Идочка Чиж стояла с коллегой около одной из колонн станции метро Маяковская и уже битый час обсуждала непростую ситуацию в рабочем коллективе на кафедре университета. Кафедру трясло от конфликтов и увольнений, и Идочка, как старейшая из работников - в том числе, и по возрасту - боялась лишиться своей должности и работы вообще, а работа почти уже сорок лет была сутью её жизни.
Как всегда в сложных ситуациях, Идочка вертела пальцами перстень, который никогда не снимала с безымянного пальца правой руки. И вдруг... Прибывший на платформу поезд заглушил и звяканье упавшего сокровища, и громкий возглас потрясенной Идочки.
Еще битый час женщины шарили вокруг колонны, мелкими шажками прочесывали платформу, упросили работницу метрополитена посветить фонариком на рельсы и шпалы подземки... Все тщетно! Поезда подходили и уходили, а Идочка кругами бродила по станции не в силах смириться с мыслью, что перстень исчез бесследно и бесповоротно. Время близилось к полуночи, приятельница давно имела бледный вид, и Идочка сдалась...
Опустившись на сидение метропоезда, она в изнеможении задремала. И привиделись ей темно-зеленые, блиставшие холодом, глаза прабабки.
Прабабка Зинаида жила особняком, хоть и в семье своего единственного сына, Идочкиного деда. В двухкомнатной просторной квартире в старом доме старой Москвы занимала одну комнату. Деды, боясь тревожить ее покой, гостей - сына с женой и внучку - приглашали не больше раза в год. Зинаида при гостях никогда не выходила. Лишь изредка во всеобщий разговор врывался ее резкий зов: "Алекс!"
Алекс, а по паспорту Александр Александрович, в белой рубашке, при галстуке, словно вприсядку отправлялся к матери. Затем мелькал в двери с подносом на руках - то относил бокал с водой, то чашку со свежезаваренным чаем.
Идочка с малолетства слышала семейные разговоры о том, что Зинаида приняла известие о рождение внука как наказание. Но зато когда родилась правнучка, озарилась лицом. И даже первый и навсегда единственный раз навестила молодых. Долго рассматривала орущего младенца.
- Наша кровь! - изрекла с промелькнувшей улыбкой.
До этого напряженно молчавшие домочадцы дружно подняли бокалы за маленькую Идочку.
Когда Идочке стукнуло восемнадцать, ее вызвали к прабабке. Идочка впервые ехала без родителей, в легкой панике. Как и дед, на ватных ногах, вошла в покои прародительницы.
Та сидела в кресле, укутанная теплым пледом, боком ко входу. Прямая спина, чеканный профиль... Седые волосы, зачесанные назад, напоминали гриву львицы, выгоревшую на солнце. Когда Зинаида повернула лицо к правнучке, та от неожиданности прижалась спиной к закрывшейся за ней двери. Огромные глаза среди старушечьих морщин еще сверкали огнем, были живыми, пытливыми, как рентген.
- Подойди, - не здороваясь, приказала Зинаида.
Идочка с трепетом приблизилась к креслу.
- Хороша! Наша кровь! - удовлетворенно подтвердила старуха.
Не выдерживая испытующего взгляда, девушка опустила глаза. Иссохшие руки прабабки с аккуратно подстриженными и словно отполированными ногтями украшал приличных размеров перстень.
- Он идёт по женской линии рода... Велик мне стал, пришло время менять хозяина, - неожиданно каркнула Зинаида и не сняла - уронила перстень на колени. Бесцеремонно, как приговор, обожгла Идочкину руку сухим прикосновением, водворила на тонкий девичий пальчик фамильный талисман.
Сжав кулачок - перстень был явно ей велик - Идочка попятилась к двери.
Дома девушка положила подарок в душистую коробочку из-под мыла и спрятала в шкаф - не к лицу ей, комсомолке, носить какие-то буржуинские безделушки...
