Глава третья. Ночь, сменяющаяся рассветом
Герман. Это слово, это имя, этот человек - всё это значит для меня очень многое, а оттого и несёт в себе множество разного. Он пришёл и бросил вызов Тьме, точно рыцарь, герой из древних сказаний, и спас меня, сделал такой, какая я есть, зная о последствиях своего решения. Но в ту ночь я поняла, что он такой же, как я, слабый и беспомощный
Эйслин.
Гладя его жёсткие серебряные волосы, смотря на его сонное, спокойное и усталое лицо, совершенно счастливо улыбаюсь, радуюсь и думаю о Германе - при одной лишь мысли о нём сердце начинает бешено стучать. Конечно, не он первый, кто даровал мне имя, кто пришёл в этот дом и дал достойный ответ рыцарю. Таких было множество, но все они были приходящими и уходящими, совершенно не запоминающимися. И не вызвали во мне никакого отклика. Для них я была, как верно сказал ты, пустышкой.
Но... даже говоря те слова в самом начале, ты не выглядел злобным, равнодушным, жестким, нет. Где-то в глубине твоих глаз я видела и вижу сейчас, точно повторяется эта картина, глубокую печаль, тоску, неприятие этого факта и отвращение. Однако ничего из этого не было направлено на меня, а на что-то или кого-то другого, повинного в этом. Тем не менее, разве моё состояние до встречи с тобой не было естественным? Разве такой порядок вещей не является нормальным? Так зачем ты сражаешься с миром? Зачем пришёл в мою жизнь и... даровал мне надежду, человеческое тепло?
Что же со мною происходит? Слёзы льются из глаз, но не от боли, печали и горечи - от радости и счастья. И только всплывающие в памяти строки неведомого ранее стиха отдают грустью, некой тяжестью, рисуя передо мной причудливую картину, которая кажется мне такой знакомой. Мужчина и женщина стоят друг напротив друга, разделённые незримой стеной, создающей два разных мира. Мир слева полон крови, боли и отчаяния, тёмного света, но мужчина твёрдо стоит на ногах со странным блеском в глазах, вызывающим дрожь и страх. И видно, что безумие уже пустило в него свои корни.
Подавив ужас и не желая больше смотреть на него, перевожу взгляд на правую часть этого мира. Она чиста, спокойна и красива. Везде цветут цветы, поют птицы, гуляет лёгкий ветер своевольный. Чистое синее небо, в котором высоко-превысоко парит солнце, даруя всем живым теплоту и свет. И посреди всего этого великолепия стоит одинокая, красивая, печальная женщина, смотрящая на своего друга, но не имеющая сил помочь ему. Она кричит, но он не слышит. Она протягивает руку, но он её не хватает. Она плачет, но ему всё равно. Бездушный, равнодушный и холодный вид да мирный шелест травы на ветру - вот и весь ответ этого человека, этого мира на её чувства.
От этого зрелища моё сердце разрывается на части, силы меня покидают, всё лучшее, что со мной произошло, уходит на задний план и кажется каким-то незначительным, мелким. И только хочется упасть на колени и плакать. Плакать над этой трагедией, произошедшей по чьей-то вине. Роптать на бога, что допустил её. Оказаться подле этой неизвестной и помочь ей. Крикнуть этому неизвестному, какой же он дурак, что ему нужно извиниться перед ней.
Но слова застревают в горле при виде кровавых слез, что текут только из одного глаза, а другой точно мёртвый: в нём света нет. Лицо его перекосило: одна часть спокойна, точно маску недвижимую надели, другая - безумна и грустна. И всё это открывается мне только тогда, когда женщина уже этого не видит, повернувшись спиной к нему. Он не желает ей этого показывать, потому что не желает её расстраивать ещё больше? Чтобы не ранить её?
Какой же он... чудной, милый и добрый человек, взваливший на себя такое бремя. И прямой как в тех строках: неизвестный молча стоит и не жалуется, а только плачет. Но это незримо для других и для той девушки, которая, тем не менее, знает об этом и хочет разделить с ним это бремя. Из-за этого происходящее мне напоминает древние сказания и предания, повествующие о замечательных героях, встретить которых всегда мечтала и мечтаю я. Но теперь, смотря на неизвестного, понимаю глубину своих заблуждения.
