«Будь осторожен в проявлениях человеколюбия, ибо, как утверждал Учитель Хао, «...выказывая милосердие, ты возвышаешь себя, но низвергаешь саму Справедливость», а это недопустимо», – я со всем вниманием, чуть ли не по слогам, дочитал заполненный убористыми строками длинный свиток пергамента, и вернулся к заглавию сочинения: «Размышления о справедливости земной и небесной». Придирчиво рассмотрел каждую букву и кое-где поизящней загнул хвостики – оно должно быть написано идеально. Слава Судьбе, успел! Все-таки в написании современный бахарский легче, чем старинные иероглифы, те так просто не подправишь. Время, отведенное для экзамена, подошло к концу. Тщательно растер красную тушь и, не дыша, приложил к тексту печатку с личной подписью: Аль-Тарук Бахаяли Иса, соискатель степени минфа [1].
Экзамены на ранги традиционно проводятся в два этапа, устно и письменно. Вчера экзаменовался устно. Стихов, хвала Судьбе, декламировать не пришлось – не какой-нибудь Куккья, соискатель степени минцзы, но по уложениям во время обсуждения погоняли изрядно. Особенно подробно пришлось отвечать на вопросы по семи статьями из уголовных установлений и трем из общеобязательных. После эмоционального выступления получил «из лучшего средний» за «рослость и тучность телосложения», признанного достаточным, но не идеальным из-за – кто бы мог подумать? – недостатка тучности, и «из лучшего лучший» за «убедительность и доходчивость речи». Сегодня был последний, письменный этап. Теперь наши творения, темы которых были заданы самим императором, будут придирчиво оценены комиссией по параметрам «письмо», где учитывается энергичность написания и изящество каллиграфии, и «суждение» – стилистика текста и доказательность тезисов. От нас пока не ждали глубоких познаний природы вещей, но своим соображениям всегда можно придать вес, обратившись к заемной мудрости. Вроде бы, смог проанализировать наиболее показательные нормы уголовных установлений и включить в работу цитаты всех Учителей, хотя бы раз высказавшихся о справедливости… даже Учителя Доо – к сожалению, без ссылок на авторство. Если кого и забыл, то, скорее всего, это будет какой-нибудь мелкий семейный мудрец из частной коллекции, и за пренебрежение его красноречием не должны срезать баллы. Но в любом случае, я не имел права подвести Семью: «тень предков» торила мне прямую дорогу к посту Первого министра, потому что сейчас отец, а до него деды-прадеды испокон веков занимали эту должность, и их совокупные заслуги были неоспоримы. Они заслужили для меня допуск к вершинам власти в империи. Однако обладание таким допуском – условие необходимое, но не достаточное. С «теневым» всегда суммируется собственный ранговый допуск, ведь невозможно вбросить желторотого юнца сразу на вершину власти. Поэтому в реальности я смогу подняться на очередную ступеньку карьерной лестницы только тогда, когда сдам соответствующий экзамен на вновь занимаемую должность.
И не только я. Должности не закрепляются навечно. Когда срок полномочий истекает, чиновник должен подтвердить свою компетентность сдачей квалификационного экзамена. Даже не представляю, кому и что излагает в своих выступлениях или сочинениях отец… Вряд ли он пользуется исключительно выводами предшественников и мыслями мудрецов прошлого, у него, руководителя-практика, давно сформировалась собственная концепция и оригинальный взгляд на проблемы управления. Для чиновников его уровня одним из критериев оценки служат «нешаблонность мышления» и «сущностное понимание современных реалий», иначе не избежать критики за «остановку» или даже «застой», а на автора в таких случаях вешали ярлык «насекомое в спячке». Эти эссе, написанные на прочном пергаменте, вряд ли получат широкое распространение при жизни авторов, но все ранговые письменные работы, даже только что сданная моя, будут вечно храниться в архивах, имперских или домашних.
Вот так и появляются семейные мудрецы, тома сочинений которых пополняют собрания родовых библиотек.
Соискатели покидали зал, старательно пряча руки в широких рукавах – пальцы от волнения подрагивали не у меня одного. Нас было всего восемь человек, я самый младший и единственный член старшей семьи. Остальные, солидные мужчины зрелого возраста и хваткая бабенка лет тридцати, имели соответствующие рекомендации и прибыли из провинций – те обязаны были отыскивать и раз в год представлять кандидатов на соискание степени. По сути, это была дань талантами, которую Шесть семей, наряду с налогами и собственными умениями, верноподданно отдавали трону, как благодарность за доступ к вершинам власти. И все эти таланты, получив соответствующую степень и признание, уходили под начало Иса, что еще больше усиливало наш род. Это никому не нравилось, но таков был порядок вещей.
За дверью меня терпеливо дожидались не только телохранители, но и Сию. Он прибежал поболеть за подопечного и теперь с комфортом устраивался на плече. Аянга и братцы-вороны молча заняли привычные места, и я на секунду отдался расслабляющему чувству покоя, оказавшись в кругу тех, к кому не боишься повернуться спиной, кто не ждет от тебя покорения каких-то вершин и принимает таким, каков ты есть, без очарованности и разочарования… Кстати о покорении вершин: обязательно нужно зайти к отцу, только ближе к вечеру, когда тот покончит с ежедневными делами. Он первый узнает результаты экзамена, соотнесет с ними свои далеко идущие планы и, надеюсь, до меня их доведет тоже. В реальность вернуло непривычное молчание Аянги: что это с ней приключилось, если за всю дорогу она даже не прошлась по моей персоне язычком, который хорошо отточила за последние месяцы? Не в дворцовых коридорах, разумеется, но ведь и на нашей территории молчит. . .
Охрана на входе в мои покои условным знаком сообщила, что у меня посетитель. Гадать над личностью не пришлось: у двери кабинета вытянулись в образцово-показательной стойке телохранители Туркиса. Вернулся, значит, приятель. Послушаем, что он узнал от своих караванщиков, и прикинем, как соотносятся его сведения со скудными данными, полученными от самоликвидировавшегося Шипа.
Мрачный Конирайя сидел на низком диванчике у окна и меланхолично вертел в пальцах бокал. На приветствие лишь кивнул, будто не он у меня в гостях, а я, не спросясь, нарушил его уединение. Одет в то же самое, давно потерявшее свежесть дорожное платье, непослушные пряди снова выбились из золотого колпачка. Сразу ко мне, даже в порядок себя не привел? Но начинать разговор не торопится. . .
– Обедать будешь? – нарушил молчание, откалывая от пучка шапочку студента. Покрутил в руках – куда ее девать? – и бросил на стол. Слуги приберут куда надо. – Я голоден как мышь, не завтракал сегодня.
– Наверное, нет. Извини, но дальше я заниматься этим делом не буду, – досадливо поморщился поэт и отвел глаза. – И тебя прошу не вмешиваться: пропавшие камни, потеря доходов и гибель караванов – проблемы семьи, чужим не стоит лезть в дело, которое их не касается.
Ясно.
– Ты ведь не своим голосом говоришь со мной сейчас, Конирайя, – я не спрашивал, утверждал. – Отец?
– Прости, друг. . . – наследник Туркисов сокрушенно кивнул. Повертел в руках пустой бокал и поставил его на резной столик. – Ну, я пойду, – встать с низкого диванчика одним движением не получилось, поэтому я успел задержать его, приобняв за плечи.
– Подожди, Конирайя. Вспомни – для нас это была игра, приключение, авантюра, и никто не знал, что дело окажется настолько серьезным… Оставь все, что было, прошлому. Я не встану меж тобой и твоим отцом и не буду держать обиду за отказ от планов.
Какое-то время наследник Туркисов молчал, обдумывая мои слова.
– Он всё знал, – наконец-то смотрит прямо в глаза. – Всё! Он лично устанавливал сроки и пролагал маршруты для этих караванов, кроме него, никто этого не касался. Он посылал на верную гибель наших людей! Почему?
Кажется, поэта настиг крах детской веры в непогрешимость родителя. Я этот крах давно пережил, а после, с новыми фактами, успел пересмотреть его итоги к обоюдному с отцом удовольствию, но Туркису сейчас от этого легче не станет.
– Не нам судить, друг. Мы не знаем и половины того, чем руководствуются наши родители, принимая то или иное решение. Достаточно ли будет напомнить, что они делают все для блага Семьи?
И это на самом деле так. Именно главе единолично принадлежит имущество и богатство старших и младших семей, он приумножает или растрачивает активы всех родов и кланов, использует их как ресурс для устойчивости и роста авторитета семьи, для получения наград и поощрений. Но если рост оборачивается падением, если семью подвергают наказанию – вся ответственность за это тоже лежит на нем. Ни один глава, находящийся в здравом уме, не жаждет ввергнуть в хаос жизни тысячи зависимых людей, переиграв их судьбы, но каждый заинтересован в возвышении и упрочении имени рода. И Туркис не исключение. Хотя – куда уж выше?
