* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
5 |
Самый счастливый день
Я бежала. Нет, не так. Я бежала, бежала, бежала... Дыхание сбилось, легкие просто горели, в ногах поселилась тяжесть. Вдруг неожиданная мысль заставила меня остановиться. А куда, собственно, я бегу? Кулаки сами разжались. Оказалось, я с такой силой сжимала подол платья, что пальцы скрючились, и мне с трудом удалось распрямить их. Несколько раз глубоко вздохнув, попыталась восстановить дыхание. Опустив глаза вниз, увидела на себе белое пышное платье. Так вот почему так нелегко бежать! Подол и лиф украшен маленькими бусинками и стразиками, что вместе с роскошной вышивкой придает платью торжественный вид. Я поняла - это свадебное платье! Подняв руки вверх, ощупала голову. Так и есть - там фата. И какой из этого следует вывод? Я - невеста и бегу на собственную свадьбу. И судя по всему, очень опаздываю.
Я снова подхватила подол платья и побежала. Уже на бегу задумалась - а правильно ли выбрано направление? Повернув голову направо, увидела большое красное здание. Его ни с каким не спутаешь. За несколько метров до него начинаешь чувствовать неповторимый аромат свежей выпечки, а на языке появляется вкус только испеченного хлеба. Это наша пекарня. Рядом небольшой магазинчик, где всегда продают еще горячий хлеб. Когда я училась в школе, мы жили неподалеку. И обязательно после уроков с подружками заходили в этот магазинчик. Покупали теплый батон и разламывали его на всех. Но сегодня мне не до хлеба и я пробежала мимо. Через несколько домов будет перекресток, мне нужно пересечь его наискосок. Потом, после проходного двора, небольшой скверик. Затем, мне останется перейти через дорогу и подняться вверх по улице. Там и находится наш городской ЗАГС. И раз я невеста - значит, мне туда.
Я покрепче перехватила подол платья. Как же неудобно бежать на каблуках! Ноги чувствуют каждую трещинку, каждую неровность дороги. Еще не хватает только, чтобы каблук застрял где-нибудь. Вот не зря говорят - мысли материальны. Не успела я подумать о каблуках, как почувствовала, что одна нога бежит по асфальту босиком. Мелкие камушки неприятно впиваются в босую ногу. Еще несколько шагов сделала по инерции, а затем остановилась. Развернувшись, увидела одинокое белое пятно на тротуаре. Моя белоснежная туфля гордо торчала из решетки. Пришлось проковылять обратно. Ну а как еще назвать походку в одной туфле? Постаравшись максимально подобрать подол платья, присела рядом с застрявшей обувкой. Вот кто придумал делать решетку водослива прямо посреди тротуара? А потом опаздывающие невесты вынуждены сидеть и думать, как достать из неё каблук. Что ж, я могу долго гипнотизировать и решетку, и туфлю - ситуацию это не изменит. Еще и пышную юбку платья надо куда-то деть. А то испачкается, а мне еще замуж выходить! Кое-как собрав ткань в кучу, хорошо еще, что она какая-то жатая и не помнется, зажала подол локтями. Вцепившись в потерянную туфлю, потянула ту на себя. Прямо героиней 'Репки' себя почувствовала: тянет - потянет, вытянуть не может. Каблук не поддавался. Я попыталась покачать его из стороны в сторону, но это не помогло. Только кожу каблука поцарапала. Сквозь белый цвет проступили некрасивые темные полосы. Ладно, платье длинное и из-под него будет видно только носки туфель. Носика, смотрящего прямо на меня, я старалась не касаться. Пусть хоть он останется кипельно белым. Вокруг меня собралась небольшая толпа людей. Как я люблю наших сограждан! Со всех сторон сыпались советы, но никто не предложил помочь. Пыхтя и шепотом награждая советчиков 'лестными' эпитетами, продолжала свои бесплодные попытки. И тут в поле моего зрения попали белые кроссовки. Вернее, белые теннисные тапочки. Их обладатель присел на корточки рядом со мной.
- Не получается? - участливо спросил молодой парень.
- Да нет, что Вы, я просто отдыхаю, - съязвила я в ответ. Весело, наверное, наблюдать, как девушка в свадебном наряде пытается достать застрявшую туфлю.
- Может быть, я попробую?
Ну, наконец-то, хоть кто-то догадался, что мне нужна помощь. Я смутилась своему резкому ответу и уже гораздо мягче ответила:
- Да, пожалуйста.
Я отодвинулась и встала. Ноги от долгого сидения уже покалывало. Сбросив и вторую туфлю, я походила туда-сюда, чтобы покалывание исчезло. Парень, тем временем, ухватил подошву туфли обеими руками и потянул на себя. Раз! Мой помощник оказался сидящим на пятой точке с зажатой в руках туфлей, а каблук остался торчать в решетке. От удивления я замерла на месте.
- Упс! - растерянно произнес парень. - Я не хотел!
Отличный поворот! Теперь на свадьбе я буду босая. Если попаду на нее, конечно. Ругаться сил не было. Да и какой смысл? Чем это мне поможет? Я осмотрела своего 'спасителя' с головы до ног. Мой взгляд остановился на его белых тапочках.
- У тебя какой размер?
- Э... Сорок первый, - он очень изумился моему вопросу.
А чего ты ожидал? Истерики? Слез? Ругани? Так я на свадьбу точно не попаду.
- Снимай обувь, - подумаешь, сорок первый. У меня тридцать девятый. - У кого-нибудь вата есть?
У меня, например, в сумочке, помимо косметики и телефона, всегда лежат ватные диски, носовые платочки, влажные салфетки, пластырь и много еще всяких полезностей. Но сегодня я была без сумочки. Ко мне с разных сторон потянулись руки с чем-то, напоминающим требуемое. А одна девушка протянула мне новые капроновые носочки. Парень всё еще удивленно смотрел на меня.
- Ты мою обувь сломал? - дождавшись его кивка, продолжила. - Я на свадьбу как-то должна попасть? А я не могу добежать до ЗАГСа босиком. Так что, снимай тапки - я опаздываю.
Народ вокруг загалдел. Кто-то поддерживал меня, а кто-то возмущался. Мой 'спаситель' с понурым видом разулся, оставшись в белых носках. Я же надела носочки, что дала мне девушка, в носки тапочек засунула по несколько ватных дисков и обулась. Ногам даже было комфортнее, чем в туфлях на каблуках. А подол полностью скрывал мою обувь.
Связаться с программистом сайта.
- Спасибо! - крикнула я и снова побежала.
Журава В К - 4. Журавский и Чаплина 18k Оценка:9.00*3 "Рассказ" Проза
Раз в месяц, в вечер перед "вик-эндом", Игорь Сергеевич Журавский с предельной тщательностью моется в ванной. Кран привычно течёт, попытка принять душ едва не кончается мировым потопом, зато вода - кипяток, до того старательно греют в котельной.
Затем он растирает полноватый торс льняным махровым полотенцем, скоблит седину на щеках и подбородок антикварной электробритвой с сеточкой на плоском рыльце и благоговейно обряжает себя в хлопковое бельё, рубашку и выходной серый костюм. Пиджак отчищен всеми имеющимися в наличии средствами вплоть до керосина. Складка на брюках заглажена так жёстко, будто самого Игоря Сергеевича только что достали из сундука и расправили, чуть надув. Галстук, ради надевания которого воротник рубахи вздёргивается под самые уши, чуть попахивает медовым табаком. Игорь почти некурящий - табак по старинке держит для моли. Чтоб не заводилась, понятное дело. Прыскается одеколоном - не "Шипр", конечно, но чтобы перебить запах любимой "водовки", вполне сойдёт. А то "она" всякий раз нос воротила, наведываясь в холостяцкую конуру, пока не надоело вконец.
Вот теперь полный кавалер. Ботинки и драповое пальто, сандалеты и плащ, а также привычный картуз или берет не так важны - все равно снимать придётся.
Заворачивает в старую газету длинный, как шпага, букет, подцепляет торт за бантик двумя пальцами левой руки - к бою готов.
Что ехать недалеко, к новым многоэтажным домам, и даже не ехать, а идти, - это совсем недурно, тем более в тёплую погоду, как сейчас. Девушки в автобусе или метро, бывало, глаз с него не сводили. Улыбались, как улыбается вон та вертихвостка в мимоюбочке.
В нужном доме мужчина садится в лифт, поднимается под самую крышу - как это называется? Ну да, пентхаус. Главный шик теперь. И обременённой букетом рукой громко звонит в дверь, напоказ обшитую ядрёным дубом.
Александра Яковлевна тотчас же открывает: на худощавом теле парчовый халат под самое горло, белые на чёрном фоне розетки, стоячий воротник, широкий пояс, узкие ступни обтянуты кремовыми носками с отдельным большим пальцем.
- Я всякий раз не знаю, дойдёшь ты или нет, - говорит она без тени видимого неудовольствия. - Не иметь мобильника - это у ваших секта такая?
Не говоря в ответ ничего, кроме "здравствуй", Игорь переобувается в шлёпанцы типа "ни шагу назад". Прижмурив глаза и не оглядываясь по сторонам, минует холл. Проходит в гостиную и почти по-хозяйски водружает на стол своё приношение, краем глаза оценивая сервировку на две персоны. Льняные салфетки в серебряных кольцах. Фарфоровые тарелочки, одна на другой, рюмки на заднем плане, ножи и вилки сложены вперемешку. Хоть в чем-то да накосячит. Красная икра в тарталетках, осетровая, почти запретная, восемь тыщ крошечная баночка, - в продажной посуде. На овальном "ломоносовском" блюде - сэндвичи здоровья: хлеб с семечками, огурцы на тончайшем слое чего-то белого, факт не сметаны, ха! Это для неё - не для него. На другом - рижский сервелат, "советский" твёрдый сыр, завитушки масла поверх нарезки. Уже лучше. Мясного горячего на вторую перемену всё равно не допросишься. Как и картошечки без мундира к нему. Винегрет - капуста провансаль, свёкла, морковь, чернослив и - господи, спаси! - если это не маслины там глянцевеют, то факт оливкового масла вбухано от души. Сырого. Не духовитого, а как раз наоборот.
Стройная бутылка с узким горлом возвышается надо всем пейзажем - херес амонтильядо. Самое бабское вино выбрала, да ещё и литературное насквозь и глубже. По типу Эдгара Поэ.
- Я б ещё на пороге приняла подношение, - говорит Александра. - Букет надо на кухне в вазу ставить, кремовый торт в холодильник. Руки иди мыть.
- Проводила бы - заблудиться опасаюсь, - говорит Игорь с каменным лицом. Думает: "Никак принимать гостей не выучится".
Однако поворачивается кругом через левое плечо и уходит.
В сортире самое место размышлениям. Верно бают япошки.
В грозовые девяностые годы, когда ему, квалифицированному строителю мостов, стало катастрофически не хватать денег на семью - жена, сын, дочка, - он приказал супруге:
- Увольняйся и сиди дома с ребятами. Сбережения какие заморожены, какие растаяли, но пока вам хватит. Я устроился иномарки с Дальнего Востока перегонять, это в разы больше моих прежних грошей. Их в порт на пароме из Японии доставляют под заказ и перепаивают руль. Постараюсь регулярно высылать переводы.
- И сам звони, что ли, - сказала она, чуть поморщившись. - Почаще.
Плакать у неё с детства не получалось - не так лицо устроено.
Вот он и батрачил. Ответственность за своих - жуткое дело, страшная тяжесть, а для чего ещё мужики существуют? Пришлось и экономике выучиться, растаможка всякая-якая, и приличным стволом обзавестись. Даже не им одним. Не однажды нападали на него эти... пираты современные. Рыцари с большой дороги. Первый раз отбиться не удалось - на всю жизнь вышел урок. Сопляки - дашь под жопу, так башка напрочь отвалится, - а глаз на них и не поднять, пальнут ещё сдуру. Угнали тогда заказанную Москвой тачку, их с напарником выбросили полумёртвых на обочину. Сам Игорь выжил, потому что неприхотлив, не первый раз в тайге. Местные тоже помогли, спасибо. В их вонючих шалашах не всякий европеец выдержит, а он выдержал. Воду из грязных рук пил, когда его выхаживали, сырую оленью кровь лакал, тухлую рыбу жрал, деликатес ихний, - всякое бывало. Рядом с чумной стенкой из подгнивших шкур опрастываться ходил в самый лютый холод. На волю выйдя, под честное слово и саму жизнь свою никчемушную баксов перезанял - выкрутился, первую прибыль до грошика вложил в дело.
И своим посылать стал, как же иначе.
Через семь лет явился следом за деньгами.
Сынок и доченька выросли, в Германии обучаются. Супруга вместо них пса завела громадного неведомой породы. То ли волкодав, то ли борзая - сама, наверное, путается, когда тот лапы на плечи ставит и макияж облизывает. В старой кооперативной квартире им троим тесно.
И говорит мужу Санечка свет Яковлевна:
- Я твои зелёные до девяносто восьмого года на себя почти не тратила - только на детей. После того сумела тебе чистую однокомнатную квартиру купить на рынке вторсырья - вторичного жилья, прости. Приятель уговорил, а его самого нужда заставила. И прости ещё раз - я теперь на обложках Чаплина, как в девичестве. Знаковая фамилия, как ни посмотри.
- Комика.
- Не только. "Питомцы зоопарка", про девочку-львёнка Кинули. Не помнишь разве? Только она Вера, а я Сандра.
В общем, когда тебя предают по полной, никаких намёков не требуется. Плюнул, развелся - легко, потомство делить не понадобилось. Квартиру новую как свою долю взял - кость собачья. Евроремонт, однако, там оказался, так что и в самом деле "чистая", не только в риэлторском смысле, типа что не живёт там никто. Ну, не евроремонт: обои поклеены, потолки нитроэмалью покрыты, сантехника отечественная поставлена, щиты на батареях, кое-что из мебели. Интересно, дружком её пожертвовано или сама бывшая супруга расщедрилась?
Пенсию выбил по инвалидности, сердце, вторая группа, работу не так денежную, как непыльную раздобыл - жить можно.
С тех пор регулярно старое пятиэтажное гнездо навещает. Нет, простите, теперь новое. Вместо разрушенного в плановом порядке. Скулит ведь Санька от тоски-одиночества, не иначе. Оттого и суетится всякий день по-пустому. Игрушки-побрякушки себе выдумывает.
Когда остаёшься сама-трое в лихой год, размышляет про себя Александра, это бодрит и пьянит лучше зелена вина. Которое не потребляешь с ранней юности - после того, как тебя эскортировала домой к батюшке с матушкой целая компания сослуживцев. Пьяна ты, в общем, не была, только вот блевалось уж очень здорово. Мясом с шампиньонами в соусе из ркацители. Или мукузани, сейчас не вспомнишь. Горик, натурально, в этой компании наличествовал: пришлый красавец, чей-то брат или сват, гонористый такой. То, что не побрезговал косой на оба глаза интеллигенткой, вообще напомнило известную китайскую повесть про куртизанку и её преданного почитателя... Который заплатил за соитие с нею целый лян серебра, накопленный за год интенсивной работы в лавке, а она ему в рукав одежды наблевала, с чужой гулянки воротясь. Зато потом жили в супружеской любви и счастье. Трогательно, знаете, и весьма.
Что-то меня присутствие Игорька позывает к самоанализу, однако...
Так вот. Жизненные средства, вытянутые буквально из живота, сгорели в одночасье. Дети, полученные аналогичным методом, остались. (Вот и нужно было мне одно через силу копить, другое так же точно обретать.) Но что окрылило - параллельно с режимом погиб и ЛИТ. Тот самый, рядом с метро "Маяковская", куда приходилось носить даже поздравительные открытки от нашего института, чтобы ненароком не выдать государственной тайны. Не говоря о ТЗ и ТУ, технических заданиях и условиях, что я правила со скоростью двести страниц в рабочий день.
И все бросились писать и издавать кто во что горазд.
Я тоже. Наверное, после деревянного супружества как следует не протрезвилась. И соломенного вдовства.
Знакомый ротапринтщик предупредил: шрифт возможен только машинописный (но были такие агрегаты с шаровой головкой, литеры на этом глобусике имитировали типографские, с разным шагом), качество печати "с жестянок" получится мерзкое, меньше тысячи экземпляров издавать вообще нерентабельно, а обложку - если хочешь сделать себе красиво, рисуй, размножай и лепи на корешки сама. Всю тысячу. Цветной лазерный принтер размером в небольшую комнату - делать карты - простаивал без дела у другого моего знакомого. Вышло не так уж дорого по причине общей безработицы. Брошюровать и скреплять я умела. На резалке-ровнялке стоял парень-инвалид, год назад хватило ножом по пальцам. Оттого только не уволили из нашей организации, зато и не платили ни копья.
Так что получилось дёшево и всем на пользу. Расплачивалась, как помню, натуральными продуктами с огорода и пасеки. И самодельными украшениями, а также модными свитерами из шерсти заказчика. Подвираю, конечно: но какой настоящий писатель не врёт?
Самое дивное диво случилось чуть погодя. Дамские романы и дамские же детективы русских авторесс, не говоря о колдуне Гарри Проглоттере, тогда ещё не случились в природе. Так что моя дешёвая книжонка, в которой было понемногу того, другого и третьего, разошлась вмиг. И полугода не прошло, как серьёзным парням из "ЭМО-Рипаблик" потребовались квалифицированная допечатка тиража, продолжение и, естественно, передача авторских прав на два года.
Снова неправда, но не такая вопиющая, как раньше.
На раскрутку имени ушли все деньги от проданной дачи. Пасека и огород в центре разбухшей столицы - это, признаться, моветон. Экология тоже не та: в меду появились асфальтовые смолы. Горь к тому времени слегка реанимировался и продажу благословил - ах, не любил он, нет, не любил он. Той дедовской халупы и прилегающего к ней соснового бора под названием лесопарк. О взрывном росте цен на землю я его предусмотрительно не информировала.
Дети, едва подросши, тоже стали зарабатывать - сначала на матери-родине, потом на германских просторах, где проходили суровую науку выживания в университетском кампусе. Безумной мамочку отнюдь не считали, скорее гордились. С потомством мне в этом смысле повезло.
В общем, лет через пять я уже вошла в первую двадцатку графоманствующих русских дам и была умеренно востребована. На жизнь в целом хватало. И хватает доныне - в прикупе у нас умнейший риэлтор по многократному обмену жилплощади и оптовые заказчики моих рукоделий, проходящих по статье "хобби знаменитой Санди Цапли".
В моей артистической мансарде дуло изо всех прорех - молдавские строители до сих пор не умеют как следует пользоваться герметиком и всякими там теплоэнергофолами. Сын вернулся из Саарбрюккена помогать: золотые руки в довесок к серому веществу - алмазу с гранями бритвенной остроты. Дочь со своей новозеландской фермы тоже откликнулась немалой стопкой глянцевых постеров с изображениями лошадей экзотической масти, которых они с мужем разводят. Оклеить стены в прихожей - получится реклама семейного бизнеса, вполне практично. Верховой езде её обучил сам Горь, о чём, думаю, теперь дико жалеет. Надо было сразу учесть, что в книжных фаворитах у ней с детства ходил Дик Фрэнсис, оттуда суть пошли и ремесло, и хобби. Они с мужем отыскивают или скупают за гроши старую мебель и после реставрации отправляют мне с нарочным лучшие экземпляры.
Продаваться я уже не спешу - жду, пока какой-нибудь из шедевров не перестанет вписываться в продуманный интерьер. Довольно лаконичный, по правде говоря. Главная фигура - навороченный комп с весьма объёмистой памятью и сверхбыстрым выходом в интернет. Сплю я неподалёку на высоченном ортопедическом матрасе (позвоночник стал в последнее время шалить), питаюсь в позе лотоса (верхом на стуле затекают ноги), а моё личное пространство использую для регулярных пробежек трусцой. Только последним от сердечной боли и спасаюсь. Ну, ещё прогулками со своим драгоценным борзым ирландцем, который нынче в связи с форс-мажором гостит у подруги.
Типичная новорусская леди, одними словами. Успешная бизнесвумен без единого проблеска розовых соплей.
Кроме вот этих церемонных визитов бывшего мужа. В качестве бонуса за уступчивость. За то, что удержался - не начистил супружнице морду напоследок. Что безропотно принял все подачки. Что даже расстарался недавно скатать к сыну в Стокгольм, к дочери - под Квинстаун и вернулся разочарованным куда более прежнего. Дети оказались бесконечно от него далеки.
Мы не более чем фундамент для своего потомства - я постарался с этим смириться, написал он мне тогда на открытке с толкиеновским видом. Опасная мысль и провальная тактика - ведь у твоих детей вырастут собственные дети. Непохожие вообще ни на кого и ни на что, кроме своего времени. И если ты не ценишь себя теперешнего - тем самым ты предаёшь своё прошлое и уничтожаешь будущее. Игорь над этим не задумывается - философичность ему не свойственна. Человек одного дня.
И вот, хоть убейте, не нуждаюсь я в этих его презентах, даримых скрепя сердце, и застольных репликах сквозь зубы. В моих нудных поисках "дефицитного" ассортимента, застывшего в его сознании неподвижной глыбой. В знаковом ритуале парадного кормления, который ни на йоту не изменился с советских времён.
Репродукторы компьютера выдают голосистый аудиоряд, однако само пиршество продолжается молча. Взгляды уставлены в тарелки, реплики отрывисты и лапидарны. Горячее появилось, но как-то неожиданно - вяленая треска, вымоченная в маринаде и запечённая по-тоскански, в брюссельской капусте с зелёным сыром и сухарями. "Эс ист фантастиш, - буркает Игорь. - Тоскана-то причём?"
Десерт: кофе из кофейника, по старинке, насчёт этих...джезв он постоянно сомневался, что малы. Чуть припахивает мыльной пеной. Тот самый торт на стеклянном диске с поворотным механизмом. Фрукты - поздние яблоки "Джонатан", груши-бессемянки, ранний, терпкий виноград "Изабелла".
Над широкой вазой, откуда вниз спускаются лиловые гроздья, руки обоих сталкиваются, взгляды поднимаются навстречу...
И:
Тоскливая ненависть в глазах одного. Стоическое презрение в глазах другой.
Мгновенная, как вспышка, мысль, соединившая обоих: ведь до сих пор каждый из них кроил сокамерника по своим личным лекалам. Пробовал вылепить, пользуясь заданными свыше образцами. Стараясь при этом не выйти за предел общеизвестных норм и правил благопристойности.
И тотчас - обоюдное понимание: ведь ни один, собственно, не нужен другому ни для чего - помимо самоутверждения. Утверждения в своей вине.
Первым смеётся всё-таки мужчина:
- Гладиолусы в вазе. Ты ведь никогда не любила срезанных цветов - считала без пяти минут покойниками.
