Откровение Интернета

ПУТЬ НА ГОРУ

XX

Я был влеком одною только мыслью:

Кровавый век покинуть навсегда

И вознестись столетий новых высью,

Чья - без песчинки - плещется вода

Одних словес прозрачным океаном,

Где молчаливых рыб круговорот,

Где и перо не оставляет раны,

В сравненьи с нами - все наоборот;

И, ожидая это, удалился,

Покинув града будущее дно,

На гору вечную, от мира скрылся,

Взяв библию с собою, хлеб, вино;

Мир изменить легко уединеньем,

Поскольку он - лишь наше впечатленье.

Но покидал не век - сколь мог их счесть

Один по пальцам, - груз неся с собою,

Но путь обратный предстояло весь

Пройти никем не пройденной тропою;

Кровавый век я позабыл легко:

Он растворился сам в веках пред смертью,

Умчал в пустое небо высоко,

Запутался в энергий круговерти,

Пытался раньше кончить жизнь, устав

Сам от всего себя, коль плохо начал,

Вознес пред смертью снова три перста

Над полумесяцем, под целым плача;

Покинуть легче то, что знаем мы -

Труднее к свету выбраться из тьмы.

Я не хотел оставить прах ему,

Убийца дал мне чтобы воскресенье,

Кто даровал свободу одному,

Но всех одних держал в порабощенье,

Мамоне кто пред ликом всех богов

Молился тайно, тех легко меняя;

Всех превзошел он ношею гробов,

Себя в портретах их не узнавая;

Готов других он лучше был к Суду,

Оставив здесь живых мильены копий;

И столь имен - ни одного к стыду

Не помню потрясателями копий;

В одном о веке можно позабыть:

"Был на Луне, но продолжает выть!"

XIX

Здесь, у горы подножия привал

Устроил первый я в тени дубравы;

Костер зари еще не запылал,

Расцвечивая мир чужою славой;

Я начал Марка, вновь открыл Исход,

Но память мне отвлечься не давала;

Знак-Первый, жизни нашей тленной код,

Она с почтеньем неким забывала,

Переходя в Наполеона век,

Где волю русские нашли крестьяне,

Где перестал рабом быть человек,

Став прежде родственником обезьяне,

Но став в конце больным лишь человеком,

Хоть и Виктории тот звался веком.

Мир паровозным огласив гудком,

Он побежал по жизни новым током,

Век "Капитала", но с приставкой "Ком",

Увековечил лик стеклянным оком

И новым светом озарил наш мир,

Позволил спорить, спорщика не видя,

В конце ж впервые вырвался в эфир,

Другие нации возненавидя;

Открыв для нас невидимую смерть,

И в прахе - кладезь солнечных энергий,

И входа черного к нам в душу - дверь,

Чьи и пытаюсь я покинуть дебри,

Век романтизма, ярких впечатлений

Забыть пытаясь также без сомнений.

Художник в том мне юный помогал,

Пути былого плоские пейзажи

Рисуя так же быстро, как шагал,

Расходуя лишь слишком много сажи;

Меня догнал он века посреди,

В эпохе черно-белого искусства,

Еще былое видя впереди,

Где постепенно становилось пусто,

Чем больше сажи наносил мазков,

Поскольку лгать мой не умел художник;

Нетронуты почти им семь цветов -

Зеленым лишь написан подорожник.

Свое лицо век этот сохранил,

Но душу в нем при жизни умертвил.

XVIII

В конце дубравы, выйдя на луга,

Свирели с ним мы услыхали голос,

То юный Лель, кто никогда не лгал,

Нас догонял, ржи золотился колос

В копне волос; мелодия была

На те, что были-будут, так похожа,

Паря, порхая ли, она вела

Нас сквозь машинной эры дым прихожей,

Петра эпоху, что пролила свет

И на Восток в прорубленные окна,

Создав второй раз Разума Завет;

В ней церкви репутация подмокла;

Воды же пар и легкие стихии

С тех пор подлунный мир заполонили,

Тот век Свободу в равенства цепях

И в путах братства преподнес потомкам,

Чем ранее лишь орденский монах

Мог наслаждаться в келии потемках;

Но в чистом виде Волю дали нам

В небес симфониях Гайдн и Бетховен,

И Моцарт, недоступный лишь умам,

Вивальди, Бах, чей мир досель духовен,

Кого наш Лель свирелью вспоминал,

В былое вслед за нами устремляясь,

Кого художник юный написал

На небесах, лазурью их касаясь;

Век Просвещенья ж, Разума, станков

Внизу холста добавил чернь мазков.

Бель пятен сам век скрыл - и чернотой,

И дал тринадцати из них свободу,

Не разглядев за лишнею чертой

Мамоной вдаль ведомого народа,

От мира их проливом отделив,

Спеша в нем все именовать Великим,

И даже в небо галлам путь открыв,

Что кончилось меж них террором диким.

Так это все легко забыли мы

Вослед за черной пустотой последствий,

В век уходя, простерший взор во тьмы

Миров иных из мира смут и бедствий.

За веком музыки мы дверь закрыли,

Где умными свободные прослыли.

XVII

В конце лугов вошли мы в дикий сад,

Где нас догнал задумчивый садовник,

Дички здесь спели, черный виноград

Лозою гибкой обвивал терновник,

Натряс садовник молча с пары древ

Плодов нам терпких и душистых гроздей,

Убрал в саду, где падал плод поспев

На роз шипы и на бамбука гвозди;

Пролился дождь, и радуги цвета

В лучах младого солнца воссияли,

Скатился месяц за шипы куста

Чудесных роз, что лики открывали;

А черный, белый, желтый виноград

Усыпал слез небесных водопад,

Век словно слезы по кому-то лил,

Гром не сочтя его достойным слова,

Кто молнию считать мог ручкой вил,

Слова же сеном, ну а мир - коровой;

Гораздо раньше многих мудрецов

Он ум, но вместе с сердцем возвеличил,

В нас видя собственных страстей рабов;

А этот век чужих лишь обезличил;

Нашел он в нас достойных вновь богов -

Век счел, взрастил меж нами расстоянье,

На Землю бросив райских вслед плодов,

Забыв, зачем пришел Галилеянин;

И в год Антихриста век взор открыл

На свет для тех, кто видит, словно Вилл.

Вознесся Галл, Голландец же взошел

Вверх за Рембрандтом, вниз за Левенгугом,

Орех маньчжурский кутается в шелк,

Вознес над Фудзиямой сёгун руку,

Тринадцать крест по миру понесли,

Что обагрен не раз уж черной кровью,

В тринадцатом ж Великий род сменил

Род, одаривший роды рабства новью;

Вновь с небом сын вступает в "диалог",

Посколь число посредников плодится,

Бесплодным спорам подведя итог -

Не центр Она, но вкруг себя вертится!

И этот век я в память не приемлю:

Кого вознес Тот, он спустил на Землю.

XVI

Лишь сад минули, нас догнал поэт

С пером за ухом и в суме со свитком,

Крича громам грохочущим в ответ,

Захлопывая в век былой калитку;

И в век начала всех забытых смут,

Двоясь где, вера даст проход сомненьям,

Ведет нас остроумный, словно шут,

Богатый словом лишь, как всякий Гений,

Кто лишь и мог представить этот век,

Расцвета где достигло столь империй,

Когда сбежать стремился человек

В простор пустынь, тайги, саванн и прерий,

Делили вновь оставленное Римом,

И полумесяц вновь - над полумиром.

Век самой страшной ночи в тот же год,

Что наш, дал вере повод расколоться,

На двух врагов разбив один народ,

Где лишь второй неправедным зовется;

В одной война четвертой лишь несет

Победу, двух изгнанниками сделав;

Не знал четвертый лишь, что два найдет,

Но целых - вместо но одной лишь целой;

Так за два раза троица была

Здесь создана, взойдя над остальными,

Но триединства все ж не обрела

Ни в Троице, ни в матери, ни в сыне;

Раскол же веры породил неверье;

Коперник к Солнцу приоткрыл нам двери.

Дробя, сжигая, век распространил

Всех дальше Веру в Рождество Христово,

Мир Троицы Сибирь им осветил,

Два остальных свет разжигают Новый,

Бредя по миру, множась и плодясь,

Цивилизаций "дым" в себя вбирая,

Но между трех и нечисть завелась,

Ведь не бывает трех путей до Рая;

Один суровый, сладостный второй,

Практичный третий - втрое ослабели;

С того в тринадцатом и стал игрой

Путь обозначенный Макиавелли;

Век этот новых столь земель открыл,

Но Землю права центром быть лишил.

XV

Когда кончался каменный откос,

Бродяга нас догнал с пустой котомкой,

В ней столь всего он из былого нес,

Что наш поэт расхохотался звонко;

А тот оврагом, упреждая нас,

Повел всех в век, где пало столь империй,

Но где достиг расцвета Ренессанс,

И где нам в Новый Свет открылись двери;

Пал Тамерлан, власть Золотой Орды,

Изгнаньем завершилась Реконкиста,

Закончилось столетие вражды

Сожженьем Девы юной и пречистой;

Век мелких войн, великих лишь творений

За счет повтора и приобретений.

Вознес главу там Царь всея Руси,

Обломок Рима ж - Византия пала,

Осман Балканы кровью оросил,

И роза Белая вдруг стала Алой,

Инк и ацтек пред крахом расцвели,

Возводят дамбы, храмы, акведуки;

Китай по морю гонит корабли,

Впервые Слово издают не руки;

Горят костры, сжигая за Него;

План Реформаций завершился - Схизма,

Открылся в Генуе банк "Сан Джорджо",

Как первый склад трудов капитализма;

Стольких событий был истоком век,

Хоть был в твореньях главным человек.

Сколь там имен: да Винчи, Рафаэль,

Альберти, Микеланджело великий,

Иль Боттичелли; творчества купель

Крестила мир Средневековья дикий;

Вокруг - дворов, империй суета,

Столь черноты останется от века,

Но в виде ярких пятен красота -

От Ренессанса, Майя и ацтеков.

Нам было трудно покидать овраг,

Что надвое рассек горы подножье,

Но позади сгущался черни мрак,

А впереди маячит бездорожье;

И вот уж стих ручей капитализма,

Что зародился в недрах Гуманизма.

XIV

На зеленеющей от трав террасе

Нас юный скульптор вдруг догнал с резцом

И в длинной тунике, подобной рясе,

В другой руке держа лишь глины ком;

В век, с предыдущим сходный, мы входили,

Но лишь щедрей усеянный костьми;

Как травы пастбищ косари косили

Чумой людей с цветами - их детьми

За грех, который предстоит увидеть

Нам впереди, чтоб обуздать войну,

За то ль, что бедность стали ненавидеть,

На трон лишили права ли жену,

За буллы, Вавилонское ль плененье,

Иль за изгоев вечных избиенье.

Китай настиг чуть раньше страшный мор

Вослед, во имя ли греховной церкви,

Что он вернул "подарком" Крымских гор,

Предав треть "внуков" крестоносцев смерти;

За океаном мор и жар скосил

Строителей великую культуру;

Но век чумы уроки вмиг забыл,

Был занят накоплением натуры,

Налогами, душившими народ,

Расколом на богатых и плебеев,

Ввергая дальше мир в круговорот

Златых монет ростовщиков евреев;

Златая кровь его полнила жилы,

Но это многих к слову обратило.

Вернуться к Слову звал Уиклиф Джон,

За что, как все, и стал лишь еретиком;

Не изменил нрав пап и Авиньон;

Не разглядели лишь врага в Великом:

В словах Петрарки, Данте, средь новелл

Другого озорного итальянца,

В насмешках Чосера, кто все ж сумел

Покрыть всю церковь папскую румянцем;

Была то ересь, только человек,

Сын божий в этих строках возносился.

Грех оплатив пред косарем, наш век

Грешить пред оружейником пустился;

Не понял он, когда ж мы ближе к богу:

С мечом, с крестом ли выйдя на дорогу?

XIII

Догнал строитель нас, мы шли пока

В век с цифрой злополучною тринадцать,

Что стал последней каплею греха,

За что в былом пытались рассчитаться.

Сняв фартук, нас подвел он ко скале,

Поэт наш сразу посвятил стихи ей

И роз бутону, что вверху алел,

Где враз сошлись известные стихии;

Пик вместе с Солнцем скрыли облака,

На нас смотря закрытыми очами;

А век коней пришпоривал бока,

С крестом спеша за златыми тельцами,

Вслед дикой конницы ли Чингисхана,

Тевтонских рыцарей, раба-султана.

Век созидал, но, главное, кроил

Веков прошедших и грядущих карту;

Вначале церкви Африке дарил,

В конце отдав мамлюкам церквь и Акру;

Кресты и месяцы, мир Инь и Янь

Монгольских стрел укрыл одною тучей,

Остановив в Руси меж братьев брань, -

Не то ждала ее Европы участь -

Орды просторы для Руси открыв;

В тени ж Руси империи дробились,

Жгли Первой Инквизиции костры,

В огне которой христиане ж бились,

Столица Православия пылала,

Чей крах Орда Златая лишь сдержала.

Христа во имя - против ли Христа

Грешил сей век, но кончился бесславно:

Вслед латинянам восстает Осман,

Империи губитель православной,

Для грешников был создан Данте Ад,

Культура пирамид пуэбло пала;

Навек Собор лишь скрашивает град

И англа, и взрослеющего галла,

Парламент первый англом учрежден,

Расцвет их первых Университетов,

И крест арабской цифрой замещен,

Вернул Европе разум первый Бэкон;

Да, век не зря грешил, с арабом бился:

Крест потерял, но умным возвратился.

XII

Путь за скалой стал круче и трудней,

Пришлось учиться нам шагать, шагая,

В чем помогал догнавший нас студент,

Вперед нас постоянно забегая;

Был он смешон, настырен и речист,

И с памятью пустою, но недюжей,

Прожорлив, да и на руку нечист,

Что понял я, вина не обнаружив;

Но без него сквозь средние века

Дорога стала бы скучней намного,

Креститься хоть могла его рука,

Но только он навряд ли верил в бога;

Сей век и в нас сомненья заронил,

Хоть веру дважды кровью окропил.

Век рыцарей-монахов, кто мечом

Хотел вернуть себе престол господний;

Где Барбаросса, Ричард, кто со львом

Сравним был сердцем, шли в одном походе,

И... не смогли взять Иерусалим,

У позабытого давно Салах-ад-Дина;

Но и за тыл был неспокоен Рим,

Раз римлянами изгнанный из Рима;

Весь мир в гражданских войнах прозябал

От Альбиона до Страны Восхода,

Чем больше ереси в кострах сжигал,

Тем более дивился их приплодом;

Не сохранив единства двух церквей,

Напрасно прошлым пыжится пигмей.

