|
Children
- Дети, - сказал ты и улыбнулся: шагах в десяти от нас молодая мама выгружала из двойной колясочки карапузов-близнецов, один уже очутился на земле и живо топал толстенькими босыми ножками по зелёной траве. Вот и второй очутился рядом, схватился за братца и с любопытством оглядывается по сторонам.
Ты всё смотрел на них, и я тоже стала наблюдать. В выходной день в этом парке хватало семей на прогулке: молодые родители, не перешагнувшие ещё тридцатилетний рубеж; весело хохочущие дети, и едва начавшие ходить, и уже школьники; бабушки с любимыми болонками; дедушки, сопровождающие бабушек... Яркое летнее солнце пекло затылки, но даже под его палящими лучами находились люди. Два мальчика лет тринадцати неподалёку от нас затеяли бейсбол - перекидывая друг другу маленький белый шарик, рядом с ними дедушка с внучкой играли в мяч, заставляя его блестеть на солнце туго надутыми боками.
Мама с близнецами находились на пригорке, там же, где и мы, в тени огромных старых деревьев с широкими листьями. Я никогда не разбиралась в названиях деревьев, и этих я тоже не знала, но вне зависимости от своего названия это дерево давало нам достаточно драгоценной тени в этот июльский день. Над нашими головами занудно верещали цикады, впрочем, не только нам нашими головами, но и весь парк, весь мир, казалось, кипел одним лишь непрекращающимся хором цикад.
Близняшки, похоже, пришли устраивать пикник. Странно, что с ними не было отца, хотя возможно, он придёт попозже. Их мать стелила на траве яркий голубой лоскут ткани; один конец придавила вытащенной из коляски корзиной - точно пикник, такая корзина неизбежно таит в себе ряды бутербродов, термос с охлаждённым чаем, фрукты и овощи, может быть, даже аккуратно нарезанный красными ломтями арбуз. Пока женщина занималась устройством комфортного местечка, дети отправились исследовать окрестности - несмело и недалеко - но мы сидели достаточно близко, чтобы быть замеченными.
И нас заметили - один из мальчиков встретился со мной глазами и явно удивился - ещё бы, в таком возрасте каждое лицо, так не похожее на привычные, весьма и большая редкость. А тут даже два гайдзина, сидят совсем рядом, смотрят сюда своими светлыми глазами. Волосы тоже светлые и лица, и всё, и вообще очень друг на друга похожи.
Наверное, в их глазах мы тоже виделись своего рода близнецами? Брат-сестра неведомой семьи, неведомой расы. Дети такого возраста ещё свободны от политических пристрастий и не знают, чем отличается одна страна от другой, так и эти - они не стали гадать, из Америки мы или Австралии, а только отдали честь нашей иностранной внешности: явно удивились и переглянулись, словно ожидая друг от друга каких-то объяснений.
- Ага, кавайные, правда? - любуясь серьёзными близнецами, без особого смысла произнесла я.
- Анимешный жаргон, - заметил ты. - Весьма и весьма проникает в русскую речь. Через каких-то десять лет все будут знать, что такое 'кавай'.
- Любишь детей? - попытки заглянуть в будущее, пусть даже столько близкое, меня не слишком интересовали.
- Нет.
- Нет?? Но ты так на них посмотрел. Как будто они твои собственные, или по меньшей мере, любимые племянники.
Ты передёрнул плечами и на лице появилась гримаса, близкая - почему-то - к брезгливости.
- Вот ещё. Я детей иметь не собираюсь.
- Совсем нет? Никогда?
- Никогда.
Я помолчала, удивлённая категоричностью твоих слов. И продолжала, чуть улыбаясь этой категоричности, похожей на горячность пятнадцатилетнего мальчика, утверждающего, что хочет уничтожить мир.
- Ну, думаю, пройдёт лет десять и ты будешь жутко волноваться, ждя известий о своём первенце.
Ты упрямо покачал головой и взглянул на меня как будто с жалостью.
- О чём ты говоришь? Ты знаешь, почему и как мы здесь, и собираешься наводнить этот мир новыми телами для осуждённых?
