Волынская-Кащеев : другие произведения.

Грех боярышни

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ОбложкаСамая первая наша повесть. Теперь мы так уже не пишем. Эпоха Петра I, история любви русской боярышни и английского капитана: балы, дуэли, корабли









Илона Волынская

Кирилл Кащевв

Грех боярышни

   Последнее ядро ударило под корму, бриг уже тонул. Сэр Джеймс досадливо хмыкнул, отвернулся и направился в каюту. На самом деле он несколько преувеличивал степень своей раздраженности. Легкость, с которой удалось уничтожить пиратский бриг, доставила удовольствие. Да и снятая с корабля добыча была очень велика. Однако напоминание о прошлом царапало душу.
   Всего три года как сэр Джеймс Фентон, один из самых прославленных и удачливых корсаров Атлантики, перестал наводить ужас на капитанов испанских судов. Помирившись с правительством Ее Величества (что обошлось в изрядную сумму) и приняв из рук королевы Анны рыцарское звание, сэр Джеймс сумел не только упрочить, но и преумножить свое состояние. Его уважали и принимали как в среде почтенного английского купечества, так и при капризном Сент-Джеймском дворе. Хотя торговые операции оказывались иногда не менее опасными и захватывающими, чем морские сражения, память о бурных годах пиратства порой тревожно и маняще возвращалась.
   Возможно именно беспокойная память, соединенная с холодным коммерческим расчетом, заставила Джеймса предпринять экспедицию в варварскую Московию. Судя по полученным оттуда донесениям, молодой царь Петр, потерпев поражение под Нарвой, не только не пал духом, но и явно готовился к реваншу, причем к реваншу на море. Если это так, то груз "Летящей стрелы" должен был принести огромные барыши его владельцу. Обратно можно вернуться с полными трюмами льна, пеньки, ворвани, бесценных русских мехов, а там и наладить с Московией постоянную торговлю также, как ему удалось в Индии, Африке и американских колониях. Удача в России превращала сэра Джеймса из просто весьма состоятельного молодого дворянина в одного из богатейших людей Британии.
   Приближающийся гул голосов прервал размышления Джеймса. Галдящая ватага направлялась к каюте, суть спора разобрать было невозможно, слышно было только: нос, о носе, с носом. Наконец, раздался стук в дверь и на пороге появился Джереми Сандерс, штурман "Летящей стрелы", за ним следовал коротышка-боцман, волочивший за рукав одного из матросов, еще несколько человек замерло в дверях.
   - Изволите ли видеть, сэр... - начал боцман, но матрос, на носу которого белела свежая повязка, перебил его.
   - Мой капитан, тут такое дело. В нынешнем бою один из паршивых головорезов с того брига отрубил мне нос. По законам пиратского братства за утерю носа мне полагается сто реалов. Ведь согласитесь, капитан, мужчина без носа - это совсем не то, что мужчина с носом.
   Боцман Фостер, самый лучший боцман и самый прижимистый корабельный эконом на весь английский флот, от негодования воспарил к потолку каюты.
   - Что ты несешь, Боб Аллен! Взгляните сами, сэр, почти весь его чертов нос на месте. Отрубили-то ему самый кончик, а он требует с меня деньги как за целый нос. Так они начнут получать возмещение за отрезанные пальцы каждый раз как подстригут ногти.
   - Как тебе не стыдно, Фостер, - возмущению Аллена не было предела, - Нос без кончика - уже совсем не нос, это мне любая портовая девка скажет.
   Штурман сдавленно хихикал, матросы корчились от смеха.
   - Ну-ка, тихо, - скомандовал сэр Джеймс, - Во-первых, Аллен, помните, что вы больше не пират, а верный подданный короны, и не должны поминать пиратские законы. Однако вы оба правы. Конечно, нос без кончика - не совсем нос, но ведь и кончик - тоже не целый нос. - Лицо Джеймса было абсолютно серьезным, - Поэтому приказываю штурману Сандерсу измерить нос Аллена, вычислить, какой процент был утерян, а боцман Фостер выплатит долю от ста реалов, соответствующую размеру отрубленного куска и добавит еще двадцать реалов за испорченную мужскую красоту.
   - Сэр, за его красоту и один реал много, - вскипел Фостер.
   - Ну, а если вы недовольны моим решением, - в голосе Джеймса появилась нотка задумчивости, - Я, пожалуй, отправлю вас обоих на палубу, поискать недостающий кончик, и разрешу команде полюбоваться, кто же в конце концов останется с этим носом.
   Спорщиков как ветром сдуло. Остальная компания, отдав честь, отправилась следом. Джеймс рассмеялся. Происшествие вернуло ему хорошее настроение. Ему нет еще и тридцати, а он сумел вырвать у жизни уже так много. Единственный сын обнищавшего дворянина, спустившего небольшое состояние семьи на породистых скакунов и беспородных актрисок, Джеймс Фентон годами борьбы и труда сумел вернуть родовому имени былой блеск. Расчет и удача никогда не обманывали его, не обманут и на сей раз. Там, впереди, в далекой Московии, его ждет сказочное сокровище. Он чувствовал, он знал это.

***

   Глава 1
   Нервно теребя пушистый кончик косы, Варвара с мрачным смирением взирала на учиняемый разгром. Матушка металась по поварне, давая враз сотни распоряжений и лишая стряпух последних остатков разумения. Впрочем, большая часть слов сливалась в невнятное лопотание, на поверхность всплывало лишь одно: царь едет, царь едет. Варя тяжко вздохнула: если хотя бы половина маменькиных приказов будет выполнена, все семейство бояр Опорьевых окажется в узилище за попытку отравления государя.
   Перебросив косу за спину и избегая молящих взглядов стряпух, Варя покинула поварню и направилась к сеням. Непросохшие доски пола резко и зло скрипели под ногами, выдавая кипевшее в ее душе раздражение.
   Из всех жителей молодого Санкт-Петербурга Опорьевы обустроились наиболее солидно и надежно. Еще год назад боярин Никита Андреевич, дав обязательство соорудить на свой кошт три военных судна для Балтийского флота, отправил на берега Невы плотницкую артель, споро срубившую ему четырехскатный терем в три житья, куда боярин и переехал с женой, сыном-офицером и половиной московской дворни.
