Грэй Ф.Грин. Танго железного сердца

ТАНГО ЖЕЛЕЗНОГО СЕРДЦА

(фрагмент романа-мозаики "Кетополис: Мертвый кашалот"

Грэя Ф.Грина в пересказе Шимуна Врочека)

1933 год, где-то в Тихом океане

- Адмирал, сэр? - знакомый голос.

Годы должны пройти, прежде чем начинаешь понимать, что действительно важно в этом мире. Прежде, чем получить открытую веранду, теплое дерево под ногами и китель на плечах, я успел потерять родителей, дом и лейтенантские иллюзии. И еще успел сделать много глупостей. Я смотрю на катер, который подходит к причалу, разворачивается, примеряется, куда бы пристать...

Много прекрасных глупостей.

И, похоже, собираюсь сделать еще одну.

- Адмирал? - повторяет голос настойчиво. Я, наконец, поворачиваю голову и вижу - все готово для моей работы. Вещи аккуратно разложены, над латунным кофейником поднимается пар. Не хватает только одной детали...

- Адмирал!

- Да, Рокки, спасибо.

Я подхожу и сажусь; вестовой по имени Рокки придвигает мне кресло. Оно скрипит, как желчный, капризный, пятидесятивосьмилетний старик-адмирал. Все правильно. Старой заднице - старое место. Я укладываю руки на столешницу - морщинистые, на запястье левой поплывший голубой якорь - татуировка. Вот теперь комплект... впрочем, опять не совсем. За моей спиной - ворчание. Я говорю:

- Киклоп!

Он продолжает ворчать. Вечно же чем-то недоволен.

- Куда ты дел мои очки?

В поисках оглядываю стол. Передо мной разложены на столешнице: кружка, латунная чернильница с пером, пачка чистой бумаги, стопка заметок, карта перемещений флотов во время Большой Бойни 1901-го года (лист 1 ноября, лист 2 ноября) и старый морской кольт. Эти вещи мне совершенно необходимы.

Да, я знаю, что вы хотите спросить.

И вот зачем: в кружке кофе, в чернильнице чернила, в бумагах - дела и планы, а револьвер так, просто лежит. Привычка.

Еще неплохо бы очки.

- Киклоп!

- Он только что вышел, сэр, - говорит вестовой. - Мне догнать его?

- Не надо, Рокки.

Как-нибудь справлюсь. Я пишу книгу, кстати. Думаю назвать ее "Тактические решения в управлении эскадрой"... броненосной эскадрой? Да, так лучше. А Киклоп мой неизменный редактор и критик. Скажете: что такой, как он, может понимать в тактических решениях управления?

Зато Киклоп исправляет мои ошибки и расставляет запятые.

* * *

Зовите меня Козмо.

И я солгал.

Мое имя на древнегреческом звучит как Космос. Что переводится как "порядок, красота и гармония". Мир.

Сейчас, пройду путь от точки А до точки Б, получив пулю в левую руку и станцевав танго (да-да, вы о нем еще узнаете), я могу сказать: ничего подобного. Даже спустя тридцать с лишним лет, сидя на веранде, чувствуя ступнями теплое дерево, я не нахожу в своей адмиральской душе ни порядка, ни красоты, ни гармонии.

И тем более не нахожу - мира.

Чтобы получился такой отвратительный характер, как у меня, нужно очень много времени...

* * *

Обмакиваю перо в свежие чернила - кстати, из каракатицы. Их принесли утром. Аккуратно вывожу: "Командующий флотом адмирал Штольц принял решение атаковать головной бирманский корабль сдвоенной колонной". Легко писать о чужих ошибках...

- Сэр?

- Подожди, Рокки. - я ставлю перо в чернильницу и поднимаюсь.

Я смотрю, как с катера бросают конец. Плохо бросают. Не моряки никаким боком. Впрочем, можно было догадаться... А это еще что?

- Рокки, взгляни, пожалуйста.

В последнее время я плохо вижу вблизи, но то, что вдалеке, я вижу прекрасно. Например, морские карабины в руках моих гостей. Или, скажем, автомат Томпсона, который зачем-то прячут под брезентовый чехол на корме. Настоящая ручная гильотинка. Скорострельность восемьсот выстрелов в минуту. Экипаж броненосца 1-го класса при таких темпах уходит в лучший мир за полторы минуты. Представляете? Американцы - большие молодцы, я всегда это говорил.

- Кто это, сэр? - спрашивает Рокки.

- Мои друзья.

Морская пехота, кто же еще?

- Они высаживаются, сэр. И у них оружие.

- У нас все-таки джунгли, Рокки. Может, тут опасно?

Рокки немного думает и кивает. Может быть.

Вместе с морпехом на причал сходит какой-то гражданский. Щеголь, каких поискать. Широкополая шляпа, светлый льняной костюм с жилеткой, ветер треплет белые штанины. Лицо в тени.

А походка хорошая, уверенная.

Словно из вчерашнего вестерна.

- Ну, что делать. Пойдем встречать, что ли? - говорю я Рокки. Надеваю белую фуражку, ребром ладони проверяю, чтобы кокарда была посередине лба. - Обри все еще не вернулся? Тогда придется тебе. Посвящаю тебя в светлейшие дипломаты, о, сэр Рокки. Пошли.

Офицер выступает вперед. Конечно, он без мундира, но морпеха легко узнать. Выправка, постановка ног, а главное - особая аура самоуверенности. Морпехов натаскивают убивать. Во время обучения они проходят через такую задницу, что чувствуют себя избранными.

- Господин Дантон? - говорит морпех. - Я здесь по особому поручению...

- Адмирал Дантон, если вы не против. Вы в каком звании?

Он теряет запал.

- Я...

- Это простой вопрос, лейтенант.

- Откуда вы знаете?

Я пожимаю плечами: разве не ясно?

- Итак, - говорю я. - Добро пожаловать на Остров Свободы.

- Спасибо, адмирал.

- Зачем вы здесь, лейтенант?

- Биомеханические уро... гибриды. Отдайте их нам, адмирал. - Морпех ждет ответа. Наконец он понимает, что не дождется. - Адмирал?

- Я думаю.

Лицо морпеха с трудом передает сложную гамму охвативших его эмоций.

- И... что надумали?

- Нет, - говорю я.

Рокки переминается с ноги на ногу. Как-то ему не по себе в обществе морской пехоты. Надо было брать с собой Обри - тот старше и опытней. Гражданский стоит чуть поодаль, но слишком близко, чтобы я толком рассмотрел его лицо. Чертова избирательность зрения.

- Вы не оставляете мне выбора, сэр, - говорит морпех.

- Избавьте меня от этой демагогии, лейтенант. Мы с вами взрослые люди... Кстати, чертовски хорошая сегодня погода, не находите?

- Сэр, у меня приказ.

- Позволите взглянуть?

Я беру листок. Обычный казенный бланк. Ч-черт. В первый момент мне кажется, что я вижу внизу знакомую кривую букву. Причал качается - воспоминания, воспоминания. "А" и все. Но нет - куда этим до Канцлера, он был великаном, а эти - пигмеи. Внизу целый ряд аккуратных мелких подписей. Первый секретарь Ривейра, секретарь-советник Флям... Резкая, словно пытающаяся убежать, скользкая закорючка: ответственный секретарь Данедин... это еще кто? Всего человек двадцать. "Народный комитет Кетополиса".

Эти будут пострашнее Канцлера.

- Иначе что? - говорю я.

- Иначе, сэр, мы будем вынуждены применить силу.

Читаю еще раз, с самого начала. В приказе предписывается коменданту поселения (это я), передать всю власть в руки особо уполномоченного (лейтенант корпуса морской пехоты Монтгомери Йорк, надо же), а также (помечено: ВАЖНО) передать морским пехотинцам всех пострадавших от механической вивисекции.

Я поднимаю голову:

- И что с ними будет?

- Они будут временно направлены в карантинные лагеря. После того, как их осмотрят медики, всем желающим будет предоставлено жилье и возможность полноценно трудиться.

Говорит, как по писаному.

- А нежелающим?

- Уверен, таких не будет, сэр.

Хмм. А!

- Я слышал слово "карантин". Меня оно несколько... настораживает.

- Это для общей безопасности, сэр.

Я и правда так похож на идиота?

- Вообще-то, речь идет о вживленных механизмах, лейтенант. Мне отчего-то кажется, что ими довольно трудно заразиться. - Я оглядываю морпехов. Крепкие молодые ребята. Здоровая плоть без всяких инородных вкраплений - гордость нации, опора отечества. - Кстати, вы в курсе? Большая часть моих людей получила эти штуки против своей воли.

