Высокие Каблуки -4 : другие произведения.

Жюрейский список

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • © Copyright Высокие Каблуки -4(wasyata@mail.ru)
  • Добавление работ: Хозяин конкурса, Голосуют: Номинанты
  • Жанр: Любой, Форма: Любая, Размер: от 5k до 20k
  • Подсчет оценок: Среднее, оценки: 0,1,2,3,4,5,6,7,8,9,10
  • Аннотация:
    -

    ГОЛОСОВАНИЕ ЗАВЕРШЕНО!

    СКОРО НАЧНЕТСЯ МАСКОПАД
    - 7-ое марта - объявление результатов работы судейской коллегии (всеобщий ажиотаж)

    • Журнал Самиздат: Высокие Каблуки -4. Конкурс женской прозы
    Конкурс. Номинация "Жюрейский список" ( список для голосования)

    Список работ-участников:
    1 Алька Вк:4, Красная дорожка   16k   Оценка:6.99*12   "Рассказ" Проза
    2 Амади Ч. Вк-4: Голос вечной любви   10k   Оценка:9.26*10   "Рассказ" Проза
    3 Елка Вк-4: Елка   10k   Оценка:9.28*6   "Рассказ" Проза
    4 Ундина Вк-4: Кулёмка   16k   Оценка:8.63*9   "Рассказ" Проза
    5 Миха Вк-4: Снайпер   20k   Оценка:8.78*8   "Рассказ" Проза
    6 Вралий г. Вк-4 Тедова Васюня   7k   Оценка:9.38*11   "Рассказ" Проза
    7 Ябеда Казнь обезьяны   9k   Оценка:8.86*10   "Рассказ" Проза
    8 Майя Разговор   15k   Оценка:9.00*4   "Рассказ" Проза
    9 Амади Ч. Вк-4: Ты - моё вдохновение   8k   Оценка:8.26*8   "Рассказ" Проза
    10 Мара Кафе "Колдовская ночь"   15k   Оценка:7.75*4   "Рассказ" Проза, Мистика

    1

    Алька Вк:4, Красная дорожка   16k   Оценка:6.99*12   "Рассказ" Проза

      Девки били остервенело и злобно. Алька попыталась закрыть лицо, не успела, и от полученного удара сугроб окрасился алыми брызгами. "Забьют ведь, твари", - похолодев, девушка съежилась, свернулась в комочек, зачем-то считая наносимые по ребрам пинки.
      - Сдурели, идиотки? - ворвался в оглохшие от собственного стона Алькины уши суровый мужской голос. И стало тихо, и тут же начали таять снежинки на лице - от хлынувших слез, и Алька расслабилась и забилась в истерике.
      - Ну, ну. Всё. Давайте попробуем встать? - мужчина осторожно поставил её на ноги. Глянул в зареванное, вымазанное кровью, лицо, предложил отвезти в больницу.
      - Нет, нет. Спасибо. Я пойду домой, - Алька попыталась сделать шаг и рухнула на руки незнакомца. Очнулась в травмпункте. Всё происходящее доходило как сквозь вату: вот ей обрабатывают ссадины, осматривают ноги, спину, тащат на рентген, она слабо сопротивляется. А этот чудак таскается с её курточкой и свитером. Да и её саму практически носит на руках от кабинета к кабинету. Глаза всё щипало, хотя истерику вроде и сняли, напоив девушку валерьянкой да сделав обезболивающие уколы. Потом долго ехали на машине, и жутко хотелось спать, спать, спать...
      
      За что били? Алька шмыгнула, запихивая истерику глубоко в средостение, судорожно выдохнула:
       -А за то, что у меня мать - шлюха. И с их папиками трахается. У всех дома скандалы, а я - крайняя.
      И как-то вдруг раскрылась, доверилась этому совершенно чужому странному мужику. Говорила и говорила, заново проживая всё - и горькое, и радостное. Потом стояли в пробке. Во рту пересохло, и Алька замолчала.
      И тогда радио взорвалось новостями. Политика, пенсии, дураки- дороги. "Оскар".
      "По красной по дорожке пройдут актеров ножки", - Алька криво усмехнулась, закрыла глаза, утонула в воспоминаниях.
      Орущий на всю громкость телевизор в заставленной старой мебелью хрущевке. На экране яркими пятнами - куча народу за живым оцеплением из полицейских и секьюрити. Подъезжают шикарные машины, откуда выпархивают в изящных нарядах мировые звезды и их галантные спутники или элегантные спутницы. Крики приветствия, женский визг, радостный свист, скороговорки репортеров. И красная дорожка как признание значимости. Альке - восемь лет, а её маме, Милке - двадцать пять. Горящими глазами, открыв рот, та пожирает взглядом всё это великолепие, а потом, смачно выругавшись, вдруг кидается к шкафу:
      - Алька, мы, что ли, хуже? Да мы сейчас свою церемонию устроим. Смотри сюда...
       Скинув халат с полуоторванным карманом, Милка вытаскивает из шкафа сначала невесомое шифоновое платье, потом другое, из какой-то переливающейся ткани, напяливает, прыгая на одной ноге. Достает туфли, в прошлое воскресенье купленные у кооператоров - красивые, правда, бабушка ворчала, что на пару раз только хватит. Надевает и на Альку нарядное платьице. И вот они уже гордо идут по старому паласу вслед за Мерил Стрип, Джулией Робертс и Кэтрин Зэта-Джонс. Мама Милка напевает:
      - Я иду такая вся, на сердце рана, я иду такая вся в "Дольче-Габбана", - вертит попой и крутит Альку, та визжит от восторга: мама такая... Такая красивая!!! И это им с экрана машут радостные поклонники.
      - По красной по дорожке топ-топ шагают ножки, - кричит Алька, вторя маме, а потом - бегом обратно к двери, чтобы снова туда, в толпу, вслед за знаменитостями, ещё раз и ещё. Но вдруг Милка резко останавливается, откидывает от себя дочь, та падает на пол, скользя коленками, пролетает до дивана, а мать скрючивается посреди комнаты на старом паласе и ревет. Новые туфли летят с ног в разные стороны, Милка матерится и орет:
      - Да пропади она пропадом, эта сучья жизнь, как ты мне надоела, гадина!!!- и воет, уткнувшись в колени. Платье задирается, обнажив крепкие Милкины бедра и белые трусики с распускающимся швом на правом боку. Милка срывает платье с испуганной дочери, снимает свое, надевает потрепанные джинсы, футболку с надписью: "Crasy loveless" и тычет в Альку указательным пальцем:
      - Сидеть тихо и никуда не рыпаться, поняла? Жди бабку.
      И исчезает.
      Алька тихо скулит, забившись в угол дивана. А на телеэкране все идут и идут красивые холеные люди по бесконечной красной дорожке.
      
      Бабушка Альку любит. Вообще, если бы не бабушка, Алька неизвестно, с кем сейчас была. А вот дедушки у Альки нет. Ни одного. Тот, что был бабушкиным мужем, про него мама Милка так говорила:
      - Козел. Меня заделал и смылся, сучара.
      Бабушка сердилась, но молчала. Когда Милку понесло из школы в подъезды, а потом по чужим квартирам, бабушка Маша сначала все бегала, искала непутевую дочь, домой силой тащила под забористый пьяный мат. А потом отступила. Сил не было. А тут ещё закрылось НИИ, где Мария работала, и, помыв несколько месяцев вонючие подъезды, она ринулась на курсы закройщиков, благо, что шить и до этого умела, а потом начала заказы брать на дом - жить-то надо было на что-то. Милка же школу бросила, пыталась работать, но кому нужна неопытная соплячка в штате? Потыкалась, помыкалась и вообще куда-то смылась. Бабка аж поседела. Милка вернулась через несколько месяцев, похудевшая, ещё более резкая и вся какая-то злая. И, то шлялась где-нибудь денно и нощно, то сидела, уткнувшись в экран и смотрела дурацкие американские фильмы да сияющие огнями церемонии.
      И потерялась бы Алька на просторах огромной страны, если бы не соседка, Любовь Матвеевна, ушлая и вездесущая. Подошла во дворе к Марии и рявкнула, как по лицу ударила:
      - Ты чего ж, Марья, родную кровинушку-то не признала? Не по-людски это, ох, не по-людски...
      - О чем ты, Матвеевна? Ежели про Милку - так у неё своя жизнь, нет у меня на неё управы, сил нету, понимаешь?
      - Милку? Да прости-господи... Твоя Милка, кому она нужна, пропащая? А вот внучку свою ты почему не приветила?
      Мария тогда за сердце схватилась:
      - Внучку? Какую внучку?
      - Ты что, будто ничего не знаешь? Да вон полгорода талдычат, что твоя Милка дочку в роддоме бросила...
      - Да быть того не может, Матвеевна, - застыла Мария. Сумка выпала из рук, купленные яблоки покатились по ковру из красно-желтых листьев. Осень. Тепло - бабье лето. Голова закружилась. А ведь перед тем, как исчезнуть, Мила замкнулась. Ой, и полнеть тогда начала, Мария ещё радовалась, что аппетит у дочери появился, а то, как шаклея, худущая была. Эвон оно, что, оказывается. А она, мать-то, и не заметила. Тьфу-ты... да ведь и белья-то дочериного с женскими днями давненько не видела...
      Мария простонала, кряхтя, собрала яблоки. И поплелась домой. Да как же это? Ребеночка своего бросить? Да как же...
      В дом фурией ворвалась и сразу - к Милке. Долго, до хрипоты орали друг на друга. Обвиняя в вечной нехватке денег, в непонимании, в нелюбви... Потом ревели, обнявшись. В общем, пришли назавтра в тот роддом. Чуть не в ногах у главврача валялась, но внучку забрала. Дочь, правда, так и не приняла Альку, Мария сама внесла девочку в дом.
      - Вот, Алечка, ты и дома, родненькая.
      Милка скривилась:
      - Ма... в общем, зря мы её взяли. Не нужна она мне.
      Мария выпрямилась, зыркнула на дочь:
      - Мне нужна. Понимаешь? Мне!
      - Ну и хрен с вами, - Милка добавила ещё пару ласковых и ушла. Вот так и жили - бабка с внучкой, а Милка сама по себе. Только иногда вдруг все же ходила то на молочную кухню, то в магазины, а то и погулять, когда Алька подросла. А та, махонькая, радовалась, что с мамой идет, бежала рядом вприпрыжку, счастливая-счастливая. Вот только мамой называть себя Милка ей запретила, а то всех женихов отобьет...
      Милка страдала: хотелось одеться, порхать на красивых шпильках, встречаться с богатыми мужчинами. Работать, правда, не хотелось, а богачи всё не попадались. В общем, деньги добывать стала, как могла. Для себя. Альку тащила бабка. И поделом - сама виновата, не хрен было из роддома забирать. Так матери и заявила:
      - Не было бы этой заразы, нам бы твоего шитья хватало, а из-за неё сейчас твоя дочь -проститутка. Гордись, - и разворачивалась, исчезая на всю ночь, а то и на несколько дней.
      А потом и дети во дворе стали Альку дразнить: "шлюхина дочка", "сукино отродье" . И играть Альке стало не с кем. Только дома, с куклой, которую бабушка купила вместо новых зимних сапог. Так и проходила тогда Мария в старых, мучаясь с расхлябанными замками-молниями..
      Милка иногда притаскивала Альке сладости - мужики водили в рестораны, угощали. Девочка радовалась, смаковала угощение маленькими кусочками. Бабушке и маме предлагала. Мария брала чуть-чуть, а Милка исчезала, буркнув:
      - Жри сама!
      И редко - редко были праздники: пару раз в зоопарк мать водила да вот красную дорожку устроила....
      
      Алька удивлялась: чего это она чужому мужику исповедуется, а Юрий Владимирович -дядя Юра, гладил её по пушистым непослушным локонам и поил вкусным чаем.
      - Ничего, Аль. Все будет хорошо. Пусть только попробует тебя кто-нибудь обидеть. Я с ними разберусь.
      Вот так незаметно они и подружились. Потом сходили в кино и даже в кафе пару раз. Алька к нему как к родному отцу прилепилась. Домой в гости не звала: боялась, что Милка гадость какую-нибудь скажет. А от Юриной поддержки расцвела, распрямилась, стала независимой от дразнилок, от шипения ненавистного, и девки как-то отступились... Правда, сплетни поползли, что Алька со взрослым мужиком спит. Но не было у них ничего такого! Ни разу не было. А как сплетни полезли, Алька и задумалась, поняла: а ведь она не против, чтобы с Юрой, как с мужчиной - по-настоящему, по-взрослому...
      Бабушка не могла не заметить, что внучка заневестилась, дышать даже стала иначе -свободнее, что ли, и на материны окрики да выходки не так остро реагирует, и сидит порою вся где-то в мечтах. Поговорить решила:
      - Алечка, ты не влюбилась ли?
      Та зарделась, заулыбалась и рассказала Марии про Юрия. Бабка руками всплеснула: да как же так-то! Ведь, много старше мужчина-то, ох быть беде... Всю ночь просидели, всё пыталась Альку вразумить, но отступилась. Поняла - бесполезно...
      Подкараулила Юрия, всё, что наболело, высказала, тот поклялся, что Алька ему как дочь, что никаких у них интимных связей нет, и не будет. Мария немного успокоилась. Не совсем, конечно. Как Алька из дому выбегала, так сердце и ныть начинало.
      А Юрий после этого разговора словно глаза раскрыл. Увидел, что Алька-то не маленькая побитая девчонка, а созревшая взрослая девушка. Как говорят, кровь с молоком. В общем, тогда всё и случилось. У него дома. Потом ещё. И ещё. У Альки даже глаза сиять стали. От того, что любят её, ласкают, и она любит, и так им вдвоем хорошо.
      Мария, не дура - поняла, что к чему. Милке сказать побоялась - прибьет, поди, Альку-то. Так и жили заговорщицами.
      
      Снова пришла осень, раскидала листья цветными дорожками. Алька ходила счастливая. Милка всё где-то пропадала. А Мария корпела над шитьем, набирая заказы, чтобы прокормить свое семейство. Да Альке на выпускной платье надумала сшить, чтоб не хуже других была её красавица-внучка.
      
      В тот день Алька летела к любимому на крыльях. С пачкой вкусного чая в кармане. Такая новость, такая сногсшибательная новость! И не просто на устах. Эта новость в ней, в Альке. Летела обрадовать, она уже любила это крошечное существо, что вдруг поселилось внутри. Лифт не работал, ничего - третий этаж, хорошая гимнастика. Оставалась одна длинная лестница...
      То, что раскрылась дверь Юриной квартиры, Алька поняла сразу - по характерному скрипу, Юра всё собирался смазать, да забывал. Алька притормозила, замерла, услышав знакомые шаги. Всего один лестничный пролет, всего один. Как целая вечность. Девушка прислонилась к стене, её вдруг затошнило. Лестница качалась перед глазами, а по ней спускалась Милка, медленно и осторожно, но уверенно и вызывающе переставляла ноги на каждую ступень, будто шла по красной дорожке. Увидела дочь, спросила удивленно:
      - Алька? Ты чё здесь делаешь?
      - Я... к подруге иду, на четвертый этаж, - сглотнула Алька, облизала высохшие губы.
      - А-а, ну давай, - и Милка поплыла дальше, обдав, задушив Альку запахом Юриного одеколона.
      Стиснув зубы, через две-три ступени, быстро подняться, проскочить мимо ненавистной, ставшей в одно мгновение чужой, двери, туда, на четвертый этаж. Растоптать чай, вжаться в подоконник и беззвучно разрыдаться - всё, что смогла сделать Алька. А как теперь спуститься? Мимо этой двери. Никогда. В окно? Жаль, забито. Сейчас бы рвануть створки, и всё. И никаких обид, никаких проблем. Никаких. А как же, с этим? С тем, кто уже есть? Куда его теперь девать? И Алька поплелась вниз, затаив дыхание, чтобы не услышал её бывший возлюбленный, на цыпочках - мимо. И бегом домой. Стоп... Но там же Милка. И подруги нет, у которой на плече можно выреветься... Одна она, Алька.
      Где-то внутри набатом: бабушка!
      Алька бежала к дому, краем глаза успев заметить мать, с кем-то оживленно беседующую у соседнего подъезда.
      - Бабуля, миленькая, родненькая, - девушка влетела в квартиру, бросилась на пол, обняла бабушкины колени, разревелась. Та прижала к себе голову с непослушными кудряшками, стала укачивать Альку как маленькую:
      - Алечка, детонька, поплачь, а потом пойдем чай пить...
      - Не-ет, не хочу чай, только не чай!!!
      - Хорошо, хорошо, давай сядем на диванчик, поплачешь - легче станет.
      Рассказала Алька бабуле и про Юрину измену, и про то, что ребеночек будет. Только про мать ни словом не обмолвилась. Мария долго молчала. Потом вздохнула:
      - Значит, будет у меня правнучек.
      - Почему правнучек? - всхлипнув, улыбнулась Алька.
      - Да надоели одни бабы в доме! - и они обе рассмеялись.
      Милка, когда узнала про Алькину беременность, фыркнула и только поинтересовалась, кто это ей заделал. И все. А Юра... словно растворился. Да и не бегала туда Алька, не искала встреч. Тяжело, противно стало.
      Как-то ночью проснулась от громких криков: ругались мать с бабушкой. Из-за неё. Милка настаивала на аборте, типа, зачем ещё один нахлебник, а бабка - ни в какую. Мол, ты и эту не поднимала, а значит, не тебе и судить, рожать ей или не рожать.
      Алька тогда встала, пришлепала на кухню и заявила, глядя матери в глаза:
      - Я. Буду. Рожать. Поняла? А ты катись по своей красной дорожке. - Повернулась и ушла. Досыпать.
      