Через полгода ее опять вызвали к Зинаиде. Та уже месяц не вставала с постели и сейчас лежала неподвижно, с закрытыми глазами. Идочка робко подошла, присела на стул.
- Где перстень? - шевельнула губами старуха.
- Дома... Велик... Боюсь потерять... украдут... - лепетала наследница, пряча руки за спинкой стула, и ежась от жгучего взгляда прабабки, вдруг приоткрывшей глаза.
- Твое чужому не по карману, - был ответ.
Еще через месяц вся семья встретилась на кладбище. Собираясь на похороны, Идочка надела фамильный перстень, укрепив его на пальце дешевеньким колечком-ободком. Когда пришла минута прощаться, положила руку с прабабкиным подарком на краешек гроба и крепко зажмурилась. Все казалось ей, что старуха сейчас откроет глаза, пронзит взглядом, проверит... И вдруг будто теплые объятия обернули ее плечи...
- Конечная! - Идочку кто-то тронул за плечо.
Вздрогнув от неожиданности, она встряхнула дремоту и выскочила из пустого вагона. Как хорошо, что живет на этой самой конечной... Уже в автобусе посмотрела на телефон. Пять эсемесок от Алекса - ужин стынет уже три часа.
С порога бросилась в объятия встревоженного мужа.
- Представляешь, Алекс, перстень.... Мой перстень... - наконец она позволила себе разрыдаться. - Болтали со Светиком на Маяковке, а его словно ветром сдуло...
Муж усадил Идочку на стул, налил чая, поставил подогреваться жаркое... Присев к столу, терпеливо слушал сбивчивые объяснения жены и все гладил и гладил её руку, не обремененную темно-зеленым осколком рода.
- Ну, успокойся, - сказал наконец. - Понимаю тебя, любимая. Обидно конечно и странно как-то... Может еще найдется...
И тут же покраснел от беспомощности своей фразы, быстро повернулся к плите...
- Я не снимала его почти сорок лет, - в отчаянии вскрикнула Идочка, глядя в спину мужу.
Сорок лет... Со дня похорон прабабки Зинаиды, которая, как открылся перед смертью дед, была не просто заносчивая и властная старуха - древнего рода, уважаемых кровей. Далеко не первая красавица, но чрезвычайно приятная лицом Зинаида слыла владычицей многих мужских сердец. То ли характером брала, то ли не женским умом... И мужа своего до самой его смерти держала на коротком поводке.
Идочка словно только сейчас осознала, что значил для нее прабабкин подарок. Фамильная драгоценность, а по цвету напоминала осколок пивной бутылки, оправа вся черная, не скажешь, что серебро... Но как бы ни выглядел перстень, а все в ее, Идочкиной, жизни шло как по маслу. Зинаиду похоронили глубокой осенью, а уже ранней весной они с Алексеем - и не вспомнишь, когда стала Алексом его называть - свадьбу сыграли. Познакомилась на вечеринке у друзей. Обычный парень - физик и гитарист. А вот ведь - всю жизнь вместе. Кажется, в тот же год, после летней практики, она стала работать на кафедре университета, прижилась. Потом аспирантура, кандидатская, докторская... Работа интереснейшая, люди вокруг умнейшие, студенты - как дети родные... Не заметила, как вырос сын. Алекс был и мамой, и папой, и нянькой, и хозяйкой, и стряпухой... Пылинки все годы сдувал. Жила даже не принцессой - королевой!.. Сколько терпения в человеке! Как он любит!
- Вкусно же ты готовишь, Алекс! - прервав путаницу воспоминаний, Идочка с нежностью посмотрела на мужа и чуть опять не заплакала. - Как жить теперь, без моего оберега - каждой черной кошки бояться? - добавила рассеяно.
- Не надо бояться! - бодро ответил муж. - Раз так, значит, сделал он свое дело, не нужен больше...
На следующее утро Идочка и, вправду, почти успокоилась - ее не разжаловали в должности: такие кадры в любом возрасте на вес золота.
