Сквозь щели в досках запрыгивали солнечные зайчики и скакали по всему чердаку, то зажигая белое оперение голубей, нетерпеливо топчущихся в клетке, то заставляя пламенеть истинно глубоким алым первоцветом комсомольский значок на груди Ивана, широкоплечего блондина, уже с полчаса неподвижно наблюдавшего за своим пернатым коллективом. Наконец, его длинные, крепкие пальцы сняли замок и бережно извлекли из клетки птицу с самыми умными и пронзительными глазами.
- Иди сюда, Тузик! - сказал Иван, поднося голубя к своему худому загорелому лицу. - У меня к тебе будет просьба, Тузик, - горячо зашептал он. - Я иду на войну.
Птица, с трудом фокусируя зрение, неприспособленное к прямому взгляду, дрожала в его руках, кивала головой, раскрывала клюв, силясь в этот ответственный момент овладеть человеческим языком и сказать хозяину, что все понимает.
- Ты умный, Тузик, я вижу, что ты меня понимаешь. Ты будешь моим лучшим другом, Тузик, ты будешь моей личной почтой. Ты знаешь, кровинушка моя, как скверно работает полевая почта, письма пропадают, не найдя адресата; но мне некому писать, птичка ты моя ненаглядная, если только самому себе. Круглая я, Тузик, сирота
- Да, да, я тоже сирота, - сказал бы Тузик, если б умел говорить, - я тебя отлично понимаю, мой друг и хозяин, и я буду твоей личной полевой почтой.
- Хорошо, - кивнул Иван, гладя голубя по маленькой пушистой голове. - Я буду писать письма себе. Тебя, Тузик, наверное, удивляет мое решение, но поверь, мой дорогой друг, в этом нет ничего удивительного.
Голубь недоверчиво покосился на него правым глазом. Левый же глаз его щурился, словно туда попал яркий солнечный зайчик и сомкнутые веки не хотели выпускать его обратно.
- Вы, птички, не представляете себе масштабы той радости, которую испытывает человек, получив весточку от далекого друга. Не смейся, Тузик, в этом нет ничего смешного. Письмо от далекого друга, которому небезразлична твоя судьба, который помнит о тебе и ждет твоего возвращения домой - это самое лучшее, что может ожидать солдата, выполняющего свой долг перед Родиной на кровавых полях сражений. Я, конечно, всего лишь человек, но я комсомолец и я - не один, нас много, и вместе мы разобьем фашисткую сволочь. А ты, Тузик, поможешь мне в том, чтобы я не ударил перед своими боевыми товарищами в грязь лицом. Ты будешь поддерживать мой боевой дух, Тузик. Я тоже буду получать письма, как и все, но гораздо оперативнее! Начнем прямо сейчас.
Иван вынул из кармана аккуратно отутюженных брюк свернутую бумажку и осторожно прикрепил ее черными нитками к ножке голубя.
"Дорогой друг! Сейчас, вероятно, ты находишься в эшелоне и едешь на фронт. Надеюсь, что у тебя все хорошо, и ты преисполнен решимости выполнить свой воинский долг и растерзать врага в клочья. Также надеюсь, что ты успел обзавестись хорошими товарищами, потому что на войне очень важно, чтобы рядом с тобой были надежные люди. А теперь мне пора бежать. Извини, я еще не очень хорошо умею писать письма, поэтому пока они будут короткими. Жду ответа, твой И."
- Я знаю, Тузик, что ты найдешь меня среди миллионов людей, - говорил Иван, шагая через груды мусора к чердачному окошку. - Ведь все люди разные. А у нас с тобой, Тузик, полное взаимопонимание... Вы, птицы, удивительные создания, мне кажется, что вы даже лучше, чем люди, зорче, наблюдательнее, - сыпал комплиментами Иван. - Возвращайся через три дня, Тузик, принеси мне письмо!
Пронзительным свистом он проводил птицу, быстро растворившуюся в тревожном московском небе.
Студент факультета славистики Фриц стоял у окна, смотрел во двор и слушал мать, которая сыпала комплиментами в адрес фюрера, перемежая их тревожными материнскими трелями: "Ах, сыночек... Ах, кровинушка ты моя... А как же университет?". И вдруг эту немолодую крашенную блондинку осенило: "На войне ведь убивают!".
Его отец сидел за столом с рюмкой клюквенной наливки и читал газету. Недовольно поморщившись, он солидно посоветовал:
- Заткнись, Гертруда.
- Заткнись, Гертруда, - автоматически повторил Фриц. - Все будет хорошо.
