Воробьева Джеки : другие произведения.

Третье желание

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


1

   Тре­вож­ная трель телефонного звонка ворвалась в мой сон и разорвала его. Сразу же исчезли и навсегда стерлись из памяти неясные образы, посетившие меня этой ночью. Кто же там был? Кажется, Ева. Или Пат. Скорее Ева. Я давно не видел свою жену, и уже соскучился по ней, в то время, как Пат начала меня утомлять. Почему же звонок так громко звучит? Да, я же сам вчера оставил телефон на подушке, хотел позвонить жене, но обнаружил, что уже слишком поздно, а там, в далеком Петербурге, и вовсе глухая ночь. Решил позвонить назавтра, а телефон так и не убрал. И сейчас он орет мне в ухо, надрывается протяжной, жалобной, какой-то заунывной трелью, сообщая, что кто-то очень хочет пообщаться со мной ранним зимним утром моего долгожданного выходного дня, когда еще толком и не рассвело.
   Я, еле-еле приоткрыв один глаз ровно настолько, чтобы не шарить долго рукой по подушке, взял изошедшуюся плачем трубку, поднес к уху и нажал кнопку связи.
   - Алло, - сказал я и, как часто бывало спросонья, сам не узнал свой голос. Если это опять Мюллер, с очередным "гениальным планом", то я его обматерю и вообще отключу телефон до обеда, потому что раньше я просыпаться не собираюсь, если это Пат, то материться я, пожалуй, не буду: женщина, все-таки; но телефон все равно отключу, и даже еще дольше, только надо будет не забыть позвонить Еве. А может, это Ева звонит?..
   Все это пронеслось у меня в голове буквально за пару секунд, пока я включал телефон и говорил "алло", а в следующий миг я напряженно прислушивался к срывающемуся голосу, доносившемуся из трубки и кричавшему, почему-то, по-русски:
   - Эрих?! Это ты?!
   (Конечно, я, кто же еще может отвечать на звонки моего сотового телефона?)
   - Эрих!.. (непонятный звук, напоминающий всхлип) Пожалуйста, приезжай... (еще один всхлип) Ева... (два всхлипа) Ева, она...(сплошные всхлипы, и ничего не разобрать).
   Я открыл глаза и приподнялся на локтях. Сердце тревожно застучало, почему-то где-то в животе. Ева?! Что случилось с Евой? Кто это звонит? Похоже на Асю. Да и кто еще может мне звонить из России? Что там случилось, черт возьми?
   - Алло! - заорал я в трубку. - Ася?! Это ты? Что произошло? Что с Евой?
   Трубка в ответ разразилась новыми всхлипами, и из слов, пробивающихся сквозь них, я понял, что произошло что-то страшное, чего она, Ася, не может сказать. Она так и сказала:
   - Не могу, не могу больше! - и зарыдала в голос.
   Я лежал совершенно растерянный, ничего не понимающий, кроме того, что случилось нечто ужасное, чувствуя, что и сам готов зарыдать. В одну секунду я понял, что значила в моей жизни Ева. И если с ней что-то случиться, я вообще не смогу жить. Какой я дурак, что позволил себе втянуться в эту связь с Пат! Если Ева... Нет! Я отогнал от себя жуткие мысли, наверно, я что-то недопонял. А паникерша Ася все преувеличивает. Но в трубке раздался другой голос. Мужской и тоже какой-то странный, слишком сдержанный.
   - Эрих? Здравствуй. Это Дмитрий.
   Митя. Асин муж. Господи, да что ж они там тянут?!
   - Эрих, ты должен срочно приехать сюда. Дело в том, что Женя, то есть Ева...
   - Да что случилось?! - заорал я. Нервы не выдержали.
   - Она умерла, - спокойным голосом ответил Митя. Наверное, у него был скорбный голос, но предатель-телефон все исказил.
   Я молчал, упал лицом в подушку, ничего не понимая. Умерла? Еще позавчера я с ней говорил. Она была очень веселая и радостная. Она не могла умереть ни с того ни с сего!
   Митя тоже молчал, видимо из сочувствия к моему горю. Хотя я горя никакого не чувствовал. Я не верил в него. Я хотел услышать, что же все-таки случилось.
   - Митя, но как? Я не понимаю...
   - Вчера вечером она ушла из дома и не вернулась, - ответил Митя тем же тоном. - А сегодня утром ее нашли. Она лежала в мусорном баке с перерезанным горлом. Приходила милиция, спрашивали все, смотрели. Только что ушли. Сказали, сделают вскрытие, потом еще придут. Просили вызвать тебя. Приезжай как можно скорее. Эрих? Ты слышишь?
   - Да. Я приеду. Сейчас.
   Я отключил телефон и лежал, не двигаясь. Я ничего не понимал. Нашли в мусорном баке с перерезанным горлом. Кого? Еву? Мою жену? Бред какой-то. Больше ничего на это подумать нельзя. Кому понадобилось убивать ее там, в Питере? Она не была там уже лет пять. Да, я знаю, там сейчас расцвет преступности. Но кому могла помешать она, милая женщина, примерная жена, мать троих детей, немецкая гражданка, решившая навестить свою историческую родину? Она никогда не интересовалась никакими делами, ни бизнесом, ни политикой, не влезала ни в какие интриги, кроме сугубо личных, касающихся близких ей людей. Если у нее и были недоброжелатели, то скорее уж здесь, в Мюнхене, а там она и прожила-то всего два месяца. Черт возьми! Какой-то бред! Это мне, должно быть, просто снится. Я слишком устал за последние дни, и теперь меня мучают кошмары. Или моя неспокойная совесть дает о себе знать. Не надо было связываться с Пат. Надо было вчера пораньше прийти домой и позвонить Еве. А теперь буду лежать и мучиться, пока не проснусь.
   Я крепко зажмурился и резко открыл глаза. В комнате стало немного светлее. Занимался рассвет. Я сжимал в руке телефон. Маленькая черная штуковина с вызывающе торчащей вверх антеннкой, казалось, он посмеивался надо мной. "Видишь, какую власть я имею, говорил он, один звонок - и ты - уже не ты, а существо на грани безумия. Еще вчера ты пользовался мной, чтобы назначить свидание своей любовнице, а сегодня по моей воле помчишься в далекую и дикую Россию, чтобы увидеть труп своей жены, воя, как раненное животное!"
   Я разозлился и отшвырнул его в другой угол комнаты. Он жалобно чирикнул и затих.
   Дрожа я сел на кровати, понимая, что если это и сон (а скорее всего так оно и было), то кончаться сейчас он не собирается, и, значит, мне придется подчиниться его правилам и поехать в Россию. Что ж, поехали.
   Руки так дрожали, что одевание заняло у меня в два раза больше времени, чем обычно. Бриться я не стал, чтобы не порезаться, наскоро пригладил волосы расческой, лишь мельком взглянув в зеркало. Оттуда на меня посмотрел какой-то незнакомый человек с полубезумными глазами (вот уж действительно раненое животное!). Не задумываясь над этим - у снов свои законы - я быстро побежал вниз.
   Лишь в машине, выезжая из города к аэропорту, я подумал, что надо было бы хотя бы оставить записку тетушке и детям, чтобы не волновались. Ну, да это ведь сон. Во сне кроме меня ничего не существует. Спустя еще пару минут я подумал, что неплохо бы позвонить, узнать, когда будет самолет в Петербург. А то придется сидеть, ждать... Но я вспомнил, что с телефоном я покончил, и очень жестоко. Впрочем, и поделом ему - нечего над людьми издеваться.
   Еще одно доказательство, что все это во сне - я приехал в аэропорт за десять минут до вылета. И эти десять минут у меня как раз ушли на все формальности. Так что мне даже не пришлось ждать.
   В самолете я наконец смог немного расслабится и подумать. Вообще-то, по правилам сна, перелет в несколько часов должен занять пару минут, и я сейчас уже должен быть в Пулково, а то и в Асиной квартире. Но мой сон, видимо, какой-то особенный: в режиме реального времени. Что ж, неплохо. Я зато успею поразмыслить надо всем случившимся в последнее время.
   Итак. Месяца два назад моя обожаемая жена, с которой мы прожили в любви и согласии больше пятнадцати лет, заявила, что намеревается посетить свою историческую родину, и я не воспротивился. В конце концов, отдохнуть друг от друга нам не помешает, после таких долгих разлук, притупившиеся чувства обостряются. Это нам только на пользу. Ева уехала в Питер, поселилась у старой школьной подруги, Аси. А я остался в Мюнхене, присматривать за детьми и вести дела. Разумеется, я не удержался и завел любовницу, Пат. Возможно, у Евы тоже был любовник там, в России, но об этом думать не хотелось. Я уверен, что поехала туда она вовсе не из-за любовника. Просто тоска по родным местам замучила. Я, например, вообще не представляю себя, как бы я смог прожить сколько-нибудь лет вдали от родного Мюнхена. А она с тех пор, как в семнадцать лет приехала ко мне, бывала на родине лишь изредка, наездами. Еще бы не соскучиться. Все правильно, так и должно быть.
   Я закрыл глаза. На душе было противно и неспокойно. Что же это за сон дурацкий? Или не сон? Зачем я в самолете? Ах, да. Лечу в Питер, потому что мне позвонила Ася и сказала, что Ева умерла. Лучше об этом не думать.
   Память услужливо подбросила мне старые приятные воспоминания. Как я встретил Еву, когда мы были еще детьми. Наши первые прогулки вместе, первый поцелуй, признание в любви. Сколько времени прошло с тех пор, а чувства не изменились. Я по-прежнему люблю ее, по-прежнему меня охватывает легкая приятная дрожь, когда она ласково и осторожно обнимает меня. Обнимала... Нет... Надо по порядку.
   Мне было пять лет, когда погибли родители, и меня взяли на воспитание дядя с тетей. Они были бездетные и обрадовались возможности воспитать ребенка. Правда ребенок я был плохой. Я сильно переживал смерть родителей, и не хотел смириться с новыми обстоятельствами моей жизни. Вел себя нахально и неуважительно. Кончилось это тем, что я разругался с дядей, и если бы не вмешалась тетя, которая меня обожала, меня бы отправили в какой-нибудь детский дом или даже в исправительную колонию. Тетя за меня заступилась, и был благодарен ей за это, но поведения своего не изменил и, возможно, все бы и окончилось колонией, если бы не Ева.
   Мне было тогда пятнадцать лет. Дядя с тетей отправили меня на лето в лагерь, а сами решили поездить по свету. И под конец их занесло в Россию. Там они и встретили симпатичную веселую девочку, которая им чем-то помогла, и они решили пригласить ее на недельку в гости. Они приехали, в это же время вернулся и я. Так мы с ней и познакомились.
   Я влюбился с первого взгляда и долго мучился, прежде чем признаться ей в этом. Как потом выяснилось, напрасно. Она тоже меня полюбила. В результате мы решили, что должны пожениться, и назначили срок: как только она закончит школу. Надо было ждать три года, но это показалось пустяком, в сравнении с вечностью, что ожидала нас.
   Она снова уехала в далекий Ленинград, заканчивать школу, я остался в Мюнхене. Не могу сказать, что сразу же исправился, пока ее не было со мной, долгими месяцами, я иногда срывался и опять ходил на грани дозволенного, и дядя опять грозился отдать меня в колонию, а то и тюрьму для малолетних. Однако стоило ей приехать ко мне насовсем, и я стал другим. Меня было не узнать. Я стал тем, кем я есть сейчас.
   Мы поженились, через пару лет у нас родилась дочка, и мы зажили счастливо. Я окончил университет и стал работать в фирме своего дяди, который поменял свое отношение ко мне и сделал своим единственным наследником. И вот уже семь лет, как дяди не стало, а я возглавляю, и очень успешно, его компанию. У нас с Евой родилось еще двое сыновей. Вряд ли можно найти более счастливую семью, чем мы...
   "Пристегните ремни. Подлетаем к Санкт-Петербургу..."
   Я вздрогнул. Откуда взялись эти слова? Что происходит? На мгновение я вспомнил об утреннем звонке и смерти Евы. Сердце куда-то провалилось. Но потом я вспомнил, что это сон. Я во сне лечу в Питер, потому что так надо. Зачем - не важно. Прилечу - разберемся. Может, вообще окажется, что ничего нет, и это очередная шутка Евы. А может... Не буду забивать себе голову.
  
   В Пулково тоже все прошло как по писаному, никогда еще у меня не было так мало проблем на таможне. В такси я снова предался своим мыслям, и не заметил, как докатил до дома Аси. По привычке поднялся на седьмой этаж, позвонил.
   Ася открыла дверь, она была одета не по-домашнему и строго: черные брюки, темно-синий джемпер, волосы забраны черной резинкой, лицо заплаканное, даже не накрашенное. Увидев меня, она издала какой-то стон, в котором с трудом можно было угадать мое имя, и прижалась к моей груди. Я машинально обнял ее и дотронулся губами до волос. Я чувствовал себя неловко. Стоять в дверях в куртке, мокрой от снега, обнимать чужую рыдающую женщину и не находить, что сказать или сделать... К тому же это всё подтверждало мои худшие опасения. Сила самовнушения велика. Пока я летел в самолете и ехал в такси, я успел поверить в нереальность всего произошедшего, и как-то даже забыл причину, выдернувшую меня этим утром из постели, вид же Асиных слез ясно доказывал, что кошмар продолжается, и, похоже, он реальнее, чем мне бы того хотелось. Сразу же возникло желание вот так же зарыдать, забиться в истерике, прижаться к кому-нибудь большому и сильному, кто бы смог успокоить. Нет, нельзя, ты сам большой и сильный, так и будь им, сказал я себе. Усилием воли я заставил себя снова посмотреть на происходящее как на сон, это был единственный способ не терять контроль над собой. А может, это и вправду сон? Господи, я так редко к Тебе обращаюсь, яви же сейчас чудо, клянусь, никогда и ни о чем я больше не попрошу!!!
   Вместо чуда явился Митя. Выглянул в коридор из комнаты, тут же приосанился, подобрался, постарался выдавить улыбку, впрочем, совершенно неуместную.
   - Здравствуй, Эрих, - сказал мне. Потом жене: - Ася, это неприлично, человек устал с дороги, у него горе, а ты виснешь на нем! Ты уж извини ее, сам понимаешь - нервы, - это снова мне.
   Я извинил. Ася меня отпустила и, рыдая доковыляв до мужа, вцепилась в него.
   - Ты раздевайся, проходи сюда, - пригласил Митя, кивая в сторону комнаты, в которую тут же увел жену.
   Я снял куртку, не нагибаясь стянул ботинки. Вошел в залу. Ася сидела на диване, Митя поил ее очередной (судя по запаху, преобладавшему в комнате) порцией валерьянки. Как они тут дышать могут, подумал я поморщившись. А потом подумал еще, что мне самому тоже неплохо бы выпить чего-нибудь успокаивающего. Или наоборот, чего-нибудь покрепче...
   - Садись, Эрих, - сказал Митя. - Хочешь выпить?
   Мои мысли читает, подумал я и согласился. К запаху валерьянки прибавился тонкий аромат хорошего коньяка. Я опрокинул в рот стопку и, когда коньяк обжег горло, вспомнил, что сегодня ничего не ел, а это значит, что у меня сейчас закружится голова, я немного расслаблюсь и мне будет труднее контролировать свои эмоции.
   Митя выпил со мной и начал рассказывать:
   - Вчера вечером все было спокойно. Женя, то есть Ева, днем гуляла где-то. Я не знаю где, Ася тоже не знает. Она нам не рассказала. В смысле, мы не спросили. Мы с Асей вчера были очень уставшие, не знаю даже, почему. Пришли с работы, Женя нас накормила обедом, старалась нас развлечь, шутила и все такое... А потом мы, и я, и Ася, разошлись. Я телевизор смотрел, Ася прилегла поспать. Алешка убежал с приятелями на каток. Женя всё что-то на кухне крутилась. Я слышал, как она напевала что-то. В общем, настроение у нее было отличное. Я даже подумать не мог... - тут Митя махнул рукой и тяжело вздохнул. - Хочешь еще? - спросил он, кивая на бутылку. Я согласился. Мы выпили, и он продолжал. - Было около десяти. Ася встала, пошла к Жене на кухню, они о чем-то поболтали. Я услышал, что Женя возмущается тем, что у нас опять засорился мусоропровод. Ася говорила, что скоро вернется Алешка и вынесет мусор на помойку. Но Женя отказалась ждать. Понимаешь, она готовила вчера рыбу, и от помойного ведра запах шел неприятный. А у Жени тонкое обоняние, к тому же она привыкла там, у вас, к чистоте и порядку... В общем, она решила сама отнести мусор на помойку. Оделась, взяла ведро и ушла... Больше мы ее не видели. Живой...
   Тут Митя не удержался, всхлипнул и глотнул коньяк прямо из горлышка.
   - Мы заволновались уже около полуночи, не понимали, куда она могла пойти, без денег, с ведром. Ну ведро, положим, она могла оставить там, у помойки, сходить прогуляться по свежему воздуху, но ведь не так долго. Ася выгнала меня на улицу искать ее, я обошел весь квартал, ничего не нашел. Вернулся, Ася выгнала меня снова. Я пришел домой в два часа, продрогший и злой. Мы решили подождать до утра, и если она не вернется, сообщить в милицию. В семь часов Ася поднялась, полчаса ходила по квартире, не находила себе места, потом подняла меня, мы вместе обошли еще раз весь квартал, потом стали ждать дома. Когда Ася уже решила позвонить в милицию, они сами пришли нам и сказали, что нашли женщину с перерезанным горлом, и она похожа на Женю. Нам предложили спуститься вниз и опознать тело... Около помойки стояло несколько милицейских машин, "скорая помощь". На носилках лежала Женя...
   Тут Ася не выдержала и зарыдала. Митя, радуясь возможности прервать свой тяжелый рассказ, кинулся к ней и стал утешать, предложил еще валерьянки.
   Я сидел и ничего не чувствовал. Ничего даже не думал. Просто сидел и смотрел, как Митя успокаивает свою жену, обнимает ее, целует, потом хватается за пузырек и дрожащей рукой отсчитывает десять... двадцать... тридцать... тут он сбивается, капает еще несколько капель просто так, разбавляет водой, дает Асе. Она выпивает и прячет лицо на его груди. Он осторожно ставит стакан на место и крепко обнимает ее. На меня они оба внимания не обращают. Мне не интересно более смотреть на них, я обвожу взглядом комнату. Глаза выхватывают каждую мелочь. Ворох мятых газет на журналом столике, пульт от телевизора, почему-то лежащий вверх ногами; на экране телевизора тонкий слой пыли, а сверху - белая вязанная салфеточка, на которой стоит ваза с подзавядшими гвоздиками; еще один пульт на видеомагнитофоне, рядом со стопкой кассет в затертых обложках; далее окно, немытое, с занавесками в двух местах сорванными с петель. Обои старые, выцветшие, кое-где разрисованные маленьким Алешкой, а денег на ремонт до сих пор нет. Старый сервант со старой, но красивой посудой, я вспомнил, как из этих бокалов мы пили шампанское на свадьбе Мити и Аси, я даже вспомнил его вкус, вспомнил, как мы веселились тогда, а разошедшаяся Ева выкрикивала тосты один смешней другого... Ева. Стоп. Дальше. Книжные полки много книг, какие-то маленькие игрушки, фарфоровые статуэтки, искусственные букетики, поздравительные открытки, одна, самая красивая с надписью: "Alles Gute!", от нас Евой... Опять... Дальше. Дальше панно старое, полувыцветшее, но еще красивое. Рядом постер с изображением Сталлоне - Алешкин кумир, ясно. Если идти по порядку, то далее будет кресло, на котором сижу я. Тоже старое, потертое, с разодранной кошкой обшивкой, стол с газетами (сколько в этом доме газет!) бутылкой коньяку и стаканами, а также пузырек валерьянки, которую все пьет Ася. Мой взгляд задержался на коньяке. Не спрашивая разрешения, я взял и налил себе еще, выпил. Митя заметил, сочувственно скривил губы. Я не ответил. Прикрыв глаза, я также внимательно, как только что осматривал комнату, прислушивался к своему организму: как он ведет себя после очередной порции коньяку. Организм вел себя сносно. Бунтовать не собирался. Я чувствовал, как по жилам разливается тепло и вместе с ним тяжесть. Я подумал, что хватит пить. Меня сюда вызвали не для того, чтобы я напился, наверно, от меня хотят получить какие-то сведения (не представляю какие - с Евой я не виделся два месяца, только по телефону говорил), и в этом случае напиваться мне вообще не стоит. Подумав так, я снова взял бутылку и хлебнул уже из горла. Прекрасно, значит, уже напился. Но, впрочем, мне было все равно.
   Не знаю, может быть, я бы допил эту бутылку, и Мите с Асей пришлось бы меня откачивать, или укладывать спать, но в дверь позвонили, и это привело в чувство всех нас. Митя пошел открывать. Я из-под опущенных ресниц наблюдал, как Ася достала откуда-то зеркальце и пудрится. Зря, подумал я, все равно видно, что лицо опухшее, а глаза красные, но... она женщина - этим все сказано, у них это уже инстинкт...
   В прихожей послышались голоса. Трое мужчин, один из которых Митя. Они вошли в залу. Ася сказала:
   - Здравствуйте.
   Они тоже поздоровались.
   Воспитание оказалось сильнее охватившей меня апатии, и я встал им навстречу. Митя нас представил.
   - Эрих Риманн, муж Жени, то есть Евы. Только что приехал из Мюнхена, я ему вкратце рассказал, что произошло. Эрих, это капитан Саврасов и майор Левченко из уголовного розыска. Они уже приходили сегодня утром.
   - Здравствуйте, - сказал я, протягивая им руку.
   Майор крепко пожал мою ладонь и поинтересовался:
   - Вы говорите по-русски?
   - Да, моя жена русская. Я раньше часто бывал здесь с ней.
   С капитаном мы тоже обменялись рукопожатием, и все вместе сели.
   - Господин Риманн, - сказал майор, - примите наши соболезнования. Мы постараемся сделать все возможное, чтобы раскрыть это преступление. Мы и сами в этом заинтересованы: международные отношения замешаны. Только вы, пожалуйста, погодите немного подавать в международный суд...
   - Что за бред вы несете?! - возмутился я. - Какой международный суд? Скажите мне, что произошло, черт вас возьми!
   Майор замер с открытым ртом:
   - Э-э... Извините, господин Риманн. Дмитрий Михайлович сказал, что рассказал вам все... Я подумал...
   - Да, Митя рассказал мне, как Ева пропала, и как вы нашли ее. Но это было давно, около восьми утра. Меня интересует, что вы успели сделать с тех пор. Только не говорите, что потратили это время даром, на какую-нибудь писанину!
   - Господин Риманн, мы провели опрос свидетелей...
   - Есть свидетели?
   - Мы опросили всех бомжей в округе, - заговорил капитан, - в том числе тех, кто обнаружил тело. Опросили собачников. К сожалению, вчера вечером никто ничего не видел. Наши оперативники сейчас ходят по квартирам, опрашивают всех подряд... Пока ничего неизвестно.
   - Я надеюсь, завтра можно будет сделать предварительные выводы, но пока еще рано, - это майор.
   И опять капитан:
   - К тому же сделали вскрытие. Буквально пять минут назад мне позвонили из морга и сообщили, что убийство было совершено между девятью и десятью вечера, и орудие - скорее всего, кухонный нож для разделки мяса. Больше ничего не знаю. Но если вы поедите с нами в морг, там, возможно, нам скажут побольше.
   - В морг?! - я удивился, как будто впервые услышал об этом заведении. - Зачем в морг?
   - Я понимаю, вам очень тяжело, - опять заговорил скорбным голосом майор, - но, боюсь, вам придется туда проехать с нами. По всей форме опознать труп, оформить необходимые бумаги... Вы же, наверно, захотите похоронить ее там, в Германии?
   Ни черта он не понимает, подумал я. Он, видимо, считает, что я вне себя от горя, а я даже горя не чувствую, просто потому, что все еще не могу в него поверить. Оно слишком неожиданно, слишком иррационально, чтобы можно было понять его рассудком. Я не понимал. Я слышал, что все с утра говорят мне, что моя жена умерла, но представить себе это я так и не смог. Для меня по-прежнему это осталось лишь кошмаром, который почему-то слишком долго не кончается. Я не поверю, что Ева умерла, пока не увижу ее своими глазами. Они говорят, что она в морге. Ей, конечно, там не место, но ладно, пусть будет по-вашему.
   - Хорошо, едем в морг.
   Я встал, они за мной. Мы попрощались с Асей и Митей и вышли на мороз. В милицейской машине было не теплее, я поплотнее запахнул куртку и прикрыл глаза.
   - В морг, - сказал капитан водителю. Мы поехали.
   В морг, в морг, в морг, стучало у меня в мозгу. Постепенно у меня в голове сложилась картинка, будто там я встречу живую Еву, которая заливисто смеясь станет рассказывать мне, как ей пришло в голову так разыграть меня, и как она этот розыгрыш осуществила.
   Когда меня привели в дом с холодными стенами, выложенными белым кафелем, мне стало немного не по себе, и я подумал, зачем Еве нужно было доводить свой розыгрыш до такого. Неужели ей самой приятно, находиться в этом ужасном помещении?
   Меня провели в небольшую комнату, где посредине стоял стол. На столе лежало тело, полностью закрытое грязно-белой простыней. Я узнал Еву по очертаниям, и мне захотелось тут же крикнуть ей, что пора заканчивать дурацкую игру, пусть она встает. Но почему-то я не сделал этого. Наверно, меня смутило присутствие милиционеров и двух работников морга. Я решил довести игру до конца.
   Человек в белом халате, поводивший нас сюда, взялся за край простыни и приподнял его. Я приготовился увидеть под ним лицо Евы, притворяющейся спящей и в следующий момент вскакивающей на столе и обнимающей меня.
   Я увидел ее лицо и подумал, что она хорошо притворяется, потому что ее действительно можно принять за покойницу (или здесь такое освещение?). А потом я увидел ее горло...
   - Это ваша жена? Ist das ihre Frau? Господин Риманн, это она? Ева Риманн, урожденная Евгения Павловна Тихонова, родившаяся в 1965 году в Ленинграде, в 1982 году принявшая немецкое гражданство, с тех пор проживающая в городе Мюнхене по адресу..., с мужем Эрихом Риманном, имеющая троих детей: Катрин, тринадцати лет, Александр, десяти лет и Герхард, семи лет. Образование среднее, нигде не работает. Домохозяйка. Блондинка, голубые глаза, загорелая кожа (ходит в солярий) рост 165 см, часто меняет духи и модельеров, услугами парикмахеров и косметологов пользуется редко. Домоседка. Занимается аэробикой и верховой ездой, хорошо играет на гитаре, поет. Свободное время посвящает воспитанию детей...
   - Да!!!
  
   Я смутно помню, как подписывал какие-то бумаги, договаривался с какими-то людьми, о доставке тела в Мюнхен, отвечал на какие-то вопросы майора Левченко; как потом вышел из морга и пошел, забыв застегнуть куртку, куда глаза глядят. Я пообещал позвонить майору, когда устроюсь в гостинице (к Асе с Митей возвращаться не хотел), но бумажку с номером телефона у меня вырвал ветер, и я не стал догонять. Я прошел мимо остановки и в открытой витрине увидел большой выбор винно-водочных изделий. Купил бутылку водки, засунул в рукав. Потом поймал машину, попросил отвезти в гостиницу. В какую? Сказал первое, что пришло в голову - "Астория". Мне все равно. И номер мне тоже все равно какой - это уже в гостинице. Хотя нет, постойте. Одноместный. Только одноместный. И никого ко мне не пускать.
   Я закрыл дверь и привалился на нее спиной. Надо что-то сделать... Что? Не помню. У меня было ощущение, будто из меня вынули все нервы. Я ничего не чувствовал. В голове было пусто. Я пошевелился, вспомнил про бутылку водки. Достал, открыл и тут же, не сходя с места, выпил на одном дыхании, как минералку.
   Потом я лежал в одежде на застланной кровати и рыдал. А в глазах было только одно: горло Евы, пересеченное пополам страшной рваной раной. Я пытался избавиться от этого видения и иногда мне удавалось это. Я проваливался в полудрему, и мне виделось, как мы с Евой вдвоем. Она лежит на своей кровати, закрытая легким покрывалом до подбородка, я наклоняюсь над ней, целую ее, и она меня обнимает и целует. Я схожу с ума от страсти, а она смеется, тогда я целую ее шею (я всегда любил целовать ее шею), ее смех перерастает в хохот, и это уже не ее хохот. Я поднимаю голову и вижу, там, где только что были мои губы, вместо обычного синяка, зияет кровавая рана. Хохот грохочет у меня в ушах, я кричу, зову ее, трясу ее тело, просыпаюсь... Только это ничуть не лучше - я снова вижу ее в морге. Кошмар повторяется.
   Истерика. Почему от нее не умирают?!
  