Надо будет обсудить это с отцом.
От совместной трапезы Конирайя все-таки отказался. Вспомнил о своем неподобающем виде, смутился и распрощался, с трудом скрывая облегчение. Понимаю – ему сейчас нужно побыть одному. Я же после плотного обеда в сопровождении Сию удалился в спальню, поваляться и расслабиться. Надо же улучшать параметр «тучность», за который срезали балл, а заодно и обдумать сложившуюся ситуацию?
– Слушай, хитрюга, – Сию блаженствовал, выкопав нору в моих подушках и устроившись на постели нос к носу, – а не сходить ли тебе на Изнанку?
Хранитель скорчил снисходительную морду и уставился на меня совершенно круглыми желтыми глазами, будто говоря: «Ну вот никакого от этих ничтожных людишек покою!» Да, учитель с рваными ушами передал свой опыт достойному ученику: такого выразительного взгляда раньше у Сию не было.
– Не верю я, что демоны будут слушаться кого-то из людей, – продолжил я, проигнорировав немой укор. – Значит, там есть свое руководство. Разведаешь, откуда приходят демоны, кто ими командует. Слухи соберешь, сплетни всякие… Не нравится мне все это! Надо сделать все возможное, чтобы разобраться, а здесь, сам видишь, мы уже ничего нового не узнаем. Не получится – значит, не Судьба, тогда и покончим с этой историей.
Сию еще какое-то время сверлил меня взглядом, а потом отвернулся, утоптал не так лежащую подушку и окуклился. Все понятно – сходит. Только сначала продемонстрирует, насколько ему это неинтересно.
Под мерное урчание хранителя задремал и я.
Сквозь сон услышал скрип створок двери, торопливые шаги и плеск воды. Похоже, служанки пришли делать уборку, привыкли, что господин в это время отсутствует. Прикрикнуть и выгнать? Лень. Опущенный тяжелый полог отделяет нас друг от друга, меня им не видно, а к постели уборщицы не полезут, этим другие занимаются.
– Как дума… мну-мну-мну… сдаст? – невнятно пробубнила одна, отдергивая штору с окна. В спальне сразу стало светлее.
– Ну, а чего б не сдать? – звонко отозвалась вторая. И не хочешь, а проснешься. – Готовился же, постоянно у наставников пропадал. И вовсе он не глупый, наш господин.
Вода шипит и журчит: тряпку выжимают. Знакомые звуки! Когда-то и я собственноручно мыл свой «Дом в камышах».
– Хорошо бы… Тогда все заткнут свои поганые рты и перестанут смотреть на нас, как на грязь. Господин ранг поднимет, и пусть кто-то только попробует! Теперь они перед нами грязь. Я так утром и сказала Ма-Кью. Пусть подавится тем, что прислуживает «самой Зоэ Куккья». Подумаешь – Куккья! А наш – Иса! Теперь наш господин займет место поважнее ее госпожи.
Ух ты! У слуг, оказывается, как у болельщиков на скачках, тоже свое соревнование имеется: чей хозяин выше запрыгнет. А моими, значит, во Дворце пренебрегают. Вот уж не знал: все же статус семьи традиционно высок, и лишь им – какая трагедия! – господин достался дефектный.
– Нам всем станет только лучше от успехов молодого господина… – согласилась с ней подружка. – И дурочке этой степной тоже станет хорошо, – сожаление явно звучало в голосе.
– А вот этого уж я не позволю. Нечего! И так дикарка неотесанная к хозяину липнет – не оттереть. Везде за ним таскается, уродина, оскорбляет собой его совершенство, – тряпка энергично шваркнула по полу. – Говорила я тупице этой: отстань от господина! И что? Глаза свои круглые таращит и молчит, хоть тресни! Не знает, идиотка, своего места, так еще и не понимает по-человечески.
– Ничего, поймет! – вторая тряпка воинственно плюхнулась в ведро и забарахталась там. – Жаль, конечно, что в спальню она никого из наших не пускает, но я пошепталась с Суланой, она при уборке зальет этой зазнайке травки ее вонючие!
– Тс-с-с, дурочка, тише… никому не слова, а то накажут.
– Обязательно накажут, – решительно откинул полог. Две смазливых девчонки лет пятнадцати застыли, как суслики перед степной лисицей. – Я лично прослежу, чтобы наказали всех, кто плохо понимает, в чем заключаются его обязанности. И не изменяет тишину к лучшему.
Круглые румяные щечки стремительно побледнели, тщательно накрашенные глазки остекленели, болтливые язычки замолкли… только вода мерно капала с тряпок, повисших в руках.
– Пошли вон! – ведра, тряпки и уборщицы исчезли мгновенно. Чудо какие хорошие девочки, всегда бы так!
Вот и прояснилась причина, по которой Аянга в последнее время перестала язвить и смеяться – нелегко ей приходится в бабьем царстве, не освоилась еще со всеми этими женскими причудами. Надо как-то поднимать настроение моего человека, я за нее отвечаю. А что может быть лучше для страстного лошадника, чем общение с лошадьми и скачка наперегонки с ветром?
После того, как по личному указанию отца моих коней перевели из имения в дворцовые конюшни, отыскать Амагелона стало непросто: он отлично понимал всю важность шпионажа и вынюхивания, но за Мерхе с Халаян ухаживал лично. Так вот и получилось, что Аянга явилась в мой кабинет раньше Шинча, которого я хотел отправить за лошадями, и в конюшни мы отправились втроем. Аянга молчала, явно соскучившийся по золотым аргамакам Шинч заливался иволгой, воспевая крепость их копыт и бархатистость губ, будто призывая лобзать, а я внимательно смотрел по сторонам: в императорских конюшнях не был ни разу. Мы шли мимо лугов для выездки – даже сейчас, осенью, вытоптанные и пожухлые, они казались шелковистыми.
Конюшни были светлыми, высокими и просторными, по обе стороны от широкого центрального прохода тянулась длинная череда денников с двухуровневыми, открывающимися в проход дверями. Сейчас, днем, верхние створки откинуты, и оттуда, любопытствуя, высовывали головы лошади. Нижние снабжены засовом и накидной щеколдой, – и это правильно, из такого стойла так просто не сбежишь. Края оббиты железом – погрызть дерево лошадки любят. Всё как в наших, а наши – лучшие. Никакой суеты, тишина, уют и знакомый с детства манящий запах. Еще не сделал и пяти шагов по известняковому полу, когда услышал радостный всхрап почуявшего нас Мерхе. Сердце само потянулось к его огромному сердцу.
Аянга, напевая что-то свое, степное, уже угощала яблоком Халаян. Нежная улыбка играла на бледных губах.
– И сколько ты будешь с этим подарочком нянчиться? – донеслось недовольное ворчание из соседнего денника. Да, странно было бы, если бы мы здесь оказались одни. – Вот уж удружили, так удружили: такую пакость подсунули, такую головную боль…
– Не сердись на него, дядька Тарвей, – ответил молодой голос, – видишь же, несчастен конь, не мило ему ничего. Ест и то через силу.
– И не слушается, и к себе не подпускает… – продолжал ворчать первый. – Не позволю тебе седлать никого из этих гадов. Другие лошадки слушаются всадника, а эти всё норовят сами решать. Куда это годится? Опасны они для тебя. Причем все такие – злые, капризные, неуёмные и себе на уме. Только и радости, что ни у кого таких нет. А этот так и вообще хуже демона! И тебя он не признает, не жди.
– Я все-таки попробую договориться с ним…
– И не думай! Сколько ты тут уже сидишь? Месяц? Два? И все без толку. Я сразу сказал: на живодерне его место, а ты все возишься, все уговариваешь… Поздно уговаривать – их с детства воспитывать надо… Если у него был один хозяин, не примет он другого в седло, никогда не примет. Не выйдет у тебя по-хорошему с ним, таких только ломать. Какой враг отдал нам эту скотину?!
– Ты же помнишь – тогда об этих лошадях весь Бахар гудел. Отец сказал, что мечтает увидеть меня верхом на этом красавце, а отцу не отказывают.
– Его кто-то подговорил! Смерти твоей хотят! Вот Айнакур – чем тебе не мила? И красотка, и умница… Я принимал ее при родах, растил с детства, братец Донг объездил – прям как для себя объездил. Ты раньше, помнишь, скакал на ней, нравилось ведь? Она слушается и меня, и наставника в скачках, и тебя тоже любит, скучает…
Деревянные переборки затряслись от толчков, дверь распахнулась, и из нее выкинуло парнишку-конюшего. Следом за ним, отмахиваясь треххвостой плетью, стремительно выскочил мускулистый конюх средних лет. Хлыст влажно чавкнул, вгрызаясь в плоть…
Аянга, словно завороженная, тянула меня к дверям денника, где бесновался связанный жеребец. Худой, только кожа да кости. Грязно-серая шкура слиплась иголками и располосована алым, налитые кровью глаза слепы от ярости, зубы оскалены. . . Держащие его цепи стонут от напряжения.