- И бисквитного торта со сливочным кремом терпеть не могла, - подхватывает женщина. - И мяса. И вина. И рыбных яйцеклеток. И чересчур громких гулянок под музыку. Но ты ведь всё это обожал.
- Почему я? - говорит Игорь. - И вообще дело прошлое.
Расходятся оба куда теплее, чем встретились. Цветы, правда, остаются в вазе - не тащить же назад, - но лишь после заверения Александры, что они не полетят через окно сразу же после ухода гостя, как бывало раньше. Осколки бисквита и рыбы сложены в прозрачные коробки для бутербродов, драгоценная стерляжья икра наглухо запечатана подходящей по размеру пластиковой крышкой.
- У себя дома в охотку доешь, - говорит Сандра.
Больше они друг к другу в дом ни ногой, наши журавль и цапля.
Но что значит тёплая крыша, когда в парке на ветвях лежит такой роскошный снег, а на градуснике всего-навсего минус два? Москва - очень большая деревня, но и в ней часто сталкиваешься нос к носу.
На днях свидетели зафиксировали, что безумная пара поедала прямо на заиндевевшей скамейке большую порцию мороженого "Вкусландия", фисташкового с миндалём. Деревянными шпателями с перехватом, как у песочных часов, и каждый строго со своей стороны лотка.
Уж в любви к мороженому они всегда сходились...
В тапочках, пусть и великоватых, и после отдыха бежать стало легче. Вот и перекресток. Там как раз загорелся зеленый и я не потеряла ни секунды на ожидание. Перебежала через дорогу и нырнула в арку двора. Когда показалась вторая арка выхода, я обрадовалась. Но тут мне пришлось остановиться - на меня неслось нечто большое, мохнатое, пушистое и лаяло. Не думала я, что моя смерть будет выглядеть именно так. Остановившись, зажмурила глаза. Сердце почти перестало биться. Напрасно говорят, что на пороге смерти вся жизнь проносится перед глазами. Ничего у меня не пронеслось. А спустя несколько томительных мгновений, мои щеки и подбородок были облизаны слюнявым шершавым языком.
Рая Горка 9k Оценка:9.70*8 "Рассказ" Проза
Все чаще память обращает меня к детству. И тогда я вспоминаю одну историю, которая, как мне сейчас кажется, сильно на меня повлияла.
Ледяная горка вырастала в нашем дворе каждую зиму в одном и том же месте. И каждый раз предвкушение счастья охватывало меня с той самой минуты, когда дед Василий, наш дворник, который делал нам горку по собственной инициативе, зачерпывал первую порцию снега своей массивной лопатой. Он делал ее споро и добротно, но заливал не сразу, и некоторое время она неприступной красавицей стояла, соблазняя нас, мальчишек, скатиться с нее на санках. Деду Василию потом приходилось заново ровнять горку, что он проделывал с отборной, но незлобной бранью на нас. Потом он заливал ее и мы с нетерпением ждали, когда она, наконец, застынет так, чтобы можно было начать кататься.
Вечерами у горки был настоящий аншлаг, ребятня с нашего двора осаждала ледяную красавицу - кто на санках, кто на дощечках от посылочных ящиков, кто с картонками, а кто и просто, скатываясь на корточках или своей пятой точке. Мне было одиннадцать, и все это - радостные крики, смех, румяные лица, распахнутые пальто и насквозь промокшие варежки и штаны с налипшим на них снегом - было ощущением счастья.
В тот вечер я, как обычно, прибежал на горку с друзьями и мы, ловко расталкивая замешкавшихся ребят на ледяных ступенях, прыгали на свои дощечки пузом и вихрем летели вперед по раскатанной ледяной тропе, соревнуясь, кто проедет дальше. Ничто тогда не казалось важнее, чем лететь вот так, слушая только ветер в ушах и скрежет доски под собой. Так мы катались, пока не заметили какое-то оживление сред кучки детворы чуть в стороне от горки. В центре кривляющихся и кричащих что-то явно обидное мальчишек я увидел Аню.
Аня жила в моем подъезде этажом ниже. Она была младше на два года, но когда мы были совсем малышами, мы дружили и вместе играли на площадке - пока я разделывался с воображаемыми злодеями своей деревянной сабелькой, Аня готовила мне обед из песка и травы. Она называла меня принцем, а я клялся всю жизнь защищать ее от драконов и бандитов.
Потом мы выросли, вернее, я вырос из этих игр и променял Аню на ровесников-мальчишек. Но семьи наши по-соседски общались, и она часто заходила к нам по просьбе своей мамы - перехватить спичек или сахара. Иногда я ловил на себе открытый взгляд ее больших честных глаз, и мне очень хотелось позвать Аню с собой гулять, но я стеснялся ее перед своими друзьями и боялся быть осмеянным. Дружить с девчонкой - это считалось тогда в нашей компании настоящим позором.
- Трусиха! Малявка! - кричали, смеясь и тыча в Аню пальцами, мальчишки.
Она стояла, прижимая к себе свою дощечку для катания, и отчаянно мотала головой.
- Ничего я не трусиха! Дураки! - ее глаза были уже на мокром месте, щеки пылали, но не от мороза, а от обиды. Она и правда давно стояла в сторонке и просто наблюдала за ребятами, не решаясь скатиться с горки. Аня была маленькой, хрупкой и болезненной девочкой, я никогда раньше не видел ее на горке, думал, что родители не отпускают.
- Девчонка боится с горки скатиться! - подхватили общий смех и издевки мои товарищи. - Уууу, трусиха какая, иди отсюда!
Я стоял молча, не смея вмешаться. Мне хотелось заступиться за маленькую Аню, но я не мог - я боялся, что насмешки перейдут на меня. И тут Аня вырвалась из толпы издевающихся мальчишек и стала взбираться по ледяным ступеням наверх. Все ринулись за ней, и я вместе со всеми. Мы быстро забрались на горку и стали ждать, что будет дальше. Девочка в нерешимости стояла на самом верху. Было заметно, что она боится сделать шаг вперед. Насмешки не умолкали, никто не верил, что она осмелится скатиться. Кто-то стал в шутку кричать, чтобы ее подтолкнули, иначе мы простоим тут до утра.
Совершенно случайно я оказался к Ане ближе всех. Она, заметив меня, посмотрела своими большими и честными глазами, в которых читались одновременно и укор, и просьба о помощи: "Ты обещал меня защищать от злодеев и драконов, что же ты!" И тут я, не выдержав этого взгляда, толкнул ее. Ойкнув, она упала, стукнулась об лед головой - я услышал глухой стук, и молча полетела вниз, не успев даже подложить свою дощечку. Аня была очень легкой и катилась очень быстро, но неуклюже - она не умела контролировать свое тело на льду. Впрочем, на такой скорости, да после неожиданного толчка и удара, вряд ли кто-то смог бы.
Как только Аня скатилась вниз, все перестали смеяться - поняли, что произошло что-то нехорошее. Девочка не поднялась на ноги, а осталась лежать на снегу в том же положении. Она потеряла сознание.
Надо отдать должное - тут ребята сработали быстро и дружно. Кто-то осторожно перенес Аню в сторону от ледяной дорожки, чтобы ее не сбила малышня, кто-то побежал к ней домой за родителями, а кто-то даже сбегал за дедом Василием, который, осмотрев девочку, приказал ни в коем случае ее больше не трогать с места и умчался вызывать скорую. Я снял свое пальто и, свернув, положил девочке под голову. А потом убежал домой. Просто убежал от страха.
Спустя какое-то время, полное отчаянья и стыда, я узнал от родителей, что у Ани сотрясение мозга, но все вроде бы обошлось. Родители, видя мое удрученное состояние, не стали с пристрастием расспрашивать о случившемся, считая, видимо, что я просто сильно переживаю о моей подруге. Я же не находил себе места, ночью впервые мучился бессонницей. Выражение Аниных глаз, ее немой укор и мольба о помощи не выходили у меня из головы. Я не мог объяснить себе, как случилось так, что я ее столкнул. Но о том, что это был я, как я понял из разговоров ребят еще на горке, кроме нас с ней никто не знал. Там было слишком много народа, и любой мог случайно ее толкнуть. Но ведь толкнул я. И не случайно. Она меня никогда не простит. Я предал свою принцессу.
Следующим утром Анина мама зашла к нам вернуть мое пальто. Видя мое вмиг побледневшее лицо, когда я открыл ей дверь, она поспешила меня успокоить:
- С Анютой все уже хорошо, она полежит дома недельку, а потом в школу. Стукнулась она, конечно, здорово...
И тут она, словно что-то вспомнив, вдруг спросила, уставив на меня такие же большие и честные глаза, как у Ани:
- Как же ты не углядел, Алеша? Ведь вчера я отпустила ее только потому, что она заверила, что ты будешь с ней рядом... там, на горке...
У меня все опустилось внутри. Я мог только промямлить что-то вроде:
- Не знаю... случайно вышло.
- Вот и она говорит случайно... ну ладно, заходи, она обрадуется. Спасибо за пальто.
Она не сказала. Она не сказала, что это я ее толкнул. Моя ужасная тайна сохранена, но почему-то мне от этого не стало легче. Анина мама ушла, а я подумал, что ни за что теперь не посмею посмотреть Ане в глаза. И вообще мне лучше с ней не видеться, потому что наверняка она меня ненавидит.
Всю зиму я избегал Ани. Да и она не стремилась искать со мной общения. Уроки, слава богу, у нас начинались и заканчивались в разное время, так что мы не встречались с ней ни по дороге в школу, ни обратно. Спички и сахар в Анином доме перестали неожиданно заканчиваться. Во дворе я с тех пор тоже почти не появлялся, а на вопросы товарищей отвечал, что у меня появилось другое важное увлечение. Я и правда начал ходить в кружок кораблестроения, куда хотел уже давно записаться, но дворовые игры с другими мальчишками отнимали все время и казались важнее.
Наступила весна. Любимым занятием всех мальчишек и девчонок теперь стало пускание корабликов по ручейкам. Как-то я шел из школы и увидел стайку весело галдящих девочек с нашего двора, столпившихся у знакомой мне большой лужи, от которой брал свое начало быстрый ручей - недавно я там запускал собственноручно смастеренную яхту.
Девочки пускали бумажные кораблики. Среди них была Аня. Она меня не заметила, а я спрятался за дерево и стал наблюдать, как она возится со своим неумело сделанным корабликом, который, не успевая проплывать и половину пути, падал на бок и намокал. Девчонки оказались не лучше мальчишек, из-за дерева я слышал их насмешки и поддразнивания над Аней.
Сам толком не понимая, что делаю, я вышел из своего укрытия, подошел к девочкам и, вытаскивая из портфеля свою гордость, точную копию старинной яхты "Америка", обратился к Ане:
- Держи, спасибо, что одолжила на время. - Аня промолчала в ответ, но посмотрела на меня с благодарностью.
Девочки ахнули и, тут же забыв, что только что смеялись над подругой, стали упрашивать ее поскорее запустить красавицу в ручей. Аня вмиг стала в центре внимания.
Еще долгое время я продолжал видеть во сне Анины глаза, но теперь все чаще они были полны не упрека, а светились благодарностью.
- Извините, он еще маленький и играет с Вами, - с этими словами кто-то оттащил от меня собаку. Открыв глаза, увидела, как невысокий мужчина держит за ошейник вырывающегося чау-чау. Так, кажется, называется эта порода. Опустив глаза, заметила на платье в районе талии отпечатки двух грязных лап. Отличный рисунок для свадебного платья. Я попыталась стряхнуть грязь с ткани, но у меня не получилось. Тереть это место я не решилась - не хочу, чтобы грязный отпечаток превратился в грязное пятно.
Ав-ав Собачка Павлова 18k Оценка:7.84*5 "Рассказ" Проза
Несмотря на легкомысленное имя, Лёля была серьёзной женщиной. Серьёзной, умной и безнадёжно положительной. В чём являлось полной противоположностью своему мужу.
Несмотря на серьёзное имя, Иван Михайлович оставался безнадёжно легкомысленным, так никогда и не повзрослевшим, уже большим, но по-прежнему ребёнком. Ребёнком, которому до сороковника рукой подать, и россыпь седины пролилась на виски, и собственные дети уже подросли, а ему по-прежнему - няньку подавай. И без неё - никак!
Женились Лёля и Ваня сразу же по окончании института, и незрелость юного супруга поначалу даже умиляла Лёлю. В самом деле: кто может ожидать серьёзности от двадцатидвухлетнего парня? Лёле и самой, правда, было не больше, но она уже тогда считалась девушкой умной и серьёзной и хорошо понимала, что всему своё время.
Однако годы шли. Вот уже и дети появились, и имена обросли отчествами, и люди обращались к ним не иначе как на 'вы', только для Ивана Михайловича перемены на том, похоже, и закончились.
- Ведёт себя, как пацан! Не Иван Михайлович, а пионер Ваня на мою голову! Валяет дурака при любой возможности и ожидает восхищённых возгласов от окружающих! И получает, что самое ужасное! Вот он и рад стараться, - жаловалась Лёля сотрудницам во время обеденного перерыва, и те сочувственно качали головами. - Осточертело мне всё! Сил больше нет никаких терпеть! Так если б только это... Не тут-то было! Он у меня, девочки, и во всём остальном пионер Ваня, ни больше ни меньше! Порой даже забываю, кто я ему: жена или мама? Носки за Ванечкой убери, тарелку вымой, постель застели. Эх! - и недоеденный бутерброд полетел в ведро.
Но однажды всё изменилось. И причиной тому явилось вовсе, казалось бы, непримечательное событие. Но то ли чаша Лёлиного терпения переполнилась окончательно, то ли ПМС примешался, однако события того памятного субботнего утра пошли совершенно непредсказуемым образом.
- Яичко, - сказал заходящий на кухню Иван Михайлович.
Шинкующая капусту на засолку Лёля изумлённо приподняла бровь.
- И? - слегка вызывающе спросила она. Напоминаем: время месяца было то, когда с женщинами лучше не шутить. А если и шутить, то совсем не так.
- Хочу, - расплылся в щенячьей улыбке муж.
- Хочешь - на, - грубовато отрезала Лёля и вернулась к своему занятию.
- Ну-у? - Иван Михайлович по-прежнему улыбался, но уже несколько растерянно.
- Баранки гну! - коротко обрубила Лёля. - Где сковородки - знаешь?
- Не-ет, - изумлённо протянул Иван Михайлович. Он больше не улыбался.
- Значит, придётся закинуть в Гугл это дело, - совершенно серьёзно заявила Лёля и направилась к ванной комнате. - Можешь и на мою долю поджарить.
Последние слова добили Ивана Михайловича окончательно. Он ахнул, рухнул на табурет и даже забыл спросить жену о прочих деталях таинства приготовления яичницы.
Стоя под вялыми струями душа, Лёля вспоминала свою жизнь с Иваном Михайловичем, всё больше убеждаясь в том, что виновата во всём сама. Ну да! Ведь позволила же! А тому понравилось! Вот и сидит теперь у неё на шее. Большой ребёнок, толку от которого никакого. Ладно, зарплату он домой приносит неплохую. Так и ей платят не меньше! И весь дом на ней: стряпня, уборка, дети! А он даже гвоздя в стенку не вобьёт! Дядю Сеню из соседнего подъезда просить приходится. Вон, душ - стыдобище сплошное! Не вызывать же мастера по такому пустяшному поводу! А, видно, придётся! Сколько можно Сениной благосклонностью злоупотреблять? Или, скажем, дети. Чуть что - 'Мама, мама!' А попробуй их к папе за помощью отправить: ни за что не пойдут! Знают, что ничего кроме дурацких шуточек там не найти!
Лёля проходила через зал, когда на глаза ей попался учебник, оставленный сыном на столе. Внимание женщины привлекла картинка, на которой была изображена горящая лампочка и собака, у которой изо рта капали слюни. 'Вот, собачка Павлова и то сообразила что к чему, - с горечью подумала Лёля, и вдруг глаза её вспыхнули, озарённые неожиданной идеей. - Ну да, вот именно: собачка Павлова! Та-а-ак, завтра же и приступим!'
Остаток дня Лёля провела перед экраном компьютера, разрабатывая стратегическую операцию 'Собачка Павлова'. Члены семьи в комнату не допускались: 'Секрет государственной важности!' - отрезала она, захлопнув дверь перед их носом и заперев на ключ для пущей бдительности.
На следующее утро Лёля встала пораньше и привела себя в порядок. Нашла в дочкином шкафу подходящее платье. Вытащила из глубин комода трусики, сохранившиеся с незапамятных времён - 'нап...ки', как называла их подружка юности Диди. Примерила - подошли! Потом нанесла лёгкий, но продуманный макияж. Даже губы подкрасила! Посмотрела в зеркало - и осталась довольна.
Хлопнула дверь ванной комнаты - это проснулся муж. Лёля быстро прошла в зал, забралась на диван и нажала кнопку ремоута.
- Лёлик, папик кушать хочет, - заглянул в комнату Иван Михайлович, сложив капризно пухлые губы.
Лёля молчала, внимательно слушая диктора, повествующего об уборке урожая.
- Лё-ёль, - жалостливо заканючил Иван Михайлович, но лицо жены стало вообще непроницаемым.
Иван Михайлович недоуменно почесал в затылке: что такое происходит? Обиделась, что ли? А на что?! Он задумался - да нет, вроде ничего такого не произошло. В животе забурчало. 'Нет, так не годится, - подумал он. - Нужно что-нибудь придумать!' - и подсел к жене. Она по-прежнему не обращала на него внимания, ещё строже сжимая губы.
- Лёлик, у тебя настроения нет?
Голова жены чуть повернулась в его сторону. Подбодренный переменой, Иван Михайлович продолжил:
- Пойдём ты нам завтрак приготовишь.
Голова вернулась в исходное положение.
'Ё-моё, что ж я такого сказал?!' - Иван Михайлович придвинулся ещё ближе к жене и спросил несмело:
- А хочешь, я нам завтрак приготовлю? - сказал и сам испугался: когда это он в последний раз что-нибудь готовил?!
Лёля зато посмотрела на него! Правда, по-прежнему без улыбки, но, похоже, подбадривая.
'Ага, - смекнул Иван Михайлович, - значит, дорога к не только мужскому сердцу пролегает через живот!'
- Понял! Будь спок! Всё сделаем! - и потрусил на кухню.
'Симпатичная у меня Лёлька всё же! Глазки, губки, щёчки. А сисечки - так и рвутся из платья! В руки ко мне просятся! Откуда у неё платье такое? Сейчас я её ублажу сначала на кухне, а потом... А потом тоже на кухне! Благо, дети к друзьям с ночёвкой ушли - мы с ней после завтрака такой кордебалет устроим', - возбуждённый совсем не кухонными мечтами, Иван Михайлович ворвался в кухню и... застыл: все поверхности были заставлены грязными тарелками и кастрюлями. В раковине грудой возвышались чашки, мусорное ведро топорщилось ему навстречу упаковками из-под молока, очистками картофеля, подгнившими яблоками и осколками разбитой накануне тарелки.
'Труба! Где же завтрак готовить-то?'
- Лёля! - взвыл он беспомощно и ринулся назад в комнату. - Что с кухней случилось?!
Лёля неспеша повернула голову и холодно обронила:
- Голова вчера болела. Сил не было убрать, - после чего расстегнула верхнюю пуговку на платье и отвернулась. По телевизору шёл 'Ералаш'.
'Дразнит! И вообще, чего она, спрашивается, пуговку расстегнула, негодяйка такая? А-а! - вдруг осенило его. - Это она меня к 'потом' подготавливает! А как же с посудой?'
Лёля сидела с непроницаемым лицом. Потом потянулась, выгнувшись всем телом, отчего платье поползло вверх, обнаружив кружевные чёрные трусики - если у кого язык повернётся так назвать малюсенький треугольник, переходящий в тоненькую полоску, покрытую блестящими стразами.
Иван Михайлович охнул и, как ошпаренный, вылетел из комнаты. 'А чего я бегу, собственно говоря?! - вдруг дошло до него. - С 'десерта' можно и начать!' - и он резко изменил траекторию полёта: назад, к жене, коварной соблазнительнице в сексуальном белье! Он ворвался в комнату, рухнул перед ней на колени, урча от нетерпения, и начал покрывать жадными поцелуями еле прикрытые бёдра.
- Завтрак! - рявкнула Лёля, шлёпнула мужа по рукам, одёрнула платье и застегнула наглухо пуговку.
Иван Михайлович неловко поднялся на ноги, бросил на жену обиженный взгляд - который та проигнорировала - и медленно поплёлся на кухню. Уборка заняла час. Ещё полчаса ушло на то, чтобы вскипятить чайник, достать еду из холодильника и разложить колбасу и сыр на тарелки. На большее фантазии Ивана Михайловича не хватило.
Он заглянул в комнату и несмело произнёс:
- Пойдём покушаем, что ли?
При этих словах Лёля вспорхнула с дивана как ни в чём не бывало, сияя очаровательнейшей улыбкой, и весело ответила:
- Конечно, дорогой! С удовольствием! Я так проголодалась, - выражение её лица стало многозначительным, и она расстегнула две верхние пуговки.
Такого вкусного завтрака Иван Михайлович не мог припомнить. Или вкус всему придавало предвкушение 'десерта'?
Как только Лёля закончила есть-пить и отодвинула пустую чашку, Иван Михайлович был тут как тут. Он отвесил сладкий от клубничного варенья поцелуй в тёплые после горячего чая губы жены и прошептал в ухо:
- Папик готов к десерту, ав-ав! - и попытался запустить нетерпеливые руки под платье.
- Кхм! - Лёлины руки с силой отвели мужние и одёрнули платье. Лицо её опять стало холодным и непроницаемым. Иван Михайлович даже засомневался, хочется ли ему вообще этого самого 'десерта'?
Словно почувствовав перемену в настроении мужа, изменилась и Лёля. Она лукаво улыбнулась, расстегнула все пуговки платья-халата и, покачивая бёдрами так, что сомнения Ивана Михайловича моментально улетучились, вышла из кухни, небрежно бросив через плечо:
- Прибери на кухне, милый - и приходи в спальню. У меня для тебя приготовлен сюрприз!
Благо, на сей раз уборка долго не заняла. Да и поспешал Иван Михайлович: вся его анатомия и физиология требовала 'десерта', как тут не поспешишь!
Поставив последнюю тарелку в сушку, он устремился к заветной комнате - и войдя туда, аж заскулил от восторга: Лёля в чём мать родила возлегала на супружеском ложе, соблазнительно выгнув бедро и призывно улыбаясь. Иван Михайлович резво выпрыгнул из спортивных штанов, стянул футболку и только собрался избавиться от нижнего белья, как пинок отпедикюренной жениной ступни заставил его ойкнуть.
- Что случилось, радость моя? - всполошился Иван Михайлович: анатомия и физиология были в полной боевой готовности и промедления не приветствовали.
Та же ступня вытянула в струнку отпедикюренные пальчики и, следуя за ними взглядом, Иван Михайлович увидел грязные носки и футболку, валяющиеся под стулом.