Но вот вечером, приехав домой, она не застала Алекса. Ни записки на столе, ни эсемески в телефоне... Идочка быстро набрала номер, но муж оказался недоступен. На плите стояла сковородка с еще теплой запеканкой. Идочка в полной растерянности несколько раз подняла и опустила крышку, даже не притронулась к еде и вдруг почувствовала острую потребность выпить - то ли коньяка, то ли валерианки. Но почему-то не нашла ни бутылки со спиртным, ни склянки с лекарством, и не зная что делать и что думать, бесцельно сновала из кухни в комнату. В чувство привел скрип открывшейся двери. На пороге стоял улыбающийся, счастливый Алекс. Опустив на пол кофр с гитарой, раскрыл объятия.
- Где ты был? - взвизгнула Идочка и даже ударила мужа кулачками в грудь.
- Что с тобой? - пытаясь успокоить жену, Алекс крепко сжал ее в объятиях. - Забыла разве? Я же вчера тебе говорил, что сегодня у меня репетиция! Ты со своей пропажей просто не услышала меня...
За годы супружества Идочка ни разу не приревновала мужа. Даже случая такого не было. Она всегда знала, где он, а бывал Алекс только на работе и дома. В свет выходили парой. Иногда на выставки, концерты, спектакли, чаще - в гости к друзьям. Природа наградила Идочку темно-зелеными глазами, гривой каштановых волос, не броскими, но благородными чертами лица. Не обремененная домашними заботами, она всегда была свежа, при маникюре, с прической и легким макияжем. Привыкшая общаться с аудиторией, легко вела и светскую беседу, и умный разговор... Как магнитом притягивала к себе восхищенные взгляды мужчин в любой компании. Алекс же был всегда незаметен. Простоватой внешности, не балагур, он, если с кем и общался охотно, так это с хозяйкой дома - перенимал рецепты угощения. Звездный час его наступал лишь в том случае, если в доме хозяев находилась гитара. Вдохновенный и темпераментный, сразу же захватывал всеобщее внимание, хотя и казалось, что пел исключительно для жены, глядя на нее влюбленными и сияющими глазами.
Полгода назад Алекс, заслужив пенсию и завершив с физикой, стал больше гитаристом, отыскал старых друзей. Не разжиревший годами и всегда моложавый, вдруг и вовсе посвежел, разгладился лицом, словно вступил в пору запоздалой молодости. Завел свою, далекую от семейного очага, жизнь - то репетиция у него, то любительское выступление перед камерной аудиторией, то свадьба у сына или дочки друга... До исчезновения перстня Идочка и внимания на это особого не обращала. А теперь стала присматриваться, принюхиваться, все чаще испытывать страх и жжение сердца. Вроде и не скрывает муж ничего, всегда с собой приглашает. Но у Идочки профессорская, расписанная по лекциям и семинарам, жизнь. Однажды все-таки вырвалась - на концерт. Осталась не просто довольна - восхищена! На сцене Алекс выглядел непривычно загадочно и весомо. Несколько восторженных дам даже подскочили к музыкантам после выступления. Обычное дело. Была среди них одна, которая разговаривала с Алексом уж слишком долго... Или это Идочке только показалось? Что-то щебетала, расспрашивала, рот до ушей... Страшненькая, конечно, но ничего, видная такая...
Мутные мысли, подозрения постепенно захватили все существо Идочки. Они жили с ней в транспорте, на работе, дома, первыми возникали при пробуждении и часто не давали уснуть. С ужасом замечала, как с каждым днем Алекс все больше остывал к домашним делам, горел то ли творческим, то ли каким другим огнем...
Привыкшая к благополучию, Идочка стыдилась рассказать о своих проблемах даже близким подругам. Год душевных терзаний близко подвел ее к критической черте. Единственное, что могло спасти - это помощь психотерапевта. Она даже записалась на прием, но сходить не успела.