– Савдаг! О, Савдаг! – Аянга оттолкнула мою руку и бестрепетно кинулась внутрь. Пальцы ухватили лишь порыв ветра за ее спиной. – Миний сар! Зурх сэтгэл минь [2]!
Цепь лопнула. Копыта взвились над головой… Гулко стукнуло сердце в клетку ребер. Дикарка повисла на шее коня. Это чудовище из преисподней – Савдаг? Ох ты, ёкарный бабай!
Отошел от входа в денник и с веками взращиваемым презрением оглядел служителей императорской конюшни. Старший сопит, упрямо выдвинув нижнюю челюсть. Плеть и не думает прятать: вертит ее в мощных лапах, многозначительно ухмыляется, злобные глазки мечутся от меня к Аянге. Зря он так. Аянга ничего не забывает и умеет мстить, а я поддержу. Младший все еще сидит там, где приземлился, зачарованно провожает взглядом скольжение ласкающей коня смуглой ладошки. А там действительно происходит чудо: расслабились свитые канатами мышцы, погасло багровое пламя в сорочьих очах, розоватые губы, роняя хлопья пены, уткнулись в ворот кафтанчика степнячки, а сосульки давно не чесанной гривы переплелись с белоснежными косичками…
– Значицца, хозяин нашелся. Точнее, хозяйка, – плеть обвиняюще уставилась на Аянгу. – То-то он на нас взъярился – почуял! – старший конюх сплюнул мне под ноги. – Чтоб вас всех скопом демоны сожрали и высрали.
– Я не имею права вас наказать, – процедил сквозь зубы, с трудом обуздав ярость, – но серьезные неприятности могу гарантировать. Если понадобится – дойду и до императора. От имени Семьи…
– Не надо! – младший конюший отвел лицо от обнявшихся детей грозы, ставших единым целым и не замечающих никого в подлунном мире, и повернулся ко мне.
Прямые стреловидные брови, длинный разрез глаз, скорее узкий, чем распахнуто-круглый, срощенное верхнее веко, высокие скулы, одна из которых замечательно вспухла и уже наливается кровоподтеком, черноволосый и кареглазый. Пухлые губы сжались в твердую линию, квадратный упрямый подбородок выдвинулся вперед… Где-то я видел лицо такого типа, сотканное из углов и округлостей… такое знакомое, почти родное… Где же? Да на представлении к экзаменам. Да, именно этот юноша выдавал утвержденные императором задания. Тайцзы [3] Янгао!
– Не надо, – он решительно пресек мою попытку низко склониться. – Дядька Тарвей, ты иди пока отсюда, иди, не до тебя нам с Иса сейчас.
Конюх подчинился. Еще бы! Здесь нет никого, кто не подчинился бы будущему императору.
Юноша встал сам, без поддержки. Крепкий, коренастый, ниже меня на полголовы и шире в плечах. С превосходством посмотрел в глаза:
– Повторишь свои угрозы, Синий Лед?
– Разве я могу, господин? – произношу ритуальную фразу, но смирения в моем голосе нет. Он не прав и должен это признать, иначе какой из него правитель?
– Дядька Тарвей – лучший, – после недолгого молчания заговорил наследник, будто извиняясь, – он учил меня с детства. Он может найти подход к любой лошади, даже самую дикую лунную почти приручил. . . – Ёкнуло сердце: это он о моей Хуран? – Но с этим конем, как ни старался, не смог.
– Не сомневаюсь, что вам служат лучшие… – теперь моя очередь, я должен продемонстрировать уважение к правящему роду. – Но Савдаг – непростой подарок. Это наша вина: совсем недавно он вольно скакал по степи и не обучен столичным манерам.
– Не надо мне кланяться, Иса, – наследник вновь остановил намечающийся поклон и указал на свою униформу. – Никто не должен знать, что я здесь…
Да, действительно, сопровождения рядом не видно. И только я начал уверять будущего правителя в том, что от меня никто ничего не узнает, как из денника вихрем мщения вылетела Аянга и кинулась на сына императора с кулаками.
– Подлая падла! Тварь! – еле успел ее перехватить. – Я тебе нарежу ремень из спины! Много! Закатаю в мокрую шкуру и брошу на солнце! Я нашлю духов предков, они склювают твой тупой мозг! Ты сдохнуть, падла, сдохнуть!!!
Дикарка билась в моих руках, брыкалась и размахивала кулачками. Косички встали дыбом, потрескивая молниями. Похоже, собирается в буквальном смысле «склювать» ему мозг. Или зажарить.
Упс! Мы влипли: кажется, сейчас мне предстоит спасать будущего государя от участи худшей, чем смерть. А потом извиняться буду должен именно я. Долго-долго! И чего наследник смотрит на степнячку, как на какое-то чудо небывалое? Хотя согласен: второй такой дурынды и вправду больше нет.
– Я отвечу за своих людей, мой господин! Их ошибки – мои ошибки… – если не знаешь, что сказать, говори то, что предписывает этикет. – Она тоже недавно вольно скакала по степи.
– Дозволяю ей приходить к этому коню, – величественно произнес наследник. – Идите, Иса, и помните, что молчание свойственно мудрым.
Я почти убежал, с трудом успокаивая Аянгу и зацепив на ходу за рукав Амагелона, затаившегося у денника Мерхе.
В покоях переоделся в домашнее, снял драгоценности с волос и пальцев. Сию отсутствовал, видимо, ушел на Изнанку, а я не знал, куда себя деть. Аянга сначала убежала к Савдагу, нагруженная какими-то банками-склянками, потом вернулась и даже поотиралась рядом, смущенно и благодарно сопя, а я… мне было неловко. Как ей сказать? Дикарка так и не поняла, кого столь щедро отругала и построила, но я-то знал. И чем это для нас обернется?
Остаток дня оставил себе для отдыха и моральной подготовки к грядущим переменам. Император и отец еще раздумывают над моим новым назначением, но в Малом архиве делать уже нечего. Надо послать слуг забрать вещи, которыми успел обрасти на рабочем месте: кисти, лампу, чайную пару… или уже не беспокоиться об этих мелочах?
Побеспокоиться все же пришлось. Мудрая Намулун намекнула, что истинный Иса не уходит, не попрощавшись, ибо воспоминания бывших коллег о непосредственной работе с Иса должны быть исполнены почтения от первого до последнего дня. Я про себя улыбался: они и так будут исполнены, – куда денутся! – но нарушать сложившийся церемониал оставления должности будет совсем некрасиво. Сыграю в подчиненного еще раз, от меня не убудет.
Из резиденции выдвинулись скромной процессией: впереди слуги, нагруженные, как муравьи, тащат на себе какие-то коробки и ящички. Что в них распорядилась упаковать управляющая? Кто знает! За ними в сопровождении телохранителей шествовал я. В последний момент к братцам-воронам присоединилась Аянга в своем самом любимом платье. Похоже, опять навещала Савдага и даже не успела переодеться: в аромат благовоний из персиковых косточек и имбиря вплетался характерный букет запахов конюшни. И зачем она наряжалась? Радовала взор Савдага?
Служащие Малого Императорского архива встречали нас на крыльце служебного входа, двери которого я открывал каждый день последние четыре месяца. Фа Дуолань и Мичиджо Арбай, украсив привычные одеяния расшитыми золотой нитью шарфами и витыми шнурами, подхватившими широкие рукава, стояли на нижней ступеньке лестницы. Полупрозрачные «лотосовые лепестки» шапочек сияли в лучах утреннего солнца, как крылья стрекоз. Красавцы! Порадовался тому, что слуги, несмотря на мое ворчание, приготовили для выхода нарядное ханьфу: оказывается, мой уход из архива – всеобщий праздник.
Так, втроем, мы и вошли в широкую дверь – последний раз как коллеги, как равные.
В архивном зале было по-прежнему чисто, тихо и светло. Зачем-то горели маленькие фонарики на столах и стеллажах с документами. Мое рабочее место пусто, принадлежности для письма и личные мелочи аккуратно убраны в коробки. Небольшая табличка на столешнице возвещает, что зовется оно теперь «Лестница вверх», а пара еле дымящихся ароматических палочек незаметно окутывает бронзовую накладку дымом. Да уж, святилище стремительного карьерного взлета! Наверное, сажать сюда будут наиболее перспективных сотрудников. Или тех, от кого мечтают избавиться: пусть скорее уходят на повышение. В архиве работает слаженный коллектив, неохотно принимающий в свои тесные ряды новичков, но мне ли негодовать теперь на их сплоченность? Моя задача – оправдать пожелания.
Линь Яо вышел из кабинета строгий и сдержанный, как всегда. В тонких пергаментных пальцах мягко сияет свиток старинного шелка, на шнуре – родовая печать.
– Это напутствие сопровождало юношей нашей семьи с незапамятных времен. Сейчас семья Яо оскудела юношами, и им это сокровище ни к чему. Позвольте передать его Вам, во имя славы, во имя процветания имени Иса, господин.
