|
Лил дождь. Весь мир состоял из дождя: что-то случилось там наверху, наверное, порвалось небо, и теперь сквозь образовавшуюся в нём дыру землю затапливал дождь. Вода, вода, больше не было ничего, кроме воды, её упругих струй, заливающих дороги, деревья, дома. Капли блестели серебром в свете фонаря, длинными лентами ливня падали на город. Тёмная ночь была заполнена водой, промокли насквозь ботинки и брюки, не защищенные зонтом, да и сама ткань зонта уже поддалась дождю и пропускала воду, словно мокрая тряпка, зачем-то распяленная на костяке металлических прутьев. Сезон дождей...
А еще опаздывал автобус. Почему-то в последнее время вечерние автобусы запаздывали подъезжать к университету; так и сегодня: на остановке уже скопилась порядочная цепочка уставших студентов.
Краем глаза Норихиро видел, как многие, направлявшиеся было к очереди, замедляли шаг, оглядывая замёрзших людей, и поворачивали направо, к другой остановке. Ближе всего к университету была именно та, на которой стоял Норихиро, но, следуя своему маршруту, автобус сначала подходил к дальней, а потом уже сюда, выпуская из брюха порцию приехавших из города студентов. Иногда Норихиро и сам выходил из автобуса на той остановке, пораньше, проходил пешком недолгий путь до учебных зданий, да и возвращаясь, любил ждать там, теша себя пустячной радостью, что в автобус войдёт прежде ожидающих впереди, да и сам автобус придет сюда хоть всего лишь и на полминуты, но раньше.
"Надо было сразу туда пойти," - с ленивой досадой подумал Норихиро. Теперь придётся стоять всю дорогу. На таком дожде мало кому захочется прогуляться пешком до дома, как многие сделали бы в хорошую погоду.
Ночь не утихала, будто оплакивая безутешное горе, пыталась словно весь мир залить потоком неумолкающих капель. Дождь лил, наполнял город еле слышным шёпотом воды. Не было ничего, кроме воды, даже вместе воздуха Норихиро вдыхал воду, поднимая мокрое лицо к одинокому фонарю. В свете фонаря плясал дождь.
Иногда из-за поворота слышался гул двигателя, наполняющий надеждой сердца голодных людей на остановке, но ослепляющий внезапно свет низких фар тут же отнимал её: всего лишь машина запоздалого работяги, спешащего домой, к горячему ужину, жене и детям.
Норихиро поёжился и переступил с ноги на ногу. Зонт был бесполезен, но зачем-то Норихиро продолжал держать его в руке, то и дело вздрагивая от неожиданных капель, сочившихся сквозь ткань. Не только нижняя часть его туловища промокла насквозь, но на лице, волосах, шее, вода везде уже оставила следы своих прикосновений. Время от времени Норихиро утирал лицо мокрой рукой, но через мгновения уже новые капли, срываясь со спиц зонта, падали на лоб.
В самом деле, зонт уже не нужен был в этом царстве дождя, но не только Норихиро не решался всё расстаться с ним, никто из стоявших на остановке не убирал, казалось бы, бесполезный предмет. Может, только его старый дурацкий зонтик так пропускает воду?
Норихиро вздохнул, опустил плечи. Дождь бил по ногам, стекал по рукам. Вода кипела на асфальте, ручьями бежала вниз, под гору, прочь от университета.
Здания его располагались на пологом склоне горы, от чего погода там менялась непредсказуемо, а добираться до этого затерянного места приходилось долго. Будь воля Норихиро, ноги бы его не было здесь, но так уж получилось, что только сюда он выдержал экзамены. Теперь уже ничего не оставалось, кроме как учиться дальше.
На худой конец, утешал себя Норихиро, не так уж важно, что ты там учишь, важно, в какую фирму ты потом поступишь. Правда, чтобы получить хорошее место работы, надо закончить университет с именем, но не так уж плохо и это задрипанное заведение: во всяком случае в родном его городе оно вполне котировалось.
В Токио, конечно, мало кто этот университет знает...
Автобус всё не шёл. А ведь уже минут на десять точно опаздывает - в хорошую погоду дело немыслимое. Да и что там, будь хорошая погода, подождать минут десять-пятнадцать - не проблема. А вот так... на дожде... Норихиро приподнял лицо к небу, но неба не мог различить за потоками воды. Край зонта, как козырёк, закрывал обзор. Капли набухали на кромке ткани, срывались вниз, исчезали в числе миллионов других капель. По металлическому стержню зонта струились маленькие ручейки, рукава были уже насквозь мокрыми, как, впрочем, и всё остальное.