Накануне вечером как всегда ожидала Алекса. Он был на репетиции, явно задерживался. Около полуночи пришла эсемес: "Играем на свадьбе. Приеду с первым поездом метро". Идочка почувствовала, как белеет лицом. Словно жизнь выходила из нее. Добрела до постели, легла. Потянулась за сердечными каплями, которые теперь всегда стояли на тумбочке в изголовье. Выпила двойную порцию - лишь бы не чувствовать, не думать... И вдруг явственно услышала голос прабабки : "Пора бы и должок отдать!" "Какой должок? Кому отдать?" - хотела крикнуть Идочка и забылась сном.
На следующее утро Алекс не пришел ни в семь, ни в восемь, ни в девять...Идочка не помнила, как ехала на работу, как провела лекции...
Вернувшись вечером домой, застала Алекса в постели. Он крепко спал. Не помня себя, тряхнула что было силы за плечо, отхлестала по щекам... Впервые устроила сцену ревности.
Слушая крики жены, Алекс смотрел куда-то в пол.
- Я думал, ты поймешь меня, - ответил неожиданно спокойно. - Так ждал этого времени, чтобы заняться музыкой! Я отдал семье, тебе всю жизнь... Столько лет ждал тебя!
- Пора бы и должок отдать? - не помня себя, повторила Идочка слова прабабки.
- Можно и так сказать, - тихо ответил Алекс.
- Как, как? - каркала Идочка.
- Как? - эхом повторил муж и впервые за время скандала посмотрел в глаза разъяренной Идочки. - Спасибо, что разбудила...
Собрался и, не поцеловав на прощание жену, тихо вышел за дверь.
Всю ночь Идочка решала один и тот же вопрос - любит ли она мужа, что он для нее? Только ли надежный тыл или мужчина, единственный, любящий и любимый? Что и говорить, у нее бывали увлечения. Многие коллеги, и даже студенты водили вокруг нее восхищенные хороводы... Они увлекались, а Идочка теряла голову, немного, чуть-чуть... Прекрасно понимая, что ни один из них не заменит ей Алекса. Алекса, который после свадьбы сделал выбор в пользу дающей хоть какое-то прожитье физики. Который, ничего не понимая в филологии, добросовестно помогал собирать материал для ее кандидатской, потом - докторской... А когда и сам решил защититься, Идочка, наконец, родила. Долгожданный малыш, поздний ребенок, принес много счастья и поставил вопрос ребром - он или карьера. И Алекс опять подставил плечо - он очень любил жену и был абсолютно равнодушен к своей профессии.
Перед открытыми глазами Идочки словно мелькали кадры киноленты. Вот Алекс в день их знакомства, а это он делает ей предложение... Кормит из бутылочки сына... Вот они у моря. Он ловит сынишке крабов, и пугает ими Идочку... Вот он в красном фартуке в белых ромашках. Присел на постель. Воскресное утро, он уже напек блинов и будит Идочку, щекоча ей нос вырвавшимся из подушки пером... Родной до боли человек. Но никогда он не был ей дороже и ближе, чем прошедшим вечером. Она надрывалась в крике, а он слушал не перебивая, лишь изредка растерянно потирая виски. Когда ответил - не было в его голосе ответной злобы, только недоумение, горечь. Сгорбился, выходя из дома...
Идочка едва дождалась утра. На работе сразу же написала заявление об уходе. Коллеги восприняли это как шутку, ректор был в шоке, студенты бунтовали...
- Пора, пора...Возраст, давление, погода...- сумбурно, невпопад отшучивалась Идочка.
Как хорошо, что этот прощальный день, который она себе раньше и представить боялась, уже окончился. Да что день? Окончилось, рухнуло все: семья, работа...
Идочка стояла на платформе станции метро Маяковская с лучшей подругой Ольгой. Вот уже полчаса они говорили о том, о сем, а Идочка так и не решалась открыть сердце.