- Уверен, комиссия примет это к сведению, сэр.

Обтекаемый ответ. А лейтенант-то у нас дипломат.

- Что ж, тогда я еще раз говорю: нет.

Кажется, они того и ждали. Лейтенант поднимает руку. Морпехи в мгновение ока вскидывают оружие, целят в нас. Неужели мы с Рокки выглядим такими опасными? Я разглядываю карабины, револьверы, пистолеты...

Прямо большое ограбление банка. Как там было в том вестерне? Очень похоже.

- На вашем месте я бы не торопился, - говорю я.

- Почему?

Ручная бомба падает на настил и катится по нему с жутковатым звуком "вву-у", "вву-у". Вот поэтому. Пятно ржавчины на гладком сером корпусе то появляется, то исчезает. Я слышу всплески. Поднимаю голову - так и есть, морпехи попрыгали в воду. Идиоты, но вполне разумные. Правда, от газа это не спасет...

- Вы что, бомбы никогда не видели? - говорю я.

Щеголь в шляпе стоит на помосте и смотрит на происходящее с интересом. Он-то почему не прыгнул? Смелый?

Щеголь поднимает голову. Светлые глаза.

Надо же. Да ему лет восемнадцать, не больше. Совсем молодой парень.

Я перевожу взгляд и вижу, как морпехи по одному всплывают и выплевывают воду. Лейтенант облеплен кувшинками с ног до головы, чертыхается. А ему идет белое. Поднимает пистолет - с оружия течет вода. Не разорвет при выстреле?

- Джентльмены, - говорю я. - На вашем месте я бы особо не размахивал этими штуками.

Они стоят по горло в воде и смотрят на меня. Ненависть, страх, ярость. Впрочем, я обычно так действую на людей. Ну, я уже привык...

Я не знаю, когда мой характер испортился. Честно.

Да, я сварливый.

Зато теперь, похоже, займемся переговорами.

- Что это? - щеголь присаживается на корточки, поднимает бомбу, начинает разглядывать.

- Газовая граната. У нас таких много.

Блефую, конечно. Это добро еще от бирманцев осталось - но разряженное, слава кальмару. Целые с виду гранаты мы на всякий случай сложили в мешок и утопили в море, где поглубже.

Зато в следующий раз морпехи придут в газовых масках. Стоп. А ведь действительно! Только запаса противогазов у них нет, зуб даю. Значит, если они поверят в газовые бомбы, мы можем выиграть день... или даже два.

Пока я размышляю, морпехи окружают нас с Рокки. Решили взять в заложники?

За моей спиной - низкое угрожающее рычание. Ну вот.

Морпехи заметно нервничают, бросают взгляды по сторонам. Потом они видят Киклопа. И начинают пятиться.

Лейтенант не находит ничего умнее, чем спросить:

- Почему обезьяна в очках?

Мне всегда казалось, что морпехи проходят специальное обучение - как правильно выглядеть идиотом. Этот точно был лучшим на курсе.

- Потому, - объясняю я терпеливо. - Очки нужны ей для чтения.

У лейтенанта глаза становятся по чайнику. Но мне уже не до него. У меня вопрос поинтереснее: почему обезьяна надела именно мои очки? Что, Киклоп своих найти не смог?

Вообще, хороший вопрос. Злободневный.

* * *

На свете вообще многое зависит от хорошо поставленного вопроса.

Например: почему Киклоп носит очки, если у него только один глаз?

Отвечаю: потому.

Глупее обезьяны в очках, по-моему, выглядит только обезьяна в монокле.

Киклоп на самом деле - огромная горилла. Вес за двести килограммов, длина тела два метра. Точнее он: Gorilla gorilla gorilla. Это Киклоп мне сам сказал. Серьезно, так и есть. По научной классификации.

Какая-то там западная береговая горилла, что ли?

Забыл.

Все-таки удивительно емкая штука, эта латынь.

- Э-э-э, - ворчит Киклоп. Что означает: внимание! Он стоит у края причала, опираясь на кулаки - огромный, черный. С угрюмым взглядом сквозь очки.

Морпехи молчат - надеюсь, в восхищении.

А я думаю: какого черта он вылез?

Вообще-то, расчет был на психическое воздействие, а не на цирковой номер.

Надеюсь, Киклоп любит давать автографы.

Я говорю:

- Ты опять надел мои очки? Ну-ка, дай сюда.

Забираю очки и цепляю на нос.

Мир становится четче. Потом я поворачиваюсь к обалдевшим морпехам. Лица у них выразительные, однако.

- Вы что, обезьяны никогда не видели?

- Блин, - лейтенант выражает общее мнение морской пехоты. Жестом приказывает опустить оружие. На сегодня все, похоже. Когда Киклоп ворчит - зрелище устрашающее. Порычав как следует (люди вздрагивают при каждой звуке) и показав зубы, он уходит в кусты. Огромный самец с серебряной спиной.

Парень в шляпе смотрит на меня и говорит:

- Вы действительно адмирал?

Я пожимаю плечами.

- Меня так называют. Вообще-то Его Величество сделал меня шаутбенахтом.

- Кем-кем? - говорит он.

- Шаут-бе-нахт, - повторяю по слогам. - Смотрящий-ночью. Самый младший из адмиралов. Примерно соответствует британскому контр-адмиралу. Впрочем, это все мелочи... Чем могу помочь, лейтенант?

Йорк смотрит на меня с досадой.

- До завтра, - говорит он.

- И вам счастливой дороги, лейтенант.

- Я говорю, - он пытается придать своему голосу стальную жесткость, - даю вам время подумать, адмирал - до завтрашнего утра. Иначе...

- И вам спокойной ночи, - отвечаю безмятежно.

Лейтенант скрипит зубами, но делать нечего - возвращается обратно к катеру. Морпехи тащатся за ним, как побитые собаки. Мокрые и злые.

- А здорово вы его обломали, - говорит парень в шляпе. - Со мной так не получится.

И уходит.

Кто ты, мальчик?

* * *

Война - это драка больших обезьян. Зато на нашей стороне - самая умная.

Киклоп ворчит, глядя на меня. Когда-то он выучил язык глухонемых, созданный аббатом де Л'Эпи. И мне пришлось научиться. Правда, обезьяньи пальцы не слишком приспособлены для жестов - так что половина сказанного от меня ускользает.

Вот сейчас он, например, ругается.

А я делаю вид, что не понимаю.

Тоже выход.

- Мы, кажется, договорились, что действуем по плану? - говорю я. - Почему ты вообще вылез? Что? Не понимаю. Нет, не понимаю.

Он взревывает и берется за перо. Огромные черные пальцы обхватывают свинцовый карандаш. Завораживающее зрелище.

"Тебя собирались взять в заложники" - пишет он.

Это ничего, что одноглазый. Киклоп единственным глазом видит больше, чем многие люди - двумя.

- И что?

"Идиот!"

Прежде, чем мы успеваем как следует поругаться, вбегает запыхавшийся вестовой. Клацают металлические пальцы - отдает честь.

- Адмирал, сэр!

- Да, Рокки. Что там?

Он пытается отдышаться.

- Обри... вернулся.

Речная канонерская лодка проекта 247, самая маленькая из всех, что строились в Кето, покачивается у причала. Длина ее от носа до кормы всего двадцать пять метров. Такие лодки придавали в помощь морской пехоте, чтобы умиротворять дикарей. Канонерки поднимались по течению реки, неся артиллерийский огонь и дары цивилизации.

Да, канонерка маленькая. Почти яхта.

Но что интересно, у неё днище не плоское, как у парохода, а вполне себе мореходное...

Свежеокрашенные борта блестят новенькой белой краской. И немного желтой - потому что белой нам не хватило. Труба выкрашена в черный с желтой полосой.

Называется "Селедка". А что? По-моему, вполне героическое имя.

- Канонерка на ходу. Машины, - Обри вытирает тряпкой черные от солидола руки - безуспешно. - Котлы вполне рабочие. Я там покопался чуток, еще побегают. Но вот цилиндры... Низкого давления еще ничего, а вот высокого... м-да. - он вздыхает. - Адмирал, я начинаю думать, что это самоубийство.

Я хмыкаю.

- Ты и раньше думал, что самоубийство. Что там с цилиндром?

- Пойдем, покажу.

На палубе суетится команда механиков. Все, кого мы смогли для этого дела найти. В поселении около ста пятидесяти человек, а понимающих в технике - раз, два и обчелся. И еще Обри, некогда младший судовой инженер-механик.

А канонерка старенькая. Ей уже больше тридцати лет. То, что она до сих пор на плаву - вообще чудо. Ну, и старания Обри.