Искоса Норихиро взглянул на соседей, товарищей по несчастью. Слева стоял важный господин, наверняка преподаватель, да еще и не просто так, лектор наёмный, а свой, небось; профессор какой-нибудь. И чего это такая важная персона мокнет здесь под дождём, интересно, может, машина сломалась? Так поехал бы на такси, деньги есть, уж наверное. Вон брюки уже до нитки промокли, да и пиджак не лучше. Стоит, в одной руке зонт, не просто зонт - зонтище, огромный, чёрный, другой обнимает портфель, тоже чёрный, кожаный. Прижимает к себе, как дитя. Не хочет, чтобы промок, бумагами набит, наверное. Да и чему ж ещё занимать место в профессорском портфеле...
Без малейшего проблеска сочувствия Норихиро перевёл взгляд направо. Еще один зонтик. Тоже кажется чёрным под дождём. Девушка, держащая его, невысока ростом, поэтому лица её Норихиро не видно. Только белую в темноте руку, залитую дождём. Капли бьют по натянутой тёмно-синей ткани, стекают вниз по куполу зонта, заливают подол тёмной длинной юбки, ноги, чёрные туфли с округлыми носками. Рука стискивает набалдашник. Тонкие длинные пальцы. Красивые ногти с белыми то ли от холода, то ли от напряжения кончиками. Интересно, какое у неё лицо?
Обязательно глубокие чёрные глаза. И длинные природно-чёрные волосы, что сейчас прилипли к спине, мокрой блузке. Не понять, какого они на самом деле цвета: ночной дождь всё красит чёрным. Но они обязательно должны быть чёрными, спускаются с головы прямой волной, аккуратно подстриженные. Может, Норихиро даже приходилось видеть эту девушку в университете. В университете их много, и красивых тоже хватает.
Рука у неё дрожала. Прозрачная кожа, под ней голубые венки. Норихиро вдруг до смерти захотелось сжать эту руку своей, остановить дрожь. Не то чтобы ему стало жалко дрожащую на остановке девчонку, хотелось именно схватить тонкие пальцы, стиснуть их изо всех сил, как она сама стискивала зонт.
Чтобы избавиться от этой неожиданно нахлынувшей волны, Норихиро резко отвернулся от девушки. Уставился себе под ноги, на текущую чёрную воду. Откуда берётся столько воды?
Ручейки весело бежали вниз. У них был свой путь, и они ни на мгновение не сомневались в его правильности. Свет то ли фонаря, то ли луны плескался в воде прихотливыми бликами. Серебристая рябь скользила по асфальту.
Снова послышался шум. Что-то приближалось. Судя по тому, как зашумели, заволновались люди, стоявшие позади, это был автобус. Свет фар вывернул из-за поворота и ослепил. Тёмная, но прозрачная ночь мгновенно превратилась в режущую вспышку, ударившую по глазам.
Закрываясь от света, Норихиро ждал, пока машина остановится. Люди вокруг него пришли в движение, заторопились доставать деньги, билеты. И господин с портфелем, и девчонка справа рылись каждый в своих сумках. Теперь рука девчонки не дрожала, а, торопливо открыв молнию, нырнула вовнутрь и шарила там, нащупывая кошелёк.
Дверь открылась. Так и есть, внутри полно народу, не будь Норихиро одним из первых в очереди, ещё неизвестно, вместился бы. Все те, что, видя толпу, уходили к первой остановке, уже теснились внутри и теперь только хмурились на ещё стоявших под дождём.
Норихиро полез вслед за профессором, изо всех сил раздвигая толпу. Внутри хоть и работал кондиционер, толку от него не было: такое количество пассажиров сводило на нет все его старания. Норихиро устроился в душной тесноте неподалёку от открытого окна, надеясь, что хоть так во время передвижения ему удастся вдохнуть немного прохлады. В спину упирались, по бокам тоже давили, да и сам Норихиро изо всех сил удерживался за свисающие сверху петли, нависая над сидящей у окна женщиной с ребёнком.
Автобус подал сигнал отправления, и в тот же миг с улицы донеслись протестующие голоса. Это были те, кому не хватило места, кого под проливным дождём оставляли ожидать следующего, по расписанию не раньше, чем через двадцать минут, автобуса. Сейчас они, точнее, первые из них, наиболее близкие к удаче, пытались втиснуться в переполненный автобус, найти хоть пятачок, куда поставить ногу, хоть сантиметры пространства. У входа в автобус шла борьба не на жизнь, а на смерть, кто-то пискнул от очередного толчка. Но втискиваться больше было некуда.