- Представляешь, написала сегодня заявление об уходе! - наконец выдохнула она. - Алекс почти два года как на пенсии, а я... Хочется друг для друга... - Идочка сбилась на лепет и отвела глаза, боясь, что Ольга прочитает в них что-то большее - смятение и боль.
- Знаешь, ровно год назад у этой самой колонны я потеряла свой перстень, - меняя тему, опять выдохнула Идочка.
- А это не он лежит? - спросила подруга и указала пальцем вниз.
Между выступами каннелюры, на мраморном основании лежал не тронутый, не найденный, не замеченный миллионами пассажиров и десятками работниками метрополитена оберег. Ждал свою хозяйку...
Прилетевший на платформу поезд обдал волной крепких объятий, заглушил и вскрик ошеломленной Идочки, и звук вздохнувшего эсемеской телефона...
"Говорят, своё счастье на чужом несчастье не построишь.
Видит бог, я и не думала о счастье. Я просто в монастырь не хотела - до дрожи, до заходящегося сердца. Да и кто бы на моём месте хотел? Мать в своё время в ведовстве обвинили, и я даже представлять не хотела, какая судьба в святой обители ожидает меня. Святые отцы так любили матушку...
С мамы всё, кстати, и началось. Отец души в ней не чаял... ровно год. За это время они успели обвенчаться, родить дочь и в пух и прах рассориться. Точнее, это отец ссорился, ему можно, он король. А мама, говорят, ползала на коленях, умоляя пощадить её и меня.
Маму казнили - обвинили в разврате, ведовстве, измене... ещё там в чём-то. Меня отправили к чёрту на кулички и вычеркнули из списка наследников престола. Потом вообще объявили бастардом.
Но о монастыре речь не шла!
Отец у меня тот ещё фрукт - женился раз восемь. В итоге моя судьба качалась, как маятник - от наследницы (всё-таки первенец) до бастарда и обратно. Но когда последняя королевская пассия родила отцу сына (прежде чем красиво скончаться от яда), меня раз и навсегда отодвинули от трона. А поскольку тогда я была в статусе бастарда, сделали фрейлиной доброй, прекрасной и удивительной младшей сестрёнки Маргарет.
Если раньше мы с Мэр (когда встречались) решали проблемы с помощью подзатыльника, сломанной заколки и разрезанного платья, то теперь... Теперь мы встречались постоянно, и я должна была ей прислуживать.
Положа руку на сердце - это можно было пережить. Я ждала, что, как только войду в возраст, отец выдаст меня замуж за какого-нибудь лорда. А уж там я как-нибудь освоюсь. Не может же муж быть хуже моей прекрасной сестрёнки?
В общем, у меня были планы, и монастырь в них абсолютно не вписывался.
Что на отца нашло - бог его знает. То ли матушка ненароком приснилась, то ли святые отцы что-нибудь напели? Королевский ребёнок в монастыре - и всё моё наследство (а оно у меня было, небольшое, но было) досталось бы церкви. Так или иначе, мужем должна была обзавестись Мэр, а меня... вот.
Я старательно ревела в подушку три дня кряду, пока не осознала - чётко и ясно - что слезами горю не поможешь. Сестричка красовалась в свадебных нарядах, вся из себя будущая королева. Слуги шептались, что ей та-а-ак повезло, что принц - достойный юноша и к тому же наследник богатой и процветающей страны, что жить она будет припеваючи - как сыр в масле.
Уж кто-кто, а Мэр будет, тут сомнения нет. Смотрела я на неё во всех этих нарядах, зубами скрипела и представляла себя в монашеском покрывале. В глазах темнело. А Мэр ещё и издевалась:
- Ну хоть на моей свадьбе потанцуешь, сестричка... в последний раз.
"Потанцую", - решила я. Ох, потанцую...
Я понятия не имела, что оно сработает. Клянусь всем, чем хотите, я сама не верила. Да, был у матери перстень с якобы заговорённым рубином. Фамильная драгоценность - и мне по наследству достался. Считалось, если загадать желание - один-единственный раз - оно исполнится.