Я принял свиток и развернул его, любуясь кремовым шелком и изысканной каллиграфией строк.
Лишь добрался до этого края –
Ветер дунул и дождь закапал.
Одинокий скиталец – найду ли
Я пристанище в мире большом?
Мне достать бы облако с неба
И надеть бы его, как шляпу.
Мне б укутать себя землею,
Как простым дорожным плащом [4]!
Знаменитые строки великого древнего поэта, вошедшие во все сборники и альманахи, написанные им собственноручно… какие редкости попадаются в семейных хранилищах старых, хотя и не самых известных, родов – просто удивительно! И не менее удивительно, что мы до сих пор не подгребли Яо с помощниками под себя: ромб отсутствовал на виске даже архивариуса, не говоря уж о бывших коллегах. Но если юноши этой семьи уже не умножают былую славу, может быть, стоит попробовать? Не просьбой ли о покровительстве является столь дорогой и изысканный дар господина Линь? Надо посоветоваться с отцом.
– Благодарю, господин начальник архива. Да, это настоящее сокровище! – мой благодарственный поклон получился чуть ниже, чем положено по новому статусу.
Бывший начальник удовлетворенно кивнул и удалился, плотно закрыв дверь кабинета, а Фа Дуолань и Мичиджо Арбай потянули меня в чайную комнату – да, было у нас такое помещение, предназначенное для обедов и чаепитий. Там даже узкая софа стояла, на случай, если кому-нибудь захочется прикорнуть после обильного приема пищи. Обычно трудолюбивые помощники архивариуса не злоупотребляли этой привилегией, но Мичиджо иногда являлся на службу после веселых загулов с друзьями, и тогда эта софа бывала очень кстати. У Линь Яо, кстати, комната отдыха была обустроена куда как роскошней, – я тайком заглядывал туда из любопытства, – но он начальник, ему положено.
Братцы-вороны и Аянга остались у входа. Слуги незаметно удалились, расставив по чайным столикам вазы с фруктами, бамбуковые коробочки с закусками, чаши под вино и пару больших фарфоровых бутылей. Прощальная пирушка, точь-в-точь как ее описывают в книгах, началась. Ненавязчивое руководство процессом взял на себя Фа Дуолань, настоящий знаток высокой прозы эпохи Великого Начала – именно семьсот лет назад, во время правления Гуанью Пинхенга, окончательно оформились популярные и поныне литературные жанры. Он был старше всех присутствующих, но возраст и опыт не мешал искренне наслаждаться литературой, не скрывая детский восторг от искусно составленной речи. Слова его расцветали цитатами, голос взлетал и падал неведомой музыкой, холеные кисти рук вели изысканный танец: «Восславим величие Божественного Сына Неба, Владыки десяти тысяч лет, да будет трон его вечен… пусть враги ластятся у ног, как собаки… господин страха, повелитель храбрости…» – и первая чарка выпита с немалым воодушевлением.
Вечером, готовясь ко сну, сортировал и укладывал в голове впечатления и ощущения от прощальной пирушки. Сейчас, когда хмель уже выветрился, память, фиксировавшая события помимо моего сознания, подбрасывала даже не факты, а намеки. Я-то за словами не следил, но бывшие сослуживцы сплетали их в сеть тщательно и осторожно, будто вели меня куда-то. И теперь, по оставленным в памяти путеводным фонарикам, я пытался понять: куда? Перед глазами промелькнули стремительный обмен взглядами, нелепые паузы в общей беседе, мизинец, будто невзначай коснувшийся мочки уха… кажется, тогда я, уже немного захмелев, брякнул что-то о возрождении забытой славы империи… Вот! Мичиджо ответил что-то типа: «Прошлая слава никому не нужна, ее просто попирают ногами…», – и решительно ткнул пальцем в пол. Это намек на скрытый от глаз придворных подвал? Или они знают об архиве Пинхенгов? И знают, что я знаю?
И эти манерные жесты, чуть капризные интонации и пара чирикающих фраз, которыми они обменялись будто невзначай, вызывали смесь презрения и возмущения в эмоциях тем, что слишком уж напомнили стиль общения Мудрейшего Баа. Учитель моего Учителя, бывший «пернатый»… В зеркале отразился белый лед ставшего почти незнакомым лица, словно ограненного полумраком покоев. Волосы, тщательно расчесанные и высушенные служанками, падают на плечи, как листья ивы, руки, лишенные колец, взмахом крыла дикого гуся повторяют особо заковыристый жест… я изменился, конечно, но до «Перелетных птиц» не дотягиваю. К счастью. А вот у бывших коллег поддержание этой искусственно выведенной формы – на уровне рефлексов. С детства затвержена. Потомки мятежников?
Тонго накинул мне на плечи теплый ночной халат, разложил по шкатулкам снятые украшения, в последний раз окинул взглядом спальню, убедился, что все в порядке, и неслышно скользнул за дверь. Сию повел ухом и споро перебрался в изножье кровати: он упрямо не желал следовать этикету, как ни уговаривали слуги, и на своей лежанке изволил отдыхать лишь в мое отсутствие. Я вынул из лазуритового ларца деревянные четки Васа и удобно устроился в подушках постели. Хранитель посвистывал носом в ногах, бусины-миры грели ладони.
Щелк! Архивы не являются частью управленческой структуры империи, их курируют Хама-но-Хакки, клан Татуировщиков семьи Янгао. Императорский архив, даже Малый – не то место, куда приходят с улицы непроверенные кандидаты, это почетная и уважаемая служба. Мое назначение согласовывалось с самим императором, теперь я уверен в этом. Да, положение было не столь уж простым… как, впрочем, и положение семей моих бывших коллег. Фа Дуолань и Мичиджо Арбай воспитаны «Перелетными птицами», Линь Яо знал об этом. Он поставлен следить за благонадежностью, или тоже такой? «Пернатые» противились власти новой династии, боролись и проиграли, но семьи оппозиции не были уничтожены.
Щелк! Архив Пинхенгов под охраной сторонников Пинхенгов – это логично. Возможно, их семьи спасли от уничтожения память о династии, сохранили и спрятали ее артефакты. Знают ли Янгао их имена? Уверен, что знают. И если потомки мятежников приближены ко двору, значит с ними был заключен какой-то договор. Я, Иса, раскрыл их тайну и раскрылся сам: наивно было бы полагать, что мое проникновение осталось незамеченным. Значит ли это, что мне позволено ознакомиться с документами?
Щелк! Попадусь – мои проблемы… э-э-э, нет. Попадусь – проблемы будут у всех, и свидетельства былых времен могут будут уничтожены, а не просто сокрыты от глаз власть имущих. Значит, надо не попадаться. Конечно, сейчас я уже не являюсь служащим архива и Линь Яо не отвечает головой за мои действия, но за порядок на вверенной территории – отвечает. Как отвечает за то, чтобы петарда, скрытая под полом архива не рванула на всю столицу. Подарок архивариуса намекает на просьбу о покровительстве Иса, вряд ли оно у них было… Или это попытка притянуть к отступничеству неблагонадежных родов нашу семью? Ох, как трудно во всем разобраться.
Щелк! А надо ли мне вообще лезть во все это? Что забыл я в записях трехсотлетней давности? Что я там найду – кроме пыли и тараканьего помета? Мне мало тайн и проблем, стоящих сейчас на пороге?. .
Четки отправились обратно в ларец. Рухнул на подушки, заложил руки за голову и уставился в потолок. Сию недовольно хрюкнул и развернулся ко мне широкой спиной. Нет! Не надо нам лишних забот, пусть свидетельства ушедшей эпохи и дальше покоятся с миром. Мне не нужны лишние связи и обязательства перед сомнительными потомками партизан. Закрыл глаза и под сонное сопение хранителя сам погрузился в сон.
Наутро все же пошел к отцу за советом.
– А, «архив» Драконов под присмотром Линь Яо? Да, это старая шутка над любопытными детьми и потенциальными ненавистниками Янгао, – засмеялся он. – Конечно же, ничего по-настоящему важного там нет…
– А где есть?. .
– Боюсь, нигде, – Первый министр равнодушно пожал плечами. – Ты прекрасно знаешь, что переписке подвергаются записи о правлении даже предыдущего императора, что уж говорить о предыдущей династии! Каждый владыка творит собственную историю, истребляя даже намеки на отступления от официально провозглашенного курса. Бумага прекрасно горит.
– Так где же узнать правду, как все было на самом деле?
– Правда – это то, что существует здесь и сейчас…
– Нет, отец, это не так. Причины сегодняшних событий коренятся в прошлом, ты знаешь об этом, но почему-то обманываешь меня… и себя?
– Пинхенги ушли. Все. – Жестко ответил он. – Нам хватает вызовов настоящего, и именно оно творит наше будущее.
– И все же? Я хочу посмотреть на то, что хранят в подвале Малого императорского архива.