А... Это опять... опять твоя теория... Или не теория? Наверное, больше, чем просто теория - твоё Учение, влиянию которого в определённой мере я подверглась, и которое, без сомнения, тобой - в отличие от меня - владело полностью.
- Мм... Если так подумать, то, конечно, смысл моего бытия тут - не в увеличении численности населения этой тюрьмы. Но...
- Но...? - ты озадаченно поднял брови. Словно усмехался над моей наивностью.
Я знала продолжение своего 'но': да, конечно, если считать наш мир огромной тюрьмой, а нас - её узниками, но и дети наши, рождённые в неволе, становились вместилищами других обречённых душ, причем, возможно, наших бывших или будущих врагов - тоже. Дети и родители могли принадлежать к абсолютно разным Расам, даже к разным Силам: Чёрные, Тёмные, Светлые, Белые, и конфликты были неизбежны. Ментальные схватки в семье, результаты которых оказывались плачевны и для участников и для смотревших со стороны. Особенно, если сталкивались полярности: Белый с Чёрным, Чёрный с Белым.
Я это знала, конечно, узнала от тебя, слышала твои теории и рассказы о своей семье, семье, в которой мать была Белой, а ты сам - оказался Тёмным. Кто знает, что ждало бы твою мать, родись вместо тебя Чёрный, но судя по твоим обмолвкам, вряд ли ребёнку улыбнулась бы удача - твоя мать была удивительно сильной, удивительно - для неинициированной-то.
Даже тебе, всего лишь Тёмному, Знающему, пришлось туго, хотя, говорил ты, стало гораздо легче, когда ты понял - вина тут не матери, и не твоя собственная. Дело всего лишь в окружении - да и кто ждёт от узников одной камеры трепетного сдувания пылинок друг с друга? Здесь тюрьма - и всё мы охвачены лихорадочным желанием поскорее освободиться, и никакие фальшивые родственные узы, которыми пытаются нас связать, не помеха истинным желаниям.
Ты говорил, что я - Светлая, хорошо, что не Белая, иначе вряд ли бы мы могли общаться, но мне было очень жаль, что не Тёмная - я-то хотела быть вместе с тобой, но границы нашей силы безжалостно делили нас на два лагеря, и хорошо, что всего лишь соседних, не противостоящих. От этого сожаления, сожаления, с которым ничего нельзя было поделать, я искала в себе признаки Тёмных, что узнала от тебя, и никак не хотела принять свою сущность Светлой - возможно, - это опять были твои слова - это нежелание принять саму себя и мешало мне стать окончательно Знающей.
Хотя быть может... - стоило мне осознать себя Светлой, как я перестала бы нуждаться в тебе, и, быть может, именно это казалось мне самым страшным. Мой страх и удерживал меня от понимания, и дарил предлог быть рядом с тобой.
Но...
Но то, что ты мне говорил, было всего лишь... всего лишь одной стороной нашего существования.
Да, твои слова о Светлых, о Тёмных, твои рассказы, - поразительно убедительные рассказы - о прошлом, твоём и моём, о мире, в котором ты родился - по-настоящему родился, а не оказался засунут в тело только появившегося на свет нового материала, вместилища для сути, твои объяснения мира вокруг нас и способов управления нашей силой - я слушала их, впитывая каждое слово, ловя малейшее изменение интонации, жадно учась.
Это было так, и в то же время мимо нас, мимо нашего закрытого пространства текла внешняя жизнь: школа, уроки, наши здешние, земные родители, ужины-обеды-завтраки, деньги, время... И обе эти жизни - та, далёкая, со слабыми туманящимися воспоминаниями о принадлежавшем мне оружии, о жизни одиночки, сражавшейся где-то вдалеке от тебя и твоих сторонников, - и эта, такая обыденная, простая, с ежедневным попискиванием будильника, со строгими материнскими глазами, с белым письменным столом, который я всё хотела украсить твоей фотографией, но стеснялась даже фотографии, - эти две жизни не смешивались, даже не замечая друг друга, и я точно знаю, что в глазах моей мамы наши с тобой почти ежедневные беседы были всего лишь тратой времени на пустую болтовню.
