая с себя крестик, подарок батюшки, - вот ваши гранки, рвущиеся в бой в любом направлении.
     - Ах, милая вы моя, - продолжал щебетать Достойнов, целуя ей локоток пока, - разве вас можно узнать за один раз? Но политика не стоит на месте таким же вот образом, к несчастью для некоторых и к счастью для отдельных личностей...
     - Вы-то, надеюсь, из последних, господин Достойнов? - спрашивала та, оголяя пока второй локоток, засучивая рукава, то есть...
     - Мы свое счастье куем сами, но жар раздувать позволяем другим, дорогая моя, - продолжал тот целовать ее плечико уже под кофточкой. - Исправить-то всего несколько словечек и надо...
     - Мне вам снова, конечно, помочь? - спросила она и решительно согнулась над гранками, разложенными на полу, отчего ее юбка растянулась, как резиновая, обрисовав явно отвлекающий предмет для рассмотрения на предмет редактуры, не очень, правда, художественной, а даже наоборот, весьма бестселлерной, просто бест!..
     Мужчины были не в силах отказать ей в этом...
     - Так, теперь в заголовке должно быть так: "Достойный удар по заговорщикам!". Слова поджигатели не надо теперь, к тому же, недавно дождь такой был, что... Теперь лишь надо будет заменить его по всему тексту словом заговорщики, соблюдая падежи, - пояснил Достойнов Черкасину, и с редактором начал тща...тельно изменять заголовок и первую гранку, стараясь уместиться с ней в узкое пространство перед той, забыв, что есть еще три стороны у одной гранки...
     Черкасин же в одиночку принялся за все остальные, проявляя при этом просто невероятные познания российской словесности в области падежей, которые он обожал не только, как грамматическое явление, но и как нечто реальное, многое навевающее. Поэтому, может быть, он и перенес свои зрительные образы в грамматику, получив результаты, подобные нижеприведенным:
     ...и за это как раз и ухватились заговорщикам...
     ...все, что есть святого у граждан - заговорщиков оплевали...
     ...у, заговорщики, нет права ущемлять ваши интересы...
     ...придет конец, заговорщики, и праздник на ваши улицы...
     ...лишь он может нанести решительный удар - заговорщик Достойнов!...
     ...мы победим, заговорщики! Наше дело правое!
     Это, конечно, была лишь только часть того, что успел исправить Черкасин, пока Достойнов с редактором пытались уместиться на пространстве, предназначенном максимум для Элеоноры Кузьминичны, да и то в бытность ее простой наборщицей, когда он еще не был...
     - А вы случайно не работали наборщиком? - восхищенно спросил и его в конце Достойнов, в это время почти насильно пытаясь оторвать редактора от работы на полу, не гендерном уже...
     - Считайте, что работал, - ответил тот, отдуваясь и утирая пот с его лба кофточкой Элеоноры Кузьминичны. - Пошли!
     - Пошли? В каком смысле? - Достойнов слегка удивился его интонации, но все же поправил ей кофточку, сначала выжав пот, потом машинально утирая его и с ее лобика, где его и не было вовсе...
   - В узком, - ответил Черкасин, подавая пример и поправив ей юбку, погладив гранки, на что та не обратила внимания, увлеченная работой, но хмуря почему-то лобик, вставая при этом с пола с гранками, в чем ей тот тоже незаметно помог как бы, что-то придержав, поправив. - Хотя это слово, в повелительном наклонении чаще более пристойное, боюсь, чересчур универсально в целом, ну, разве что, один из его вариантов предполагает совместное, взаимовыгодное деяние со мной, а другой - уже не со мной как бы, а с... асами этого дела. Но это уже в прошлом, это был ваш выбор, где мои призывы, просьбы и не требовались даже, почему тут я слагаю с себя некоторые мои полномочия, хранящиеся в моей памяти тоже за семью печатями...
   - Ах, да!.. В печать! Срочно! - решительно сказал на это Достойнов своей недавней партнерше, напарнице, руководительнице этой самой захватывающей процедуры окончания самого творческого процесса.., целуя ей на прощание маленькие, пухленькие ручки, держащие такие душещипательно традиционные, свинцовые еще гранки, и, многообещающе оглядываясь, вышел вслед за Черкасиным в многообещающее же будущее...
  
  
  
  
   Глава 43. Противостояние Скалина...
    А Скалин все это время, пока мы блудили по городу, и простоял на том месте, где его и увидели из окна Брутов и другие...
     Все утро он проискал Риту, но безуспешно. В ресторане, оказывается, никакой танцовщицы прежде не работало, и там она появилась вчера впервые и все прочее.., что даже внутренне обрадовало его. Не встретив там никого из нужных ему знакомых, он купил на все почти избирательные деньги огромный букет цветов и бродил вначале по городу наудачу. Лишь в каком-то учреждении он увидел сквозь окно знакомое лицо и бросился в двери, которые, оказывается, сами открываются при приближении к ним, что он узнал, уже вставая...
   Но когда он поднял взгляд вместе с собою и с букетом с пола и опустил его, взгляд, конечно, за стойку, то увидел там совершенно мужское одеяние, ладно сидевшее на симпатичном молодом человеке, сосредоточенно считавшем что-то на калькуляторе... Сколько бы, однако, Скалин ни обращался к нему, тот так и не поднял головы, поскольку их, в чем он убедился лишь в конце, разделяла толстая и довольно прочная, звуконепроницаемая перегородка. Надежды, вдруг всколыхнувшиеся в глубине души, погасли, и он обреченно побрел в сторону краевого органа, напротив которого и решил ожидать встречи с удачей, совмещая при этом приятное с относительно полезным.
     Букет его, немного пострадавший после проникновения в иной мир через призрачные двери, привлекал к себе внимание всех без исключения женщин, в том числе и тех, кто смотрел вчера телевизор. И они сразу узнавали его и понимающе, одобрительно улыбались, радуясь особенно тому, что он и сегодня был самым лучшим мужчиной и с самым лучшим букетом, а не только под действием вчерашнего. Они бы очень расстроились, если бы вчерашнее оказалось лишь тем, что зачастую вспыхивает в раскаленной атмосфере ресторанных залов к полуночи. Они показывали его и своим попутчицам, спутникам, даже случайным прохожим, рассказывая подробно и даже показывая в своей одежде детали вчерашней передачи, даже если те сами ее видели:
   - Вот, такая же лямочка, но уже, намного преодолимее... Ах!
     А он не замечал ни людей, ни машин, ни ливня, ни их лямочек и упорно стоял напротив краевого органа, словно хотел впитать в себя его суть и все внутреннее содержание. В какой-то момент ему вдруг снова показалось, что из этого органа вышел обладатель крайне знакомого ему лица, опять, естественно, в строгом мужском одеянии почему-то, что сейчас ничуть не удивительно из-за превратностей деловой моды. Но поток машин не позволил ему убедиться в этом наглядно, даже когда то лицо вновь вернулось в краевой орган, растворившись внутри двадцати этажей с чем-то или без чего-то.
     Ливень нанес серьезный ущерб букету, как он ни прятал его за пазухой, наподобие Роналдо, хотя бы так поучаствовав в пропущенном футбольном матче. Но Скалин жалел, что не захватил с собой мыло, которым можно было без опасений, что отключат воду, намылить голову, чтоб вымыть и ноги с носками, которые... Лишь когда он начал просыхать под выглянувшим солнцем, рядом остановился Черкасин, на всех парах спешащий, как мы уже знаем, к Достойнову...
     - А ты стоишь там, где надо! - восхитился тот, - так и найти легче, а, главное... Тебе нравится это здание? Вертикаль... власти!
     - Ну, как сказать, - романтично отвечал тот, - почти в два раза выше и как-то посветлее. Масштабы!
    - Привыкай мысленно! Это следующий этап. Очередной, но не последний. Не забывай, главные кладбища страны - в столице! - подзуживал Черкасин, едва сдерживая нетерпение. - Очень показательно-поучительное Ваганьковское, но главное то, что в самом Кремле...
     - У кремлевской стены? - машинально спросил Скалин.
     - Не только, дорогой! Не только у! - хитро улыбнулся тот. - За стеной, внутри. Туда бы нам пробраться...
     - Ты - романтик, - улыбнулся ему Скалин.
     - Отнюдь! Считай, что эти выборы ты уже выиграл. Посмотри на тех женщин - они даже не смотрят даже на меня! - с обидой сказал Черкасин, - лишь на тебя и на остатки букета, но какого букета! Скажи только: у тебя серьезные намерения ко всему происходящему?
     - Но какие серьезные намерения могут быть у человека, всю жизнь прожившего в пустыне и вдруг попавшего в самую стремнину бешеного горного потока хоть и в самых его верховьях? - мечтательно почему-то спросил тот. - А у него до этого даже душа в сторожке не было... То есть, в пустыне!
     - Души? Ах, душа!.. Ну, это поправимо... Сам-то я всегда в этом потоке и далеко не в его верховьях. Даже в пустынях я всегда пребывал в окружении песчаной бури, в ее эпицентре, рядом с одиночками... без душа. Почему я и спрашиваю тебя, - продолжал Черкасин холодно, видимо, из-за сильного испарения с его одежды.
     - А я не знаю. У меня никогда не было намерений, но даже отсутствующие были серьезные! Честно. Но в отличие от птичек божьих я никогда не был окончательно доволен имеющимся, даруемым нам вместе с каждым восходом солнца и его заходом. Я просто нес это как какую-то ношу и все. И сейчас эта ноша словно и не изменилась. Скорее, во мне появился какой-то другой носильщик еще, с которым мы оба пока не знаем, что с этой ношей делать, но готовы нести гораздо больше. Скорее, он готов и подталкивает меня на это, а я ему не мешаю быть этим счастливым в моей оболочке, - рассуждал о чем-то Скалин, нюхая цветы, - и мне кажется, что во мне еще много места и для других носильщиков. Так что, причем здесь серьезные намерения?
     - Может в этом и есть счастье? В подобной шизофрении, в переносном значении: носить носильщика, который несет все остальное, - размышлял Черкасин, - ну, и быть счастливым даже тогда, когда тот черт знает что еще творит глобальное, переворачивает горы, выкручивает рукава рекам, рушит государства, империи... А ты при этом сам, как Сиддхартха какой.., какой сидишь на берегу тихого озерка, ручейка и ловишь себе пескариков, попивая с ними пивко с раками...
     - Чем?.. Да, наверно, - согласился Скалин, - поэтому мне лично все равно, что мы вместе с ним будем дальше делать, лишь бы результат не выходил за пределы кладбищенской ограды, где я чувствую себя спокойнее всего. Ты не знаешь, кстати, куда подевалась Рита?
     - М-м, не знаю, - неуверенно ответил тот, - но сейчас, может быть, тебе ее лучше искать, чем найти. Поэтому стой и привыкай визуально к этому вот органу. Как стоит!.. Остальное мы с Черточкиным сделаем. Тут, тем более, сидит твой главный враг. Пока сидит. А ты именно Риту ищешь? Именно вот непосредственно женщину Риту?
     - Я готов найти ее образ в любом его воплощении, так сказать... Ну, в смысле продавщицы, торговки, ответственного работника, профессора, водителя трамвая, библиотекарши, вахтера, кондуктора.., - загибал пальцы Скалин, - Да, может, нам сделать проезд бесплатным, чтобы у Риты-кондуктора было больше свободного времени?
     - Какой ты умный, прозорливый?! Это же козырь в колоде избирателей, но крапленый нами? Бесплатный проезд тем, у кого нет денег, но есть голос - заявить это, но кому? Да, некому, ведь кондукторов мы теряем, но - гениально - они же автоматически переходят в их ряды! Ну, у кого тоже нет денег на проезд! - восхитился Черкасин. - Делай! Делай их всех! И думай, что бы еще такого сделать на пути в этот вот орган... даже через его задний проход! А я побежал...
     После его ухода на Скалина словно холодом повеяло, но со стороны краевого органа. Он, конечно, не заметил, что тот бросил на него вдруг тень от склоняющегося к закату солнца, и сопоставил это со словами Черкасина относительно засевшего здесь врага, с которым у него вдруг возникли даже телепатические, но односторонние контакты, как ему показалось. Окна органа, на одно из которых здание и было похоже, ощерились из темноты жалами ненавидящих его взглядов, потенциальной болью отведенных и занесенных для удара или пощечин рук, кулаков, ног в тяжелых кованых сапогах... Стоп-стоп, в штиблетах, конечно, в туфельках!.. Сапоги были раньше...
  
   В краевом же органе, чем-то смахивающем и на тот самый шест, реакция на подобные бдения и воспарения Скалина напротив него была в струю происходящего. В каждом почти из кабинетов, обращенных окнами в его сторону, происходило примерно одно и то же:
     - А что этот дурак с веником за пазухой вот уже почти день стоит мордой к нашему зданию и ни с места? - спрашивал кто-нибудь, выглянувший в окно после звонка по телефону насчет этого.
     - Так на то он и дурак, чтобы целый день стоять на одном месте и не спешить никуда, - предполагал второй кто-нибудь, у кого телефона на столе не было, иначе бы он выглянул первым и был бы им...
     - Ну да, тот дурак на площади уж сколько стоит, хотя любой уважающий себя памятник давно или за валюту на металлолом сдался или даже целиком за кордон перебрался якобы в виде бывшего в употреблении металлолома, - цинично, еще не видя разницы, подмечал более молодой и демократичный, - хотя пусть он новым об-хээсэсникам рассказывает байки про бывший металлолом...
     - У нас и металлолома бывшего не бывает, как чекисты теперь и офсобисты как бы опять, но я-то не о том, - недовольно ворчал первый, с телефоном. - Я говорю, что не зря он, наверное, стоит здесь...
     - Новых обхээсосов тоже не бывает. Это я так... А это не просто дурак, как я погляжу, - говорил самый любознательный, раз молодой, - а кандидат в мэры Скалин. Кладбищенский сторож.
   - Фи! Скалин, - пожал плечами второй, но сам же испугался...
     -Фискал?.. А я про что? - воскликнул первый. - Кладбищенский! И с таким видом на кабинет нашего... поглядывает! И зачем?! На кладбище-то закапывают... Ну да, вообще-то буржуазию раньше и закапывали наши предки, потом кулака, потом середняка, потом и...
     - А, может, он нашего и решил закопать попутно? - предполагал вдруг осторожно второй, успокоившись. - Ну, потом и...
     - Так его же только что поставили? И сразу что ли того?.. - поражался молодой, недавно принятый сюда с новыми веяниями вместе.
     - В том и опасность, - добавлял подспудного второй, - мол, пока не стал совсем незаменимым, как президент, проще и заменить как бы, как президента! Ну, для пробы, ясно... Не менять же того?.. Не нас же? Таких, как мы, президент, там столько ходит, что...
     - А он и на наш кабинет поглядывает, сволочь этакая! - вновь подливал масла в огонь первый, может, даже начальник их.
     - А нас за что? - пугался и молодой. - Мы хоть слово сказали, хоть копье утаили?.. Я бы и не успел, кстати...
     - Нет, конечно, но дураком-то называли, - констатировал первый с некоторым намеком, но по забывчивости или, наоборот, как бы спровоцировав их по старой еще памяти.
     - Я-то про памятник, - радостно вспоминал молодой и с хорошей еще памятью, - тому, кого и закапывать не хотят, как буржуев!..
     - А я вообще абстрактно мыслил про наших вечно живых дураков, - удивлялся повороту событий второй, которому до пенсии было далековато, - не выходя на дорогу даже в мыслях из нашего здания...
     - Это ты про кого же? - вдруг вставлял наигранно первый...
     - Так, может, - перебивал нетерпеливо молодой и предприимчивый, отключив телефон от розетки, - помочь ему чем, чтобы?..
     - Помочь? - презрительным тоном спрашивал первый, знавший тонкости нашей системы прослушивания, но подмигивая. - Ха, нам можно помочь лишь тем, что... обрушить на него уничтожающую критику, которая, как Тунгусский метеорит, выжжет вокруг него все, включая и противников, фигурально выражаясь! Только так, салага, можно и рыбку съесть и самим не сесть... на пиво с ду... раками.
     - То есть, если он один - дурак, то его одного и хлестать по морде и справа, и слева, и сзади - ну, раз с ду... раками пиво - будто кроме него никого и нет? - начинал понимать тот специфику новой избирательной и - после Юрьева дня - административной системы...
     - По морде - сзади? И как он об этом узнает, - сомневался второй, не привыкший еще к тому, - раз сам дурак и без пива?..
     - Пойду-ка я, наверное, схожу как всегда за сигаретами или.., - произносил тут молодой и молча собирал с остальных деньги.
     - Сразу пару или и бери, чтоб не пятиться потом, как ду... рак! - с видом наставника говорил первый, облокачиваясь на подоконник.
     - Сволочи, и за что только они его снять хотят? - сокрушенно произносил второй, явно не начальник, показывая свою необычайную осведомленность в делах, ведомых лишь Кремлю, да еще кое-кому, - я уж не стал при нем говорить... Неделю уж мучаюсь, вот...
     - Его меньше недели как посадили же? - удивлялся якобы первый, кому до пенсии было немного, и он давно старался знать меньше.
     - Же-же! И выборы уже! Это до того планировалось. Я молчал, конечно, - скрипя сердцем, пробалтывался по дружбе второй. - Эх, двух-то или маловато будет. Пойду я сразу и за третьей или сбегаю...
     А первый, поглядывая в окно, явно слышал, что коллеги могли сказать критического тому, как от мухи отмахиваясь руками, ясно:
     - Здравствуйте, горячо любимый всеми и даже нашим органом будущий мэр Берикаменска и, кто его знает, чего еще, - говорил начитанный подобных вещей явно молодой. - Даже жаль, что мы не можем в открытую вас поддержать, не навредив, конечно, этим еще больше! И мы, учитывая свою специфику и электората, решили обрушиться на вас единственного из всех, убивая этим сразу - нет, это я муху от вас отгоняю - двух жирных зайцев: во-первых, вызывая к вам противоположную любовь электората, а, во-вторых, вызывая ее только к вам, поскольку остальных кандидатов мы не упоминаем, считая их недостойными даже нашей критики, не то что народной любви...
     - И это, конечно же, будет только репетицией к последующим успешным выборам на пост и.., вы сами знаете, куда смотрите, потому я этих... мух, вообще, готов вот так прямо и прибить, и не только!.. - мог лишь добавить второй, более опытный и дальше смотрящий сотрудник, не одну собаку съевший в этих вопросах выживания в критические дни кадровых революций, - и откуда мы встречно, естественно, уже вышли вам на встречу в рабочее время, но с раками...
     - Нет, что вы, - должен был ответить тот им из стратегических соображений, - я тут девушку одну очень красивую у вас заметил, вот и пытаюсь определить, в каком же она кабинете в окно выглянет.
     - Ну что вы, сейчас все красивые девушки в конкурсах красивых девушек, а не секретуток даже краевого органа участвуют из-за весьма нескромных и заработков в первом случае, - поправит его, наверное, молодой, тот еще по части секретарш губернатора...
     - Тут больше не сами красивые девушки, а умные и верные... мэрам мужчины работают, - вставит второй стыдливо.
     - К тому же довольно молодые и ничего себе в плане сегодняшних веяний, - невзначай вставит и тут уже первый, насмотревшийся "Династий", но не Романовых и не Журбиных, конечно, а типа всяких там Греев, еще путавших голубой цвет с зеленым...
   - Да уж, где бы еще вы нашли столько политических, ну, путан как бы по-новому, - со вздохом, но вполне самокритично, то есть, еще соцреалистично продолжал в окне свои домыслы первый, переживший за них не одну кадровую перестройку и даже перестрелку, пересадку, передышку в Крыму, - ради которых ехать в Мексику, да еще и с ледорубом было бы совсем уж - как и в Ташкент с Ивановым без колуна, а с Гдляном... Как аукнулось, так и ...укнулось! Выбор один, когда правит дрын: либо ногами к стенке, либо Головою в Крым... Черт, а ведь он-то как раз и посередке, и мимо него - никак!..
     Не известно, что они говорили возможному мэру, но краевой орган из-за его противостояния тоже незаметно встал с ног на голову, отчего та, последняя, как всегда на Руси, перестала нормально вообще работать из-за чрезмерного прилива крови, предназначенной для страдающих варикозом ног и служебных геморроев... Ну, понятно!? Вы, что, тоже этот?... Тогда и вам - сюда!!!
     - Нет, я никак не могу согласиться! Ни по каким параметрам и канонам он не подходит? - продолжал сокрушаться Голова, но с утра уже председатель ЗАКСа, типа записывающего акты состояния ЗАГСа, но не граждан и даже не господ, а неких К, типа криминала, капиталистов, китайцев ли и прочих комми. - Ну и что, что он за закапывания людей, а не Состояний, как наши отцы? Да и мало ли за что были могильщики в то время? За что были, боролись, то и получали в итоге, кроме него одного... Как кого? Итога! Мусор-то получили...
   - Опять?! - обиделся Нежский, главный му.., но ссориться не стал по телефону. - У нас все ж еМ-ВеДе, хоть внутренних, но Дел, почти внутренней Де-мок-ратии, мокрухи всякой, а не этого, не...
   - Не Гэ? - уточнил как бы Глава, тихо даже плюнув на трубку.
   - Ем ведь, вроде, сказал он? - без обид перевел стрелки генерал.
   - Не вашей "ГДе" - думал я, а не сказал! - парировал Нежский.
   - Быть бы и у нас КДе, но придумали ЗакС, - вздохнул Голова по старой еще памяти, пользуясь тем уже как именем собственным.
   - А почему не ЗаСобр, - поинтересовался генерал, - МуСобр?
   - Тогда уж ЗаСор, - вернул плюху Нежский, - ну, ЗЭКС сразу!
   - Вернись в Сорренто, Мусоргский! - сумничал Глава. - Какие шутки, если каждый сторож может стать почти губером?! Губернского города ж? Раскатал! Ну, губера-то Москва сама уберет с его метром границы... Что нам с этими полутора метрами в кепке делать?!
     - И на каблуках. Вот такие! - уточнил все знающий генерал и продолжил, прикрыв телефон платком. - Тут ты и ошибаешься! Да не тут, а там, в Москве конфликт и нужен тут! Если всюду тихонько, да спокойненько, как на кладбище, ни друзей, ни врагов, а в стране одно бла-бла, бардак, то по Единственному Резону, выходит, отчего и наказать некого, когда приспичит резонёру, унтер-офицерской ли вдове высечь чью-то... Не свою же ж, хоть и ближе? Мигом подхватят!...
     - Ну, чего юлишь-то? Скажи прямо, если знаешь - чью ж? - заводил его Глава. - Не про вдову, конечно. Та-то не промахнулась?
     - Бывшая майорша? Их бывших и не бывает, бывших, - сказал генерал, шепнув с двусмысленным смешком. - Подожди, майор на обед уйдет... Тс-с, уже пошел. Педант! Наливай... Я ж тебе все сказал? Такая из Двора Ставки уста-та-но-но-во-вочка-ка: ставка на мировой кризис, базар-вокзал на двоих, чем хуже тем луч!.. Ты, видно, двоечником был в вэпэша, раз не понял классовой Борь-бы, самого доходного бизнеса вил, лени, молчу уж про... ВОВ - мед ведь!..
   - Я?! Я с первого класса, - обиделся тот, выпятив тощую грудь, - пробивался на первую парту, как парта-й-геноссе какой, кулаками!
   - Из класса кулаков, а не знаешь, как от словесной, свинцовой ли пурги генацвале, генералов, наци, ну, и наших цены на нефть пучит! А все: "Борьба за Мир! Застой!" Сейчас бы тот застой, я б!.. Но то внешние дела. Что касается мусора, внутренних дел, то сам знаешь, у кого-то застой, а у кого и полный отстой, у кого-то труба, а кому-то труба! И последних столько, что всех не пересадишь на парашу, на иглу, на трубу, в депутаты... Ладно, ладно, власть - тоже наркота, еще со времен наркомов с нар, плана... Но, раз труба зовет всех, то без борьбы никак! Той, той, твоей классовой, с парты! Иосиф знал дело!
   - Ты про школу? - уточнил все же Волынкин, почесав голову.
   - Про "Школу" и забывчивых школяров! - усмехнулся генерал, - но не внуков, и капитализм в подполье сотворивших...
   - Но ведь мы ж ее окончили давно? - с тоской спросил тот. - Ну, и с этими покончили недавно... Сейчас ведь у нас дзюдо, кажись?..
   - У нас? - усмехнулся генерал. - Это там хотели с нашей борьбой покончить, на их Олимпе, но где наши медали! Не дали! Лучше ж там, чем на внутреннем "Олюмпе", где можно медали, а можно и по фекалиям получить! Я о том и говорю! И тут пусть лучше мурки с урками, умники - с омонами, бойцы - с боевиками, попса - с попами, вице - с эксами, оппозиция - с популяцией, ну, и губеры - с мэрами борются! Выборы, конечно, захватывающее зрелище, этакое беспроигрышное Госказино, но быстро кончаются, если неграмотно подойти. Учись у Достойнова! Так что, политика и толстосумов - дело тонкое, раз люди по году живут без зарплаты, но над "Богатыми... плачут"...
   - Теперь те "любят", - хихикнул Волынкин, - жена сказала...
   - Так, может, и тебе шанс дается? - подзуживал генерал, знавший все, даже не имея на то права. - Орган твой не зря созвучен не только с тем еще Органовым, а и с органом, у которого столько труб всяких, и каждая по-своему дудит, почему и полифония, политика выходит! А вы тут консенсус развели! Своих везде ставите - за всех и отвечай! Буржуи не дурни - свои яйца в одну корзину складывать? Или у тебя одно, монархист? И член туда же? А если серпом опять? Или косой? Думаешь, чего он там, сторож ее стоит?.. Целится уже!
     - Дадут шанс, жди - последнее отберут, - бурчал все ж председатель. - Полифония! Лишь микрофон и фонит! Есть, да, крикуны...
     - Но лишь бы не было войны! А то майор от скуки чудит: как зевнет, так и фонит. Эх, ничего мы теперь ни дать теперь, ни взять не можем! Видишь, руки - как связанные? - демонстрировал генерал руки, сцепленные за спиной так, что он их никак не мог расцепить, даже извиваясь по полу наподобие змеи, кусающей себя за чужие пятки...
     - А ну-ка свяжи меня? - стал вдруг бахвалиться Волынкин и подставил тому руки, сцепленные за спиной. - Я тут Купера, ну, или Копера с Фильдом смотрел, так там как Опера ни связывали во взорвавшемся и у них доме, Фильд всегда оказывался развязанным... перед камерой. Выкручусь, поди, где и наша ни пропадала...
     - Сейчас, сейчас... Блин, и тут ржавые, и тут на смазке экономят, - пыхтел генерал, застегивая тому за спиной наручники. - Ох, ты ж, черт! Мне же бежать надо срочно?! Пока! Опоздал!.. До связи!
     - Постой, скотина! Развяжи сначала! - орал Волынкин в закрытую дверь. - Ко мне ж через пять минут дзюдоисты, японцы придут!..
     Здесь он был почти точен, хотя часы его шли теперь сзади, и он никак не мог на них посмотреть, даже согнувшись в три погибели...
     - Здлавствуйте, Волынкин-сан! - с таким же низким поклоном, но протянутыми навстречу руками в кабинет уже входил консул Японии во главе многочисленной и тоже кланяющейся делегации, тоже готовящейся и к дружеским рукопожатиям, и даже к групповому снятию черных поясов, галстуков, узлы которых были предусмотрительно ослаблены, а пуговички на воротничках полу-расстегнуты, ну, чтобы за них принимать, закладывать чего-либо по русской традиции...
   Потом в прессе это назовут самым вежливым в истории дипломатии приемом "Тысячи и одного поклона" без рукопри...ложений...
  
   Глава 44. Самое большое зеркало абсурда.
     - Неужели один дурак стоит того, чтоб с ним сотня и моих дурней бросилась бороться? - недоумевал в это время губер Розговой.
     - Стаду баранов одной паршивой овцы хватает для блицкрига, - предположил Водолюбов, наливая себе уже десятый стакан из самовара. - Но для дураков все это чересчур хорошо организовано!
     - Так, что я даже не знаю, с кого начинать шкуру спускать!
     - У дураков, ну, ваших бывших орговиков, есть исключительная способность, дар так организовать любую оргию, мэро-приятие ли, что и комару нос подточат! - продолжал Водолюбов. - Страшно, когда они так же хорошо организуют бардак, что и произошло тут, где будто сам Балда замутил воду так, что и черти повылазили!
     - А ты уловил тут самую суть, - восхитился Розговой, - а я или поспешно за дело взялся, не разобравшись с сутью, или в нем вообще никакой сути нет, а я по привычке думал, что должна быть...
     - Не застал тоже, ловлю, вот, как льва в кусты, - пожал плечами Водолюбов. - "Суть - не член: ртом не надуешь, в роту не организуешь, строки в строй лишь перестроишь: где стоишь - того и стоишь! Суть - не дело и не тело: много дыр, да не влетела! Сути мало - рогом в стенку, лбом об пол, да на коленках!" Тут коморги, комдиры, пар-торги свои способности и переоценили: "Взялись за узду, да забыли про езду! Ухватились за уда, да не знают - куда! Надеялась площадь на кучера, да лошадь без корма вспучило! Раньше ту кормил ученый - ныне ж кормится крученый! От щита же и меча прибыль та же: Shit, моча! И в племени ослов - в начале много Слов, но раз ослинна память - "И я!" лишь помнят сами. Тем идут, другим ли курсом, но плодя лишь мух, да мусор!.." Народная мудрость, где Волк - лор! Сейчас народу нужны необычайные фантазия, образно-поэтическое, тактико-стратегическое, философское мышление, ведь каждому надо быть если не богом, то философом-демиургом, создающим для себя мировоззрение, картину мира, чтоб обеспечить и пустяшное дело, даже его отсутствие смысловой начинкой, парадигмой, но, естественно, имеющими мало отношения к вселенской, божественной истине!
     - Так вот откуда в народе противоречие! - воскликнул Розговой. - При таком глубокомыслии он ничего не может до конца сделать! Времени не остается! Столько ж земли! Пока дойдет до работы, столько передумает, а на работу времени - лишь обратно вернуться!
     - А выбирать меж истиной и ложью не умеет - триста лет не приучали, а потом враз отучили, вместо Теории Относительности всучив ему сразу Ленинские Относительные Истины, веры которым и быть не может! Веру и запретили, позволив верить лишь в партию, в часть себя самого, часть и истины! Но что ж тогда такое его, ВИЛ, ложь, то есть "не-относительная истина"? "Истина?" - спросит логик. Потому логику и запретили, заменив арифметикой, вердиктом Тройки: 2 - 1 = 1(Истина) всегда!!! Потому ему и предлагали не-что Одно на выбор(Вы - бор!), становящийся после выборов его собственным, чаще единогласным. Кому ему? Народу, личности - какая разница, если народ и часть его едины? У Коми, вот, "Лич" - Свобода! Не личина! Но кто они такие, коми?..
   - Ну, сейчас-то и выборы не те, и народ не тот! - возражал тот.
   - Не Тот, не Трисмегист герменевтик, так запечатавший Гласные среди Согласных, что никто себя не понимает! - усмехнулся Водолюбов. - И что, "не тот народ" выберет того самого умного, честного, лучшего? Нет, опять выберет себя, свою неотъемлемую часть, ну, такого же, едино-утро-б-ног-о! Особо сейчас, когда народа нет!.. Язык один? На него толпа и похожа больше! Тол-па! Динамит динамиков! Мимикрия микрофонов!.. "Одна нация? Да, наци - я! Тут Мы - место имения тьмы! Народ и Я - теперь едины, а части - мусор сер-едины! Не милые зрю лица я: поли-тика, по-лиции, попа, Поп-оппозиции! Все - в унисон шансоном, пророки и Гапоны!".. Знающие этот мизер, ну, не знающие больше ничего и победят. Не дай Бог, чем отличиться: горбом, меткой, ростом, крыльями! Не заропщут, так затопчут!
   - Потому ты их и поднимаешь, - спросил губер, - на смех?
   - Потому я их и опускаю на мох, - поправил тот, - чтоб узнавали. Это Ножницов режет правду-матку... под корень, забыв - где она!
   - Да, раньше и была в руках, в ногах ли... членов. Члены, части, теперь, вот, еще паи, доли, акции, - вздохнул Розговой, - таков наш удел, видно, членисто-делых! И что, народ, ну, мы, то есть, обречены?
   - Обручены! В одной бочке! - развел руками Водолюбов. - Он победит, если вновь, как там, у Древа, решится на выбор меж истиной и ложью, но по-новой, Уж, наоборот! Ложь - это ж не только то, что он выбирает, но и что он - выбирает: "Съесть - не съесть, сесть - не сесть, есть - не есть, Yes - не Yes, с - не с...? Нес!" И тогда не выбирал, и сейчас не выбирает - Голо-сует! Суета сует! Лишнюю ж, якобы, букву "исче" Екатерины, но "ещё" Дашковой у нас не случайно убрали в 18-м? И то пошло не от Лёни, а с Ленина, подстраховавшегося от всяких Рёвкомов, Пролёт-ариев, Чёкистов, Лёвизны и от тех разом, кто с Лёвой и с правой, ну, и от прочих Перлов Галёрки, а не Пёрлов Галерки. Даже его Революцию могли б уделать, услышать Лёволюцией Лёваншисты!.. Ну, теперь Ливановым тут, конечно, прощё, можно опять ЁРничать и ЁРзать, раз время ЕРеси ЕЛ-Кина кончилось...
   - Пил-Кина уж... Абсурд какой-то! - тряс головой губёр.
   - Именно! - подтвердил Водолюбов и это. - Во времена перемен Времени нет - есть лишь времена: бывших, гряд-уших, нас-то-ящик... Конечно, абсурд! Дитя двуличной Диалектики и диалектов. Мнимое Дефиле, ущелье меж крутых уступов истины и лжи, путь сплошных противоречий! Но как он еще убедится в абсурдности этого? Все ж его толкают к абсурду, к абсурдному выбору: коммунизм, капитализм, религии, авто.., демо... Не к тому, что Есть и можно есть, а как это, мол, достигается, меняется, теперь, вот, выбирается, якобы...
   - Так, выбирается ж?.. - тряс уже и кулаком губер.
   - Меж истиной и ложью, которой нет в реальности? И в том дефиле уступа лжи нет, это мираж, фантом, выдумка! Нет и дефиле, пола, но он идет, выбирает! Что? Или есть истина лучше, хуже, истиннее? С перевесом в голос, процент, балл? С корабля - на балл! Новая цивилизация выборщиков, выбирающих Ничто, но теперь другое?
   - Да, особенно в твоем бесполом дефиле, - усмехнулся Розговой.
   - Именно! Начиная с вакханалий, шабашей и первомайских же демон... - подчеркиваю - демон-страций, кончая подиумами: поди, ум, туда, не знаю - куда, выбери то, не знаю - что! Де-филе! Се-ребро!- не мог остановиться Водолюбов, расхаживая по кабинетищу. - Это и наша Демо-кратия, не случайно и суеверная, и с... уверенная!
   - Ну, это ты уж загнул! - заметил губер и разогнул один палец на кулаке, но чесноком на всякий случай хрустнул...
   - А Демос - не демон ли Максвелла, Демократор, - усмехнулся Водолюбов, - спускающий неоднократно одним из членов(рукой, да) свои, якобы, права, власть Всех, по одиночке бесправных, в щели выбора: вправо-влево - в забитые мусором дыры, не случайно урн? Абстракция! А все Адам: "А дам-ка им Я Имя!" И дал! И Даме, и Демосу! "И все через Него начало быть, и ничего без Него не начало быть, что начало быть". И в начале было Оно, когда ничегошеньки не было, даже Света! Нарек Народом то, что было ничем, и Народ начал пребывать, прибивать, прибывать: 1, 2, 3, 4, 3... 10, 100... 000 000 000 - кратно нулю! Стал Всем! Бог лишь травку дал, дерево, как и зверю всякому - Есть! Лишь ев - рею! А Демон, Змей-искуситель познакомил его с Познанием и того, чего Нет, нельзя и Есть! И пошел блудить Демос по Земле, неся и сюда Слово Адама, и тут находя много того, чего без Него не было, но вдруг начало быть, зваться, отзываться...
   - Ну, это уже Демагогия, - устало заметил губер, но сам понял.
   - Конечно! Словоблудие! - подхватил опять Водолюбов. - Та самая Тема Гога, Де Магога! Обо всем и ни о чем, как, например, Демократия - Власть Демоса, Демонов ли... Нет, дорогой, это Фило-Логия, Любовь к Логосу, Логике ли! Первая наука, Отрасль познания, с Древа его и сорванная! Тот первородный грех, за который и Вавилон пострадал там же, где и Адам, но во много раз более, сотнями языков уж блудя по миру! За другой-то грешок никакую иную скотину не карали ж?.. Да, отвлекся, мы ж словоблудим о Демо-Кратии, власти Всего-Ничего. А сама Власть, Кратия - не Часть, не Кратность? Типа латинской Pars: партии, доли, роли, даже страны, волости, и, простите за выражение, полового члена! Разделяй и властвуй? Просто ли латинское Demo- отнимай, снимай? Но тогда по-нашему Демо-Кратия - отнимай и дели! Ничего нового! Уж молчу о венгерской власти - Hatalom, итальянской ли Potere... Совпадения? Или слепых Сов падения?..
     - Да, рано я, видать, покинул Купюринск, - вздохнул Розговой.
     - Просто занялся тут, в Хаталоме, Де-лом, что в принципе невозможно, - успокоил его Водолюбов, кивнув на лом и за его спиной.
   - Даже новым деловым, к тому ж, бывшим... материалистам?!
   - Новым бывшим?.. Уже абсурд! Растили нового человека, растили... и вырастили, причем из лучших, из ком-сор-гов, из опять каТоржан с нар-ода - "нового но-русского", правда, детально анатомированного Федором Михайловичем после той еще реформы...
     - Стоит ли удивляться тогда, что происходит в нашем городе, ровеснике той реформы-61? Открыватели ж и давали тут всему имена героев Эллады, родины... Демократии? - спросил Розговой.
   - Но не демократов, - подметил Водолюбов, - хотя и Улисса!
   - У тебя все: чем абсурднее, тем лучше! - буркнул тот.
     - Чем абсурднее выглядит в глазах слепцов! - поправил Водолюбов. - Не бывает более или менее абсурдно! Но в их глазах то может выглядеть или нелепицей, западным базаром, или чуть ли не божественной Правдой. Как поднесут и кто: Кафка или Павка, дед Плохиша или внук Мальчиша, в "Кривом зеркале" или в "Пусть глядят".
    - Водолюбов ли, - усмехнулся Розговой, - ну, или я...
   - Ты! - скромно поделился Тот. - Ты вбиваешь веху там, куда люд вернется с распутья выбора, убедившись в абсурдности и его, и себя, народа, People c Poplar, Путала с Тополя? Я лишь помогу, потороплю, потоплю что. Ждать-то долго: ныне Силовики, Эфесбуки взяли в руки организацию бардака, перестройку строя, пересадку Оркестра, настройку Органа Орговиков, реорганизацию РАБКРИНи, инспектирующей, в первую очередь, РАБоче-КРЕСТьянскую ИНтеллигенцию, повсюду и сажая последнюю первой! Не зря науке приходится сидеть, то есть, идти сразу тремя ортогональными путями: Бытия, Сознания и как "на Духу во Плоти"? Для эксов же, "бывших" членов, частей тела, главный экстремист - Разум, для Орговиков - Свобода, для Силовиков - Свобода Выбора! Потому Абсурд ныне - единственное, пожалуй, их пристанище, убежище от Тройки, для которой его зеркало - окно в мир, а призрачный Берег - край, конец Земли. Не случайно ж тут все и началось, у самого большого Берега, у самого ли большого зеркала, в котором все мы видим лишь воду... слов?
     - Неужели в Купюринске теперь всему этому учат?
     - Что ты! Просто сюда я долго шел пешком, по шпалам, много повидал, - успокоил его Водолюбов. - Ну, мне надо идти... другим путем, скоро ж теледебаты, дебюты дост... Все путем!
   Глава 45. На Плоту Ноя и Плача...
   Пока шел, он быстро набросал вопросник для предполагаемой аудитории из одиннадцати кандидатов, но не удивился тому, что в студии его опять ожидал всего лишь один, но сам Достойнов.
     Тот казался более удивленным и даже попросил телезрителей подождать еще минут пять, пока не соберутся остальные его соперники, в частности, с мыслями. Чтобы те не скучали, он вкратце рассказал о только что поступившей в продажу брошюрке, которую они бесплатно могут получить во всех магазинах города.
     - Я, уважаемые телезрители-избиратели, до конца... не успел ее прочесть сам - вот только... сейчас буквально сам купил - но вся она как бульк.., буквально, как ушат холодной воды, отрезвляет наши... успокоившиеся головы. И никакой... воды, ни одного лишнего слова - только суть! - говорил он, показывая телезрителям заднюю обложку брошюрки, с некоторой тревогой и недоумением поглядывая на переднюю, на абзацы, слова. - Так, и где же наши кандидаты?
   - Да, ждали одиннадцать, ну, как бы без одного...
   - Как это без одного? Я же здесь? - выпятил грудь Достойнов.
     - О, да, потому придется начинать, поскольку никто больше подобного вопроса не задает, - словно оправдываясь, сказал ведущий.
     - Пришли бы хоть на выборы, - снисходительно заметил тот, - хотя бы сами за себя проголосовали...
   - Во много уменьшив ваш шанс? - поинтересовался ведущий.
   - Не так уж и на много, - скромно заметил Достойнов.
    - Как шанс победителя, - двусмысленно заметил ведущий, листая блокнот, чем сразу вырос в его глазах на две головы. - Я хотел задать вопрос, но, поскольку вы один, задам другой... Нет, этот в одиночку не... осилить... Вот... Кто из вас до этого участвовал в выборах на такие ответственные посты и одерживал победу?
     - Да! Да-а, - Достойнов любил краткие, однозначные ответы, но тут одним словом ответить было трудновато...
       - А не перечислите ли вы все те посты для создания общей картины в глазах избирателей: куда, кто, для чего теперь избираются? - спросил ведущий, перебирая листы. Перечисление постов должно было занять столько времени, чтоб он успел найти нужную запись...
   - На пост лишь избирателей пока не избираются, - ответил Достойнов, решив бить ведущего его оружием. - С рождения - 18 лет кандидаты, по пожизненным срокам ЗАГСа - избиратели!
     - А что, хорошая модель выборов, почти монархическая, не то, что в решениях ЗАКСов, Горе-Дум, плодящих лишь число, цену кандидатов, постов на пустом месте! Я и хотел спросить, были ли у вас и тогда столь же серьезные соперники, как в наших теледебатах? - не понимая, что несет, читал ведущий обнаруженную запись.
     - Горе от Дум? Интересная мысль, - задумался Достойнов. - А тут, увы, инфляция и соперников: то бывшие, то никакие... Количество, цена растет, а качество - наоборот. Сегодня оно нулевое!..
     - Оно? Да, согласен, сегодня нулевое, - поддержал его ведущий. - Но все же, кто из вас может сказать, что нашему городу нужно в первую очередь: крематорий, мусоросжигательный завод, имеющееся уже кладбище или нечто другое, если уж говорить о жизни?
     - Я, - ответил тот опять сердито, но довольно посмотрев на ведущего, весьма хромавшего в логике диалекти.., то есть, диалогов.
     - Спасибо, - поблагодарил его за лаконичность тот, не отрываясь от блокнота, - а кто бы еще что мог добавить или возразить?
     - Но сначала убавить надо, а потом добавлять, возражать! - взял инициативу в руки кандидат, - так как все это городу и не нужно, может, чего нет. А нужно сперва посмотреть - кто за этим стоит и...
     - За тем, что еще не нужно, уже стоят? - уточнил Водолюбов, но тот уже напрочь его игнорировал, продолжая мысль:
     - ...куда простираются их корыстные планы. Ведь вам, уважаемые телезрители, в тени того, что собираются якобы построить, пытаются протащить совсем не то, что собираются, а позорный альянс якобы политических противников! За этим стоят заговорщики!
     - Альянс же противников, демонов, хуже союза единомышленников, товарищей, - прервал его все же ведущий, не такой уж простой.
   - Заговор - против, а договор - за! - просто пояснил Достойнов.
   - ...за кулисами, Slips, гранками ли, кстати, да, юридических текстов, но где латинское Juro - клясться, но и сговориться, составить заговор, а Jus - и право, и власть, - уточнил ведущий. - Но и заговор до... выборов и за них, вроде. И что из предлагаемого вашими якобы противниками вы бы взяли в свою программу? А что бы не взяли?
      - Я же сказал?! Нечего и не взять, раз и взять нечего! Заговор только! Иного там нет! - сверкал глазами кандидат. - Одна теория...
     - Теория Заговоров? Есть такая теория, того ж Умберто Эко, этнического эколога, явно самих заговорщиков, раз оправдывает их, ну, нашей проекцией, стереотипностью мышления, обыденностью заначек, - согласился ведущий. - Но их Заговор: французский Com-plot, англицкий ли Plot(в том числе, участок земли, даже на кладбище!) - это и наш Оплот мира, Rempart(Parti!) французов, Bulw-ark англов, почти бульварный Ковчег - Ark Ноя, тот же Ком-Плот дураков, маленький лишь у Юры "Лозы" - опять Ноя! И как тут без За-Говора?
   - В начале и тут Слово? - вспомнил Достойнов, задумавшись. -Но вы слишком много и уделяете внимания написанному вами...
     - Я вскользь прочел вашу брошюру, с ваших гранок, - вновь развернул тот, но, оказывается, брошюру, отчего Достойнов зарделся и простил ему все. - Она написана в самом остро критическом стиле, ну, или в остро самокритическом, как было свойственно нашим народократам, словно критиковавшим и себя в будущей власти?
     - Само собой, в жанре русского критицизма, - быстро и важно кивнул тот головой, склонив ее чуть влево, - но народовольцев лишь.
     - Вольцев, кратцев - тоже заговорщиков. До и после революции разница есть меж демократом и Маратом? Хотя они разрушали не Бастилии, а далее - Вавилонскую Башню, но уже в странах, разобщая всех в личностях, не понимающих друг друга и на одном языке! Но, если можно, я зачту несколько выделенных жирным мест?..
      - Но здесь же все неграмотно прочитано, явно не слева направо, - возмутился Достойнов, - что за чушь? Досто.., достаточно!
     - Правое дело - наше, заговорщики, - попробовал наоборот Водолюбов. - Тоже грамотно и самокритично! Как и у наших классиков-демовольцев, в отличие от всяких там графов Витте, признававших и признающих до сих пор в лице нар-Депов, что, кроме них, в России есть еще только дороги, ну, такие же, как и депутаты от "Балтики"...
     - Как любой нормальный политик в стране, где столько дорог, по которым мы тоже лидируем, ну, лидировали раньше, - машинально отвечал тот, судорожно листая брошюру. - Да, не извозчики пока...
     - Закулисные, но взрослые герои Фонвизина, как и Чацкий - тоже противники географии и ГЛО-НАС-С, пешеходов? Помните: "Да извозчики-то на что? ...ПОЙДУ искать по свету... Карету мне, карету!" - напомнил Водолюбов. - Но, если вы писали здесь в духе критицизма, но самокритично, то и о вас тут неправильно написано?
     - Да не обо мне тут неправильно написано - о них написано!
     - То есть, вы, в принципе, к заговорщикам относитесь как-то?
     - Еще как отношусь! - гневно перебил тот, черкая брошюру.
     - Значит, относитесь к ним все же, - неправильно понял его, конечно, Водолюбов. - А неправильный, значит, заголовок, так как он ведь не соответствует содержанию, как я правильно понял?
     - Конечно, не соответствует! Правильно! Абсолютно расходится, раз я писал, а содержание, написанное ли просто вопиюще противоречит тому, в чем вы и правы насчет разрушений, падежей языка в одной стране, когда пишут одно, а читают совсем другое! - покрылся испариной Достойнов. - Я совершенно не понимаю, что за дурак это все... редактировал, то есть, печатал, а не писал! Писал-то я, что я, Достойнов - удар по ним... А тут - по мне и опять заговорщиков!
     - Но наш Заговор - это и нечто оккультное, что у англов - лишь Charm, Шарм? - пытался сгладить ситуацию Водолюбов, - К тому ж, зачастую заговор одних - лишь прикрытие благих намерений других?
     - Именно! И я понял, кто плетет новый, глобальный заговор, - сказал Достойнов, не глядя на него, даже как-то чревовещательно.
     - Не тот, о ком тут написано? - поинтересовался Водолюбов.
     - О, эти перед ним - мальчишки, ничего не понимающие в политике, марионетки в его руках! - значимо сказал Достойнов. - В выборы решили поиграть, а сами-то не игроки, а фишки в чужой игре!..
   - Между прочим, потеря всех фишек в заурядном казино может обернуться для обычного по их меркам, заурядного игрока, даже пьяненького, самым грандиозным в мире "Преступлением и наказанием", - между прочим, заметил, намекнул ли Водолюбов.
   - Да, если этот обычный игрок был самим Достоевским! - уж тут-то Достойнова, весьма предусмотрительного читателя Федора Михайловича, представляющегося и в Инете "Dostoynoff.m", почему-то считая это явным признаком "оттуда", было трудно облапошить, - но кто лишь через пять лет, мэрский срок, кстати, назвал и тех крупье из бес-проигрышного казино их истинными именами, с ФэйСом Бесов, на кого у нас теперь и свиных стад не хватит - всех выселить!
   - Но тут-то в чем проблема? - поразился Водолюбов.
   - В том, что их поголовье специально, униженно и оскорбленно снижено, в том числе, обратным переселением немцев в Германию! Не шпрехаю - поехали! Если б знали - когти б не рвали! Тут они - немцы, а там - нерусь, чукчи, даже не Абрамовичи, хотя получают в евро! А мы теперь тару для Бесов завозим оттуда, свежемороженой, через "любимую" им же Польшу! А у него Бесы оттуда верховенствовали, возвращаясь из Женев, Ницц, ну, и всяких там Капри, Капричос!
     - Может, еще брошюру напишете типа "Достойнов и наказание", просто ли "Достойнов и другие", "Враги-2", как Горький?
     - А это идея! - облегченно вздохнул Достойнов. - Граждане должны знать своих заговорщиков в лицо! И со спины тоже!
     - Не в том ли суть плюрализма? - уточнил как бы Водолюбов.
     - С плюрализма и началось, - согласился тот. - Сейчас всем плевать на кучу заговорщиков, измен, изменений - новых измов! И избирают не то, что хотят сами, а того, кто хотел бы то же самое...
     - ...до того, как его избрали, и кто обещал им не то, что хотел сам, а что хотели бы они в его лице.., то есть, выходит, Ничто? "Парадокс избирателя"! Заговор ли? И, я думаю, что этот заговор будет не последним в цепи раскрытых, особенно, если за дело берутся такие кандидаты, как вы! Хотя я бы создавал заговор не против, не до заговоров, договор ли - это все в их пользу - а за заговорщиков, за их спиной, где и они беспомощны, а, может, даже заговоры от них, что, правда, уже сфера парапсихологии, просто ли психологии, - продолжал серьезно Водолюбов. - А, вообще, я впервые встречаюсь с таким приятным кандидатом, как вы, и мне было б жаль расстаться с вами именно как с кандидатом, наделенным таким ударом против заговорщиков... против заговоров! Удачи вам на этом... достойном поприще!
     - Спасибо и вам за приятную беседу! Я ведь тоже был о вас такого мнения, что теперь даже изменил его противоположным образом, - искренне говорил Достойнов, поскольку тот уловил его сокровенные мысли, слова. - У нас теперь в стране всего хорошего хватает, а уж заговорами и подавно не удивить, но хороших ведущих, да еще в одной студии с упомянутыми вами кандидатами так редко можно встретить. Но ведь то, что можно, еще не означает, что эта вот встреча - единственная в своем роде? В Америке, вон, на их гораздо меньшем "Плоту Ноя и Плача", всем можно и президентами стать по конституции, якобы, но достойных кандидатов на телевидении намного меньше, чем у нас - в мэры... даже сегодня! Но по телеведущим сегодня, я это теперь точно знаю, мы с ними уже не только сравнялись, но и...
   Ясно, что в это время в студии и погас свет, и горожане не узнали, что же в сравнении с их "можно" и "меньше" реально происходит у нас, где недавно ничего нельзя было, а теперь лишь практически стало невозможно, коли вдруг все, чего не было и быть не могло, стало разрешено, а запрещено стало то, что было как раз наоборот...  
   Глава 46. Строевая для нестроевых...
     А Скалин, долгое время живший по принципу, что если могилку вырыли, то покойник будет, молча разглядывал звезды, сидя в тоскливом одиночестве за тем самым столиком, и совершенно не беспокоился относительно выборов. Он настолько привык жить на кладбище, где ничего, кроме времен года, не меняется, что и предположить не мог, что, мол, что-то изменится, если его изберут, допустим...
   А поэтому он и не считал это событие чем-то эпохальным и переломным для себя. Так же равнодушно он относился и к возможности не быть избранным, которая, если бы он подумал, была более предпочтительна, поскольку при таком же результате в плане перемен суеты здесь, на кладбище, было меньше. Но он и об этом не думал, поскольку всегда теперь думал о совершенно другом, ну, как и в возвышенном, так и в противоположном аспектах, но, увы...
     Рита пришла почти в полночь, но побыла у него всего минут пятнадцать, может, и двадцать. Из них она минут пять жадно целовала его, слегка покусывая, но не позволяя ему вставить даже слова...
     - О нет, милый, давай сегодня я буду у тебя и оратором, и спикером, точнее, хотя я, конечно же, предпочитаю наоборот. Ты пойми, я хоть и многообещающе поступила прошлый раз, но тогда так надо было. Ты ведь теперь мой везде и навсегда? Но сейчас ты должен ждать... Да, ждать. Осталось совсем недолго. Через несколько дней тебя изберут, и в этот миг мы и станем сразу же, как муж и жена, и уже по настоящему. Оратором всегда будешь ты, если, правда, не захочешь иначе. Ты ведь даже не представляешь, наверное, каких я пуританских взглядов при всем прочем и во всем прочем, даже в отношении горшка Фрейда, такого двуличного? И к тому же, я не могу нарушить моей клятвы, хотя столько всего кардинально изменилось, но я ведь чувствую, что для тебя не это главное, а взаимоотношения наших душ! И как бы ни была судьба иронична по отношению к нам прежде, теперь ей ничего уже не изменить...
     Скалин, конечно, ничего не понимал из ее сбивчивого выступления, а, точнее, боялся ошибиться в своих предположениях и спугнуть их этим. Он всегда предпочитал надеяться на менее желательное, получая за это сторицею хотя бы в нежелательном, нежданном ли...
     - ...Но только ты не ищи меня, милый! Мне жалко было видеть тебя таким потерянным, но пока подойти к тебе я не могла. Я сама буду к тебе приходить каждую ночь ненадолго, во сне, потому что не могу хотя бы не видеть тебя. Но помни только, что ты должен победить, чтобы я смогла исполнить свою клятву. Ты помнишь?
     - Да, конечно!.. - вскинулся было он, но Рита уже исчезла, растаяв во тьме среди тускло поблескивающих памятников.
     Он пошел было вслед за ней, как вдруг за спиной раздалось предупредительное покашливание.
     - Кхэ-кхэ-кхэ бы, так сказать. Прошу прощения, но сегодня что-то холодновато, и вот я решил поразмяться слегка, - извиняющимся тоном произнес тот чудак в мятом френче. - Погода не соразмеряет себя с нашими планами, оттого все и получается...
     - Может, чаю хотите? - дружелюбно спросил Скалин, которому хотелось хотя бы просто говорить что-нибудь приятное.
     - Не откажусь, - ненавязчиво, но с признательностью ответил тот и пошел за Скалиным в сторожку. - Вы чем-то озабочены в последнее время, не выступаете перед нами? - вроде бы спрашивал он, отхлебывая горячий чай из блюдечка. - Я, правда, компенсирую это по мере возможностей практическими занятиями с нестроевыми...
     - То есть? - удивился тот, продолжая думать еще и о другом.
     - Ну, не настройкой однодырочных семифлейт, наоборот ли, а лишь строевой подготовкой базиса, костяка, обучением навыкам выслеживания и обезвреживания противника, способам перестукивания в условиях отсутствия прямого контакта, - пояснял тот, - что здесь крайне может пригодиться, а уж там - кто его знает...
     - Не совсем понял - кого обучаете? - уже заинтересованно спросил Скалин, заслышав знакомый мотив...
     - Ну, как кого? Вы же им лекции читаете, образовательный уровень повышаете, а практических занятий никто не проводил до этого. Вот я и компенсировал и совершенно безвозмездно, - деловито, ожидая похвалы, отвечал тот.
     - А-а, - понял наконец Скалин, как понял бы и себя, расскажи он сам себе, что делал по ночам на кладбище. - Спасибо!
     - Да не за что! Одно ведь дело делаем? Да мне и самому приятно. Там-то теперь ученик до того поганый пошел: сам в могилу сведет, а теперь и буквально даже! Да-с, тогда, после царизма и НЭПа тоже не тот новый человек получился, не та, видать, и та "Школа" Гайдара была - почитай хотя бы Ильфа с Петровым, Булгакова. Думаешь, они просто так, от большой любви по Бендерам, Корейкам, да по Шариковым, нашим Франкенштейнам, стальным катком литературы прокатывались? Кого они там критиковали, кого оправдывали? А?! Да, нам и приходилось дополнительно, в довесок к Гражданской, к своевременной Отечественной, переучивать, перерождать в некотором плане, обратно рожать ли, возвращать бракованный товарец, товарищей даже, главной Матери материалистов, Землице. Тут они все, ученички мои, учителя.., - будто чуть и оправдывался тот для приличия. - К тому же скучно вот так неоприходованным-то прозябать?
     - Ничего, все исправится. Вот кончится это, и все исправится, - успокаивал его совершенно спокойный Скалин, - исправятся...
     - Ну да, - поддержал его Ядренов, - ваш коллега так и сказал.
     - Какой коллега? - удивился Скалин.
     - А хромой тот, - ответил тот.
     - А-а! Да, он - не дурак.
     - Еще какой не дурак! Таких сейчас не хватает. Таких только тогда хватало, даже огромный избыток был, почему приводилось все в равновесие. Конечно, с перегибами. Поскольку одного такого - за глаза и даже накладно для остальных, которым не нужна ни собственная индивидуальность в плане отрыва от коллектива и необходимости принятия собственных решений, а также ни несколько чужих индивидуальностей, вынуждающих еще и делать выбор меж ними. Человек он испокон веков к одному богу, одному царю и к одному кандидату привычен, чтоб не заниматься глупостями, словно его выбор что-то решает, отчего он тут же еще и торговаться начнет, себе цену заламывать, ну, пока голову не сломят. У нас народ далеко не дурак, чтобы каждый раз хрен редьке предпочитать, еще и убеждая себя, что он, мол, слаще! Поэтому нам гораздо лучше было, когда и кандидат, и сорт колбасы один был, и водка одного разлива, чтобы брать, не сомневаясь, что мог прогадать и на этот раз. Зачем же сознательно себя дураком делать, если и без этого все так уже считают, и ты в полной безопасности? Мы тогда, правда, без работы остаемся, и, если есть к тому рвение, то скучно даже становится. Я и рад вот, что появился опять такой, и, может, за ним и еще появляться начнут. Хотя там... уже полно их стало? Этот - первая ласточка от стервятников, от орлов! А значит, дел хватит! - начал и кончил за здравие Ядренов.
     - О каких делах он, кстати, вам говорил? - спросил Скалин.
     - Да так.., насчет действий в изменившихся условиях, к примеру, когда мы из могильщиков буржуазии стали демократичнее, народнее как бы. Ну, я пойду? Спасибо за чай, - засуетился вдруг Ядренов.
     - Плюралистичней, - Скалин после его ухода включил маг и поставил ту же кассету. Порхающая, как танцовщица, музыка заглушала доносящиеся с улицы непонятные звуки и отрывистые команды:
     - Кру-угом-ать-два! Легкой перебежкой... врас-сыпну-ю... а-акружай! А-цепить обьект! Пра-вая плечо вперед! Са-мкни строй! Тесни толпу! Надави! Разом-кнуть цепь! Пра-апустить врага! Да-ви! Ма-лад-цы! В шеренгу становись! Ща-гом арш!...
     А Скалин вдруг решительно задумался о жизни.
     - Странная вообще-то история получается, - думал он, - ведь и раньше мне ихняя жизнь там, ну, до Моуди и Мора, была до лампочки, а теперь и подавно противная даже, и за что, спрашивается, они ни за что ни про что получают безо всякого прямой доступ сюда? Жить там или работать по стольку лет учатся, конкурсы проходят разные, а тут отбросил коньки и без разбору, без конкурса, без рекомендации, а уж тем более без всякой подготовки - сюда!? И даже если там ты был самый последний, никуда не годный, то тут наравне со всеми и даже очень почетными гражданами со своим свиным рылом да куда хочешь!? И не на испытательный срок, не до первого выговора, а навеки!? И я, как-то не подумав, всей этой рвани, да пьяни, ну, бывшим якобы могильщикам, еще и гарантию выдал? Конечно, может, от крематория частично и не стоило бы отказываться, и под давлением общественности частично ввести его на ТЭЦ. Тогда деньги, что освободятся, можно на подготовительные курсы пустить. Построить там подземелий, метров... или метро, а лучше подземных переходов, чтоб привыкали, правила поведения усваивали, потолок свой знали... А чтобы не сопротивлялись, тротуары все ликвидировать и пустить машины без светофоров, чтобы туда их и загоняли, ну, в "Новую Школу"! Тогда с малолетства освоят что к чему и почем здесь. Под землей там все обустроить надо, а сверху, наоборот, лишнее все убрать, деревья спилить, чтобы всюду асфальт и катафалки! Как в старой задачке: хочешь дорогу перейти - на кладбище и попадешь! Хотя можешь и в крематорий. Нет, если сверху земля освободится, то можно кладбище и для всех расширить. К тому же, там рождаемость сокращается, а у меня, наоборот, расширяется же? Хотя иерархия нужна здесь строжайшая: только по заслугам, по рекомендациям и стажу! Никакого блата - только личное расположение! Лучше в эквиваленте, ясно, раз теперь опять буржуазию хоронить начали, то и налог на землю, на полную уже недвижимость ввести, но авансом, в бессрочный кредит как бы, тут, в Матери Землице и объединив, наконец, материализм с меркантилизмом! А то уж совсем смеркаться стало на идейном фронте! Ну, тогда вроде и понятно - зачем я туда иду, если Риту не учитывать. А так - что мне там все пять лет делать? Сторожить мэрию? Так там же такая суета, бабки еще бегают, бабки еще требуют, да настырные такие? Тут такие тихие, что даже не подумаешь... Вот только не поймут, как и его не понимали умники эти? Куль личности, а не личностей, ему приписали после смерти, хотя он все раньше Моуди понял, и туда своих засылая еще вполне дееспособными!.. Придется бороться! Правил я не знаю, поэтому все хороши! Их тоже не знаю, поэтому думать про них могу, что угодно! И говорить! И вообще, чего я вот такой квелый? Мое хозяйство расширяется, а я еще и скромничаю?... И с Ритой тоже! Я же знаю, кто Рита? Чего же не проверю-то, если знаю? Нам же лучше бы стало, если не ждать, что другой сам догадается? А-то как лиса и журавль получается: та ему все на блюдечке пожалуйста, а тот ей через горлышко только!.. Однако, на хорошие мысли эти вот "шагом марши" настраивают? Мне бы, конечно, почитать что-нибудь? Или бы с этими с кем побеседовать, как там при нем было? С ним бы самим? Прав, однако, тот: мне бы на то кладбище, у Красной стены, сторожем устроиться, да с ним и поговорить детальнее. А-то ведь эти же меня как дурня хотят поставить, чтобы вертеть потом в хвост и в гриву? А вот дудки вам! Я тут не такими верчу, как хочу! Но, хотя пока пусть дурнем считают. Так надежнее! Дураков уважать даже принято - безопаснее вроде и не обидно. А там посмотрим, кто тут дурак, а по ком могила плачет!.. И на кой мне все это?... А этого шагом марша надо... к себе... взять... он-то уж знает... Поговорю-ка завтра с ним о гр.. хр-р-р...
     