Златой последний Халифата век,

Омар Хайямом, Низами воспетый,

Вслед Газали Ибн-Рушд там мудрость рек,

Кто с Аристотелем нас, как Боэций,

Вновь познакомил; видно от стыда

Век подарил нам университеты,

К ним от монахов перешла узда,

Что ими же на мысль была надета;

Стал возносить от зависти скорей

Рим готики пронзительные пики;

Но, к сожалению, не стал мудрей,

Все тот же варваров наследник дикий;

Нам не на пользу шла ислама школа:

Раскола плод стал семенем раскола.

XI

В тысячелетия мы первый век

Входили сквозь тенистое ущелье,

Вздыхая часто, прерывая бег,

Нас догонял философ, узник кельи,

Кто выходил на воздух по ночам

Взглянуть на звезды в поисках ответа,

Но кто не верил и своим очам,

Смотря на мир в лучах дневного света;

А впереди ждал век нас непростой,

Где без него нам разобраться трудно,

Хотя б причины в поисках одной

Поступков церкви с Ярославом Мудрым:

Один ведь год Русь с Церквью расколол:

Одну - совсем, другую спас Монгол.

В ущелье вряд дойдем мы до причин,

Последствия здесь только и свершенья

Разумных, столь ответственных мужчин,

Чтоб Каролингов повторить паденье,

Крах Рима ли. Век, правит где норманн,

Где Русь, крестясь, едва великой стала,

А викинг Рыжий уж достиг Винланд,

А Византия Азию теряла

И град Христа; его, объединясь -

Святая церковь - под крестом, вернула

В походе первом; но дороже власть -

Делиться чем с царями не рискнула;

Век мог вполне величие вернуть,

Не пап, царей - Христа лишь выбрав путь!

И век платил: вставал на брата брат,

И Киев пал, Европа вся кострами

Вдруг занялась; но расцветал Багдад

Пусть и под турком - все равно в исламе,

Пел Шах-наме, умом лечил, учил

Ибн-Сины, знал "науку быть счастливым",

Поэтов лик, могилы сохранил,

В борьбе с "неверными" ж растратив силы.

Тысячелетью подарил Китай

Смерть огненную - ад из поднебесной,

Вознесся на Востоке самурай;

Империи Священной стало тесно;

Сюжет, сценарий, основные лица

Век до последней написал страницы!

X

По дну расщелины текла река,

Беря высоко в снежниках начало,

Надеялись мы встретить рыбака,

Но врач и женщина нас догоняла;

Была красива так, что бард и Лель

Забыли мигом про свою усталость,

Про глину - скульптор, и студент про хмель,

И даже я - про собственную старость,

С плеч сбросил тысячу нелегких лет,

Но так и не добрался до истоков

И все искал лишь впереди ответ,

И был в плену событий-следствий, сроков;

А век неспешно подводил итоги,

Прокладывал в грядущее дороги.

Последний век; живую плоть славян

Сечет он надвое христовой верой,

Повсюду утверждается норманн

И океан пересекает первый,

С подачи Папы создает Оттон

Империю священную - дочь Рима,

Владимир византийкою пленен,

И Англия вдруг обретает имя,

Столицы статус получил Пекин,

Монгол еще раз - статус государства;

Родился бог ацтеков; а в Газни

Стал править турок; будущие царства

Век намечал едва, тасуя власть,

И тех, от коих предстоит им пасть.

На карту викинг наносил свою

Мир варваров, славян, и брег ацтеков;

А Рудаки назвал наш мир-змею

Убийцей змеелова-человека,

Поэтов царь, прославил кто ислам

Из первых; мы ж пытались вид романский

Придать навеки временным церквям,

Деля их вновь с завидным постоянством;

Круша культуры вновь, земных богов,

Царям земным тем место расчищая,

Историю грядущих всех веков

Ведя в другую сторону от Рая;

Над миром Будды, варваров, Корана

Вознесся меч варяга иль норманна.

IX

Вверху ущелья снежника кристалл

Сверкал на Солнце голубым отрогом,

С учебником учитель нас догнал,

Едва вкруг снежника пошла дорога;

Испортил многим настроенье он,

Тон избирая менторский в общеньи,

Свирель у Леля испустила стон,

Припомнив годы тяжкие ученья;

Из-за него разбиться нам пришлось

На две отличные во многом группы,

Образовал с врачом земную ось,

Что нас делила на больных и глупых;

Да нас и век довольно скучный ждал,

Одно делил, другое создавал.

Едва наследовал трон Рима франк

Великий, сын его Благочестивый

Раздал Европу трем своим сынам,

А в это время Новгород и Киев

Под Рюриками созидали Русь

Под боком македонской Византии,

Стремясь с соседом заключить союз,

Величье чье сумел вернуть Василий,

Тем христианства путь определив

На Север под крестами православья,

В Европу ж азиатам путь закрыв,

Но упростив гостям из Скандинавья;

Все вовремя случалось: цвел Багдад,

Что был для Рима рифмой слова Ад.

Совсем художник юный заскучал -

Едва коснулась кисть цветной палитры,

В кириллице лишь повод отыскал,

Да в тысяче одной ночи Рашида,

В ученья ли годах аль-Фараби

У Аристотеля и у Платона,

Иль в Сутре Бриллиантовой, средь книг

Печатных первой; а средь нас икона

Была плодом запретным для творцов;

Индейцы ж возводили пирамиды

И стадионы, но не для бойцов -

Чтоб проводить футбольные турниры.

Что строил век и что он разрушал,

Другим потом в наследство передал.

VIII

Спустилось облако на гору, свет

Померк, и в мире враз похолодало,

Но нас догнал и обогнал атлет,

И вслед за ним идти всем легче стало,

Хотя скучней, коль подвести итог

Всем разговорам в этом веке нашим,

Работы было много где для ног,

Для рук на поле боя иль на пашне,

Где голова носила только шлем,

Тюрбан по миру, мерила короны

С чужих голов, теряя ль насовсем,

И где подушки стали выше тронов;

Ум от корон устал пренебреженья,

Искал он под чалмою утешенья.

Ислам подвинул христианский крест

На север от Кавказа до Кордова,

Рашид блуждал ночами без невест,

Средь жертв встречая друга и родного;

Блеск постоянства северной звезды

Манил славян в суровые просторы;

Взял Карл Великий власти всей бразды,

На время прекратив вражду, раздоры,

Восстановил в Европе малый Рим,

Но во французском, просвещенном виде;

А лик Христа в то время обнял дым;

На юг впервые устремился викинг;

Пытался варвар искупить вину,

Впервые в церкви увидав жену.

Аллах путь Будды вширь остановил,

Мир поделив с ним первою вершиной,

И трон в Багдаде свой установил,

Другой горою поделив мир с Сыном;

И пусть века промчались с той поры,

Кроились, ширились сынов владенья,

Стояли неизменно две горы -

Отца, единого для всех, творенья;

Век темен был, он подводил итог

Не созиданью мира - разделенью;

Даст каждому потом воспрянуть бог,

Сперва младому уступая рвенью;

И век кроил, в поход толкая силы,

Кто будет множить храмы и могилы.

VII

Вдруг Солнце вспыхнуло, открыв нам луг,

Покрытый изумрудною травою;

Здесь пахарь нас догнал, нес легкий плуг

Он и лукошко с рожью золотою;

Покрыв камнями ношу и землей,

Нам вслед пошел, оглядываясь часто,

Ведь впереди век поджидал седьмой,

Когда последний появился пастырь,

С кем луг ему придется разделить

И навсегда на пастбище и пашню,

Затем лишь семя в землю обронить;

Увы, далек он был от цели нашей;

А век не зря числом отмечен был;

Творение он веры завершил.

Нес крест Святой средь бритов Августин,

Перс для ислама пролагал дорогу,

Но поразил его Восточный Рим,

Всесильный Сыном, но не перед богом;

А в поднебесной грамотная власть

Соединяла не рекою реки;

А где осколку тьмы ночной упасть

Раз довелось, среди базаров Мекки

Со слов Отца рек человек Коран,

Последнее эпохи нашей Слово;

И словно вторя, преклонила Тан

Главу пред Буддой; утвердил основы

Век будущих изменчивых времен,

Где изменить нельзя уже имен.

За океаном пахарь процветал,

С сухой сохой блуждая по Европе,

Но верх над ним пастух повсюду брал,

Неслись вперед ислама стрелы, копья,

С мечом на горы Будда восходил,

И рек Христос устами Альбиона,

На языке чьем вновь заговорил

Весь мир впервые после Вавилона.

Философ наш молчал весь этот век,

И я не мог преодолеть сомненья:

А мог ли быть причиной человек

Тому, что лишь во власти провиденья?

Век не был разума, искусств примером,

Он открывал собой эпоху веры.

VI

В конце лугов, там где горы откос

Покрыт был осыпью каменьев острых,

Догнал пастух нас, сыр в суме он нес

И обращался к нам, как к братьям, сестрам;

Идя средь нас, смотрел по сторонам,

Искал потерянное прежде стадо,

Мы путь его доверили ногам,

Легко за ним минуя камнепады,

Те ж отдавались эхом в небесах,

Былого пыль вздымая над дорогой;

Последний раз тем воскрешая прах

Империи, распявшей Сына бога.

Сей век подвел всему былому счет;

Из варваров кровь христиан течет.

Юстиниан последним обошел

Вкруг моря Средиземного с победой,

Ислам где лишь полмесяца обрел

Потом, оставив пол-луны соседу;

Обратная же сторона Луны

Несла уж Будды свет стране Восхода;

И будут ликом к трем обращены

Гонимые из-за болот народы,

Чей рок, возможно, в том и состоял -

Стать между трех, тремя ли и над всеми;

И кто двоих средь них потом искал,

Не вырвется никак из заблуждений;

Готовил мир единый и трехликий

И трех, и Троицы народ великий.

Пускал стрелой по миру племена

И этот век: орды хазар, аваров, -

От коих лишь остались имена

И результаты точных их ударов,

Или тропа, которой те пришли,

Опустошая тем ее истоки;

Монахи в мир с крестами побрели,

Добились больше воинов жестоких,

Миры тумана, ночи окрестив;

За океаном ж веки золотые

Все продолжали, начинали миф

За мифом, как и все миры иные.

Век ничего не создавал навеки,

Дав Сына навсегда священной Мекке.

V

За осыпью вознесся вверх уступ,

Откуда градом сыпались каменья,

В подножье волка разлагался труп,

Кружились вороны, в остервененье

Бросаясь вниз, не замечая нас,

Вверху уступа серая волчица

Беспомощно металась воя; спас

Гончар труп от позора, черным птицам

Швырнув еды из чаши, что держал

Он на плече и расколол от злости;

Те отвлеклись пока, он закидал

Камнями чуть обглоданные кости;

Свершив обряд, мы устремились в гору,

В невидимую нам отсюда пору.

Вдоль всей тропы на острых камнях мы

Встречали клочья серой волчьей шерсти,

Стремясь скорей покинуть царство тьмы,

Входя неспешно в полосу инверсий;

Рим, для спасенья христианским став,

Богов языческих лишившись силы,

Уж встать не смог, в сем веке дважды пав;

В мир "божьей карою" пришел Атилла

На спинах варваров, великий гунн

Простер империю до гор Урала,

И ни измена б коль, ни злата фунт,

Пред Азией б навек Европа пала;

Век "божьей карой" двух миры карал,

Для третьего ж дорогу расчищал.

Век сей открыл Аврелий Августин

Своею Исповедью - путь в град Божий,

Навряд ли кто еще сравнится с ним,

Торя путь веры в мысли бездорожье;

Учитель Церкви, кто построил мост

Меж эрой мудрых, берегом Платона

И нашим, по которому Христос

Взойти бы мог на кафедру с амвона;

Последним мысль Боэций донесет

До края пропасти другого века;

Казня его, раскается остгот,

Да поздно - Рима ум подхватит Мекка;

Последний век и веры, и ума:

За нами ж крайностей сгущалась тьма.

IV

Вслед за уступом склон горы гряда

На два секла, едва бросая тени;

Догнал рыбак нас, нес он невода

На гору без надежд и без сомнений,

По обе бросив стороны гряды,

Пошел за нами он, не ждал улова,

Не знал - докуда уровень воды

Поднимется наверх в потопе новом;

А небеса под нами скрыли туч

Сверкающие белизной поляны,

И мы ловили каждый солнца луч

Соломинкой, спеша от океана.

Был этот век, как полоса прибоя,

Где побывали веры все в изгоях.

Последние гоненья христиан

Вершил во всем великий реформатор,

Бедняк, солдат и Диоклетиан;

Его сменил монарх, но император,

Столице давший имя, Константин;

И вот, неся язычникам уж беды,

Вознес крест Феодосий вслед за ним;

Но Рим лишился алтаря Победы;

Метался он, за двух вдвойне греша,

Как ветер, гунн гнал варваров на Запад,

Стены Великой камни разрушал,

Век сотрясал коней алтайских храпом;

С далеких гор впервые тучи стрел

Несли по миру кару - передел.

С любовью, с логикой здесь Августин

Простился, в новый век вступая с верой,

Где варвару навек отдастся Рим,

Кто в разуме досель не знал лишь меры,

Как и во всем ином, все потеряв,

Что в Индии в то время расцветает,

И что, культуры ямы заровняв,

За океаном породила майя;

Пусть Рим великий, Поднебесной мир

Раздоры сотрясают и набеги,

Но на Земле не смолкнут струны лир,

И не увянут разума побеги;

Разрухи век в одном нас убедил,

Что все ж не Рим, а мир наш богу мил.

III

Гряда тянулась далее, пока

Вдруг не исчезла; там догнал нас плотник,

В руках его топор был, и доска,

Но из нее не сделать даже плотик;

А снизу несся к верху шум воды

Сквозь облака, похожие на пену;

За ним тянулись мокрые следы,

Хотя палило Солнце неизменно;

Дорога стала круче и трудней,

В глубоких трещинах вдруг пропадала;

Доска нам пригодилась, мы по ней

Могли лишь перейти через провалы;

Век бездной разум отделил от веры;

В себе самом вдруг усомнился первый.

Рим надвое рассек Валериан,

За то ль погиб у перса он в неволе,

За то ль, что гнал жестоко христиан

К вратам небесным от земной юдоли;

Лишь сын его, друг Плотина пресек

Гонения, но вновь пастух Галерий

Их на обряд языческий обрек;

Но шли монархии взамен империй;

Три царства в Поднебесной, их распад;

Возносятся лишь только Сассаниды;

Жизнь стала адом, обещая ад,

И он для Рима стал, увы, планидой;

Вряд Рим спасти мог Александр Север;

По Риму всюду расцветает клевер.