- Понял, понял! - умиротворяющим жестом заверил он жену, скоренько оттарабанил грязное куда положено и вернулся в альков, где его с нетерпением поджидала львица в облике жены: похоже, игра в кошки-мышки не на шутку завела и её! Так что 'десерт' получился исключительно 'вкусным' и весьма продолжительным.
А потом день пошёл своим чередом, и супруги даже успели вздремнуть перед телевизором, поджидая детей.
- Секс-бомба! - промурлыкал жене Иван Михайлович, отправляясь открывать дверь.
- Мам, чё на ужин? - в один голос закричали сын и дочь, и Лёля, раскрыв объятия, заспешила к ним навстречу.
- А на ужин у нас сегодня, - вдруг она замолчала, нахмурившись, и выражение её лица стало упрямым. - А с ужином придётся подождать: в доме не убрано! - и многозначительно посмотрела на мужа.
- У меня завтра контрольная по математике, - быстро исчез за дверью детской сын.
- А у меня сочинение - готовиться нужно, вот! - нашлась дочка и скрылась за той же дверью.
А Лёля тем временем извлекла из холодильника толстые свиные отбивные, залила их маринадом, от запаха которого у Ивана Михайловича потекли слюнки, и ушла в коридор, откуда вскоре донёсся рёв пылесоса.
Иван Михайлович обездоленно смотрел на соблазнительное мясо, а внутри росло возмущение: это она всё нарочно! И детей не жалко! Но потом он раскинул мозгами и пришёл к простому выводу: если взять на свою долю уборку, глядишь, через полчаса отбивные эти будут истекать прозрачным соком на его тарелке! А рядом - золотистая поленница жареной с чесноком картошечки. Взгляд его упал на бутылку французского вина, стоящую в центре стола - это, значит, к мясцу-то! И-эх, где наша не пропадала - и Иван Михайлович поспешил в коридор.
***
Мы с Лёлей потягивали коктейль в баре и болтали о всяких пустяках. Несколько лет не виделись - и вот на тебе, нос к носу столкнулись у входа в ресторан! Я заехала за тортом, заказанным к дню рождения дочки. А Лёля встречалась там с супругом, который должен был явиться с минуты на минуту.
Лёля была женщиной не только серьёзной, но также исключительно интересной и мне, честно говоря, очень не хватало её общества все эти годы. Поэтому я срочно позвонила семье, сообщила, что задерживаюсь, а сама устроилась поудобней за стойкой бара, где Лёля уже потягивала один из заказанных ею коктейлей.
- Лёля! - громкий голос заставил нас оглянуться.
- Это он? - шепнула я.
- Ну! - громким шёпотом ответила подруга и расплылась в широченной улыбке навстречу мужу.
- Дорогой, знакомься, это Ира. Ей вообще-то идти нужно скоро, а у нас столько недоговоренного! Ты не против взять столик и заказать нам ужин, а я к тебе присоединюсь через полчасика.
- Никаких проблем, Лёлечка! Как насчёт второго коктейля, девочки? Космополитен? Будет исполнено! - и он кивнул бармену, протягивая ему деньги.
Муж Лёли мне кого-то напоминал, только вот не могла вспомнить кого. Может, на фотографии когда видела? Впрочем, может и нет: внешность у него хоть и приятная, но достаточно типичная. Таких лиц вокруг миллион.
Я дождалась, пока он скроется за дверьми бара и набросилась на подругу с расспросами:
- Значит, сработало! Вот женщина - кремень, да и только! Как задумала - так и получилось! Надо же как выдрессировала!
Дело в том, что несколько лет назад за чашкой чая Лёля поделилась со мной своими кровожадными планами по поводу перевоспитания супруга.
'Видишь ли, - сказала она тогда, - Павлов пса дрессировал, полагаясь на его врождённые инстинкты - брюхо, то есть: мол, голод не тётка. С волком, скажем, ещё непонятно, что вышло бы: как говорится, сколько того ни корми, он всё равно в лес смотрит. А как же дело обстоит с нашими паразитами? Мужчинами, естественно! - пояснила она, заметив мой недоуменный взгляд. - Так вот, у собак мозги в животе. У волка - хрен поймёшь где. А у мужчин - и вовсе раздвоение личности. Мозгов, в смысле: половина в животе, как у собаки, а вторая - ниже. Угу! - подтвердила она энергичным кивком, заметив недоверие в моих глазах. - На практике доказано! Вот я на это упор и буду делать!' - завершила она победно.
А потом мы потеряли друг друга из поля зрения. Меня частенько подмывало позвонить Лёле и узнать о результатах эксперимента. Но так и не собралась. Тем приятней было засвидетельствовать безоговорочную победу подруги!
Лицо Лёли стало растерянным. Мгновение она о чём-то озабоченно думала. Затем глаза её вспыхнули озарением и она расхохоталась.
- Ой, Ирка, ты же ничего не знаешь! Ушла я от Вани! К Алёше ушла.
Вот те на! Выходит, я ошиблась и у Лёли ничего не получилось!
- А как же с дрессировкой? Помнишь, у тебя целый стратегический план был разработан по перевоспитанию мужа!
- А! - небрежно махнула рукой Лёля и подвинула к себе второй коктейль. Она молча потягивала его через трубочку и, похоже, думала о чём-то.
- Видишь ли, - сказала она, повернувшись ко мне, - Павлов пса своего таки выдрессировал. И у меня бы получилось, можешь не сомневаться. Только к исходу первой недели мне вдруг стало грустно и тоскливо. Ну в самом деле! Если бы я дрессировщицей хотела стать, то в цирк бы пошла, а не замуж! Я мужа своего любить мечтала, а не дрессировать! Чтобы жили мы душа в душу, помогая друг другу во всём, деля справедливо домашние и прочие обязанности. А тут смотри-ка: либо нянька, либо дрессировщица - тьфу! И вот пошла я однажды после работы не домой, а в театр. И там познакомилась с Алёшей. И - вот. Уже три года вместе. Кто бы мог подумать, что мужчины бывают вот такими - готовыми к употреблению!
Я прыснула: это же надо такое придумать - 'готовыми к употреблению'! Глядя на меня, рассмеялась и Лёля.
Мы закончили свои коктейли, пообещали друг другу больше не теряться и, забыв обменяться телефонами, распрощались.
Я шла домой с большой коробкой в руках и думала о Лёле и её муже. С Алёшей ей, конечно, повезло. Чего не скажешь о другой моей приятельнице, с которой он встречался по молодости: я таки вспомнила, где раньше его видела. Действительно на фотографиях, но не Лёлиных, а той подруги. И она тогда, помню, жаловалась, что возлюбленный её и не то и не сё. 'Нашла ребёнка на свою голову!' - повторяла она в отчаянии. Видимо, та подруга его и выдрессировала! Или одна из женщин, что были после. А Лёле уже конечный продукт достался. 'Готовый к употреблению'! Я рассмеялась и пошла быстрее: к вечеру похолодало не на шутку. Зима вступила в свои права неожиданно и бесповоротно. Я мечтала о том, как приду домой, мы с мужем поздравим дочку с днём рождения, вскипятим чайник и будем пить чай на кухне. А потом Толя помоет чашки... Интересно, его-то кто выдрессировал?!
- Вы идите, не бойтесь, я подержу его, - напутствовал меня хозяин собаки.
Зека Вк-4 Доченька 12k Оценка:9.00*4 "Рассказ" Проза
- Доченька,- сказала мать и посмотрела на Нину глубоко запавшими от длительного недоедания, но ясными, осмысленными глазами.- Если со мной что-то случится, то для тебя в тумбочке конверт лежит.
Она остановила жестом попытавшуюся возражать Нину.
- Я большую слабость чувствую, не знаю, выкарабкаюсь или... ,- она опять остановила Нину - Подожди, дай же ты мне сказать: конверт только для тебя в прикроватной тумбочке. Возьмешь, когда вернетесь с кладбища, после похорон. Ты поняла меня? Только после того, как меня закопают, не раньше.
Мать замолчала, и Нина молчала тоже. Нина не думала о том, что лежит в конверте, она была уверена, что это какие-то скрупулезные указания о разделе имущества между ними, сестрами, и что мать письменно распорядилась. Нотариально она заверила только квартиру, Нине и ее детям, а все остальное Галя, сестра, могла взять, что пожелает.
Она думала о том, что сказал ей врач:
- Вы должны быть готовы в любую минуту...
Мама закрыла глаза и задышала тихо и ровно. Нина поняла, что мать спит, и вышла, села на диван.
Муж смотрел телевизор в наушниках: люди на экране двигались, раскрывали рты, махали руками, но Нина сидела в оцепенении, смотрела тупо на пантомиму на экране, не шевельнулась и тогда, когда зазвонил телефон.
Телефон звонил и звонил, потом стал наигрывать сотовый, и Коля встал, взял в руки лежащий на столе сотовый, и ответил:
- Да, Галя, нет, Галя, все как вчера.
- Спрашивает, не нужно ли чем помочь, не приехать ли вечером,- Коля вопросительно смотрел на Нину.
Нина жестом руки показала, что ничего не надо, встала, ушла в спальню, легла головой под подушку и не заметила, как отключилась.
Мать умерла под утро.
В два часа ночи Нина подходила к ней, она еще дышала, а в пять утра дыхания не было.
Во время поминок, когда разговоры с воспоминаний об умершей перешли на обычные, будничные дела, заплаканная Нина зашла в спальню, взяла незапечатанный конверт, на котором почерком мамы было написано: для Нины, вынула два исписанных листка, какую-то метрику и черно-белую фотографию женщины.
Нина смотрела на фотографию и не могла узнать изображенную на ней женщину. Как будто она ее видела когда-то или была знакома, или она похожа была на кого-то из знакомых. Нина не могла уловить сходства, воспоминание ускользало и ускользало, не давалось, и она минут пять сидела, держа фотокарточку в руках, мучаясь невозможностью вспомнить. Темноглазая и темноволосая женщина на фотокарточке чем-то ее пугала, настораживала, и она медлила прежде чем взяться за письмо, как будто боялась, и даже вдруг, совершенно неожиданная мелькнула мысль, может быть, не читать?
И это "не читать" заставляло ее тянуть и тянуть с прочтением письма: уже ясно она сознавала по фотокарточке женщины, на кого-то похожей, что письмо это совсем не о том, кому какие сережки и кольца из маминых вещей взять.
" Прости меня Нина",- писала мать,- "прости, что не сказали тебе всей правды, когда ты выросла, прости и меня и отца.
Когда-то мы с твоим отцом решили, что ты никогда не узнаешь историю своей жизни, но вот нас обоих уже нет, а мать твоя, настоящая твоя мать, Нина, которая тебя родила, она все еще жива, во всяком случае, была жива год назад, когда я звонила ее сестре.
Да, Ниночка, дочка моя, не я тебя родила, и было тебе чуть больше двух лет, когда я вышла замуж за твоего отца и приняла тебя как дочь, и родила еще девочку, и растила вас обеих так, как растила бы, если бы родила обеих.
А мать твоя жива. Много лет назад она развелась с отцом и эмигрировала в Израиль, а он не захотел уезжать и остался с маленьким ребенком на руках, девочкой, которую он не отдал жене, да она, как я поняла, не очень настаивала: не знала, какая неизвестность ждет ее там. Да, ты не наполовину, но на четверть еврейка, твоя бабка, Рахиль Моисеевна, была из Винницы и вышла замуж за украинца против воли семьи.
А я всю жизнь боялась твоей матери, боялась как огня, просто ненавидела ее, хотя никогда не встречалась с ней, ненавидела ее за права на тебя, за то, что она может увести тебя, отнимет твою любовь; и поэтому, Ниночка я молчала. Когда больше тридцати лет назад она приезжала сюда и звонила, хотела тебя видеть, плакала, умоляла меня, клялась, что ни слова не скажет, только одним глазком посмотрит, я ей отказала. Тебя мы, ты помнишь то лето?, срочно отвезли к бабушке в Воронеж.
Но уйти с этой тайной я не могу и оставляю тебе фотографию твоей матери и метрику, твое настоящее свидетельство о рождении, где вписана твоя мать, Маргарита Петровна Слипченко. Даю тебе и телефон ее сестры, твоей тетки Луизы. Она не эммигрировала, осталась в Москве, и ты через нее можешь связаться с матерью.
Нина держала листки в руках, не верила тому, что прочитала.
Рушились ее представления о самой себе. Спокойная ясная жизнь, которой она жила все эти годы, вдруг рассыпалась, разбилась о каменный утес невыносимой, отвратительной, не приемлемой правды о ней самой, о прожитой ею жизни, которая сейчас, после прочтения письма, обстоятельного, четкого, не оставляющего никакого сомнения письма, превращалась в фальшивку.
В той, не реальной, как оказалось, жизни у нее были отец, мать и сестра.
И родители ее, всю жизнь работающие, озабоченные проблемами хлеба насущного, казалось, не имели и не могли иметь в прошлом никакой тайны, умолченных страстей, разводов, страхов, чего-то такого, что приходилось скрывать от них, детей.
Отец всегда хорошо зарабатывал, он работал в мастерских научно-исследовательского института, его ценили, мать была учительницей, и она, Нина, была обыкновенная русская девушка, красивая, москвичка, пошла учиться в иняз, закончила, вышла замуж, родила, как и мать, двух детей...
Все события ее жизни лежали на плоскости и всегда просвечивались со всех сторон, и страхи и невзгоды детства казались во взрослые годы мизерными и недостойными внимания: обида на учительницу за поставленную несправедливо тройку, тяжелая скарлатина, которой она переболела, отказ матери отпустить ее в пионерский лагерь.
Галя поставила жирное пятно на скатерти, а, не разобравшись, родители наказали ее.
Нина воссоздавала в памяти свою жизнь в родной семье с других, новых, открывшихся ей позиций, старалась выявить разницу в отношении матери к ней и сестре, скрупулезно, как под лупой рассматривала каждый конфликт, неосторожно брошенную фразу, нет, ничего серьезного, она, взрослая женщина, не могла поставить в упрек матери, и никогда ни тени сомнения не мелькнуло у Нины, что она не родная, менее любимая, чем ее сестра Галя.
Все было обыденно, просто, устойчиво, предопределено, весь этот мир, и все обернулось миражом.
Оказалась, что параллельно с ее существованием день за днем, год за годом, текла незримая, невидимая, не ощущаемая ее другая возможная жизнь, что мать ее не была ее матерью, что где-то далеко живет ее настоящая мать, что сестра ее Галя не родная ей сестра, а только единокровная, возможно, у нее есть еще братья и сестры, и что она вовсе и не русская даже, а на четверть еврейка.
Она тщетно пыталась увидеть свою другую жизнь с настоящей матерью, и душа ее сопротивлялась тому, что она пыталась себе представить, и горькая обида на женщину, которая совершила невероятный, страшный, не прощаемый грех, оставила свое родное дитя, свою кровинку, пренебрегла ею, бросила, уехала, скрылась из Нининой жизни. Вот она, Нина, мать двух детей, могла бы она это сделать?
И получалось, что нет, никак не смогла бы она, Нина, расстаться со своими детьми.
Нина делала мысленные попытки оправдать мать, которая не жила в благополучном браке с мужем, как Нина, а была разведенная, брошенная, кинулась эмигрировать, начала там, вдали новую жизнь, без нее, без Нины. Пыталась, но не получалось.
" О том, что ты не моя дочь, знали лишь твои бабки и мы с отцом, и еще Луиза, но она поклялась молчать..."
Вошел Коля, сел рядом с женой, погладил ее по голове. Нина молча протянула ему письмо, и, пока он читал, изумление обозначалось на него лице, убеждая Нину, что она не ошиблась, и в письме именно то, что она прочитала, весь этот кошмар.
- Просто Санта-Барбара какая-то, - сказал Коля. - Ты-то обликом совсем русская, а я иногда смотрю на детей, вижу восток и думаю, откуда?
Он помолчал и добавил:
- Это их дела и их решение, решение твоих отца и мачехи. Прошлое решение. А ты можешь все переиначить.
- Ты так считаешь? - спросила Нина, думая, как все просто: в одночасье, мама умерла и стала мачехой, и что это плохое несправедливое слово неприложимо к ее дорогой маме.
- Да. Я бы, во всяком случае, попытался разобраться во всем. Но решать тебе и только тебе. Что и как и почему именно так случилось.
И Нина на другой день позвонила тетке Луизе.
***
Летели долго, и Нина очень устала. Устала от гула мотора, болела спина от сидячего положения, ныла душа в преддверии свидания.
"Что я ей скажу? Она для меня чужой человек, моя мать другая женщина..."
Страх перед встречей был так велик, что Нине хотелось малодушно уклониться, сесть на обратный рейс и в Москву.
Но там, в Москве, муж с детьми, взрослыми детьми. Они смотрели на все с другой, своей, личной стороны и нежданно-негаданно обнаружившаяся бабушка была им интересна и любопытна, и случившееся казалось им приключением: вот была мама как мама и бабушка, как бабушка, и вдруг все поменялось...
"А что поменялось? Что?" - спрашивала себя Нина, и призрачная, не состоявшаяся, не примеренная ее жизнь начинала опять маячить рядом, как-будто можно было что-то поменять в ее прошлом, как будто это вообще возможно, изменить что-то в чьем бы то ни было прошлом.
Прожитая жизнь, эта неизбывно, это всегда с тобой, это то, что состоялось, а что могло бы да не осуществилось, того нет и не будет.
И тем не менее вот она Нина, здесь в аэропорту, на улице солнце, кругом кондиционеры, она идет, входит в толпу, выбирается из нее, останавливается, озирается, кругом толкотня, шум, поцелуи, вскрики, объятия.
Нина отходит в сторону, стоит, озирается. Из толпы выходит маленькая старушка, неуверенно, но быстро идет к ней, сзади поддерживает ее мужчина, в волосах у него проседь, а старушка вся белая.
"Мать? Брат?"
- Вы Нина? - спрашивает мужчина. Нина молчит, вглядывается.
- Здравствуйте,- говорит она и, не зная, что добавить, произносит обыденное.- Рейс задержали.
У старушки дрожат руки, все в темных пигментных пятнах старости.
- Вы в порядке,- спрашивает Нина, - вы устали? Устали ждать?
Старушка смотрит, напряженно вглядывается, в глазах ее слезы. Она надевает очки, линзы увеличивают глаза.
- Ты, говори мне ты, - просит она.
Нина молчит, простые слова, здравствуй мама не идут из нее, не выползают.
Да и какая она ей мать, эта кукушка?
- Я себя не могу простить, корю все эти годы, - говорит старушка, - а ты, ты сможешь меня простить?
Старушка смотрит, обнимать не кидается, глаза увеличены. Кого она ей напоминает взглядом, кого? Ну конечно, такой взгляд у Димки, сына, старшего. В детстве, обиженный и страдающий, он так глядел, когда его наказывали.
Нина делает то, что никак не ожидает от себя. Она обнимает старушку, чувствует под ладонями худые плечи, слышит запах духов и почему-то скошенной травы.
- Мама, - говорит она легко и просто, как будто не звала этим именем сорок пять лет другую женщину.- Мама, не кори себя. Все хорошо. Все эти годы я не была несчастной, меня любили и баловали. И мы встретились, чтобы я могла тебе это сказать.
Так я и поступила, потихоньку уходя со двора. А после снова побежала. Вот и скверик. Там было тихо, и только мой торопливый бег нарушал умиротворенную атмосферу. Кругом не спеша прогуливались пары, на площадке играли дети. По более ровным дорожкам катались на скейтах и роликах.
0k
Вдруг я почувствовала на своем лице влагу. И на руках, и обнаженных плечах. Засмотревшись по сторонам, я и не заметила, как поравнялась с едущей по соседней дорожке поливалке, разбрызгивающей воду на клумбы. Пришлось прибавить скорости, дабы окончательно не промокнуть. Мокрая фата тяжело лежала на плечах. Платье тоже потяжелело, напитавшись влагой. Поскольку я пробежала довольно быстро, ткань промокла не насквозь, просто стала чуть влажной. Зато теперь гуляющий ветерок приятно холодил кожу. Покидая скверик, я думала только об одном - успею ли я в ЗАГС.
Полячка Вк-4: Подарок 13k Оценка:9.28*6 "Рассказ" Проза
На мое счастье, больше мне ничего не мешало. Я не обращала внимания на прохожих, провожающих меня удивленными взглядами. Кто-то посмеивался, а кто-то сочувствовал. Некоторые автомобилисты жали на клаксоны. Уж не знаю, подбадривали они меня так или насмехались. Мне было всё равно.
Флегма Эра моего одиночества или Эклеры 13k Оценка:9.24*5 "Рассказ" Проза
Отпуск у меня в этом году выдался на самые новогодние праздники. Жаль, конечно. Люблю лето, когда солнца много. Встанешь утром на даче - тишина нереальная, и начинаешь для себя ерунду всякую отмечать: роса вот на розах, клубника там в травище проглядывает, зацвела, сумела, птицы, будто с тобой одним, разговаривают, на веранде солнце жарит, а в доме прохлада ещё ночная...
Тут же целую неделю холодрыбон лютый стоит. Прохожие, закутанные в шарфы и шубы, торопливо скрипят в клубах пара и автомобильного смога мимо. И счастье твоё, если в ЖЭУ работают добрые люди - дома тебя ожидает тепло. Тогда, оттаяв у телевизора в пледе и тапках, за большой чашкой чая с утонувшим кружком лимона и с мурлыкающей Матильдой на коленях, ты понемногу начинаешь вспоминать, что и в зимних днях есть своё очарование.
Но провести две недели вот так, не выбираясь из пледа и не отползая от телевизора, я посчитал слишком простым решением. И уже к вечеру следующего дня, когда скучающе смотрел на застывший мир в амбразуру кухонного окна, я очень осторожно подумал: "Что, если... натянуть на себя всё, что есть тёплого в доме, да, даже тот колючий свитер, который лежит ещё с тех времен, когда верблюжья шерсть была самой, что ни на есть верблюжьей... если достать валенки, не нынешние, а те, в которых коленки совсем не гнутся. Что, если тебе повезёт, и переполненный кабачок маршрутки не пронесётся мимо, словно ты предмет неодушевлённый, и ты успеешь на электричку и не окочуришься, пока она дотрусит тебя до станции "352 км"... Если после всего этого тебе удастся через сугробы доползти, добрести, добраться до лопаты в сарае и откопать дверь дома... То - ура! И Новый год ты встретишь на своей любимой даче".
Эта мысль засела в меня основательно, и уже на следующий день, за полчаса до отправления электрички я в предвкушении остановился перед прилавком в привокзальных "Деликатесах". А как же! Коньячок, балычок, сервелат, вон те эклеры, и эти трюфели, кофе и чай, мандарины... А этот кусочек сала с чудными прослойками мяса, как приеду, выброшу пока на мороз, а первого утром, когда на все эти деликатесы глаза уже не глядят, да с чайком, эх!..