   Глава 47. Все пути ведут на Рынок!
   Перестройка и последовавшие за ней ад-мини-реформы, нисколько не повредили организационному таланту Ножницова, а лишь лет на пять-семь сделали его невостребованным, как и многие таланты, что даже дало ему основание гордиться этим. Он не спился, не потерялся на рынке, как многие бывшие члены, а гордо чувствовал себя почти непризнанным гением, в чем и предполагался главный критерий наличия того дара, дублировать который денежным вознаграждением и официальными почестями при жизни считалось чуть не кощунством хотя бы на кремлевском кладбищенском фоне, где сам эталон гениальности отсутствовал, пребывая в другом, более доступном для всех и непризнанных гениев консерванте, чаще прижизненном...
   Но тогда, при наличие официальных гениев(ия) в нашей стране, историческое время-пространство которой измерялось "персеками", а ген-фонд - его уже "...секами", "секачами", считать себя тем в унисон с западом было совершенно необязательным и даже унизительным актом в отношении простых, обжигающих горшки, но признанных тружеников-пролетариев, а уж тем более по отношению к собратьям по разуму из числа рядовых слуг народа, даже горшки не обжигающих из-за страшной занятости на той службе, где самому запросто обжечься, даже не особо на работе и горя... от ума.
   Теперь же, когда при избытке вещей материализм перестал быть официальной доктриной, идеологией, отчего народ с удовольствием взял его себе в качестве более овеществленного базиса и надстройки бытия, а всем сверху донизу стало плевать на подобные моральные атрибуты личности, считать себя вслух гениями никому не возбраняется, даже поощряется, если, конечно, дальше моральных претензий, выше ли "звезд" разговор не заходит. Здесь уже все, кто у власти и с деньгами, но уже не слуги, сразу начинают удивляться в рифму:
     - Вы - гений, без денег?! Без денег - не гений! Эйнштейну Но-беля дали, подсолнухи Ван-Гога - целый урожай лимонов, у Пушкина, ну.., тоже столько цветмета по всей стране и за,.. а у вас нет штуки - шутка насчет штуки(Сколько-сколько - Нисколко, во!) - на продажу ваших технологий? Абсурд! Деньги нужны потенциальным покупателям, чтоб купить, но не продавцу же, у кого в руках будущее состояние человечества? Спрос ныне рождает предложения даже "Стар-перов", ну, "Звезд пера", значит, и ваши формулы. И это не знали? А еще гений! Будь гений, Запад бы вас с руками у нас оторвал и!..
     - Запад?! Разве он осилит всех наших гениев? Какие штуки? У нас каждый второй - талант и/или гений, - обязательно говорили крупные оппозиционеры и сами гении, - и все почти на столетие, а то и больше, опередили человечество в плане открытий и новейших технологий, почему их никто понять и не может, а платить авансом на сто лет раньше получки никто не решается, даже после Моуди. К тому же, они элементарного понять не могут, не хотят: как можно их, мол, на сто лет опередить, идя совершенно другим.., другой дорогой и в другом направлении? А ведь как раз это, особенно, теория относительности истин Ленина и объясняет, почему мы уже почти век их на сто лет опережаем, а они нас не догоняют даже теперь, когда мы встали, поджидаем. Почему, вот, вы и раньше не платили, и сейчас?
   - Почему мы должны каждого гения особо выделять, если у нас каждый второй - он? Сами проболтались! Как это, кто - каждый первый?.. Нет, женщины у нас нормальные... в плане признаков гениальности или/и генитальности, что одно и то же. Мы имеем в виду тех первых.., которых сейчас официально нет. Только дороги остались...
     Ножницов не был никогда первым, но вторым в районе побывал недолго и даже по этой причине мог считать себя гением, что и подтвердилось его руководством предвыборной кампанией. Никто из прежнего руководства ему ничего не говорил, поэтому и думали, что он по привычке ничего и не делал. Не говорили же потому, что им все еще казалось, что все происходящее происходит будто не у нас. Даже за тем футбольным матчем Волынкин наблюдал, как за некой международной, но товарищеской встречей, к которой Ножницов имел аут-ентичное отношение, буквально и стоя в ауте, на своем ли месте.
   А доверь они ему раньше проявить себя в таком амплуа? Может, ничего бы этого, типа Гласности, и не случилось? Ан, нет, доверили первому, ну, пятому первому, потом... - сразу последнему...
   Черкасин и-то не часто вмешивался в его дела, зная, что может сделать человек, отпущенный в свободное плавание... в проруби Демократии всякой. А Ножницов в этих условиях-то и развернулся!
     После двух шедевров, где авторство он делил с Черкасиным и Черточкиным, он выдал еще один: очередную встречу кандидатов с избирателями на пересечении всех их городских дорог и путей на городской барахолке, в этом музее-хранилище, "Amba.ru" рыночной экономики, где она сохранилась в первозданном виде и без нафталина, в отличие от многих своих сторонников и могильщиков.
     Сколько раз ее закрывали, переносили в несуществующие места, но даже при полной стерилизации и гербицидизации территории споры ее, проваливаясь сквозь дырявые карманы за подкладки сюртуков, пиджаков и жакетов, прорастали из-под полы при малейшем дуновении таких же неуничтожимых ветров свободы или хотя бы сквозняков попустительства. Что поделать? Жизнь и все ею производимое в естественных условиях, по любви, неуничтожимы! Недаром наши материалисты так принижали ее, жизнь, низводя до случайного плевка, блевка, накипи якобы мертвой, переваренной, кипяченой даже материи, самостоятельно эволюционирующей, подобно мухам, а не Махам, ясно. Но этим они просто хотели уравнять собственные выкидыши, своих Франкенштейнов с детьми живой, не умирающей жизни.
     Им, видите ли, большая разница - на каком клочке, куске камня и под каким флагом прозябала и прозябает эта жизнь сегодня. А для нее ведь та же Земля - лишь пыльный след ее очередного шага.
     Вот и здесь: вытворялись и выдворялись нэпы, коммунизмы и социализмы, дозревавшие даже до некоторой стадии развития, усиленно реставрировались, подживлялись их рассыпающиеся мумии, а барахолка даже при полном перекрытии ей кислорода, при сведении ее жилплощади до квадратного дециметра в кармане обывателя, жила и процветала, да еще и вскармливала своей перетянутой удавкой грудью свое дитя - рыночную экономику! Конечно, она не дала дитятке никакого образования, кроме "Школы", но попробовал бы кто, владея аппаратами Госпланов, министерств, зная все учебники политэкономии и западные теории, обсчитать ее Гавроша.., то есть, Гобсека, хоть на грош, на полновесную ли копеечку? Дудки! А почему? Да потому, что для них это все - лишь акваланг для погружения в воду, которая и является ее средой обитания. А им чуть закрути краник, перекуси шланг - и пойдут ко дну, булькая грамотно, на английском даже...
     Это ведь нам наши и их(?) теоретики, любящие воздавать себе по заслугам, вбили в голову, что рыночной экономике всего-ничего отроду, что ее у них придумал, познал ли Адам Смит, а у нас - Карл Маркс. Может и Адам, да не там, а еще в саду Эдемском, где змий ловко запродал молодоженам яблоко в нагрузку к паре фиговых листков прямо от Кардена, ну, из Garden-а, но по умопомрачительной цене! А разве нет? Все человечество до сих пор не может расплатиться по долгам своих прародителей, за один грешок обретших всю Землю! Оттуда ж повелось, что покупают все женщины, расплачиваются за то мужчины, а продают этакие змеи-хитрованы, которые, даже раздевая вас донага, первозданный фиговый листок видимости все ж оставят, чтоб вам было в чем вернуться в Рай, ну, на его барахолку ли.
     Вот такими змеями-хитрованами и предстояло сегодня стать нашим кандидатам, что и было эксклюзивным шедевром Ножницова, прочитавшего все же Капитал от корки до самой подкорки...
     Для каждого кандидата было выделено по квадратному метру торговой площади на прилавках, с арендаторами которых был заключен договор, по которому почти вся выручка от агитационной кампании шла в их карман. Несколько кандидатов имели на барахолке свои ларьки или лотки, но сегодня они тоже встали за общий прилавок, опоясывающий полбарахолки почти сплошным кольцом. Они-то и дали мероприятию генеральное направление, поскольку остальные не сразу сообразили, что такое рыночная экономика в постсоветской системе, думая, что это цифры, конвертация, графики спроса-пред-ложения на стенах кабинетов, банки, банкеты, банкомёты, -маты! Дух рынка сегодня буквально витал, реял над барахолкой...
     - Граждане-избиратели, не отмалчивайтесь рыбой, подходи, голосуй за единственно правильный выбор! - сразу вошел в роль кандидат Садков, имевший здесь ларек с напитками, пользующимися спросом. - Не часто ж без примерок - товар с рук будущего мэра!
     - Еще б! - сомневались завсегдатаи местного "Литрклуба" Кадочкина, - такую рентабельность даешь, что на закусь - только вошь!
     - А выберете меня - я и городу такую рентабельность дам, что все горожане на машинах будут ездить сюда! - прозой отвечал сомневающимся Садков из-за кофточки, но от Кардана, "Корда" ли...
     - Еще б, раз от твоей рентабельности все пешеходы полягут штабелем! - соглашались с ним в принципах литрработники-пииты.
     - Судари и сударыни! Чтоб не полечь от рентабельности - вот пироги с зайчатиной для закуси! Рецепт от Меньшикова, герцога И-жорского, тоже генерал-мэра Питера! - зазывал и Большиков. - А после пирогов с котлетами - вот и бумага туалетная! Нежная такая, импортная ишь - словно в гальюне миллионера, а то и в кресле мэра сидишь! Бельишко нижнее, если кто носит - само раздеть просит...
     - После твоих пирогов спросить не успеешь! - бурчали дегустаторы. - У твоей зайчатины хвост не с метр был? Он - мэр, а ты вмер!
     - А закусью - не договаривались, - ворчал Садков, - только шик-потреб! А-то я сейчас тоже газу принесу... к твоей закуси!
   - Э-ей! На газ монополия государства, этих, ну, Ойле-Лукойле!
   - Не юли! - помахивал Садков авто-перчатками с кличкой "Тай-Ваня". - Это на зайцев у нас госмонополия, этих, ну, пчелкиных...
   - Я ж и сказал - не Юли! - недоумевал Большиков. - Ойли!... С луком, конечно, не пожалеете.. А мягкая, слов нет... следов тоже...
     Остальные, вспомнив, что пришли не торговаться с электоратом, а поговорить, тоже разговорились, выдавливая из себя терминологию, предложения маркетинга: "На... Вы... Бери... Меня... й..."
     - А ты че молчишь? - сердито шипела на Краева бабка, хозяйка его квадратного метра и товара, - тебе что, мой товар для презентации дали? Ты, может, и в мэрию на показательные выступления собрался?
     - Сейчас, сейчас, бабуся, - шептал тот ей, еще не приноровившись к аудитории, пришедшей сюда вовсе не побазарить. - Граждане избиратели!.. Вот импорт пока берите.., пока есть. Вот выберете меня мэром - я свое производство налажу! Наше брать будете, демо...
     - Ага, а импорт вы опять меж своих делить начнете? - обрадованные такой перспективой реагировали избиратели. - Тогда уж точно хватать надо, пока есть... Сколько ты ломишь за эти бюстгальтеры?
     - Так тут... разные есть, - неуверенно оглядывая даму едва не из доупадничевского Эдема, отвечал Краев, - можете померить...
     - А может, ты мне бы и домой доставил... вечерком? Там бы и померили, - зардевшись от его взгляда, решила, видно, узнать о возможностях дополнительного сервиса та дама, - а-то вы тут еще в обморок попадаете - кого выбирать будем!
     - Про то, чтобы домой, я такую сферу услуг обязательно введу, - пообещал ей Краев, краснея на глазах, - я это разовью потом...
     - А чего откладывать-то? Вводи! Вдруг не изберут? - таинственно хихикала та дамочка, решившись все же примерить бюстгальтер у него за... прилавком, за ним. - Я ведь тоже - товар лицом. А это у вас разве самый большой размер? Вы же видите, какой мне надо? Нет, я лучше куплю у вас... трусики. Померить можно? Поможете?..
     - Ты бери давай! - шипела на нее бабка-хозяйка. - Они же люди серьезные? Им нельзя, ну, мерить...
     - Дам-дам!.. А мы для чего мэра избираем - только байками нас кормить или все же мэрить? - недоумевала избирательница, все же настоявшая на примерке трусиков. - Нет уж, пусть сразу конкретным делом помогают нам.., одиноким, в частности, женщинам. А по телику мы и делонов насмотримся... Идет, не скажете?.. А теперь, давайте, я сразу и бюстгальтер к ним подберу... А вы мне прямо здесь автограф поставите? Нет, я снимать не буду... Застегнуть только помогите? Да не трусики, там же нет... Хотя, может, и есть... Есть-есть! А, это бирка, на ней и поставьте. Ну да, можно и ручкой, конечно. Левой, да. Вы еще и левша, ну, на все руки мастер! Тогда я..., ой! Уже... и за вас!
     А толпа избирательниц прибывала. Ножницов распорядился каждые полчаса давать рекламу: "Все дороги ведут к рынку!". Товар шел нарасхват. Особенно всем понравилось брать автографы у кандидатов на приобретенном товаре, особенно на нижнем белье - после трехкратного повтора по просьбе одной телезрительницы эксклюзивного ролика с Краевым и известной в узких кругах стриптизершей-любительницей, после этого и ставшей профессионалкой. После третьего показа и супруга его не выдержала, вернулась опять домой и прибежала купить у него хотя бы тампаксы, хотя бы один...
   - Нет, лучше этот... Нет, не знаю... Может, ты мне тоже примеришь? - перед телекамерой она была готова простить ему все. - Конечно, милый, конечно дома, я же понимаю, что у тебя теперь работа такая... с электоратом. Но я ведь - тоже электорат, давно уже...
      - Вот бы каждый раз такие выборы - можно было бы и не работать, - бормотали бабки-хозяйки, вскоре почувствовав себя лишними, некой даже антирекламой. - Может и себе чего купить на память?
     - Разве это не благодаря реформам и либерализму? - вопрошал гордо Волецкий, который, наконец-то, после теоретического усвоения основ либерализма осознал и его практические преимущества. - Все стоит, ничего не производим, всюду кризис, о котором постоянно говорят бывшие бывшевики, а товару завались! И стоит-то! На том и стоим! Прав был Де Голль! Хоть тоже генерал, хоть сам Голль, но дал отмашку гражданам: "Обогащайсь!" - а не стройся в очередь, не перестраивайся под новое ружье - только в Мулен-Руж!..
     - С ружом, застрелиться чтоб?.. А на барахолке и раньше все было, - уточняли ее ветераны, - хоть для голи, хоть для моли!
     - Теперь это - не барахолка! Это школа Гайдара, но не Аркадия, не в кавычках, а свободная, то есть, либеральная рыночная экономика, без вмешательства со стороны госу-даря! - проповедовал Волецкий. - Раньше тут покупали нормальные граждане, а теперь и бывшие блатные вынуждены в общей очереди и по одной, рыночной цене!
     - Это преимущество, конечно, если и те - в общей очереди, - соглашались ветераны, но не те, конечно, кто без очереди привык.
     - А где вы очереди-то увидали? - ловил их на слове Волецкий.
     - Ничего, наладим свое производство, оборонку поднимем с колен, появится наш товар, и очереди за ним опять будут, - после Краева уже не совсем оригинально, но патриотично выступал Глубоков, - а за этим барахлом, конечно, очередей никогда больше не будет...
     - А что ж ты сам-то народу барахло продаешь? - возмущались покупатели, начиная критически поглядывать на его товар.
     - Да нет, вы успокойтесь, - краснея, отвечал тот, вынужденно принимая условия игры, - попадается и хороший товар. Но в основном тут продают то, что у них на Западе задаром выбрасывают... китайцы.
     - Побольше бы и у нас выбрасывали, ну, подешевле, тогда бы ничего и не было опять, - соглашались как бы с ним патриоты.
     - Граждане, а вы представьте, если мы и это либерально оставим, и свое производить начнем демократично? - включился в дискуссию Всевашов, распродавший уже вторую партию товара благодаря своему умению находить общий язык со всеми покупателями. Здесь его главные недостатки приобрели противоположные очертания. - Девушка, вам, вот, демократичный купальник скоро пригодится. Как стану мэром, я тут и пляжи, как во Флориде, их песком же и...
   - Насыплешь, станешь, когда песок посыплется, - бурчал Краев.
    - У вас что-либо и либеральное, ну, свободное есть? - робко спрашивала того беременная дама, глазками указывая на животик.
     - Вот стопроцентная Либерти! - восклицал Всевашов, демонстрируя товар. - А после обретения свободы вашим будущим избирателем, вы туничку этим, вот, демократичным пояском повяжете...
     - Граждане великой страны! - вдруг раздался громогласный, слегка булькающий глас. - Где это видано, где это слыхано, первый решает, а мэр продает! Налево пошли, Стали-ик-продавцы?!
     - Ничуть не стали... И первые разве не левые были, - усомнился негромко Глубоков, краснея, - разве другим, не левым путем шли?
    - Родину продаете? - вопил тот. - Наш меч-кладенец на импортные трусы променяли, заложили! Но есть, есть божий суд, наперсточники и развратники, есть грозный Судия - он ждет! Он не доступен звону маней! Дела все зная наперед, на воскресенье и грядет!
     - Не обращайте внимания, - успокаивали тех ветераны барахолки, - это наш записной прибабахнутый. Он и тогда, при советах, ходил тут и всех к стенке ставил, но за обратное, за меч без трусов...
     - Эй, мужик, а что твой Ленин говорил: учитесь торговать или что? - возразил все же Большиков. - А великий сподвижник Петра, градоначальник Меньшиков с чего начал окна туда рубить?
     - А ты, меньшевик, молчи! В семнадцатом родину Петра немцу продал, и сейчас их Родена за рубли продаешь! - заорал тот, грозно размахивая пальцами и уже путаясь в трех из них. - Порублю!
     - Я не меньшевик, а, наоборот, Большиков! Потому людям нашенским продаю немчуры всякой родину, - задумался Большиков, то ли разглядывая бирку "Родео" на туринских, турчинских ли джинсах, то ли вспоминая купца Ивана Грозного немца Роде, но не успел...
     В это время по барахолке прокатилось волной какое-то движение, физическое воплощение народной молвы:
     - Мент оф море! Атас! - передавали по цепочке торгаши на своем, избирательном Арго, не понятном лишь кандидатам. Бабки, тетки спешно прятали в сумки, за пазухи тряпки, обувь. Одна старушенция невероятным образом, словно Кио или Акопян, засовывала уже пятый сервиз под подол своего пальтишка, отвлекая внимание окружающих светским разговором о новой ментальности. Большая часть продавцов мигом трансформировалась в покупателей, но очень привередливых: они ничего не покупали, а только торговались.
     А по кругу, где стояли кандидаты, уже шел наряд милиции, проверяющих наличие разрешений на занятие торговлей. Их, по-видимому, не предупредили, и они начали производить аресты не имеющих лицензий кандидатов вместе с товарами.
     - Ты там - кандидат! Тут ты - нарушитель! Да, свободная зона, Фризон, СИЗО как бы, и правила не действуют, - объяснял развязно сержант, подталкивая очередного в воронок. Однако, когда воронок был уже битком набит, а кандидатов не убывало, даже он смутился. - Сколько ж вас тут, кандидатов?.. Сколько, сколько? Е-мае! Шизо!
     Глубоков начал ему объяснять про встречу с избирателями, их сход, про закон о выборах, на что тот растерянно чесал в затылке.
     - Ладно, сейчас законников еще вызову. Постой тут, - показал он место у своей ноги Глубокову и достал рацию. - Первый, первый! Я шестой! Присылай еще машин пять... Полное барахло. Тут у них сходка, выборы кандидатов в законе... Сами и раскололись!.. Ну так!
     - Правильно! - поддерживали милицию покупатели из числа конкурирующей части торговцев, - а-то не барахолка, не свободный рынок, а плюрализм сплошной на закон! Развели госмонопольку!
     - Да они тут все спекулянты! По физиономиям видно! - поддерживали их другие, переставшие вдруг быть благодарными избирателями. - Народ, народ, а сами в фартучках, как масоны!
     - Какие масоны? Буржуи недобитые! Тот пришибленный правильно говорил! - наседали на них уже третьи.
     - Позор, товарищ бывший секретарь! - навалился на Глубокова какой-то мужичонка в поношенном, но строгого, точнее, старого покроя пиджаке. - Вы ведь тогда, когда мы еще банки и мосты брали, мне выговор за одну банку левой тушенки влепили, а сами теперь?!..
   От такого Глубоков и сам самокритично юркнул в воронок.
   - Ну, этих забрали, а товар? А выручку? Тоже с ними? Свободу частной, то есть, партийной собственности! - пытались смягчить сержанта их редкие сторонники, но тот уже встречал подкрепление...
     Следующая встреча с избирателями проходила в отделении милиции, где кандидаты заполонили небольшое помещение "обезьянника", соответственно отгороженное от аудитории решеткой.
     - Так их, гражданин начальник! - радостно и одобряюще выкрикивали его завсегдатаи. - Может, им места тут не хватат, спекулянтам проклятым? Так я ж уступлю, освобожу! Во, демократия! А-то все простой народ берут! Перед ментами все равны!
     - Я те дам мента! - рявкнул мент, демонстрируя намерение...
     - Токо не по лицу! Это ж кино такое? Я и книгу видел. Так прямо сволочь и написала: "Мент поганый". Сам-то я ментов ментами не называю даже без ментов - это все четвертая власть!
   - Не по лицу? - озадачился мент, ласково поглаживая палку...
     - Правильно ты их не называешь! - забурчал вдруг один из известной уже троицы кандидатов, шаря по карманам широких штанин в поисках чего-то. - К мандатам почтения нету!
     - А без мандатов, значит, можно? - проснулся вдруг простой задержанный, удивленно разглядывая окружение. - Е-мае! Бемоль-Ля!.. Неужели началось?! Опять революция? Или Пиночет? Товарищ сержант, тогда мне на баррикады надо срочно - буржуев бить, ну, или этих!.. Эй, Колян, это ты что ли? Это что, контрреволюция, что ли?
     - Вы нас с кем-то спутали, - процедил тот, достав из штанин кулак, - мы - не ик.., Колян, а кандидат всея Руси Крышкин!
     - Я и говорю, Крышкин Колян, - поправился тот. - Тебя тоже в кандидаты замели? Хоть один порядочный попался. А за что тебя-то?
     - Я ж тебе объясняю, что ошибся ты, - яростно мигал ему тот левым, целым глазом. - Приходи на прием, если проблемы есть с крышей, ну, с доверенным лицом...
     - Я уже все - принял сегодня! Никаких проблем. Посплю у них до завтра, до похмелки, тогда можно и крышу починить...
     В это время в отделение ворвался Ножницов, размахивая какой-то солидной бумажкой.
     - Все - легитимно! Вот решение! - втолковывал он менту. - Сближение власти с плюрализмом народа! Демократический, так сказать, эксперимент. Да, даже здесь... Господа кандидаты, что же вы?..
     - Тогда ясно. Такой статьи нет. Мы ж думали: обычные спекулянты, а у них разрешение, оказывается, - бубнил при этом дежурный, читая. - Тогда пусть торгуют, раз дерьм... экскременты эти...
     - Да при чем здесь это? - возмущался Ножницов.
     - Я и говорю, раз есть разрешение, то пусть что хотят, то и делают: идут в мэры, на барахолку, на панель! Хоть в жо... Кеи-кеи! Выходите, кеи.., - спокойно объяснял милиционер, чем-то даже заинтриговав Ножницова, на миг застывшего на месте. - А ты куда?!
     - Я тоже, это, как его.., доверенное лицо кандидата в мэры, - оправдывался нежданный приятель Коляна.
     - Счас, все жо-кеи уйдут, и мы с лицами начнем разбираться, - успокоил его дежурный, - мы же при самом... субъекте с его лицом, ну, неприкосновенным, не можем разбираться как бы...
     - Долой наследство тоталитаризма! Да здравствует демократия! Колян!.. - вопил тот, подпрыгивая с поднятыми кулаками.
     - Гражданин, демократия у нас теперь официально победила, и митинги разные и беспорядки в ее защиту теперь запрещены, значит, порочат ее, - пытался втолковать ему дежурный на словах пока.
     - Как это? - удивилось даже доверенное лицо.
     - А так, что вы оскорбляете нынешнюю демократичную власть этими клеветническими обвинениями в недемократичности и в том, с чем она боролась и что победила окончательно, - удивлялся и сам милиционер своей сообразительности. - А это - уже экстремизм!..
   - Я - диссидент! - гордо заявлял тот. - Уже пятый раз, между прочим! Первый раз тогда еще, с Валерией самой отдиссидентил!
   - Нет, теперь, при демократии, ты - экстремист, - спокойно пояснял ему и себе мент, которого словно озарило в этот миг, почему он даже стал что-то записывать в журнале приема. - Диссидентами вы все были тогда, при совках, Соловках, до девяносто первого. При демократии все стали или депутатами, или экстремистами... Ну, точнее, все депутаты стали демократами, а не депутаты - экс... А, черт с ними, это не мое дело, но!.. - тут он, выпалив последний слог, слово ли, даже встал, выпрямился, устремив проницательный взор в сторону обезьянника, еще недавно полного кандидатов в народные избранники, а теперь - их полноправными избирателями, ухватившись одной рукой за стол, как за трибуну, а другой сжимая палку, ну, почти как микрофон. - Я, вот, скоро стану по-лицейским, ну, почти как Пушкин с декабристами, и братья меч мне отдадут. Щиты у нас свои есть, менталитет тоже. А с мусором покончим! Навеки! Да, стану именно по-лицейским! По лицу, то есть, и будем, как ты и сказал, а не по вашему... менталитету - пал.., его как бы первоисточником, как говорили уже Дарвин, Энгельс, первыми и поднявшими, ну, и занесшими это оружие интеллигенции над головами.., ну, тоже в обезьяннике!..
   Но многократный диссидент его уже не слышал, все же решив не сидеть, а поспать назло, вопреки ли, как человек свободный, хотя и сидя официально в обезьяннике, на скамье, но как бы заседателей уже... Не уже, то есть, даже шире чуть. Очевидно, нечто подобное ему и снилось при том, отчего слезы умиления так и струились по его почти доверенному лицу, что будущий по-лицейский, понятно, принял на свой счет и не стал заносить его в графу прихода, да и ухода. Он просто дал ему поспать, много раз наблюдая по телевизору, как то осуществляли депутаты на своих тоже заседаниях, наверняка, тоже видя при этом сны особой государственной важности, почему их давно никто не будил, всю их работу в говорламентах взвалив на лидеров, страдавших в одиночестве за всех своих товарищей-господ бессонницей, вместо меча, как былинные витязи, подпирая свои подбородки микрофонами... Тем, правда, платили за это дай Бог, а с этого ему пришлось... Нет-нет, будущему по-лицеисту сейчас было не до этого, не до мелочей. Мыслями он и эта мелочь были сейчас уже не здесь, а тоже далеко за общей для них решеткой, в чем-то их даже роднящей... Влекомый каким-то ментальным, трансцендентным для него порывом, он вдруг отомкнул со скрежетом замок, ступил за грань экзистенции и... вернулся уже новым человеком - не Камо, но Камю!..
    - Прошу прощения, господа жок.., - оправдывался в это время на улице Ножницов, - кандидаты, неувязочка вышла. Демократия без бумажки, оказывается, это как.., сами понимаете, и у Райкина мужа тоже... Только вот... надо бы подвести итоги эксперимента, для чего надо выручку сдать... Кто больше наторговал, тот и, сами понимаете.., сдаст больше. Мы опубликуем... это, как рейтинг своего рода...
     Сердито ворча, кандидаты раскошеливались, намекая на комиссионные и моральный ущерб... Больше всех и без пререканий сдал Всевашов, чем лишь сугубо внешне поразил Большикова, который по привычке не мог не утаить часть доходов, особенно, в таких, форс-мажорных условиях непреодолимой силы... Они ведь тоже еще недавно вернулись оттуда же, из-за грани, из обезьянника!  
   Глава 48. МЭККа демократии...
     На этих теледебатах студия была почти полной в ретроспективном плане. Это не имело отношения лишь к Всевашову, буквально за пять минут до начала заболевшему чем-то тоже словесным...
     - Кобыле-то легче, но и Лебедь один воз, баржу-маржу не вывезет?! - резюмировал Краев, мелкими шагами расхаживая в коридоре, куря частыми затяжками и скороговоркой ругая того, постоянно упоминая в позитивном плане о своих догадках и близорукости.
     - Бывало, скажут люди, а уж бывало оно, - посмеивался Глубоков, измеряя его параметры взглядом, - что мы и говорили. Увы, хвосты точно так же ящериц сбрасывают - диалектика! Партейки ваши мы не зря размельчали, чтобы потом их по одной щ-щелк! Это вам не двадцать миллионов! И Лебедь не поможет и с раком, с И... раком ли!
     - Ничего, когда нас двадцать миллионов будет - не пощелкаете! - не думая, огрызался Краев, то есть, думая о другом совсем.
     - Это как же? - оторопел слегка Глубоков, не думав до этого.
     - Не двадцать, а примерно сто с гаком, - высокомерно заметил Волецкий, - миллионов партий-личностей, первых секретарей...
     - А секретарши где, ну, откуда тогда возьмутся? - изумился демографически Глубоков, вспомнив почему-то Раю, секретаршу Волынкина, доставшуюся тому по наследству, как говорят, еще от Первого Органова, но дважды Николая, возглавлявшего потом и потому, видно, Совет и всея Руси, хотя по ней это и не скажешь...
      -Там будут все первые, - подметил Волецкий, - и все равны!
     - Секретаршам? Не кухаркам даже? - выбрался из затруднительного положения Глубоков, даже закурив сигару машинально. - Ну, господа демократы, кто тут из нас ближе к тем канонам?
     - На улице, поди, в кулачок курите, - насмешливо парировал Волецкий, - к народу ближе чтоб, к дыму отечества Беломора?
     - На улице? - задумался Глубоков, вздохнув. - Давно уж на улице не был, обуржуазел совсем... Как там? Булыжник лежит еще?
   - Закатали уже! На коттеджи пустили, - буркнул Волецкий.
     - Как, как? Каково! - проворчал и Краев, вынужденно слушающий их голоса, привычно еще глушащие его внутренний.
     - Фу, господин демократ! - отпрянул Глубоков, - не портили бы себе лексикон перед передачей? Нам же вместе там отдуваться...
     - У меня Виндоус давно, не Лексикон, - отрезал тот.
     - Ну, в Виндоус я тоже поглядываю регулярно, - подхватил Глубоков. - Немецкие поставил. Так сказать, опять окно в Европу прорубил. "Ре-Хай!" как бы... Ну, не важно.., дешевые в целом.
     - Во-во, как железный занавес народу, так - они, а как окно в Европу, так опять - они первые! - язвительно подметил Волецкий.
     Глубоков хотел было что-то ответить, но их позвали в студию, входили куда они, на ходу уже товарищея...
     Гостей студии Водолюбов и разместил рядом на трех креслах, а на остальных сел сам, как бы компенсируя собой отсутствующих.
     - Господа кандидаты, в... нашем обществе было много партий, по крайней мере, на одну больше даже. Количество их в стране и сейчас достигает нескольких десятков, - начал ведущий издалека, - но вот направлений, по которым они могут вести за собой тех, кто пойдет, всего четыре: прямо вперед, назад, ну или вправо, влево...
     - Шесть! - поправил его Волецкий.
     - Чего шесть? - удивился Водолюбов.
     - Шесть направлений в трехмерном пространстве. Вы забываете еще два: вверх и вниз, - рассудительно ответил тот, - хотя якобы наша церковь их объединяет в одно, не наше якобы, а оттуда...
     - О дно? Справедливо, - согласился ведущий, но думая о другом, - если не учитывать еще разные норд-осты и зюйд-весты. Так вот, направлений шесть, значит... Тогда в каком направлении предлагает вести избирателей ваша партия, если бы мы стали ее членом?
     - Наша, демократическая - левее радикала, - ответил Краев, косясь на Глубокова и больше на Волецкого, - но ради народа!
     - Наша - правее, - ответил Волецкий, - даже Рады!
     - Я сейчас несколько беспартийный, - пояснил Глубоков, - но приглашаю глубже и шире, другим путем, но встречным курсом...
     - М-да, - озадаченно произнес Водолюбов, будто ожидая иных ответов и переосмысливая написанное в блокноте. - Но, если перефразировать вопрос, где найти нишу другим направлениям? Что делать и куда вести людей, если все партии уже заняты другими направлениями? К примеру, недавно появившееся направление как раз вверх, в трубу? Кто из вас туда поведет их, не знающих дороги, не зная ее?
     - Хм, - удовлетворенно хмыкнул Глубоков и, переглянувшись с соперниками, пояснил, - мы-то и думаем, даже знаем, что это новое направление, по которому предстоит двигаться городу с его населением, мы и должны освоить, объединив, сложив наши усилия.
     - То есть, в сложившейся в городе трехнаправленной политической системе остальные без дела не останутся? - спросил ведущий.
     - Нет, конечно! - решительно сказал Глубоков. - Сложив наши якобы разнонаправленные усилия, мы как раз и сможем повести горожан в любом направлении, которое выберут сами горожане в итоге.
     - И, что интересно подметить, сложение векторов, особенно с бывшими, уже потусторонними как бы, и дает это новое и устойчивое направление вверх, на которое страна безуспешно пытается выйти с распутья, но без нас, правда, потому и безуспешно, - увлеченно подметил Краев. - А у нас как в песне получается: вперед и вверх, а там...
     - За говорами, - продолжил с улыбкой Водолюбов. - Ок! Но тогда как вы относитесь к тем из присутствующих, кого недавно обвинили в заговоре или, как они говорят, в сложении векторов?
     Наши приятели слегка оторопели, но все же ухватились как бы за соломинку, милосердно протянутую им ведущим.
     - Мы думаем, что заговор и сложение векторов, о котором они не говорили, - торопливо вставил Волецкий, - это две разные вещи...
     - И не только вещи, кстати! - подхватил кончик той и Глубоков. - Заговоры ж заговариваются, чтобы взять, вычесть, разделить, отлучить, снять порчу, сглаз, но разув, раздев. Сложение ж векторов, наоборот, чтобы дать за глаза, сложив, умножив.., но надев, обув...
     - Не только и вещи, - вставил и Краев, - но и новый вектор! А для этого, ну, для избирателей надо чем-то и пожертвовать ведь? Своим вектором, к примеру! От сложения до служения - один шаг...
     - Иначе сложения не получится, - математически обосновал то Волецкий, - как, у либерал-демократов, при самосложении наглядно обнулившихся, в отличие от либералов, демократов и вообще...
     - То есть, все одобряют заговор? - подвел черту Водолюбов. - Тогда почему и остальным не вступить в него? Что вас сдерживает?
     - Но мы-то с удовольствием сложили бы и сложили вектора, и настаиваем, чтобы вы именно так это и называли, - с акцентом на последнее отвечал Краев. - Нас даже вектор жребия тут свел, в студии...
     - Выбрал нас, добавлю лично! Но чтобы это осталось не на бумаге, не в телевизоре, то есть, - добавил глубокомысленно Глубоков, очень любивший это делать, - в жизни это должны сделать сами избиратели: выбрать один вектор, куда они все свои, ну, сложим, то есть...
     - Мы и отдаем свои вектора, как я лично, избирателям, - уточнил все же Волецкий, даже поправив микрофон, - мы - вам, ну, и я!
     - Хорошо, почти большинство, - читал далее Водолюбов, - но если у вас такие разнонаправленные вектора, альтернативные проекты, то что получится в результате этого заговора... их сложения?
     - Зачту мнение людей умных, ученых, то есть, - взял инициативу в руки Глубоков. - Мусоросжигательная электростанция, крематорно-колумбарного типа - МЭККа. Это сложившееся мнение среди...
     - Слагателей, - закончил фразу Водолюбов. - Нет, я не о Сочинителях, хотя и там с огоньком, но гаснущим! Солидный, даже духовный базис для вашего движения вверх по стене Кааба, колумбария ли.
     - Я бы добавил, - поднял палец Краев, - движение вверх всех избирателей, горожан, а не только...
     - Пламенных паломников в Новую МЭККу, но к стене плача, - помог и ему Водолюбов. - Но, если вы готовы... сложить вектора, получить сумму, то почему не сделать ставку на нее, не пойти Ва-банк? Вчера, к примеру, выступал один слагатель всестороннего заговора, которого не зря, видно, самоназвали его ударной силой, так почему не поставить на него? Кстати, какое направление он поддерживает?
     - Я попытаюсь все же пояснить, - скрипя уже креслом, начал Глубоков, - вы нас все время путаете с кем-то, говоря о заговоре, когда мы говорим о сложении векторов. Но чтобы говорить об одном с вами, мы тоже использовали по умолчанию это слово. Но для нас оно означало совсем не то, что мы под ним понимали, а вы говорили. Если кто хотел бы втянуть нас в заговор, чтоб возглавить и провалить, это их проблема. В свой заговор он нас де-факто не приглашал, и мы пока втроем лишь сложились... по православным же традициям...
     - Вокруг МЭККи... А де-юре пригласил, опубликовав даже, - уточнил Водолюбов! - Но он в ваш заговор не входит пока?
     - Почему пока? - недоумевал Волецкий.
     - Ну, пока он вас не пригласил, - пояснил тот. - Нет же?
     - Конечно, нет! - подтвердили все трое.
     - Тогда резонно спросить, а если на выборах выиграет один вектор, а остальные проиграют, то в какую сторону повернет их суммарное направление? - зашел вдруг с другой стороны Водолюбов.
     - В том и сила сложения векторов, что при проигрыше остальных сумма их направлений не меняется, - менторски пояснил Волецкий, прочитавший перед передачей учебник высшей математики.
     - Ну что ж, желаю вам, чтобы ваше общее направление к МЭККе взяло верх, даже при проигрыше всех отдельно взятых векторов, - пожелал им в конце Водолюбов, закрывая блокнот.
     - И мы того же желаем избирателям, но хотели бы рассказать как раз об этом направлении... - встрепенулся было Волецкий.
     - Увы, камеру уже забрали, - посочувствовал ему Водолюбов.
     - Так мы же о главном-то ничего и не сказали?- удивился и возмутился одновременно Краев, - мы же не о самом сложении векторов, а о самих векторах пришли говорить, которые мы сложили?
     - А выходит, что говорить об этом мы уже не пришли, а уходим? - недоумевал и Глубоков, посматривая и на свои записи.
     - Тише, послушаем лучше международные новости из нашего города, - подняв палец, попросил Водолюбов.
     Другая ведущая в это время передавала обращение командования иноземного военного корабля, на котором прибыл контейнер для захоронения, ко всем славным представительницам города с просьбой вернуть моряков за всевозможное вознаграждение. Тем более, что завтра прибывает еще один корабль, больше, хотя из маленькой державы, но уже с партией контейнеров для захоронения отходов ци...
     - И что, это направление важнее наших векторов? - возмутился Краев плодам и своей демократии, каковой он ее еще считал втайне.
     - Что вы, конечно нет, раз приглашают не по нему следовать, а обратно даже, хотя и самих иностранцев? - успокоил их ведущий.
     - И это у них такие партии?! И это они нашу критиковали? Нет, мы и туда пойдем другим путем, - угрюмо пробубнил Глубоков. - Мы все же и капитализм с нашим лицом должны строить. Троицы...
     - Хоть с нашим, но капитализм, - подметил Волецкий.
     - Хоть с нашим, но все ж с человеческим, - настаивал вектор, не имевший пока направления, хотя и весьма проторенного.
     - С человеческим, хоть и капитализм, - добавил и Волецкий.
     - Может камеру опять включить? - поинтересовался вдруг ведущий. - Пока там ищут обратное направление и тех, кому по нему надо идти, мы бы поговорили о возглавить и провалить...
     - О, нет, что вы! Западная демократия и так уж проникает к нам сквозь все дыры, - поспешно заметил Глубоков, чья супруга тоже, оказывается, встречала ту делегацию среди представительниц самой лучшей части населения, пусть даже бывшей части...  
   Глава 49 Академики на распутице!
    После этой передачи не все мысли в голове ученых выстраивались в стройный ряд и даже не по причине вынужденной шизофрении:
     "Черкасин, конечно, довольно ловко провел политическую игру с двумя нашими проектами и вывел соперников на финишную прямую с гибридным, о котором даже мечтать трудно было раньше, когда светлое будущее было вечно впереди, а не опять в заднице Адама Смита, Каина Адамовича ли, первого закапывателя. Ну, кто за капитал, с его особенностями начального накопления, готов был закопать и родного брата, накапать ли на него, как сыны Ноя, который тоже был не прочь накапать после 40-дневного Араратского... потопа. Здесь я - с ним. Это нас хоть и возвращает к... тому истоку Адама, но переводит в цивилизованное общество Смита и далее, куда, ну, к тому самому первому костру, к жертвенному ли крематорию Авеля, нас перманентно, как путеводная звезда, и вели... молот и серп Каина, скрещенные над землей, накрывшей солнце, в венчике его же снопов"
   - Как я раньше это не понял, агроном че..? Это я не тебя! Был такой Че Гене... Свят, Свят! - это имя он вообще забыл. - Ге из Вара! И тут сходится! Но МЭККой не я назвал! Мус-ЭКО - другое ж дело?
   "Или зачем он так проталкивает того кладбищенского сторожа с реваншистскими по сути взглядами на роль вождя уже почившего пролетариата, хотя и могильщика, закапывателя буржуев? Ведь он, почти как тот херувим, и стоит поперек дороги, на пути прогресса, на вратах как раз туда.., где лишь Каина и не должно быть, раз он сам одним Махом семерых убивахом, о чем мы тоже читали, почитывали в детстве даже! Зачем? Может, потому что в природе нет вопросов "зачем?", что я тоже знал еще в детстве, постоянно задавая вопрос "почему?" старшему брату, потому, видно, и ставшему боксером? Тогда понятно, почему он его проталкивает - именно потому, - мыслил он, с опаской поглядывая на веник, мирно посапывающий на его стуле, чему он особо не верил, выражаясь даже мысленно предупредительно, - что нам все равно не миновать того регрессивного херувима на пути "За тем", что за вратами. Но, если он заинтересован в получении конфетки экск.., то есть, экстракласса из.., ну, из отходов демократии, то почему бы мне, науке, и не доверить дать ему и то, что ждет потом, за тем? Может, я о нем слишком хорошо думаю, а он просто не знает, не уверен в том, какая конфетка получится экстраклассней, и решил проверить это в ходе прямого столкновения разных систем в моем лице ученого? Тогда мне моя роль, вроде, понятна...
   Только наука может дать человечеству такое, о чем сама не подозревает: "Зачем?" Не зря ж ей и дают премии русского шведа Альфреда Нобеля, создавшего из сердечных капель(!) нитроглицерина, почти из валидола, Ди-Нам-ит, который закапывает и рвет сердца хлеще инфаркта, валит долами и кардинально? Че!.. Вот почему ее дали немецкому еврею Альберту, доказавшему, как все в мире относительно, но в еще больших масштабах, и русскому тоже миротворцу Андрею, тех масштабов первым и достигшему на бывшей шестой части мира, которой и с его подачи как ни бывало уж. А я-то, и русский, и Ковалевич, собрат им всем, даже Каину, еще и сомневаюсь?!
   Да, ведь возможно третье, парадоксальное для нас: они решили устроить настоящий конкурс, что сходно с заданием веника, хотя конкурс мы уже провели... Неужели и у них, в сверхмире действуют те же принципы?" - вот что мучило его, но более всего - другое: "Неужели и из моей конфетки можно сделать то же самое Д..? Да, дерьмо! Демократию ли по Ленину, Лёнину!" - даже мысленно, цензурно он стеснялся произносить то слово, тут же вспоминая определение Лениным интеллигенции, к коей и сам относился... Ученый - не Ленин, хотя и тот тоже, но на половину - наверно, не ту - и дворовый как бы, дворянских кровей, почему и посылал интеллигенцию полными судами туда, в страны Де... - "Мокра та дорога потопа, вроде, мокра! Теперь демократы, говорят, для того появились, но из песни слов.., ну, из мавзолея того еще не выкинули? К тому ж, демократы, ну, депутаты себя тоже потому, видать, интеллигентами мнят, предпочитая фуражкам извилины хотя б от тех, даже ментов, бросающих тень на их менталитет, заменяя везде на по-лицейских", - потому он и продолжал стесняться... А тут прорвало! Но пронесло как-то...
   "Но, если так, то зачем оно Черкасину? - продолжал он, едва смолк шум скрытых вод. - Неужели и у них, повелителей стихий, небесного душа, а не только душ, тот же принцип: чем хуже здесь - тем лучше там, ну, покажется там, на небесах, где вообще ничего нет - лишь "Свет и Чернь"? Может, в том и суть, и это все - вовсе не в наказание за первородный грех нам, Адаму дано Им, а чтобы райский хрен слаще редьки и показался потом? Даже редиски! Не зря ж они, Ле... оновы ж, и последнюю почти к... фене приравняли?.."
   Веник даже не дрогнул, только потянулся чуть и чихнул...
   "Но, если так, почему в дем-странах не так, никаких МЭКК, а как нам теперь по телику показывают? Хотя, судя по всему, у них вообще места для интелли.., ну, для отходов демократии не осталось, если к нам собираются завозить, еще и приплачивая. Или эти, демоны не такие могущественные, как выставляются, и с другими у них не получается то, что выходит постоянно у нас, из нас? Только мы - подходящая страна для их экс-пери-ментов? Взять хоть прошлый, мировой экс.., ну, Общественный Кло.., Коммунизм ли, даже у нас не построенный, но уже перестроенный опять в платный? Хотя, может, Черчилли и прочие Че... опять решили показать им на нашем же примере, насколько плохим может быть и их... настоящее, лишь нас стоящее?:
   - Фу, мы-то думали, что у нас де вон что, а из него вышло наоборот де... И зачем вам то не то? - спросит какой Ротве.., тьфу, Рокфеллер, Ротшильд, у кого и так все наоборот. - Перестроить тоже!
   А Достоевский давно показал и то, и другое? Не поняли, перепутали, списали на раздвоенность русской души, типа моей, Кара-мазова, Но-беля, и прочих Раскольниковых, Распутиных, в распутицу и стоящих на распутье: "Что ж я наделал - что ж делать?". Так перепутали, что самим Фрейд с горшка потребовался! Но не нам! Оттуда и дух этот, русский, якобы, вени... как бы! И Черкасин, значит, оттуда?
   Я ж в них тогда материалистически ошибался, а они, действительно, из нашего "поганого", ну, сперва языческого пантеона, из-за чер.., ну, из-за грани экзистенциалистов, из параллельного мира, после Альберта и Ленина относительно истинного, но реального! Черкасин и внешне похож на книжного героя Гете и киношного(Каиношного!) Черкасова. Светлым силам нет смысла прикидываться веником, да-да, и хамить, чтоб достичь эффекта? Нет, он определенно тот, чье имя и произносить не стоит. Но тогда не могу понять - для чего он затеял этот спектакль? Для того, чтоб напакостить по мелочи? Эффекта ж во всемирном масштабе не получится, как у тех же фашистов, товарищей по пучку, fascis. Так себе, пучок посреди Мценского уезда...
   Но чего мы-то с Альфредом, Аликом, Андреем скромничаем? От нашего пучка весь мир гряз и так еще может погрязнуть в его, экс-перимента, последствиях, ведь это не динамит, не из аптечки, и тут вообще не останется перспективы куда-то выбраться, кроме... трубы!"
     Тут в ученом и проснулся в холодном поту истинный ученый, который открыл или изобрел что-то, а потом с ужасом понял, что из этого создали потом или уже. Он почувствовал себя ответственным за мировую катастрофу, одним из участников Нюрнбергского, Нерюнгринского ли какого, что ближе и к топливу, процесса...
   "А чем я лучше отцов водородных, тоже газовых бомб, которые, как нерадивые дитя, поняли, что натворили, лишь став, точнее, встав с рабочего места, со стула и тоже оглянувшись? Ничем... не хуже. Что делать? Пойти и сказать людям, что их МЭККа - это Супер-бомба, Отходы Массового Поражения, а не общественного потребления, хуже редиски? Не лучше закапывания? А в пучке и хуже койотов Киота! Но это же ложь? Не хуже! Лучше, но... в их руках го... раз... до..."  
   - Бог ты мой! - взывал он уже вслух к потолку, с опаской поглядывая и на... телефон, - как же сделать так, чтобы мы и модель правильную выбрали и не сели с нею в, мгм, их ложу ложеснами мысли? Неужели нельзя все это одновременно осуществить? У нас!..
     Последняя мысль казалась ему самой нереальной. Даже идея о физическом устранении Черкасина дольше удерживалась в голове, хотя сразу показалась утопией Мора, ведь он - тоже де.., то есть, неуничтожим и бессмертен. Из ничего ж и выйдет ничего!  Он понял, что попал в диалектическое противоречие, и вкруг шеи затянулся такой узел, что никаким топором не разрубить, хотя все еще только пером и... начертано. Но если есть ситуация - из нее должен быть выход?
     - Может кому-то намекнуть или уж сразу?.. - распахнул он вдруг решительно окно в мир... - Сам Иуда!.. Ах, ку-уда?!... Счас! В то - ты уж сам лучше!.. Ну, как хочешь... Сам напросился!..
   И, выкинув пучок веток, веник в форточку, он склонился над монитором, распахивая окна со знакомыми Лицами. С прошлым покончено! Надо было спасать будущее от МЭККи, чем за окнами ныне и занимались все, начиная с генералов C-RU, FBRuki и ФСБуки!
   Глава 50. Поколение "до-Ни-Колы", но "По-Пиву"!
   Волецкий тоже открыл окно и просматривал почту, поступившую в адрес партии в новый офис, но из того прошлого, где ни интернета, ни мыла не было, а офисы были конторами. И это был большой, скрепленный виртуальным сургучом конверт без обратного адреса.
     Он не спеша занес письмо в книгу регистрации входящей корреспонденции под номером 000001, вскрыл конверт, достал оттуда половинку стандартного листка бумаги и не спеша стал читать:
   "Дорогой друг Либерал-Де...(последнее слово было спешно чем-то замазано, но он угадал его и усмехнулся), знакомый вам некто Черкасин(фамилия вымышлена) - не просто Демократор, но агент КГБ, даже ЧК, заброшенный к нам из прошлого для проведения операции и по вашему провалу на выборах. Примите меры... вплоть до Чрезвычайных Же! В ФСБук не обращайтесь ни в коем случае!
     Либерализм или...(сами понимаете что!)
   Кант(сами понимаете какой)"
     "Так я и думал! Тоже мне, Демократор, Домкрат Демократии! - думал про себя Волецкий. - Хотя кто бы мог подумать? Ведь его идея с МЭККой... Хотя мне-то что она дала? Моей партии? То, что Краев подмял ее под себя и под Глубокова? Помещение, конечно, стоит временного отступления на запасные пути для накачивания мышц. Но ведь из-за этого мы уже до выборов проиграли? И как это я попался? Зациклился на проекте, на деле якобы, и потерял политическую бдительность! А разве стоит свобода, либерализм какого-то там заводишки вонючего? Даже десяти МЭКК? Нет! Надо было брать офис, но от проекта отказываться. Зачем он нашей партии, которая выступает за свободу во всем, даже в выборе последнего пути? Свободный человек волен помирать, где угодно! Либерально!.. Ну, даже в МЭККе..."
     Мысли, словно мыши, шуршали в голове, не находя выхода.
     "А ведь, точно, он - агент! Он же не только нам помогал победить? Он ведь им якобы помогал проиграть? А кто же победит в итоге? Мы? Дудки! - не успокаивались мышки. - Хороша помощь! Генерал куда больше помог, хоть он и из ФСБ все-таки. И фамилия у него тоже многозначная... Да ведь они же все это и затеяли, опять все начав с Юрика-Рюрика: идите и правьте нами... А тот точно оттуда... Ну, оттуда, то есть... И как он меня облапошил? А Достойнова? Что-то надо предпринимать... К генералу идти пока рано... и не понятно еще с чем. Пойти к Достойнову? Он очень зол на этого все губишника..."
     Спрятав письмо в стол, а, точнее, под стол, Волецкий и помчался к Достойнову.
     Ему открыла взволнованная очередной серией то ли еще "Санта-Барбары" то ли уже просто "Варвары" жена Достойнова, здоровающаяся с ним уже в гостиной, где с кем-то опять что-то произошло...
     Достойнов сидел боком к телевизору в неудобной позе. На голове его было намотано сырое полотенце, а ноги стояли в тазике с водой. В руках он держал "Бесов", большую бутыль Кока-колы и тяжело вздыхал, запивая вздохи и строчки...
     - Страдаешь все? - спросил его Волецкий, вспомнив Байрона, ясно, а в это время по телику пошла знакомая реклама, после которой фильм уже не показывали, и жена с облегчением ушла.
     - Нет, думаю просто, - ответил Достойнов, когда супруга закрыла дверь за собой. - Кино сейчас, как жизнь тогда, не мешают...
     - Выяснил все на сто? - спросил Волецкий двусмысленно.
     - На двести! Мы с редактором успели всего страницу исправить, ну, подредактировать. Остальное - он! - твердо говорил Достойнов. - Быть настолько безграмотным, чтобы так грамотно меня размазать по стенке? Остается одно - враг, засланец... Да, этот-этот!
     - И более того, - подхватил Волецкий, - агент еще КГБ, ЧК...
     - Думаешь? - неуверенно переспросил Достойнов. - Хотя это одно и то же. Кегебесы, Князи из грязи, тьмы!.. Может, Коки хочешь?
     - С детства любил, хоть и поколение "до-Колы", "до-Пепсы", так сказать, но давай, - приврал слегка, по инерции Волецкий, из поколения еще "Пост-Кваса"(но до-Ни-Колы), но уже "По-Пиву", в целом ли "Поколение-XX...". - Имею информацию. И подумал тоже - все факты выстраиваются. У нас их столько было в партиях, каждый второй, но были, и тут бывшие, почти всех иск... Всех! Исключил!
     Дальше он изложил между глотками Колы все свои мысли...
     - Хочешь сказать, этот киллер из ГБ, Демократор ли, уже сделал из нас политических трупов? - спросил Достойнов, доставая из-за спины вторую бутылку. Долго кряхтя и выкручивая руки, открыл ее и, отхлебнув, продолжил. - Жена другого... не позволяет. Сердце...
     - Понятно. Но насчет трупов... из нас, - сказал Волецкий, тоже отхлебывая, - я бы не... спешил. Кто тут труп - надо еще посмотреть.
     - Ты... думаешь? - равнодушно спросил Достойнов, но глотнув все же с некоторым облегчением.
     - Постоянно. И есть рекомендации, - прошептал тот.
     - Это же... только принесет... ему славу, - хладнокровно произнес Достойнов, приканчивая бутыль, - хоть и... посмертно...
     - Черкасину, а у него фамилия другая, - усмехнулся Волецкий.
     - Справедливо, - согласился Достойнов, одеваясь. - Кока кончилась. Надо сходить. Может, у него кодекс камикадзе? Комплекс ли!
     - Это его проблемы, - согласился и Волецкий, - наши проблемы - в другом. У тебя какие отношения с... ФСБ? Нет-нет, не с теми...
     - Поддерживаю. Они нужны родине стали, - твердо кивнул тот, надевая штаны. - Ну, не родине стали, конечно, а стали нужны...
     - В крайнем случае обратимся. Пусть смывают чужую вину, - твердо процедил Волецкий, - раз бывшими не бывают...
     - А не в крайнем как? - настороженно спросил Достойнов, снимая с головы полотенце и тюбетейку. - Подарок заграничных коллег!
     - Как? Надо принимать решение! - еще тверже сказал Волецкий, не отвлекаясь. - Ты подумай, а я пока схожу? А-то Кола...
     - Вон там, - кивнул головой Достойнов, - выключатель слева.
     - На кого ставку делать? - спросил Волецкий, возвращаясь.
     - На орла! - уверенно произнес Достойнов и достал из кармана мелочь. - Хорошо, что его вернули и на монеты... И-и раз!
     В руках у них оказалось по старой решке...
     - Что ж, правильно, - вздохнув, сказал Волецкий, когда в ладонях у них показались орлы. - А то мелочь все какая-то попадалась...
     - Да уж. Надо теперь наблюдение установить, - холодно сказал Достойнов, пересчитав ту и хлопая себя по другим карманам.
     Он при этом надел ботинки, достал с полки пару черных очков. Надев их и подняв воротники пиджаков, они вышли на улицу.
     На улице на самом деле похолодало. Дул северный ветер - прямо со стороны памятника, демонстративно отвернувшегося... 
   - Черт, опять со свалки несет, - пытался скрасить реальность Волецкий, готовый и к более худшему... 
   Глава 51. Укусить за пяту, да не ту!
     Скалин при всем желании не мог успокоиться и не искать Риту. Он слегка переоделся, тоже надел затемненные очки и бродил по городу, всматриваясь в прохожих, в окна домов, трамваев...
     В какое-то время он вдруг почувствовал, что за ним кто-то постоянно следит. Да, вон тех двоих он уже не первый раз видит позади себя. Они снова, как и он, остановились и разглядывали пустую витрину муниципального еще магазина, что ему и показалось странным. Тем более, они резко отличались от остальных поднятыми воротниками таких же, как у него, пиджаков. Ему совсем не хотелось зарабатывать себе манию преследования, что при его работе весьма нежелательно, и он подошел к ним.
     - Вам, может, гид нужен, господа? - прямо спросил он их. - А, знакомые все лица! Может, мою программу списываете?
     - М-да, - растерянно произнес один из них, - мы вообще-то не вас ищем... Точнее, не за вами следим...
     - Нет, следим-то за вами, но ищем не вас, - поправил второй.
     - Конечно, трудно искать, следя, и не следить, ища, - согласился с ними Скалин. - А я, значит, вроде живца у вас?
     - Это очень серьезно, - пытался втолковать ему первый.
     - Но к вам это не относится. Простите, - краснея пояснял второй, дергая коллегу за рукав.
     - Если у вас проблемы с наживкой, то обращайтесь ко мне... на кладбище. Я там всегда, - посмеялся им вслед Скалин, но едва отошел от них, как столкнулся с Черкасиным. Он тут же обернулся назад и увидел, как те двое, прячась в толпе, поспешили опять за ними, пытаясь смешаться с достаточно разноцветной уже толпой...
     - Слушай, вон те двое не за тобой случайно охотятся? - спросил он с усмешкой у Черкасина.
     - А-а, эти - все еще в кегебышки играются, - отмахнулся тот. - Как? А с самого начала в своих партиях кегебяшек ищут, вычисляют: этот против, этот запугивает, этот провоцирует, этот рвется, этот прячется, шифруется, этот все молчит, а этот все знает, забалтывает...Вот и доискались, довычитались - почти всех разогнали, все партии раскололи. А эти и остались в одиночестве, теперь среди остальных искать начали... Ничего нового под Луной, увы, если вспомнить все те нескончаемые чистки рядов, шеренг, но от которых ряды лишь росли!
   - Уж будто там-то... их нет, не было? - рассмеялся Скалин.
   - Не беспочвенно, ясно - кто ж их создавал-то, неблагодарных? - скромно отвечал тот. - Подумай сам: откуда в стране с таким многочисленным отстойником для двадцати миллионов всевозможных карьеристов, наполеончиков, фюреров, вождиков, фараончиков, князьков из совков, командорчиков, причем не только повернутых на этом, а настоящих - дай лишь волю, еще-то взяться таким же, причем не только из психушек, где их тоже хватает, чтобы за год-два состряпать более-менее нормальную хотя бы численно многопартийность? Тебе-то контингент поставляют, причем планово, по исходной программе, с каждым веком все более и более перевыполняемой? А тут все самим, заново приходится делать, порой стряпая, лепя, строгая Нечто из Ничего, до того полвека нещадно его вычищая, выскребая, вычесывая, пропалывая оттуда, из масс, как чуждый, вражий элемент! Кто еще в стране справился б с такой грандиозной задачей: гвозди ковать, разгибать из этих людишек? Если честно, я был слегка поражен, когда их столько объявилось на пустырях, оставленных после себя КПСС! Это что ж, каждый второй у нас этот?...
   - Ну, и что от того хотя бы буйного бурьяна осталось после первого ж собрания акционеров, - спросил Скалин, взглянув на него, - правда, так мастерски организованного?
   - А ты как думал? Как для поляны с бурьяном нужен трактор, плуг, - довольно улыбнулся тот, - так и для политики, особо, самой массовой и буйной демократии нужен свой Демократор, плут - я и не скрываю. Но то уровень повыше кэгэбошек, как было и там, где Демократия насаждалась на кровавых полянах, свинцовыми семенами, где имена были достойны столиц типа Ваши.., ну, Скалинграда!
     - А, может, что другое? - спросил тот, оглянувшись было...
     - Забудь! - отрезал вдруг Черкасин, заспешив опять, - пусть пятки и лижут, ну, жалят в пяту, да не в ту! Я-то тебя не за этим искал! Мы ведь карнавал якобы после выборов проведем...
     - И что? - спросил тот, хотя хотел о другом, но поскромничал.
     - А то, что это карнавал в честь первых выборов мэра. Мэ-Ра! - повторил тот последнее слово с ударением. - А значит, в честь тебя!
     - Ты как провидец какой-то, - отмахнулся Скалин, вздохнув.
     - Не провидец, а мастер прогноза, - довольно усмехнулся тот. - Все равно ж кто-то будет мэром, и с большей вероятностью - ты. Так согласен? О-кей! Значит, ты должен быть тоже готов возглавить карнавал. Хотя принимать в нем участие ты бы стал в любом случае.
     - Это отчего же?
     - Оттого, что проводить будем на Седой горе, за кладбищем, - отвечал тот, - чтобы повернуть их всех лицом к ним, к мертвым, к твоему кладбищу, которое их уже перестало пугать! Дожили! Понял!?
     - Ах да, я и забыл, - вспомнил тот, - только мы с Ритой...
     - Это не помешает, даже наоборот. Для всех то будет карнавал. Для вас - обряд обручения, - с торжеством сопричастности сказал Черкасин. - Я и попа туда обеспечу, самого что ни на есть...
     - Но если я прав в своих надеждах, ну, то есть, в сомнениях, то наши попы не согласятся, - путанно говорил тот, густо краснея.
     - Ладно, все будет ОК! - успокоил его Черкасин, - только ты...
     - Что?
     - Не удивляйся ничему, вот что. Ты - мастер говорить, я - мастер делать. Поэтому позволь мне вести карнавал по своему сценарию, - ласково вопрошал Черкасин. - Там много будет чего непривычного. Да и обстановка напряженная. Эти заметались. Поэтому, если будут проколы, то не обращай внимания. Я сделаю все, как надо...
     - Я и не сомневаюсь, - согласился тот машинально. - Ты, кстати, Риту не видел?
     - Видишь, в окне парнишка стоит? Это она, - шепнул Черкасин.
     - Не может быть! Ты серьезно?! - вдохновился Скалин.
     - Шучу, конечно, - охладил его слегка тот, - но ты будь готов! А пока смотри, как я сейчас этих обую...
     В это время один из тех уже наступал им на пятки. Черкасин вдруг дернулся, лягнул было того, но как-то неудачно, пяткой, оступился, налетел на идущую навстречу девушку... Создалась сумятица, пробка, среди которой Черкасин словно в воздухе и растворился, чем удивил Скалина не меньше и тех двух девушек-двойняшек, и преследователей... Попереминавшись с ноги на ногу, почесав ушибленные все же коленки, те и поспешили куда подальше, оставив Скалина наедине с его надеждами и сомнениями...
     Часть третья. Реванш мертвецов?
   Глава 52. Стада и пастыри в ночи
    После того, как в газете опубликовали заметку о создании в городе все же закрытого акционерного общества "Наш выбор", в редакцию естественно посыпались письма и звонки возмущенных граждан.
     Черточкин выкупил из этих писем отдельные резюмирующие строки и тут же опубликовал опровержение. Оно гласило, что общество как раз наоборот открытого типа, и любой избиратель может, подписав договор и став акционером, получить буквально сразу первые поощрительные дивиденды: зеленый билет на общегородской карнавал с приложением в виде маски и осветительной ракеты. Ну и, естественно, право собственности на место на городском кладбище.
     После этого он быстренько провел собрание старых учредителей, собрать кворум на котором не составляло особого труда: основная их часть целыми днями заседала в его ресторане, находя применение выборным деньгам. Голосовали бокалами вина за счет фирмы. А к концу собрания в газете уже появилось опровержение-объявление.
     Первым, естественно, прибежал начальник городской пожарной службы, возмутившийся некоторыми подробностями объявления. Поскольку у него были профессиональные взаимоотношения с огнем, пришлось часть первых дивидендов выдать ему огненной жидкостью, что он счел самым удачным в своей жизни каламбуром. Пока он доканчивал дивиденды, у конторки Черточкина уже выстроилась километровая очередь с флагами, транспарантами и радостными лицами, не омраченными даже ожиданием. Все страшно соскучились по очередям, где можно было приобрести то, чего нет в других очередях или вообще нет. Все, что есть везде, всем ужасно опротивело.
     К тому же, с начала перестройки они ждали, что должно наконец-то появиться именно такое акционерное общество, в котором не надо ничего платить, делать взносы, а можно сразу получать гарантированные дивиденды со всего того, что понастроили их предки и они сами. За то наше, но лучше теми, зелеными, с Древа Жизни! Именно таким они сами представляли, и бывшие замполиты пытались представить им таким новый строй. Последних можно было понять: они иначе и сами не могли представить любой строй, в том числе, и капиталистический, поскольку раньше получали, ничего материалистического взамен не отдавая. И народ считал, что новый строй будет лучше старого, если теперь все будут пользоваться бывшими привилегиями и благами партократии. Он был вовсе не глуп, чтобы удовлетвориться лишь тем, что отнять эти привилегии у тех и уничтожить, как явление довольно мерзкое... в чужих руках. Но больше всего людей привлекало то, что здесь они получат землю не просто в частную собственность, а в вечное владение без права присвоения ее наглыми наследниками, только и ждущими кончины владельца. "Вот им!"...
     В других АО, АУ назревала паника. Они ж одной ногой стояли еще в социализме, потому деньги брали, но обещали вернуть завтра, в капитализме. И так каждый день. Возле них росли очереди с противоположными намерениями: сдать акции и вернуть свои кровные. Большинство занимали очередь сразу и в контору Черточкина.
     Намечался биржевой крах и расцвет настоящего капитализма.
     Конкуренты, конечно, не могли знать, что дела у Черточкина идут крайне успешно, поскольку внешне он отличался от них только длиной очереди. Поэтому терактов, рейдов никто не делал. А когда до них дошли сведения об истинном положении дел, все их охранники уже сбежали и встали в очередь к Черточкину, Гос-Капиталисту Че!
     А в это время над площадью и очередями из громкоговорителей доносился какой-то треск, словно кто-то рвал накрахмаленные рубашки. На фоне треска велась ожесточенная дискуссия меж двумя-тремя коллегами-учеными о преимуществах того или иного проекта. В конце, не сумев переубедить друг друга, путаясь в проектах и аббревиатурах, они стали хотя бы говорить одинаковыми голосами...
     - С кем поведешься - от того и наберешься, - говорили по этому поводу в очередях. - Все - в МЭККу!
     В заключение передачи ведущий предупредил ученых, что в следующий раз он будет вынужден приглашать их по одному, если они не договорятся и не начнут уважать друг друга и слушателей.
     - Не перебивай, умник! - кричали в сердцах очередники, которые сами уже запутались в трех проектах, но из спортивного интереса ждали, чтобы кто-нибудь из спорящих победил и наподдал другим.
     - Этому не быть! Это вопрос моей жизни и смерти! - выкрикнул в конце один из спорящих.
     - Вот и гори вместе с ним синим!.. - успел лишь крикнуть второй, как микрофон крякнул и заткнулся, не дав слова третьему.
     Лучше всех себя чувствовал в этот день тот самый кандидат-рокер, байкер ли. Он с ревом носился на мотоцикле от очереди к очереди, выполняя за небольшую совсем плату некоторые услуги: сообщал уплатившим, где какая очередь подходит, передавал привет их родственникам и пр. К концу дня его живот уже упирался в руль мотоцикла, а за ним иногда взлетала стайка разноцветных бумажек, которые он уже не мог засунуть глубже за пазуху.
     Остальные кандидаты тоже постепенно собрались у конторки Черточкина. Первым, конечно, появился со своим лотком Большиков. Ему в течение дня раз десять приходилось бегать домой за добавкой, поскольку пироги его шли нарасхват среди голодных очередников, не смотря на то, что остались одни с капустой. Потом, то есть, в поту перетащил сюда свой киоск и другой коммерсант-кандидат. Подтянулись известные политические деятели, развернувшие вокруг себя миниатюрные митинги. Их приструнили, предупредив:
     - Вы или об одном и том же говорите, или по очереди...
     Те ничего из предложенного не могли выполнить и, помявшись-помявшись, замолчали. Это также не понравилось толпе, которой было скучно просто так стоять, когда ей никто с трибуны ничего не говорит о том, как ей хорошо живется или будет житься. Тогда из очереди и вышел один шустрый мужичок и взял на себя роль ведущего. Все пошло гладко и организованно. Политические деятели стали в очередь друг за другом и говорили об одном и том же, но разными словами. После каждого выступления мужичок по привычке наших председательствующих давал комментарии, которые очередники встречали с овациями.
   На звуки митинга к очереди подходили другие граждане и становились в хвост. Некоторые из них думали, что это очередь на выступление, так как просто в очередь вряд бы встали, поскольку акционерные общества ненавидели хуже горькой редьки. Но, послушав выступающих и комментатора, они даже меняли свои взгляды со временем, особенно приближаясь к двери конторы. А это, в отличие от всех остальных очередей нашей державы, происходило довольно быстро. Черточкин и в этом был мастер. Заходившие одной рукой ставили подпись, другой рукой брали акцию, потом снова другой рукой - руку Черточкина и выходили, взяв этой же рукой пакет.
   Некоторые даже не успевали рассмотреть его...
    - Ничего, посмотреть приду в другой раз, - успокаивали они себя, - в столице вон сколько раз становился посмотреть и не попадал... Гум рядом, Кремль.., то есть, Детский мир, Цум - Бум барашка!..
     Но огорчение их куда-то девалось, едва они разворачивали акции, сложенные пополам. Там они находили листовку с портретом их президента и кандидата. Фотография его была такой живой, что многим даже казалось, что именно он им сейчас только что и жал руку...
     "Наш выбор!" - напоминала им листовка, разъясняя также, что реального дает им акция при условии их, так сказать, отбытия в мир иной. Другие же общества на этот случай нам ничего не могли пообещать, равно как и на все другие случаи обещали лишь в зависимости от не зависящих от нас самих обстоятельств и при стечении разных внешних условий. А здесь все зависело только от нас, даже если в тот мир мы отбывали вдруг по независящим от нас причинам...
     А в это время комментатор-ведущий настолько подробно объяснил слушателям общую позицию выступающих, что все начали волноваться, как бы их сегодня уже не начали сжигать при отсутствии крематория. Не помог и призыв профсоюза электростанции, который взывал к их братской солидарности. Профсоюзников пропустили без очереди, чтобы совсем не искоренить из них то интернациональное чувство. Они, правда, тут же вернулись в очередь, но уже не заикались о нехватке топлива. Да и что об этом было волноваться, если будущее ваше было обеспечено и гарантировано? Председатель профкома занял очередь, а его зам побежал за работниками станции.
     Митинговавшие к этому времени уже выговорились и разбились на две непримиримые кучки. В одной кучке стояли Глубоков, Краев, генерал, с тоской поглядывая на здание ЗАКСа, и один из ученых. В другой кучке, не глядя друг другу в глаза, собрались две уже нахохлившиеся партии, Достойнов и ученый... То есть, ученый подходил и к их кучке, но, сказав пару слов, возвращался назад.
     - Что-то коллеги куда-то запропастились? Хотел поговорить с ними, - объяснял он свои отлучки генералу, - может, одумаются.
     - Да пошли они, - цедил тот сквозь зубы, - теоретики сраные!
     Ученый, не поняв, причем тут страна, нахохлился и встал посреди двух кучек... странного мусора, вспомнив вдруг про веник...
     К вечеру к очереди подъехала машина, в кузове которой расположились оркестранты и девушка с огромным микрофоном. Не смотря на ее маленький рост, голосище у нее был просто потрясающим. Выдержав некоторую паузу, она запела старинные романсы.
     Лейтмотив ее концерта заключался, как все поняли, в известном романсе "Выхожу один я на дорогу", и очередь раза три просила повторить его на бис. В последний раз песню вместе с ней подхватили все. Даже генерал, страшно любивший петь, не удержался, словно вспомнив что-то, и начал выводить свою партию почти классическим тенором. Толпа, нутром почувствовав силу его голоса, заслышав ли вдруг давно забытые нотки, в одном месте разом стихла, и он один просолировал самую захватывающую строчку романса: "Нет, не тем холодным сном моги-илы я б хотел забыть... все и заснуть"...
     После полуночи с машины достали кучи запасенного хвороста и развели огромный кострище. Когда тот разгорелся в полную силу, на машине возник певец уже классического оперного жанра, загримированный под актера Черкасова. Под шелест насторожившихся ушей в гробовой тишине он исполнил несколько арий Мефистофеля из известной оперы, правда, в сопровождении тяжелого, рокового металла. Во время известной всем арии очередь даже перестала двигаться.
   Слова ее свинцом падали на плечи очередников, перекатываясь по ним громыхающими шарами. Огонь костра вдруг перестал греть и весь словно бы втянулся пылающими очами певца, блистающими молниями на фоне почерневшего неба. Каждая нота его громового голоса отдавалась морозной дрожью в их позвоночниках, передергивая струны нервов и ребер. От реверберации с самыми низкими и неслышимыми нотами стали подрагивать даже фонарные столбы.
     В это же время под площадью прошла электричка, и поверхность ее зашаталась, вздрагивая как при землетрясении под ногами стоящих, сразу не понявших причину творящегося.
     На заключительных аккордах костер вдруг снова вспыхнул, воткнувшись языками пламени в трясущийся свод ночи, готовый вот-вот обрушиться вниз и растопить жаром остекленелые глаза очередников, завороженно смотрящих в кузов машины, где только что стоял певец, взмахнувший плащом и растворившийся медленно в темноте.
     На машине же вновь материализовались оркестранты и на этот раз начали исполнять в том же стиле, но более современную танцевальную музыку. Очередники, которых почему-то никак не мог обогреть костер, потихоньку начали пританцовывать, разбиваться на пары, на кружки и в конце концов устроили самые настоящие танцы, почище, чем на дискотеках. Тем более, что среди танцующего поколения битломанов появилось вдруг много молодых, затянутых в черную кожу парней и девиц, задающих правильный, согревающий ритм.
     Их становилось все больше и больше. Среди оркестрантов вдруг тоже появился один весь в черной коже, мастерски исполняющий песни известных и пожилым, и молодым групп Блэк Сабас, Юра Хип, Скорпио... Он был ужасно красив какой-то даже женской красотой, и при виде его у Скалина почему-то даже заныло сердце, хотя конторка, где он сидел, была далеко от машины. Он так сильно напоминал ему Риту, но Черточкин уговорил его не выходить из конторки по политическим соображениям. Ну, вдруг певец обидится и начнет возмущаться такому сравнению?
     А танцы были в полном разгаре. Никто из разных поколений не хотел уступать друг другу. И никто не уходил с площади, даже получив драгоценную акцию. Они бы скорее убежали в сопки, в лес, окружающие город, но не домой. В них что-то такое проснулось неведомое, пугающее, но манящее своей таинственностью, что сближало их, сплачивало даже некоторым антагонизмом в отношении друг к другу.
     В стороне от происходящего стояли Водолюбов и Марьванна.
     - Если бы не ты, милый, я бы, наверное, тоже была там, как, вон, и Ольга, и Верка, - шептала Марьванна ему, с тоской поглядывая на ходящую ходуном, словно кипящий бульон, толпу, - я же не могу без коллектива, не мыслю себя без него, хотя вроде бы и объявлены другие времена. Так бы прямо сейчас и записалась в какую-нибудь секту или партию, но только чтобы там были собрания и проповедники, а после собраний - танцы или даже... ну нет уж, только не это! Ты даже представить себе не можешь, как это заразительно заражаться друг от друга веселостью, серьезностью и оптимизмом. Богатство в одиночку и-то, наверное, гораздо хуже, чем бедность в коллективе, хотя мне, конечно, сравнивать не довелось.
     - Но ты же видишь, что это не коллектив, а безмолвное стадо, которое пойдет, куда хочешь и за кем хочешь, лишь бы кто-то позвал, - спокойно объяснял ей Водолюбов не очень уверенным голосом. - Я, конечно, не очень знаком с вашими коллективами, но...
     - Вот именно! - подхватила радостно Марьванна, - не знаком совсем, почему и не видишь его сейчас перед собой! А это самый настоящий коллектив и есть! Певец только не по-нашему, собака, поет, а так все, как в коллективе!
     - Не собака - Сабас, Шабаш, - поправил Водолюбов. - Жаль, если он так похож на те коллективы, а, точнее, стада, что и они пытаются разводить по всей земле до той поры, пока общество личностей не станет бессильным перед ними, как и прежде тут, где, уничтожив личность, обезглавленные стада стали беспомощны против дураков...
     - Общество личностей?! - изумилась даже Марьванна, - но это же каламбур и парадокс, абсурд даже?! В это вот общество лишь для того и идешь, чтобы от своих личных проблем уйти и чужим порадоваться! Оно так продуктивно: несчастье или простенькая неудача одного заряжает таким оптимизмом и верой в себя остальных! Если, конечно, запретить говорить об удачах и личном счастье. Ведь вне коллектива удача и мелкая одного может отравить жизнь десятку соседей и даже его приятелям. А тут и она общая! Нет, общество личностей или анархия, наверное, само по себе не выживет. Оно ведь будет беспомощно против любого маленького, мафенького коллективчика, возникшего внутри него из де-юре личностей? Но только не де-фак-то!
     - Да, ты, очевидно, права, - согласился Водолюбов, - и насчет общества личностей я выразился необдуманно. Личностям все равно приходится жить рядом с теми, кто сам не может стать и быть личностью? И рядом с теми, кто не хочет быть ею сознательно. Поэтому, наверное, приходится создавать общества из тех, кто личность, и тех, кто нет. Заговором, да! Но у нас, к примеру, все те, кто не мог быть по каким-то причинам личностью, ужасно этого хотели, учились, тренировались, становились. А здесь много примеров обратного. В том числе, и среди большинства кандидатов в первые лица города.
     - Может, все же потанцуем с краю? - не удержалась она.
     - Нет, чтобы не быть исключением в стаде, надо в нем совсем не быть, - стоял на своем Водолюбов, взглянув со стороны на Ламбаду очередей, опять огорчив ее, правда, не умевшую делать самостоятельно даже это, огорчаться, почему он спокойно и делал это...
     - Не удастся, господин Водолюбов, - сказал вдруг сзади Голос Черкасина, остающегося где-то в тени от костра, - чтобы не быть исключением, здесь надо быть только в стаде. И если быть исключением, то ради самого стада и опять же в самом стаде, как тот же Данко! Или вообще не быть, как он, но опять в стаде. Кто бы он был или не был вне его, хотя бы без певца того стада? Приговор "исключение" тут совсем недавно был самым страшным для миллионов! Даже Сахарова потому и не исключили из действительных членов, перетрухав за себя - и не зря, как и показали новые, его, якобы, времена, когда к власти пришли "Выключатели" Жизни, Света, даже Тьмы народов. Его-его, это ведь тоже некое Оружие Массового Выключения! Это не Купюринск! Теперь, правда, самое ужасное для некоторых из них то, когда не исключают, не изгоняют тут, а там не принимают за изгнанников, на халяву. Но и для этого надо быть прежде в стаде, откуда и изгоняли. Но его-то и не стало, сплоченного, организованного стада, которого им всем: членам, быдлу и личностям - так не хватает, хотя б на стадионе! Не только тут, но и в любой пастве, имеющей прямое отношение к стаду испокон веков, с Авеля, первого пастыря, первого и "изгнанника", кого предпочел сам Он! Ну, как и второго, кстати, Собственноручного изгоя - так, видать идея понравилась, когда Сам же и вытурил Адама за врата! И куда уж вам-то супротив Него...
     С этими словами он исчез в тени, словно его и не было. Марьванна даже не поверила, что это не Водолюбов говорил, хотя слегка тому удивилась и согласилась покинуть ночную площадь...
   Глава 53. Времена "новых молодых"
   А в городе буквально не по дням, а по часам, прямо на глазах прибывало население. Не за счет еще пребывающих тут тех еще голосовальщиков, пенсионеров, как в стране в целом и в статистике по городу. Не благодаря интенсификации работы роддомов, где рождение порой происходило в таких же условиях, как и спешное зачатие, то есть, в потемках, если кому не довелось родиться среди белого дня...
     С каждым часом на улицах просто зримо возрастало количество молодых людей восемнадцати-тридцати пяти лет. Не говоря уж о том, что их становилось все больше среди водителей и пассажиров личного транспорта, они еще и заполоняли все улицы и заведения города, преобладая уже по обе стороны и прилавков, и стоек...
     Особенно бросалось в глаза то, что, не смотря на преобладающую пасмурную погоду, большая часть этой новой части населения, этих новых молодых, была сильно загорелой. И загорелыми у них были не только лица и руки до локтей, а все тела, о чем прохожие могли судить самостоятельно, разыскивая взглядами на девушках минимум их одежды, не говоря уж о банях, бассейнах, стриптиз-барах. Необычным блеском безразличия ко всему окружающему беспорядку выделялись на фоне всеобщей потухлости взглядов и их широко раскрытые разноцветные глаза, чаще всего спрятанные за черными очками.
     Задерганных до конца жизни граждан возмущала их бесцеремонная раскрепощенность, свобода движений, выражений лиц и одеяний. Они вели себя так, словно были здесь одни, и здесь некого было стесняться. Словно никому вокруг не мог испортить настроение их несдержанный смех. Словно никто не мог подслушать и осудить их громко рассказываемые по мобильникам интимные подробности...
     Как домой, перлись они в магазины, которых раньше вообще не было для граждан, хотя и не были детьми секретарей, дипломатов.
   А об одежде их и говорить страшно. Раньше бы за такое не только на комсомольское собрание вызвали, пришили, но после него сразу бы за границу, как супер-материалистического диверсанта вытурили. Лишь там такое могли носить при их былой теле-нищете!
   Что уж говорить о молодых, если даже заразившиеся от них пожилые дамы стали носить одежду точно таких же габаритов, но при совершенно других собственных размерах, что было еще нагляднее?
     Конечно, раньше их планово- и успешно прятали в разных там бамах, днепрогэсах, на целине и в прочих дырах, держали до поумнения в очередях на квартиры, детские садики, за стенками из красного шпона. Давали специально такую зарплату, чтоб они бегом могли добежать до магазина и испуганно бежать обратно к кассе - занять очередь за следующим авансом. Остатков хватало, чтоб набиваться битком в дешевых кинотеатрах и не шляться по улицам, где в таком не ходят. Не мешать тем, у кого уже все до пенса есть, кому ничего уже не надо. Чтоб сами же от зависти не страдали. О них же и заботились!
     Но если перестать ворчать и обижаться на эту самую несправедливую несправедливость любого времени, при которой те, кто дольше копил и откладывал, оказались беднее и старее тех, кто и не пробовал еще копить, то можно было заметить и другое: вокруг стало потрясающе много потрясающе красивых женщин. Ну, словно перестав производить другие экспортные товары, которые все равно никто не покупал, мы сосредоточили все силы нации на производстве красавиц. Конечно, наладить такое производство за пять-десять лет невозможно, даже при нынешней-то акселерации. И лишь теперь, похоже, только его и запустили, после чего все остальное и стало ненужным даже там, ну, разве что кроме сырья какого...
     Но нам, кто лишь наблюдал за происходящим и не знал, что происходит на самом деле, по другому объяснить эти явления было трудно. Нам, в том числе, и Кадочкину, оставалось лишь констатировать этот факт, что он и делал в данный момент среди площади, читая свою очередную поэму, из которой мы слышали лишь начало:
     "Наступило время длинноногих!
     Что ни баба - повод для запоя!
     Очень жалко мне мужей безрогих,
     Жены чьи - из времени застоя..."
     Было у нас и другое объяснение в свете новых достижений: кое-кто всерьез предполагал, что их начали изгонять, переселяя к нам, с другой планеты, где опять победили просто сивые, ну, тоже трудящиеся, чтобы они их не отвлекали от своих более неказистых достижений, громадья планов и благих намерений, как в том же Шумере...
    Но они - оттуда или нет - все прибывали и прибывали. И чем ближе мы подходили к выборам, тем нам все меньше и меньше места оставалось между ними. И хочешь - не хочешь, но с любой версией согласишься. Но, самое главное, кое-кто даже заметил, что вечерами почти все эти красавицы ездили одним трамваем и высаживались почти все на одной остановке, называемой "Новожиловой", от слова "жить", вроде, хотя она и была напротив старого, "Мо'рского", наоборот, кладбища. Но кто вечером сильно кого разглядывал? Маньяки? Да, тоже откуда-то вдруг появились, но квелые какие-то для жизни, безлибидные, почему их и могли поймать только с поличным или по наводке не полностью удовлетворенных результатами жертв...
     В воздухе же чувствовалось, что назревает нечто. Поэтому, чтобы совсем не оказаться с этим один на один, мы и к выборам старались идти вместе, кучкуясь у "Куч кудуков", но лишь бы не одному.
     - Ба, где знакомые все лица?! - хотелось кричать от этого, да было некому. Город и впрямь жил будто в разных временах сразу, хотя, если точнее, то жил-то он как раз в их, "новых", времени, а не в нашем, все более скучающем по другим временам, когда и мы были...
     "А население фактически прибывало" - так уже считало и городское статбюро, сделав какие-то сложные математические расчеты под выборы. Получалась несуразица. Производилось все меньше и меньше, а потреблялось всего, особенно ранее доступного лишь блатным товару, все больше и больше, особенно молодежных размеров.
     - И почему? - недоуменно вопрошала начальница статбюро, которая недавно приняла на работу молодого совсем информатика, - а потому, что потребителей становится все больше и больше. Хоть производителей - меньше. А поскольку производители - это трудящиеся, а потребители - это все население, то при уменьшении класса трудящихся, класс населения наоборот возрастает как бы. Очень опасная тенденция! Особенно при снижении рождаемости будущих трудящихся. Рождаются теперь в основном сразу потребителями. Это что же, мы чисто по демографическим причинам станем теперь обществом потребителей? Потребления? А кто же за нас работать будет? - пыталась она завершить свое выступление тем, что начала засучивать рукава своей новой кофточки с солидным и декольте. - Мы и надеемся, что будущий мэр остановит эту опасную тенденцию и поможет повысить рождаемость недостающей теперь части. Сделать же это может по нашему убеждению только самый высокообразованный и наин-тел-ли-ген-тнейший представитель нашей бывшей партии трудящихся. Только Глубоков. Он и раньше был в этом вопросе в числе не последних секретарей горкома, кто давал зеленую улицу трудящимся и гнал через черные ходы всех этих потребителей. Вспомните, раньше стыдно было даже родиться нетрудящимся! А теперь почти невозможно! И не стыдно наоборот! Мы - за Глубокова!
     Начальнице статбюро задали всего один вопрос, а в основном ей передавали по телефону прямой связи обрываемые совестливой ведущей советы: как это делать. А спросили ее то, о чем обычно обычных женщин(но не начальниц) не спрашивают: сколько ей самой лет?
     Она, по-видимому, подумала, что за этим последуют и другие вопросы, почему и решила ответить на него тоже. Но, как классный спец по манипуляции с цифрами, набившая руку и мозги на извлечении из цифр любой не содержащейся в них информации, она и здесь использовала свой опыт:
     - Я... беспартийная. Ни в какой партии не состою и не состо... ять буду, - запальчиво ответила она, лишь интонациями голоса показав свое отношение к нынешним всем... этим.
   Но и этим ей не удалось породить больше ни одного вопроса телезрителей, не говоря уж об остальных... Они, ну, эти, похоже, сами знали ответы и на все вопросы, почему, видно, у нас отпала необходимость и в Советах, а советники остались только у всяких там губеров, президентов, премьеров - тоже из тех еще времен!
   Глава 54. Привет, Private Trader!
     Старики, похоже, просто не смогли со своими насущными вопросами по этой части прорваться на передачу, поскольку у молодежи телефоны сейчас были с разными автоответчиками, автонаборами, да и всегда под рукой(хотя раньше у молодых и телефонов не было до самой... старости, если не сказать хуже). И потому, может, молодые и не задают по старой памяти вопросы. Им все фиолетово, этим Индиго!
     Но, не смотря на такое повальное нашествие молодежи на город, в течение одного дня в месяц, растягивающегося порою на два -три, а то и больше, ситуация в городе все же менялась. Его весь словно торт, общий пирог ли, разрезали на квадраты, полосы, спирали длинными надрезами - очереди пенсионеров к окошечкам касс, откуда им в ответ на протянутую руку протягивали пенсию. Банкоматы делали то же самое, но у них-то не оглянешься с товарищеской улыбкой - разве что посмотреть, не подглядывает ли кто за твоим пинкодом...
     В этот день они брали реванш у молодых. Реванш им выдавали с такими нулями, что вернись они с ними в прошлое - там бы сразу наступил полнейший коммунизм в каждом отдельно взятом кармане!
     По правде говоря, реванш-то они брали скорее у своей молодости, поскольку больше ничего с нее не смогли взять, кроме тех нулей.   Да, это был единственный день, и таких дней в году у каждого пенсионера было двенадцать, когда старики не очень сердились и не завидовали молодым за то, что тем еще далеко до пенсии.
   Отличие ж нового времени заключалось и в том, что теперь молодые перестали завидовать им в обратном - в том, что те уже, наконец-то, дожили все-таки как-никак с грехом пополам до пенсии. Раньше ж бывало, что какой-нибудь стажер-исследователь, не проработав в своей жизни и полмесяца до первого аванса, уже начинал мечтать о пенсии, когда он будет получать почти столько же, но не работая, как вол, и причем сразу, без авансов, вперед на месяц воли...
     Теперь молодежи и помечтать даже стало не о чем.
     Старики же, наоборот, теперь-то и мечтали. И, в первую очередь, они мечтали, что придет, наконец, в стране и в городе такой главный начальник, который по заслугам оценит все их полученные ранее за трудовые подвиги почетные грамоты, значки ветеранов труда в... рублях или в килограммах бесплатно раздаваемой еды. Или хотя бы гарантированно пообещает сделать это в моральном плане. Честно говоря, не сами рубли и не сама эта еда были нужны старикам...
     Больше их обижало то, что, даже выдавая им рубли и бесплатную импортную еду, никто не заикнется о том, что заслуживают они гораздо большего. Не приложит к этому какой-нибудь моральный эквивалент, этакий сертификат их бывших заслуг и лишений, хотя бы в виде оберточной бумаги для их гуманитарных пайков.
     А взять этот моральный эквивалент можно было только в одном месте - отобрать у тех, кто сейчас считает почему-то, что он вполне заслуженно нахапал и награбил их народного добра.
     Пусть нахапал, пусть подавится этим - но чтобы и все вокруг и сам он считали себя незаслуженно нахапавшим, подонком-мерзавцем. Чтобы об этом каждый день тот главный начальник города говорил по телику по нескольку раз, показывая для примера зажравшиеся рожи этих нахапавших, развешивая их повсюду на "Доски... позора". И чтобы каждый телезритель мог от всей души плюнуть в эту рожу... Нет, и сейчас могли, поскольку только они теперь там и были, но...
     Вот такого начальника-мэра они и ждали. И лучше, чтобы сам он был тоже из каких-нибудь чем-то обиженных, чтобы злее он этих гадов клеймил и мутузил хотя бы перед телекамерой, раз не в камере!
     Им(в перспективе) и всей стране сейчас очень не хватало одной профессии, которой раньше с рождения обладал каждый советский гражданин, совок. Хотя в стране у нас давно не было ни одной буржуазии, почти каждый по определению был ее могильщиком. Теперь же, когда эта буржуазия наконец-то была создана, и появился предмет деятельности для могильщиков, они куда-то подевались.
     А сейчас он, ох!, как был нужен простой, неработающей по разным причинам части населения. Все понимали, что хоронить буржуазию и каждого ее представителя будут максимум в одном костюмчике и штиблетах. А остальное?! Протянет ноги частник, и всю его частную собственность, дело - по праву бы "мертвой ноги" - на равные части... и поделить! В нашем лексиконе не зря слово "частная" сначала происходит от, а потом опять превращается в "часть", а потом опять такой же переход: Часть(государственной, даже общей в былом собственности) становится частной, потом опять частная разбирается по частям государственными людьми и их неимущими коллегами, подопечными. Не зря ведь и в самой нашей математике "частное" - продукт деления, а не какой-то их "Квотент", Квота на... На!
     Адам Смит просто плохо наш фольклор знал. Иначе бы вывел иные теории. По иному бы жили и в проклятом зарубежье, будь у них не английский, а наш родной язык, как утверждают ныне новые "историки-лингвистологи". Хотя бы три их слова поменять на наше одно - вот и мировая революция. Ленин, очевидно, не успел это сделать, не обратился к логопеду. Вот и партию смог создать только у нас, хоть и не любил их, другие, как и Троцкого! Сталин хоть изучал проблему языка, но освоил тонкости нашего лексикона не до Конца, не до всех Частей Света. Последователи их больше к анекдотам, фольклору, мат(ериализм)у обращались и за их кажущейся простотой проглядели первостепенные, эпохальные сложности нашего словообразования, хотя близко к тому подобрались, раз в жаргоне ОРГАНОВ, на ТЕЛЕ-ВИДЕНИи, в ПРЕССе звучат разные ЧАСТИ тела: Главы, Прези-Денты, Главки, Руко-водители, По-Ручения, Задания, Задолжники, Члены прави-Тел-ьства, Роты, Губеры, чин-Уши, Чуб-айсы, Жир.., не говоря уж о многочисленных ЧЛЕНах и их полно-МОЧИ-ях!..
   Эх, слепцы! Такое проглядели! А ведь партии, тьфу, части, части решают все, и, главное, чтобы они были равные, эти части. Хоть чего, хоть дырки от бублика, но должны быть у всех равные. И у всех, кроме буржуазии. Ей вообще ничего - у нее и так все есть...
     Вот кого они с нетерпением хотели избрать. Кто хоть что-то пообещает поделить поровну на всех, а кого-нибудь пообещает закопать, разоблачить, разогнать, засудить, но закопать, урыть! А частную частников сделать частным, раздать по частям и...
   - Привет, Private Trader! Трудишься все? Ну, и дурак.., Сэм! 
     Черкасин на удивление хорошо разбирался в тонкостях натуры не только людей своего возраста и моложе, но и стариков. Словно он уже все эти возраста не раз пережил и познал на себе. По крайней мере, все вышеприведенные наблюдения он изложил Скалину, пройдясь с ним в течение полутора часов по улицам города, где в основном были магазины или сберкассы. Сегодня был как раз тот самый первый день получения пенсий, и тема стариков очень взволновала обоих:
     - Все, пора начинать решительное наступление, - прервав свои размышления о противоречиях поколений, перешел вдруг Черкасин на выборную тематику. - Сегодня мы зашлем ко всем пенсионерам наших волонтеров с агит-материалом. Сегодня они это воспримут как еще один подарок. И будут рады вдвойне. А завтра, когда деньги кончатся, эта двойная радость у них будет ассоциироваться только с одной причиной. С выборами. С выборами их кандидата. С тобой!
     - А что ты им подаришь? - с интересом спросил Скалин.
     - А так, мелочевку. Твою листовку с парой слоганов и наименованием профессии, а также карнавальную маску и шутиху. Их давно никто не зазывал на праздники, на демон...страции, и они с удовольствием откликнутся. Я и написал, что это праздник только для них в основном. Под масками они потом не разберутся - так это или традиционное вранье, - несколько цинично говорил тот.
     - А стоит ли искусственно создавать прецедент обмана? Просто пригласить - и достаточно? - с сомнением спросил Скалин.
     - Ты ничего не понимаешь. Старики и так обижены, что исключительно для них ничего, кроме пенсии, больше нет в этом обществе. Им будет приятно, - мягко отрезал Черкасин. - К тому ж, они и тогда привыкли к маскам, но вовсе не обиженных, какие ныне им и предлагают, словно срисовывая с себя, обиженных слухом и духом...
     - Хм, ложь во благо?
     - Не ложь, а просто лесть, - поправил Черкасин, хмыкнув.
     - Как хочешь, но мне казалось.., - не мог все-таки согласиться Скалин просто так, идя на пост бунтаря-одиночки.
     - Только креститься не надо, умоляю, - перевел все в шутку Черкасин. - Когда тебя выберут - никто об этом и не вспомнит. А если проиграешь - все посмеются над тем, сколько ты денег зря выбросил.
     - В этом я с тобой не могу спорить. Здесь ты - маэстро!
     - В том и дело. Это же не ты все делаешь. В случае чего все и свалишь на меня, на свою бездарную команду, - хлопая его по плечу, смеялся Черкасин, - как и расходы. Бизнеса ж без риска не бывает...
     К вечеру команда шустрых волонтеров обежала всех почти пенсионеров города, раздав им пакетики и сказав несколько слов в довесок, которым те были больше всего рады. Некоторые, еще из партизан, с гордецой хотели заплатить рублей по несколько, чувствуя себя сегодня, до сведения счетов с коммуналкой, топилкой, вододойкой и мусоровонькой, еще богачами, но те лишь благодарили их и убегали. Сегодня старики прощали молодежи все, даже устроив кое-где салют, как те, "Новые.Ру"... Нищим же утром отдали пустые бутылки.
  
