Воронцова Кристина : другие произведения.

Второе правило Наблюдателя

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    На ХиЖ-4

  Второе правило Наблюдателя
  
  У меня есть очень плохая привычка. Плохих привычек у меня вообще много, но это самая плохая. Уверяю вас.
  Я часто убегаю из дома. Вернее как, не убегаю. А просто не дохожу.
  Я возвращаюсь откуда-нибудь, усталый, расстроенный, с комком невысказанных мыслей в горле. Вставляю скользкий желтый ключ в замочную скважину и...
  И не поворачиваю его.
  Просто не могу.
  Правда, я много раз пытался. Но стоит мне представить, что вот сейчас дверь утомленно заскрипит, что я перешагну через порог, что там, за порогом, меня ждут вопросы, вопросы, вопросы, миллионы миллионов ненужных вопросов. Мне становится дурно, и я не могу. Я сажусь на ступеньку, курю, глядя на поцарапанную штукатурку, под направленными прицелами соседских глазков. Я вижу мириады пылинок вокруг себя, прислушиваюсь к порыкиванию лифта. Потом я встаю и спускаюсь по темной лестнице, выскальзываю из подъезда под оранжевые сполохи фонарей и иду, куда глаза глядят.
  Вот примерно так все и происходит.
  Причина, как правило, совсем не важна. Важно общее состояние. Ощущение, будто в глубине меня сломалась шестеренка важного механизма, и наступила тишина.
  Я гуляю, пока снова не наполнюсь звуками, запахами и оттенками.
  
  В этот раз я поссорился с Гуртом. Ему, кажется, что я слишком много думаю о себе. А это неправда. Я о себе вообще не думаю. Я думаю только о нем. Круглыми сутками в моих висках стучит кровь: Гурт-гурт-гурт...
  Жаль, что он этого не слышит. Тогда бы наверняка взял свои слова обратно.
  Еще ему кажется, что я тряпка.
  Что окружающие мной вертят, как хотят.
  Что я никогда не спорю, никогда ничего не доказываю.
  Что я похож на девчонку - рыжую, нескладную девчонку с неуклюжей походкой и вытянутыми рукавами на свитерах и кофтах.
  Но это все неважно.
  Он старался меня обидеть. По нему было видно, что ему очень хотелось бы царапнуть меня наотмашь.
  Но я действительно не умею повышать голос. Гурт говорил, что мои слова вряд ли громче шелеста газетных листов на ветру. И вряд ли значимее.
  Я, наверное, действительно похож на девчонку. Я донашиваю свитера и кофты своей старшей сестры. Она выше меня, так что рукава, в самом деле, длинноваты. Да и стригусь я редко.
  А ведь когда-то Гурту нравились мои длинные волосы цвета выгоревшей бумаги. Он наматывал пряди себе на пальцы. Он щекотал ими шею.
  В общем, мне было совсем не больно, пока он не сказал, что я о нем не думаю.
  А о ком же мне думать, кроме него?...
  Гурт-гурт-гурт.
  Это не имя, а кардиограмма.
  Кардиограмма аритмии.
  
  Еще Гурт как-то сказал, что я в своем сером осеннем пальто и с торчащими в разные стороны волосами похож на Маленького принца с иллюстраций Экзюпери.
  Я в тот же вечер нашел дома старый потертый экземпляр этой книжки и долго-долго листал, вкусно хрустел страницами.
  Действительно, похож.
  Как две капли воды.
  Очень дорогое для меня воспоминание - это замечание Гурта. Ну, обо мне и моей похожести с Маленьким принцем.
  Гурт и я сидели под старым железнодорожным мостом и смотрели, как раскаленный бильярдный шарик солнца закатывается в лунку за краем выцветшего сукна травы.
  Гурт что-то рассказывал о чем-то, увлеченно и ни для кого. Как он это обычно делает. Я даже не пытался вникнуть в суть его мыслей.
  Все равно бесполезно.
  Просто слушал голос и перестук колес ржавых составов над нашими головами.
  Так вот, Гурт говорил-говорил-говорил, потом прервался, откинул челку от глаз. Посмотрел на меня как-то особенно. Нежно, что ли...
  И улыбнулся.
  А потом выдал вот эту штуку. Про Маленького принца.
  Мне было стыдно признаться, но я не читал этой книжки и не знал, о ком он говорит. И понял только вечером.
  А когда понял, мне стало тепло-тепло на душе. Как если уснуть в пахучей степной траве и проснуться далеко за полдень. И лежать, жмурясь на белое солнце, слушая голоса шмелей.
  