– Это не сложно, – он сухо усмехнулся. – Достаточно передать свои пожелания императорской семье, и они откроют тебе доступ.
Ясно – от него помощи не будет. Ирония отца задела, но и заставила задуматься: на самом деле, зачем нужен этот спрятанный архив? Что я хочу там найти? Разгадки! Отец и не видел той ненависти, что полыхала в глазах Аландара Делуна Пиккья, и ненависти не лично ко мне, а вообще ко всем Иса. Сила этой ненависти меня пугала. Я должен найти ее исток! Первый министр зря не верит в способности своего сына, я имею возможность передать свои пожелания императорской семье.
Окончательной уверенности в том, что наследник хотя бы позволит изложить ему мою странную просьбу, конечно, не было. Надежду давал лишь тот факт, что выходка Аянги с нападением на члена императорской семьи осталась без видимых последствий: меня не срезали на экзамене в знак императорского недовольства, отец тоже не выглядел так, будто над головой Иса сгущаются тучи. Придворные почтительно кланялись, Странствующие Мастера посылали записочки с приветами, а слуги задирали носы перед прислужниками других семей… жизнь шла тем же чередом, что и раньше. Я быстро преодолел слабое сопротивление степнячки, и она все же согласилась взять меня с собою в конюшню. Надо же, совсем загордилась девчонка!
Дверцы в денник Савдага были открыты настежь. Чуть поодаль застыл «конюх Тарвей», как-то уж очень зорко поглядывая по сторонам. Как я успел выяснить, раньше мужчина был «нетупящимся мечом» в рядах Оберегающих стражей, и в «конюхи» его перевели не просто так. Складывается ощущение, что сейчас он не столько ухаживает за лошадьми, сколько охраняет наследника. При той толике свободы, которую смог получить сын императора, без охраны он не останется никогда, пусть она и будет неявной. Нас Готао Тарвей смерил неприязненным взглядом, но мнение свое оставил при себе: к Аянге, что бегает сюда почти каждый день, видимо, успел привыкнуть, а я без братцев-воронов и Амагелона не представлял особой опасности в его глазах.
– Здравствуй, дагалдан! – Аянга счастливо улыбалась, я никогда еще не видел ее такой сияющей. – Ван, господин-наследник Иса хочет с тобой поговорить.
– Здравствуй, башинур, – Ванмэйчжи Янгао был одет все в ту же униформу служащего конюшни. – Ты же видишь, я занят.
Далаган? Башинур? Если я не путаю, на степном наречии это значит «ученик» и «мастер». Аянга что-то говорила о том, что учит «этого мальчишку-конюха» приручать лунных коней, а у него очень даже получалось – Савдаг уже благосклонно кивал новому хозяину, а с приходом девчонки вообще радостно загарцевал, – но неужели наследник Янгао позволил себе заключить такой, пусть и неофициальный, договор с дикаркой?
– Ты споришь со своей башинур, дагалдан? – в голосе степнячки зазвенела сталь.
Ого! Похоже, заключил. Она действительно учит его, поэтому считает себя вправе распоряжаться учеником, но так демонстративно топтаться по самолюбию будущего правителя? И как мне осадить глупую девчонку, если он запретил раскрывать ей статус, а призывами к соблюдению правил этикета дикарку не проймешь?
Степнячка занялась конем сама, без особых церемоний отобрав у Ванмэйчжи Янгао скребок и подтолкнув его ко мне. Я покосился на «дядьку Тарвея», но тот только ехидно ухмыльнулся.
– Господин, я еще раз прошу прощения за свою телохранительницу, – тихо произнес, отведя наследника в сторону от денника. И автоматически поклонился.
– Не смей! – Зло зашипел будущий правитель. – Я не отменял запрета при Аянге отдавать мне положенные почести! Говори со мной просто, на равных.
Ну да, «говори на равных, но не забывай, кто я» – и как тут выкручиваться? Ладно, будем балансировать на лезвии клинка.
– Прошу о милости, господин, – старательно подобрал слова. – Я узнал, что во Дворце волей мудрейшего императора хранятся древние архивы. Дозволено ли мне получить в них допуск?
– Допуск в архивы? Кто ты такой, чтобы рыться в истории моей семьи?
А вот такого тона в разговоре со мной допускать не следует: он еще не император и говорит не с чернью.
– Не Вашей! – Гордость многих поколений Иса расправила мои плечи. – Этот архив начали собирать почти тысячу лет назад, и в нем есть то, что касается моей семьи.
Вот так! Вам, Янгао, всего триста, и вы не смеете вне дворцовых церемоний задирать нос перед старыми родами: есть формальная государственная власть, а есть негласный общественный авторитет… у нас слишком разные весовые категории. Наследник понял меня правильно, ожег гневным взглядом, но быстро взял себя в руки.
– Ты нахал, Иса, – скупо улыбнулся. – Но ни о чем невыполнимом не попросил. Как называется этот архив? Где расположен? Кто им управляет?
– Не думаю, что кто-то управляет, – наконец-то начался разговор по существу, без прощупывания собеседника. – Скорее всего, он заброшен. Вряд ли свидетельства царствования Пинхенгов известны широкой публике…
– О, так это секретная информация? – Ванмэйчжи оживился. – Интересно… Я пойду с вами, – распорядился он. – И приказываю не называть меня полным именем, или, упаси тебя Судьба, титулом: на время этого похода я просто Ван.
– А охрана? Она не раскроет Ваш… твой статус… Ван?
– Разберусь, это мои заботы. Смогу отделаться и от охраны.
Несмотря на то, что во Дворце ходили слухи об усердии тайцзы в изучении разнообразных наук, мне не показалось, что Ванмэйчжи заинтересовало именно содержимое старого архива. Скорее всего, он ухватился за возможность проникнуть туда, куда остальным доступ запрещен. Да еще и без присмотра! Что же, братцам-воронам прибавится головной боли, но скрытно пробираться в тайное место с толпой императорских телохранителей и вправду несколько неуместно.
Мы решили идти впятером.
Вечером наша четверка оделась попроще, в походное, тихо выскользнула через вход для прислуги и направились к павильону Цветов, месту среди придворных весьма популярному. Здесь имели право собираться те, у кого не было на территории Дворца родовых домов, назначали встречи с любовью или вином, компаниями или наедине, и шумом эти свидания сопровождались изрядным. Сегодня тут было на удивление пусто и тихо. Поджидавший нас слуга императорской семьи юркнул в отделанную камнем арку длинного служебного здания, и мы оказались в служебных помещениях и коридорах, змеящихся сотней ответвлений. Не уловил момента, когда именно оказались на территории Янгао, пока не прошли мимо поста гвардейцев, словно не заметивших нас, и остановились перед резной дверью, слабо освещенной висящим фонариком. Черно-белые плиты стен, тонущие в темноте, почти сдавили с боков. Аянга рвано выдохнула и шагнула поближе ко мне.
Повинуясь тихому условному стуку слуги, дверь неслышно распахнулась. Мы вступили в мягкий полумрак застеленного богатым ковром коридора. Где-то рядом звучали женский смех и нежная музыка, а характерный аромат благовоний развеивал последние сомнения в том, куда нас привели. Бросил через плечо взгляд на степнячку. Она все поняла и пыталась сохранить невозмутимый вид, но щеки полыхали огнем, а глаза вдруг расширились от изумления: одна из дверей распахнулась, звуки стали громче, и к нам вышел Ванмэйчжи, на ходу застегивая простую темную куртку. Аянга со вздохом потупилась.
– Успели? Хорошо. Пока тут все оч-чень заняты, надо уходить. Надеюсь, сегодня меня искать уже не будут.
– Ты знаешь, куда идти?
– Да, я все выяснил. На необычное место ты навел меня, Иса.
Аянга вскинулась, чтобы сделать замечание своему дагалдану, но я осадил ее взглядом, а она как-то подозрительно быстро согласилась. Неужели что-то заподозрила? Ванмэйчжи усмехнулся и демонстративно облегченно вздохнул. Эта их игра в мастера и ученика его, кажется, здорово забавляет, не хотелось бы портить ему удовольствие.
Мы вошли в очередную дверь, скрытую фальшпанелью. Слуга остался снаружи, а перед нами распростерся еще один лабиринт темных и сухих служебных ходов, которыми давно никто не пользовался. Шли, скрываясь в тенях, вслед за маяком фонаря, который нес Хугин. Совместные тренировки с телохранителями привели к тому, что не только мы освоили новые приемы, но и они переняли основные принципы «единой нити», поэтому сейчас наша компания действовала как один организм, почти неразличимый в холоде каменных стен и неподвижности чуть затхлого воздуха. Выбивалась из общего ритма дыхания и шагов лишь поступь Ванмэйчжи. Видно было, что его учили на совесть специалисты высокого класса, но они не были Учителем Доо и не подсказали, как можно стать своим миру, не выпирать из окружения. Или статус этому тоже мешает?