Я всё, что угодно, загадать могла. Но, во-первых, я не верила. А во-вторых, Мэр меня достала - до зубного скрежета. И я загадала: чтобы её жених влюбился в меня.
Дура, да. Не любила я его тогда. Какая любовь - я его даже не знала. Ну, Корин де Джозу - вот и всё, что мне было о нём известно. Я же не девчонка - верить, что он благородный, смелый, сильный... и дальше по списку.
Забавно, меня даже на помолвку не взяли. Так что я с лёгким сердцем спряталась в своей каморке, вытащила ларец с мамиными вещами, нашла перстень и пожелала.
Говорят, принц увидел мой портрет - Мэр ему нашу галерею показывала. И... всё.
Помолвку разорвали тут же, на месте. Принц и слышать ничего не хотел, знать желал - всё твердил, что возьмёт в жёны только меня или никого другого.
Отец сначала закатил скандал, грозился поднять торговые и мирные договоры и все расторгнуть. Потом советники ему доходчиво объяснили, что торговые договоры расторгать никак нельзя - мы без казны останемся, а мирные - тем более, и так воюем, на два фронта не выдержим. Отец образумился, пообщался один на один с принцем и решил, что разницы, кто жена, нет. Я же королевского рода, в конце концов.
Мэр меня чуть не убила. До свадьбы я оставалась её фрейлиной, а значит, была в её власти. Сестричка закатывала скандалы, попыталась оставить меня без одежды, даже слабительным поила. Ногами топала, кричала, что я ведьма, что счастья мне не видать, что я буду гореть в аду.
Отец меня после одного такого скандала навестил, испугался и переселил. Но жениха я всё равно аж до свадьбы не видела. Так помолвка и прошла с моим портретиком. Я якобы больна. А по правде, меня с расцарапанной рожей принц даже под приворотом испугался бы. Отец же боялся, что Его Высочество взбрыкнёт и поедет домой вообще без жены. А заодно и выкуп за невесту увезёт - немаленький. А отец его уже потратил, к тому же.
Я в облаках витала, мечтая о загородном дворце, где мы с супругом поселимся. И пусть муж гуляет направо и налево - пусть! Зато никакой сестры, никакого взбалмошного отца, никакого монастыря. И свои фрейлины.
На свадьбу мне дали сестрино платье (что, новое, что ли, шить?). Мэр в нём была весьма и весьма, а я вот куце смотрелась. Фигура не та, и фасон не мой. Но принцу было всё равно. Господи, как он меня испугал тогда, на свадьбе. Как он меня за руку схватил перед алтарём, как смотрел - я решила: живьём прямо тут, в церкви, съест. Впервые тогда подумала, что, может, зря я... ну... с желанием.
Пир и танцы помню смутно. Путалась в платье, топталась по ногам, пыталась не смотреть в глаза.
Мэр, сидевшая рядом с отцом и наследником, безбожно напилась и пыталась разрезать мне платье столовым ножом. Будь она трезвой, придумала бы что-нибудь поумнее. А так - была поймана отцом и уведена в свои комнаты, отдыхать. Но мой рукав всё равно был испорчен. Под этим предлогом принц, закутав в свой парадных плащ, отнёс меня в спальню раньше, чем приличествует по обычаю.
К тому времени я уже была сыта его обществом по горло и, наверное, согласилась бы на монастырь, чем на первую брачную ночь. Не знаю, как именно работало колдовство, и что оно сделало с Корином, но он действительно был готов целовать паркет, по которому я ходила. А уж в спальне он бросился ко мне, как путник в пустыне - к оазису.
Тем меньше я ожидала, что мне действительно понравится. Бедная Маргарет, такой бы был супруг... Нежный, ласковый, опытный, понимающий. Он готов был на всё за один мой взгляд, за улыбку, и расцветал, когда слышал мой голос.
Помню, удивлялась, почему мама в своё время не воспользовалась перстнем и не вернула любовь отца?