      Из роддома Альку забирала бабушка. Милка сидела дома, уставив взор в телек - ну, конечно, любимая передача о звездах. Холёные ножки на красной дорожке. Глаза Альки зацепились за нарядные платья на вечно сияющих экранных звездах, в уши ворвались женский визг, крики да восторженный свист, торопливый говор репортеров...
       Кэтрин Зэта-Джонс, Джулия Робертс, Анджелина Джоли, Кира Найтли, Том Круз, Джонни Депп...
      Милка даже голову не повернула, не подошла к внуку. Нехотя выключила телевизор, встала, глянула исподлобья, процедила:
      - Ну, ну, - и исчезла.
      Ночные бдения, кормления, прогулки, болячки, тетёшки закружили Альку бесконечной каруселью под журчащий стук швейной машинки. Потом Лёшка пошел. Осторожно, от дивана до мамы Альки, сидящей на корточках спиною к телевизору.
      - Топ, топ, ножки, смело по дорожке...
      Алька подхватила сына, расцеловала, подбросила высоко. Лешка визжал от удовольствия, Мария улыбалась. А где-то в чужой квартире Лешкина бабушка Милка, покуривая сигарету, не отрываясь, следила за очередной звездной церемонией...

    2

    Амади Ч. Вк-4: Голос вечной любви   10k   Оценка:9.26*10   "Рассказ" Проза


      
      
       - Маруся, водички...
      
       Мария проворно соскочила, налила в кружку воды из чайника и подала мужу. Степан приподнялся на локте и, пошатываясь от слабости, жадно пил воду. Струйка стекала с уголка рта на грудь. Мария осторожно утёрла воду и подставила ладошку, чтобы не замочить рубаху. Скоро рассвет, пора топить печь, в доме прохладно.
      
       Молодая женщина встала, заплела волосы в косы, быстро уложила вокруг головы, покрыла платком, стянула концы узлом на затылке. Набросила поверх длинной рубахи душегрейку, повязала вышитый передник, заложила в печку приготовленные с вечера дрова, подожгла кусочек бересты. Пламя заиграло, заплясало и рванулось в трубу длинными языками, дымоход гулко отозвался горячему воздуху, сладко заныл, предвещая скорое тепло.
      
       Мария насыпала в котелок крупу, налила воды из бачка и поставила на плиту. Печка, сложенная Степаном, ладная, быстро нагревается и долго держит тепло. Всё благодаря каким-то замысловатым коленам внутри стены, примыкающей к горенке. Домик аккуратный и совсем небольшой - кухня и комната. Места им хватает, и комната светлая: окна выходят на три стороны. В углу горенки, возле тёплой печной стенки, посапывает во сне сынок Ванятка. Подошла, закрыла выпростанную ножку одеялом и подоткнула. Спи, пострелёнок, рано ещё.
      
       Тихонько подошла к постели. Степан дышал хрипло, но ровно. Уснул. Слава богу, пусть сил набирается. Глядишь, хворь и отступит. Мария тихонько перекрестилась, прошептав слова молитвы.
      
       ***
      
       Степан построил этот домик в Закаменке сам, до последнего гвоздика. Мастеровой мужик, золотые руки. Работали на стройке вдвоём, Мария на подхвате, подай-принеси, и даже маленький Ванятка старательно помогал отцу. Домик вышел - загляденье, с высоким крыльцом и нарядными ставенками. Кроме тёплой кухни и комнаты - просторные сени, чуланчик, а в нём - отдушина, выходящая в большой сарай. Там у Степана мастерская, по стенам развешаны инструменты, полочки с ящиками, большой верстак, от которого пахло свежей стружкой. Степан приходил с работы, вечеряли, чем бог послал, и сразу уходил в свой сарай. В только что построенном доме всегда находилось, что подправить, подколотить.
      
       В выходной день Степан с самого утра пилил, строгал, стучал. Мария иногда забегала в чуланчик, открывала заслонку отдушины и переговаривалась с мужем. Удобно, из дома можно не выходить, чтобы парой слов перекинуться. Говорила всё больше она, щебетала о каких-то пустяках и мелких хозяйственных делах: Мария привыкла делиться подробностями, даже самыми незначительными событиями. Котёнок поймал бабочку и притащил в дом. Ванятка бегал на улице с мальчишками, упал и запачкал рубашонку, зазеленил травой. Пшено попалось сорное, долго пришлось перебирать. Степан всё больше помалкивал, но она чувствовала, что он её слушает.
      
       По вечерам при свете керосиновой лампы за большим обеденным столом Ванятка делал уроки или читал книжку. Мария рукодельничала, а то и просто слушала, как Ванечка читает вслух. Хороший мальчик, ласковый. Почти сразу стал Марию мамой звать. Родная его мамка померла, когда он совсем маленький был. Степан долго вдовцом жил, никак не решался ввести в дом новую хозяйку.
      
       Глянулась ему Мария, младшая дочка в семье переселенцев с Харьковщины. Пригожая, статная красавица-хохлушка с толстой косой цвета воронова крыла. Скромная, работящая, и нрав у неё покладистый. А уж как поженились, так и слюбились. По сердцу пришлась ему дивчина темноглазая, добрая да ласковая. Высокий, широкоплечий русоволосый Степан, спокойный и немногословный, непьющий, не то что руку не поднимал - слова худого от него Мария ни разу не слыхала. Крепко прикипела к нему душой молодая жена, расцвела рядом с мужем, похорошела, как на крыльях летала.
      
       ***
      
       Степан на железной дороге работал, на хорошем счету у начальства. Дали ему вскоре участок в Закаменке. Через большой овраг, по дну которого текла речка Каменка, недавно бетонный мост построили, связавший центральную часть Новониколаевска (по-новому - Новосибирска) с Закаменкой. Теперь на работу добираться оттуда стало легче и быстрее, всего за час можно пешком дойти.
      
       Строиться начали по весне, как только снег подтаял. Материал на дом тоже выделили на службе: бревно, тёс. Кирпич на печку нашёл, выменял на часть досок. Глину возил из лога на тачке, Мария месила её ногами и обмазывала сруб. Стенки получились гладкие. Потом извёсткой побелили, наличники со ставенками покрасили, и дом весело глянул на широкую улицу Нижегородскую чистыми оконцами, беленькими занавесками в цветочек.
      
       Много пришлось потрудиться Степану, осунулся он сильно от тяжёлой работы, исхудал. Торопился до зимы успеть, чтобы в новый дом вселиться, уехать из крохотной комнатушки в бараке общежития железнодорожников.
      
       Как-то выдался в сентябре жаркий денёк. Зачерпнул Степан ковшом студёной воды из ведра и напился вволю. Прошло дня три, и занедужил он. Стал кашлять, уставал быстро, часто садился и отдыхал, шумно и тяжело дыша...
      
       Вот уже дом под крышу подвели, и перевезли весь свой нехитрый скарб. Маруся ласточкой порхала по новым хоромам, чистоту да красоту наводила. А Степан всё кашлял и худел, таял на глазах. Поздней осенью он окончательно слёг. Доктор приходил, выписал порошки, Мария бегала за ними далеко, в большую аптеку на углу Николаевского проспекта и Асинкритовской. Ничего не помогало, Степану становилось всё хуже. Скоро он начал харкать кровью. Доктор только пожимал плечами: "Скоротечная чахотка, не жилец ваш супруг". Маруся не верила, ходила за мужем, как за малым дитём...
      
       ***
      
       - Маруся, подойди, - в предутренней тишине раздался негромкий голос мужа.
      
       - Что, Стёпушка? Что, миленький?
      
       - Помираю я, голубка моя. Ванятку позови.
      
       Мария в ужасе зажала рот рукой, чтобы не закричать, тут же спохватилась и бросилась в горенку. Привела сонного сынишку. Отец положил на голову мальчика иссохшую руку.
      
       - Ванюша, ты мамку слушайся, береги её. За старшего в доме остаёшься.
      
       Мальчик ничего не понял, испугался и заплакал, прижимаясь к матери.
      
       Степан стал перебирать пальцами рубаху, одеяло, потом неестественно вытянулся, шумно выдохнул и замер, глядя в потолок невидящими глазами. Маруся, как куль, сползла на пол, ничего не чувствуя, кроме чёрного, обрушившегося на неё горя...
      
       Хоронили Степана сёстра Марии - Груша с мужем Гаврилой. Обмыть, обрядить покойного, приготовить поминальный стол помогли соседки. Мария больше не плакала, кончились слёзы. Она будто потерялась, бродила бесцельно по дому, трогала, гладила оконные рамы, стол, табуретки - всё, к чему прикасались руки Степана... Груша приходила каждый день, помогала сестре по хозяйству, присматривала за Ванюшкой.
      
       ***
      
       Время шло, Мария постепенно оживала. Ежедневные хлопоты отвлекали от тоски и горьких мыслей. Иногда она ходила с загадочной, блуждающей улыбкой. Управившись с делами, садилась в горенке к столику с зеркалом, прихорашивалась, надевала праздничную кофту, накидывала сверху цветастый платок, подаренный мужем на именины, и шла в чуланчик. Там она открывала отдушину, присаживалась и начинала разговор.
      
       - Здравствуй, Стёпушка. Вот я и пришла. Сегодня Ванятку в школе похвалили, вызывали к доске, он лучше всех стишок прочитал, что мы давеча с ним выучили. У соседей собачонка ощенилась, Ванечка просит кутёнка. То ли взять? Будочку ему сколотишь, рядом с сарайкой поселим, будет дом стеречь, всё веселее с таким звоночком-то. И Ванюшке радость. Как думаешь, Стёпушка?
      
       Мария прислушалась, улыбнулась, уселась на табуретке поудобнее и продолжила.
      
       - Так я что и говорю, конечно, чем с мальчишками бегать по улице, по заборам лазать да штаны драть, пусть уж во дворе с собачкой играет. Я что ещё думаю, Стёпушка, надо бы Ванятке новую одёжку на зиму справить. Я присмотрела, можно из твоего старого тулупа выкроить. Ты же его уже давно не надевал, в казённой одёже ходишь, а тулуп в сундуке без дела лежит. Я его от моли табаком пересыпала, целый он. Так я возьму? Вот и ладно.
      
       Груша случайно оказалась рядом с закрытой дверью в чуланчик. Слёзы беззвучно катились по её щекам. Она поспешно отошла, услышав, как Мария двигает табуретку. Сестра вышла в сени, улыбаясь, не глядя по сторонам. Она не увидела Грушу...
      
       Через полгода Марии не стало. Она просто угасла, однажды уснула и не проснулась. Ушла к своему Стёпушке. А было ей всего тридцать лет.
      
       В дом вселились Груша с мужем Гаврилой, Ванятку они усыновили.
      
       ***
      
       Без малого век миновал с тех давних пор. Нет давно Груши с Гаврилой и Ванятки. Нет больше того домика на улице Нижегородской, с которым связано так много семейных историй. Теперь по этому адресу расположилась Академия государственной службы.
      
       Когда домик ещё стоял, маленькая правнучка Груши любила заходить в чуланчик, открывала отдушину, и ей казалось, что она слышит тихий женский голос. Девочка замирала, как заворожённая, чувствуя непередаваемый запах времени и семейной легенды... И слушала, как наполняя душу дома, звучит в нём голос вечной любви...
      
      
      
      

    3

    Елка Вк-4: Елка   10k   Оценка:9.28*6   "Рассказ" Проза


       Нинка заскочила в тесную прихожую, легкая, как сомнение, яркая и тонкая, словно соломинка в бокале пляжного коктейля. Старые плащи на плечиках, выцветшие зонты будто бы устыдились, будто бы оттенились легким румянцем и прикрылись своими солидными годами, как пенсионеры в трамваях - удостоверениями (упоминать, что из-под них они вовсю пожирали глазами юную красотку, стоит ли?) Варвара с невольным удовольствием пронаблюдала этот привычный оптический эффект - шестнадцатилетие любимой племянницы наполняло все предметы вокруг живым светом. Тем же способом пламя свечки вдыхает в откружающее пространство магию и трепет.
       - Вавочка, привет!
       - Привет, куколка...
       Куколка сбросила бирюзовые ботильончики, коснулась теткиного лица быстрыми бабочками-поцелуями. Потом влезла в дедовы шлепанцы и прошвыркала на кухню. Сдержанно стирая с щеки ощущение легчайшей помады, Варвара поплелась на энергичные звуки - сипение воды в фильтре, щелчок электрочайника.
       -Вава, я только ненадолго... Сейчас чаек попьем, смотри, какую нямку прикупила.
       -Нина... Мы же хотели елку...
       Но стол покрывался цветными пакетами, и пришлось хозяйке встать к очагу - что-то резать, что-то выкладывать на тарелки фамильного сервиза... Папа в детстве морочил голову маленькой Варьке, что фарфор с вензелями, истончившейся позолотой по краям достался им от предков - рыцарей. На самом деле в корнях фамилии навсегда запутались питерские интеллигенты, эвакуированные в военные годы в суровые сибирские снега.
       И надо же было так назвать ребенка: Варвара! Это папа-затейник, бредящий викингами и варварами, не убоялся заполучить одного из них в свою семью. Папа Варьку любил. А еще любил читать и расцвечивать мир детских фантазий необыкновенными историями - о галантной дерзости флибустьеров, о роковом благородстве белых офицеров и об истовой честности чекистов в годы гражданской, о суровых буднях золотоискателей на Аляске и веселом братстве йоменов Шервудского леса...
       За чаем Нинка чирикала, как всегда; и всегда - как чукча: обо всем сразу.
       Наряжать елку - это была особая церемония. Традиционно легкой предновогодней экзальтацией были заражены все. Папа доставал объемные коробки с игрушками, перепаивал гирлянды-звездочки, инспектировал моторчик на елочной вертушке; дети пыхтели над склеиванием цепочек из цветной бумаги и облачением марципана в золоченые одежды из фольги. Мама пекла "на праздник" домашние торты, щедро сдобренные грецкими орехами и маком... Делом чести было прокрасться в темную гостиную, где на фортепиано стояли заветные башни из глазури, чтобы поддеть на пальчик с темно-шоколадного бока горько-сладкие наплывы. Игрушки были одни и те же из года в год, и как далеки они были от китайского пароксизма пластика и позолот! Бесхитростные, родом из детства, при включениях детской же косорукости они бились на потрясающе опасные, стеклянные осколки, собирать которые сбегалось все взрослое население дома, срочно эвакуировав детей на диван. Этими осколками и резаными зеркалами папа обклеил елочную вертушку, и в полумраке от огоньков гирлянд разноцветной вьюгой разносились по стенам световые зайчики...
       Телефон спел что-то розовое и сопливое, Варвару передернуло. И какого лешего она включала племяшке в детстве "Куин", "The Cure" и русский рок, спрашивается? В пересчете на современный лад та получила солидное музыкальное образование - каким его видела двадцатилетняя тетка, внося свой сокрушительный вклад в святое дело педагогики.
       - Вавочка, не получится сегодня с елкой... Хорошо, тебе расскажу... У меня появился парень... Познакомились в "Очаге", когда отмечали там Светкину днюху. Он взрослый! Ему целых двадцать пять лет, представляешь? - Нинкины глаза сияли.- И если родики позвонят контрольно, то я у тебя. Ты не думай, у нас все серьезно... Ну Вава, ну ты же все на свете понимаешь, ты же - мой единственный, самый лучший друг!
       Это был прием, который дежурно срабатывал. Внутренне Варвара похвалила племяшку - та быстро уяснила, как действуют могучие механизмы подхалимажа. Так что там наплело это прелестное создание?
       Пришлось выходить на охрану рубежей родины, вооружившись авторучкой. Личность того, с кем уезжает Нинка, надо было обязательно взять на карандаш, ну или, хотя бы, номер машины. Взрослый, кхм... И почему, интересно, чрезмерно деловой братец и его вечно занимающаяся собой жена не в курсе, что у розового кроватного тигренка Сэмуэля, подаренного дочери еще пару лет назад, появился опасный конкурент? И кто решил, что в эти перипетии имеет право вникать тетка, которую семья уже лет пятнадцать третирует за незамужество?
       Спускаясь по лестнице вслед за проворно прыгающей по ступеням племянницей, Варвара ощущала себя не доном Кихано, алкающим призвать мир к рассудку, но, скорее, - его клячей.
       Серебристая машина, которая поджидала девушку, ничем не отличалась от миллиона жестяных немытых тварей, уминающих до каши снег в городе. Она издавала утробное "умс-умс-умс... тгдым-умс-умс..."
       Реальность в современном мире начала принимать обескураживающе простые формы. Но, однако, это был его высочество Избранник, и с этим невозможно было не считаться.
       Варваре пришлось стучать в густо тонированное стекло. Оно отъехало не больше, чем на ладонь.
       - Здравствуйте. Я Нинина тетя. Можно с вами познакомиться? Может, зайдете в дом? Мы как раз собирались выпить чаю и были бы рады, если бы вы ненадолго...
       В ответ услышала не слишком разборчивое.
       -Что? - не поняла она. Вернее, не поверила своим ушам.
       Стекло задвинулось, машина рванулась с места, хлестнув грязью на домашние тапочки.
       -Нина... Это что? - расстроенно повернулась к племяшке Варвара.
       А та оттопырила губу на полкилометра. Конечно, эта дурочка сейчас заявит, что мальчик стесняется! Офигеть взрослые!
       В квартире Варвара налила себе заново чаю, с чашкой подошла к окну, и мысли привычно потащили ее в дальние дали...
      