  Тогда мне было тепло. Теперь же, после ссоры с Гуртом, мне хотелось ножницами по контуру вырезать из груди сердце.
  Оно наверняка у меня клетчатое. Сине-сиреневое в крупную бордовую клетку.
  Я бы набил его соломой или опилками. Зашил бы красной шерстяной ниткой крест-накрест.
  И втыкал бы в него иголки.
  Было бы здорово, правда?
  Именно об этом я думал, выходя из подъезда.
  
  Еще я думал о том, что надо бы позвонить Гурту.
  Пора уже. Он наверняка больше не думает ничего не плохого про меня и не желает меня обижать. И не злится на такого растяпу, как я.
  А если и злится, я извинюсь, и все будет по-прежнему.
  Я всегда извиняюсь, даже когда не виноват.
  Так лучше для всех.
  Я зашел в телефонную будку, высыпал мелочь на озябшую ладонь. Гудок за гудком мое клетчатое сердце тревожно сжималось.
  Щелчок соединения.
  Усталый голос.
   Ты?...Я же сказал, что не желаю тебя видеть...Да, никогда.
  Ну вот и все.
  По-прежнему уже не будет.
  Да, никогда.
  
  Я шел, готовый расплакаться. Я - шестнадцатилетний парень!
  От стыда губы были искусаны в кровь. Чтобы не видеть, как дрожат руки, я засунул их в карманы пальто. Больше всего на свете я желал бы сейчас раствориться в ночном городе, стать невидимым и неощутимым потоком прохладного воздуха.
  Взвизгнули тормоза. Где-то совсем рядом...
  - Куда прешь?!
  Ну что тут ответить?
  - Жить расхотелось, придурок малолетний?
  В общем, да. Но не объяснять же, что к чему этому первому встречному.
  Мне почему-то стало нестерпимо стыдно перед тощим дядечкой-водителем, который высунулся по пояс из замызганной 'шестерки' и сыпал ругательствами в мою сторону. Ехал, наверное, домой к жене, детям и толстому беспородному коту, ехал после напряженного рабочего дня, ехал в предвкушении отдыха перед телевизором. Ехал, а тут я под колеса кидаюсь.
  Стресс все-таки у человека.
  Нехорошо.
  Опять я все попортил.
  Я пискнул какие-то извинения и нырнул в арку.
  