   Однако несмотря на изрядные размеры хором и обилие услужающих, населившие остров Янни-саари (ныне волею государя прозванный Веселым) офицеры и инженеры старались держаться подальше от обширного опорьевского подворья, предпочитая ему наскоро слаженные избенки других поселенцев. Да и сам боярин с сыном редко задерживался дома. Причиной подобного отчуждения была боярыня Прасковья Тимофеевна, которая из всех обязанностей хозяйки признавала и истово выполняла лишь одну - прием странных людей, молельщиков Христа ради. С ними она с наслаждением обсуждала наступившие тяжкие времена, засилье безбожия, небрежение обычаями и падение нравов, позволяя дворне творить что заблагорассудится.
   Те немногие нетерпеливцы, которые сразу после появления боярского семейства в Петербурге погостевали у них, рассчитывая порадоваться домашнему уюту и вкусной стряпне, нескоро оправились от желудочной скорби, зато весьма скоро оповестили всех друзей и приятелей об опасности, подстерегающей за боярским столом.
   Вспоминая свое первое появление под сенью отчего дома, Варвара искренне сочувствовала этим несчастным. Боярышня Опорьева сызмальства не жила с родителями. С раннего детства она была отдана под опеку вдовой бабушки. Старая властная боярыня была суровой воспитательницей, но внучку искренне любила и желала добра, потому и обучала всему, что знала сама, а знала она немало. Смерть старухи стала для Вари огромным горем, но в этой первой в жизни большой беде ее утешало сознание того, что она возвращается домой.
   Сейчас Варя горько усмехнулась, вспоминая, как спешила она в Петербург, мечтая о ласковых объятиях давно не виданных родителей, о брате-защитнике, о тепле и любви семейного очага. Действительность оказалась совсем иной. Когда полгода назад 16-летняя Варя выскочила из дорожного возка у опорьевского терема, ее надежда обрести семью была быстро и жестоко погашена. Она радостно шагнула навстречу кинувшейся с крыльца Прасковье Тимофеевне, однако маменька вихрем пронеслась мимо нее навстречу босоногому юродивому, что-то выкрикивающему о конце света и пришествии антихриста. Вскоре боярыня уже хлопотливо вела святого в горницы - кормить калачами и рассуждать о божественном. Отец и брат были более приветливы, но обняв Варю и расспросив о последних часах своей матери боярин Никита заторопился по важным делам, оставив дочь устраиваться в новой жизни как ей угодно.
   Боярышня была потрясена царившим в родном доме безладом и запустением. Готовившуюся на поварне еду невозможно было взять в рот, в чуланах и коморах не было самых необходимых припасов, кислый дух грязи и перепревшей рухляди перебивал даже смолистый аромат свежеструганных досок.
   Воспитанная суровой бабушкой в ясном понимании долга хозяйки перед домочадцами, Варя рьяно взялась за дело. Труднее всего оказалось призвать к порядку дворню, внушить им, что время беспечального маменькиного хозяйствования завершилось. Беда была в том, что Никита Андреевич имел вполне ясное и четкое представление о роли и месте каждого члена семьи. Жена должна вести хозяйство и командовать дворнею (даже если у нее это выходит из рук вон плохо), а дочь сидеть за рукоделием и ждать пока родители найдут ей жениха - только так и никак иначе. Перехватывая бразды правления, Варе приходилось быть крайне осторожной, чтобы не вызвать гнева отца. Холопы отлично знали, что боярышня не может открыто потребовать у них повиновения и Варя потратила много времени и сил, доказывая им, что пренебрегать ее приказами весьма небезопасно. Еще и по сей день Варя вела затяжную битву с ключницей. Поймав ту на нескольких серьезных провинностях, Варвара самым обыкновенным шантажом добилась от старухи послушания, однако та использовала любую возможность, чтобы напакостить боярышне, да и вожделенный символ власти в доме - ключи, по-прежнему оставались на ее поясе.
   Тем не менее Варя трудилась не покладая рук, втайне надеясь, что ее усилия подарят ей место в сердце сурового, вечно занятого отца и она вновь не будет одинока в мире. Но и этой надежде не суждено было сбыться. Честно говоря, Никита Андреевич за множеством дел и забот вскоре вообще позабыл о том, что в доме появился новый человек. Вспоминал он о Варваре только случайно наткнувшись на нее, и уж, конечно, ему и в голову не приходило связать воцарившуюся в доме чистоту и улучшившийся стол с незаметной фигурой дочери. Так что Варя вскоре оставила всякие попытки привлечь к себе внимание и любовь семьи, довольствуясь успехами своих ежедневных трудов и властью, которую она постепенно приобрела над прислугой. Она быстро научилась находить радость в том, что отец и брат стали чаще бывать дома, а все еще редкие гости уже не вздрагивали от страха при предложении откушать.
   Варя в который раз за сегодняшнее утро подосадовала на себя за то, что осматривая коморы, не успела перехватить посыльного и отцов приказ готовиться к приезду государя со свитой и иноземными купцами дошел до матушки. Следовало сей момент вытащить боярыню с поварни, а не то, упаси Господь, царя придется кормить плодами ее трудов. Впрочем, существовал верный способ отвлечь внимание Прасковьи Тимофеевны.
   Варвара заглянула в светлые сени. Привычным взглядом выделив среди склонившихся над шитьем девичьих голов знакомую рыжую косу, Варя поманила к себе Палашку. Конопатая девка была верной тенью боярышни. Много лет назад боярыня-бабушка подарила внучке веселую девчушку-хохотушку, которая с тех пор делила с Варей и шалости с проказами, и наказание за них, и суровую выучку. Вот и сейчас Палашка поняла госпожу с полуслова и уже через недолгое время возвратилась, волоча за собой толстенную неопрятную бабищу, невнятно гнусившую нечто божественное.
   Варя побежала в поварню.
   - Маменька! - с порога закричала она, но Прасковья Тимофеевна даже не оглянулась, продолжая сыпать горох слов. Варя подошла к ней поближе и уже в самое ухо крикнула, - Маменька! - Боярыня смолкла, выжидательно воззрились на дочь. В поварне воцарилась тишина, все глаза с надеждой уставились на Варю, - Маменька, там баба пришла, из Писания вещает!
   - Что за баба? - с мгновенно пробудившимся интересом спросила Прасковья Тимофеевна.