2

   Я сидел на полу и пил вино. Вокруг был беспорядок, я со вчерашнего дня не выходил из номера и не впускал сюда горничную, только официанта, который приносил мне еду и вино. Сейчас я опять напьюсь, и на утро меня будет не добудиться.
   Я вспомнил, какой переполох поднялся тогда, месяц назад, когда, вернувшись из морга, я напился и продрых до полудня. Ася с Митей и милиция с ног сбились разыскивая меня по всему городу. Подозревали, что я напьюсь, так облазили все вытрезвители, все больницы, потом узнали, что я взял номер в "Астории", но дверь не открываю, на звонки не отвечаю. Они решили, что я покончил с собой. Признаюсь честно, такая мысль у меня была, и я тогда долго мучился оттого, что у меня не было сил, чтобы встать и что-то сделать. Я был слишком пьян и слишком убит горем. В конце концов я просто отрубился, надеясь, что водка была паленая, и я умру от отравления.
   К сожалению, я не умер. Меня нашли и привели в чувство. Учитывая, что уже лет десять я ни разу не выпивал больше двух-трех бокалов хорошего, выдержанного вина за раз, я совершенно забыл, что такое похмелье. Бедные Ася с Митей, здорово им пришлось со мной помучиться! Но я им благодарен. Без них я вообще не знаю, что бы со мной было. А они помогли мне и здесь все выдержать, и в Мюнхене. Они смогли меня удержать от запоя, по крайней мере до похорон Евы.
   Так, об этом лучше не вспоминать вообще. Сплошное черное пятно. Как я выдержал? Если бы не дети, я бы давно покончил с собой. Детей жалко. Лишились матери, пусть хоть отец останется. Хоть и такой как я. В смысле, пьющий. Докатился. Уже не могу не пить. Знаю, что это неправильно, но мне так легче. Так хоть чем-то занимаюсь. А иначе можно сойти с ума.
   После похорон, проводив Асю и Митю, я попробовал заняться делами, но не мог. Мысли всегда возвращались в Питер, хранивший страшную тайну. Тайну смерти моей жены. Я не находил себе места, и друзья посоветовали мне вернуться и лично следить за следствием, которое, кстати, продвигалось слабо. Я, радуясь возможности сбежать из Мюнхена от них, от воспоминаний и от себя, тут же собрал вещи и первым самолетом вылетел в Петербург. Приехал, снял номер в той же "Астории" и запил. Нет, не сразу. Предварительно заглянул к майору Левченко, но тот ничего нового мне не сказал. Тогда я попросил держать меня в курсе событий и после этого начал пить. От безысходности. Я понимал, что спустя месяц мало что может появиться нового. У милиции нет времени и сил, чтобы заниматься убийством иностранки. Я бы сам с охотой занялся расследованием, но я слишком плохо представлял себе Россию, ту среду, куда мне придется окунуться, реши я действительно взяться за это. Я вспоминал рассказы о разгуле мафии и о полнейшей безнаказанности, и у меня опускались руки. Что я против них, этих дикарей? Что я мог бы сделать? И кому могла помешать моя жена?!
   Я обнаружил, что вино в бутылке кончилось. Разгоняя рукой хлопья сигаретного дыма, я отправился на поиски новой. По пути краем глаза зацепил свое отражение в зеркале. Ничего общего с господином Эрихом Риманном, которого знал и уважал весь Мюнхен, а деловые люди Европы и Америки почитали за честь заключать с ним сделки. Я заметил немолодого (это в тридцать-то пять лет!), обросшего человека с мутным взглядом, но дальше рассматривать не стал, чтобы не расстраиваться.
   Я открыл новую бутылку и сделал два хороших глотка. Так, дохожу помаленьку до кондиции, скоро свалюсь с ног. Не захлебнуться бы во сне собственной блевотиной. Хороша смерть будет!
   Я ухмыльнулся, но развить эту мысль не успел. Позвонили. Я снял трубку. Голос портье.
   - Господин Риманн, к вам пришла женщина, настаивает на встрече. Я сказал, что вы просили не беспокоить вас, но она говорит, это очень важно.
   Я сдержал икоту и спросил:
   - Что за женщина? Я ее знаю?
   - Людмила Сергеевна Мартынова.
   - В жизни не слышал такого имени.
   - Она настаивает. Говорит, что обязательно должна поговорить с вами.
   - Ладно, пусть поднимается.
   Я решил, что надо хотя бы причесаться и немного проветрить номер. Все-таки женщина. Незнакомая. Таинственная. Нет, донжуан во мне никогда полностью не умрет.
  
   Постучали. Я открыл дверь. Передо мной стояла немолодая женщина, примерно моего возраста, невысокая, стройная, в хорошем строгом костюме, через руку перекинута темная шубка, на плече аккуратная дамская сумка. Короткие светлые крашеные волосы и серые близорукие глаза за легкой красивой оправой. Минимум косметики, запах парфюма почти не чувствуется, украшений нет. В общем, обычная деловая дама.
   - Guten Abend, Herr Rimann, - сказала она, и голос у нее оказался низкий и очень приятный, не такой сухой, как внешность. И произношение идеальное.
   - Добрый вечер, - ответил я по-русски. - Проходите. Извините за беспорядок, я не ждал гостей.
   Она дернула плечом:
   - Ничего страшного, это вы должны меня извинить. Я явилась без приглашения. Вам сейчас, наверное, тяжело, а вы должны еще и говорить со мной.
   Я с интересом смотрел на нее. Она прошла в номер, остановилась около столика у окна, огляделась с любопытством, но без наглости. Когда увидела начатую бутылку и несколько пустых, которые я забыл убрать, губы ее тронула едва заметная сочувствующая улыбка. Однако в ней не было чувства превосходства или злорадства, только сострадание. Я наблюдал за ней от двери, и у меня кольнуло сердце. Я вспомнил Еву.
   Женщина повернулась ко мне и наклонила голову, приглашая меня войти.
   - Людмила Сергеевна Мартынова, - представилась она протягивая мне руку.
   - Эрих Риманн, - я коротко пожал ей руку и предложил сесть.
   Она села, еще раз огляделась и приступила к делу.
   - Я еще раз прошу прощения, господин Риманн, за беспокойство, понимаю, вам сейчас совершенно не до меня и моих дел. Вы приехали сюда в связи с гибелью вашей жены. А у меня к вам чисто деловой разговор. О вашем бизнесе.
   Признаться, я почувствовал разочарование. О чем я меньше всего хотел думать, так это о моем деле. Возможно, это слишком легкомысленное заявление со стороны директора такой крупной компании, как моя, но с другой стороны, у меня стабильный бизнес, отлаженный механизм работы, проверенный временем, надежный персонал. И я могу оставить компанию на некоторое время в полной уверенности, что ничего страшного не случится. Сейчас же меня интересовало только одно: кто и зачем убил мою жену? Я надеялся, что таинственная визитерша прольет хоть немного света на эту загадку. Но я, видимо, начитался детективов - только там в нужное время приходят нужные люди с нужными сведениями, и все кусочки головоломки тут же встают на место. Пока я ждал свою гостью мне уже представилось, что она испуганно прошмыгнет ко мне в номер, и, озираясь по сторонам, поведает мне жуткую историю о том, как она видела, как убили мою жену, или слышала разговор тех, кто это сделал. Она боится идти в милицию, потому что там все куплены мафией, и только мне она может доверить важную информацию. Я уже даже нарисовал себе картинку: я с пистолетом в руке иду мстить за свою жену, а она, моя таинственная помощница, ждет меня внизу на машине, после чего мы вместе скрываемся, я привожу ее в Германию, достаю ей новые документы, и она живет счастливо и безбедно на новой родине. Может, мы бы даже подружились... Глупости, конечно, но приятно. Уж куда лучше разговора о бизнесе, который затеяла Людмила Сергеевна.
   Она представилась как старший референт фирмы "Арина" (небольшое предприятие средней руки, по профилю сходное с моей компанией). Директор фирмы, некто Виктор Иванович Крупов, очень заинтересован в сотрудничестве с иностранными партнерами. (Заинтересован - и бог с ним, мне-то что?)
   Я милостиво рассказал Людмиле Сергеевне кое-что о своем деле, в пределах разумного, конечно.
   - Если вы референт, вы должны понимать, что подобная информация строго конфиденциальна и делиться ею просто так никто не намерен.
   - О, я понимаю, Herr Rimann.
   Все-то она понимает! Скучная, конечно, женщина, но очень деликатная. Этого у нее не отнять. Все бы такие были.
   - Я понимаю, - продолжала она, - но видите ли, в чем дело. Мой босс хочет выйти на мировой уровень. И он хочет, чтобы вы помогли ему в этом.
   - Я?!
   - Да, Herr Rimann, вы. Он хочет заключить с вами договор.
   - А не пошел бы он к черту?! - я разозлился. Слишком много чести для какого-то русского заключать со мной договор. У меня слишком солидная компания, мировая известность. А эти русские только-только на ноги встают, из ползунков вырастают, а все туда же! Я много слышал об этих русских самородках, которые резко расцветают, а потом так же резко исчезают. Пусть господин Крупов сначала докажет, что он не пустоцвет, пусть сам сделает себе имя в России, а тогда я и подумаю о договоре. Ко мне уже обращались несколько русских бизнесменов, делали выгодные с виду предложения, только меня на кривой козе не объедешь, я всегда чую, когда дело не чисто, поэтому и сумел добиться всего, что у меня есть. Конечно, поставить на темную лошадку из России было бы неплохо, при условии, что ставка через несколько лет окупится. Но ставить наугад нельзя. Одной интуиции здесь мало. Нужно иметь хотя бы самые общие представления о состоянии бизнеса в России, а их у меня нет. Может быть в другое время меня бы и заинтересовало это предложение. Но только не сейчас.
   Все это я изложил Людмиле Сергеевне. Быть может, даже в более грубых выражениях, чем хотелось бы, но она и бровью не повела. Всё приняла как должное. Потом улыбнулась краем губ:
   - Вы не угостите меня сигаретой?
   - Да, конечно.
   Мы закурили, в молчании сделали по несколько затяжек: я - коротких и нервных, она - глубоких, наслаждаясь качеством табака. Пепельница стояла перед ней на столике, и когда я подошел и наклонился, стряхнуть пепел, Людмила Сергеевна произнесла:
   - Виктор Иванович знал, что вы именно так отреагируете, если предложение будет исходить от него. Поэтому он решил воздействовать на вас через других лиц.
   - Не могу сказать, что вы хорошо справились с задачей.
   - А я и не пыталась. Я тоже прекрасно знаю, что вы не согласитесь. Не первый год работаю, знаю людей. И не люблю строить иллюзии.
   - Что же вы подводите своего шефа, если он возлагал на вас такие надежды?
   - Не на меня. Я просто сейчас подвернулась, по случаю, так сказать. Он решил использовать последний шанс, думая, что я, может быть, смогу очаровать вас...
   - Как вам не стыдно говорить мне такое?! - я бросил незатушенную сигарету и отошел к окну. Мой взгляд упал на бутылку, и я ее взял.
   - Но я даже не собиралась вас очаровывать. Я сочувствую вашему горю...
   - В таком случае вы могли бы вообще сюда не приходить. Соврали бы шефу, что я отказался с вами говорить. В конце концов, это было бы правдой. Именно так и произошло.
   Я выпил полбутылки. Мне уже было все равно, что обо мне подумает эта женщина. Я уже был нетрезв, а наш разговор еще больше выбил меня из равновесия. Я чувствовал, что мои нервы уже на пределе, могу сорваться в любой момент. Надо выпроводить ее отсюда, и, по возможности, вежливо.
   - Я пришла сюда не только за этим, - сказала она тихим голосом.
   - Что вам еще угодно? - я замучено обернулся.
   - Я хочу вам помочь.
   Она встала и подошла ко мне. Я удивленно и непонимающе уставился на нее.
   - Вы слишком много пьете, - сказала она, и это не было упреком. - И от этого вы невнимательны. Я сказала, что надежды шефа были связаны не со мной.
   - Мне следует еще кого-то опасаться?
   - Нет, не пугайтесь. Больше никто вас не побеспокоит. Но я узнала, что Виктор Иванович сначала хотел воздействовать на вас через вашу жену.
   - Через Еву?! - я сильно удивился и уставился на гостью, боюсь, что очень невежливо. - Но она же умерла...
   - Да, - со вздохом сказала она. - Но до своей смерти она успела несколько раз встретиться с Круповым. Я не знаю, о чем они говорили. Но после последней встречи с ней он был очень взбешен. А утром ее нашли убитой...
   У меня перехватило дыхание. Все-таки моя интуиция не подвела меня. Эта женщина способна пролить свет на смерть моей жены.
   - Что вы знаете еще? - закричал я. - Говорите же!
   - К сожалению, большее ничего. Только то, что сказала вам. Я подумала, что вам это может показаться интересным. Вот и все.
   - О Господи! - воскликнул я и ударил кулаком по раме. Опять ничего. Она просто равнодушным голосом сказала мне несколько слов, и предоставила делать выводы самому. И это помощь? Сейчас будет тут стоять с соболезнующим видом, умело скрывая свое любопытство. А мне опять страдать.
   - Herr Rimann, мне очень жаль, что я пока ничем более не могу помочь. Я понимаю, как вам должно быть тяжело...
   - Тяжело?! - заорал я, окончательно теряя над собой контроль. - Вы понимаете?! Вы все ни черта не понимаете!!! Вот уже целый месяц я выслушиваю слова соболезнования, за которыми нет и тени, ни малейшего понимания. Даже мои друзья, хоть и приходят ко мне с грустными лицами, в своей компании, я уверен, говорят, мол, теперь Эрих стал холостяком, интересно, кто будет новая фрау Риманн? Они уверены, что за этим дело не станет. И это мои друзья. Люди с которыми я провел всю свою жизнь. Которые знают не менее хорошо и Еву. И даже они не понимают, что значит для меня потерять ее. А куда уж вам. Вы впервые меня видите, вы, небось, только недавно узнали о моем существовании и о существовании моей жены, которая умерла месяц назад, и вы приходите ко мне руководствуясь интересами своей фирмы, и попутно выражаете соболезнование, просто потому, что так полагается. А на самом деле вам нет ни какого дела до меня и моего горя! Вы только подливаете масла в огонь, сообщая мне о странных махинациях вашего шефа и его встречах с моей женой. Почему вы не расскажите все это в милиции? Они ведут расследование. Они, не я! Им надо это знать, а потом уже они сообщат мне о том, чего добились. Может быть, с вашей помощью. Тогда вас похвалят. Может, даже наградят. А что вы хотите от меня?!
   - Herr Rimann, я хотела вам предложить...
   - Убирайтесь к черту со своими предложениями! И со своими соболезнованиями тоже! Я не хочу, не хочу, слышите! Не хочу больше слышать о том, что вы меня понимаете! Вам не понять, что это такое, когда умирает любимый человек! Да что такое "любимый"? Вы же не знаете, вы даже не представляете себе, чем была для меня Ева! - я упал на диван, задыхаясь, схватил бутылку, допил, отшвырнул, машинально стал искать глазами следующую. Я был окончательно пьян, и мне даже было не стыдно, что на меня сейчас смотрит посторонняя женщина. Я ее не видел. В мутной пелене перед глазами отчетливо проступало только одно лицо - Евы, моей жены, моей возлюбленной, моей подруги. Лицо, еще не обезображенное смертью. Я почувствовал, как к горлу подступает комок и стал говорить, уже тихо, но все равно быстро. - Ева была для меня всем. Всем, чем только может быть один человек для другого. Можете ли вы это понять? Если такого никогда не чувствовал, то понять это нельзя. Я жил ею, я ею дышал. Вам может показаться, что это все надуманные фразы. Но я давно заметил, что все чувства, настоящие, глубокие чувства невозможно выразить иначе, чем только такими куцыми фразами. Просто потому, что наш язык слишком беден и не приспособлен для великих чувств. Мы обозначаем словом любовь и короткую интрижку и то неповторимое и необъяснимое, что выпадает раз в жизни и то не всем людям. Нам с Евой оно выпало. Мы были еще детьми, когда познакомились и сразу же поняли, что не сможем друг без друга. С тех пор мы всегда были вместе. Я никогда и представить себе не мог, как бы я жил без нее. И в то же время я относился к ней как к чему-то совершенно обычному. Я позволял себе заглядываться на других женщин, и не только заглядываться. Я изменял Еве. Но это не было настоящей изменой. Я никогда ни об одной из этих женщин не думал так, как о Еве. Я любил их лишь телом. Но душа принадлежала только Ей. Она была моей и владела мной. Мы с ней были одним целым. Помните, у Платона, существо, разделенное надвое? Мы были двумя половинками. Слишком гладко сошлись наши шероховатости - сомнений быть не могло. Мы с ней даже думали одинаково. Порой нам не надо было слов, чтобы понять друг друга. Вы называете это любовью, привязанностью, чем угодно. Но мы просто были одно. Одно существо. Может, поэтому я и не замечал иногда ее. Мы же именно так относимся к себе, к частям своего тела. Пока рука или нога не заболит, мы воспринимаем их как должное, и не придаем никакого значения. А Ева была для меня больше, чем часть тела. Это была моя душа. То, без чего человек вообще жить не может. Она умерла. А от меня словно отрезали огромный кусок. Половину меня, лучшую половину оторвали с мясом и уничтожили. Теперь в том месте - огромная кровавая рана, которая не хочет заживать. Которая не может зажить. Потому что там осталась пустота, и ее нечем заполнить. Никто и никогда не сможет заполнить ее. Мне так и остается всю жизнь прожить с этой раной.
   Тут я встал и, ничего не объясняя, вышел из залы и вернулся уже с бутылкой, которую по дороге открыл и пригубил. Просто когда я сказал, что мне нечем заполнить эту рану, в мою голову забралась совершенно неподходящая, но все же здравая мысль: всё можно заполнить вином. Я понял, что мне действительно надо выпить, иначе я сейчас ударюсь в истерику. Впрочем, это и так случится, но в данном случае я буду настолько пьян, что мне не придется краснеть, а наутро я уже все забуду. Поэтому я влил в себя еще полбутылки крепкого вина, рухнул на диван, так как комната уже начала качаться и уставился на гостью. Я успел отметить, что она сидит на кресле в "позе кучера", очки сняла, глаза закрыла, и не проявляет никаких признаков возмущения моим поведением и не рвется уходить. Неужели, она и вправду прониклась моим горем, и ее слова соболезнования - не пустой звук? Точнее тогда они были пустым звуком, а сейчас она все поняла и поэтому молчит. А может просто играет и хочет услышать продолжение этой душещипательной истории?
   - Что вы молчите? - спросил я, из последних сил подчиняя себе заплетающийся язык. - Что вы сидите здесь? Что вам еще от меня надо? Я и так выложил вам все, чего не говорил даже близким друзьям! Что вы еще хотите услышать? Как мне плохо? Неужели вам мало? Имейте совесть, уйдите! Оставьте меня одного! Хватит вам, натешились чужим горем, до конца жизни хватит, что вспоминать! Ну что вы сидите? Что вы смотрите на меня? Не смотрите на меня так! Мне ваша жалость не нужна. Мне от вас ничего не нужно. Только оставьте меня в покое! Оставьте меня в покое!
   Я почувствовал, что плачу. Допрыгался. Хоть бы она скорее ушла отсюда.
   - Убирайтесь! - заорал я на нее.
   Она встала, но пошла не к двери, а ко мне.
   - Эрих, - тихо позвала она и осторожно дотронулась рукой до моих волос. Я дернулся и снова крикнул, чтобы она уходила. Тогда она опустилась рядом со мной и крепко взяла за плечи. - Эрих, не надо...
   - Оставьте меня в покое!
   - Перестань!
   - Уходи!
   - Успокойся!
   - Проваливай к черту!!!
   - Эрих!
   Она крепко обняла меня, и я ткнулся лицом в ее мягкую грудь и зарыдал как ребенок, и больше ничего не помню.
  
   Когда я очнулся, ясное мартовское солнце уже старалось во всю. Мимо окна пролетали капли таявших сосулек под веселое чириканье одинокой ранней птахи. Если смотреть только на небо, высокое ясное голубое, то можно легко представить себе, что уже лето, но стоило опустить глаза пониже, и вид голых деревьев и сырых домов напоминал, что надо потерпеть еще два месяца.
   Я лежал на спине, чуть приоткрыв глаза, мне не хотелось даже шевелиться. За последний месяц я настолько привык пьянствовать, что сейчас даже не чувствовал дурноты, вполне естественной, если принять во внимание, сколько я вчера выпил. Я ощущал только тяжесть в голове, сильную жажду и полнейшую апатию. Я даже не мог думать. Словно в зависшем компьютере, мысли крутились вокруг одного и того же: у меня болит голова - я вчера много выпил - почему? - программа выполнила недопустимую операцию и будет закрыта, если ошибка будет повторяться, обратитесь к разработчику - "Enter" - повторное нажатие клавиш "Ctrl", "Alt" и "Del" приведет к перезагрузке... И опять по новой: я вчера напился - зачем???
   Меня спас телефонный звонок. Я машинально снял трубку, ответил:
   - Алло.
   - Эрих, с добрым утром! Это Люся. Ты живой?
   - Живой, - ответил я, пытаясь сообразить, что это за Люся обеспокоена моим существованием. Я не знал никого с таким именем. Она видимо почувствовала мое затруднение и сказала с легким укором:
   - Бог мой, неужели ты совершенно все забыл? Мы же вчера весь вечер были вместе. Ты еще умолял меня остаться и помочь тебе.
   Вчера? Что же было вчера? Память упорно не желала выдавать мне ответ. Не рассказывать же этой Люсе про зависший компьютер!
   - Не помню, - покаялся я.
   - Ах, Эрих, - вздохнула она, - тебе надо завязывать с пьянством. Иначе ты никогда не отомстишь за свою жену.
   Ева. Отомстить за Еву. Вдруг все стало на свои места. Я вспомнил. У меня убили жену. Я вернулся в Питер, чтобы найти убийцу и отомстить за нее. А вчера ко мне пришла женщина, которая что-то знала. Кажется, она хотела мне помочь. Только как - не помню. Помню, и то смутно, что я был очень пьян и кричал на нее, но она не уходила. А чем все кончилось - забыл. Интересно, когда мы перешли на "ты"? Точно, надо бросать пить.
   - Люся...Извините меня... - пробормотал я, не находя, что еще можно сказать. Она в ответ усмехнулась.
   - Эрих, ты сейчас должен как следует проспаться, и вообще привести себя в чувство. Только умоляю, не с помощью новой бутылки. И вообще постарайся не пить. А вечером я приду к тебе, и мы обо всем поговорим. Мне кажется, то, о чем мы говорили вчера, ты несколько подзабыл. Я освежу тебе память. До вечера.
   - До вечера, - ответил я, и она повесила трубку.
   Продолжая прижимать к уху трубку, издающую короткие гудки, я лежал и думал. Думал о том, что же вчера было. Точнее, строил догадки о том, что же могло произойти, потому что вспомнить это я не смогу никогда. А догадки выходили самые поганые. Я совершенно точно помнил, что при посторонней женщине напился в стельку и нес какую-то ахинею. До этого она мне что-то успела рассказать про Еву. Но я не помнил - что именно. Звали ее, кажется, Людмилой Сергеевной. Но когда она стала просто Люсей? И когда она ушла? И, самое интересное, каким образом я оказался в кровати? В разобранной кровати совершенно голый. Обычно, если я напивался до такой степени, я заваливался спать не раздеваясь и прямо там, где пил. А сейчас...
   Я наконец-то собрался с силами и оторвал затылок от подушки. Сел, положил трубку на место и осмотрелся. То, что я увидел, навеяло на меня отнюдь не хорошие мысли. Я действительно лежал голый в разобранной постели, моя одежда была аккуратно сложена на стуле рядом. Комната была прибрана на скорую руку, бутылки унесены, пепельница пуста, а форточка приоткрыта. Всего этого сделать я сам не мог. Горничная тоже исключалась - она бы тщательнее прибралась. Но хуже всего было то, что постель была ужасающе измята. Я один никогда бы не смог так ее измять. Выводы напрашивались самые неутешительные. Я застонал сквозь зубы и упал лицом в подушку, но тут же поднялся. От подушки исходил еле уловимый аромат.
   Я закрыл лицо руками и стал соображать, как бы мне попросить у нее прощения и объяснить, что у меня вовсе не было никакого желания... И вообще я люблю Еву и не хочу ей изменять... Бред какой-то. Никогда больше не буду пить. По крайней мере напиваться до беспамятства точно никогда не буду!
  
   Когда она пришла около восьми часов вечера, я сидел в зале побритый, причесанный и одетый в самый лучший костюм. В номере было прибрано, все сверкало чуть ли не стерильной чистотой. Бутылок не было и в помине, даже курить я старался поменьше, чтобы не портить общий вид. На столе стояла бутылка легкого белого вина, и кое-какая закуска. Только цветы не приготовил. Но я посчитал это лишним. Все-таки не в любви объясняться собираюсь. Совсем наоборот.
   Она постучала. Я открыл.
   - Добрый вечер, - сказал я, пропуская ее.
   - Добрый вечер, - ответила она, скидывая мне на руки норковый полушубок. - Как у тебя сегодня хорошо.
   Она у зеркала поправила прическу и подошла к столу.
   - Ага, - взяла в руки бутылку, - продолжаем пьянствовать?
   Я медленно шел за ней, мучаясь, как начать разговор. Как к ней обращаться? Она мне "тыкает", что, должно быть, естественно, после того, что было вчера ночью. Но я-то этого не помню, и сказать ей "ты" для меня сложновато.
   - Людмила... - начал я, но она меня тут же перебила.
   - Вчера мы перешли на "ты", и ты называл меня Люсей. Ты забыл? Впрочем, это естественно. Я не обижаюсь.
   - Люся, я должен попросить у вас прощения... - наконец промямлил я, не глядя на нее, и снова она перебила меня.
   - "У вас" ?! Не "у тебя"? Что же... Если ты настаиваешь, можно снова перейти на "вы".
   Я так и не осмелился поднять на нее глаза, но мне показалось, что тон у нее слегка недовольный.
   - Люся, я не хочу, чтобы вы... ты... думала, что я... В общем... Я знаю, что вел себя вчера как свинья, и клянусь вам... тебе..., что этого больше не повторится. Просто я последнее время очень много пью, и начинаю терять над собой контроль. Но с этого дня я дал себе зарок, больше пить не буду. Поэтому простите, мне очень жаль, что так получилось.
   - Я тебя не прощаю, - улыбнулась она краешком губ. Я похолодел: что же я натворил такого, что она не может мне простить? Но она продолжала. - Я не прощаю, потому что не вижу твоей вины. В том, что ты был пьян, я не могу тебя винить. Люди спиваются и без особых причин. А ты... Если она действительно значила для тебя так много, как ты говорил, это можно понять. За это винить нельзя. А то, что было потом... - тут она усмехнулась. - Знаешь, это скорее моя вина. Я должна была уйти от тебя, как только получила отказ, но я осталась. Мне стало жалко тебя. Ты выглядел таким несчастным, что я просто не могла уйти и бросить тебя одного. Ведь это очень плохо, когда ты один, и некому помочь. А потом ты и сам стал просить меня остаться и помочь тебе. Не помнишь? Ты хотел, чтобы я помогла тебе распутать это дело. Поиграть в детективов. Милиция вряд ли уже что-то найдет. Может быть, нам действительно попробовать своими силами? Ты мне вчера говорил: "Найди мне убийцу, и я его убью!" Я ответила, что нам лучше это обсудить назавтра, на свежую голову. И вот я здесь. Итак, ты не отказываешься от своего предложения?
   Я сидел и смотрел на нее, разинув рот. Ничего себе! Это же надо - так все забыть! Неужели я и вправду преложил ей такое? Хотя... а почему бы и нет? Она женщина умная и хладнокровная, к тому же она работает с человеком, который что-то знает о моей жене, к тому же она местная и знает много того, чего мне, иностранцу, не узнать и не понять никогда. И еще она работает референтом, то есть умеет обращаться с информацией, и может соблюсти конфиденциальность. Да, она мне подходит. И самой ей, похоже, интересно. Только... Как все-таки быть с тем, что между нами произошло?
   Она уловила мое замешательство:
   - Пусть тебя не смущает ничего. Я никому никогда не расскажу об этом. Никто не догадается. Даже тебе я никогда не напомню, не волнуйся. Ты же ничего не помнишь, считай, что ничего не было. Мы будем просто друзьями. Или деловыми партнерами. Как тебе угодно. Но лучше друзьями. Как Малдер и Скалли. Будем вместе работать, раскрывать убийство твоей жены. А потом ты меня поблагодаришь, и мы расстанемся, сохранив друг о друге лишь приятные воспоминания. Я на большее и не рассчитываю. По рукам?
   - По рукам.
   Хорошая женщина, подумал я, пожав ее узкую сухую ладонь, говорит то, что есть, не строит иллюзий, ей можно довериться.
   - А теперь, может, скрепим нашу сделку вином, а заодно и выпьем на брудершафт, чтобы больше не возникало неловкостей? - предложила она. Я согласно кивнул и открыл бутылку. Мы выпили, и она легонько прикоснулась щекой к моей щеке. Откинулась в кресле, закурила. - А теперь поговорим о деле.
   Я тоже закурил и приготовился внимательно слушать. Однако она замолчала и надолго. Просто сидела, курила, покачивая ногой и глядя на свой бокал, брови ее были подняты, губы собраны бантиком. Видя, что она задумалась, я не ощущал неловкости, наоборот испытывал некое благоговение перед умной женщиной и боялся нарушить ее транс. Она вдруг вспомнила о моем существовании, подняла глаза, заулыбалась:
   - Извини, Эрих, - она стряхнула пепел и начала говорить. - Итак, к сожалению, у нас очень мало информации, чтобы делать более или менее правомерные выводы. Что мы знаем? Еву нашли рано утром бомжи, которые обшаривают помойки. Она лежала в мусорном баке с перерезанным горлом. Орудие убийства рядом не обнаружено. Никто ничего не видел. Ни у кого нет видимых мотивов убивать ее. Из всех людьми, с которыми она встречалась перед смертью, нет ни одного подозрительного человека. Милиция, насколько я знаю (а у меня есть один знакомый оттуда, я поинтересовалась у него), итак милиция подозревает, правда, без оснований, супругов Степанченко, у которых она жила. Еще в поле зрения следствия попал некий господин Романов Петр Алексеевич, бывший одноклассник Евы... Ты его знаешь, Эрих?
   - Имел честь, - хмуро пробормотал я. С Романовым у меня связаны самые неприятные воспоминания. Они учились в одном классе, и он был в нее влюблен, а она, зная об этом, не пыталась его как-то сдержать. Она уже тогда была моей невестой, и было решено, что после окончания школы она приедет ко мне, в Мюнхен. И Романов тоже об этом знал, и тем не менее, продолжал за ней настойчиво ухаживать. Мне подобная наглость казалась возмутительной, а Ева только смеялась над моей ревностью и над влюбленностью Романова. Кончилось все тем, что Романов, понимая, что теряет ее навсегда, совершил некую гадкую выходку, выставил себя в невыгодном свете, и сам лишил себя всякой надежды на счастье с Евой. С тех пор о нем ничего не было слышно.
   - Известно, что Ева встречалась с ним примерно за месяц до смерти, - сказала Люся.
   - Как встречалась?! Что ему еще от нее надо? - воскликнул я. Вся былая неприязнь к этому человеку, похороненная под ворохом лет, вдруг всколыхнулась во мне.
   - Не знаю, - пожала плечами Люся. - Я только знаю, что она ездила к нему в Москву и провела там несколько дней. С ним или одна - тоже не знаю. Рассталась, как я уже сказала, за месяц до смерти. Но тем не менее, на подозрение его взяли и даже допрашивали несколько раз. Только ничего не выяснили. У него алиби.
   - Черт побери, - прошептал я сквозь зубы. Что бы там ни было, он убил, или не он, но я должен разобраться, что Романову было нужно от моей жены. - Что еще? - поинтересовался я у Люси.
   - Всё, - она пожала плечами. - Милиция насколько смогла отследила контакты Евы за время ее пребывания в нашей стране, но ничего существенного не нашла. Все, с кем она общалась, не имели ни повода, ни возможности ее убить. Милиция, правда, еще допускает мысль, что ниточка тянется из Мюнхена, но у них нет возможности это проверить.
   - Из Мюнхена? - недоверчиво переспросил я.
   - Да, подумай, Эрих, были у нее там враги, недоброжелатели? Она почти всю жизнь прожила там, было бы естественно, если убийца тоже оттуда.
   - Но зачем же было убивать ее здесь, в Питере?
   - Для отвода глаз. Все знают, что в России сейчас разгул преступности, а Петербург вообще называют криминальной столицей. Если здесь кого-то убьют, проще замести следы, списать все на русскую мафию.
   - Русская мафия здесь совершенно не при чем, - решительно отрезал я. - Я специально не вступал ни в какие контакты с русскими, именно потому, что все здесь слишком зыбко.
   - Да, ты уже говорил мне это вчера. Я помню. И это, собственно, знают все. Поэтому и думают, что это не русские сделали.
   Я покачал головой. Мне слабо верилось, что в такой цивилизованной стране как Германия могут существовать такие варварские способы сведения счетов. Если я кому-то наступил на хвост (а такое могло быть: порой в интересах фирмы я придерживался очень жесткой политики), то вряд ли эти люди стали бы прибегать к таким радикальным мерам. Если это был удар против меня, нанести его могла только мафия, так спланировать, организовать. На обычных моих партнеров это не похоже, с криминалом я дело не имел принципиально. Это не значит, что в Германии все настолько хорошо, просто я, поддерживая престиж фирмы, тщательно обходил все подводные камни. Неужели я все-таки оступился и теперь, сам того не ведая, расплачиваюсь. Опять-таки странно. Те, кто хотел бы на меня воздействовать, могли бы поставить меня в известность... Или в этом как раз и заключалась их идея: отстранить меня от дел? Надо будет завтра же связаться с Мюллером и попросить прислать полный отчет.
   А если это рассчитано не на меня, а на Еву, то вообще получается бессмыслица: она была образцовой женой и домохозяйкой и не интересовалась никакими делами - ни бизнесом, ни политикой. Из-за этого она неоднократно подвергалась едким нападкам со стороны феминисток, но никогда не придавала им ни малейшего значения. Не феминистки же ее убили, в конце концов. Других врагов у нее не было. Сколько я ее помню, она была настолько лояльна и обаятельна, что просто не умела наживать врагов. Даже мои любовницы, которые иногда у меня появлялись на короткое время, и они не чувствовали к ней ненависти. Стоп. А если все-таки любовница. Пат. Я забыл о ней. Мне говорили, она звонила, чтобы выразить соболезнования, но я не захотел с ней разговаривать, и больше о ней не слышал. Не могла ли Пат, отчаянно в меня влюбленная, сделать так, чтобы я оказался вдовцом? И это тоже надо будет обдумать.
   - Вот видишь, - сказала мне Люся, внимательно выслушав, - стоит только копнуть поглубже и у нас появилось сразу несколько версий. Романов, Пат и немецкая мафия. Супругов Степанченко, я думаю, со счетов можно сбросить. Милиция и так ими занималась достаточно.
   - Я тоже думаю, что ни Ася, ни Митя этого не делали, - согласился я. - Но есть еще одна версия. Твой шеф. Ты мне вчера что-то говорила про него, только извини, я плохо помню.
   - Перестань извиняться, - отмахнулась она. - Про своего шефа я толком ничего не знаю. Я знаю только, что за пару недель до убийства он попросил меня найти данные на Еву Риманн, он сказал, что она сейчас живет в нашем городе, но не в отеле, а у подруги, и я должна найти адрес. Я нашла. Он сказал "спасибо", и мы забыли об этом. Примерно через неделю я случайно услышала, как он говорит по телефону с какой-то Евой и, похоже, договаривается о встрече. Я, как порядочная женщина, подслушивать не стала, но про себя отметила имя. Ева. Не часто встречается. Однако я не любопытна, это наверно, издержки профессии - когда через твои руки проходит столько информации, перестаешь ее ценить, устаешь от нее попросту.
   Люся недовольно усмехнулась и вытащила из пачки новую сигарету, я протянул ей зажигалку. Она поблагодарила меня взглядом и продолжила:
   - Когда я услышала в новостях об убийстве, я удивилась: неужели та самая Ева Риманн, как странно. Как много тайн вокруг нее. А чуть попозже вспомнила, накануне шеф был очень взбешен. Он довел до слез свою секретаршу и половину коллектива поставил на уши. А все из-за какой-то женщины. Это я опять подслушала ненароком. В тот раз он имени не назвал, однако я без труда догадалась, что он имел в виду именно Еву. Больше ни с кем из женщин он не встречался тогда.
   - А жена? - спросил я. - У него есть жена?
   - Есть, но насколько я знаю, она у него вряд ли может вызвать такие эмоции. Нет, это исключено.
   - Тебе виднее, - ответил я. - А ты не догадываешься, зачем ему понадобилась моя жена?
   - Догадываюсь. Я об этом тоже вчера говорила. Он хотел через нее навести мосты к тебе.
   - Да, да, я вспомнил. Вот негодяй! Через мою жену! А когда она отказалась, он ее убил.
   - А вот это еще надо доказать! - быстро вставила Люся. - Это только мои догадки, правда, не лишенные оснований. Но делать выводы еще очень и очень рано.
   - Ты права, - согласился я. - Делать выводы не будем, но подведем итоги нашего первого совещания.
   - Итак, - начала она, - мы наметили четыре основные линии, по которым надо вести расследование. Во-первых, московский господин Романов (между прочим крупный делец). Тут надо выяснить, что же после пятнадцати лет заставило их с Евой встретится. Во-вторых, мюнхенская красавица Патриция ...?
   - Фройляйн Патриция Келлерман, - подсказал я.
   - Фройляйн Келлерман. Тут надо выяснить насколько серьезны были ее чувства и матримониальные поползновения. Кстати, сколько ей лет?
   - Двадцать пять - двадцать семь. Точно не знаю.
   - Вполне подходит. Девушка погуляла, решила выйти замуж. Надо проверить. Далее, в-третьих, господин Виктор Иванович Крупов, мой уважаемый шеф. Разузнать, что точно он хотел от Евы, сколько раз с ней встречался, о чем говорил. И последнее, немецкая мафия, о которой я ничего не знаю и даже представить себе не могу, что нужно делать в этом направлении. Итого, четыре версии. Поделим пополам?
   - Поделим.
   - Я полагаю, что тебе надо взять мюнхенские, тебе проще будет получить доступ к ним. А я займусь господами Романовым и Круповым.
   - Согласен.
   - В таком случае, я предлагаю дать друг другу неделю на сбор информации. Тебе придется съездить в Германию и проверить все там, мне ехать никуда не надо, но я пять дней в неделю с полдевятого до полшестого работаю, я не могу игнорировать свои непосредственные обязанности. Поэтому мне понадобится времени больше. А через неделю мы с тобой снова соберемся вместе и обсудим то, что успели накопать. Вот мой телефон, позвони, когда вернешься из Мюнхена.
   - Хорошо.
   На прощание она пожала мне руку и, не отпуская ее, сказала:
   - Я тебя только прошу: не пей больше. А то мы ничего не добьемся.
   Я улыбнулся краешком губ и заверил ее, что теперь мне больше нет резона пить.
  