И поэтому... поэтому всё, что я узнала от тебя, что принимала без сомнений, в какой-то мере... в какой-то мере, наверное, были для меня занимательной сказкой, которой так не хватало в обычной жизни, я слушала тебя, широко открывала глаза, поражалась такой реальности твоей магии, когда была рядом с тобой, и стоило нам разлучиться, как другая жизнь властно врывалась в мой разум, заставляя бережно складывать узнанное от тебя в маленькую деревянную шкатулку в уголке сознания, вспоминая обо всём лишь при новой встрече.
Один раз я сказала об этом тебе, и ты улыбнулся: 'защита... автоматом поставленная каждому из нас защита, своего рода файрволл...'
Файрволл, или нет, но как бы ни назвать, эта защита в и самом деле существовала, хотя каждый раз, натыкаясь на неё в моём открыто податливом сознании, ты досадливо морщился.
Прямо как сейчас.
- Я просто... - потеряла я слова.
- Ты же понимаешь, постоянное рождение детей - один из столпов нашей тюрьмы. Отсюда и так называемый инстинкт продолжения рода - чтобы не переводились тела для новичков. И зная это, ты собираешься играть им на руку, услужливо создавая всё новые и новые вместилища?
- Подожди, но... А жениться ты вообще собираешься?
- Если найду человека, который полюбит меня и которого полюблю я, почему бы нет. Брак - не обязательно означает детей.
- Но всё жизнь прожить вместе, и никогда... а она согласится не иметь детей?
- Тот человек, с которым я смогу быть вместе, просто не может быть другим. Связаться с не Знающим - нет, на такой подвиг я не способен...
Ты смотрел куда-то вдаль, в сторону пруда, но я была уверена, что взгляд твой тонет в пространстве, не имея ничего, за что можно было бы уцепиться. Ты задумался о чём-то, и я попыталась представить, какой может быть она - твоя будущая напарница, девушка, что разделит свою жизнь с твоей. Сильная, строгая, понимающая... схватывающая твои слова, едва они произнесены, не нуждающаяся в объяснениях, Знающая, умная. И наверняка - Тёмная. Что ни говори, в каком-то роде моя противоположность.
- Ты подумай, - неожиданно прозвучал твой голос, - как я могу желать детей, когда родился у своей матери? Как я могу хотеть, чтобы ребёнок - который безусловно станет мне очень дорог - опять эти тюремные примочки, - как я могу хотеть, чтобы он прошёл через то, через что пришлось пройти мне? Что я скажу, когда он, прячась от меня, понесёт в ванную окровавленную наволочку от подушки - кровь из носа от ночных сражений с тем, кто много сильнее? Как объясню ему, почему принял решение о его существовании, почему взял на себя ответственность его существования в этом мире? Ты можешь взять на себя эту ответственность?
Я молчала.
- И даже если хоть на миг допустить, что я не стану его инициировать, - я чувствовала твой горько-яростный взгляд и не хотела, чтобы он проник в меня через зрачки, а ты продолжал, не стесняясь моим молчанием, - на моих глазах он будет проживать это жалкое подобие жизни, единственное, право на что у нас тут есть, будет проживать его в незнании, игрушкой тюремщиков, отбывая наказание без малейшей возможности выйти раньше срока?
- И даже если забыть об этом... как я могу гарантировать, что частью наказания для того отражения, домом которому станет его тело, не будут бедность и горе, несчастье и слабоумие, может быть, наркотики и алкоголь, может быть, предательство друзей или любимой, может быть, дурацкие ошибки, результатом которых станет продление срока? Продление срока пребывания в _этой_ тюрьме, а значит, многие и многие десятки лишних жизней, бесплодных перерождений из одного века в другой.
- Хорошо, забудь о той жизни, забудь об изнанке этого мира, подумай о том, что так часто приходится наблюдать, стоит лишь пошире открыть глаза. Смотри - вон те два пацана, которые недавно вылупили на нас свои не так давно начавшие чётко видеть глазища. Смотри, их мать читает книгу, а пацаны совсем близко к пруду, к тому месту, где низкий заборчик погнут и открывает весьма порядочную дыру. Смотри, рядом с ними никого нет, и стоит им зазеваться, или толкнуть друг дружку невзначай, как опа - один из них падает в воду, а может, оба вместе, и хорошо... хорошо, если оба умрут - может быть, для них срок уже подходит к концу.