Метался Рим: к Юпитеру взывал,

Но ближе были деспотам догматы;

Не ум уж - благо Плотин прославлял,

В античность обращая "Эннеады",

Эмпирик все сомнениям подверг,

Тетруллиан ум подчиняет чувствам;

Империю ум прежде власти сверг,

Но впереди обоих стало пусто;

Вставал с коленей "серый человек":

Плебей, солдат, в земле ль рожденный мавра, -

К его религии и вел нас век,

К ней устремился и невинный варвар;

Между свободой, догмой выбирая,

Век предпочтение уж отдал Раю.

II

И вот уж Солнце яркое палит,

В зенит взбегая от Луны незримой,

Горы вершина золотом горит,

А сзади туч простор, воды ли мнимой,

Ревет, грохочет, камни вороша,

И мы простились уж давно со всеми,

Как вдруг из туч выходит, не спеша,

Вослед нам мать, неся устало семя;

Подол водою окроплен слегка,

Босые ноги - в сукровице ржавой,

Но бездна синих глаз так глубока,

Как словно небо все в нее сбежало;

А век недаром ждал нас золотой,

Чей блеск и нас сразить мог слепотой.

Великий век открыл, создал Траян,

Кто обнял земли Ветхого Завета;

Вознес культуру, разум Андриан,

Философ Марк Аврелий в кои лета

Взошел на трон, себя прославив сам,

Как Соломон, подобными ж словами,

Но, жаль, не стал примером он векам,

Которые прошли уже за нами;

Наследник лишь его родной Коммод

Вернул жестокость и порок Нерона,

Прервал собою и расцвет, и род,

И затрещала римская корона;

Век убедить был должен нас итогом,

Что ум - не трон дается только Богом.

Умов столь много, сколь минуло лет

С Христа рожденья до пути начала, -

Энциклопедия ума тех лет

Рукою Плиния в себя вобрала;

А в Куче Нагарджуна нигилист

Уж новизну отверг вслед Соломону;

В Китае ж белый распустился лист,

Впервой где - Будда наряду с Законом;

Век золотой сознал, что все достиг,

И что достигнутое все - не ново,

С того ума погаснет вскоре миг,

Но все сильнее возгорится Слово;

Был век вершине сей горы подстать:

Хотел лишь верить в то, что смог познать.

I

И вот вершина, и конец пути,

Но так низка среди потопа круча,

И волны вдруг затихли позади,

Собою поглотили даже тучи;

Никто уже нам не придет вослед,

Но и средь нас никто не знал ответа:

Ни тот, кто юн, ни тот, кто вовсе сед,

От многой мудрости иль многой леты;

Вступали в век, что меж двух позолот

Мог быть железом, золотом и глиной,

Где с мудростью напару правит зло,

За чьи грехи и мы теперь гонимы;

Век убедил нас, что рассвет ума

Легко затмит пороков наших тьма.

Верховный жрец, отечества Отец,

Великий Август был его вершиной,

Хотя иначе рассуждал Творец,

Послав по миру Сына из низины;

В свой август тот в четырнадцатый год

Рим передал во власть чреде безумцев,

Пусть ликовал деяньям их народ,

Не терпящий разумности, презумпций;

"Будь хлеб и зрелища, казна полна,

Прославим и сапог мы, и Нерона";

Над миром ж всем нависла тишина,

Боялись словно не услышать стона;

Здесь пусть крестят, там строят пирамиды,

Мир гвозди в крест вбивал рукой планиды.

Ум процветал, лукавил, богател,

Мог стать филологом любой философ,

Но мысль толкая все ж в объятья дел,

Лишь кесарей меняя - не вопросы;

Но ум иной на смену им пришел,

Кто не сомнения нам нес - ответы,

И кто за веру-знание взошел

На гору Рима, как пригорок света;

Не понял Рим, навряд поймем и мы,

То знание в дела лишь обращая,

Что крест Его все выходы из тьмы

Нам указал и все дороги к Раю;

Стал не началом этот век - вершиной,

Откуда путь мы выбрали в низину.

XXI

Мы подошли к вершине в темноте,

Диск солнечный Луна слепая скрыла,

Предав весь мир подлунный слепоте;

Чуть поодаль волчица в страхе выла,

Но миг прошел, бессильная Луна

Скатилась вниз, путь свету открывая,

Запричитала громко вдруг Она,

И пролилась на мир вода святая;

Мужчины взор роняли в океан;

Мир скрыл он от заката до рассвета;

И криком первым дивный мальчуган

На все вопросы дал нам все ответы;

Был этот век и весь наш путь прощен

Беспамятством его покрывших волн.

Лель песни пел, художник черный холст

Перевернул вверх белой стороною

И в люльку постелил; был плотник толст -

Не знаем, как справлялся он с женою, -

Но люльку быстро сделал из доски;

И трон для матери - кормить ребенка;

Волчица лишь скулила от тоски,

Средь волн пытаясь разглядеть волчонка;

И, словно слыша, стала вдруг вода

Вниз отступать и открывать могилы;

Все вслед за ней пустились в никуда,

И лишь меня оставили вдруг силы;

Лишь я один весь путь обратный знал

И тем свою усталость оправдал.

Когда их всех уж скрыл уступа край,

Я пожалел их и дитя впервые,

Ведь там внизу, возможно, ждал не Рай,

Хотя водой все были смыты злые

И лживые столетья и года;

Но, уходя от истины, к сомненьям

Мы попадаем сразу в невода.

Но в тот же миг предстало мне виденье!

Вдруг вспыхнул неба голубой экран,

Весь путь земной в ином представив свете.

Вот так же отступает океан

Беспамятства, когда родятся дети;

Открыла мне иначе все гора,

Что будет вновь и было лишь вчера.

БЫЛОЕ

XXII

Мне стало жалко общество людское:

Их и себя, одним кто жили днем,

Спасающихся от тоски по двое

Телесным и надуманным огнем,

Бессмысленно блуждающих по тропам,

Меж городов, держав ли, их домов,

Сначала вслед голодным антилопам,

Затем в толпе все алчущих рабов,

С рождения живущих только смертью,

С надеждою на жизнь потом и без,

Считая на панелях иль паперти,

Что ждет их бог, а в жизни правит бес;

Мне было жалко, жил пока мечтой,

Пока не понял, что жалел Ничто!

Как ни жалеть бессмысленных усилий

Искать, найти затем, чтоб потерять,

Тех, кто и разум лишь сумой носили,

Кого рожать рождает только мать,

Кто пишет строки, чтобы не забыться

Средь тех, чья память для того пуста,

Кто оставляет миру только лица

В холстине, на квадрате ли холста,

Кто вновь открыть пытаясь, заблудился,

Среди аллей тысячелетних слов,

Кто на вершины духа возносился,

Средь плоскогорий вечных облаков;

Но лишь поняв, что был и в этом неучем,

Я успокоился - жалеть-то не о чем!

Жалеть героев, славою увенчанных,

А, может, труса, сохранил кто жизнь,

Жалеть влюбленных, смертию повенчанных,

Иль тех, кто смерти раньше дождались,

Жалеть владык, не признанных толпою,

Толпу ль, где каждый мнит себя толпой,

Жалеть свободных от всего изгоев,...

Когда никто из нас не был собой?

Когда дурак, мудрец и даже гений

Считаются другими таковым,

Когда мы все - в плену у заблуждений,

То даже жалость - лишь словесный дым:

Пока огня не довелось узреть,

То некого и некому жалеть.

XXIII

Но есть, за что жалеть! Да, за незнанье

Того, чему завидовать могли

Все те, что выше, ниже, мирозданья:

Что мы незнанье в знаньи сберегли.

Не всем бы знание пришлось по духу,

Когда б его господь доверил сам

Привыкшему иное слышать уху,

Не видящим то знание глазам.

И цель, увы, у части - не познанье

Самой себя, так не было б частей,

Цель выше средства, дальше обладанья,

Как и любовь прекраснее страстей;

Но часть когда вдруг станет частью части,

Познать свое былое мы во власти.

Нелепы так потуги сверхгероев,

Бессмысленны попытки сверхдержав

Играть на лире мира, что расстроен,

От многой крови и от пота ржав;

От многой плоти он чрезмерно плотский,

От многих зрелищ, как Гомер, стал слеп

И лишь затем, в мечтах загон чтоб скотский

Был не настолько, как он есть, нелеп;

Поскольку в нем родился агнец божий,

Кого мы ищем, но, увы, не там,

Ведь Он придти лишь мог по бездорожью,

Вослед ступая лишь своим стопам;

И впереди, как голубь, только слово

В мир возвратилось, но впервые снова.

Увы, напрасно путь его тернистый

Мы расстилали пестротой аллей,

Вздох сожаленья ураганом быстрым

Развеял лицемерный Елизей!

Прощенья нет, увы, прощенья ждущим,

И нет небес тем, ждет кто небеса,

И путь вперед открыт впередидущим,

Кто путь на небо пролагает сам

И кто другим дорогу указует

Своим примером - не тропою слов;

О нет, других господь не наказует:

Ослами быть - уж кара для ослов.

Ждет кара тех, кто бродит одиноко

Тропой, ведущей в вечное далеко.

XXIV

Да, но идти вперед нельзя, не зная,

Что позади, идем откуда мы;

Ведь знали б мы, навряд ушли из Рая

Сюда, назад, в просторы вечной тьмы;

А знали б мы, навряд стремились к смерти,

Сверяя с нею все свои шаги,

И в легком жизненном дивертисменте

Была бы главной заповедь "не лги";

Поскольку ложь - главнейший грех доныне,

Все от нее: невзгоды, смерть и тлен, -

Что ложно, все из памяти изымет,

Для лжи закрыта вечность и Эдем;

Коль знали ложное - совсем не знали,

Не находили мы и не теряли.

А потому взор обратим мы к слову,

На коем каждый говорит язык;

А кто увидит жизни в нем основу,

Тот только этим будет лишь велик;

Оно в начале многоликой жизни

Лежит, кует цепь вечных перемен,

И гость последний на последней тризне,

И все: откуда, почему, зачем;

Живем в его мы только благом ритме,

И нам лишь в слове после смерти жить,

В его бескрайне щедром алгоритме

Могли б несотворимое творить,

Что и творим как образ, чудеса,

Но образцы летят на небеса.

Завет был дан простейшею задачей:

А что в итоге, слово коль - кумир?

Блаженны духом нищие, но плачут,

Оставив нищим, как и прежде, мир,

Лежащим ниц у слов изображений,

Отверзнув тлена ради лишь уста;

Творит кумиров бессловесных гений;

Нищ духом мир, познавший дух Христа!

И что мы ждем - пришествия второго,

Крест чтобы новый к небу вознести?

Открылось миру лишь однажды слово -

Воздвигнуть, возвеличить и спасти;

Кто духом нищ - богатым стать не сможет

За вечность даже, где бедняк и боже!

XXV

Увидит каждый много аналогий

Меж словом душ и жизни языком;

Последний первым подарили боги,

Но цель его опять же во втором

По счету, но от языка господня,

Которым первый молча говорил,

Которым на втором речем сегодня,

Вкушая первозданный хлорофилл,

Читая мир, расцвеченный лучами,

Живущий солнца сладостным теплом,

Одно лишь зря безмолвными очами,

Но говоря все время о другом;

Плывет вся жизнь по света теплым волнам

Столь многозвучным, но для нас безмолвным.

Сегодня знаем мы: мир полон света,

Вселенной бездна лишь для нас пуста;

Его летящий мир закрыт запретом

Телам, вещам, кумирам неспроста:

Любая вещь для света непрозрачна

Иль преломляет, искажая смысл;

Любой сказал бы: ложна и невзрачна

Его написанная ль, сказанная мысль;

Телам ползущим света мир невидим;

Душа святых лишь вырвется порой,

Не держат если заблуждений нити;

Мы ж преломлений можем лишь игрой

В телах во сне и в смерти любоваться,

Коль от вещей не можем оторваться.

И знаем мы: мир света - это вечность,

Любой наш миг касается ж ее,

И, значит, знаем цену, что беспечность

Имеет наша, мигом коль живем;

Свет - божье слово, мир, что словом создан,

Живет что словом, в слове и для слов,

И каждым словом он обязан звездам;

Одно лишь наше слово: ложь иль зло!,

Рожденное в материи телесной,

Конечной, смертной, оттого и злой,

Но для Вселенной все ж небесполезной,

Ведь чтобы сшить, должны проткнуть иглой;

Телесный мир - иголки той следы,

Живуч, как на поверхности воды.

XXVI

Что говорить, все ж мы не бесполезны,

Есть смысл в злодеях, ворах, подлецах,

Лгуны нужны, как злато и железо,

От королей есть польза во дворцах,

Великий нужен - остальных унизить,

Едок, что дать работу пастухам,

Которых этим к пастырям приблизить,

Зачем порою нужен пастырь сам;

Есть смысл в любой профессии, работе

Монарха, простолюдина, купца,

Но только здесь, где временно живете,

Откуда путь один лишь есть - творцам,

И лишь добро творящим; все иное

Вам и достанется - творящим злое.

Земная жизнь - не случаев созвездье,

Есть смысл в любом случайном пустяке:

Мы трассы делаем, ходить чтоб, ездить,

Летать, как электроны в волоске,

"Я" прославляя и не зря - мирьяды

Шли до него ошибок, проб путем,

Где отбраковщики блуждали рядом,

Иль критик со змеиным языком;

Дворцы не зря владыки возводили,

Сбирая силы и рабов вокруг,

О них немало глупостей сложили

Поэты, прославляя и подруг,

Любовь с веками чья лишь дорожала,

Что цену-ценность слова повышало.

Элементарно все на этом свете:

Ложь-правда, выбор, выгодный царям,

Есть у кого потребности в поэте,

Кто может приравнять его к богам,

Тем возводя труд смерда, пашни, вола,

Раба в итоге до земных вершин;

Один лишь царь - одна поэтов школа,

Но сто царей - сто разума причин,

И девяносто девять - заблуждений,

Какие мир уже забыл давно;

А ведь у ста всегда найдется гений,

Кто в сто фужеров разольет вино;

Как это все разумно и знакомо -

Сейчас у многих происходит дома.

XXVII

Всему всегда критерий был сторонний:

Есть гений, нет, два-двести ли царей,

Религии стоял престол господний,

Алтарь любви и между дикарей;

И был не дань природе, а критерий

Рассудку, выбирающему путь:

Есть, пить, тропой шагая лицемерий,

Лгать, самому придумывая суть,

Иль под мечом гремящим наказанья

Главу склонить, боясь произнести

И слово из заветного признанья

"Я вас люблю, о, господи, прости";

На все всегда была господня воля,

Мы исполняли или нет - не боле,

И воля бога в том и состояла,

Чтоб знать ее, но делать вопреки,

Чтоб мыслить вопреки делам, к началу

Так возвращаясь, где исток реки,

Из полной дел низины океана,

Возобновляя кругооборот,

Иначе б ключ-любовь лишь полнил раны

Кровавых рек; движенье лишь вперед

Бессмысленно, когда добро - в начале,

И невозможно, коль лишь впереди,

Любовь нас провожает на причале

Затем, чтоб встретить нас в конце пути;

Стал человек реки той завершеньем

Тем, что идет наперекор теченью.