   - Толстенная такая, наверное, очень святой жизни женщина, - серьезно ответила Варя. Кто-то из стряпух сдавленно хихикнул. Варвара заторопилась, стараясь, чтобы матушка не заметила неосторожной шутки, - Глаголит, скоро конец света придет за грехи человеческие.
   - И что ты думаешь, дочка, - боярыня наставительно подняла пухлый палец, - Верно, гневается на нас Господь, видя безбожие и порчу нравов!
   - Страшно-то как, шутка ли, конец света, - Варя доверительно заглянула матушке в глаза, - Вы бы побеседовали со святой странницей, может минется как-нибудь?
   - Когда же я поговорю, дитятко, ведь царь едет, готовиться надобно!
   - Так вы, родная, уже все сладили, что след стряпухам наказали, теперь ужо они сами.
   - Верно, верно, боярыня-матушка, мы все уразумели, сготовим как надобно, государь довольны будут, - поддержала Варю главная стряпуха.
   - Ну, коли так... - Прасковья Тимофеевна торопливо засеменила к выходу, уже заранее крестясь и умильно закатывая глазки.
   Послышались облегченные вздохи.
   - Как хорошо-то, боярышня, - радостно улыбнулась Варе молоденькая кухонная девка, - а мы уж думали, что коли все сделать как нам ваша матушка наказали, так царь всем головы поотрубает.
   Варя ожгла насмешницу суровым взглядом:
   - Голова твоя на месте останется, а вот за непочтительность к боярыне ты мне спиной ответишь, - девка низко склонила голову, Варя смилостивилась, - Ладно, не стой столбом, найди ключницу, скажи, что я велела дать ключ от подклети и тащи оттуда соленья. - Боярышня повернулась к стряпухам, прикидывая, чем же попотчевать царя, да так, чтобы государь явил батюшке свою милость. Отец передал, что он с Петром Алексеевичем будут по вечерне, времени оставалось предостаточно.
   Покончив с необходимыми приготовлениями, Варя устало направилась к сеням. Это было самое покойное и тихое место в доме. Над головами работающих девок мерно плыл голос старой Меланьи, баявшей сказки. Сказки Варя страстно любила с детства. Сейчас звучала ее любимая, о заморском царевиче, Бове-королевиче. "Поднял Бова-королевич свой остер булат меч и снес Змею поганому голову..." Перед Вариными глазами разворачивалась картина жестокой сечи. Впрочем, совсем не ради отрубленных голов очередного чудовища слушала Варя сказки. Скоро, скоро уж получит королевич свою награду, поцелует в уста сахарные прекрасную королевну.
   Ах, сказки, сказки и навеваемые ими мечты! Еще отец Григорий, священник в бабушкиной вотчине, говаривал ей, что мечтания надобно укрощать, ибо вводят они молоденьких девиц во грех. Варя не очень-то прислушивалась к его словам, ведь что может быть плохого в ее снах наяву? Напевный голос Меланьи убаюкивал, Варя склонила голову на руку и погрузилась в свои фантазии.
   Вот сидит она во высоком терему у красного оконца, а платье на ней италийского фасону, точь-в-точь как тетка Наталья давеча приезжала (представив себя в роскошном, приоткрывающем грудь наряде Варя закраснелась, но отважно не стала отгонять видение). Внизу женихи толпятся, горячат скакунов, хотят допрыгнуть до окошка и сорвать с ее руки перстень. Вот один за другим взмывают в прыжке кони, вознося своих седоков к ней, но она только надменно качает головой, отвергая одного претендента за другим, не позволяя им приблизиться. Но издалека мчится еще один всадник и ее сердце радостно вздрагивает, узнавая суженного. Сейчас она увидит лицо того единственного, кому она предназначена. Всадник гонит коня, сейчас, вот сейчас...
   Варя подается вперед и с криком вскакивает, разбуженная от мечтаний. Стук копыт и впрямь раздается. А еще он сопровождается грохотом открывающихся ворот, веселым гомоном и смачным мужским гоготом. На двор вваливалась царская свита.
   Тихий солидный терем казалось замер, сжался при этом вторжении веселых здоровенных мужиков в иноземных кафтанах, пахнущих морем, табаком и крепким потом. Под ногами у свитских крутились жуткие уродцы, безобразно толстые и столь же безобразно пьяные. Варя брезгливо поморщилась: к Опорьевым пожаловал печально известный всепьянейший собор, постоянные царские спутники по кутежам, в чьи обязанности входило поклонение Бахусу (сиречь, пьянство беспробудное) и скоморошничество на потеху государю сотоварищи.
   Высунувшись в окошко, Варя увидала отца, сбегающего с красного крыльца навстречу гостям. Оказывается, батюшка уже вернулся, а она и не заметила. Что ж, хватит дремать, пора приниматься за дело. Жаль только, что не успела она увидеть лица своего вымечтанного суженного. Варвара накинула на плечи платок и поспешила к стряпухам.
   Глава 2
   Находившийся среди царской свиты сэр Джеймс Фентон блестящими от любопытства глазами осматривал опорьевский терем. Даже на равнодушно-невозмутимых физиономиях сопровождавших своего капитана Аллена и боцмана Фостера отразилось некое удивление. Это был первый большой и полностью достроенный партикулярный дом, увиденный ими с того момента как "Летящая стрела" бросила якорь у русских берегов. Необычность архитектуры поражала, хотя Джеймсу дом, пожалуй понравился, - веяло от него чем-то уютным.
   С самого приезда в Санкт-Петербург русские непрестанно изумляли Джеймса. Форпост Русского государства, создаваемый на отвоеванной у неприятеля земле, на первый взгляд казался всего лишь кучкой неопрятных лачуг. Присмотревшись же, можно было заметить, что молодой город полон жизни и энергии, он походил на хлопотливый муравейник, где каждый был занят, каждый нес свою долю забот. Люди деловито сновали туда и сюда, заставляя поверить, что вскоре их усилиями свершиться невозможное - на месте болот поднимутся порт и крепость.