Вот он стоит прямо передо мной: слабый, ослабший, но ещё не сломленный герой, которым нужно восхищаться, которого нужно уважать. Так почему же вместо этого только грусть и печаль, сожаление и боль? Почему кажется мне он не героем, не рыцарем, а обычным человеком, который просто вынужден поступать так? Почему мне кажется это положение дел неправильным, когда всего один человек должен нести такое? За что ему такое наказание - вечное одиночество? Кто его так проклял и за какие деяния? По своей прихоти? По велению богов? Если... если это действительно так, то разве они могут носить это гордое и прекрасное имя? И что же за ужасный мир ими создан, в котором любящие друг друга души не мог быть вместе?!
Будучи уже не в силах меня держать, трясущиеся и до этого момента ноги подкашиваются, и я падаю на колени, перестав сдерживать рвущиеся на свободу слёзы и чувства. Великая грусть и скорбь наполняют меня, не оставляя ничего другого, кроме глубокого сожаления за судьбу этой пары. И печали поток прекратится не скоро, потому что только недавно сама прошла через... отдаленное подобие этого ужаса, поэтому не могу остаться равнодушной.
Долго ли, коротко ли я плакала - не знаю. Но затем в какой-то миг почувствовала твёрдую, грубую покрытую шрамами мужскую руку, которая просто гладит сейчас меня по голове, точно пытаясь успокоить. Подняв голову, вижу то же лицо молодого человека, черты лица которого кажутся мне до безобразия знакомыми, точно где-то я их уже видела. Пронзительные отливающие золотом глаза, острые, но довольно привлекательные черты лица. Короткие растрепанные седые волосы, короткая бородка.
Вглядевшись в его лицо окончательно, ахаю и еле подавляю рвущийся на свободу крик ужаса, перемешанного с удивлением, от понимания того, кто стоит передо мной. И как же сразу же я этого не поняла? Как же сразу не опознала своего благодетеля, ведь он... и не изменился практически с той поры. Остался до сих пор таким же, особенно взгляд его и глаза.
- Чего ты плачешь? Если из-за меня, то я не стою и гроша. Такой же глупец, как и многие другие. Иду куда-то, а куда - не знаю сам. Лечу, будучи подхваченным ветром, без цели и без смысла. И только в конце ответ мне будет дан: зачем же я столько мучений прошёл, - он пытается улыбнуться, но из-за его лица выходит странная полуулыбка. - Ладно, иди отсюда, иди. Тут людям не место, м-да. Здесь могут жить, существовать такие, как я.
Вопреки его словам слез поток только усиливается, а в голове крутится только один вопрос: "Почему ты себя обрекаешь на такие мучения? Во имя чего?" Но едва ли он скажет мне ответ на это, если я спрошу его об этом. Ведь если Герман не говорит это той женщине, которая ему очень дорога, то у него нет и не должно быть причин рассказывать об этом мне, верно? Даже понимая это, я... я хочу спросить у него... попробовать узнать.
- И-извините з-за такой неудобный вопрос. Н-но... почему Вы не обращаете на страдания той девушки? Она же Вас любит! Почему несёте крест в одиночку?... - я не успеваю договорить - Герман начинает безумно смеяться.
- Ах-ха-ха, ты уже вторая, кто меня об этом спрашивает. Перед тобой была, вернее, был кое-кто ещё. И если ты и дальше пойдёшь этой тропой, то с ним ты обязательно встретиться. Впрочем, тебя не это интересует. Ответ един на оба твоих вопроса, молодое дитя Тьмы. Знания - великая ответственность и великая ноша, которую не стоит иногда нести кому-либо вообще. Жестокого она сделает ещё злее. Доброго сломает. Нейтрального сделает до боли равнодушным и холодным. И то, что я несу в себе, относится именно к этому разряду. А она для такого слишком хрупка, поэтому доверена ей лишь самая кроха знаний, что может послужить добру. Для меня разница невелика. Безумие, холод всегда были, есть и будут моими спутниками по жизни. Такова цена, плата, которую я заплатил.
- Н-но разве Вы не мечтаете о том, чтобы осесть и сбросить с себя всё это? И-и как можете этот груз нести, если...
- Король глупцов. Но у глупцов нет короля, поэтому я сам себя короновал. Многие до меня и многие после меня грезят тем, что они умнее всех и могут что-то делать лучше всех. В моем же случае, возможно, так оно и было. Самый гениальный человек в истории, - саркастически усмехается, - смешно, конечно, особенно сейчас. Способности определяются до конца не природным даром, а самим человеком. И до ужаса умный разумный на практике может быть глупцом, какого надо ещё поискать. И оказывается, что некая неизвестная простушка, доселе жившая в кошмарных условиях, умнее этого человека и мудрее. Она видит то, что не видит он. Она понимает то, что не понимает он. Так кто же из них самый достойный? Кто из них заслуживает уважения и внимания? Кто из них по настоящему велик?