На родине Корина меня отлично приняли. Король, честно говоря, болел и, кажется, вообще не понял, что я не та принцесса, которую им обещали. А муж с меня пылинки сдувал, к чему я очень скоро привыкла. Потом привыкла к Корину. А кто бы не привык: заботливый, любящий муж, без пяти минут король - хоть верёвки вей, а он только смотрит благодарно, да руку целует, если в щёку не позволяешь. А уж если можно в губы, так он и вовсе на седьмом небе от счастья.
Я честно пыталась быть хорошей супругой. Я не ссорилась с фрейлинами - даже завела "подруг". Когда нужно, помогала тем или иным чиновникам при дворе. Принц же мне не отказывал. Соблюдала обычаи: молилась, ходила на службы в храм, раздавала милостыню. Меня даже полюбили.
Спустя три месяца умер король. Корина и меня короновали. И сразу навалилась куча дел. Больше, правда, у Корина. Мы теперь реже виделись, меньше разговаривали. Корин уставал, становился раздражительным.
Когда он впервые сорвался на мне, я удивилась, но значения не придала. Он же потом извинился.
Но после всё пошло под откос. Корин-король разительно отличался от Корина-принца. Стал желчнее, раздражительнее, постоянно что-то от меня требовал, ворчал и даже повышал голос, а один раз и вовсе поднял руку.
Я не знала, что происходит, пока не вспомнила мамину историю. Посчитала, сколько дней прошло с нашей свадьбы. И поняла, что пропала.
Мама-то как раз перстнем, похоже, пользовалась... И я угодила в ту же ловушку, что и она. Одно хорошо, ребёнка я родить не успела. Вот это мне и поставили в вину, когда до годовщины свадьбы осталась неделя. Это, и измену, и разврат, и ведовство. Тот же букет.
Я сидела в камере и представляла, как будет ухмыляться Маргарет, когда узнает. Забавно, её ехидная улыбка - всё, что я видела, когда меня вели на эшафот. Я к тому времени была уже слегка не в себе. Палача чуть обнимать не кинулась. Ещё и в обморок грохнулась. Думала, не очнусь. Не-е-ет, я очнулась. Как ни странно, в своей спальне. В кресле у окна сидел Корин, и, когда я отдёрнула занавески балдахина, также, не глядя на меня, вдруг сказал:
- Знаешь, я совсем не помню свадьбы.
Я молчала. Не понимала, что он от меня хочет?
- И путешествие домой не помню, - продолжал он. - Зато последний месяц - очень хорошо. Мне постоянно хотелось тебя убить - собственными руками. Я тебя в кошмарах видел. И сейчас смотреть не могу.
Я всё ещё молчала.
Тогда он обернулся, посмотрел на меня. И тут же отвёл взгляд. И сказал - потерянно так:
- Что со мной?
Я всё ещё сомневалась, на каком свете нахожусь. И решила, что если это чистилище, а он - ангел, то лучше я выложу всю правду.
Он слушал - молча, не перебивая. А, когда я закончила, впервые за этот месяц посмотрел в глаза - пристально, изучающе. И тихо произнёс:
- Знаешь, что я подумал, когда увидел твою сестру Маргарет? Что не женюсь на этой стерве никогда в жизни. Она противно улыбается, ты не замечала?
Я нервно хихикнула. Замечала, да.
- Я попросил её показать портреты родственников, - продолжал Корин. - Думал, что не может же не быть какой-нибудь близкой родственницы брачного возраста. А там бы мы с Его Величеством это как-нибудь уладили, - он снова посмотрел на меня, но быстро отвернулся. - Я бы всё равно сделал тебя своей королевой. Понимаешь? Понимаешь, что ты натворила? Я очень хочу, чтобы ты исчезла, чтобы тебя никогда в моей жизни не было. Но я не могу видеть, как тебя казнят, - он запнулся. - Не знаю, почему. Может, колдовство ещё действует?