В итоге, на электричку я чуть не опоздал. Но, скукожившись замороженной креветкой на холодном сиденье в полупустом вагоне, стылом, как рефрижератор, я через два часа, всё-таки счастливый, добрался до своей станции. Дошкандыбал за десять минут, там, где я по лету иду все двадцать, до калитки. Закуржавел я, как дед Мороз.
Прокопал дорожку до двери только к пяти часам вечера, ура - свет в доме был. И уже часиков в семь, сидя в тулупе возле разошедшейся, наконец, печки, я налил себе чаю. Сало пошло с чёрным хлебом за милую душу, не дождавшись первого числа. И, разомлев, я счастливо стал строить планы на завтра.
С утра очищу дорожку к колонке и к сортиру, потом поработаю со статьёй и к вечеру прогуляюсь до Михалыча на другой конец посёлка. Старик всегда живёт здесь и зимой, и летом. Чудной старик, шебутной и шумный. И страшно одинокий. Поэтому и захожу к нему, а больше некому. Вот проведую его, а там, может быть, и Калинины подъедут, соседи справа. С ними проводим старый год, а потом и новый встретим.
Калинины - хохотушка Светлана, преподаёт что-то там по филологии, и Евгений, врач-стоматолог. Честно говоря, не стой бы дачи рядом, никогда бы не познакомился с ними - больно "упакованы", как принято теперь говорить. А я человек обычный, склонный больше к одиночеству, чем к шумным обществам. Дача у меня родительская, машина и однушка, оставшаяся от семейной жизни, довольно счастливой, но потом оказалось, что так думалось только мне. Жена ушла от меня в очередную мою дачную депрессию. Но что всё обо мне...
Света и Женя оказались очень обаятельными людьми. Как-то ненавязчиво они втянули меня в круг своих друзей, перезнакомили со всеми. Я, однако, не любитель шумных обществ и захаживал к ним, когда Женя приезжал один или со Светой. Они тогда кричали мне через забор или бросали камушки на веранду. Дорожки у них отсыпаны мелкой галькой. Ну, я и приходил к ним со своими запасами, или они ко мне...
Вообще, я очень привязываюсь к привычному. Потом долго и болезненно отвыкаю. Потом понял это и незаметно стал ограждать себя от этих кажущихся ненужными "болей". А вот к Калининым привык. Да. И теперь ждал их.
На следующий день, тридцать первого декабря, я встал рано. Широкой деревянной лопатой долго чистил дорожки, вдохновенно наворотил целые сугробы по бокам тропинок. Снег слежался и стал плотным. Легко резался и рассыпался в морозном воздухе. А я махал, и махал лопатой в каком-то сельскохозяйственном экстазе. Так бывало, встанешь на лыжи и прёшься, наматывая километры в морозный день, а потом, когда ни рукой, ни ногой, как говорится, думаешь, что ж ты, как баран, нет, чтобы в меру... Добравшись так до туалета, я оказался рядом с соседским забором и заглянул с любопытством - не приехал ли Женька.
И обрадовался. Машина Женькина стояла у крыльца дома.
Слепил снежок и бросил в стекло веранды. Безуспешно. Слабоватый снежок получился, холодно потому что. И я прикинул, сколько осталось мне работы. До бани бы добраться и затопить. А там, "баста, карапузики", можно и отдыхать.
Но вот уже я прокопался до бани, натаскал воды и дров. Затопил баню. И всё поглядывал на дом соседей. А Женька не появлялся. Так бывало. И это могло означать, что он приехал не один.
Дача к этому времени прогрелась настолько, что я, придя с улицы, почувствовал себя, что называется "дома". Это, когда можно раздеться до боса и не торопиться, покрывшись мурашками, нырнуть в другую одёжу или под одеяло... Когда пахнет жилым духом, потрескивают дрова в печи, закипает чайник, тихо бубнит никому ненужный телевизор. К телевизору на даче, каждый относится по-разному. А мне он нужен, если я вот так подолгу один. Было время, когда я полностью отказался от него. Но, поймав себя на том, что однажды начал разговаривать сам собой, я подумал вдруг, что слишком далеко ушёл вовнутрь, а потом подумал, что вряд ли я этого хотел на самом деле в такой степени. А чего я хотел?..
Сварив себе большую кружку кофе на печке, оттянув её на край "на чуть-чуть", я обжёгся и, сунув палец в рот, забрался в холодильник к эклерам и сервелату, опять подумав: "А чего я, собственно, хотел? Да, вооот, чего я хотел. С самого утра, причём. Говорила тебе мама, не ковыряйся долго в носу, сынок, больно будет. Всё очень просто на самом деле. Кофе. Много кофе. Кружки сервелата на ломте хлеба. Много кружков сервелата. Эклер. Нет, два эклера. Идите ко мне, маааленькие"...
- Здравствуйте! Извините, у вас открыто.
Будто ушат ледяной воды жахнули на голову.
Голос, мало сказать, испугал меня. Он меня буквально пригвоздил к холодильнику. В этой глуши, куда после пяти вечера ни одна приличная электричка не пойдёт, и не поедет ни один уважающий себя водитель, услышать незнакомый голос, когда уже дело к ночи...
Я медленно выпрямился.
Существо, закутавшее нос в какой-то невообразимо витиеватый шарф, в спортивном комбинезоне и тапочках на белые носочки стояло на пороге.
- Ума не приложу, откуда вы здесь взялись? - растерянно пожал плечами я.
Стоял я босиком, в трусах и тёплой вельветовой рубахе с расстёгнутыми манжетами, той самой, с полки в шкафу, где лежит то, что когда-нибудь обязательно пригодится. Нда. Вот и пригодилось. Поэтому холодильник я не закрыл и стоял за дверцей, как за щитом, благо у "Бирюсы" дверка не так огромна, как у современных монстров.
- От соседей. Спички у вас есть? Одолжите, пожалуйста, - существо с малиновым от холода носом длинно шмыгнуло.
Нельзя было не заметить, что, начав оттаивать, она становилась очень даже прехорошенькой. Но знаю я эти хитрости... И кофе, гад, стынет!
"На жалость давит, - раздражённо думал я, - да, что мне спичек жалко, что ли?!"
- Вон там большой коробок, - кивнул я на этажерку для обуви, которая на самом деле использовалась для чего угодно, только не для обуви.
Девица громко чихнула и, вдруг поскользнувшись в своих тапках, рухнула на пол.
- Ну, что же вы, в самом деле! - рявкнул я, бросившись к ней. - В этих тапках!
Тапки её, покрывшись ледяной коркой, страшно скользили. Кое-как поднявшись, она виновато на меня посмотрела грустными глазами. И взяла спички.
- Извините, я помешала вам...
- Нет, ничего страшного...
- Извините, пожалуйста... Я верну спички.
- Ничего, ничего. Пожалуйста, берите.
Тут только до меня стало доходить, что я стою уже не за дверцей холодильника, а как есть, во всей, так сказать, красе, и раскланиваюсь. Боже, какой идиот. Я шумно выдохнул.
- Идиотское положение, если вы понимаете, о чём я.
- Кажется, я понимаю.
- Я должен одеться.
- Да, конечно.
"Хотя, если вы уже уходите, то мне незачем и одеваться, глупейшее положение. Зачем я пошёл одеваться?!", - поплёлся я уныло в спальню.
Когда, натянув штаны, я вышел, гостья, обхватив красными, замёрзшими пальцами кружку, пила мой кофе. Тапки её ровненько стояли у порога, а сама она в своих тонких белых носочках стояла возле ведра с углём.
- Не смогла устоять, - улыбнулась она, - у нас печка никак не растапливается, дымит, холод в доме, а у вас, как в раю.
Остановившись в дверном проёме, я разглядывал её. "Да, славная. Волосы не чёсаны, нос красный, сама вся посиневшая, а смотреть на неё всё равно хочется...".
- Пейте... Давайте, я вам ещё сварю, горячего, этот уже остыл. Сам я люблю на печке варить, совсем другой кофе получается, знаете ли, - рассмеялся я, дико удивляясь своей словоохотливости, - у меня ещё и эклеры есть, - поделился я сокровенным.
Она вздохнула.
- Нет, надо возвращаться, там меня ждут.
- А где вы остановились? - полюбопытствовал я.
И опять подивился себе: "Когда ты в последний раз любопытствовал?". К своим тридцати пяти я считал себя уже закоренелым устоявшимся холостяком, флегмой, а тут вдруг, краем глаза увидев себя в зеркале над умывальником, отметил в себе некую придирчивость по отношению к собственной физии.
- У Калининых, - этот короткий ответ привёл меня в замешательство, вроде бы всех друзей Женьки и Светы я знал наперечёт, значит, она в паре с кем-то, и я почуял, как пружинящий придурошный бодрячок меня стал отпускать, и я занялся чайником, а гостья продолжала, поворачиваясь вслед за мной с кружкой: - он нас забросил сюда, а сам с Филей на нашей машине поехал в город за продуктами и за Светой...
Значит, Филя. Филя... Филимон... Или Филипп... Филипп, который прилип...
- Филя, это мой брат - Егор.
"Да-а?! Да это просто прелесть какая-то... ", - повернулся я к ней, включив чайник.
- У Жентяя ведь камин электрический. А почему Филя-то, если Егор?
Чувствовалось, что она согревается понемногу. Слабый намёк на румянец появился на щеках, губы, припухлые, обветренные порозовели... оживает... Скрестив руки на груди, я с удовольствием разглядывал её. Она отвела взгляд. С ума сойти - неужели такое возможно? Это же не модно...
- Камин у Калининых сломался. Ну, я пойду... А Филя, потому что Филипповы мы.
- Да... - протянул я и спохватился. - Может быть, вам помочь печь растопить?
И услышал, как прошелестели шины по дорожке к соседнему дому. Посмотрев в окно, я увидел, что из машины шумно принялись выгружаться Евгений со Светой. И сказал:
- Евгений собственной персоной.
Вот тут прошло какое-то небольшое мгновение, которое дало мне почву под зыбкую надежду, что моё предложение будет принято теперь, когда приехал хозяин, уж, Жентяй-то растопит в самом деле свою собственную печку. И я опять настырно предложил:
- Может быть, теперь по эклеру?
В тишине щёлкнул отключившийся чайник. Она рассмеялась:
- Теперь, пожалуй, я со спичками там никому не нужна! А эклеры я люблю...
Оказалось, её зовут Дашей. Никогда не любил это имя. Даша - хорошо, а вот Дарья меня как-то озадачивало. А теперь люблю. И, кажется, что по-другому и быть не может. Новый Год тогда мы встретили вдвоём. Женя и Света, Егор и Ирина, подруга Егора, все они сновали из дома в дом всю ночь очень увлечённо, расстреливали боеприпасы, грозились утром, первого, отправиться покорять лыжню вокруг посёлка. Потом всё стихло. Лыжники уснули.
И к утру этой безумной ночи повалил снег. В шесть утра я поставил чайник. Даша собиралась на вторую электричку. Я смотрел в окно на крупные хлопья. И думал: "Работать первого января - это такой маленький человеческий подвиг... Вот идёт снег. Я очень люблю, когда я на даче и идёт снег. И мне не нужно ехать в город. У меня отпуск. Но я сегодня уеду домой... Странно. Но мне не хочется здесь оставаться одному...".
И мы уехали. 352-ой километр удалялся от нас в прямоугольнике окна стучавшей знобко по рельсам электрички. Мела метель. До города каких-то два часа...
Наконец, я добежала до нашего Дворца Бракосочетаний. Кругом машины с цветными лентами, люди в нарядной одежде. Невесты в белом, женихи в черном. Я остановилась, поймав свое отражение в стеклянной автобусной остановке. Отличный для невесты вид - мокрая фата, на платье рисунок из грязных собачьих лап, на ногах теннисные тапочки. Лицо видно плохо, но черных кругов вроде нет. Надеюсь, моему жениху важна я, а не мой внешний вид. Несколько раз глубоко вздохнула, восстанавливая дыхание.
Вера Замок из песка 17k Оценка:10.00*4 "Рассказ" Проза
Албанское жаркое солнце, запах моря, шум прибоя, и я в тени деревьев изучаю книгу В.Зеланда "Трансерфинг. Управление реальностью", иногда переводя взгляд на детей и пытаясь послать им мысленный сигнал перестать драться. "Перемещение из одной реальности в другую возможно благодаря энергии мысли человека, направленной на..." - Не успеваю дочитать, слышу крик сына:
- Мама, Максим ключ проглотил!
- Как проглотил, зачем проглотил?! - Вскакиваю со скамейки, бросаю книгу и несусь, сломя голову, на песок к детям.
- Плюнь, плюнь ключ, тебе говорят! - Отработанным акробатическим движением подхватываю малыша под грудь, наклоняю его и начинаю ритмично трясти.
- Ну-ка, давай! Вспомни, как мы плевались мишкиным глазом!
- Мам, это не мишкин глаз, это ключ! Как он тебе его плюнет, он, небось, в горле застрял и торчит вперед! Ты ему рот открой, а я рукой попробую - она у меня маленькая! - Советует мой старшенький.
- Какой еще рукой! - Выкрикиваю я и чувствую, что нервное напряжение достигло предела. В глазах возникает огромный железный стержень ключа на языке маленького Максимки. Да и не один - два стержня! Ключа-то два было! И ... брелок еще...
- Ай да голова, Васек! Семь лет, а какая умница! Точно не плюнет! - поворачиваю Макса к себе. - Не проглотил ведь, правда? - спрашиваю у трехлетнего малыша. Тот смотрит на меня большими синими глазами. Молчит и моргает.
- Дышит, точно не проглотил! - облегченно резюмирую я. - С чего ты взял, что он проглотил?
- Ну, мы замок из песка построили, а я случайно наступил на него и половину сломал. Макс, как разорется! Я тогда из сумки ключ достал, дал ему поиграть, он успокоился. Потом отвернулся, повернулся, а ключа нет! Спрашиваю - где ключ? А он в рот тычет. Значит проглотил!
- Ох, Васек! Ищи ключ в песке! Закопал он его, пока ты отворачивался-поворачивался, а я в книжку смотрела.
- Куда ты его закопал? - Трясет теперь уже Васек Максимку, который все также непонимающе таращит глазенки то на меня, то на брата.
- Ищите! Мы же домой не попадем! И что делать тогда будем?! - Чувствую, что подступает новая волна нервного тремора. - Спокойно. Найдем.
Час ищем. Сколько это - много? Для тех, кто нежится на пляже - мало, для барменов, которые носятся с холодными напитками от бара к лежакам - целая вечность. Для солнца, видимо, тоже много. Оно за час успело стать из желтого оранжевым и закатиться наполовину за облако. "Что же будет, когда оно станет красным и совсем провалится в эту белую подушку? - Проносится мысль в голове. - Подушка.... Даже у солнца есть подушка, а у нас сегодня ее нет! Потому что мы в чужом городе, в чужой стране и без ключа от чужой квартиры! Мамочка!"
- Мамочка, - повторяет за мной вслух Васек. - Я устал. Я есть хочу. Пойдем, поедим.
Отвлекаюсь от археологической раскопки, поднимаю на него глаза. Худенький, лицо чуть румяное от первого солнца, глаза грустные, светлые, почти как у Максимки, но поменьше. Странно, грусти-то в круглых глазах малыша должно быть по идее больше, а я не замечаю в нем ее ни капельки. Личико свеженькое, пухленькое, улыбка до ушей: по-моему, ему нравится, чем мы сейчас занимаемся.
- Терпи, сынок. Надо найти, пока не стемнеет, - равнодушно говорю я и продолжаю выкапывать огромную яму под правым крылом разрушенного замка.
- Пойдем тогда другой ключ сделаем.
- Где же я эту мастерскую найду?! - Падаю на песок, притягиваю к себе малышей, будто ищу защиту. Дети прижимаются ко мне - они, видимо, ищут того же. Что же делать? Человек, который сдал квартиру - в Москве. Тот, который передал ключи - иностранец: как ему объяснить по телефону проблему? Все-таки решаю позвонить обоим.
- Алё, алё, Света! У нас проблема с вашей квартирой! Что? Автоответчик? Ммммм... Проблема в том, что потерян ключ. Перезвоните, пожалуйста, как сможете.
Вторая попытка.
- Дэн, хэлоу! Ду ю спик инглиш?
Много непонятных мне слов и короткие гудки. Набираю еще раз. Короткие гудки сразу - без слов.
Третий звонок мужу. Телефон не отвечает. Описываю вкратце ситуацию по смс. В ответ приходит сообщение. Но не от мужа. Подруга Лидка: "Как вы там? Уже почувствовали "комфорт" от отдыха в албанской квартире?" Следом смс от мужа: "Ты - мощная! Все решишь! Я в тебя верю!"
У Максима проступают слезы:
- Мама, амам.
Мои слезы капают на голову малыша.
- Мам, пойдем, в кафе. Там тоже плакать можно, - говорит Васек, единственный настоящий "мужик" в нашей компании. Я собираюсь как робот-трансформер, превращаясь из плаксы-ваксы во всемогущую супермамашу. Слюни в сторону! Мы и не с такими проблемами справлялись! И папа в нас верит! Пойдемте, сыночки, покушаем!
Подходим в ближайшее кафе. Уже немного прохладно, но все же решаю присесть на улице. Во-первых, нет сил, чтобы идти, во-вторых, отсюда прекрасный вид на руины нашего песочного замка - есть надежда, что уроки трансерфинга дадут свои плоды, и ключ волшебным образом выпрыгнет на поверхность.
- Мы будем пиццу и воду, - выговариваю я четко слова, будто это поможет понять официанту русский язык, и показываю пальцем в меню, выбирая самый дешевый вариант.
Открываю сумку с Максимкиным багажом - постоянный спутник на прогулке. Что мы имеем? Два памперса, одно овощное пюре, одно фруктовое и маленький пакетик с соком. Неплохо. До ночи доживем. Открываю кошелек. Денег хватит на скромный ужин и дорогу до дома на такси. Как и планировала. Ах, и что больше не взяла?! Лучше бы ключ оставила под ковриком, чем деньги в самом дальнем углу шкафа.
Телефон вибрирует. Опять Лидка: "Что молчишь? Пешком идешь, ответить не можешь? В следующий раз будешь знать и поедешь со мной на две недели в all inclusive, вместо своего эконома на месяц в Албании". Бросаю телефон на стол, переключаю внимание на детей.
Они счастливы. Максим уплетает за обе щеки пюре из брокколи, Василий - томатный соус, размазанный по тесту. У одного вокруг рта зеленый овал, у другого - красный. Я не ем. И не пью. Все - детям. Смотрю на то место, где закопан ключ, гипнотизирую песочные руины и пытаюсь силой мысли вытянуть железку на поверхность. "Ну, давай же, миленький, целовать тебя буду, на руках носить, только вернись!" Закрываю глаза и уже вижу, как замок вырастает на глазах, песчинка к песчинке - в ускоренной обратной перемотке. Вот он уже во всей красе - стоит, рельефный, полукругом, а на самой высокой башне - он, ключ! Открываю глаза - ничего. Руины руинами. Вранье - весь этот трансерфинг. Глубокий печальный выдох.
- Вы не подскажите, где у вас делают дверные ключи, - пытаюсь объяснить официанту свою проблему и изображаю в своей руке ключ, который открывает дверь. Официант машет головой, показывает на ресторан и уходит. Не понял. И как же с ними, албанцами, разговаривать?
Собираю детей, вещи, возвращаемся на пляж. Людей уже очень мало. Проскальзываю между лежаками и пытаюсь угадать в отдыхающих европейцев. Как назло, слух улавливает только непонятную тарабарщину. Все же решаюсь подойти к пожилой паре:
- Ду ю спик инглиш, рашн?
Мотают головой. Пытаюсь объяснить на пальцах, как официанту, про ключ, дверь, песок и понимаю, что сама бы не догадалась на их месте, что имеется в виду. Опускаю грустно голову, беру за руки детей и тяну их по песку неизвестно куда. Знаю только, что где-то там, в том направлении стоит дом, в который я не могу попасть.
Телефон всегда в руке. Набираю по кругу номера - Света, Дэн, муж. Автоответчик, сброс, не доступен. Дети начинают ныть, что устали идти. Падаем с ними на песок. Они начинают в нем копаться, мое подсознание все еще цепляется за уроки воображаемой действительности и рисует картину готового замка. Ключ, дом, ключ, дом, ключ... В голове отчетливо вижу их. Они есть, они здесь, они реальны, я верю в них! Открываю глаза - огромный песчаный пляж, почти нет людей и уже совсем не видно солнце. Оно спряталось за горизонт и засыпает: скоро совсем стемнеет.
Телефон вибрирует. Лидка: "Не хочешь, не отвечай. Хотя мне ужасно интересно, что у тебя там за отдых, в Албании".
Слезы наворачиваются, стараюсь взять себя в руки: какой пример для детей?! Слышу позади голоса. Неужели сработало? Неужели сейчас мне кто-то поможет? Вскакиваю с песка и резко поворачиваюсь. Разочарование. За нами огромная цыганская семья. Разговаривают громко, но ничего не разобрать. Они усаживаются кругом на песок и достают еду. Боюсь? И да, и нет. Слышала, они народ отчаянный, но и мы сейчас такие же, как и они! Без документов, с копейкой в кармане. Есть только надежда. На телефонный разговор и силу мысли.
Поднимаю детей, выходим с пляжа. Уже почти совсем темно.
- Мам, может, лучше с пляжа не уходить, тут хотя бы кроватки есть, - говорит умный Василий.
- Может... - отвечаю я обреченно.
Максим начинает капризничать, что хочет пить. Кручу головой - поблизости ни одного магазина. Заражаюсь детскими слезами. Они прячутся какое-то время в потайном кармашке, а потом внезапным напором выплескиваются наружу.
- Мам, ну не плачь, купим попить, переночуем на пляже, а утром все сделаем. Я никогда на пляже не спал. И папе потом расскажем, а, мам? - успокаивает меня Василий.
Плачу еще сильнее: уже от сентиментальности. Какой же у меня мальчик мужественный, как любит меня... А я?! Как же не досмотрела ключи от квартиры?! Закрываю глаза руками, вытирая слезы. В воображении все тот же замок - будто печать. Открываю глаза и вздрагиваю от неожиданности - передо мной интеллигентного вида старушка в аккуратной белой шляпке: маленькая, хрупкая, с легкими морщинками на лице и проникновенно светлыми глазами. Молча, смотрит на меня и по голове Максимку гладит. Я перестаю плакать, смотрю на нее.
- У вас что-то случилось? - спокойно говорит она по-русски.
- Да. - Не могу больше ничего из себя выдавить.
- Не плачьте. У вас детки такие славные, они же расстраиваются.
- Госоподи... Гос-по-ди! Как я рада Вас видеть, вы просто не представляете! - вдруг, вырывается из глубины моей души.