- П-позвольте, - набравшись смелости, начинаю говорить, как он тут же меня обрывает.
- Нет. Время вопросов закончилось, юное дитя Тьмы. Настала пора отправится в путь, как это сделал он, не ведая ни причин, сподвинувших тебя на это, ни значение и масштаб своих действий. И если сможешь его пройти, тогда вероятно этот человек расскажет оставшуюся часть истории, коли нужда или настроение будет.
В этот момент моё зрение начинает расплываться, точно пелену надели, веки тяжелеют, точно не спала тысячи лет. В голове тревога, страх и некая надежда на приближение к Герману. И одновременно с этим грусть, тяжесть и сомнения где-то далеко. Какое же это странное и приятное чувство. Интересно, он тоже это ощущал, когда решился на всё это? Как же хочется спросить у него об этом, прикоснуться к нему. А почему - неважно.
Когда мои глаза открылись, передо мной предстала та же, но и различная картина. Герман, как и раньше, лежит на моих коленях со спокойным, умиротворенным лицом, ровно дыша. Но помещение вокруг нас уже другое. Оно не выглядит заброшенным и небогатым. Справа от меня в камине мирно и тихо трещат дрова, и горящий там огонь и свечи освещают помещение. Стоящие позади стулья и стол теперь не бедны и не кажутся сделанными наспех. В общей сложности шесть стульев выставлены по бокам от длинного стола, а оставшиеся седьмой стоит напротив меня, во главе и смотрит на выход. Все они, кроме последнего, сделаны из нехарактерного для этого места светлого дерева.
Заметив это, печалюсь, понимая, что обреченный там сидеть будет вечно одинок. Ему нет места среди ослепительно яркого света, среди тех, кто будет находиться на виду у всех и получать заслуженный почёт и уважение. Пока остальные купаются в славы лучах, его имя затеряется в веках и не найдёт своего отклика в народных массах, покроется грязью и пылью. Пусть даже именно он тайно стоял во главе тех людей, что вершили великие дела. Но... почему этот будущий чудак решился на такое? Почему отказался от места под солнцем?
Тяжело вздохнув, всматриваюсь в лик Германа, точно надеясь в нём найти ответ. Едва ли его можно назвать героем в классическом понимании - они сражаются с Тьмой, уничтожают её. А он спокойно и буднично шагнул в неё, совершенно не беспокоясь о том, что с ним будет, и желая отыскать нечто в ней. И хочется мне, как и тому рыцарю Бездны, назвать его глупым, но... это слово никогда не покинет мои уста, скорее всего, когда речь заходит о нём. Ведь глупые люди не ведают, что они делают. А Герман, похоже, с самого начала знал, что его ожидает, но совершенно не сопротивлялся этому, не бежал от этого и не кричал в ярости. И точно он горит каким-то странным, таинственным, незримым обычно никому светом, который так и манит меня, словно мотылька.
Но... этот свет несовершенен и абсурден: то в своём спокойствии тёплый, то в своём неистовстве, безумии холоден, словно лёд... нет, это слишком тяжело обличить в слова. Даже язык Бездны, привыкший описывать такое, не способен точно описать этот парадоксальный огонь, который то светел, то темен. Он ни на секунду сейчас не остаётся постоянным, меняясь каждую минуту, каждую секунду, каждое мгновение. Но... эти перемены болью отдаются в огне, радующимся переменам, несмотря на это?
Хочется произнести: "странно", "неправильно" и "чудно", но вместо этого моё лицо расплывается в счастливой улыбке. А в голове всплывает недавний поцелуй, являющийся больше частью старого обряда, связующего разумного с определённым местом в Бездне и отдающий теплом даже в качестве воспоминания. И кажется, что царящий в моей душе сумрак рассекается лучом света, пусть пока неуверенным и слабым. Но к чему всё придёт? Что сподвигло Германа на подачу руки помощи такой, как я? Что ищет он в Бездне? Зачем ему я? Что значили те слова?...