Спрыгиваю на палубу. Из четырех пушек две уцелели. Ага, хорошо.

- Аккуратней, не провались, - говорит Обри. Жарко, по его лбу струится пот. Обри сдвигает на затылок черную инженерную фуражку. - Доски прогнили.

Это особое ощущение - снова стоять на палубе боевого корабля. Пусть даже такого маленького, как "Селедка". Пусть даже такого древнего.

Крышка люка в потеках ржавчины. Спускаемся в машинное. Здесь пахнет сыростью и металлом. А еще какими-то водорослями.

Обри поднимает фонарь.

- Смотри.

- Где?

Надеваю очки. И присвистываю.

Цилиндр высокого давления. По отполированному металлу идет тоненькая, едва заметная линия. Словно волосок прилип.

Будущая трещина.

- Вот и думай, - говорит Обри.

* * *

Туман стелется над водой. Солнце уже проглядывает сквозь него, играет на сонной воде. Тихие плески - рыба. Туман сворачивается кольцами, как белесый обезьяний хвост, сочится над заливом вкрадчиво, по-змеиному. Запутавшись в береговых зарослях, свисает низко над водой. Утро.

Я шагаю по берегу. Звук шагов кажется приглушенным.

На леске блестят капли воды. От того места, где леска ныряет в воду, расходятся круги.

Старик рыбачит.

Вместо рук - выдвижная удочка и гарпунная пушка. Подарок Вивисектора, будь он проклят.

- Как дела?

- А?! - Кирк глуховат. Я опираю голос на грудь:

- КАК ДЕЛА, ГОВОРЮ? - простите, рыбы.

- Как шкура бела, адмирал! - он бодро взмахивает рукой с гарпуном. Я аккуратно отвожу ствол в сторону - случайно выстрелит, и ходи потом на лине, как кашалот. Масла, правда, с меня не много натопишь - и то вонючее, как у финвала.

- Поосторожней тут. Кирк?

- Адмирал?

- Ты сегодня ничего странного не заметил?

Кирк оглядывается, словно "странное" развешано тут вокруг, на деревьях.

- Странного? Так вроде ничего. А что?

- Все в порядке.

- Чего?

- Все в порядке, говорю!

Кирку за семьдесят. Но он еще крепкий, соображает.

- Шпионы, адмирал?

- Шпионы, Кирк, шпионы... поглядывай тут по сторонам, хорошо?

Когда-то у Кирка была дочь, красавица и умница. Во время Катастрофы она пропала без вести. Кирк остался один... впрочем, это история каждого второго из живущих здесь. Если не каждого первого.

Впрочем, про Катастрофу вы знаете лучше меня...

- Чего? - говорит Кирк, поворачивает ко мне правым ухом. - Не слышу!

Надо выставить вахтенных, думаю я позже, сидя на веранде. Обычного дозора мало. Не идиоты же они там, в морской пехоте? К сожалению, нет.

Закончилось время спокойствия. Тяжелые времена пришли в Либерталию. Прямо эпическая поэма.

"Чтоб ты жил в эпоху перемен" - сиамское проклятье.

- Как думаешь, у нас получится? - говорю я.

Киклоп что-то бурчит. Потом начинает писать.

- Ты не ответил.

Киклоп поворачивается ко мне задом и, тяжело переваливаясь, уходит. Со спины он уже совсем серебряный. Все мы не молодеем, но он в особенности.

Упрямый старый обезьян.

Я надеваю очки, разворачиваю листок. В записке написано: "Киты не летают, Козмо". Хороший ответ. Древняя кетополийская поговорка скорее всего права - как обычно бывают правы дурные вестники. Какие шансы у полутора сотен инвалидов, стариков и уродов против батальона морской пехоты?

Вот и я о том же.

Потом я почему-то вспоминаю тот день, когда я еще был младшим артиллерийским офицером.

Тогда Канцлер запретил держать на кораблях животных. Неофициально проверяющие сквозь пальцы смотрели на корабельных собак, коз, кошек, на попугаев, даже на змей. Что там, тот же контр-адмиральский крокодил попал под амнистию...

Но двух шимпанзе, которые жили на броненосце "Леди Кетоника", пришлось списать на берег.

Помню, как орангутанг уезжал с "Игефельда".

Рыжий, похожий на глупого капризного старичка, обезьян смотрел на нас с отходящей шлюпки. Видимо, он что-то понял. Взгляд черных глаз был почти человеческий...

Матросы плакали. Не было, пожалуй, ни одного человека, которому этот рыжий вредина не сделал бы какой-нибудь гадости. Но сейчас они его оплакивали. Даже у офицеров застрял в горле комок.

Сентиментальность - это когда какой-либо твари достается больше жалости, чем предназначил ей Господь Бог.

Проверяющий из адмиралтейства сказал: на корабле может быть любая живность. Кошки, свиньи, антилопы, игуаны, козы, крысы (куда без них), муравьеды... Да хоть львов заведите и каждый день скармливайте им по парочке матросов! Нам все равно.

Только не обезьяны.

Слышите?

Без обезьян.

Тогда мы еще ни о чем не догадывались, на самом деле.

* * *

Впереди, в прибрежных мангровых зарослях раздается треск и энергичная ругань. Тропинка уходит за поворот, там кто-то продирается. Не местный, судя по всему.

Усилить караулы, думаю я. Обязательно.

Затем этот "кто-то" выходит мне навстречу.

Пауза.

- Что ты здесь делаешь? - говорю я.

- Вышел прогуляться, - щеголь сдвигает шляпу на затылок. На щеке у него свежая царапина. - Ты разве против, старик?

- Конечно, против! Какого черта тебе тут надо? Проваливай, пока цел.

Мы стоим на расстоянии хорошего удара.

- Мое имя Джек Форингтон, - говорит он. - А у тебя есть имя, старик?

Я называюсь. Потом говорю, что если он не хочет неприятностей, то пусть уходит. Мне некогда возится со шпионами, у меня тут ультиматум. Проваливай, Джек. Иначе будет плохо...

- И что ты мне сделаешь, старик? - Форингтон улыбается.

- Врежу хорошенько.

Он поднимает брови.

- Правда?

"Сават", галлийский бокс - когда человека бьют в голову носком ноги, а он ничего не может поделать. Красивая штука.

Для такого фокуса я староват, но врезать пяткой под дых зарвавшемуся юнцу еще вполне способен.

- Ох, - улыбка его исчезает. Он оседает на землю, ноги не держат. - Хорошо!

На каторге у меня был знакомец, который вырос в парижских трущобах, на самом дне. Звали его Ардатье - чернявый галлиец с носом, как у гагары. Бывший карманник, Ардатье чудеса творил ногами - сигарету в прыжке мог потушить. Независимый, резкий. Учил меня "сават", когда был в настроении. Его отравили.

Форингтон раскачивается, держится за живот. "Боже", говорит он, часто втягивает воздух. "Да ты... чертов... гризли, старик".

- Ты живой, мальчик?

- Лучше не бывает, - лицо у него серое. Губы трясутся, но он пытается сложить их в улыбку. Эх, ты, мальчишка. - Где ты научился так драться, старик?

- На каторге.

Форингтон смеется, показывая ровные молодые зубы. Красивый парень.

- А я сидел в тюрьме штата. Пять лет дали за вооруженный грабеж. Представляешь, старик? Пять лет за вшивую собаку вшивого федерального почтальона! Погорячился я тогда. На самом деле я мухи зря не обижу.

- Я тоже.

- У нас столько общего! - говорит он, а я не знаю, плакать мне или смеяться. Малолетний наемник с большой дороги и адмирал - беглый каторжник. В принципе да, не так уж мы отличаемся. Я наклоняюсь и протягиваю руку.

- Давай, мальчик, я помогу тебе встать.

Он качает головой.

- Я сам.

В последний момент я успеваю закрыться. Ну, почти. Ч-черт. Вспышка сдвигает окружающий мир в белые тона - как на старой пересвеченной фотографии. Тонкие черные линии. Резкие контуры. Как в старых графических романах... про Капитана Грома...

Тот, что с принцессой, нравился мне больше.

Потом небо оказывается прямо надо мной. Ослепительно, кристально белое. С тонкими, едва намеченными черточками ветвей...

Пироксилиновые сны.

Боль разрастается, огненно ветвится у меня в груди.

Я лежу на земле и думаю: вот сукин сын.

И еще: какая знакомая ситуация.

- С тобой все в порядке, старик? - он наклоняется. Зря, конечно.