       Особенно она любила папины рассказы о Робин Гуде. Рыцари и королевы, странствующие короли и пилигримы осаждали по вечерам детскую подушку несвязным облаком, штурмовали темные отроги складок одеяла, выглядывали из рисунка обоев, ввязывались в шутовские и весьма серьезные поединки. И Варя надолго полюбила тонкую грань между явью и сном, когда фантазии перетекали продолжением в яркие, захватывающие сновидения.
       Олька была верным товарищем по детским играм и самой деятельной натурой во дворе. Становление творческого дуэта произошло стихийно, когда они на раз-два сложили залихватскую ковбойскую историю и тут же распределили в ней роли. Немного погодя Варя доверила Ольке страшную, общую их с папой тайну: она - самый настоящий Робин Гуд, и все истории лесного братства - про Маленького Джона, Уилла Скарлетта, Ричарда Ли - та приняла со всей серьезностью и ответственностью за неразглашение.
       После ковбоев и разбойников пришел черед звездной романтики. Неосмотрительно купленные мамами в магазине "Детский Мир" одинаковые голубые рубашки тут же превратились в форму звездного десанта. Все лето девочки... то есть, курсанты звездолетной школы - провели на крышах веранд ближайшего детского сада; ведь раскидистые акации под ними так легко можно было принять за колышащиеся леса незнакомых планет, а песочницы так заманчиво манили катапультироваться.
       Когда им минуло тринадцать, время бесполых игр осталось в прошлом. Графичные Олькины черты по-прежнему легко вписывались в линии героико-мальчишеских персонажей, но Варя, несчастная обладательница круглого девичьего личика, переживала настоящий кризис жанра. Пришло время Мастера и леди Марго, истории, сложенной синтезом накрепко застрявших в их головах английских легенд и победного шествия по России великого булгаковского романа.
       "Маргарита!" - раздавалось под окном, и она выбегала на балкон, как Джульетта - в вытертых джинсах и мальчуковой рубашке. Под яблоней сигналила Олька ... нет, Мастер.
       Необычайный факт: играть - играли, но саму книгу в то лето они так и не прочитали. Не раз садились и заглядывали благоговейно в ее страницы, но - натыкались то на "развратную девицу с изуродованной шеей", то на "не обращайте внимания, Азазелло, что я голая". В общем, желания узнать, чем же так восторгались взрослые, пока не возникало.
       А потом наступил Новый Год... Сверкала, гудела, вращалась елка, как вечная непреходящая ценность, и все свеженавешанные елочные шары превращались в небольшие планеты, бредущие каждая по своей орбите... Они лежали на ковре и смотрели, как над их головами, подрагивая, проносятся шары-планеты, увенчанные звездным шлейфом из мишуры и огоньков гирлянд...
       - Смотри, это же моя галактика, - сказал тогда Мастер.
       И они надолго замолчали в потрясении от того, как стремительно и панорамно начала разворачиваться новая игра.
       - Наконец-то я нашел ее, ведь там мой народ... Война длится много, много лет. Ему нужен Король, Мастер, или он погибнет. А тебе нужно защищать свой род, леди-воин... А когда я вернусь, мы построим Единую Империю... Прощай, Марго, я буду любить тебя вечно...
       В четырнадцать лет в душе подростка, кем бы он себе не представлялся, смутно таится время и ожидание Первого Поцелуя. Поцелуй в этот момент был абсолютно логичен; однако позже никто из них не смог определить наверняка, где он случился - на земле или в космосе.
       - Я буду ждать, - тихо прошептала Маргарита. Ведь самые прочные клятвы приносятся без излишнего пафоса.
      
       ...Они сидели у елки, Варвара сохраняла нейтральное молчание, последними движениями поправляя идеальное соотношение бус и мишурных волн. Нинка все еще куксилась на стуле, хотя уже было заметно, что из последних сил. Елка вращалась с гулким шелестом, разноцветные зайчики плыли по стенам, сохраняя за всем этим непреходящий оттенок волшебства. Что слезы? Переходная ступень. Они закаляют так же, как вода упрочняет раскаленную сталь. Варвара наверняка знала, что Нинка, девушка из клана воителей, останется на стороне тех, кто берет в трудные моменты в руки копье и дырявый таз.
       - И что мне, рыцаря, по-твоему, ждать? - еще всхлипывая, но уже вяло возмутилась Нинка.
       -Будем ждать... - твердо ответила на это Варвара.
      

    4

    Ундина Вк-4: Кулёмка   16k   Оценка:8.63*9   "Рассказ" Проза

      
       По утрам Кыскина всегда принимала контрастный душ: чередование холодных и жгучих струй бодрило, настраивало на рабочий лад. Уютно шипела вода, клубился ароматный пар, сверкающий кафель туманился, плакал. Начинался новый день.
      Освободившись от сладких объятий сна, Лера завернула кран и взяла полотенце. Вытирая шею, она вдруг замерла, потом оглядела слив ванны, сунулась в раковину, обшарила пол и, накинув халат, ринулась в спальню. Тонкая червленого золота цепочка нашлась в складках одеяла. 'Порвалась, - увидев застегнутый замочек, поняла Лера. - Вот невезуха! Сначала кольцо, теперь это...'.
      Редкая женщина довольна своей внешностью. Лера Кыскина считала себя полноватой. От мамы украинки ей достались не огромные, как говорится, волоокие глаза под изящными дугами бровей, а широкие бедра и выпуклые, словно мячики ягодицы. Лера жутко стеснялась этого, перепробовала кучу диет и в последний раз неделю сидела на вареных овощах. В результате - круги под глазами, опавшие щеки и потеря кольца. Как ни странно, похудела только верхняя половина тела. Проклятая попа не сдавалась.
      Муж Леры диетические марафоны не одобрял. 'Женщина должна быть мягкой и круглой, а не ходячим суповым набором', - говорил он. При этом сам Женька был высок и мосласт.
      Лера покрутилась перед зеркалом, показала себе язык и пошла одеваться. 'Сегодня же отдам цепку в ремонт. Сразу не сделаешь, так и будет валяться', - подумала она, натягивая свитер.
      Завтракала в одиночестве - мужа откомандировали на курсы повышения квалификации, Тима с классом укатил в Питер - рассеяно косилась в окно. Весна капризничала: после чудных, ясных, солнечных дней повалил снег. Проглотив без аппетита кашу и чай, Лера потянулась за телефоном. 'Абонент находится вне доступа сети', - 'обрадовал' тот. Сыну звонить не стала: в Питере еще спали.
      До работы Лера добралась не в самом лучшем настроении. Снежное пушистое утро незаметно перетекло в сырой пасмурный полдень. Небо просело, на талых дорогах выступили лужи. Тусклый свет убаюкивал, время тянулось резиной. Кыскина едва дождалась обеда.
      - Где можно починить цепочку? - спросила она девчат из отдела.
      - Сходи в 'Дамское счастье' на Кирова. Там у них и мастерская есть. Они без перерыва работают,- любуясь маникюром, подсказала розовощекая Вика.
      По офису разнеслось оживление: люди потянулись в соседнее кафе. Кормили в нем вкусно и относительно дешево, поэтому в обед там было не протолкнуться.
      Поболтав с сыном, Лера решила не откладывать дело в долгий ящик, есть не стала и отправилась в мастерскую. Желудок негодующе заныл. Пришлось купить пару бананов. Женька их терпеть не мог, а Лера любила, особенно перезревшие, в песочной, тронутой коричневыми пятнышками шкурке. Такими она впервые попробовала их в пионерском лагере. Заморский фрукт часто давали на ужин. Всякий раз, откусывая ароматную мякоть, Лера вспоминала то яркое беззаботное лето. А Женька в лагере не был ни разу, да и в садик не ходил, пригретый обожающими бабушками. Так и вырос под их присмотром, не узнав всей прелести коллективного бытия.
       Лера съела бананы, выбросила шкурки в урну и вытерла руки платочком.
      Узкая, стиснутая панельными близнецами улица свернула к проспекту. По дороге уныло полз железный поток. Забрызганные грязью машины смахивали на стадо разноцветных бегемотов. В воздухе стоял тяжелый бензиновый угар. Горожане привычно бурчали и морщились. Кыскина ускорила шаг.
      Магазин встретил душным влажным теплом.
      - Прямо и направо, - услужливо подсказал охранник.
      Витрины сверкали. Камни, золото, платина, серебро... Сказочное великолепие, райский уголок, образчик женской мечты! Но Лера принадлежала к редкому типу женщин, равнодушных к украшениям. Она даже уши не проколола, считая серьги такой же вещью, как блюдца в губах африканских туземок. На порвавшейся цепочке она носила крестик. Сдав её в ремонт, она довольно вздохнула и заторопилась к выходу.
      Поспешишь - людей насмешишь. У одного из павильончиков, Кыскина поскользнулась на зеркально гладком полу, нелепо взмахнула руками и еле удержалась на ногах. Сконфужено улыбаясь, она одернула пальто, поправила сбившийся шарф и с запоздалым ужасом сообразила, что только чудом не задела сумкой витрину. Век бы не рассчитаться!
      В глубине павильончика раздался игривый удивительно мелодичный смех. Лера сердито глянула в остекленную пещерку. Смеялась девица за прилавком. Темная, тщательно подогнанная униформа выгодно подчеркивала ладную, что называется, точеную фигурку. Модная стрижка, нежный овал лица, чувственный ротик, огромные глаза...Кокетливо поправляя отливающие платиной волосы, куколка беседовала с мужчиной. Лера перевела на него взгляд и остолбенела - это был Женька! Муж, которого она проводила в командировку.
      Сдавленно пискнув, Лера отпрянула назад и, разом обмякнув, привалилась спиной к злополучной витрине. На дне тихого обморочного изумления клокотали обида и злость.
      - Девушка, не прислоняйтесь к стеклу! - окликнул Леру охранник - Вам плохо?
      - Что там, Виктор? - прозвенела нежным голоском платиновая фея из павильончика.
      Посетители стали оборачиваться. Лера испугалась, что Женька увидит её, в доли секунды вообразила гадкую сцену ревности у сверкающего прилавка, надменную торжествующую физиономию соперницы, наглые оправдания мужа...
      - Нет, все нормально! - крикнула она охраннику и пулей вылетела из магазина. Безотчетно стараясь отойти от него подальше, она быстро шагала по улице. Перед глазами неотступно маячила хрупкая фигурка ювелирной обольстительницы: ни жиринки, ни складочки. Тот самый суповой набор, который любил высмеивать муж...
      'Позвоню, выскажу паршивцу все!' - Лера лихорадочно стала рыться в сумке и обнаружила, что телефон разрядился. Она чуть не шмякнула его об асфальт, в сердцах обозвала себя склеротичкой и тут сообразила, что идет в противоположную от офиса сторону! Перерыв подходил к концу, с опозданиями у них было строго. 'Останусь без мужа и без работы', - Кыскина припустила на службу.
      - Ты чего такая? Случилось что? - спросила Люська.
      - Ничего. Голова что-то разболелась, наверно давление упало. Погода - дрянь.
      - Это точно....
      Лера проскользнула за свой стол и бессильно рухнула на стул. 'Господи, как я была глупа и слепа!' - бедняга едва не взвыла, в отчаянии до хруста сжала пальцы и прикрыла глаза. 'Все мужики - козлы! Ни один не упустит возможность сходить налево!' - постоянно слышала она от коллег (коллектив был в основном женский) и подруг. Кыскина или отмалчивалась, или скупо поддакивала, стараясь перевести разговор на другую тему. 'Все мужики - козлы, только не мой Женька', - свято верила она, но вслух об этом не говорила, держала это при себе, как что-то крайне личное, сокровенное.
      С детства Лера страдала чрезвычайной влюбчивостью. Выражалась она не в количестве симпатий, а в накале вспыхивающих чувств. Альтруизм в сочетании с неописуемой ревностью давал жуткую смесь. Дети способны любить не менее страстно, чем взрослые. Для Леры это было очевидным.
      Интимная сторона отношений между полами перестала быть для неё тайной довольно рано. В любом дворе найдутся ребята, авторитетно рассказывающие про это. Впрочем, еще понятней об этом гласили похабные рисунки на заборах и стенах общественных туалетов.
      В том самом пионерском лагере, где кормили бананами, Лера впервые увидела порнографические карты. Анатомические подробности раскоряченных тел, бесстыдство поз и действий на замусоленных картонках ошеломили мыслью, что этим занимаются все и когда-нибудь придет её, Лерин черед. Мысль была настолько дикой, невообразимой, что девочку передернуло, но где-то в животе у неё вдруг сладко заныло и, ввергнув в крайнее замешательство, непривычное ощущение врезалась в память навсегда.
      Со временем медицинская энциклопедия, подкидываемые матерью брошюрки о половом созревании, книги Стендаля и Ги де Мопассана выработали у девочки довольно трезвый, без розовых соплей, взгляд на эту часть жизни. Понятие честь, по Лериному убеждению, чуть устарело, однако необходимость беречь её сомнений не вызывала. 'Отдамся только по любви', - годам к четырнадцати определилась она, уверенная, что секс без любви ничем не отличается от спаривания собак. (Кобель и похотливая сучка - были самыми мягкими ругательствами ссорящихся соседей).
      В придачу сказывалось советское воспитание. Школьниц, изведавших плотские наслаждения, были единицы, и чуть не каждая из них вкусила и горечь запретного плода, неожиданно превратившись из учениц в мамаш-одиночек. Так что до определенного этапа вопрос секса для Леры был чисто теоретический.
      Аттестат зрелости и студенческий билет открыли дивную перспективу взрослого мира. То, о чем читалось и вздыхалось, потребовало скорейшей реализации.
      И вот тут Лера столкнулась с парадоксальным явлением: предмет любви мнился ей идеальным лишь в 'конфетно-буфетный' период. Чем ближе роман подходил к 'постельной' фазе, чем смелее действовал поклонник, тем скорее у неё исчезали всякие чувства к нему.
      Неизвестно, чем бы это обернулось, если бы не одна встреча. Ах эти встречи! Нечаянные и запланированные, мимолетные и долгие, приятные и раздражающие, поучительные и пустые. Из встреч, как из мазков краски или штрихов карандаша рождается картина бытия. Порой, маленький штришок оживляет картину, придает ей звонкую прелесть, или наоборот, изображение меркнет, глохнет...
      Лера и предположить не могла, насколько важную роль в её судьбе сыграет бабушкина соседка, тетя Нина. Бабушка называла Нину бедовой, частенько приглядывала за её сыном. Лера гостила у бабушки последний день, когда тетя Нина заскочила одолжить аспирин. Расспросив Леру о студенческом житье, она с каким-то пытливым вниманием оглядела её, удовлетворенно вздернула брови и ушла, что бы вновь вернуться с кипкой отпечатанных на машинке листов.
      - Почитай, тебе будет полезно. Оставишь, я потом заберу. Удачи тебе, и счастливо выйти замуж.
      - Спасибо, да я пока не собираюсь, - засмущалась Лера.
      - Уж поверь мне, об этом мечтают все женщины, но не каждой везет. Что ж, прощай.
      - До свидания!
      Девушка проводила соседку, взяла принесенные ею бумаги и зажмурилась от прилившего к щекам жара: текст был посвящен технике секса. Позы, интенсивность и длительность воздействия, виды поцелуев и фрикций - сухие, но подробные описания чем-то смахивали на добросовестно составленную инструкцию. Скорее всего, так оно и было: тетя Нина работала психологом в семейной консультации и, вероятно, беседы на сексуальную тему входили в её обязанности.
      Чем руководствовалась соседка, знакомя юную девчонку со столь откровенной для того времени вещью? Собственным неудачным браком, искренним желанием расставить верные ориентиры в дебрях эротических чувств, или просто из озорства - этого Лера никогда не узнала. А тетрадку в клеточку - тонкую в желтой обложке, куда старательным бисерным почерком переписала все, что было на тех листах - сохранила.
      Единственным человеком, которому она показала эту тетрадь, был Женька. Знакомство их началось с недоразумения: в кинотеатре Лера с подружкой перепутали ряды и заняли чужие места. Одного из законных владельцев звали Женей... Рыжий синеглазый долговязый, он совсем не вписывался в Лерины идеалы красоты и на первое свидание с ним она пошла едва ли не со скуки. А следующего свидания еле дождалась - таким славным оказался парень. Это не была любовь с первого взгляда, но кто сказал, что право на существование имеет только она? Через несколько месяцев Лера не представляла своей жизни без этого парня с забавной фамилией.
      Премудрости интимных радостей они постигали вместе; именно тогда Лера поняла, что любовь безгрешна и не знает стыда. С Женькой она испытала всю полноту близости, какая возможна между мужчиной и женщиной. Он был первым и единственным, она никого более не желала, ни о чем не жалела и справедливо полагала, что муж разделяет её чувства.
      Ощутив себя полноправной хозяйкой его сердца, она безоглядно верила Женьке и поэтому не ревновала. А в награду познала восхитительную, свободную от разъедающей ревности страсть. Муж был ей и другом, и любовником, и отцом; умным, сильным, надежным, как автомат Калашникова. 'Я могу за тебя убить', - как-то признался он ей. И она не сомневалась - может.
       Будучи крайне непрактичной в житейских делах, не по возрасту наивная, Лера постоянно попадала в какие-то глупые истории за что Женька ласково звал её кулёмкой. Она не обижалась, потому что, устав от собственной неприспособленности, давно присвоила себе звание глупой коровы.
       Совершенно разные по характеру, привычкам и вкусам, они прекрасно уживались, как бы дополняя друг друга. Ссорились редко, но темпераментно и кто бы ни был виноват, первым приходил мириться Женька. Обиды топили в бурных объятиях... А уж какой из Женьки получился отец! С ребенком у Кыскиных сложилось не сразу. И это мягко сказано. Сына они ждали больше десяти лет. Не каждый мужчина способен вынести годы бесплодных ожиданий и Лера ни капли не сомневалась, что Женька - её счастливый билет.
       Был счастливым - стал фальшивым...
      - Ты что-то бледная, как стена. Может таблетку от головы дать? - тронула Кыскину за плечо Люся.
      - Не надо. Это на меня так погода действует.
      Кыскина через силу улыбнулась. 'Только б не зареветь! - взмолилась она. - Начнут расспрашивать, сочувствовать, а в душе потешаться над обманутой наивностью'. Уж кто-кто, а Лера не питала иллюзий насчет цены подобных утешений. По части сплетен их отдел переплюнул бы любую 'желтую' газетенку. Перспектива стать 'героиней дня' помогла Лере взять себя в руки.
      Воображая сцены ярых объяснений с неверным мужем, она кое-как досидела до конца рабочего дня и с озабоченным видом кинулась из офиса. На улице ноги её вмиг отяжелели, плечи поникли. Решимость разобраться с Кыскиным испарилась, вместо неё к сердцу прильнул мерзкий, шальной страх. Она представила, как муж будет изворачиваться и лгать, и вдруг обожгло: честный, прямой ответ - еще хуже. Ложь всегда дает выбор. Её можно принять, сделать вид, что веришь ей, вступить с ней в негласный сговор... Правда бескомпромиссна, как удар гильотины. Правда - удел мужественных и крепких. Лера чувствовала себя жалкой, растоптанной. Выброшенной на песок рыбой. И как рыба трепыхалась в бессилии, оглушенная, выкинутая из привычного мира.
      - Нельзя быть такой доверчивой! - зачастую укоряли её.
      Она только смеялась в ответ, и теперь жизнь преподнесла ей суровый урок.
      Не выбирая дороги, горемыка уныло брела по мокрому тротуару. Стылый ветер рвал тучи на грязные клочки, озябшие прохожие кутались в шарфы, поднимали воротники. Леру же вдруг обдало липким жаром, на глазах выступили едкие слезы. 'Так мне и надо, - беспрерывно стучало у неё в голове, - так и надо...'
      Охваченная тупой одурью, несчастная не помнила, как дотащилась домой. Включила в прихожей свет, машинально брякнула ключи на полочку, села на банкетку, разулась, и, безвольно уронив руки, долго сидела, глядя в одну точку.
      В гостиной мяукнула кошка. Лера очнулась, сбросила, наконец, пальто и уже шагнув в комнату, сообразила, что кошки у них никогда не было. Она зажгла люстру и вздрогнула: на журнальном столике красовался пышный букет роз, рядом лежала бархатная коробочка. Дрожащими руками Лера открыла крышечку. Внутри было кольцо!
      - С годовщиной, родная моя растеряшка! - как во сне услышала Лера Женькин голос и, почувствовав на плечах его руки, разрыдалась.
      - Ты...Ты... - сквозь слезы повторяла она.
      - Что с тобой, Леруська? - растерялся Женька.
      Лера горестно всхлипнула. Она совсем забыла про годовщину свадьбы, не приготовила подарка, насочиняла себе всяких гадостей, обвинила мужа во всех грехах...Дура...Дура!
      - Да что случилось?
      Утирая глаза и глубоко вздыхая, Лера рассказала мужу о цепочке, ювелирном магазине, отчаяние и обиде...
      - Я хотел сделать тебе сюрприз, ты ведь потеряла свою обручалку. И как ты могла про меня такое подумать! Да эта фифа тебе в подметки не годится - доска стиральная! Иди ко мне!
      Как маленькую девочку, он посадил Леру к себе на колени и нежно обнял. Лера с благодарностью приникла к нему и затихла.
      Женька ласково поцеловал её в макушку:
      - Кулемка моя.