- Вот, посмотрите, что пишут, - поделился отец. - Наступление идет по всем фронтам. Взят Киев. Что такое Киев? Надо полагать, какой-то крупный промышленный центр, раз о нем пишут?
- Столица Украины, советского округа, - подсказал Фриц.
- Здорово! Нет, правда, здорово... Сдается мне, сынок, что ты поспеешь лишь к шапочному разбору... Все-таки арийцы - удивительная раса; мне иногда кажется, что мы действительно лучше остальных рас, крепче, выносливее, талантливее. Хотя я, как хороший католик, с детства приучен считать всех людей одинаковыми, созданными по образу и подобию господнему.
- Ну, то что арийцы лучше жидов - это определенно, - сказала Гертруда. - Подумать только, эти мерзавцы Христа распяли.
- Христос тоже был евреем, - сказал Фриц. - Слабые расы всегда погибают. На Земле идет бесконечный естественный отбор.
- Христос был Богом, а не евреем, - ввязался в теологический спор отец, - и если ты, поганый атеист, будешь...
В оконное стекло что-то стукнуло.
- Не буду, - сказал Фриц, поворачиваясь к окну. - Бог мертв. О мертвых либо хорошо, либо никак.
По карнизу прохаживался белый голубь. Приглядевшись, Фриц увидел привязанную к его ноге бумажку. Он потянул раму на себя.
- Что там, сынок? - с тревогой спросила мать.
- Не твое дело, Гертруда, - отрезал Фриц.
Почесав загорелый лоб, он осторожно, чтобы не вспугнуть, протянул руки к птице, потом резко схватил ее и понес в свою комнату.
Вот уже полчаса Фриц неподвижно смотрел на клочок белой бумаги, лежащий перед ним. Все это время голубь нетерпеливо топтался на словаре русского языка. В левом глазу пернатого почтальона читалось раздражение, в правом - любовь.
- Ладно... - пробормотал Фриц и подвинул к себе чернильницу.
- Чего ты вошкаешься?! - крикнул сержант. - Чему, блядь, тебя в школе учили? Ты на сборы ходил? Чего у тебя значок ДОСААФ на груди болтается? Ты комсомолец, блядь, или кто? Хочешь, чтобы по твоей вине здесь весь взвод полег?
- Тузик, Тузик, - приговаривал Иван, разглаживая на птице перья. - Ты нашел меня, а я так ждал тебя, так ждал... Ну-ка, что ты мне принес? Никак весточку?
Он отвязал от лапки Тузика бумажку и развернул ее.
Его собственным корявым почерком, который он не мог спутать ни с чьим другим, в письме было написано:
"Дорогой друг! Ты немного не угадал. Я еще не совсем в эшелоне, но когда ты, по всей вероятности, получишь это письмо, я уже быть там. Наверное ты к тому часу быть на фронте. Напиши какая у тебя должность. Меня хотеть зачислить как переводчик. Я надеюсь, что нам удасться встретиться. Я люблю писать письма, но тоже не очень-то умею. Сейчас мне надо идти. Мне хотеть устроить пышные проводы, но я не люблю помпезность. Обязательно пиши как у тебя дела, твой Ф."
- Что происходит, Тузик? - растерянно спросил Иван. - От кого это письмо? Оно написано моим почерком!
Тузик молча крутил головой.
Иван почувствовал, что мир вокруг него стал странно ирреальным, даже взрывы звучали как-то приглушенно.
- Ладно... - пробормотал он, пряча голубя за пазуху. - Вечером отвечу...
Пригнувшись, он побежал искать разрыв в линии.
"Дорогой друг! Я предполагал, что на фронте придется тяжело, но такого ужаса, честно говоря, не ожидал. Нам противостоят орды хорошо вооруженного противника. Вся рота охвачена страхом скорой смерти. Но мы пока держимся, наши души бережет ярость. Может, нам удасться выбраться из окружения. Теперь я хорошо представляю себе, что чувствовал русский народ, когда выходил на смертный бой против несметных полчищ татаро-монгольских завоевателей. Кстати, отвечаю на твой вопрос: я - связист. Надеюсь, что хотя бы у тебя все хорошо, дорогой Ф. И надеюсь, что тебе повезло с товарищами. Меня немного достает сержант. Он хороший человек - заботится о своих подчиненных, но бывает порой излишне резок и груб. Знал бы ты, как я устал от этих его бесконечных: "блядь", "сука", "пидор", и так все кругом хуево, а его постоянный ор только добавляет нервозности. А то еще и в ебло может дать. Хотя, не скрою, это подстегивает, заставляет тебя скоординироваться. Нам приходится постоянно быть начеку. И знаешь, я рад, что у меня есть Тузик. Остальные ребята чертовски скучают без писем. Им порой кажется, что на всем свете осталась только наша рота. Жду ответа, твой И.".