Остановились перед тяжелой металлической дверью, закрытой на висячий замок. Раздраженно шипя, Ван неловко ковырялся в нем сам, никому не доверив ключ, врученный императором, но внутрь попали достаточно быстро.
– А руки у тебя все же кривые, – подколола степнячка, проходя мимо тайцзы в архив. – Не умеешь ты ими работать.
– Прости, башинур, – пряча улыбку, признал тот свою мнимую вину. – Я тренируюсь каждое утро.
Аянга окинула нас гордым взором, будто заявляя: «Видели? Он проявляет ко мне уважение!».
– Старайся, дагалдан, – и милостиво кивнула, а я посмотрел на руки наследника. Руки как руки. Ухоженные узкие кисти с длинными пальцами, мои уже почти такие же… это-то Аянге в нем и не нравится. Я краем глаза ловил реакцию спутника, но тот не выглядел оскорбленным.
Прикрыв за собой дверь, мы зажгли свои фонари и осмотрелись. Братцы-вороны замерли чуть в стороне, готовые в любой момент обнажить мечи, но подвал был безлюден и беззвучен, только потревоженная нами пыль плясала в лучах света. Взгляд выхватил толстые деревянные футляры – в подобных хранилась летописная история нашего рода. Но как же их много: полки на одной стене были плотно забиты такими футлярами. И в каком именно хранится то, что мне надо? Аянга прилипла к стеллажам на противоположной стене. Там из пыли и паутины высовывали круглые кожистые и деревянные бока какие-то колотушки, бубны и барабанчики, тускло поблескивали храмовые колокольцы, а причудливо связанные перья неведомых птиц пытались сиять поблекшими красками. Ванмэйчжи постоял рядом с дикаркой, с недоумением посмотрел на шаманские штучки, подошел ко мне, скользнул глазами по папкам с документами и футлярам со свитками, и чем дальше, тем больше его энтузиазм сменялся скукой.
– Всё, как и говорил отец: куча древнего хлама, – разочарованно констатировал Ван и чихнул, проведя пальцем по разбитой инкрустации чайного столика.
– Он так просто разрешил визит сюда? – я, признаться, был удивлен.
– И даже обрадовался нашей самостоятельности, – негромко, чтобы не услышали остальные, пояснил тайцзы. – Сам-то и забыть успел, что знакомство со старым архивом положено было провести на первое мое совершеннолетие, просто для того, чтобы я знал, что таковой есть. И ритуалисты не напомнили. А здесь… – он еще раз окинул взглядом ряды поперечных стеллажей, отделенных друг от друга проходами, – ничего интересного.
Я не согласился с такой оценкой, но возражать не стал: прислушивался к слабому дыханию веков, укрытых рукавом госпожи Смерти. То, что свидетельства прошлого были когда-то нужны – понятно. Даже «подправляя» историю империи в свою пользу, новая династия должна была опираться на реальные факты и договоры, весь политический расклад сохранялся именно здесь. Но за три сотни лет Янгао уверенно укоренились на троне, заключили иные соглашения и построили иную политику. Пинхенги стали персонажами седых легенд, и надобность обращаться к памятникам былой эпохи отпала. Ни в столице, ни во Дворце я не видел ни малейшего намека на существование прежних владык, даже Ксуеман поминали лишь как имя нарицательное, в виде мифического персонажа. Не удивлюсь, если все, хранящееся здесь, скоро будет подчищено, словно ничего и не было. Да, пусть реальные битвы, интриги, свершения и падения отраженной тенью впрессованы в страницы, но их шепот зовет к себе, обещая и разгадки старых тайн, и новые тайны – надо только получить разрешение.
– Позволишь потом почитать эти свитки? – попросил тайцзина, заранее приходя в ужас от количества этих самых свитков.
– Почему нет, если тебе это интересно? Для нас все это давно перестало быть важным. Ладно, пошли дальше, я должен осмотреть все.
Я подчинился. Жалко, что Сию отказался сегодня сюда идти, приходится осматривать архив без его подсказок. Не зря ведь степнячка зависла у полок, уставленных каким-то мракобесным шаманским великолепием. Мы же молча ходили вдоль стеллажей, все так же заставленных футлярами и коробками, не вызывавшими у Вана никакого интереса, пока не наткнулись на три выстроившихся в линию огромных ящика. Если по ведущим к дверям проходам хоть иногда пробирались редкие визитеры, то в этом закутке никого не было очень давно: толстый слой слежавшейся пыли ковром застелил пол узкого коридора, укутал покрывалом и нетронутые бока футляров на стеллажах, и плоские крышки стоящих в ряд сундуков.
Ванмэйджи с проснувшимся интересом осмотрел добротно сколоченные лари, перевел взгляд на свои ухоженные руки и скомандовал братьям-воронам:
– Вскрывайте. И постарайтесь поменьше пылить.
Хугин и Мунин замерли, но я незаметно кивнул, подтверждая распоряжение, принял у них из рук фонари и на всякий случай задвинул Вана за стеллаж – мало ли что в тех ящиках, хоть какое-то прикрытие будет. Укутать голову шарфом он сам догадался.
С лязгом упали на пол замки, толстые доски затрещали, и, взметнув клубы пыли, крышки откинулись одна за другой. Через пару минут, когда хоть что-то стало видно, мы стянули с носов тонкую ткань и осторожно приблизились к ящикам.
Содержимое ближайшего повергло тайцзина в недоумение, а меня в восторг: со старинных деревянных досок, рулонов пожелтевшего шелка, листов еще рыхлой толстой бумаги на нас смотрели беловолосые правители со смутно знакомыми лицами, некогда запечатленные художниками во время торжественных церемоний, верховых прогулок на лунных конях, семейных праздников… краски оставались такими яркими, будто нарисовано все вчера. Ван задумчиво разглядывал лунных коней, а я держал в руках свиток шелка, где восседающую на троне красавицус отчетливо раскосыми глазами и иссиня-черными прядями, изощренно уложенными в сложную прическу, окружала группа похожих на нее и между собой мужчин. Семейный портрет императрицы Ксуеман? Перед нами портретная галерея императоров Драконов? Судьба, какое же это сокровище!!!
– Ты представляешь, Аль-Тарук, – любопытный носик Аянги просунулся между нами. – Там такой бубен есть… такой… совсем как у бабушки! Ой, а что это у вас тут?
Белоснежная косичка упала на развернутый свиток шелка, запечатлевший торжественный императорский прием какого-то неведомого Пинхенга с такими же белыми волосами. Наследник изумленно скосил глаза на степнячку, но вопросов задавать не стал. Сгреб картины обратно в сундук и громко хлопнул крышкой. Как можно настолько грубо обращаться с живописью? Надо быть начеку: неизвестно, что еще из наследия прошлого сочтет ненужным будущий правитель империи Янгао, если не остановить его руку.
Во втором ларе мы увидели что-то непонятное. Грубая ткань прикрывала какие-то странные длинные ножи, наваленные неразобранной кучей. Я взял в руки самый верхний, с тонкой чеканкой и крупными изумрудами в гарде, и рассмотрел очень внимательно, пытаясь понять, что он из себя представляет. Непонятный какой-то «нож»… острие аккуратно сглажено и заточено, но по размерам рукояти и смещенному балансу чувствуется, что изначально лезвие было намного длиннее. Кинжалы так не куют. Странное оружие, скорее ритуального значения, хотя сталь весьма неплоха, да и отделка весьма искусная. А пробегающие по граням всполохи еще теплящейся в сердце клинка энергии изнанки делают загадочный нож практически бесценным. Зачем это здесь?
– Этот меч ковали с душой… – шепот Аянги, заглядывающей мне через плечо, как-то слишком громко прозвучал в глухой тишине подвала.
Какой же это меч, глупая девчонка? Хотя когда-то, кажется, именно мечом оно и было. Оружие и вправду необычное… «с душой»? Возможно. Я с почтением вернул его в сундук, к остальным.
Наследник по-хозяйски погрузил руки в недра третьего сундука, извлекая на свет его содержимое. Зашуршала прочная рисовая бумага, прикрывающая поклажу, и степной дракон не знавшего поражений штандарта Пинхенгов, блеснув серебром шитья на черном шелке, горделиво зазмеился в тусклом свете светильников, словно вырастая из пыли и мусора древнего сундука, где еще оставался его нижний край. Я зачарованно молчал, а глаза Аянги светились неподдельным восторгом.
– Чье это? – Ван равнодушно тряхнул полотнище. Серебристые чешуйки сердито зашуршали, вспыхивая огнем, а к моим ногам с гулким стуком подкатился нефритовый шар, ранее завернутый в знамя. – Да… все, как мне и говорили… старое барахло! – заключил тайцзы, не дождавшись ответа, и небрежно отбросил штандарт на пол.
Я не успел его поднять – мне наперерез бросилась Аянга.