  В арке было темно и пахло мочой. У меня кружилась голова, но мир приобрел какую-то странную острую четкость. И сейчас я ощущаю эти моменты, как кусочки настоящего здесь и сейчас.
  Я все помню.
  Вот я.
  Вот я иду через арку.
  В арке ощутимый сквозняк. Такой силы, что полы моего пальто хлопают по коленкам, как крылья.
  Ветер - это всего лишь движение масс воздуха из области высокого давления в область низкого.
  'Всего лишь' - это если вдуматься и раскрыть толстенькую энциклопедию с глянцевыми листами на букве В.
  А если просто раскинуть руки и закрыть глаза, то ощущаешь чье-то дыхание, чье-то касание на коже. Я люблю это состояние. Состояние детской абсолютной свободы, когда мир еще такой большой, а ты такой маленький.
  Вот я закрываю глаза, послушный своим внутренним желаниям, и иду на ощупь, ловя ветер в раскрытые объятья.
  И конечно, - я же растяпа! - я почти сразу же налетаю на кого-то.
  Лепечу извинения.
  - Ты меня видишь? - раздается удивленный голос.
  Я пытаюсь оправдаться, что все дело в темноте арки, а то я бы точно увидел и все такое, но пострадавший, кажется, вовсе не рассержен.
  - Парень! Это же грандиозно!
  Он хватает меня за рукав и тащит к оранжевому световому пятну фонаря. Это рыжий парень неопределенного возраста. У меня вообще очень плохо с определением возраста, так что, могу с полной уверенностью утверждать лишь то, что он был немного старше меня.
  - Ты знаешь, что все это значит? - задает он вопрос и тут же сам на него отвечает: - Хотя откуда тебе все это знать? Просто поверь мне, парень, это очень хорошо, что я тебя встретил. Ты теперь не наделаешь глупостей, когда про тебя все забудут. Ты, парень, прирожденный Наблюдатель.
  Кто?
  - Наблюдатель. Человек, который наблюдает за чужими жизнями. Как в кино. Только здесь все по-настоящему. Понимаю, звучит бредово, но скоро у тебя не останется выбора. Только поверить мне.
  Я усмехаюсь: как будто эта старушка-жизнь оставляла мне выбор до этого. Я решаю послушать Рыжего. Это хотя бы интересно.
  Понимаешь, говорит Рыжий, есть люди. Миллиарды людей на планете - они рождаются, умирают, платят налоги, работают, воспитывают детей, путешествуют, гибнут в авиакатастрофах и прочее. У каждого - своя жизнь. Своя история. Свой фильм. А есть мы, Наблюдатели, у которых этот фильм стерт в самом начале чьей-то заботливой рукой. Мы теряем все. Не сразу, конечно, а постепенно, шаг за шагом: человеческие связи, увлечения, работу, материальные вещи, а главное, интерес к тому, что называется нашей жизнью. Нас перестают замечать на улицах и в собственной семье, про нас забывают матери и любимые, мы испаряемся из этого мира, как вода. Это самый проблемный этап, когда легче всего сойти с ума.
  Рыжий достает пачку тонких сигарет, предлагает мне. Автоматически, безо всякого вкуса раскуривает.
  Потом, говорит, становится легче. И добавляет зачем-то: честно становится.
  И вот тогда, говорит Рыжий, Наблюдатель обнаруживает у себя способность жить жизнью любого человека. Наблюдатель ходит за ним по пятам, невидимый и неуязвимый, Наблюдатель слышит и видит так, как слышит и видит этот человек, чувствует все, что чувствует он. Он просто наблюдает, примеряя на себя шкурки других людей.
  Рыжий говорит, что скоро это произойдет и со мной.
  Если еще не произошло.
  - Ты напуган, парень?
  Я пожимаю плечами: с чего бы это?
  - Ты мне веришь?
  Он же сам сказал, что у меня нет выбора.
  - Тогда слушай правила. Их всего два. Первое правило Наблюдателя...
  
  Помню, у меня была масса вопросов, которые я так и не решился задать. Откуда мы появились? Насколько мы неуязвимы? Чувствует ли человек Наблюдение? Что будет, если нарушить Правила?
  Теперь-то мне ясно, что Рыжий вряд ли понимал больше моего в механизме Наблюдения. Он просто пытался помочь мне не сойти с ума.
  Очень мило с его стороны, неправда ли?
  