- Но знаешь, не всегда тюремщики так милостивы. Наглотавшись воды, кто-нибудь из них на всю жизнь может остаться инвалидом, обречённым доживать длинную, нескончаемо тянущуюся жизнь, а за ней - не успев обрадоваться смерти - перерождаться снова и снова, каждый раз теряя память о том, что было.
- Ты же знаешь, я не раз говорил тебе, что хочу скорее умереть. Я не раз объяснял - так что, думаю, ты отлично понимаешь, - что это моё 'умереть' не значит 'перестать существовать', это значит всего лишь 'освободиться', 'отбыть свой срок здесь' или даже... если повезёт, 'совершить побег' раньше какого бы то ни было срока. Разумеется, я хочу освободиться, и... Чем быстрее я умру, тем большей удачей это станет. И я знаю, как сделать так, чтобы не потерять свою память при рождении, - ведь в этой жизни ко мне всё вернулось...
- Я не хочу, чтобы ты умирал...
- Бака... Если захотеть, мы встретимся. Там, на свободе. Люди не умирают тут по-настоящему, всего лишь выходят на волю. Чем умереть физически, умереть этим телом, для меня гораздо страшнее умереть морально, предавая свою принципы, забыв всё что знал, что умел - на потеху тюремщикам.
- Я не хочу... - я не хочу с тобой разлучаться. Не хочу, но не могу тебе это сказать. Хотя нет, я безусловно могу, но знаю - это бессмысленно.
Я знаю, ты уйдёшь. Уйдёшь ты, или я.
Я знаю, мы неизбежно расстанемся.
Может быть, потому, что я Светлая, а ты Тёмный - и стоит мне осознать себя, как нас растащит, разведёт непреодолимая сила, может быть, потому, что для меня ты один - Учитель, а для тебя я - всего лишь одна из, и когда-нибудь, когда появится твоя - одна-единственная, я уйду, сама уйду от твоего учения, от твоего влияния, от твоего присутствия в своей жизни. Может быть, потому, что ты знаешь неизмеримо много, а я, только в этой жизни впервые инициированная - тобой, - никогда не стану для тебя равной. Может быть... может быть очень много причин для всего лишь одной истины.
Я знаю, мы расстанемся.
Расстанемся, и твои слова, отражаясь в моём разуме, истончатся, покроются прорехами, истлеют, оставляя мне лишь беспорядочные обрывки воспоминаний. Твой взгляд ясных голубых глаз, светлая чёлка, любимая кепка... цветовые пятна будут бессвязно танцевать перед моим внутренним взором. Имя, которым ты называл меня, и которым больше не будет звать никто, перестанет касаться моего слуха и тоже забудется, исчезнет в потоках новых воспоминаний, новых имён.
И тогда, наверное... наверное тогда... я вдруг пойму, что продолжаю жить тебя, жить тебя своей жизнью, невольно следуя твоим чуть переиначенным на свой лад заповедям, ища тебя на страницах интернета, запечатлевая крохи только что узнанного когда-то и почти забытого сейчас - тщательно вплетая знание в хаос торопливо нанизанных строк.
Я помню тебя, я помню, и сейчас, встречаясь в лифте с чьими-то любопытными глазёнками - ваа, гайдзин! - я, исподтишка махая пальцами этой только начинающей узнавать мир личности, иногда с усмешкой думаю, удастся ли мне когда-то 'пережить' тебя и стать свободной. И со страхом - что когда-то узнаю о твоих детях, о твоём нарушении твоих же заветов.
И путаясь, где была правда, где придуманная мною для самой себя сказка, я иногда слышу тихий молящий голос в давно забытом уголке сознания: 'ведь ты мой Учитель, не предавай... не оставляй...'.
Я не хочу, чтобы ты умирал...
Я не хочу, чтобы ты умирал.
|