  
   Глава 55. Враги виднее на пожаре!
     А ночью в городе вспыхнули и - как начиненные порохом - сгорели несколько коммерческих киосков. Пожарные приехали заливать водой уже дымящиеся скелеты бывших ларьков. Пожары произошли почти в одно время и в разных местах самого отдаленного района, куда и съехались все пожарные города, тоже кучкуясь...
     Чуть-чуть, на какие-то минуты позднее в центре города произошел более грандиозный пожар. Загорелось старинное здание бывшей купеческой гостиницы "Серебряное копыто". Старое дерево перекрытий, высушенное веками, и новый пластик современного оборудования полыхали от души. За окнами дома, казалось, бушует пламя доменных печей, готовое переплавить все, что попалось в его огнедышащую пасть. Наверное, в здании было и что-то очень горючее, поскольку иногда из окон, а потом из прогоревшей крыши вырывались длинные пучки вьющихся, словно гигантские змеи, языков ядовито-зеленоватого, зловонного огня. Как многоголовые огненные драконы они впивались зубастыми пастями в набухшее кровью и вскипающей лимфой небо и злорадно тянулись к окнам стоящего напротив здания бывшего "КРай-кома", слизывая страх с покрасневших опять стекол, трепещущих знаменами. Некоторые из них не выдерживали и лопались от жара, брызгая вниз хрустящим, трескающимся звоном...
     Над огненными же головами высовывающейся из крыши зловещей Горгоны закручивались острые, ломаемые ветром рога черного, с вонючей синевой дыма. Они словно бодали тучи, пытаясь проткнуть их и полить пылающее жаром темя, из которого вырастали, спасительным дождем. Но тучи были словно пусты или пересохли от жара, поднимающегося к небу снизу.
     Сквозь шум огня, раздуваемого налетевшим со всех сторон суетливым, завывающим ветром, из окон дома иногда доносились гулкие, ухающие, а изредка визгливо-скрежещущие звуки и крики эха. Казалось, что эхо дикой боли ожогов билось головой в стены огня и дома, разыскивая выход из пылающего ада, и, случайно наткнувшись на провалы окон, вываливалось наружу со вздохом неожиданно нагрянувшего освобождения и облегчения от соскользнувшей с тела пелены боли, но и со стоном испуга, замирания сердца от удара по коже иной, но такой же сильной боли от соприкосновения с адски холодным воздухом не горящей пока улицы...
     В целом же было такое ощущение, что в доме билось в судорогах огненного сумасшествия огромное существо, для которого стал тесен своей заполоненностью сплошной болью и страхом весь мир, а не-то что дом, в узкие окна которого можно было лишь высунуть палец или клок пылающих волос. В тесноте боли существо, выворачиваясь наизнанку, крушило и ломало внутри дома все перегородки, перекрытия этажей. Пыталось даже пробить пылающей головой крышу, но хрустящее под ударами кровельное железо лишь скручивалось в искореженные всплески, но оставалось на месте и не выпускало плазменнообразного пленника из клетки смертных мук. В жутчайше кратковременные миги прояснения это существо, словно успевая осознать, что оно в этом мире не одно, что есть такие понятия, как помощь и спасение, вдруг выбрасывало из закипающей кровью пасти дикий вопль, обращенный к скопившимся вдалеке от дома людям. В эти мгновения те вдруг ощущали прикосновения к себе каких-то давно забытых и умерших в подсознании чувств и инстинктов, оставленных ими во временах вселенских пожаров, когда горело все живое, когда это живое, представляющее собой миллиардноголовые смеси людей, животных, змей, птиц, насекомых и растений, вопило гимн смерти в один безмолвный голос, заглушаемый ревом огня полыхающих материков. И они инстинктивно шарахались в стороны, вжимались в свои одежды и черепные коробки... В эти мгновения они словно бы оказывались там.., в теле этого пленника огня, и, не испытывая самой боли, содрогались от прикосновения ее попутчика - страха. Этот животный страх разлетался над городом искрами(брызгами его кипящего тела) и ошметками зловонного дыма.
     Да, любой пожар - это прорыв адского пламени в нашу жизнь. И он мало кому, даже страдающим пироманией, приносит оттуда что-либо кроме ужасающего или услаждающего болью нервов страха.
     Пожарные приехали все разом, но опоздав на полчаса, за которые огонь сделал главное: внутри здания не осталось ничего горящего. Это затруднило и выяснение причин пожара, хотя некоторые признаки указывали на его возникновение в одной из комнатушек, расположенных рядом с рестораном Черточкина, где еще недавно будущие мэры отмечали свое намерение. Именно в окне этой комнатушки увидел первый всполох огня вахтер ЗАКСа. Если бы ему удалось дозвониться до отсутствовавших пожарных - большой трагедии, может быть, и не случилось, а так центр города приобрел очередные древние развалины современной эпохи. Когда его теперь отремонтирует и восстановит владеющая зданием солидная компания города, в которой всего два штукатура и один плотник, было совершенно не ясно.
     - Бог покарал! - смачно плевался в сторону дымящегося уже здания один из новообращенных недавно нехристей, теперь такой же истовый верующий, - сколько греха в этом доме совершено за века!? Наконец-то отплатилось. Потомкам, выбледкам грешников! Прости меня Господи, но Ты прав! Так им, су... етным!
   - Поджог Ряхстага! - поправлял его перманентный, стойкий нехристь с интеллигентной вполне бородкой, - этих новых... рях!
     Всевашов, который стоял, как депутат, рядом с выясняющими ситуацию пожарными, милицией и вахтером ЗАКСа, горел внутри и в области ушей не меньшим жаром, чем недавно доставшаяся его партии комнатушка, откуда, как выходило, и произошел пожар. Не то чтобы его сильно беспокоила возможная ответственность за возгорание или навешанные на него нарушения правил противопожарной безопасности(он еще и не оформил это помещение на себя официально, хотя генерал, конечно, знал). В комнате и, особенно, в сейфе, доставшемся ему по наследству от прежних хозяев, находилось кое-что горящее синим пламенем. Лишь два дня он успел этим всем попользоваться, рассмотреть и кое-что пересчитать, и на тебе...
     "Никаких невыключенных приборов. Неужели факс?!, который ему подарил.., а он еще не научился им пользоваться и, наверное, выключил неправильно, - размышлял он отвлеченно про себя как бы, - и, если так, то они смогут найти причину. А может кто-то поджег? Ведь у нас столько противников слева и справа, и в центре, особенно... Кто же заходил ко мне вчера? Да, я ведь выходил из комнаты в ресторан и ... не закрывал дверь. Точно не закрывал. Ведь ненадолго и не привык, - продолжал Всевашов вспоминать. - Не мог же я сам своими руками сжечь свою нежданно обретенную независимость и политический суверенитет? Нет, не мог. Может меня за мои эти, ну..?" - но он тут же обрывал эти нелепые мысли, называемые иногда муками совести, раскаянием. Сдерживая дрожь в коленях, он, пользуясь статусом, вклинивался в разговор, пытаясь сместить внимание вахтера на соседнее окно, где располагалась кухня ресторана. Но тот упорно тыкал пальцем в черный зев другого окна, словно там был сильный магнит, всасывающий в себя любой палец, обращенный в сторону дома.  
   Пожарные уже ловко скручивали вокруг мускулистых рук толстых длинных змей пожарных шлангов, изрыгающих из себя остатки исцеляющего пожары, целительного яда. Толпа зевак разбредалась, унося с собой гнетущие впечатления. Пошли уже трамваи, из окон которых выглядывали пассажиры, услышавшие о пожаре еще в начале пути, но не ожидавшие увидеть вместо огненного фейерверка почерневший, обугленный и смердящий труп недавно еще поблескивающего кое-где разноцветными витражами горделивого старичка дома.
     Одним из последних уходил с места происшествия Всевашов. Он долго топтался на месте, не зная, в какую сторону податься. И, когда, наконец, решился и устремился в одну из сторон света, то чуть было не налетел на Краева. Тот, сложив руки на груди и постукивая пальцами по локтям, насвистывал какую-то бравурную мелодию сложенными в саркастическую усмешку губами. В глазах его застыло вполне доброжелательное торжество. Всевашову показалось, что глаза его смотрели именно в направлении его окна, и он вдруг вспомнил:
     "Ведь он же был там вечером. Да, и вышел в ту самую дверь.., когда я зашел в ресторан.., ну, разменять ту самую купюру, нигде не разменную, - всплывали у него в памяти подробности их мимолетного столкновения и какой-то ускользающий от случайного приветствия взгляд Краева. - Неужели... Да нет, это невозможно... Зачем? Почему? За что? Ах, он... Это же нормальная политическая борьба - то, что я сделал. А он...", - он скользнул в сторону, чтобы не столкнуться с бывшим коллегой и нынешним... Это слово никак не шло ему в голову, упрямо выпрыгивая обратно, но возвращаясь туда еще упрямей...
    Ему срочно потребовался Черкасин...
   Тот, ясно, тоже наблюдал за ним и за пожаром из одного из окон напротив, которое перед этим самолично, но чужими руками, ясно, вставил вместо и тут бывших, сгораемых и даже булыжникопробиваемых, как он и намекнул их тоже тленному, как и все ныне, хозяину.
     - Демократия, да, распыляет, обращает в прах, в пепел, права в безответственных толпах, в массах Демоса, - говорил он, глядя в окно на вполне наглядный пример оного, но не на хозяина кабинета, все же немного из другой оперы, оперетты ли, как уже понял, - но она еще больше концентрирует обязанности в руках ответственных за то, за них лиц, сто-лиц! А это, самое взрывоопасное равновесие ныне так шатко, что тут не обойтись без простого стража, не подпускающего всех, да, всех - к единственному переключателю... И только-то...
   Глава 56. Поджог... Пив-бара!
     Город неспешно просыпался и после вчерашних полуночных бдений у телевизоров, когда посреди "Санта-Барбары", той же "Варвары" ли, начали вдруг показывать подробности тушения и последствия пожара. Главный пожарный города долго, подробно рассказывал, как его орлы превращали в жидкую кашу полыхающие внутренности старинного здания, несколько раз, странно причмокивая, повторив, сколько каши теперь предстоит расхлебывать коммерсантам, которые намеревались или мечтали сделать из этого здания конфетку.
     Потом выступали по порядку Волынкин, Чайкин, осветившие пламенем минувшего, к счастью, пожара и политическую ситуацию:
     - И это в самый предпоследний день перед выборами в мэры одного из самых достойнейших людей нашего города?.. Нет, я не буду называть фамилии, поскольку Глубокова и без того знают в бывших коллективах и среди их граждан. Но что наводит на мысль, - склонялся в сторону шарахающейся ведущей Волынкин, обращаясь в ее лице к телезрителям, - нынешний коллектив, возглавляемый Глубоковым, располагался именно в том здании! Вы чувствуете, куда дул ветер во время пожара?! Вы правильно поняли - в сторону его коллектива! Встает резонный вопрос - откуда дул ветер и где возгорелось пламя? От чьей искры? И вот тут я хочу сказать о них... Они недавно появились и в нашей стране, и в нашем городе, и в этом здании. Но за это время успели разрушить, переломать, перестр... структурировать все, что можно! Но им мало! Им мало ломки наших мозгов, сложившейся и устойчиво лежащей на этих просторах системы! Им подавай еще и город, еще недоперестроенный нашими усилиями и нашей ежесуточной работой. Они рвутся к власти! Да-да, мы туда идем, а они рвутся! И такие вот люди, как один из вас, им мешают. И они пошли на все! Не смогли подмочить репутацию просто дружбой с ним, так решили пустить ему петуха.., как в народе говорят? Я вижу, вижу, как множество граждан задают мне один и тот же вопрос: Кто они! И я скажу! Это одна из новых, так называемых партий, вобравшая в себя всю их разрушительную идеологию: и демократов, и либералов! Это в ее лице все они, новые партийцы и подожгли здание, и устроили провокацию против... нас с вами. Да-да, горожане, и ваш вопрос и ответ на него, возникающий в ваших головах, совершенно правильны! Разве они стоят, чтобы отдавать за них и их столичных теневых покрывателей голоса?! И что они сделают с вашими голосами, дорвись до власти - разве вы знаете, разве можете знать и даже догадываться? Разве появится отсюда уверенность в завтрашнем дне, как это было и будет при това... господине Глубокове? С ним-то вы всегда будете уверены в завтрашнем дне и более того! Да, и этот... Скалин тоже обещает вам.., но, господа!.. Вы его знаете? Я его знаю? Кто он? Никто! Кхм, кх!... Простите. Неудачник, как все! Свою жизнь не смог устроить, как, например, Глу.., а туда же! Одно он сможет: закопать нас, ну, и вас! Нас! Это он сможет! Но вам разве это надо?.. Кхм!.. Чушь какая!
     Чайкин, видя мир еще через старые окна "Не хай Рашу!", был более сдержан и в меру лаконичен, стараясь дышать равномерно:
     - Да мне-то и не страшно, если он и мэром станет. При мне уже четверо или семеро мэрами становились - я не испугался. Но! Я ведь не судья, не прокурор и окончательный приговор выносить не мне, а вам. Пусть избиратель думает, всю ночь, весь день думает, думает, думает, - говорил он безразличным как бы голосом, - с каким ему мэром жить, а может и не жить... Но фамилии назвать не могу. Он все же кандидат, хоть и лидер одной из партий. А вот как об одном из сотни моих депутатов я о нем сказать могу и-то... Понимаете, политические позиции можно обсуждать, если они есть. А вот представьте, к примеру, если депутат какой абстрактный то за захоронения выступает, то против культурного сжигания граждан в крематории, то сам бы вдруг взял и поджег пив-бар, ну, Рейхстаг, где могли находиться теперь уже бывшие бы граждане? Нет, я не обязательно про Всевашова говорю... И что это умышленное самовозгорание сознательно оставленных ракетниц или случайно задуманное невыключение факса, в котором даже бумаги не обнаружено! Следствие разберется, но вот намеки на крематорий явные. Разве так намекают, господин депутат? Что бы вы сказали, господин Всевашов, если бы я вам этот вопрос задал чисто теоретически? Но я вам даже задавать его не буду. А если взять господина Скалина, то тут и сказать что-то без смеха и посмотреть без слез нельзя... Кхм! Кх!.. Тут и без смерти помрешь, тут и здоровым не выживешь... Кхм!.. Ну, это же абсурд?! Мы для чего демократию завоевали, отвоевали у?.. Чтобы власть в стране взяли граждане, а не их подобие! Кто может отстоять народ и в бою, и на заседании моих депутатов. Народ-то слаб, хил, голоден и как он сам против мафии устоит? Мафия же крута, сыта, накачана! И кто против нее устоять сможет? А кто не менее крут, здоров и все имеет, конечно, чтоб не купили! Против лома - только лом, вот и выбирайте! А-то этого самим же еще защищать от мафии придется, как и себя... Кхм!.. Простите...
     Краев же, ругая последними словами Чайкина за его невнятное и обтекаемое с точки зрения судебных инстанций определение политической позиции подозреваемого в поджоге, что бросало тень на всю демократию страны и города, едва дождался утра. На радио он был даже раньше первого, но еще не персонального трамвая... Ему, как кандидату, депутату и первому лицу мало ли какой партии по старой еще памяти не смогли отказать две новые сотрудницы, и он остро выступил в перерыве между рекламой:
     - Уважаемые граждане, горожане, земляки, собратья по разуму! - начал он по-левитански, - в то время, когда здоровые силы города и страны занимаются созидательной работой по... созиданию демократии, по внедрению в жизнь комплексного, демократичного проекта цивилизованного сжигания мусора и... демоса, ну, то есть, бывших граждан, положивших свои жизни на этих фронтах, когда эти здоровые силы готовятся к всенародным и тайным выборам, нездоровые силы тоже готовятся к ним. Но не так, как здоровые. Они давно и, знаем - откуда, внедрились в наши ряды с одой целью: подмочить нашу репутацию и ударить в спину демократии в решающий момент. То один, понимаешь ли, ударяет своим ударом, то другой пускает петуха! Все средства им хороши! Но это не мы! - дрожащим голосом продолжал он, - это гапоны, сусанины нашей демократии, которые ее, еще не научившуюся ходить, готовы завести в самые дебри и... сами понимаете, для чего, чтобы с нею сделать там! Так что не перепутайте наши фамилии и названия партий в бюллетенях, в которых, конечно, пока тоже легко заблудиться... Потому я и здесь!.. С вами!..
     В конце он несколько раз повторил фамилии отщепенцев, делая особенное ударение на фамилии "и Всевашов"...
     Слушавшие радио Волецкий и Достойнов крайне возмутились, а чувствовавший за собой вину Всевашов сразу и не понял, в какой же связи Краев выделил его фамилию, и с чьей ее не стоило путать.
     - Неужели осознал и признается, что поджег? - удивился он.
     - Кто? Краев? Ты что? - удивились его собратья по несчастью. - Так вот кто среди нас еще один агент КГБ! Настоящий!
     - Внедриться, возглавить и развалить, - рубил с плеча Волецкий. - Да, фронт работы у нас расширяется, как, ну, блин...
     - А что мне-то делать? - жалобно спросил Всевашов.
     - Пока - кандидат - не тронут. Победишь, так вообще, - мимоходом бросил Достойнов, не осознавая важности произносимого им.
     - А потом? Ну, когда вдруг неожиданно и...
     - Этого допустить нельзя! Потом будет труба, - добавил Волецкий. - Ладно, сиди на телефоне, а мы пошли... действовать...
     Всевашов глубоко задумался и не слышал почти, как по радио снова передавали просьбу командования иностранного корабля вернуть вахтенного матроса, дежурившего у трапа, которого только сейчас хватились, и еще троих матросов, которых не нашли даже после опроса всех без исключения представительниц лучшей половины города и страны. Опрашивать же, ну, лучших представителей... официального разрешения еще не поступило, почему командование пребывало в юридически неопределенном состоянии, пока еще только удивляясь особенностям и тонкостям свободы наших необходимостей...
     Их тоже встревожил тот пожар, особенно после упоминания о Рейхстаге в одном помещении с пив-баром, поскольку вахтенный матрос попадал в число потенциальных жертв того, ну, одного из атрибутов вновь разгорающегося и на Западе течения или еще чего...
     - Началось! - вдохновило Всевашего последнее, и он все же сбегал за пивом, чтобы не сглазить...
   Глава 57. Последний путь Трубачевых и Ко...
    Когда вступал в силу предпоследний день города, ну, перед выборами, делегация в составе Волынкина, Глубокова, Чайкина, Краева, ученого и других ответственных лиц края выехала с эскортом на городскую теплоэлектростанцию, взяв с собой теле- и радиожурналистов, которые тут же вели прямые репортажи с места как бы происшествия. Горожане должны сегодня знать, что их ждет завтра?
     На теплоэлектростанции они толпой, во главе уже с директором ее и ученым, показывающим пальцем на основные узлы будущего гибрида станции, завода и крематория, начали осматривать эти узлы. Директор, конечно, все время пытался завести их на углехранилище и показать, сколько там давно уже нет угля. Но здесь собрались люди, и без того знающие, как с этим покончить. Они и продолжали вдумчивый осмотр остальных узлов, беседуя по ходу с избирателями о том, не слишком ли жарко им здесь работать на неработающей станции. Новатора Краева также интересовало, каково отношение у тех к будущему проекту, как с точки зрения работников станции, производителей, так и с точки зрения потребителей этих, ну, будущих услуг...
     - Ну, мы-то надеемся, что членам профсоюза трубящихся будет скидка, ну, бесплатное путешествие в МЭККу, как раньше в Вары Карловы, ну, Марксовы, значит? Так что, положительно относимся, - отвечали ему серьезные избиратели, так же думающие и о нем, и обо всех, раз они в таком составе. - А если что, то мы будем биться за свои права! Это без зарплаты можно год прожить, без еды - где-то месяц, а без захоронения - только три дня! Поэтому сами понимаете...
     - А вот и узловой узел всех узлов будущего Крем... атория! - перебивал их суетливо ученый, показывая всем на огромную трубу, которая, и бездействуя, походила чем-то на последнюю колонну развалин какого-нибудь древнего Мега-Акрополя, Парфенона...
     - Да, я читал не раз, что, мол, души умерших избирателей вылетают через какую-то черную трубу и потом уже видят свет в конце нее, - продемонстрировал обширность своих познаний и объективность подхода ко всем научным течениям Волынкин.
     - Да-да, аналогия прямая, почему мы и выбрали для процесса конечной трансформации трансцендентной субстанции именно этот, а не трансформаторный узел, - разъяснил с некой осторожностью ключевой момент своего проекта ученый, - удел ли, у-у-у... дел!
     - Тогда понятно, - серьезнее всех остальных произнес Краев, тоже не лыком шитый, хоть и демократ, но предусмотрительный. - А проверить можно? Не работает сейчас, как вы говорили?
     - О! У нас уникальная труба! - обрадовался такому интересу директор. - Для обеспечения процесса и той трансформации мы оборудовали удобные для трудящихся лесенки. И сейчас мы можем по ним подняться. Поскольку мы столько уж времени не знали, чем занять людей, так они отдраили все изнутри до блеска. Есть желающие?
     Желающих было немного, но Волынкин, оказывается, был в молодости чуть ли не верхолазом, ну, астрономом, поэтому отказаться уже никто не мог. Вспоминая на ходу, кто на какие вершины или деревья в детстве лазил, они гуськом вошли внутрь трубы и, поражаясь ее корабельной чистоте, полезли вслед за Волынкиным, насвистывающим мотив известной, хоть и забытой почти песни про не-кочегаров и не-плотников, то есть, про романтиков-высотников... Когда они уже добрались до середины трубы и очередного конца известной песни, снизу вдруг потянуло дымом...
     - Это что там за аварийный пуск? - заорал вниз директор.
     - Может, это мы решение сессии издали о пуске станции ради выборов? - как можно хладнокровнее спросил Волынкин Чайкина.
     - Та нет, угля-то все равно нет! - обрадованно успокоил их директор, - мы бы все равно не запустили ж?
     - Как это все равно?! - рявкнул на него Волынкин.
     - К тому же, вы себе сами противоречите, - подметил Краев...
     Но продолжать беседу никто уже не мог, так как дымом першило в горле. Все начали, дыша через раз, быстрее перебирать ногами и руками, и многие даже начали перегонять верхолаза Волынкина, которому теперь песня не помогала. В трубе стало темно, и только далеко вверху легким намеком подсвечивало расплывчатое пятнышко света, застилаемого сизым дымом. Через считанные минуты делегация в полном составе выбралась на поверхность... трубы. По краям ее вниз спускалось несколько лесенок, насчитывающих, правда, десять-одиннадцать ступенек, чего не планировал Волынкин, чуть было не ступивший на двенадцатую...
     - Почему с этой стороны лесенки не до конца?! - орал он на директора, когда его втянули наверх, под шляпку густого дыма.
     - Так с этой-то стороны чистить не надо! - кричал ему директор, - тут дождь, природа чистит.
     - Как это не надо?! Теперь другие времена! Надо! - орал бывший верхолаз.
     - Сделаем! Еще неделю простоим без дела - сделаем железно! - клятвенно обещал директор.
     - А сейчас как? - напряженно спрашивал Глубоков, антагонистически не переносивший высоты, думая об облаке в своих штанах...
     А в это время внизу тоже кое-что происходило. В основании трубы какой-то человек во френче и противогазе бегал, подпрыгивая, вокруг чадящей кучки дымовых шашек, подбрасывая туда новые, которые он доставал из наполовину опустевшего рюкзака:
     - Вот вам, предатели революции! Получите, подлые оборотни-троцкисты и ренегаты! Недобитые кулачьи рожи и перерожденцы! Да, я тоже виноват! Я проглядел! Я не добил! Зажрались! И думать перестали о мировой революции! А тут и совсем обнаглели! Обуржуазились, перестроились, перекрасились! Думали - всех в могилу спрятали и выползать можно?! А вот и нет, я хоть и один остался, но я вам раздую пожар мировой революции! Я вам еще на целый век коммунизма и социализма подброшу! Выродки! Думали, название изменили, так нас и не стало?! Дулю-пулю, свинец-пипец! Будут вам еще Варфоломеевские ночи и будни славного НКВД! Я вам и Лаврика, и Юрика припомню! Да здравствует великий и могучий НКВД! Ура-а-а-а!!! - орал он сквозь противогаз...
     Волецкий и Достойнов, опоздавшие специально в делегацию, сразу поняли - кто это. Особенно, когда прозвучало это режущее слух и поджилки словечко из антинародного лексикона.
     - Он! - твердо сказал взглядом Волецкий.
     - Точно он! - кивнул ему Достойнов.
     - Вперед! - кивнул Волецкий в сторону агента КГБ и НКВД.
     Завернув рот и нос платками и галстуками, смоченными единственной бывшей в их распоряжении правомочной жидкостью, приятели бросились на врага...
     - Вот тебе, проклятый агент КГБ! - грозно кричал Волецкий и плевал тому в лицо.
     - Получай, вонючий агент НКВД! - делал то же самое Достойнов, на мгновения приоткрывая рот.
     Проклятый агент КГБ и НКВД сквозь дым и маленькие стекла оплеванного к тому же противогаза не мог понять, что или кто на него набросились. Созданная им самим декорация весьма напоминала давно ожидаемую им обстановку иной жизни... И он понял: "Это они пришли! За ним! За мной! Наконец-то!"...
     - Ура! Справедливость восторжествовала! Я выполнил свой долг! Бери - я готов! Ура-а!... - прокричал он невнятно сквозь резину и надвигающуюся на него черноту. И тут же обмяк и кулем рухнул рядом с кучкой дымовых шашек.
     - Чего это он? - испуганно произнес сквозь тряпку Достойнов.
     - Наверное, того... от испуга помер? - вопрошающе ответил Волецкий. - Плюрализм все же сильнее Гласности оказался...
     - Ладно, кому надо - разберутся. Давай-ка мы отсюда... - растерянно оглядываясь по сторонам, бормотал Достойнов.
     Волецкий иначе понял его оглядывание, схватил рюкзак и высыпал оттуда оставшиеся шашки в костерок. Дыма стало больше, и приятели, не снимая тряпок, галстуков, рванули из трубы и со станции, прячась по закоулкам пустых цехов...
     Но никто бы и не обратил на них внимания...
     Все рабочие и служащие стояли вокруг трубы с сияющими от синевы глазами и смотрели вверх.
     - Это же надо, что наша наука может! - восхищались одни.
     - Власть! Какая наука? Прямо чудо и только! А говорят, что Бога нет! - усердно крестились другие.
     - Точно! Вот это власть у нас! Не то, что нынешнее племя! Только прислали распоряжение, только сами приехали - и заработало! - трепетали сердца у бывших членов партии, нащупывающих сквозь пиджаки твердые корочки партбилетов или хотя бы сами карманы.
     - Нет, это чудо, а не власть! - упрямо твердили верующие. - Станция-то не работает? Вы че? Дым-то без огня!
     - Как это не работает, - обомлел неверующий главный инженер, который держал в руках недавно поступившее решение обоих ЗАКСов, - а дым тогда откуда?
     - Из трубы! Ой, смотрите, там что-то такое черное вылетело! - вскричал вдруг один верующий и упал на колени...
     Никто бы, конечно, не поверил ему, что в это время там пролетала душа Ядренова в сопровождении неких личностей безрадостного вида, что его не очень огорчало, поскольку он только что увидал свет в конце трубы и даже решил все прожить теперь иначе...
     - Точно чудо, - чуть было не согласился и главный инженер, но вдруг задумался. - Это ведь запасная труба, которую и строили-то не понятно - зачем... Ну да, как бы образцово-показательную и строили... А-а, твою... растуды! А там, наверху кто?
     - Так это ж делегация? Сам, вон, Волынкин с Чайкиным наверху! Видишь, как приветливо чем-то машут? И директор тоже... машет, - поясняли ему ветераны энергетики.
     - Чем машут? А я-то его все утро ищу. Да е............! А ну, все - в трубу, дым ликвидировать! - рявкнул он и первым рванул исполнять свой приказ, едва перебирая потяжелевшими ногами.
     Через пять минут причина дыма была ликвидирована, а причина причины вынесена на свежий воздух, совсем уже ей не нужный. Старичок во френче и с медалями на груди лежал безмолвно, крепко сжимая пальцы правой руки в соответствующую фигуру. На лице его было какое-то торжествующее выражение, словно на прикрытых и усмехающихся губах застыло недовылетевшее общеизвестное слово...
     Спустя какое-то время из трубы явилась делегация представителей, весьма похожих на самых угнетенных жителей Америки. Но по словам, срывающимся с их уст, все сразу поняли, что это были наши, и стыдливо, с горечью утраты вновь склонили головы над усопшим.
     - А это кто? - ткнул было пальцем Волынкин и осекся. Он узнал. Он всех ветеранов этого дела знал в лицо. - А разве он с нами был? Не помню что-то...
     - Нет, он был в противогазе, - таким же тоном ответил главный инженер, внутренне довольный поворотом событий.
     - Он был последним, - еще горше сказал Волынкин. Он все понял, так как узнал усопшего по разным причинам. - Увезите в морг. Милицию не вызывать. Похороним с почестями. Чудак, конечно... Да, позвоните генералу - он сам разберется. А я - сам...
     Последние слова он произнес, уже глядя на директора станции.
     Тот же с огорчением вспоминал состоявшуюся лет пятнадцать назад их встречу в крайкоме, когда ему мягко предложили возглавить этот ответственный и непосредственный участок борьбы за светлое будущее... Но тут же с облегчением вздохнул, вспомнив и то, что времена теперь не те пошли, что приказами его топки не затопишь... Но виду не подал, а лишь поправил чуть останки чубчика на ленинском почти лбу и... Волынкин понял и, вздохнув и отворачивая лицо от журналистов, стоявших вокруг, прошмыгнул в машину.
   Перед телекамерами остались только Глубоков и Краев с ученым, взахлеб врущие про очевидное. Но невероятное... Проект заработал даже без... них? Парадокс!.. Да, генерал, конечно, и тут... Рука органов, то есть, дотянулась и сюда, в трубу...
   Глава 58. "Сыщики-разбойники"
     Когда из кабинета генерала вышел Всевашов, нежно нащупывающий, хоть и недоверчиво, но все ж весело, новый ключ в кармане и старательно вздыхающий, у того зазвонил телефон...
     - Этого... еще не хватало! - подумал генерал длинную, переведенную не нашим шансоном и далеко не полностью фразу про белые тапочки и их переносчиков, - еще и гроб с музыкой заказывать бывшим, кои ими не бывают?! Да что же это на меня навалилось такое?..
     Потом долго слушал, коротко отвечая "есть, есь!", а, когда в трубке загудели короткие гудки, то он, неосторожно положив ее на аппарат, разбил и его вдребезги, тогда еще мечтая о мобильнике... Да, генерал, а точнее, его ведомство еще как-то непонятно чувствовало себя в этой ситуации, ну, в межвременье, в эпоху ли перемен, к которым, как к рису, сразу привыкали только китайцы. Для него еще не наступил тот, второй октябрь и все было неопределенно. Еще эта скотина... мог ему указывать, хотя и рыло в пуху без пробора. У тех, видишь ли, своя игра утех, а у него будто ее и не может быть - своей?
     Но делать было нечего. Закурив сигарету, он ткнул ею в кнопку селектора. Пришлось вновь прикуривать и вновь тыкать... сигарой.
     - Крутозубова ко мне! Быстро! - рявкнул он подскочившему со стула и мимо же стула дежурному.
     Когда тот вошел, генерал сам слегка поежился под его добро-душным таким взглядом стального цвета глаз.
     - Вызывали? - спросил тот с такой же примерно улыбочкой и сел на пискнувший от страха стул.
     - Ну! Тут такое дело, необычное... Надо этак, по новому, сугубо по демократичному, не уронив ни пушинки, ни волоска, не помяв ни боков, ни прав, проследить неисповедимые пути одного гражданина. Выставить человек пятьдесят и быть всегда вокруг железным кольцом, ну, типа занавеса того... Читал же Павича? Или нет?..
     - Ну! А что делать-то? - недоумевал, но не подавая виду, Крутозубов, такими делами не занимавшийся, вообще-то.
     - То! Одеться приличнее, цветок в петлицу, плейер в карман, девушку под руку и гулять вокруг, - недовольно бурчал генерал, - и никакой самостоятельности! В театре давно не был? Считай - был!
     - А если объект сквозь занавеску Павича решит вдруг про.., - справедливо заметил Крутозубов, - йти, ну, рискнет напоследок?
     - Не сметь! - рявкнул генерал. - Вселенский скандал выйдет! Читал же его "...словарь", ну, Павича?.. Ну, или алфавит хоть?
     - Читаю.., все понятно, - улыбнулся тот, - разрешите идти?
     - Ступай, - отпустил его генерал и начал упорно думать. - "Нет, конечно, я и сам его не могу понять до конца. Ну чего в этого сторожа-то вцепился, как в посланника чуть ли не оттуда? Тут ручные, вон, бегают, а тот еще номер какой выкинет? И вдруг, наоборот, из гонора начнет с краем шуры-муры, а с нами - наоборот? А, может, он прав, а я чего не понимаю? Если у нас ручным будет, то и к другим ручкам прибьется. А этот и непокорный, но на его страстишке мы его держим? Держим! Куда денется? Да если б она еще и одна была, а-то ведь нет же! Так что, может, он и прав, чертяка, но видимость сделать надо? Надо. Покомандовать мой тут решили, но снимают-то там.., наверху, где все - бывшие? Эх, бляха-муха, раньше, при материализме, проще было! Что там, что здесь, хотя это и не здесь было. А теперь не поймешь, кто верх возьмет... Ничего, без профессии не останусь!"
   Он схватил вдруг свои принадлежности для наведения порядка в стране и пустился в припляс с шваброй по кабинету.
     - Ладно, мы тут всегда начеку, на чеке! - успокаивал он себя при этом. - Все равно потом никто не спросит, что же тут у нас демократия натворила, если они там сами останутся, а, значит, будет все в порядке. Ну, а если они там не останутся и будет за что спрашивать, то спрашивать-то будет уж некому? То-то! Либерализм, однако!..
     А в городе будто разворачивалась массовая игра в сыщики-разбойники. Скалин с утра носился в поисках Риты, изредка вспоминая про предстоящие теледебаты и сами выборы. Он обошел почти все и мужские клубы, но безрезультатно, что его еще более огорчало.
     Достойнов с Волецким в черных очках шныряли в толпе, разыскивая хотя бы следы Черкасина, иногда наступая на пятки или же подставляя свои нескольким десяткам похожих чем-то на них молодых людей, в таких же очках рыщущих теми же маршрутами.
     Всевашин, держа руку в кармане, где у него словно была зеница ока, уже на пятый раз обошел с начала до конца и вдоль и поперек небольшой микрорайон, разыскивая нужный ему дом, где должна была быть его новая квартира-офис. Но дом этот строили, похоже, специально для размещения явочных квартир в светлом будущем, почему отыскать его теперь было практически невозможно. Вот дом пятнадцатый, вот девятнадцатый.., а семнадцатого не было нигде...
     Черкасин, почему-то неузнаваемый своими преследователями, тоже сбился с ног в поисках своего приятеля из НКВД. Того же как след простыл на этой земле. Однако, из всех ищущих он один твердо знал, что пока он теряет время зря, все двигается своим чередом:
     На улицах вблизи всех избирательных участков уже стояли и приводились в должный вид разноцветные ларьки с яркими смеющимися вывесками: "Бал-маскарад", "Карнавал", "Гадания по руке", "Твоя судьба в твоих руках" и прочее. На некоторых можно было прочесть мелкими буквами, которые так и привлекали читателей-прохожих, и такое: "Только здесь, сделав свой правильный выбор, ты попадешь на карнавал!". Большинство же ларьков было приспособлено для продажи или просто разлива прохладительных напитков.
     Вокруг них сновали юркие и красивые молодые люди в черных очках, а многие просто в масках даже. Кое-кто украсил себя елочными блестяшками, цветками, исписал лицо фломастерами, как это делалось в отдаленные уже времена пустых фантазий. Их присутствие нагнетало в воздухе праздничную атмосферу...
     - Жаль только, что генерал не всех мобилизовал на мои поиски, - именно так все и воспринимал Черкасин, усмехающийся над сталкивающимися с ним преследователями, - надо подогреть. Позвоню-ка?.. Алло! Да, это я. Как дела? Кто умер?.. Э-э! Вот беда! Что? Ждать, пока вы придете? Жду-жду! Тут, правда, красить черным собираются...
     Через минуту он уже видел результат звонка. Телефонную будку, откуда он якобы звонил, обняло плотное кольцо одинаковых молодых людей в черных очках, читающих одну и ту же предвыборную листовку. Но играть в догонялки было уже ни к чему: чекист помер. "Придется самому", - думал он, углубляясь в хаос улочек.
     Да он и не нужен был здесь, где за него работали другие.
     Ножницов в очередной раз бубнил по радио, доводя до самых непонятливых, как, кого и чем надо вычеркивать, а кого не надо и чем тогда, наоборот... На всех стендах и заборах в разных вариантах одно и то же слово говорило лишь о послезавтрашних выборах.
     "Такой-то - Мэрзавец!", "Мэр-ХVII", "Мэрка, мой мэреночек", "Мара, мэряй мэра мэрой!" "Все - в МЭККу!"
     "Самого Достойнова - в мэры!" - робко напоминал самый скромный афоризм, на котором кто-то вывел: "Сам - мэрзость!"
     "Отстоим край Примэрский! За нами - Скалинград!"...
     Повсюду были развешаны некие дайджесты из листков превосходной финской бумаги, полные обличений некоторых из кандидатов. Да, по шлепку досталось Большикову, Достойнову, еще кому-то, но основной компромат был посвящен Глубокову и... Скалину. По первому перечислялись все почти давно уже известные или предполагаемые гражданами факты его жизни, протекавшей на глазах у всех. Здесь не было чего-то сногсшибательного, чему бы граждане не поверили или чего испугались. Почти хвала! Халва! Этот компромат был на простой бумаге и шел, якобы, от души низов или от низов души...
   Но вот по Скалину картина рисовалась обратная. О нем, никому ничем не известном гражданине, тихом, забитом кладбищенском стороже вдруг такого понарассказывали! Он и человеко-ненавистник, и педофил, и набоб, и некрофоб, отчего безвылазно живет на кладбище. Но у граждан все это вызывало только повышенное любопытство, даже некоторые мечтания и тайные пожелания на потом.., но никакой злобы и недовольства, поскольку на их имущество все это никак не посягало, а в кино они и не такое видывали. А то, что человек и помершим доставляет удовольствие, то это давно не верившей и даже вновь поверившей нации материалистов было до фонаря, в отличие от не доставшегося гражданам всенародного богатства, при дележе которого их долю такие, как Глубоков, по ком фонарь плачет, и прибрали к рукам, поскольку ни на чем ином они вот так разжиреть и стать такими приторно - на общем фоне - благообразными не могли. В этом были за одно и те, кого вообще обобрали и кто уже одежду носил вместо кожи, и те, кому удавалось неплохо зарабатывать, но приходилось зарабатывать, так как при дележе дармовщины не обломилось.
     Поэтому не удивительно, что повсюду рядом с дайджестами развевались ветерком листки из ученических тетрадок, где детской как будто бы рукой было написано: "Скалин - НА! Сделай и их!"
     А прохожих все прибывало и прибывало. Многие просто из любопытства на улицу вышли, едва пересилив в себе страх последних лет перед нею. А вдруг, мол, не убьют? Вдруг не нас?! Ведь другие-то, смотри, ходят и ничего? Кто просто пошел проверить, а не сожгли ли вдруг его избирательный участок и не подложили ли там мину! У многих пешеходов из карманов уже торчали ракетницы и карнавальные маски, которые они еще не решались надеть. А ведь они так соскучились по забытым уже массовым мероприятиям?
   Да, именно по Мэро-приятиям! Они ж делали вид, что их принуждали ходить толпами на демонстрации, увешивать себя тряпками, флажками и шариками, припасая в кармане кусок колбасы, хлеба, стаканчик и четушку. Ведь весело им там было, хоть и по принуждению? Пукнешь случайно и-то себя в коллективе чувствуешь! А другие?..
     Сегодня и на молодежь было приятно смотреть. Они словно сами все знали и, не ожидая приказа, расторопно обустраивали город к карнавалу. Раньше их, как и всех, прогонят в толпе по улицам и все. А сегодня они сами, без спроса вдруг стали хозяевами в городе. У них теперь все спрашивают, а они с улыбочкой отвечают...
     - Нет, изберем именно такого, кто нам каждый раз праздники и карнавалы обустраивать будет. Эти скучнорожие и громкожопые надоели! - говорили про себя многие в этот день.
     - А кого? - словно услышав их мысли, спрашивали друг друга прохожие, гуляющие по площади.
     - Да вон же он сам и идет! - показывал в центр площади один из гуляющих, - видишь, какой он сам грустный? Ему тоже скучно без карнавалов и демонстраций...
     - Да ну, с такой скучной физиономией и карнавалы чтоб?! - сомневались те.
     - Во, даете! Это ведь он за закапывания?! А там всегда парад с музыкой, с оркестрами! - воодушевленно объяснял им тот.
     - Откуда знаешь? - вопрошали те с сомнением.
     - Сам читал про Рай-град.., - отвечал тот, но его перебивали.
     - Да я сам тоже объявления о продаже недвижимости во Флориде читаю, - говорили ему, - и все читаю, читаю, читаю...
     - А я свою акцию читал, вот что!..
     В это время на дороге завизжали, как недорезанные боровы, тормоза. Резко вывернув, черная машина с наворотами выскочила на площадь и встала как вкопанная метрах в десяти от Скалина.
     Дальше все было как в кино! Из нее высочили трое молодцов в черном. Даже лица их были затянуты черными чулками с прорезями.
     - Всем лечь! Похищение! - орал один из молодцов, размахивая ракетницей. - Где тут этот кандидат, которого хотят все избрать?!
     - Ты что, не видишь?! - грозно, хоть не в лад, вопрошал второй молодчик. - Вон он! Его уже все дружно знают и все хотят избрать, как облупленного! Хватай его, а-то мафия не победимо вестима!..
     - Осторожно, а-то он и с нами справится, как и со всей мафи-ей! - громко предупреждали похитители друг друга, ходя кругами вокруг него, тоже лежавшего на земле, с мешком в руках, который они никак не могли расправить, словно он был зашит с обеих сторон.
     - Стойте! Подождите, - раздался крик стремительно бегущего к их кучке Водолюбова, тянущего за рукав упирающегося оператора с камерой, - оперу, то есть, оператору с камерой бежать тяжело!
     Похитители опешили и начали действовать как-то более слажено и уверено. Они быстро схватили и подняли с земли Скалина, но он тут же начал выкручиваться, или это они начали вдруг втроем выкручиваться у него в руках, а потом разлетаться по одному в стороны, словно от его ударов, чрезвычайно молниеносных, чтобы быть замеченными. В конце концов, когда и оператор достаточно уже приблизился, троица отпустила Скалина...
     - Атас! Мы тебе еще покажем, защитничек народишки! Паут нашелся! - грозно, показывая из-за спины кулаки видеокамере, кричали улепетывающие разбойники. - Попробуй назло мафии выиграй!
     Из-под шин взметнулся сизый дымок и они исчезли...
     - А вы говорили!? - стыдил своих собеседников тот гуляющий, потом лежащий, отряхивая пыль и с пиджака Скалина, который в это время растерянно отвечал на вопросы Водолюбова:
     - Нет, не звонили. У меня и телефона нет. Мобильник? Деньги? Откуда они у меня? Что с ними делать? Закапывать?.. Где, на Поле Чудес? Так, это не ко мне!.. Кто за мной стоит? Никого, кроме всех и бывших граждан Берикаменска. Но разве бывают граждане бывшими? Нет! - поставил точку в интервью похищаемый. Бывший тоже...
     - Видите? - спрашивал его поклонник, - он совсем из народа!
     - Без всего! Ни денег, ни телефона! Как у меня! У нас! А у них? - переговаривались прохожие, спеша покинуть опасное место или встать поближе к... защитнику, стоявшему рядом с оператором, ну, почти оперативником, что, может, те и перепутали от страха, хотя сами опера так и не появились, видимо, занимаясь чем-то более важным в это ответственное время, следя уже за "сыщиками-разбойниками", на что и Нежскому пришлось пойти в пику генералу...
     И только Водолюбов уже никуда не спешил, не торопил и оператора, хотя сегодня у него были последние теледебаты кандидатов с участием, в том числе, и Скалина, почему он тоже как бы следил за ним, хотя, скорее, просто не мог найти никого из оставшихся кандидатов, тоже как сквозь землю провалившихся...    
   Глава 59 "Дур то дур!"
     - Конечно, договоры разговорами, но последнее слово за избирателями! - думал еще не потерявший надежды, но получивший офис Краев, однако, считавший себя политиком, то есть, неподкупным в таких делах, а даже как бы наоборот. В принципе, он ничего не проигрывал, если и выиграет. Тогда они будут от него зависеть. А если проиграет, то офис останется. Как, вот, только повысить шанс выигрыша, не подавая виду, что повышаешь, непублично как бы?
     Была у них, когда они еще вместе избирались в депутаты, методика агитации "Дур то Дур!", как он, сразу изучая английский, и прочел в одной из Book братьев демократов, так, кажется, и называемой "Door to Door", чем и президенты не брезговали, раз все равны. Округ, правда, был меньше. Теперь - весь город. Но по всему можно было не ходить - все равно не.., да и день всего остался. Поэтому после возвращения из трубы он отмылся, переоделся и пошел в народ, "от двери к двери", как то и переводилось с американского.
     За первой дверью девятиэтажного дома его и встретила первая... бабушка, которая все тут же смекнула и созвала соседок.
     - Чайку попьем с кандидатом. Может, и пригодится когда? - суетилась она, расставляя чашки и розочки для варенья.
     "С избирателями не спорят", - твердо зарубил на носу Краев, и под чаек рассказывал о своих обещаниях, - ...если изберете, конечно.
     - Ой, милок, да кого ж нам еще-то избирать? Ты вот только к нам и зашел. А других, может, артисты по телику играют? Пей еще, - обхаживала его старушка, - теперича за тебя пойдем голосовать...
    Лишь позвонив в другую дверь, он вспомнил, что забыл сказать фамилию. Но ему уже открывали... В квартире было три избирателя, они пили водку, закусывая салом и чесноком.
     - Не подумайте чего, гражданин кандидат... Мы это сугубо здоровья для, - оправдывался смущенный глава семейства, - в магазин вот еще за другой закуской не сходили, решили с сальцой, так сказать, намять! И с чесноком очень полезно! Покушайте с нами! И рюмочку...
     - Не-е, мне же еще ходить сегодня? - всколыхнулся было Краев, - да я же и не пью на работе.
     - Ну, и мы пока не будем. А сальца-то намните. Из деревни вон привезли кум с сыном, - сказал теперь уже не глава, оказывается.
     Сало было вкусное, и Краев решил, что немного горло смазать им-то можно. Жуя сало и макая чеснок в соль, он обстоятельно доложил им о своих намерениях улучшить и сферу питания в городе...
     - А, может, на дорожку того? По маленькой? Да и за успех? А-то хозяева придут, а нам и похвалиться нечем, - с признательностью говорил ему совсем уже и не хозяин, и не избиратель, - и для деревни ваша тематика интересна: как тут вас прокормить...
     В следующей квартире еще с утра справляли какой-то детский утренник. Куча детишек сидела за столом вокруг огромного торта.
     - Мы детишек-то с утра, а уж сами потом решили, - объясняла ему радушная избирательница. - У Машеньки-то день рождения.
     - Сколько тебе, Машенька? - погладил ее по-отечески, то есть, по головке Краев, - голосовать пойдем уже?
     - Тли, - смутившись, ответила та и пододвинула ему свою тарелку с куском торта, - кусай, я есе не кусала.
     - Ну, не отказывайте имениннице, господин кандидат. Мы вас все видели. А как же! Мужу вы очень понравились! Может, вам рюмочку за именинницу налить? - спрашивала она, поднося ему ту.
     Краев обвел демонстративно глазами детишек, и та сообразила.
     - Ну, сплоси, Масенька, сего нам дядинька пообесят? - нежно обратилась она к нему и к доченьке сразу.
     - Дяинька, сево ти ням бисяс? - пролепетала та и пододвинула ему еще тарелку с тортом, отобрав ее у своей соседки, которая сама еще не могла это сделать. - Галя-суй, галя-суй!
     Краев от испуга спросил неожиданно и для себя, где тут у них можно в туалет сходить. Это его спасло хотя бы еще от двух-трех тарелок, уже надвигавшихся на него с других концов стола...
     - Придем, обязательно придем! Спасибо, что зашли, но чуть раньше, чем надо. Может, попозже и забежите? - прощалась с ним хозяйка в тесном коридорчике, где они никак не могли разойтись...
     - Заходы, дарагой! - радостно приветствовал его хозяин другой, полной избирателей и баулов, квартиры, где вокруг длинного стола из ящиков с лимонами в большой комнате сидело с десяток темноволосых, но молчаливых мужчин и светленьких девушек. Посреди стола стояли бутыли с вином и лежала груда шампуров с шашлыком.
     - Во, кака жизн пшла! Во, дэмакратия, пнымаешь лы, а!? Сам драгой кндат пжаловал, а! Буд хазаином, драгой! Гога, дастан рог с сумки! Во, кушай шышлык! Нстаяший шышлык! Мы тебя очн важаем, как кндата! И ты нас важай! Мы госты тваего города, ты - хызаин. Это не мы тыбя угащам, эты ты нас угашаш! Гога, давай ище шышлык! Все? Блшэ ны пешь? Маладэц! Тибэ нжна светлая глва. Пшлы все кндата првжать! Гдэ жэ ты мыя, Сулико?!..
     В следующей квартире Краев застал семью явно рыбака в полном составе. Они скромно обедали соленой селедкой с пивом. От лука он отказался, поскольку еще намеревался что-нибудь сказать...
     Бабуся из другой квартиры напоила его прямо у порога свежим молоком, поскольку пройти в квартиру и поесть горяченьких шанюшек он отказался напрочь...
     Но в следующей квартире у него этот номер не прошел. Там жил такой шустрый мужик, бывший когда-то депутатом и следивший внимательно за всем происходящим. Он занял его разговорами на полчаса, скормив ему незаметно тарелку с пельменями. Говорил же в основном он сам, поскольку у Краева рот был занят, даже не успел представиться, но тот их всех знал на перечет...
     Перед следующей квартирой Краев решил подумать. Он прислонил круглый живот к перилам и пытался наметить какую-нибудь тактику. Но в это время дверь квартиры распахнулась, и вместе с веселой музыкой и криками "горько, горько!" из нее вывалился бледный Волецкий. Он кивнул мимоходом Краеву и припустил по лестнице.
     - Вы тоже - кандидат?! - широко улыбался навстречу предводитель вывалившейся вслед за Волецким толпы, держащий в руках фужер с водкой и вилку с осетриной. - А у меня тоже радость! Дочка замуж выходит за зятя! Так что, заходите, поздравьте! Горь... Эй, да куда же вы?! Ну что за кандидат хилый пошел, а? Горько, горько!..
     Он это слышал уже с первого этажа, куда едва скатился...
     - Не-е, если и пойду еще, то... то только не завтракая, - убеждал он себя, сильно сомневаясь в возможности еще одной попытки.
     Волецкого он застал во дворе дома, где тот расслабился на скамейке и пытался разглядеть звезды на вечернем небе.
     Следующую скамейку он нашел только в другом квартале. Волецкий хоть и спас его, но у политической борьбы есть свои правила. Когда он принял такую же позу, как у того, и с тоской уставился в небо, то увидел, а, точнее, услышал сначала, как над городом застрекотал вертолет. Когда тот завис над центром, из него вдруг выпорхнуло облако и, мгновенно расширяясь, начало опадать вниз...
     И тут, словно по чьей-то команде из-за сопок выпорхнул мощный порыв ветра, окатывая улицы и Краева освежающей прохладой. Стало свежо и легко даже в его состоянии. А облако начало вдруг вытягиваться, смещаясь все дальше и дальше в сторону моря...
     С другими совсем чувствами за этим наблюдали нахохлившиеся Глубоков и Звездочкин-Пололосатов, провожая взорами облако, улетающее в синие, волнующиеся просторы водной стихии, на запад. И только пара-другая листовок упала на площадь. Пацан, поймав их, тут же смастерили из листовок самолетики и начали пускать их над площадью. Благо, что ветер вдруг стих. Один самолетик спикировал прямо в стаканчик с мороженым, уже почти поднесенный ко рту одной гуляющей. Та, выронив мороженое, зло схватила самолетик и хотела было его порвать, но увидела вдруг его содержимое...
   - Читает! - с надеждой вздохнул было Глубоков...
     - Надо же, а еще кандидаты?! Хулиган этот Глубоков! - завопила та на всю площадь, что побудило их прибавить шагу.
   - Хулиган?! - рассмеялся ее спутник, да так громко, что генерал даже замер на месте на миг, пока тот не продолжил, перестав хохотать, - Да самый настоящий бандюга, террорист! Куда только ФСБ смотрит! Попадись он мне только, я ему это мороженое в...
   - ФСБ? Эти политические путаны? Туда и смотрят! - поддержали другие. - Я бы вслед и сам ларек с мороженщиком ему туда...
     - Это уж точно! Куда не плюнь - везде кандидаты и путаны! - подхватили беседу невесть откуда взявшиеся собеседники.
     - Раньше план по рогатому скоту давали, а теперь по кандидатам и по этим, путаным, перевыполняем!
     - Да пусть он этим мороженым подавится! Не обеднеем! - зло шипела тетка. - Чтоб эти все кандидаты... подавились им, моим мороженым! Да я бы на всю зарплату... не пожалела бы... ради этого!.. Да, и ларек бы весь туда, это вы справедливо подсказали...
     В это же время еще несколько человек потихоньку ретировались с площади вслед за Глубоковым и генералом, фиаско которых они еще недавно созерцали с довольными улыбками.
     А вслед им радио незнакомым голосом вещало о недавно состоявшейся неудачной попытке похищения мафией одного из кандидатов, который в своей первой же схватке уже победил ее... По телеку репортаж, вообще, был похож на тренировку чемпиона по дзюдо...
     - Да не я это, - оправдывался генерал, прощаясь с Глубоковым, - если бы я, то я бы тебя уже раза три удачно похитил, а тут... Уже не успеем, увы, а если и успеем, то на кой? Жену попугать?
     - Куда не успеем? Тоже мне, профессионалы, - злобно цедил тот, уходя обреченно к машине, куда он не пригласил вдруг генерала.
     - Сам козел, - отвечал ему про себя тот, втаптывая подошвами еще один урок мастерства, преподнесенный ему новыми временами, а точнее, самым мудрым из всех стариком Хроносом, по чьим часам наступало уже время последних теледебат, почему они и заспешили домой, а вовсе не из-за какой-то д... избирательницы, которых тут за каждой дверью...    
   Глава 60. "Поле чудес" в стране Избирателей!
     Водолюбов как бы совсем не ожидал, хотя и предчувствовал, вычислял даже подобную посещаемость последних теледебат. Но когда количество пришедших перевалило за тридцать, он растерялся.
     "Я, может, студию перепутал, и тут хор мальчиков типа Турецкого выступать собрался?" - отметил он про себя их одинаковые костюмы и что некоторые что-то... распевают поодаль хором же...
     - Э-э! - хотел он что-то спросить, когда число пришедших перевалило за пятьдесят, но не знал, у кого, - вы все сюда?
     - Да! А как же! А тебе-то что? - хором ответили ему несколько человек и отвернулись по своим делам, поглядывая на двери.
     - Потрясающе! А где же я на вас на всех столько вопросов найду? И до скольких же мы будем здесь дискутировать? - спрашивал он себя вслух и не находил ответа. - Все?! Больше не будет?
     - А тебе мало? Счас позовем еще!.. Нет, еще один должен! - рек глас народа устами кандидатов, а против него все мастерство даже Водолюбова было бессильно, как он уже понял и сам. Вели они себя, как дома. Кто-то из неприкосновенных спокойно курил в студии. Трое из них и впрямь... распивали что-то в углу, с хрустом закусывая огурцом - перед выступлением. В другом углу резались в карты, расплачиваясь за проигрыш оплеухами. Водолюбов даже пожалел, что передача уже не началась. Поведение кандидатов рассеяло его тревоги...
     Вдруг они все разом встрепенулись и преобразились. Перед ним сидела чинно нахохлившаяся, степенная публика, а в студию, раскланиваясь, входил еще один, обещанный. Он скромно сел на стул, оставленный ему в самом центре могучей кучки, и посмотрел на часы.
     Водолюбов, естественно, узнал его и про себя слегка передернулся. Он совсем не разделял настроения тех же избирательниц, которые, забыв про все сериалы, героинь, вцепились взглядами в экраны телевизоров, где была лишь одна голая политика. Порази-тель-но!
     - Э-э, позвольте вас всех поприветствовать от имени телезрителей, всю неделю ждавших этой встречи, - настроился Водолюбов на обычный жанр своих записок. - За прошедшую неделю они много наслушались разных интересных программ и могли даже запутаться в том, кто же что предлагает. Давайте и дальше не будет увеличивать количество мусора и в их головах, перечислять свои обещания. А пусть каждый в трех словах скажет, чем его программа отличается от программ всех остальных здесь присутствующих. Так, кто первый?
     - Ничем... не... отличается! - уложился точно в три слова один из кандидатов, даже встав по стойке смирно.
     - То есть, как это ничем? А зачем тогда, позвольте спросить?.. - спокойно изумился Водолюбов.
     - А вот так! - отчеканил свои три и второй.
     - У всех нас... - начал третий, но его вовремя остановили.
     - Одна программа - его! - завершил фразу четвертый, показав пальцем на скромно сидящего Скалина.
     - Н-да, и у остальных тоже? - спросил ведущий, на что все дружно кивнули головами - тоже три раза, будто кто дирижировал.
     - Тогда и у вас программа ничем не отличается от всех остальных, - уткнувшись в бумаги, сказал он Скалину. - Итак, тогда снова вопрос ко всем: почему вы считаете, что изберут именно вас?
     - Мы не считаем! - ответил новый первый, уже другой.
     - А почему тогда?... - начинал Водолюбов, понимаемый с полуслова ушлым народом.
     - Потому что изберут его! - сказал сразу новый четвертый, опять показывая пальцем на Скалина, которого уже демонстрировали во весь экран в виде фона расплывчатому пальцу.
     - Хорошо. Тогда третий стандартный вопрос: кого вы считаете самым сильным своим соперником и почему?
     - Никого! Самый сильный он, но он нам не соперник! - кричали говоруны, показывая уже четырьмя-пятью пальцами на Скалина, - и вообще, господин ведущий, отложили бы вы свои бумажки, да про жизнь с нами поговорили! С ним! С Ним! С Ним б! Нимб...
     - Да я, в принципе, могу и без бумажки... Я наизусть все помню, - пожал плечами Водолюбов, - и как раз и хотел вас спросить, что бы вы больше всего хотели сделать для ваших избирателей, если вас изберут, а не вашего соперника?..
     - Да вы успокойтесь, господин ведущий. О соперниках забудьте! Их тут нету! Если они и получат пару голосов, то лишь с похмелья! Здесь же все соротники, то есть, соратники сидят, и в телике нас наши сор...атники и тницы смотрят. И они считают, что выбирать надо только его. Мы все одним обществом как навалимся, так никакой соперник не высунется, а если... А вы тут какую-то логику наворачиваете. Вы кто, кстати, по профессии, ну, не профессор случаем?
     - Химик, - сказал первое, что пришло на ум, Водолюбов.
     - Вот, я и вижу, что химик!- крикнул один из троицы тех распивающих. - Такие у нас вот тоже нахимичатся, а потом к людям пристают, с ушей чертиков снимают.
     - В каком смысле - химик? - переспросил упорный кандидат.
     - В прямом, - зевая, пояснил Водолюбов, - в настоящем.
     - Ты что, не видишь? - возмущался бестолковости приятеля тот, из тройки. - Химика что ли отличить не можешь?
     - Да ладно тебе, - пробовал успокоить его упорный кандидат.
     - А че ты из него героя делаешь? Эка невидаль - химик. Да у нас среди кандидатов, как и по всей стране, почти все химики, да шизики. Или химичат, или на химии свое отбарабанили, или на шизе отсидели. Тогда были каторжане, а теперь - химики! А какой еще капитализм Гайдар с чубчиком кучерявым строят? То-то! Сами ж раскололись? Вон только он и не был на химии, - указал теперь и он пальцем на Скалина, - он один, ей Богу, бемоль Будду! Мы все остальные - химики, а он делом занят. Я тоже химик, и смотрите, граждане телеслушатели - с чем я на передачу пришел? - говоря это, он достал бутылку "Распутина" и, подержав ее возле уха, вдруг разжал пальцы... Бутылка - дзинь! - Во-во, а вы спрашиваете, кто тут у нас нормальный? Все химики! Все срок мотали или мотать будут, ну, пока не откинутся, не снимут, то есть, как уже шестерых сняли... А он нас всех простит потом. Он добрый. За что его все и любят. А остальные - химики...
     Оператор дернул камеру в сторону от брызг "Распутина", да так сильно, что выбил себе глаз. Зажав его, он выскользнул из студии, оставив камеру неподвижно смотрящей точно на Скалина.
     Телезрители теперь до конца передачи видели только его. Крупным планом. А дебаты разгорались...
     - Что вы оскорбляете мою профессию, - обиделся Водолюбов, словно забыв кое о чем, - я же вашу не оскорбляю?
     - А я ее сам оскорбляю. Вместе с твоей. Я ведь, Крышкин - химик. Отмотал три, а вот на выборы и освободился как раз, на новый срок. А ты еще сопляк и тебя не скоро отпустят. После выборов - взад!
     - Дайте же мне вести передачу? - попросил ведущий. - Я же по хорошему хотел. Спросить вас хотел, где кто родился...
     - А может тебе и анкетки принести? Так там все чисто. Мы все до единого, кроме него... - вон, его в камере кажут... - мы все, кроме него, нештатные сотрудники КГБ или ЦРУ. У нас и там, и там чистые анкеты, - показывал уже второй из той троицы сразу две фигушки ему, что, к счастью, не видели телезрители. - И вчера, и позавчера такие же, как мы, выступали. Химики! Во всем такие, а он не такой!
     - Да чихать я хотел на твой ва-апрос! Поял?- заорал вдруг и третий. - Где родился? Да мы все до единого, кроме него, родились там. Понимаешь, там... Да не там, а спроси у дам! В ложе с нами...
     - Масонов, точно! А помрем все, да и ты - химиком подзаборным! Есь, разница? Есь! А вот у него все по че-о-ечески.
     - Я больше про родителей и хотел, - пытался перебить Водолюбов ненавязчивым голосом, - в плане династии, наследственности.
     - Ах, родители?- с подковыркой спросил опять первый из троицы.- Ты мою маму не трожь. Ра-адители? Ну и что? Ну и пусть у нас у всех родители алкоголики были, атеисты. Ну и что? Тоже, значит, династия, ну, Распутинцев, Столичных. Мы, что, ее нарушать должны? Нет! Да, тяжелое нам наследство от старой системы осталось. А вот у него нет. У него все в порядке. У единственного. А тебе я за маму, хоть она и алкоголичка, сейчас ребра пересчитаю, химик чертов...
     В студии за кадром уже слышался шум, грохот переворачиваемых стульев, вскрики троих друзей и тех, кого задели их кулаки.
     - Мы алкаши, и дух наш молод, пропьем от города ключи, ключи, ключи! - пел один из них, слегка перепутав слова известной песни, - подымем выше с утра мы солод, как поднимали Ильичи...
     - Ишь ты, сам химик, а мою маму оскорблять?..
     Грохот за кадром стоял такой, словно в студии было полгорода, и все они были кандидатами, и все требовали у Водолюбова извинений за своих родителей-алкоголиков... Потом начали разбирать по косточкам другие вопросы и возможные ответы на них.
     - А он спрашивает: собираемся ли мы и второй срок, значит, мотать. Да мы тут все, кроме него, по два срока уже отмотали. Рецидив? Да! Но никаких реминисценций! А в твоем городишке мы и за один срок все пропили бы, - дискутировала троица за всю студию...
     Скалин же давно ничего не слышал. Его ни о чем не спрашивали, слова вставить не дали... И в какой-то момент ему вдруг показалось, что сквозь линзу одной из камер на него смотрит и улыбается... Рита. Наиболее четко он видел ее глаза, неотрывно смотрящие на него. И он уже не мог оторвать глаз от телекамеры, которую как раз и бросил включенной отключенный оператор.
     И получилось, что глядя на Риту, он смотрел всем своим полным любви и нежности взглядом на... телезрителей. Первыми и почувствовали значение и предназначение его взгляда телезрительницы:
     Бабушкам он казался добрым, ласковым, говорящим "спасибо".
     Девушки и женщины увидели в нем и первую, и более зрелую неистовую любовь, страсть и снова любовь, любовь... Взгляд звал к себе и притягивал их сердца и не только...
     Девочки видели во взгляде отражение любимых леденцов.
     Мужчинам взгляд показался... нормальным. - А те, блин, дают!
     Жуликам он казался обманчивым, но классно! Экшен!
     Шулерам - профессиональным, много, но ничего не говорящим.
     Гипнотизерам - тоже профессиональным, но наоборот.
     Потерявшимся - зовущим.
     Ищущим - отзывчивым.
     Жертвам - обиженным.
   Палачам - смиренным.
     Меньшинству - многозначительным.
   Большинству - многообещающим!
     Вампирам - как насос. Они даже съежились от конкуренции.
     Любовникам - завидующим... И они выключили телевизор.
     Политики тут же начали репетировать его перед зеркалом, хотя сам, ну, остальной Скалин им сразу показался политическим трупом: "Молчать перед избирателями!?"...
     Художники набросали по нескольку эскизов с одними глазами.
   У поэтов все рифмы были на "за": ...гроза ...Коза ...борза ...буза ...туза ...воза ...кирза ...но за!
     Одна ясновидящая с криком закрыла свои глаза навсегда...
     ...Лишь одни глаза отвечали ему таким же точно взглядом, но никто не знал - где они. Особенно, он...
     ...А еще одна пара глаз выражала практически весь вышеотмеченный букет чувств и ощущений, сдобренных доброй порцией удовольствия, торжества и терпкого дыма сигареты с черным фильтром.
     Черкасин с восторгом, дирижируя порой пальцем, наблюдал за очередным своим триумфом и лишь к концу передачи оторвал от экрана глаза и, потерев их пылающую и шершавую красноту, перевел дух. Телевизор, стоящий перед ним, имел совсем малюсенький экран.
     - Во, мужики молотки, всех по косточкам разложили. А я и не знал, что все кандидаты - химики и дети алкашей, - удивленно-восхищенно говорил в это время Черсалов, у которого он и сидел.
     - Да нет, они больше про свою троицу рассказывали. Для них кроме них и Скалина больше и нет никого. Все остальное - дешевле бутылки. А Скалин для них - Бог и Царь. Он же теперь их в любом случае предаст земле как положено, ну, как положит. А, значит, можно и дальше гулеванить уже совсем без тормозов. Так-то! - пояснил Черкасин. Ему вообще-то хотелось хоть чуть-чуть уколоть Скалина. Но тот не сделал ничего лишнего. И вроде не за что было...
     - Этот вообще мужик что надо, - понимающе откликнулся тот.
     - Так, ты все проверил?
     - Ну, да. Счас еще к торпедам схожу, проверю и все, - кивнул Черсалов, надевая маскхалат для порядка.
     - Так ты и торпеды того? - не удержался Черкасин и удивился.
     - Ну, понимаешь, мужики просили. Трубы нужны были большие... А я сам под фундамент дома их подложил. А что? - удивлялся его удивлению Черсалов. - Я почти по всем складам то-го.., разложил.
     - И к баллистическим тоже?- как можно серьезнее спросил Черкасин.
     - Таких нет у нас. Мужики как раз такие трубы и просили...
     - Черсалов, а откуда у тебя такая фамилия?
     - Не знаю. В детстве по разному дразнили, но не прижилось. Для черта я был слишком добрый. Да у нас таких каждый второй был. Потому начали салом кликать, но я такой худой был, что тоже не прилипло. Местность у нас такая особая была - там все фамилии вот такие. Соседи - Расчертаевы, Перечертовы. Председатель сельсовета - Голочертов, а кладовщик - Пусточертов. Мы-то еще ничего...
     - Ладно, иди уж, душа-человек, - сердечно похлопал его по плечу Черкасин.
     - Иду-иду, благодетель...
     - Еще бы нет, - ядовито усмехнулся Черкасин, оставшись один. Последнее он вообще не любил. Оставаться в одиночестве.
     В телевизоре уже вновь нормально работала... телекамера, вылавливая по одному и пачками слегка помятых кандидатов, продолжающих выяснять отношения, но уже по пути к выходу. Их было так много, что они минут десять только выходили из студии. Двое-трое из них были даже одеты в какую-то странную матросскую форму...
     Скалина среди них уже не было. Он был сейчас в глазах всех телезрителей города... не произнесшим за всю передачу ни одного слова,  но победившим во всем телемарафоне.
     Когда сквозь дверь проходил последний десяток кандидатов, Черкасин заметил в их рядах какое-то движение. Мимо бестолково толпящихся и уже уступающих друг другу дорогу кандидатов в студию пытались прорваться двое или трое старых знакомых, размахивающих руками и широко раскрывающих, а то и просто скалящих рты, отдельные буквы в которых можно было даже угадать... Да, угадать, так как звук он уже отключил, но не в своем телевизоре, понятно, а вообще... Шутка! Звук отключил Ножницов с подачи депутатов, ясно, так как наступил уже последний день перед выборами, лишавший кандидатов права голоса, передаваемого избирателям...
   В это время и декорации резко поменялись, и на экране весело зачирикала еще одна любимая передача избирателей "Поле Чудес", где тоже надо было угадать букву, а лучше даже - слово, за чем обязательно последует вознаграждение, неизвестно откуда доставаемое этими ужасно богатыми и щедрыми на улыбки теле-ведущими...
     - Страна дураков, - усмехнулся Черкасин, глядя на одного из них, пытаясь найти в его чертах что-то знакомое.., хотя сейчас пластика такие чудеса творит, что даже Тот бы Сам позавидовал или бы устыдился за большинство своих просто нелепых созданий, которых перед этим и показывали... Но от Черкасина и они не могли ничего скрыть, потому он вновь не чувствовал себя в одиночестве и начал даже играться с теми буквами в квадратиках, смеясь над растерянным ведущим, не сразу сообразившим, с кем имеет дело...
   Глава 61. Над пропастью во лжи...
   Конечно, Водолюбова к их числу отнести было нельзя. Он мог бы запросто и уже оставил в дураках многих кандидатов, но ни денег, ни удовольствия от этого не получал и не получил бы, поскольку оставить где-то можно лишь пребывающего там, а какое же в том тогда удовольствие. И деньги ему были нужны лишь затем, чтобы покупать Марьванне мороженое, поскольку в детстве и юности она ничего подобного не видела, а, значит, они теперь у нее только наступили по-настоящему, что ее нисколько не огорчало, если не сказать наоборот.
   В принципе, детство или юность можно прожить в любой отрезок нашей жизни - было бы желание, но очень сильное. Ведь это не так сложно, но и очень не просто - отказаться от очень многого, поскольку в детстве и юности величайшее наслаждение можно получить лишь от очень маленьких и даже незаметных для взрослых вещей: мороженого, газировки, грязного леденца, прогулок с другом по пустырю - когда все остальное кажется абсолютно неважным ни сегодня, ни в вечности, что в детстве тоже одно и то же. И, если научиться получать удовольствие от самого малого, не замечая и не страдая от отсутствия чего-то большого, то, считай, опыт удался.
     Но с кем-то другим у Марьванны этого бы не получилось. А тут, как это ни казалось странным, при всей внешней серьезности Водолюбова для него словно вообще не существовало всего того множества проблем, которое мы с определенного времени считаем содержанием жизни, а-то и самою жизнью, и без которых уже не мыслим нормальное существование и так называемое свое бытие. И, наоборот, все легкое, детское, загадочное и таинственное, но совсем не проблематичное мы уже считаем совершеннейшими пустяками, забавами и пустым времяпровождением.., но что у него и для него - она и не поняла это сразу - является серьезным и жизненно важным. Но когда осознала это, то ей настолько стало легко и весело жить рядом с ним, чувствуя себя беззаботной и счастливой.
     Да, если бы Водолюбов мог всему произошедшему расстроиться, то.., но, увы, даже на это он бы не способен. Нет, конечно, он совсем не радовался, как и она, мороженому, газировке, но интересовали и волновали его сейчас такие пустяки, что в другой раз бы она пожала плечами от недоумения. К примеру, его волновало, что же больше принесет им добра в итоге: легкая удача в самом начале или собственная ошибка, за которую даже поплатиться придется?
   Господи, им-то понятно было, что учатся на собственных ошибках, но это же такая ерунда! А то, что демократию или еще что надо завоевать даже в борьбе с собой, в сомнениях, в смятениях, а не получать на блюдечке с бардовым цветочком - это им было барабир. Нет уж, раз мы столько при тех страдали и пахали задаром, то давай нам все сразу и то, что нужно, хоть мы и делали до сих пор совсем иное!
     - Нет, дорогая, ты права, но ведь ты-то подразумеваешь всего лишь мороженое, но его конкретно? А они, разве, знают, что они имеют в виду? - спрашивал он ее непонятные и глупые вещи, о которых она совсем разучилась с ним думать, делая. - Но ведь, с другой-то стороны, своя даже удача пролетает, как миг, и исчезает, не оставляя следа. А вот своя ошибка надолго остается с тобой, ты с ней так не хочешь расставаться, поскольку она твоя собственная, поскольку ты ее лично совершил, пусть даже назло всему миру и себе, и чтобы ее исправить, тебе нужно столько передумать, взвесить, подняться над самим собой, стать выше себя... или остаться с ней навсегда.
     - Мне очень даже интересно, в чем это ты собираешься ошибиться, - лукаво спрашивала она, - неужели ты сможешь сделать такую глупость и предложить мне руку? Честное слово, я - самая нормальная дура в этом городе, но и я бы отказалась от такого подарка. Нет, я душой и помолодела лишь для того, чтобы потом... там ждать тебя уже совсем молодой без этого вот внешнего антуража...
     - Марьванна, как ты вообще можешь думать о какой-то там формальности и ставить ее рядом в одном рассуждении, умозаключении с вечными феноменами, явлениями, категориями? Я бы никогда даже не сказал тебе об этой глупости, если бы, к примеру, говорил о.., - здесь он притих и сделал над собой усилие, - любви. Это слово вообще не стоит повторять слишком часто, а уж тем более в компании с пустяками. Это главная основа и суть всего сущего, понимаешь ли?
     - Конечно, понимаю, но мне очень хочется залезть вот на эту ветку и покачаться на ней, - капризно говорила Марьванна, останавливаясь перед раскидистым кленом в городском парке и...
     - А разве я не помог бы тебе, спроси ты об этом прямо?
     - Ты прав. Я, к счастью, еще более убеждаюсь, что ты еще менее серьезен, чем даже я думала минуту назад, - взяв палец в рот, сказала Марьванна, без улыбки поглядывая на него сверху...
     - Прости, конечно, но если для того, чтобы казаться серьезным, я должен думать о разных там глупостях, то уволь! - отмахнулся он к еще большей ее радости.
     "Боже мой, неужели я уже настолько стара, что вновь впала в детство?" - с замиранием сердца думала она, совсем ни о чем не сожалея, поскольку это было бы глупо в таком состоянии. Но она, к еще большему ее счастью, ошибалась. До естественного выхода из глупейшего и абсурднейшего состояния, которое у нас считается взрослым, зрелым и прочим уважительным по названию, ей было еще далеко. - Ну, а в чем, ты считаешь, мы должны ошибиться?
     - В своем выборе. В чем еще? Как можно ошибиться вообще, не выбирая между правдой и кривдой, ложью и истиной, добром и злом? Выбирая между большим яблоком и средним или даже мелким, ошибиться невозможно. Но можно, выбирая между хорошим и червивым, отравленным. Демократия - это право самому решать, а, значит, и обязанность самому исправлять свои ошибки. А как научиться этому, не сделав ни одной, но собираясь идти исключительно своей дорогой, игнорируя чужой опыт?
     - Но разве это не жестоко? - вдруг опечалилась она.
     - Понимаешь, если бы был другой вариант, я бы больше сомневался, но, похоже, люди сами делают правильный выбор: именно ошибочный! - пояснял он ей.
     - Мне это недоступно! - воскликнула она, соскочив с дерева.
     - Понимаешь, человек наш, возможно, интуитивно чувствует, что, исправляя ошибку, ложь, зло, он идет к добру и истине, а вот делая что-нибудь с добром и истиной, пытаясь их как-то исправить, он, наоборот, уходит в сторону от них, - размышлял он.
     Марьванна вдруг села на бордюр и заплакала.
     - Что случилось? - удивился Водолюбов.
     - Я поняла, - ревела она, - что ты, к примеру, самый правильный выбор для всех наших женщин... - не только для меня. А значит, ты - не мой выбор, поскольку так невозможно? Поэтому я и не могу тебя выбрать, даже понимая и зная, что ты - правильный! А для меня, значит, ошибочный! Поэтому для меня правильный как раз будет ошибочный для всех остальныыыыых...
     - Да, вот так же будут думать и все они, - согласился с ней совершенно спокойно Водолюбов.
     - Как, ты даже не возразил, не успокоил меня?! - удивилась, но не стала возмущаться Марьванна, демонстрируя большие успехи.
     - Успокоил? - удивился уже и он. - Ну и что, что ты погоняла немного адреналин по крови? Это же в жизни столь несущественно? Ошибешься ты в этом, нет ли - это мелочь. Главное - не ошибиться в главном! Да-да! Ведь я-то не истина, не ложь, не добро и не зло, чтобы во мне можно было ошибиться? Поэтому я и спокоен за тебя. А в главном ты не сможешь ошибиться, потому что ты сама добрая.
     - Нет, могу! - капризничала она, - и не раз это делала!
     - Вот именно, что делала, - подчеркнул Водолюбов, - и, может, именно поэтому больше не сделаешь. Значит, я прав.
     - Нет, сделаю! - упрямилась она, забираясь на сложнейшую металлическую конструкцию, стоящую на детской площадке и похожую на переломанный и перекрученный хребет змеи.
     - Что ж, у тебя еще много времени для ее исправления, - резюмировал Водолюбов, - поэтому вполне еще сможешь, хотя на ошибки времени остается все меньше...
     - А я не хочу! - отрезала она и спрыгнула на землю, одернув короткую юбочку сразу до колен. - Но что же из всего этого следует?
     - Следует жить, - спокойно ответил он.
     - Но это же слова из песни? - удивилась она, перестав плакать.
     - Разве они не правы? - спросил он.
     - Как, жить, ошибаясь? Чтобы каяться, исправлять свои же ошибки? А когда же просто жить? - отрешенно спрашивала она, думая уже не о себе, а о тяжелой судьбе московских предпринимательниц.
     - Понимаешь, я же сказал, что покаяние - это путь от зла, от меньшего добра - тут у всех исходные позиции разные - к большему, к добру в целом, - объяснял он, - поэтому жизнь в покаянии улучшает жизнь и ее суть. Нация не раскаялась в ошибках, совершенных предками, поэтому она должна покаяться в совершенных ею самою сейчас, когда она вновь действует. Предыдущее поколение считает, что оно не сделало никаких ошибок, за которые надо расплачиваться, потому что ничего вроде и не делало. Вроде был застой. А каяться вообще, даже за неделание добра их не учили. За что было каяться, если линия партии и народа всегда были прямы? Но, не умея каяться, нельзя браться за дело, потому что ошибок в нем не избежать. Сначала они и должны сделать явные ошибки, за которые научатся каяться, работать над ошибками, а, следовательно, жить, лишь улучшая свою жизнь...
     - Слушай, милый, какая я тупая! - поразилась Марьванна, - лишь после второго примерно раза поняла тебя...
    - Господин Водолюбов! Постойте! - окликнул их кто-то в это время. Через дорогу к ним бежали Волецкий с Достойновым. - Вы должны нам помочь! Вы, может быть, только и сможете это сделать...
     Подбежав к ним, коллеги буквально испустили из себя дух.
     - Я все-таки сомневаюсь немного в этом, - неуверенно проговорил Водолюбов.
     - Но как же?! - воскликнул Волецкий. - Кадочкин сказал, кто вы такой и что вы...
     - Да мы и сами поняли это.., - смущенно признался Достойнов, - как всегда поздно, к сожалению... Но, может быть, нет?
     - Вы должны их разоблачить! - потребовал Волецкий. - Почему вы так вели себя на последних дебатах?
   - Ну, не только на последних, - добавил Достойнов, краснея.
     - Извините, а не будь, допустим, меня или, скорее, того, кто действительно мог бы оправдать ваши надежды? Не будь вас? Народ тогда обречен будет делать ошибки, не исправляя? Кто его поправит и подскажет ему, что он не прав? - спросил их Водолюбов.
     - Но всегда, со школы ведь есть те, кто ему на это указывает? - сказал Достойнов. - Ну, в своем отечестве пророки, например, предупреждающие, встающие у него на пути в пропасть во ржи...
   - На чьи голоса и бредут слепцы, - продолжил Водолюбов с невеселой усмешкой, - и даже зрячие, сочтя тех всего лишь пугалом на Поле чудес...
     - Но ведь за ним стоят?.. - воскликнул с болью Волецкий и все поведал им в нескольких словах.
     - Да, очень странные люди, - согласился Водолюбов, - очень даже темные силы, которым нужно неброское прикрытие, неразличимое в толпе. Такой был и тот вождь внешне. Очень умный, но на лбу это написано не было. Такой и этот. Вы, видно, плохо учили историю.
     - Мы ее, похоже, совсем не учили, - пробурчал Достойнов.
     - А по чему бы мы ее учили? - спросил раздраженно Волецкий.
     - Тоже по своим ошибкам, как и весь народ, - обреченно произнес Водолюбов. - И так всегда в начале пути, которому нет конца. Кто-то делает историю, вбивая вехи, колы, а то и кресты в дорогу, считая их достижением, каждый раз последним и не только для себя, а кто-то считает себя за это виновным и несет расплату дальше, тоже считая, надеясь, что те были последними и остались позади, и даже предпочитая их нести на спине Но последнее лучше, я вас уверяю!..
     - Нет уж, спасибо! - резко встав, произнес холодно Волецкий.
     - До свиданья, - холодно попрощался Достойнов, и они решительно зашагали в странном направлении, несколько раз его поменяв.
     - Бедняжки, мне их тоже так жалко, - сочувственно произнесла Марьванна.
     - Почему? - удивился Водолюбов.
     - Мне их всех жалко, - вздохнула та, - Верку, Ольгу, себя и всех-всех-всех. Единственное, что они успеют сделать, это совершить ошибку и довести ее потом до полного маразма, выбивая клин клином. Каяться им уже не доведется, боюсь...
     - Что ж, делать ошибки - это тоже жизнь, и это очень непросто, - произнес Водолюбов, - делать для остальных базис для движения к истине, к добру, отвергая тем творимое зло. Поэтому, может, им и дается возможность радоваться при жизни своим ошибкам?
     - Вот мне их всех и жалко, - опять заплакала Марьванна, заметив в небе какой-то клин, - потому что им нечему больше радоваться и не о чем больше мечтать - только о клине! А что им, ну, нам, то есть, еще тут делать, если не ошибаться, даже якобы работая над ошибками вместо того, чтобы просто?.. Ты же сам говорил как-то, что по логике отвергнутая ложь - это еще не истина? Не делать ничего?
   - Что было бы самой главной ошибкой... Хотя два дела мы в любом случае никак не сможем не сделать, - заметил он, - не родиться и не умереть! И, если рождение тут - наказание, грех, зло по Библии, то тогда выходит, что?..
   - Что смерть - это некая неопределенность? - спросила его способная ученица, додумывая уже за него дальше.
   - Но, разве, рождение - ложь? - неуверенно переспросил он. - Не выбор?.. Хотя... Ну, это, мне бы надо сходить к земляку...
     - Да, а мне побыть одной, - сказала она, прислонившись к дереву, с которого совсем недавно соскочила, не найдя там яблок, но все же еще раз взглянула мельком вверх, на листики, чем-то похожие на фиговые.., ну, в разных смыслах, конечно...
  