"Ты слышишь меня, некогда безымянная тень, существование которой лишено четкой цели и смысла? Можешь не отвечать на мои слова, хранить молчание - я знаю твой ответ на сей вопрос. Потому просто слушай, хотя прекрасно понимаю, что ты едва ли и треть поймёшь из того, что будет мною сказано и что ты, скорее всего, вскоре забудешь сии слова, как и многие до них. Но если решишь вдруг запомнить их, сделать мне такую милость, то ступай по дороге Бездны, что ведёт в её глубины, к истоку. Там тебе откроется то, что можно назвать правдой, но ни в коем случае не абсолютной истиной. Природа этого места изменчива: оно в некотором роде подстраивается под разумных, поэтому то, что верно для тебя, может и не быть таковым для других, и было бы странно, существуй единая правда в таком месте. Должно быть, спустя какое-то время ты спросишь себя: почему тогда выбрал тебя? На этот вопрос, увы, нет вразумительного ответа для обычных разумных. Но он есть для связанных с Бездной. Это не что иное, как хм-м... надежда, вера, прочная цепь, что позволяет понять друг друга, находясь в паре света и тени, огня и тьмы, если угодно. Ведь их узы надёжнее и крепче всего, пусть иногда их существование и длится всего лишь миг. Но и этого бывает достаточно, чтобы понять, кто стоит перед тобой. Конечно, ты ещё далека от совершенства, Эйслин, от того, что хочу видеть я. Но пройдёт время, эпохи сменят друг друга, разразится последний буран, и тогда ты сможешь прийти к тем дверям, что закрыты для меня, отворить их и покончить раз и навсегда с призраком... призраками прошлого. И, пожалуй, у тебя должен возникнуть вопрос: "Почему я не могу этого сделать?" Но это уже пояснить не так-то просто. Наиболее правильное и простое объяснение - стагнация. Замкнутый и порочный круг, повторение одного и того же, несмотря на все попытки этот порядок изменить. Однако, ты, Эйслин, пусть и с моей помощью, смогла оказаться на развилке, не увязнув в повторениях, чиста от этой грязи. А на этом мой монолог подходит к концу - время истекло".
Говорил он с непривычной, чуждой грустью и некой виной, болью, что его терзает и не даёт покоя. Герман не выглядел самим собой тогда, исчезло спокойствие, легкомыслие, но в то же время казалось мне, что в нём разгорелось слабое пламя надежды на что-то. Оно звало меня, манило, согревало сердце. Но тогда я лишь безмолвно и бесчувственно провожала милосердного государя взглядом, не желая что-то делать, что-то менять. Боялась, что не выдержит его пламя, что он умрёт. А почему и сама не знаю, только догадываюсь о причинах, нет, о причине, которая довольно проста и понятна, но только нам, существам Бездны, в полной мере.
Не знаю и то, откуда доносятся еле слышные слова: "Из света рождается тень. Тень и свет неразлучны, они часть одного целого. И каждый компонент системы необходим другому. Первое несёт в себе то, что должно быть скрыто от глаз чужих, что не может нести в себе другое. А второе дарует спокойствие и силы, указывает путь в кромешной тьме", - звучит чей-то голос. А чей - разобрать невозможно: он звучит слишком тихо, чтобы можно было вслушиваться, но отдает нотками знакомыми. Усталостью, грустью, смирением и каким-то равнодушием веет. Но так он звучал у двух человек: у государя и у того человека, которого приняла за Германа. Почему этого сразу не поняла? Почему так легко и быстро привязалась к этому человеку?...
Не знаю. Не понимаю совершенно ничего. Мне хочется крикнуть - крик не покидает мои уста, будто их нет, всё тело заковано во льды. Но мысли, чувства текут подобно ручью: спокойно и безбоязненно. И почему-то кажется, что в любой момент может раздастся тот голос, который говорит со мной и в то же время с кем-то другим, тем, которым здесь нет, который обращается ко мне будто к старой знакомой: "Не хмурься. Угрюмое выражение такому редкому цветку, как ты, не идёт. Оставь мне тягостные думы и мрачность. А сама живи, улыбайся, смейся". И в этой небольшой речи жизни больше, чем во всем прочем. Но... откуда я это могу знать? Почему у меня сердце болит от того, что эти слова предназначены не мне?... или потому, что я никогда их не услышу о себе?
Встряхнув голову, бессильно поникаю, понимая, что ответы на эти вопросы не получу, сколь долго не думала бы и сколь сильно того не желала. И почему-то с этим решением пришла и тоска, и пустота. И появилось какое-то абсурдное желание прикоснуться к своей груди, чтобы жизнь услышать. Сама того не заметив, сделала это, но легче не стало, ведь там пусто, ничего нет. У нас, существ Бездны, нет сердца, хотя мне так хочется, чтобы было оно!