3

  
   Через неделю я снова был в Питере, и не удержался, прямо в аэропорту набрал ее номер.
   - Люся, здравствуй, это я. Я уже приехал.
   - Замечательно! - воскликнула она. - Как ты быстро! У меня тоже все готово для нового обсуждения. Можно было бы встретиться прямо сегодня. У меня весь вечер свободный. Ты где остановился?
   - Не знаю, наверно, поеду туда же... - чертова моя правдивость! Я действительно собирался снова в "Асторию", почему было не сказать утвердительно?
   Она поняла:
   - Ты звонишь из аэропорта? Тогда приезжай ко мне. С вещами. Можешь пожить у меня. Квартира большая, места нам хватит. Я жду. Записывай адрес...
   Я попытался возразить, но она не послушала меня, повесила трубку. Я повторил про себя ее адрес, подумал, что все-таки стоит ехать в гостиницу, а уже оттуда к ней. Сел в такси и назвал ее адрес. Через полчаса я звонил в ее дверь.
   Она открыла и улыбнулась, увидев меня, однако дистанцию соблюла. Я очутился в обычной квартире обычного питерского дома сталинской постройки. В похожей квартире, наверно, когда-то жила Ева... А вот у Аси квартира другая, новая, с улучшенной планировкой. Хотя сравнивая ее с квартирой Люси, я не понимал в чем же проявилась эта "улучшенная планировка". Ну да Бог с ними! Главное, что Люся оказалась права, и с жильем проблем нет. Она жила одна в двух комнатах, причем комнаты были несмежные. Мешать мы друг другу не будем, а жить в нормальном доме, не в гостинице, все же намного лучше.
   Пока я разбирал свои вещи, обустраивался на новом месте, Люся хлопотала на кухне и громко интересовалась у меня, как дела в Мюнхене, как мои дети, как друзья. Я также громко отвечал ей. Она прокричала, что я должен буду извинить ее за ужин, на который она не припасла ничего вкусного: она не ждала меня сегодня, а сама привыкла обходиться, чем попроще. Я крикнул, что заранее извиняю ее, я привык есть по-спартански. Она предупредила, что это может быть невкусно, так как она плохо готовит. Плохо, потому что у нее нет навыков, она никогда не утруждает себя изготовлением деликатесов для одного человека, а гости у нее случаются редко. Я ответил на это, что раз уж буду жить у нее, то могу взять на себя приготовление завтраков, обедов и ужинов. Я готовить умею и люблю. Она удивилась. В этот момент я явился на кухню, и она торжественно вручила мне нож, которым переворачивала мясо, а сама пошла накрывать на стол.
   Ужин прошел легко, с тем же полуироничным тоном, который мы задали сначала. И мясо, и гарнир, несмотря на опасения Люси, удались. Я сказал, что для дилетанта очень хорошо, она похоронила в себе талантливого кулинара. Она только отмахнулась, скривившись.
   За десертом (чай с вареньем и конфетами), мы перешли к обсуждению нашего дела.
   - Люся, - начал я. - Признаюсь честно. Я сжульничал. Я нанял частного детектива, чтобы он разобрался в делах с мафией. Я слишком уж заметная фигура, и если я буду сам маячить... В общем, боюсь, вреда от этого будет больше, чем пользы. Тем более, что за неделю он ничего путного найти не смог. Но если найдет, то обещал тут же позвонить.
   - Понимаю, - кивнула она. - Ты правильно сделал, что доверился профессионалам. Тем более, как мне кажется, эта версия самая неперспективная, просто мы не имели права ее отметать, даже не проверив. А что с Патрицией Хольман?
   - Келлерман.
   - Ну, Келлерман, какая разница!
   - Патриция Келлерман была несказанно счастлива, когда я позвонил ей, однако немного удивлена. Видишь ли, Люся, это такая девушка, для которой главное - не спать одной. Она работает в рекламном агентстве, и зарабатывает неплохо (я, не знаю, зачем, на всякий случай, навел справки). И за то время, что мы были с ней, я успел понять: она, как любая женщина неравнодушна к мужскому вниманию, точнее, к его денежному эквиваленту, но гонится не за богатством и не за положением в обществе, а за удовольствием. Она дорожит своей независимостью. Эмансипация, будь она проклята! В общем я интересовал ее больше в качестве любовника, а не мужа. Когда она поняла, что в постель я с ней больше не лягу, она повздыхала и нашла мне замену. Он тоже не бедный и тоже делает ей дорогие подарки. А большего ей не надо.
   - А не могла ли тут быть личная неприязнь к твоей жене?
   - Нет. Они даже не знали друг друга. Пат появилась в моей жизни после того, как Ева уехала в Россию. И Пат относилась к ней абсолютно индифферентно, как будто ее не было вовсе. Конечно, я рассказывал Пат о ней, но Пат проявляла только вежливый интерес. Ее интересовал только я. Конечно, любопытство можно замаскировать под равнодушие, но такое равнодушие бросается в глаза. С Пат такого не было. Точно. К тому же... - я замялся и посмотрел на Люсю, мне была интересна ее реакция, - к тому же Ева знала о Пат. Я рассказал ей.
   Люся и бровью не повела. Восприняла как нечто обыденное, как будто, она от меня ждала этого. Я несколько обиделся - не получилось желаемого эффекта. Ну и черт с ним, я же не на сцене выступаю!
   - Я рассказал жене, что завел любовницу, назвал ее имя, описал. Она приняла это все совершенно нормально. Сказала: "Правильно, не погибать же тебе от воздержания!" И... еще кое-что... - я решил не передавать дословно реплику моей жены, она со мной не очень-то стеснялась в выражениях, и говорить такое малознакомой женщине мне не позволяло воспитание.
   Но Люся не проявила любопытства, кивнула:
   - Понятно, можешь дальше не продолжать. Фройляйн Келлерман снимается с подозрения. Итак, - заключила она после небольшой паузы, - немецкие версии у нас отпадают. Что ж, мне проще. Или сложнее. Будем отрабатывать русские версии.
   - Будем? А разве ты не сделала этого?
   - Кое-что. Я навела справки о наших подозреваемых, сходила еще разок к своему знакомому милиционеру, просмотрела дело, даже сделала оттуда выписки, они еще пригодятся нам. Ведь данные экспертизы важны, а иначе их взять неоткуда. Ты, наверняка, их знаешь, но все равно, не дословно, а здесь важна каждая мелочь. Экспертиза установила, что смерть наступила не раньше девяти часов десяти минут (в пять минут десятого Ева вышла из дома с помойным ведром, минут пять ей нужно было, чтобы дойти до помойки и опорожнить оное ведро), но и не позже девяти пятидесяти (это по заверению судмедэксперта). Убита она была самым банальным кухонным ножом, такой нож имеется чуть ли не в каждой семье. В каждой, разумеется, свой, но в принципе существует несколько видов ножей, очень распространенных. Нож был унесен, скорее всего, домой, так как не обнаружен нигде поблизости от места преступления. И вообще они проверили по сводке, за целый месяц никто не сообщал о находке кухонного ножа.
   - Конечно, - усмехнулся я. - Ты бы, Люся, стала сообщать, если бы нашла кухонный нож?
   - Может быть и сообщила. Не дело, знаешь ли, ножам на земле валяться.
   - Но где вероятность, что именно ты бы его нашла? Приличная дама может найти только то, что лежит на виду. А орудие убийства вряд ли бы выбросили прямо на тротуар. Куда-нибудь в сугроб. А там только мальчишки или бомжи найдут, а уж они-то точно не пойдут с такой находкой в милицию.
   - Ладно, - нетерпеливо махнула рукой Люся. - Нож не нашли. И вряд ли найдут. Поэтому главной улики нет. Других главных улик нет тоже. Ни лоскуточка, ни ворсиночки. Хотя постой, ворсиночки фигурировали. Маленькие, серые. Видимо, на убийце было что-то из серого мохера. Однако это мало чем может помочь. Сейчас все носят мохеровые перчатки, шарфы, свитера и так далее, это модно. Многие предпочитают серый цвет, ко всему подходит, ни к чему не обязывает. У меня у самой много таких вещей. Далее, могли бы помочь следы, но их неосмотрительно затоптали. Бомжи и просто любопытные. Так что на личность убийцы ничего не указывает. Остается только найти подозреваемых и проверить их алиби.
   - Ты это сделала?
   - Как тебе сказать! Алиби Романова проверили уже раз десять до меня. Зыбкое алиби. В тот вечер и ночь он был у себя дома, один. Ему несколько раз звонили по телефону. По мобильному телефону. Однако доказали, что разговаривать он мог и из Питера. Чтобы пользоваться услугами этой связи необязательно находиться в Москве и ее пределах. Можно и в Питер съездить. На самолете это вполне реально - за одну ночь. Но больше ничего сказать в свое оправдание он не может.
   - А мотивы?
   - Мотивы? Вот это и неясно. Романов клянется, что у него не было ни малейшего повода убивать Еву. Он говорит, что она сама предложила ему встретиться, он пригласил ее к себе и они провели вместе один вечер. Просто дружеская вечеринка. Потом еще пару раз прогулялись: он показывал ей Москву. Они не ссорились, про старое забыли. В общем, все в порядке, обычная встреча бывших одноклассников. Кстати, все это подтверждают. И его друзья, и ее. Все в один голос твердят, что и Романов и Ева после этой встречи были в приподнятом настроении, говорили друг о друге только хорошее. Из чего могла возникнуть ненависть, непонятно.
   - Может, они потом поругались, по телефону?
   - Милиция отследила все звонки Романова в Питер. И с обычного телефона и с мобильника, и даже из офиса. Он позвонил ей один раз, буквально сразу по ее возвращении. Поинтересовался, как она доехала. Короткая милая дружеская беседа. Никакого криминала, никаких отрицательных эмоций. В общем, Романов неперспективная фигура.
   - Хорошо, а Крупов?
   - Про Крупова милиция не знает. И он тоже не догадывается, что его могут подозревать. И нельзя, чтобы он догадывался. Я осторожно закинула удочки, но, кажется, мимо. О его встречах с Евой я ничего нового пока не узнала, только проверила алиби. Он провел вечер дома с женой. Я ее знаю немного, мы не в плохих отношениях, я напросилась к ней на обед. Через день. Там я попробую все узнать поточнее. Жалко, что я не могу ее выспрашивать с пристрастием: "Где ваш муж был с девяти до десяти вечера такого-то числа?" Но постараюсь справиться.
   - Я верю в тебя, Люся. Ты сможешь, - сказал я не столько, чтобы ее подбодрить, но и для успокоения собственных нервов. У нас было четыре версии. Четыре красивые версии, каждая из которых казалась мне очень даже состоятельной. И вот они все рассыпаются у нас на глазах. Если Люся не сможет доказать, что Крупов отлучался из дома в тот вечер, мы окажемся у разбитого корыта. И убийца моей жены будет безнаказанно разгуливать на свободе. А она будет лежать в сырой земле. А я буду до конца своих дней мучиться...
   - Эрих, не падай духом! - воскликнула Люся, потормошив меня за руку. - Если мы не сможем ничего доказать, это еще не значит, что следствие зашло в тупик. Да, у нас больше нет подозреваемых. Но, может, ты вспомнишь еще кого-нибудь? Или мы возьмемся за Степанченко? Однако мне это кажется маловероятным. Мы же все обсудили. У нас четыре версии. Одна из них - Пат - отметается. Другая - мюнхенская мафия - скорей всего отправится туда же. Остаются Романов и Крупов. Больше некому. Эрих, они такие крупные финансовые воротилы. Подумай, неужели им хочется самим пачкаться в крови? Я допускаю большой процент вероятности, что они наняли кого-то, чтобы убить ее. Киллеров сейчас много. Представь, что тебе бы понадобилось кого-то убрать, неужели ты сам стал бы марать руки?
   - Не знаю, - честно признался я. - Я никогда об этом не думал. Но, наверное, не стал бы. Однако, непохоже на киллера. Киллер вряд ли стал пользоваться таким грубым орудием, как простой кухонный нож. Его оружие - винтовка с оптическим прицелом.
   - Ты насмотрелся фильмов про Никиту. Не обязательно киллер должен убивать из винтовки. Есть и такие, которые любят подстраивать несчастные случаи, которые отравляют и так далее. Почитай любой современный детектив. Там обязательно будет киллер с какими-нибудь причудами, вроде того, что ему обязательно нужно видеть лицо жертвы. Возможно, у нас именно такой.
   - И все-таки мне слабо верится, что это работа профессионала. Такой удар можно нанести под влиянием чувства. Я бы скорее допустил, что тут сведение личных счетов, вымещение давней обиды... Профессионал должен действовать более хладнокровно.
   - Прижать нож к горлу, надавить, и - чик - кровь хлынула ручьем! Смотри не запачкайся! Да, я согласна, несколько непрофессионально. Но кто знает, может быть есть киллер, который намеренно "косит" под непрофессионала. Для отвода глаз. Нет, этот вариант исключать нельзя.
   - Нельзя, - согласился я. - Но вычислить киллера очень сложно, тем более такого высокого уровня. Ведь он должен быть виртуозом своего дела, чтобы мог так подделаться под случайное убийство. Я помню, мне говорили в милиции, что удар был нанесен спереди, человеком, который стоял к ней лицо к лицу. Она видела своего убийцу. Но она не сопротивлялась. Поэтому следователь и предположил, что она знала его, и удар был для нее неожиданностью. Вряд ли киллер был ей знаком.
   - Да, ты прав, но киллер мог продумать это и подготовить почву, познакомиться с ней накануне. Она могла никому не рассказать об этой встрече, потому что не придала ей никакого значения. Вот никто и не знает.
   - Значит, надо искать с другого конца. Надо искать киллера, который может это сделать. Скорее всего он питерский. Кто-то должен знать как на него выйти.
   - Это хорошая идея. Если проверка алиби Крупова закончится ничем, то я дам объявление, что мне нужен киллер.
   - Где ты дашь объявление? В газете?
   - Хотя бы. Не сразу, конечно. Я проведу сначала маленькое расследование. А уж потом начну действовать. Я полагаю, что время терпит. Если уж не нашли убийцу сразу, то теперь не имеет значения, сколько времени пройдет. Даже лучше. Если тогда сразу он испугался и затаился, то сейчас чувствует себя свободнее. Не так следит за собой.
   - Ты права, спешить не надо, - ответил я, чувствуя, как по моим жилам разливается сладкий яд мести. - Месть - это блюдо, которое едят холодным. У меня тоже будет время, придумать для него что-нибудь этакое.
   - А что ты хочешь сделать?
   - Убить.
   Люся кивнула, собрала тарелки и унесла их на кухню. Я слышал, как она открыла воду и начала мыть. Я сидел не двигаясь, хотя в моей голове и мелькали мысли, что было бы неплохо пойти, помочь женщине, но их вытесняли другие.
   Еще только узнав о смерти Евы, я подумал о мести. Вендетта. Ведь моя мать была итальянкой, может быть, даже сицилийкой, я точно не знаю. Но это объясняет многое во мне. В делах я хладнокровен и педантичен, как настоящий немец, но в том, что касается моих чувств, я становлюсь южанином, ни кого язык не повернется назвать меня "истинный ариец". Я всей душой, до беспамятства, любил Еву, и так же всей душой жажду отомстить. Отомстить за ее так рано оборванную жизнь, за три маленькие жизни, которые всегда будут носить в себе отпечаток этой трагедии, и за свою жизнь, искалеченную. Я сразу хотел убить его, и сознание того, что его посадят, что, хотя бы и тюрьме, но он будет жить, не давала мне покоя. Однако немецкая благоразумность во мне одержала верх и заявила, что в цивилизованном обществе должны действовать цивилизованные законы. Смертная казнь отменена, значит, преступник должен сидеть, надо удовлетвориться этим. Но когда я понял, что с помощью Люси могу найти убийцу в обход законов, моя итальянская половина взбунтовалась и потребовала сатисфакции. Я убью его, решил я. А может, и не убью. Самому тоже за решетку не хочется: что станет тогда с детьми? Но поговорить я с ним должен, посмотреть ему в глаза. Только бы...
   - Люся! - я пошел к ней на кухню. Она подняла на меня задумчивые глаза. - Люся, ответь мне честно. Ты собираешься докладывать милиции о результатах нашего расследования?
   - Ну, пока еще и докладывать нечего! - отмахнулась она.
   - А потом? Если мы что-то найдем?
   - Потом видно будет. Вообще-то, по закону, нехорошо утаивать такие важные сведения от следственных органов. Однако... - она пожала плечами. - Если ты собираешься сам свести счеты с убийцей, то вряд ли тебе нужно, чтобы об этом знали там? К тому же, почему я должна кому-то сообщать информацию, до которой дошла своим умом. В наше время так не делается. Я трачу свои силы, свое время, свои деньги, свой ум, в конце концов, и за это все мне не заплатят ни гроша. Хорошо, если спасибо скажут. А мне как-то не хочется бесплатно уступать. Мне почему-то даром ничего не дается!
   - А ты попробуй, - сказал я успокоившись - Вдруг тебе воздастся за это?
   - Ты христианин, - усмехнулась она. - Нам, взращенным на ниве атеизма, этого не понять. Но ведь я уже пробую.
   Я удивился.
   - Я помогаю тебе, - пояснила она.
   Я задумался. Действительно, она помогает мне просто так. Почему? Только что она сказала, что за бесплатно ничего не делает. И я ей верю. Чего она хочет от меня? Я спросил.
   - Ничего. Правда. Если не веришь, можешь считать, что я это делаю ради себя. От скуки. Захотелось поиграть в детектива. Захотелось острых ощущений. Когда еще мне представится такая возможность? Доставлю себе удовольствие, заодно помогу тебе. Я надеюсь, что помогу. Можешь даже мне заплатить, как частному детективу. Я дорого не возьму. Тебе, как первому клиенту сделаю скидку. Глядишь, я войду во вкус, и вправду открою свое агентство. Ты будешь мне клиентов поставлять. А если хочешь, возьму в дело компаньоном. Как Арчи Гудвина.
   - А ты, значит, Ниро Вулф? - рассмеялся я. - Не похоже.
   Она тоже засмеялась и предложила мне помочь ей покончить с уборкой. Я тут же извинился за свою бестактность и принялся ей помогать. После мы сели перед телевизором и завели разговор о политике.
   - Русские любят обсуждать политику, - сказала она. - А мне интересно твое мнение, как постороннего человека.
   Я свое мнение изложил. Она проанализировала в голове и указала мне на слабые места. Пришлось доказывать свою точку зрения.
   Так мы провели вечер, а потом она сказала, что ей рано вставать и поэтому она предпочитает лечь в постель. Наверно, на моем лице отразилось опасение, что мне придется с ней постель разделить.
   - Не бойся, Эрих. Это вовсе не значит, что тебе придется спать тоже, и тем более со мной. У тебя есть своя комната, можешь там хоть всю ночь сидеть, курить, делать, что хочешь. Только дай выспаться мне.
   Я пожелал ей спокойной ночи и ушел к себе. Там я действительно еще некоторое время сидел и курил, прокручивая еще раз все услышанное. Люся, видимо, занималась тем же. Во всяком случае ее внезапное появление у меня в халатике и без косметики говорило об этом.
   - Эрих, я тут подумала, мы упустили один важный вариант! - воскликнула она. - Это не могли быть просто грабители?
   Я покачал головой:
   - К счастью, нет. Ни грабители, ни маньяки, ни насильники. Ей просто перерезали горло. И всё. Ничего не сделали, ничего не взяли. Ее дорогие вещи остались на ней. Даже серьги и кольцо, и часы. Все из золота.
   - Но маньяк как раз и может так сделать. У него мания: резать горло женщинам на помойке.
   - Если мания, то почему ее жертвой стала только одна женщина - моя жена? Даже если бы она была первой, прошло уже больше месяца, появились бы новые. Милиция проверяла эту версию, но ничего не нашла. Странно, что ты об этом не знала.
   - Да. Но я только сейчас об этом подумала. Извини, что отвлекла.
   - Ничего. Спокойной ночи.
   - Спокойной ночи.
  