И в том критерий истины - вернуться

Самим собой, собой быть перестав,

Туда - к истоку и не разминуться,

И до того до края дошагав,

Неся свой крест ручья, реки, притока,

А, может быть, заливом моря став,

Воды твоей поверхность коль широка,

Ей легче обратиться в облака,

Что самый первый рек исток достигнут,

Но коль вода прозрачна и легка,

А если нет, то ждут морей глубины,

Явь вод других, что слишком глубока;

В воде рожденным стать водой лишь снова,

В нас воспариться может только слово.

XXVIII

Зла нет нигде - не ждите - кроме жизни,

Лгут все про ад с надеждою продлить

Одно хотя бы - жизнь, мечтая извне

Чертей-собратьев помощь получить;

Недаром много стало мазохистов,

С довольством жаждущих посмертных мук,

Увы, и в жизни путь ваш не тернистый,

И после смерти для чего вы вдруг?

О да, в материй замкнутом пространстве

Есть место для энергий, прежде злых

И для пассивных, в мире ж постоянства,

Увы, не будет только душ живых;

В том милосердие добра господня;

Не верьте злу, что лишь со смертью сводня.

Материя есть противоположность,

Ад перед миром света и добра,

Там просто все, чужда любая сложность,

Есть только пыль и сил земных ветра;

Рассудка нет - он все лишь усложняет -

И нет ни чувств, ни мыслей - ничего,

Явь явью только дух лишь величает,

А там и духа нет ни одного;

Во снах тот мир мы оживляем сами,

Он "жив", пока есть спящие средь нас,

Предстань последний перед небесами -

Тот мир навек погаснет в тот же час;

Добра отсутствие - уж зло, примеров

Других не надо в виде Люциферов.

Да, зло - владыка на земле, поскольку

Не стал так яро бы трудиться раб,

Знай, кто он есть. Зачем же злой юдолью

Наказывать зло дважды? Добрый слаб

Во зле, ведь зло само лишь отнимает

И только зло, добро лишь отдает

И лишь добро; считайте - кто теряет

И кто и что в конце приобретет;

Злодей лишает добрых бремя злого,

Им облегчая путь на небеса.

Где б мы еще нашли раба такого,

Наградой б кто считал работу сам?

Да, жалко злых и жалко даже зло:

Ведь места нет им в мире вечных слов.

XXIX

Раб столь трудился и достоин песни,

А мир немало их о нем сложил

Безумно длинных, часто интересней

Отдельных песен о добре, ведь жил

Трудами зла он одного, порою

Агонией его, когда с агнцов

Добро одною лишь словес игрою

Вдруг пересаживалось на ослов;

То время вряд ли назовем бесплодным,

Работал раб когда и за господ,

Возможность дав им, от трудов свободным,

Подумать за себя и за народ;

Зло было на земле добра причиной,

Ведь вопреки лишь думает мужчина.

Зло было полюсом у батареи

Одним из двух, увы, минусовым,

Лир в мире много разнесли евреи

От врат Мамоны: звонких, золотых, -

Ток направляя их по всем дорогам

Одновременно; лишь навстречу им

Мы мчимся, сроки соблюдая строго,

А для того, чтоб получить, творим,

Мысль напрягаем, им приносим в жертву

Отдохновенья сладкий, дивный миг;

Не будь их тока - и дороги мертвы,

А мир лишится движущих интриг;

Век Золотой лишь не изведал злата,

Но если бегства нет, то нет возврата.

Ток зла бежит по тропам неустанно,

Вселенских чувств глубины вороша;

От мыслей отвлекает постоянно

Рассудок наш распутная душа,

Часами ждущая своей минуты,

Его виденьем соблазняя Муз,

Сбивая с мысли, стягивая путы

Тоски, томленья; сбрасывая груз

Видений, он разгулу предается,

Отдав любви порой всего себя;

Мамоне ж остальное достается;

А он начнет все заново, любя

Сильней занятье, в результате той утраты

Свободное от ноши результатов.

XXX

Границы, страны, языки, культуры -

Что ж вечное в мозаике земной,

Чего же ради властные натуры

Стремятся трон оставить за собой

В веках, с рождения о них мечтая?

Зачем империй мимолетных смесь,

Где языки друг друга поедают

И создают, усилив спектр весь?

Что императоры, дворы - лишь вехи,

Лишь номера несчитанных страниц,

Разделов, глав культуры; их доспехи -

Лишь корки книг, подобие границ;

Все в мире - для культуры сохраненья,

Развития, обмена, умноженья.

Страшнее войн нет ничего на свете,

Нет ничего прославленней побед;

И в каждом музыканте и поэте

Звучит любовь и хор великих бед;

Теряют все в войне порою страны:

Владык, названья, веру и дворцы,

Чтоб поражения зализывая раны,

Обогащались верой лишь творцы;

Что победителям война готовит:

Раскаянье, похмелье от торжеств,

И необъятные просторы нови

В краю других языков и словес;

Коль победитель пленных презирает,

Он от победы только проиграет.

Война, болезни губят мир телесный,

Все беды этим меж собой сродни;

Но грех страшней, что губит мир словесный,

Пред чьим пороком мы всегда одни;

Он телеса нам укрепляет даже,

Обогащает матерьяльно нас,

Но только душу делает все гаже,

Хотя и служит для ее ж прикрас,

Хоть он и жизнь ей в прахе продлевает,

Тем удлиняя свой короткий срок;

Лжи в логике ж небесной не бывает,

Там истины заветный уголок;

Там войн и бед, болезней быть не может,

Посколь они рождались плотью-ложью.

XXXI

Прогресс, расцвет материй неизбежны,

Как отражения творящих слов;

Возможности последних столь безбрежны,

Столь в двух мирах ведь создали миров,

Что нашей мыслью неопровержимы:

Есть правда, ложь, и множество не-лжи,

Хоть и не-правды; люди одержимы,

Насытят вряд их закромами ржи;

Но слово в этом мире бестелесно,

Должны мы сами образ их создать,

Чтоб был он новым, столько же чудесным,

Чтоб словом-образом в итоге стать;

Творят творцы для вечности модели,

Но эталон ржи горсткой прежде съели!

Столь в каждой горстке света неземного

Заключено, доступного для всех,

Сколь истины от ломтика ржаного

Вкушаем мы, не зная истин тех;

Недаром рожь и ложь в языках разных

Звучаньем сходны, в корне же разнясь

В своих началах, вроде бы согласных, -

Возьмите rye и lie и даже rice,

Рис, лис, - пути слов неисповедимы,

Как и неведом света путь земной;

И в тех словах, не нами что творимы,

Содержится на все ответ порой,

Как и в словах whid, weed, но wheat и wit;

В зерне исток для разума сокрыт.

В зерне, о да, исток цивилизаций,

На пастбищах - лжи, варварства исток,

Недаром все же leasing, lease роднятся;

Свет чистый, солнечный несет росток,

Добро своим поклонникам даруя,

Полня их души солнечным теплом;

Но кто на плоти их земной пирует,

Тот насыщается земным лишь злом,

Рожденным в чрева тьме из плода чрева,

Лишь смерть и зло рождает мертвых кровь;

Пролитьем крови не грешна лишь дева,

Чья кровь живая жизнь родит, любовь!

Свет правды вечной дарит лишь зерно,

Душе свободу - кровь лозы - вино!

XXXII

В вина последней капле очень точно

Видна нам суть звериная людей,

Но не для этого плод создан сочный -

Работодатель пьющих егерей;

Душа людей не может долго в клетке

Их скотских тел смиренно пребывать,

Терпеть грядущие червей объедки, -

Душа, как птица, рождена летать

И воспарять порой к родным пенатам,

Чтоб не забыть истоки, смысл и цель

И сбросить груз неволи непонятный, -

Лишь для того и окрыляет хмель;

Вино людей в грех плотский погружает,

Пока господь души их текст читает.

Не зря подарок сей одним из первых

Был Ною дан вслед райского плода,

Вслед агнцев Авеля и брата стерни,

Едва потопа лишь сошла вода;

Иначе в первых не было бы смысла:

Зачем нам знать, творить добро и зло,

Уравновешивая веры коромысло,

В одном из ведер не плещись сусло,

Что гениев и бездарей равняет,

Царей, рабов - всех грешных на земле;

Не пьет дитя лишь, чья душа алкает,

Все видя только добрым и во зле;

Вино щедрее всех других болезней,

Но там бесплодней, где оно полезней.

Не всем он дан - дар сладостный забвенья,

Не всем он нужен, не для всех пригож

Продукт и зерен истины броженья,

Где результат порою рубль - на грош;

Он словно сон ночной, но много реже

У тех, чей разум бодр и по ночам;

У тех же чаще, кто в ином отвержен,

Предстать боится кто своим очам,

Кем рок один, как случай, управляет,

Кто стал десницей судеб остальных,

Иль кто других от рока отвращает,

Все б заболели - не было б больных;

А многим нужно чуточку вины,

Коль не замечены в грехах иных.

XXXIII

В нас зверь сидит всеядный: злой и лживый,

И столько ж добрый, робкий и прямой, -

Не брезгует ни крови, ни наживы,

Но ласков, нежен, возвратясь домой;

Его собрат неодухотворенный,

Кто стол во многом разделяет наш, -

Пример для нас, примером обделенных,

Не заблуждались чтоб, впадая в раж,

Чтоб помнили все ж главное отличье

Его от нас иль плоти от души;

Гораздо ж легче позабыть приличья,

Чем променять богатство на гроши;

В нас, по несчастью сходный алгоритм,

Что спрятан в нас и тот, что им отрыт.

Ведь так велики наши заблужденья

Насчет Адама, Ноя и себя,

Что двух готовы мы без сожаленья

Отвергнуть, втрое одного любя

Сильней, себя ль сочтя прямым потомком

Адама, Сифа, Каина, чей дух

Блуждает где-то по миру с котомкой,

Пугая души набожных старух.

Потопа дети и души небесной,

Исчадья ада в облике богов,

Смесь двух стихий: духовной и телесной,

Кентавры с крупом воинов-рабов,

Вернуться чтоб, нельзя забыть - где ты,

Куда, какие нас ведут мосты!

Да, создал бог последним Человека:

Адама, душу, мыслящую вслух, -

Но мы-то дважды перешли ту реку,

И только раз сопровождал нас дух,

Чей путь второй быть может иль обратный,

Иль нет его, носильщиком коль стал;

Дар свыше - облик, столь порой отвратный,

Ведь не ларец - главней, а "капитал",

Что возвращаем, чтоб самим вернуться,

С приростом, без убытков иль долгов;

Но дважды ухитримся коль споткнуться,

То нечего пенять нам на богов;

Кто ж на ларец весь "капитал" истратил,

Тот не себя несет назад - лишь платье!

XXXIV

Забыли ж коль, кто есть и кем мы были, -

Испейте вдоволь истины вина;

Сколь многие заржали б иль завыли,

Или замяукали б, дойдя до дна;

Навряд б кто вспомнил ритм своих пророчеств,

Тон поучений, рифму похвальбы,

Ведь даже смысл поэзии - меж строчек,

Как смысл всего: проклятий и мольбы;

Не в нас лишь он - цена такому смыслу

Настоль смешна, что и молиться - грех -

Тому, весов чтоб божьих коромысло

Скрипело, взвешивая души всех;

Увы, самим придется возвращаться

Кто вброд, кто вплавь, другим - не обольщаться!

Да, мы - рабы! - не Господа, а плоти,

Материи, бессмысленной в себе,

Творите, пашете, едите, пьете,

Идете вопреки иль по судьбе,

Обогащались, грабили, рожали,

Учили иль царили, впали в грех...,

Чтоб по дорогам-проводам бежали

Частицы-души каждого и всех,

Лишь исполняя вечности работу,

С травой, микробом, зверем наравне;

Знай это мы - навряд бы кто с охотой

Отдался... даже власти и мошне;

Мы не цари, рабы - частицы схемы,

Вершили труд, не зная даже темы!

И наша роль, пороки, слава, гордость,

Позор, величье, бурной жизни ритм,

Усталость, суицид, мещанства пошлость,

Судьба иль случай - задал алгоритм,

Нам данный в слове устном и телесном,

В котором мы, не зная то, живем,

Не зная ничего, хоть все известно,

Посколь не сами сеяли и жнем;

Но вот пришла пора узнать и это,

Или другая вдруг пришла пора;

Вначале к мудрецу, потом к поэту,

Потом - судьба, слов-цифр - теперь игра;

Услышь кто слышит, коль глухи другие;

Не зря все ж дан нам ear вместе с ear.

ЧИСТИЛИЩЕ

XXXV

Пора пришла! Мы стали частью части,

Что, частью будучи, вдруг стала всем;

Теперь и знать себя мы в полной власти,

Поскольку создан на земле Эдем;

Пусть в прототипе, в копии, в модели,

И пусть по схеме той же, что у нас,

Пусть мы не знали, что же в самом деле

Мы создали и бросились тотчас

Его в подобье близкого нам ада

Вдруг превращать, сочтя себя творцом

И повелителем земного смрада,

Самих себя ж венчая тем венцом;

Увы, Эдем земной был создан в слове;

Сильны мы в звуке, но слабы в основе!

В раю том смерть и та - зима - не боле,

Нужна затем, чтоб снова стать весной;

И миновать ее - всегда ты волен,

Как волен жить лишь летнею порой;

И там враги - скорей партнеры в споре,

Любым из них всегда ты можешь стать,

И сколь б в прицела их не видел створе,

Ты вновь и больше можешь их создать,

Нет, не из милости - из интереса,

Любой соперник в споре - лучший друг;

Там войны - спор, раз этот мир словесный,

Попав туда, вступаешь в вечный круг;

А здесь друзей, отцов убьем порою,

Хоть не считаем мы их жизнь игрою!

Ты там - творец, творишь одним лишь словом,

А то и мыслью, взмахом ли руки;

Там лишь твои возможности - оковы,

Увы, не случай, если вопреки

Своим пределам, сам не соизволишь

Его привлечь на сторону свою,

Но результат навряд ему позволишь

Свой диктовать, решать судьбу твою,

Коль сам ты ей распоряжаться волен;

Там случай - маг, волшебник, но лишь раб;

Увы, и там владыка обездолен,

Когда в своих потребностях он слаб;

Тот мир создать ты можешь таковым,

Каким позволит заблуждений дым.