  
   Глава 62. Семь цветов недельки...
     Его земляк в смятении расхаживал по кабинету и с сомнением посматривал, как новая секретарша в бикини, упрямо надув губы, вместе с виновато улыбающимся завхозом прокладывала ковровую дорожку от стола к двери, точнее, наоборот, пятясь от двери к столу...
     - Ты скажи ей, пожалуйста, что не стоит этого делать, - попросил его растерянный Розговой. - Она меня вообще не слушает...
     - Ну, а чего его слушать-то? - спросила Водолюбова Аделаида, распрямившись из Л-образного положения и всплеснув руками. - Ну, грозный! Ну, кричит! А толку? Что, выгнал кого? Нет, сами от страху ушли или в больницы попали. У меня дома такой же был! Но я же не дура - такого вот бояться и это вот терпеть? Не дура! Был...
     - Это уж я вас уверяю! - продолжил завхоз. - Бардака на своем рабочем месте и я не потерплю! А-то он порядок в крае решил навести, а ей в кабинете не дает?!... Ну, навести, конечно, не дает... Да как же и я в глаза его избирателям смотреть после этого буду?
     - Может они - из Купюринска? - предположил неуверенно Водолюбов, когда те, закончив свою работу, ушли из кабинета с довольными лицами, разглаживая дорожку руками. - Так непосредственна...
     - Нет, приятель, тут дело посложнее, - с горечью произнес Розговой, расхаживая в сапогах рядом с яркой и мягкой дорожкой. - Они нашли камень на косу. Что бы я ни говорил, а ей это, как об стенку горох! Нашла или нашли мое слабое место, а, может, вычислили его...
     - По мне могли вычислить, - предположил Водолюбов, - недаром так уж меня обхаживали. Я даже не понял вначале, а зачем это. Неужели, думал, я такую большую роль в их кампании мог сыграть? А оно для этого, оказывается?
     - Ну и что теперь делать? Теперь не мытьем, так ежедневным катаньем этих вот ковриков меня доконает? Как я буду командовать, если они - об стенку горох? - сокрушался Розговой.
     - Да, опасность-то еще и в другом грядет, - посочувствовал ему Водолюбов, - сейчас они еще сторожа этого в горохе коронуют, против которого, брат, и с кем, друг, тебе вообще не сладить. Уж там сплошной об стенку горох, на новые ворота, да и все остальное. Его ведь для этого только и двигают туда, как теперь я понял. Понимаешь, молчать надо было, что ты из Купюринска, дурачком, ну, своим прикидываться, пока позиции не завоюешь, своих тоже людей на ключевые посты не поставишь, а прохиндеев не снимешь, но...
     - В том-то и оно, что но... - сокрушенно качал головой Розговой, вышагивая каким-то особым, с припрыжкой шагом вдоль края дорожки. - Так в итоге можно и вообще перестать быть купюринцами, а для чего тогда все остальное? Само оно нам как-то и не нужно.
     - Да, - согласился Водолюбов, - но при любых обстоятельствах мы должны оставаться купюринцами, что бы нам ни грозило. Ведь мы кроме всего прочего знаем, что в вечности нам ничего грозить не может, кроме нас самих? Что только мы сами, испугавшись мнимых, подброшенных нам страхов, земных миражей, можем сделать неправильный выбор и перечеркнуть свою вечность? Ты не забыл это? Поэтому не за беды и несчастья людей мы здесь должны переживать - это все мнимые испытания на их пути - а за правильность их выбора в любых условиях: когда они купаются в счастье и удаче и когда они погрязли в бедах - не важно. Везде можно сделать неправильный выбор, ведь зло умеет рядиться и в золу, и в злато, и даже с большим удовольствие то делает. Если не запугает ужасами, то совратит звоном монет, блеском алмазов, цветами радуги. И люди должны научиться делать правильный выбор, чтобы в конце суметь выбрать между вечностью добра и истины и пучиной Ада, прикрытой туманными миражами наслаждений... Да-да, нас лаждений! Типа Скалин, сделай их!
     - Но как объяснить все это людям, если они как раз все эти мнимые неудачи, горести и, наоборот, драгоценности жизни считают единственной реальностью, а все остальное - мифом и сказкой? Они даже и не собираются рассматривать как нечто реальное вечность, считая куда более значительным ее ничтожную часть - мгновение? - сокрушался Розговой, сменив уже ритм припрыгивания. - Даже реальность жизни не может их убедить в том, что, сколько бы они ни гнались за ее мнимыми удовольствиями и богатствами, все это только множит несчастья и горести. Прогресс всей цивилизации убеждает их в том, когда они пытаются использовать его не во благо...
   -  Не зацикливайся только на всех этих жизненных страданиях! - остановил его Водолюбов, - это мелочи по сравнению с неправильным выбором в преддверие? Если их страдания и несчастья научат делать правильный выбор, то они и есть благо! Относительное благо, да! Высшее благо, когда вечность человек начинает уже здесь, готовясь к ней на земле, где он использует каждое мгновение для воспитания души, ума, расширения кругозора, раскрытия своих талантов, предназначений. На Земле Вечность настолько сжата, пребывая здесь в качестве времени, что человек здесь очень много может успеть сделать, чем потом уже будет пользоваться в необъятных просторах оной. А там ему придется тратить больше усилий, чтобы нагнать упущенное тут. Смерть сама - это неопределенность, как мне сказали сегодня, и не стоит ей отдавать свой вечный уже выбор!
     - Но для большинства-то вообще стоит задача - просто попасть туда? - огорченно воскликнул Розговой.
     - Ничуть не для большинства, - усомнился Водолюбов, - разве большинство здесь пребывает в корысти, лжи, чревоугодии, стяжательстве, убийстве и прочих грехах? Нет, просто большинство все делает неосознанно и не готовится к вечности, к ее необъятным возможностям, не ограниченным тесными рамками материи. Из-за этого не многим удастся вкусить всех прелестей и всего размаха ее, но они хотя бы попадут туда, если, конечно, сделают правильный выбор...
     - Но я не могу не подсказать им!.. - воспламенился Розговой.
     - Успокойся, твои замы уже постарались. Они так дружно костерили всюду Скалина, что от противного уже обеспечили ему победу. Наш народ, к счастью, не очень жалует земных пророков, делая часто все вопреки им, - успокаивал его Водолюбов, - и это, по-видимому, одно из главных его достоинств, позволяющих делать пусть даже ошибочный здесь, но правильный в свете вечности выбор.
     - И что делать мне? - расстроенно спросил Розговой.
     - Готовиться к нескончаемым битвам с тенями, - не хотел успокаивать его Водолюбов, - а это куда более серьезное искусство, чем управление логически действующими предприятиями. И куда более опасное! Боевое искусство! Драться с живыми людьми - это всего лишь спорт, а в худшем случае - война. А вот с тенями - искусство! Потому что, отвоевывая что-нибудь у теней, ты созидаешь тем нечто в мире света, а у людей - ничто! Но здесь не мне тебя учить...
     - Да, но вчера-то ты был не очень, мне кажется? - неуверенно заметил Розговой.
     - Так я и говорю, что вчера я встретился в аудитории не с кандидатами, а с народом, который толпой и пошел на выборы: как раньше голосовать, так сегодня избираться. Им не важны по привычке результаты. Главное - участие, буфет! А с народом спорить бесполезно, - пожал плечами Водолюбов, - в аудитории даже. Он просто должен сам себя увидеть... со стороны. Я и не мешал... Ну, все, я пошел...
     - Заходи? - успокоено попросил его Розговой.
     - Сапоги только не отдавай, - бросил ему на прощание Водолюбов, но приостановился, словно опасался выйти за дверь, за которой, словно пулемет, строчила машинка, - не снимай, даже когда твоя секретарша, ну.., добьется своего, а ее от этого отделяет совсем тонкая грань - сам же видел, пока еще желтая, но завтра... С гражданкой можешь и не быть, но мужиком - всегда обязан! Но тогда уже выхода не будет - не в чем будет, сам понимаешь, выйти из ситуации. Но в недельке тоже семь цветов радуги, так что время есть...
   - Безвыходных положений не бывает, - вздохнул тот, поглядывая с тоской в окно, - особенно, если не входить, хотя...
   - Брось! - махнул рукой Водолюбов, берясь за ручку.
   - Да, придется, видимо, - кивнул тот, берясь за палку, то есть, тоже за ручку, но лопаты, у которой все же были два конца. - Копать теперь точно брошу... Или ты о чем?..
     Но тот уже вышел, вздохнув успокоено от одного лишь вида теплого, оранжевого..., вспомнив даже старую, но детскую песенку...
   Глава 63. Победы побежденных...
     Трудно сказать, что в политике более важно для субъектов, решивших заняться ею профессионально: умение выигрывать или наоборот? Одно то, что среди множества борющихся проигравшими считаются почти все, за исключением одного победителя, свидетельствует о большой весовой значимости этого "наоборот". Очевидно, здесь, как и в спорте, проигрыш сам по себе дает участникам какие-то дивиденды, иначе вряд бы с рождения обреченные на него выходили с улыбкой на старт, да еще и с плохими зубами...
     Нет, мы не имеем в виду ту жалкую сотню, выданную всем в виде индульгенции за их стопроцентное поражение и за создание видимости. И говорим мы даже не о тех любителях подобных массовок, не упускающих возможности повеселиться и закусить даже во время собственных траурных застолий.
     Мы говорим о тех, кто участвует в этой борьбе ради того результата, что написан на обратной стороне финишной ленточки в виде коротенького слова, некоторое время украшавшего яхту одного известного даже детям капитана Врунгеля. О тех, кто на каком-то отрезке дистанции начинает понимать, что в природе вообще не существует такого ускорения, которое помогло бы ему не только перегнать, но хотя бы догнать противника, знавшего об этом на старте. О тех, кто финиширует с целью, совсем иной, чем была на старте и у него. Как быть им, слишком поздно это осознавшим:
     Красиво упасть в нескольких... метрах от финиша, когда победитель еще не пересек его, чтобы камеры, нацеленные на эту линию, краем захватили твое, отличное от всех падение, выделяющее одного тебя среди одноликой толпы проигрывающих, для которых нет второго, третьего и прочих призовых мест?.. Вдруг затопчут?
     Со счастливой улыбкой сопричастности обнять и дольше всех не выпускать из объятий победителя, чтобы попасть на его триумфальные снимки?.. Вдруг перепутают?
     Или же, не останавливаться на финише, продолжить бег, чтобы убедить хотя бы часть зрителей, что то был лишь промежуточный финиш, и тот победитель просто отдал все свои силы для его завоевания, не имея таковых на победу на главном финише марафона, о существовании которого в политике большинство даже не подозревает?..
   Последнее решение, похоже, самое правильное, но готов ли ты в одиночку играть роль профессионального Актера, который ради главного триумфа жизни или ради будущей роли победителя сможет тренировать свое мастерство на еще более сложных и не менее трагичных ролях побежденного?..
     Честное слово, никто этими вопросами пока не задавался, поскольку раньше у нас планомерно, на сверхсекретных "праймеризах", на одну роль победителя выдвигался всегда один актер, а побежденных просто и не предполагалось плодить, чтобы не создавать этот образ вообще в глазах народа-победителя. Все они, кто проигрывал лишь тем, что просто в этом не участвовал: не пересекал финишной черты, не надевал на себя лавровый венок, не становился чемпионом, первым, мэром, вождем - даже не задумывались над этим. Да, как и над тем, что они вообще могли в этом участвовать.
   Конечно, была масса тех, кто проигрывал втихаря, безвестно.
   Но в целой своей массе народ был даже доволен своим положением никогда не проигрывающего проигравшего. Он лишь удивлялся тому - откуда же они берутся, все эти победители? Точно это были какие-то герои, полубоги, ниспосланные к нам на землю именно для этой роли. А он - лишь для того, чтобы оказать им свое доверие.
   И надо же, и его втянули в эту бодягу не понятно для чего: пробежаться рядом с полубогом для собственного удовольствия, выразить ему этим еще до финиша свою моральную поддержку или продемонстрировать, что и мы тем же лыком шиты. Да, а почему бы нет? Мы вполне можем и всей нацией рвануть к финишу, где победителем может стать только один и из нас. Мы и не такое сможем!.. Да мы...
     Но как бы то ни было, а понять, как проигравшие чувствуют себя таковыми хотя бы перед самым финишем, мы должны все, раз уж мы и сами стали профессиональными зрителями этих забегов или собираемся ими стать. Профессиональными!, раз уж собираемся со своих ставок кое-что и получить после объявления результатов.
     - Да! - расстраивался один из этих уже проигравших Всевашов, бродя с ночи по улицам родного, но уже предавшего его города, где, казалось, все оглядываются на него, тыча пальцами. - Я проиграл! Так бездарно! Так бездумно! Безмятежно! Как дай вам Бог...
     Ему хотелось выть стихами, сыпать себе на голову серебряный пепел их мусоросжигательного крематория, землю с его могил. С его, с того, а не с его. Он бродил по ночным улицам после просмотра теледебат Скалина и Ко, окончательно убедивших его в проигрыше. Его, конечно, немного радовало, что и Краеву не видать этого поста, как сдохшему коту - масленицы.
     - Не отрекайся... во вред демократии! - шипел он про себя, но без искренней радости все же, споря и с самим собой...
     - Но ведь меня предали? Все! Не зря он их тоже всех мог бы...
     - Но не успел! - вопил он про себя, ясно, как студент, которому всегда не хватало дня до экзамена, - не хватило всего лишь дня!
     Из-за этого он и выл, а не из-за них, конечно. Чуть бы раньше?
     Ведь пока сейчас газеты выяснят: кто там главный среди поджигателей "рейхстага", пока настрочат разгромные статьи с огромными заголовками и целыми подвалами брехни в его адрес, сделав из него террориста, вселенского анти-Героя, чья анти-Слава затмит этот жиденький образчик, отличающийся от всех лишь двумя словами "клад-бищенский сторож"... - выборы уже закончатся, и победит тот!
   - А сегодня вся агитация и антиагитация запрещены! - страдал он из-за такой нелепости нашего законодательства, из-за которого всегда дня и не будет хватать. - Такой шанс упустил! Бес-платный!
     Он только сейчас и понял все особенности этого нового для нас явления. Нет, это не те старые выборы, когда закулисная арифметика и свои счетчики решали все. Они еще надеются на свои приемчики, поэтому и не волнуются... тоже. Счетоводы, а не Кукло-веды!
     - Увы, а выборы - это совсем не то! - говорил он про себя, восхищаясь посетившему его озарению, - это не конкурс научных работ, где надо напрягать мозги до того и во время того, чтобы доказать, что твоя работа самая умная и самая достойная. Это не конкурс красоты, где надо лишь умело преподнести то, что тебе уже дано природой! Здесь, наоборот, сможет победить самый что ни на есть дурак и урод. А почему? Потому что выборы - это самая потрясающая и своеобразная азартная игра. Здесь мало знать правила и умело делать вид, что ты их лучше всех знаешь. Надо еще уметь мастерски не соблюдать их, показывая всем своим видом окружающим игрокам, что ты в преддверии кошмарного проигрыша, что ты самый плохой и неловкий игруля, самый-пресамый неудачник, и шансов у тебя нет никаких. Ты неловко блефуешь, карты у тебя выпадают из всех рукавов, штанин, на твоем лице написаны... все их сокрытые тайны сделать то же самое и страх перед тем, что они тебя сейчас надуют, разденут. Ты потеешь от того, что у тебя в самый нужный момент - самая ненужная карта, но ты, неумело блефуя, пытаешься поднимать ставки, как последний свой шанс... А им это все видно. И они уже невольно сосредоточивают свои взгляды и свое внимание только на тебе, поскольку все они на твоем фоне становятся чем-то похожими друг на друга. Они уже из интереса начинают тебя подзуживать. Ради забавы, зная, что тебе и проиграть-то уже нечего по-серьезному. Всем остальным они показывают на тебя пальцами, кивают головой, готовясь на глазах у всех добить тебя, но не больно, а со смехом...
     Они даже забывают про то, в какую же игру и с кем они играют на самом деле! Они начинают играть с тобой и против тебя. Все - против тебя! Ва-банк! Все они при этом ставят свои фишки и ставки на одно поле, которое - против тебя, забывая, что даже если то поле и выигрышное, то несколько фишек на нем - уже проигравшие!
     Они не думают, что ты, выделившись среди них таким вот глупейшим с виду образом, берешь на себя незаметно роль крупье, банкомета. Что цель твоя и была - заставить их всех поставить свои фишки на одно поле, после чего в любом случае выигрывает стол, а не игроки! Любому большинству шансов выиграть нет! У банкомета - сто!
   И пока же народ, электорат или кто еще не осознали себя в роли банкометов, этим и надо было воспользоваться!
     И ведь сама судьба делала из него этого самого никудышного игрулю, а он так поздно это понял! И на его место выпихнули того, кто, правда, интуитивно, но дал Всевашову столько очков фору. Да, такого дурня он, конечно, не встречал еще. Таким надо было родиться! Стать таким даже после долгих размышлений было непросто, тем более за один день. Тем более, что у того оказался такой помощничек.
     - Да, это все он! Шулер крапленый! - рычал он в душе на Черкасина, не понимая, правда, до конца его мотивов. - Ну, почему он на меня-то ставку не сделал? Или сделал... поджогом Рейхстага, а я?..
     Да, а здесь для него раскрылось лишь огромное поле самоанализа. Очевидно было, что для политика в нем чего-то не хватало, или, наоборот, что-то было лишнее, с чем срочно нужно было покончить...
     - Но что теперь-то страдать? Хотя бы при своих остаться? И надо думать уже о будущем! А с паршивой овцы - хоть какой-то прок! - уже оптимистично размышлял он, нащупывая в кармане ключик от двери в так и не найденном пока доме... И предчувствия его не обманули... Рядом с подъездом его дома в тени ждала роскошная черная машина, с раскрывшейся ему навстречу дверцей...
  