   Утром, когда я наконец проснулся, вместо Люси нашел записку: "Ушла на работу, вернусь не раньше семи. Постараюсь позвонить. Можешь делать, что хочешь, в разумных пределах. Если хочешь прогуляться, ключи найдешь рядом с запиской. Будь умницей. Целую, Люся". Я усмехнулся и взял ключи. Пригодятся. Я решил, что раз уж предоставлен на целый день самому себе и ничего не смогу сделать для нашего расследования, то хотя бы отплачу Люсе за гостеприимство. Уберусь в доме и приготовлю обед. Для этого неплохо было бы сходить на рынок, купить что-нибудь. Но это потом, сначала уборка.
   Я терпеть не могу убираться, как и любой мужчина. Это дело женское. Но сейчас, от нечего делать я готов заняться чем угодно, лишь бы не давать своим темным мыслям поглощать меня. К тому же, Люся будет только рада. Судя по всему, убираться она не любит. Или у нее нет на это времени. А скорее всего, и то и другое вместе.
   Я не стал особенно тщательно вылизывать ее квартиру, на это ушел бы не один день. Даже моего беглого и непрофессионального осмотра хватило, чтобы понять, что здесь нужен серьезный ремонт. Я мог бы сделать и ремонт, навыки у меня были (в юности я чем только не занимался), но без согласия Люси ничего предпринимать не хотел. Она была скрытным человеком. Едва я вошел в ее комнату, я понял это. Все что можно было закрыть, она закрыла. При общем беспорядке, ни одной книжки, ни одной бумажки не лежало на видном месте. Бумаги запиханы в ящик секретера, книги, закрытые, сложены как попало на столе и даже на полу. Одежда наскоро повешена в шкаф. Видимо, она предполагала, что я могу заглянуть к ней, и спешно убрала все, что, как она считала, могло ее скомпрометировать. Я проявил деликатность и не стал копаться в ее личной жизни. Если захочет - поделится. Потом. А пока я только смахнул сверху пыль и пропылесосил. И ничего не тронул. Остальную часть квартиры убрал тщательнее.
   Потом оделся и пошел на рынок. Много лет назад я приезжал сюда с Евой, тогда еще в Ленинград. И тогда мне тоже пришлось пару раз сходить на рынок. Надо сказать, что сейчас я был поражен. Я не думал, что такая простая вещь как продуктовый рынок может претерпеть сильные изменения. И товар стал другим, и продавцы. Подивившись, я накупил всего, чего хотел, внимательно следя, чтобы меня не надули (в этом у меня тоже есть опыт).
   Дома я приготовил шикарный ужин и сообщил об этом Люсе, когда она позвонила. Она обрадовалась, что ей не нужно ломать голову, что купить и как это приготовить, чтобы удивить заморского гостя. Я сказал, что старался быть умницей, она ответила, что ни минуты в этом не сомневалась, но через час придет домой и убедится своими глазами.
   Она не пришла в бурный восторг, когда увидела следы моей деятельности. Впрочем, я так и думал.
   - Не волнуйся, Люся, - сказал я. - Только убрал пыль. Упаси меня господь, заглядывать в твои вещи. Мне своих проблем хватает.
   Она внимательно посмотрела на меня, улыбнулась и сказала:
   - Верю. Давай, показывай свой гениальный ужин.
   После ужина, который она расхваливала на все лады, мы устроились на диване с чашками кофе и сигаретами. Я выспрашивал ее, узнала ли она чего-нибудь нового. Она подробно описала, чем ей пришлось заниматься в течение дня, и я, к своему сожалению, отметил, что ничего интересного и нового она мне сообщить не может. Она пожала плечами и сказала, что вчера я был более терпелив. Завтра она пойдет к жене Крупова и что-нибудь узнает, а пока еще рано строить планы. Во всяком случае она не любит ничего загадывать заранее.
   - Не загадывать, а планировать.
   - Это одно и то же.
   Она закурила еще одну сигарету и отошла к окну. Я решил переменить тему:
   - Люся, ты так много куришь. Почему?
   - Привычка, - пожала она плечами. - Ты тоже много куришь, так почему тебя это удивляет?
   - В Германии, да и вообще в Европе, я встречал очень мало курящих женщин.
   - А мужчин? - быстро спросила она.
   - И мужчин мало. Во всяком случае в высшем обществе. Низшие классы везде и курят, и пьют, а чем человек стоит выше по социальной лестнице, тем меньше у него пороков. Берегут здоровье.
   - А почему же ты не бережешь?
   - Привычка. Еще с юности. У меня была очень беспутная юность. Я вел совершенно неправильный образ жизни, и многие считали, что я окончу свои дни где-нибудь в сточной канаве или в тюрьме. Не хочу вспоминать...
   - Вино, наркотики, беспорядочный секс... - тихо произнесла Люся, как будто про себя.
   - Да, именно. Курение - самая безобидная из вредных привычек и единственное, что я не смог бросить.
   - А остальное?
   - Как видишь.
   - Из-за Евы... - и опять это прозвучало как утверждение.
   - Из-за нее. Я при ней старался даже не курить. Почти бросил... А сейчас опять начал. Надо же чем-то убивать время.
   - Вот и мне тоже, - вздохнула она.
   В ее тихом голосе прозвучала тоска, и мне стало ее жалко. А собственно, почему? За что ее жалеть? Я же о ней ничего не знаю.
   - Люся, расскажи о себе.
   Она удивленно подняла на меня близорукие глаза (дома она была без очков).
   - Расскажи, как ты дошла до такой жизни?
   - До какой?
   - Красивая, умная, молодая женщина живет совсем одна, без мужчины, и уже давно...
   - Почему ты считаешь, что я давно живу без мужчины? - насмешливо спросила она.
   - Не надо быть детективом, чтобы догадаться об этом, - ответил я. - Я прибирался здесь сегодня и сразу понял, что мужчины в этом доме нет уже давно. Здесь живет только одна женщина, причем живет постоянно. Вывод из этого простой. Если у тебя и есть кто-то, он не муж, не сожитель, может быть, просто друг. Но так или иначе он здесь бывает очень редко, и ты у него бываешь не часто.
   - Ты прав, Эрих, - кивнула она. - Я действительно давно живу одна и не люблю приводить сюда мужчин.
   - А как же я?
   - Ты - другое дело.
   - Я, по-твоему, не мужчина? - меня несколько задел ее тон.
   - Мужчина, - улыбнулась она. - Но ты другой. Тебе можно.
   - Что можно? Проникнуть в твою личную жизнь?
   - Немного, - она прищурилась, но не близоруко, а кокетливо. Мне это не очень понравилось, я вовсе не собирался становиться частью ее жизни. Просто было интересно.
   - Так расскажи, - напомнил я.
   - Чего рассказывать? - пожала она плечами. - Моя жизнь скучна и обыкновенна до противного. Никаких происшествий, никаких выдающихся событий, ничего. Даже переездов не было. Я родилась в этой квартире. То есть родилась, конечно, в родильном доме, но оттуда меня сразу привезли сюда. Здесь я выросла, здесь живу и, скорей всего здесь и окончу свои дни в безвестности, покинутая всеми.
   Она замолчала, горестно вздохнув. Должно быть эти мысли не в первый раз беспокоили ее. Я решил ей помочь:
   - А твои родители?
   - Мама умерла три года назад. Отец умер, когда я была еще ребенком. Других детей у них не было. Я жила с мамой вдвоем. Еще у нас была кошка, но кошка тоже умерла недавно. Она была совсем старая, лет семнадцать. А нового котенка я все никак не могу решиться завести. Может быть летом. Уйду в отпуск, буду сидеть с ним. Ведь за котятами нужен постоянный присмотр, как за детьми. Иначе он мне всю квартиру разнесет.
   - А дети? - спросил я. - Почему ты не заведешь ребенка? Лучше ведь ребенок, чем животное. Даже если мужа нет, все равно. Ты зарабатываешь прилично...
   - Если бы я могла!.. - горестно вздохнула она и замолчала. Я понял, что наступил на больную мозоль, и поспешил переменить тему.
   - Ты говоришь, живешь неинтересно. А как же работа? У тебя хорошая работа.
   - Хорошая, - равнодушно согласилась она. Я понял, что и эта тема ее не увлекает.
   - Ты живешь одна, так ты, наверно, часто ходишь в гости, собираешься с подругами? У тебя много друзей?
   - Есть друзья. Но немного. Когда много, это ненормально. Много бывает приятелей, товарищей. Друзья исчисляются единицами. Одна подруга с детства, одна со школы, две из института. На работе подруг не нажила. Но мне хватает. Поболтать по телефону, изредка встретиться.
   - Изредка?
   - Да. Часто не получается. Живем далеко. К тому же у них семьи, мужья, дети... Соответственно - заботы.
   - А ты без забот? - я не удержался от насмешки, но она не заметила, или сделала вид, что не заметила.
   - У меня тоже есть заботы. У кого нет? Только другие.
   - Например?..
   - Не важно.
   Я вздохнул и сдался. Когда человек не хочет о себе рассказывать, не потому что он скрытный, а потому что ему это неинтересно, то бессмысленно продолжать расспросы. Если бы я проявил настойчивость, я мог бы услышать всю историю ее жизни, начиная с того, чем она болела в детстве, и заканчивая причиной смерти ее кошки. Но это бы не дало мне ничего. Ее молчание было красноречивее. Ей действительно было скучно жить, и все события, происходящие с нею, никак не отражались на ней. Я подумал, что в таком случае, я не смогу даже сказать, сколько ей лет. Она казалась моей ровесницей, но могла быть и старше, лет на десять, и моложе. Она жила чужими переживаниями, наверняка, любила читать и смотреть фильмы. Подруги часто обращались к ней за советами, а она, входя в их ситуацию, помогала разобраться. Так, сейчас она стала помогать мне. Странно, что такая женщина живет одна. Такие женщины созданы для семейной жизни. Ее призвание - быть поддержкой мужу, его надежным тылом, она была бы примерной домохозяйкой. Лучшей подруги жизни представить себе трудно. Многие ищут и не находят. А она - одна. Видимо, она просто не встретила человека, которому смогла бы подарить всю себя. Вот и разменивается на мелочи. А сумей она найти такого, как была бы интересна ее жизнь.
   Я это говорю с такой уверенностью, потому что знаю. Моя Ева была именно такой.
  
   Весь следующий день я был предоставлен самому себе. После работы Люся отправлялась на встречу с женой Крупова и предупредила, что придет домой поздно и неголодная (у Круповых всегда кормят хорошо). Поэтому мне не стоит беспокоится о ней, а сам могу делать, что хочу. Я захотел погулять по городу.
   Люблю Питер. Я впервые сюда попал, когда мне было семнадцать лет, и с тех пор влюблен в него. Правда, к этому чувству примешивается и моя любовь к Еве, как коренной ленинградке, но не умаляет моего восхищения его красотой.
   Я весь день бродил по улицам, наслаждаясь хорошим днем и великолепной архитектурой, не обращая внимания на всякие досадные мелочи, как то: грязь, бомжи и т. д. (этого везде хватает, даже в Мюнхене), и предавался ностальгическим воспоминаниям. Я раньше бывал здесь только с Евой, и все места у меня были связаны с ней.
   Отдохнувший и полный светлой печали я вернулся домой и стал ждать возвращения Люси. Она пришла поздно, около одиннадцати, в ее дыхании чувствовался легкий привкус хорошего вина, она была недовольная. Я помог ей раздеться. Она хмуро кивнула в ответ и пошла в ванную. Я повесил шубу и почувствовал, что руки у меня слегка дрожат. С чего она недовольная? Неужели ничего не удалось выяснить?
   - Люся, рассказывай! - потребовал я.
   - По порядку или по делу? - спросила она.
   - По делу. На черта мне знать, что у вас там происходило, и о чем вы еще говорили, кроме того, что меня интересует?
   - Ладно. По делу, так по делу, - согласилась Люся. - Дело в том, что наш подозреваемый ну очень неверный супруг. И очень редко проводит вечера дома, - она оба раза выделила голосом слово "очень". - Скорей всего, и в тот раз его тоже не было.
   - А поточнее?
   - На сто процентов ручаться не могу. Я же не могла ей выкладывать всю нашу историю. Пришлось идти в обход, как все нормальные герои.
   - Кто? - не понял я.
   - Не важно, - отмахнулась она. - Короче, всякими наводящими вопросами я узнала, что тогда он часто не бывал дома, а где-то с месяц образумился. Она предполагает, что его любовница дала ему отставку. Потому что вид у него был тогда, как у побитой собаки.
   - Когда - тогда?
   - Когда он вернулся домой. Я вполне допускаю, что это связано каким-то образом со смертью Евы. Ведь он возлагал на нее большие надежды. Даже если убил не он, ему вряд ли было приятно узнать, что ее больше нет.
   - А что за надежды, ты не выяснила поподробнее?
   - Я воспользовалась тем, что Инга, его жена, расчувствовалась, и пошарила в его бумагах. К сожалению, ничего. Думаю, надо будет поспрашивать через его друзей, если таковые имеются. Я о них не знаю.
   - Сомневаюсь, что он станет рассказывать друзьям об этом, если даже нигде ничего не записал, значит, придавал слишком большое значение. Я бы не стал никому рассказывать.
   - Проверим, - пообещала Люся и начала подытоживать. - Итак, алиби у него отсутствует. Значит, надо найти человека, который видел его в ту ночь. И надо попутно выяснить, о чем он говорил с Евой. Если ничего не получится, будем искать киллера. Чего мне бы очень не хотелось.
   - Да и мне тоже, - признался я и вдруг вспомнил. - А Романова мы сбрасываем со счетов?
   - Зачем же? - удивилась она. - Просто с Романовым все ясно. Его уже проверяли, сейчас важнее заняться Круповым.
   - Да, но Круповым будешь заниматься ты. У тебя знакомства, связи... Вот я и подумал, может, мне смотаться в Москву, поговорить по душам со старым знакомым. Когда я неожиданно появлюсь перед ним, он опешит и может допустить ошибку. А если нет, я своими глазами убежусь, что он не врал следствию.
   - Что ж... - задумалась она. - Пожалуй, это не лишено смысла. Ты поедешь ненадолго, максимум на два дня. Я тут как раз нащупаю почву для дальнейшего расследования, раньше ты мне и не понадобишься. Хорошо. Езжай.
   - Поеду завтра днем, - решил я. - Хочу застать его дома в неформальной обстановке. А это лучше вечером.
   - А ты успеешь? - засомневалась она.
   - Конечно, на самолете всего час полета.
   - Да! Естественно, ты же полетишь на самолете. А я привыкла ездить на поездах. Сейчас дешевле. И к тому же я люблю железную дорогу, что-то в этом есть. Я недавно была в командировке в Москве, и хотя билет в оба конца оплачивала фирма, я предпочла ехать на поезде.
   - Ева из Москвы тоже на поезде возвращалась, - неизвестно зачем сказал я.
   Люся дернула плечом и отвернулась.
   - Значит, завтра днем полетишь, - сказала она.
   - Полечу, - ответил я. - Только сначала раздобудь мне адрес Романова. А то я не знаю, где его искать.
  
   К Романову я пришел в двенадцатом часу. Предварительно позвонил по домашнему телефону, удостовериться, что он дома, сделал вид, что ошибся номером. Романов значения звонку не придал, судя по голосу он либо спал, либо плохо себя чувствовал. Мне это подходило. Я решительно вошел в подъезд, и нажал кнопку его звонка. Он отпер дверь, даже не поинтересовавшись, кто пришел. Вид у него был действительно нездоровый.
   Едва он открыл дверь, я схватил створку, чтобы не дать ей захлопнуться перед моим носом, шагнул на него, заорав:
   - Петенька! Сколько лет, сколько зим! Как поживаешь?!
   Он поднял на меня больные глаза, мгновенно ставшие удивленными, потом чему-то усмехнулся, перестал удивляться и посторонился, пропуская меня.
   - Эрих? Привет, привет. Действительно, неожиданная встреча. Ну, заходи, раз пришел, поговорим.
   Я немного опешил. Можно подумать, что он ждал меня, хотя узнать, что я приду, не мог. Не мог же он узнать мой голос по телефону! Мы семнадцать лет не разговаривали, да и тогда тоже общались редко. Сообщить ему о моем визите тоже не мог никто, так как знала о нем только Люся, но ее я не подозревал. Так что же теперь? Я ждал совсем не такого приема. Я ждал, что он страшно удивится, будет возмущен моим поздним вторжением, или наоборот смутится и будет лепетать извинения, или начнет фамильярничать, играя в соболезнование или еще что-нибудь в этом роде. Но такого спокойствия не ожидал. Можно подумать, что он действительно чист как белый лист, хотя практика доказывает, что это невозможно, у каждого есть скелет в шкафу. Что ж, господин Романов, посмотрим на ваши скелетики!
   Я прошел в комнату, куда он меня любезно пригласил. Сам извинился, сказал, что переоденется и придет. Пришел очень быстро, в руке бутылка водки. Я, конечно, дал зарок не пить, но отказываться было неудобно. Пока он ходил, я успел осмотреть комнату и составить впечатление о новом Романове. Тот же противный, наглый субъект, что и раньше, только теперь с большим размахом. Деньгами ворочает большими, а вкуса не хватает и не хватает женщины.
   Он разлил водку, но садиться не спешил.
   - Я полагаю, - сказал он, - ты пришел из-за Евы?
   - Да, - ответил я, внимательно наблюдая за ним.
   - В таком случае давай сначала за помин души...
   Я тоже встал. Выпили. По русской традиции без закуски, но я привычный. Помолчали. Сели. Романов сказал:
   - Давай, спрашивай, что хотел.
   - Зачем ты встречался с Евой?
   - Поговорить, - ответил он, пожав плечами. - Вспомнить молодость, школьные годы и все такое.
   - Что "все такое"?
   - Эрих, не надо! - поморщился он. - Я тебя умоляю, слышишь? Умоляю! Не надо сцен! Ради Жени, Евы, как ты ее называешь! Ради ее памяти. Неужели ты до сих пор не можешь мне простить, что я был в нее влюблен? В нее многие были влюблены. Многие за ней ухаживали. Но она всегда была верна тебе. И ты это знал. Давай же сейчас, когда ее уже нет с нами, не будем тревожить ее память!
   - Хорошо, - согласился я, скрепя сердце, хотя вид Романова все равно вызывал во мне неприятные ассоциации. - Не будем. Я и не собирался. Я только хотел узнать, о чем вы с ней говорили.
   - Какая тебе разница? Это наше личное дело. Я вовсе не был последним, с кем она говорила перед смертью. Она вообще была у меня за месяц до... до этого несчастного случая.
   - А ты уверен, что ничто из вашего разговора не способно пролить свет на обстоятельства этого "несчастного случая"?
   - Эрих, у меня очень болит голова. Если можешь, говори по делу. Ты ведь хочешь выяснить, не я ли убил ее? Нет, не я. Ты удивляешься, откуда я догадался? Как же! Что ты еще можешь хотеть узнать от меня? К тому же милиция мне всю плешь проела этими подозрениями! Только недавно они от меня отстали. Наконец-то поверили (или доказали, уж не знаю), что я не убивал ее. Мне это не за чем. Смотри. Я когда-то любил ее, сходил с ума. Она мне отказала. Мы расстались, нехорошо расстались, но это было семнадцать лет назад. Семнадцать лет мы не виделись. Она это время прожила счастливо с любимым и любящим мужем, родила троих замечательных детей, которыми очень гордилась, и вообще достигла возможного счастья. Я тоже не остался на месте. Я открыл выгодное дело, которое теперь приносит мне миллионы и всеобщее уважение, я женился по любви, недавно развелся по взаимному согласию, сейчас поддерживаю с бывшей женой дружеские отношения, помогаю воспитывать сына. У меня все хорошо, мне ничего не надо. И сейчас мы с ней встретились - два счастливых и довольных жизнью человека, у которых есть в прошлом немало хорошего, что можно вспомнить за чашкой кофе, а обиды забылись, сгладились под грузом прожитых лет. Ни она, ни я ничего не помним, будто и не было. Вот и все. Понимаешь? Ради чего мне убивать ее?
   - Из зависти, что она не тебе досталась, что не с тобой стала счастлива.
   - Это детский лепет, Эрих, и ты понимаешь это. Так рассуждать может только подросток, юноша, у которого в жизни нет ничего главнее любви. Неразделенная любовь и всё! Жить не за чем! Ты же понимаешь, что это не главное. В жизни мужчины любовь и семья занимают второе место. Надо реализовать себя в общественной жизни, чего-то добиться, а потом можно купить любую женщину. Я себя реализовал. Я ни на что не жалуюсь. А то, что в юности потерпел фиаско в любви? Так с кем не бывает! Я знавал и счастливую любовь. Если бы Женя сама пришла ко мне и сказала, что хочет быть со мной, я бы принял ее, но все равно с опаской - побоялся бы твоей мести. Я хорошо тебя знаю, Эрих. Связываться с тобой - упаси меня Господь. Вот и думай, что же должно было произойти, чтобы я убил ее. Если найдешь подходящий мотив, что ж, попробуй доказать!
   Я задумался. Вряд ли он врал. Все стройно и логично. Все спокойно, даже устало. Так может говорить только человек, уверенный в своей правоте. И я ему поверил. Можно было бы найти кое-какие бреши в его речи, заставить его объяснить каждое слово, но мне было достаточно. Моя интуиция подсказывала мне, что этого не нужно.
   И чем больше я убеждался в его правоте, тем быстрее на меня накатывал страх: что делать дальше? Как там у Люси, получилось ли что-нибудь? Я приеду завтра, а вдруг она скажет, что все проверила и ничего не нашла. Что же нам делать? Нет, успокоил я себя, быть такого не может, чтобы у Люси не получилось. У нас было четверо подозреваемых, двое, Пат и Романов, отпадают, мюнхенская мафия, похоже не менее перспективна (надо будет позвонить детективу, спросить). Случайные грабители, насильники, маньяки отпадают. Асю с Митей подозревать просто глупо, они и мухи не обидят. Значит, остается только Крупов. Только бы Люся что-нибудь разузнала! Но даже если не разузнает, все равно кроме него быть некому. Буду носом рыть землю, но докажу!
   - Эрих! - окликнул меня Романов. И я вспомнил, что нахожусь в его квартире, и он уже минут пять внимательно следит за моим лицом.
   - Спасибо за гостеприимство, - сказал я и встал. - Было очень приятно пообщаться. Знаешь, я даже рад, что это не ты убил ее. Значит, ты еще не совсем пропащий человек.
   Я внимательно смотрел на него. Это было что-то вроде контрольной проверки, но и ее он выдержал с блеском. Грустно улыбнулся и покачал головой.
   - А ты все таким и остался, - сказал он, - самодовольный, жестокий, никогда не сомневающийся в своей правоте немец, даже не подозревающий, что у других людей есть такие чувства, как и у него.
   Я не обиделся. Он просто отплатил мне той же монетой. Когда-то я действительно был таким, но сейчас все изменилось, Романов просто отстал от жизни. Но поправлять я его не хотел. Мне было плевать, что он обо мне думает, да и ему тоже.
   Я уже хотел было откланяться, как вдруг он окликнул меня. Немного помялся, решая, сказать или нет, но все же решился:
   - Ты сейчас сидел задумавшись, я услышал, как ты прошептал одну фамилию - Крупов. Это случайно не Виктор ли Иванович?
   - Именно он, - заинтересованно ответил я. - Ты его знаешь?
   - Слышал кое-что, - уклончиво ответил он. - Занимается махинациями с цветными металлами.
   - Это я знаю, - нетерпеливо перебил я. - К чему ты о нем спросил?
   - Ева о нем говорила. То есть не о нем конкретно. Она просто упомянула, что некий бизнесмен очень заинтересован в сотрудничестве с тобой, Эрих. Сказала, что он пытается ухаживать за ней, чтобы через нее повлиять на тебя. Он тогда еще не делал ей никаких предложений, но она поняла к чему он клонит, и хочет его отшить. Имени она тогда не назвала, но я подумал и вычислил, что это может быть либо Крупов, либо Чивлидзе, либо Бондаренко. Но скорее всего Крупов, потому что он живет и работает в Питере почти безвылазно.
   - И больше она тебе ничего не сказала?!
   - Нет, через пару дней ее убили.
  
   Когда я вернулся, Люся не удержалась и кинулась мне на шею. Правда, ненадолго, просто чмокнула в щеку и тут же отскочила обратно.
   - Как съездил? - спросила она бодрым голосом.
   Я никакой бодрости не чувствовал, за два дня два перелета, тяжелый разговор и почти бессонная ночь. К тому же я не был уверен, что Люся может предложить мне что-либо утешительное. Единственный плюс изо всей этой истории - то, что Крупов получается подозреваемым номер один, и копать надо в этом направлении однозначно.
   За ужином я изложил Люсе смысл свей беседы с Романовым и свои предположения. Она покивала и тут же стала излагать свои результаты.
   Она пригласила секретаршу Ирочку после работы в кафе, поболтать о женском, выпить рюмочку ликера. Ирочка, самая любопытная особа на свете, когда-то имела виды на шефа, но получила решительный отказ (шеф был против служебных романов в принципе), и с тех пор с тихим злорадством следит за его интрижками. Люся посплетничала с ней, рассказала ей пару скандальных историй, которые знала (или выдумала, я толком не понял), и в замен получила подробную картину личной жизни Крупова Виктора Ивановича, генерального директора фирмы "Арина". В этой подробной картине вот уже полгода фигурировала некая госпожа Сенковская Наталия Алексеевна, 25 лет от роду, по профессии топ-модель из модного салона, длинноногая худосочная брюнетка с зелеными глазами, на лицо скорее смазливая, чем красивая, и не шибко умная. Около полугода назад она удачно заарканила господина Крупова и с тех пор является его официальной содержанкой (об этом знают все, кроме жены).
   - Ты тоже об этом не знала, - заметил я.
   - А мне это и не нужно было знать по должности, - отпарировала Люся. - Я не лезу в чужую личную жизнь.
   И продолжала. Наталия Алексеевна несколько месяцев крепко держала в своих цепких коготках толстый кошелек бизнесмена и его самого, но почти два месяца, как отношения их разладились, причем отнюдь не по воле Наталии Алексеевны. Она была в ярости, узнав, что Крупов предпочитает ей общество своей жены, но ничего сделать не могла. В течение этого времени Крупов заходил к ней всего несколько раз, но был очень взволнован. Последние недели две Наталия Алексеевна решает очень сложную проблему: стоит ли ей пытаться вернуть Крупова, она его не любит, а у него явно что-то не то с мозгами творится. Не станет же человек по доброй воле отказываться от такой девушки, как она! И склоняется Наталия Алексеевна в пользу отрицательного ответа: не стоит, она себе найдет получше кого-нибудь. Больше ничего полезного Ирочка сообщить не смогла. С Наталией всё, а про новую пассию она еще не разнюхала, но как узнает, то обязательно скажет Людмиле Сергеевне.
   Здесь Люся сделала паузу, чтобы закурить новую сигарету, потом произнесла:
   - По-моему, следует заняться этой Наталией. Она может знать что-то об интересующем нас алиби.
   - Может, - согласился я.
   - Вот и займись ею, - улыбнулась Люся.
   Я опешил. Как это я должен ей заняться? Люся начала объяснять.
   - Ты, Эрих, мужчина красивый, видный, респектабельный, с заграничным лоском, у нас таких нет и появятся не скоро. А она девушка в свободном поиске. Я думаю, что она клюнет на тебя. Только ты должен представиться русским именем, слава Богу, по-русски ты говоришь почти без акцента.
   У меня челюсть отвалилась. Я должен буду ввязываться в сомнительную интрижку с какой-то манекенщицей, которая, к тому же, совершенно не в моем вкусе. Я терпеть не могу длинных худых брюнеток, особенно без мозгов в голове. И это все спустя немногим больше месяца после гибели моей жены!
   Люся поморщилась.
   - Эрих, не привередничай. Я понимаю, тебе не хочется с ней спать, но ведь ты и не должен этого делать. Достаточно просто пару раз сводить ее в дорогой клуб, сделать пару оригинальных подарков, подпоить ее, и она тебе все расскажет. А насчет постели, можешь сказать, что у тебя проблемы с этим, она поверит. У многих мужчин сейчас такие проблемы.
   - У меня никаких проблем нет! - возмутился я. - Ты, Люся, не понимаешь, я с ней не то, что спать, я вообще не хочу иметь с ней дела!
   - А вот это неправильный подход, - спокойно возразила Люся. - Ты хочешь узнать, кто убил твою жену?
   - Хочу.
   - Ты понимаешь, что Наталия может знать что-то очень важное для нас?
   - Понимаю.
   - Тогда я не понимаю, почему ты не хочешь поспособствовать следствию и узнать у нее это "важное"? Эрих, ради твоей жены, ради ее памяти, перешагни через себя. Я думаю, она тебя простит за эту ненастоящую измену. Я бы простила... Знаешь, я бы и сама могла бы с ней поговорить, но во-первых, я и так уже много сделала, не мешало бы и тебе поработать, а во-вторых, тебе она быстрее откроется. Такие женщины доверяют мужчинам больше, нежели нашей сестре.
   Я вздохнул. Действительно, ради Евы и нашей любви я должен сделать это. Изменял же я ей при ее жизни, почему бы не сделать этого сейчас? Ради ее же пользы? Не по-настоящему? Я согласился, и мы с Люсей обсудили диспозицию.
  
   Через пару дней я отправился на показ мод, где участвовала наша Наталия. Я приоделся и выглядел элегантно, как господин с картинки в иностранном журнале. Многие женщины провожали меня взглядом, даже мужчины оценивающе осматривали - перенимали опыт. Я снисходительно улыбался, но в разговоры не вступал. Не имел желания, да и по плану было не положено.
   Показ мне не понравился. Ни оформление, ни девушки, ни одежда, которую они представляли. Возможно, я в этом ничего не понимаю, я не претендую быть образцом вкуса, но мне больше нравятся простые формы, без вычурности, то, что можно носить каждый день, а не то, что придумывается, чтобы несколько раз пройти по подиуму.
   Наталию я узнал сразу, и сразу она мне не понравилась. Длинная, тощая, кожа да кости. И волосы у нее тоже длинные прямые и тонкие. Лицо сильно накрашено, так, что природные черты не просматриваются. Но все равно ясно, что не красавица. Смазливая, не больше. И вульгарная. И ни одной мысли на лице - только, как бы не оступиться. Совсем не мой стиль. Тем не менее после показа я пошел к ней.
   Меня пропустили без разговоров: помог внешний вид.
   - Юрий Андреевич? - протянула она, захлопав километровыми ресницами. (Юрий Андреевич Михальченко - это имя мы с Люсей придумали мне для конспирации.)
   - Здравствуйте, - церемонно поклонился я. - Наталия Алексеевна, если не ошибаюсь?
   Ее раскрашенная мордашка буквально расцвела от удовольствия: никто к ней не относился так. А уж остальные девушки обзавидуются!
   - Можно просто Наташа, - разрешила она, по-прежнему жеманно растягивая слова, впрочем, скоро выяснилось, что причина кроется в жвачке, которую она постоянно катала между остренькими не очень ровными зубками.
   - Наташенька, - пропел я сладким, даже приторным голосом, подавляя раздражение, возникающее у меня каждый раз при виде жвачки (сколько раз я ругал за это своих детей!). - Наташенька, позвольте представиться, Юрий Андреевич Михальченко, из Екатеринбурга. Я руковожу одной небольшой, но очень прибыльной компанией. Я недавно приехал с деловым визитом в ваш город. В ваш чудесный, изумительный, восхитительный город. Мне много рассказывали о его чудесах, но право же, самое главное чудо я увидел сегодня, на этом показе моделей. Наташенька, вы мой идеал. Я пришел, чтобы молить вас провести этот вечер со мной.
   Обалдевшая Наташа захлопала глазами и открыла рот так, что ясно была видна перекатываемая розовым язычком резинка. Она сделала какой-то неопределенный жест, скорее означающий удивление и непонимание происходящего (да где уж ей понять!), но я, то есть Юрий Андреевич, предпочел истолковать его иначе.
   - О, только не говорите, что вы уже заняты! - воскликнул я и было дернулся, чтобы встать на колени, но подумал, что это будет перебор. Я остался сидеть рядом, преданно заглядывая ей в глаза. - Я не переживу, если вы мне откажите. Я всего на несколько дней приехал в Петербург, скоро уезжать, так не лишайте же меня наивысшего счастья, побыть с вами хотя бы один вечер!
   Она все еще не пришла в себя, хотя уже начала соображать, как повыгоднее использовать ситуацию. Я продолжал:
   - Просите все, что хотите, мне для вас ничего не жалко...
   Наконец, она созрела.
   - Если вы подождете меня полчаса...
   - Хоть всю жизнь!
   - ...то я поеду с вами. У меня на сегодня ничего не запланировано.
   Какие слова знает девочка! "Запланировано". Не иначе, как от Виктора Ивановича научилась. Разумеется, я согласился ее ждать. Сидел в машине, курил, размышлял, как лучше подойти к нужной мне деликатной теме.
   Наташа явилась разукрашенная еще больше прежнего, чрезмерно благоухающая духами "Dune". Я вдохнул побольше воздуху и открыл окно машины, несмотря на холодную погоду. Пусть простудится, пигалица несчастная, только бы рассказала мне то, что надо. А я не заболею, я закаленный.
   Поехали кутить в ресторан. Наташа вела себя нахально, развязно, напилась (хоть и не сильно, но заметно), тащила меня то и дело танцевать, в конце концов мне пришлось увести ее в заранее снятый номер "Невского паласа". Там она потащила было меня в постель, но я успешно сопротивлялся, в результате напоил ее, и мы заснули на разных концах широкой кровати.
   Наутро она ничего не помнила. Я накормил ее шикарным завтраком, уверяя, что ночью все было замечательно. Она качала головой, повторяла, что не помнит ни черта, но мне поверила после того, как я десять минут восхищался ее сексуальными качествами. Она хотела повторить, но я был решительно против: у меня небольшие проблемы с этим, и я не могу часто и помногу заниматься любовью. Она меня искренне пожалела и посоветовала найти хорошего врача. С одним она была готова меня свести. Он консультировал Витю, ее бывшего любовника.
   Я насторожился. Рыбка сама шла в сеть. Наташа с излишними подробностями рассказала мне историю их связи. Действительно, месяца два назад он стал уделять ей меньше времени, возможно, появилась другая женщина. Но она даже не представляла, кто, где и когда. А теперь, говорят, он вернулся к жене, хотя в это слабо верится.
   Итак, ничего нового Наташа добавить не смогла. Осталась последняя попытка.
   - Наташенька, ты извини, но я тебя немножко обманул, - с покаянным видом произнес я.
   Она вскинула удивленные глаза, далеко не такие большие, как вчера: косметики убавилось почти на килограмм.
   - Я сказал, что первый раз в вашем городе, но это не так. Месяца полтора назад я приезжал сюда на один день. Двадцатого февраля. А утром двадцать первого я уже улетел обратно.
   Наташа непонимающе смотрела на меня.
   - Дело в том, что в тот вечер мы с друзьями ходили в какой-то бар... забыл название... но это неважно. И в том баре я увидел девушку... Я тогда не подошел к ней, хотя она мне очень понравилась. Она сидела там примерно с девяти до одиннадцати, а потом скрылась. Я так долго не мог себе простить, что не познакомился с ней... Это был мой идеал...
   - Так ты хочешь, чтобы я свела тебя с той девушкой? - возмущенно воскликнула Наташа. - Чего же ты прямо к ней не пошел? Зачем надо было устраивать этот цирк со мной?
   - Наташа, Наташа, погоди! - воскликнул я, будто в страхе. - Когда я тебя увидел на подиуме, я подумал, что это ты и есть, та девушка...
   - К сожалению, ты ошибся, - резко ответила она. - Я не хожу по барам одна. А даже если бы и ходила, то в тот вечер точно не смогла бы там быть.
   - Вот как? - я изобразил разочарование и униженное смирение: все-таки обидел хорошую девушку. - А что же было в тот вечер?
   - Ко мне пришел Витек. Впервые после долгого перерыва. Он был очень злой, и я была очень злая. Мы поругались, а потом помирились. Он даже сбегал в магазин за бутылкой шампанского, чтобы отпраздновать это событие. Он мне еще сказал тогда: "Давай запомним этот день, как день нашего нового объединения!" Вот я и запомнила.
   - И вы весь вечер были вместе?
   - Весь. Он как пришел часов в восемь, так до утра и оставался.
   - Только уходил за шампанским.
   - Да, ненадолго, на полчасика. Но я за это время не успела бы добежать до бара в центре.
   - А ты живешь далеко от центра?
   - Далековато.
   - Если не секрет, на какой улице? Я номер дома не спрашиваю, - поспешно добавил я.
   Она отмахнулась, мол, ты придурок, с тобой и разговора никакого быть не может.
   - Не секрет, - милостиво сообщила она. - Шлиссельбургский проспект, дом 12, квартира 45.
   Я улыбнулся в знак благодарности и начал откланиваться. Мне-де пора на деловую встречу. Я заскочу к ней перед отъездом. Она, забыв о моей бестактности, снова увивалась вокруг меня, просила обязательно зайти, не забывать ее. Говорила, что очень приятно провела время, не забудет обо мне, посоветовала мне еще раз обратиться к врачу. Короче говоря, мы расстались весьма удовлетворенные друг другом.
   Проводив ее, я бегом кинулся к Люсе домой и, не раздеваясь, включил компьютер, загрузил электронную карту города.
   Я так и знал, Шлиссельбургский проспект, 12 находится всего в десяти минутах езды от дома Аси.
  