На землю упал первый снег. Упал, сделал явными следы. Следы, ходы, тропы. Из снега торчали белые руки. Орешников пожимал эти жесткие руки: привет, ребята! Передайте привет предкам!
- Что ты делаешь? - возмущенно спросил Клещов. - Ты ебнулся что ли?
- Вовсе нет, - покачал головой Орешников. - Но ты сам посуди - когда еще доведется?
- Так не бывает, - ржаво засмеялся Клещов. - Нет, нет и еще раз нет.
И Орешников ответил:
- Точно, дружище!
Дивизия шла по земле, занятой друзьями. Под ногами хрустели каски, кости, мертвые мечты. Солдаты использовали для обороны берега мелких речек, прозрачные для пуль сугробы, медвежьи берлоги, барсучьи норы.
"Дорогой друг! У меня пока действительно все хорошо. Мои коллеги по нашему смертному ремеслу веселые ребята, хотя на самом деле если положить руку на сердце - тупые неграмотные ублюдки. Мне кажется что во всей бригаде я единственный человек с незаконченным высшим образованием. Остальные: безмозглая деревенщина из которой последние мозги вышибла пропаганда. А мой командир настоящий сука, блядь и пидор. Хотя я думаю, что в мирной жизни это был бы самый обычный человек, добрый красноносый пьяница. Просто ему в руки невовремя попала власть. Кстати, дорогой И., я с ужасом ощущаю, что становлюсь алкоголиком. Каждый вечер мы надираемся до свинячьего состояния. Я надеюсь, что когда все это закончится и я вернусь домой, мне удасться избавиться от этой неприятной зависимости. Пиши, твой Ф."
- Оставь докурить! - крикнул Клещов из своего окопа.
- Ладно, ползи сюда!
- Блядь, я не могу пулемет оставить!
- Хули не можешь? Рискни уж жизнью ради пары затяжек!
- Ты чего думаешь, я не ползу из-за того, что боюсь? А если эти пидоры щас попрут, че делать бум?
- Ладно...
Закинув автомат за спину и зажав бычок зубами, Иван пополз к соседнему окопу. Только он свалился туда, как в его собственный окоп угодил снаряд.
- У, еб... - сказал Клещов, отлежавшись. - Бычок цел?..
- Хуя там...
- Блядь, я хуею: как фе-но-ме-наль-но тебе везет! Причем уже далеко не в первый раз. Знаешь, че я думаю? Из всего взвода если кто и уцелеет, то это будешь ты.
- Где этот хрен очкастый?
- Зейгер, тебя зовут!
- Фриц, тебя капитан зовет!
- Чего надо, господин капитан? - развязной походкой, чувствуя подвох, Фриц подошел к командиру.
- Ты пойдешь.
- Я не сапер, - огрызнулся Фриц.
- Ты у меня договоришься, Зейгер! Совсем распустились, твари! - капитан с возмущением толкнул Фрица в грудь, потом взял себя в руки и попытался вразумительно объяснить: - Уже трое подорвались на этом сраном минном поле. Теперь пойдешь ты. Ты же у нас везунчик!
- Нет, я не пойду.
- Ты у меня под трибунал пойдешь, понял? - просто сказал командир.
- Господин капитан, а что вы будете делать, если вдруг лишитесь переводчика? Язык жестов осваивать начнете?
- Если сейчас все отделение подорвется, нам никакой переводчик на хуй не нужен будет. Иди, я сказал!
Когда Фриц достиг противоположного края поля, его товарищи радостно заулюлюкали. Музыкальный Фридрих поднял в воздух автомат, дал очередь, потом отставил задницу и несколько раз громко пернул.
- Я тебе сейчас этот автомат вставлю в жопу и проверну! - рявкнул капитан. - Беречь патроны, я сказал!
- Ну, холостые можно не беречь! - склонив голову, Фридрих пернул так оглушительно, что с его головы слетела каска.