XXXVI

Сейчас таких миров - уже мильены,

Сколь жителей, кто здесь и там живет;

Свои диктует каждый там законы,

Чужие неизбежно признает;

Общаясь словом, в слове каждый равен,

Подсмысла нет для всех в словах чужих,

Любой - такой, как мы воспринимаем:

Без мыслей корысти, лукавства, лжи,

Без страха, слову веря, обмануться;

Там только мысль несказанная - ложь,

Посколь ж ее, земной, нельзя коснуться,

Там лишь своею ложью ты живешь,

В мир тот пустить не можешь ложь свою -

Чужой там правдой видят ложь твою!

Там ложь веков - сегодняшняя правда,

Словесных кроме ж там и нет веков;

Ведь что там век? - рассказ или баллада,

Иль Илиада, где нельзя богов

Иль гения подозревать в обмане,

Ведь даже слову ложь там вера есть;

Интрига там - лишь фабула в романе,

А судьи - только совесть, ум и честь;

Всесильна ложь, коль правдою рядится

И под одеждой белою цветет,

А там одежда - белая страница

Рядится в ложь порой наоборот;

Критерий главный в мире этом - знанье,

А не догадка, вера, притязанье!

О да, там веры нет, да и не надо!

Зачем в то верить, коль другого нет?

А там есть все с грядущего армадой,

А нет чего, так сочинит поэт,

Создаст художник, скульптор тоже словом,

Что лишь из грешной плоти не создать;

Там все миры, и самый пусть бредовый;

Так что же ложью можно там назвать?!

Нет одного лишь там - материй мира,

Юдоли лжи, страдания и зла;

А значит, все, что есть, достойно лиры,

Трудов любви, искусства, ремесла!

В том мире - Рая первом приближенье -

Слова от лжи проходят очищенье!

XXXVII

Лгут, говоря, убить что может слово,

Как в рюмке, в слове поднося вам яд;

Сколь раз потом не повторяй по новой -

Раз каждый будет холостой разряд.

Ни словом, нет, ни словосочетаньем

Убить нельзя и даже навредить -

Земным лишь злобным можно содержаньем,

В слова что "бог", "любовь" мы обрядить

Смогли не раз, хоть и слова такие,

Как ложь, измена, зло, война и страх,

Имеют смысл и добрый, и другие

В устах иных и в разных языках;

Да, это все - слова, но в мире слов

Нет зла уже и в чистом слове "зло".

Там черт и дьявол - образы, картинки,

Противника любого не сильней;

Там злато, деньги - только золотинки,

Ума мерило, щедрости ль твоей -

Не самоцель, любой игры не повод,

Поскольку цель всегда - сама игра,

Спешишь порой там разориться, снова

Начать другую чтоб игру, пусть враг

И победит, весь мир твой уничтожит,

И чем быстрей - тем лучше, если он

Ошибочен. Зачем ошибки множить,

Играть в игру, в которой обречен?

Быть каждый шаг в ней должен все трудней -

Лишь для того выигрываем в ней!

А как страшит порой нас в жизни грех,

Какому противостоять не можем!

Исток услад он стольких и утех,

Сколь не добиться нам ни злом, ни ложью!

Есть там ли он средь красочных забав,

Где действа только зримое подобье,

Где грешника и нет, как нет и Love?

Он здесь - раскаянья в грехе надгробьем!

Увы, вкусить не сможем там плода,

Чей вкус сюда нас заманил однажды;

Там - только свет, а перед тем - вода,

Какую грех не переступит дважды;

Там - вечность чувств без смерти-результата,

Там есть подобие, но нет разврата!

XXXVIII

Увы, там нет, не может быть кумиров,

Хоть лики часто видим там земных

Среди участников большого пира,

Где все "пьяны", бессмертны и равны,

Где красота сегодняшняя ярче,

Где ты их всех умом же их умней,

Где волен ты вести себя иначе,

Чем и любой, и главный из гостей,

На месте чьем ты сам сидишь на пире,

Неявно, как и в жизни зрящий ум,

Присутствуя в единственном кумире,

В том мире, где есть место только двум;

Тем и отличен о других тот мир,

Что он для нас - единственный кумир!

И не звучит там имя бога всуе,

Хотя и много там имен богов,

Но лишь на имя только претендуя,

Что неизменно даже средь веков,

Как и слова, что в мире тот нетленны,

Мир созидают и слагают тот,

Слова где абсолютно равноценны;

Бесправно то, с ошибкой что войдет!

Его же имя лишь одно - религий,

Языков больше - лишь в одной из них,

Лишь на одном: немом или великом,

Произнести то Имя могут - стих!

Какой язык речет нам имя бога -

Никто не знает, для того их много!

Там нет Его, как нет и в этом мире,

Посколь и тот, и этот - оба в нем,

Как два пробела в вечности пунктире:

В одном живем, другой же создаем;

Мы знаем только правду, ложь - не боле,

А мир Его - не правда и не ложь,

Делить в том мире, отнимать не волен -

Прибавь свое, его ли приумножь,

Там шаг - шагов былых не отрицанье,

Лишь продолженье первого из них;

Поэтому, искать Его - незнанье,

Непониманье сущностей простых;

Должны в чистилище мы отучиться

Делить, предпочитать и мелочиться.

XXXIX

Лишь потому войти так просто детям

К Его ли мир, в чистилища ль чертог:

Наш мир для них и плоск, и беспредметен

С рожденья; с зарождения нас бог

Обрек на восприятие экрана,

Картины плоской Космоса, Земли,

Что в Вечности - мгновения лишь рана,

Где перспективу мы ж изобрели

По памяти, сочтя лишь смерть началом

Той вечной жизни, где начала нет!

Рожденье ж, смерть - полоска лишь причала

Средь океана, чье названье - свет;

Оттуда мир наш виден лишь полоской:

С того в чистилище он снова плоский.

Что удивляться, коль для всех религий

Средь тьмы прогресса бог, как в детстве, светл!

Среди шелков одеты в те ж вериги,

И нечисть слезть никак не может с метл;

Но человек в конце тысячелетий,

Как и тогда, вдруг снова стал красив,

Столь совершенны плоти грешной клети;

В чистилище красивых тел массив

Так многочислен, выбрать может каждый

Себе любое, обновить свое,

Свое ж на время бросив как поклажу,

Привыкнуть чтоб, что бренно все твое;

Там форму он - не тело выбирает,

Червь все равно все бренное сжирает.

Там новый мир: нетленный, но не мертвый, -

Не в камне создается, а в словах,

Канонов грани, школ штрихи все стерты,

Там - точно то, что обращает в прах

Земное время, что теперь не властно

Над красотой, как и творцов рука,

Что повторить пытаются напрасно

Его творенье; вечность их - века,

А смысл творений - лишь напоминанье

Эпохе той, что может возродить,

Найдет коль это стоящим вниманья,

А, главное, сумеет сохранить;

Вряд в светлый мир возьмем мы чернь квадрата,

Как эталон мир тлена и разврата.

XL

Сколь там всего, что в жизни быть не может,

Что сказкой, мифом называли мы,

Столь нет и в "Книге мертвых" меж обложек -

Где света мир искали мы средь тьмы;

Загробный мир для грешных был расписан,

Как будто смысл его - лишь наказать,

А, значит, смысл - весь здесь, откуда крысам

Не убежать; чистилище создать

Могли лишь мы, увы, того не зная,

Иначе б грех и здесь опередил

И в этом мире голубом предрая

Нас как в потопе первом утопил;

Увы, теперь бессильны грех и злоба -

Проигрывают в сказках вечно оба!

А что наука, разум? - столь велики

И столь жестоки были на Земле;

Но их ужасны и скучны языки,

Предел же власти - в кажущейся мгле;

Все их плоды - добра и зла двойняшки,

Теории ж - материи склады;

Но лжи земной одни они поблажки

Не могут дать и в судии годны:

Одни они сей мир создать б сумели,

Последний мир, что может быть жесток;

Но хоть не знает ум конечной цели,

А все ж репей лишь для него - цветок;

Да, все ж чистилище - ума творенье,

Хотя оно - лишь наше повторенье!

Все те же схемы, провода, частицы,

Мосты, дворцы, диоды, банки, рвы,

Где продолжают попусту носиться

Частицы денег в поиске, жратвы,

Порой взирая с мыслями о боге

В небес ярчайший, синий океан,

Не понимая даже - что ж в итоге,

И для чего ж над нами тот экран,

Зачем Луны двоякое зерцало,

Сквозь что и ночью солнце светит нам,

И неужели одного нам мало,

Коль дубликат пришлось создать умам;

Сей мир всего лишь копия земного,

И на экране нет ни лжи, ни злого.

XLI

И точно так же на небес экране

Цветами зла, добра или любви

Картинки светятся во мрака раме,

Их ложь рисуют с истиной Земли,

И так, как красный, синий и зеленый,

Все время рядом в нас или в семье;

И светишь ты как добрый и влюбленный,

Влюбленный- злой, и все твое досье,

Твоей семьи ли в небесах сияет -

Ячейка ж цвета главная - семья -

Рисунки страны, области слагают,

Картины - электронные поля;

Ячейка ж цвета, как и там, тройная -

Семья любви и добрая, и злая.

И не от нас зависит разделенье

Ролей в семье, что не преодолеть,

С того никак то чудное мгновенье

Не удержать, и ярче всех гореть,

Переливаясь разными цветами,

Как раз семье контрастов суждено,

И вне ее могли б погаснуть сами,

Иль погасить, что вами зажжено;

А лжи и зла злаченые частицы -

Источник главный буйства всех цветов,

Но стоит буре крайних разразиться,

Их гасит яркой зеленью любовь;

Любви источник - ни добро, ни деньги,

Ее родит дилемма света - тени.

Любви источник в небесах сияет,

От нас и ночью свет его не скрыт,

Живое от материй отделяет

И в нас звучит, как главный алгоритм!

Одной лишь ей чистилище отлично

От мира света - незачем любовь

Нам исправлять иль проверять наличье,

Ей не грозит ни забытье, ни новь;

Чистилище - мир разума - не боле,

Любовь здесь всех: лжецов и злых, - простит;

Но этот мир прощать иль нет - не волен,

Не всем пройти, хоть вход для всех открыт!

Героя образ злого иль лжеца

Другой возьмет, достоин кто Творца!

XLII

В том суть и есть чистилища земного,

Где каждый лик доступен стал для всех:

Тристана, Чингисхана, Казановы, -

На кем добро трудилось или грех,

Его в веках однажды создавая

Как словообраз славы ли, побед,

И для того, чтоб на просторах Рая

Собраться б мог всего творенья цвет;

Но лишь с душою кроткой, умной, чистой,

Чтоб равно злу их, лжи творить добро;

Обидно, да, коль облик чей плечистый

Займет другой, зла выкинув нутро!

Должны то знать все властные натуры:

Сыны истории, рабы культуры!

Тиран, злодей, земель завоеватель

Служили разным целям на Земле,

Но там, где каждый только лишь создатель,

Нет места уличенному во зле;

Там в мире света вечно все, и малым

Нельзя пожертвовать во благо всех,

Там на Ничто лишь с поднятым забралом

Восстать мы можем, что совсем не грех,

Коли его мы рушим созиданьем,

Любви божественной плодя плоды;

Здесь мало силы, самообладанья,

Раз разрушенье - возводить сады;

Ничто страшится облика "злодея",

Когда он может лишь пахать и сеять!

В чистилище уроки разрушенья

Того Ничто и постигаем мы,

Здесь нет любви господней к сожаленью,

Но все ж понять в конце должны умы,

В чем логика небесного закона,

Где множим мы не сущности - любовь,

Посколь нельзя, хоть вечность и бездонна,

Придумать что-то вечное в ней вновь;

Вновь создаются, рушатся навеки

Земные сущности лишь лжи и зла,

А здесь уже не могут человеки

Разрушить то, что память создала;

Кто не поймет чистилища уроки,

Те сами были лишь с собой жестоки!

XLIII

Алтарь его доступен для любого,

Нет никаких ограничений в том;

А, может, даже вскоре и слепого

Тот мир прозреть заставит, о былом,

О мире всем свои дав представленья,

Ложь, как из глаз ребенка, исключив,

И даль без вех представив разделенья,

И ширь привычек шорами не скрыв;

Ему, дитя, мир знающему в слове

В чередованьи пустоты, границ,

Ничто в том мире не предстанет внове,

Помимо, разве, совершенных лиц;

Мы мало чем отличны от слепого,

В чистилище мир увидав по новой.

За это мы заплатим содержаньем,

А то и сутью всех земных вещей;

Боязнь, что наше оскудеет знанье

От тех потерь - то страх лишь богачей

Лишиться злата сути номинальной,

От чьей потери нам бедней не стать;

Такой же стоит участи печальной

Немало сущностей, что вредно знать;

И от того лишь сможем стать богаче,

Когда любую вещь или предмет

Отныне видеть будем мы иначе,

В ней зря все то, что видит белый свет;

Обделены все на земле мы знаньем,

Вещам доверив вещи ж содержанье.

Чистилище так только лишь зовется,

Посколь богаче там во много крат

Любая вещь, когда она найдется;

Там есть ключи для всех от всяких врат,

Там даже тайн запретных кладовые

Открыть ты можешь разума ключом,

Коль тайны их туда влекут чужие

И хоть туда пришли они с мечом;

Там торжество ума цивилизаций,

Что очищает, одаряет вас,

В чем сила и любви, и информаций,

Чем на Земле они слабы подчас;

Чистилище тем душу очищает,

Что чистотой ее обогащает.

XLIV

Там создается новая ячейка

Взамен трехцветной крайностей семьи,

Откуда мир давно искал лазейку,

Но все ж сильнее были соловьи;

Поэтов рать, земных законов путы,

И главный, жизнь продляющий, закон,

Лишая воли даже на минуту, -

Семьей, трудом был человек пленен,

Не оттого, что так хотелось власти -

Всей жизни схема действовала так,

Над миром поле создавая страсти,

Источник главный где - творящий акт;

Чистилище дарует телу страсти,

Но мир его - у разума во власти.

Как в вечности земное время - щелью,

Чистилище - во времени земном;

Туда мы можем вырваться из кельи

Земного мига, оставаясь в нем

Своей второю, плотской половиной,

Вдруг переставшей главной быть для нас.

Пока к ней возвращаемся с повинной,

Позывов плоти слыша трубный глас,

Что от обид на наше невниманье

Лишить стремится доступа в тот мир,

Откуда возвращенье - наказанье -

Туда, где ангел - снова лишь сатир;

Меж двух миров мы в страшном раздвоенье

Ждем остановки вечного мгновенья.