Костяшки немеют от удара. Сломал, что ли? Мир вокруг пересвеченный. Теперь я стою над ним, а земля вокруг нас покачивается.

- Тебе помочь? - говорю я.

- Я... я сам... - он хватает ртом воздух.

И действительно встает. Не знаю, чего ему это стоит. Во мне больше метра девяносто, и поставленный удар. Боль, наверное, страшная...

Потом мы, скрючившись, как инвалиды, добредаем до берега, где падаем на землю. Мне нужно отдышаться. Ч-черт, как он меня!

- Это как в вестерне, - говорит он наконец.

Я смотрю на него. Действительно, как в вестерне. Я хороший парень, он плохой. Или наоборот.

- Ты старый уродливый шериф, а я молодой красивый грабитель банков, - продолжает он.

Ну, можно и так.

- Сколько тебе на самом деле, Джек? Восемнадцать?

- Семнадцать, - говорит он. Потом смотрит на меня и почему-то добавляет: - семнадцать, сэр.

- Почему ты с этими?

- Они хорошо мне платят, старик, - говорит он важно. С ленцой протягивая звуки сквозь зубы, как жевательную резинку. У нас на каторге это называлось "тесто", кусок каучука со сладкой смолой, чтобы дольше жевалось. Здорово помогает махать кайлом.

"Вы у меня здесь не для работы, а для воспитания", - любил говорить господин Рауф. Надеюсь, начальник вспомнил эти слова, когда ему перерезали глотку.

Похоже, к мальчику возвращается обычный гонор.

- И что в тебе такого особенного?

- Я здорово умею убивать, - Он сдвигает шляпу на затылок, улыбается. - Говорят, у меня к этому талант.

Однако.

- И скольких ты уже убил?

- Так я тебе и сказал, старик. Это кон-фи-ден-ци-аль-ная информация. - Он напоминает ребенка, который научился произносить длинное слово, не запинаясь. - Разве я похож на хвастуна?

Вообще-то похож, но лучше я промолчу. Человек, который с таким старанием произносит "конфиденциальная", вполне способен убить.

* * *

Дружба подобна приливу. Приходит и уходит - независимо от твоего желания. То затапливает тебя до краев, и нет, кажется, никого ближе и роднее этого человека. То отступает, обнажая неровное дно, обросшие бахромой камни и мокрые коряги; наступают обмеление и сухость.

В детстве приливы и отливы сменяют друг друга со скоростью света - то вы друзья навек, то враги навсегда, и мелькание это безостановочно: вечно в движении. Жизнь бурлит.

С годами все замедляется. И много вокруг гаваней, куда вода больше никогда уже не заходит. И никогда не вернется. Я знаю. Мне пятьдесят восемь, я чертов контр-адмирал. У меня таких гаваней - сотни.

Одна из них носит имя Эммерих Краузе.

Когда-то мы были - лучшие друзья.

Потом настала пора отлива. И бьются на песке промедлившие сизые рыбы. Раскрывают в последнем вдохе глупые рты...

Я иду по берегу.

Почему я вдруг вспомнил про Краузе? Не знаю. Наверное, потому же, почему я вспомнил рыжего орангутанга Вредину...

Плохие или хорошие, они уходят. И ничего тут не поделаешь.

- Ложись!! - кричит Обри и толкает меня в сторону.

Я врезаюсь плечом в плетеную изгородь. Во мне весу под девяносто кило, поэтому я сношу ее к чертям. Куры разбегаются, квохчут, кто-то пробегает прямо по моей спине.

Пух и перья! Обри что, совсем сдурел?!

Грохот. Автоматная очередь проходит над моей головой. Еще раз, короче. И еще, совсем короткая.

В ушах звенит - ч-черт.

- Эй! Живые есть? - знакомый голос. - Все уже, не бойся!

Выплевывая перья, поднимаю голову.

Форингтон стоит, держа дымящийся "томпсон" одной рукой, и улыбается.

Я поднимаюсь с земли. Отряхиваю фуражку и надеваю. Потом подхожу к повозке и провожу пальцами по дыркам от пуль. Щепки торчат наружу - забавно, хотя удар пули направлен внутрь. И что он хотел этим сказать, интересно?

Отступаю на два шага. Оглядываю.

Ничего себе!

Да он фокусник просто. Волшебник с автоматом.

- Ну ты и придурок, - говорю я. - Испортил хорошую вещь.

Форингтон весело пожимает плечами, прикладывает два пальца к шляпе. Прыгает на борт катера.

- Бывай, старик! Приятно было поболтать!

Мы с Обри провожаем катер взглядами. Потом Обри смотрит на меня и говорит:

- Кто это был?

На борту повозки следы от пуль образуют кривую букву "F". Джек Форингтон.

* * *

Сухопутные говорят: снаряды.

Мы, морские офицеры, говорим: патроны. Потому что есть пушки с зарядом - когда порох в тканевых картузах (для 305-мм они были из чистого белого шелка, офигеть), а есть с металлической гильзой - тогда это патрон.

Пироксилин лучше хранить в сухом прохладном месте.

- Раз, два, взяли! - мы поднимаемся по лестнице. Ящик тяжеленный.

Солнце.

Обри ломиком открывает крышку. Там лежат рядами сразу запотевшие на воздухе латунные цилиндры - патроны к 37-мм орудиям. На броненосце мы это за калибр не считали. А на "Селедке" это целая артиллерия.

Я нагибаюсь и вынимаю один из патронов. Неожиданно увесистый, однако.

Холодный.

На донышке гильзы выбито "Кетополийские пороховые заводы. "Любек и сыновья". 1901". Привет из прошлого. Ощущения забавные. Как открыть на тридцатую годовщину бутылку шампанского, оставшуюся со свадьбы.

Вообще, такой калибр обычно использовали на тяжелых автоматонах.

- Что скажешь, адмирал? - Обри смотрит на меня, сдвинув инженерную фуражку на затылок. Щека в копоти, над бровью - потеки масла.

- Не знаю. Тридцать лет - слишком много. Для пироксилина так вообще, - я укладываю патрон обратно в гнездо. - Или у нас получится что-то вроде детской хлопушки...

- Или?

- Или рванет так, что мало не покажется.

Белая вспышка.

Попробуем подсчитать. У нас снарядов штук двадцать. Сколько из них исправны, неизвестно.

Надо бы сделать пробный выстрел - но тогда мы рискуем спугнуть лейтенанта Йорка. Сюрприза не будет.

Придется положиться на удачу. Увы.

Вместе с Обри мы находим и выкапываем замки для тридцатисемимиллиметровок, которые сами же сняли еще много лет назад. Они в толстом белесом слое застывшего масла, завернуты в брезент. А если стереть масло - целехонькие, блестят.

Странно, как все возвращается на круги своя. "Селедка", которая послужила нам спасением много лет назад, снова наша последняя надежда...

Дальше следует осмотр артиллерии. Две пушки негодны совершенно, еще две под вопросом.

Я смотрю на Обри.

- Сделаешь?

- Разве что из двух одну.

Арифметика проста - или у нас две пушки и минимум исправных снарядов, или одна пушка и почти нормальный боекомплект. Да, но если она рванет...

- Делай.

Обри прав - это самоубийство.

- Жду тебя и всю твою команду вечером, - говорю я. - У клуба, перед фильмом.

Обри кивает.

Гюнтер-младший привез недавно новые пленки. Говорят, его отец раньше был в Кетополисе известным антрепренером.

Надеюсь, это не опять какой-нибудь вестерн?

Я бы предпочел что-нибудь с музыкой и танцами - веселую комедию с хорошенькой девушкой в главной роли. Например, она мечтает петь, а ее никто не замечает. Как та актриса, у которой милые ямочки на щеках... Как ее зовут? Забыл. Неважно, но мне она нравится.

Впрочем, вестерн тоже можно.

Там где хорошие, которых мало, побеждают плохих, которых много...

Фильм - хороший повод собрать всех. Сегодня будет общее собрание поселения. И мне придется говорить. Ненавижу говорить.

Вообще, я - неприятный человек. А вы не знали?

Дел по горло. Я возвращаюсь к своей веранде.

Мне нужен Киклоп, мой начальник штаба. Я оглядываюсь - никого. Прохожу по комнатам - у меня их две, одна из которых кухня. Ветерок колышет тростниковую занавеску. На столе в банке - свежие цветы. Явно Анита заходила.

- Где этот старый обезьян?

* * *

У Киклопа в руках - древний латунный хронометр. Который натужно тикает, словно тащит на себе груз тысячелетий. Не знаю, где Киклоп его откопал - но вещь для него особая.

В последнее время с Киклопом что-то не то.