    5

    Миха Вк-4: Снайпер   20k   Оценка:8.78*8   "Рассказ" Проза

      Вечное право я получила,
      Друг мой, на то,
      Что сама отдала тебе...
      (Рабиндранат Тагор, Последняя поэма)
      
      Земля все также вращалась вокруг своей оси и всё также, не спеша, катилась по орбите вокруг Солнца. Обещанный Конец Света промчался по планете грядою землетрясений, наводнениями, извержениями вулканов, ураганами и цунами, внеся хаос в и без того сумбурную жизнь землян. Кто-то кричал про Апокалипсис, кто-то про гнев божий, кто-то про чьи-то происки, некоторые посмели предположить, что нечего было издеваться над природой, вот теперь пожинаем плоды своего неблагоразумия...
      Но, живое - живуче. Прошли годы, люди восстановили или выстроили заново жилье и заводы, протянули электропровода, наставили вышек для мобильной связи, и все покатилось по проторенной дорожке. Вот только...
      Не сразу поняли, что потеряли.
      Иногда люди смотрели на проплывающие над планетой густые облака, словно пытались получить ответ оттуда. Чего-то не хватало, однако, в этой новой жизни. Но вот - чего?
      
      Этот город тоже восстановили почти из руин, а название дали прежнее - Москва...И смотрела теперь она в глубину неба прозрачными стенами домов и крышами из специального материала, которые на случай нового апокалипсиса могли преобразовывать энергию из солнечных лучей, воды или ветра.
      В одном из таких домов, по Третьей улице Строителей, жил молодой человек по имени Иван, по фамилии Царевич. По иронии судьбы жил он один в трехкомнатной квартире на шестом этаже длинной многоэтажки. Две смежные комнаты занимал сам с разнообразной техникой, а вот про третью долго думал - чем занять? Вещей у него было не так уж и много, да и зачем такая огромная кладовка? И скучновато одному-то долгими вечерами. Вот и решил Иванушка комнату сдавать в наем за символическую плату. Да только съемщики не очень-то общительные попадались: то какая-то старая мымра с вечно поджатыми губами и грязными, брошенными в прихожей, ботинками, то молодая пара, получившая лицензию на рождение ребенка, вылезающая из комнаты только поесть да справить естественные надобности. А то жила женщина с ребенком, тот ночами орал, не давая парню уснуть. В общем, не везло бедняге. И вот однажды, когда комната пустовала уже несколько долгих недель, сидел Иван, как обычно, уткнувшись в экран навороченного планшета. Робкий стук в дверь сначала показался прорывом в сеть какого-то интернет-собеседника, но стук повторился, юноша встал и подойдя к двери, поинтересовался:
      - Кто там?
      - Я насчет комнаты, - послышался тихий женский голос. Вздохнув: снова придется следить за носками на трубе ванной комнаты и делать вид, что не заметил висящие на этой же трубе кружевные трусики. Щёлкнул замком - дверь, жалобно скрипнув, отворилась.
      Тусклый свет коридорной лампочки не позволил разлядеть, что там за женщина. Ваня пригласил её в квартиру. Скрестил руки на груди, рассматривая. Ага. Вроде молоденькая...
      - Вы комнату сдаете? - тихо спросила девица.
      - Ага, я, - Иван кивнул для пущей важности.
      - Мне, ненадолго, на полгода или чуть меньше. Деньги вперед, конечно?
      Иван отступил, пропуская девицу в квартиру. Помог занести огромную, но на удивление легкую сумку, показал комнату, удобства, кухню и уткнулся в экран планшета.
      Вечером долго не мог уснуть, слушая, как журчит вода в ванной, как напевает песенку закипающий чайник, потом девица долго мешает ложкой сахар в большой кружке с оленями - другой посуды в доме не было. Потом показалось, что где-то рядом скрипнуло окно.
      Хотел было удивиться - на улице-то шел снег, а на отоплении, как всегда, экономили. Айфон запикал сообщениями, Иван пробежал их глазами, не особо вникая - просто его наконец-то сморил крепкий сон.
      
      Будильник орал назойливо и нагло. Иван, как ошпаренный, вскочил с кровати и кинулся было в ванную прямо в одних трусах, да вовремя опомнился, уже открыв комнатную дверь. Черт! Пришлось в спешке напяливать штаны. Как оказалось, напрасно - девицы-то уже не было.
      Выпив чаю из кружки-близняшки все с теми же оленями, Иван бегом помчался на службу.
      
      - Опаздываете, Царевич! - зыркнул недобро завотделом. - Срочно догоняйте свою бригаду. Покушение на убийство в районе Кузнецкого моста. Там все узнаете.
      Вид начальства внушал тревогу: хмурые брови, задумчивые глаза, суровая бороздка посреди лба.
      Сотрудники наскоро пожали руки и склонились над пострадавшим. Молодой парень, из груди торчит орудие неудавшегося убийства - стрела.
      Коля Левша, с которым проработали бок о бок уже без малого семь лет, сунул Ивану планшет и продиктовал:
      - Пострадавший - Роман Лавочкин, шестнадцати лет. Проживает... Э, да он рядом с тобою проживает-то. Пиши: стрела из какого-то странного материала, не видел такого ни разу, нужно отдать в лабораторию, может, там чего скажут. Осторожно! Не трогай её - кто знает, что это такое.
      Несмотря на раннее утро, вокруг следователей успела собраться толпа. Бабы судачили и охали, мешая сосредоточиться на осмотре места преступления. Николай выпрямился и хотел уже рявкнуть для порядка, как вдруг одна из бабенок воскликнула:
      - А намедни на юго-западе двоих нашли, тоже со стрелами. А стрелы-то отравленные, говорят люди от них сами не свои делаются, разума лишаются, вроде бы...
      Сообщение сарафанного радио подтвердилось сводками за предыдущую неделю. Да, действительно, имели место такие случаи на юго-западе. Там в оборот взяли спортивные клубы: стрелы выпущены то ли из арбалета, то ли из лука.
      Пострадавший парнишка бредил, повторяя странные фразы, вызывавшие недоумение, как у медперсонала, так и у сотрудников следственной группы:
       - Юлька! Слушай мою таблицу умножения. Дважды два будет четыре, а трижды три - девять. А я тебя люблю. Пятью пять, похоже, - двадцать пять, и все равно я тебя люблю...*
      - Наверное, нужно найти эту Юлию.
      - Да, мы уже назначили агента две тысячи тринадцать для слежения за посетителями клиники. Из лаборатории поступили любопытные данные: в крови Лавочкина обнаружено некое чужеродное вещество, похожее на неизвестное науке соединение ядов. Это же вещество обнаружено на кончике стрелы.
      - Может, тоже пошерстить арбалетчиков?
      - Лучников. Смотри: стрела очень длинная, тонкая и слегка погнутая - значит, выпущена из лука.
      Беседа следаков был прервана телефонным звонком дежурной. У Левши вытянулось лицо. Иван глянул вопросительно, тот кивнул:
      - На сей раз ранена пожилая женщина, Людмила Прокофьевна Калугина. В крови - все тот же странный яд. Женщина в сознании, но ведет себя как-то неадекватно. Просит разыскать некоего Новосельцева.
      Царевич вдруг что-то вспомнил, порылся в памяти айфона.
      - Слышь, Левша, в клинику номер шесть на северо-западе ночью доставили с такой же стрелою в сердце пожилого мужчину. При нем найдены документы на имя Новосельцева Анатолия Ефремовича.
       - Погоди, погоди. Странное совпадение. И как он?
      - Пока без сознания.
      
      Вечером Иван всё же пообщался немного с квартиранткой, пили вместе душистый чай с пирожными, что Дона, так звали девушку, купила в кондитерской в Столешниковом переулке. Она рассказала, что работает психологом в одной из частных клиник. В какой - Иван не очень вникал, будучи погруженным в загадочные происшествия.
      Все случаи по схожести указывали на одного и того же преступника. Стрелок-маньяк?
      Дона предупредила Ивана, что пару дней её не будет - нужно слетать в срочную командировку в Питер.
      На этот раз Иван уснул быстро. Он не слышал, как тихонько отворилась дверь в его комнату, как зашла на цыпочках и наклонилась над ним, задержав дыхание, Дона. Улыбнулась и тихо вышла.
      Он также не услышал скрипа отворяемой оконной створки, только странный звенящий звук, словно кто тронул струну на скрипке, легонько коснулся его слуха. Залетевший пушистый снежок очень быстро растаял, маленькая лужица под батареей к утру совсем высохла, разве что чуть-чуть в квартире стало свежее.
      Иван спал, а его квартирантка Дона, сделав несколько телефонных звонков, оделась, подхватила через плечо большую сумку и осторожно вышла из дома, зябко поёживаясь от пронзительного ветра, быстрыми шагами направилась в сторону вокзала.
      