Теперь нас трое: злая плоть и разум,

И буйство чувств, что мечутся меж них, -

Живем отдельно каждым, всеми сразу,

В себе нося противоречий вихрь,

Переливаясь разными цветами

Синхронно с ратью близких нам землян,

Не "звездам" подпевая телесами,

Собою множа каждый их изъян,

Но с целым миром споря в диалоге,

Не различая страны, времена,

Где в собеседниках - цари и боги,

В реестре чьем и наши имена;

Ячейкой стали не земной юдоли,

А всей предвечной, поднебесной воли!

XLV

Впервой тот мир, пути в него - открыты

Для тех, кто был не посвящен, - для всех,

Кому жрецы лишь подступы к корыту

Открыли, им приманкой бросив грех,

Противоречья дух наш тем лаская

И нашу страсть к запретному плоду,

Тропой другой идя без нас, но к Раю,

Скрыв правду, и правдивцы не дойдут;

Великий грех - не ложь сама, а тайна, -

Что дал Господь, нельзя в душе таить,

Любовь ведь неделима и бескрайна,

Любить одно - то значит не любить;

Для всех тот путь, не только для поэтов;

Все знать должны для этого об этом!

Он на земле, что сказано и было,

И он - врата в земные ж небеса,

Но скольких уж история забыла

Тех, кто не знал, не верил в чудеса,

Не верил просто, кто давно на небе

Или нигде, Суда кто миновал,...

Все среди нас, кто в семени, как в хлебе,

Господний свет потомкам передал;

Жестокий выбор, коль его не знали

Мы, лжепророкам веря и царям,

И скольких мы и завтра б потеряли,

Все ожидая, что ж Он скажет сам;

Рай - на земле, и путь туда - меж нами,

Найти и выбрать - все должны мы сами.

Не верит кто, увы, его проблема:

Сюда никто насильно не зовет,

Количество не важно для Эдема,

Когда один порою создает,

Что не суметь разрушить мириадам

За сто веков, в пожарах войн и смут,

Ведь Рай не для бездельников награда,

Он дар для вечных тружеников - труд

Не в лиц поту и не в крови ладоней,

А с песней сердца, в танце ли ума;

Сюда никто насильно не загонит,

Душа свой выбор делает сама;

Бог даст цемент-любовь, кирпичик-слово,

Все остальное ж нам творить по новой!

XLVI

Неважно, что творишь: кирпич, ребенка,

Слагаешь ноты, звуки ли в мотив,

Рисуешь линии, дома, котенка,

Не отвергая ничего, где - лжив,

Ведь ложь - всего - не правды отрицанье;

Нельзя, увы, отвергнуть даже ложь;

В том мире главное - лишь созиданье,

Для лжи там матерьяла не найдешь;

Творишь, добро ль господне раздавая,

Любя ли всех, что делает Он сам,

Тем умножаешь ты богатства Рая,

Не руша плоть и в "пользу" небесам;

Не результат там важен, а процесс,

Творит ведь бог, а разрушает бес!

Чистилище, а ранее искусство,

Наука ль приучали нас к тому,

Семья ли, труд; но остальное - пусто,

Что не дает - не нужно никому

И в этом мире, ну а Там тем боле;

Кто прах берет, тому и даден прах,

Творец же, пусть был по земному болен,

Найдет себя здоровым в небесах;

Здесь он не мог быть во плоти здоровым,

Посколь она пред вечностью больна,

Не оказаться под ее чтоб кровом,

Он в ров меж ними наливал вина;

Творение, с чего сей мир и начат,

Есть цель его - одна и не иначе.

Рай - на Земле, а, значит, остальному

Не остается места даже здесь;

Нельзя завидовать земным больному,

С земным он вместе исчезает весь;

Чистилище пройдя, коль там пытался

Лишь брать, другому ничего не дав,

Он вне него ни с чем так и остался,

Добро не взять, дающих обокрав;

Добро от зла в отличье лишь дается,

Смысл творчества лишь в этом состоит,

И песнь для тех, кто слушает, поется,

Но для себя лишь и певец молчит;

Путь в Рай - пути из Рая повторенье,

В его начале, как тогда, - творенье!

XLVII

Да, далеко землянам всем до Рая,

Но дальний путь короче все ж того,

Которым быстро в Никуда шагаем,

В конце пути не видя ничего.

Потоп сошел, но огненный на Землю,

Зло, ложь своей сжигая чистотой;

Детей глаза его лазури внемлют,

Им внемлет он, и нет вернее той

На свете правды, больших доказательств,

Чем их глаза, сквозь кои смотрит бог;

Глаза отцов мутнеют от предательств,

Как от подтекстов неизменный слог,

Далек наш путь, но сладок - очищенье,

Что может стать к началу возвращеньем.

О да, грехов земных гораздо меньше,

Чем лжи жрецы пытались нам внушить;

Их нет совсем у матерей, у женщин,

Кто вдохновляет нас, творя, творить;

Нет у детей, кого грешить порою,

Как матерей, все ж вынуждаем мы,

Кому и смерть мы сделали игрою,

Греху уча их души и умы;

Увы, напрасно: нам, матерым в смерти,

В игре со смертью победить трудней.

За нами выбор, верьте иль не верьте,

Но нам теперь учиться у детей;

В чистилище - пусть и создали мы -

Мы попадем, лишь снова став детьми!

Не просто так пред смертью молодея,

Теряя вместе с памятью грехи,

А с возрастом душою не старея,

Игр отрываясь ради от сохи,

Забыв войну, себя ж где убиваем,

Тельца златого обратив в вола,

Земную плоть, себя мы чем съедаем,

Убрав от хлеба с нашего стола,

Творя лишь то, что разрушать не надо,

И разрушая только пустоту;

Злым все равно не сделать Землю адом,

Как и дорогою своей - версту.

Мир будущих, былых тысячелетий

В картине плоской нам рисуют дети!

НА ГОРЕ

XLVIII

Мои видения прервал старик,

В глазах чьих небо мудрое сияло,

Но был морщинами изрезан лик,

И худ был он, что ветерком качало

Так, что от ветра сильного взлететь

Он мог, наверно, и скорее ветром

И занесло, ведь сам преодолеть

Вряд смог бы океана километры;

Я думал так видениям вослед,

Что пред потопом кажутся реальней

Земных всех истин - тех, которых нет

Теперь нигде. "Не следует с печалью

То вспоминать, что сам хотел забыть, -

Сказал старик, - мы продолжаем жить!"

"Согласен я, но жалко одного:

Ведь мы себя считали здесь вершиной,

В итоге ж не осталось ничего,

Чем так гордился воин, царь, мужчина!" -

Ответил я. "Гордиться есть чему

Рабам, творцам, своими кто руками

Все создавал, но только не тому,

Кто был царем непризнанным над вами, -

Он отвечал, - их роль была одна:

Напоминать вам - есть вершины выше.

Была б, увы, Вселенная бедна,

Коль червь земной ее считался крышей!

Цари Земли служили одному -

Быть лестницы подобием уму.

Будь для тебя лишь только то предел,

Что на Земле за миг ты мог достигнуть,

О чем успел подумать между дел,

Иль что меж мыслей ты сумел воздвигнуть,

То не смешно ль величие твое,

Коль для него ты сам же и оценщик?

Тогда, мой друг, кто в первый день умрет,

Создать успеет не намного меньше.

А если знать, что он за день, за час

Решил свою задачи общей долю,

То этим общим каждого из вас

Цена взрастет, величие - тем боле!

Но, коль ценить себя ценой владык,

То вклад, увы, любого - невелик!"

XLIX

"Согласен я, но каждый электрон

Тогда гордиться может назначеньем?" -

Я усомнился. "Все-таки смешон,

Забавен, человек, ты самомненьем! -

Воскликнул он. - Сам ничего ж ты зря

Не будешь делать, если ты разумен?

Но можешь счесть, что звезды зря горят,

Себя одним считая, все же - в сумме,

Свое незнанье случаем назвав,

Свои ошибки оправдав судьбою,

Но в случаях обоих ты не прав,

Все делается правильно тобою.

Коль совершенна схема - электрон

Любой своей задачей наделен.

Недаром все ж заметить мог и сам

В мирах различных некое подобье?

С чего ж тогда незнанье к чудесам

Относишь ты, для мира став надгробьем,

За коим - смерть, бессмысленность, пустяк,

Законом чтя свои лишь измеренья,

Иль расписанье поездов сочтя

За собственное их произведенье;

О нет, мой друг, и веру принял ты

Так, как велит тебе твоя ж гордыня,

Бездельников напрасные ль мечты

Обресть спасенье, но в чужом и в сыне."

"Но коль за всех, за нас все решено, -

Наоборот усердствовать смешно!" -

Заметил я, хоть был согласен с ним.

"На то и создан уровень рассудка

Здесь - между первым миром и вторым,

Не стал чтоб весь подобием желудка;

Дан алгоритм, и роли все даны,

Как в схемах для частиц места пустые,

Но в выборе ролей вы все - вольны,

Поскольку есть же уровни иные, -

Сказал старик, внимательно смотря

В мои глаза, - Да, выше, ниже ваших;

Ничто - ты знал - не пропадает зря,

Как для людей, к примеру, день вчерашний;

А перейти в ничто иль к небесам

Разумный уровень обязан сам.

L

Иначе это будет уж не ум,

Коль выполнять команды лишь умеет,

Иль, на судьбу ссылаясь, наобум

Бредет туда, где жизнь его лелеет;

Нет, роль ума намного в небесах

Важней, чем здесь, где правят все же чувства;

А там любовь и свет лишь, и в умах

Потребность, в созидателях искусства,

Нельзя ж такой бесценный матерьял -

Ценнее мрамора - тому доверить,

Кто здесь из праха только прах ваял;

Поэтому там мало просто верить;

Там нужно иль любовь уметь дарить,

Иль из нее сокровища творить!"

"Но для кого?! - спросил я, - для него?!"

"О нет, Господь Любовь лишь излучает,

Что не под силу все ж для одного,

И нужен, кто ее воспринимает

Затем лишь, чтобы дальше одарить;

Поэтому наш мир и бесконечен.

Ошиблись вы, пытаясь оградить

Себя семьей, Землей! Бесчеловечен

С того ваш мир, что каждый человек

Себя венцом творения считает.

Ты миновал вот не один уж век -

Что и когда там человек решает,

Пускай над всем он миром держит власть?

Достаточно и мига, чтобы пасть!

А кто творит для всех, не для себя -

Не для него ль все это и свершалось?

Сколь мы империй вспомнили скорбя,

От коих даже следа не осталось?

О да, стоят и храмы, и дворцы,

Доселе восхищают нас портреты,

Но создали их не цари - творцы,

Художники, ваятели, поэты!

А сколь империй создавалось зря,

И гибло рядом, чтобы где-то вскоре

Вдруг новой веры вспыхнула заря,

Чтоб не скучали, меж собою споря?

Ты вспомни сам, кто был попутчик твой,

И в новый мир кого ты взял с собой!

LI

"Но для кого все это, коль творцы

Лишь попадут туда?" - спросил я снова.

"Так не напрасно все ж церквей отцы

Несут свой крест, гласят ли божье Слово! -

Он отвечал, - Я уровень другой

Тебе открыл, неведомый доселе,

Туда лишь веры не дойти тропой,

Когда одну из трех лишь одолели;

Всех тех, кому их бог пообещал,

Все то и ждет, коль заслужили это;

Но ты бы там, наверно, заскучал,

Как и медведь полярный вечным летом;

Тебя не просто Рай ждет - райский труд,

И те, кто вечно урожай твой жнут.

Ведь сколь миров вокруг, сколь было их,

Сколь душ живых и любящих на свете,

Неужто Он всех братьев вам меньших

Создал напрасно? Столько лихолетий

Чтоб пережить и умереть зазря?

Нет, по себе вы судите о Боге!

Кого хоть раз узрит его заря,

Тому не знать конца его дороги.

О да, их ждет волшебный, райский сад,

В какой Земля уж вскоре обратится;

Но для тебя ж он будет словно ад,

Коль отдыхать придется - не трудиться!

Не для кого, мой друг, проблема - кто!

Ведь все ж творцов, увы, один на сто!"

"Выходит, все?" - спросил я. "Нет, друг мой! -

Ответил он с печалью затаенной, -

Зверь хищный станет ласковый с тобой,

Коль он не будет пищей обделенный,

Но человека сколько не корми,

Становится порой лишь голоднее,

Хотя все были сытыми детьми,

Он голоден не пищей - зла идеей;

Таким, увы, в Рай просто не попасть,

Там нет их пищи, их и не заманишь,

Там не над кем показывать им власть,

Там не убьешь, не съешь и не обманешь;

У разума одна, мой друг, беда:

Он может выбрать путь и в никуда!"

LII

"Но это все в виденьи я познал", -

Заметил я. "Но вряд тому поверил? -

Спросил он хитро. - Много слов я дал,

Да мало кто открыл им сердца двери.

Что до творцов - все грешники подряд!

Да я и сам бы в Рай не согласился,

И, если б был он, лучше б выбрал ад,

Где попотел бы, коль не потрудился."

"Но отчего сейчас лишь только вдруг

Сошло к творцам такое откровенье?" -

Спросил его я. "Нынче, милый друг,

Умен ребенок каждый, словно гений,

И раньше начинает он творить,

Чем верить, а порой и говорить!

Теперь не знание для вас - препон,

Смысл от избытка, может, в нем утерян;

Страдал от мудрости и Соломон,

Но смог найти себя в чрезмерной вере

И в небывалых, нужных всем делах;

Сейчас ваш мир глупее стал ребенка,

И видит он, насколь ничтожен прах

Тот, на который он сменил пеленки;

Нет среди вас ему учителей,

Посколь их много - пленников былого,

И слишком много прошлого врачей,

Кто в вас ребенка превращает в злого;

Ребенок мыслит чистый!, вы ж ему

Все мысли обращаете к дерьму!

Он может столько, что не в силах вы

Понять, познать, посколь ему дается

Гораздо больше знания халвы,

Что вам уже по вкусу не придется

Без перца зла; ребенок может все,

Что вам - для зависти и страха повод,

Он знанье божье сам само несет,

А вас ведет греховной плоти повод,

Но все права, труд и плоды в руках

У вас, кто в новой эре стал вдруг лишним;

И пустота одна в его глазах,

На полках созерцающих мартышек;

Не сможет взрослый и захочет вряд

Пустить садовником ребенка в сад.

LIII

Не сделает он то и на словах,

Поскольку сам неверно понял Слово.

Что у пророков ваших на устах,

Кто вторит Иоанну Богослову,

Давно все сотворив и пострадав

За то не раз, но вновь не понимая,

Столь раз пришествия второго ждав,

Их каждый раз мирьяды пропуская?