   Еще большее удивление вызывала принятая здесь вольность обращения, почти полное отсутствие этикета. Царь Петр не обременял себя двором, он имел соратников, а не придворных. Впрочем, такая простота нравов имела и обратную сторону, ближайшие сподвижники Петра были бессильны перед гневом государя, их не защищал ни закон, ни обычай, ни правила поведения, они были лишены всякой возможности охранить свою дворянскую честь. Фентон уже не раз видел как Петр нещадно потчевал дубинкой высокопоставленных вельмож, кроя их непотребным образом. Такого зрелища не увидишь в родной Британии. Джеймс мысленно представил ее всемилостивейшее величество королеву Анну, которая ругаясь, как базарная торговка, лупит метлой свою первую статс-даму леди Черчилл, герцогиню Малборо, и усмехнулся. Да уж, Россия поистине страна, где невозможное становится возможным.
   Брезгливо отпихнув пьяно бормочущего шута, Фентон взбежал по ступеням. Джеймс никогда не разделял всеобщего пристрастие к уродам и помешанным всех мастей. Вот, кстати, и еще одна местная странность: здравые и деловитые в быту, русские почтительно замирают, стоит одному из несчастных калек забиться в припадке, и видят в его безумных речах божественное откровение.
   Джеймс догнал царя, тот приобнял его за плечи, и направился к хозяину дома:
   - Вот гляди, сэр Джеймс, каковы у меня упрямцы. Чего я только не делал, дабы европейский вид ему придать. И добром просил и кары сулил, и полы длиннющие обрезал, и дубиной оглаживал! Ничто его не берет! Как ходил, так и теперь ходит! Борода до пояса, кафтан и шуба до полу. Веришь, бородовые деньги ему против положенных 60 рублев велел поставить вдвое, думал, может мошну пожалеет и обреется. Так нет, все едино с бородищей ходит, не борода - река! Ой, смотри, Никита Андреевич, не вдвое - вчетверо за сие безобразие платить заставлю!
   - То воля твоя, государь, как велишь, так и заплачу. А честную браду, - боярин любовно огладил действительно роскошную бороду, опускавшуюся ниже пояса, - на поругание не отдам.
   - Хорошо хоть сына с толку не сбиваешь, парень вполне европейцем смотрит.
   - Алешка у меня человек молодой, ему за модами гоняться не грех, а я уже свой век прожил, мне на старости лет облик менять негоже.
   - Так ведь сам помысли, боярин, ты ж отечество свое перед европейцами позоришь, они нас из-за длинных одежд и зарослей на мордах за дикарей почитают.
   - И-и-и, батюшка Петр Алексеевич, - боярин лукаво поглядел на царя. Его медлительная и тяжеловесная немецкая речь, часто пересыпаемая русскими словами, была, тем не менее, вполне понятна. - Ты уж прости, коли я от своего стариковского ума твоему державному слову наперекор молвлю. Ведь не в одеже дело. Будет на Руси сильный флот, да армия, что любого в хвост и гриву расчехвостить сможет, да торговля с искусствами всякими ежели преизрядно разовьются, так нас эти самые европейцы и в долгополых кафтанах и с бородами, и даже нагишом и с зеленым кустом на голове, учнут с почетом принимать. А не будет сего, тогда хоть ты всех наших мужиков ихним реверансам обучи, все едино уважения в Европах не дождешься. Вот и сам ты как дело важное приспело, так купца англицкого не к своим босомордым повез, а ко мне, длиннобородому.
   - Ох, гляжу, осмелел ты, боярин Никита, - пристальный взгляд круглых кошачьих глаз царя стал недобрым, блеснул жестокостью, - Слишком длинный язык можно вместе с головой укоротить.
   Боярин склонился:
   - В моей голове ты волен, государь.
   - Вот и не забывай про то, - буркнул царь, уже не сердясь, - Ну, сперва давай главное, сиречь, вина и закуски.
   Боярин захлопотал, повел гостей в столовую палату, начал отдавать приказания. Пока гости усаживались, Джеймс подметил довольно забавное явление. Дверь в палату была приоткрыта и в образовавшуюся щель глядели глаза. Глаза были довольно милые, опушенные длинными ресницами, однако же, противно природе они располагались не рядом, а один выше другого, кроме того было их штук пять и все разного цвета: серые, карие, зеленые, голубые. Глаза вразнобой стреляли по сторонам с общим выражением крайнего любопытства. Затем послышался весьма строгий и властный, хотя и молодой женский голос, многочисленные глаза исчезли, на мгновение сменившись одним глазом невиданного сапфирового цвета, затем пропал и он. Джеймс тихо засмеялся: похоже, хозяйка дома, разогнав подглядывающих служанок, сама не смогла сдержать интерес. Следует заметить, что глазки у невидимой хозяюшки на редкость хороши. Подумав так, Джеймс направился к гостям, которые не чинясь устраивались кто где хотел возле длинного стола. Такое небрежение порядком явно оскорбляло боярина, но раз рассердив царя, он не осмеливался вновь спорить.
   Фентон поспешил занять место рядом с единственной женщиной в компании. Ему сказали, что дама - княгиня Мышацкая, сестра хозяина дома и супруга знатного вельможи. Не слишком молодая, она привлекала своим изяществом и великолепными манерами. Джеймс во что бы то ни стало желал познакомиться с ней, справедливо полагая, что именно в окружении этой вполне европейской леди он обнаружит самых прелестных жительниц города. Ведь было бы весьма обидно покинуть Московию, так и не завязав интрижки ни с одной российской красавицей.
   Усевшись, Джеймс целиком отдался самому большому наслаждению путешественника - знакомству с иноземной кухней. Московитам было чем похвастаться. Стол казался рекой от заполняющего его рыбного многообразия. Бесчисленные пироги и пирожки с различной начинкой таяли во рту. Когда Джеймс напробовался так, что кусок уже не лез в горло, двери распахнулись и длинная вереница слуг внесла блюда, на которых гордой чередой плыли гуси и утки. Птицу подавали целиком, прямо с перьями. Джеймс несколько смутился, не представляя как можно есть дичь вместе с перьями. Здоровенную утку водрузили напротив него. Хм, остроумно! Утка оказалась полой, между крыльями стояла глубокая серебряная миска, в которой парили ароматами неизвестных Джеймсу приправ нежнейшие куски утиного мяса. Джеймс подцепил особенно аппетитный ломоть и с наслаждением принялся жевать, уже загодя примериваясь к гусю с гречкой.
