Таких темных дней, как этот, я не помню. Он не просто пасмурный, он слишком темный для дня, слишком. И дождь не кончается уже третьи сутки, хлещет больно, а зонт сломался. Так не вовремя. Струи-струны гудят над головой, пузырятся под ногами лужи - им уже некуда течь, вода повсюду. Вода холодная, а кроссовки, видимо, придется отправить в мусорный бак вслед за зонтом - все равно что босиком иду. В подземку течет настоящий ручей, только мутный, смывает всю уличную грязь, и пусть гниют деревянные ступеньки, давно пора их заменить. Лестница закончилась, и нога проваливается в жидкую грязь по щиколотку - невольно вздрагиваю и морщусь. Сюда свет не проникает совсем. Да и нет его, света, даже там, наверху, что уж говорить о подземном переходе. Одна тусклая лампочка на весь длинный коридор, вот и все. Подвальная дверь направо - там хлебная лавочка. Запаху свежего хлеба удается даже перебивать аромат сырости и затхлости, но, по-моему, это просто издевательство - кто станет покупать хлеб в этом подземелье? Я бы не стала. Кроссовки громко шлепают по каменным плитам пола, эхо отражается от голых стен. Стены подземки - своего рода летопись жизни: на островках мутно-зеленой краски и облупившейся штукатурки можно найти десятки имен, сотни матов и несколько признаний в любви. Да, именно в таком соотношении. И каждый раз, когда я прохожу здесь, становится невыносимо тоскливо, как будто душу выкручивают, как мокрый носок, прежде чем повесить на сушилку. А сегодня тут пусто, как в склепе. Скажите на милость, кто по доброй воле выйдет на улицу в такой дождь? Ведь трехсуточный ливень уже приравнялся к стихийному бедствию. И зачем здесь сидит тетенька-продавщица со своими газетами? Боится выходить наружу? Наверное, так и есть. К тому же, тетенька дождалась своего покупателя, видимо, единственного за весь день. И теперь очень хочет поскорее от него отделаться - это видно. Высокий тип в черном кожаном плаще в обстановку вписывается идеально, но шаг я отчего-то ускоряю. Оборачивается. Мокрые, спутанные волосы, бледное вытянутое лицо, глаза обведены черным карандашом, потекшим по щекам, словно черные слезы. Гот? Фанат Брэндона Ли? Без разницы, спешу к выходу. Под ногами снова полуразвалившаяся лестница, а навстречу спешит новый грязевой поток - с другой стороны улицы. Джинсы мокрые по колено, да и не важно это ничуть, подземка с облупленными стенами в матах остается позади, выхожу в темно-серый день, и снова бьют по макушке тугие струны-струи. До козырька автобусной остановки уже бегу. Редкие машины проносятся по всегда оживленному центральному проспекту, ни одного автобуса. Понимаю, что не дрожу даже - трясусь. Фары автомобилей мелькают за мутно-серой пеленой, едва различимые, словно огоньки другого мира, мира чужого, неведомого и потому пугающего. И каждый раз фонтан из-под колес. Ледяными пальцами пытаюсь выудить из кармана деньги на проезд, но монетка каждый раз выскальзывает.
- Какой ждешь? - вздрагиваю. Хотя нет, скорее дергаюсь, как простреленная. Десятик летит в лужу, я за ним не нагибаюсь - смотрю на гота-Ворона, трясусь. Соображаю. Медленно, но все же доходит, что он спрашивал про автобус.
- С-сорок вт-торой, - отвечаю тихо, челюсть клацает при этом гораздо громче. Кажется, улыбнулся. Подойдя ближе, нагибается, протягивает открытую ладонь с лежащей на ней монеткой. Беру десятик трясущимися пальцами. А ладонь-то теплая. Мокрая, как и моя, но теплая. Хватаюсь за нее, крепко сжимая пальцы. Ох, как стыдно-то. Еще чуть-чуть и расплачусь. Не знаю, отчего. Поднимаю на Ворона слезящиеся глаза, пытаясь извиниться взглядом, но руку отцепить не могу, она словно приросла к теплой ладони, пустив корни, - это сильнее меня. А серо-синие глаза смотрят куда-то мимо меня, в мутную пелену чужого мира. Они слишком яркие, эти глаза, на фоне растекшихся черных пятен вокруг глаз, на фоне всего темно-серого мира. Теплые пальцы осторожно разжимают мои, окаменевшие.
- Твой, - хрипло шепчет Ворон. Оборачиваюсь - к остановке подходит ярко-зеленый автобус, кажущийся изгоем, нарушившим законы сумеречного мира, со светящимися цифрами четыре и два над лобовым стеклом, расплескивая воду, заливая тротуар. Зачем ты мне сейчас автобус, зачем? У тебя нет теплых рук, ты чужой. Не нужен ты мне, не нужен! Уезжай, растворись, прошу тебя! Тормозит. Скользкие пальцы уже не чувствуют тепла. Опускаю голову, сжимая крепко в кулаке монетку. С шипением распахиваются двери, из пустого салона веет теплом, но тепло фальшивое, слишком ненастоящее, от радиаторов. Не удерживаюсь, оборачиваюсь. Серо-синие глаза смотрят с какой-то бешеной надеждой.
- Дождь не может идти вечно, - вот и все, двери захлопываются, автобус трогается. А мутно-серая пелена скрывает от меня моего Ворона. Машинально сажусь к окну, лбом и носом - в холодное стекло, в него бьются косые тяжелые капли. Слезы льются.
Просыпаюсь на своей, конечной. Вздрагиваю, из рук что-то падает. Поднимаю с пола журнал с черно-белой обложкой - комикс. "Ворон" Джеймса О"Барра. Когда он успел мне его отдать? Не помню. Не заметила. Выхожу из автобуса и... щурюсь. Краешек неба посветлел, оттуда бьет в глаза последний лучик заходящего солнца.