Автобус дал сигнал и закрыл дверь. Снаружи по стеклу тут же возмущённо застучали. Но водитель, всегда корректный водитель в белых перчатках и синей фуражке, водитель отстающего уже на пятнадцать минут от расписания автобуса, нажал на педаль, и машина покатилась вниз, обгоняя струящуюся по дороге воду.
Норихиро облегчённо вздохнул и тут же подумал о том, что следующая остановка не принесёт никакого блага. На ней тоже ожидают люди, а выходить там уж наверное никто не будет, ведь все те, кому надо было в этот район, уже давно вышли, были вытиснуты напирающими сзади студентами.
Со всех сторон Норихиро окружали измученные озабоченные лица. Измученные и озабоченные, они одновременно ухитрялись выглядеть и отсутствующими. Каждый думал свои думы, каждый делал вид, что больше никого нет рядом, и даже однокурсники, даже шумные всегда девчонки с первых курсов сейчас молчали в этой огромной автобусной толпе.
Воткнуть бы сейчас проводки плеера в уши, следуя примеру многих пассажиров. Плеер лежал в рюкзаке за спиной, но достать его было немыслимо. Хорошо ещё, что рюкзак полупустой: с полным было бы трудно влезть в переполненную машину, даже оказавшись первым в очереди.
Автобус трясся по ухабинам и переваливал своих пассажиров с бока на бок. Руки устали держаться за неудобные кожаные петли, но девать их было больше некуда, все остальные поручни были заняты. Окажись Норихиро в самой середине прохода, мог бы стоять, даже не держась, опирался бы на спины соседей, но так, отпусти он петли, упал бы прямо на женщину с ребёнком, притиснутый толпой. И всё-таки руки устали.
Норихиро упёрся левой ладонью в стекло перед лицом. Окно было открыто, но вместо ожидаемой прохлады в него врывался только тёплый ветер. Душно и тесно. И ребёнок на руках у сидящей пассажирки не шумит и даже не смотрит по сторонам, словно придавленный этой тяжестью. Уставился прямо перед собой и скучно смотрит в одну точку. Не понять вообще, мальчишка или девчонка.
Мать его тоже отвернулась от всех и искоса смотрит в окно. Что там смотреть - непонятно, за окном только ночь и дождь. Капли воды изредка влетают вместе с душным ветром, попадая на лицо, заставляют вздрагивать, как от уколов. Хоть дождь прохладен. Норихиро сжал губы в прямую линию.
Ещё одно лёгкое сотрясение и сигнал сзади. Отъехала в сторону дверь, открыв для ожидающих на остановке внутренности машины. Смутные лица набившихся везунчиков сереют в тусклом желтом свете, строй толпы монолитен. И всё-таки кому-то удалось втиснуться, наверное, благодаря немногим сошедшим.
Ещё гудок. Снова тряска. Тряска, колдобины, путь вниз под гору. Долгая ночная дорога, монотонно равные промежутки между фонарями. Люди, дыхание, влажность, духота. Ладони потеют, с петли над головой срывается капля.
На улице ночь.
Норихиро приблизил лицо к отверстию в ночь, губами попытался словить капли дождя. На него всё равно никто не смотрит, никто вообще сейчас не смотрит по сторонам, да и Норихиро нет дела до окружающих. Голова ребёнка на коленях матери всё так же в одном положении, женщина тоже, как окаменевшая, всё глядит и глядит в окно.
До конечной остановки ещё далеко. Ещё полчаса как стоять, вися на одной руке, упёршись взглядом в пространство. Терпеть постоянные передвижения вокруг, перемещения в тесноте автобуса. Пытаться стать плоским, как лист бумаги, вжаться в щель между чужим портфелем и сумкой, давая пройти выходящим, встать с места сидящим.
Вот и женщина с ребёнком на пути между остановками, счёт которым Норихиро потерял, закопошилась, потрясла своего карапуза, проверяя, не заснул ли. Повернула лицо к толпе, оценивая путь к выходу, мимоходом взглянула и на Норихиро. У неё было лицо маленькой лисички, узкие сощуренные глаза.
Норихиро посторонился, освобождая дорогу.
Прозвучало название остановки, женщина встала и, бормоча "Извините", направилась к выходу, вливаясь в неразличимую в толпе цепочку сходящих. Норихиро упал на открывшееся место, стягивая с плеч рюкзак. Окно с отодвинутой створкой было теперь над головой.