– Не твое, глупый шус! Не трожь! – она проворно подхватила тяжелое полотнище, бросила на меня гневный взгляд и звонко шлепнула по руке наследника императора. И кто из нас глупый шус, интересно? – Не смей обижать луу! – разволновалась степнячка, снова путает языки и коверкает слова. – Как пойдут к тебе сари конь? Ты их не уважать!
Ванмэйджи с недоумением оглядел негодующе сверкающую глазами девчонку, прижимающую к груди скомканную груду черного шелка, и громко захохотал.
– Хорошо, башинур, не буду, – отсмеявшись, отвернулся к ящику. – Если хочешь, можешь забрать луу себе.
Аянга отбежала подальше и застыла, восторженно сверкая сорочьми глазами. Тонкая, гордая, натянутая как струна, с разметавшимися по черному полотнищу серебряными косами…
Ничего себе подарочек! Он понимает вообще, что творит?
– Кто она? – наследник Янгао тихо шипел мне в ухо. – Зачем ты привел во дворец эту девицу? Зачем потащил меня сюда? Какую интригу вы задумали, Иса? Какова ваша цель?
М-да… если собрать все события вместе, ситуация, соглашусь, выглядит неоднозначно.
– Никаких интриг! Но это долгая история, господин. Пока же, смею уверить, опасности степная колдунья…
– Колдунья? Ты подсунул мне ведьму? Коней, ведьму, память Драконов… – пнул древний сундук. Ванмэйчжи еще не привык «держать лицо», и сейчас сдерживать ярость у него плохо получалось, поэтому пнул от души. – Зачем? Что мне помешает прямо отсюда отправить тебя в пыточные подвалы?
– Ничего – кроме моей полной и безусловной невиновности. Я ничего Вам не «подсовывал», да и опасности ничто из перечисленного не представляет. Степнячка вообще попала сюда просто потому, что обязана мне жизнью. Мне. Она – моя ответственность, оставить ее никак не мог…
– Аль-Тарук, Ван, – хоть мы и переругивались чуть слышным шепотом, но Аянга видела неладное. – Не надо сердиться. Сила этих старых вещей ушла, они не стоят ссор. Их время прошло.
Ванмэйчжи Янгао смотрел на встревоженную девчонку, бережно прижимающую к груди шелк императорского штандарта прежней династии, и ярость в глазах затухала, сменялась тоской.
– Вы позволите изучить содержимое архива?
– Ты же слышал – их время прошло… Изучай, если хочешь, – равнодушно дозволил справившийся с эмоциями тайцзы. – Пинхенги давно мертвы, а Янгао – нет. Ключ отдашь доверенным слугам, они будут ждать с той стороны двери. Завтра… нет, завтра я занят, послезавтра после обеда в конюшни придешь один.
Кинул уже совсем непроницаемый взгляд на Аянгу и направился к выходу. Я же поднял лежащий у ног шар, распавшийся в руках пополам и оказавшийся Наследственной императорской печатью, бережно соединил половины и вернул в сундук, к квадратной «крылатой» шапке с нитями «нефритового дождя» и поясу из оправленных в серебро яшмовых пластин, входящих в состав большого церемониального одеяния.
Конечно, приду! Если Ванмэйчжи вот так сходу придумал сам какие-то «наши интриги», мой долг состоит в том, чтобы развеять все подозрения. Не просто долг, но и прямая обязанность перед семьей.
– Что это с Ваном? Ты обидел его?
Аянга вообще не поняла, что здесь только что произошло. Наверное, это и к лучшему.
Степнячка возвращалась из архива, прижимая к груди подаренный штандарт, и сияла так, что луна стыдливо пряталась в облаках. Хугин и Мунин несли воистину бесценный груз старинных картин – почему-то задела небрежность, с которой Ванмэйчжи свалил их в сундук. Хорошо, что отец пока не отправил меня на работу, завтра будет время разобраться с этим сокровищем.
Разложив с утра на столе те из картин, которые можно было бы назвать парадными портретами, я внимательно изучал их. Похоже, за прошедшие столетия церемонии и ритуалы императорского двора изменились не сильно. Аудиенции практически не отличались от нынешних, а в дни праздников все так же стояли на помостах высшие семьи империи, принимая дары подданных. Цветами правящего рода, как и сейчас, были черный и белый, черный для правящей четы, в белое одевались младшие члены семьи. Император и наследник всегда были беловолосыми, среди боковых ветвей беловолосых не было вообще, будто Судьба и Смерть метили лишь истинных правителей. Лица масками в те времена никто не закрывал, не боялись дурного глаза. Жаль, что ни на одном изображении нет и намека на имя властителя, только по основе картин и стилю письма, свойственного тому или иному направлению, можно составить хотя бы приблизительную хронологию. Может быть, костюмы содержат приметы времени? Нет. Неизменные ритуальные облачения церемониальных нарядов прекрасно символизировали вечность, но не давали подсказок. А вот оружие выписано с особой тщательностью, поэтому ясно видно, что мечи выкованы по единой форме, лишь гарды и рукояти разные, хотя… где-то я уже видел рукоять с такими изумрудами… Нашел нужную, положил картины рядом и стал на других искать подтверждение своей догадке. Да, вот оно: если у наследников были только мечи, то у каждого императора на поясе висели меч и один из тех самых псевдоножей из второго сундука. И этим ножом, судя по всему, становился сломанный меч предшественника. Почему? И зачем сохраняли именно их?
Взгляд сам собой вернулся к семейному портрету Ксуеман, хотя у нее ни меча, ни ножа не было вообще. Зато скупо украшенные ножны дополняли облачение беловолосого мужчины, рядом с которым стояли два юноши. Лицо старшего из них, тоже беловолосого, выражало гордость и достоинство, а вот плутоватая улыбка младшего, чернявого маленького степняка, казалась знакомой. Кажется, я знаю, кто сможет пояснить смысл странного обычая Пинхенгов. И это открытие даже не явилось сюрпризом, что-то такое давно подозревал. Учителю Доо придется многое мне рассказать!
Складывая картины стопкой в хронологическом порядке, понял, что времени пришло немало, а Аянги я сегодня еще не видел. Не ломится с предложением попить чаю, не достает вопросами о произошедшем в подвале… проверить, что ли, чем она так занята?
Из комнат девчонки доносился стук. Странно, обычно дома ее не застанешь, хватает забот в лаборатории, на тренировочных площадках или в конюшне, хотя служанки, помню, сплетничали, что в спальне своей убирает она сама. Громко позвал и замер на пороге, толкнув дверь. Я давно не заходил к ней сам и оказался не готов к тему, что увидел: комната полностью преобразилась. На своих местах остались только столик и кровать, хотя последняя лишилась балдахина, а стены были увешаны яркими войлочными кошмами с деситяглазковыми бесконечными узлами-кульджа, как в кибитке кочевника. И где их отыскала? Скорее всего, помог Амагелон: только у него был абсолютно свободный выход из Дворца, и только он мог оценить такие изыски интерьера. Степнячка ловко балансировала на стремянке, прибивая к балке у изголовья кровати черное полотнище с серебристым драконом. На лице сияющая улыбка, в руке – невесть где добытый молоток.
– Красиво будет, правда? – спросила, вынув изо рта пучок гвоздиков, пока я пытался прийти в себя.
С ума сошла!!!
– Сними немедленно, пока никто не увидел! – строго прикрикнул. – Это опасно.
– Это мой подарок, – запротестовала она. – Ты не смеешь отбирать мои подарки!
– Дура! Снимай быстрее.
– Нет! Это теперь мой дракон… – уперлась не на шутку. – Почему я не могу иметь хоть что-то свое? Ты всех у меня забираешь!
Я молча стащил ее за руку с лестницы и поволок в кабинет. Из лежащих стопкой картин выбрал одну из самых ранних, написанную на тонкой доске, и протянул ей. Верхом на лунном жеребце гарцевал одоспешенный всадник с белоснежными волосами, выбивающимися из-под легкого сегментарного шлема. Правую руку он положил на рукоять ножа, а в левой сжимал древко со знаменем. Тем самым.
– О! Хенги! – с восторгом выдохнула глупая девчонка. – Вот они были какие… у меня теперь будет свой кусок сказки!
– Это не просто хенги. – Она так ничего и не поняла! – Это Пинхенги. Императоры Драконы. Снимай знамя.
– Но почему? – губы дрожат от обиды.
– Ты из степи, ты беловолоса, ты вывесила на всеобщее обозрение знамя Драконов. Еще нужны причины?
– Никто не увидит! Я сама убираюсь, чтоб никто не зыркал дурным глазом! – Да, служанки не врали, в спальню их суеверная девчонка не пускает.
– Они все равно следят за тобой. А если ты не позволяешь им входить в твои комнаты, то они тайком пробираются туда. И теперь, добавив собственной глупости, разнесут по Дворцу твои притязания.
– Какие притязания? Это же просто красиво! Ничего другого не значит, я ведь…
– Значит. Повторяю: ты из степи, ты беловолоса, ты вывесила на всеобщее обозрение знамя Драконов. Все вместе это значит, что ты претендуешь на власть. На верховную власть в империи. Тебе надо объяснять, чем кончаются такие претензии?