- Значит, все-таки что-то случилось?
- Случилось! Мы потеряли ключи, не знаем, как найти их, как поменять замки, как выломать дверь! Мы хотим домой, но не можем туда попасть, понимаете? У нас нет ключей, и никто, совсем никто нам не может помочь! Потому что именно сегодня, именно в это время дня никто из нужных мне людей не хочет воспользоваться своим телефоном и ответить на мой звонок!
Перехожу на крик:
- А мой муж, у которого случились внезапные дела, не поехал с нами сегодня, а приедет только завтра! И знаете что? Он думает, что я мощная и всегда со всем справлюсь! Но я не могу сейчас справиться, понимаете?! Я буду спать здесь, на пляже, как цыганка, потому что я не мощная, совсем не мощная! - Я опять закрываю руками лицо и начинаю плакать.
- Ну-ну, успокойтесь. - Женщина меня похлопывает заботливо по плечу. - Все наладится. Меня зовут Надежда. Я здесь живу. Пойдемте, уже холодно, вы замерзнете.
- Куда?
- В такси. Я отвезу вас пока к себе домой, переночуете, а завтра решим все вопросы. Сегодня уже ничего не работает.
Смотрю на детей, потом в голубые, добрые глаза незнакомки. Разве я могу принять решение не ехать? Когда угодно, только не сейчас. Она - мое спасение. Мы идем пешком до дороги, садимся в припаркованное у бордюра такси, и через пять минут мой нервный срыв дает о себе знать: я проваливаюсь в глубокий сон.
Просыпаюсь от звука колоколов. Первое, что вижу - огромное французское окно от пола до потолка. Тело само приподнимается, чтобы помочь глазам разглядеть яркие цвета, пробивающиеся сквозь стекло.
- Боже, красота какая! - не могу поверить своим глазам, бегу навстречу прекрасному.
Балконная дверь немного приоткрыта. Выхожу на огромную террасу - по размерам, не меньше комнаты. И замираю в немом оцепенении. Чистая полоска голубого, ниже - лазурного, а еще ниже - зеленого. Небо, море, лес, - медленно доходит до меня. Даже рай представлялся не так живописно. Подхожу к балконным перилам. Понимаю, что дом на горе (море далеко внизу). Осматриваю гору справа - пушистый зеленый ковер с церковной золотой макушкой посередине. Как я здесь оказалась? А дети?!
- Дети! - Кричу, что есть силы. "Давай же, очнись, наконец!" - Бью себя по щекам и начинаю восстанавливать цепочку событий.
Ключи. Песок. Старушка. Вилла... Дети совершенно точно спали со мной!
Бегу в коридор и открываю все двери, заглядывая в комнаты. Никого. Спускаюсь быстро по лестнице вниз и выбегаю на улицу.
Вот они! Плещутся в бассейне в тени деревьев красивого большого сада!
- Слава Богу, вы здесь! - расслабленно выдыхаю.
- Мам, смотри, как тут здорово! - кричит Васек, уходит с головой под воду и снова выныривает. - Мам, да не бойся, тут мелко! Глубоко только в той части, мы туда не плаваем!
- Так, быстро выходите, вытирайтесь и одевайтесь! Вы, почему без спросу в воде?!
- Не волнуйтесь, я за ними присматриваю.
Только сейчас замечаю недалеко от бассейна на зеленой лужайке в тени деревьев хозяйку дома. Она улыбается:
- Вы не представляете, как я рада, что встретила вас! Только вчера молила Бога о маленьком человеческом тепле. И вот - в моем доме прекрасные, веселые малыши и молодая симпатичная мама. Воистину: верьте, молитесь и вас услышат!
- Надежда, это вы - мой ангел-хранитель! У меня нет слов, чтобы выразить свою благодарность! - Беру полотенце, которое протягивает мне женщина, вытаскиваю маленького Максимку из бассейна и начинаю его вытирать.
- Дети - это такое счастье! В них столько искренности, чистоты! Ведь мы все такими когда-то были. Куда это все уходит? - продолжает Надежда и делает философскую паузу.
- Ваши дети, наверное, давно уже выросли?
- Увы, у меня нет детей. Господь не дал, - лицо женщины становится грустным. - Да и муж умер год назад. Я совершенно одна.
- Извините. - Я замедляю движения с полотенцем и смотрю на Надежду внимательнее. Одинокая женщина в албанских горах? Наедине со своей горечью и болью?
- Ничего. Я привыкла уже к такой жизни. Ко мне приходят помощники по дому, я с ними беседую. И потом здесь очень красиво, есть христианская церковь, и дом я очень люблю. А вам здесь нравится? Вы у меня погостите?
Я совсем перестаю натирать пушистую голову Макса и выпрямляюсь с мокрым полотенцем в руках:
- Надежда, мне очень нравится ваш дом. И Вы... Вы тоже мне очень нравитесь! Я бы с удовольствием у вас осталась! Мне только надо поговорить с моим мужем, он как раз сегодня приедет. Сколько бы вы согласились взять за проживание семьи здесь на все лето?
- Что вы, я не возьму с вас ни цента! Вы - мои гости! - Женщина внезапно просияла. - У вас будет в распоряжении весь последний этаж! И здесь, как видите, есть бассейн, а там - огромная территория для прогулок! - Надежда начинает оживленно жестикулировать руками в такт своему рассказу. - Пойдемте, я покажу вам замок! - Она торопливо идет к дому.
- Замок?
- Да, это старинный замок, мы купили его с мужем десять лет назад, отреставрировали и жили здесь вдвоем, пока он не умер.
Только сейчас я обращаю внимание на каменный фасад и гербовую символику над большой деревянной дверью.
Мы заходим в просторный коридор, поднимаемся по красивой каменной лестнице, отделанной мрамором, на верхний этаж. Надежда показывает комнаты, а я слышу звонок своего телефона, извиняюсь и спешу туда, где спала. Звонит мой муж.
- Да, Олег, у нас все в порядке. Не ругайся, я тоже тебе весь вечер звонила! -
Я снова вижу огромную террасу с чарующим видом и, не задумываясь, выхожу на нее.
- У нас все хорошо, не волнуйся. Просто спала и не слышала звонок. -
Втягиваю полной грудью воздух и зажмуриваюсь от удовольствия.
- Олег, мы переезжаем, я пришлю тебе новый адрес по смс. И ничего не спрашивай - потом все объясню! Тебе здесь понравится! - Кладу трубку и вижу несколько смсок Лиды:
"Олег мне рассказал, что вы потеряли ключи! Какой кошмар!"
"Я тебе говорила, надо было ехать со мной на две недели в турецкий отель, а не на эту съемную квартиру не пойми куда!"
"Надеюсь, вы не ночевали под открытым небом в вашем замке из песка?"
Я расслабленно усаживаюсь в соломенное кресло, еще раз окидываю взглядом сказочно красивую картину, потягиваюсь, как только что проснувшийся довольный кот, и с улыбкой на лице пишу Лидке ответ: " Не поверишь, но мы и, правда, ночевали в замке из песка!"
'Будь что будет', - решила я, отважно открывая дверь под недоуменными взглядами присутствующих и шагая под своды Дворца. Я зажмурилась, пытаясь хоть на секунду отсрочить неизбежное.
Сиделка Вк-4 Нуволера-Нуволенто 13k "Рассказ" Проза
Ураган загудел в горах. Чуть позже налетел на посёлок с густым снегопадом. Огромные хлопья летели к морю, почти не касаясь земли.
Редкие прохожие, преодолевая напор ветра, с трудом продвигались по улице, цепляясь за всё, что казалось надёжным: кусты, заборы, перила, столбы.
В теплой небольшой квартире после обеда остались старые да малые: бабушка и семь белокурых внуков мал мала меньше. Стол придвинули к большому окну, уселись пить чай с тортиком и наблюдать это нередкое крымское природное явление. Нередкое, но каждый раз эмоциональное и завораживающее своей мощью.
- Мы с вами, как герои из сказки "Коза и семеро козлят", - подтягивая ворот шерстяного свитера повыше, заметила вечно зябнущая рыжеволосая бабушка Вера. - Ваши родители ушли и наказали никому не открывать и никого не впускать в избушку. Но, уговор, - предупредила она, заметив оживление в глазах старших двенадцатилетних внуков: рыжеволосого Кирилла и его кузины длинноволосой красавицы Кати, - не начинайте скакать по квартире.
- Бабушка! Расскажи нам что-нибудь, - попросила девятилетняя Ксения.
- Идёт, - согласилась Вера, прикинув, что это ей дешевле обойдётся, и задумалась, пытаясь накрутить на палец короткие волосы, - что же вам рассказать? А вот, хотя бы эту историю. Вы, конечно, знаете, что мы с вашим покойным дедушкой Петей много лет прожили в Италии.
- Знаем. Бабушка, а он хороший был? Наш дедушка Петя? - повторила чьи-то слова кареглазая семилетняя Кристина.
- Хороший, внуча. Очень хороший. Мне повезло, что он был моим мужем, - грустно ответила Вера и задумалась.
- И дальше что было, бабушка? - мудрая девятилетняя Лера сделала большие укоризненные глаза сестре и вернула рассказчицу в действительность.
- Уехали мы туда, как говорится в сказках, счастья и удачи искать. Счастье у нас с ним было одно на двоих, и его мы взяли с собой, а удача с некоторых времён куда-то подевалась. За нею мы и поехали. Прибыли в чужую страну. Горы у них похожи на наши Крымские, такие же красивые. Зимой они голубые, летом зелёные. Города там богатые: дороги широкие ровные, дома невысокие уютные, деревья диковинные. А самое сложное - язык незнакомый. Пришлось втягиваться. К домам и деревьям привыкли, язык учили долго. Постепенно нашли работу - я сиделкой в богатом доме при старой синьоре Доменике, ваш дедушка - рабочим на стройке.
Владелец фирмы, куда попал Пётр, предложил ему устроиться в одной из комнат строящегося дома. Так хозяин одним выстрелом убил двух зайцев: жильё работнику обеспечил, и объект поставил под охрану. Старенький холодильник, телевизор и кое-какая мебель всегда найдутся у состоятельных людей. Зарплату владелец постоянно недоплачивал, по-видимому, таким образом брал за съем квартиры.
Семья, куда я вошла сиделкой, не возражала познакомиться с моим мужем, и в ближайший выходной ваш дедушка был представлен всем домашним синьоры Доменики. Он, как говорится, пришёлся ко двору и ему разрешили приходить раз в неделю в гости. Я ухаживала за старушкой круглые сутки, без выходных, но ради одного этого дня терпела золотую клетку, в которую влезла добровольно.
С тех пор каждое воскресенье начиналось одинаково: без пяти минут десять Пётр подходил к калитке зелёного дворика и звонил. Внутри дома, на втором этаже, со звонким лаем срывался со своего коврика и бежал на балкон показать, кто в доме хозяин, маленький кобелек Тими:
- Зав, зяв, зяв! - получалось звонко у Тими.
Во дворе под балконом от этого лая просыпался его подчинённый, огромный кобель породы водолаз, Тоби:
- Бав, бав, бав! - гремел, как из бочки, Тоби, поддерживая вышестоящего "генерала".
- Ciao, Pietro!!! - полная и круглолицая Эрика, свояченица дочери старой синьоры, с утра уже была на кухне и выглядывала в окно первого этажа.
- Buongiorno, signior Petro! - уважая в Петре инженера, по-своему здоровался из-за спины Эрики её муж Джузеппе.
- Привет, папочка! - я радостно махала рукой из окна третьего, высокого чердачного этажа. - Чердачного - это не значит, что мы с бабулей жили на чердаке. Там, под двумя скатами крыши, были обустроены две светлые комнаты с окошками в небо, туалет с душевой кабиной. Часть большой комнаты была отведена под кухню.
К приходу Петра я старалась завершить утренние дела: старушка поднята, умыта, одета, накормлена и усажена в кресло под оконцем. Спальни убраны. На мне лёгкое летнее платье и воскресная праздничная причёска.
За забором довольный муж ответно приветствует меня. Он в светлой одежде - высокий, стройный, красивый.
На балконе, где прежде зявкал пёсик Тими, появляются дочь старушки:
стройная шестидесятилетняя Виттория с мужем Анжело.
Стройность Форм Виттороя поддерживала бассейном, тренажёрным залом и строгой диетой. На чашечку кофе бралось пол кофейной ложечки сахара.
- Buongiorno Pietro! - приветствуют они вашего дедушку и нажимают кнопки.
Калитка открывается. Эрика держит Тоби за ошейник, а гость стремглав пробегает дворик и скрывается за входной дверью.
Мягкий и вежливый Пётр нравился всем в семье, а престарелой синьоре больше всех. Он входил в комнату, здоровался, присаживался на диван рядом с Доменикой, и они принимались говорить о новостях за неделю, я сидела рядом и переводила. У меня для занятий языком времени свободного было больше. Вежливо уделив гостю внимание, старушка отпускала его, а сама принималась перечитывать свою старую потрёпанную, но, видимо, очень любимую Библию.
- Я, мамочка, уже на новом месте живу, - сообщил как-то в июне Пётр.
- Да? И где же? - заинтересовалась я.
- Называется посёлок Нуволенто.
- Рассказывай. Я должна знать, где ты обитаешь. Попробую отпроситься на твой день рождения и приехать в гости, - нашла я причину вырваться из "клетки" на свободу хотя бы на время.
- Надо сесть на синий автобус в Брешии. На подъезде, через полчаса езды, ты сначала увидишь щит с названием поселка, потом клумбу, потом будку телефона-автомата и тебе выходить. От остановки, перейдешь дорогу по мосту, увидишь улицу Рима, она подходит острым углом к основной трассе и найдёшь строящийся дом - дал кроки маршрута Пётр.
Цель есть. Нужно готовиться. За неделю до намеченной даты спросила разрешение у Виттории. Она не возражала. Традиционно посидеть с бабушкой несколько часов вызвалась Эрика, очень терпеливая и спокойная женщина. За ту помощь, которую она мне часто оказывала, я её называла "Матерью Терезой". На что та, смущенно улыбаясь, отвечала:
- Не преувеличивай!
Подошёл долгожданный день. С утра уже было жарко. После обеда, как всегда, накормила и уложила в кровать старушку, и попрощавшись по телефону с Эрикой, я побежала к поезду. Легкие голубые брючики, белый открытый топ, удобные босоножки и пол дня свободы! Ощущение более чем праздничное, после долгих одинаковых дней.
12 июля все православные мира поминают двух святых Петра и Павла, а я в этот день всегда поздравляла с днём рождения моего Петра. Прихватив закуску, выпивку и подарок, прибыла в Брешью. На автовокзале нашла нужный мне синий автобус, вошла и попросила водителя подсказать, когда будет Нуволенто.
Еду. Всё внимание дороге, новой, незнакомой и потому очень интересной. Спустя полчаса на обочине вижу щит, на нём крупными буквами написано "Нуволенто", под названием нарисованы очки, ниже какой-то текст, который без словаря не разберёшь. Я конечно же не разобрала, но, увидев после щита клумбу и будку телефона-автомата, поняла - приехала. "Так! Мне выходить. Через десять минут увижу Петра",- радуюсь мысленно и иду на выход, но водитель останавливает меня:
- Синьора! Это Нуволера. Нуволенто будет следующее.
Возвращаюсь на своё место, подумав:
"Наверное, у них этих щитов, клумб и будок по дороге понатыкано, только они знают, сколько!"
Проехала ещё одну остановку, вышла в Нуволенто, увидев на обочине обычный дорожный знак, без всяких очков, клумбы и телефонной будки. Не нашла ни моста, ни улицы под острым углом. Со смутным подозрением, что запуталась, зашла в местный бар поинтересоваться нужным мне адресом.
- Улица Рима? - повернувшись задумываются местные остряки, опираясь спиной о барную стойку. - У нас нет такой улицы. Но зато есть площадь Рима. Подходит? А вот в соседнем поселке Нуволера есть улица Рима, но у них, к сожалению, площади со столичным названием нет. Выбирай!
Увидев, что я не смеюсь, огорчаются неоцененной шутке: "Менталитет другой! Иностранка!". Они отворачиваются и опять утыкаются в свои стаканы.
Благодарю за ответ. Под жарким солнцем июля с тяжёлым пакетом в руке ползу на площадь Рима. Там меня ждёт церковь, магазины и будка телефона-автомата, а муж - нет. Что же делать? Понимаю, что запуталась вконец. В расстроенных чувствах усаживаюсь на лавочку под деревом поразмышлять и перекусить. Нащупала в пакете пару персиков. Задумчиво надкусила один: "Тьфу ты, чёрт! Незрелый! Ещё одна неприятность, мелкая, но все же! Проблема покрупнее - как найти в этом незнакомом посёлке моего Петра?" И тут мой взгляд останавливается на телефонной будке:"Нужно спросить у Виттории!"
- Мой муж не звонил? - предварительно подготовив фразу из словаря (в первый год я его всегда брала с собой в дорогу), сосредоточенно выговариваю слова.
- Звонил! Спрашивал, где ты? Сказал, что сидит на лавочке и ждёт тебя на остановке в Нуволенто, - как всегда доброжелательно ответила Виттория. Какие комментарии добавляются по окончании разговора - зависит от индивидуума.
Энергично возвращаюсь на остановку в Нуволенто и не нахожу ни мужа, ни лавочки.
"Может быть, этот посёлок длинный и у него две остановки? Наверное, я вышла не там!? - с тоской думаю я, вытирая пот со лба. - Но уже ясно, что мы потерялись".
Время уходит. Мне пора возвращаться. Сажусь на обратный автобус. Только успеваю закомпостировать билет и устроиться в кресле, как вижу на следующей остановке у щита с очками, клумбы и будки, в рабочей заляпанной одежде стоит мой Пётр.
- Оба-на! - удивлённо восклицаю я, и бегу на выход.
Прошу водителя остановить здесь, в Нуволере.
- Привет! Наконец-то! - радуюсь мужу.
- Привет! Где ты была? - недоумённо спрашивает Пётр.
- Приехала из Нуволенто, а этот поселок называется Нуволера.
- Не может быть! - сомневается муж. - А на том щите, что написано?
- Это рекламный щит, а не дорожный знак. Там, наверное, очки рекламируют. Если бы было написано "Рим", то ты бы подумал, что в Риме живёшь?
- Ну, нет! На счет Рима, я бы засомневался! Надо же, как я повёлся на рекламу! - смутился Пётр.
- Ну, побежали! У меня осталось полчаса.
Бежим по дороге, обмениваемся впечатлениями приключения и вдруг:
- Ребята! Вы русские! Боже! Я сто лет не слышала русскую речь!
Восторги на родном языке адресовались нам, мы оглянулись. К ограде одного из домов подбежала женщина среднего возраста. Подошли, познакомились. Рая из Ростова-на-Дону. В Нуволере работает сиделкой при больной сумасшедшей старухе. По обрадованному лицу видно, что ей необходимо с кем-то поговорить на своём языке. Это чувство развивается у всех сиделок, которые работают в чужих домах сутками без перерывов и выходных. Зависимое положение и незнакомый язык угнетают.
- Рая! Для твоих ста лет ты неплохо сохранилась! - делаю ей комплимент и добавляю, - извини, мы очень торопимся. Да и я мужа тоже не видела с неделю, не успела наговориться с ним. У нас сейчас намечено одно мероприятие: поздравление с днём рождения и осмотр его нового местожительства. Потом я уеду, и вы поговорите. Хорошо?
Дальше события можно описать глаголами: прибежали, посмотрели, открыли, налили, хлебнули и побежали обратно ловить мой синий автобус.
Ночью около десяти счастливая я вернулась на место службы. Только тридцать минут из всего времени были нашими, но какими романтическими они были!
На следующий день, за традиционной чашкой кофе, подруги Виттории подробно расспрашивали у меня все детали нашего приключения.
- Потерялись! Нашлись! Ты подумай!!! - восклицали они.
- А я в этот момент заехала домой на пять минут, - рассказывала Виттория. - Тут звонит Петр. Выслушала его. Только взялась за ключи уходить - звонишь ты.
- Нужно ли объяснять, сколько раз я благодарила Витторию за оказанную нам помощь?! - воскликнула довольная рассказчица. Её увядающее лицо светилось радостью от приятных воспоминаний, как будто она снова побывала в том посёлке, под жарким солнцем, рядом с близким человеком. - Вот такая история произошла у нас с дедушкой в Италии лет двенадцать назад.
- Бабушка! А почему вы не созвонились по мобильникам? - спросил с недоумением смышленый Кирилл.
- Телефоны у нас появились немного позже, когда наша удача приумножилась.
2012 год.
Надежда Вк-4: Последняя хризантема 20k Оценка:10.00*5 "Рассказ" Проза
ПОСЛЕДНЯЯ ХРИЗАНТЕМА
Я всё поняла в тот день, когда он не подошёл к телефону. Ещё до того, как прибежала к его дому и услышала правду. Просто последняя хризантема, умирающая в вазе, прежде всех рассказала мне о нём. Уже подбегая к больнице, поняла, что на транспорте добралась бы быстрее. А время уходило. Невозвратно... В природе вслед за осенью всегда следует зима, а за ней - неизменно приходит рассвет... То есть, весна... Только в человеческой жизни всё иначе...
Сердце рвалось из груди: к нему, к тому солнечному дню, когда я улыбалась, а иголка взлетала над пяльцами, а солнечный луч плясал на острие и на его седых волосах... Впрочем, я, кажется, всё перепутала... Сейчас, когда я уже задыхаюсь от быстрого бега, когда сердце разрывает моё тело на части, как и всегда в такие мгновения, мысли, воспоминания и чувства путаются... И мне безумно не хватает того же нежного и серьёзного взгляда, каким Иисус ещё недавно смотрел на восхищённо внимавшую ему Марию Магдалину...
Я резко ухватилась за ручку, рванула дверь на себя. Женщина средних лет и её спутник с большой сумкой испуганно шарахнулись обратно, внутрь больничного холла...
Мы познакомились вполне банально и просто. В интернете. Не то, чтобы мы сидели там анонимно: у меня в логине были написаны настоящее имя и любимая цифра, а он подписался коротко и ёмко: Дурак мечтающий. Подробно мы ничего о себе не сообщали. Ну, я тогда так думала.
- Девушка, скажите, в какой палате находится Антон Громов?
Недовольный взгляд в ответ: тут у всех дела жизни и смерти, не только у одной меня. А я с мукой слежу, как она недоумённо всматривается в монитор. Потом что-то щёлкает в её голове, она с холодным и ядовитым любопытством впивается взглядом в моё лицо...
Однажды Антон нарисовал древний город и идущих по дороге Марию Магдалину и Иисуса Христа. Иисус что-то рассказывал, Мария смотрела на него со смесью обожания, восхищения и кротости. Мне никогда не забыть этот ослепительный взгляд... Он сказал, что видел у меня такой же, и улыбнулся, нежно и серьёзно, как и Иисус с его картины...