  Рыжий говорит мне, что в самом начале Наблюдатели не задерживаются на одной жизни подолгу. Им интересно все и сразу.
  Новые впечатления.
  Одно и то же явление превращается в миллион из-за оттенков индивидуального восприятия: детские обиды, первый секс, сломанный в результате экстремального спуска позвоночник, брак по расчету и прочее, прочее, прочее.
  Рыжий стряхивает пепел на асфальт и смачно сплевывает.
  Наблюдатель, повторяет он, неуязвим и незаметен. Он чувствует все, что чувствует его...кхм...жертва. Но если ему наскучит, он просто встает и уходит, невидимый даже для отражения в витринах и зеркалах.
  Наркотики, выпивка, изысканные блюда, горнолыжные курорты, теплые океанские волны и холодные северные ветра, - кто-то другой платит за все это.
  А Наблюдатель получает самое лакомое - ощущения.
  То, ради чего, собственно, люди и скупают супермаркеты, забираются на Эверест, едят марципан в Таллиннской кофейне.
  Но все вышеперечисленное меня не интересует.
  Рыжий недоумевает.
  Я пытаюсь объяснить ему, что мне нужна только возможность быть с человеком постоянно.
  Знать, чем он дышит.
  Знать, что ему снится.
  Понять, наконец, почему все именно так.
  Я волнуюсь и сбиваюсь. Задыхаюсь от потока невысказанного. Я говорю Рыжему все это. Понимаешь, говорю, я и раньше был вещью. У меня ничего, говорю, не было. Кроме него, ничего, говорю, не было. Я был, как пиявка, - рядом с ним жил, а без него мучился чувством, что зря трачу время.
  Говорю, я просто хочу, чтобы все было по-прежнему. Только чтоб, говорю, он не смог меня прогнать. Это мое самое заветное желание.
  Рыжий тушит окурок о скамейку:
  - Странный ты, парень...
  Я отчетливо вижу, что он меня не понимает.
  А Рыжий встает, жмет мне руку и уходит, поскрипывая подошвами.
  Из-за границы светового пятна, очерченного фонарем, слышится:
  - Не забывай Второе Правило Наблюдателя.
  Он, кажется, так и не понял...
  
  Гурт-гурт-гурт.
  Кардиограмма аритмии моего сердца.
  Он прогнал меня.
  Я мешал ему, путался под ногами, вечно был не вовремя.
  Теперь он не смог бы этого сделать.
  Зачем мне чужие впечатления, когда я могу прожить целую жизнь с Гуртом? Могу прожить жизнь Гурта?
  
  Первое правило Наблюдателя: у Наблюдателя не должно быть собственной жизни.
  Все чужое, подсмотренное.
  С этим как-то сразу трудностей не возникло. Может, у меня просто не было жизни еще до того, как я стал Наблюдателем?
  Уверен, что родители и сестра даже не заметили моего исчезновения. Просто в квартире стало больше места. Может быть, даже стало чуть тише, а воздух стал чуть прозрачнее.
  Это как пропажа старых ненужных вещей из квартиры, где живешь длительное время, но хозяином не являешься.
  Только изредка спохватываешься: а где же старая книжка, которую родители постоянно ставили повыше, чтобы ты, маленький непоседа, не испортил, не порвал ненароком? Или где тот черный плюшевый кот с блестящими капельками глаз, сшитый вручную твоей прабабкой?
  Ты с этим котом спал в обнимку и не боялся никаких подкроватных монстров - ты ведь был не один.
  А потом отвлекся, забросил игрушку (это ведь всего лишь игрушка из лоскутков, пуговиц и ваты). И кот исчез.
  Наверное, это произошло давным-давно, но заметил это ты только сегодня.
  Грустно. Стыдно.
  Но вскоре ты опять забудешь, застигнутый врасплох взрослыми неигрушечными проблемами.
  Так же с родителями. Они иногда словно понимали: что-то случилось. Но что?
  Морщили лбы и не могли вспомнить.
  Я иногда приходил домой, чтобы понаблюдать, как стремительно моя физиономия выцветает с семейных фотографий и их памяти родных.
  Довольно забавно, кстати.
  В общем, самое главное, что я хотел сейчас сказать: вещи исчезают, когда люди забывают о них.
  