   - Наговаривают на тебя, боярин, - сказал Петр, шумно вгрызаясь в кость, - Слыхал я, что у тебя в доме ничего в рот взять нельзя. Вот ведь брешут люди! Ин ладно, к делу. Сам ведаешь, привез я к тебе благородного аглицкого рыцаря, сэра Джеймса Фентона. Рыцарь сей славный к тому же еще и по купеческой части мастак. Доставил он нам товар великой ценности - скорострельные корабельные бомбарды. Пушки вроде не простые, его собственного завода, и клянется милорд, что таких во всей Европе нету. Посмотрели мы те бомбарды, похоже, правду говорит, хороши, красавицы, никогда и нигде таких не видывал. Ну, мы их еще испытаем и не раз. Берется сэр Джеймс весь Балтийский флот таковой артиллерией преизрядно обустроить. Цену, правда, ломит - несусветную, но нам в битве со шведом любой перевес важен. Коли и впрямь пушки его так хороши как сказывает, соглашусь на сие дело. Думал я, кому поручить столь важную негоциацию, и выбрал тебя, - царь хлебнул анисовой, - Вступай с английцем в кумпанство и бери подряд на установку его бомбард на все парусники моего флота. Деньгами не заплачу, нету у меня денег, получите из казны лен, пеньку, ворвань, что там придется, англиец у себя распродаст и будете с барышом. А я с тебя подать возьму, - Петр лукаво усмехнулся, - Да смотри у меня, Никита Андреевич, чтобы все ладно было, я строгонько спрашивать буду. Я ведь ради тебя родного дядю от дела отставил, тебе верю, что справишься, сделаешь с тщанием и в срок, - Боярин низко склонился и благодарно припал к царской руке, - Ну, будя, будя мне пальцы-то муслить, вижу, что рад. Давай-ка, подливай.
   Веселье продолжалось. Присутствие женщины и то уважение, что внушал боярин Опорьев, не давало лихой царской свите совсем уж перейти границы пристойности, однако, все лица раскраснелись от выпитого и съеденного, парики съехали набок, а кафтаны вольно расстегнулись. Келейники всепьянейшего собора уже валялись под столами и лавками.
   Увлеченный беседой с княгиней, Джеймс не обращал внимания на царившее вокруг шумство. Он уже получил приглашение бывать в ее доме запросто и предвкушал то удовольствие, которое получит от дальнейшего знакомства с этой остроумной и злой на язык дамой. Неожиданно прозвучавшее имя князей Мышацких отвлекло внимание Натальи Андреевны от беседы с галантным английцем. Зычный голос бывшего царского денщика, безродного, но как уже было известно Джеймсу, почти всесильного фаворита Александра Меншикова перекрыл пиршественный гул.
   Алексашка прихлебнул из стаканчика, аппетитно хряпнул соленой капусткой, полюбовался своими пальцами, изукрашенными многочисленными перстнями, среди которых сегодня сиял и подаренный Джеймсом огромный индийский рубин, и лукаво поглядывая на Никиту Андреевича, заговорил:
   - Были мы давеча у свойственника твоего, князя Ивана Федоровича, и стало нам ведомо, что окромя всем нам известного сынка - достославного поручика Алексея Опорьева, имеется у тебя, Никита Андреевич, еще и дочка. А ты ее прячешь, никому не кажешь.
   Боярин недоуменно воззрился на Меншикова:
   - Верно, Александр Данилович, есть у меня дочка, только кому она надобна, чтоб ее показывать? Да и живет она со мной недавно, раньше при моей матушке-покойнице воспитывалась, старость ее скрашивала.
   - Вот так так, боярин Никита, - воскликнул царь Петр, - Выходит и ты туда же, ослушничаешь, дочку прячешь. Али тебе неведомо, что я повелел всех боярских дочерей обучать политесу и танцам, дабы не были они клушами, по теремам сидящими, а служили к изрядному украшению и чести нашей державы. Может, ты и тут думаешь, что коли мы подобно туркам будем наших баб под замком держать, так в Европах уважения к нам не убавиться? Ох, мало я вас, бояр-бородачей, учу, ох, мало. Ну-ка, где там твоя девка, подавай ее сюда, поглядим какова она есть.
   Никита Андреевич поежился под огнем ожидающих взглядов, покрутил головой. Помощи ждать не приходилось, все с явным интересом ожидали появления боярышни. Царь нетерпеливым жестом показал ему на двери. Понимая, что деваться некуда, боярин мрачно пробурчал:
   - Раз ты велишь, царь-батюшка... Алешка, сходи за сестрой.
   С самого начала пиршества Варвара крутилась у дверей столовой палаты. Она убеждала себя, что должна присмотреть за подаваемыми блюдами, ведь с момента постройки дома здесь впервые пребывали столь почетные гости. На самом же деле ей, еще ни разу со дня приезда не покидавшей опорьевское подворье, было страх как любопытно глянуть на царя, его свиту, на заезжего английца. Варя часто прижималась к двери, впитывая в себя веселый гам, звон чаш, лихие здравницы. Однако же она и в мыслях не держала, что тоже может оказаться там, среди толпы хмельных мужчин. Приказ Петра застал ее врасплох. Услышав царские слова, Варя сдавленно охнула, а вглядевшись в злое и растерянное лицо отца, поняла, что она пропала. Все ее усилия добиться расположения батюшки будут погублены, если сейчас она порушит родовую честь, явившись совсем посторонним мужчинам.
   Как затравленный зверек она заметалась по дому, разыскивая место, где ее не найдут, наконец, нырнула в подклеть возле поварни, где уселась на ларь с мукой и тихонько испуганно заплакала. Доносившийся издалека шум поисков только заставлял ее сжиматься от страха. Вдруг дверь в подклеть резко распахнулась, появилась рука со свечей, за ней последовала всклокоченная голова ключницы, которая при виде Вари радостно завопила:
   - Сюда, Лексей Никитич, здеся она!
   Пригнувшись, Алешка пролез в низенькую дверь, резко поднял сестру на ноги, вытащил на свет и гневно вскричал:
   - Ты что, дурища, шутки шутить вздумала, царь из-за тебя на батюшку гневается, еще немного и беды не миновать! - тут Алешка замолчал, разглядывая зареванное лицо сестры, ее запорошенный мукой и пылью летник, - Во что ты себя превратила? Совсем, видать, нас ославить решила! - Он попытался стряхнуть грязь, но лишь еще больше замарал Варин подол. - Ладно, дожидаться тебя никто не станет, пойдешь какая есть, - и пребольно ухватив за руку, он поволок Варю к гостям.