Слёзы катятся ручьем, падая на лицо спящего Германа, но вдруг столь знакомая огрубевшая дорогая и тёплая рука обхватила мою щеку и сделала это максимально нежно. Переведя взгляд на привставшего Германа, которого видеть я не могу хорошо из-за слез, сумела разглядеть какую-то странную виноватую улыбку. А затем он аккуратно обнял меня, и моё лицо оказалось из-за разницы роста в его плече.
- Полагаю, что должен сказать "прости", ведь так поступают люди, верно? Но так уж сложился рок или судьба, что никто из нас не подходит под понятие "человек". Ты дитя теней, поэтому сердца у тебя нет, что скорее всего сейчас и стало причиной твоих тревог и твоей печали. Но что есть человек? Им свойственно убивать ради забавы, ради денег, власти, амбиций, иногда ради того, чтобы получить мужчину или женщину, но именно "получить". Любви тут никакой нет. Простое желание обладать как предметом, как роскошью, как цветком, которым сможешь любоваться только ты. Однако, пусть ты и не человек, но ты чувствуешь, страдаешь, живёшь, печалишься. И велика разница между тобой и человеком? На самом деле, ответ на этот вопрос не имеет никакого значения. Потому что ты это ты, Эйслин. Ты искренне переживаешь, и разве этого недостаточно? По-моему, более чем достаточно. А есть ли сердце или нет - неважно. Оно всего лишь орган, гонящий по венам и сосудам кровь.
Говоря это непривычным, но не менее приятным мягким и добрым тоном, он аккуратно гладил меня по спине, а иногда и по волосам. При этом он не переходит границы и не кажется ни в коем случае раздраженным, хотя и заметна усталость и некоторая неприязнь к данной теме. Этим он походит на того, кого у меня никогда не было, на отца, к которому за советом обратился ребёнок и который смиренно объясняет. Или это делает его ближе к учителю?
Неожиданно мне стало совершенно всё равно, с кем его можно сравнить или кто он и зачем сюда пришёл. Ведь так ли это важно? Нет, разве это играет какую-то роль, как и причины, по которым он здесь оказался? Пусть в этом мире ничего не случается просто так, но не хочу, не желаю этого знать. И говорит во мне не страх перед тем, как отношение к Герману может изменится. Не причём это здесь. Просто... он уже заслужил доверие, расположение своим поведением, своими речами и решениями. Есть во мне такое чувство, что далеко не все, а меньшинство может вести себя так с незнакомыми людьми.
Отодвинув свою голову от его плеча, смотрю в его лицо. Несмотря на то, что он только недавно проснулся, оно полно усталости, напряжения, сонливости. Стали видны и морщины. Прежде пронзительные пугающие глаза сейчас добрые и скорбные, но не потерявшие золотой свой блеск. Так, совсем незаметно государь превратился из сильного, решительного молодого человека в глухого старика, сменившего почти столетие. Но не изменились мои чувства ничуть. Может быть, спаситель мой и стар, и слаб, и не всегда прав. Но он навсегда останется им, моим рыцарем.
Неожиданно для него поддаюсь вперёд и, сама его крепко обняв, дарую ему свой поцелуй без всякой надобности, без приказа и не для ритуала. А просто потому что так хочу. И в этот миг я ощутила учащение сердцебиения, хоть и нет сердца у меня, и кровь, подхлынувшую к щекам, и радость, и любовь. Заметила и удивление, сменившееся счастьем, под давлением которого его лицо прежним стало, и то, как он сильно прижал меня к себе, словно желая меня ощутить.
И продлилось всё это секунд шесть-семь, но показалось, что прошла целая вечность. Весь мир для меня сжался до небольшого мира, где есть только я и Герман, в ярких золотых глаза которого вновь плещется та искра, что меня привлекла, и почти звериная похоть при внимательном осмотре моего тела. Волна смущения прокатилась по моему лицу, но прикрывать ничего не спешу. И ощущаю какую-то радость от того, что Герман, нет, милый обратил внимание на меня.
В следующий миг я оказалась уже под ним, и он, нависнув надо мной, вписался мои губы и стал внимательно исследовать мое тело, не пропуская ни единого сантиметра и ища, как снимается с меня одежда. И по мере усиления ласк мой разум гаснет всё больше и больше, уступая место животным инстинктам, и вскоре утонула в этом наслаждении, отдавшись ему и Герману полностью. Последнее что запомнила это то, как его крепко-крепко руками и ногами обняла и прижала к себе и как в мыслях пронеслось с какой-то теплотой, что он мой.