  Оказывается, у Гурта появилась девушка с каким-то цветочным именем. Лиля? Роза? Маргарита?
  Не помню.
  Я вообще плохо запоминаю имена.
  Появилась она за пару дней до того, как Гурт прогнал меня из своей жизни.
  А потом, когда оказалось, что у него есть девушка, все сразу встало на свои места.
  Было даже больно, но я теперь жил жизнью Гурта.
  Я ходил за ними на прогулки по замерзающему парку. Я сидел на ступеньках кинотеатров, ощущая тепло ее остреньких плеч, как ощущал их Гурт. Я был рядом, когда Гурт целовал ее заиндевелые губы у дверей подъезда. Губы были шершавые, но мягкие. Я лежал на ковре рядом с их скрипящей кроватью и ловил ртом воздух.
  Наверное, думал я, Гурт со мной чувствовал, что зря теряет время, а жил по-настоящему только с ней.
  Я его раздражал.
  Я мешал.
  Вот и...
  Конечно. По-иному и быть не могло.
  Гурт поступил правильно, думал я. Он всегда поступает правильно.
  Мне было приятно, что Гурт в чем-то похож на меня.
  И я не держал на него зла.
  Только сейчас я понимаю, что польстил Гурту сравнением с собой.
  
  От нее пахло мылом.
  Каким-то фруктовым - не то ежевичным, не то малиновым.
  У меня никогда не было девушки, и я не знал, как удивительно они, оказывается, пахнут. Единственная девушка, с которой я сталкивался каждый день - моя сестра, но ее свитера пахли только потом. И вообще, если бы моя сестра, крепко и наскоро собранная природой из простых элементов, была бы хоть в половину прекрасна, как она...
  Хотя бы в четверть!...
  От нее еще пахло теплом и почти еще детской кожей. Когда Гурт дышал ей в волосы, я готов был умереть от счастья.
  Если честно, я сначала не понимал, что в ней Гурт нашел. Лицо ее было совсем не таким, чтобы знакомиться на улице. В толпе вы бы никогда не обратили на нее внимания.
  А еще она была страшно худая.
  Ключицы, локти, коленки - все острое, выпирает, как у подростка.
  Если честно, я даже пытался ее ненавидеть.
  Еще бы!
  Она украла у меня Гурта!
  Но, как я ни старался, у меня не выходило ненавидеть.
  Наверное, все дело в этом удивительном запахе.
  Правда, между нами, дома я долго нюхал красное мыло.
  Не то.
  Я не знаю, в чем зацепка.
  
  А от Гурта пахло табаком и вишневым деревом.
  Гурт курил трубку с четырнадцати лет, а родители ему не запрещали. Ему вообще ничего никогда не запрещали.
  Его трубку в виде кобры из темно-бордовой древесины, покрытой тонким слоем кое-где отставшего лака, было приятно держать во рту. А вот от табака у меня первоначально першило в горле. Но скоро я свыкся и с этой его привычкой.
  Гурт посасывал незажженную трубку почти всегда. Даже в постели. Наверное, ему казалось, что он выглядит просто шикарно.
  
  Однажды девочка взяла с полки фотографию в светлой простой рамке и постучала ненакрашенным розовым ноготком по стеклу, с которого давно уже никто не смахивал пыль.
  - Кто это?
  Я почувствовал удивление Гурта.
  Замешательство Гурта.
  Ни капли стыда Гурта.
  - Никто.
  Последняя фотография, на которой я существую даже и сейчас. Ни время, ни равнодушие не стерло оттуда мои соломенные волосы, и она с жадностью рассматривала черточки моего лица:
  - Такой милый. Как его зовут?
  Гурт мягко, но настойчиво отобрал у нее фотографию и поцеловал в висок:
  - Я же сказал: он - никто.
  Удивление Гурта.
  Замешательство Гурта.
  Ни капли стыда Гурта.
  