      Несколько дней в городе было тихо. Следаки искали Юлию, ждали, когда очнется господин Новосельцев. Вечерами Иван тоскливо сидел, уставившись в экран планшета. Надо же, похоже, он успел привыкнуть к девчонке - без неё как-то в квартире стало зябко и грустно. Дона действительно вернулась через пару дней, и Иван поймал себя на том, что успел соскучиться. Странно. Обычно все квартиранты, скорее, раздражали.
      А с Доной было уютно, они подолгу пили вместе чай вечерами. Девушка мечтательно улыбалась, говорила мало. Как-то спросила Ивана, хочется ли ему покататься на облаке? Тот удивленно глянул на девушку, она смутилась и, слегка покраснев, сказала:
      - А мне иногда хочется...
      Впрочем, Иван тоже болтал о всяких глупостях - ну не мог же он делиться с девушкой новостями со службы, где все ощущали, что вот-вот произойдет ещё одно преступление.
      Ну, и дождались. В доме напротив стрелою была ранена молодая женщина, Екатерина Василевская. Она шептала в полусознательном бреду о каком-то Петре. И, как по мановению волшебной палочки, пришло сообщение из Питера - там пострадал некто Петр Романов. Все те же стрелы и тот же яд. Те же последствия. И неуловимый лучник-снайпер.
      Обрадовало, разве что, воскрешение Новосельцева, который с ходу озадачил медиков требованием позвать Людмилу. Но, когда ему показали фото пострадавшей Калугиной, удивленно спросил:
      - Кто это?
      Странных случаев становилось всё больше. Головы оперативников буквально трещали от бесконечного бреда пострадавших. Да ещё лаборанты, проводя эксперименты с ядом над крысами, сделали выводы: вещество действует на особи, усиливая половое влечение.
      Вскоре на Кузнецком мосту была обнаружена раненая стрелою школьница, Юлия Шевченко.
      - Погоди, Левша, не та ли это Юлия, о которой бредил тот парень, Роман Лавочкин? - вспомнил Царевич.
      Роман, глянув на фото девушки, покачал головой:
      - Я никогда её не видел. Я вообще никого не знаю с таким именем. Но она мне нравится.
      В тот день опера сидели в кабинете, черкая на экранах смартфонов и планшетов. Снайперы были неуловимы. С шумом распахнув двери, ворвался возбужденный Левша:
      - Мы получили расчеты, что вероятное место нахождения снайпера во время выстрела в Василевскую - многоэтажный дом номер восемь по Третьей улице Строителей. Нужно срочно обыскать квартиры с 1012 по 1038, - при этом Николай выложил на стол листок с распечатанными схемами и формулами.
      - Погодите, - промолвил удивленно Царевич, - я ведь живу в этом доме, квартира 1032.
      - Так, может, что слышал, или, может, у вас появился новый жилец?
       Иван, привыкший замечать мелочи, покачал головой: вроде, все старенькие, с самой новостройки, как въехали, так и живут. Леший вздохнул - придется пойти по квартирам. Кого-то не оказалось дома, вечером туда придется пробежаться Ивану, многие ничего не слышали и не видели. У Ивана притормозили, выпили чаю, что купила накануне Дона, да сгрызли несколько бутербродов с копченой колбасой и одну пироженку на четверых - ещё одну Иван затырил подальше - для Доны.
      А потом всех следаков сморил сон.
      Когда очнулся Левша, на улице уже стемнело. В зеркальной крыше дома напротив, словно на экране кинотеатра, отражалась человеческая фигура с покрытой головою. Николай толкнул Царевича, приложил палец к губам. Вот человек с крыши наклонился, а когда вновь выпрямился, в его руках оказался...
      Лук! А затем - легкое уверенное движение. И вот уже к середине тетивы приложена длинная стрела...
      - Вон он, снайпер! Я - за ним, - ринулся к лифту Левша, Иван бросился следом.
      Снайпер то ли услышал, то ли почувствовал - стрела выпала, покатилась и зависла, застряв в ограждении.
      - Царевич! Слева заходи!
      Снайпер метнулся вправо, ловко и легко перепрыгнул через чью-то спутниковую тарелку, через домик чердачного окна и...
       - Черт! Не может быть, этого просто не может быть! - заорал Левша, показывая рукой вслед бежавшему преступнику.
      А снизу уже слышалось всеобщее "А-а-ах". Тот, за кем гнались оперативники, подбежал к краю стеклянной крыши, на минутку замер и, оттолкнувшись, взвился в воздух, взмахнул руками, как крыльями, и буквально перелетел на крышу дома напротив, легко преодолев расстояние в несколько десятков метров. И исчез с той, невидимой толпе, стороны.
       - Вы видели? Видели? Это был ангел! - толпа орала и бесновалась. Бросившиеся по следу оперативники, увы, так никого и не нашли. Злые, замерзшие, уставшие, разошлись по домам.
      
      А поздно вечером Ивана ожидало ещё одно грустное известие: Дона уезжала. Он предложил посидеть, вместе поужинать, быстро сбегал в магазин за продуктами и бутылочкой сухого вина. Дона взялась накрыть на стол. Глядя на неё, Иван вдруг подумал, что больше всего ему хочется вот так сидеть вместе вечерами, есть курицу или борщ и слушать тихий мягкий голос.
      Дона грела руки о кружку с горячим чаем. Они долго молчали, потом девушка заговорила торопливо, словно боялась, что он не дослушает, или она не сможет договорить:
      - Знаешь, я ведь не помню ни родителей, ни настоящего имени - все погребено было под слоями пепла и пыли после Апокалипсиса. Я росла в приюте, а потом долго думала, кем быть? Улететь на Альфу Центавра выращивать цветущие помидоры или начать выпекать вкусные булочки здесь, на Земле. А однажды нашла на чердаке старинную книжку с пожелтевшими страницами. Это были сказки. И одна настолько меня увлекла, что я поняла: вот в чем мое призвание.
      - Сказки? Разве сейчас кто-то читает сказки?
      - Я сама удивилась, откуда сохранилась такая реликвия. Но там много разных книг. Видимо, из тех, что были забыты после Конца Света. А в них - волшебство и любовь...
      - Любовь? Дона, что это такое?
      - Это самое дивное чудо на свете. Увы, апокалипсис предал Любовь забвению. Посмотри, сколько вокруг одиноких людей. Вот и ты тоже. Один.
      - И ты одна...
      - Я - другое дело. Я на службе. И сама выбрала этот путь, - Дона подняла на Ивана грустные глаза, - вот послушай:
      
      В старые годы у одного царя было три сына. Вот когда сыновья стали на возрасте, царь собрал их и говорит:
      - Сынки мои любезные, покуда я ещё не стар, мне охота бы вас женить, посмотреть на ваших деточек, на моих внучат.
      Сыновья отцу отвечают:
      - Так что ж, батюшка, благослови. На ком тебе желательно нас женить?
      - Вот что, сынки, возьмите по стреле, выходите в чистое поле и стреляйте: куда стрелы упадут, там и судьба ваша.
      Сыновья поклонились отцу, взяли по стреле, вышли в чистое поле, натянули луки и выстрелили...**
      
      Иван дослушал сказку до конца. Он вдруг всё понял. Помолчав, прошептал пересохшими губами:
      - Погоди, погоди! Так ты, Дона, ищешь сказочные персонажи? И пытаешься восстановить их любовь?
      - Не только сказочные. Например, мне удалось найти много одиноких мужчин с именем Петр, но, увы, ни одной Февронии. Зато нашла много Екатерин, так что работы у меня непочатый край, Иванушка. Да! Я - тот самый снайпер, что посылает стрелы, смоченные любовным медом.
      - А при чем тут Ромка из дома напротив?
      - Просто я не нашла среди живущих на Земле ни одного Ромео и ни одной Джульетты.
      - Ромео? Джульетта? - Иван задумался, - а скажи, кого ты стала бы искать, например, для меня?
      - Тебе нужна Марья.
      - А ты? - Иван пристально поглядел на девушку, отчаянно подумав: "Да пойми же меня!"
      - А я - Дона, - она грустно улыбнулась, покраснела и уткнулась в чашку с чаем. "Только бы он не услышал, как бьется мое сердце".
      Утром Доны уже не было, на полу осиротевшей комнаты белел исписанный мелким почерком листочек, пестревший именами: Наташа и Андрей, Руслан и Людмила, Иван да Марья, Ольга и Владимир...
      - Эк же ты всё перепутала-то, Донушка, - вздохнул Царевич, смял листочек. Засобирался на службу. Жутко хотелось спать - Иван почти всю ночь торчал в интернете.
      
      Стрела, дзвенькнув, мягко прошла через пластиковые чердачные стекла и отправилась точно к цели. Дона успела подумать, что вторую стрелу ей хочется выпустить в себя. Но как? Ведь она не сможет сделать этого - и по контракту нельзя, и как можно попасть в своё сердце из лука? . Стрелы выпали из колчана, рассыпавшись веером под ногами. Дона плакала, уронив на колени лук.
      "Почему, ну почему же, господи, я не могу любить того, кого люблю? Почему он не может влюбиться в меня?" - Дона дотянулась до одной из стрел, вытерла с неё любовное зелье и достала припрятанный флакон с ядом. "Да будет так.", - отбросила лук.
      "Прости Иванушка, придется тебе самому искать свою Марьюшку. Ты обязательно её найдешь, вот только та стрела найдет сначала тебя. А мне суждена эта".
      Дона отвела руку и, ничего не видя там, за открытым чердачным окном, направила стрелу в сердце.
      -Дзвинь, - стрела вырвалась из рук и с повторным дзвиньканьем вонзилась в стену.
      Дона раскрыла глаза и ахнула. Крест из двух стрел не удержался в стене и упал, подкатившись к ногам.
      - Привет, дорогуша! - появился в окне хулиганистый мальчишка, запрыгнул внутрь, тряхнул золотистыми кудряшками, улыбнулся во всю веснушчатую рожицу, протянул расстроенно,- надо же, опять промазал. А ты чего ревешь?
      - Ты зачем в меня стрелял, Купидон?
      - Тайна... Хотя, слушай. Тут такое дело. Один пацан, клевый такой, по мылу нам просьбу прислал. Э, да он в этом доме живет. Иван Царевич. Он вроде в тебя влюбился.
      - Что? - Дона вскочила, - ты соображаешь? Где-нибудь слышал о такой паре как Иван и Купидона?
      Купидон почесал макушку, смешно пошевелил веснушками на носу.
      - Погоди! Так ты ж по документам-то Василиса! Мы ж восстановили, прежде чем! А говорят ещё, что Василисы умные и красивые. А ты просто глупая дурочка. Как ты думаешь, в него я попал?
      - Василиса? Но тогда... Постой! Получается, что к Ивану сейчас летят две стрелы? Моя и твоя? Он же погибнет! И, оттолкнув мальчишку, девушка бросилась в окно.
      Иван Царевич, думая о Доне, шел по улице, а навстречу ему летели друг за другом две стрелы. И в тот момент, когда первая вошла в его сердце, вторая ударилась в грудь подоспевшей девушки. Нарушив законы Небесного царства, раскрыв крылья, Василиса успела защитить любимого от гибели. Да, она навсегда потеряла и крылья, и возможность покататься на облаках.
      Но ведь оно того стоило...
      
      О, несравненный!
      Я дар принесла тебе:
      Все, что дарю, -
      Мне тобою даровано:
      (Рабиндранат Тагор, Последняя поэма)
      
      ***
      
      *Юлька! Слушай мою таблицу умножения. Дважды два будет четыре, а трижды три - девять. А я тебя люблю. Пятью пять, похоже, - двадцать пять, и все равно я тебя люблю* - "Роман и Юлька" (также "Вам и не снилось...") - повесть Галины Щербаковой.
      ** - цитата из русской народной сказки "Царевна-лягушка",
       Новосельцев, Калугина - герои фильма "Служебный роман"; Екатерина Василевская, Петр Романов - Екатерина I, Петр I.

    6

    Вралий г. Вк-4 Тедова Васюня   7k   Оценка:9.38*11   "Рассказ" Проза

      Васюня, дробно стуча крепкими пятками, поднималась по винтовой лепестнице на башню, кормить вралей. Врали всегда спускались с Верхнего неба к завтраку. Щедрыми ладошками она сыпала им крупные ягоды шишника, а затем с восторгом следила за тем, как планируют летуны на двойных крылах с мистраля на мистраль, ловко руля хвостами и ловя прозрачными клювами алые шарики, трепыхающиеся словно чьи-то сердушки.
      - Дзонн! - запел Завтрашний клокол, приглашая к столу.
      Напевария далеко разнеслись в морозном воздухе, гоняя вралей. Васюня помахала им руками, на миг задрала голову, разглядывая проплывающее в Верхнем небе Гнездо, и снова побежала вниз, считая про себя шаги. Вот интересно - каждый раз их насчитывалось разное количество, и Васюня никак не могла понять: то ли это ступеньки размножаются почкованием, то ли в её головёшке каждый раз меняется конечное число изученных цифрей?
      Клокол в дверях столомнаты лизнул Васюню горячим языком, заодно проверив чистоту ушей, рук и одеяния. Сегодняшнее сиреневое платьишко едва прикрывало Васюнины битые коленки. Битость была вызвана вчерашним падением с комуля, который в полудень увидев в водоёме Гнездовья глазорыбую перпендулу ломанулся к водной глади, походя стряхнув всадницу на дюбордный камень. Видимо, ему не хотелось намочить хозяйку, а вот о том, что её можно ушибить, комуль не подумал!
      За порогом Васюня застыла, покачиваясь от восторга. На массивном штуле с пятью ножками просиживал кожаные шиковары старый-престарый отед Макар. И откуда взялся только? То ли на ленном комуле прилетел, то ли с проплывшего мимо Гнезда спрыгнул на шпиль семейства Гарикозов. Синий плагонь, выползая из зева печены, ласково лизал гостю спину, массируя и согревая. Ещё чуть, и отед вздремнул бы знатно, однако увидев Васюню, встрепенулся вралем, почуявшим шишный дух.
      - Ну? - взрыкнул он. - Тридвацать дневов не видел свою чулидку! Ахм, выросла! Ахм, повзрослела! Ахм, платье красиво, и цвета синяков на коленках в тон! Хорошо весьма!
      Зарозовевшая Васюня бросилась к отеду, прижалась к родно пахнущему плечеву и затихла.
      Макар подхватил её на руки и усадил на колени, не забывая сочно жавкать пузырящейся на тареле кашней с солнечными ломтиками абрисина.
      Васюня сидела тихо. Знала, что отед не привечает нетерпения в отомышах. Потому, лишь когда последний ломтик прощально осветил супонную тарелу солнечным лучиком, заёрзала, с трудом сдерживая на языке верткое слово.
      - Молви, чего желаешь? - хрисипло вопросил отед.
      - Историйку! - прошептала Васюня и поглядела на отеда сияющими глазами. - Историйку, теда!
      - Какую? - довольно крякнул тот. Слаб был, Гарикозий сын, любил рассказывать о старом мире и делал это с удовольствием, приправленным перечным песком неизбывной грусти, которая уж стопятьсот лет как забывалась, забывалась, а окончательно в душе не иссякала, речьем не иссыхала, дождепадом не впитывалась в заскорузлое сердце.
      - Про то, как детёнки нарождаются! - выпалила Васюня. Давно лелеяла этот вопрос. Не давал покоя, вралий грай, дул в уши любопытством. Да и неспроста - Матема ходила нынче с растущей прюшкою на одном из плечев, а значит - ждать вскорости Гарикозову гнездовью тоненького писка нарождёныша!
      - Экая ты любопрыткая! - восхитился Макар. - Так я и поведал малюнявке синтимности древнего мира! Лучше я тебе другую историйку расскажу. Жили-были такие смешные и нелинейные существа, называемые людями...
      - Мягкие? - замирая от восторга, вопросила Васюня.
      - Мягкопокровные, - уточнил отед. - На головах у них росла шерстена... да и не только на головах, но про это я тебе, хитровертке, не расскажу! И вот однажды один такой людям, прозываемый мужем, увидел, как расчесывает свою шерстену на берегу речья другая людяма, прозываемая женой. А в то время шерстена у жен была куда как гуще, чем у мужей, и имела волшебную силу. Какой муж до шерстены этой дотронется, да в глаза такой людяме глянет - сердце его скукоживается и давай скакать козлепсицей, выпрыгивая из горла. И мыслей боле никаких бедный муж не имат, а только как бы эту жену к ладоням прибрать и из своего гнездовья не выпускать!
      - Аху! - с восторгом выдохнула Васюня.
      - Подошёл наш людям к той людяме, что с шерстеной. А та чешет её многорогою граблею, и внимания на него не обращает. Как вдруг явилась на речье водоплывица, лебядиною прозываемая. Муж на неё - глядь, и понял, что стать у жены та же, да шея длинная, да спина ровная, а плечевы расправлены, как крыла у крепкоклювого враля. И чует наш людям: сердце куда-то провалилось и дыхание прервалось, словно воздух в тулове окончурился. "Ты, - говорит, - кто такая будешь, лицом пригожава, губами заманива, глазами вселенна и шерстеной пышна?" "Я, - отвечает, - живу здесь. Неподалёву родное дерегродье! Там мои Матема и Патяня живут, утренней капросой умываются, днесветье улыбками встречают. А ты, чужеходец, кто таковый?" Назвался ей наш людям и имя её тоже выспросил. Так, словоречево за речефразолу время водостремьем к солнцекату утекло. Каже цельный днев людямы эти проговорили! И ни о чём вроде. И вроде обо всём. "Как же это нужет быть так-то? - думал муж, распрощавшись с людямой на закатье. - И вроде слоречи все мелкопростные, а в душе словно лебядина та плавает, и кликует, будто зовёт!"
      На следующий день снова прибешёл наш людям на кручег речьи и видит - сидит она, его людяма. В руке волшесные грабли для шерстяны, в другой - лерёвочка, лосмы перехватывать.
      "Позволь, милюбая жена, я тебе помогу? Подержу твою лерёвочку, чтобы ветроган не унёс, дождепад не смыл, птицевойство не утащило!"
      Взглянула она него из-под рестрел чернёных, улыбнулась уголком губослада. "Держи, - говорит, - коль не боишься!"
      Но только он коснулся лерёвочки, поднялся ветроган и чуть не вырвал ея, дождепад прошёлся и чуть не смыл, налетело птицевойство и стало цапить людяму руки, чтобы лерёвочку отобрать. Муж руки им давал кусорвать, а лерёвочку не отдал, к сердуше прижал, и зарычал, как гличный морул: "Не отдам, не ваше это предметство! Это людямы моей солнценечной!"
      И как скричал он эдакое, исчезли вдвас ветроган с дождепадом, и птицевойство кануло в снутреннюю тымку, будто полуноченный сношмар.
      "Держишь ты своё словоречное, заговорённый мой, - молвила людяма, и протянула ему свои многорогие грабли. - А коли так, чеши меня, как свою жену!".
      Васюня слушала, затаив дыхание и только изредка от нетерпения била тремя пятками по пятой точке стула.
      Когда теда Макар замолчал, чтобы смочить голос пеннобелым чебом, она не выдержала и задергала его за знатную полу польтопа.
      - Теда, ну теда! Ахм, теда! Скажи далече!
      - А далече стали они живместь сердуша в сердушу! И народилась у них твоя Матема... - Теда Макар внезапно замолчал, ссадил Васюню с коленов и, подойдя к высокой стрельчатой окорточке, засмотрелся на утекающие к полуденю облака.
      Постоял, заложив четыре из шести рук за голову, и покачиваясь на всех пятках сразу. И вдруг сказал странным, не хрисиплым голосом:
      - А потом, моя маленькая, наступил конец света. И почти сразу его начало. С тех пор и живем мы, Гарикозы, в своих Гнездовьях, а другие семейственные родосы в своих. И делим небеса на разные. И обнимаем своих нарождёнышей многими ладонями, а не двумя!
      Васюня подошла к теду тихохонько сзади и обняла, как умела - и всеми ладонями, и плечевами и коленками побираненными.
      - Ты не грустяй, теда, - шепотом попросила она. - Я тебя все равно блюблю!