Автобус тронулся, люди в нём уже не так прижимались друг к другу, но по-прежнему молчали. Изредка салон наполнял механический голос женщины, объявляющий название следующей остановки.
До конечной ещё двадцать минут. Норихиро повернул голову к окну.
За ним, судорожно вцепившись в стекло, залитое дождём, на встречном ветру трепетала ночная бабочка.
Маленькая бабочка с растопыренными светло-жёлтыми крыльями.
Она цеплялась всеми лапками, её крылья и тельце бил ветер, дождь ударял по ней каплями. По стеклу стекали струи воды. И всё-таки каким-то чудом бабочка держалась. Это была обычная бабочка, тонкие ножки, плотное закруглённое тельце, крылышки. На маленькой её головке были насажены чудовищные глаза каждый в половину бабочьей головы, обычное дело для бабочек. Глаза тоже казались жёлтыми, смотрели прямо перед и одновременно в сотне других направлений. Глаза - полусферы, разрезанные на многоугольники.
Длинные тонкие усики торчали из головы. Усики, глаза, крылья, всё это делало из неё бабочку, но тельце осталось прежним тельцем гусеницы. Бабочка только потеряла свои удобные для перебирания по травинкам толстенькие с присосками ножки и ярко-зелёный, помогавший ей скрываться в траве цвет. И получила столько всего взамен.
Почему бабочка этой дождливой ночью вдруг оказалась на окне автобуса, едущего через тьму, Норихиро не знал. Почему она продолжала держаться за стекло, почему противостояла и ветру, и воде, Норихиро тоже не знал. Жизнь бабочки не имела для Норихиро ни малейшего значения. И в жизни Норихиро не было никакого смысла. Эта бабочка и Норихиро принадлежали к двум абсолютно разным категориям бытия. Бабочка и Норихиро были несравнимы. Два разных существа, две разные вселенные. Бабочка и Норихиро не воспринимали друг друга, для Норихиро не было бабочки, для бабочки не было Норихиро.
Но в этот миг, в этом автобусе, этой ночью бабочка увидела Норихиро. Норихиро увидел бабочку.
Они увидели друг друга.
Норихиро сидел на стекле, пытаясь слиться с ним в одно целое. Норихиро хлестал дождь, ветер хотел отодрать его от поверхности и превратить в свою часть, ночь окружала Норихиро. И в то же время Норихиро лежал на кресле, задыхаясь от обилия людей вокруг, тусклого света и неживых голосов, шума машины. Темнота, ночь, страх охватили его, сжали больно, стиснули, сдавили, глуша любую попытку сопротивления. Он умирал в душном автобусе, убитый дождём, сброшенный со стекла ветром. Кажется, он стал одним целым со стеклом, одним целым с бабочкой, одним целым со всем миром. Мир умирал, бабочка умирала, стекло, автобус, люди в нём, недвижимые, и так уже почти мёртвые, все умирали, стонами, скрипами, визгом прощались с жизнью. Вселенная мялась, как комок бумаги, безжалостно рвалась на части, ломалась, переставала быть.
И Норихиро понял, что его нет.
Рук не было, их вырвал ветер, унёс прочь, вылизал душу, выпил кровь. Ног не было, их, как бритвой, срезал дождь острыми каплями, заполнил собой кричащую без голоса глотку. Тела не было, его съела ночь, наполняя свой ненасытный желудок. Норихиро не было, его стерло с лица земли, его уничтожило, чтобы больше никогда не возродить. Норихиро не было, его никогда не было, как не было и бабочки на стекле, никогда ничего не было, не было этой ночи, дождя, ветра, не было университета, студентов, опоздавшего автобуса. Не было.
Ничего не было, и прежде всего не было смысла. Ни в жизни бабочек, ни в жизни сотен норихиро. Чего-то добиваться, искать цель, идти по дороге, с какой стороны ни смотреть бы на жизнь, в ней не было смысла. Не было, нет и не будет. Всё умирает, превращается в прах. Ни люди, ни бабочки не могут этому помешать. Ни люди, ни бабочки не могут изменить мир. Те и другие могут всего лишь жить, идти вперёд, понимать что-то, что могут понять только они. Узнавать, переживать, обладать. И терять. И забывать. И умирать. Ступать по асфальту, по гравию, по земле, по небу. Вперёд. Просто так. Чтобы жить.
И он, отчаянно набирая воздух в лёгкие, закричал, пытаясь судорожно выпростать крылья, которыми никогда не обладал. Огромные, светло-жёлтые, втрое больше его тела крылья. Чтобы лететь. Чтобы жить.
|