  'Такой милый!'
  Надо же.
  Мне было очень тепло вспоминать эти два слова.
  Я, кажется, был интересен ей. Недолго, каких-то полминуты. Но был!
  И через какое-то время я обнаружил. С ужасом обнаружил! То, что чувствую к ней я, очень мало походит на чувства Гурта.
  Его чувство - охотничий азарт и холодная бездна зимней полыньи.
  Я это хорошо ощущал, но теперь у меня было и мое собственное чувство: смесь золотого облепихового меда и осенних умирающих листьев. Сладость, замирающая где-то под левой ключицей.
  А собственное чувство - это осколок собственной жизни.
  Жизни, которой у меня не должно быть.
  Этим чувством безграничной нежности и безграничного восхищения я нарушал Первое Правило.
  Я очень боялся этого.
  И того, что меня накажут.
  Но время шло, а за мной никто не приходил, и я вроде бы не оборачивался пеной морской.
  Я поразмыслил и пришел к выводу, что от любви несуществующего человечка никому вреда не будет.
  И продолжил любить.
  Изредка по утрам, когда розоватые лучики солнца едва-едва пробивались сквозь ажурные занавеси и путались в волосах спящей, я позволял себе провести кончиками дрожащих пальцев по ее теплой щеке. Или, когда случайно задиралась ночная сорочка в мультяшных божьих коровках с огромными удивленными глазами, я гладил ее по белым изгибам поясницы и ощущал каждый прозрачный волосок.
  Она начинала ворочаться, фыркать во сне, и я испуганно забивался в дальний угол комнаты.
  Главное, говорил я себе, не нарушать Второе Правило.
  Нет-нет.
  Никогда!
  
  А потом она сказала Гурту, что у них будет ребеночек. Маленькое существо с крошечными ручками и ножками, с ее ягодным запахом и с его серыми глазами.
  Я смотрел на Гурта и завидовал ему.
  Впервые я пожалел о своей участи - так мне хотелось оказаться на его месте.
  Так мне хотелось, чтобы это был мой ребенок.
  А внутри Гурта была пустота. Я не верил, но внутри Гурта не было ни единого чувства, ни единой эмоции.
  Я испугался его в эту минуту, потому что человек не может быть таким равнодушным.
  Я видел его стальные глаза, когда он говорил ей, еще ничего не понимающей и потому спокойной, что, нет, сейчас невозможно оставить ребенка, что, да, надо избавиться от него поскорее. Как, она не хочет? Что ж, в таком случае, если они не могут прийти к соглашению, они расстанутся. И вообще никто не даст гарантии, что это его, гуртов, ребенок...
  Она так удивилась, что даже не заплакала. Просто на какое-то время превратилась в одну из деревянных статуэток на рояле в зале у Гурта - в немую и недвижимую богиню горечи.
  Гурт, казалось, забыл о ее существовании и курил трубку-змею.
  А внутри него все еще была страшная пустота. Такая страшная, что она приносила мне физическую боль.
  Она встала, наконец, и изменившимся голосом сказала, что сделает все, чего он хочет. И зачем-то извинилась.
  Гурт властно привлек ее и поцеловал. Она поморщилась от этого поцелуя, как от болезненного укуса, выскользнула из его рук и ушла странной семенящей походкой.
  Мое замешательство.
  Мое удивление.
  Мой ужас.
  Ни капли стыда Гурта.
  
  Как только за ней хлопнула дверь и щелкнул замок, я увидел то, что перевернуло всю мою жизнь.
  Я увидел то, чего никто не мог видеть. Даже Наблюдатели.
  Но я почему-то увидел.
  Наверное, в этот миг сломался какой-то механизм Вселенной.
  Или Тот, кто сверху, решил наполнить мою нелепую пустую жизнь смыслом.
  Я видел операционный стол. Я видел синие мертвые лампы. Я видел ее, спящую неспокойным сном. Я видел ее лицо в испарине. Я видел тревогу в глазах врачей.
  Видение длилось ровно секунду, но мне хватило времени понять, что если сейчас я просто отпущу ее и позволю совершиться страшному злу, она умрет.
  Я выбежал во двор - она уже садилась в такси.
  Не замеченный никем я сел на заднее сидение рядом с ней. Я судорожно старался понять, что же мне делать дальше? Я посмотрел на свои руки. Меня нельзя увидеть, меня нельзя услышать, меня нельзя почувствовать.
  Меня фактически не существует.
  К тому же...Второе правило Наблюдателя...
  А вдруг все, что мне привиделось, только разыгравшееся воображение?
  И я зря рискую.
  Тут же я обвинял себя в трусости. И опять начинал сомневаться, вспоминая слова Рыжего.
  