"Дорогой друг! Наконец-то мы вырвались из окружения! Или можно сказать так: мы отсиделись. Еще вчера вечером нас поливали огнем, и мы, засыпанные землей, боялись носу показать из окопа, а уже сегодня мимо моей головы проехал кавэ! Вот ты сетуешь, что боишься спиться. У нас такой проблемы не существует уже несколько недель. Когда мы были в окружении, спирт закончился едва ли не мгновенно. Потом ребята просто сцепляли зубы покрепче и готовились умирать. Разумеется, у каждого в голове прочно сидела мысль, что и врагов с собой надо унести в Аид побольше. Ты ведь знаком с греческой мифологией? Мы были со смертью на "ты". Да что там спирт, смерть... Голод - вот наша главная беда. Я тебе скажу честно, когда я жадно проглотил пару ложек самой обычной перловой каши, то немедленно проблевался. Поэтому предостерегаю тебя заранее: если будешь долго голодать, не накидывайся на жратву - толку никакого. А еще у нас один парень откинул кони, съев буквально одну ложку. Представляешь? Я думаю, что нет, не представляешь. Ну, не дай бог, тебе доведется голодать! Вообще знаешь старина, все это - форменный кошмар не только еда. Помнишь, я тебе писал про ужас? Ужас ужасом, а послевкусие ужаса гораздо страшнее ужаса. И совсем неслучайно я так много раз написал слово "ужас". Мы все пропитаны ужасом. Вот ткни в свой мизинец каким-нибудь другим пальцем, и такое ощущение, что мизинец пропищит в ответ: "ужас!ужас!". Только от того что ты в него ткнул. Вопит каждая моя кость, и за каждую мою кость, и за каждую кость не только себя но и маего соотечесвенника хочется отомстить. Засунуть гранату в глаз каждого фашиста и выдернуть чеку а потом залечь. Извини сейчас я уже совсем засыпаю а впереди меня ждет много смерти, поэтому я заканчиваю это письмо. Обязательно непременно пиши в ответ, я твоих писем очень жду, ведь ты мой единственный друг. Ты и Тузик. Твой И."
- Как твоего голубя зовут? - спросил политрук, принимая из рук Клещова кружку горячего чая.
- Тузик.
Иван гладил Тузика по белой голове, глядя в тот его глаз, которым голубь соизволил повернуться к хозяину. Широкий зрачок светился серым светом терпимости.
- Блядь, только такой долбоеб, как ты, мог дать птице собачье имя, - захохотал ефрейтор Иващенко. - Чего у него глаза горят, как у кошки?
- Хотят - и горят, - Иван равнодушно пожал плечами. - Тебе-то не похуй?
"Дорогой друг! У нас полная жопа! Я тебе скажу откровенно: у нас полный пиздец! Жрать нечего. Это ты точно подметил насчет жратвы. У меня ощущение что меня сейчас нашпигуют свинцом и самого подадут на стол к каким-то людоедам, которые любят мягкое мясо и жеские приправы. Давай я тебе сейчас отправлю это письмо, ты напиши чего-нибудь в ответ, потому что я вижу, что у тебя как раз все хорошо, и это славно, а потом я тебе тоже чего-нибудь отвечу если буду жив. Твой Ф."
- Смотри, опять твоя собака по небу полетела.
- Сейчас на нее наградной лист, наверно, выпишут!
- Слышь, как твою птицу зовут.
- Ее зовут Тузик.
- Что за идиотское имя.
- У тебя хуже.
- У меня нормальное имя.
- Чем же оно нормальное.
- А тем, что...
- Да иди ты на хуй со своими объяснениями.
"Дорогой друг! Времени очень мало. Берем Варшаву, сейчас затишье. Я тароплюсь поскорее дописать письмо, пока не начался артобстрел. Не хочу чтобы именно сейчас, когда все хорошо, Тузик пострадал. Я думаю, что теперь-то ты можешь сказать, КТО ТЫ. Мне иногда кажется, что ты, это я. Но тот я, который живет не сейчас, не здесь, а в другом, может быть, хотя и вряд ли, лучшем мире. Если ты не хочешь, то не отвечай. В любом случае пиши как у тебя дела. Твой И."
Западные дороги то замерзали, то превращались в студень. Фриц вынул ногу из сапога и поставил ее обратно. "Шалишь, брат!" - подумал он. - "Ебаный в сраку кожаный брат".
"Дорогой друг! Пока еще я не могу написать тебе, кто я. Боюсь, что ты будешь очень удивлен. У меня тоже времени очень мало, я валюсь с ног от усталости. Думаю, что и ты тоже. Завтра ожидается жесткая стычка. Нас атакуют. Напиши сразу, как только сможешь. Твой Ф.".