   - Ты не учитываешь одного, - сказала мне Люся вечером, когда мы собрались на разбор полетов за чашечкой кофе с сигаретами, - того, что никто не мог предположить, что Ева пойдет в тот вечер сама выносить помойное ведро. Это была случайность. Ты не считаешь?
   - Нет, - покачал я головой. - Она могла специально все так подстроить, чтобы никто не знал, куда она идет. Договорилась с человеком встретиться у помойки в девять часов и пришла, только не догадывалась, что угодила в ловушку. Кстати, это доказывает, что она знала убийцу в лицо. Она бы не стала встречаться с незнакомым человеком в такое время в таком месте. А версия о киллере и вовсе выглядит смехотворной. Посуди сама, стал бы киллер караулить ее около помойки? Уж чего-чего, а того, что она лично пойдет выносить мусор, при наличии мусоропровода, ожидать нужно было меньше всего.
   - Это могло быть подстроено. Ведь мусоропровод был испорчен в тот вечер. А зная любовь Евы к порядку, можно предположить, что она захочет избавиться от мусора.
   - Если бы она захотела избавиться от мусора, она бы попросила Митю, или дождалась бы Алешку, сына Аси и Мити. Да к тому же, она не так уж обожает порядок, чтобы не терпеть в доме лишнюю соринку. Чистая случайность, что в тот день выбросили рыбу, которая сильно пахла, и это раздражало Еву. Скажешь и это тоже подстроил киллер? Единственным, кто мог подстроить обстоятельства подобным образом, была Ева. А значит, если это не случайное убийство, а мы уже выяснили, что это не так, значит, убил ее человек, с которым она отправилась на тайную встречу, сделав все для того, чтобы никто об этом не узнал. И получается, что этот человек - Крупов Виктор Иванович. Больше некому быть, если мы все учли.
   - Что ж, а у него было и время и мотив убить ее. Все сходится, - согласилась Люся. - Однако для обвинения у нас недостаточно улик. Только косвенные доказательства.
   - Так в чем же дело? - спросил я воодушевленно. - Времени у нас хоть отбавляй. Нужно немного пошевелить мозгами, покопать в нужном направлении (теперь мы знаем точно в каком), и он у нас в руках. Тепленький. Не отвертится!
   - Да уж! - улыбнулась Люся, но как-то холодно, и отвернулась, чтобы закурить.
  
   Еще несколько дней мы потратили на споры, как лучше подкопаться к Крупову. Было ясно, что он человек скрытный и никому не доверяет. О его делах с Евой не знал никто, кроме Люси, да и Люсе он доверился исключительно потому, что был уверен в ней, как человеке нелюбопытном и неболтливом. Картинка вырисовывалась не вдохновляющая. Информацию о его встречах с Евой мог поведать только он. Люся потихоньку наводила справки о его друзьях. О людях, с которыми он может посидеть за кружечкой пива и поговорить "за жизнь". Скорей всего это не коллеги по работе, а кто-то из старой жизни, со школы, с института, только таким людям он мог доверить деловую тайну, уверенный, что они не проболтаются кому не следует.
   Люся еще раз встретилась с его женой, поговорила о его друзьях. Принесла в клювике два имени, тут же раздобыла адреса. Села на телефон. Я в то время мыл посуду, вдруг услышал ее радостный голос:
   - Эрих! Сюда!
   Я кинулся к ней с полотенцем в руках.
   - Йес-с! - воскликнула она. - Мы попали на того, кто нам нужен. Ибрагимов уже полгода живет за границей, а вот Кисловский Игорь Леонидович регулярно поддерживает связь с Круповым. По крайней мере за последние два месяца они общались довольно часто.
   - Он может что-то знать, - сказал я.
   - Вот именно! Надо с ним встретиться и поговорить. Только опять ненавязчиво.
   - Опять мне идти? Распить с ним пару бутылочек...
   - Зачем так грубо? Пойду я.
   - Теперь ты хочешь поиграть в обольстительницу? - насмешливо спросил я.
   - Почему в обольстительницу? - удивилась она. - Можно придумать что-нибудь получше. В конце концов я могу пойти в качестве себя самой: помощницы Виктора Ивановича. Будто бы он просил меня...
   - Ага, - перебил я, - ты наболтаешь черт знает что, а как только ты уйдешь, Кисловский позвонит своему другу и спросит, а что это за дама тут приходила?
   - Не спросит, я его попрошу не говорить с Круповым об этом.
   - Интересно! Ты идешь по поручению Крупова, и он же не должен ничего знать? Друг может просто случайно упомянуть тебя в разговоре.
   - Значит, я скажу, что вижу, что мой шеф попал в беду, и хочу ему помочь, только он пока ничего знать не должен. Сюрприз будет!
   - Вот это уже правдоподобнее, хотя тоже ненадежно...
   - Мы продумаем, и будет надежно.
   - Да, но я все-таки считаю, что лучше пойти мне. Опять прикинусь кем-нибудь...
   Мы опять поспорили, но так и не пришли ни к какому решению.
   Решение нам подсказал сам Крупов, который объявил, что по служебным делам должен покинуть Питер на неделю. Люся провожала его в аэропорт и вернулась ликующая. Она посчитала, что получила карт-бланш.
   - Теперь его нет, можно все свалить на то, что он испугался чего-то и решил убраться отсюда, а меня послал предупредить своего друга.
   - Ну вот, - обиделся я. - Ты опять будешь искать, а я опять не при деле. Мне только и сидеть у тебя, делать мелкий ремонт и готовить тебе еду! Между прочим, мы разыскиваем убийцу моей жены!
   - Твоей, - согласилась она. - Поэтому я тебя и стараюсь держать подальше. Я помню выражение твоего лица, когда ты сказал: "Я его убью!" Я удерживаю тебя от глупостей и выполняю самую сложную работу.
   - Хорошо. Спасибо. Только я не привык сидеть без дела. Я так не могу. Если ты будешь продолжать в том же духе, то я пойду и буду действовать по своему усмотрению, без тебя!
   - И наломаешь дров!
   - Ну и черт с ним! Зато не буду изнывать от безделья и неизвестности!
   - Стоп! - Люся подняла палец, и я замер с открытым ртом. - Есть идея! Эту партию мы с тобой сыграем тандемом. Сначала я, обеспокоенная за своего шефа, приду поговорить с Кисловским. Уверена, много он мне не скажет. Потом к нему нагрянешь ты. В своей собственной шкуре. Убитый горем муж, который почему-то уверен, что именно Крупов убил его жену. Но ты не можешь найти доказательства. Ты следил за Круповым и его сотрудниками, через меня вышел на Кисловского. И решил проверить. Ты его напугаешь, но он тебе ничего не скажет. Ты настаивать не будешь, уйдешь, пригрозив. А он кинется звонить мне. И я его возьму тепленьким!
   - Хорошо. Только как я узнаю о Крупове, если я, по легенде, не знаком с тобой? Ведь никто не знал о его встречах с Евой.
   - Ева знала. Она и рассказала тебе. Этого проверить никто не может. Кисловский тебе поверит, будь уверен. Главное его хорошенько напугать. И можно будет праздновать победу.
   Я согласился. План действительно был хорош.
  
   Через два дня я сидел в машине в двух кварталах от дома Кисловского и ждал Люсю. В голове моей бродили странные мысли. Когда я провожал взглядом стройную Люсину фигурку в дорогой кожаной куртке, мне на ум пришло сравнение с Евой. Как похожи эти женщины. Почти одинакового роста, с похожими фигурами, и, наверно, одного возраста. В них было много общего. От черт лица вплоть до черт характера, они относились к одному типу женщин, тому типу, что очень нравился мне. Невысокая, нетолстая, но и не худышка, блондинка со светлыми глазами, с мягкими славянскими чертами. Характер мягкий и отзывчивый, но своевольный и капризный. Однако она умеет не переходить черту, за которой начинается стервозность. Она не требовательна к себе, но строга к другим, и у нее хорошая выдержка. Сцены она не закатывает. У нее другие методы воспитания...
   Я обратил внимание, что стал думать об обеих женщинах, как об одной. Понравится ли Еве такое? А почему бы и нет? Уж не она ли постаралась там, наверху, и послала мне своего двойника? Только двойника ли? Люся, при всем внешнем сходстве, иногда казалась мне прямой противоположностью Евы. Ее негативом. Хотя нет, "негатив" - звучит слишком отрицательно. А Люся была просто неудачницей. Ей не повезло в жизни так, как Еве, в ней осталось слишком много неистраченных ресурсов. Наверно, поэтому она и не светилась так, как Ева. Ева буквально излучала счастье, искрилась им. И этот нимб видели все. А Люся напоминала потухшую лампочку, которую почему-то не вставили в патрон, а отправили в пыльный чулан. Интересно, догадывается ли она сама об этом? Наверняка. И не хочет, чтобы это видели другие, поэтому и прячет так старательно свою личную жизнь. Но невозможно спрятать себя. Невозможно две недели жить с человеком в одной квартире, хотя и в разных комнатах, и ни разу себя не выдать. Я часто видел, заглядывая к ней по вечерам, как она сидит, поджав колени в кресле с книжкой и наушниками, а губы ее поджаты, и в уголках глаз собрались мелкие морщинки. Она не здесь. Ее нет. А когда она меня замечает, все исчезает, она зажигается. Ей нужен человек, для которого она будет гореть. Сейчас этот человек - я. Жалко, что такая замечательная женщина не нашла себе никого. И жалко мужчин, которые проглядели это солнышко. Я думаю, она смогла бы стать такой, как Ева, если бы было, для кого. И мне страшно подумать, что Ева могла бы быть такой же, не повстречайся мы тогда.
  
   Я увидел ее и просигналил. Просто так, вместо приветствия. Люся взмахнула рукой и быстрее подбежала к машине. Я открыл ей дверцу, она упала на сиденье. Вид у нее был довольный.
   - Итак! - воскликнула она, прикуривая от моей зажигалки и глубоко затягиваясь. - Все идет по плану! - еще одна затяжка. - Подождем полчаса и пойдешь. Я как раз успею все рассказать тебе. Пришла, представилась, как мы договаривались. Рассказала, что Виктор Иванович уехал, а тут им интересовался некий господин Риманн, из Германии, который утверждает, что Виктор Иванович убил его жену, и горит желанием отомстить. Он поверил тут же, без вопросов, даже не усомнился. Я сразу поняла: он знает. Спросила о Еве. Слышал. Витя ему еще давно говорил, что мечтает заключить договор с господином Риманном, но у него ничего не получается. А пару месяцев назад он сказал, что познакомился с женой Риманна и надеется через нее воздействовать на твердолобого немца. Это он про тебя, значит, Эрих, - хохотнула она. (Могла бы и не уточнять, у меня своя голова тоже варит.) Она продолжала. - Витек даже поделился со своим другом планами, как достичь заветной цели. И совета попросил. Они решили, что ее надо соблазнить, а то она затосковала без русских мужиков, на одних немцах много не наездишься, - еще один смешок, без комментариев. - И поначалу все шло гладко, а потом что-то сорвалось. Они долго не общались, он не знает, что именно. Так он мне сказал. А потом он услышал по телевизору, что Ева умерла, и умерла не своей смертью. Он звонил Крупову, но тот не отвечал. Когда они наконец созвонились, и Кисловский спросил, что с Евой и всем этим делом, Крупов отмахнулся, сказал, что ничего не получилось. Что Ева его раскусила и не захотела играть против мужа. И еще она заявила, что будет лучше, если они никогда больше не встретятся. И они действительно больше не виделись.
   - Не считая, что увиделись перед убийством. Действительно, он не мог лучше выполнить ее просьбу.
   - Да, - согласилась Люся.
   - Только ты опять выполнила всю работу, - сказал я без обиды, даже ласково. - Он рассказал тебе всё.
   - Откуда ты знаешь? Может быть, он утаил что-то, чтобы могло очернить его друга? Может, Крупов ему рассказал чуть больше, чуть в другом ракурсе, и получилась бы иная картина. А он уверен, что его друг чист перед законом и рассказывает с этих позиций. Ты все равно должен пойти, припугнуть его, чтоб он почувствовал настоящую опасность. А потом я поговорю с ним еще раз, чтобы удостовериться в его правдивости.
   - Ладно, - согласился я. - Сейчас пойду. По твоим горячим следам. Только докурю сигарету.
   Кисловский на меня впечатления не произвел. Когда я грозно ворвался в его квартиру, он испугался и занервничал. Так что со своей ролью я справился превосходно, даже не пришлось пользоваться недозволенными приемами запугивания. Он клялся и божился мне, что Витя не убивал ее. Что Виктор такой человек, что и мухи не обидит, а тем более убивать женщину, с которой его ничего не связывало, это немыслимо! Он мне повторил все то, что рассказывал Люсе, утверждая, что Крупову не было смысла убивать ее. Да, он связывал с ней определенные надежды, да, Ева разгадала его намерения, да, она попросила его оставить ее в покое, что он и сделал в тот же день. И больше ничего. Между ними было все кончено, ему не зачем было ее убивать. Это просто глупо мстить за то, что у него сорвался один из планов. Он серьезный бизнесмен, он не стал бы поддаваться такому ребячеству.
   - Однако, - возразил я, - он был в бешенстве, после последнего разговора с нею. В таком состоянии - это в психологии называется аффект - можно сделать все, что угодно!
   - Это ничего не доказывает, - защищал друга Кисловский. - Мало ли из-за чего он был зол? Это не значит, что он возьмет нож и убьет ее!
   - Но он это сделал. В тот же вечер. Взял нож и убил ее.
   - В тот же вечер?! - Кисловский был удивлен. - Я не знал, что ее убили именно в тот вечер... Тогда... Господи! Нет, я все равно не верю! Витя бы мне как-нибудь бы сказал...
   - Зачем? - хмыкнул я. - Чтобы сделать вас соучастником преступления? Это же статья.
   - Да, вы правы... - уверенности у него заметно поубавилось, но было ясно, что он ничего не знает. Я подумал, что миссию свою выполнил, можно и откланяться.
   - Если бы я знал, что Витя может сделать такое... - прошептал он.
   - Вы бы не подали ему руку? - докончил я нарочито громким и жестким голосом.
   - Да... Я бы рассказал вам, - вдруг сказал он.
   Я удивился. Нечасто встретишь человека с твердыми моральными принципами. Я даже зауважал его, если он, конечно, не врет.
   - Потому что убить так женщину - это бесчестно. Он не имел права. Я его спрошу, когда увижу. Если он мне не признается, или я пойму, что он лжет, я сообщу в милицию.
   - Вы готовы предать друга ради неизвестной вам женщины? - искренне удивился я.
   - Я не хочу быть другом убийцы и подлеца. Если он смог так поступить с невинной женщиной, то могу ли я быть уверен, что он не поступит так и со мной, если я ему вдруг помешаю? Я давно замечал, что он не очень-то чист на руку. С тех пор как занялся бизнесом, его будто подменили. Мы хоть и поддерживаем дружеские отношения, но они уже не те. Я неудачник, не сумел выкрутиться в новых условиях, за нищенскую зарплату преподаю в вузе, а он выбился в люди. Конечно, мы, как говорится, не пара. Я это чувствую, думаю, что и он тоже. Я закрывал глаза на его темные дела, поскольку они меня не касались, да я и не знал ничего о них, но это... Это я не могу оставить так.
   - Но идти в милицию... - засомневался я. - Не слишком ли кардинальные меры? Не будет ли это предательством уже с вашей стороны?
   - А вы мне предлагаете, чтобы я смолчал?! - воскликнул он.
   Я заглянул ему в глаза и сказал тихо и четко:
   - Я предлагаю, чтобы сказали мне. Если смотреть на это, как на дело чести, то не будет ли честнее дать мне, пострадавшей стороне, право решать, что делать с ним.
   Он испугался.
   - Вы намерены его убить?
   Я опустил глаза. Потом сказал:
   - Я хочу у него спросить...
   - Понимаю, - быстро кивнул он.
   - Давайте договоримся, - предложил я. - Он вернется через неделю, вы позвоните ему и договоритесь о встрече здесь, у вас. Потом вы позвоните мне, и я приеду к вам. Я буду в соседней комнате, тише воды, ниже травы, буду только слушать и ничего не делать. Понимаете, я хочу своими ушами услышать, что он вам скажет. Потому что только вам он может сказать правду. Если он поклянется вам, что не убивал ее, и убедительно докажет, что вы сможете поверить, я клянусь, не сделаю ничего. Он уйдет, даже не узнав. Только и вы должны мне поклясться, что не предупредите его обо мне.
   - Хорошо, - согласился он. - Раз мы решили, что это дело чести, пусть все будет по-честному.
   Мы пожали руки и расстались вполне удовлетворенные друг другом.
  
   Когда я рассказал это Люсе, я ликовал в душе от предчувствия скорой победы и ждал, что она разделит ликование со мной. Но, как ни странно, она выслушала меня без восторга, и в какой-то момент не смогла удержать кривую усмешку. Я опешил: что ей не понравилось?
   - Я сомневаюсь, что это будет честная игра, - объяснила она. - Я сомневаюсь, что Кисловский сумеет предать многолетнюю дружбу. Он сейчас одумается, решит, что погорячился, и все расскажет Крупову. И перед тобой будет разыграна прекрасная сцена.
   - Ты слишком цинична, Люся, - сказал я. - Я думаю, что на свете все-таки остались люди, для которых чистая совесть выше всего. По крайней мере, Кисловский произвел на меня впечатление именно такого человека. Я думаю, он захочет все узнать от своего друга.
   - Но не обязательно при тебе, - возразила она. - Пусть ты не ошибаешься насчет Кисловского, но я знаю Крупова. Этот человек может соврать. Кому угодно. Он умеет врать, и никто не сможет его уличить.
   - Но какой смысл врать другу детства?
   - Чтобы не подставлять его. Чтобы не терять его дружбы. Чтобы не выдал случайно. Если уж раньше не доверился, то и теперь не будет.
   - Но может быть...
   - Ладно, - махнула она рукой. - Попытка - не пытка. Крупов все равно у нас в руках. Почему бы не попробовать этот вариант? Поехали домой. Надо отпраздновать удачное завершение очередного этапа нашего расследования. Ты меня давно собирался угостить своим фирменным блюдом...
   Действительно, я уже давно обещал ей, но почему-то все не получалось. А сейчас как раз повод подходящий, да и время.
   Заехали на рынок, где я долго и придирчиво выбирал мясо и остальные ингредиенты, Люся ждала в машине. Когда мы поехали, она вдруг сказала, улыбнувшись:
   - Знаешь, Эрих, пока ты ходил я снова думала о нашем расследовании. Неплохой детективчик получается!
   - Неплохой, - согласился я.
   - А потом я вспомнила другие детективы, которые читала. Если верить им, мы с тобой упустили еще одного подозреваемого.
   - Да? - удивился я, лихорадочно соображая, кто же еще мог остаться неохваченным.
   - Тебя, Эрих, - сказала она и тихонько рассмеялась.
   От неожиданности я сбавил скорость: от таких заявлений недолго и в аварию попасть. А она продолжала:
   - Вспомни, во всех детективах, когда убивают одного из супругов, подозрение первым делом падает на другого. Кому может быть выгодна смерть жены, как не ее мужу? Особенно если у него есть хорошенькая молодая любовница.
   - Дурацкие у тебя шутки, Люся, - сказал я. Мне было совсем не смешно. - Если бы я хотел избавиться от жены, вряд ли бы я сейчас торчал здесь, с тобой, и занимался всей этой ерундой.
   - Почему ты называешь ерундой расследование убийства собственной жены? - удивилась она.
   - Потому что с точки зрения здравого смысла, именно так и есть. Только я, сумасшедший, мог вовлечь себя в подобную авантюру, только потому, что хочу во что бы то ни стало узнать, кому понадобилось убить женщину, которую я больше всего любил. Если бы ее убил я, то вряд ли бы согласился на этот фарс, достаточно было бы изображать несколько месяцев безутешное горе, но это можно было бы делать и в Мюнхене, не отрываясь от работы. А я здесь... Сумасшедший...
   - Эрих! - Люся ласково погладила меня по руке. - Ты так серьезно это воспринял? Бедный мой! Я же просто пошутила!
   - Есть вещи, Люся, с которыми шутить нельзя.
  
   Всю дорогу до дома Люся уговаривала меня не обижаться. Она вовсе не хотела сказать, что всерьез меня подозревает, просто ей пришла на ум эта мысль, и ей показалось, что это забавно. Я ничего забавного в этом не находил. Убивать свою жену, убивать Еву?! Просто глупость. Только человек, который никогда не знал нас, мог такое предположить!
   Когда мы пришли домой, я уже остыл и больше не сердился на Люсю. Я отправился на кухню готовить обед, а она чем-то занялась в комнате. Я выложил на доску мясо, довольно большой кусок, и выдвинул ящик с ножами, чтобы выбрать подходящий.
   Такой нож имеется чуть ли не в каждой семье, в каждой, разумеется, свой, но в принципе существует несколько видов ножей, очень распространенных...
   Я стоял безмолвно и смотрел на нож, покоящийся в моей ладони. Обычный нож, один из многих миллионов ножей всего мира, спокойно лежащих в ящиках на кухнях, под рукой у хозяек, чтобы в нужный момент помочь разделать мясо или рыбу... Широкое длинное отточенное лезвие и крепкая деревянная рукоятка. Что может быть проще... и страшней? Я смотрел на него, как, наверное, Авраам смотрел на нож, который должен был поразить горло его сына... Я не думал, конечно, что именно этот нож коснулся горла моей жены, но похожий. Я как будто впервые увидел его, увидел как орудие убийства. Мне даже показалось, что на лезвии проступает кровь, и не только на лезвии. Вся рукоять тоже в крови. Дерево насквозь пропиталось кровью. Кровью Евы.
   Этот нож... Я уже не думал о том, что он принадлежит Люсе и никогда не покидал ее кухни. Для меня в тот миг в нем сосредоточились все ножи-убийцы. Он стал олицетворением зла. И искупления. Жертвенный нож. Вот он что! Этим ножом я перережу горло убийцы. Как язычник принесу жертву в память Евы, так же как он принес ее в жертву своим корыстным интересам! Пусть он очиститься его кровью!
   Сзади раздались шаги, подошла Люся.
   - Эрих, что с тобой? - спросила она недоуменно.
   Я резко обернулся и вдруг прижал нож к ее горлу. Острое блестящее широкое лезвие около нежного белого трепещущего горла. Люся сдавленно охнула и замерла, вытаращив на меня испуганные глаза. Я заговорил, но каким-то не своим голосом:
   - Вот этим ножом убили мою жену. Вот так. Прижали нож к горлу, надавили и... Чувствуешь? Чувствуешь, Люся? Как это больно? Как это ужасно? Но я тебя не трогаю, а ей, бедняжке разрезали. Все разрезали здесь. Такая огромная рана... Столько крови вытекло. Она лежала там, в морге совершенно белая, без кровинки. Ничего не осталось. Ничего. Сколько раз мне снилось это. Ева, сначала живая и веселая, а на шее белый шарф. Она вообще любила носить легкие шарфики. А потом она этот шарф снимает, а под ним - рана. Все горло взрезано! Все до самого конца...Этот кошмар преследовал меня. Долго мучил. Я спать не мог ночами. Я не понимал... А теперь понял. Теперь взял в руки этот нож и понял. Он такой удобный. Такой острый. Так манит взять его и вонзить. Но не в мертвое мясо. Нет. Ему нужна кровь. Живая, горячая кровь. Жертва. Нужна искупительная жертва. Понимаешь? Я возьму этот нож, Люся, возьму его у тебя, чтобы перерезать горло ему. Пусть он так же лежит с огромной раной и истекает кровью. Я хочу понять до конца. Прижать, надавить и - чик!..
   Я действительно надавил на нож, и Люся вскрикнула, коротко и обреченно. Это привело меня в чувство. Я огляделся, как будто в первый раз и отнял нож от ее горла. Там осталась тонкая красная полоска, но пореза не было, даже кожа не поцарапана. Люся еще раз вскрикнула, хрипло и все еще испуганно и, схватившись за стенку, поплелась в сторону ванной. Я сделал шаг за ней.
   - Люся! Прости меня. Я не знаю, что со мной такое! Я не хотел тебя напугать! Люся!
   Я протянул к ней руку, но она отпрянула, кинув на меня полубезумный взгляд, и закрылась в ванной. Я услышал шум воды.
   Я стоял обалдевший от своего поведения. Когда-то во времена беспутной юности, мне рекомендовали обратиться к психиатру, но я проигнорировал совет. Может, все-таки зря? Кажется, во мне явно прослеживаются зачатки сумасшедшего поведения. Я совершенно не отвечал за себя. Я же мог убить ни в чем неповинную женщину! Бог мой, куда же я качусь?!
   Я опустил глаза и обнаружил, что все еще держу в руке нож. Чем он привлек меня? Чего я в нем увидел такого необычного? Самый простой нож. У меня дома, в Мюнхене, таких штук пять, для разных видов мяса и рыбы. А этот... Ничем не примечателен. Что мне там показалось? Рукоятка в крови? Еще бы, мясо тоже бывает с кровью, как не запачкать. А ножу уже столько лет! Да, он острый, но нож и должен быть острым, иначе в нем нет смысла, если не считать десертных ножей. Бред, бред. Я схожу с ума. Поскорей бы все закончилось и я бы вернулся в Мюнхен к своим детям, к друзьям, к работе.
   Я прислушался. Вода еще шумела. Бедная Люся! У нее же сердечный приступ может случиться из-за этих шуточек. Она надо мной неудачно подшутила, но чем я отплатил? Надо будет все объяснить. Попросить прощения. Только простит ли? Может, и не простит. Выгонит. Ну и правильно. Так мне и надо. Сумасшедший. Сидел бы в своем Мюнхене и не лез, куда не следует. А то только хорошую женщину довел до нервного припадка. Кто угодно испугается, когда на тебя с ножом полезут! А тут еще этот разговор в машине... Черт возьми, а не посчитала ли она, что я действительно убил свою жену и теперь хочу убить ее, так как она разгадала мою тайну?! Она теперь будет бояться меня. Надо что-то сделать... Что?! Как мне переубедить ее? Как доказать, что я не виноват, что я не убивал Еву и не думал даже убивать ее?
   Вода перестала литься. Я замер и с ужасом смотрел на закрытую дверь, за которой была Люся. Что сейчас будет? И я совершенно забыл, что все еще держу в руке нож.
   Она осторожно вышла, в ее глазах все еще был страх. Посмотрела на меня недоверчиво.
   - Люся! - я шагнул на встречу, поднимая руки, и только сейчас заметил нож. Я разозлился на себя за это и отшвырнул его в сторону.
   Люся следила взглядом за моими действиями и не шевелилась.
   - Люся, я... - снова начал я объяснение, но она не дала договорить. Молча подошла, обняла и крепко поцеловала в губы.
   Я окончательно опешил. Чего не ожидал я, так это подобного поворота. Наорать на меня, ударить, выгнать из дому... Что угодно, только не поцелуй.
   Я сперва пытался сопротивляться, поговорить с ней, но она не слушала, только крепче прижималась ко мне. И я уже сам начал ее целовать. Ее страсть, прорвавшаяся сквозь холодную оболочку, зажгла меня. Можно ли меня винить? Я не привык в жизни к такому длительному воздержанию, и устоять было невозможно. Еще сказалось и нервное напряжение последних минут, нам обоим нужна была разрядка. А что здесь может быть лучше секса?
  

4

  
   Мы с Люсей стали любовниками. Что ж, наверно, так и должно было случиться. Мне могут поставить в упрек, что не прошло и двух месяцев, как я похоронил жену, а уже завел себе другую женщину. Но это все равно бы случилось, рано или поздно. Получилось, что рано. Просто я рано ее встретил. Встретил именно ту женщину, которая мне нужна. Я думаю, что Ева не должна на меня сердиться. Она прекрасно знает, что я совершенно не умею жить один, мне обязательно нужна женщина - подруга и любовница. Я так устроен, и она принимала меня таким. Ева должна радоваться, что я так скоро нашел себе достойную подругу, а не потащил в дом первую попавшуюся (а ведь и такое могло случиться, не встреть я Люсю). Люся же доказала мне, что она надежная, порядочная женщина, к тому же умная и симпатичная, не молоденькая, но с опытом. То, что мне сейчас надо. Не зря же я сравнивал ее с Евой. Они действительно похожи. Конечно, Люся никогда не сможет полностью заменить мне ее, а тем более моим детям (если она согласится стать моей женой, но предложения я ей еще не делал), и я никогда не смогу любить ее так, как любил Еву, но вряд ли я встречу когда-либо кого-то лучше ее.
   Люся отнеслась к перемене своего статуса совершенно спокойно. Как будто так и надо. Еще бы! Я, впрочем, давно подозревал, но не хотел себе признаваться, что Люся ко мне неравнодушна. Несчастная одинокая не очень молодая, но еще привлекательная женщина вряд ли останется равнодушной к богатому, симпатичному и далеко не старому мужчине, да еще и свободному. Надо отдать Люсе должное, она ничем не выдала своих чувств, и если бы не этот случай, возможно, мы бы так и расстались, хорошими друзьями.
   Когда мы поднялись с постели, я пытался найти нужные слова, чтобы хоть как-то объясниться, но Люся уже гнала меня на кухню, напоминая, что обед еще не приготовлен. Можно подумать, ничего не произошло! Что ж, я даже обрадовался, что не надо ничего объяснять. Терпеть не могу этих мучительных, тянущих нервы и время сцен. С Евой у нас их никогда не было. Мы все понимали без слов. Хорошо, что и Люся оказалась такой же! Это просто счастье, что я нашел ее.
   Ночью, прислушиваясь к ровному дыханию спящей рядом Люси, я подумал, что, пожалуй, не буду убивать Крупова. Пусть живет. Да, он отнял у меня мою жену, но он же возвратил мне ее в лице Люси. Не намеренно, косвенно, но все же... Все же... Я, пожалуй, просто плюну ему в лицо, и сдам милиции со всеми уликами. Пускай сами разбираются. А я возьму Люсю и уеду в Германию навсегда.
  