   Когда брат втолкнул ее в столовую палату, Варя поняла, что своим бегством сделала только хуже. Царь и впрямь гневался, его усы яростно топорщились, а обращенный к хозяину дома взгляд сулил грозу. Напуганный Никита Андреевич окинул поникшую фигуру дочери взглядом, в котором облегчение от того, что она появилась мешалось с яростью от вынужденного нарушения обычаев, и произнес:
   - Вот, Петр Алексеевич, это и есть моя Варвара.
   - Не изволь гневаться, государь, - встрял Алешка, - Спряталась, глупая.
   Царь подошел к ней, крепко ухватил за подбородок, Варя в испуге зажмурилась.
   - Что ж, боярин, - прогудел над ней голос Петра, - Давай уж, не жмись, нанимай дочери учителей, пущай шьет себе наряды, чтоб вскорости я ее увидал в ассамблее, а не то гляди у меня... На сей раз ослушания не потерплю! А ты, девица, не чинись, садись, выпей вина, - царь потянул Варю к столу. Та, потрясенная таким обращением, почти без памяти от страха перед отцовским гневом, не шелохнулась, ноги ее приросли к полу. Тетка Наталья бросилась на помощь племяннице:
   - Что вы, Петр Алексеевич, совсем дитя испужали, - Наталья Андреевна обняла Варю, прикрыла ее концами своей шали. - Не бойся, поди, принеси гостям кваску. С некоторых пор квас у братца делают преотменнейший, отведайте, государь. Да и вам, судари мои, не мешало бы хлебнуть, а не наливаться водкой до потери лица человеческого, - собравшиеся притихли под строгим взглядом княгини. Наталья Андреевна вернулась на свое место возле Фентона.
   - Что такое квас, миледи? - поинтересовался Джеймс, с интересом наблюдавший за предшествующей сценой.
   - О, это весьма вкусный напиток, квас на Руси пьют еще со времен язычества. Его делают на вымоченном зерне или черством хлебе.
   Джеймс брезгливо скривился. Звучало не слишком-то аппетитно. Почему во всем мире так любят есть и пить всякую гадость? В Индии на мясо выпускают червей, чтобы те его размягчали, в Африке из мух делают пирожки, а здесь, извольте видеть, пьют настойку на черством хлебе. Глотать ее должно быть весьма сомнительным удовольствием. Джеймс с некоторой опаской дожидался обещанного угощения.
   В дверях появилась дочь боярина, с трудом тащившая огромную бадью кисло пахнущей жидкости. Она попыталась водрузить тяжеленный сосуд на стол, но он оказался слишком велик для хрупкой девушки. Бадья стала опасно крениться. Поняв, что сейчас все содержимое опрокинется на него, Джеймс наклонился через стол, подхватывая бадью с другого конца. Варвара, почувствовав, что чьи-то руки легли поверх ее рук, вскинулась, ее огромные, опушенные золотыми ресницами глаза цвета сапфира остановились на Джеймсе и, затрепетав, она замерла. Перед ней стоял королевич ее снов. Его серые глаза ласково глядели на нее, его сильные руки поддерживали ее. На несколько мгновений Варя застыла в немом блаженстве. Вдруг, сообразив, что в присутствии отца, государя и десятка свитских она бесстыдно пялится в лицо иноземному гостю, Варя застыдилась и отпрянула. Лишившаяся опоры бадья перевернулась и поток липкого кислого кваса окатил Фентона, не обминув и сидящих окрест.
   Англичанин, чертыхаясь, пытался отряхнуть камзол. Недаром, ох недаром ему даже название этого напитка не понравилось. Боги морских глубин, какая мерзость!
   Варя же, поняв, что испортила все, что только могла испортить, выскочила вон из столовой палаты, забилась в свою горницу и залилась слезами. Через часок, когда неистовые рыдания сменились уже тихими умиротворенными всхлипами, в горницу влетела Палашка. Распахнутые в пол-лица глазищи девки возбужденно горели. Не глядя на госпожу она метнулась к слюдяному окошку, прижалась к нему лицом, пытаясь разглядеть что-то на дворе и затараторила:
   - Боярышня, светик вы мой ясный, немцы аглицкие, ох и бедовые! Попалась я тут одному, страшной, безносый, как есть безносый, а уж охальник! - Палашка возбужденно захихикала, - Уж он меня крутил-вертел, аж взопрела вся! И дивное дело, по своему лопочет, а я вроде как и понимаю. Он мне руками всяко показывал. Вот глядите, Варвара Никитична, - Палашка развернулась к Варе, - Вот ежели так, - Палашка изобразила нечто отдаленно похожее на взбесившийся ветряк, - значит, по морям плавал. А ежели так, - Палашка заскакала по горнице, размахивая руками, - значит, врагов в капусту рубал. А ежели эдак, - девка скроила умильную физиономию, вытянула губы трубочкой, - значит, целоваться хочет. Но вы, боярышня, не думайте, я не далась, я девушка честная, - глаза рыжей негодницы наполнились такой чистотой и невинностью, что любому было ясно - врет, - А молодой аглицкий боярин, что с государем приехал, он ихний капитан. Уж он, сказывают, отчаянный, он бесстрашный! Его как враги заметят, так бегом бегут! А красавчик какой, ух! - Палашка упоенно зажмурилась, так что пухлые щеки поднялись к самым бровям, - Боярышня, а чего это вы вдруг расплакались, боярышня?!
   Глава 3
   Больше недели Варя скрывалась в своей горнице, стараясь не попадаться на глаза отцу. Убедившись же, что даже пережитые по вине дочери треволнения не помешали боярину вновь прочно забыть о ней и понимая, что без ее хозяйского глаза дом вскоре опять превратиться в руины, Варя выбралась из добровольного заточения.
   Поистине странные это были дни. Страх перед родительским гневом и пережитый конфуз недолго мучили боярышню, зато в уединении буйным цветом расцвели давние мечты. Герой ее снов обрел лицо и стать английского рыцаря. Именно он добирался к ней через тридевять земель, сносил мерзкие головы невиданных чудищ, спасая ее от неминучей гибели, его конь Сивка-бурка прыгал выше терема стоячего, ниже облака ходячего, чтобы всадник мог сорвать поцелуй с ее уст. Иногда собственные мечты повергали ее в ужас, она понимала, сколь греховно ей, православной девице знатного рода, думать о неизвестном иноземце, безбожном лютеранине или, того хуже, латынщике. Однако чаще она утешала себя, говоря, что не велик грех мечтать о том, кого больше никогда не увидишь, грешок совсем крохотный, в нем даже не стоит признаваться на исповеди.