- Так вы... Марина Серая? - девушка из справочной узнала моё лицо.
Впрочем, вся её надменная и презрительная поза объяснила мне сразу: она тоже читала те проклятые газеты. Как и большинство жителей нашего города. Значит, изнывала от скуки и накинулась на сообщения о раздутом скандале, как голодная собака на кость, брошенную в грязь.
- Девушка, скажите, в какой палате находится Антон Громов? - повторила я твёрдо.
Гении не всегда понимают, к чему приведёт появление их картин. Или же не осознают, что им дана возможность приоткрыть завесу между настоящим и будущим. Любимый всего лишь хотел запечатлеть мою улыбку, почему-то показавшуюся ему прекрасной, а ненавидящую толпу пририсовал сзади красивой пары, так что издали все сплетники казались маленькими, невзрачными, смазанными своей серостью. Мол, твоя улыбка для меня - самое святое и прекрасное в целом свете. А вышло так, что на нас стали смотреть теми же взглядами, что и на Иисуса и Марию Магдалину с его картины...
- Он не в нашей больнице, - наконец сказала медсестра, пожирая меня глазами.
А выглядит так просто и красиво... И всё та же холодная злость, скука.
Никто кроме нас не принял нашу любовь. Ну да она пришла не к ним, а к нам. И всё же мне до сих пор бывает больно, но не за себя, а за него. До появления самой первой из мерзких статей, он и его творчество никого не интересовали. Теперь его знал, возможно, весь город, вот только людям нравилось наблюдать за развивающимся скандалом, а к картинам этого гениального художника у них не было особого интереса.
Мы познакомились в интернете пять месяцев назад. Так, говорили понемногу и ни о чём. Название сайта и облюбованной нами ветки форума не имеют значения, так как наши разговоры не имели к ним никакого отношения. Впрочем, мы были не настолько разговорчивы, чтобы нас там забанили за флуд. В то время я была влюблена, по уши. Мне так казалось. Это был бурный роман по переписке, так и не закончившийся нашей встречей. Пообщались. Кирилл неожиданно сказал, что я, похоже, хорошая девушка. И он, по всей видимости, в меня влюбился. Просто быть в меня влюблённым ему скоро разонравилось: парень стал требовать взаимности. Он нудел и нудел, он страдал, сыпал признаниями в любви и укорами. Не забывал между тем упоминать и о будущем, о симпатичном и тёплом семейном нашем будущем. Пожалуй, я влюбилась в свою мечту о семейном счастье, а не в него.
- А где же Антон Громов? - уже слабеющим голосом спросила я.
Сердце устало от буйных плясок, внутри всё спеклось от жажды. Хотелось упасть на пол и разреветься. Как будто от этого станет легче! Нет, не дождутся! Ни за что!
- Его здесь нет, - ответила девица спустя вечность, - А...
Я вихрем помчалась к входной двери, едва не сшибив молодых санитаров. Найти его. Найти бы его, пока не поздно. Прочь мысли, что всё потеряно. Прочь!
Любить меня Кириллу неожиданно наскучило. Он завёл себе девицу в родном городе. Сначала делился радостными - как ему казалось - новостями, потом надолго пропал. Объявился внезапно, чтобы сообщить о подготовке к свадьбе. Мол, моя невеста на пару недель уехала к родителям, а я решил написать тебе. Он вообще каменный или ему нравится надо мной издеваться? Ладно бы провалился навечно, так непременно нужно было вернуться на краткий миг, чтоб воткнуть занозу в мою рану, тогда ещё только-только начавшую заживать!
Найти бы Антона. Найти бы, пока не поздно. Прочь мысли, что всё потеряно. Прочь!
Я долго и молча задыхалась от боли. Верных подруг, с которыми можно было поделиться, у меня не завелось. Я слишком усердно жила в своём мирке, отгородившись от жизни и от людей. Жила тихо и как будто даже счастливо, до тех пор, пока Кирилл не разбил мой тесный мирок вдребезги. Однажды сорвалась и рассказала всё в чате, Дураку мечтающему, который в тот миг один одинёшенек сидел там и с чего-то спросил, как у меня дела. Знакомый незнакомец выслушал всю мою путанную исповедь, потом как бы невзначай стал расспрашивать о первой прочтённой мной книге... Выяснилось, что он, как и я - человек творческий. Только я - рукодельница, а он - художник. Между тем, все те его ощущения о творческом полёте, которые он долго и упорно пытался выразить скупыми человеческими словами, были знакомы и мне. Я заинтересовалась, что же он рисует, попросила показать фото его последнего творения. Дурак мечтающий отпирался изо всех сил, но как-то уж очень вымученно, видать, у него самого на сердце накипело и ему нетерпелось показать своё детище хоть кому-то, жаждущему его увидеть. Судя по молчанию, затянувшемуся на два с чем-то часа, цифровым фотоаппаратом он пользоваться не умел, а уж тайну заветного провода, соединяющего Восток и Запад, то есть - цифровик и ноут - выпытывал у кого-то из близких, под угрозой смертной казни. Впрочем, нет, так бы его быстро научили или сделали всё за него. Скорее уж, он, будучи человеком добрым и незлобивым, просто пригрозил кому-то из домашних или друзей тапком, а те не поверили. И вот наконец, когда я уже разуверилась, появилось заветное фото...
Город был заполнен отблесками догорающей листвы и последними лучами бабьего лета. Сил на бег не осталось, и я просто шла, быстрыми, неженскими шагами. К другой больнице. Надежда на последнюю встречу и возможность сказать те самые слова догорала.
Мы договорились встретиться около входа в парк. Антон пообещал надеть бордовый галстук, чтобы я его узнала. Он жутко упирался, но я страшно настаивала.
Встала рано-рано, вновь одержимая девичьими мечтами. На сей раз уже не о принце - мне бы хватило заботливого Иванушки-дурачка. Заплела волосы в косу, надела красное платье в белый горошек, доставшееся от мамы. Мой знакомый по переписке как-то сказал, что он - человек романтичный и мечтательный, далёкий от современных ценностей. А платье, несмотря на его игривый белый горошек на приглушённо-алом фоне, было достаточно скромным и длинным, без выреза. Так же я подхватила с собой книжку, чтобы прикинуться занятой чтением и вообще никого не ожидающей - и таким образом разглядеть будущего кавалера получше.
Когда я его увидела, мне стало не по себе. Я, конечно, принца уже не ждала. Мне бы хватило и доброго дурака. Но не старика же! Так надеялась, что это не тот человек, но кроме этого седовласого морщинистого мужчины лет шестидесяти семи на вид никто в бордовом галстуке так и не появился. Он с четверть часа бродил около входа, оглядываясь по сторонам, безуспешно ища глазами девушку, которая выбежала бы ему на встречу. Кажется, он потом всё понял. Плечи его поникли. Он устало опустился на скамейку. Старый, измотанный жизнью, никому уже не нужный. Меня даже начала мучить совесть. И всё же я не вышла ему навстречу. Я была глубоко разочарована. Сердито сорвала травинку, бросила на раскрытую страницу, сорвала с венка - я сплела венок из одуванчиков, надеясь приглянуться так романтичному знакомому незнакомцу - и бросила к траве. Потом сорвала ещё травы и ещё, желая оборвать побольше стеблей, посмевших бодро зеленеть на лужайке перед парком. Я хотела раздавить их, захлопнув между книжными листами, мстительно хотела, но... Что-то в узоре сорванной травы меня остановило... Я осторожно подвинула головку одуванчика кончиком указательного пальца, потом приблизила к нему мизинцем короткую травинку. И неожиданно увидела ЕГО. Это был узор моей мечты, точнее, силуэт его, рвавшийся к моей душе, чтобы в ней родиться - и выплеснуться из-под моих пальцев на канву...
Спустя двенадцать дней на мою почту пришло письмо с вложенным файлом. От Дурака мечтающего. Я ожидала увидеть упрёки, потому с полдня не хотела заглядывать в послание. А потом всё же посмотрела. Письмо состояло из одной-единственной строчки: "Посвящаю Марине". А вложенный файл оказался снимком с картины. Прекрасная растрёпанная крестьянка в расшитом платье, увлечённо рисовала нитками по ткани. На лугу покачивались под лёгкими прикосновениями ветерка сотни цветов. Глаза рукодельницы горели... Или... Трудно описать их выражение, но они были потрясающе красивые, неземные! И... у этой земной богини было моё лицо. Такое воодушевлённое, чарующее, что я не сразу себя признала. И представить не могла, что могу быть ТАКОЙ! Однако же Дурак мечтающий успел выхватить моё вдохновлённое лицо, а его воображение дорисовало другие детали. И хотя был он там не более часа, однако же уловил и мой облик, и мою душу. Так что я ему ответила. И через семь дней мы встретились в том же самом парке.
Во второй больнице меня не признали. Видать, здесь врачи более поглощены спасением пациентов, чем сплетнями в дряных газетёнках. Жаль, Антона привезли не сюда... Я торопливо и сбивчиво вытребовала себе список всех больниц нашего города и выскочила на улицу.
Никогда не смогу забыть первую его картину, которую увидела. Должно быть, именно с неё началась моя любовь.
В комнате, между тенью от штор и залитым светом подоконником стояла ваза. Вода в ней помутнела и, должно быть, уже провоняла. Цветы умерли. Почти все. Только последняя белая хризантема всё ещё упорно сопротивлялась смерти. Листики её уже пожелтели. И всё же последний цветок ещё крепился, ярко сияли его белоснежные лепестки. А за окном на фоне серой и невзрачной пятиэтажки багровел старый клён и скупо желтела последними листками молодая берёза. Дерево, которое должно было уже осыпаться, и дерево, которое ещё бодро горело... Увядший букет и ещё живая хризантема... Эта картина долго стояла у меня перед глазами, портила сон и бередила душу.
До сих пор не поняла, где Антон подсмотрел этот букет. Обычно цветы выкидывают, когда они только начинают увядать. А до этих никому не было дела, вот их и забросили. Воду не меняли, завядшие и начавшие гнить цветы не выкинули. А последняя хризантема, как маленькое осеннее солнце, задыхалась среди смрада, но из последних сил сияла своими белоснежными лепестками.
Может, мой художник и не видел такого букета - цветы обычно до такого ада не доживают или же люди не выдерживают их укоризненного облика. Ну, или людям дорога свежая красота? Она им быстро приедается - и они торопятся добыть себе другую, даже если тем самым погубят её. Или же Антон смотрел только на своё морщинистое лицо в зеркале, да на безразличие близких. Ведь если бы они волновались о нём, не проглядели бы его талант, не оставили бы в плену унылых размышлений, подтолкнувших его к рождению Последней хризантемы. Или же то была дума пожилого человека? Их болезненно заботит нынешнее состояние России и безразличие молодых. Да, может, в той картине незамеченный современниками гений хотел высказаться о своих ровесниках, позабытых обществом: о тех, кто уже ушёл, и о тех, кто ещё борется с неизбежностью. Или же он тихо и горько поведал свою собственную историю? Может быть, художник рассказал в этой картине о своей любви ко мне?.. Или... он одной картиной рассказал обо всём, что терзало его?
Я добрела до фонтана, присела на бортик, зачерпнула воды и выпила под громкие вопли мам и бабушек, выгуливающих около этого сооружения детей. Меня сочли сумасшедший. Ну и ладно. Жутко хочется пить. Затем достала драгоценную бумажку с адресами. Прежде не вспоминала о городском транспорте. Теперь поняла: это бы ничего не изменило, так как из дома я выскочила спешно. Наверное, даже позабыла закрыть дверь. Прибежала в домашних тапках к дому Антона, долго звонила в домофон, но тот молчал. Потом просочилась в подъезд вперёд какой-то бабульки. Дверь его квартиры открыл младший внук.
- Деда рисовал, рисовал, потом вдруг смял рубашку на груди, упал с табуретки на пол... - выпалил испуганный мальчишка, - А потом деда куда-то увезли... Я боюсь, что он не поправится... Он уже старенький... И он так мучился...
- Дома есть кто? - осторожно отстранив расстроенного ребёнка, вошла в квартиру.
Никто не интересовался скромным пенсионером Антоном Громовым до того, как в одной газете написали первую статью об интрижке шестидевятилетнего художника и семнадцатилетней школьницы. Первой, кто нашёл меня, была его жена. Она отвесила мне затрещину. Мне стало больно и страшно. До того, что смысл её долгой брани я не запомнила. Потом она вытащила из кармана таблетки, дрожащей рукой извлекла из пачки одну, съела. Дело было около школы. Должно быть, она много школ обегала, разыскивая девицу, весело болтающую с её мужем на фото с первой полосы газеты. Сбежались учителя, ученики, среди которых были мои одноклассники. Через четыре дня меня выгнали из школы. Родители отказались со мной разговаривать. Я сбежала из дома и два дня слонялась по парку, где меня нашли журналисты. Через пару часов их уволокли милиционеры. Да, не зря я орала, что меня насилуют. Да, собственно, так оно и было: они загадили мою душу своими вопросами и мерзкими взглядами. Я пару часов провела в милиции, пока за мной не приехали родители. Дивное место: такое тихое... В том плане, что я там не самый интересный человек для местных стражей порядка.
Школьные знакомые бросили меня, отец избил. И всё же я знала заветное место: тайный остров на просторах интернета, где меня и разыскал Антон.
На неоконченной картине старого художника шли по дороге Иисус и Мария Магдалина. Они были увлечены беседой, явно о чём-то высоком. И Мария восхищённо смотрела на своего учителя и друга, а тот - серьёзно и нежно на неё. Между ними не было страсти - только нежная душевная любовь и взаимопонимание. Впрочем, судя по лицам и жестам толпы, жадно и презрительно провожающей их взглядами, те видели в их отношениях что-то постыдное и мерзкое. Дорога обрывалась - Антон ещё не успел закончить картину. Потому перед Учителем и внимательной, восхищённой Ученицей белело чистое полотно - неизвестность.
Я видела этих двоих прежде, как и сплетников, и старый город, на улицах которого разгоралась одна из самых прекраснейших историй чистой и мудрой любви. Только тогда картина была чёрно-белой. А сейчас в ней появилось множество красок. Они угнетали, душили. Но как сияли глаза Марии Магдалины!
Я должна, я обязана его найти! Потому что ещё не сказала ему самого важного! Как он мне дорог! Как важны и бесценны наши беседы и его мудрость! Его потрясающие картины! Как я рада, что он во мне нашёл отблеск своих гениальных работ!
Едва не сшибив с ног его внука, выскочила на лестничную площадку. Налетела ногой на перила. И заметила, что тапок на мне уже нет. Ноги в пыли и царапинах, но это не важно...
Его улыбки, его тихий голос, мудрые советы смешались с уличной пылью, с тускнеющим солнцем... Он то появлялся возле меня, то пропадал. Я не выдерживала, протягивала к нему руку, звала... Иногда замечала на себе презрительные или заинтересованные взгляды прохожих, но мне было как-то всё равно, как они на меня смотрят...
Кто сказал, что любовь - это секс? Точнее, кто посмел унизить это многогранное и бесподобное чувство до одной лишь животной страсти?! Кто утверждает, будто влюблённость - ещё не любовь, а уж увлечение - и подавно не она? Зачем говорят, будто любовь глупа? Почему её называют жестокой и злой? Любовь зла - полюбишь и козла... А разве она виновата в том, что кто-то по образу жизни своей стал козлом? Любовь никого не мучает. Друг друга ранят люди. Только люди: больше некому. Потеряв своё счастье, они стремятся растоптать чужое, почему-то пребывая в уверенности, будто это сделает их счастливыми. Но этого не случится. Никогда не случится!
Любви все возрасты покорны... Да, она будет приходить постоянно, ко всем, ведь она всё ещё верит, что однажды люди станут добрее... Желает разбудить в наших сердцах доброту... Она умеет прощать. Она милосердна. Я хочу быть такой, как она: светлой, сияющей, тёплой, доброй, милосердной, загадочной, нежной, многогранной...
Выплакаться мне не дали. Какой-то высокий и плотный мужчина грубо подхватил меня, оттащил в сторону. Долго и громко орал, собрав приличную толпу. Ну, с чего это я - дура? Почему нельзя плакать на проезжей части? Это солнце слепит мне глаза, а в голове поселился духовой оркестр...
Я вырвалась из пут разгорающегося бреда только тогда, когда около меня появилась жена Антона. Худая и сморщенная пенсионерка долго смотрела на меня, а я - равнодушно пялилась на неё. Потом она склонилась, схватила меня за руку. Я выдернула свою ладонь из её неприятных холодных пальцев.
- Пойдём... Пойдём, Марина! - сказала она твёрдо, - Он ждёт!
Сознание наконец-то вернулось. Я поднялась с тротуара и быстро пошла за ней, к машине с распахнутой дверцей, возле которой ждал нас средний сын Антона. Путь к больнице не запомнила: всё было как в тумане. Очнулась лишь тогда, когда увидела на кровати его бледное лицо. Упала возле изголовья на колени, схватила его ладонь и заплакала. Горько, прощаясь навсегда. Последняя хризантема - это цветок осени, цветок конца, предвестник зимы.
- Ну, не надо... Не плачь, Марина! - с трудом произнёс мой гений, - Я постараюсь пожить ещё... Я сильный... я ещё... поживу.
Его жена, стоявшая за моей спиной, заплакала.
- Знаешь... у меня пока нет денег... но я их получу! Я открою галерею... И на самом важном месте... будет "Последняя хризантема"!
- Не это главное, глупышка! - он сделал над собой усилие, чтобы осторожно высвободить руку и потрепать меня по волосам, - Ты умеешь видеть прекрасное, значит, ты сможешь разглядеть настоящие таланты среди модного сора.
Посмотрела на него сияющими глазами:
- Я поняла, Антон! Однажды я открою... галерею для всех!
Любимый улыбнулся. Он знал, что у меня получится. Я поняла это спустя восемнадцать лет, в осенний день выйдя на крыльцо галереи "Последняя хризантема"...
Догорал день... Возможно, это был последний день белой хризантемы. Сколько ему ещё осталось, моему художнику? Несколько минут? Час? Несколько часов? День или несколько дней? Он был обречён, но пока ещё жил. Значит, пока ещё тлела во мне надежда.
Последняя хризантема однажды погибнет, но её упорство и сильный дух, её головка, сияющая, словно солнце, навсегда врежутся в мою память...nbsp;
- Пип, пип, пип, - услышала я вместо ожидаемого мной вальса Мендельсона.
Helga Вк-4_Когда судьба даёт тебе пинка 8k Оценка:8.90*4 "Рассказ" Проза
- Тусик, вставай, собственную свадьбу проспишь! - пиканье сопровождалось чьим-то радостным голосом.
Попутчица Вк-4. Звуки тишины 15k Оценка:8.91*7 "Рассказ" Проза
Звуки тишины.
Его утро было наполнено звуками. За занавеской, отделявшей кухню, звякала посуда, лилась вода. Это Манечка готовила завтрак. Во дворе кудахтали куры, озабоченно вскрикивал петух. С улицы было слышно, как тяжело урчит и фыркает военный грузовик, переваливаясь по ухабам.
Квадратики солнечного света переползли со стены на пол. Он встал, поел вареной картошки, размешал с водой вишневое варенье. Хорошее варенье. Тетя Шура в прошлом году дала.
Вышел во двор. Майское солнце брызнуло в глаза. Еще на прошлой неделе в лесу было по колено снега, а сегодня уже одуванчики высыпали по всему двору. Он огляделся, прикидывая дела на сегодня. Зимой что делать? Только ходить по дому, чистить снег, слушать ворчание Манечки да ждать мальчишек с горки. Зато весной работы - дня не хватает.
Из сарая доносилось металлическое постукивание. Это старший Витька бесконечно перебирал доставшийся от соседей старый мотоцикл. Как-то летом убитый агрегат вдруг ожил, и радостный Витька пронесся по деревне с дымом и треском, пугая кур и доведя до истерики собак. Но после этого в моторе что-то окончательно сломалось. Витька круглые сутки пропадал в сарае, просил денег на запчасти. Он не давал. Ругался. Зачем тратиться на эту рухлядь? Но иногда замечал небольшую недостачу в своих финансах.
На чердаке послышались детские голоса. Младший Вовка с соседскими мальчишками, такими же разбойниками, устроил там "штаб", в котором планировались очередные проказы. Хоть бы потолок не провалили!
Погрозив Вовке, он вышел за калитку и повернул к лесу. Его дом в деревне был крайним. Слева к забору подходил лес. Справа стоял дом тети Шуры, За ним зиял выбитыми окнами дом Ковыркиных. Они уже давно перебрались в Тверь. Дальше виднелся покрашенный синей краской дом продавщицы Лиды и ее мужа Сереги, горького пьяницы. Пустырь за дорогой порос молодыми березками. Раньше здесь Ковыркины сажали картошку. Майский лес был гулким и прозрачным. Березы только начали распускаться, и еще не успели заполнить лесное пространство тенью и шумом листвы. Он пожалел, что не успел в этом году набрать березового сока. Раньше всегда набирали полный бидон и хранили в погребе. Он помнил этот сок: прозрачный, холодный, чуть сладковатый, с металлическим привкусом от железной кружки.
Лесная дорога вела к воинской части. В старых колеях стояла вода, а между колеями тянулась вверх молодые деревца. Упавшие поперек дороги деревья поросли мхом. Воинскую часть окружали покосившиеся столбы с обрывками колючей проволоки. Деревенские ходили сюда, как в магазин хозяйственных товаров. В заброшенных строениях попадались нужные вещи. Но искать надо было осторожно: под прогнившими досками могли прятаться гадюки. Летом здесь было много грибов. Правда, тетя Шура говорила, что их есть нельзя, потому что военные посыпали землю ядовитым порошком. Но многие ели, и ничего.
Под грудой ржавого железа он нашел то, что искал: прочную, широкую доску. Она нужна была, чтобы укрепить прогнившее за зиму крыльцо. Манечка давно уже ворчала. Да и Вовка мог провалиться, когда носится из дома - в дом. С доской на плече он зашагал назад в деревню.
Уже издали заметил что-то красное между деревьями. Возле забора тети Шуры стояла новенькая красная машина непонятной иностранной марки. Блестящая, городская, она как-то неправильно выглядела среди ухабов и одуванчиков. Наверное, тетю Шуру обратно привезли, подумал он. Осенью зять на машине забрал ее в Москву. Тетя Шура не хотела уезжать. Дом у нее хороший, теплый. Дрова есть, банок с огурцами в погребе целая батарея. Это все дочка. Если, говорит, с сердцем что, или давление подскочит, какой врач в такую глухомань доберется?
По двору тети Шуры ходили две незнакомые девчушки-школьницы. Одна с длинными волосами, другая коротко подстриженная. Может, внучки? Он хотел было спросить у них, как там тетя Шура, но решил дождаться, когда из дома выйдет кто-то из взрослых. А пока принес топор и принялся разбирать крыльцо, чтобы заменить провалившуюся доску.