   Прошло около недели, в наших с Люсей отношениях не изменилось ничего. Мы по-прежнему спали вместе, но говорили о вещах исключительно посторонних. Она казалась абсолютно невозмутимой, а я мучился, не зная, как сделать ей предложение, и что она мне ответит.
   Однажды днем она позвонила с работы и сообщила, что завтра возвращается Крупов. Неплохо бы подготовиться.
   Я подумал и поехал с визитом к Кисловскому. Решил, что мой вид поможет ему воскресить потухшие за неделю чувства. По телефону я бы не ручался за нужный эффект. Как оказалось, волновался я зря. Кисловский все еще пылал праведным гневом и жаждал докопаться до истины. Я успокоился на этот счет и предложил прорепетировать мизансцену. Мы с ним обсудили все до мелочей, еще раз пообещали друг другу играть честно: ему - не предупреждать Крупова ни о чем, пока не войдут в комнату, мне - сидеть тихо и не делать ничего, без позволения на то Кисловского. От него я утаил только один маленький нюанс: я собирался записать весь разговор на диктофон. Лучше бы на видео, но это было бы проблематично, да и без помощи Кисловского не обойтись.
   Люся искренне пожелала мне удачи, хотя все еще сомневалась в правильности выбранного мной пути. На прощание она прижалась щекой к моей щеке и сказала:
   - Я умоляю, только не делай глупостей, Риша.
   Я вздрогнул. Риша? Откуда она узнала это имя? Так меня звала только Ева...
  
   Я пришел к Кисловскому в условленное время, спрятался в задней комнате, как мы и договаривались, достал диктофон и стал ждать. Через тонкую дверь я слышал, как Кисловский нервно вышагивает по комнате. Волнуется, это хорошо. Чем он эмоциональнее поведет себя, тем скорее Крупов может сорваться и выдать себя. Только бы пленки хватило. Люся боится за меня, но я-то знаю, что бы ни случилось, теперь глупостей я делать не буду. Ради нее.
   Крупов пришел точно в назначенное время: вот что значит, деловой человек! Насколько я смог его рассмотреть в отпущенную мне щелку, впечатления на меня он не произвел. Невысокий, полноватый, с большими залысинами, кое-как прикрытыми седеющими волосами. Лет около пятидесяти. Однако энергичный, живой, с изрядной доли жесткости во взгляде. Однако это не говорит о жестокости. При его профессии иначе и нельзя. (Обо мне тоже говорят, особенно мои противники, что я жесткий человек.) Голос сильный и бодрый.
   - Игорь, в чем дело? - обеспокоено спросил он.
   Я замер, держа палец на кнопке диктофона, чтобы в нужный момент начать записывать.
   - Ты меня так срочно вызвал, я даже отдохнуть не успел, прямо с самолета...
   - Виктор, у меня к тебе один вопрос. Это очень серьезно.
   Молодец, похвалил я его про себя. Сразу к делу.
   - Настолько серьезно, что нельзя было по телефону?.. - Крупов попробовал перейти на более легкий тон, но осекся. Кисловский умел быть серьезным.
   Я включил диктофон. Кисловский сказал:
   - Ты мне рассказывал про Еву Риманн. Ты помнишь?
   - Да, - протянул Крупов недоумевающе. - Таких женщин не забывают.
   - Ты говорил, что разругался с ней, после того, как она выяснила, что ты хотел ею воспользоваться, чтобы наладить контакты с ее... мужем?
   - Можно и так сказать, - ответил Крупов, все еще непонимающим тоном. - Дело в том, что мы с ней долго водили друг друга за нос. Я полагал, что она и знать не знает, кто я, и что мне надо. А она все знала, и играла со мной, как кошка с мышкой. Хотела надо мной поиздеваться, или просто со скуки убить время, разыгрывала из себя дурочку и забавлялась про себя. Наверно, предвкушала, как потом будет рассказывать своему мужу, какие русские идиоты! Когда она поняла, что зашла слишком далеко, решила отыграться назад, и раскрыла карты. Я тоже, мне не оставалось ничего другого. Когда я высказал ей начистоту все, что о ней думаю, она вылила на меня такой поток ругани! Я уж никак не ожидал от чистенькой аккуратной богатой немки. Я ей ответил тем же. Она сказала, что я очень обяжу ее, если больше не появлюсь ей не глаза. Я сказал: "Взаимно". И мы расстались. И все. Я понял, что мой план провалился. Рассчитывать больше не на что. И оставил ее в покое. Только это все я тебе уже рассказывал, и не понимаю, зачем ты позвал меня сюда, чтобы услышать еще раз?
   - Нет, ты мне не все рассказал, - тихо ответил Кисловский. - Ты умолчал, что в тот же вечер, после этого разговора, она была убита.
   Я затаил дыхание. Вот сейчас...
   - Да, - просто сказал Крупов. - К сожалению, именно так и получилось. Я очень огорчился, когда узнал наутро. Знаешь, это всегда неприятно, когда вдруг умирает человек, с которым тебя что-то связывало. Даже если что-то нехорошее. Я чувствовал себя виноватым перед ней. Все-таки я ее обманул, потом оскорбил. Она, конечно, тоже хороша. Но она женщина. Женщинам, а тем более таким красивым, прощают все. А я был с ней нечестен с самого начала, хотел ею воспользоваться - и получил по заслугам. Я был зол, но к утру злость прошла. А когда я узнал, что она умерла, стало даже жаль ее. И досадно, что она умерла с обидой на меня, и мне никогда не выпросить у нее прощения.
   - А ты хотел бы? - тихо спросил Кисловский.
   - Да... Я не суеверный, но все-таки неприятно. Понимаешь, после такой ссоры, ее убивают... Наверняка она помянула меня недобрым словом. Знать бы, кто ее так...
   - А ты не знаешь? - осторожно спросил Кисловский. Я весь напрягся.
   - Нет, разумеется, - уверенно ответил Крупов, покачав головой. - Нет. - И тут его осенило. - Ты что же, меня подозреваешь?! - воскликнул он, и в голосе его ясно слышались обида и возмущение. И ни капли наигранности.
   Я опешил. Не может быть! У нас с Люсей все сходилось. Именно он должен быть убийцей. И из того, что он только что рассказал, это ясно выходило! Но какой же он великолепный актер. Всё искренне, не будь я так уверен в его виновности, я бы и не подумал усомниться в его словах. Значит, Люся была права, утверждая, что мой план провалится. Ну да ничего! Врите, врите, господин Крупов, ваш друг вам поверит, но меня вам провести не удастся! Я выведу вас на чистую воду, я заставлю вас признаться, что это вы убили Еву. Потому что больше некому.
   Дальше я уже не вслушивался в беседу двух приятелей. Мне был ясен ее исход. Сейчас Крупов с "искренним" возмущением упрекает Кисловского в том, что тот мог поверить "этим жалким россказням" и усомниться в его честности. Он приводит кучу "неоспоримых" доводов, доказывающих, что он не убивал, не мог и даже в мыслях не держал подобного безумства. Кисловский ему верил. Что поделать! Слаб человек. Поверить другу, которого знаешь много лет, куда проще, чем постороннему, явно необъективно воспринимающему ситуацию, только с другой стороны.
   Я выключил диктофон. В нем не было надобности. Я стал думать, как мне выбраться отсюда. Сидеть и ждать, пока кончится беседа старых друзей, я не намеревался. Тем более, что они уже выяснили интересующий меня вопрос, и переключились на другие темы. Должно быть, Кисловский подумал, как и я, и увел друга в кухню, дав тем самым мне возможность улизнуть, что я и сделал.
   Я спустился на пару пролетов и сел на ступеньки покурить и подумать. Курилось хорошо, а вот думалось не очень. За несколько сигарет я не придумал ничего. Надо бы посоветоваться с Люсей, но с ней не созвониться, а идти к машине я не хотел. Вот и сидел, как прогульщик, в подъезде, и курил одну сигарету за другой.
   Вдруг наверху открылась дверь, раздались голоса. Я узнал Крупова и Кисловского. Я встал и отбросил незатушенный окурок. Сбежать, пока не поздно, или?.. Или.
   Друзья попрощались, дверь закрылась, Крупов стал спускаться. Я услышал, как он сквозь зубы выругался насчет нынешней молодежи, наркоманов и пьяниц, которые дымят в подъездах, что нормальному человеку дышать нечем. Это обо мне. Дышать действительно было нечем, а вот топор подвесить - запросто.
   Крупов поравнялся со мной и презрительно меня оглядел. Не удержался, сказал:
   - Вроде бы взрослый мужик, а туда же...
   - Туда же, - согласился я и отправился за ним. Он кинул на меня удивленный взгляд, и я счел нужным добавить. - За вами, Виктор Иванович.
   Теперь его взгляд стал испуганным. И я решил представиться, чтобы не довести его до инфаркта. Пожилой человек, все-таки...
   - Эрих Риманн, к вашим услугам. Может быть, поговорим?
   У него отвалилась челюсть, и он, остановившись, делал какие-то жесты в сторону черного "BMW". Я понял, что это его машина, и, взяв его под руку, подвел к ней. Мы сели. Тем временем он оклемался. Взгляд его стал осмысленным и даже заинтересованным. Удивление осталось, а вот испуга, как не бывало. Как он может так честно смотреть мне в глаза?
   - Я хочу поговорить с вами о моей жене, - взял я с места в карьер деловым и жестким голосом, но он поднял руку.
   - Извините, господин Риманн, - сказал он. - Я бы хотел сперва удостовериться, что говорю именно с вами. Знаете, сейчас так много проходимцев, а ваш русский язык до того безупречен...
   - Так же как и английский, и французский, и немецкий, - ответил я, доставая свой паспорт. Я не обиделся. На его месте, я бы тоже не стал доверять первому встречному, заявляющему на чистейшем русском языке, что он уроженец Германии. - Von Kind auf hatte ich grosse FДhigkeiten zum Erlernen der Fremdsprachen. Und wenn schon meine Frau die Russe ist, dann ist es fЭr mich eine Schande ihre Heimatsprache nicht zu sprechen, - добавил я неизвестно зачем по-немецки. Я вдруг обнаружил, что за время, проведенное в России, успел отвыкнуть от родного языка, и сказать на нем несколько слов было для меня бальзамом на сердце. И мне было плевать, что Крупов ничего не понял, пусть убедится, что я настоящий немец.
   - Итак, - сказал я, решив, что он уже вдоволь насмотрелся на мою фотокарточку в паспорте и имел достаточно времени, чтобы сравнить с оригиналом. Я забрал у него документы и посмотрел в глаза. - Нам с вами, Виктор Иванович, нужно решить одну маленькую проблему...
   - Извините меня, господин Риманн, но я не понимаю, почему вы обратились ко мне? - перебил он меня. - Я ничего не знаю о вашей жене...
   - Да вы что? - деланно удивился я. - А она мне говорила обратное! И не только она. Я от нескольких людей слышал о ваших с ней... связях.
   - Бог с вами, Эрих...э-э?.. - он замялся: русская привычка обращаться к собеседнику по имени-отчеству не очень подходит к иностранцам. Я усмехнулся, но пришел на выручку.
   - Эрих Александрович, если вам угодно.
   - Эрих Александрович. У меня ничего с ней не было! Я сделал ей сугубо деловое предложение, но она не пожелала иметь со мной дела. Она сказала, что никогда не вмешивается в дела мужа, то есть в ваши дела, и предоставит вам самим разбираться в этом деле. Я не стал более настаивать. На том мы и расстались. Кстати, Эрих Александрович, может быть?..
   - Не может! - резко оборвал я. - Вы забыли? Вы уже посылали ко мне свою секретаршу, я, кажется, однозначно ответил ей. Она передала вам? Прекрасно. Я не привык повторять одно и то же помногу раз. И эта тема меня абсолютно не интересует. Меня интересует убийство моей жены.
   - Я не убивал ее, - спокойно ответил Крупов. - Господи, да что же это?! В один день... - вдруг он посмотрел на меня внимательно. Понял. - Вы говорили с Игорем?
   - Говорил, - я решил, что отпираться нет смысла (а Кисловский молодец: не выдал даже после моего ухода!).
   - Это вы ему внушили, что я убил ее?
   - Я не внушал, я привел ему некоторые доказательства, однозначно указывающие на вашу причастность к этому убийству.
   - Не будете ли вы так любезны привести мне хоть некоторые из них?
   - Отчего же нет? Извольте. У вас, Виктор Иванович, был мотив убить ее. Я знаю, что между вами было намного больше, чем вы сейчас говорите. Нет-нет, помилуйте, я не обвиняю вас в прелюбодеянии, я уверен в своей жене, я знаю, что этого быть не могло. Хотя вы этого и хотели. Но было другое. То, о чем вы говорили, - вот что самое главное. Вы, полагая, что она просто богатенькая заграничная дурочка наговорили ей лишнего, и сильно раскаялись, когда узнали, что ошибались насчет нее. Вы поняли, что она может использовать сказанное вами против вас, и вы испугались. Тогда вы подумали, что будет лучше навсегда прервать с ней отношения, и она сама выразила то же желание. И вы решили, что самым лучшим способом навсегда избавиться от нее будет убийство.
   - Тогда почему же я не убил ее сразу, во время разговора? - со скептической усмешкой спросил Крупов.
   - Вы не хотели рисковать, - пожал я плечами. - Вы расстались с ней на несколько часов, чтобы подготовить убийство. Вы договорились, что около девяти она выйдет к помойке и будет ждать вас там. Зачем? Я не знаю. Может быть, она должна было передать вам что-то, или вы должны были что-то передать ей. Какую-нибудь бумагу, письмо, забытый платок, не знаю. Предлог можно найти. Вам виднее, что вы придумали, мне это не важно. Важно, что вы под этим предлогом заставили ее выйти вечером одну на пустое место и никому об этом не говорить. Все были в полной уверенности, что она просто выносила мусор. А там ее ждали вы с ножом в руке. И когда она пришла, вы перерезали ей горло, а тело бросили в мусорный бак.
   - Что ж, - усмехнулся Крупов, - у вас очень стройная версия. Не подкопаться. Все объяснено, все учтено. Кроме одного. Мое алиби. У меня есть алиби на этот вечер. Дело в том, что у меня была... девушка... любовница. Мы с ней немного поссорились перед этим, а в тот день, разозленный после разговора с вашей женой, я решил навестить ее. И мы помирились. Я пробыл у нее весь вечер и всю ночь, с восьми часов и до самого утра. Она может подтвердить. Если хотите, проверьте сами.
   - Я проверял, - кивнул я. - Я знаю. Наталия Алексеевна... фамилию забыл. Манекенщица. Высокая худая брюнетка. Она мне рассказывала о ваших отношениях, и очень подробно. И о том вечере упомянула. Вы действительно пришли к ней в восемь часов, и у вас была ссора, которая кончилась примирением. И это примирение вы решили отметить бутылкой шампанского, которой в доме не оказалось и которую надо было покупать. И вы, Виктор Иванович пошли за ней, и пропадали около получаса, несмотря на то, что ближайший магазин, где продаются винно-водочные изделия, находится в том же доме, где живет ваша любовница.
   - А, эти лавчонки! - презрительно скривился он. - В них того и гляди, купишь какую-нибудь отраву. Я, Эрих Александрович, человек богатый, и на дешевку не кидаюсь. Я предпочитаю качественные вина. А качественное вино можно купить только в специальном магазине. Я знаю один такой магазинчик неподалеку оттуда, туда я и поехал. А потом зашел еще в другой магазин, купить закуски. Вот вам и получается полчаса. А чтобы доехать до этой помойки, убить Еву... простите, фрау Риманн, это сколько еще бы потребовалось времени?
   - Не больше. Я проверял. За полчаса вполне можно успеть...
   - Если не ездить совсем в другую сторону в магазины.
   - Конечно, - согласился я. - Но вы могли в магазины и не ездить. Если вы все спланировали, и не хотели ни в коем случае покупать вино в первой попавшейся лавочке, то могли купить его заранее, по пути к Наталии Алексеевне, и оставить в машине. Потом сделать вид, что идете в магазин за вином, спуститься к машине, доехать быстро до нужной помойки, убить Еву, и вернуться с бутылкой, как ни в чем ни бывало!
   Крупов начал потихоньку беситься.
   - Но с чего вы взяли, что я уходил за вином именно около девяти?
   - А когда? - быстро перебил я.
   - М-м-м... - он задумался. Неужели он на что-то еще надеется? - Не помню точно, - сказал он, но когда я пришел было скорее около десяти...
   - Согласно медицинской экспертизе, смерть наступила в промежуток от девяти до десяти часов, - отчеканил я. - Вы договорились с Евой на девять, но не смогли уйти раньше, и ей пришлось ждать вас. Это невежливо, заставлять даму ждать, но не все ли равно, если ей суждено умереть, nicht so?
   Крупов откинулся назад и с ужасом уставился в лобовое стекло. Я возликовал. Наконец-то он понял, что ему не отвертеться.
   Дрожащей рукой он вынул платок и вытер лоб.
   - Послушайте, господин Риманн, я клянусь вам, я не убивал вашу жену. Чем вам доказать? Не знаю... Я не хотел ей зла. Я просто хотел использовать ее в своих корыстных целях, она дала мне достойный отпор, мы расстались не лучшим образом, но это же не повод, чтобы лишать человека жизни! Я очень сожалею, что так плохо с ней обошелся. Я бы хотел попросить у нее прощения...
   - Хватит! - рявкнул я. - Избавьте меня от вашего нытья. Не разумнее ли признаться во всем сразу? Вы разве не понимаете, что ваша вина уже доказана? Вы же можете привести ни одного сколько-нибудь существенного довода в вашу пользу! Зачем кружить вокруг да около? Скажите сразу: да, я убил вашу жену. Или вы боитесь, что я вас убью за это? Не волнуйтесь. Вам ничего не угрожает. Я просто сдам вас в милицию и все. Пусть они разбираются, по какой статье вам отбывать наказание. От вас мне нужно лишь признание.
   - Но я ее не убивал! - закричал он. - Кто навел вас на эту мысль? Кто вам сказал, что я убил ее? Кто? Только не говорите, что вы сами докопались до всех этих сведений, которыми вы тут щеголяли! Я не верю в это, слышите, господин Риманн!
   - Это уже не ваше дело, - холодно отрезал я. - Будем считать, что никто не помогал. Кто бы там ни был, вы не можете отрицать, что улики против вас неопровержимые, и они таковыми будут вне зависимости от того, кто их собирал.
   - Постойте! - воскликнул он. - Давайте съездим в тот магазин, где я покупал вино. Может быть, они помнят...
   Сказал и сам усомнился. Кто ж вспомнит покупателя, зашедшего как-то вечером два месяца назад? Хотя покупателя-то, может, и вспомнят, но сказать: заходил он в восемь вечера или в десять, - вряд ли смогут.
   Я посмотрел на Крупова и мне стало его жалко. Человек так упорно цепляется за свою версию, хотя она уже и трещит по всем швам, что это вызывает если не уважение, то желание подыграть. Что ж, подыграю. Тем более, что победа уже за мной. Пусть проигравший последний раз порадуется жизни.
   - Поехали, - сказал я. И мы поехали.
   Вождение машины помогает сосредоточиваться, это я знаю по себе. Многие мои лучшие планы и решения родились именно, когда я был за рулем. Крупов сосредоточился на управлении и после пятого перекрестка неожиданно выдал здравую мысль:
   - А как же насчет орудия убийства, Эрих Александрович?
   - А что орудие убийства? - не понял я. Мои мысли уже успели отвлечься от него и вернуться к Люсе, которая ждала меня, волнуясь и изнемогая от нетерпения. Она, наверно, уже приканчивала вторую пачку сигарет.
   - Чем ее убили? - спросил Крупов. - Ножом, если не ошибаюсь?
   - Это вам лучше знать, - усмехнулся я.
   Он скривился, но ничего на это не ответил, продолжил свою мысль:
   - Большим кухонным ножом. Не кажется ли вам, господин Риманн, что это орудие убийства совершенно не в моем стиле? Кухонный нож больше подходит для случайной ссоры, когда разгоряченные оппоненты не находят никакого другого способа уговорить друг друга. Для обдуманного убийства, каким вы представляете себе это преступление, нож не очень-то подходит. Проще застрелить.
   - Если есть из чего, - ответил я.
   Крупов молча открыл "бардачок" и показал мне пистолет Макарова.
   - Там есть и разрешение на него, - добавил он.
   Я согласился. Застрелить было бы удобнее. Однако если есть глушитель. Все-таки там кругом дома, да и время не слишком позднее. Опасно.
   - Опасно, - вздохнул он, понимая, что опять проиграл. - Но глушитель можно и достать...
   - У вас не было времени. А может и пистолета в тот день тоже не было. Этого никто подтвердить не сможет. А вот нож вы могли взять на кухне у своей любовницы.
   - Вот! - поднял он палец. - Я никогда не видел у нее такого ножа.
   - Это не значит, что его нет. Никогда не видели, а потом увидели - решили использовать, а потом выкинули. И сейчас, когда мы придем к ней проверять наличие ножа, его там не окажется.
   - Но она-то должна знать, какие у нее есть ножи?!
   - Хотите спросить? Спросим, - мне хотелось добавить "только не плачь!", ибо он действительно напоминал обиженного ребенка. Ему так хотелось доказать свою невиновность, что он не знал, что еще придумать.
   Тем временем мы подъехали к дому Наташи. Решили сперва зайти к ней.
   Она несказанно удивилась нашему визиту, каждому по отдельности, и тому, что мы пришли вместе. От этого тройного удивления она так захлопала ресницами, что с них посыпалась штукатурка. Мы не говоря ей ни слова прошли на кухню, и Крупов выдвинул ящик, где лежали столовые приборы. Он вывалил все ножи на стол, но подходящего там не оказалось. Я быстро обернулся к Наташе, схватил ее за плечи, встряхнул хорошенько и спросил очень грозно:
   - У тебя есть еще ножи, кроме этих?
   Она робко глянула на стол и замотала головой.
   - Точно? - я встряхнул ее еще раз.
   - Точно. То есть нет, есть еще набор подарочный, декоративный. Я могу принести...
   - Не надо, - махнул я рукой. - Декоративные мне не нужны. Мне нужен большой острый нож, каким разделывают мясо.
   - Мясо? - удивилась она. Похоже, она думала, что мясо так и растет на веточках в виде котлет, эскалопов и ростбифов.
   Я посмотрел на Крупова. К нему вернулся прежний довольный и самоуверенный вид. Да, он оказался прав, у Наташи нет и не было такого ножа. Но это не значит, что Крупов оправдан. Нож он мог принести и из дома, мог купить по дороге в магазине, а потом выбросить в Неву. Рано радуетесь, Виктор Иванович. Это было ваше Бородино, сейчас будет Ватерлоо. Я взял его под руку и быстро увел из Наташиной квартиры. Пора было идти в магазин.
   Был девятый час, и мне хотелось поскорее развязаться с этим делом и вернуться домой к Люсе.
   Мы вошли в магазин, который был (я засек по часам) в семи минутах езды от дома Наташи и в противоположной стороне от места преступления. Магазинчик небольшой, но чистенький, опрятный, в лучших традициях Запада. Я быстро посмотрел ассортимент вин. Оказались очень хорошие сорта, и цены соответствующие. Для среднего европейца приемлемые, но в России - только для новых русских. Посетителей, разумеется, было мало. Сейчас мы были единственные.
   Молодой человек за прилавком расплылся в дежурной улыбке:
   - Чем могу помочь?
   Крупов покачал головой.
   - Тогда был другой продавец, - сказал он мне. Я сочувственно кивнул. - Маленького роста. Я долго выбирал, и когда выбрал, оказалось, что бутылка стоит на верхней полке, и ему не достать. Пришлось брать стул.
   - У вас есть такой продавец? - спросил я молодого человека.
   - Да, - ничуть не смутившись ответил он. - Это Федя. Он работает в ночную смену.
   - В ночную?
   - Да, у нас магазин круглосуточный.
   - И когда начинается ночная смена? - спросил я, чувствуя, противный холодок внутри.
   - В девять. С девяти до девяти.
   - И Федя всегда работает ночью?
   - Да. Всегда. У него так в контракте записано. За ночную работу платят по другой ставке, чем у нас, дневных.
   Крупов посмотрел на меня торжествующе: съел, мол, противный немец? Да, я действительно был немцем, а молва приписывает нам доходящую до смешного педантичность в делах, а русским - наоборот - безалаберность. Как истинный немец я не мог уйти, не проверив все возможные варианты. Крупов этого не принял в расчет.
   - Позвольте полюбопытствовать, молодой человек, - сказал я, привалясь на прилавок, не обращая внимания на Крупова с довольным видом оглядывающего выставленные вина (наверно, выбирал, какое купит, чтобы отпраздновать победу, кстати, мне тоже не помешает об этом позаботиться).
   Продавец наклонился ко мне, все своим видом показывая крайнюю заинтересованность и готовность ответить на любой вопрос.
   - Меня интересует, не работал ли ваш Федя в ночь с двадцатого на двадцать первое февраля сего года?
   Продавец отпрянул и подозрительно оглядел меня.
   - Вы из органов?
   - Нет, я частным порядком. Провожу маленькое расследование. Ваш Федя очень обяжет вот этого господина, если вспомнит его. Дело в том, что никто другой не сможет подтвердить его алиби.
   Молодой человек испуганно посмотрел на меня, подумал и сказал, что кроме самого Феди никто не сможет сказать, когда он работал.
   - Где его найти? - спросил я.
   - Он должен скоро прийти. Он работает сегодня. Сейчас полдевятого. А он всегда является пораньше. Подождите немного.
   Подождем. Ничего другого нам и не оставалось. Крупов бродил по магазину и пребывал в явно хорошем расположении духа. Он был уверен, что Федя докажет его невиновность. Я бы на его месте так не радовался. Но впрочем, это его дело. Я, чтобы убить время, решил все же выбрать бутылочку вина для нас с Люсей, и заговорил с продавцом о винах. Знание дела помогло мне завоевать его доверие. Крупов прислушивался к нашему разговору и время от времени хмыкал, с каждым разом все более нетерпеливее.
   Вдруг вошел маленький парень, светловолосый, конопатый, с серьезными голубыми глазами и сказал:
   - Привет, Коляныч, сдавай кассу.
   - Федя, здорово, - ответил продавец, - вот эти господа интересуются тобой.
   Он испуганно взглянул на меня, потом на Крупова.
   - Я ничего не сделал! - воскликнул он.
   - Федя, ты никогда не видел этого господина? - я кивнул на Крупова.
   Тот поморщился, вспоминая, покачал головой.
   - У нас бывает много посетителей. У меня не архив, а просто голова.
   - Как же! - воскликнул Крупов. - Вы не помните? Я покупал у вас бутылку "Клико". Вы мне еще давали совет!
   - Я всем даю советы, - ответил Федя. - У меня работа такая. Коля тоже всем советует. Вот и вашему другу присоветовал. Хорошее вино, - одобрил Федя мой выбор.
   - Вы еще на стул вставали, чтобы достать бутылку, - не сдавался Крупов.
   - Я не виноват, что у меня маленький рост. А полки рассчитаны на больших. Иногда приходится вставать на стул, - объяснил Федя и добавил. - Если бы вы вспомнили что-нибудь, необычное, что тогда случилось, я может быть и вспомнил бы вас. Ваше лицо кажется мне знакомым, но поклясться, что я видел вас раньше, не могу. Когда все время мелькает столько лиц... - он махнул рукой.
   - Вы работали в ночь с двадцатого на двадцать первое февраля? - спросил я.
   - Это тогда я должен был его видеть? - заинтересованно спросил Федя.
   - Да.
   - Я так не помню, это давно было. Можно посмотреть, в документах должно быть записано. Но это долго. Может быть, вы скажете, что тогда случилось, вдруг я вспомню? Хотя бы какой был день недели...
   - В тот вечер недалеко отсюда произошло убийство, - сказал я. - Убили молодую женщину, иностранку. Ее утром нашли в помойке с перерезанным горлом.
   - Я помню это убийство, - сказал Коля. - О нем много говорили по ящику и в газетах писали...
   - Я тоже помню, - воскликнул Федя. - Я помню, еду я домой с работы, а в машине радио играет и передают про убийство, я тогда подумал еще: "Это же совсем рядом с нами. Может, убийца еще зашел, купил бутылочку у меня, чтобы обмыть "мокрое" дельце!"
   - А много у вас посетителей было в тот вечер? - спросил я.
   - Да нет, скорее, наоборот. Мне тогда заняться было нечем, друган тогда детективчик какой-то подбросил, этого, как его?.. Кивинова, что ли? - Он вопросительно посмотрел на меня, но новых русских авторов я не знал и потому пожал плечами, Федя перевел вопрошающий взгляд на Крупова и вдруг заорал:
   - Вспомнил! Я вспомнил. Точно он заходил тогда. Он меня еще оторвал от книжки на самом интересном месте. Никак не мог выбрать шампанское. Все говорил, что наконец-то уладил свои любовные делишки и хочет угостить свою девушку чем-то особенным. Я ему и то и это предлагал, только бы убрался поскорей, дал детектив дочитать, а он меня заставил снимать чуть ли не всю верхнюю полку. И это при моем-то росте! Издевательство это было, вот что!
   - Когда это было? Во сколько?
   - Да не больше десяти. Я прочитать успел страниц тридцать.
   - Вы сможете подтвердить эти показания в суде?
   Он испугался:
   - А что, надо? Нет, то есть да, смогу, конечно. А мне ничего не будет?
   - Ничего, - ответил я и вышел на улицу. Даже спасибо не сказал. Пусть Крупов говорит. Его спасли.
   Я закурил и стал лихорадочно соображать. Вся моя стройная версия рассыпалась у меня на глазах, как песочный замок, и я не мог ее удержать. Оставался последний шанс, и я решил тут же проверить его. Не откладывая и не дожидаясь Крупова. Он мне больше не был нужен.
   Я отшвырнул сигарету и кинулся бежать назад к Наташиному дому. Я опять ворвался к ней в квартиру, напугав ее, и схватил за плечи.
   - Помнишь тот день, двадцатое февраля, когда вы помирились с Круповым?
   - Да, - испуганно закивала она.
   - Он выходил в тот вечер за бутылкой шампанского?
   - Да...
   - Он долго отсутствовал?
   - Не знаю... Полчаса... может, чуть больше...
   - Может или точно? Это очень важно!
   - А какое это имеет значение? - она попыталась высвободиться.
   - Вопросы задаю я! - я сильно тряхнул ее. - Сколько это заняло времени?
   - Не помню я! - заплакала она. - Он ушел, я пошла в ванную, мне надо было умыться, я ведь плакала перед этим. Потом стала заново краситься, хотела еще что-нибудь приготовить из еды, так, что-нибудь легкое, но не успела. Он быстро пришел.
   - Сколько ты обычно красишься?
   - Если надо полностью, то минут сорок, не меньше, а тогда я постаралась побыстрей, я же хотела еще приготовить...
   - Ясно. Что он тогда принес?
   - Шампанское и какой-то тортик и... и еще что-то, не помню.
   - А больше он никуда в тот вечер не уходил?
   - Нет.
   Я отпустил ее и вышел на улицу. На душе кошки скребли. Было ясно, Крупов не убивал Еву. Он просто физически не мог этого сделать. Спуститься, завести машину, доехать до винного магазина - минут десять, минут пять, а то и десять выбирал вино, еще минут десять на покупку тортика и еще чего-то, десять-пятнадцать минут - дорога домой. Заехать на дальнюю помойку совершенно некогда. Если только...
   Я бегом вернулся назад. Наташа посмотрела на меня как на сумасшедшего.
   - Последний вопрос, - сказал я, переводя дух, - он звонил от тебя кому-нибудь? Или, может, ему звонили?
   - Нет. Он специально отключил телефон, чтобы нам не помешали.
   - Ясно.
   И я исчез из ее жизни навсегда.
  