  Мы все время рядом с людьми, говорит Рыжий, попыхивая дешевой сигареткой. Но мы не, говорит Рыжий, мы не ангелы-хранители. Он предлагает запомнить эту истину накрепко, ибо от этого зависит жизнь любого Наблюдателя. Я повторяю ее несколько раз - то полушепотом вслух, то про себя.
  Мы можем только наблюдать, говорит Рыжий, ни на что иное мы не способны, поэтому-то мы и стали Наблюдателями. Это лучшее, что мы можем делать. Это - смысл нашей жизни. Наблюдать, не вмешиваясь...
  
  Да, мы не ангелы-хранители...
  Она ехала, прижавшись лбом к холодному стеклу. Внутри нее тоже была пустота, но не пугающая пустота Гурта, а просто опустошение, которое бывает и у победителей, и у побежденных после многодневного сражения.
  Она не плакала, она не жалела ни о чем, она не винила Гурта.
  Единственное чувство, жившее в ней в тот момент, это глубокая нежность внизу живота.
  Стекло нагрелось от ее дыхания и запотело.
  Я вспомнил, что она видела мою фотографию.
  Видела, когда я уже исчез из всех слоев этого мира.
  Получится ли?...
  Я затаил дыхание и вывел нервным почерком: 'Не надо!'
  Буквы потекли. Будто заплакали.
  Я выдохнул - все, я преступил черту.
  Назад уже никто не пустит.
  
  Второе правило, говорит Рыжий, нельзя нарушать. За нарушением, говорит Рыжий охрипшим голосом (видно, что он давно ни с кем не разговаривал), неизменно следует расплата. Хотя никто и не знает, какая именно. Охотников нарушать практически нет. Рыжий смотрит на меня и повторяет: 'Нарушать нельзя'.
  И то, как он это говорит, заставляет меня поверить без лишних вопросов.
  
  Она подумала, что сама написала это в порыве отчаяния.
  И стерла.
  Такси остановилось, щедро окатив грязью столбы.
  Она вышла, пошатываясь, и направилась к дверям госпиталя.
  Она заполняла бесконечные медицинские формы у регистратуры и вдруг заплакала.
  И только тогда я понял, в чем моя ошибка.
  Если хочешь изменить что-то, нужно делать это сразу, как в омут с головой нырять. Без лишних мыслей. Без сомнений. Без боязни за собственную, ничего не значащую шкурку.
  Я вырвал ворох цветных бумажек из белых рук - ей показалось, что это ветер разбросал их по коридору, и наклонилась, чтобы собрать.
  Я схватил ее за руку и, не дав опомниться, вывел ее на улицу. Она даже не сопротивлялась.
  Мое прикосновение обожгло ее и удивило.
  Я, кажется, кричал на нее, хотя знал, что она меня не услышит.
  Я кричал ей, что Гурт ее не стоит.
  Что он чудовище.
  Да, мой божественный Гурт.
  Мой сероокий демон.
  Мой блистательный Гурт.
  Ненавистный Гурт.
  Гурт - чудовище.
  И, кажется, я достучался. Она просветлела лицом, поправила плащик и ушла, цокая каблучками по дороге.
  А я остался, старающийся запомнить ее всю - от лица до затаенных чувств на самом дне.
  
  Я лег на холодную землю в вязкую жижу из снега и талой воды.
  Я ожидал кары.
  Не имеющий собственной жизни не должен вмешиваться в чужие.
  Так звучало Второе правило Наблюдателя.
  Я вмешался.
  И теперь я чувствовал, как потихоньку смешиваюсь с крупицами снега и ледяной водой.
  Мне было спокойно, потому что было спокойно ей.
  Мне было спокойно, но я уже знал, что исчезаю.
  Перехожу из быть в не-быть.
  А может, и еще куда-то.
  Но впервые я был счастлив, потому что почувствовал, что существую.
  И потому что будет жить она и ее маленькая дочка. Такая хорошенькая. Такая крошечная. Такая беленькая...
  Да, я уже знаю, что у нее будет дочка.
  И этого достаточно.
  
  Рыжий сказал, что мы не ангелы-хранители.
  Но, может, он ошибся?...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"