- Извините! Можно Вас попросить?
Он вздрогнул. Одна из девчушек, та, что с короткой стрижкой стояла у низенького заборчика, отделявшего его двор от двора тети Шуры. Он взглянул на светлую кофточку, обтягивающую вполне женскую грудь, и мысленно прибавил ей лет пять-семь.
- Можно. Почему ж нельзя? - немного смутился он.
- Вы не поможете погреб открыть? Замок заржавел. Никак не получается.
Старые скобы легко поддались топору.
- Ой! Спасибо! - обрадовалась девушка.
- А что, тетя Шура не приехала? - спросил он, пытаясь заглянуть в открытую дверь дома.
- Какая тетя Шура? Бывшая хозяйка? Я же ее не знаю. Я через агентство домик купила. Далековато, конечно. Почти четыре часа от Москвы. Зато место какое! Воздух, прямо голова кружится!
- Из Москвы? Ого! Ничего себе! - не поверил он.
- Да. Нам это направление как раз удобно. Я давно хотела домик, на природу выезжать. Но ближе к Москве очень дорого. А здесь и участок с фруктовыми деревьями, и дорога хорошая. Последние километров семь, правда, ужасные. Хорошо, хоть колесо не пробили.
Он обиделся. Новая дорога была гордостью всей деревни. В прошлом году начальство из Медвежьего распорядилось, чтобы ее привели в порядок. Навезли битого кирпича, высыпали и прошлись несколько раз бульдозером. Вот раньше да, совсем плохо было. Летом еще как-то грузовики пробирались. Даже магазин приезжал. А весной или осенью их деревня полностью теряла связь с окружающим миром.
- Меня Вероника зовут. Можно Ника. Некоторым больше нравится Вера. А дочку Аня, - кивнула она в сторону девочки.
- Дочку? - удивился он. И мысленно прибавил Веронике еще лет семь. Все равно недостаточно, чтобы у нее была такая взрослая дочь.
Он думал, что Вероника с Аней будут приезжать каждые выходные, но их долго не было. Он сажал картошку, пилил старую яблоню и время от времени посматривал через забор на соседний двор. Как все дачники, они должны были бы приезжать по субботам. Но у него сбилось внутреннее ощущение времени, и где субботы, он не знал. Хотел спросить у Манечки, но подумал, что она рассердится. С какой это радости он городскими дамочками интересуется? Манечка была ревнивой.
Наконец, они приехали.
- Вас давно не было! - сказал он, подходя к забору.
- У Ани контрольные. Конец года, - улыбнулась Вероника.
На ней были коротенькие, совсем детские шортики. Он смутился, опустил глаза и вдруг увидел в траве у ее ног красные ягодки. Что это, клюква, что ли в начале лета? Хотел наклониться посмотреть. Но вдруг понял, что это ногти на ногах Вероники, накрашенные ярким лаком. Это открытие почему-то испугало его, и он поспешил на свой огород высаживать огуречную рассаду.
Вечером Вероника с Аней жарили во дворе шашлыки. Густой запах жареного мяса растекался в сумерках. Он изнемогал от запаха. Ходил по двору, стараясь попасться на глаза, принюхивался, истекал слюной, надеялся, что позовут, но они не звали. Жареного на огне мяса он не ел, наверное, ни разу в жизни. Манечка раньше варила мясные щи, тушила картошку или капусту со свининой. А просто так жарить куски мяса - этого у них никогда не было. То ли от запаха, то ли от маленьких красных ногтей Вероники, в нем вдруг проснулись давно дремавшие мужские соки. Ночью, во сне, он проделывал с Вероникой такие вещи, о которых знал от других мужчин, но никогда не позволял себе с женой. Манечка вообще была стыдливой. Поначалу боялась, что услышит спящая за тонкой перегородкой свекровь. Шептала; "Тише, тише!" Потом, когда родители померли, уже подросли дети.
Он проснулся в поту и в ужасе от содеянного во сне. Долго просил у Манечки прощения. Манечка сидела на диване, отгородившись занавеской, и слышно было, как она сердито сопит.
Вероника с Аней уехали, но он не успокоился. Втайне от Манечки ходил по огороду, искал угощение, надеясь обменять его на приглашение к столу. Тыквы еще даже не цвели. Он выращивал отличные тыквы. Раньше они шли на корм курам. Но потом куры одна за другой стали умирать от старости. Он не умел их резать и хоронил за сараем, насыпая аккуратные холмики. Так что тыквы он мог отдать, хоть все, но не сейчас. Огурцов еще тоже не было. Зеленые перья лука казались слишком малой платой за ценное мясо. А дарить пышно распустившиеся пионы он не хотел, чтобы не злить Манечку, которая не сводила ревнивых глаз с его метаний.
- Я же не для себя стараюсь! - придумал оправдание он, - вот, Витьке девушку надо. Дочка, Аня как раз подошла бы.
Витька всегда был тихоней. Вовка, тот более шустрый. У него и в Медвежьем, когда в гараже работал, подруга была. И в Москве, наверное, со столичной дамой успел познакомиться. А Витька ничего и не видел кроме своего мотоцикла. Так получилось, что ровесниц у него в деревне не было. Девушек постарше он стеснялся, а маленькие так и не успели заневеститься, пока ему в армию идти. Думали, после армии. Но дослужить Витьке не удалось. Военные привезли, целой делегацией. Три месяца до конца службы оставалось. Даже открыть посмотреть не разрешили. Аня была бы ему хорошей парой. Аккуратная, тихая, с мамой все время.
Вовку в армию не взяли. Манечка ездила в Тверь, просила. Одного сына уже получили назад в железном ящике. После школы Вовка устроился в гараж в Медвежьем. Сначала ходил пешком каждый день по семь километров. Потом договорился там жить у приятеля. А весной собрался с друзьями Москву, на стройку. Манечка не хотела отпускать, как чувствовала. И денег тех "строительных" не хотела.
На Вовкиных похоронах Манечка держалась. Даже соседи говорили: как хорошо Манечка держится. А на третий день упала. Несла миску с вареной картошкой. Желтые картофелины раскатились по полу. Он думал, оступилась. Обжигая пальцы, подбирал горячую картошку. Манечка больше не встала. Три дня она лежала на диване и что-то пыталась сказать, но только мычала и смотрела полными ужаса глазами. Через непролазную грязь, где лесом, где по обочине, он добрался до Медвежьего. Врачиха равнодушно пожала плечами:
- А что я сделаю? Вертолет вызову? На вашей дороге машину трактором не вытащишь.
На четвертый день жизнь ушла из Манечки.
Какой-то отрезок времени после этого вообще выпал у него из памяти. Наверное, его тогда не было на земле. А потом он вдруг понял, что все родные здесь, живут рядом. И жизнь продолжилась обычным чередом. Он ухаживал за огородом, топила баню, содержал дом в порядке. В нем словно продолжала выполняться заложенная давно программа. Но вдруг в этой программе что-то разладилось. Вторую неделю он не находил себе места. Злился на себя, оправдывался перед Манечкой, жаловался сыновьям.
В субботу поднялся ветер. По небу бродили тучи, как перед дождем. Он вслушивался в шум ветра, надеясь различить в нем звук приближающегося автомобиля. Наверное, их погода испугала. После полудня похолодало, но небо прояснилось. Они все-таки приехали. Недолго походили по двору и закрылись в доме. Он зачем-то просидел до темноты на крыльце, потом лег спать, Постель была ледяной, и он никак не мог согреть ее своим телом. Мысли путались. Манечка и Вероника словно тянули его в разные стороны, и он разрывался между ними.
Внезапный страх захлестнул его. Внутренности сжались в холодный ком. Ноги сами вынесли во двор. Светила луна. Дверь сарая была распахнута. В проеме стоял Витька и молча наблюдал за ним. Он метался по двору. Окружавшие предметы были зыбкими и призрачными. Ему казалось, что он проваливается куда-то. Единственным, за что он мог ухватиться, было светящееся окно в соседнем доме. В панике, не отдавая себе отчета, он метнулся туда. Калитка не заперта. Нога налетела на что-то твердое. Загремело железо, в тапочки хлынула ледяная вода. Желтый свет упал на крыльцо.
- Аня! Дай фонарик!
- Мам! Кто там?
Луч ударил по глазам и ослепил. Морок сошел. Мир обрел твердость. Мокрый, растерянный, он стоял в холодной луже и тяжело дышал, лихорадочно придумывая, как оправдать свое присутствие.
- А! Это Вы? Вы что-то хотели?
- Нет... Я... - Мысли его метались. - я слышу... Шелестит в кустах. Как ходит кто...
- Ежик, наверное, - предположила Аня, - я вон там, возле забора, ежика видела.
- Аня! А чего это у нас лейка с водой прямо на дорожке стояла?
Он заметил у своих ног опрокинутую лейку.
- Это я цветы поливать хотела.
Он понял, что делать. Всем будет хорошо. Аня Витьке понравится. Манечка перестанет ревновать и подружится с Вероникой, потому что они теперь будут родственниками. А он будет обо всех заботиться. Его план был великолепен. В нем вообще не было никаких изъянов. Оставалось только дождаться их следующего приезда.
Они приехали поздно и сразу же скрылись в доме. Зажглось окно и вскоре погасло. Он ждал для верности еще не меньше часа. Канистру солярки взял у Витьки в сарае.
- Чего смотришь? Для тебя стараюсь, - укорил спрятавшегося в темном углу Витьку. - А ты не зевай. Упустишь - где тебе еще найду. Мы вам комнату освободим.
Пламя вырывалось из сеней. Лопались стекла. Тетя Шура выглянула в окно и погрозила пальцем, как раньше, когда он, маленький, воровал у нее вишни.
Прибежал Серега в майке и сапогах. Рванулся к крыльцу. Продавщица Лида в ночной сорочке, растрепанная, как ведьма, бежала следом.
- Не ходи! Прибьет! - кричала она и хватала мужа за майку.
- Пусти! Там люди! - отбивался Серега.
- Не пущу! Крыша! - визгливым, срывающимся голосом голосила Лида.
Крыша просела посредине и плавно опустилась внутрь, взметнув облако искр. Лида страшно кричала.
Пожарная машина приехала из Медвежьего, когда уже светало. Он услышал шум воды и вышел посмотреть. Груда развалин светилась и дышала жаром. Пожарные в серых куртках поливали из рукава уцелевший сарай. Руки тряслись, и он спрятал их за спину.
- Беда какая! Так взяло и загорелось!
- Проводка, наверное, - предположил красномордый пожарный, - тут проводка доисторическая.
- Кажись, люди были. Машина у забора стоит. Дачники? - подошел второй пожарный.
- Дачники... - он неопределенно пожал плечами.
- В милицию надо сообщить. Ох уж эти мАсквичи. Покупают развалюхи, а сами ни печку топить не умеют, ни за проводкой следить.
Он проснулся, когда день был уже в разгаре, и сразу понял, что что-то не так. Прислушался. Пахло гарью. На кухне было тихо. Из открытого окна тоже не доносилось ни звука. Хотел окликнуть Манечку, но вдруг осознал, что вокруг нет ни души. В мире стояла тишина.
Я открыла глаза. Знакомые обои в цветочек, бежевые шторы на окнах. А как же ЗАГС? Гости? Я успела? Я осмотрела себя - обычная ночная сорочка. Перевела взгляд - вон мое свадебное платье висит. Чистое. Сухое. А рядом белые туфли в коробочке. Целые. На часах - семь утра. Регистрация в двенадцать. Времени достаточно, чтобы все успеть.
Астролябия Вк4 - Один день из жизни 6k Оценка:9.82*7 "Рассказ" Проза
У подъезда обычного девятиэтажного дома стоял старик. Он был одет в теплый пуховик и закутан шарфом, на голове - шапка. Рядом с ним - мужчина средних лет в темном пальто, курил. Шел снег, падал большими хлопьями на землю, делая мир белым, тихим и уютным.
- Ты все еще тут? - спросил внезапно старик.
- Конечно тут, куда же я денусь? - ответил мужчина. Он потушил сигарету, взял старика под руку и повел его к магазину, находившемуся всего в нескольких шагах от дома. Старик некоторое время молчал.
- А ты знаешь, я недавно упал. Прямо тут, около дома, - он усмехнулся.
- Ну, надо же быть осторожнее, пап. Опять, небось, решил без своей палки выйти.
- Раньше я без палки ходил и никогда не падал! - медленно проговорил старик, поскользнулся и крепко вцепился в руку сына. Зазвонил мобильный телефон, мужчина ответил. Звонили по работе, срочно требовалось провести встречу, клиенты хотели именно его, как специалиста, лучше всего разбирающегося в вопросе.
- Серега, проведи сам. Я сейчас не могу никак.
- Без тебя они отказываются!
- Скажи, что я заболел, соври, что ты как первый раз. В следующий раз с ними встречусь!
- Что ты там делаешь-то, совсем никак не отказаться? - мужчина взглянул на своего отца. Тот, казалось, не прислушивался к разговору, бормотал что-то себе под нос.
- Не отказаться, все, давай, - мужчина отключил телефон, - пап, чего тебе надо купить-то?
- Молоко кончилось, надо еще сыра и хлеба...Я и сам мог бы сходить, - внезапно сменил он тему, - тебе надо работать, тебя там ждут.
- Обойдутся, один день потерпят. И вообще, не хочешь нас напрягать - переезжай к нам, нам так будет удобнее. Я тебе сто раз говорил.
- Я тут уже привык. И к Настасье ближе, - старик вздохнул, - как там Лиза и дети?
- Приедем к тебе на днях, они стихи разучили в школе, хотят тебе рассказать. Ждут, когда лето настанет, чтобы в деревню поехать.
- Летом это уже без меня! - отмахнулся старик.
- Как это без тебя, куда ты собрался-то?
- Куда, куда. К Настасье, - мужчина придержал дверь магазина. Они вошли, взяли корзинку.
- Тьфу ты, опять за свое.
- Думаю, последний раз с тобой сегодня видимся, - ответил старик, и положил в корзину бутылку молока.
- Ты так каждый раз говоришь, ты еще всех нас переживешь. Картошка нужна тебе, нет?
- Нет, у меня еще осталась, - отмахнулся старик, - вы не переживайте, меня там Настасья встретит. Она давно меня ждет.
- Что там тебе еще нужно? - мужчина сердился на своего отца за такие разговоры. За разговоры и за упрямое нежелание переезжать или хоть как-то улучшить условия проживания. Он все время твердил, что ему так больше нравится, а к новомодным игрушкам он не привык и привыкать не собирался. Стариковское упрямство.
- Ты на меня не злись, я тебе серьезно говорю. Там у меня в шкафу припрятано кое-что, заберешь себе, там на полке, где мать прятала конфетки от тебя в детстве, помнишь? - сын не ответил. Положил в корзину крабовые палочки, отец их очень любил, но считал излишеством, поэтому сам никогда не покупал. Пошли на кассу.
- Помнишь? - не отставал старик.
- Помню, помню, я этот ужасный средневековый шкаф. Что ты там припрятал? Еще конфет?
- Я уже не помню, - улыбнулся старик, - а ты молоко взял?
- Взял, взял, - пока сын расплачивался, отец отошел чуть в сторону, осмотрелся по сторонам.
- А ты тут еще? - спросил он, оглядываясь по сторонам.
- Тут я, тут. Куда я денусь, - сын взял его под руку.
- А я упал недавно, прямо тут, около дома.
- Пошли, папа.
Мужчина привел отца домой. В двухкомнатную квартиру, не ремонтировавшуюся еще с советских времен, со стершимся паркетом и выцветшими обоями. Приготовил ему еды на несколько дней, они посмотрели телевизор, какую-то очередную передачу со звездами. Отец предложил выпить, но сын отказался - за рулем. Старик выпил сам. Вечером мужчина засобирался домой.
- Спасибо за все тебе.
- Ты для меня больше сделал, - ответил сын. Старик отмахнулся.
- То меня долг обязывал, а тебя ничто не обязывает. Мог уйти на работу, дать мне денег и уйти.
- Что за ерунда, - сын обнял отца. - Мы на выходных приедем.
- Приезжайте, конечно. Только чует мое сердце, видимся с тобой в последний раз. Ты не держи обиды, в шкафу там тебе...
- Папа, не начинай.
Мужчина вышел из дома, где жил отец. Жил с тех пор, как они переселились сюда после его рождения, и никак не хотел переезжать в новую квартиру, которую купил сын в престижном районе и с евроремонтом. Сердце защемило, что-то уж очень старик настойчив был по поводу последней встречи. Мужчина сел в машину и уехал, решив, что позвонит отцу завтра с утра.
- Ты тут еще? - спросил старик, закрыв за сыном дверь.
- Тут я, тут, горемычный мой, - из соседней комнаты вышла Настасья, жена.
- Ну что, пойдем что ли. Или еще прихорашиваться будем?
- Ты и так хорош, как не взгляни, - Настасья взяла своего мужа за руку.
- Подожди, проверю заначку, - старик подошел к шкафу и, среди постельного белья, нащупал сверток. Десять тысяч рублей, семейное фото и письмо, которое он давно уже написал. Все в порядке.
- Ладно, чего тянуть-то, пошли. Там уж всяко не хуже, чем здесь, - Настасья улыбнулась ласково, как только она умела. Они, взявшись за руки, пошли по дороге вдоль пшеничного поля. За лесом, по правую руку, начинался рассвет.
Murr Ключ 7k "Рассказ" Проза
Ключ был старый и совсем маленький. Меньше спички. Старуха Антоновна не знала ни от чего он, ни из чего. Она нашла ключ среди других ненужных вещей, которые собралась отнести на Уделку и продать.
С вечера Антоновна просмотрела все ящики комода в прихожей и набрала целую авоську старого хлама. Был там и альбом с фотографиями, который достался ей от матери, и материна же записная книжка в кожаном переплете. Давно лишенные смысла адреса Антоновну не интересовали, равно как и фотоснимки из альбома, потому что изображены на них были люди незнакомые, видать, материны друзья. Канул в авоську также сломанный будильник, набор матрешек, пара керамических фигурок, несколько мотков шерсти и кружевные салфетки. Раньше Антоновна хорошо вязала, но потом крючки один за другим порастерялись, а на новые она жалела денег. Да и глаза стали совсем никудышные. Одна морока.
Поутру в субботу Антоновна пешком побрела к рынку. На автобус ей тоже всегда было жаль своих пенсионных копеек.
Уделка Антоновне не очень нравилась - шумно, народу много, а подчас еще и грязища везде, если накануне дождь прошел. Да и боялась она, что недобро встретят завсегдатаи торговых рядов. Но несколько дней назад соседка Мария, такая же старуха, похвасталась Антоновне, будто продала своего ненужного старья почти на пятьсот рублей.
Неслыханные деньги за дурацкие безделушки.
Антоновне стало завидно, и она, переборов стыдливость, брезгливость и страх, решила тоже попытать счастья. Денег ей всегда не хватало. Жила на одной гречневой каше, да и то в последний год, когда гречка вдруг подорожала раз в пять, перешла на дешевые макароны.
На рынке Антоновна долго ходила кругами, все ей казалось, что нет подходящего места. Что встанет на чужое, и ее наверняка прогонят, да еще, глядишь, товар отберут. Но, наконец, выбрала неприметный закуток у забора, воровато оглядываясь, разложила свое добро на листе газеты и присела рядом на складной стульчик, предусмотрительно захваченный из дома. Первые полчаса вздрагивала постоянно, если кто-нибудь останавливался рядом. А потом привыкла и уже бойчей стала называть цены, всякий раз сочиняя их заново.
Очень быстро у нее купили одну салфетку за тридцать рублей, потом моток шерсти. А через час Антоновну приметил местный перекупщик и на этом вся ее торговля, считай, закончилась. Хмурый уверенный мужик небрежно взвесил на ладони сначала альбом, следом - записную книжку, покрутил в ловких пальцах статуэтки, постучал по ногтю маленьким ключом. И предложил за все это четыреста рублей.
Антоновна сначала обрадовалась до немоты, а потом вдруг в ней проснулся торгашеский азарт и она упрямо сказала, что отдаст только за семьсот. Откуда такая цифра взялась - и сама не знала. Но уступать соседке Марии в заработанном не хотелось до слез.
Перекупщик легко согласился, сбросил только полтинник. Он-то знал, что если альбом подреставрировать, прекрасный раритет уйдет по цене раз в пять больше той, что вышла за всю кучку бабкиного товара. А в записную книжку любой умелец вставит новый блок бумаги с эффектом "под старину"... Фарфоровые фигурки и матрешки не редкость, но знатоки их тоже разберут с радостью. Да и ключик славный.
Антоновну перекупщик покинул, будучи в самом прекрасном расположении духа. Он питал особую, корыстную любовь к этим старухам и пьянчугам, которые за бесценок продавали настоящие сокровища.
Еще какое-то время охотник за антиквариатом сосредоточенно выискивал "добычу", а потом всем скопом перепродал наименее ценные вещи одному из своих "коллег", который занимался непосредственно сбытом.
Так в числе разных металлических предметов старый ключ оказался на прилавке у дворника Николая, который уже давно стал завсегдатаем Уделки и разбирался в старье лучше иного музейного работника.
Николай поцокал языком, разглядывая ключ, покусал его осторожно, потер и положил рядом с другими ключами всех цветов и размеров. Были тут и медные, и латунные, и бронзовые и железные...
Маленький ключ лежал серди них как ребенок в обществе взрослых, и именно на него покупатели чаще всего обращали внимание. Крутили в пальцах, любовались тонкой работой. И неизменно возвращали на место, услышав цену. Николай просил за ключ двести рублей. Не такие уж великие деньги, но и товар не отличался величиной. Покупатели пожимали плечами, мол, кто купит такую безделицу за подобную цену, и шли себе дальше. А Николай аккуратно поправлял ключ, чтобы лежал ровно на своем месте, и спокойно ждал. Он был опытный продавец и знал - на такой товар рано или поздно найдется свой ценитель. Николаю ужасно надоело объяснять всем этим девушкам в очках и молодым дамочкам, что ключ не просто так безделица на украшение, а ценный артефакт. Сделан еще до революции.
"Самому такой нужен, - объяснял Николай, - только поменьше чуть-чуть. Для шкатулки старой. Так я бы за него и триста рублей не пожалел. А то шкатулка с замком, а закрыть ее никак нельзя". Но дамочки только хмурились сердито, полагая, будто их пытаются обобрать. А настоящий Покупатель так и не появлялся. Видать, не заходили на Уделку владельцы старых шкатулок, которые остались без ключа...
Однажды в субботу ближе к обеду ключ взяла в руки очередная девочка лет двадцати. Глаза у нее вспыхнули таким знакомым Николаю огоньком, который обещал погаснуть, как только прозвучит цена. В общем-то так оно и произошло.