   - Я не знаю, что делать, Люся! Все было так хорошо, и все рассыпалось, как карточный домик.
   Она сидела в кресле, я - рядом на полу, положив голову ей на колени. Я рассказывал ей о своих злоключениях, а она слушала и перебирала пальцами мои волосы. И ничего не говорила. Я не видел ее лица, но, судя по движениям ее рук и спокойному глубокому дыханию, она была сосредоточена, но не расстроена полным провалом. А чего ей быть расстроенной? Для нее это было просто приключение. Как бы оно ни кончилось, Люся должна быть довольна. Она не осталась в проигрыше. А вот я так и не знаю, кто убил мою жену.
   - Не падай духом, Эрих, - наконец сказала она. - Просто так ведь ничего не бывает. Возможно, мы допустили какую-то ошибку, а может быть, Крупову просто очень везет. Надо все еще раз обдумать...
   - Люся, а может быть, это все-таки киллер?
   - Маловероятно. Киллера еще найти надо. А у Крупова мотив появился только за несколько часов до убийства.
   - Вот и я тоже думаю. Если бы был киллер, то он должен был бы отзвониться заказчику после убийства, сказать, что дело сделано. А Крупов в тот вечер ни с кем не разговаривал. Я у Наташи спрашивал.
   - Нет, это не киллер, - тихо вздохнула Люся и погладила меня. Я прижался к ней еще крепче. Меня все еще терзало сожаление. Как все хорошо складывалось!
   - Эх, Люся, а ведь мы могли бы с тобой сейчас праздновать победу!
   - Чего горевать о том, чего не будет? - недовольно дернулась она.
   - Почему не будет? - спросил я, поднимая голову. - Когда-нибудь же мы все равно узнаем.
   - А нужно? - спросила она устало.
   - Обязательно. Иначе я не смогу жить.
   Я поднялся и посмотрел ей в глаза, но она не ответила на мой взгляд. Я взял ее за руки и сказал:
   - Люся, я должен выяснить, кто это сделал. Должен для того, чтобы жить дальше спокойно и не заботясь ни о чем. Я не хочу страдать всю жизнь. Да, я очень любил Еву и до сих пор люблю ее, и вряд ли сумею когда-нибудь полюбить также другую женщину. Но я же еще молод. Мне всего тридцать пять лет, и я не хочу хоронить себя. Я хочу жить, как все живут, и не думаю, что Ева стала бы осуждать меня за это. Но для этого я должен расставить все точки над i. Чтобы ничто в прошлом уже не омрачало мою жизнь и, что важнее, жизнь моих детей. Понимаешь?
   - Понимаю, - кивнула она.
   - Люся, - продолжал я, желая все решить одним махом, - я много думал, как мне жить дальше без Евы, одному. Я понял, что это будет очень тяжело. Конечно, я больше не запью. Я сумел с этим справиться, и чтобы удержаться у меня есть достаточно причин: дети, работа... Я не должен опускаться. Но это будет сложно. А ты могла бы мне помочь. Ведь именно ты помогла мне вернуться к нормальной жизни после смерти Евы. Если бы не ты, Люся, не знаю, что со мной бы было. Я благодарен тебе за все это. И я прошу тебя, поедем в Мюнхен вместе.
   Она подняла на меня глаза, немного удивленные, на миг мне показалось даже, что испуганные. Я поспешил уточнить:
   - Я сейчас не предлагаю тебе выйти за меня замуж только приличий ради. Два месяца, как я похоронил жену... Понимаешь, это будет некрасиво... А человек с моим положением не может пренебрегать общественным мнением. Это отразится не только на мне и моем деле, но и на детях... Но потом...
   - Я понимаю, - она прервала меня. - Я понимаю, я вовсе и не собираюсь становиться твоей женой.
   - Люся! - я был удивлен. Мне казалось, что она неравнодушна ко мне. Неужели я настолько плохо разбираюсь в женщинах?! - Ты не хочешь поехать со мной в Мюнхен? Почему?
   - Я не сказала "нет". Я подумаю над твоим предложением. Мне надо все хорошо обдумать... Давай спать, Риша.
   С этими словами она встала, погладив меня по щеке, и пошла в свою комнату. Я так и остался сидеть на полу, ничего не понимая.
  
   Утром я проснулся очень поздно. Солнце уже стояло высоко, на небе не было ни облачка. Прекрасный весенний день. Снег растаял, на деревьях начали набухать почки. В открытое окно врывался теплый воздух, несший с собой аромат пробуждающейся от долгого сна природы. И от этого на душе стало легко и радостно. Я забыл все свои прошлые страхи и тревоги. Жизнь продолжается. К сожалению без Евы. Но так всегда бывает. Кто-то умирает, кто-то рождается. Так было всегда, так всегда будет. C'est la vie! Так говорят французы. Интересно, почему это высказывание, такое простое, такое очевидное, пришло в голову именно им. Может быть, его придумали еще раньше, за много лет, а может, и тысячелетий, но обессмертили именно французы. А еще они говорят "Cherchez la femme!" И это тоже мудро. Без женщины нельзя. Я потерял одну и очень страдал, а потом нашел другую, и жить стало легче. Как хорошо, что я нашел Люсю!
   Тут я нахмурился, я вспомнил, что Люся мне ничего не пообещала. Но я надеюсь, что все-таки уговорю ее поехать со мной. Не хочет замуж, пусть как подруга. Такому специалисту, как она, найти работу будет несложно. Тем более, что она прекрасно знает язык. А мне очень бы хотелось, чтобы она была рядом. Мне с ней спокойно и хорошо.
   Я сел на кровати и вдруг услышал легкие шаги в коридоре. Я вскочил и распахнул дверь. Люся обернулась удивленно и тут же рассмеялась.
   - Чего ты прыгаешь? Одевайся и приходи пить кофе, - сказала она.
   Я внял ее призыву, и через минуту сидел за кухонным столом перед чашкой дымящегося ароматного кофе и следил, как она возится у плиты, готовя мне завтрак.
   - Какой сегодня день? - спросил я. - Разве уже суббота?
   - Нет, сегодня четверг, просто я решила не ходить на работу. Взяла отгул в счет отпуска. Захотела побыть с тобой.
   - Черт! А я полдня проспал! - с досадой воскликнул я. - Почему ты меня не разбудила?
   - Ты так сладко спал, мне было жаль тебя тревожить. К тому же мне надо было подумать. Мне очень много всего нужно было обдумать. И лучше всего наедине.
   - И что? - осторожно спросил я, боясь услышать плохое для себя решение.
   Люся помолчала, собираясь с мыслями, а потом выпалила:
   - Эрих, я знаю, кто убил твою жену.
   Я поставил чашку на стол, чтобы не обжечься, и уставился на нее.
   - Откуда? - спросил я севшим голосом.
   - Я же сказала, я все обдумала, проанализировала еще раз и нашла ошибку, которую мы допустили. И все стало на свои места. Все просто.
   Она быстро проговорила это и замолчала. Я с нетерпением ждал, что она продолжит, назовет имя, но она не говорила ни слова. Положила мне на тарелку горячие бутерброды, налила себе кофе, зажгла сигарету и продолжала молчать. Я, конечно, понимаю: пауза, театральный эффект, но не слишком ли она задерживает. Зачем играть передо мной?!
   - Люся, - позвал я. Она подняла голову. - Ты не договорила. Кто?
   - А я и не собиралась тебе говорить сейчас, - ответила она и повергла меня в еще большее изумление. - Я скажу тебе, обязательно скажу. Только не сейчас, потом. В Мюнхене.
   Тут мне следовало вообще упасть в обморок. Еще никому не удавалось изумлять меня так сильно три раза подряд. Но последнее заявление, хоть и было неожиданным, но очень приятным, ибо значило оно, что Люся все-таки поедет со мной. Ради этого я даже простил ей дурацкую таинственность.
   - Ты поедешь со мной в Мюнхен? - переспросил я.
   - Поеду, - сказала она как о деле давно решенном. - Только с одним условием. Я поеду инкогнито.
   - Почему? - на этот раз я почти не удивился. Видимо уже привык.
   - Ты же сам говорил вчера, - пожала она плечами. - Ты не хочешь себя компрометировать. Это действительно будет некрасиво с твоей стороны, если ты вернешься из России с новой любовницей. Пойдут толки в обществе. Зачем? А дети вовсе тебя не поймут. Им же не объяснишь, что их маму может заменить другая женщина. Для них мама - одна единственная и неповторимая. Поэтому будет лучше, если обо мне ни одна живая душа не узнает. Я сама так хочу, - добавила она, видя, что я пытаюсь ей возразить.
   - Хорошо, Люся, как ты хочешь, - сдался я. Она продолжала:
   - Я хочу, чтобы ты вернулся в Мюнхен, и купил для меня маленький домик, где-нибудь в пригороде, а то и в деревне, чтобы там было поменьше народу, и чтобы никто не знал, для кого ты покупаешь этот дом. Я тем временем здесь оформлю все документы, чтобы уехать туда насовсем. Знаешь, не имею никакого желания здесь оставаться. У меня никого нет. Меня здесь ничто не держит. Работа надоела до смерти. Я уже давно мечтаю сбежать от людей и поселиться в тихом безлюдном месте, чтобы никто не мешал делать целыми днями то, что я хочу.
   - Это желание осуществимо, - сказал я. Приятно почувствовать себя добрым волшебником, исполняющим желания современной Золушки. - Чего ты еще хочешь?
   - Я хочу, чтобы ты не говорил ни одной живой душе обо мне. Детям, понятно, не скажешь, но даже друзьям, даже любимой тете не говори. Потом. Придет время, расскажешь. А пока не стоит.
   - Хорошо. Это будет сложнее, но я постараюсь. А третье желание?
   - Что? - не поняла она.
   - В сказках всегда бывает три желания, - объяснил я. - Ты назвала два. Я их исполню. А третье?
   Люся улыбнулась, но почему-то невесело:
   - А третье желание я оставлю на потом.
   - Как хочешь.
   - Значит, договорились?
   - Конечно. Только позволь задать еще один вопрос.
   - Да?
   - Почему ты не хочешь сейчас назвать имя убийцы? Зачем ждать до Мюнхена? Он - что? Все-таки оттуда?
   - Нет, - ответила Люся. - Я просто не хочу рисковать. Ты такой горячий, возьмешь и сделаешь какую-нибудь глупость. А так будет спокойнее.
   Я встал и обнял ее.
   - Милая моя, неужели я так много для тебя значу, что ты беспокоишься о моем благополучии?
   - Да, - просто ответила она.
  
   Через пару дней я уехал в Германию. Все было решено, меня больше ничего в Питере не держало. Правда, я хотел дождаться Люсю, пока она все оформит, но она убедила меня, что в этом нет надобности. Она прекрасно справится без меня, а у меня много дел на родине. Работа, семья, но самое главное - найти ей домик, именно такой, как она хотела. Я потратил на поиски почти неделю, но нашел. Маленький чистенький красивый домик с небольшим палисадником в небольшой деревушке, расположенной всего в часе езды от моего дома в Мюнхене. Народу там живет мало, несколько фермерских многодетных семей, а мой домик стоит на отшибе, и докучать его владелице, я полагаю, не будут. Опять же, вдали от шумных магистралей, и случайно тоже никто не побеспокоит. Я представил себе Люсю в спортивном костюмчике, выходящую рано утром на крылечко, спешащую доить коров или коз, пропалывающую грядки и поливающую цветы. А вечером к ней приеду я, и она угостит меня своим молоком и творогом, и овощами, и мы будем сидеть до полуночи в саду, наслаждаясь ароматами цветов и пением ночных птиц.
   Еще неделю я потратил, чтобы обставить дом внутри. Тут я превзошел самого себя. Обошел весь Мюнхен, чтобы найти все самое лучшее и красивое. Люся должна быть довольна.
   Я звонил ей через день, тайно ото всех, и наслаждался этой таинственностью. Я понял, почему Люся захотела, чтобы никто не знал о нас с нею. Эта таинственность придавала чувствам большую остроту и хрупкость. Звоня ей, я спрашивал, как продвигаются у нее дела, и она неизменно отвечала, что все устраивается наилучшим образом, и скоро она сможет приехать ко мне. Она очень обрадовалась, услышав про домик. Именно такой она и хотела. Я рассказал ей о своих мечтаниях, и она рассмеялась и ответила, что вовсе не собирается превращаться в фермершу. Я посоветовал ей не зарекаться.
   Я ждал ее, никому не говоря ни слова, предвкушая долгую и счастливую жизнь.
   Наконец, это было в начале июля, она сказала мне, что уже купила билет на самолет до Мюнхена, и через день я смогу ее встретить. Я был очень рад, и единственное неудобство доставляло мне то обстоятельство, что нельзя было поделиться своим счастьем с другими. Я честно соблюдал Люсины условия.
   Однако от моих родных не укрылись произошедшие во мне перемены. Проницательная тетя, еще в первый же день моего возвращения пристала ко мне, не завел ли я себе в России подружку. Я с возмущением убеждал ее в обратном, и считал про себя, что не так уж и вру: Люся была не просто подружкой, а намного больше. Дети, как существа по своей природе не склонные к длительному горю, мою перемену посчитали явлением вполне естественным. Они сильно плакали, когда хоронили мать, но прошло два месяца, и они снова отдались своим очень важным детским заботам. А когда к ним вернулся отец, полный жизненной энергии и не собирающийся помирать от горя, они и вовсе воспряли духом. Мы все ни на секунду не забывали Еву, но надо было жить дальше, и мы жили.
   Я иногда представлял себе, как однажды приду домой и приведу с собой Люсю. И скажу: "Эта женщина помогла мне. Она спасла меня от гибели. Она помогла мне выжить, когда мне казалось, что жить дальше уже нельзя. Она заменила мне Еву, не во всем, конечно. Она другая, но она похожа, как продолжение Евы. И я хочу, нет, я прошу вас принять ее и постараться полюбить так, как полюбил ее я".
   Но это будет нескоро, пройдет по меньшей мере год, прежде чем я смогу привести ее к себе. А пока я встречаю ее в аэропорту, чтобы отвезти в ее домик.
  
   Почему-то я думал, что Люся при встрече кинется мне на шею, но она ограничилась лишь поцелуем в щеку. Не хочет на людях, понял я. Хорошо. Сейчас поедем домой, там и поздороваемся по-настоящему.
   Я обратил внимание на то, что она взяла с собой очень мало вещей.
   - А зачем набирать? - удивилась она. - Мне вообще много не надо. А то, что надо я лучше здесь куплю, новое, модное, качественное.
   И мы поехали покупать ей одежду, а заодно и косметику, и духи, и все прочее, без чего не может жить женщина. Она хотела иметь все только немецкое, а мне нравилось потакать ее желаниям.
   Полдня мы ездили по Мюнхену, навещая все магазины и попутно осматривая достопримечательности. Было уже поздно, когда мы наконец приехали в домик. Люся была в восхищении. Она заявила, что у меня отменный вкус, и все-таки повисла у меня на шее. Но остаться ночевать запретила.
   - Ты не должен проводить слишком много ночей вне дома. Я не хочу, чтобы твои дети из-за этого страдали. Да и слухи могут поползти. А это нам ни к чему.
   - Но сегодня-то можно, - попробовал возразить я.
   - Но не нужно. Я устала. Как-никак приехала в другую страну впервые в жизни. Походила по магазинам, погуляла по городу. Столько впечатлений в мои-то годы! Дорогой, я просто устала и хочу отдохнуть, выспаться. Приходи лучше завтра. Завтра, я тебе обещаю, будет сказочная ночь. Ты запомнишь ее на всю жизнь. А сейчас уйди и дай мне выспаться, чтобы завтра быть в форме.
   - Хорошо, - сказал я, уже предвкушая "сказочную ночь". - Только ты не боишься оставаться здесь одна?
   - Боюсь? - удивилась она. - Немного, конечно, страшно, но это всегда бывает на новом месте. Да надо же мне привыкать жить здесь!
   - Конечно. Но место здесь тихое...
   - Да, - подхватила она. - Тихое. Ни души кругом. Где ты поселил меня? Если на меня нападут, то никто и не узнает. А если тебя рядом не случится, то и мой труп опознать будет некому.
   - Зачем ты так говоришь? - мне было неприятно слышать от нее такое, но она продолжала, как ни в чем не бывало.
   - Да-да, совершенно некому. Меня здесь никто не знает, да и не только здесь, но и во всей Германии. Кто меня видел? Работники таможни, продавцы в магазинах, да и то мельком. Сколько они каждый день обслуживают народу, разве всех запомнишь? Ты никому про меня не говорил... И не говори, пожалуйста, пока. Еще рано. Получается, что если меня убьют здесь, то кроме тебя меня никто и не хватится.
   - А как же твои друзья из России?
   - Вряд ли они будут обо мне часто вспоминать. Так что вся надежда только на тебя.
   - Можешь на меня положиться. Я буду заезжать к тебе каждый день.
   - Я буду очень ждать.
   - Последний вопрос. Ты не собираешься мне сказать, кто убил Еву? Ведь мы уже не в России.
   - Это долгий разговор, - покачала она головой. - Вот завтра и поговорим.
   - Ладно, - вздохнул я слегка разочарованно, - столько ждал, могу подождать и еще немного.
   Ожидание притупляет чувства. Вот и мое желание узнать, кто же убил мою жену, несколько притупилось. Не все ли равно, если Люся позаботилась, чтобы я не отомстил ему. Да к тому же само присутствие Люси делает месть уже ненужной и бессмысленной. Хотя я не собирался, чтобы убийца оставался безнаказанным, но для этого достаточно сообщить обо всем в милицию, и если Люся этого не сделала, пусть не надеется, что я не сделаю этого тоже. Но на этом моя месть закончится. Дух Евы успокоится, но еще больше он успокоится, если я не буду делать глупостей и буду жить счастливо.
  
   Весь день я летал как на крыльях. Дела кипели у меня в руках и мои друзья и сослуживцы только удивлялись моему рвению и не поспевали за мной. Я не сердился. Ведь их сегодня ночью не ждала самая лучшая женщина. С работы я заскочил домой и позволил детям воспользоваться моим прекрасным настроением и наобещал им кучу всего, чего в другое время никогда не позволил бы себе обещать. Детей надо воспитывать в строгости - считали мы с Евой, но иногда можно устроить праздник.
   К Люсе я приехал, чувствуя себя в ударе, как никогда. Я привез ей целую охапку цветов и бутылку "Клико" (выяснилось, что она никогда не пробовала этого вина). Люся вышла мне навстречу в умопомрачительном платье, благоухающая какими-то незнакомыми мне манящими духами, с ореолом из светлых волос, светящихся в лучах заката. Я поднял ее на руки и отнес в дом.
   Она была права, это была сказочная ночь. Мы занимались любовью, пили вино, ели приготовленный ею десерт из фруктов, и снова занимались любовью.
   - Я люблю тебя, Люся, - прошептал я, целуя ее шею.
   Она встала с кровати и подобрала с пола пеньюар.
   - Я устала, - сказала она. - Пойдем, посидим на веранде.
   Я нехотя встал, натянул брюки и отправился за ней. Я тоже устал, и охотнее бы полежал в постели. Но если она хочет, буду сидеть на веранде хоть всю ночь.
   Ночь была тихая и безлунная. Черное звездное небо поглощало своей глубиной, а воздух, теплый и нежный, обнимал и придавал невесомость всем членам, как волшебный эликсир, который даже не надо пить, только вдыхать, и он распространялся по всему телу. Я вдохнул этот воздух полной грудью, и мне расхотелось курить, и я даже удержал Люсю, которая уже поднесла зажигалку к своей сигарете.
   - Не надо. Не порть здоровье, - сказал я. - И вообще бросай курить. Женщинам это не идет.
   - А мужчинам, значит, все можно? - усмехнулась она, откладывая зажигалку на подоконник.
   - Не надо, Люся. Ты лучше посмотри, какая ночь! Какие звезды! Какой воздух! Какое счастье.
   Я посмотрел на нее. Она стояла на том же месте и держала в руках нож. Большой нож с длинным отточенным лезвием. Я видел этот нож сегодня, она подрезала им цветы и положила на подоконник. Теперь на том месте лежала зажигалка, а нож был у Люси в руках, и она на него смотрела.
   Меня неприятно резануло по нервам, и я вспомнил об обещании Люси. Как некстати. Но пусть уж сейчас. Поговорить, забыть и не вспоминать больше.
   - Люся, - сказал я, глядя на нож, - кто убил Еву?
   - Я, - ответила она.
  

5

  
   - Кто убил Еву?
   - Я.
   - Неостроумно.
   - Да, неостроумно. Но это правда.
   - Я тебе не верю.
   - Я не вру.
   - Я не хочу тебе верить!!!
   - Зря.
   Я шагнул к ней, желая обнять, почему-то думая, что от моего прикосновения все изменится, кошмар закончится. Она сделала легкое движение, уклоняясь от меня, но на лице ее не отразилось никакого волнения. Я смотрел на нее, как побитая собака, и не знал, что сказать. Я снова протянул к ней руку, но она вложила туда нож. Я почувствовал прикосновение холодного металла и еще более холодных ее пальцев.
   - Я убила ее таким ножом. Очень просто: прижала к горлу, надавила и - чик - кровь хлынула ручьем. И нет больше Евы Риманн, нет Жени Тихоновой. Никого нет. Только я. И ты. Ты, наверно, помнишь тот нож. Ты сам держал его в руках. Я тогда напугалась, решила, что ты обо всем догадался, и хочешь мне отомстить. Как жалко, что я ошиблась. Сейчас бы я уже была мертва... А так... - она покачала головой. - Как жаль...
   - Люся, - прошептал я, - но за что?!
   - За все, - пожала она плечами, - и ни за что. Это очень долго объяснять. Я не могу.
   Она взяла с подоконника конверт (как я его раньше не заметил?) и дала мне.
   - Прочитай, я там все очень подробно изложила. Специально написала заранее, чтобы не упустить ничего. А я пока покурю.
   Она взяла сигарету и спустилась в сад, а я остался стоять посреди веранды, держа в одной руке письмо, а в другой нож. Руки у меня дрожали, а мозг отказывался что-либо понимать.
   Как, как, как, черт возьми, как она могла?! Она не врет. Зачем ей врать? Но тогда что же получается? Все это время она знала, что убила мою жену, и все это время потешалась надо мной? Она предложила мне помощь, зная заранее, что помощь будет тщетной. Она забавлялась, в то время как я не находил себе места от горя. Она использовала меня просто как марионетку в своей игре, и было бы ради чего! Она позволила мне привязаться к себе, крепко привязаться, она даже вырвала у меня признание в любви. И после этого раскрыла карты. Как жестоко! Она вернула меня к жизни, когда я уже совсем отчаялся. Когда я не находил себе места в мире, где нет Евы, она доказала мне, что это место есть, есть около нее. А теперь сама же выбила из-под ног землю. Куда я теперь пойду?
   Сейчас мне было еще хуже, чем когда я узнал о смерти Евы. Тогда я хотя бы не знал предательства. Просто умерла моя любимая жена, самый близкий и дорогой человек, без которого я не мыслил себя. Просто ее не стало, но зато я знал, что до последней своей секунды она думала обо мне, она любила меня, и она бы лучше умерла, чем позволила кому-то причинить мне боль. И она умерла. Но почему? Почему вместо нее, такой доброй и преданной, я встретил эту женщину?
   Она не просто отняла у меня Еву, она отняла у меня не только душу. Она отняла у меня себя. Господи, помоги мне дожить до рассвета! Может быть, на рассвете все окажется не таким страшным? Может быть, на рассвете я проснусь, и найду рядом с собой тихо спящую Люсю, и пойму, что это мои расстроенные нервы пошаливают? А может быть, я увижу рядом Еву? Как будто не было последних месяцев. Я снова проснусь в то далекое утро двадцать первого февраля, проснусь сам, спокойно, и увижу рядом на подушке телефон и позвоню Еве, и она скажет своим насмешливым голосом: "А я уж думала, что ты забыл обо мне!" А я скажу: "Я сейчас приеду, потому что очень тебя люблю!"
   Я почувствовал, как по щеке скатилась слеза. Я поднял руку, чтобы вытереть ее и обнаружил, что так и стою посреди веранды, держа нож и письмо.
   Письмо. Там написано, как умерла моя Ева, за что ее убили. Нет, не убили. Убила Люся. Почему? Она ведь даже не знала ее? Или знала?
   Я быстро вытащил из конверта несколько листков, исписанных косым мелким почерком. Я стал читать. Написано было по-русски, и мне было тяжело разбирать незнакомый почерк на чужом языке, и в то же время хотелось прочитать поскорее.
   "Я ни о чем не жалею, кроме, пожалуй, того, что не встретила тебя раньше. Тогда бы мне не пришлось убивать ее. Она бы мне не мешала, ты бы просто о ней не знал".
   Чертовщина какая-то! Ничего не понимаю. Она не жалеет. Что там дальше?
   "Однако, лучше рассказать по порядку.
   Когда мне было пятнадцать лет..."
   На кой черт мне знать, что было тогда? Почему она убила Еву?! И почему она нее жалеет?
   Я пропустил пару страниц, пробегая их глазами. Мой взгляд цеплялся за фразы:
   "Иностранец. Немец. Он приедет в Ленинград..."
   "Это любовь с первого взгляда и до гроба..."
   "Я погубила себя..."
   "Я разочаровалась во всем..."
   "Я была довольна работой, шефа уважала..."
   "Ева Риманн, фрау Эрих Риманн..."
   "Каждое слово убивало меня..."
   "Что мне было делать?"
   " ...меня часто тянуло на то место...
   "Убила хладнокровно..."
   "А потом появился ты..."
   " ...еще одна мертвая жена..."
   "И вот я здесь"
   "Об этом никто не знает..."
   "Мне все равно..."
   "Все в твоих руках..."
   "Убить легко..."
  
   Я не мог больше это читать. Листки выпали у меня из рук и рассыпались по полу, по красивым разноцветным циновкам, которые я так тщательно подбирал. Объездил не только весь Мюнхен, но и окрестности. Не помню уже где, в каком из маленьких городков, я забрел совершенно случайно в небольшую лавчонку, совершенно невзрачную на вид, и увидел там эти циновки. Хозяйка мне стала расхваливать их, объясняя, что это ручная работа, что ее дочь (такая умница, такая красавица!) плетет их в свободное время. А свободного времени у нее мало. Она учится, получает какую-то серьезную профессию, не то юрист, не то программист... И плетет циновки. Я не раздумывая купил все, заплатив в два раза больше. Пусть дочка порадуется, купит себе красивое платье и встретит хорошего жениха...
   Причем тут эта дочка? Ах да, циновки. Я тупо смотрю на них и вспоминаю чью-то там дочку, а на лужайке рядом с кустами сирени стоит Люся, убийца моей жены, Люся, моя недавняя возлюбленная, Люся... Стоит, а дым от ее сигареты сизыми клубочками плавает в воздухе, освещенным лампой с веранды, и рассеивается без следа. Как будто его не было. Если бы можно было сделать так, чтобы и человек мог так рассеяться. Был человек, стал дым, а потом дыма не стало. И не стало ничего. Ни человека, ни дыма, ни боли, ни печали.
   Ветерок шевельнул листки на полу. Я прижал ногой один. Первый. "Я ни о чем не жалею..."
   Не жалеет. Она же меня сломала. Сначала починила, когда я был разбитый после смерти Евы, а теперь сломала. Предательством. Я всегда считал, что предательство не такой уж страшный грех. Я мог простить предательство другу, даже Еве. Но это... И она не жалеет. Если бы она заплакала, упала на колени, сбежала, я бы понял, я бы простил. Но так...
   А если она все-таки плачет? - резанула меня мысль. Просто она не хочет показывать мне свои слезы. Поэтому и ушла в сад и ждет, что я приду и прощу...
   Я спустился с крыльца. Она все еще курила. По ее спокойной спине, укутанной свободными складками белого шелка, я понял: не плачет. Но напряжена. Ждет.
   Я подошел ближе. Она медленно повернулась. Медленно отняла руку с сигаретой ото рта и затушила окурок пальцами. Выпустила дым через приоткрытые губы. Глаза ее были опущены вниз, туда, где у ее ног сгущалась моя тень. Она подняла голову, и взгляд ее на мгновение задержался на моей правой руке, безвольной свисающей вдоль туловища и сжимающей нож. Губы ее шевельнулись. Что она пробормотала? "Три?.. Жила?.." Она подняла веки, и я наконец заглянул в ее глаза. Серые и холодные. Я один раз уже чувствовал такой холод. Когда смотрел на Еву в морге. Но и тогда от Евы исходило больше тепла, чем от Люси сейчас. Как мертвая. Что же она сказала?
   Я поднял руку. Отточенное лезвие ножа блеснуло, и я приставил его к ее горлу. Она судорожно сглотнула, и в ее глазах появилась искорка чего-то живого. Раскаяние, страх? Страх. Но не смерти, а жизни. Точно. Ведь там написано: "Убить легко" Это она не про себя, это про меня.
   Я надавил на нож. Ее глаза расширились. Я понял, что она боится. Боится, что я не сделаю этого. И мне захотелось закричать. Пусть бы она зарыдала, раскаялась. Я бы простил. А теперь после этого взгляда ей уже нет прощения. Она сотворила зло и должна быть наказана. И я накажу ее. Потом я пойму, что лучшим наказанием для нее было бы оставить ее в живых, чтобы она мучилась, и покончить с собой. Пусть бы терзалась, как терзаюсь я. Но сейчас это невозможно. Я не мог допустить, чтобы она жила. Как она говорила: "прижать, надавить и - чик!.."
   Я слегка отнял руку и полоснул ножом. Сильно. Глубоко. Люся всхлипнула, и глаза ее расширились еще больше, но в них уже не было страха. Было облегчение. Она осторожно опустилась на траву, заливая все вокруг себя алой пенящейся горячей кровью. Я продолжал неотрывно следить за ней. В последний миг губы ее шевельнулись, и она выдохнула: "Danke..." и умерла.
   Я выронил нож, а затем и сам упал рядом с ней. Я уткнулся лицом в траву и единственной мыслью у меня: "Что же она тогда сказала?" И в последний миг я понял, она сказала: "Третье желание!"
  