     Не менее озадаченным последней телепередачей был и Краев.
     Но он никогда не полагался на испуганные дерганья нашей нерешительности, называемые иногда интуицией. Столько времени он основательно штудировал зарубежный опыт, и тот же Черкасин мог получить от него несколько очков фору по теоретической части. Недаром ведь он так активно начал манипуляции со всеми этими предвыборными блоками, договорами и сложениями векторов. Он, как настоящий, теоретически подкованный шахматист, думал на несколько ходов вперед и назад, прогнозируя и вспоминая...
     При этом сам по себе пост мэра не являлся для него конечной целью, которая и для его партии формулировалась несколько иначе:
     "Борьба за власть!" Саму власть он, конечно, пока видел и созерцал в негативных для себя формах и фигурах, как нечто, достойное критики и презрения, в чем он уже успел набить и руку. Когда же его лишенные официального высокомерия противники напоминали ему о конструктивности в их обличениях, он категорически отвергал это:
     - Чтобы я своими руками помогал им? - с презрением возмущался он, - вот когда мы, ну, я...
     Но пока мысли дальше этого не шли, поскольку представить себя на их месте и такими же, как они, для него было отвратительно неприемлемо. Поэтому созерцание кресла мэра и страстное желание его занять не застилали ему глаза и не мешали грамотно и продуманно вести избирательную кампанию своей партии. В связи с этим и проигрыш для него был ничем не желаннее, но... и не хуже, чем выигрыш. Даже наоборот, иногда проигрыш гораздо выгоднее в стратегическом плане, как опыт. Если он, к примеру, не уничтожает все ваши дальнейшие намерения и надежды на будущие победы.
     - А сама власть часто больше всего и мешает успешно за нее бороться! - размышлял он. - Чего только не приходится придумывать, чтобы удержать ее и отказаться от прямой, честной борьбы, роняя тем самым свой... потенциал? А уж насчет того, чтобы заработать очки, пребывая у власти в наше время, так я вообще сомневаюсь... Поэтому-то они, наверное, и дали мне именно возможность продумывать, опробовать все это за них?..
     И он ее использовал! Он нарисовал перспективу почти всех ближайших выборов, включая и самые главные в стране!...
     И надо же было такому случиться? Занимаясь теорией, он не смог разглядеть наглой физиономии своей единственно возможной ошибки, вероятность которой была столь низка, чтобы ею вообще заниматься! Всего лишь один к шестидесяти шести! Именно таков шанс был у каждого из его нежелательных соперников. И по невероятному стечению обстоятельств именно одному из них этот шанс и выпал!
     - Никакой теории? Никаких расчетов? Глупая байка про закапывания и улыбка юродивого? И такая омерзительно случайная оплошность операторов! Ну, когда же в нашей стране, в этом сплошном поле чудес, начнет работать и побеждать разум?! Когда в ней появится хоть капля мозгов? - вполне самокритично размышлял он. - Неужели мы обречены?!
     Можно было, конечно, даже посмеяться над глупой случайностью, которая закономерно у нас победила, но... ведь этот мелкий просчет поставил крест на всей нарисованной им перспективе выборных кампаний вплоть до...
     - Так неужто мы вновь должны идти другим путем? Неужели избиратели такие же тупые, как и все... почти кандидаты? - вопрошал он с болью в сердце, представляя мысленно, как рушится страна...
     - Да, кто не говорит, тот и не ошибается! - сделал он главный вывод из тактики Скалина, назвать которую стратегией не мог. - Имей такую же физиономию, как у всех, и ты - свой! А чем, к примеру, я им тогда не угодил? Чем я-то... хуже него? - спрашивал он себя самокритично, - слишком много хотел им сказать? Но ведь для них же?!
     - Что же делать? Что делать? - задавал он вопрос, на который у нас никогда не было ответа, но он его, наконец-то, нашел. - Что делать, что делать - тря.., думать надо!.. Где мы с ним равны во всем?!
     С этими словами он, допив остатки холодного чая, бросился на радио... Ему, зевая, но с удовольствием дали слово, но предупредив о недопустимости ведения агитации в последний день перед выборами. Он согласился с этим и вышел в эфир, ведь он и не собирался ничего говорить избирателям, нарушая этим законы и нормы этики. Он не за этим сюда и пришел... Он просто добросовестно и с добрейшей улыбкой отмолчал свои десять минут эфирного времени, произнеся вслух только фамилию. Выполнив свой долг, он легкой поступью возвращался домой, сомневаясь только в одной детали...
     Он опять никак не мог вспомнить, а чью же фамилию назвал перед десятиминуткой молчания?.. Гребаные грабли!  
   Глава 64. Секреты поля шинелей...
     Волецкий же с Достойновым не вняли словам ни Водолюбова, ни своего подсознания, а действовали в сугубо практической плоскости. Правда, на какое-то время присев в парке рядом со зданием бывшего горкома, они задумались, и Волецкого вдруг осенило.
     - Ну, конечно же! Как я раньше-то не подумал! - воскликнул он, шлепнув себя по лбу, - конечно же, он у этого... Черсалова!
     - Кто это такой? - удивился Достойнов странной фамилии.
     - Ты только послушай: Черкасин, Черсалов? - хитро поглядывая на него, вопрошал Волецкий, - чувствуешь лингвистическое и этим - ологическое родство? А я-то думал, чего это лейтенантишка к нам заглядывать перестал? А перестал как раз после встречи с этим...
     - И где его найти? - спросил решительно Достойнов.
     - Проблема! - задумался Волецкий. - Арсеналов на наших картах нет. Есть на японских платках-картах, где все наши секретные объекты были нанесены еще с тех времен. У нас же и теперь, в эпоху пост-гласности этой информации не найдешь. Только на барахолке...
     - Да уж, я раз попытался спросить в институте... в спецчасти американские космоснимки нашей территории, для диссертации, - неуверенно, но знающе говорил Достойнов, - так следить стали за мной, начальник спецчасти... месяц следил. Сверхсекретный допуск нужен!
     - Где-то дома такой платок лежит, жене покупал перед свадебным, - вспоминал Волецкий. - Пошли! Это последний шанс.
     Дома у него они действительно нашли тот платок.
     На нем нашли и секретные арсеналы флота, обведенные жирными линиями. Приятели сели на электричку и помчались искать тот из них, где по рассказам Черсалова, а также по шумихе экологов и самих приятелей и должен был находиться объект их интереса. После долгих блужданий по лесу они вышли наконец к горушке с соответствующим триангуляционным знаком, за которой по карте должен был находиться арсенал, обнесенный колючей проволокой. Правильно выбрав направление, приятели, считая шаги и поглядывая на солнце, прошли сквозь лес и дошли до ручья, который должен был течь уже за арсеналом, но нашли только пару истлевших шинелей и "Кортик"...
     - Вот это маскировка! - поразились они, и, поделив трофей, пошли небольшой цепью обратно, но чуть иным маршрутом и... с тем же результатом. Правда, теперь они вышли на горушку, которая была по другую сторону ручья, хотя его они не переходили, вроде...
     - Чертовщина какая-то! - недоумевал Волецкий. - Если мы разойдемся, то вероятность находки увеличится вдвое...
     - Но вероятность потерять тут друг друга - в миллионы раз, - подсказал ему Достойнов, кое-что помнивший.
     - Да, вдвоем и лучше вдвое быстрее ходить, - согласился с ним Волецкий, сжимая в руке ножны от кортика...
     Но и это не приносило результатов. Куда бы и как далеко они ни шли, возвращались они теперь строго к вершинке той горушки, с которой начали, и с тем же результатом: арсенала нигде не было.
     - А что же мы собирались переносить за пределы города или вообще уничтожать? Пустое место стоимостью во много миллиардов? - спрашивал риторически Волецкий краевого коллегу-депутата.
     - Может, мы зря платку поверили? - предположил Достойнов.
     - Да вот как раз по нему мы все, что искали этакое, и находили у нас, - не согласился Волецкий, плюнув в ручей и вычисляя, на каком они берегу теперь. - Черная речка... Без мистики не обошлось. Я не зря его и в этом подозреваю! Посмотри, кто вокруг Скалина вьется? Гадалки, эксы, кликуши, знахари. Знакомый мой после того, как с ним познакомился, начал тучи взглядом разгонять, я сам видел...
     - Вр... - хотел было сказать Достойнов, как научный эксперт, но приятеля обидеть не мог этим. - Не может быть?
     - А чудеса с телекамерами? Как кобры перед факиром замирают! А та чушь, которую Волынкин нес, как зомби, в конце? - продолжал Волецкий, ежась. - Но мы бы могли это и проверить...
     - Как? - заволновался вдруг Достойнов, достав ржавый кортик.
     - Сиди тихо, - шепотом сказал Волецкий, сжав новенькие ножны, - и лучше спрячься за кустом, но смотри внимательно вокруг... А теперь... замри! Итак... Эй, черт тебя подери!?..
    После этих слов Волецкий и сам мигом присел за куст. И не зря, поскольку из леса по тропинке, посвистывая, тут же выбежал Черкасин и через мгновенье исчез в распадке. Пробегая мимо них, он, правда, покрутил слегка головой, три раза сплюнув, из-за чего они успели разглядеть его оскалившуюся в улыбке физиономию...
     Догонять его приятели почему-то не стали, а устремились в ту сторону, откуда он выбежал, но и там не нашли ничего, похожего на арсенал, хотя искали... Черт, опять одни шинелки, поляна шинелок... Лишь после этого приятели и пустились догонять беглеца...
     Догнать его им, на удивление, почти удалось, когда он вошел в дверь избирательной комиссии, где его ожидал Ножницов, обрадовавшийся его приходу, потому что сейчас даже хотел, чтобы кто-то увидел, оценил, какую же титаническую работу он провернул.
     Странно, но раньше он никогда не испытывал такой вот гордости и удовольствия от самого процесса и вздыхал с облегчением, лишь отчитавшись и получив премию за неизбежно успешно проведенную кампанию. Тогда он чувствовал себя этаким Сизифом, у которого камень только что выскользнул из рук и покатился вниз. Конечно, предстоит еще восхождение, и не последнее, но ведь до этого можно не спеша прогуляться под горку с бутылочкой пива?..
     Да и откуда тогда мог появиться азарт, если и он знал заранее прикуп? Но жил не в Сочи, а в сточном Берикаменске и простым инструктором. Сейчас ему тоже пытались сказать кое-что, намекнуть, делая этакое насупленное выражение непроницаемого лица... Но говорили не то, что знали, а то, что очень хотели...
     - Ну, как тебе предстоящие выборы, - спрашивал Черкасин, потягивая принесенное к слову пивко, - понравилось пиво?
     - Потрясающее! Прямо как полет на Марс! - говорил восхищенно Ножницов. - Почему? В принципе, полет на Марс - довольно скучное занятие. Все до секунды и миллиметра рассчитывается машиной. А ты там лишь как заложник ее возможной ошибки. Не ошибется - выжил, ошибется - вот тогда интересно может получиться. А здесь... кто знает, что мы обнаружим, когда вскроем урны?! Полит-казино! Да, и здесь свой закон. Статистику наводим. Всех знаем. Партийных трое, бывших и мусор - по одному, на учете тридцать, тунеядцев пятнадцать, ну, господ безработных. Есть рабочие, интеллигенты, крестьяне, служащие, слуги народа, ну, бывшие, но почти все - кухарки!
     - Мусор? С новыми дворянами пролетели, н-да!.. И как ты думаешь, кто достоин избрания? - с усмешкой спросил Черкасин.
     - Честно говоря - никто! Среди них нет реальных кандидатов, - после вздоха продолжал он. - Мэром может сейчас стать любой... из них даже. Но вот кандидатов выращивать мы не умеем. Взять того же Глубокова? Люди сидят вечером у телевизоров, за столами, как на празднике: с закуской, выпивкой, пельмешками - а он им многообещающе лапшу на уши про канализацию и крематории! Те или рюмки проливают от страха, или под стол лезут - не сделал ли там чего котик. А Скалин? Так на телезрителей умиленно смотрит, словно уже неделю их оплакивал, и даже слез не осталось, хоть и всплакнул бы!.. Хотя, в принципе, какая разница? Сейчас не это важно...
     - А что же - по твоему? - допытывался Черкасин.
     - Главное людям понять, что у них есть выбор, что это теперь их обычное состояние. А как это лучше понять? А просто! Вот захочу, мол, и назло себе даже, разуму и привычке выберу самого что ни на есть дурака, уголовника или вообще бабу! И пошли вы со своими объективными закономерностями, сознательной необходимостью и государственными интересами в!.. А иначе он и не почувствует себя личностью, гражданином, абсолютно свободным. А тут зайдет в кабинку и что захочет, то и сделает! Раньше тоже вытворяли, но мало. Сейчас я дал команду туда и туалетную бумагу повесить. А пусть их испра..., ну, упражняются!
     - Ну, а кого все же изберут? Ты ведь мастер выборов - должен знать? - ненавязчиво спрашивал Черкасин.
     - Хм, не знаю. Если честно, то я даже специально постарался, чтобы сейчас все решал случай, сам народ. Всем сделал равные условия, без скидок! Я ведь даже не проводил конкурсов на лучшего сантехника, водопроводчика и асфальтоукладчика, хотя эти познания и пригодились бы сейчас мэру. Нет, сейчас будут выбирать не того, кто знает, что и как надо делать, а того, кто знает, как надо избираться! Ведь у нашего человека это право, вот, только и появилось, так пусть он сразу же научится им пользоваться! Избирать и избираться! Хоть кем! Хоть папой римским Мценского уезда! Все равно в этом бардаке ни от кого толку не будет, так пусть хоть выбирать, выбираться научатся, владеть, управлять своими правами, как той же машиной...
      - А ты - мудрый мужик и мастер своего дела, как я и думал! - восхищенно проговорил Черкасин. - Ты классно сделал то, что я задумал! Я бы сам так не смог. Не хватило бы объективности...
     - Не понял? - не понял, действительно, тот...
     - Нет, в принципе я с тобой согласен... И пройти-то сейчас должен даже не тот, кто знает, как ему пройти и зачем ему надо туда, - начал вить мысли Черкасин, пытаясь того не обидеть, - а тот, кто как раз ничего и не знает, мечется, постоянно выбирает и ошибается в этом каждый раз! А почему? Да потому, что и выбирающие его, и мы, кто это все организовывает, мы, орговики, не знаем, а что же нам надо... из нового! А когда у человека есть выбор и он считает, что знает правильный - он и ошибается! Если б он знал правильный выбор, то его бы у него давно не было! Кто бы дал тогда? А сейчас есть! Потому сейчас им и нужен тот, кто сам выбирает и поможет им в этом. Понимаешь, я открою тебе маленькую, но великую тайну... Ваши люди не умели выбирать, и их очень легко было заставить делать любой выбор, какой кому-то был нужен. Да, их можно было разом всех окрестить в ту или иную веру, сделать нацистами, демократами, пацифистами, сата... Да что я буду все перечислять? Только обяжи их сделать этот выбор и назови его делом государственной важности, но чтобы он был только один! Но ведь они бы тогда проще всего сделали и делали.., ну, скучный, пуританский что ли выбор. А это значит, никаких противоречий, борьбы, застой, тоска и конец... Есть у них дурная привычка быть хорошими в перспективе и в мечтах. Поэтому их и надо было нам научить настоящему выбору, когда перед ними на равных стоят две аж вселенские крайности! А они в своем выборе совершенно независимы, самостоятельны, вольны! Как это ты и смог сделать...
     - И вся тайна? - недоверчиво спросил Ножницов, немного даже разочаровав Черкасина.
     - Да, но я же не буду тебе говорить, какие две крайности мы им предлагаем на выбор? - холодно спросил Черкасин.
     - Неужели? - изумился тот.
     - Это сейчас не важно... Сейчас они лишь учатся делать совершенно самостоятельный выбор: без канонов, традиций, шор и азбучных истин, без каких-либо меркантильных соображений! Чистый выбор! Ни партии, ни религии, ни государство, ни капитал, ни свой шкурный интерес - ничто на них не влияет! Им все по фиг - с той еще первой фиги! Уникальный эксперимент и я не мог его пропустить! Ты же представляешь, что такое первые свободные выборы в стране?..
   - Первые? - как-то равнодушно совсем переспросил тот.
   - И никакая, даже вселенская целеположенность не должны помешать человеку делать свой собственный выбор! А ты говоришь, какая тайна? - вздохнув, как бы пожурил его Черкасин. - Но... человек должен научиться не только делать выбор, но и спокойно ошибаться при этом... вопреки даже здравому смыслу, под чьим соусом в его сознании часто такое намешано! Сознание-то - его, но в нем, кроме чужих знаний и стереотипов ничего нет. Так вот он должен научиться делать выбор и вопреки этому сознанию! Поэтому-то ты и обеспечил самые стерильные условия для проведения таких выборов, и...
     - Что еще? - настороженно спросил Ножницов.
     - Нет, теперь я уверен, что ничего больше, - спокойно вздохнул Черкасин и расслабился. - Ты сделал даже больше, чем я ожидал.
     - То есть, даже в своей абсолютной свободе мы тоже... марионетки? - с некоторым огорчением спросил тот.
     - Ну, если ты право абсолютного выбора и свободу выбора считаешь?.. - начал Черкасин, но Ножницов поспешно прервал его.
     - О нет! Это я по привычке! Мне так надоело быть всегда под колпаком чьей-либо, ну, правильности, что я не подумал просто, - оправдался он, хотя немного испугался своих догадок.
     - Не переживай! - пытался успокоить его тот, - мы ж не предлагаем им вилку Мортона: выбор из двух зол? Да и таких деревьев нет, и не только в Раю. Даже я бы на это не пошел, поверь! Так, ложечку.., чтоб и тем ослам неповадно было! Пусть они выберут даже зло, но по собственной воле! Уж кто и как им свой выбор преподнесет... И я бы тебя никогда не попросил, допустим.., подтасовать результаты...
     - А я, если честно.., - тот все равно ему не поверил, недавно потеряв веру в такое.., что даже в Бога уже не мог... пока...
     - Думал, что я за этим и пришел? - усмехнулся Черкасин.
     - За этим сегодня только и приходили, и вызывали меня, - признался тот, покраснев, так как ему-то раньше пытался поверить, но...
     - Если бы мне было надо это, я бы здесь вообще не появился! - отрезал тот. - Задание генерал мог бы получить и по своей почте...
   - Уж он-то мне теперь не указ! - фривольно так рассмеялся Ножницов. - Хотя пришел именно с указкой, по пути, мол, нашел... Тоже о свободе говорил, но все о той, потусторонней, за некой гранью... Может, заграницу и имел в виду наш Полосатов?
     - У Звездочкиных экзистенциалистов одна грань - решетка, к счастью, самая дырявая из всех грань, но вводящая в заблуждение именно множеством этих дырок - тех как раз, кто не умеет выбирать, блудя и в трех соснах, издревле, еще со сказочных времен, стоя на развилке трех путей! Да, тех, для кого и дороги - распутица, - усмехнулся Черкасин. - Ну, все, давай допьем пиво, да я пойду...
     Выйдя же на улицу он, как и ожидал, приятелей там не застал. Тех и спугнул наш бедолага ученый...  
  