    7

    Ябеда Казнь обезьяны   9k   Оценка:8.86*10   "Рассказ" Проза


       КАЗНЬ ОБЕЗЬЯНЫ
       1
       Мой брат попал в список "Форбс", он очень богат, не то, что мы с вами. Признайтесь, ведь у вас нет даже кондитерской? Но, это так, к слову. Никто не верит, что я помню себя в два года. Думают, фантазирую. Но есть одно доказательство, история, которую я никак не могла выдумать, а подтвердить это может только он. История с обезьяной.
       Думаете, чего проще - позвонить и спросить: "Привет, ты помнишь ту историю с обезьяной?".
       Так вы это себе представляете?
       Он скажет, что я чокнулась. Богатые не похожи на нас. Поэтому сначала нужно всё вспомнить в подробностях, а потом рассказывать постепенно, разматывая историю, как клубок, где в серединке скрывается обезьяна.
       Вот так я и буду делать, ага? Главное, преждевременно его не утомить.
       2
       История случилась, когда мне было два года. Все свидетели отошли в мир иной, кроме нас с братом. Точнее, это мой двоюродный, кузен как сказали бы иностранцы.
       Итак... вот поезд прибывает в Казань, в квартиру с высоким потолком, сверкающей люстрой и тётей Таей. Дядя Фёдор похож на слона: у него такое же большое туловище и такие же ноги.
       На кухне нас пичкают красной икрой. Нет-нет, это не вкусно, солёно и горько! А вот и мой брат Валик. Валик ходит в школу, он большой. У него есть ранец.
       Вместо горшка меня сажают на большой холодный унитаз. Мама держит за руку, чтобы я не провалилась в трубу, куда улетает всё, что в него попадает. Ноги болтаются над полом.
       Валик смотрит на меня. Потом идёт на цыпочках вдоль стены и проскальзывает в комнату. Мама натягивает мне штанишки. Я потихоньку крадусь за ним. Валик подходит к письменному столу, достаёт маленький ключик из кармана, вставляет в замочную скважину, поворачивает и оглядывается на дверь. Потом он осторожно выдвигает ящик. Я подбегаю к столу - но Валик быстро задвигает ящик обратно.
       3
       Дядя слоник лепит пельмени. Мне тоже дают мягкое тесто. Получается белая колбаска. Нужно показать маме.
       Где мама?
       - Ма-маа? - ищу я по комнатам.
       - Мама сейчас придёт, - говорит тётя Тая, стряхивая муку с пальцев.
       - Где моя мама? - кричу я холодным стенам.
       - Мама сейчас придёт, - говорит дядя слон.
       Маму засосал унитаз!
       - Где моя мама? - брызжут слёзы, я стучу кулаками по двери, громче, громче, и ещё!
       Может быть, мама заблудилась?
       - Ну и иди, ищи свою маму, - подталкивает в спину тётя Тая и открывает дверь в парадное.
       В подъезде пусто. Пробежал, подскакивая на ступеньках, мальчик на верхний этаж. Спускается вниз тёмная лестница, ступени кончаются и упираются в дверь. Та неожиданно поддаётся - во вспыхнувшем солнечном свете, в зелени травы и листвы я вижу маму.
       - Мама! - бросаюсь я к ней, задыхаясь от счастья.
       4
       Взрослые собираются в театр, надевают сверкающие кольца и камешки колье, блестящие платья и туфли. Платья шелестят и пахнут сладкой пудрой. Пахнут сладко шёлковые перчатки.
       - Мы уйдём, а ты - за пианино, хорошо? - кивает Валику тётя Тая, касаясь причёски перед зеркалом.- А Лизонька пусть книжки посмотрит. Дай ей те, детские, с картинками.
       У Валика круглые очки. Он читает в них книжки и ходит в третий класс. Валик садится за пианино и открывает ноты. Он ударяет по клавишам пальцами несколько раз и опускает тяжёлую чёрную крышку.
       Валик испытующе смотрит на меня. Потом он идёт в свою комнату, подходит к столу, достаёт из кармана маленький ключик, вставляет его в замочную скважину и таинственно оглядывается.
       Я подбегаю сзади. Валик быстро задвигает ящик.
       Я жду. Мне любопытно. Мы одни. Слышно только, как на улице ударяет о ладони мяч, тарахтит холодильник и бежит вода в унитазе.
       - Не скажешь никому? - спрашивает Валик.
       Я трясу головой: "Никому!"
       Валик медленно выдвигает ящик, и я вижу там... крошечную комнату с диванчиком, столом, креслице... и маленькую обезьянку в белой рубашке и штанишках!
       Я прыгаю от радости: "Оп-ля-ля!"
       Валик достаёт обезьянку и говорит:
       - Здравствуйте, здравствуйте! Как живёте-поживаете?
       - Хорошо, - отвечает обезьянка. - Здравствуй, девочка.
       - Будешь чайпить? - спрашиваю я.
       - Буду, - кивает обезьянка.- Только сначала мне нужно снять пижамку и надеть платье.
       Валик достаёт из игрушечного шкафчика платьица, штанишки и рубашки. Обезьянка выбирает сначала красную юбочку в белый горошек, а потом - зелёную рубашку и оранжевые штанишки.
       Обезьянка пьёт из крошечной чашечки: "Уф, уф, уф!"
       - Спасибо, девочка! - говорит она. - Можно, я тебя причешу? - достаёт крошечную гребёнку, расчёсывает мне косичку и вдруг начинает щекотать мои уши и подмышки. Я ловлю обезьянку у себя на плече, но она убегает, скачет по пианино, по столу, по трельяжу с душистыми флаконами и коробками с пудрой. Ага, сейчас я тебя догоню!
       5
       Мы не слышим, как хлопает входная дверь.
       - Что здесь такое? - вскрикивает тётя Тая. - Опять эта мерзкая обезьяна!
       Быстрей, обезьянка, быстрей! Прячься, прячься в ящик стола!
       Но обезьянка не успевает увернуться от тёти Таи.
       Та ловит её и цепко держит в кулаке. Она несёт её по длинному коридору. Обезьянка пищит и хнычет.
       - Валик, Валик! - кричит обезьянка.
       Валик бежит вдогонку.
       Тётя Тая приближается к туалету.
       Она отрывает передние и задние лапки, голову - и бросает обезьянку в огромный унитаз с трубой, которая засасывает свет в темноту:
       - Мальчики играют с пистолетами, а не с дурацкими обезьянами!
       - Нет! Нет! - кричит Валик, падает на кровать и плачет.
       6
       Обезьянка больше не кричит - у неё оторвана голова. Я подбираюсь потихоньку к унитазу и заглядываю внутрь. Её ещё не засосала чёрная труба. Она не утонула: плавают лапки, тельце и голова.
       Мама подходит сзади, снимает шёлковые перчатки и достаёт обезьянку из унитаза.
       - Она умерла?
       Мама моет крошечное тельце, крошечную голову и лапки, сушит обезьянку на батарее, продевает нитку в иголку и пришивает голову и лапки.
       - Валик, Валик! Жива! - кричу я. Валик вытирает мокрые щёки.
       7
       Через года два Валик поступил в суворовское училище.
       Когда я в последний раз виделась с тётей Таей, то осторожно спросила её:
       - А помните, мы приезжали к вам в Казань с мамой? Сколько мне тогда было?
       - Два года, - ответила тётя Тая. - Фёдор как раз с Кубы вернулся. Помнишь его фото с Раулем?
       - А наверху у вас мальчик жил?
       - Да, был мальчик, татарчонок.
       - А куда же мама уходила тогда?
       - В парикмахерскую. Не поймешь, что было у неё на голове. Вот я ей и сказала: "Иди немедленно и сделай укладку!" А ты упрямая была, Лиза! Открыла тебе дверь в подъезд, думала, испугаешься, а ты и пошла, негодница.
       Я так и не спросила её про обезьяну.
       Потом я навестила тётю в доме престарелых в деревне Кочино, но она меня уже не узнала. Вдруг сказала, словно очнувшись:
       - От тебя духами пахнет.
       Я разломила мандарин и покормила её дольками.
       Недавно там был пожар от замыкания старой электропроводки, об этом говорили в новостях. Сгорели два лежачих пациента. Наверное, тёте Тае повезло, что она до этого не дожила.
       В гробу она была очень красивой, как всегда комильфо. Её похоронили на деревенском кладбище, за Кочино и немного влево по грунтовой дороге.
       Тётю Таю поминали в охотничьем домике Валика, в гостиной с инкрустированным золотом камином. Я поднялась на второй этаж. В просторной комнате, украшенной коврами, с головами добытых на охоте медведей, лосей и волков он похвастался коллекцией оружия: на стене висел карабин "Сайга", самозарядное ружьё МЦ 21-12, и даже пара дуэльных пистолетов Ле Пажа.
       - А это что за белая шкурка?
       - А, это так...случайно подстрелил обезьяну на сафари. Ты как, насчёт оружия?
       Я пожала плечами.
       - По мере формирования в России частной собственности право на ношение оружия нашим гражданам надо давать, - серьёзно сказал он, словно выступал по телевизору.
       8
       Набираю номер?
       - Привет, - говорю я в мобильник. - Как живешь-поживаешь?
       Не виделись сто лет. Богатые не похожи на нас. Это немного осложняет отношения.
       - О! Отчего не приезжаешь? У меня месяц назад внучка родилась, - сообщает Валик.
       - Как назвали?
       - Елизавета, как английскую королеву.
       Здорово. Это немного и про меня.
       - Сама-то как, в мажоре или в миноре?
       Ну вот, теперь опять не время вспоминать про тряпичную обезьяну!
       22.12.12
      