Да-да, дитя любой у вас - Христос,

И лишь дитя - грехов людских прощенье;

Да, для него вы кустиками роз

Дорогу обсадили... к восхожденью;

Вновь на Голгофу путь дитя ведет,

А мир пришествия второго ждет!

Увы, мой друг, Рай - только для дитя,

Но не годами лишь - душою тоже!

Недаром старцы в небеса глядят

Дитя глазами; также смотрит боже!

И кто обидит старца или зло

Внушает детям - обижает бога;

Сколь ни несло б ума его чело,

Ему, увы, лишь в никуда - дорога;

Ему судьба даст то же испытать,

В дитя его под старость превращая,

Когда не сможет злом он злу воздать,

Хоть мог воздать он злу, но лишь прощая;

Ваш век возможность всем дал, и во всем

Стать снова, сохраниться ли дитем.

Узреть ты смог чистилище и сам,

Что с заблужденьем взрослых так несхоже;

Доступны игры в войны небесам,

И даже в ваших мифах свергнул боже

Зло в преисподню, жизни не лишив.

То не похоже ль на ученых споры,

Где спорят оба, хоть никто - не лжив,

Где побеждают оба, кругозоры

Свои расширив? Игры в небесах

С одним не схожи - с жизнью вашей грешной,

Где цель не жизнь сама - чужой лишь прах;

Найдут, что ищут, но во тьме кромешной!

Коль не смогли создать вы мир идей,

Дал он создать другой вам мир - детей!

LIV

Прообраз пусть, посколь еще от вас,

От взрослых он зависит, вход деньгами

Оплачивать должны они, подчас

Добытыми нечистыми руками;

Но это ваш, ваш - взрослых только грех,

За что у них расплатится лишь тело,

Но знать должны вы то, что ждет вас всех,

Когда уйдете вместе с вашим делом

Вы в Никуда, когда весь мир они

Вновь перестроят, позабыв навеки

Учителей, живущих только дни,

Отцов, кто были только человеки;

В своих вы детях видите рабов

Своих лишь заблуждений и грехов.

Но станет это в предстоящий век

Последним главным вашим заблужденьем;

Исчез подвластный власти человек

Отцов, царей, церквей и просвещенья,

Под чьей личиной вы их ремеслу

Рабов учили, старости прислуги,

Саму ту старость предавая злу,

За что и были вы пред ней в испуге;

Увы, в их мире плоти места нет

С морщинами, болезнями, развратом;

У них он зваться будет Интерсвет,

Посколь не будет к вашему возврата;

То не чистилище, мой друг, увы,

В чистилище нуждаетесь лишь вы!

Две тысячи прошли вы лет пустых;

Цари, творцы, поэты - все былому

Служили вы греху; средь вас младых,

Коль и встречал - в учениках лишь злому!

Сколь раз вас сын господний посещал,

Учил, прощал, наказывал ли верой,

Никто из вас словам сынов не внял,

Ни разу не был сын для вас примером;

Но сколь средь вас сумели пострадать,

Сколь иноверцев убивать готовы,

Никто вот только не хотел играть

По правилам, что завещало Слово;

Играть - не жить, поскольку лишь в игре

Подобны мы невинной детворе!

LV

Я знаю, ждал ты здесь заветов вновь,

Хотел услышать новую подсказку.

Но дать ответ нам может лишь Любовь,

Ни вера даже: в правду или в сказку;

Дана ведь вера, чтоб облегчить вам

Нелегкий выбор, и для многих стала

Она пристанищем, когда к грехам

Душа уже их просто не лежала

От пресыщенья просто иль от лет

Усталости, что лишь любовь не знает,

Любовь, мой друг, - единственный завет,

Который веры верность проверяет;

Ты видишь, как ребенок любит нас,

Хотя как будто не за что подчас."

"Но трудно было все же на Земле

Соединить Любовь порой и Разум, -

Заметил я, - ты иль Любви во мгле,

Или боишься подхватить заразу

Ее горячки, от всего сбежав,

Чтоб даже повода не дать сомненьям".

"Ну, в отношении земной ты прав,

Посколь она нуждалась в воплощеньи

В вещах, во взглядах, чувствах иль словах,

Ее вы ради думали, творили

Из праха правда и опять же прах;

В ней ж редко матерьял вы находили;

Поэт писал словами лишь любви,

Да распевали ею соловьи.

Но в тех словах же вы могли и зло,

И пошлость речь, а там вам слов не надо.

Без слов же входит Солнца в вас тепло,

Но только словом входит огнь ада!

О да, мой друг, там слова больше нет;

Поймут друг друга взрослый и ребенок,

Там музыкант, художник и поэт

Творят одною мыслью, как котенок,

Все из любви, из света одного,

Который здесь вам дан лишь отраженьем,

Погасни он - не будет ничего

Ни в жизни вашей, ни в воображеньи.

И то, что свет - реальный матерьял,

Здесь человек и-то уж осознал.

LVI

Недаром души все подобны там

Энергий линзам необычной формы,

Способным, чувствам следуя, умам,

Творить из света все, не зная нормы,

Ограничений, кроме лишь своих,

Что при желаньи все ж преодолимы;

С того поэт, кто здесь писал лишь стих,

Там создает поэмы, как картины,

И музыкант - поющие панно,

Представь себе, как счастлив там художник,

Кому холстом все небо отдано,

Ни для кого нет дел там невозможных;

Ты там творишь, и этим лишь любя,

И вместе с творчеством там любят и тебя.

Здесь мысль твоя корявая в словах,

Иль в красках серая, глухая в звуках,

Как ни летай душой ты в облаках,

Не породишь красавицу и в муках;

Там ей слова и краски не нужны,

Не надо знать сложнейших ей аккордов,

Любви чтоб мысли были ей слышны,

Звуча не мастерски, но так же гордо,

Пусть не в верхах, не в небесах - в саду,

Где будешь счастлив вечность ты с любимой;

Они вдвоем все то там создадут,

Что здесь и в мыслях пролетает мимо;

Там нет различий: выше, ниже ты,

Там лучше мир, чем здесь - твои мечты!

Конечно, плохо, если мысль скудна,

Не может выразить души порывы;

Не плотью жизнь здесь на Земле бедна,

А страсти тут духовной нет наживы,

Не стал примером киник, Диоген,

В пустой чьей бочке цвел оазис мысли,

Не мог раскрыться мозг людей, их ген,

Сокрыты в коем всей Вселенной выси;

Посколь детей учили не тому,

Учили сказкам, чтоб забыть, взрослея,

И что считать - не счету самому,

Тому, за счет чего не то имеют;

Тому ж, кто мало должен здесь иметь,

Ему и в мыслях не дали взлететь.

LVII

Но жаждет мысль, когда она пуста,

Коль нет нектара, то зальется элем,

Залил и Ной пустые им места,

Потери горе заслонив похмельем;

Тот заменяет элем плоти тлен,

Найдя для злата лучшую замену,

Пустой во всем совсем отдастся в плен

Подобью дивной сладости Эдема;

Тот пьет, посколь избытком плоти пуст,

Ведь злато, друг, - танталова водица,

Краса Земли - то роз обманных куст:

Лишь не срывая можно насладиться;

Потопу вслед был залит мир вином -

В крови иначе б захлебнулся он.

Ведь вы, увы, то принялись делить,

Что вам самим дано, чтоб им делиться,

Неужто кто-то мог кого затмить

Тем, что пред Ним мог лучше поклониться

И принести даров богаче... прах,

Себе притом прах больший оставляя?

О да, греха исток не в братовьях,

А в тех, кто изгнан первым был из Рая;

Кто взял не то, что было им дано,

И чем дитя любой сегодня счастлив,

А то, что было брать запрещено,

Тем показав свое стремленье к власти;

Стать равным человек решил богам,

Но словом "брать", совсем не словом "дам"!

Во искупленье ли греха те дать

Решили богу, но как свой, дар божий;

Но кровь, что пролил Авель, Он предать

Земле позволил с Авелем, что может

Тебе помочь понять, в чем был ваш грех,

Коль первым смертным смерти ж стал даритель,

А Каин сам, потомок ли Ламех -

Земной был кары просто исполнитель,

За смерть которых судиям земным

Недаром в много раз же отомстится;

Всех ваших жертв ничто не стоит дым,

Коль даже дымом с братом не делиться!

С того пусты, что стали жадно брать,

Что стыдно, жаль другому отдавать.

LVIII

Так вы детей делить учили дым

Плодов земных, хоть знали - погибает,

Кто победит, поскольку он пустым,

Как этот дым же, землю покидает;

Никто делить, увы, лишь мысль не стал,

Делиться ею же не стал тем боле;

Лишь Хам однажды вслух ее сказал,

Как тут же за нее попал в неволю;

О да, отцов высмеивать нельзя,

В себе потом прощая их ошибки,

Так глупости проложена стезя

Была запретом разума улыбки;

Ум был не глуп, - приманкой делать разум,

Тем сам поймав неверия заразу.

Недаром ведь тянулась сквозь века

Тропа познанья через посвященье

Для двух: учителя, ученика, -

Свое не раскрывая направленье".

"Да, грамотность - не знанье, это так, -

Сказал я, скромно очи потупляя, -

Сейчас ученый даже, как босяк,

Познаньем блещет, для чего не зная".

"Грехом считая сам познанья плод,

И зло творя, что это зло не зная, -

Сказал старик, - хоть все наоборот -

Знать, но не делать зло, - дорога к раю!

Не знать, не делать - это тоже путь,

Но так легко незнанье обмануть.

В том и лежал соблазн в любой из вер -

Использовать доверчивых чрезмерно,

Но об одном не ведал лицемер -

Им наказанье хуже, чем неверным;

Последний век был знания для всех,

И век доступного для всех творенья;

Преодолеть один осталось грех -

Простую процедуру посвященья;

Недаром речь моя, твоя ль скучна -

Должно у человека быть желанье;

Ведь вера, всем доступная, смешна,

Как за неверье просто наказанье;

Зверь может верить только тем, что жить,

Ум право веры должен заслужить!

LIX

Но должен знать тот ум, что право есть,

И что за выбор разуму был даден,

И что за крест он в гору должен несть,

Не забывая следующих сзади;

Быть можно честным, правды не сказав,

Как быть не злым, добра не совершая,

Но можно к истине идти, солгав,

Ложь истиной на этот раз считая;

Нельзя быть добрым, не творя добра,

Иль зло творя пусть и добра во имя,

Сгорает зло лишь в пламени костра,

Что разожжен злодеями самими;

И то, что Солнце светит нам весь день, -

Не оправданье, что бросаем тень".

"Но что за выбор?" - робко я спросил.

"Не для рабов! - мне тихо он ответил, -

Дано уму достаточно все ж сил,

Светить другим, ему коль Солнце светит;

Любви мир прост: чем больше любишь ты,

Тем больше ты, тем больше получаешь,

Здесь не достигнуть никогда черты;

Себя коль любишь - в той любви сгораешь;

Коль, видя свет, бросаешь тень ты сам,

То от тебя тот свет лишь отразился,

И путь тебе закрыт на небеса -

Ты в мир теней навеки возвратился;

Тот мир не знает даже слова "тень",

Там солнце, друг мой, светит целый день.

Ума мир прост: коль мыслишь, то творишь

Мысль, как любовь, из солнечного ж света,

И не один ту мысль ты, значит, зришь,

А темным мыслям не нужны запреты, -

В том мире просто темных мыслей нет,

Поскольку нет для них там матерьяла,

Коль мысль твоя не излучает свет

Иль для себя здесь только излучала,

То ты не сможешь просто мыслить там,

А коль не мыслишь, - ты не существуешь,

Открыт тот свет лишь сердцу и умам,

Коль нет чего, - то здесь навек ночуешь;

Мир света прост, и ум любой поймет,

Что не его, а от него тот ждет!"

LX

"Но это ж все, увы, я понял сам,

Когда в веках былых искал ответа! -

Сказал я, - Да, ответ совсем не там,

А впереди лишь, во Вселенной света!

Ребенок тот мне подсказал о том,

Кто начал жизнь, не ведая былого;

Сыны ведь Ноя в мир пришли со злом

Потопа после, но из мира злого!

А он был чист, пускай инстинкты код

Несет в нем зверя, мыслящего зверя!

Бежать ему не надо в землю Нод,

Посколь начнет он все иначе, верю!

Начнет он мыслить лишь затем, чтоб мысль

Вела его в Любви господней высь!

Пусть никогда не будет целью прах,

А смерть не станет жизни всей пределом,

Пусть наше все с улыбкой на устах

Воспримет он: мечтанья, веру, дело;

И двадцать вех прошли лишь для того,

В конце дороги чтобы убедиться,

Что все мы - дети бога одного,

В которого не верить, а влюбиться

Должны мы так, как всех он любит нас,

Как мы должны любить его любимых.

Все двадцать вех минули, словно час,

Ведущий в вечность непреодолимо!

Все суета - потуги масс, церквей,

Что среди нас зовется эмпирей!"

"Так редко там встречали лишь детей

Уже царями или ж на иконах,

Куда все ж чаще - на гербах зверей,

Иль головы звериные в коронах;

А между вас заметно ли текут

Ручьи их мыслей, собираясь в реки

И в океаны мыслей, что не лгут,

Но зло все искупают в человеке?

Так вот же Рай, мой друг, он - на Земле

Давно уже, с творенья человека,

Цветет тот сад средь войн, греха, во зле,

Неважно - Рим ли правит миром, Мекка!

Миг краткий Рая, не сорвет пока

Познанья плод уж взрослого рука." -

LXI

Старик мне вторил, так, как будто сам

Я это ж мыслил, но облечь словами

Никак не мог, не веря голосам,

Которые мы слышим временами,

Как эхо из забытых детских лет,

Где мы с цветком, с котенком говорили

На языке, которым мы обет

Давали богу; обретая крылья,

Какие мы по перышку потом

Повыдергаем пусть и перьев ради,

Пусть даже не остаться чтоб скотом

В земном, увы, бескрылом зоосаде; -

"Никто досель не разгадал загадку,

Посколь бежали к смерти без оглядки!

Да, друг мой, Рай ты правильно искал,

И правильное выбрал направленье,

Но столь веков напрасно прошагал,

Минув давно то дивное мгновенье,

Которым Фауст глупо пренебрег,

Ища за ним садов небесных кущи,

Переступив легко за их порог

В мир плесневеющий, а не цветущий".

"Но я его не испытал еще!" -

Воскликнул я. "Я, думаешь, не знаю? -

Сказал старик, - Но ты уж обольщен,

Готов мгновенье предпочесть то Раю!

Учти одно: в Раю оно - вершина!"