Придя в себя, пытаюсь открыть глаза, но не могу, словно какая-то неведомая сила смыкает их, как замок. Тем не менее, страха нет никакого, будто всё идёт так, как и должно, хотя я не перестаю пытаться разлепить очи. Одновременно с этими попытками руками исследую место, на котором лежу. Оно твёрдое, но мягкое, словно надета какая-то ткань - оттого мне приходит на ум только одно слово "кровать", но сразу множество вещей, основным среди которых является наше бурное времяпровождение. И эти воспоминания заставляют чувствовать меня, что я жива, что я точно такая же, как и Герман, нет, дорогой. Поэтому мне не страшно более? Поэтому жду с нетерпением, когда смогу открыть глаза? Не из-за страха? А из-за желания увидеть его вновь?
Всё ещё продолжая предаваться воспоминаниям и краснея от некоторых моментов, наконец открываю глаза, но тут же щурю их от не столько яркого, сколько непривычного света. Ведь кто бы мог подумать, что здесь, в царстве теней, взойдет свое солнце, которое не причиняет боли! Желая увидеть первый раз в моей жизни солнце или хотя бы его тень, поворачиваюсь к окну, но мой взгляд останавливается на середине, так и не дойдя до окна.
Там, слева от него, на чёрном стуле сидит полуобнаженный в одних штанах Герман. Отчего моё сердце пропустило удар, а воспоминания нахлынули с новой силой. Но видений град окончился вместе с раздавшимся гласом дорогого.
- После стольких лет всё начинает проясняться в одночасье? Должен признать, у судьбы есть чувство юмора, но к чему в итоге всё придёт? К спасению или к разрушению? Ведь то, что вижу я сейчас подходит больше человеку, не создаст ли это проблемы потом? Нет... в этом и кроется его прелесть, верно?... - тихо шепчет себе под нос дорогой, чеша подбородок и смотря на свет.
Словно дожидаясь окончания размышлений, зевок вырывается, тело расслабляется и тянется, случайно привлекая ко мне его внимание. К моему удивлению, лицо Германа выглядит живее, морщин нет, глаза ярко горят, и напоминает он теперь молодого обновленного человека.
- С добрым утром... милая Эйслин. Прими мою искреннюю благодарность за всё: за помощь в поисках, за... этот акт. Я ценю это и... вижу, понимаю твои чувства. Но... не могу на них ответить сейчас. Меня, словно мотылька, огонь всё манит и манит что-то куда-то вперёд. Не успокоюсь я, моё сердце, моя душа, пока не узнаю, что скрывается там, - он низко наклоняет голову, точно прощения прося. - Прости меня, если сможешь, Эйслин милая. Хоть и ведаю, что подле тебя будет покой, счастье, но всё равно отправлюсь в путь. Потому я дурак, дурак, каких свет ещё не видывал!
Почувствовав от этих слов боль в груди и покатившиеся слёзы, не нахожу, однако, сил, желания злиться на него. Ведь... он сказал это с самого начала, да? "Но так уж сложился рок или судьба, что никто из нас не подходит под понятие "человек"", - а раз так то было глупо с моей стороны от него ожидать обычной, простой человеческой любви...
- Ничего глупого в этом нет, Эйслин, - мягко произносит он, осторожно вытирая мои слёзы пальцем. - Бесспорно, с точки зрения науки, эмоции, чувства, любовь всего лишь протекающие в нашем организме химические реакции, которые мешают исследованиям, а раз так, то их нужно отбросить. Но знаешь, по моему мнению, истинная мудрость состоит в том, чтобы жить в согласии собой, чтобы не пытаться обмануть себя или перестроить. Только тогда можно уверенно шагать вперёд, в будущее и узнать конец своего пути, ответ.
- Тогда... тогда смогу ли я...
- Да, сможешь. Мы с тобой по-своему слабые создания, поэтому нет ничего ужасного, чтобы просто поддерживать друг друга, чтобы быть друг у друга.
- ... отправится в своё путешествие?
Глаза милого расширились в удивлении, рот слегка приоткрылся. А затем с его уст сорвался какой-то странный смешок.
- Да, конечно. Если ты этого желаешь, то ступай. Я не царь и не бог, чтобы останавливать тебя. Но Хаоса ради будь осторожна на этом пути. Далеко не все проходит его до конца по разным причинам.