   Глава 65. Нерукотворный памятник Вселенной!
    А тот, спасая человечество от катастрофы, уже два, как тот осел, дня бегал по городу от генерала и в поисках разумных людей или кандидатов, которых сейчас хотя бы слушали, да и они сами - тоже... пока... Он и в трубу-то влез с делегацией, чтобы оттуда на весь город прокричать о своих сомнениях. Но история с дымом нарушила все планы, поскольку отвлекла журналистов на иные темы ...
     Глубоков принял его вежливо, как соратника, но уже прохладно, поскольку уже в последний день перед выборами, в субботу, когда избиратель должен был сам думать на трезвую пока голову...
     - Чем плоха МЭККа, к стенам коей Союз Само-Сожжения, ну, Разных, бедных тоже, и соберется тремя путями, в Кубе как бы? В Каабе почти, - игрался он словами. - Братские страны отказались от него в Пуще - и где они? В Буше?.. Сам же говорил, что это конфетка?
     - Так мы ж из нее такие фе, - горячился тот, но интеллигентно, - калии, гав, натрии, гав, нитроглицерин сделаем, что?!...
     - Гав-гав... Кто сказал, что мы вообще из нее что-то делать будем? - одернул тот его. - Ты хоть чуть в политике соображаешь? Мало ли что народ выберет - это его выбор, но не наш?.. Ах, народ и партия - едины? ЕРесь какая! Это какая же из?.. Какая? Интересная мысль, кстати. А вы бы, академик, не могли подробней об ней, об Единой?..
     Ученый, ученый и жизнью, прекрасно понял, что Глубоков ничего не станет делать по иной причине: без изюминки его просто не выберут! Но другие... Он и не подозревал, какую комплексную идею, а не ЕРесь вовсе, оставил тому, поспешно уходя к множеству других!..
     - Вспомните, в какую катастрофу, в Холодную войну, почти в ледниковый период, в депрессию мы ввергли мир, когда перешли к закапываниям? - пытался достучаться он до сердца и совести Краева.
     - Так мы ж от этого и уходим? - удивлялся его темноте тот...
     - Но мы так палить начнем, что в систему вновь дисбаланс внесем? Начнется уже "Горячая война", которая при глобальном поте!..
   - В поте, - перебил тот, зевая, - бывшие атеисты? Бред!..
     - Вернуться? К кострам инквизиции, к крестам? Небо консерваторов коптить или либеральное мясо? - шутливо спрашивал Волецкий еще в первый раз, а не сейчас, когда они сбежали от него.
     - Нет, возвращаться тоже не надо, - растерянно отвечал ученый, при всей логичности мышления не умеющий вести политические дискуссии, где целью была не истина, а победа над соперником - теперь уже любым из шестидесяти шести средств, а то и...
     - А куда девать, I'm sorry, Мусор, ну, той же столицы? - либерально веселился тот, тогда еще полный оптимизма. - Ам-ам сор и?..
   Ученый мог кивнуть, но академику было стыдно признаться в недавнем прошлом бомжа, потому "Yes! Есть" он унес с собой...
     - Извините, - рассеяно пытался понять его Скалин, с кем он случайно столкнулся лбами, потирая тот. - Но на одной нашей земле мест хватало на всех - ну, чтобы и разойтись, кстати, мирно - и очереди выстраивались только из тех, кто плелся следом, ну, из последователей, наследников, будущих соседей. Но тут очередь будет уже из тех, кому - туда! В Топ-ку! Не в Топ-десятку! Дырка-то всего одна! Прутся все, а выбирают одного! Чувствуете аналогию с выборами? И где справедливость, свобода? Для кого? Начнется демократия, конкуренция, коррупция, взяточничество, мафиозность, начнут локтями толкаться, лбами, вот... А они к тому не привыкли и уже не привыкнут! Столица, вон, от них отвернулась: СОР-ПОСт, мол, пусть сам СПОК и хоронит! Отреклась! От кого? Я не говорю о бывших материалистах, которые бывшими не бывают и на паперти, не говоря о Там, где от них ничего не остается, кроме бренного праха и клочка... Каково им стать кучкой в урне, без намеков на ДНК? А кому им? Вы знаете, кто - там, а кто - тут? Я уж не говорю про Высоцкого, Есенина с Ваганьковского - лишь про их сокамер-тоновцев души с нашего Новомальчикового, которое на старом! И кто тут - СОР-ПОЦ, ну, Союз Организации Ритуального, Похоронного Обслуживания всей Цивилизации, а не только Столиц?.. Вы у нас не бывали, кстати?..
     - Так я разве против? - пытался втолковать ему ученый, но отодвигаясь подальше - так уж тот вцепился в его локоть. - Не-не, я не о том, извините! I'm sorry! Охотно верю на слово, особенно про одну на всех дырку демократии, хотя там мы все модернизируем, автоматизируем. Сейчас экономика перешла от транспортных задач с их очередями к информационным! Пришла информация о спросе - тут же предложение! Только доехать! С демократией, да, сложнее. Ваши клиенты, теряя право и голоса, выпадают из информационного пространства, становясь... грузом. Но для них мы могли бы создать, ну, типа домашних микроволновок, мультиварок - тут наука шагнула навстречу быту! Я продумал и название моделей домашних Пепеляторов, Праховниц. Нобель, вон, пороховыми заводами владел, а как...
   - Создать, дать - опять не им, а наследникам, - усмехнулся сторож, продолжая говорить спокойно, как автомат, - а им что? У них-то - только отнять! Даже последний клочок одной седьмой части суши, страны с территорией поболе некоторых богатейших континентов с их миллиардами клиентов? И что? Все наше богатство и уходит туда, к ним, в трубу! А вы еще и это, их предлагаете - туда же, в трубу! Даже Адольф, не ученый, не материалист, был рачительнее! Или вы с них тоже скальпы, кольца, фиксы снимать будете до кремации?..
   Ученый наш, ну, тоже, понятно, "новый", и про это читал, и Кастанеду, и Моуди, но сам на кладбище еще ни разу не был, к счастью, потому и постарался улизнуть от того незаметно, когда сторожа окружила вдруг толпа молодняка! "Парадокс! Им-то зачем, черт?.."
     - Полностью согласен! - радостно встретил его лишь Всевашов, нашедший вдруг поддержку и науки. - Только не "ССС для Русских" этих нью-большаков, компатриотов! Я потому и выдвигаю идею интернационального, внешнего, но захоронения...
   - Но если седьмая часть суши опять станет кладбищем?..
   - Не кладбищем, а могильником, - бойко пояснял тот. - Опять - это в смысле Бонапарта, Гражданки, ВОВ? Да! Я и предлагаю их, а не наших тут зарывать - всех! Даже МуСОР, МетрО москвичей, которые давно уже не наши! Пятизвездочная колонна...
     - А наше куда, отечественное? - заволновался ученый. - Да, после ВОВ это звучит несколько странно, но ведь ваша партия?..
   - А наших уже вынужденно - к ним! Тут-то жить уже будет нельзя! Да, на их деньги, типа по обмену опытом, ста-жорами, Гай-дарами и прочими чайными церемониями. Весь мир - ногами... вперед! Там, на месте и.., - споро ответил Всевашов.
   - И... что? - переспросил ученый, не терпевший недомолвок.
   - И вечный бой! Покой, Ник, только снится! - так бодро отрапортовал тот, что ученому даже показалось, что он видит перед собой не просто уже готового будущего мэра, а бывшего, давно-давно бывшего.., ну, такого же росточка, так же вскинувшего руку к виску.., потому он и испугался не только за человечество, но и за свое состояние, но не то, которое волнует сейчас большинство, считающее себя при этом вполне психически здоровыми, поскольку недвижимое имущество и не может сойти куда-то, с чего-то, разве что пойти с молотка...
   - Свят, свят, - бормотал он, опять уходя и сожалея даже, что так и остался материалистом и верил не в Бога, а в веник, отчего даже крестился сейчас не открыто, а в кармане, причем брюк, видимо, и надеясь больше на ноги, которые и привели его на радио, где дежурил, к счастью, Водолюбов, тоже нашедший тут последнее пристанище... Тот с радостью предоставил ему эфирное время, чтобы дежурные в эфире могли чуть поспать после сумасшедшей недели.
     Ученый, полный информации, не успел продумать выступление, поскольку оно посвящалось не очередному юбилею, а неведомой катастрофе все-таки, но приводим его дословно, поскольку нам трудно оценить, какое слово в нем лишнее и есть ли хотя бы одно такое...
     - Уважаемые горожане и жители планеты, сопла-не-тяне! - начал он знакомым всем голосом, - на планету надвигается катастрофа, которую мы вряд ли переживем в потем.., в потомках. Конец света, о котором долго говорили бывшие бывшевики? Нет-нет! Энергия, свет - неуничтожимы! Хотя я нашу ТЭЦ и ее трубу тоже имел в виду сегодня, но я о другом: завтра вы своими руками выберете один из нескольких путей, все из которых поведут вас именно к ней. Не к трубе - к катастрофе, хотя один черт! Я-то и мои коллеги сами прорабатывали эти пути и точно знаем, куда они ведут. А ведут они в никуда...
   - Практически ведут! - поправил он себя, спохватившись, но уже баском, начав диалог. - Теоретически-то они куда-то ведут, но, к сожалению, практическими вопросами занимаются не ученые, а, наоборот, политики. И ученые задают порой теоретически безвыходную ситуацию, но лишь для того, чтобы найти из нее практический выход, от противного. Практики же, особо политики, наоборот, стараются найти для себя практический выход, но заводя всех остальных и в теоретически безысходную ситуацию, как в той же Мекке, кстати!
   Возьмем хотя бы теорию, модель закапывания Каина, "Капитала" ли Маркса... На идеалистическом Западе его материалистическое воплощение, как и его могильщики, живут и здравствуют, ну, здравствовали, пока за него не взялись наши практики - вначале у нас, а теперь, вот, решили и у них, не случайно и начав с их как бы "Поля чудес", но в нашей стране.., где ни Капитала, ни его могильщиков не осталось! Один Крит-in-изм! А блиц-модель захоронений Адольфа, мгновенно, как чума и распространившаяся по всей цивилизованной Европе? Что стало с ней, едва она столкнулась с нашими, ну, теоретически дорогами, а практически, увы, только направлениями, как он и сглазил сам: "Драп на х... Остен"?.. А на "Драп на х... Вест" у него даже конины не было, как у предшественника на поле оном!.. Нет, тут я - категорически против! Никаких реминисценций! Но я о наших!
   А взять модель Мусоросжигательного Крематория, созвучную с Кремлевской суеверной, то есть, всуе верной Демократией? Можно ли ее сравнить с тем, о чем теоретически говорил на Съезде о демократии теоретик, коллега Альфреда, не только расширивший и углубивший, но и создавший с Альбертом и другими нобелевцами гораздо более динамичную модель, чем у Нобеля, хотя и его динамита хватило на всю науку, борьбу за мир и даже литературу о нем? Нет, я не про похожий на сахар гексоген, тоже бывший лекарством, но в уринотерапии! Я про цепную реакцию, но наших прямо таки сорвавшихся с цепи политиков, той демократией, без динамита, разрушивших империю, и не одну, похоже! Я напомнил это, чтоб показать, что будет, если и наша модель "МУКа от теории", их МЭККа ли, как ее прозвали наши православные бывшие атеисты, окажется в их руках...
   - А завтра вы своими руками изберете самого способного, как считаете, практика-политика - вы ж ошибиться не можете! И что получится? - в третьем лице, с прононсом, он и сам зашел в тупик...
   - Ну, что... У нас с вами три всуе верных теоретически пути, модели, - попытались они логически выйти из него, перебивая друг друга так, что различить их по нюансам интонации, говора, лексикона мы уже не смогли. - А практика изберут одного... Один практик поведет нас по одному... Лишь теоретик может идти сразу тремя, даже четырьмя... Если политик всуе верен традициям, то и поведет опять неверно!.. Значит, уважаемые горожане, соединение одного верного политика и даже трех верных путей дает неверный результат!
     Утирая пот с трех лбов уже носками, он закончил выступление совместным призывом к избирателям и народам мира:
     - Дорогие избиратели, хотя у нас с вами три всуе верных пути, но выход один: мы не должны избирать ни одного практика-политика! Есть один гипотетический вариант: выбрать неверного политика, чтобы он и по одному пути к МЭККе, повел нас всуе верно, раз от противного! Но вы же не сможете сделать неверный выбор?! Отсутствующего же политика можно считать и верным, и неверным в равной мере. Значит, шансов предотвратить катастрофу уже пятьдесят на пятьдесят. Если принять, что избираете вы только верных, то, следовательно, тот, неизбранный и будет неверным! Тогда шансов сто...
   Его перебил одобрительный международный звонок некоего Бени Ладанова, но того сразу же перебил другой, представившийся Мэкиавелли знакомым нам голосом, но как-то странно булькающим:
   - Уважаемые и академики, ну, три академика, как мы поняли, - начал издалека избиратель, причем говоря с акцентом, показавшимся ученому знакомым, - а почему вы не осветили другой, испытанный временем вариант хождения тремя путями? Я имею в виду трех практиков - по одному на каждый ваш путь, вместе и составляющих Триумвират, то есть, Троицу, известную нам еще со времен галиф.., э-э, с вершины Голгофы, не говоря уж о нашей Троице... Ну, о Троице и трех наших исторических ипостасей так называемых "новых русских"... Как каких? Старообрядцев, щепоточников, то есть, Новообрядцев, ну, и... этих, сегодняшних "новых русских", обеими руками поклоняющихся опять, по спирали, и Троице, и идолу, Золотому Тельцу... Но я не о том! У такой Тройки, ну, Троицы, конечно, даже если максимум один из них окажется неверным, результат голосования всегда, гарантированно будет верным, без осечки! Вы только представьте, какой тут простор для диверсификации ваших трех теоретических путей, при нашей-то бывшей массовой подготовке самих диверсификаторов?.. Ну, и диверсАНТОв, ну и что? А переставь буквы у тех АНТОв? НАТО, НОТА, ТОНА, АТОН! Какое многообразие в одной Тройке! Разве не тут полное единение, даже единство науки и практики? Может, мы еще успеем обсудить это, пока не поз?..
   - Поздно, - хладнокровно ответил за перепуганного ученого Водолюбов, - сегодня уже поздно... Потому, что у нас нет света, и вы - тоже не в эфире. У нас и избирательное право, и Конец Света контролируются выключателями, диверсификаторами и прочими...
   Тут, видно, и у Мэкиавелли наступил Конец Света, сходный с обычным КЗ и закончившийся короткими гудками, разбудившими...
   Науку, которая интуитивно нашла самый верный выход из теоретического тупика - заснула! Она и поспешила домой с чувством исполненного долга, впервые не прячась, поскольку темно было везде! Когда она уже объективно открыла дверь, из той на нее дохнуло адским холодом и еще одним непременным его сопровождением... В самом центре стола как раз и лежало в большом количестве то самое сопровождение, а рядом - письмо:
     "Ну что, Мудрый Академик, Мэкиавелли, достучался до главного стукача из Фе-Се-Бе, бывшего Ка-Гэ-Беса? Чуешь-ешь, книжный червяк, великую силу Слова, в коем все и зарыто, весь ваш Мусор и Мир, мало чем отличающиеся в будущем? Жаль, писать некогда! Да и от многих слов - много печатей на заднице. Потому, если вкратце, Муд-Ак, просто оставляю тебе свой нерукотворный памятник, который каждый из вас хотел бы оставить на этой изначала грешной, смешной планете. Как вы страдаете без оных, даже не подозревая, что только этим всю жизнь и занимались: оставляли после себя такие, вот, памятники, такую память о себе, о передуманном, переваренном и больше ничего полезного в почве планеты, в одном из слойков ее магнитной ленты, толщиной в 500 миллионов лет! Пришли из Г-лины, туда ж, тем же и вернулись сквозь утробы червей, Это лишь после себя и оставив! Мало? Помножь, вот, это хотя бы на... 365, 36500, на 3650000000... Шумеры не зря Г-линяными табличками и пользовались, а вы и тут - бумагой! Представляешь, какую конфетку ты оставишь после себя, еще и с фантиком из статеек? А на что те еще? Туда и другие пойдут всеми и твоими тремя путями, но с одним выходом...
   А откуда бы еще-то взялась почва, чернозем райского сада, куда вы все так стремитесь вернуться, но даже во время того буквального, банального возвращения почему-то глядя вверх, в небо, ну, или в потолок сортира? Но вы - даже не мухи, не тараканы, которые и там могут наследить, оставить после себя память. Вам не дано! Авель первый размечтался, воспарил дымом, и даже Тот, Верховный, как пишут, его выбрал. Дым... И где он?! Там же! То-то! Каин первым разгадал эту главную - слышишь, как вновь созвучно с Г-линой? - тайну, отчего его и сослали подальше, дабы не расстраивать напрасно хотя бы ваши желудки с душком и желудочки с душой, как вы надеетесь теперь, материалисты сраные... Чуешь? Помнишь ведь: "Там русский дух, там Русью пахнет"...
   С этим и откланиваюсь, но не прощаюсь, твой... ТЧК!
   PS-s-s... Надеюсь, вы с Аликом знаете, что любая точка, кучка ли - не меньше, чем Вселенная? И не хуже! Та в итоге тоже - лишь темные отходы, Дерьмо Черных дыр, покрытое плесенью цветущих пока Галактик, да дух от него - та самая ваша темная энергия! Спроси сторожа - он видел, прозрел! Тебя ж я просто уберег от Истины..."
    - Фи! Такие высокопарные слова и на пару с этим? Хотя демон.., - поморщился ученый, но задумался, точнее, решил подумать, прихватив с собой и... эту бумагу, - стративно, но банально. Но у нас и в конце, в терминале будет другое Слово, ну, Термин же!.. Важно ведь, как называется, а не как... Как? Да, веник зря выкинул...
   Глава 66. Либерализм - либо реальность!
     А Черкасин, не очень серьезно думавший о наших приятелях-следопытах, вынужден был теперь расплачиваться за это собственным временем и пространством. Они на сей раз не отпускали его ни на шаг, а уж планировку городских тупиков и черных ходов знали не хуже. Поэтому ему пришлось продемонстрировать способности Кастанеды по перескокам в разные миры, куда за ним спокойно переправлялись и они, обнаружив, что сдвигать собственные точки сборки вовсе не нужно, поскольку они у них, похоже, вообще потеряли какое-либо даже изредка устойчивое положение или не обрели еще.
   Возможно, из-за специфики преследуемого, те измерения, которые им довелось посетить, ни разу не побудили их остаться там. Пространственные рамки там были более подвижными и не очень надежными с точки зрения предотвращения столкновений с их не очень доброжелательной и презентабельной публикой...
     Особенно долго они блуждали по пространству сине-зеленых лабиринтов, которое и пространством-то было трудно назвать, поскольку оно все было представлено короткими переходами-коридорами, заканчивающимися небольшими сумрачными помещениями такого же цвета, похожими на дворы. Изредка встречались хмурые личности с неустойчивой внешностью и намерениями, бесцельно бродившие по коридорам или стоявшие кучками в двориках.
   - Дую парле шпрехен? - наудачу спрашивали они незнакомцев, сложив в кучу свои познания языков, но те в ответ им только языки и показывали, раскрыв рты от изумления, видимо...
   - Дую... Дую.., - отвечало им вслух из закоулков только эхо, слишком отчетливое, даже какое-то осязаемое тут, надолго оставляя на ушах странные ощущения от его, видимо, прикосновений...
   Стены были расписаны, ну, прямо, самим кубистом Сезанном и при пристальном рассмотрении не казались сплошными плоскостями, но Черкасин не оставлял им много времени на углубление в детали... В другом, красно-бардовом мире стены, наоборот, были настолько плоскими, что, казалось, за ними нет ничего, как и за кумачовым небом с плоскими облаками, розовыми, как штанишки наших демократов... Иногда они замечали на стенах и... на багровой "земле" едва отличимые по цвету, плоские фигурки явно живых существ, почти людей, которые вдруг исчезали, едва повернутся к ним боком... Эхо тут было какое-то протяжное и тоже плоское, но очень липкое!
   Черкасин на некоторое время так же исчезал где-то впереди, давая им несколько минут потолкаться тупо из угла в угол, из перехода в переход, попытаться поспрашивать так называемых прохожих, похожих на тени чего-то, самих ли себя, потом вновь мелькал где-нибудь впереди и бежал, скользил дальше... Могло показаться, что он и не собирался их бросать здесь, но успевал при этом порешать какие-то срочные дела, особенно, в том фиолетово-голубом мирке, где все и все было круглым, отчего они даже не бежали, а просто катились с одной сферической поверхности на другую... Раза три они видели его беседующим со здешними круглыми обитателями, которые после этого провожали их более дружелюбными взглядами с блестящими иск.., ну, с шариками интереса в нормальных совсем глазах...
   - Дую.., дую.., - и здесь им отвечало лишь то же эхо, прикосновение которого к ушам тут было тоже каким-то упругим, круглым, а не плоским, вытянутым, как в предыдущих мирах, тут же отскакивая от их ушей, даже не пытаясь проникнуть внутрь...
     Бросил он их, мгновенно исчезнув где-то среди знакомо серых закоулков, лишь при последнем возвращении в их настоящее измерение, как им отчетливо показалось: "Блин!"... Лишь тогда и приятели приостановились и ошалело посмотрели друг на друга.
     - Слушай, а где мы, это, были... или нет? - спросил растерянно Достойнов, который, конечно, много фильмов смотрел и про это и мог бы поверить в это, как в существующее где-то.., у них, ясно, но чтобы вот так, без всякой подготовки столкнуться с ним в жизни?.. Да ну!
     - Это гипноз, наверное? - неуверенно предположил Волецкий, который и смотрел в основном по.., ну, литические, ясно, фильмы...
     - Но так можно договориться, что и капитализма тоже не бывает, и все это лишь очередная кампания по поводу очередного этапа строительства вновь впавшего в детство социализма? - недовольно бурчал Достойнов по поводу чрезмерного реализма приятеля.
     - А знаешь, если честно, у меня такое впечатление иногда и создается, - признался ему вдруг Волецкий, - поскольку глазами своими я его не видел, а...
     - То, что я и другие видели, ну, в телике, - перебил его с улыбкой Достойнов, - это то же самое, что мы с тобой видели сегодня?
     - В каком-то роде, да, - произнес Волецкий, вдруг резко охладев и к капитализму, как всего лишь одному из явлений этого мира, с которыми он до сих пор не сталкивался, как только что и сказал об этом, - и вся шумиха вокруг наших якобы систем была лишь для того, чтобы отвлечь нас... от этого, ну, от того... Ведь сейчас то вполне реально познать? Ты посмотри, как мы легко туда проникли...
     - А, может, он и хотел нам продемонстрировать как раз, что в реальности очень мало недостижимого, если быть готовым к этому хотя бы морально, психически? - глубокомысленно изрек Достойнов.
     - И наша действительность - один из таких же абсурдов, как и все то, что нам абсурдом до сих пор представлялось, - продолжил его мысли Волецкий, - надо лишь взглянуть на это ясными глазами.
     - То есть? - спросил тот.
     - А ты разве не видишь? - усмехнулся Волецкий, разглядывая вокруг себя лабиринты переулков с тупиками дворов и щелями дверей. - Хорошо еще, что нет вокруг так называемого народа, прохожих с плоскими мыслями, пустыми речами, которых мы просто привыкли не замечать. А ведь, если разобраться, то каждый из них - это своего рода инопланетянин, живущий в огромном клубке своих ДНК, в своем собственном измерении, просто игнорируемом задаваемым кем-то алгоритмом восприятия. Вот не разрешали нам думать о капитализме, мы и представляли его какой-то другой планетой, другой эпохой, другим миром. Теперь не поощряют думать о тех мирах, не дают почвы для этого, держат нас вновь за железным занавесом незнания. А на самом-то деле это все так просто! Понимаешь? Просто! А мы сейчас, имея возможности попасть в любой мир, возимся, как черви навозные, вокруг какой-то липовой проблемки, ползаем по стенке, как те! Сегодня - проблемки выборов мэра, завтра - еще какой мерзости. Придумываем себе вновь проблемы, решаем их вместо того, чтобы использовать это состояние своей точки сборки и проникнуть куда угодно, в какой угодно мир по усмотрению души, сотворить из нашей действительности самую невероятную сказку... Так нет же, под руководством тупых дураков, у кого она заржавела или кто нас просто дурит, мы продолжаем ковыряться в том же самом дерьме, только называя его теперь иначе... Демократией и дерьмокладием, дымокрутием и дамоблудием, домоманией и димасловием, дюмафилией и думофобией...
     - То есть, ты веришь ему? - спросил его с надеждой Достойнов.
     - Я? Я верю в гораздо более чистое и светлое, чем мы сегодня посетили! Но я теперь хочу это и знать, и жить этим, понимаешь? - со слезами на глазах говорил Волецкий. - Этот, не знаю, кто, но раскрыл мне сегодня глаза на заскорузлость моего мышления, готового самостоятельно все превратить в такую похабщину и банальщину, чтобы потом самому же страдать от какой-то внешней несправедливости, находя в этом еще и удовольствие. И насколько же оно глухо к словам пророков, гениев, истории той же? Будто ничего этого нет, кроме твердого стула мэра, этих вонючих канализаций, крысиных склок из-за кусочка сыра в мышеловке собственной тупости?!.. Я ухожу!
     - Куда? - с какой-то надеждой спросил Достойнов.
     - От всего этого! - бросил тот через плечо на все остающееся за спиной, и уходя сразу во все стороны света, всеми тремя, то есть, четырьмя как раз путями...
     - Я догоню тебя! - неуверенно крикнул Достойнов вслед, машинально стряхивая что-то с ушей, видимо, то еще эхо.  Увы, в тех мирах он не увидел главного: на что мог бы сам претендовать, стать кандидатом - там можно было просто быть... - Но тут у меня все же родина, хоть и блин...  
   Глава 67. Рая из Рая...
     Утро было абсолютно безмолвным, как и прошедшая ночь, проведенная Скалиным в одиночестве за столиком.
     Не кряхтел, не вскрикивал во сне куда-то запропастившийся Ядренов. Никакая живность не подавала голос, словно вымерла. Но и мертвые будто куда-то исчезли. Скалин совершенно не чувствовал их молчаливое, но осязаемое присутствие. Кладбище стало каким-то плоским, будто кто-то сравнял даже могильные холмики. Кресты тоже словно покосились при этом. Более всего ощущалось присутствие непроницаемой пустоты, заполнившей все пространство, в том числе, и под землей. Когда он шел вдоль могил, под ногами лежала абсолютно мертвая твердь. Там никого не было. Они теперь исчезали иначе, заметая следы - их тоже достали следаки Нежского, ищейки СК!
     И утро перед самым восходом солнца было такое же безмолвное и мертвое. Не слышно было даже машин, не стихавших ранее круглыми сутками. Казалось, на земле исчез воздух, и звуковые волны перестали распространяться в пространстве... Это было столь же реальное объяснение, как все остальные, приходившие в голову Скалину вместе с тоскливым предчувствием.
     У него не было никакого прообраза, символа, намека. Просто тоскливое предчувствие, которое неотвратимее и ужаснее. Ведь даже не предполагаешь - как, когда, откуда(может из тебя самого) выпрыгнет или выползет это что-то непонятное, выполнив страшным образом свое обещание появиться: сразив ожидающего порою просто самим ожиданием, которое и росло в нем ядовитой опухолью. Которое давно в него проникло, прикинувшись предчувствием, наполнив его изнутри разложившейся гнилью страха, ожидаемого им откуда-то снаружи. Именно поэтому тоскливое предчувствие - одно из самых отвратительных, порою входящих в тебя на несколько шагов впереди смерти, или вносимых в тебя ее руками, за которыми следует само "тело"...
     Утро и было этим тоскливым предчувствием, последовавшим за ночью безнадежного и окостенелого ожидания. Когда ждешь - это просто сидишь в виде застывшей статуи слова "ждешь", за ледяной оболочкой которой нет вообще ничего, равно как и внутри. Когда в тебе нет вообще ничего и любое "что-то" могло бы быть исполнением желания миллионов. Но и этого что-то также нет, и ты даже не представляешь, что вообще есть даже слово такое - "что-то". Просто ты сам - только это слово "ждешь". И все.
     Тоскливое предчувствие - даже более богатое эмоциями ощущение. Там хоть что-то предполагается хоть и неясно где. Здесь же вообще ничего, кроме тошнотворной одеревенелости и переломленности посреди прежней груди. Тоже что-то...
     А тишина на кладбище была не беспричинна...
     На выезде из города, ведущем в сторону загородных дач, произошла в конце ночи крупная автокатастрофа. Столкнулось сразу три большегрузных автоприцепа с бетонными плитами и один бензовоз. В самом узком месте трассы, тем более, единственной, по которой можно было выехать из города. Конечно, было не очень понятно, куда в выходной день, в такую темень везли эти плиты. Но сейчас многое непонятно, а дорога была выведена из строя надолго. К тому же, когда съехались мощные автокраны, какой-то прохожий, наверное, бросил бычок, и бензин, разлитый вокруг, вспыхнул...
     Все подъезды к месту происшествия были забиты автобусами и личными автомашинами граждан, на которых люди ехали себе спокойно на дачи. Пассажиры от скуки вышли из автотранспорта и слонялись без дела, упорно не желая возвращаться назад, хотя это было самым естественным в этой ситуации решением.
     Но вскоре откуда ни возьмись среди них появились молодые люди с рюкзачками, раздававшие на ходу всем встречным маленькие пакетики. Развернув их, люди находили там листовку-приглашение на выборы и на карнавал, ракетницу и такую же, как на молодых людях, маску. После этого они ненавязчиво напоминали им про их гражданский долг, после исполнения которого в городе состоится первый в стране и карнавал, почти как в Колумбии, ну, в Бразилии, ясно...
     - Там вас ждет легкое угощение в виде волшебных прохлади-тельных напитков от акционерного общества "Наш Выбор", президентом которого является Скалин! Бесплатно! Ска-лин! - бросали они напоследок и шли дальше.
     Утро на удивление было жарким, и граждане хотели пить. Тем более бесплатно. Посмотрев на беспомощно стоящие автокраны, все постепенно поворачивали свои стопы и рули в сторону города. По дороге они наблюдали интересные метаморфозы демократии:
     Молодые люди по одному или по двое даже бережно вели по улицам, через переходы пенсионеров, некоторые из которых едва лишь успевали переставлять под собой ноги, но при этом довольно улыбались. Вначале их подводили-подносили к разноцветным ларькам, где старички переводили дух за стаканчиком любого на выбор напитка, который им подносили молодые симпатичные девушки, а потом вели далее на избирательные участки прямо к избирательным урнам. Старички понимающе кивали головами и доверчиво просили помочь сынков и в этой самой несложно процедуре - зачеркнуть кого надо. После этого старичков оставляли на скамейках рядом с участками дожидаться начала карнавала.
     Женщинам стаканчики подносили этакие красавцы-парни, любезно интересовавшиеся у них наличием свободного времени вечером и их предпочтительным типом мужчин. Мужчинам же вплотную всем почти телом подносили стаканчики очаровательные девицы, доверительно делящиеся своими вечерними планами.
     Все говорили не о выборах, а о карнавале, который для горожан устраивало акционерное общество "Наш Выбор" с таким-то и таким-то во главе Скалиным... "Да, от слова "череп", глава почти..."
     Многие избиратели почти не задумывались над тем, а кого вычеркивать? Точно так же, как они не задумывались над этим во время выборов в те памятные годы. Среди шестидесяти шести фамилий, имен, отчеств, должностей они сразу находили одну самую... памятную им и, прикрыв ее пальчиком, вычеркивали все остальные, даже похожие чем-то: "Большиков, Гольщиков, Дольщиков..." А в это время в животе весело булькали пузырьки газа из бодрящего и только что выпитого напитка необычайной свежести и игристости.
     А на площадях, улицах города уже разворачивались первые действия карнавала. Более десяти самодеятельных, но очень профессиональных ансамблей, точнее, банд наигрывали танцевальную музыку на любой вкус. Звучала народная, убаюкивающая бдительность стариков. Громко наигрывали ритмы пятидесятых и шестидесятых, заводящие сердца потенциальных пенсионеров-шестидесятников, скрывающих свои намерения задором телодвижений.
     Странным образом молодежь ущемляла свои вкусы и наклонности. Да им и некогда было танцевать - они были хозяевами карнавала. Они были везде и повсюду, но им удавалось остаться незамеченными. К середине дня остальное население уже воспринимало их как привычный и неотъемлемый атрибут, интерьер праздника. За исключением, правда, редких молодых людей, приходящих на выборы вместе с родителями. Те глазели на все это с каким-то недоумением и свысока. Но сегодня у них хватало своих дел и мероприятий, чтобы они перлись неизвестно зачем на эти забавы стариков.
     И поэтому старики сами вдруг почувствовали себя молодыми, словно враз вернулись к ним основательно забытые годы их юности, но уже все обо всем узнавшей по дороге. Вернулись не просто воспоминания и видения, но и настоящие чувства, теснящиеся в груди в виде неугомонных и непоседливых бесенят задора и беспричинной радости. И откуда только силы взялись? Те старички, которых бросили на скамейках глазеть на карнавал, давно уже вскочили, побросали палки и наплясывали под завораживающие аккорды. И чем больше плясали и танцевали(а это у нас разные понятия) они, тем легче и пружинистее становились их члены. По ломающимся уже, трескающимся сосудам из-под сердца растекались волны тепла и живительной силы, пьянящей восторгом головы, путающей мысли и чувства.
     Иногда кровь их словно вскипала, и игривые пузырьки щекотали их изнутри, вызывая безудержный смех.
     Пожилые женщины строили глазки и заигрывали со своими взыгравшими вдруг ретивцами-жеребчиками, не чувствовавшими под собой ни ног, ни животов, а только волнующуюся мужественность. Многие пары постепенно переходили к более многочисленным ансамблям, игравших мягкую лирическую музыку типа аргентинского танго, Фаусто Папетти и прочую. Там они сливались в одно целое, вспоминая и сердцами, и телами ощущения первой любви.
     Попадались, конечно, и отщепенцы из числа "не пьющих за чужой счет". Некоторые непримиримые пытались завести среди присутствующих отрезвляющие политические дискуссии о параллельных мирах даже, но их никто уже не слышал и не слушал. Им наступали на ноги, случайно даже сбивали с них особо резво танцующие...
     Что им все это? Они взяли реванш у времени! Не у молодых.
     У времени. Что им теперь пространство во всех своих ипостасях? Или другие пространства? Они вернулись в молодость, которой было бы хорошо в любом даже самом захудалом уголке вселенной!
     Если бы кто-то и пытался сейчас что-то понять, он бы не смог этого сделать. Те же отщепенцы не собирались этого делать - они просто действовали. У них был свой адреналин в крови. Они "танцевали" в обнимку с плакатами, они объяснялись в любви пустыми лозунгами. Им больше нечего было вспомнить, кроме любви к разрушению и свержению всего и вся. Это касалось и тех, кто не любил, а выполнял партийные задания, мечтал только масштабами пятилеток и в русле центральных постановлений, чьи любимые были товарищами, которым они дарили поцелуи, имевшие не половое предназначение, а классовое различие. Для них все были только братьями и товарищами в борьбе, не прекращавшейся даже в мгновения прерванных сновидений. И сегодня, когда с них не требовали исполнения долга, они оказались... импотентами. Всех этих вышеперечисленных в городе было не так и много, как об этом утверждали ранее, и они даже не смогли стать чайной ложкой дегтя, претендующей на роль отравителя масс...
     Волынкин бездумным взором заторможено глядел из окон своего кабинета на переполненную радостью площадь и тихо бормотал отрывки фраз из своего последнего выступления на последней праздничной демонстрации трудящихся, где все, даже восторженная радость и ликование народа было расписано и отрепетировано заранее.
     Нет, он не мог понять не этих... танцующих. Он бы, может, и сам бы размял кости, если бы маску надеть. Он не мог никак понять эту самую молодежь, взявшую на себя роль организатора и вдохновителя масс. Чем она была раньше?
     Ну, конечно, резервом и поставщиком будущих кадров. Ее надо было держать в узких рамках, ежовых рукавицах и тесном стойле, в неведении и вдали от кажущихся даже излишеств, чтобы она будущие кадры заранее не испортила. Пусть лучше потом дорвется - активнее будет. А какие из пресыщенных и самодовольных юнцов кадры выйдут? Сами себе на уме! А таких не надо было.
     - А эти-то что творят? Или я чего не понимаю? Или от нас что-нибудь скрывают? Может и впрямь есть объективные закономерности? - размышлял он, отойдя от окна. - Но этого же не может быть! Значит, тут что-то другое...
     В отношении закономерностей он не мог быть не прав, и партийное чутье его не могло подвести.
     - Вызовите мне генерала, черт бы его побрал! - сердито бросил он телефону, даже не включая его, не нажимая никаких кнопок, - ни хрена не делают!..
     Но генерал делал. Он внимательно высматривал в сильный бинокль среди толпы знакомые неулыбчивые лица, но они или так мастерски замаскировались... или...
     - Да они, если бы даже захотели, не смогли бы дольше минуты улыбаться, - размышлял он вслух, - школа! Куда же подевались? Может, что происходит где-нибудь как бы?..
     Но кроме танцев в городе ничего не происходило, и он по какому-то внутреннему зову поехал со своими сомнениями к Волынкину. Проезжая мимо своего избирательного участка, генерал вдруг страшно захотел пить и вспомнил про свой гражданский долг...
     Только он вышел из машины, к нему тут же подскочила высокая длинноногая девица со всеми и другими крупными и крепкими формами, а также со стаканом и бутылкой искрящегося напитка в руках. Маска скрывала лицо. Она близко подошла к нему, прильнула случайно к его кителю бедром и краешком высокой и твердой... кофточки и, ласково щебеча, налила ему полный стакан, поднеся его своей рукой к его губам, для чего еще сильнее оперлась о торс генерала.
     У того аж сердце захолодело - так она напоминала ему ту... Машу, на которой он... испугался тогда жениться и сбежал. А потом лет десять вздыхал по ночам, вспоминая ее объятия в других...
     - Вы такой большой, так устали... У вас много работы... Большие мужчины любят много работать. Пейте - вам станет легче. Я ужасно люблю таких больших мужчин... Сильных, мужественных. Вы будете вечером на карнавале? Я вас буду ждать. Налить еще? Вам такого стаканчика... даже смешно! Такой вы весь большой! Я вас найду там вот по этой маске...
     Говоря это она тихонько засунула ему маску в карман... брюк, аккуратно ее там уложив... У генерала буквально отнялась вся правая половина тела, которой касались ее наэлектризованные кофточка и юбочка, и эта маска. И он, чтобы не говорить онемевшей половиной рта, пил уже пятый стакан подряд и не мог шелохнуться, а тем более отойти, чтобы не лишить ее случайной опоры, какой было его массивное и напрягающееся неведомо откуда взявшейся силой тело.
     Но она все же оступилась и резко качнулась на него. Генерал едва успел подхватить ее обеими руками. Что-то совсем ужасно знакомое растеклось по пальцам, по зазвеневшим от напряжения... и нервам, добежав до глубоких недр переполненного лицами и событиями мозга, откуда ничего не пропало, не выпало до сих пор...
     Девица же поблагодарила его блеском озорных глаз, сверкнувших из вырезов маски, и, толкнув его легонько грудью, когда отталкивалась от него, убежала, бросив на прощание два слова:
     - Я жду! - до ужаса знакомым голосом.
      Генерал, едва координируя движения всех половин своего вдруг неведомо откуда взявшегося тела, вошел в избирательный участок, не глядя повычеркивал шестьдесят пять фамилий, оставив лишь одну, так похожую на его самую любимую и памятную, и опустил бюллетень в урну. При этом его словно бы кто-то одергивал за фалды кителя, но он думал о... другом... Когда же он уверенным шагом выходил из кабинки, ему уже хотелось смеяться и танцевать. Внутри его огромного тела разбегались щекочущие пузырьки совсем глупой радости. Такое с ним было только тогда...
     - Эх, хорошо, что она все же ушла от них, от всех, - прошептал он, с ревностью поискав ее повсюду глазами. - Но она обещала!..
     Волынкин встретил его с таким укоризненным взглядом, что генерал даже покраснел.
     - Как вам не стыдно, а?! - накинулся тот на генерала.
     - Да, ладно, ну прижала.., - оправдывался тот недоуменно.
     - Ну и что прижало, это что - основания? - кипятился тот.
     - Да о чем ты? - быстро сообразил генерал, что как раз оснований-то у того быть для этого не должно. Откуда? Если генерал здесь.
     - О чем? Я тебе сейчас продемонстрирую, - Волынкин сделал многообещающий жест рукой и подошел поближе к телефону. - Телефон, телефон, нам с генералом бутылку напитка!
     После этого он сел, развалившись на стуле и задрав ноги на стол. Дверь же отворилась и с подносом, на котором стояли стаканы и бутылка, вошла улыбающаяся секретарша Волынкина, Рая... в маске.
     - И ее уже... того? - с укоризной спросил Волынкин, кивнув на оттопыренный карман генерала. - Ну, ты и прохиндей!
     - Брось! Ну, хотелось сделать приятное и другу, - ворчал, похохатывая, генерал. - Выпей, успокойся... Не пистолет там...
     Волынкин и впрямь успокоился, выпив три стакана подряд и недоуменно поглядывая на генерала и все окружающее. Потом встал, ослабил галстук, снял и разговорился, распахнув окно...
     - И что это мы вечно от них отгораживаемся? Кабинетами, вахтерами, персоналками! Надо быть чаще на людях! Жить их радостями, танцевать вместе с ними на площадях! Раньше ведь были вместе с ними на демонстрациях? Ходили даже рядом, когда учились? А? - уговаривал он себя и генерала. - Слабо?!
     - А что, пойдем! Вечером попозже и пойдем. Я тебе и маску вот прихватил, - соглашался тот, скрывая радость от того, что их две и оказалось. Одному-то идти было страшновато что-то.
     - А молодежь-то, молодежь! Посмотри, Звездочкин-Полосатов, какая у нас молодежь! А ведь мы раньше не знали, куда ее девать, в какую дыру засунуть? Куда только не засовывали с глаз долой! - едва сдерживал распирающие его чувства Волынкин. - А мы с тобой? Никогда не ошибались! Ну, чудили изредка, но чтобы ни-ни! А женились? По велению сердца? Ха! По зову партии! Эх, бросить бы все это сейчас: пиджак, штаны, должность - и пойти на танцы, к девушкам!..
     - А ты в пиджаке и в этих штанах собрался идти? Со значком?
     - А у меня других-то нет, - и сам изумился Волынкин, - не в охотничьем же костюме? Хотя, охота, конечно...
     - Счас звякну, и нам с тобой принесут пару маскировочных джинсов и ковбоек, - успокоил его генерал, набирая номер.
     - Да ты так скажи - услышат, - хохотал Волынкин над его недоуменным взглядом. - А у тебя еще бутылочки нет?
     - Счас и это принесут, - пообещал генерал, забыв, правда, сказать об этом в трубку, еще больше рассмешив Волынкина.
     - А, может, и не зря мы все это затеяли? - сквозь смех вопрошал тот у портрета, недавно появившегося и в его кабинете, объединяя теперь их обоих, - что-то в этом есть такое! Определенно!
     В это время по радио передавали обращение командования иностранного корабля, которое от имени вооруженных сил их державы и президента поздравляло нас с первыми демократическими выборами и благодарило всех граждан, лидеров и лучших представительниц населения, оказавшихся столь щедрыми, но честными:
     - Ухо дья в пол ним состав, ми обещайт, что те перья чайсто бьюдим заходит к вям с дрю жьба и лью бов! Ми те перья няшли к вам в хот, по ктором очинь трюдно ухо дит наобьё рот. Но ми наш ли и ви хот! В хот ви хот в хот ви хот - это балшой бизнес для мир я нащих ня и родоф. До но во го сиданя, дру зя и пад рюшки зя!
     - Ох, и задали они нам дел, эти падрюшки, - тяжело и с облегчением произнес генерал.
     - Ничего, может реже заходить будут? - спросил Волынкин.
     - Ну, навряд ли! Где ты еже таких падрючек найдешь?
     - Слушай, генерал, а чего это ты такой веселый сегодня, словно это мы выиграли выборы? - вдруг спросил его Волынкин о деле.
     - Стратегия, брат, - это великая наука побеждать! - ответил тот, пустившись в пляс по кабинету.
     - Ну-ка, ну-ка, поде-лись? - спросил тот, мелко семеня вокруг вошедшего в глубокий присяд генерала.
     - Вот скажи мне только... честно, победить кого ты... больше б всех хотел? - спрашивал его генерал, наяривая по всему кабинету.
     Волынкин не очень хотел отвечать ему вслух, поэтому усиленно мигал и кивал в сторону портрета на стене, для чего ему приходилось подныривать под скачущий взгляд генерала, вспомнившего вдруг свою любимую матросскую песню, но не слова, правда...
     - Эх, знаю я! Чего уж косишься! Попадешь ведь ко мне - взад не воротишься! - подбадривал он Волынкина на откровенность, на что тот ему на телефончик показывал. - А мечтать про этот зад надо б десять лет назад, где вскочить любой и чирик мог как дважды два - четыре! Эх, яблочко, да на тарелочке, а теперь скачут там одни девочки!
   - А какой сегодня год... выбирает наш народ? - как-то недоуменно, но в такт, даже в рифму спросил Волынкин, замахав руками.
   - А черт его знает, - генерал же, наоборот, вдруг сбился с такта, даже ноги начали путаться, - с утра часы как взбесились, начали скакать туда-сюда... Не часы - годы, даже век... Туда-сюда, туда-сюда!
   - Часы! - остановился и тот в какой-то странной нерешительности, будто хотел признаться в чем-то, косясь то на портрет, то на телефон. - У меня тут настенный календарь, да и портрет... вдруг начали скакать туда-сюда, даже флаг то покраснеет, то опять... посинеет и побледнеет, то опять... Ты, кстати, вон того... знаешь?
     - Да ладно тебе! - отмахнулся полусерьезно генерал, наконец-то шмякнувшись в слишком глубоком присяде на пол. - Так вот, понимаешь ли, яблочко-то от яблоньки недалеко и падает. А каково яблочко, так и о яблоньке судят, дорогуша, - объяснял он, подавая руки ему и секретарше, впорхнувшей к ним в кабинет в одной юбочке с обрезанным низом и... в бог ты мой!.. Естественно, что с первого раза им поднять генерала с пола не удалось. Особенно секретарше, которую теперь тоже надо было поднимать с генерала и с ним вместе с пола.
     Волынкин, ясно, не осилил и под их весом обрушился сверху на секретаршу уже, на что та даже рассмеялась верноподданически, причем неподнократно уже, без остановки верноподдавая...
     - А посади мы здесь с тобой кипарис, к примеру? - продолжал снизу генерал, тяжело дыша, - что бы народ о яблочке сказал?
     - Ох, и кипарис же у вас? - восхищенно лепетала секретарша, отпаивая его при этом прямо из бутылки, которую она до того в руках держала, но только набирая вначале ее содержимое в свой ротик.
     - А у вас и яблонька, однако! - гоготал генерал.
     - Ох, а яблочки-то! - верещал сверху Волынкин, забыв вдруг и все свои утренние страхи, сомнения, просто пытаясь поднять их с пола за юбку секретарши. - Понял я, понял, стратежек ты мой, неподъе...мненький. Эх, раз! Еще раз! Еще много-много раз! Эх, ухнем! Эх, зеленая, сама пойдет. Подернем, подернем, да ух... нем!..
     В конце концов обессилевший Волынкин отлетел от них вместе с юбкой секретарши, чего та не заметила и продолжала поднимать короткими рывками генерала, страдая приступом энтузиазма, давно уже забытого ею при ее-то работе. Генерал тоже помогал ей при этом давно известным способом, когда некто пытается подбросить нечто вверх, а потом подтянуться за него и... так до Луны. Волынкин в это время отобрал у секретарши бутыль и жадно допил содержимое, после чего с новыми силами бросился их выручать, что ему на удивление удалось, поскольку они уже и сами устали это делать...
     Поднявшись, генерал поднял и умаявшуюся секретаршу над полом, а Волынкин надел ей при этом потерянную в бою юбку и отдал свой пиджак на всякий случай. Она едва добралась с этим всем до стола, где на подносе стояла еще одна бутыль и, отхлебнув парочку глотков, бодро направилась на рабочее место с чувством до конца исполненного долга и с его штанами, прихватив и вторые, с лампасами.
   - Прости Раю, ну, простираю, то есть, - пояснила она.
     - Эх, елки-палки! - воскликнул Волынкин, - а мы-то свои кадры уж ценить перестали, а?! Так ты говоришь, чем червивее будет яблочко, тем... оно это... от того, с кем и откуда поведешься? Н-да! А скоро и нам одежду-то принесут, а-то переодеться хочется?
     - Вот то-то и оно! - пробубнил генерал, заглатывая остатки напитка из бутыли и поглядывая на настенный календарь с орлом, ясно, хотя... - Когда же у нас майоры, ну, то есть, телефоны появились, ты не помнишь? И куда они, черт побери, подевались?..
   Но секретарша вновь входила в кабинет уже в одних только их штанах, но джинсовых, и с ковбойками, держа все это, правда, в руках... Нет, на ней еще были очки, чтобы не перепутать - кому с лампасами. Но они встретили ее как старую знакомую, не удивляясь, пытаясь разглядеть на ней, точнее, у нее лишь ту самую бутылочку...
     - Умничка, Раечка, - забывчиво промурлыкал Волынкин, заметив ту под своими штанами, - и откуда ты только такая?..
     - Оттуда, - потупила та взор, - из Рай... кома, из командировки из края. А потом те мышки-норушки и ты все забыл! А я - нет, потому ты и здесь, в Органе, на и в месте Органова, Каинова, но потом, когда все к Чер... ту и поломалось!.. Такова жизнь... вместо смерти...
   - Ломалось? Что?.. Ах, забыл, - спохватился тот, вспомнив и о главном, о чем они забыли с Глубоковым, но Рая его уже не отпускала от себя, разливая по бокалам напиток забвения. - А, черт с ними, с его избирателями! Пусть сами голосуют, как хотят... Мы тоже проголо...
   Глава 68. Реванш мертвецов!
   К вечеру в городе не осталось непроглосовавших граждан - даже Глубоковских - и лиц, не скрытых масками. Исчезли чопорные костюмы кандидатов, сменившиеся более фривольными одеждами. Женщины достали свои глубоко запрятанные от дочерей цветастые воздушные платья разных фасонов, длины и расцветок. Некоторые незапасливые обернули свое тело отрезом, отрезком ли материала. На головах пестрели всевозможной формы шляпки, чалмы, перья, цветы, банты и просто ленты. Наиболее экзотично выглядели старушки, хранившие свои любимые наряды на дне комодов или сундуков более полувека от взоров родных, но не всегда, правда, от всевидящей моли.
     Над танцующими площадями и улицами взлетали, шипя, разноцветные ракеты, петарды. Люди не узнавали друг друга, многие уже потерялись в толпе и не очень спешили искать своих родных, отчего манеры поведения у них стали еще более праздничными. Повсюду рекой лился тот самый разноцветный газированный напиток...
     Вдруг на центральной площади среди толп танцующих показались люди в масках и в тогах. Некоторые были в позолоченных шлемах из папье-маше и с топориками, прям как легионеры из местного театра, где недавно ставился спектакль про любовь того времени заезжим театром, где не было ни одной женщины в роли актрис. Группа эта потолкалась на площади, попритесняла немного женщин и направилась к городскому садику, увлекая за собой всех, кто устал танцевать или не нашел соответствующего сопровождения. В садике, недалеко от центральной лужи, не пересыхавшей веками еще с Александра-2, они нашли сидящего в полной прострации Скалина в маске, который был уже не в силах искать Риту и присел обреченно на скамейку. Ему, что называется, было уже все равно...
     Один чернявый из толпы в туниках подошел к Скалину в маске, поцеловал того в губы и, вдохнув воздух, воскликнул:
     - Радуйся, все равны все равно!
     После этого другие, с топориками, возложили Скалину на голову венок из-под роз, заломили ему за спину руки и, не очень ласково с ним обращаясь, даже пиная сзади, повели в проулок, где им навстречу из одного из подъездов вынесли довольно массивный деревянный крест, который все тут же взвалили на плечи Скалина, отчего он тут же и опал, как подкошенный. Он совсем не ожидал подобной участи, почему с утра и не поел даже, готовясь к банкету хотя бы.
   Женщины тут же бросились его поднимать, создав определенную суету, отчего их пришлось опять притеснять к стенам домов, иногда и к невероятно тряской мостовой...
     - Мы хотим нести этот крест вместе с ним! - кричали те женщины, хотя их никто и не просил, конечно, но очень даже близко к сценарию. Но за день они, похоже, совсем забыли, что это все не наяву, как и прежде демонстрации, а только инсценировка, как демонстрации... Хотя, раз никто из присутствовавших так не думал, что это инсценировки, то может это все и было наяву?
   Ведь то, что это было, никто теперь отрицать не будет, в том числе, и насчет демонстраций, где мы на пятачке асфальта демонстрировали братскую солидарность со всеми жителями Африки и их родней в Америке, с трудовыми и красными бригадами всего остального мира, и прочими нынешними уже врагами человечества, тоже, получается, сменившими свою личину, с перевертышами. Поэтому и сейчас многие из гражданок добровольно бросились помогать Скалину нести его крест, а граждане - помогать это делать гражданкам, подавая им отпить волшебного напитка прямо из братских губ.
     Скалин же, одетый сверху в рубище из двух сшитых вместе знамен почета или еще чего и в венке из-под алых роз, безропотно выполнял все то, что ему говорил тот черноволосый целовальник, и что было ему под силу: шел вместе со всеми под крестом на гору, где, может быть, его и ждала Рита, которую он безуспешно пытался обнаружить под одеждами окружающих его весталок. Он совершенно не задумывался над играемой им и отведенной ему во всем этом ролью, думая только об одном, о чем он всегда думал в последние дни.
     Вскоре уже почти весь город выстроился в карнавальную процессию, шествующую к горе по пустеющим улицам и площадям. Люди самостоятельно пели и плясали, как в старые и добрые времена, обнаружив великолепную память ко всякого рода удовольствиям и неплохие организаторские способности. Неведомо откуда над толпой появлялись разного рода флаги и почти знамена из отрезов материала и даже настоящие. Люди, обнаруживая у себя зарытые музыкальные таланты, отбирали инструменты у бродячих музыкантов и сами начинали играть известные им хотя бы по одной строчке музыкальные произведения. Про Скалина же, конечно, очень скоро забыли все, кроме его стражей, которым пришлось влачить его крест уже на себе, так как женщины нашли более интересные занятия по дороге. Они-то и изобретали из своей "одежды" флаги и транспаранты, проявляя при этом невыразимую словами щедрость и фантазию...
     Гора, высившаяся на краю города, показалась довольно быстро. Впередиидущие уже видели, что там их ждут организаторы и устроители карнавала, почему веселились еще больше. Дорога шла по редколесью и шумные женщины с криками носились по полянкам, собирая цветы и уворачиваясь не всегда удачно от помощи мужчин.
     Весь склон горы, обращенный к городу, был уставлен лавчонками с суетящейся вокруг них молодежью. Сюда уже переместились неразграбленные ансамбли и банды с переодевшимися во все черное музыкантами, увешанными железом и хромом с молниями. Между ними флажками были разгорожены широкие площадки для танцев, в центре которых высились огромные кучи хвороста. Приготовления напоминали то, что наши люди могли видеть раньше на праздниках Нептуна, а еще ранее - на Ивана Купала, который они давно уже не праздновали по-настоящему. Но все было настолько грандиознее и величественнее, что и толпу ждали не как слушателей и зрителей, а как полноправных участников действия. Лавочек с местами не было.
     Навстречу толпе с горы бежали знакомые всем по намекам на одеяния нептуновские черти и русалочки, среди которых мелькал и Черточкин. Отовсюду с шипением взлетали ракеты. Толпа совсем забыла про Скалина и пустилась впереди его креста, заполняя склон горы кипящей и бурлящей массой. Приветствуя их, в небо рванулись современные почти ритмы металлического рока, не удивившие даже стариков. Да под масками и невозможно было их различить. Вскоре стали стираться и различия между организаторами и участниками. И, наоборот, все больше начинали обозначаться различия между полами, точнее, между людьми просто разнополого поведения.
     А Скалин внизу склона уже почти в одиночку влачил свой крест, поскольку даже его охрана основательно вымоталась без добровольных помощников. Но он уже начал осознавать, что это и есть его предназначение в жизни - влачить какой-нибудь крест, пусть даже такой тяжелый, настоящий. Поэтому, обливаясь алым потом, смешивающимся с краской искусственных цветков, прикрученных к настоящим веткам роз, он шаг за шагом продвигался в направлении вершины. А, если честно, он даже слегка радовался, что все про него забыли, и даже в этом бедламе он вполне мог оставаться наедине с собой, в своем привычном состоянии. Ему, наверное, единственному никто за весь день не предложил даже глотка волшебного напитка, чем и объяснялась его непричастность, отрешенность от всего происходящего. Один только раз его охранник хотел было смочить ему губы губкой же, но вспомнив что-то, передумал и выжал ее за пазуху.
     В это время вверху вспыхнуло небо! Это зажгли кучи хвороста, вонзившие свои языки в нависающую над городом ночь. Весь склон горы озарился красными отблесками, прыгающими по лицам, телам людей, сверкающими искрами в разрезах их масок. В программе карнавала было много чего написано, но люди были уже довольны и происходящим. Они перестали быть просто горожанами, обывателями. Они стали самими собой, сбросив с себя все навешанное на них воспитанием, внушением, окриками и запугиваниями, десятилетиями оглядок. Они словно бы сбросили с себя все это, сделав сегодня свой первый в жизни собственный выбор...
     А на вершине горы в это время появился долгожданный президиум карнавала, но без привычных лиц и орденов...
     В толпе плохо заметных из-за черного одеяния чертей, ряженых и прочих леших показалась струйка белых, отливающих красным легких одеяний, покрывающих порхающих, словно мотыльки, девушек. Открытые спереди платья полыхали позади них длинными шлейфами. В черных, как смоль, волосах блистали и переливались перламутровыми отсветами перья. Среди них словно из-за горы вдруг возник высокий, весь в черной коже и в длинном черном плаще мужчина в черной же маске и в шляпке с двумя перышками по края.
     Взойдя на большой помост, он поднял руки, чем сразу же усмирил даже шелест листьев и трепыхание огня кострищ, которые безмолвно вспыхнули и осветили все вокруг застывшим пламенем холодного света. В небо взметнулись безмолвно тысячи ракет, разноцветные отблески которых вспыхнули в сверкающем наконечнике жезла, поднятого им над головой. Девицы в белом кружились вокруг него с такой скоростью, что даже казалось, что они порхают отдельно от своих платьев...
     - Гаспада! - вскричал он, и голос его прогремел над горой, словно усиленный сотнями микрофонов и усилителей, которых совсем не было рядом с ним. - Наш карнавал подошел к главной своей черте! Вы уже с нами! Вы устали быть просто людьми и сбросили все свое скучное "просто" там внизу! Под горой! Здесь остались только мы! Только любовь! Только радость, смех и удовольствия! Там для нас нет! Нет возраста! Нет забот! Наша жизнь не то! Наша жизнь началась только здесь! Впустите радость во все уголки ваших тел! Нет ваших тел вне этого! Ваши тела - это и тела ваших соседей, это и трава под вами, это и гора, это и я, любящий всех вас! Все это вместе и есть ваше тело, наше тело! Наше общее тело! Живите им в полную силу! Уберите с него все преграды и барьеры! Все условности! Но!!!...
     Это слово разорвалось взрывом в их ушах и прогремело гулким эхом по сопкам, сдвинув у всех окончательно их точки сборки, как написал бы Кастанеда... Будто они были...
     - А теперь обратитесь взором к тому, благодаря кому мы здесь сейчас! - пророкотал тот мужчина, указуя жезлом в самую толпу, сквозь которую с трудом пробиралась группка людей, окруживших Скалина, уже едва держащегося за крест и переставляющего под ним дрожащие ноги в изодранных сандалиях.
     Но, когда толпа распахнула к нему свои объятья, и он увидел это, то тут же приободрился и начал передвигаться самостоятельно, даже поддерживая слегка крест. Особенно он встрепенулся, когда ему показалось, что он видит среди тех девушек и свою Риту...
     - Вы видите того, кто прошел за вас уже половину вашего крестного пути! Ему осталось лишь несколько шагов, чтобы взойти на вершину и вознестись над всеми вами! - продолжал рокотать тот мужчина в черном, из разрезов маски которого словно полыхало само пламя, а не его отсветы. - Но, прежде, чем взойти на нее, взойти на крест ради вас, он должен будет дать обет и отдать себя... ей!!!
     Эти слова словно материализовали рядом с ним... Ее! Она возвышалась над толпой, сверкая на ее фоне сияющей белизной подвенечного платья, усыпанного бриллиантами и жемчугами. Над головой ее сиял нимб из сплетения лучей, отражающихся бриллиантовой короной, венчающей ее высокую прическу, в которую были уложены ее вороньи волосы. Губы были накрашены перламутровой помадой и переливались в отсветах костров, словно она что-то постоянно говорила, не роняя ни слова. Перламутровая маска скрывала верхнюю часть ее лица, но не глаза, сверкающие в толпу ярче всех ее бриллиантов, вместе взятых.
     Черный мужчина бережно взял ее за руку, припав для этого на одно колено, и подвел к Скалину, передав ему ее руку. После этого он встал перед ними и вновь вознес руки с жезлом над головой.
     - Суда-ри и Суда-рыни! Если бы вы знали, сколько пришлось преодолеть ей, царице нашего... карнавала на пути сюда, к нему, ее избраннику! Если б познали и то, чем ей пришлось пожертвовать для этого, то все ваши не только беды, несчастья, но и все прожитое и происходящее даже сейчас с вами, показалось бы таким ничтожным! - вещал он во внимающие уши толпы, не анализирующей слышимое, - но мы не для этого здесь собрались, чтобы вспоминать об этом! Мы для того, чтобы вернуть ей ее суженого! Мы с вами - свидетели столь долгожданной встречи! Свидетели венчания самой вечностью! Сама любовь взошла к нам из глубин нашего подсознания, глубин земного духа, чтобы освятить этот брак! Прежде, чем он станет вашим - он будет отдан ей! А теперь я передаю слово священнику!
     Под одобрительны аплодисменты и возгласы "горько" из-за горы вывели под руки священника в черной рясе и с переливающимся красными змейками крестом. Он держался не очень уверенно, но тот мужчина постоянно ему подсказывал, что надо делать, и все происходило, как положено. Скалин не помнил, о чем тот их спрашивал, что он отвечал. Он почти ничего и не видел вокруг. Он был весь сейчас в своей ладони, сжимавшей ее крепко державшие его пальцы. Он также перешел почти целиком в колечко, которое надел на один из этих пальцев, а потом в свой поцелуй, передавший ей всего Скалина. Он был уже ею, ее маской, скрывающей от него счастье ее лица...
     А в это время в воздухе захлопали тысячи бутылок с шампанским, салютуя свершившемуся. Юркие черти раздавали свидетелям венчания бокалы с искрящимся в пламени костров напитком. Одна русалка поднесла бокалы им.
     "Горько!!!" прогремело по сопкам.
     Скалин бережно прижал ее к себе и поцеловал.
     - Я люблю тебя, - шептал он, не прерывая поцелуя.
     - Я всегда любила тебя, - отвечала она, - всю вечность уже.
     - Я столько искал тебя!
     - Я гораздо дольше!
     - Но где ты была?
     - Всегда рядом с тобой!...
     - Не может быть?!
     - Наоборот. Все наоборот...
     В это время по толпе снизу вновь пробежала трещина, сквозь которую к ним подбежал запыхавшийся Ножницов.
     - Победа! Победа! - кричал он на ходу, чем, похоже, ничуть не удивил присутствующих.
     - Га-спада! - вскричал черный мужчина, похлопав Ножницова по плечу и подтолкнув его к столику, - поступили сведения, что он, наш новобрачный стал раньше этого вашим избранником и на другом поприще! Мы только что отдали его, Мэра-города, бывшего Маргаритова, ей, царице Марго-Рите! Но теперь он - весь, что остался - принадлежит вам! Он весь ваш! Он принес себя в жертву вам и городу!
     Склон горы словно сошел с ума и долго не мог стихнуть. Загремела торжественная музыка, люди обнимали друг друга, вновь переходя к активным действиям после некоторого оцепенения.
     Звездочкин-Полосатов вдруг осознал, что он крепко целует свою прекрасную незнакомку, и он взмолился к провидению, чтобы мгновение это не кончалось никогда. Он знал, что он заслуженно радуется со всеми, так как проголосовал таким же образом. И его губы навсегда вобрали в себя забытую любовь...
   Волынкин рядом радовался сходным образом чужой победе так же, как своей собственной, но вместе с Раей из Рая, как они уже неоднократно выяснили, а он - даже поверил ей, когда она сняла и...
     - Люди! - загремел вдруг над толпой новый голос, отливающий металлом. Встрепенувшиеся взгляды наткнулись на знакомую фигуру того самого оперного певца с площади. Он стоял на втором помосте и протягивал к ним руку со свисающим черным плащом.
     - Вы слышали о той жертве, что была принесена вам нашим героем?! - рокотал он. - Но мы с вами на карнавале! И мы здесь принимаем зримые жертвы, но не слова болтунов! Наш герой прошел уже часть своего крестного пути ради вас! И ему осталось лишь окончательно взойти на крест, принесенный им на эту гору, чтобы служить вам в веках, чего он лишь и оказался достоин в поднебесной! И он восходит ради вас на это распятие вашего доверия! На крест вашей веры! На крест вашего выбора! Ведь вы не ошиблись в нем?!
     - Нет! - взревела толпа.
     - Вы не отступитесь от своего права?!
     - Нет!!!
     - Вы не боитесь своего выбора?!
     - Не-е-ет!!!
     В это время певец со знакомым профилем уже повел рукой в сторону вершины горы, где в небо медленно поднималось то самое распятие, что тащил на себе в гору частично и Скалин.
     - Он отдал себя вам! - громыхнул голос певца, когда распятие лишь чуть поднялось над землей. - Суда-ри и Суда-рыни, помилуем ли мы его и отпустим прочь?!
     - Не-е-ет!!! - весело гремела экзальтированная толпа.
     Рита в это время поцеловала Скалина и отошла к первому черному мужчине, даже не послушав, что он хотел сказать ей сквозь идиотскую улыбку втянутого в детскую игру взрослого, солидного человека, обремененного теперь таким ответственным постом и положением. Может, она и понимала всю глупость его положения, и не хотела подчеркивать это своим присутствием? Но ремни держали его чересчур крепко, а черти даже не обращали внимания на его замечания.
     - Помилуем его и отпустим в безвестность и бесславие?!
     - Не-е-е-е-ет!!!
     - Взойти ли ему на крест ради вечной славы и величия?!
     - Да-а-а-а!!!- прокатилось по небу, и распятие вознесло над горой не успевшего даже опомниться Скалина, буквально оказавшегося в совсем даже неловком положении, чего бы он, может полчаса назад и не заметил даже... А тут он даже представить себе не мог, как это вдруг его бы мэр висел, как шут какой-нибудь на палке, а его избиратели бы показывали на него пальцами...
     - Нет, конечно, Черкасин - выдумщик, но надо же учитывать и психологию момента и производственные обстоятельства, - размышлял он, с неудовольствием поглядывая и на Риту, вдруг облокотившуюся на руку того черного и даже не смотревшую в его сторону... А она, конечно же, как и все, смотрела сейчас вниз, в беснующуюся толпу, где еще можно было что-то заметить... Оттуда к вершине поднимались два потрепанных уже бывших кандидата Краев и Глубоков, кричавших что-то на ходу:
     - Варвары! Остановите, прекратите этот балаган! Это авантюристы, лжепророки! Это не МЭККа, а хуже.., - вопили они, показывая пальцами на соседа Риты, но их никто не слушал...
   - Глубоков, а ты разве не узнал тут своих избирателей? - усмехнулся Черкасин, и отвернулся, махнув рукой певцу...
     - Люди, - загромыхал вновь голос певца, - а вот к нам спешат два бывших кандидата неудачника! Им не повезло даже понюхать славы! Они пришли умолять нас, чтобы мы дали им такую возможность: хотя бы повисеть в одном шкафу, на одном кресте с нею! Дадим им эту возможность?! Они просят казнить их! Что вы скажете?
     - Ка-аз-ни-ить! - взревела толпа пузырящимися голосами.
     Певец махнул рукой и рядом со Скалины к небу возвысились еще два креста с привязанными к ним бывшими кандидатами, презрительно поглядывающими на него в том числе. Глубоков хотел сказать, крикнуть ему что-то, но не мог вспомнить из-за шума, из-за пут веры в ту.., до этого распятую... А под вершиной в это время все пришло в движение: заиграла музыка, среди толпы замелькали черти-заводилы, пары пустились танцевать пока еще медленные танго...
     - Рита! Рита! - кричал Скалин, но она не слышала его сквозь рев музыки или... Нет, это он даже боялся предположить...
   Потом она, словно услышав, подошла к подножию распятия.
     - Рита, не уходи от меня! Я же твой, я не могу без тебя, и когда ты рядом с ним стоишь! - кричал он ей в двойственных чувствах.
     - А ты разве не помнишь, как давным-давно бросил меня? Да-да, бросил ради другой! - громко и зло спросила она его.
     Он, Скалин, не знавший в своей жизни даже первой любви до этого, ничего не мог понять и плел в ответ что-то несуразное.
     - Ты даже не хочешь вспомнить, как пожертвовал моей любовью ради своего высокого поста, ради карьеры, - презрительно бросала она в него слова обвинения, - как ты наплевал на мою первую, святую любовь? Которую я бросила к твоим ногам! Ты переступил через нее и через меня, лежащих тогда у твоих ног уже почти мертвыми! Не помнишь? Сейчас я не позволила тебе этого сделать, хотя ты готов был полюбить меня даже в таком, вот, виде...
     Говоря это, Рита сбросила с себя подвенечное платье, бюстгальтер с накладными грудями, парик, оказавшись красивым парнем со стройной фигуркой танцовщика...
     - Ты это любишь? - с насмешкой спросила она... он, то есть.
     - Да, Рита! Ты не поверишь, как я надеялся именно на это! - громко шептал он ей, своей любимой. - Я знал это, но именно это меня и влекло к тебе, хотя, конечно, ради нашей любви я готов был любить тебя и даже в том виде... Я боялся надеяться, сглазить и... Рита, не покидай только меня, я прошу тебя! Я - ничто без тебя! Какой я - мэр без тебя? Ты разве не понимаешь, что я выиграл только из-за, ради тебя? Если бы не ты, для чего бы мне все это было нужно? Но обещание тебе лишь и побудило меня это сделать...
     - Тогда все было наоборот, все! Я ненавижу тебя! - процедил тот, кто был Ритой, - как ненавижу и то, чем и кем я стала из-за тебя, в поисках тебя в веках. Но тебя я ненавижу еще больше...
     - Ты не права совершенно! - тараторил Скалин, - сейчас это все нормально и даже более того, это настолько волшебно и потрясающе, что я даже в кино такого не видел еще... И получить от жизни такой вот подарок и такую любовь, и такую вот именно любовь? Боже, Рита, только не покидай меня! Я умру! Я умру без тебя! Ты не веришь? Но я даже на женские портреты на памятниках не смотрел никогда! Рит!
     - И зря! Негодяй! - зло процедил танцовщик и отошел...
     А на соседних крестах двое бывших кандидатов корчились от смеха, щекотавшего их всюду, пользуясь их беззащитностью. А карнавал набирал и из-за них силу, отчего на горе становилось все жарче. Громче ревела музыка "Блэк Сабас", воспроизводимая всеми бандами сразу. Горожане пустились в самые невероятные пляски, предпочитая танцевать... спинами друг к другу, когда уже было безразлично совсем, кто твой партнер. К ним из-за горы все прибывали молодые "черти" и девушки, едва одетые и порой только в одних масках. Они перемешивались с танцующими, прислоняясь к их спинам, а потом уже забирая их в полную власть своих пышущих энергией тел. Девушки закручивали вокруг себя мужчин. Черти, дико хохоча, трепали колышущиеся от безумного смеха тела женщин и старух...
     На вершине горы танцовщик в окружение тех девушек в белоснежных одеждах ткал своими порхающими пируэтами уже виданный раз Скалиным волшебный ковер танца, чем еще больше приводил его в бессильное отупение. Танцовщицы постепенно скидывали с себя украшения, одежды, танцуя уже голыми в своей умопомрачительной красоте, волнующей даже тут Скалина. Но он не мог оторвать взгляда от него! Он ждал, когда же его танцовщик, его Рита обнажатся совсем и предстанут пред ним в не раз представляемом им образе...
     А обезумевшие женщины тоже начали срывать с себя одежды, в чем им с удовольствием помогали чертенята. Девушки успевали раздевать себя и своих партнеров, слабо что соображающих своими опустевшими напрочь головами, полными пузырьков...
     Внизу творилось безумие!
     Никто не понимал и не осознавал, что он делает. Множество пар каталось по земле в неистовом слиянии, вакханалии одичавших тел. Многие совокуплялись, не переставая танцевать, и танцуя таким образом. Некоторых женщин окружало сразу по нескольку чертей, просто развлекавшихся их телесами. Одного здорового и знакомого нам мужчину сразу несколько девушек во главе с длинноногой красавицей катали по земле и высасывали из него остатки мужских сил.
     Весь склон горы был покрыт дикой оргией, над которой, подбоченившись и усмехаясь, стоял тот, а также дергались трое распятых.
     - Скалин! - кричал ему тот, не оборачиваясь даже, - и ты хотел ими править? Ты хотел их любить? А им вот такая любовь нужна! Вот им какая власть нужна: власть силы, похоти и лжи! Вот их выбор! Вот их собственный выбор! И ты тоже! Ты такой же выбор, как и этот!
     - Это ложь! - пытался кричать Скалин. - Это ж не грех?..
     - Ты еще не все видел! - не слыша его, продолжал тот, показывая в сторону города жезлом, - посмотри-ка на твой теперь город! Вот что я сделал с твоим царствием вечного покоя!
     А с той стороны вдруг замелькали странные всполохи, взрывы, звук которых донесся до горы спустя некоторое время. Будто зарницы охватили полнеба, разрываемого раскатами земного грома. Казалось, что земля начала лопаться под ногами людей, и из трещин в небо вознеслись разноцветные языки пламени и снопы огромных, будто рождественские салюты, искр...
   - Ха-ха-ха! Из них и возгорится пламя новых революций, поллюций и полиций, Скалин! - хохотал тот безумец в такт дичайшей песне его оперного двойника в маске, рычащего на весь мир, словно стая обезумевших пантер, пан-терр, овладевших в кошачьем экстазе всей землей разом, найдя в ней хотя бы дырку, хотя бы один Треугольник, так похожий на.., судорожно вставляя в него нечто, так напоминающее Пиз...анскую башню, неизбежно и опадавшую!
   - Пиз..? Да! Пизанскую? Йес! - вопили черти в плотоядном восторге, гоняясь по горе в поисках того и другого, временами так похожего, похожим их и делая, догнав, обуздав, пригвоздив...
     Горожане, растрепанные и разбросанные без одежды по земле, постепенно начинали приходить в себя... от мощных толчков и рвущего уши грохота... Они обессилено поднимались на четвереньки с уходящей из-под ног земли и дико озирались по сторонам, в чем им успешно мешали черти и фурии, вполне даже бисексуальные...
     - Что, земляне, очнулись?! А что вы испугались-то? Ведь это же ваш собственный выбор?! Вы однажды уже вознесли одного на крест, и вам это сошло с рук! А ведь то тоже был ваш выбор?! Но я-то не таков! Я дал вам насладиться вашим выбором всласть! Вы все чувственное и звериное удовольствие испили из своего выбора! Нет, я-то вас не собирался за это наказывать! За то, что вы моего выкормыша сами же и распяли, сами выбрали и сами распяли! Я еще и подарил вам то, о чем вы даже мечтать боялись! Разве кто из вас откажется от такого своего выбора еще хоть раз! Хоть! Хоть! Да вы мечтать будете о возможности повторить его даже в тысячной доле познанного сегодня! О-го-го! Жители Содома и Гоморры не пожалели ради этого своих городишек! Ведь это стоит того, а?! И вы, разве пожалели бы город ради этих бесконечных ласк и удовольствий, о которых большинство вас просто забыло и не знало даже, что вам они доступны? Ха-ха-ха!..
     Под этот дикий, издевательский уже смех горожане совсем начали приходить в себя, но это не принесло им никакого облегчения. Устроители карнавала в это время начали срывать с себя последнее, что на них осталось: маски!? И, заглушая грохот взрывов, над горой полетел дикий рев страха...
     Вокруг, между, повсюду были только страшные, мерцающие фосфором ужаса и оголяющиеся постепенно скелеты... Пустые глазницы пялились на людей оттуда, где были маски. Куски кожи, мяса сваливались с блестящих скелетов клочьями, падали на землю, на вопящих от ужаса и омерзения горожан, кончавших уже от страха...
     Скалин же не мог оторвать взгляда от танцовщика. Тот, поглощенный танцем, во время которого он обвил всю вершину сопки дивным кружевом, позже всех начал преображаться. Вот он скинул с себя последние одежды, обнажив прямолинейные ночные видения Скалина, даже превзошедшие его самые невероятные фантазии. Потом он вдруг замер в высочайшем прыжке, развернувшись к Скалину всем своим фасом, и вдруг, дико захохотав, встрепенулся и сбросил с себя всю эту бутафорию красоты, представ перед ним в своем совершенно бесполом и невероятно красивом скелете, зависшем в воздухе над этим месивом костей, тел, одежд, пустых бутылок, из которых извергались фонтанчики тошнотворного газа...
     - Ты рад, Скалин, счастлив? - возопил снова он. - На конец! Это твой выбор! Но ты сам должен был его сделать, как сделал тогда! А сейчас ты оказался еще и трусом, приспособленцем! И его за тебя пришлось делать мне! И я сделал! Сде-лал-ла-ла-ла!... А результат?! Тот же! Пшик! Как тогда, почти век назад, в... зад... И тебе не страшно было, что все это туда и вернется? И вернулось!..
    Последние слова были прерваны страшным грохотом - на арсенале начали взрываться тяжелые боеприпасы, торпеды, похожие на...
     - И результат один и тот же! Ты - труп! Но тогда ты был ужасно доволен собой! А сейчас ты - самый несчастный труп во всей вселенной! Тогда ты надеялся, а сейчас просто ждал...
     Но Скалин уже не слышал этих слов. Он вдруг обмяк, опал и потерял сознание. И не видел, чем закончился карнавал в его честь...
     А она, ее скелет, точнее, так и стоял неподвижно среди разбегающихся во все стороны горожан, преследуемых мертвецами, взявшими как бы реванш. Видно было, что он так хотел, хотела ли лечь...
     Потом скелет вздрогнул и побрел не спеша за гору. Проходя мимо шутовского распятия, она бросила что-то серебристое, плати-новое ли на вид к его подножию и скрылась уже навсегда за горой...
     Тот же, ну, тот, еще несколько раз окинув тоскливым взором сотворенный им хаос, прихрамывая, удалился вслед за ней со всей своей многочисленной свитой. Проходя мимо распятия, он взглянул, но на землю и горько усмехнулся. После этого и он исчез за горой. Ему больше не нужно было оставаться там, где за него все сами могли доделать сами люди, будущие, настоящие ли скелеты...
     Скелеты же, словно почувствовав его команду, вмиг перестали преследовать едва живых людей, побросали свои жертвы, как ненужное тряпье, точнее, сырое, несъедобное мясо, и убежали за Седую гору, где и лежало кладбище Скалина, где они долгое время терпели его, да и нас всех, как стражей, охраняющих их память, покой и сон - только бы не проснулись, не предъявили нам счета по неоплатным, неискупимым ничем долгам перед так называемым прошлым...
   Конечно, мы бы и сами к нему вернулись, оказавшись средь них, но иногда, видимо, об этом полезно напомнить и при жизни, даже так: око за око, зуб за зуб, плоть за плоть, грех за грех...
   Кому напомнить? - вот вопрос...
     