– Ну… – она как-то сразу потухла. – В степи ханы-беки ломают таким спины.
– Здешние ханы-беки тоже не гладят по голове, и первому спину сломают именно мне. Не стоит усложнять ситуацию, я еще Вану должен все объяснить.
– А он-то при чем? – снова вспыхнула и возмущенно топнула ногой. – Ты – наследник Иса, он – обычный конюх! Чем он тебе помешал? Он просто мой друг! Что ты к нему цепляешься?
Сомнения в статусе служителя конюшни, вижу, уже возникали, но дикарка гнала их от себя.
– Друг? Вот и посмотрим, насколько хороший он тебе друг.
– Ой-ё-ё! – Воздела руки к потолку, – Муч-чины!
Громко фыркнула и удалилась, не забыв хлопнуть дверью.
Кажется, кого-то давно не наказывали, и этот «кто-то» избаловался в конец.
На тренировку не пошел, от завтрака отказался, взял с собой Хугина – без охраны слуги не позволяют сделать и шага, начинают так причитать… и кто кем командует в этом доме? Он даже не нес футляр с отобранными материалами, отговорившись необходимой свободой рук. Солнце наконец-то прорвалось сквозь плотные облака, и крыша домика Учителя Доо украсилась розовыми лепестками рассвета. Отбросил лишние мысли, сунул футляр под мышку и постучал в дверь. Хорошо, что хибарка не огорожена привычным забором, нас могли бы и не услышать.
Хозяин обрадовался визиту и пригласил на кухню, обещая угостить вкусным чаем, присланным с оказией из Шусина, и свежими южными фруктами. Он был бодр и весел, несмотря на ранее утро. Кухня содержалась в идеальной чистоте, и в ней уже поселился какой-то нежилой дух: готовить наставник явно ленился. Прыгал с туманами по кабачкам и тавернам империи, заглядывал к друзьям на обед? Запросто! Явно от скуки он не страдает, может себе позволить самые разные визиты в отсутствие ученика. Сели за столик, и я с удовольствием вдохнул аромат чая, льющегося тонкой струйкой в широкую чашку. Отрезал ломтик кануна – плодами хлебного дерева можно легко заменить пропущенный бахарский завтрак.
Хугин дежурил в прихожей и не стал нам помехой. Чай выпит, завтрак съеден, но я все никак не мог начать разговор. Требовать ответов от наставника разучился вместе с утратой подросткового нахальства, изысканная форма деликатных расспросов с хождением вокруг да около не отвечала доверительному стилю нашего общения. Что же, скажу начистоту:
– Учитель, мне нужна твоя помощь и твои знания о прошлом.
– Всё, чем могу, Аль-Тарук, всё, чем могу, – жестом указал в направлении комнаты и поднялся со стула, демонстративно кряхтя и придерживаясь за поясницу. – Давненько ты не просил мудрого совета у своего старенького наставника, я уже даже соскучился.
Я не сдержал улыбки, но семейный портрет Ксуеман разворачивал на темной столешнице с усердной серьезностью.
– Гхм… – откашлялся и понял, что за год разлуки успел отвыкнуть от откровенных бесед, не таящих двойного дна. – Тут вот какая проблема, Учитель Доо…
Но он будто не слышал меня, склонившись над картиной. Взгляд замирал на одном лице, потом медленно перемещался к другому. Жесткую линию губ смягчила грустная улыбка, черты лица расслабились, глаза засияли искренним чувством, идущим из глубины души.
– И все еще живы, – проговорил он и чуть тронул кончиками пальцев фигуру беловолосого мужчины, стоящего по правую руку императрицы Ксуеман. – Здравствуй, отец.
Столько всего было в его голосе, что у меня перехватило дыхание.
– Расскажи, – нарушил я тишину. – О них, о себе… Расскажи всё, что сможешь.
– Знаешь, – задумчиво промолвил наставник, – за все это время я так и не оценил сарказма истории и Судьбы. Почему из всей череды достойных предков в памяти людей осталась только злобная старая сука? – и ответил на мой вопросительный взгляд после длинной паузы, жестко ткнув в изображение императрицы. – Бабка моя.
Божественная Ксуеман стала легендой еще при жизни. Пинхенги часто брали жен из степных племен, чтобы не смешаться окончательно с Шестью семьями империи, не растворить в их крови свое родовое наследие. Нежный тюльпан северных равнин, любимая дочь хана-беки хонгиратов прибыла со свадебным караваном в Бахар и навсегда покорила сердце императора Гуансиана. Исключительной красоты и ума была женщина, и столь же великого честолюбия. Дворец упал к ее ножкам быстро и успешно, придворные «ели с руки». Император был доволен: интриги семей продолжали плестись вокруг престола, но будто не касались супруги правителя, ведь брак не усилил ни одну из группировок – ее происхождение устроило всех.
Да, она тоже его любила… и он был единственным, кого любила вообще. Искренне и горько оплакивала мужа, когда тот скончался во цвете лет, оставив скорбящими империю – и ее с двумя маленькими сыновьями. Но вопреки всем законам и традициям, предписывающим со всеми полагающимися почестями удалить горюющую красавицу во Вдовий двор, дабы не нарушить политического равновесия, никто не смог и помыслить о таком. Главы Шести семей единодушно закрепили за матерью наследника регентство без каких-либо возражений, открыв женщине доступ к высшей власти. Впервые за всю историю империи. И все увидели в этом благословение Судьбы и Смерти.
– Как удалось женщине, чужачке, навязать свою волю Дворцу?
– Как все это делают: подкупом и интригами, – отмахнулся наставник. – Я тогда еще не родился, поэтому не был свидетелем укрепления бабкиной власти, но злодеяния коснулись и лично меня.
Нельзя сказать, что она была плохим правителем, отнюдь. Особенно поначалу. Мудрые взвешенные решения, осторожные политические ходы, уважение к советам и советникам… Тогда-то она и уверилась, что избрана на царствование Судьбой и Смертью, состав советников постепенно стал меняться, а их советы становились угодливым поддакиванием. Горе было тому, кто вставал на ее пути – бестрепетной рукой каралось любое противодействие планам, а потом и просто несогласие с мудрыми мыслями повелительницы. Исчезали в тюремных подвалах вельможи, отправлялись в изгнание семьи, монастыри богини Смерти переполнились отнюдь не добровольными послушниками. Гнездо за гнездом заговорщиков, даже не подозревавших об участии в заговорах, выкорчевывалось из павильонов Дворца, выметалось с улиц столицы. Неизвестно, откуда взялись в таком количестве, но в состав ее свиты приближенных знатных дочерей рода входили исключительно младшие Пиккья, ставшие «глазами и руками» императрицы. Но империя не роптала: еще в начале своего царствования Ксуеман ввела обычай раздачи даров, столь свойственный главам степных племен. Чтобы все видели, что правлению покровительствуют добрые духи, что богатство, ими ниспосланное, владычица разделяет на всех. Тенью своего имени накрывала императрица и сытость и довольство простого народа, и страдания непокорных вельмож… Хорошо еще, что налоги баранами не собирала!
– Баранами?
– А чем еще, по твоему, кочевники платят своим властителям за покровительство и защиту?
Может быть, наставник был пристрастен, но именно императрицу винил в гибели своего отца и бесследном исчезновении дяди. Колесница власти переехала Гуанхэя и Гуанфэя Пинхенгов, собственных сыновей Ксуеман, как только те обеспечили трону достаточное количество отпрысков мужского пола. Все поименованные отпрыски были отправлены на попечение преданных правительнице слуг, потому что жены сгинувших сыновей тоже не пережили горя утрат – весьма кстати. Но в империи, наконец-то, воцарился покой. Мертвый. Тот самый, который и сейчас называет золотым веком народная молва.
– Неужели она расправилась с собственными детьми? Как так можно! Она их совсем не любила?
– Больше всего на свете она любила трон империи. Вернее, себя на троне. Люди как таковые не вызывали у нее теплых чувств, а сыновья в какой-то момент стали восприниматься соперниками. В один прекрасный момент я это понял – она ведь и нас старалась воспитать в том же духе. Не сама, конечно, но выбранные ею наставники старательно пичкали этим наши неокрепшие умы.
– Каким тогда было твое имя? – поинтересовался я. Мало в каких документах семьи вообще упоминались младшие и двоюродные братья наследника императора.
– Гуанмин… – Учитель Доо словно покатал на языке прежде любимое, но забытое лакомство. – Гуанмин Пинхенг.
И я снова вгляделся в нарисованное лицо уже знакомого мальчишки, стоящего чуть позади серьезного старшего брата, будущего императора. В отличие от наследника, он был черноволос, быстроглаз и внешне поразительно похож на царственную бабку. Только уголки ее рта кривились в брезгливой гримасе, а его изогнулись в ехидной ухмылке.