Теперь я все чаще вижу, как он сидит, прижав к уху старый хронометр, и раскачивается, как в трансе...

- Что с тобой происходит?

"Я перестал понимать дифференциальное счисление. Не могу взять в уме вторую производную".

- Это старость, Киклоп. Так бывает со всеми нами.

"Ты не понимаешь".

Киклоп разворачивается и уходит. Черт, как мне надоело видеть эту удаляющуюся серебряную спину.

- Чего я не понимаю?! - кричу я вслед. - Эй, гений!

Меня игнорируют.

* * *

Придется лезть через забор. Я оглядываюсь - никто не видит. Что ж, вернемся в детство...

От земли пахнет теплой сыростью. Голоса. Прислушиваюсь. Говорят двое - Рокки я узнаю по интонациям, а вот кто второй? Осторожно, стараясь не ободрать руки, раздвигаю мясистые стебли маиса. Приглядываюсь. Так ведь это Олаф! Ничего себе у моего вестового компания.

Рокки с ним болтает, приняв расслабленную позу. В металлических пальцах дымится сигарета.

- Тогда почему адмирал с нами?

- А ты разве не знаешь? - роняет Рокки небрежно. - У адмирала железное сердце.

- А! - в глазах загорается огонек.

Всё-то они знают. Я задом пячусь сквозь побеги. С кряхтением вылезаю из кустов, отряхиваюсь. Затем шумно прочищаю горло. Чтобы уже окончательно обратить на себя внимание, иду и топаю ногами. Сандалии гулко стучат по сухой дорожке.

Сплетники.

Китель с контр-адмиральскими эполетами у меня единственный, парадный, так что по селению я хожу в чем придется. Обычно в цветных рубашках, которые шьет для меня жена Обри. А вот фуражка у меня одна - и для дел и для праздника.

Обхожу забор из веток и попадаю во двор. Они вздрагивают и выпрямляются.

- Рокки, ты мне нужен. Олаф, добрый день, - говорю я.

- Адмирал? - глаза его бегают. Чувствует, что в чем-то провинился.

- Привет, Олаф. Жду тебя и твою семью вечером на общем собрании. Придете? Я на вас надеюсь.

Глаза его перестают бегать. Он вздыхает - мне кажется, даже с облегчением.

- Конечно, адмирал. Можете на меня положиться.

Олаф известный смутьян. И болтун, кстати, первостатейный.

* * *

На нашем плане легко поставить крест. Но черта с два я позволю это сделать.

- Осторожно! - кричат наверху. - Смотри, куда прешь! Левее! Легче!

Старая речная канонерка. Заржавленный борт выкрашен свежей краской.

Мы стоим с Киклопом на берегу, глядя, как ленивое течение колышет кувшинки. Эта тихая заводь, зеленая мутная вода. Лучшее место для мятежной канонерки.

На канонерке постоянно что-то гремит и щелкает, из трубы поднимается едва заметный сизый дымок, над ней дрожит нагретый воздух. Из люка то и дело вылазит кто-нибудь, похожий на черта из ада. Люди Обри. "Селедка" стоит под парами. Угля у нас не так много, зато в трюме канонерки сложен парус. В крайнем случае пойдем под ветром. Или на шлюпочном буксире.

По сходням постоянно бегают люди - кто с ящиком, кто с мешком, кто матерясь. Гвалт. Топот босых ног, смешки, ругань. Канонерку еще нужно загрузить. Дальний переход - это вам не загородная прогулка с пикником на морском берегу.

Я говорю вполголоса:

- Придется уйти отсюда - как можно дальше. И все начинать сначала.

"Да", - жестом показывает Киклоп. На груди у него висят на шнурке блокнот и свинцовый карандаш. И еще он надел свои очки.

Самоубийство, думаю я.

Но что еще остается?

Я прикидываю ресурс. Машины у нас старенькие. Даже если выдержит цилиндр высокого давления, а там явно намечаются трещины... Бедная "Селедка" - из речной канонерки в морской круизный лайнер.

- Куда нам идти? - говорю я Киклопу. - Давай, ты у нас умный.

Он задумывается. Киклоп пишет:

"Мадагаскар".

Я отрываю взгляд от листа и говорю:

- Ты в своем уме? Это же больше тысячи миль! - сминаю листок и бросаю в воду. Течение уносит его к кувшинкам. - Нет, не может быть и речи. Придумай что-нибудь другое.

Он снова берет в лапу карандаш и выводит медленными крупными буквами:

"М А Д А Г А С К А Р".

Черт.

* * *

Я поднимаю бинокль к глазам. Низкий хищный силуэт "Гуаскара" на фоне заходящего солнца кажется акульим. Черное на красном. Наша проблема номер раз: они перекрыли нам выход из залива.

Одно утешает - "Гуаскар" не боевой корабль, поэтому на нем нет артиллерийского вооружения. Это монитор каторжной охраны, не знаю, как она сейчас называется...

Поэтому на носу "Гуаскара" установлен счетверенный пулемет. Наша проблема номер два.

Потому что с пулеметом тоже придется что-то решать.

Я убираю бинокль, который некогда принадлежал капитану "Селедки". Застегиваю потертый кожаный чехол и возвращаюсь обратно. На веранде меня уже ждет Киклоп. Я говорю:

- Знаешь, что такое "демократическое правительство"? Это правительство, которое состоит из одних секретарей.

Киклоп молча смотрит на меня сквозь очки.

Я вздыхаю.

- Твое чувство юмора меня убивает, - говорю я. - Ты хотя бы понял, в чем соль шутки? Ладно. Ну, мог бы хоть сделать вид... Не хочешь, как хочешь. Обри, приветствую! - жму руку. - Фернандо, рад видеть.

- Адмирал, - он кивает. Такой голос мог бы быть у пушечного затвора.

Фернандо Монтез из бывших морпехов, служил на островах. Шла заварушка с дикарями, граната взорвалась слишком близко. Фернандо лишился руки и половины челюсти. Нижняя часть его лица - железная. После войны он был замешан в чем-то криминальном, бежал.

Когда Фернандо открывает рот, в округе начинают выть собаки.

Что ж, все в сборе. Военный совет объявляется открытым.

Я говорю:

- Диспозиция следующая: залив - это горлышко бутылки. В качестве пробки - "Гуаскар". Так же морская пехота может атаковать нас по суше. Ночью они, скорее всего, не рискнут, поскольку плохо знают местность - и к тому же они все еще надеются на нашу капитуляцию.

Но рано или поздно они решаться. И тогда мы проиграли. Остров не так велик, сами знаете. Переловят нас здесь поодиночке или скопом, неважно. В общем, как ни крути, вывод неутешительный - нашей прежней жизни пришел конец. Понимаете?

Они молчат. Впрочем, все это было переговорено между нами еще до прихода морской пехоты. И не раз.

- Мы понимаем, адмирал, - говорит Фернандо за всех.

- Сколько человек возьмет "Селедка"? - спрашиваю я Обри. Он нехотя отвечает:

- Не больше пятидесяти. И то с риском перегрузки.

Я качаю головой.

- Так мы потеряем скорость. Нет, не годится. Взять лодки и каноэ на буксир?

- Вариант, угу. - Обри чешет лоб. - Только тогда мы все равно будем плестись, как беременная корова. И "Гуаскар" превратит нас в решето за пару минут.

- Да, это еще один вопрос. - Меня прерывает стук в дверь. - Войдите!

Рокки приносит чай. На подносе, на белой салфетке - помятый латунный чайник, чашки (все разные), настоящий серебряный молочник (молоко, правда, козье) и пачка твердокаменных галет. Все в лучших традициях британского военного флота.

Англичане - лучшая морская нация мира.

А мы просто будем пить чай.

Когда чай допит, галеты догрызены, наступает время расходиться. Потому что основное мы уже решили.

А если решили, надо действовать.

- Фернандо, удачи вам и вашим людям! Обри, действуй, как договорились. Киклоп... ну, ты знаешь. - Я провожаю гостей и остаюсь на пороге, глядя на Либерталию. Это мой дом. В темноте стрекочут цикады. По всему селению горят фонари и костры. Сегодня никто не хочет сидеть в темноте - и я их понимаю.

- Сэр, скоро восемь часов. Вы просили предупредить.

Рокки.

Вот кто у нас настоящий самец гориллы. Огромная сила. Одновременно робок и страшно вспыльчив. В юности Рокки был влюбчивым, рахитичным, слабеньким юношей. И очень от этого страдал. Женщины...

Однажды Рокки проснулся на улице, а у него вместо тонких слабых рук - мощные стальные, вместо нижней половины тела - несущая база, как у шагающего автоматона. Теперь он стал чудовищно силен, но, увы - зачем ему теперь внимание женщин?