   Глава 69. Партия трубы...
     Генерал, например, имевший неплохую закалку в ситуациях и почище этой, помнил все до деталей, но смутно... Когда все это мэроприятие началось, и его девица сбросила с себя сначала маску, он сразу узнал ее, хотя все то было так давно... Да, это была она... Она, на ком он или... струсил, или не мог тогда жениться, как на дочери врага нар... О, да! Врага нар, наркомов, ну, и, следом, народа, при ком он тогда и шестерил-то из-за нее только, из-за ее теплого местечка... Нет, любил же? Чего врать-то? И сейчас даже... Но служба... там и все такое, карьЕРа! Она потом тоже погибла при "неизвестных" обстоятельствах, а он, хоть и помучился лет десять-сорок, но все ж забыл... Память у них тоже была партийной, ну, частичной как бы, иначе бы...
     - Ты, ты, ми.., мо... я?.. - растерянно спрашивал он, хотя сам знал ответ, но надеялся, а вдруг дочь ее, как бывает в фильмах...
     - А ты не ожидал? Думал, что с глаз долой - из сердца вон? Чистеньким вышел из игры. Генерал! Хорошо обменял жил...площадь, - жестко, но равнодушно говорила она, терзая его в танцах. - На девочек молодых не прочь позариться. Лихой казак! А ведь трус? Всех готов купить, продать, чтоб зад на теплом месте оставить? Так вот, возвращаю тебе и место, и мое тело, от которого тогда отказался! На! Бери - я... это! Или один не справишься? Так тебе сейчас помогут!..
     Тогда-то и началась эта вакханалия. Последнее, что он помнил, это был ее скелет, к которому его прижимали... и не только все остальные. Тот сам вцепился в него всеми своими костяшками, прижимался страстно всем своим гремящим тазом, рвал с него остатки одежды, всовывал в него все... бывшие члены и части органов, а потом бросил на растерзание другим, не менее проголодавшимся...
   - Девочки, да я сам рад, но не могу... Я ж тут в командировке... Дан приказ тому на Запад, мне ж в другую сторону... Кем-кем? Да Им же самим и дан! Бессрочная командировка, прям з Одессы.., - хотел он им все пояснить, но догадывался, что не тем.., и смолчал, точней убежал... С хохотом они неслись за ним до самого основания горы, где генералу удалось замаскироваться лишь среди густого дубняка...
     Земля во время бега иногда ускользала из-под его ног, и он падал, но тут же вскакивал и бежал дальше, пока уже из последних сил не уткнулся во что-то огромное, круглое и надежное на ощупь. Найдя в темноте вход, он пробрался среди каких-то выступов, труб, ящиков в обширное помещение и наткнулся там на что-то мягкое...
     - Что это? - вскрикнул он без особого страха уже.
     - Не что, а кто, товарищ генерал, - услышал он, естественно, голос Волынкина, от которого и тут, в аду, не мог избавиться...
     - Ха! Идея? - хохотнул, наконец, генерал и, лишившись сил, шмякнулся с ним рядом. - Где это мы, то бишь?
     - В трубе, - ехидно ответил тот, уже акклиматизировавшись в новой обстановке, - ее ж по ошибке делали по проекту сейсмичных зон, но как показательную только, показушную, и это теперь самое надежное место в городе, если не в стране, в нынешних условиях...
     - В трубе-е? - ошарашенно произнес генерал, припоминая.
     - А что? - недоуменно спросил Волынкин, - нас тут, можно сказать, почти все бывшее партбюро собралось, и никто не удивлялся...
     - Точно в трубе, не за стеной Сартра? - не веря своим ушам, переспрашивал генерал. - Кто, ты говоришь, тут собрался?
     - Партбюро наше, - буркнул тот, - краевое, но бывшее, ясно...
     - А я уж думал, что он хоть в этом прокололся? - восхитился генерал. - Надо ж, и тут в десятку! А почему вы тут собрались?
     - А кто, кроме нас, знал, по какому проекту она строилась? - хитро спросил Волынкин. - Мы же закрыли на ту ошибку глаза, и не зря ведь, оказывается, а прозорливо даже, по-ленински?
     - А я и забыл! Я ж сегодня такое встретил, едва рассчитался...
     - Будто он один... Помнишь ведь Раю оттуда?... То-то! Оттуда!
     - Всего-то? Эй, Рукогреев, ты где руки греешь? - развеселился вдруг генерал, почувствовав в животе знакомое бурчание.
     - Где, где? - откликнулся и тот. - Не грею, а грею, вот!...
     - А что, и Марьтифна здесь? - съехидничал генерал уже совсем оптимистично. - В полном составе, что ли?
   - А как без нее-то? - удивился тот, почти мурлыча.
     - Да, как вам не стыдно, товарищ генерал, - раздался дамский голос, - и вам, товарищ Рукогреев... Я думала, вы греете, а вы...
     - О, е... Так вы и вправду здесь? - удивился Рукогреев. - Я ж по привычке только партийной, как товарищ, честное пионерское...
     - И я ж не могу от коллектива отрываться? - сердито, но не очень ворчала та. - Есть у джентльменов чем укрыться? Ну, хоть чем!
     - А вы с кем ночку коротали? - язвил генерал, перебирая листы.
     - Далеко не с тобой, а-то бы я тебе сейчас показала, как над старыми кадрами измываться, хотя.., - вдруг оборвала она фразу и погрузилась в воспоминания, - не такими уж и старыми, как оказалось...
   - Отказалась? - даже удивился генерал, подвигаясь на слух.
   - И ты туда же! - буркнула она, но от неожиданности. - У меня ж она одна.., ну, партия, главная часть моей жизни, хотя члены разными бывают, что я сегодня лишь поняла... Как мы тогда ошибались порой, торопясь принять всуе, ну, и решения тоже! За что голодали...
   - За то и голосовали, - буркнул Рукогреев, отодвигаясь.
   - Марьтифна, я - член еще с того самого года, хотя мне и не дашь, конечно, - с болью в сердце признался старый генерал.
   - Вам не дашь, каг-бы! - с надрывом сказала та. - Сами берете, кончая Берией... А каков итог? Вот-вот, сегодня он налицо, в темноте! Лучших членов кончили, остались одни каг-бы... генералы...
     - Так, что будем делать, товарищи? - неуверенно спросил всех Волынкин, громко ежась в одиночестве и без штанов. - У трубы два выхода все ж... Но есть такая!..
     - Выборы проводить по-новой, - уже бодро ответил генерал. - Тот, ну, старый уже мэр после всего этого, скорее, на свое кладбище и попадет опять... У нас же в стране бывших нет, ну, кроме!..
     - Тихо вы, я его и несу сюда, - вдруг прервал его чей-то голос, сопровождаемый странным звуком, словно что-то волокли по земле или, наоборот, волочились, как по инерции подумал генерал, в темноте все еще представляя не Марьтифну, ясно...
     - Кто это? - спросил кто-то из бюро.
     - Всеедин, - отрапортовал тот голос. - Несу, можно сказать, мэра, без сознания, ну, и вообще без, можно сказать...
     - А откуда вы взялись? - поинтересовался генерал. - Мы уж...
     - Э-эх, - только и ответил тот. - Оттуда!
     - Есть у кого какая-нибудь одежда? - спросила его "оттуда". - Я ведь передумала возвращаться... туда. Сейчас и тут прохладно, но есть кому согреть, а там скука! Сутками в кости, в подкидную ДуНьКу на зубы играют теперь, как узнали про реальность воскрешения. Сплошь атеисты и китайцы! Тут хоть притворяются верующими...
     - С утками?.. А вы где? У меня курточка есть, - заинтересовался некто, пробираясь на ее голос ощупью, - по дороге поднял...
     - Хоть один джентльмен, а не носильщик попался... Ой, не сюда! Не туда! Это сами ноги! Да, уже горячо! Хи-хи, спасибо, туда! Вы такой горячий, настоящий, - хихикала та от благодарности и тепла.
     - А тут не холодно, а тут? А ут?.. - проявлял тот и далее беспокойство в полной темноте, на что она уже правильно реагировала.
   - Одни джентльмены, предатели и остались, пригрелись в партии, - пробурчала Марьтифна.
   - Марьтифна, вы сами сделали этот вывод? - упрекнул генерал.
   - А по мне теперь, что я в трубе, что труба во мне - все одно...
     - Всеедин, а вы откуда про трубу знаете? - спросил генерал. - Ну, что она есть?.. Вы ж теперь против и Трубачева, и Павлика?
     - От вас и знаю. А так нес мимо, смотрю - труба. Дай, думаю, занесу... Не зря ж она - тут?
     - Да, значит, сплоховал тот. Вас в списке не было...
     - Ничего, новые списки составляются... - засопел Всеедин.
     - Так, значит, старая и новая власть в сборе? Может, и начнем это, ну, собрание, заседание как бы - все равно ж сидим попусту?..
   - Пу-у-у...
     - Тише ты, не разбуди этого...
   - Сыграл бы кто на трубе, что ли... Не так, конечно...
     - Эх, еще бы и закурить? Дымком бы хоть пахнуло...
     - Ничего, завтра кое-кто и прикурить получит...
     - Так уже завтра!
     - Там же еще громыхает?...
     - А уже ведь надо быть на рабочем месте...
     - В таком виде?
     - Вы бы и шли, а я уж посторожу... и место... и вид...
     - А чего вам прислать, Марьтифна? Или кого...
     - Идите вы, генерал, а?.. Я так устала от вашей партийной любви, так хочу... любому члену общества, а не только его еще и части, дать те возможности, какими и были всегда мои потребности! Если бы вы их знали, о каком бы комму... Никому больше! Хотя, простите, товарищи, может, вы все как раз и... составите мне то общество, о котором сами мечтали ведь, ну, напоследок? Ну, один за всех, а все - за одного, прямо тут, в трубе, где...
   - Марьтифна, мы же - не все, мы - часть, партия членов, ее органы. Что теперь мы - вместе, если ее больше нет?...
   - А мне, меня? - спросила вторая, "оттуда", но те уже не решились вернуться, хотя какое-то время потолкались на выходе в нерешительности... Но труба уже звала потомков Васька Трубачева! И ей тоже пришлось удалиться вслед за первыми "петухами"...
  