   Варя хлопотала по хозяйству, когда раздался шум и на двор тяжело вкатилась карета Мышацких. Варя помчалась навстречу. Тетушкины визиты всегда радовали Варю. Тетушкин муж, князь Иван Федорович Мышацкий, ранее исполнявший посольскую миссию в Италийской земле, ныне был вызван царем Петром Алексеевичем в Петербург наладить подвоз материалов для строящегося флота. Впервые войдя в петербургский дом брата княгиня Наталья Андреевна, отлично знавшая безалаберность невестки, была весьма удивлена царившим там порядком и быстро сумела обнаружить его источник. Именно в сердце бездетной тетки Варя нашла любовь и понимание, которых ей так не хватало. Наталья Андреевна стала Вариной защитницей, ее покровительство было тем более важным, что крутым и решительным нравом княгиня пошла в свою мать, Варину бабку. Несмотря на большую разницу в годах, Никита Андреевич младшую сестру уважал и даже слегка побаивался. Более того, сама Прасковья Тимофеевна не осмеливалась поднять голос против иноземных нарядов золовки, только сверлила осуждающим взглядом обнаженные плечи княгини.
   Сейчас Наталья Андреевна, чем-то изрядно взбешенная, решительно шагала к Вариной горнице, где и уселась на рундук, заняв шуршащими пышными юбками половину комнаты.
   - Не знаю, дитя, будет ли здесь город, но пока что в глухом лесу проехать проще. Веришь ли, моя карета намертво завязла в грязи прямо напротив Адмиралтейства. Спасибо любезному офицеру, что командует там строительством, он отрядил работников и нас вытащили, - Княгиня раздраженно обмахнулась веером, перевела дух и спросила, - Где братец?
   - Ежели вы про батюшку, так он с утра на верфь ушел, а ежели про Алешу, он в полку уже второй день.
   - В кабаке он второй день, не вылезал оттуда еще. А где твоя матушка?
   - В церковь пошла.
   - Вот и хорошо, - Наталья Андреевна явно повеселела, - Можно поговорить спокойно. Ты царев-то приказ помнишь?
   - Какой приказ, тетушка?
   - А такой, чтобы быть тебе на ближайшей ассамблее. Ну, кто тебя танцам учить? Что глядишь так испуганно? Твой родитель позабыл, али надеется, что царь позабудет? Так напрасны сии надежды!
   - Тетушка, да что вы такое говорите! Какая ассамблея, батюшка никогда не дозволит, я и сама не пойду позориться.
   Княгиня гневно прихлопнула ладонью по рундуку:
   - Уж это, моя милая, не тебе решать, и даже не твоим отцу с матерью. Приказов своих Петр Алексеевич не забывает и обратно не берет. Пойдешь без разговоров!
   Варя прижалась к тетке:
   - Батюшка мне ни в жизнь не простит, коли я там появлюсь, и матушка говорит, что ассамблеи - вертеп диавольский.
   - Родители твои, видать, из ума выжили, прости Господи, не след такие слова при дочери говорить. Из-за глупостей своих весь род загубить хотят!? Повторяю тебе вдругорядь, чтобы ты сама и семейство твое не удумало, а тебе в ассамблее быть! Добром не пойдешь, силой поволокут.
   Варя испуганно взмолилась:
   - Тетушка, миленькая, вы же такая разумница, придумайте, как мне этого страха избегнуть и батюшку не прогневить.
   - Я сюда не затем приехала, чтобы помочь тебе царскую волю порушить, а затем, чтобы помочь ее исполнить. Несложно ведь догадаться, что братец мой ничего не сделал, чтоб тебя подготовить. Пойми, детка, нельзя тебе от ассамблеи уклониться, не простит царь. Ты только не бойся, я ведь изрядно постарше тебя буду, а европейское обхождение освоила, а тебе, девице юной, и вовсе сам Бог велел. Поедем завтра ко мне и я уж постараюсь, чтобы не было с тобой конфуза вроде давешнего. Наряд тебе из моих подберем, кое-какие танцы покажу, заодно у меня завтра гости, посмотришь как себя на людях вести.
   Варя решительно покачала головой:
   - Воля ваша, тетушка, ничего такого я делать не стану. Еще как я сюда приехала, батюшка говаривал про бесстыдниц, что честь позабывши, с вовсе чужими мужчинами выплясывают. Он тогда ясно сказал, что политесная наука есть грех и поношение роду, и чтобы я не то что учиться, даже смотреть на такое не смела. Я, тетушка, против родительского слова не пойду.
   Тетка раздосадовано поднялась:
   - Ох, дитя неразумное, только ведь хуже делаешь. Ин ладно, коли учиться тебе не позволено, так к родной тетке в гости ходить никто не запрещал. Завтра к вечеру пришлю за тобой карету. И не спорь более, не то рассержусь.
   - А если батюшка узнает и разгневается?
   - От кого же он узнает? Уж не тебя ли саму спросит? Когда он в последний раз-то вспоминал, что у него дочь есть?
   Варя низко опустила голову, на глазах ее заблестели слезы:
   - Дитятко, дитятко, всем ты хороша. И дочь почтительная, покорная, и богобоязненна, и хозяйка отменная. К тому же умна и собой не дурна, тебя приодеть, так все кавалеры за тобой бы только и бегали. Одна беда: никто сих достоинств не видит и не ценит, воистину, имеют сокровище и бросают его в грязь. - Тетка ласково погладила склоненную золотую головку. - Но ты не печалься, мы с князем о тебе позаботимся, кроме тебя ведь у нас и нет никого. - Как всегда упоминание о собственной бездетности причинили княгине боль, но один взгляд на хрупкую племянницу, так нуждавшуюся в ее заботе и защите, прогнал с сердца Натальи Андреевны привычную тяжесть. Она поднялась, погладила Варю по нежной щечке, - К завтрашнему вечеру будь готова, - Уже выходя, тетушка добавила, - Забыла сказать, среди моих гостей и иноземцы будут, поглядишь как твоих лет девы бойко с ними на иностранных языках болтают, может и самой все же захочется чему-нито поучиться.