Будь осторожен в своих желаниях.

- Назначаю тебя флаг-офицером, - говорю я.

- Есть, сэр! Так точно, сэр! - Рокки салютует. - Спасибо, сэр!

Пауза. Он переминается с ноги на ногу. Бу-дум, бу-дум.

- Ты что-то хотел спросить, Рокки?

- Сэр, а кто это - флаг-офицер?

- Главный по связи, - поясняю я. В желтом свете фонаря кружат москиты. Какая-то тварь пытается ужалить меня в руку, я прихлопываю её ладонью. - У меня для тебя будет особое задание. Слушай внимательно, Рокки...

* * *

Сегодняшний фильм называется "Где-то в Саноре". Настоящий вестерн с трюками, выстрелами и хорошими парнями - все, как я хотел.

В главной роли актер, которого я раньше не видел. Джон Уэйн, высокий красивый парень с открытым лицом. Что он вытворяет на лошади, это надо видеть!

Забавно, но он чем-то напоминает мне Джека Форингтона. Одно слово: американцы.

Проходя мимо, я слышу, как у одного из костров читают глухим монотонным голосом, точно заклинание:

- И выпьет жизнь и кровь твою из мрака Эри-Кува...

Эри-Кува, белая обезьяна из Синвильских болот.

Призрак.

Ужас пляшет красными отсветами на лицах.

Эри-Кува. Кува, Кува!

Каторжный ангел смерти.

* * *

Чтобы такое сделать с моим характером, чтобы он стал мягче и приятней?

Подозреваю, существует единственное средство...

- Рокки, сегодня будут танцы.

Объятия юных девушек. Много перебродившего тростникового сока, чуть-чуть контрабандного виски. И танго.

Я стою в полутьме, пластинка крутится - шшш, шшш.

Ядвига. Иногда мне кажется, что из тени выйдет она, пойдет через всю веранду - и у меня заранее перехватывает дыхание.

Движение бедер под платьем. Носок лаковой туфельки. Я не видел лучшего изображения бога...

Потом она скажет: Козмо. Я скажу: Яда. Или ничего не скажу.

А Киклоп будет стоять у перил, и только единственный глаз его в темноте будет тихонько поблескивать...

Мечты.

Это танец одиночества и похоти, Козмо.

Я закрываю глаза и танцую. Одинокий похотливый старик в мятой белой фуражке.

* * *

Я вспоминаю. Мы танцуем с Анитой под звуки танго. Обри ушел чинить машины. И вообще, музыка - это не для него.

- Хорошие истории включают в себя три обязательных элемента, - говорю я, улыбаясь.

- Какие же?

- Кровь, любовь и танцы.

Анита смеется, запрокидывая голову. Прекрасна.

Меня трогают за плечо. Открываю глаза.

- Сэр, простите, - это Рокки. - С того берега сигналят. Похоже на азбуку Морзе.

- Уже иду. - Я поворачиваюсь к Аните. - Долг зовет, пани...

Я ухожу в темноту, а она остается стоять под звуки танго. Отойдя метров на двадцать, я оборачиваюсь и машу ей рукой.

Грезы.

Мои лишь только грезы...

- Сэр, - говорит Рокки осторожно. - А с кем вы там разговаривали? Кто такая Ядвига?

* * *

Шум прибоя. В мое время это называлось фонарь Ратьера. Одним движением рукоятки можно закрыть фонарь и снова открыть. Я иду по песку к обрыву, на краю которого расположен наш наблюдательный пункт. Обычно отсюда мы наблюдаем приход кораблей. Здесь же наш Ратьер.

- Поворачивай его, - приказываю. - Киклоп, вставай сюда, будешь сигнальщиком.

Вдалеке, в кромешной тьме другого берега залива вспыхивает огонь. Начинает передавать. Читаю.

- Это лейтенант Йорк. Кто говорит?

Я поворачиваюсь к Киклопу.

- Передавай. Это адмирал Дантон. Чему обязан?

Щелк, щелк, щелк-щелк-щелк. Сигнальный фонарь - наша единственная дальняя связь. В ясные ночи мы можем связаться даже со станцией на побережье Кето. Если повезет.

То есть, у нас нет радио. Правда, если Фернандо справился со своей задачей, у морпехов его тоже больше нет.

Фонарь морской пехоты сигналит, я читаю:

- На одну из наших палаток упало дерево. Вы что-нибудь знаете об этом?

Я хмыкаю.

- Передай: Кто-нибудь пострадал? Нужна помощь?

Пауза. Затем следует ответ:

- Помощь не требуется, но наша рация уничтожена. Повторяю: вы что-нибудь знаете об этом?

Вот оно. Молодец, Фернандо!

- Передай: Сочувствую. Деревья здесь часто падают.

На этот раз пауза длится много дольше.

- Сколько вам лет? - спрашивают оттуда. Мне прямо чудится во вспышках света интонация Йорка. Интересный оборот принимает наша беседа.

- Приятно, что вы интересуетесь, лейтенант. Киклоп, передай: скоро будет пятьдесят девять.

- Выглядите старше, - отвечает прожектор с той стороны залива.

Киклоп хмыкает. Ему смешно, старой обезьяне.

- А вам?

- Двадцать восемь, - Йорк, опережая мой выпад, сигналит: - Выгляжу прекрасно, спасибо.

- Рад за вас. К чему этот обмен любезностями?

Пауза. Фонарь опять разражается чередой вспышек - раздраженных.

- Адмирал, вы лжете. Завтра, если вы не примете условия ультиматума, я заставлю вас ответить за все лично. И плевать я хотел на ваш возраст.

У нас с ним похожее чувство юмора.

- Предлагаете дуэль? - я усмехаюсь. - Киклоп, передавай: предупреждаю, лейтенант, я - прекрасный стрелок.

* * *

Зеленая бутылка из-под хереса. Испания, урожай 1930-го года. Если понюхать горлышко, там все еще остается пряный сухой аромат.

Красные холмы Испании. Я никогда там не был.

И тогда я поднимаю револьвер, укладываю его на локоть, большим пальцем взвожу курок. Пуля-цель, думаю я, пуля-цель. Зеленая бутылка плавает на мушке. Еще никогда я не был так холоден и спокоен, как сейчас. Пуля. Цель. Пуля...

Задерживаю дыхание и мягко жму на спуск.

Ба-бах! Револьвер едва не вылетает у меня из руки. Да уж, навыки я утратил.

Бутылка хоть бы дрогнула.

Ворчание Киклопа за моей спиной переходит в ржание. В откровенный хохот. Вы когда-нибудь видели, как гориллы делают это? Киклоп сидит на корточках, уперевшись костяшками в землю, время от времени задирает морду вверх и издает серию насмешливых: ух, ух, ух. И еще раскачивается. Это... несколько раздражает.

- Что? - говорю я. - Что смешного?

И тут вдруг вспоминаю, как был у Обри с Анитой в гостях. Обри ушел после обеда пораньше, отправился к своим механикам. А я собираюсь. Ополаскиваю лицо, руки и растираю шею полотенцем до красноты.

Анита стоит рядом с кувшином для воды.

- Глупый ворчливый старик, - говорит она, глядя на меня. - И как тебя только люди выносят?

- Просто я обаятельный.

Она против воли смеется.

- Что есть, то есть. - она молчит. - Я сшила тебе рубашку.

- Это еще зачем? Спасибо.

- Береги себя, Козмо.

Я застегиваю пуговицу на воротнике. Анита подает мне китель, я вдеваю руки в рукава. Тяжелая жесткая ткань - мой рыцарский доспех - ложится на плечи. Внезапно Анита делает шаг и прижимается лицом к моей груди. Я замираю. Стоим, не шевелясь. Впервые она себе такое позволила. Обри... как же Обри?

Я осторожно провожу ладонью по её темным волосам. Прекрасна. И недосягаема.

- Скажи, что я дура, и все будет хорошо.

- Все будет хорошо, - говорю я. - Обещаю.

Так и будет.

...Поэтому я поднимаю револьвер и начинаю стрелять, не целясь.

Бах. Ба-бах.

Бутылки разлетаются зелеными брызгами.

Последняя.

- Вот где-то примерно так, - говорю я. Револьвер в руке ощутимо нагрелся.

* * *

После фильма я объявляю общее собрание.

- Добрый вечер, люди Либерталии! - повышаю голос. Похоже, сегодня я все-таки охрипну.

- Слово адмиралу! Адмирал будет говорить! Тише! Да тише вы, дайте послушать!