"Дитем остаться может ли мужчина?" -

Спросил я грустно. "Да! - ответил он, -

Как может перестать им быть невинный;

Был не Любовью ж человек грешен,

А тем, что счел ее греха причиной,

Хотя лишь в ней он равен Богу был,

Любовь ж - причина жизни, веры, счастья!

А он листком ее стыда прикрыл,

Найдя критерий равенства во власти,

Во праве зло творить, саму Любовь

Злом первым посчитав с подачи змея,

Грехом сочтя им пролитую кровь,

Как счастьем - что прольет он вслед за нею;

Кровь - грань любви небесной и земной,

Но нет причин ей делаться иной!

LXII

Не может быть Любовь причиной зла,

Хотя она, увы, - всего причина

На белом свете, и лишь там, где мгла

За отраженья прячется личиной,

Где нет Любви, а, значит, нет всего -

Не плоть же видим - света отраженье

И в света ж формах - больше ничего, -

Там только - зла пустынные владенья,

Там только миф, Ничто иль пустота -

В материи, придуманной лишь вами,

Она ж на самом деле ведь не та,

Какой ее считали вы веками;

Мир, тот что видите, - то света мир,

Иное - вами ж созданный кумир.

И формам света содержанье вы

Свое творите, но из матерьяла,

Который сами ж создали умы,

Как будто им любви и света мало;

Изображенья делая того,

Что есть уже, но с вашим содержаньем,

Вы сами же себе создали зло,

Назвав создание его познаньем;

Куда правдивей детские глаза,

Что видят мир пустым внутри и плоским,

Но форму каждую восприняв за

Небесной протоформы отголоски;

Дай знать им, что реальна лишь Любовь,

Рай на Земле бы воцарился вновь!

"Но как же смерть?" - спросил я. "Смерть чего, -

Ответил он вопросом, - содержанья?

Но в нем, как понял ты, ведь ничего

Нет вечности достойного вниманья;

А то, что есть, тому не умереть,

И даже плоть такой же остается,

Для вас, мой друг, страшна совсем не смерть,

А то, что жизнью среди вас зовется;

В вас то умрет, чего у вас и нет,

Все то, что вы придумали лишь сами,

Душа, коль в ней Любви сияет свет,

Не с формою простится - с телесами;

Но если в ком лишь было только зло

Или Ничто, тому не повезло!

LXIII

Но коль Ничто умрет, то где же Смерть?

Оно чем было - тем же и осталось!

Поэтому нельзя ребенку - верь

В то - говорить, что вам лишь показалось!

Да, друг, вершина детства - то Любовь!

Да-да, она - то вечное мгновенье,

Что повторится после смерти вновь,

Уж никогда не испытав забвенья!

Но если вдруг вы спуститесь с горы

В низину взрослой жизни заблуждений,

То вы навряд дождетесь той поры,

Когда ее к вам возвратится гений!

Тогда уж лучше вам остаться там,

Где путь еще не пройден к небесам!"

"Но ведь нельзя ж нам было не стареть? -

Спросил я горько. - Да, пусть мы не сами,

Да, в зеркала могли б мы не смотреть,

Но что с любимых делать нам глазами?"

"Увы, мой друг, стареете не вы,

То в вас старик растет, вас замещая,

Кого творите сами вы из тьмы,

Навек себя - ребенка забывая,

Творите ль даже образы вы зла

Лишь на бумаге - воплотятся в жизни;

То не Любовь же, друг мой, создала,

Ничто из злого не пришло к вам извне;

Что не Любовь - фантазии лишь плод,

Творенье слов ли, красок, цифр и нот.

Теперь, мой друг, ты знаешь весь секрет

И сам на все сумеешь дать ответы".

"Скажи мне лишь, а что такое Свет?" -

Спросил его я. "Сам ответь на это!" -

Сказал старик, вставая не спеша

И собираясь в дальнюю дорогу.

"Любовь и разум, вместе же - душа

Нас по отдельности, а вместе - Бога!" -

Ответил я, и тут старик исчез,

Махнув рукою только на прощанье.

А мне открылся сверху мир чудес,

И вечности великой мирозданье?

А справа вновь увидел я вершину,

Что не заметил прежде как мужчина.

РАЙ

LXIV

Слепило Солнце голубой экран,

Ласкало ветром мокрые ресницы,

Однако я успел понять обман

Всей жизни, вновь перелистав страницы.

А Солнце в небе замерло навек,

На землю влажную лучи роняя,

Армагеддон минул, и человек

Торил дороги по просторам Рая.

Оставив хлеб нетронутым, взбежал

Лишь седловину чрез к другой вершине,

И у подножия ее догнал

Я девочку-врача, не знал чье имя;

От встречи этой я родился вновь,

Лишь имя девушки узнал - Любовь.

Палило Солнце, и одежды мы

Вмиг сбросили, друг друга не стесняясь,

Но и прикрыв глаза, не зрил я тьмы,

А лишь вершину; к ней мы поднимаясь,

Держались крепко за руки, любя

Одно лишь наших рук прикосновенье,

И видел вечность я вокруг себя,

Но ждал его - то дивное мгновенье;

Подъем был крут, но легок для двоих,

Мы меж каменьев бегали, играя,

Я про себя читал ей дивный стих,

Слова пред ней цветами расстилая,

Вершина встретила нас вся в цветах,

И все былое обратилось в прах!

Лишь с алой розы легкий лепесток

Упал на землю, мы очнулись словно;

Сиял опалом огненным Восток,

И ветров теплых нас качали волны;

Открылся мир пред нами, так далек

Был край его - вершины нашей выше,

И словно стриж носился голосок

Ее под мира голубою крышей,

Хоть поцелуем я ее уста

Держал за крылышки волшебной песни;

Сколь я страниц уже перелистал -

Не встретил слова я Любви чудесней!

Одно лишь слово это мы поем,

Под гору жизни восходя вдвоем.

LXV

С вершины той мы шли другим путем,

Где не было уступов и расщелин,

Так, по равнине словно мы идем,

Лишь над собою намечая цели;

Ей путь цветов стихами устилал,

Что сам читал в ее влюбленных взглядах

Иль с губ ее украдкой вдруг срывал,

Чтоб убедиться, что со мною рядом

Моя Любовь! Лишь там, внизу горы

Мы в мир вошли, уж пройденный друзьями,

Встречая всюду их следы - дары,

Благодаря своими их дарами;

Пред ними ж мир был совершенно пуст,

Ведь смыл потоп с Земли последний куст!

Земля была пустынна и черна,

А, значит, той, оставил что художник,

Без сажи хоть остался; и Она

Остановилась, первым подорожник

Лишь увидав, он указал тропу

От той горы в зеленую долину,

Тропил ее поэт наш, как строфу,

Нашел и скульптор у дороги глину,

И много дивных статуй уж сваял,

Ком взяв один - к тому же черной глины;

Он среди нас все ж первым осознал

Всю суть и новый смысл земли целинной;

А мы брели, любя глаза друг друга,

И розы вдруг рассыпались по лугу.

Нам на пути попался дивный сад,

Отдохновенья там вкусив прохлады,

Искали дальше путь средь ланей стад,

Хором высоких проходили грады,

Со стенами из окон-витражей,

Колонн, златых Кариатид красавиц,

Атлантов в столь невинном неглиже,

За ними залы взору открывались,

А в них игра цветов и легких нот,

Летающих под сводами, как птицы,

Одна беда: отсутствовал народ,

Никто не мог красою насладиться;

Сдержаться то строитель наш не мог,

Впервой узнав, как может строить бог.

LXVI

Пусты дворцы, театры, стадион,

Амфитеатру древнему подобный;

Был город смысла главного лишен,

Для жизни был не очень он удобный;

Мы с облегченьем вышли на поля

Ржи золотой с межою роз душистых;

Уютней, краше города земля

Была для нас; небес осколки чистых

Озерами рассыпались в лугах,

Средь рощ деревьев с розами на ветках,

По берегам стелились облака,

А на кустах цветных росли конфетки;

Чем дальше, тем фантазия друзей

Разыгрывалась все сильней, сильней.

Гора сверкала слева, как сапфир,

На небе днем сияли ярко звезды,

Вот миновали мы аллею лир,

Которую веселый Лель наш создал,

Переходили речки по мостам

Полупрозрачным, из аквамаринов,

Встречали белый памятник листа

С сонетом дивным, отовсюду зримым,

Вблизи тропы беседки только тень

Встречалась вдруг, но без самой беседки,

Но отдыхать нам было только лень,

Остановиться даже, чтобы с ветки

Сорвать ли яблоко; зачем? - лишь вид

Его достаточен, чтоб был ты сыт.

Ковры цветные всевозможных трав

Влекли, но мы их видом отдыхали,

За целый день ни разу не устав,

Хотя почти полмира прошагали,

Сейчас лишь только осознав - конца

И он, и время вовсе не имеют,

Как вольная фантазия творца,

Кто созидать фантазией умеет;

Лишь одного не встретили мы - да,

Здесь от него и слова не осталось;

Да и часы нужны здесь, и года,

Чтоб память к нам порою возвращалась,

Чтоб то, что было уж, не повторить,

Мы так и не насытились творить!

LXVII

Вдруг нам открылся синий океан,

Весь в островах, коралловых атоллах,

И вот уже он снизу машет нам

Крылом волны; желанье - наша школа;

Вот вся Земля осталась вдруг внизу,

А вот и зеркало Луны погасло,

Летим мы с ней на дальнюю звезду,

Но небеса пред нами столь же ясны;

Планеты всюду здесь, материки,

Поляны с изумрудною травою,

Путь Млечный наподобие реки

Пересекли мы легкою волною,

Мир полон был фантазий неземных,

Ничто пред ним и сказочные сны.

Издалека узрили звездный бой:

Как метеоры яркие, ракеты

Носились в небе шумною гурьбой;

И поняли мы, отчего же нету

Там на Земле "сегодня" никого -

Все были здесь - на межвселенских играх,

Где взрослых имени ни одного

Не встретили в горящих в небе титрах;

Толпа лишь зрителей вокруг росла

За счет в бою "убитых" - побежденных;

Но вновь и вновь их в бой игра влекла -

Совсем не участь быть средь награжденных,

Что для детей вмиг стала бы скучна,

Стань не игрой, а участью она.

Вкусили с ней и мы азарт игры,

Хотя вдвоем не справились с штурвалом;

Влекли иные больше нас миры,

Одной игры и здесь нам было мало;

Открылось столь пред нами вдруг планет,

Пустынных, с динозаврами ль, зверями,

Каким в фантазии подобья нет,

Встречали мир с одними лишь дверями,

За каждой из которых столь чудес

И столь дверей - все не пройти вовеки,

Встречался ль вдруг цветов огромных лес,

По листьям чьим росы стекали реки;

Лишь постоянства не было нигде;

Одну Любовь встречали лишь везде!

LXVIII

Она из всех цветов текла и взглядов

Зверей и птиц, чудовищ неземных,

С кем довелось в сражения обрядах

Мне побывать, как аромат весны;

Ничто ж другое мы придумать с нею

Здесь не могли, мир видя лишь в цветах,

Меня - как эльфа, а ее - как фею,

Порхающих в межзвездных облаках,

Какие мы в послушных вдруг овечек

С ней превращали, в белых голубей;

Иль из Сатурна золотых колечек

Сплетал цепочку ей, как Гименей;

Не знали ни размеров, ни границ;

Не встретили знакомых только лиц.

Но вечный миг длины и не имел

И не казался вечностью разлуки,

И лишь когда художник пролетел

Вдруг мимо нас, увидев в краске руки,

Мы улыбнулись, словно лишь вчера

Расстались мы, совсем не разлучаясь,

И не простились - время, как игра,

Вечно, на сна мгновенье прерываясь;

Мы встретим всех еще там, на Земле,

Куда мы часто будем возвращаться;

Уж если столько жили там во зле,

Навек со Счастьем можно ль распрощаться!

Ведь всех миров милее нам Земля,

Где самые зеленые поля!

Ведь на Земле вершина той Любви,

Какой нигде мы не встречали выше,

И слаще всех поют там соловьи,

Хоть столько птиц я по Вселенной слышал,

И только там лишь повторится вновь

Тот вечный миг, то чудное мгновенье,

Когда впервые встретил я Любовь,

Мое на свете лучшее творенье!

И сколько новых с нею мы миров

Ни повидали, ничего на свете

Новей и чище нет влюбленных слов,

Что говорят друг другу только дети;

Не разлучаясь с нею и в душе,

Живем мы там в зеленом шалаше.

LXIX

Но и не это главное, - лишь здесь

Мы с ней могли создать двоих творенье -

Детишек наших, мир отдав им весь

Лишь для Любви и счастья размноженья;

Им ничего иного не отдав

В наследство: ни лугов, ни стад, ни пашен, -

И никогда, ни в чем им не солгав,

Не скрыв причины их - Любви той нашей,

Что с каждым из ее - Любви детей,

И с каждым из детей Любви потомков

Все становилась краше и сильней,

Мир оглашая первым криком громко!

И с каждым сыном, дочерью моложе

Мы становились, как и сам ты, Боже!

К нам заходил порою тот старик,

Теряя с каждым разом по морщине,

Хотя порой был должен материк

Весь обойти, пути сынов к вершине

Вели со всех краев, со всех сторон,

Куда спешили навещать мы внуков,

Куда любил захаживать и он,

Хотя никто здесь не страдал разлукой;

Но должен был сказать слова свои

Из нас он всем хотя бы раз в дорогу,

Ведь ноша все же не легка Любви,

Нести ее коль одному лишь Богу;

Та ж становилась только тяжелей,

Чем больше ей дарили мы детей.

Но был все ж он счастливее всех нас,

Мы это знали по себе с девчонкой,

Ведь с ней счастливее мы каждый раз

Ставали счастьем нового ребенка;

В одном он молча должен был страдать,

Любуясь счастья вечным повтореньем,

Что нас последними решил создать,

Сочтя удачным, видимо, твореньем;

Все остальное за него семья

Творила наша по его завету,

А мир творили наши все друзья

Все из его ж материала - света!

Творцом, увы, не просто быть творцов,

Но это участь бога и отцов...

LXX

Завет Его был необычно прост,

А мы его лишь только усложняли,

Богами оправдав и Холокост,

О чем лишь местью только вспоминали.

Любить других - и больше ничего -

Он завещал, пример давая в этом,

Творя наш мир и нас для одного:

Нести Любовь и Разум лишь по свету,

И ничего иного не дал Он,

Кто на Земле нам Рай давно уж создал,

О чем гласит для нас его Закон,

В чем разобраться никогда не поздно;

Об этом Он поведал мне, я ж - вам,

Век предваряя, где Он скажет сам.