Я молчала. Мне нечего было сказать, совершенно.
- Как бы то ни было, - продолжил Корин, не глядя на меня. - Ты королева и останешься ею, пока я не найду подходящую супругу... которую полюблю сам, без колдовства.
Я смотрела на него сквозь слёзы. На фоне алеющего вечернего неба он вдруг показался мне дьяволом. И я почему-то решила, что это очень смешно.
Я истерически хохотала не в силах остановиться, пока снова не потеряла сознание. А когда очнулась, вокруг крутились фрейлины, и Корина, конечно, в комнате больше не было.
С меня действительно сняли обвинения. Более того, Корин был по-прежнему со мной учтив на людях. Только на людях я его и видела. Честно говоря, я всё ещё считала, что вот-вот этот фарс закончится, и меня снова приговорят к казни.
Он не кончался, и так прошло два месяца. Корин наконец-то заключил какой-то очень важный договор с союзом южных стран. По этому поводу устроили праздник, на который король неожиданно не явился. Он заперся в спальне с бутылкой вина и парочкой фрейлин. Фрейлины под утро выбежали в слезах, вино осталось, и вскоре к нему присоединилась ещё бутылка наливки, и ещё... Прошла неделя, король был по-прежнему в спальне и не пускал даже слуг. К нему отправили врача, но бесполезно. Эскулап, как и слуги, топтался за дверью, взывая к разуму Корина, но, как и остальные, боялся монаршего гнева.
Спустя две недели ко мне явился канцлер и, аргументируя тем, что это мой супружеский долг, настойчиво посоветовал "сделать что-нибудь". Как будто я могла! Я отправила канцлера к его бумажкам и порекомендовала не лезть не в свои дела. Но, когда испуганные фрейлины рассказали, что еда у порога королевской спальни второй день остаётся нетронутой, я не выдержала. Я просто очень хорошо представляла, что будет со мной - королевой, не успевшей родить наследника, если муж умрёт.
В королевскую спальню очень удобно можно было пройти через мои покои, чем я и воспользовалась. И, как и ожидала, эту дверь Корин запирать не стал.
Он лежал на кровати, глядя в потолок - как мёртвый. Я даже испугалась сначала, но вовремя заметила, что грудь чуть-чуть, но поднимается.
- Уходи.
Я замерла на пороге в нерешительности.
- Убирайся! - его голос оборвался, когда Корин зашёлся в кашле.
А я впервые почувствовала жалость. И горький стыд.
В комнате было очень холодно - камин давно не топили. И темно - все окна занавешены. И, конечно, ужасно пахло.
Я нашла одеяла, укрыла его и, не слушая угрозы и ругательства, стала хозяйничать - я отлично знала, что делать (спасибо Мэр!) и прекрасно могла обойтись без слуг. Он же не хотел слуг.
- Я тебя ненавижу, - пробормотал Корин, забирая глинтвейн.
У меня дрогнула рука - чуть не облила его. Помню, я что-то бормотала, кажется, извинялась, когда он схватил меня за плечи, повалил на кровать и разорвал одежду...
Рассвет мы встречали, обнявшись. Сомневаюсь, что он меня простил. Я сама себя не простила. Я, которая всю жизнь думала только о себе, жалела только себя.
Мне повезло. Просто повезло. Повезло с мужем - будь он вспыльчив, как отец, у меня не было бы второго шанса. Я не могу сказать, что была счастлива, хотя я жива, я королева. Предательство всегда аукается, всегда.
Подумай об этом, прежде чем загадывать желание. Нужно ли оно - такой ценой?"
...Дрожащие пальцы открыли ларец, нашли перстень. Рубин хищно сверкнул в свете свечей.
Рука сжала драгоценность, отшвырнула бумагу - та упала за сундук, подальше с глаз, подальше от мыслей.
Кусая губу, девушка повернулась к зарешёченному окну. Судорожно всхлипнула, закрыла глаза.
И пожелала.