    8

    Майя Разговор   15k   Оценка:9.00*4   "Рассказ" Проза


       Был чудесный майский вечер. На дачах воцарилась привычная тишина. Гости разъехались, соседи тоже. Мы отгуляли мамин день рожденья. Юбилей - пятьдесят пять! "Может и на пенсию идти, - думала я, - только не пойдет. Деятельная слишком. И это хорошо! Что ей дома одной делать? Стариться раньше времени". Я домывала последние тарелки и мысленно философствовала о бренности бытия. Мама, счастливая и умиротворенная, сидела на летней веранде, любуясь цветущими яблонями и закатом. Это из-за них - яблонь на закате - она не осталась в Питере после института. В аспирантуре училась заочно. Покончив с посудой, я заварила свежий чай и вышла к маме:
       - Как дела, именинница?
       Она улыбнулась мягкой, будто слегка стеснительной улыбкой, ответила, осторожно помешивая чай:
       - Да вот, думаю, Анюта. Правильно говорят: "кто в мае родился, тому весь век маяться", а меня еще и назвали Майей.
       - Мам, не греши! Что там ты мучилась? Работа любимая, муж хороший был. Жили всегда в достатке. Да я у тебя какая! Все твои подруги завидуют, - я рассмеялась, потрепала ее руку, добавила, заметив слезинку: - Мам, мамуленька, ну что ты? Внуки чудные, как любят тебя! А Пашка?! Как он тебя любит, с каким благоговением к тебе относится? Даже жена его в тебе души не чает!
       - Пашка, - тихим эхом повторила мама. - Анюта, мне надо тебе рассказать. Я чувствую, надо. С Наташей мы жили на одной лестничной клетке, дверь в дверь. Ходили в один детский сад, учились в одном классе, сидели за одной партой. Всегда, в любой ситуации подставляли друг другу плечо. Мы даже внешне были чем-то похожи. Разница в том, что она - зеленоглазая и рыжая, а я - черноглазая брюнетка. И вот, двадцать лет, как ее нет.
       - Мам, ну что ты опять взялась за эти воспоминания? Грызешь себя и грызешь. Всю эту историю я знаю наизусть.
       - Не знаешь, Анечка! Послушай. Это важно. Ты уже взрослая девочка, своих вон двое. Потом ведь могу и не решиться рассказать.
       Я поняла, что откровений не избежать, послушно склонила голову:
       - Хорошо, мама, я молчу.
       - Школу закончили обе с медалями. Вот тут мы разъехались, но еще не расстались.
       - Да, да, ты - в Питер, она - в Москву. И встречались на каникулах, ездили друг к другу. Помню, мама, помню.
       Она укоризненно взглянула на меня.
       - Это только начало. История длинная. Если не хочешь, я рассказывать не буду!
       Меня что-то кольнуло, почувствовала, что отказ сейчас вызовет такую обиду, во веки не загладить!
       - Молчу и слушаю. Может, чайку добавить?
       Она отмахнулась от предложенного чая и продолжила:
       - Мы были на третьем курсе, когда случилась эта беда с Наташиными родителями. Уклоняясь от лобового столкновения, Николай крутанул руль, и они свалились в пропасть на Военно-Грузинской дороге. Возвращались из отпуска. Обычно ездили втроем, с Наташей. В этот раз их отпуск совпал с ее сессией. Уберег Бог Наталью. Мои родители помогали, как могли. Отец ездил на Кавказ, забрал и привез тела. Мама занималась поминками. Тогда было не так, как сейчас. О кафе и речи не было. Поминали у нас. Я тоже все бросила и приехала. Наташа сидела прямая, прозрачно-бледная. Молчала. Уехала на следующий после похорон день. И больше не приезжала до окончания института.
       Я вернулась домой, счастливый дипломированный специалист. На работу меня взяли сразу. Красный диплом, прекрасные характеристики, да еще и учеба в аспирантуре сделали свое дело. Работа мне понравилась. Знаешь, я боялась идти в школу преподавать, а в институт - нет. Вот, среди вечерников я и встретилась с твоим отцом. Он был оболтусом в школе, в институт поступил легко, но вылетел со второго курса. После армии поработал у станка и вернулся в институт, но уже на вечернее отделение.
       К тому времени родители продали квартиру, купили новую, с хорошей планировкой, эту дачу. Я сама создавала весь ландшафт, проектировала дом. Очень надеялась, что здесь можно будет жить круглый год. И вообще не собиралась пока заводить семью. Но высокий русоволосый красавец с серыми бездонными глазами был очень напорист! Одно слово - Александр - победитель. Отношения у нас начались бурно сразу после экзамена по моему предмету. До этого я не могла себе позволить встречаться со студентом. А тут моим студентом он уже не был. И понеслось! Кино, кафе, поездки к морю. Он хорошо зарабатывал. Цветы, конфеты каждый день - через день. Это была вакханалия любви, - мама горестно улыбнулась, - наконец, я забеременела. Саша очень обрадовался, мы побежали в ЗАГС. Надо было поторопиться, но, кажется, на фотографиях уже видно?
       - Мам, я знаю, я умею считать.
       - То есть?
       - То и есть. Я подсчитала все еще в пятом классе, нашла ваше свидетельство о браке, сравнила. Я же в тебя - аналитик.
       - Ужас!
       - Почему? - я пожала плечами. - Нормально. Ладно, продолжай.
       - О том, что Наташа в городе, я узнала случайно. В мединституте учатся на год больше. Встретила кого-то из одноклассников, рассказали, что работает в больнице. Как-то в воскресенье вечером, отец был в командировке, сунула я тебя в коляску и отправилась к подруге. Она жила там же в родительской квартире. Как, наверное, ей было тяжело! Наташку дома не застала. Оставила в почтовом ящике записку с адресом и телефоном. Она позвонила на следующий день, договорились о встрече в парке. Прибежала. Такая же восторженно-веселая, влюбленная во весь мир. Приехала только месяц назад, сразу устроилась на работу. У них это называется интернатурой. Искала меня. Все некогда было сходить в стол справок. Говорила, как раз собиралась пойти на следующий день, а тут моя записка.
       Мы сидели за столиком в летнем кафе, брызги от фонтана долетали и холодили кожу, фоном гомонила детвора на детских каруселях, ты посапывала в коляске, сладостно раскинув ручонки. Наелись мы мороженого! Наговорились всласть. Она шепнула, что беременна, возлюбленный еще не знает. Вот, приедет из командировки, она все ему расскажет. Встречались мы часто, но только на прогулках. Работа у нее была тяжелая. Больница скорой помощи, врачей не хватает и сейчас. Дежурила много, все некогда было домой к нам зайти. Помог дождь, гулять тебя я отправила на балкон, и Наталья зашла после дежурства к нам. Саша был на работе. Я вкусненько накормила гостью, ты заплакала, и мы побежали к тебе. В комнате Наташа остановилась:
       - Какие вы красивые! - восхитилась она, глядя на наше свадебное фото, и тут же засобиралась домой.
       Все, я ее не видела девять лет. Сначала она просто отнекивалась, ссылалась на занятость, на дежурства, потом на плохое самочувствие. Однажды я сказала, что придем вместе, все трое к ней. Тогда она выдала:
       - Прости, Майя, мне очень больно тебя видеть. Понимаешь, как только ты рядом, я потом ночь не сплю. Родители, как живые стоят передо мной. Прости, не ищи встреч. Я не могу, - она всхлипнула, - давай, придумаем, что живем в разных городах? Ты не обиделась?
       - Нет, что ты, нет. Извини, я не знала, что делаю тебе больно.
       Знаешь, мне было так горько. Обидно. Как-то так она меня вычеркнула из своей жизни. Походя. Городок наш славен тем, что все друг друга знают. И работа на кафедре в институте держала меня в курсе событий. Сплетни, они такие, всегда найдут благодарного слушателя. Я узнала, что Наташка родила мальчика, одна, без мужа, что работает так же, за ребенком смотрит и днем и ночью соседка. Сплетничали о ней много. Говорили, что отец ребенка сбежал за неделю до свадьбы со скандалом, что гуляет она по-черному, что врач никакой. А с другой стороны рассказывали, что чудесная мать, жизнь ведет монашескую, ребенок для нее свет в окошке, диагност прекрасный. Я не знала, что и думать. Сочинила себе что-то среднее. Такую, усредненную Наташку. Решила для себя, что позавидовала она мне, поэтому и отсекла, счастливую.
       Года текли неспешно, Саша взбежал по служебной лестнице высоко, командировки остались в прошлом, да и я до завкафедры дослужилась. Ты училась прекрасно. Все у нас было хорошо. И вдруг! Понимаешь, Аня, это был такой вдруг! Звонок, незнакомый голос. Я не узнала ее. Как-то тихо, надтреснуто:
       - Майя, прости, что беспокою. Я умираю. Иначе не позвонила бы. Зайди ко мне. Только одна, ладно?
       - Наташа? Это ты?
       - Да, я в онкодиспансере. Палата отдельная. Она здесь одна такая. Фамилию мою помнишь? Ко мне пускают всех.
       Конечно, я побежала. То, что я увидела, нельзя описать словами. Вместо рыжеволосой яркой красавицы в постели на сероватых больничных простынях лежала тощая, совершенно лысая женщина с землистого цвета кожей, заострившимся носом, впадинами вместо щек, синюшными губами. Казалось, сквозь нее просвечивают простыни. В безжизненно тонких руках фото, которое она сразу отвернула от меня - спрятала
       Аня, наберись терпения. То, что я расскажу дальше, тебе вряд ли понравится.
       - Да не волнуйся, я слушаю, правда, интересно, - ответила я, макая в сахар очередную клубничку и отправляя ее в рот.
       - Больно видеть умирающего человека. Знаешь, я сразу поняла, что дни ее сочтены. Но взяла себя в руки. Откуда только силы появились. Наташа смотрела в окно.
       - Тебе очень не понравится, что я расскажу тебе. Прошу, будь мужественна. Если бы не мое состояние, я бы не стала.
       - Ната, успокойся. Рассказывай. Что надо? Может, денег доктору?
       Она рассмеялась, невесело, но рассмеялась:
       - Чудачка! Я врач, мне и так помогут. Но помочь уже нельзя. Как-то все произошло быстро. Очень агрессивный рак. Но ладно, дело в другом. Моя болезнь и близкий уход - не самая неприятная новость. У меня просьба: не оставь Пашку. Возьми его себе. Он хороший мальчик, тихий, спокойный. Любит читать. Учится неплохо.
       Она говорила, а меня прошиб пот. Понимаешь, Аня! Если бы была девочка! Как растить девочек, я знаю, как мальчиков - нет! Что им надо говорить? Чему учить? И что я скажу Александру? Он же тоже имеет право на мнение?! Видимо, все эти мысли отразились у меня на лице. Наташа слегка скривилась, будто ей больно, я подскочила:
       - Что? Доктора позвать?
       - Да нет, Майя, просто не хотела тебе говорить все. Вот, посмотри, - она протянула мне фото, - это отец Паши.
       У меня земля ушла из-под ног. Сейчас я покажу тебе. Эта фотография всегда со мной. Я не хотела, чтобы кто-то увидел.
       Мама вошла в дом, минут через пять вернулась с ножницами и своей сумочкой. Она подпорола подкладку и достала оттуда конверт, а из него заламинированную фотографию.
       - Вот, смотри.
       На фото под акацией в розовых помпончиках цветов в обнимку стоят двое - мой отец и красивая рыжеволосая девушка. Я чуть не подавилась и воскликнула, откашливаясь:
       - Мама!
       - Да, Анечка. Я тогда думала, что сама умру. А Наташа продолжила:
       - Я бы скрыла это от тебя. Но, болезнь. Понимаешь! Мальчик-то ни в чем не виноват. Мне, как сироте, дали путевку в пансионат на Черном море после института, я и поехала, а он был в командировке. Кольца на руке не было. Мы познакомились на пляже и закрутилось! Цветы, концерты, кафе, дискотеки! Он был такой галантный, такой внимательный. Уезжал на три дня раньше меня. Сказал, что сразу в командировку в Подмосковье, продиктовал телефон, я дала свои координаты: и телефон, и адрес. Радовалась, что живем в одном городе. Умный, красивый, ласковый. Прости, Майя, я понимаю, как тебе сейчас больно. Мне тоже было больно, когда у тебя в квартире я увидела ваше свадебное фото. Сначала я ждала его звонок, потом позвонила. Не туда попала, решила, что записала неправильно. Опять ждала, что позвонит сам, а, побывав у тебя, поняла - не позвонит, и телефон продиктовал неправильно специально. Аборт сделать я не смогла. Даже мысль такая не возникла, хотя, еще можно было. Клеились разные. Помнишь - в параллельном классе был Колька Дундук? Такой странный мальчик. На всех смотрел исподлобья, ни с кем не дружил? - я кивнула, вспоминая. - Так вот, явился как-то на дежурство и заявил:
       - Наташа, я возьму тебя замуж, ты же теперь порченая, даже отец ребенка отказался. Только скажи, ты борщ варить умеешь?
       Майя, я тогда не знала, что мне - плакать или смеяться, а, может, побить его надо было, а? В общем, выгнала я Дундука, предупредив, что не отстанет, киллера найму. Бежал с позором. Ох, еще там доктор один, разведенный алкоголик, предлагал безвозмездную помощь... Разное было, может, и порядочные мужчины искали со мной отношения, но я во всех видела предателя. Не смогла забыть и простить. Да и никто нам был не нужен. Мы с Пашкой были счастливы! А тебе тогда солгала. Понимаешь, боялась, что ты узнаешь.
       - Анечка, что мне оставалось делать? Я расплакалась, поклялась, что Пашку воспитаю, как своего сына. Забрала я Пашу от нее на следующий день. Соседка привела, все кудахтала:
       - Да что ж вы? Да зачем? Пусть у меня...
       Не понимала, или не хотела понимать, что Ната умирает. А через неделю Наташи не стало.
       - Мам, а отцу ты рассказала?
       - Не сразу. Он так легко воспринял новость, что Паша будет жить у нас. Потом, помнишь, у Пашки взбрыки подростковые начались в двенадцать лет? Вот тогда и рассказала. Саша вдруг потребовал отдать Пашу в интернат, а на выходные забирать. Сказал, что с появлением мальчика в семье начались неприятности, что я его отталкиваю. Это правда, после смерти Наташи я замкнулась, не могла с ним, понимаешь, даже объятиями его брезговала. Все представляла, скольких еще лапали эти руки. Я почти возненавидела его. Терпела только из-за вас. Вот я ему это фото и ткнула под нос, а потом велела бороду отпустить. Потому что они на одно лицо были. Только Паша в мать рыжий и зеленоглазый.
       - Ты простила папу?
       - Возможно, после того разговора. Помнишь, он тогда очень изменился: стал с вами в походы ходить, бегать по утрам, тетради проверять, на родительские собрания со мной ходил. Мне показалось, что только тогда в нем отец и родился.
       - Ты не простила его, - тихо произнесла я.
       - А ты? Ты бы простила? - встрепенулась мать.
       - Не знаю, я не могу о нем думать, как о просто мужчине. Только как об отце.
       Мы помолчали. Уже хорошо стемнело, жужжали комары, ночная бабочка билась о плафон, тени между яблонями принимали причудливые формы, а мы сидели, молча глядя каждая в свое прошлое.
       - Не знаю, что ты будешь делать с этим? Но я должна была сказать.
       - Пашка, сын твой приемный, брат мой названный!Я расскажу ему. Ладно, мама?
       - Обидится. Скажет, был жив отец, молчали, что теперь?! Или возненавидит. Ведь это отец виноват во всем, что случилось с Натой.
       - Как - отец?
       - Есть теория, что болеют и страдают от несчастий. Он сделал ее несчастной.
       - Мама, это - твоя теория? Что-то я таких не слышала раньше.
       - А хоть бы и моя! Я в нее верю.
       - Мам, а я верю в судьбу. Фаталистка я, понимаешь. И Пашке расскажу, улучу момент и расскажу. А то он все равно, не очень счастлив. Как бы не сработала твоя теория и с ним. Пусть знает, что сестра есть, родная. А не как бы...
      
      

    9

    Амади Ч. Вк-4: Ты - моё вдохновение   8k   Оценка:8.26*8   "Рассказ" Проза


      
      
       На окне морозовы узоры. Всё-таки великолепный художник-график, этот Дед Мороз. Ни разу не повторяется, на каждом стекле своя композиция. Эх, мне бы так научиться... Передо мной чистый лист белой бумаги, вазочка с аккуратно заточенными простыми карандашами "Кохинор" разной мягкости. Подруга специально привезла, я попросила. Так меня потянуло на это дело - просто зудит всё, мозг чешется, требует воплощения неуёмных рисовальных фантазий. Рисую всё больше портреты друзей, знакомых, родных. И себя любимой, конечно же. На одном я очень похожа на себя, просто копия! С другими иногда конфузы случаются, а с собой - нет, себя - это от души.
       Как-то на днях снова одолел меня рисовальный зуд, да так припёрло, что побросала все дела и засела. Смотрю на фотографию, и что-то не выходит, и всё тут. Бьюсь который день, пропорции верные, но лицо не его. Он - это парень один, мы давно знакомы. Судьба растащила в разные стороны. Помню я о нём почему-то, его и захотела нарисовать.
       Сижу, вся в процессе, штрихи наношу. Волшебный момент приближается, это когда глаза вдруг начинают на тебя смотреть. И листок как будто оживает, становится выпуклым, объемным. Пока рисуешь, у лица меняется выражение. И потом тоже, когда портрет уже на стенке висит, сколько раз замечала.
       Стараюсь, аж язык высунула от усердия. Не получается линия одна никак. Ластиком по бумаге повозила и вдруг... Очень знакомый голос слышу...
       - Ты правее возьми на миллиметр и уведи в сторону резче.
       Глаза поднимаю и - оба-на! Стоит моя модель передо мной, в натуральном виде, в полный рост. И улыбается так ехидно. Точно понимаю, что взяться ему здесь не откуда. Живёт очень далеко и адреса моего не знает. Стоп... Есть ещё одно: он не может быть таким молодым! Ему будто бы лет двадцать, не больше. Ну да, я его таким хорошо помню, часто тогда виделись...
       Ёк-макарёк, это что творится-то? Я же ничего такого не употребляю, веду здоровый образ жизни... Таааак, великая портретистка, дорисовалась, значит...
       - Привет, - не унимается моя галлюцинация. Плюхается рядом со мной на диван и смотрит своими смешливыми голубыми глазами.
       Протягиваю руку и тут же отдёргиваю: рука чувствует его тепло, но не тело. Проваливается в изображение, как в голограмму. Ух ты! Мурашки по спине побежали. Он улыбается, глядя на моё ошарашенное лицо, осторожно дует на меня, и я вижу, как прядь моих волос, упавшая на глаза, колышется... По ситуации надо бы взять паузу, отъехать в глубокий обморок, но я почему-то на месте и продолжаю пялиться на потрясающе достоверное изображение.
       - Ну и что ты остановилась? Давай, давай, продолжай...
       - Ты кто? - глупее вопроса придумать в данной ситуации невозможно.
       - Не узнала?
       - У... Узнала... А...
       -Ты рисуй, рисуй. Специально пришёл тебе позировать. Что-то в этот раз не даётся тебе шедевр.
       И я вдруг понимаю - да, надо рисовать, сейчас. Не с плоской фотографии, а с живого лица, тёплого и почти настоящего.
       И я продолжаю. Сначала осторожно, неуверенно, потом рука всё твёрже, и вот уже появляются смелые штрихи... И лицо на листке оживает. Он мне подмигнул! Так, срочно нужен холодный компресс на всю голову...
       - Куда ты?
       - Я? Я это... Сейчас...
       Приложила мокрое полотенце ко лбу. Вернулась. Нет никого. Фу, слава богу! Нет, ну это же надо - совсем крыша поехала у девушки. Говорила мне подруга: длительное уединение, с точки зрения психологии, может того... до добра не довести...
       И как только я про это вспомнила, почувствовала его губы на моей шее, сзади...
       - Ааааай!
       - Тебе неприятно? - голос вкрадчивый и слышна в нём лёгкая насмешка.
       - Нет, - смутилась я, - то есть, да. Ну, приятно, в общем...
       Я не знаю, как реагировать на всё это. Конечно, я грезила о таких его поцелуях много лет. Чего греха таить, крепко я в него тогда втрескалась. До сих пор всё помню, до мельчайших подробностей.
       И тут он меня обнял... Стою и боюсь пошевелиться. Чувствую его дыхание и тепло....
       - Ну что, продолжим?
       - Ага, - опомнилась я и снова взялась за лист бумаги. Осталось прорисовать волосы. Пытаюсь уловить линии, как они лежат... Провожу черту, ещё, ещё, потом штрихи... Нет, что-то не так. Показываю ему.
       - Нет, что-то не так, - повторяет глюк мою мысленную речь. Он слышит, что я думаю? Критически рассматривает рисунок, лицо явно не довольное.
       - Какой-то я у тебя получился не очень сексуальный.
       - Что?
       - Что слышала. Давай ещё раз.
       И я беру новый лист, начинаю заново. На него почти не смотрю, лицо будто спроецировалось на бумагу, и мне остаётся только обвести, заштриховать, отобразить светотени. Проходит минут тридцать, наверное. А может пара часов. Готово. Это не он, но... На меня с рисунка смотрит такой мачо, что я вспотела и дышу через раз.
       - Что, заводит? - он опять смеётся надо мной.
       - Знаешь что! Ты.... Ты.... Так не честно! - чувствую, как слёзы подступают. Обидно... Так старалась - и на тебе, опять смеётся.
       - Ну ладно, не сердись. Мне кажется, он какой-то...
       - Какой?
       - Слишком красивый. Подозрительно. Посмотри на эти полные губы, ресницы длинные, как у девчонки. И взгляд...
       - Что?
       - Ну как будто ему всё равно, какого пола объект. Его задача - соблазнить.
       - И что? - теперь смеюсь я, - Такое амплуа твоего портрета тебя не устраивает?
       - Нет. Начни снова.
       И тут меня словно бесёнок щиплет за бок. Я быстро нахожу его фотографию в более зрелом возрасте. Он на рыбалке, держит в руках только что пойманного судака кило на четыре. Сам говорил, что здесь у него лицо могло быть попроще... Вот и хочется мне усилить это ощущение, чтобы получился шарж. Тороплюсь, не терпится одержать верх, посмеяться над ним. Не всё же ему надо мной потешаться.
       Он не мешает, наблюдает. Я не смотрю на него, но чувствую, что он здесь, и мне это по-прежнему приятно. Совсем сбесилась в своём одиночестве: присутствие глюка мне приятно, видишь ли!
       И снова волшебство: лицо на бумаге становится живым, смотрит на меня. Только нет в нём ни самодовольства, ни надменности. В глазах тревога и печаль. И что-то такое, от чего снова наворачиваются слёзы... Он всё ещё рядом, смотрит на рисунок.
       - Да... Похоже, мне здесь больше нечего делать.
       - Почему? - испугалась, что он сейчас исчезнет, и я никогда его не увижу.
       - Тебе больше не нужно моё трехмерное изображение. На самом деле, оно вообще не нужно художнику. Все образы внутри тебя, этого вполне достаточно.
       - Но... Пока ты не пришёл, у меня плохо получалось...
       - Как ты думаешь: кто я?
       - Плод моего воспалённого воображения.
       - Нет, милая. Я - это и есть я. Только та моя часть, которая стала твоим вдохновением. Та часть, что всегда с тобой.
       - Всегда? - ушам своим не верю.
       - Да, всегда.
       - И я могу тебя увидеть всякий раз, как захочу?
       - Конечно.
       - Тогда у мне просьба к тебе. Пока я не научилась вызывать тебя, останься со мной.
       И ты остался. Это был невероятный, чудесный день...
       Теперь в любую минуту, как только я подумаю о тебе, ты появляешься. Почему-то любишь приходить молодым. Хотя, бывает, что с рыбалки. Не знаю, который из вас... Какой ты мне больше нравишься. Наверное, всё-таки молодой. С таким тобой мне проще разговаривать и молчать. Мы смеёмся, дурачимся, как дети. Как тогда... Когда мы были восхитительно и беззаботно молоды, и целая жизнь ждала нас впереди...
      