   Дальше все было, как будто не со мной.
   Я очнулся. Голова раскалывалась, во всем теле была противная ломота, и еще очень мешал запах. Отвратительный запах, животный, теплый. Я поднял голову и все понял. Я лежу рядом с остывающим трупом убитой мною женщины, вокруг натекла лужа крови, и запах исходит от нее. Надо убрать.
   Я встал. Мне было плохо, меня шатало и подташнивало. Какая нескончаемая ночь, подумал я. Доживу ли я до рассвета? Только бы дожить. Я смотрел на Люсю. Она так и лежала: на спине, подогнув на бок плотно сжатые колени, одна рука лежала на животе, другая была согнута так, что кисть почти касалась плеча. Она и в смерти была замкнута. Только голова была откинута так, что на шее отлично виднелась рана. Широкая рваная рана, вся в черных сгустках засохшей крови. И волосы у нее тоже стали черными от крови, и лицо, и грудь, все перемазано. Я почему-то вспомнил, своего младшего сынишку, он всегда ходит перемазанным вареньем или шоколадом, и Ева, и тетя, и Кетхен попеременно вытирают ему личико. И мне тоже захотелось вытереть лицо Люси. Я пошел в дом взял какую-то тряпку (не знаю, что это было), намочил и тщательно вытер всю кровь. Кожа снова стала белой и прозрачной, даже проступил синяк на скуле, где я поцеловал ее недавно.
   От этого воспоминания меня замутило, и я решил, что должен избавиться от Люси навсегда. Надо ее отвезти куда-нибудь и выбросить. Некстати мне вспомнились ее слова, что никто, кроме меня не сможет ее опознать. А если она не будет опознана, то и преступника искать не будут. Никто не убит - никто не убивал. Ты сама виновата, Люся. Ты останешься неотмщенной.
   Я взял ее на руки, но при этом голова ее некрасиво запрокинулась, рана раскрылась, и от вида всех этих жил, мне стало не по себе. Я положил ее назад и сходил в дом за шарфом, а заодно и сам оделся, почувствовав наконец, что продрог. Я замотал ей горло белым шарфом и понес к машине.
   Был четвертый час ночи. Все в округе спало, и никто не обратил внимание на бесшумно скользящую по шоссе черную машину, несущую в себе двух людей: неестественно прямого мужчину с ранней сединой в темных волосах и спящую женщину в белом пеньюаре, заляпанном чем-то темным, и с белым шарфом на шее.
   Я внимательно смотрел на проносящиеся мимо деревья, столбы, рекламы, дома... На встречу не попалось ни одной машины. Все как будто вымерло. Где бы остановиться? Я искал чего-то и сам не знал, чего. И кружил, кружил, кружил под звездным небом.
   Вдруг звезда вспыхнула на мгновенье ярко. Я поехал туда. Оказалось, это крест на маленькой одинокой церквушке. Рядом ни домов, ничего. Только могилы. Я подъехал со стороны кладбища. Пожалуй, подойдет.
   Я вышел из машины, вытащил Люсю и понес, крепко прижимая к груди, как самое драгоценное сокровище, как жертву на алтарь. Я посадил ее около паперти, прислонил спиной к стене, сведенные вместе колени подогнул, голову наклонил к плечу, поправил пеньюар и шарф. Можно подумать, молодая женщина устала и присела отдохнуть.
   Я полюбовался на нее, как на свое творение, и пошел в обратный путь. Я ехал и уже не смотрел ни на деревья, ни на дома, ни на звезды. В голове стучала одна мысль: "только бы доехать". Я гнал на приличной скорости и только благодаря чуду остался жив, то есть благодаря тому, что я опять не встретил ни одной машины. Я временами впадал в забытье и несколько раз съезжал на обочину.
   Как я добрался до дома не помню совсем. Последнее, что сохранилось в памяти, то, как я открываю дверь своей спальни и смотрю на единственное светлое пятно - фотографию Евы. Она, пушистая, нежная и веселая, смеется, зовет меня к себе, и я к ней хочу, я зову ее и проваливаюсь.
  
   Я открыл глаза, и меня сразу ослепило яркое солнце, заливавшее мою комнату. Первое, что я подумал, было: как хорошо, что уже утро! И, значит, больше нет и никогда не будет тех кошмаров, которые посещали меня этой ночью. А ведь мне тогда казалось, что они уже не кончатся. И наступит вечная ночь. Я снова закрыл глаза и блаженно откинулся на подушку. Настал новый день и я чувствовал его даже сквозь опущенные веки, всей кожей, каждой клеточкой своего тела я ощущал радостное тепло нового дня. И мне было хорошо.
   Я удивился, что лежу на спине, обычно я сплю на животе, а сейчас почему-то заснул на спине, и из-за этой неудобной для меня позы мне, наверное, и снились кошмары. Я попробовал перевернуться, но это оказалось сложнее, чем я думал. Во всем теле была странная слабость, несвойственная мне. Это меня насторожило. Что случилось? Я снова открыл глаза и огляделся. Это была моя комната, в которой я жил с семи лет и знал здесь каждую трещинку на мебели и каждое пятнышко на обоях. Моя и не моя. Не мое было то, что в комнате было слишком тщательно прибрано, не было видно одежды, которую я обычно складываю на кресло, вместо нее в кресле сидела моя тетушка и клевала носом. На прикроватном столике выстроилась целая батарея склянок, от которых отдавало больницей. Я перевел ничего непонимающий взор на тетю.
   Она видимо услышала, что я зашевелился и открыла глаза под толстыми стеклами очков.
   - Риша! - воскликнула она с огромным облегчением в голосе и с невероятной для ее тела и лет скоростью перенесла себя из кресла на мою кровать. - Риша! Ну, наконец-то! А то я уж ни спать, ни есть не могу!
   Она прижала меня к своей мягкой теплой груди и всхлипнула. Я машинально обнял ее и задумался, почему она плачет. Можно подумать, что я долго болел и первый раз пришел в себя за долгое время. Я покопался в своей памяти, но она мне ничего не подсказала. Как будто начисто стерло все, что было в последнее время. Остались только темные противные ошметки, но они, скорей всего, из кошмара. А между тем я поглядел в окно поверх тетиной головы. За окном кончалось лето. Когда успело пройти полгода? Я спрашивал у памяти, но она упорно подсовывала мне серые февральские картинки и клялась, что это самое последнее. У меня заболела голова. Я откинулся на подушку и внимательно взглянул на тетю. Она вытерла платочком слезинку и тем же платком погладила меня по щеке.
   - Тетя, что случилось? Я ничего не помню...
   - Бедный мой мальчик, - тетя всхлипнула и снова погладила меня. - Ты спи лучше, тебе надо много спать, чтобы поправиться. Ты так долго болел, так тяжело. Врачи говорили, что надежды нет. А я их умоляла, сделайте, хоть что-нибудь, нельзя же детям сиротами оставаться...
   - Сиротами? А Ева? Кстати, тетушка, позови Еву. Где она?
   Тетя охнула и прикрыла рот рукой. В глазах ее появилось испуганное выражение. Я насторожился. Что-то не так я сказал. Я это чувствовал еще когда произносил слова, но не понимал - что именно. Что плохого в том, что я хочу видеть свою жену? Свою любимую жену... Еву... Что-то проносилось у меня в голове, не задерживаясь. Серое низкое небо. Снег, падающий из него тяжелыми мокрыми хлопьями. Слякоть под ногами. Новостройки, сырые многоэтажные дома... Мимо.
   - Тетя, позови Еву!
   Тетя молчит и озирается по сторонам, будто ищет поддержки. Ева. Обшарпанные машины, казенные. Сирена, то ли полицейская, то ли скорой помощи, не понять. Стены в белую клеточку, кафельные... Опять мимо.
   - Тетя, что ты молчишь? Где Ева?
   Тетя закрывает лицо руками и что-то бормочет. Я опять роюсь в памяти. Дорогой гостиничный номер и грязь. И много бутылок. И звонок по телефону. Что же дальше?
   - Тетя, где Ева?! - кричу я и хватаю ее за руки.
   - Постарайся уснуть, Риша, тебе нельзя так волноваться. Приступ может повториться...
   - Ева?!
   - Нет Евы. Похоронили мы ее, уж полгода почти как...
   Тетя вытирает слезу, а я закрываю глаза и вспоминаю сразу всё. И помойку, занесенную снегом, и грязно-белый морг, и номер "Астории" с Люсей... А заодно и Люсю, сидящую около церкви в белом пеньюаре с шарфом на горле. Память, обрадованная тем, что нашла-таки все, что требовалось, вываливает на меня ворохи воспоминаний, которые мне уже совсем не нужны. Я всхлипываю, как ребенок и снова прижимаюсь к тете. Она ничего не понимает, но она может утешить...
  
   Через три дня я почувствовал себя вполне окрепшим, чтобы без посторонней помощи выйти из дому. Я должен был навестить тот домик, где закончилась моя прежняя жизнь.
   За три дня я много передумал, лежа в постели. Сначала решил, что я зря убил Люсю, нужно было оставить ее в живых. Не только потому, что это было бы лучшим для нее наказанием. Кто знает, может быть, она бы раскаялась, она бы искупила свою вину... Но потом я решил, что даже в этом случае я бы не смог быть с ней. Понять - хоть как-то смог бы, но простить, забыть. Нет. Ей лучше быть мертвой. И ей самой, и мне.
   Из газет, которые мне принесла тетя, я узнал, что Люсю обнаружили на утро, подняли на ноги всю полицию, но тщетно. Люсино предсказание сбылось. Во всей Германии не нашлось ни одного человека, кто бы смог ее опознать. Так ее и похоронили как неизвестную жертву насилия. Похоронили на кладбище, рядом с той церквушкой, где я ее оставил. Газеты писали, что на похороны пришло много любопытных и много полицейских. Они надеялись, что убийца не удержится и придет тоже. Но, как показало следствие, убийца не пришел. Поэтому следствие приостановлено, за отсутствием улик.
   Читая это, я горько усмехнулся. Я должен поблагодарить Люсю, ведь это она позаботилась, чтобы я не сел в тюрьму. Она сделала так, что ни одна ниточка от ее тела не вела ко мне. Впрочем, мне еще больше помогло то обстоятельство, что все время следствия и похорон я провалялся больной. Иначе я бы обязательно пошел на похороны и был бы вычислен полицией.
   Сейчас мне уже ничего не грозило. Я мог спокойно разгуливать по земле, и первым своим маршрутом я избрал Люсин домик. Я вспомнил, что она написала письмо, которое я только бегло просмотрел, но ничего оттуда не помню, кроме того, что она ни о чем не жалеет. Надо вернуться и перечитать. А потом уже делать выводы.
   Не обращая внимания на оханье тетушки, которая собиралась продержать меня в постели еще с месяц, никак не меньше, я сел в машину и уехал.
   В Люсином домике все осталось неизменно с той ночи. Только прибавился слой пыли, да плесень на невымытых тарелках и неубранной еде. А все остальное так и осталось. Неубранная постель, разбросанная одежда, столик с праздничной сервировкой, начатая пачка сигарет и даже зажженная лампа на веранде. На циновках валялись листки. Ветер, похозяйничал здесь, и мне пришлось искать их по всем углам. Нашел все пять (хорошо, Люся их пронумеровала), разгладил руками, но читать не спешил. Было страшно вновь увидеть ее безжалостные слова.
   Сжимая письмо в руке, я спустился в сад. Там, на пожухлой траве, все еще оставались темные пятна, но на кровь они не были похожи. Если бы рядом не валялся нож, покрытый ржавчиной, никто бы не сказал, что почти месяц назад здесь разыгралась трагедия. Я поднял нож и отнес его в дом, на подоконник, пусть тоже лежит на своем месте. А сам сел на ступеньки, вздохнул и начал читать.
   После я еще долго сидел на крыльце, опустив руки с листками, и глядя в одну точку. Я не знал, как отнестись к прочитанному. Единственное, что я понял: я поступил так, как надо. Да простит мне Бог это зло, совершенное во благо, и да простит Он Люсю, свою заблудшую овечку, ибо не ведала она, что творила.
   Я тщательно сложил листки, убрал в карман. Они будут храниться у меня в сейфе, вместе с газетными вырезками о Люсе и парой ее фотографий, которые она подарила мне, в большом бумажном конверте. Никто и никогда не увидит этот конверт. И никто не услышит от меня этой истории. Все будут до конца моих дней считать, что я так сильно любил свою жену, что после ее смерти долго не мог оправиться и даже чуть не умер с горя. И никогда я не впущу в свою жизнь ни одной женщины. Слишком глубокий след оставила во мне любовь к этим двум женщинам: Еве и Люсе, слишком сильное потрясение, слишком страшный конец. Вряд ли я когда-нибудь смогу снова пережить такое. По крайней мере, в ближайшие годы, а потом я стану слишком стар для подобных забав. И это значит, что я проживу свою жизнь один, хоть и окруженный детьми и внуками. Что ж, пусть так и будет. Я уже принес свою жертву на алтарь любви, теперь я хочу только покоя.
   Я встал, взял нож и пошел к цветнику. Не смотря ни на что там выросли прекрасные астры, белые и красные, я срезал огромный букет, и когда относил назад нож, обратил внимание, что цветочный сок почти начисто смыл ржу. Я вытер нож насухо, и тонкое острое лезвие снова заблестело, хищно отражая лучи заходящего солнца. Ишь, чего захотел! - подумал я и положил нож на стол. Он покорно лег, и блики на лезвии погасли. Я закрыл дом и сел в машину. По дороге уже решил, что завтра же снова наведаюсь сюда, уберу все и дам объявление о продаже. У меня же есть замечательный дом, старый милый дом, где меня ждут и любят. Зачем мне еще один? Пусть кто-нибудь другой будет в нем счастлив.
  

Приложение 1.

  
   Я ни о чем не жалею, кроме, пожалуй, того, что не встретила тебя раньше. Тогда бы мне не пришлось убивать ее. Она бы мне не мешала, ты бы просто о ней не знал.
   Однако, лучше рассказать по порядку.
   Когда мне было пятнадцать лет, я влюбилась. В этом факте нет ничего необычного: все влюбляются. Он учился в нашем классе и не обращал на меня внимания, сколько я ни прикладывала усилий. Потом я узнала, что он гуляет с другой девчонкой, которую я считала полнейшей дурой. Я тогда страдала. Вены резать, правда не пыталась, но жить не хотела. Постепенно острое горе прошло, но обида осталась, тем более, что ни один другой мальчик на меня внимания не обращал. На душе кошки скребли, и я решила, раз они не смогли разглядеть во мне замечательную девушку, им же хуже. Найдется другой, который сможет меня полюбить такой, какая я есть. Но он должен быть самым лучшим, самым красивым, самым умным, а еще сильным и смелым. Я огляделась и, хотя парней кругом было много, но его я не увидела. И тогда я решила. Он не русский. Иностранец. Немец (я очень хорошо знала немецкий язык). Он приедет в Ленинград, увидит меня, влюбится и увезет, а наши мальчишки позеленеют от зависти. Постепенно биография моего возлюбленного обрела ясность. Я сделала его таким, каким хотела, все в нем меня устраивало: и достоинства, и пороки (были у него и пороки, а у кого их нет?). Меня смущала его немецкая холодность - почему бы его матери не оказаться итальянкой. Красивая, темпераментная женщина вышла замуж за немца из старинного, уважаемого рода и у них родился сын. А когда сыну исполнилось пять лет, родители погибли, и его стали воспитывать бездетные дядя с тетей. Характер у мальчика был ужасный и он никак не мог поладить с дядей, а вот тетя его любила. И неизвестно какие ужасы ждали бы его в дальнейшем, если бы дядя не поехал однажды в далекую Россию и не привез оттуда девочку, ровесницу своего племянника. И он, племянник, влюбляется в нее, то есть в меня. Такая добрая, умная, нежная, готовая ради него на любые жертвы! Это любовь с первого взгляда и до гроба. Ради меня он меняется полностью. Он оставляет прежнюю распутную жизнь, и становится примерным мужем и отцом трех детей, которых я рожаю ему. Дядя от него в восторге и оставляет ему все наследство, оставляет свою фирму, и он с успехом продолжает дело, и даже преуспевает в нем намного лучше дяди. И это все благодаря мне. Я его опора, его надежный тыл, хранительница очага... И все мы: он, я, его тетушка и трое детей, живем дружно в своем большом доме в Мюнхене, и ничто до самой старости не может омрачить нашего счастья! Замечательно?!
   А звали его ЭРИХ РИМАНН.
  
   Я ждала, надеялась, верила. Не один год я жила мечтой, что вот-вот сейчас я обернусь и увижу на улице пожилого немца, который пригласит меня в Мюнхен навстречу своему счастью. Я даже не сомневалась в том, что это произойдет. Мой Эрих стал для меня всем, чем только может стать один человек для другого. Человек. Он был живой. Я его иначе и не воспринимала...
   Я до мелочей продумала всё: как, где, когда мы встретимся, что с нами будет потом, год за годом - хуже - день за днем. Все эти милые дорогие сердцу мелочи я лелеяла и берегла. Заранее упивалась ими (так люди часто упиваются воспоминаниями). А я ждала Его. Тебя.
   А через три года поняла - озарение свыше - ничего не будет. Просто однажды проснулась, и мне стало ясно, ждать мне нечего. Все, что я придумала, - только сказка, красивая сказка, не более. В жизни так не бывает. А если и бывает, то со мной не случится, а если и случится, то это будет не то, потому что не может быть на свете человека похожего как две капли воды на Эриха.
   Я погубила себя. Навсегда. Для всех. Я знала, что люблю Эриха, и буду любить его. И никто другой после него (такого настоящего!!!) уже не сможет утолить мою тоску. Я бесилась. Искала. Проклинала. Обжигалась. Звала его. Тщетно.
   Я разочаровалась во всем. Поняла: его не забыть, я не в силах это сделать, а никто другой мне не нужен. Что ж, решила я, раз его все равно нет, раз он существует только в моем воображении, я его не найду наяву, я никогда и ни с кем не смогу быть полностью счастлива. Стало быть, я посвящу свою жизнь другому - буду работать, приносить пользу людям. А свободное время проводить с ним, как со старым другом. Это не значит, что у меня не будет никого. Да, я могу встретить мужчину, который мне понравится (ведь я все-таки живая!), и мне будет приятно, если он пригласит меня куда-нибудь повеселиться. Но ничего серьезного не будет. Я знала уже тогда, наперед, что не найду того, кто сможет дать мне то, что дает Эрих.
   So я смирилась. Я решила, что буду жить одна, и я жила одна. Прошли годы - я по-прежнему хранила верность в душе своему Эриху, хотя и позволяла своему телу увлекаться другими. Не надолго. Мне было жалко своей задушенной любви. И временами даже до слез хотелось чего-то осязаемого, хотелось прижаться к... Эриху и выплакаться, рассказать, как мне плохо без него. Но... никто кроме него не подходил на эту роль, и я плакала в подушку, и снова возвращалась к прежней жизни с ним, как будто так надо. Я понимала - я сама виновата во всем. Нечего забивать голову глупостями. Ведь Эриха нет. И никогда не было. Значит, у меня не было и возможности для счастья. А значит, не о чем и плакать. У меня, по крайней мере, есть мирок, где я могу спастись, когда реальный мир обрушивается всей тяжестью, и нет сил ее вынести. А если бы его, Эриха, не было, где бы я находила спасение? В водке?! Спасибо! Danke schon! Уж лучше так...
   Вот таким образом я утешала себя, когда слезы начинали душить. Помогало.
  
   Я была довольна работой, шефа уважала (да и сейчас уважаю, хотела бы попросить у него прощения, за то, что втянула его в эту историю). Однако его желание послать меня в командировку в Москву в январе мне не понравилось сразу. Но я поехала. Привыкла не спорить, а нехорошие предчувствия запихала подальше. Да еще и дала волю своей романтичности. Поехать на поезде. Зачем? Самолетом быстрее, а билет оплачивала фирма, не я.
   Как сейчас помню. Последние спокойные минуты моей жизни. Сижу в купе, вещи уже разложены, я смотрю в окно на вокзальную суету, представляю себе, как поеду, буду смотреть в окно, одновременно готовлю в уме отчет о командировке. И вдруг в купе входит женщина, моя соседка до Питера. Моих лет, или чуть моложе. Не красавица, но очень милая, блондинка с голубыми глазами. Я всю жизнь мечтала быть такой. Воздух вокруг нее светился счастьем и весельем. Ей было хорошо, и я за нее порадовалась - не позавидовала. Я уже давно не завидовала людям. Пусть они мне завидуют, ведь это у них нет тайного возлюбленного, который всегда рядом и никогда не изменит!
   Поезд тронулся. Попутчица представилась: Ева. Наверно, у меня сделалось удивленное лицо, и она пояснила, что по-настоящему ее зовут Евгения, но когда она вышла замуж за немца, поменяла имя. Теперь ее зовут Ева Риманн, фрау Эрих Риманн.
   У меня перехватило дыхание. Эрих Риманн?! Я что-то спросила, и она начала рассказывать свою историю. Рассказывать подробно, так как ехать было долго, надо же как-то убить время!
   Так я узнала всю ее жизнь. Стоит ли мне здесь пересказывать то, что мы оба так хорошо знаем? Ведь я и сама бы смогла ей рассказать ее жизнь не хуже, каждую мелочь, каждую деталь.
   И каждое слово убивало меня. Все, чем я жила - это все - чужая жизнь. Жизнь настоящая. Мы с Евой прожили одну и ту же жизнь, но она жила сама, наяву, а я...
  
   Я вышла из поезда опустошенная. У меня ничего не осталось. Все, чем я жила, исчезло - убито. Я не хочу жить чужой жизнью. Я не могу жить с мыслью, что та жизнь, которую я считала своей настоящей, на самом деле настоящая для других людей, они украли ее у меня. Как будто я придумала их, а они живут, даже не подозревая об этом. Жить по-старому было невыносимо. Но и по-другому я жить не умела. Рана в моей душе зияла. Ее ничем нельзя было залечить или затянуть. Слишком большой кусок меня оказался вырван. Медленная смерть. А в голове постоянно: а ведь ты могла быть на ее месте! И тогда бы ТЫ прожила это все по-настоящему. Надо было лишь успеть раньше ее в нужное время в нужное место.
   Почему она? Почему не я?!
   А он?
   Ты.
   Эрих.
   Ты же есть. Такой. Я это теперь сама увидела. Точно-преточно такой!
   А я все эти годы и не знала, что ты есть. Я считала, что ты плод моего больного воображения... Бог мой! А ты обо мне даже не знаешь. Даже не догадываешься!
   Что мне было делать?
  
   Я всегда любила одинокие прогулки по вечерам. Но ходить по темным зимним улицам слабой женщине страшно. И я брала с собой нож. Длинный, острый, жуткий. Брала - и знала, что если надо будет защищаться, я лучше дам себя убить (ведь моя жизнь бесценна - то есть, не имеет цены!), чем пущу его в ход. Я никогда не смогу вонзить нож в живого человека. Даже в себя. Ведь если рассуждать логически, то мне давно пора наложить на себя руки, ведь я уже много лет как убедилась, что жизнь бессмысленна. А я вот живу, существую. Потому что не могу иначе. Страшно.
   А потом шеф попросил меня узнать ее адрес. Я не хотела, но ноги сами привели меня в тот район, к ее дому. Я стояла под окнами и думала, о ней, о себе, о тебе...
   И потом меня часто тянуло на это место. Я видела пару раз ее издали и каждый раз меня душили противоречивые чувства. Я клялась себе, что больше не приду сюда, но приходила.
   Пришла и в тот вечер. Не знаю, почему я тогда прошла во двор, Там не было никого, даже света. Только мусорный бак. Жутко. Я решила идти к остановке. На всякий случай руку сунула в сумку, взялась за нож. Так спокойнее.
   Вдруг у помойки я увидела человеческую фигуру. Испугалась. Человек направился ко мне. А мне вдруг стало спокойно - пусть убьют, ограбят, изнасилуют - все лучше, чем так существовать. Все равно я никогда не жила. А после возвращения из Москвы и вовсе умерла.
   Но это была она.
   Глянула мельком на меня и пошла своей дорогой. Не узнала. Даже не потрудилась напрячь память.
   Во мне вдруг поднялась злость. Это она убила меня. Убила все, что было во мне лучшего. Убила хладнокровно. Обрекла на вечные муки. А теперь даже не обращает внимания!
  
   Я не помню, как окликнула ее и ударила ножом в горло.
   Она ничего не поняла.
   Я тоже.
  
   Я вернулась домой. И все стало как раньше. До нее. Как во сне.
   Снова был Эрих. Была я. Евы не было. И ничего не было. Только мои мечты.
   А потом появился ты.
  
   Я ничего не знала. Шеф послал меня к тебе. Очень просил. И я пошла. Наверно, он прочитал мои мысли.
   Что такое жизнь? Что такое сон? Как отличить одно от другого? Когда я увидела тебя, я проснулась или заснула?
   Я никогда не узнаю.
   Я знаю одно: моя жизнь стала иной. В нее вошел Эрих. Настоящий. ТЫ.
  
   Ты, наверно, поражаешься: как она могла спокойно смотреть мне в глаза, жить со мной, ведь она стала причиной моего несчастья?!
   А я могла. Я уже говорила, что ни о чем не жалею, и не чувствую себя виноватой. Наоборот, я была счастлива. Ведь ты принадлежал только мне. Евы не было. Ее и не должно было быть. А ты был. Живой. Настоящий. Ты что-то делал, говорил, ходил, дышал. А я смотрела на тебя и думала, что ты - мое творение. Я создала тебя и долго держала в своем воображении. А теперь ты ожил. И у меня душа пела, когда я смотрела на тебя. Ты был со мной, и все шло как надо. Так должно было быть с самого начала.
   Обретение тебя и убийство Евы для меня никак не были связаны. Я понимала умом, но сердцем не ощущала. Сердцем я знала, что смогу тебе помочь забыть ее. Я думала, что просто займу ее место в твоей жизни. Будто ничего и не было. Одна и та же женщина. Лишь немного изменилась.
  
   И в тот момент, когда ты уже был готов признать меня продолжением Евы, я вдруг поняла. Я прозрела, как тогда, пятнадцать лет назад, когда поняла, что мне не на что надеяться. И для меня стало очевидным, что я, Я САМА, никогда не смогу стать ею. То, что я пережила, наложило слишком сильный отпечаток на меня. Я, Людмила Сергеевна Мартынова, никогда не смогу стать Люси Риманн, такой, как я мечтала всегда. Во мне что-то сломалось и сломалось давно, вовремя не починено, а теперь, а теперь заржавело, испортилось окончательно; ремонту и возврату не подлежит, и остается только выбросить на свалку. И меня тоже - на свалку. Я добилась, чего хотела. Твоей любви. А сама любить разучилась. Всё, что было во мне теплого, - растрачено на твоего фантома, а тебе не осталось. Я холодна, как мертвец. Сама удивляюсь. И даже твои горячие руки не смогли меня согреть. А зачем тебе еще одна мертвая жена?
  
   Тут бы мне написать тебе это письмо, да и покончить с собой, чтобы не мучиться и тебя не мучить. Но я так не могу.
   Во-первых, не могу убить себя. Слабая я, видно. Но об этом я уже говорила.
   Во-вторых, не хочу, чтобы меня судили и разбирали по косточкам, даже после смерти. Ведь если бы я покончила с собой в Питере, это стало бы достоянием гласности.
   И в-третьих, у меня оставалось еще одно желание: увидеть Мюнхен. Побывать там с тобой. И провести одну ночь, ради которой и стоит жить.
   И вот я здесь.
   Об этом никто не знает. Ни в России, ни в Германии.
   Я в роли твоей тайной возлюбленной сижу в маленьком домике, который ты купил мне, и жду тебя.
   Жду той ночи, ради которой я жила.
   Своей последней ночи.
   Я не знаю, что будет после нее. Я не загадываю и ничего не жду. Мне все равно.
   Все зависит от тебя: ты меня воскресишь или убьешь.
   Воскресить меня будет сложно: я слишком давно мертва, и если за все время нашего знакомства тебе это не удалось (ТЕБЕ!), то вряд ли удастся сейчас.
   Убить легко. Я сама сделала для этого все. Тебе останется только перерезать мне горло и выкинуть мой труп на улицу. Никто не узнает, что это за женщина. И на тебя ничто не укажет.
   Все в твоих руках. Даже нож я приготовила - длинный, острый, совсем как тот. Я хочу, чтобы ты убил меня этим ножом. Я жила как Ева и умереть хочу также. Только от твоей руки.
  
   Я все сказала. Теперь тебе решать, жить мне или умереть. То есть - вернуть меня к жизни или убить.
   Я только об одном тебя умоляю: не оставляй меня так, как есть. Это было бы слишком жестоко.
  
   Прости. (зачеркнуто)

   Прощай.

Люся.

Приложение 2.

  

Цветы для незнакомки

  
   Месяц назад наша газета подробно писала о загадочном убийстве молодой красивой женщины. Напомним коротко, что ее труп был обнаружен ранним утром деревенским священником. Она сидела у дверей церкви и как будто спала, когда священник тронул ее за плечо, она упала и обнаружилось, что у нее перерезано горло. На ней был одет только легкий белый пеньюар и шелковый шарф на шее. Полиция так и не сумела установить ее личность. Неясным осталось и то, кто ее убил и за что, а также, как она оказалась на паперти. Целый месяц полиция сбиваясь с ног искала хоть малейшую зацепку, но ничего не нашла.
   Женщину похоронили у церковной ограды, на похороны собралась вся округа, но никто из гостей не задержался дольше положенного и не сделал ничего подозрительного. За могилой велось наблюдение, но кроме любопытных на нее не приходил никто. Первое время сердобольные женщины из соседних домов приносили цветы. А потом о ней забыли. И охрану сняли. А зря.
   Сегодня утром на могиле незнакомки священник нашел огромный букет красных и белых астр. И опять никто не видел, кто же принес эти цветы. Тут же приехавшая полиция не нашла ничего, кроме обрывка тетрадного листа с надписью: "Для Люси Мартинс". Комиссар говорит, что выводы делать еще рано, надо дождаться результатов полной экспертизы, но уже ясно, что даже экспертиза не даст ничего. Похоже, убийца несчастной Люси Мартинс так и не будет найден.

К. Шнайдер, наш собкор.

//"Баварская жизнь",

1999, N 157

  
  
   У меня с детства были прекрасные способности к языкам, а уж имея жену-русскую, грешно не знать ее родной язык (нем.)
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
   23
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"