Девушка печально вздохнула и положила ключ обратно.
А через два часа вернулась.
Анне было на самом деле почти тридцать, и она действительно хотела сначала купить ключ для украшения своих работ. Но двести рублей - слишком много для одного из элементов композиции...
Вот только забыть про ключик она так и не смогла. И, гуляя по Уделке, раз за разом возвращалась мысленно к своей находке. Пока не поняла, что ключ ей нужен. Леший знает зачем. Просто хочется и все тут.
Мрачноватого вида торговщик узнал Анну сразу. Хмыкнул насмешливо и сделал вид, будто ему уже нечего добавить к сказанному: хочешь бери, а нет - так нет. Торговаться, мол, не намерен.
Анна молча выгребла из сумочки мятые купюры (она всегда совала их в карман как попало) и положила перед мужиком. Не дожидаясь очередного хмыканья или дурацкой фразы, она быстро взяла ключик и пошла прочь.
Никто ее не окликнул.
По пути к выходу из этих бесконечных рядов со старым хламом Анна еще зацепилась взглядом за несколько интересных вещей и людей, но она уже слишком устала от многолюдной толпы и шума... Хотелось поскорей прийти домой.
Дома Анну ждал кот Мява. Он был голодный и как обычно ткнулся широкой лобастой головой в ноги хозяйке. Анна улыбнулась ему. Кот достался ей тоже почти с помойки... Но это уж совсем другая история.
А ключ...
Ключ Анна повесила на шнурок и стала носить как украшение... или амулет. Как знать, быть может, именно он принес ей удачу в виде счастливого замужества. Ведь на старом и пыльном чердаке у родителей мужа Саши Анна однажды нашла маленькую шкатулку... Шкатулку, которая без труда открылась ключом, все так же украшавшим нежную впадинку между грудей молодой жены.
- Ну и приснится же! - я довольно засмеялась, обнимая присевших ко мне на кровать подруг. Сегодня будет самый счастливый день в моей жизни. И всё пройдет идеально. Ведь так?
6 |
7 |
8 |
9 |
"Какого бы пинка ни дала судьба, не распускай соплей, а "спасибо" скажи - тебя ставят на путь истинный". Любимая мамина фраза. Я часто вспоминаю её теперь, когда мы с сёстрами достигли, чего достигли: офис в пяти минутах от Кремля и клиентура... сапиенти сат, а остальным и не надо. Но как же трудно было сказать это "спасибо", когда, казалось, мы потеряли всё: и работу в семейном бизнесе, и саму семью. А началось всё два года назад, когда мама решила, что девочки её уже большие и можно оставить фирму на нас целиком и полностью. Надо сказать, что деловые мамины гены отлично проявились в Даяне и Ланне, мы же с Майей унаследовали родовую способность работать с энергиями, чего и держались, предоставив сёстрам набирать клиентов, считать деньги и давать интервью. Майя у нас целитель, я неплохо создаю мыслеформы. Во всяком случае, мама в меня всегда верила, а это мыслеформа мощнейшая. Перебить её может только сомнение - и то, если всей душой поверишь в свою немощь сам. А я такой глупости никогда не сделаю; вот и Майя подтвердит: сколько же она аур людей, в себе усомнившихся, перелатала... Итак, мама оставила бизнес на нас, а сама перебралась в загородный дом на Оке, под Коломной - там ничто не мешает её астральному круизу по миру и ближайшим к нему окрестностям. Помню, как мечтала она о том в конце девяностых, когда её махонькая фирма только-только делала первые шаги на рынке эзотерических услуг. Но сначала эти, первые и самые трудные шаги, а затем взлёт и расцвет не давали маме передышки, даже несмотря на то, что тут и мы выросли, выучились, полностью вошли в бизнес. Даяна помогала маме на представительском уровне, Ланна постепенно взяла на себя все связи с общественностью и прочий пиар, мы же с Майей просто работали с людьми, которых приводили мама и сёстры. В том же ритме прожили мы ещё год после маминого ухода. Бизнес - занятие, кроме всего прочего, азартное. Вынуждает постоянно что-то придумывать, стремиться сегодня быть хоть немного лучше себя вчерашнего и много-много думать об интересах потребителей. Собственно, мы с сёстрами это делали бы и просто по зову совести, но большой бизнес вовсе не чуть сбивает прицелы. Всё-то бесы морочат: будь круче, съешь первым, чтобы не съели тебя. Хотя, в эзотерическом деле такое практикуется очень редко - и те, кто всё-таки решается использовать Силу для расправы над конкурентами, получает её потом в обраточку так, что дух вон. Иногда и в буквальном смысле. Вот ещё почему кристальная честность, чистота помыслов, свобода от личных амбиций и стремление служить обществу - первейшие условия в нашем деле, чтобы быть успешными. Да и вообще, как мастер мыслеформы, скажу не таясь, - в любом. О чём и клиентам толкуем, а они у нас люди непростые. Многие ещё помнят, как вопросы решались не только с бригадирами и бойцами на стрелках, но с паяльниками-утюгами где-нибудь на дальней дачке или в бане с девочками по полтиннику час. В общем, работы у нас - суток едва хватает, и мы даже рады, что коллег-эзотериков с каждым годом становится всё больше: что-то меняется в обществе в лучшую сторону, если думать начинают не только как бы набить мошну. И хочется верить - есть в том и наша скромная лепта. Ах, но ведь говорила же мама: "О других стараясь, себя не забывай". А мы с девочками так увлеклись работой... в общем, в том, что однажды Даяна решила обойти всех конкурентов единым махом, есть и наша вина. Шла предвыборная гонка, Даяна и Ланна целыми днями пропадали на телевидении и радио, когда с советами Майи, когда с моими прогнозами. Попутно, конечно, и клиентуру набирали, как же без того. Магический бизнес - он и действует магически. Скажешь: "У нас целительский центр", или "Очищаем ауру", или "Поможем сформировать нужное будущее" - и у человека в глазах такой свет, такая надежда... грех - обмануть, непростительно - погасить словом небрежным. Кто заказал Даяне конкурента, так и не знаю. И что посулил - тоже. Верю только, вряд ли хотела она сделку провернуть за нашей спиной, всё-таки, мамина выучка не позволила бы ей нас прокинуть - Дая для фирмы старалась. Но факт остаётся фактом: она хотела, чтобы мы с Майей обработали одного человека так, чтобы тот сошёл с дороги заказчика. В принципе, это просто - надо только сделать всё полностью супротив нашего обычного: вселить сомнение там, где была уверенность, и раздробить целое. Почему Даяна забыла, что после этого нам с Майей в лучшем случае навсегда перекроют каналы - опять же не знаю. Возможно, и в самом деле, соображения разовой выгоды перевесили все прочие, может, личной духовной практики не хватало, а может, бес под руку толкнул так, что уже ни до чего ей стало? Бог знает, мы только предполагаем. Ланна попыталась Даяну остановить: "Не по правилам это, всё дело полетит к чертям, самый смысл работы накроется". Нас-то с Майей при том разговоре не было, мы вообще в заказы и прочие формальности не лезли, наша задача - с людьми работать. Вот Ланна с Даяной всё и решали. Решили. Выходим мы с Майей утром на работу - а Ланны не просто нет. Её стол пустой, шкафчик с гроссбухами - пустой, и вообще сама атмосфера - опустела. Не знаю, как точнее вам это ощущение передать. Стало... никак, вот. Мы к Даяне. А она: "Ланну я уволила, беру другого пиар-менеджера". Первой, ни слова не говоря, ушла Майя. Она вообще очень чувствительная к переменам не только физическим, но и душевным, и ей трудно находиться рядом с человеком, который не готов признаться, что ошибается. Работа у неё такая - она включается, только если человек понимает: пора в себе что-то чинить. Поэтому, Майя просто вышла за дверь - и всё, я перестала ощущать её. И тут я поняла, что не чувствую ни Ланну, ни Даяну - хотя с ней-то мы вообще в одной комнате находились. Вот ужас-то! И это я, которая маму чует в её путешествии по орбите Сатурна! А тут - вообще ничего, словно оглохла и ослепла разом... ах, даже слов не хватает эту боль объяснить. Будто в могиле, только хуже: сердце ещё стучит. Себя не помня, вывалилась я за дверь, и только образ рыбы, бьющейся в сетях, только образ рыбы, бьющейся в сетях... "Ланна!" - заорала я в эфир, - "Майя!" Физическая реальность облепила меня волглым студнем, он лез в уши, под веки, распирал губы и ноздри, проталкиваясь внутрь, его становилось всё больше, он разбухал, разбухал, и вот-вот, казалось, забьёт мне горло, перекроет дыхание! А я рта не могу раскрыть, чтобы позвать на помощь. "Ланна! Майя!" И вдруг невесть откуда словно тёплый душ ласково обрушился на меня, смывая липкую мерзость случившегося, открывая мне слух и зрение, воскрешая моё восприятие, воскрешая меня. Так в далёком-далёком детстве мама открыла мне каналы, так впервые ощутила я нашу Силу. И тут же ощутила Ланну и Майю. Сёстры были неподалёку и явно не в лучшем, чем я, самочувствии. Майя протянула мне ещё дрожавшую от пережитого эфирную руку, и я увидела астральным взором их с Ланной соединившиеся ладони. Мне только осталось замкнуть кольцо, взяв Ланну за другую, которая уже ждала моей, такой ослабевшей без милых сестёр руки. С тех пор мы работаем втроём, и семейное наше предприятие процветает. Мама спокойна, и больше на помощь не приходила: справляемся сами, у нас всё сообща, никакого деления функций. Майя и я научились вести бухгалтерию и больше не прячемся от интервью, а Ланна теперь такие мыслеформы рисует, что нам недавно из Белого дома позвонили, попросили стажёров принять. Нет, не из этого. А Даяна... душой мы с сёстрами по-прежнему с ней, и потому дела у неё тоже идут успешно. "Владеть ключами от дома - ещё не значит быть в нём хозяйкой". Ещё одна любимая мамина фраза.
10 |
11 |
12 |
13 |
14 |
ВК-4: Подарок
В начале августа Маринка приехала с родителями жить в Москву из маленького городка на Украине. И вот через три недели - первое сентября в столичной школе, где всё новое: ребята в классе, учителя, школьная программа... Каждый день мама встречала дочку после уроков. И почти каждый раз видела её в слезах. Вот опять по русскому тройка вместо желаемой пятерки. По литературе четвёрка, потому что Маринка говорит "шо" вместо "что", букву "г" произносит не звонко-радостно, а глухо, с каким-то кхэканьем, и частенько вставляет в речь украинские слова. И на физкультуре она стоит самой последней, потому что ростом не вышла, а в столовую ходит парой с самой высокой и толстой девочкой Леной, фамилия у которой Коровина. И над Леной, и над её фамилией все одноклассники смеются. И над Маринкой тоже... Учительница по математике Ольга Петровна в первый же день занятий решила проверить у ребят таблицу умножения. На цифру девять досталось отвечать Маринке. Третий класс она закончила с отличием, таблицу умножения знала назубок. Смело вышла к доске и зашпарила: - Девятью один будэ девять, девятью два будэ восемнадцать, девятью три будэ двадцать семь... Услышала редкие смешки в классе и остановилась, непонимающе глядя на Ольгу Петровну - ведь всё правильно, а ребята смеются. - Ну, продолжай, - подбодрила та. - Только говори не будэ, а будет. - Девятью четыре будэ, э-э, не будэ... - Маринка покраснела и еле выдавила из себя ответ, который потонул в общем смехе. - Нехорошо смеяться над одноклассницей, - строго сказала Ольга Петровна и громко стукнула по столу указкой. - Правильно отвечаешь, дальше! - обратилась она к Маринке. - Девятью пять... - девочка запнулась, боясь произнести предательское будэ, но без этого "будэ" итог умножения почему-то пропал из памяти, словно она его никогда и не знала. Опустила глаза и стала внимательно рассматривать носки своих новых нарядных туфелек. - Так сколько же будэ... ох, будет? - прервала затянувшееся молчание учительница. - Будэ сорок пять,- прошептала Маринка. Ответа никто не услышал: робкое хихиканье после учительского "будэ" теперь переросло в заливистый громкий хохот. - Ну что ж, садись, на первый раз четвёрка. И постарайся отучиться от украинских слов, а то и я скоро заговорю не по-русски, - с улыбкой добавила Ольга Петровна. Так с таблицы умножения и начались постоянные насмешки. Даже когда Маринка старательно выговаривала во время ответа слово "будет", кто-нибудь из класса громко выкрикивал "будэ". А на перемене подскакивали ученики из параллельного класса - "Девочка, ну скажи "шо"! Каждый вечер Маринка засыпала с тоскливым чувством страха, что завтра опять нужно идти в школу. В свой родной, и такой чужой класс. - Не хочу в школу, мне дружить не с кем, все надо мной смеются,- со слезами жаловалась она маме. - Не плачь, скоро и ты будешь говорить правильно. И друзей найдешь. - А почему ты с этой девочкой не подружишься? - спросила однажды мама. - С какой? - удивилась Маринка. - Которая сейчас сказала тебе "пока", - кивнула мама в сторону Лены, выходившей впереди них из школьной калитки. - Так она же Коровина, над ней все смеются! Как же с ней дружить? - А при чём тут фамилия? У Лены взгляд добрый, сразу видно, что она хороший человек, - убежденно ответила мама. Маринка даже надулась от возмущения. Ну как мама может быть такой непонятливой? Коровина - она и есть ... толстая! Когда садится, парта от неё к доске отъезжает! Даже Маринка не может сдержаться и потихоньку хихикает... Ест Лена за троих - всем детям в столовой наливают кашу в мелкую тарелку, а ей - в глубокую! И пьёт за двоих! Маринка всегда отдаёт ей своё какао с молоком, в котором плавает отвратительная пенка! А Лена... Лена за это угощает её половинкой булочки. Булочки мягкие, тёплые, с изюмом внутри... Чтобы поделиться такой, нужно быть о-очень добрым человеком - неожиданно подумалось Маринке. Но дружить всё-таки хотелось с кем-нибудь другим. Допустим, с Аней Сергеевой. У неё большие синие глаза в пушистых ресницах, короткая стрижка, как у взрослой. Сидит она с самым симпатичным мальчиком в классе Сашей Абрамовым. Аня смелая, весёлая, общается со всеми ребятами в классе. Маринке очень хочется быть на неё похожей. Она даже представляет себя на её месте. Будто это не Аня, а она, Маринка, лупит портфелем Сашку, или говорит девчонкам, кто будет стоять и держать резиночку, а кто прыгать... Но вести себя так же совсем не умеет... - Мама, а ко мне сегодня Аня подошла! - радостно выпалила Маринка, выбегая из школы. - Я очень рада! И о чём вы с Аней говорили? - Как-то мало говорили, - вдруг засмущалась девочка. - Она спросила, где я раньше жила... А ещё попросила у меня яблоко откусить... - Дала? - Дала... Только не откусить, я уж ей всё отдала, всё, что осталось... - Завтра возьмёшь на всякий случай два, - пообещала мама. Когда на следующий день Маринка на перемене достала из портфеля яблоко, к ней опять подошла Аня. - Укусить дашь? - Я тебе целое яблоко принесла, - Маринка протянула Ане то, что побольше. - Мне? - глаза у Ани стали круглыми от удивления. - Ну да! Мы же с тобой друзья! - Друзья? - ещё больше удивилась Аня и надкусила красный бочок. - Жалко, что ты теперь "шо" и "будэ" редко говоришь... А то смешно было! Аня уселась на парту и стала аппетитно хрустеть яблоком. - Знаешь, а у меня в воскресенье день рождения, - вдруг сказала она. - Хочешь, приходи! - Хочу! - задохнулась от счастья Маринка.- А куда приходить? - Ну, ты в Москве новенькая. Буду тебя около школы встречать, в двенадцать часов, - покровительственно ответила Аня. - Мама, пойдём Ане подарок выбирать! Она меня на день рождения пригласила! - Маринка потянула маму со школьного двора в сторону магазина. Сначала зашли в отдел игрушек. Куклы, плюшевые зайцы и медведи, настольные игры детям от трёх до десяти лет... - Мама, пойдём в другой отдел! Ане одиннадцать исполняется, она уже взрослая! - Маринка стала подталкивать маму к следующему прилавку. В канцтоварах тоже ничего не выбрали. Альбомы, карандаши, ручки, линейки - всё было обычным, не праздничным. В отделе сувениров на полках красовались подносы, вазы, стаканы... Маринка чуть не заплакала от разочарования, как вдруг увидела небольшой деревянный бочоночек с крышкой. И уже не могла отвести от него глаз. На золотом фоне были нарисованы чёрные листья и красные ягоды. - Мама, а он дорого стоит? Мы сможем его купить? - Сможем, мне он тоже очень понравился, - согласилась мама. - Как ты думаешь, для чего он Ане пригодится? - Я бы в него ручки и карандаши поставила, - задумчиво сказала Маринка, вспомнив, что у неё и то, и другое лежит в маленькой картонной коробочке. - А вдруг у Ани есть карандашница? - Ну, тогда в него можно положить иголки и нитки для урока труда... Давай купим быстрее, он такой красивый! Он обязательно понравится Ане! В воскресенье Маринка сразу после завтрака быстро сделала уроки и начала готовиться - надела нарядное платье, попросила маму завязать на хвостике пышный бант. - Ты меня к школе не веди, у нас никого родители не встречают и не провожают,- попросила Маринка. - Я сама дорогу осторожно перейду, по светофору, - пообещала она. - Домой ты должна прийти не позже шести часов! Помнишь, как нужно вести себя в гостях? - целуя на прощание дочку, спросила мама. - Помню, помню... Не класть в тарелку больше, чем съем, не брать с блюда последний кусочек... Ну, и это - не чавкать, руками не размахивать! Всё помню! - Маринка вырвалась из маминых объятий и скрылась за дверью. Хотя до школы было идти десять минут, выскочила из дома за полчаса до встречи и очень скоро уже была у школьной калитки. Часов у Маринки не было, и она начала медленно считать до шестидесяти, после каждой "минуты" рисуя ногой палочку на земле. Вот этих палочек уже набралось двадцать, потом ещё двадцать, ещё... А именинница не появлялась. Был самый конец октября, холодный порывистый ветер осыпал Маринку редкими каплями дождя. Девочка замёрзла и, чтобы согреться, стала бегать от калитки к школьному крыльцу. А вдруг она перепутала время? Или Аня сама перепутала... А может, дождя испугалась? Вот пролетит эта чёрная тучка и Аня появится... А вдруг день рождения не сегодня, а через неделю или месяц? Неужели ошиблась? Или Аня? Нет, Аня не могла... Мысли наскакивали друг на друга, путались и повторялись. И ни одна не приносила Маринке радости. Ей казалось, что ожидание длилось вечность, какое-то внутреннее чувство подсказывало, что Аня уже не придёт, но уйти она не могла, всё надеясь на что-то... Давно окоченели руки в тонких варежках. Девочка расстегнула несколько пуговиц пальто. Бочонок, завернутый в блестящую бумагу, сунула за пазуху, руки в карманы и продолжала мерить то шагами, то прыжками дорожку. Лишь когда зачастил беспрерывный дождь, и пальто стало тяжелеть на плечах, побрела к дому. - Что с тобой, тебя обидели? - испугалась мама, увидев промокшую дочку с бледным и расстроенным лицом. - Аня не пришла, - Маринка села на пол прямо у двери. - Как не пришла? И ты всё это время ждала? Но ведь уже два часа! - мама стала быстро раздевать дочку. - На тебе и платье мокрое, ну-ка, быстрее в постель. Мама укрыла Маринку толстым тёплым одеялом, принесла горячего чаю с малиной, надела на ноги носки с горчицей... - Не расстраивайся, доченька, может ты не там стояла, время перепутала? А может Аня приболела - видишь, какая погода на дворе, и отменилось день рождения, - ворковала мама. - Завтра в школе всё и узнаешь. Она нежно гладила дочку по голове. А та, согретая её любовью, разомлевшая от чая и жаркой тяжести одеяла, прикрыла глаза и словно убаюкивала себя воспоминаниями. Какие чудесные дни рождения устраивали ей родители! Папа красивым почерком подписывал пригласительные открытки, и Маринка раздавала их своим друзьям. Мама пекла два вкусных торта со сливочным кремом. Маринка любила помогать, пропитывать коржи сладким сиропом. Очень вкусными получались у мамы воздушные эклеры и маленькие бутерброды... Гости быстро съедали угощение, и начиналось самое интересное: шарады, конкурсы и викторины. Победитель всегда получал приз - маленькую куколку или машинку, блокнотик или большой карандаш. Даже проигравшему во всех играх мама умудрялась вручить милый подарок - за участие. А потом приходили родители детей и садились пить чай со вторым тортом... Так же весело проходили праздники и у её друзей. У московских ребят, наверное, ещё интереснее, засыпая, подумала Маринка. А она теперь не знает... Как жалко, что не знает... В понедельник Аня как ни в чём не бывало сидела за своей партой и тягала за чуб соседа Сашку. На перемене Маринка, пряча за спиной подарок, сама подошла к ней. Хотела поздравить с днём рождения, вручить бочонок, но под удивленным взглядом Ани вдруг смешалась, сказала, запинаясь: - Я тебя вчера около школы ждала, долго... - Ой! А я и забыла! У меня и так гостей много было, тебе бы места за столом не хватило! - смеясь, ответила Аня. - А ты что, и с подарком была? - она склонила к плечу голову и смотрела на Маринку с ожиданием и любопытством, и как будто пыталась заглянуть ей за спину. - Была, была... - Маринка от обиды не вымолвила больше ни слова, опрометью бросилась в класс, затолкала бочонок на самое дно портфеля. - Ну, что случилось у Ани? - обеспокоенно спросила мама, встречая дочку. - У неё и без меня было много гостей, - буркнула Маринка. Дома достала из портфеля подарок. Освободила от блестящей бумаги и поставила на стол. Положив голову на скрещенные руки, долго смотрела на красные ягоды и чёрные листья на золотистом фоне. Потом собрала из коробочки карандаши и поставила их в бочонок. Слёзы хлынули из её глаз... - Не плачь, - погладила её по голове вошедшая в комнату мама. - Понимаю, что тебе очень обидно... Не отчаивайся. Будут и у тебя верные друзья! - Уже есть! - вытирая рукавами слёзы, сказала Маринка. - Не нужно меня больше провожать и встречать. Я с Леной Коровиной ходить буду! Она в соседнем доме живёт. Ты, мамочка, права была. Лена очень хорошая! Она меня сегодня шоколадкой угостила, а я ей яблоко дала, то, второе... И вообще, я к ней сегодня в гости пойду! Вместе литературу будем готовить, шобы я не шокала...
15 |
16 |
17 |
18 |
19 |
ЖУРАВСКИЙ И ЧАПЛИНА
|