    10

    Мара Кафе "Колдовская ночь"   15k   Оценка:7.75*4   "Рассказ" Проза, Мистика


      
       Через не зашторенные окна в комнату свободно лился холодный свет уличного фонаря. Лежа на диване в полумраке, сквозь подкрадывающуюся дрему, я смотрела старый, надоевший боевик, пытаясь следить еще и за бегущей строкой. В глубине души я понимала, что скоро придется съехать: подруга, с которой мы снимали квартиру на двоих, кажется, собралась замуж. Уж слишком бурный случился у нее роман. Вот и поглядывала на объявления. Сначала я подумала, что мне приснилось. Подскочила, тряхнула головой и прочла: "до первых петухов". Растерянная, уставилась в экран, объявление повторилось: "Пятничные карнавалы в новом кафе "Колдовская ночь". Не пожалеете! Удивительная кухня, развлечения, танцы, праздничная программа. Диск-балет "Три ведьмы". Кафе расположено по адресу: переулок Погостовый, 13. Часы работы: каждая пятница с 20.00 до первых петухов".
       Я подумала: "Идиоты, что за объявление?" Потом: "А почему бы и нет?" Оглянулась вокруг: старая, допотопная мебель, облезлые и разрисованные детьми прошлых квартирантов стены. Горбатый телек, по которому показывают-то две с половиной программы: две нормально, а третья сквозь "снег". И чего я здесь торчу одна? Светлана пропадает днем и ночью. Бойфрэнда я так и не завела. Что высиживать? Лелеять тоску! Натянув новые джинсы, белую мужскую рубаху, повязав на шею галстук в рыжий горох, сверху - черный атласный жилет, пересчитала деньги, решила, что хватит, накинула шубку и выскочила в ночь. По дороге набрала вызов такси, но связи не было. "Эх, чем туда ехать?" - думала я, сбегая вниз по лестнице. Повезло: у подъезда как раз стояло такси - черная иномарка с оранжевым гребешком. Водитель услужливо распахнул дверцу:
       - Поехали, красавица! Вмиг домчу!
       Заскочила, не раздумывая:
       - Погостовый, тринадцать, - сообщила.
       - Да знаю, - ответил водитель и криво усмехнулся, увидев мое удивление, объяснил: - пятница, все туда едут.
       В полном молчании по зеленой волне светофоров мы мчались через весь город в старую часть. Я примерно представляла, где находится кафе. Переулок Погостовый может располагаться только возле старого, дореволюционного кладбища, где не хоронят уже лет сто, наверное. Там есть старинные, покосившиеся, покрытые мхом склепы, мраморные, точеные памятники и буйная растительность: одичавшие розы, сирень, огромные платаны. Когда я только приехала в город, квартиру сняла как раз рядом. Учусь я на вечернем отделении, утром работа, оттуда сразу на занятия, а возвращалась через кладбище. И всегда этот путь вызывал во мне неприятное ощущение страха. Видимо, это у нас в крови: бояться кладбищ, даже таких, старинных. Однажды, теплым сентябрьским вечером, фонари еще не горели, и, освещенный луной пейзаж казался сказочным, я увидела, как спящий ангел расправил крылья, взмахнул ими, будто отряхиваясь, и сложил снова. Ужас сковал меня. Я остановилась и смотрела на памятник, пока из-за плеча ангела не взлетел огромный ворон. Необъяснимое объяснилось, и, под хлопанье крыльев и громкое: "Каррр, каррр", я бросилась бежать. Потом долго ездила с пересадками, чтобы ходить другой дорогой, но это оказалось утомительно. И однажды я снова отправилась через страх и кладбище. Была уже поздняя осень, ливень полоскал полысевшие кроны деревьев, пронизывающий студеный ветер гудел в проводах, обрывал последние листья и рвал из рук зонтик. Я шла, с опаской поглядывая на спящего ангела вдали, как вдруг услышала тяжкий глубокий вздох чуть сзади, треск. На этот раз я не остановилась, а рванула, что было сил, дальше. А утром хозяйка квартиры, сбегав за молоком, рассказала, что на старом кладбище в эту ночь обрушился склеп. Там полно полиции, все осматривают, ищут следы, может, кто специально порушил? Вандалы, может? Но я-то знала, что там никого не было! После этого случая решила искать квартиру поближе к институту или работе. Подумала, как ни красив старый город, в новом будет спокойней. Квартира нашлась буквально на следующий день. Спросила в группе, не знает ли кто, где сдаются квартиры, и сразу Светлана предложила поселиться с ней.
       Теперь, подъезжая к кладбищу, снова ощутила страх. Уже подумывала вернуться, но такси проскочило мимо дома, где я жила раньше, свернуло направо и остановилось около огромного, некогда купеческого, особняка. На булыжной мостовой, ярко освещенной неоновыми светильниками, толпилась молодежь. В основном парами. Немного поодаль группка парней, человек пять. Само здание с высокими узкими окнами, кариатидами, поддерживающими вычурный балкон над входом, казалось, светилось изнутри. Вход был затемнен балконом, вывеска "Колдовская ночь" переливалась огнями, как елочная гирлянда. Выходя из машины, спросила:
       - Сколько я вам должна?
       - Мне платит заведение, леди, - ответил водитель, опустив глаза и хитро улыбнувшись.
       Я вышла, такси тронулось. Посмотрев вслед, чуть не задохнулась, увидев номер: "Б 013 ДА". "Беда, 013", - прочла вслух. Беспомощно оглянулась и хотела рвануть назад, к бывшей квартирной хозяйке. Почему-то думала, она меня защитит. Но вдруг густой пеленой повалил снег. Кроме особняка с темным входом под балконом и яркой, блестящей вывеской, ничего не было видно! Поняла, что деваться некуда, и поплелась к зданию. Кто-то осторожно взял меня за локоть. Чуть не вскрикнув, оглянулась. За моей спиной стояли два парня.
       - Вы одна? - спросил щупленький голубоглазый юноша, близоруко вглядываясь мне в лицо.
       - Да.
       - Не страшно?
       - Страшно, - честно призналась я.
       - Девушка, туда пускают парами, или по трое, но обязательно, чтобы одна была девушка. Понимаете?
       - Нет.
       - Нам очень надо войти во внутрь. У меня пропала невеста. В прошлую пятницу мы повздорили, она отправилась сюда сама и не вернулась. Я хочу ее найти, пока не забыл.
       - У вас такая короткая память? - съёрничала я.
       - Память у нас хорошая, - откликнулся другой - высокий и черноглазый. - Но решайтесь скорее, вы нам поможете?
       - Леди явилась на бал одна?
       Услышала я низкий глубокий голос, оглянулась. Мы стояли около самой лестницы. Из темноты под балконом вышла высокая тощая фигура в темном балахоне с капюшоном, надвинутым глубоко на лицо, так, что даже подбородка не разглядеть.
       - Нет, я с друзьями!
       - Проходите.
       Фигура склонилась в низком поклоне и распахнула перед нами двери. Мы вошли в ярко освещенную прихожую.
       - Как вас зовут? - шепнул черноглазый. - Я - Виктор, он - Семен.
       - Мара, меня зовут Мара, - так же шепотом ответила я.
       К нам приближался маленький горбатый клоун. Он радостно всплескивал руками и кричал:
       - Гости, к нам пожаловали дорогие гости! Как мы все рады! Как мы счастливы! Скорее, проходите скорее! Вас ждут небывалые приключения, сладкие угощения! Столы накрыты, вина разлиты!
       - Еще и в рифму, - недовольно буркнул Семен.
       - Да ладно, Сема, - улыбнулась я, играя роль старой знакомой, - будь проще. Высокой поэзии здесь и быть не должно.
       В это время горбун стал высоко подпрыгивать, желая помочь мне снять шубку, но Виктор твердо его остановил:
       - Я сам помогу раздеться своей девушке!
       Клоун злобно взглянул на него и отошел, обижено оттопырив губу. Сдав вещи в гардероб смешливой бабе Яге, мы прошли в зал. Это была огромная комната с высокими потолками. Освещали ее восковые свечи в витых медных канделябрах, столики стояли вразброс, покрытые бордовыми бархатными скатертями, рядом тяжелые черного дерева кресла с высокими прямыми спинками. На стенах кабаньи и лосиные головы. Очень удивили свечи - с улицы казалось, что в зале горят яркие электрические лампы. За столиком в дальнем углу я увидела Светлану, махнула приветственно ей рукой. Виктор мягко обнял меня за талию и зашептал в ухо:
       - Боюсь, что у этих стен и мебели длинные уши, поговорим во время танцев. И вообще, будь осторожна. Ничего сама не предпринимай. Сема очень взволнован, он взрывной, следи за ним, если что - толкни, окликни, - Виктор нежно чмокнул меня за ухом.
       Со стороны это, наверное, так и казалось - ласка любящего человека. Я в ответ потянулась к нему, делая вид, что обнимаю, шепнула:
       - Вы актер?
       - Ты тоже, и вообще, раз ты моя девушка, никаких "вы". Со стороны смотрится странно, - он поцеловал меня и продолжил громко: - Сладкая какая!
       Семен нервно озирался по сторонам. Мы выбрали столик в центре зала, поближе к эстраде, в надежде, что когда будет играть музыка, сможем поговорить и за столом. Сели. Между столиками сновали Красные Шапочки, одна подошла к нам, предложила меню. С трудом пробираясь сквозь старославянскую вязь, что-то заказали. В ожидании выполнения заказа, Виктор пригласил меня на танец под звукозапись старинного вальса и начал рассказ:
       - Пропавшая девушка, Алина, моя сестра. Они уже жили вместе, когда Алина взбрыкнула и отправилась в это кафе. Семен прискакал следом, но опоздал: пускают здесь до восьми вечера. Выпускают и правда с первыми петухами, то есть в пять утра. Он просидел всю ночь на ступенях. Хорошо, тогда не было мороза, а от дождя защитил балкон. Когда утром двери открылись, Алина не вышла. Выходили пары, веселые, уставшие, натанцевавшиеся. У подъезда было много такси. А Алины все не было. Семен вошел в кафе. Обошел все помещения, от кухни до складов. Не нашел! Тогда он приехал ко мне. Сообщил, что пропала Алина, а я не помню, кто это. Представляешь?! Он говорит: "Твоя сестра", а я не понимаю: "Какая сестра, у меня есть сестра?" - спрашиваю. Главное, его знаю, а ее - нет! Семен полез в бумажник, там ее фото. Но, как только он его открыл, фото стало меркнуть и исчезло. У него там так и лежит - чистая белая бумажка. Мы прошли в комнату. Там на стене семейный портрет. Я, Алина и родители. Вместо сестры белое пятно! Сейчас уже и пятна нет. Просто чуть кривовато расположены люди на фото. Я полез в документы. Нет ни свидетельства о рождении, ни аттестата. Лежат чистые бумажки. Я плохо сейчас помню ее лицо. Оно сохранилось в одном месте - в карандашном рисунке, который сделал Семка на первом курсе. Они оба учатся в художественной академии. Еще что интересно, все Алинины рисунки, которые хранились дома, тоже исчезли. То, что осталось у Семы, пока сохранилось, но начало тускнеть.
       - А как родители?
       - Мама иногда спрашивает: "А все ли мы есть?" Отец ее не понимает. Если бы не Семен, и я забыл бы. А ведь всего неделя прошла. Понимаешь?
       Я кивнула, обдумывая ситуацию. Где ее искать? Что это все означает? Почему за мной пришла эта машина? Беда 013? Вопросы множились в геометрической прогрессии, а ответов не было.
       - Ладно, будем смотреть по обстоятельствам, - предложила я.
       Музыка закончилась, мы вернулись к Семену. Тот, оглядываясь по сторонам, сказал:
       - Обратите внимание: здесь несколько клоунов, несколько Красных Шапочек, два бармена. Лица, смотрите на их лица. Бармены, что близнецы, Шапочки - друг от друга не отличить, клоуны тоже. Ведь так не бывает? И еще, эти головы на стенах. Они не отбрасывают тени. Они нарисованы. Очень хорошо нарисованы.
       - Как нет тени? Вон же, есть! - возразила я.
       - Она должна меняться, понимаешь, Мара. Свечи мерцают, а тень неподвижна!
       - И что? - спросил Виктор.
       - Не знаю, но что-то в этом есть. Рука мастера. Это маски. Кажется, я знаю, где Алина! Надо пробраться на второй этаж. В прошлую субботу там стояли мольберты. Это - мастерская, точно!
       Он так уверенно кивнул головой, что даже я поверила в существование художественной мастерской. Семен поднялся, тут же подошла официантка:
       - Хотите уйти? Я принесу счет, - она направилась к барной стойке.
       - Нас выпустят раньше? - спросила я.
       - Возможно, они что-то почувствовали и хотят от нас избавиться? Может, узнали меня?
       - Ты же говорил, обслуги не было?
       - Я их не видел, но они могли видеть меня.
       На эстраде появились три красавицы с длинными волосами, стянутыми на затылках в "конские" хвосты, с метлами в руках. Одеты они были как средневековые крестьянки - в холщевых, вышитых рубахах и длинных пышных юбках, на ногах деревянные сабо. Покружившись на месте каждая вокруг своей метлы, они вдруг оседлали их и взлетели под потолок.
       Вернулась официантка.
       - Может, не будете торопиться? - спросила она. - Начинается программа.
       - Видим, - злобно ответил Семен, доставая бумажник.
       В это время под потолком носились ведьмы, между столами кувыркались в сложных сальто горбуны-клоуны, за соседним столиком кто-то восхищенно присвистнул и произнес:
       - Ничего себе! Цирковая программа!
       Семен открыл бумажник. Официантка вскрикнула, с громким хлопаньем попадали на пол метлы, ведьмы планировали вниз на раздутых юбках, клоуны закатились под столы, завизжали испуганные женщины, громко заговорили мужчины.
       Семен бросил на стол бумажник и, со словами: "Она здесь", - выбежал из залы. В бумажнике я увидела фото рыжеволосой зеленоглазой девушки. Виктор, поднял бумажник, так же, не закрывая его, подал мне руку и повел к выходу. В это время откуда-то появился человек в черной накидке с капюшоном. Он громко хлопнул в ладоши, привлекая к себе внимание, и сказал:
       - Дорогие гости, я приношу извинения за некоторые технические неполадки! Мы сейчас все исправим. Угощение сегодня за счет заведения! Присаживайтесь, прошу вас!
       Я чувствовала буравящий мне спину взгляд и шла ровно, опираясь на Виктора. В прихожей хмурая баба Яга уже подавала одежду Семену. Рядом с ним стояла растерянная, удивленная девушка.
       - Знакомьтесь: Алина, Мара, - произнес Семен.
       - Сема, ну почему бы еще не посидеть? - спросила Алина.
       - Пойдем, ты здесь сидишь уже неделю.
       У крыльца нас ждало все то же такси, но мы отказались и пошли пешком мимо кладбища, и мне уже не было страшно. Я опиралась на твердую уверенную руку. Да и может ли быть страшно после такого представления?
       - Интересно, почему все так получилось?
       - Алину, я думаю, - начал Виктор, - они затащили, как художника. Надо же антураж заведения поддерживать, маски рисовать.
       - А я?
       - А ты просто красивая девушка.
       - А кто они?
       - Не знаю. Предполагаю, что это лучше и не знать. Ты о себе расскажи.
       Снег все сыпал и сыпал, покрывая деревья причудливыми шапками, отливая серебром в свете фонарей. Было безветренно и почти не холодно. Можно было идти и идти. Но все когда-то кончается. Мы расстались у моего подъезда. Я вошла в квартиру и почувствовала, что что-то не так. В комнате на письменном столе стояла рамка, в которой вместо фотографии белела ослепительно чистая бумага. "Что это? - подумала я. - Здесь же что-то было раньше?" Я положила рамку в сумку. "Надо будет рассказать Виктору, и интересно, а разве я здесь живу одна?" Я смутно вспомнила чье-то лицо в кафе за столиком в дальнем углу.
      
      
      
     Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.

    Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
    О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

    Как попасть в этoт список

    Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"