Поднимаюсь на крыльцо клуба, оглядываю своих людей. Все полторы сотни здесь (за вычетом часовых и людей Обри). Красные отсветы пляшут на лицах.

- Я - комендант этого поселения, - говорю я. - и несу ответственность за вверенный мне гарнизон. Люди Либерталии! Долгие годы мы жили в мире и спокойствии. Это правда. Но мы всегда помнили, что в один прекрасный день это может измениться. И вот это время пришло. Нам придется сражаться за свою свободу... за свою жизнь, за право называться людьми.

Я говорю, они слушают.

- Для вас не будет новостью то, что я сейчас скажу. Многие из вас здесь пострадали от войны. Многие потеряли родных и близких... У кого-то остались родственники в Кето. Что с ними? Может, они по вам скучают - и очень сильно? Кто знает? У моей-то жены есть некоторое утешение - мое адмиральское денежное довольствие. А у ваших что?

Люди хохочут.

- Адмирал! - раздается чей-то голос. - Но что нам делать?

Я оглядываю их. Лица, лица, лица - старые, молодые, изуродованные, наполовину металлические, полностью железные, разные. Глаза. Отсветы огня в их глазах. Я говорю:

- Знаете, что я вам скажу? Я простой адмирал. Я бы мог сказать: за свободу надо сражаться... но вы и без меня это знаете. Я мог бы сказать: силе нельзя уступать - но разве это для вас новость? Еще я мог бы сказать: люди Либерталии, сражайтесь за то, во что верите!

Но не скажу.

Потому что это всего-навсего красивые слова, а я не очень умею говорить красивые слова. И не очень люблю. Поэтому я скажу так:

Люди Либерталии! У меня железное сердце.

И мое сердце плачет.

...Волны набегают на песок, я смотрю туда, где в темноте светятся огни "Гуаскара". Белый топовый, красный и зеленый - бортовые. Была бы у меня самоходная мина Уайтхеда, мы бы повеселились.

К сожалению, завтра будет честный бой. То есть - хороших мало, плохих много. Нормально.

И дуэль.

Потому что ультиматум Йорка мы не примем.

Шаги. Ворчание.

Рядом со мной на песок опускается огромная черная туша. Жар от него идет - как от печки.

"Хорошая речь", - говорит Киклоп.

* * *

- Я буду дома к обеду, - говорю я. Застегиваю запонки на левом рукаве, затем на правом. Эта рубаха сшита руками Аниты. Перед боем нужно надевать все чистое...

Нитхинан.

Завязываю галстук. Выправляю узел. Теперь - китель. Эполеты блестят, как новенькие.

- Прости меня за все, - говорю я громко.

Рокки нет, поэтому я никого не разбужу.

Надеваю фуражку и выхожу на улицу. Светает. Туман рассеивается, слышны голоса. Люди, негромко приветствуя друг друга, пристраиваются за мной. Это мой экипаж.

Нитхинан - ведущая к сокровищам. Я не знаю, что случилось в городе, когда началась вся эта кутерьма - Пляска-с-Китами, или как ее там. Когда я вернулся в Кетополис, город лежал в руинах. Его только начали восстанавливать. Мне приходилось скрываться, все-таки я был беглым каторжником - следы кандалов до сих горят на моих руках. Я не нашел ни самого Вата Сомпонга, ни даже следов его или своей жены...

Сиамцы любят менять имена. Так они начинают новую жизнь.

Нитхинан.

Я не знаю, кто у меня родился - сын или дочь. Не знаю.

Я знаю одно: у меня были жена и ребенок...

У меня ЕСТЬ жена и ребенок.

Иногда я закрываю глаза и думаю про своего сына. Я думаю, у него высокий рост, голос как труба, чуть смуглая кожа и мамины зеленоватые глаза.

Он моряк.

* * *

Какие шансы у сборища инвалидов, стариков и уродов против батальона морской пехоты?

Вот и я о том же.

Ох-ре-нен-ны-е.

Киты не летают, а морская пехота всегда неважно чувствовала себя в джунглях...

Осталось проверить, как она себя чувствует в открытом море.

Обри в машинном отделении, я на мостике. Киклоп везде, где понадобится. Еще есть Олаф, Сикорский, Кирк Баллен, и двенадцать человек команды. Команда старперов.

- По местам стоять, с якоря сниматься!

С богом. Восемь утра. Канонерка, негромко работая машинами, выходит из речного русла на простор залива. Идет, покачиваясь. Утренняя свежесть. Ветер в лицо. Черт, как мне, оказывается, этого не хватало...

Вижу "Гуаскар".

- Полный вперед, - командую я в трубу. - Сигнальщик! - приказываю я Киклопу. - Передай: Командиру Гуаскара. Как адмирал флота Его Величества приказываю лечь в дрейф и принять на борт абордажную партию.

"Ты не слишком торопишься?" - спрашивает Киклоп жестами.

- Это их разозлит.

Киклоп смотрит с раздражением, но подчиняется. Его очки сверкают на солнце, как чертовы бриллианты.

Конечно, разозлит - тем более что призовой партии у меня попросту нет.

"Гуаскар", не отвечая, снимается с места и резво набирает скорость. Хорошо идет. Белые буруны под форштевнем. Проклятье! Он, похоже, быстрее нас на пару узлов. Я поднимаю голову - над "Гуаскаром" пронзительно синее небо. Я вдыхаю полной грудью, руки слегка дрожат. Ничего.

Пулемет на носу "Гуаскара" начинает разворачивать стволы в нашу сторону. Вот и ответ, похоже.

Я поднимаю руку. Ну, с богом.

- Приготовиться... залп!

Олаф дергает шнур.

Бум! Выстрел хлопает по ушам - какой-то он на удивление тихий, с замедленным, деликатным эхом. Звук словно опускается на нас сверху, как покрывало.

Впереди, не долетев до "Гуаскара" метров полста, взметается столб воды. Промазали, конечно.

Я кричу:

- Недолет! Поправка...

Бу-бу-бу-бу - стрекот пулемета. Очередь прошивает воду совсем рядом с бортом "Селедки". Ровный ряд фонтанчиков. Бу-бу-бу. Еще один. Ближе. Пристреливаются, сволочи.

Я говорю Киклопу:

- Сигналь: Лейтенанту Йорку. Ультиматум не принимаю. Настаиваю на вашей немедленной капитуляции.

Я поднимаю бинокль, ловлю в окуляры "Гуаскар". Ого! Форингтон стоит в рубке, смотрит в нашу сторону. И лейтенант Йорк тоже там. Он что-то кричит пулеметчику...

Пулемет поворачивается. Черные отверстия - я невольно пригибаюсь.

Бу-бу-бу-бу. Бу-бу-бу. Пули пролетают над "Селедкой", шлепают по воде.

- Заряжай, целься, - говорю я. - Приготовиться... залп!

Бум!

Я закрываю глаза: пожалуйста, мне очень нужна сегодня удача. Боже, пожалуйста.

* * *

- А как же твой шрам?

Я пожимаю плечами.

- В детстве упал с качелей. Совпадение. Дело вот в чем. Я морской офицер, учился в Навигацкой школе. Тебе это может ни о чем не говорить, но туда мог поступить только потомственный дворянин - это раз, и только при одном условии - это два.

- Каком?

- У него не должно быть инородных вкраплений... вообще. Стопроцентный био. На флоте всегда брезгливо относились к вивисекции.

- То есть...

- Я солгал, Обри. Понимаешь?

Обри смотрит на меня и морщит лоб, запачканный маслом. Цок, цок. Его металлические когти на левой ноге загребают землю, задевают камешек - скри-ип. В волнении Обри часто так делает.

- Тогда почему ты с нами? - Обри смотрит на меня в упор. Чуть ли не обвиняя.

- Потому что вы - мои люди. Мой экипаж.

Обри думает немного, потом спрашивает:

- Ну хоть адмирал-то ты настоящий?

Да. Меня так прозвали на каторге.

- Что? - говорю я.

- Ты - настоящий адмирал?

- Конечно. Его Величество сделал меня шаутбенахтом - после Второй Бирманской...

* * *

Поднимаю бинокль. Перелет, думаю я.

Бух!

Накрытие. Снаряд взрывается за бортом, но взрыв настолько мощный, что осколки барабанят по палубе "Гуаскара", один ударяет в пулеметную башенку. Щелк. Пулемет захлебывается. Морпех дергает затвор - раз, другой. Заклинило?

Спасибо, боже.

Война - это драка больших обезьян. Зато на нашей стороне - самая умная.

Теперь уже не самая.