  
   Глава 70. "Ночь опавших мечей"...
     А утро принесло всем самые разные неожиданности...
     Волынкин обнаружил, что край остался на месте, и новое здание крайкома - ныне ЗАКСа - тоже. Даже служащие были на местах, хотя на многих, даже на мужчинах, отмечались избытки странной косметики. Некоторые сидели в плащ-палатках, продажу которых и организовал Черсалов! Все понимающе, но виновато улыбались Волынкину, который и сам должен был знать причину подобного поведения. Но поскольку они смогли до этого пережить и перестройку, и первую сессию уже многопартийного говорламента, то все это ничуть не отразилось на их трудовом энтузиазме. Не было лишь Раи, но ее место заняла Аделаида, сбежавшая от тупого губера и с утра раскатывавшая дорожку в его кабинете, начав недельку с инфракрасного...
     Генерал не ожидал, что весь гардероб маскировочной одежды будет израсходован на одну единственную операцию. Сотрудники были в костюмах, как с манекенов, бритые, но иногда проходили мимо дверей или пытались пройти сквозь стулья, товарищей. Не пришел на работу Крутозубов, у которого оказались травмированы все до единой ноги. Генерал же и мысленно согласился, что он победил в масштабе всей страны и, по крайней мере, выполнил указания, почему у него совсем не было сил наказывать своих подчиненных за произошедшее и с ним самим. Тем более, что к концу дня у него в памяти остались исключительно приятные воспоминания... Он даже выбросил пластилин в урну, а ту со шваброй - на помойку!, заказав по Интернету себе... пионерский горн, тренируясь пока без него...
     Граждане нашли квартиры неожиданно целыми и нетронутыми. Единственно вместе с ними в комнату свободно входил пахнувший дымом воздух, так же легко выходя через незастекленные окна. У многих, конечно, во время их отсутствия в незваных гостях побывали какие-то черти, натворившие порой больше, чем те... ночью. Многие даже рады были найти хотя бы в этом предмет, повод для разговора со своими - ищущими его же - супругами. Да и зачем было чрезмерно объясняться, любопытствовать, если они оба были там?
     Больше всего, конечно, удивлялись постовые, когда мимо них отовсюду и во все стороны забегали абсолютно голые граждане обоего пола, да так много, что принимать меры по задержанию отдельных лиц и... не имело смысла, тем более, что никто не взывал о помощи, виновато поглядывая и на постовых, как нашкодившие дети...
     - Наверное, учения какие-то, с анти-нейтронной, ну, анти-одежной бомбой? - думали они в свете происходивших взрывов.
     - Так что, теперь и без трусов можно?- негодовали недовольные тем, что им из-за дежурства не удалось попасть на карнавал.
     - Ну да, учения? Этих вон из крайкомовского дома ты, пожалуй, выгонишь, если учения, - сомневались третьи из зависти к тем, кому удалось соблюдать порядок на самом карнавале. - А тут первые!
     Не было предела неожиданностям у Черсалова и его начальства. Большую половину арсенала как корова языком слизала, что в тротиловом эквиваленте соответствовало второй атомной бомбе, сброшенной американцами, а в денежном - явно Нобелевской премии, ну, хотя бы за мир. Громыхало, конечно, здорово, но все же от города много чего осталось, не оправдав надежды тех, кто и на гражданке хотел чего-нибудь списать на форс-мажорные обстоятельства.
     - Так оно же не разом, а по частям рвануло, вот город и цел, - деловито объяснял совсем не спорящему с ним начальству Черсалов, подробно рассказав, какие штуки и в какой последовательности, и где рвались. Так, словно сам при этом присутствовал, естественно.
     - Вы давно в отпуске были, капитан?- спросил его главный из начальства, - в полугодовом?.. Через час чтобы вас тут не было. В этом городе! Стране! На полгода! Когда возвратитесь майором, зайдете прямо ко мне. Кру-угом арш!!!..
     Совсем уж невероятную неожиданность обнаружил для себя Всевашов. В квартале, который он за двое суток облазил вдоль и поперек раз на двадцать, рухнула от взрывов какая-то безадресная лачуга и открыла его взору грустно спрятавшийся за ней домик с нужным ему номером. И квартира нужная в нем тоже была. Трехкомнатная, с телефоном. Воздух в ней был застоявшийся и пропитанный парами никотина. Всюду: на столах, подоконниках, в унитазе даже валялись сигаретные бычки с черными фильтрами и окурки сигар с ноготок...
     В одной из комнат посреди стола лежал конверт. Всевашов долго сомневался: открыть или?.. Но не удержался - на том был новый адрес его "Либерально-демократической партии бедных".
     "Чего ты стесняешься, Всевашин? Меня что ли? Чем же я тебя так обидел? После того, как ты оказался здесь, оправдав полностью мое к тебе доверие, это излишне. Ты на правильном пути, Всевашин. На следующих выборах я бы с удовольствием помогал только тебе, но я на сто процентов уверен, что ты и без моей помощи станешь мэром, собрав голоса не только либералов, демократов, но и бедных! За эти... что промелькнут... пять... ожидания ты лишь должен вспомнить и усвоить все то, что я вам преподал. Не в качестве урока, нет(на пользу он никому из них не пойдет, к с...), а просто от скуки. Надеюсь, что и тебе на том посту будет так же скучно. Поэтому учись веселиться, даже когда задыхаешься от зевоты... С надеждой - Твой навеки........."
     Письмо жгло Всевашову руки и почему-то уши. Но он аккуратно сложил и подшил. Потом достал новую тетрадь с табличкой "Выборы 20..." и написал в ней черной пастой жирно: "Номер 1. Стратегия выборов - чужая тактика". Удивился бы он еще больше, узнай - сколько избирателей реально проголосовало за него, доселе неизвестного никому то ли токаря, то ли докера, за кем реально-то вообще никого не стояло: ни живых, ни мертвых... Нет, на площади все же стояли те, ну, ни живые, ни мертвые, как говорится, ну, и приходившие на его митинги специально, чтобы найти там еще парочку неопределившихся: либерала и демократа - тоже, оказывается, приходивших сюда в поисках своей половинки Фрейда, четвертинки ли Менделеева.
   А все изменилось в корне, едва он сел в тот самый черный Мерседес... Да, едва нырнул в его дверцу, едва та захлопнулась и там выключился свет - этот, ну, рейтинг его сразу же и поднялся... Он даже не помнил, о чем там вообще шел разговор, хотя и сам много ораторствовал... Нет, он помнил, конечно, что на повестке дня там как раз и стоял... не вопрос, а именно новый путь, подход к превентивному захоронению будущего... мусора как бы, отбросов... Самый бескровный, кстати, подход, к тому же позволявший совмещать приятное с полезным причем в самых разных вариациях и позициях...
   "Ночь опавших мечей!" - назвал кто-то из присутствовавших их продолжительные и утомительные дебаты уже на рассвете, когда рейтинг его соперников резко опал, а его, наоборот. Уходил он богатым не только впечатлениями, но и убежденным "Дзинь-Беднистом"...
     Но, увы, самыми невероятными неожиданности оказались для избирательной комиссии... Ножницов считал, что после почти, ну, совсем почти стопроцентной победы Скалина, плюс-минус неожиданные.., но чаще кем-то испорченные и украденные на память бюллетени Всевашова, его уже ничем нельзя будет удивить. Но он поторопился. Утром, открыв железную, опечатанную дверь комиссии, он подумал, что после вчерашнего просто ошибся ею. Но, увы, такой же по размерам, но весь черный сейф говорил ему раскрытой пастью об обратном. Кроме сейфа и обугленных стен в помещении больше ничего не было. На окнах были только решетки, совсем нетронутые. Стекла, естественно, были на полу... Естественно не было и избирательных бюллетеней, протоколов и всего прочего, оставившего после себя ворох черных съежившихся хлопьев. От вчерашнего сейф отличался единственным - он был открыт и, похоже, без ключей.
     - Все равно же их потом уничтожать? - размышлял он, жалея, что рядом нет..., но сколько б он ни силился, вспомнить фамилию и даже внешний облик благодетеля не мог. - Да и кто их когда проверять будет, если это невозможно, к сожалению, сделать? - успокаивал он себя, плотно упаковывая и запечатывая навсегда пачки запасных бюллетеней, которые типография в энтузиазме сделала сверх плана, раз ей было оплачено... Но на будущее он все же твердо решил запастись заранее и запасным сейфом, и запасными... всем остальным...
     - Век живи и.., - начал он было по старинке, но вспомнив вдруг, какие времена наступают, да и наступили уже, поправил все же классиков, хотя и всего-то закорючкой, запятой. - Век, учись!..
   Крышкину лишь неожиданно пришла крышка! Засланный в ряды кандидатов мент даже проголосовал не за себя, а за него, и ему, набравшему голосов не меньше Краева, Достойнова.., не удалось незаметно смыться из списков - даже со списками! Менту ж, одному из той троицы, пришлось потом на месяц залечь в нарко-диспансер...
   Но Нежский мог себе это позволить, его злосчастные клиенты вдруг сами вернулись в места вечного отбывания наказа.., может, даже прихватив с собой кого-то из "вечно живых" клиентов, точнее, избирателей Глубокова, что вконец подвигло его на МЭККу...
     Не до неожиданностей было сегодня лишь одному Всеедину, но он и соскучился за это время по настоящему делу и выгребал из холодильника остатки своей медовой недели... для Скалина. Тот был совсем плох и попросил оставить его в трубе, где было совсем даже неплохо, почти как в бочке Диогена, как и подсказал Кадочкин...
     - Давай ешь быстрее, и пойдем, - хлопотал он вокруг лежащего. Мария Тифоновна, уходя еще затемно, махнула рукой и оставила им всеединскую куртку. Она ей все равно была до... сами понимаете, о чем и Всеедин старался забыть! И Скалин лежал сейчас на ней.
     - Куда идти? - недовольно поморщился тот, - нас выгоняют?
     - Да нет, но тебе же надо идти на новую работу? - удивлялся Всеедин такой непоследовательности, - инаугурации разные, да и этим пора головенки скручивать начать... У тебя-то, в отличие от..., шанс поквитаться и за вчерашнее есть только тут, а не потом...
     - Я никуда не хочу! Я на кладбище хочу, домой, к.., - ныл тот.
     - О! Так туда прямой путь же через мэрию и лежит? - подбадривал его Всеедин. - Если ты начнешь все свои обещания, страшилки выполнять, то ты там быстрее еще окажешься, но с почетом, со славой, на лафете, а не так, как сейчас, на кур...
     - Я не могу забыть его.., ну, или ее, - плакал Скалин.
     - Чего ты несешь-то? Я, когда тебя с креста снимал, то для чего это делал? Для себя что ли? Для города же! Его же надо спасать! От этих! Кто его спасет? Эти что ли? Ты что несешь? Вставай и пошли! Ты ведь теперь совсем не принадлежишь себе! Ты теперь весь им принадлежишь! Ты не можешь сомневаться, хныкать, стонать. Ты должен вставать и идти. И бороться. За всех них, понимаешь. Они сами этого никогда не будут делать. Им некогда. Им жить надо. Надо, чтобы кто-то один не жил и боролся за них. Вместо них. Понимаешь? Это ты и есть. Тебя и распяли за это, для этого, хоть и пошутив, конечно. Но тебя ведь распяли? Не кого-нибудь из них...
     - Нас всех распяли... За неоплаченные долги.., - молвил свое Скалин. - Всех! Живущих за счет...
     - Какие долги? Кому долги? - не понимал Всеедин, трогая ладонью его лоб, отдергивая руку от жуткого холода. - Перед кем?
     - Перед мертвыми. Перед нами самими - живыми.., - бормотал тот дальше, - и мертвыми сразу... Мы у них - в неоплатном долгу, но возвращаем его будущему, своим должникам! Абсурд! Но как вернуть его им, пока ты здесь, делаешь для них все, но здесь, где их нет?..
     - Ладно, полежи еще деньков несколько, а потом мы пойдем.., - отступился Всеедин ненадолго, не решаясь все же обратиться к своим старым знакомым, нынешним коллегам уже Моуди, Фрейда, - хоть и другим путем, но пойдем... туда, обратно... этим долги отдавать!
     Но это ненадолго растянулось надолго. ТЭЦ все равно не работала из-за отсутствия горючего и дирекция его не трогала...
     - Пусть лежит, - кивал директор, - не каждый такое переживет. От его проекта нам все равно - одни щепки! Да и труба запасная...
     Приходили официальные делегации, упрашивали Скалина переселиться в более подходящие апартаменты. Предлагали фешенебельные номера в гостиницах, такие же палаты в больницах, санаториях. Но он отказывался и от пятикомнатной квартиры из запасов генерала, даже от перестроенного под него этажа мэрии. Он боялся уйти с этого места, откуда ему ничего не было видно, кроме далекого пятнышка света в конце длинного черного туннеля... Особенно он заупрямился, когда в трубу пришла делегация западных бизнесменов, но с Востока, желавших инвестировать комплексный проект МЭККи.
     - Никогда! Я тогда вообще отсюда не выйду, если вы еще раз произнесете слово... крем!.. - топал он на них ногами, даже лежа. - Я - вам не тори Маргар... Я - патриот! Только закапывания!
     "Как бы я встретил его.., если бы тогда еще ее сожгли в крематории, будь и тот построен в России, отсталой, слава Богу?" - успокаивал он себя после того, как выпихнул всю делегацию и даже поцарапал давно не стриженными ногтями нос ее главе...
     Так он и жил, и правил городом отсюда безвылазно, только по газетам и рассказам Всеедина узнавая о последствиях своего правления, что очень даже неплохо выглядело в словесном выражении...
     Но сказ-то был совсем не об этом, хотя он и не знал до сих пор - о чем же ином? Он никак не мог вспомнить то, о чем Рита ему говорила. Все это был какой-то сон, фантазия, бред, но подсознательно он почему-то верил тому. В трубе его окружили гадалки, ясновидящие, экстрасенсы, прорицатели, контактеры, которые нашли ее весьма подходящим сооружением для занятий, особенно, для контактов с иными цивилизациями, мирами. Но и они не могли разгадать загадку. Они просто молились теперь на него, не привыкнув еще к Тому!
   И лишь когда в город завезли много угля, мазута и надо было начинать полный отопительный сезон, он согласился покинуть это рабочее место, но поехал вначале на кладбище, прихватив с собой заезжего специалиста по реинкарнации, ну, или рекоронации...
     Место Скалина, помеченное уже и мраморной дощечкой "Тут жил и служил отечественным гробам...", никто пока не занял по распоряжению Черточкина, вовсю развернувшегося там, и он сразу же поплелся в обход своих покинутых владений.
   Земля приветливыми толчками откликалась на его шаги. Кроны деревьев, радостно шурша, склонялись к нему, протягивая навстречу голые ветви. Кресты и звезды памятников приветливо, но настороженно провожали его редкими глазами выцветших фотографий...
     - Бог ты мой! Фотографий, точно! - Вспомнил! Как же я мог забыть?.. - вскрикнул вдруг Скалин и бросился бежать в старинную часть кладбища, где часто попадались хорошие, добротные памятники. Возле одного из них он и остановился, переводя дух, и впился взглядом в маленький серебристый овал одного из множества портретов, пожелтевших и выгоревших от старости...
     Но на этом памятнике портрет был не такой старый и пожелтелый. С него на Скалина смотрело молоденькое, красивое лицо большеглазой девушки, обрамленное, как двумя крылами, черными волосами. Глаза ее казались совсем живыми и смотрели прямо на Скалина, куда бы тот ни встал, не находя себе места. Девушка словно любила того фотографа или художника, которому она тогда позировала...
     Скалин замер и не мог оторвать от портрета глаз, не мог пошевелить пальцем, головой... Он боялся повернуть голову влево, откуда, как ему казалось, на него тоже смотрят такие же знакомые, но холодные, абсолютно холодные глаза зеленовато-серого цвета. Он тысячи раз видел их перед собой в сторожке, видел их с самого рождения, но не думал, что они такие... даже на черно-белой фотографии...
     - Я же вам говорил? - самодовольно прошептал сзади новый реинкарнатор, но Скалин его уже не слышал. Он медленно осел на могильную плиту, обняв холодные ноги памятника... давно умершему мэру, хотя думал при этом о других, которых тут не было...
     Когда его несли, с двух памятников его провожали два взгляда: один полный слез и раскаяния, другой насмешливый, циничный и пустой. Последний смотрел ему вслед его глазами. Только совсем ледяными, без капли живого тепла... Перенесли его в комнатку, расположенную рядом с кабинетом мэра, в которой он попросил до этого создать всю обстановку трубы, откуда уже привык управлять городом, но поглядывая на сами небеса, но... "Не-беса!" - подчеркивал он.
     Вот и все, пожалуй, что можно было бы сказать об итогах всего вышеописанного, если бы это и были итоги... Нет, это было начало другой истории, которая пока продолжается, точнее, так пока и стоит на распутье со всей страной, не зная куда податься: "Налево пошли - бизнец нашли! Прямо решили - людей насмешили! Направо сунулись - одумались..."
   Глава 71. Попутное утро...
    Поэтому, чтобы вернуться к итогам, надо вновь перенестись в тот день после карнавала, когда в городе еще зеленели вековые деревья, когда прохожие, даже голыми в тот единственный день, спокойно, как в Раю, ходили по тротуарам.., а не жались к "стенкам", почти Кремлевским, улиц потом, при Скалине, ставших похожими на бетонно-асфальтовые трубы, через которые куда-то вылетали со свистом, но не души умерших, а автомобили со смертниками, от которых пешеходы волей-неволей прятались в сырые, железобетонные подземные переходы, заставленные ларьками фирмы "Черточкин и сестры", половина которых занималась вторичным рынком ценных бумаг акционерного общества ""Ваш вечный Выбор", граждане избиратели", а другая половина - попутными, дорожными вещами и продуктами до того самого "Рай-града", куда никто особо не спешил, почему его, наверно, и не было, за исключением кабаков "Скалинград", "Черепок" и казино "Кости мертвеца", "Эльдорадо", мечты Кандида, где по ночам ставками и в любимой всеми "Подкидной ДуНьКе" часто были последняя недвижимость и даже жизнь, душа Ли. Да, из живых туда чаще и заглядывали представители полутора миллиардов Поднебесной, у кого дома был один свободный выбор: дело=тело! Но у них никто тебе потом не предъявит и официальных обвинений за отвергнутых ради бабок баб! У них уже властвует новый лексикон, западная дилемма: many money - mono man! Не то что у нас, когда тебя в этом обвиняют спустя век, начитавшись еще более древних и печальных повестей на свете. На каком свете, если он в Берикаменске включается автоматически лишь по утрам, чему и генерал, и генератор не могут помешать?.. Но все это потом, чего мы, к сожалению, дождемся, привыкнув дожидаться трамвая, выборов, пенсии, "см...и"!..
    А в то еще утро Водолюбов вновь был у океана и сидел на краю пирса, опустив ноги в ласковую изумрудную воду, соленую и от слез Марьванны, роняемых ею в тайне от всех...
     - Нет-нет, простите, - оправдывался перед читателями потомок Ганнибала, сидевший невдалеке от них с удочками, - уж тут-то ничего абсурдного быть не может! Живу я здесь! И к тому же, чуть не стал мэром! Была бы еще пропись, нет, эта, ну, про.., как ее, ну, ее еще хотели отменить, ну, про... - я не про Это... А, писка местная про...
     - Но это же абсурд? - шептала Марьванна, боясь голосом выдать свое истинное состояние.
     - Может быть, - пожимал плечами Водолюбов, разглядывая в воде рыбок, собравшихся возле них, хотя они сейчас больше были нужны рыбаку, который от скуки даже решил написать сказку про новую волшебную или новую же Золотую рыбку, но опять русскую...
     - Эх, мне бы еще буквар достать, - мечтал он при этом, - или свой придумать, раз рыба все равно не клюет? Как-то все тут неправильно разговаривают опять: черно-бело-корюшково...
     - Зачем тебе возвращаться в Купюринск, если там всегда все в порядке и ничего подобного не случается? - аргументировала свои доводы Марьванна. - К тому ж, опять переименованный наверняка...
     - Что ты, как раз там-то очень много чего случается, но... только то, что мы сами хотим, придумываем и создаем сами, - спокойно не соглашался Водолюбов, - как и тут я попытался, но, увы...
     - Но это же тоска и скука? А здесь, кроме всего этого, еще и то случается, что мы, может, и не хотим, но зато и не предполагали даже столько? А это ведь так интересно! - воодушевилась слегка она.
     - И поэтому ты не хочешь пойти со мной, - спокойно констатировал Водолюбов, даже как-то противно, разумно спокойно...
     - Если бы я могла сама что-нибудь придумать, то я и рискнула бы, - неуверенно проговорила она, - но я привыкла жить тем, что на меня обрушивает или судьба, или мэр или... теперь уже ее нет. Но, может, снова появится такая? К тому же, Верка одна пропадет... А тут ведь такой теперь цирк начнется? И как все это бросить?..
     - Но ты понимаешь, что это такое?! - вспыхнул неожиданно Водолюбов. Первый раз за все это время, пока мы его знали. - Это значит, что ты всю жизнь, все свои силы должна отдавать борьбе с тем, что на тебя обрушивает не судьба, а стечение хаотических деяний каких-то глупцов, которые устраивают свою жизнь лишь тем, что взваливают на остальных обязательства расплаты по их долгам! Да, ты даже восхищаешься новизне-несуразности их выходок, считая себя даже счастливой от того, что тебе повезло родиться во времена смут и перестроек! И ты активно участвуешь в этой несуразице, ничего не прибавляющей для жизни людей, для мира их! И каков будет в итоге твой результат, если ты все тобой сотворенное даже сложишь со всем остальным, чтобы получить в сумме гарантированный нуль, если не глубокий минус? Что дало в итоге все то, поражающее порой воображение, "творчество" времен репрессий? Только то, что не захотело складываться в общую сумму! А где остальное? Остаться здесь и участвовать во всем этом хаосе закапываний, что начнет вскоре разворачивать этот кладбищенский сторож? Или бороться с ним? Но для чего? В это время я могу сделать многое чего полезного для всей земли, для всей цивилизации в своем Купюринске, как его ни называй. Пусть даже не столь эпохальное.., но любая эпоха, характеризующаяся в истории пусть и торжеством разрушений, реально-то оставляет после себя истинные творения, не имеющие к этому разрушению никакого отношения... Да, даже развалины, захоронения, но... Помпеи!
     - Ну, а зачем тогда ты... помогал этому сторожу прийти к власти? - удивилась Марьванна. - Да, ты же ничего не сделал, чтобы помешать ему? Не смог! Ты помешал другим... Зачем?
     - Да, лучше бы я пришел! Но у меня этой, ну прописки нет, - горестно вздохнув, поддержал ее потомок Ганнибала.
     - Почему ты не помог избраться мэром деловому, честному молодому человеку? Почему ты хотя бы сам не пошел туда? - продолжала спрашивать Марьванна, не зная, на чем остановиться...
     - И ты бы проголосовала за меня? - помог ей в том Водолюбов.
     - Я? - спросила она недоуменно и никак не могла найти ответа. - Чтобы тебя вместо кладбищенского сторожа?..
     - Вот видишь, как ты правильно сформулировала вопрос? - спросил подошедший в это время Кадочкин, одетый в ту же, но совершенно белую, еще и отглаженную тройку и с бутылкой "Джонни Волкера" в руке и в голосе...
     - Да-а, все же человека вместо красят, - вспомнил вдруг пословицу потомок Ганнибала, взглянув на воду, - а не место человека...
     - В какое место? А-а! Ну да, в то самое.. Вот незадача... Что-что, - пробурчал Кадочкин, - избрали, наконец, Председателя... Что, ну и?.. Союз надвое раскололся! Говорил им, что надо избрать неверного... Но это, видите ли, невозможно! Ну, да ладно, зато союзов два будет. Писателей тоже... Два! Ну, да, один поэт на двоих.., но какая, в принципе, разница-то?.. А ты уходишь... вместо сторожа?
     - А что правильного-то, - повторила раза три в это время свой вопрос Марьванна, - я сформулировала? Что? Что?..
     - А то, что мы теперь всегда будем избирать - вместо кладбищенского сторожа, - пробурчал Кадочкин, - ну, на место ли его...
     - Ты, если не стихами, такую чушь несешь! - заметила она ему.
     - А я, разве это, не стихами говорю? - удивленно спросил тот, трогая себя за голову. - Неужели я прозаиком встал?
     - Им разве встают? Не стают? - удивилась уже Марьванна.
     - Утром, да! - отмахнулся тот. - Погода поганая, туман, морось, во рту - одна проза, рифмы будто ветром сдуло. Говорю: птица - мне в ответ спица, ну, или спиться! Это что, рифма дня? В голове, правда, что-то глобальное и никак не кончающееся... А у меня и бумаги-то столько нет - записать... Поэзия - самая экономная экономика!..
     - О, господин Волецкий, а вы-то что здесь ищете?! - крикнула вдруг Марьванна бредущему мимо небритому и босому Волецкому.
     - Абсолютное Ничего, - глубокомысленно ответил тот, испытующе глядя под ноги в знакомую, но всегда другую воду, - только там можно найти начало... Точнее, только там может быть начало...
     - А вы даже точки в конце не ставите, - подметила она.
     - Хотелось бы! - воскликнул тот, засунув руки за поясок на блузе, - но ведь, если в начале было.., то найти и надо было...
     - А я бы хотела найти Абсолютное Все! Идеал! - мечтательно произнесла Марьванна. - И пойду его искать прямо по границе всего...
     С этими словами она спрыгнула с пирса и пошла вдоль берега, по самой грани, но чуть-чуть по воде, алой лишь от зари...
     - Дорогая, пойдем тогда в Купюринск! Мы там его сделаем сами! Иде.., - крикнул ей вслед Водолюбов, - ал! Его же сделать и надо?
     - Вот вы и делайте, а я поищу, - доносился ее голос издалека, проглотившего окончание, - сама я уже не могу, оказывается...
     - Я с ней пойду, - сказал вдруг Волецкий, - они ведь где-то рядом: либо все, либо... Вот он где, истинный Либоизм, на любом берегу, а я-то!.. Кадочкин, на ключ от... Тут адрес, комп, бумага и...
     - Спасибо за и...! - крикнул прозаик ему вслед.
     - Взаи.., - крикнул тот издали, но ветер откусил "мно... го" чего еще от его будущей поэмы: "Кандидат, или Либоизм"...
     - И ведь найдет! - восхищенно покачал головой Кадочкин.
     - И тебе оставил? - спросил потомок Ганнибала. - Взаймы?
     - А к чему мне это и.., - удивился прозаик, - если пока еще ничего нет... в той заимке, куда и я... за ими же... взаимно и...
     - Что ж ты его отпустил?! - вскочил потомок.
     - Так без него и она не найдет? - хитро усмехнулся прозаик.
     - Ну, тогда давай мне это ничего, и я пойду с ними! - решительно сказал потомок Ганнибала. - Как можно искать, уходя?
     - Бери, пожалуйста, - отдал ему ничего прозаик, - только дай ему самому найти... Им!
     - Эх вы, из-за вас я новый язык не создам, Афрус! - крикнул им потомок издалека, шлепая привычно по океану, как по лужам...
     - Нет, пойду сейчас, запрусь и напишусь до потери пульса, до точки всего этого, уже, правда, бывшего! - смахивал слезы Кадочкин, прощаясь с Водолюбовым. - А тебе с ними не по пути?
     - Нет, к сожалению, - грустно ответил тот, - я уже нашел...
     - Что? - спросил тот, одернув будущее пальто, но... смолк.
     - Не знаю, - ответил тот, - я ведь за этим и шел сюда...
     - И ты так вот четко не знаешь? На все сто? - допытывался Кадочкин, провожая его по рельсам за город. - Ну, хоть чуть-то знаешь?
     - Нет, - спокойно отвечал тот, глядя уже в пустоту...
     - Но нашел? - поражался прозаик.
     - Конечно! - заверил тот, - иначе бы я отсюда не ушел никуда...
     - Но ты ведь только что столько потерял?! - спросил бывший поэт, резко остановившись...
     - Знаю, - печально отвечал тот, - хотя у меня и не было задания потерять то, не знаю что. Только найти...
     - А зачем оно вам тогда? - спросил прозаик.
     - Ни зачем, низ а чем.., - спокойно ответил Водолюбов. - Мы ничего не ищем, мы создаем все сами. В том числе, и ничего...
     - Ничего и не пойму, - тряс Кадочкин головой.
     - Понимаешь, мы не можем создать лишь то, не знаю что, - пояснял ему тот, - это можно только найти. Вот меня и послали...
     - Да, - посочувствовал бывший поэт, - а мы можем и создавать, и создаем вечно то, не знаем что. Нам и искать его не надо. Мы, видишь, вон что ищем? Ничто, Все и обязательно абсолютные! Так что, ладно, счастливого пути!
     - Прощай, Поэт!
     - А почему с большой буквы?
     - А потому, что это теперь собственное имя прозаика...
   - Это ты серьезно? - мысленно еще отхлебнул из бутылки Кадочкин. - Тот-то не возражал, даже наоборот... Джокера лишь и не хватало в таком раскладе, но, если ты не против, то я могу и прозаиком... Вся ж ваша суета - лишь игра слов, даже букв порой, комбинаторика знаков, в чем вы, купюринцы, конечно, мастера, но... Купюры уже есть и у меня, а там... Чем черт не шутит, а?.. Прощай, брат!
     Но Водолюбов уже исчез за горизонтом...  
   ЭПИЛОГ нескончаемого конца...
     И время у него потекло по иным меркам. Поэтому он довольно быстро нагнал другого путника, смешно ковыляющего по шпалам. Тот, видно, и не спешил убегать и, наоборот, даже словно сам догонял Водолюбова за счет соответствующего ускорения.
   В месте встречи им, правда, пришлось сойти с полотна по разные стороны, так как здесь с шумом и завыванием встречных потоков воздуха встретились два, несущихся навстречу, ревущих и лязгающих колесами, поезда, осыпающих друг друга искрами и потом разбиваемого вдребезги дождичка. Поезда промчались в микронах друг от друга, словно бык и мастер-тореадор во время разведки боем, словно ли два железных рыцаря на турнире. Различались они одним: из города шел пассажирский поезд, а в город - длинный состав с черным углем и мазутом из мириадов и мири-адов бывших скелетиков, которые теперь уже не имело смысла сдерживать в тупиках. Дары недр потекли в Берикаменск, как из рога изобилия, выселяя кое-кого из труб...
     Но за эти "мгновения" путники успели рассмотреть друг друга на мелькающих между колес кадрах их, тоже летящих в противоположных направлениях, жизней...
     - Да, Водолюбов, я потрясен, но... так рисковать людьми!? - восклицал Черкасин, идя уже по своей, левой, встречной как бы колее, где еще пахло угольной пылью.
     - Не переживай, Черкасин, там собрались люди, которые уже заслужили право жить в более пригодных для этого местах, - спокойно отвечал ему Водолюбов, утирая пот со лба и с шеи, так как едва уберег поезда от столкновения одной ручкой мальца, который вдруг захотел зачерпнуть той ветер перемен, как ему показалось...
     - Водолюбов, я не про пассажиров твоих говорил! - воскликнул негодующе Черкасин. - Неужели ты мог подумать, что я?..
     - Не юли, Черкасин, слушателей-то рядом нет, - усмехнулся Водолюбов и стряхнул с плеча угольную пылинку. - Это ты на горе мог надувать щеки и хорохориться перед доверчивыми, избиваемыми при том избирателями, да и-то...
     - Что и-то, что и-то?! - вскричал Черкасин и спалил взглядом стоявшую невдалеке от железной дороги автозаправочную станцию, только что введенную в строй и слишком выделяющуюся среди пейзажа своим блеском, цветом и запахом. - Ты же проиграл мне там, как последний мальчишка продувается в чику!?
     - Пожалуйста, можешь считать и так, - равнодушно ответил на это Водолюбов, кинув чику и заткнув ею бензопровод...
     Черкасина это немного смутило и он, погремев мелочью в кармане, со злостью засыпал поле пшеницы градом, но... упавшим точно меж колосьев. Черт, или он потерял форму с этими тупицами, или...
     - Водолюбов, но почему ты мне, наоборот, помогал победить? - спросил он, решив изменить тактику дискуссии.
     - Конечно, помогал! За этим и пришел! Чтобы зло проигрывало в добром деле, Добру, оно должно побеждать лишь в злом, Зло. Разве не так? Разве ты доволен? Ты возвел его на крест, но посмеялся-то над кем? Над Скалиным или над собой? Выиграл бы ты, лишь проиграв - тут, в этой стране, по крайней мере. Здесь ведь, среди зла, проигравших и жалеют, интуитивно понимая, что к чему в этой вечной схватке. Но проигрывать ты не любишь, почему и обречен на это...
     - Ах, он мне еще и помога-ал!.. Но это все философия, а реально-то я почти всегда здесь выигрываю! Сам! Откуда же взяться проигрышу, если тут сплошное зло? - упрямился Черкасин, устроив на шоссе ужасное столкновение из пяти-шести бэушных иномарок, где, правда, ни один из пассажиров даже случайно не пострадал...
     - Выигрывать всегда ты не можешь, поскольку нарушишь вечное равновесие. Заданное, заметь, равновесие, как задается "одноруким бандитам" процент их "случайных" проигрышей. Оно позволяет тебе выигрывать, тратя силы, энергию, время, потому что параллельно с этим ты даешь возможность выигрывать добру в недоступных для тебя добрых делах, но без всяких усилий и трат. Каждый твой выигрыш в мелочном зле компенсируется победой добра. И чем у тебя их больше, тем больше добро и побеждает, растет неприкасаемым для тебя, для твоего мира зла, побеждающего лишь себя самого...
   - Подумаешь, какие глобальные выводы! - пытался язвить тот, поднимая камни и швыряя их по сторонам, не находя на полотне других аргументов, - почерпнутые из какой-то дыры, из занюханного Берикаменска. В казино "Земля" я задаю тот процент! Даже в Мекке!
   - Вспомни тогда уж и ту свою победу, дешево спародированную в Берикаменске? Как ты там бесился от радости, а что в итоге? - напомнил ему Водолюбов. - Кто-то помнит о том, как о твоей победе?
     - Но древо Жизни, ну, древо Познания зеленеет, а оно все - в моих фиговых листочках? Я и яблочки срываю регулярно, роняя их и на головы этим тупицам.., - пытался язвить Черкасин, посылая на заброшенные, только что приватизированные "вишневые" сады дождь прожорливых гусениц.
     - А из семечек опять добро произрастает...
     - А мне от них - больше яблочек...
     - А из них еще больше семечек и ростков...
     - Но конца же нет?.. Хотя эти-то скоро опять вырубят...
     - В том и смысл добра, что оно, "проигрывая" тебе регулярно, никогда не имеет конца, и ты этому и способствуешь. И никогда иначе ты не сделаешь.., - спокойно подвел черту под этой частью дискуссии Водолюбов, искоса посматривая за спину, где из мириадов пожираемых гусеницами плодов на землю дождем сыпались мириады и мириады семечек, почему-то игнорируемых хищниками. - Черкасин, ты бы перестал портить имущество, - упрекнул его все же Водолюбов, - хоть оно и в твоем ведомстве, но делали-то его граждане. У них и так хватает возни с этой материей, чтобы ее еще и по нескольку раз переделывать, ремонтировать, пересаживать... Когда им жить-то?
     - Теперь это частное, а потому меня, как и государство, оно мало... волнует, - сказал недовольно тот, исподлобья поглядывая по сторонам, где подведомственных ему объектов было не так уж и много, к удовольствию "зеленых"...
     - К тому же, это ведь и причина твоего появления здесь? - добавил Водолюбов. - Железа стало меньше, бетона, но, зато, золота...
     - Зато уж храмов повсюду, как грибов после атомного удара, - съязвил в ответ Черкасин, - и на каждый храм - по вере!
     - И в каждом из них люди выбирают саму Веру, даже не зная, какая она, что она, - парировал спокойно Водолюбов, - но все же Веру в Него, каким бы именем его ни называли, ни проклинали даже! А твоя-то паства свелась к одной-двум сектам и нескольким партейкам, даже не знающим на дух, что они проповедуют. Им-то после той уже никто никогда не поверит! Даже они сами...
     - А на карнавале ты не был?! - злорадно воскликнул Черкасин. Что ж не разверзлась земля под градом?! Что ж молчало небо?! Нет в них никакой тяги к вере! Есть тяга к чему-то, что заполнит пустоту их душ, туш, то есть! Но это что-то может быть и моим? Выборы и карнавал показали это куда как наглядно! Даже ты испугался прийти туда! Испугался оказаться бессильным? Нас-то, видел, сколько?
     - Вас? Нет, ты прав: столько лет псевдоверы в земное, в кумиров опустошили их души. Жажда страшная! Готовы любого идола поставить на Пантеон. Это тебе удалось продемонстрировать, но.., - дружелюбно почти говорил Водолюбов, - возвести на сам трон ты не можешь... даже полубога? Кого ты возвел? Кладбищенского сторожа? Наполеончика? Микрофюрера? Даже не личность, а лишь земной прообраз толпы. Но толпа - это не народ, не нация, это случайная совокупность, хаотический набор какого-то количества. Это чистый сюрреализм, нереальное сочетание реальных вполне объектов, субъектов. Абсурд! Она и нереальна, противоестественна, почему и ненавидит себя внутри, и, называя это любовью, всегда жаждет самоуничтожения, унижения, страдает манией преследования. Толпа патологична, как и ее фетиш, вождь, ее идеал... И ты этим гордишься? Тем, что ты не можешь предложить ничего иного? Но ведь даже я знаю по истории много трагических, дьявольски даже красивых образов. Но почему их больше нет во главе твоих толп? А потому что она не столь уж послушна и тебе. Она не может быть последовательна и в послушании, поскольку у нее нет никакого стержня, смысла, за что и ты мог бы зацепиться. Это то же самое, что управлять машиной, собранной из случайного набора деталей и без нехватающих винтиков...
     - Что-то и с вашей стороны я ни одного полубога не видел? - злорадно процедил Черкасин. - Даже попа!.. Ну, кроме того...
     - А зачем? - усмехнулся Водолюбов, - чтобы возводить дополнительные преграды, кочки, пеньки на прямом пути к Богу? Их и так хватает. Тебе они нужны, поскольку ты сам боишься предстать перед ними в своем истинном облике. Это бы их перепугало насмерть, отвратило бы от тебя навсегда. Вот ты и ищешь обходные пути, надеваешь маски, пускаешь впереди себя стада оборотней, идеологий. А иначе тебе и нельзя. Прямого пути к тебе и быть не может. Он есть только к Богу! Я тебе и сочувствую. Сколько тебе на этих даже выборах и с таким... результатом пришлось изворачиваться? А итог-то!? Или ты не из-за этого сбежал с триумфа?
     - Но ты тоже не остался? - парировал Черкасин.
     - Я не за тем и пришел сюда, - равнодушно сказал Водолюбов.
     - А зачем?! - поразился Черкасин, даже остановившись.
     - Не знаю, - пожал плечами Водолюбов.
     - А с кем же я тогда здесь?.. - начал было тот, но спохватился. Лицо его побелело, посинело и покраснело от злобы и досады.
     - Вот уж... не знаю, - пожал опять плечами Водолюбов. - Но ты зря сожалеешь! Лучше у тебя бы и не получилось... Остальное мертвые все сами сделали, отомстив и за 17, и за 33, и за 37 всем этим, чьи отцы, деды, да и сами они лишили тех и этих прав, да и всего...
   - Не надо все опять переиначивать, переворачивать! Никаких реминисценций! 73 главы тут и нет! Ты сам на 71 кончил! - путался тот уже и в мыслях, пряча было за пазуху последний камень. - Да, 17-я твой шедевр - Абсурда, не спорю, хотя мы и подредактировали, но не так, увы, достойно. Наборщица, ну, твоя верная Ольга все испортила!.. Да, а ты и не знал? Благодаря ей ты и похоронил мой первый, феерический проект, до которого и эти идиоты-большаки так и не добрались - дров не хватило! Даже генерал не помог! Пришлось воспользоваться запасным, который мне и самому был... От Канта пришлось вернуться к Каину и Ко... Но в 33-й я вам опять нос утер!
   - Да, в 33-й я прозрел, ослепнув... Но можем еще дойти и до 73, если тебе еще есть, что сказать, - усмехнулся Водолюбов, вздохнув. - У нас впереди столько еще городов... Та же Мекка?
   - Нет уж, я теперь только туда, где настоящие дела и трубы.., - возразил было тот, но прикусил язык. - Так я тебе и сказал! Дудки!
   - Труба зовет? Туда, где Демократия, благодаря и тебе, станет вскоре новой несбыточной мечтой трудящихся, точнее, трутней, опять утопией? Мумуму! - усмехнулся Водолюбов. - А что, самая, кстати, предпочтительная и общедоступная, массовая Поп-Модель - Мечта, где только мечтать и надо, ничего не делая, потому что все то убивает мечту по частям, долькам, партиям... А если ничего не делать, она с каждым годом, пятилеткой становится все более неосуществимой, потому более желанной, почти абсолютной мечтой. Помнишь песню: "Мечтать, надо мечтать, дети орлиного племени"? А тут раз - и сами ж свою утопию и утопили, углубили и... И о чем теперь мечтать - о банальных нуликах на счете, лепешках Золотого Тельца?.. Но для этого ведь надо и самому быть тупым, банальным? Ты, разве, не заметил этого там, общаясь с этими новыми... мечтателями, метателями?
   - Можно подумать, что это я сделал и коммунизм, утопию Мора такой! - воскликнул вдруг тот с обидой! - Это опять помощнички, генерал с корешами, членами, кого личный конец больше волнует, ради которого готовы и другим свет отключать, и даже... Ну, не важно...
   - Да, Черкасин, тут ты и попался! Тут и вся суть этой истории, и не только! - рассмеялся Водолюбов. - Они-то конечные, во всем! Им всем опять предпочтительнее конец страны, трети мира, даже Конец Света, но только не собственный, не своей части, органа, члена, хотя своих мозгов и не хватает осознать вселенский смысл этого... Начиная с Каина, для них - богоборца, а реально-то братоубийцы! Ну, сделал свой выбор вопреки Тому, но реально-то лишив его Авеля. Но какой выбор? Проигравшего! Побежденного! Отвергнутого небом, но победившего на Земле, как и Адам, в принципе, прародитель...
   - Ну, развел бодягу, с азов опять! - заворчал тот недовольно. - Я бы попросил без реминисценций... Тут я победил!..
   - Каких реминисценций, Черкасин? Не путай Божий дар с яйцами клонов! - усмехнулся Водолюбов. - Ты-то знаешь, что такое тот Конец Света на самом деле? Теперь то Конец Света для Каина, для побежденных и отвергнутых! Авелев уже был. Его крематорий для скота предпочел и Творец - не костерок для травки. Почему? Предпочел более кровожадного? Нет, потому что прошлое материально и должно исчезать без следа, оставляя после себя лишь дым: дух, идеи! Как оно и исчезало миллиарды лет, освобождая путь новому, новым творцам идей, новых форм и их содержания! Искусству, Разуму...
   - А уж было оно в веках, что прошли до нас! - напомнил тот.
   - Вопреки и Экклезиасту, но говорившему-то о чувствах, идеях, - продолжал тот. - Они - бессмертны! Не плоть! Но вы же сегодня решили возрождать сам прах, плоть, мертвецов? Да-да, чисто материалистическим клонированием, о чем тут пока еще мало кто знает, задумывается, чем ты и воспользовался. Ты вынужденно выбрал кладбищенского сторожа, стража городского склада ДНК? Не смеши меня! Он среди всех был самым богатым, хранителем всего вашего прошлого, праха, который вы сейчас с генералом и хотели бы воскресить, населив своими уже душонками, уже с душком, остановив, повернув назад прогресс. Да, Черкасин, не умея творить новое, вы только и можете цепляться за старое, прошлое, созданное, накопленное другими!
   - А что ж ты тогда дезавуировал и саму идею крематория, такую, видите ли, прогрессивную? - спросил тот.
   - Даже идею крематория вы поддержали, но только для новых, которых с удовольствие бы сжигали без следов, чего они, конечно, стоят, - спокойно отвечал Водолюбов. - Но я-то хотел, чтобы ты сам опять проиграл в своем главном проекте...
   - В каком это? - заволновался тот, даже остановившись.
   - В Конце Света, - пояснил Водолюбов, - но по-твоему! Нет, не в том, тоже недалеком, Библейском, а в твоем, где ты был бы Судьей, а не одним из подсудимых, причем далеко не последним... Да, где бы не будущее, не вечное судило настоящее и прошлое, а именно прошлое, откуда и ты сам, и все бывшие... Ну, и как, и кого они осудили, мертвецы, кого ты, а не Он воскресил? Судий и осудили, сам Суд, превратив его в оргию, вакханалию плоти!.. Увы, Черкасин, это все говорит о том, что и у тебя кончилась... фантазия: повторяешься, повторяешь чужое - это тоже признак... Нет! Я не говорю ничего о Рите! Тут сюжет, как и антисюжет в двух-трех вариациях повторяются и будут повторяться вечно, как некий вселенский алгоритм, пульс вечности, поэтому какой смысл прикрываться другими именами? Тут я был с тобой за одно, хотя... Нет, Любовь - такое вселенское чувство, что доступно всем, но и владеет всеми. Всеми! Да, Черкасин, и тобой, и даже Им... Словом! Но Ею - никто!.. Об этом, возможно, сегодня и стоило напомнить буквально нынешним собственникам. Она ведь тоже стала вдруг какой-то бесплодной, ну, словно тоже бывшей...
   - Тоже, тоже! Тоже - еще не закон! - буркнул тот, спросив со злорадством. - Но ты-то откуда знаешь про нее, если сам же ушел?
   - Я это как раз и не знал, - вздохнул с тоской Водолюбов, - за этим меня как раз сюда, наверное, и послали...
     - Да пошел ты, раз послали! Вечность, вечность.., а я им в жизни праздник устроил, какого там они не дождутся никогда - не стоят! А ты.., - со зла бросил тот последний камень, упавший в горах вблизи Че.., и припустил вперед, через несколько мгновений исчезнув...
     - Странный какой-то! Будто корову проиграл... - подумал Водолюбов и не пошел, а вприпрыжку поскакал по шпалам, как... мальчишка... "Хотя ПОЧЕМУ опять КАК?.. - спросил он себя спустя какое-то время, даже остановившись на миг перед тем...
   Кроме него ответить на этот извечный детский вопрос УЖЕ было и некому - вся ШИРЬ его... виртуального мира до самого горизонта была пуста, хотя и опять "не чиста"... пока... наука... паука...
   - Потому что мы даже там остаемся вечно молодыми, как сами недавно и убедились, хотя?.. А вы что подумали, кстати?..
   - ...
   - Н-да!.. Мы тоже... Значит, еще не КОНЕЦ...
       Владивосток, Александров, 1993-2013 гг.
  
     
     
     
     
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

1

  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"