"Интеллектуальная машинка в моей голове тикает все реже. Когда она остановится совсем, я стану идиотом. Даже глупее тебя, Козмо".

Взрыв. Грохот.

Олаф!

Когда дым развеивается, от орудия остается покореженный металлический пенек.

Приплыли. Стонет раненый рулевой, я приказываю заменить его - заменяют. "Гуаскар" может сбежать в открытое море, а этого допустить нельзя. Там он может найти кое-что интересное...

- Право руля, - говорю я. - Самый полный вперед! Машинное, спите?!

Ну же, Обри. Мне нужны мои одиннадцать узлов.

Нужно отсечь "Гуаскар" от выхода из залива.

Капитан "Гуаскара" понимает, что тут не все ладно, и тоже поворачивает нам на встречу.

Сближаемся на скорости. Морпехи стреляют в нас из карабинов. Решение приходит мгновенно. Возможно, это наш последний шанс...

- Киклоп, держи штурвал. Остальные - за мной.

.....приближающийся борт монитора. Он серый. Выстрелы. Черт, у них же еще "томпсон"...

- На абордаж! - кричу я хрипло и прыгаю на палубу "Гуаскара". БУМ. Мой крик перекрывается грохотом. Некоторое время я ничего не слышу.

Так бывает после выстрела.

- За мной! - беззвучно кричу я. - Вперед, сукины дети!

Оглядываюсь. Не верю глазам и оглядываюсь еще раз.

Никого.

Я один на палубе "Гуаскара".

Конечно, если не считать морской пехоты. Пулеметчик смотрит на меня, открыв рот.

- Шел бы ты отсюда, парень, - говорю я и показываю револьвер. Морпех убегает.

Рулевой упрямый.

Я поднимаю револьвер и нажимаю спуск. Ба-бах. Рулевой пригибается. Пуля выбивает щепки из штурвала. Мимо - ч-черт. Я прицеливаюсь еще раз, взвожу курок пальцем. Щурюсь. Да где ты там... Рулевой смотрит на меня белыми глазами, потом, не поднимаясь на ноги, отпускает штурвал и ползет прочь. Ну, ладно, пусть так...

Штурвал свободно вращается. Монитор начинает отчетливо забирать влево.

- М-мать! - кричит лейтенант. - Да пристрелите его кто-нибудь!

Выстрелы. Я ныряю за покореженную пулеметную башенку, стреляю в ответ.

Вспышки.

- Свобода, - сигналит фонарь. - Свобода.

Флаг-офицер - это главный по связи. Пока мы тут воевали, поселенцы во главе с Фернандо захватили катер морпехов и их шлюпки. И теперь москитный флот Либерталии уходит на буксире подальше отсюда. А на берегу острова Свободы остаются четыре сотни отборных морских пехотинцев. Надеюсь, им здесь понравится.

Ну, на все готовое ведь пришли.

Хижины построены, маис посажен - что еще нужно человеку?

Свобода.

Флаг-офицер Рокки со скалы подает нам сигнал.

Другими словами, мы уже выиграли это сражение. Сейчас "Селедка" оторвется от "Гуаскара", в открытом море возьмет лодки с поселенцами на буксир и - прощайте, лейтенант Йорк.

Так и будет.

Морпехи бегут ко мне с кормы. Винтовки, лица...

Попался. Я поднимаю руки, револьвер висит на большом пальце.

- Бешеный старикан, - говорит лейтенант. - Ты за все мне ответишь...

Тук! В доски вонзается гарпун, едва не задев Йорка. Натянутый трос дрожит, как басовая струна. Лейтенант запоздало пригибается, на лице - удивление. Морпехи вокруг него шарахаются, вскидывают карабины. Грохот выстрелов. Стреляют в сторону, откуда прилетел гарпун, почти не целясь.

Я трогаю волосы. Вроде не задело - но ощущение холодка в животе осталось.

Поворачиваю голову.

Старина Кирк.

Все, оказывается, еще хуже, чем я думал. Почему, спрашиваете?

Потому что сюда идет "Селедка". Над канонеркой поднимается столб черного дыма - нет, "Селедка" не горит. Дым с ревом вырывается из трубы, летят искры. Слишком много искр. Слишком быстро идет. Я не сразу понимаю, что это означает...

Вот черт.

Они сжигают котлы.

...Это танец одиночества и похоти, Козмо.

Я плохо вижу вблизи, но то, что вдалеке, я вижу прекрасно.

За штурвалом стоит Киклоп.

Война - это драка больших обезьян. Зато на нашей стороне - самая умная.

На палубе присели люди и стреляют в нас. Морпехи отвечают им огнем.

Пока они воюют, я успеваю вставить в барабан два патрона. Защелкиваю барабан.

Вот будет номер, если я в одиночку возьму на абордаж эту хреновину.

- Эй, старик! - кричат мне.

Тогда я поднимаю револьвер...

Из меня не получилось даже приличного баритона.

Что ж.

Форингтон улыбается и направляет на меня "томпсон".

- Ты на самом деле адмирал, старик? - говорит он. - Все никак не могу поверить. Я в жизни не видел ни одного адмирала.

- Хочешь, я пожму тебе руку?

Форингтон начинает смеяться:

- Ну уж нет, старик. Меня не проведешь. Нет, не проведешь. Ты почти такой же хитрый, как мой папаша, но я и его оставлял в дураках. Веришь мне, старик?

Я говорю:

- Верю, мальчик.

"Гуаскар" продолжает описывать дугу влево. Идя на встречных курсах, мы расходимся с "Селедкой" в последний момент. Я поворачиваю голову... ч-черт. Что он делает?!

Киклоп с ревом разбегается - и прыгает. Глупая старая горилла!

Слишком далеко. Слишком. Все мы не молодеем, но он в особенности.

Старый дурак! - хочу крикнуть я, но не успеваю. Потому что Киклоп... Он достает!

Короткая очередь.

Бух! Глухой удар. Огромное черное тело перекатывается по палубе и застывает, раскинув руки. Старый латунный хронометр вылетает из ладони, ударяется в стену рубки. Брызги стекла. Он отлетает к моей ноге... за разбитым стеклом стрелка делает: тик-ток...

И застывает.

Н Е Т.

Вставай, приказываю я мысленно. Вставай, чертова проклятая обезьяна! Gorilla gorilla gorilla.

Сентиментальность это...

Я вскидываю револьвер и стреляю от бедра. Как в этих дурацких американских вестернах.

Форингтон начинает поворачиваться - на лице удивление оттого, что выстрелил и попал...

Пуля сносит ему полголовы.

...Приседаю перед ним на колени.

- Я... мне... - говорит Форингтон.

- Все будет хорошо, мальчик. - я прижимаю полотенце к его виску. Ткань тут же становится красной.

К сожалению, Киклопу уже не помочь. В горле у меня стоит комок. Проклятье. Никогда не думал, что буду оплакивать обезьяну.

- Простите меня, сэр. Я не хотел убивать вашего друга. Я... не хотел...

Киклоп. У меня останавливается дыхание.

- Все хорошо, сынок, - говорю я. - Ты его только слегка задел.

- Правда, сэр? - зрачки начинают подрагивать.

- Правда, сынок.

- Честное... шерифское? - эх, ты.

- Честное шерифское.

Будьте вы прокляты, господа Канцлеры!

Я смотрю на него, потом наклоняюсь и пальцами закрываю ему глаза. Спи, мальчик.

...Все хорошие истории включают в себя три элемента: кровь, любовь и танцы.

Тридцать лет назад в этот же самый день я сижу на палубе катера, везущего меня на каторгу, с кровоточащей от порезов головой, и смотрю, как над океаном встает солнце. Розовая полоса по горизонту. Тогда это почему-то казалось мне важным...

Сейчас я стою на палубе "Селедки" за штурвалом.

Волны бьются и стонут под форштевнем.

Машины стучат. Надеюсь, поршень высокого давления все-таки выдержит...

Зовите меня Козмо.

Мое имя с древнегреческого переводится как "красота, порядок, гармония". Мир.

Я иду на Мадагаскар.

Комментарии: 8, последний от 23/08/2015. © Copyright Грэй Ф.Грин (vrochek@mail.ru) Размещен: 13/03/2014, изменен: 06/04/2015. 70k. Статистика. Глава: Приключения, Фантастика За пригорошню шестеренок		Оценка: *4.796** Ваша оценка:
Аннотация: Адмирал Козмо вступает в последний бой. Фрагмент романа-мозаики "Кетополис: Мертвый кашалот" Грэя Ф.Грина в пересказе Шимуна Врочека

Грэй Ф.Грин : другие произведения.

Танго железного сердца