   Варя открыла было рот, чтобы ответить тетке и хоть тут порадовать ее, но та, подхватив юбки, уже стремительно сбегала по узкой крутой лестнице и не слышала племянницы. Может и хорошо, может лучше тетушке и не знать, что Варе нечему особо учиться у ее гостий. Так уж сложилось, что старый боярин, отец Никиты Андреевича, за участие в войне с Польшей и Швецией получил от царя Алексея Михайловича изрядное имение под Киевом. Варя, все детство бывшая под опекой вдовой бабушки, провела вместе с ней не один год в украинской вотчине Опорьевых. От услужающих холопок она переняла язык польский и местный русинский. Немка-полонянка, за аккуратность и любовь к порядку пожалованная должностью няньки при боярышне, шутя обучила ее немецкому. Со своим сердечным другом, тоже пленником, но из Свейской земли, нянька говорила на его родном наречии и Варя сама не заметила, когда выучила шведский. Заради бережения от всякой опасности к маленькой госпоже был приставлен крещенный татарин Махмуд-Петро, с которым Варя болтала по татарски. Свою руку к Вариному обучению приложил и отец Георгий. Бывший славный студиозус Киевской коллегии смертельно скучал вдали от городов и спасался от тоски штофом казенной водки и обучением "панськой дитини" грамматике, арифметике и даже начаткам латыни по затрепанному томику Вергилия.
   Варя совершенно не осознавала важности своих познаний и только поселившись после смерти бабушки вместе с остальной семьей, обнаружила, что иноземная речь - высокоценимое в нынешние времена умение. Впервые увидав Алешку за уроком немецкого, Варя была крайне изумлена. Она никак не могла понять тех нечеловеческих усилий, которые брат прилагал в овладении чужой речью. Мучительно зазубривая каждое слово, он ломал и насиловал свою память, как ломают врага. На немецкую книжку он бросался с тем же яростным упорством, с каким некогда лез на бастионы Азова. Конечно, не ей с ее коротким девичьим умом давать советы мужику, однако же, ей часто хотелось сказать брату, что язык - он как воздух, приходит сам, надо только как следует вдохнуть.
   Воодушевленная примером брата, Варя даже набралась храбрости и заикнулась было, что и ей неплохо какие новые языки поучить, но была немедленно оповещена, что иностранная речь - для мужиков, девицам же такие познания невместны и только доводят до греха. Маменька поинтересовалась, уж не собирается ли дочь опозорить их род, заведя, упаси Господь, беседу с кем-либо из проклятых безбожных иноверцев, понаехавших по царскому попустительству на святую Русь. Напуганная ее словами, Варя не осмеливалась упоминать о своих талантах и оставила всякое стремление к дальнейшему учению. Она только иногда позволяла себе задуматься, что было бы, если бы ее суровый отец, так гордившийся своими и сыновними познаниями в немецком, вдруг узнал, что это всего лишь один из пяти языков, которыми владеет его тихая дочь.
   Разговор с теткой оставил Варю в смятении. Неизбежность предстоящего появления на ассамблее страшила ее, но более всего пугал гнев отца. Ей так нужна была его любовь, его поддержка, но что бы она ни сделала, все только больше отвращало его от дочери. Смущало ее и тетушкино приглашение, а в особенности явный намек на то, что дом следует оставить без дозволения старших. Промучившись всю ночь, Варя решила все же набраться храбрости и спроситься у отца.
   Впервые Варя осмелилась первой обратиться к отцу, потревожить его для своей надобности. Умываясь и одеваясь, отдавая стряпухам распоряжения, присматривая за уборкой, Варя тщательно обдумывала слова, в которые собиралась облечь свою просьбу отпустить ее в гости. Вооружившись готовой речью Варя подкараулила в сенях уходящего на верфь боярина и тихонько скользнула к нему навстречу.
   Завидев дочь, Никита Андреевич сперва недоуменно оглядел ее, явно не понимая, что она здесь делает, затем нетерпеливо спросил:
   - Ты чего-то хочешь от меня, Варя?
   - Да, батюшка, - тихонько ответила она.
   - Так после переговорим, нынче недосуг мне, - небрежно погладив дочь по голове и тут же позабыв о ней, боярин спорым шагом направился к верфи.
   Варвара поглядела на захлопнувшуюся за ним дверь и неожиданно почувствовала как ее саму охватывает гнев. От страха дрожала, ночь не спала, думала, как и что сказать, - и впустую, батюшка и минутки не нашел ее выслушать. Видно и впрямь ему все равно, где она и с кем. Раз так, она поедет в гости без разрешения, чай не куда-нибудь, а к родной тетке.
   Варя решительно направилась к своей горнице, где тщательно переплела косу и вытащила из рундука шитую мелким жемчугом ленту и доставшийся ей от бабушки летник рытого бархата. Когда тяжелая теткина карета, застревая колесами в весенней грязи, въехала на двор, полностью готовая Варя легко вскочила в нее.
   Новый роскошный каменный дворец князей Мышацких, спланированный по образцу итальянских палаццо (правда, с учетом балтийских холодов), еще не был полностью достроен, но супруги уже обживали его. Сейчас у крыльца сгрудились возки, в окнах немногих законченных комнат горел свет. Варя поднялась на крыльцо и тут же попала в объятия тетки.
   - Ох, Варенька, что на тебе за древность надета, не иначе как матушкино или бабушкино, - княгиня бесцеремонно вертела племянницу, - Наряд сей тебе не больно-то к лицу, нарядится как след - великая наука и искусство, ему тоже учиться надобно. Ты у нас птичка-невеличка, а летник сшит на бабу дородную, тебя в нем и не видать. Может все же мое платье примеришь? - В ответ на Варин отрицательный жест княгиня вздохнула и пробормотав, - Упрямица! - повела девушку к гостям.
   Влекомая уверенной теткиной рукой, Варя робко приблизилась к дверям залы. Оттуда слышался веселый смех и звуки немецкой речи. Вокруг стола, заваленного гравированными листами, восседали три дамы. Их широкие юбки раскинулись шуршащим морем. Пламя свечей играло на драгоценных камнях, украшавших напудренные куаферы и обнаженные плечи. Варе все три показались необычайно прекрасными.
   - Presenter мою племянницу, боярышню Опорьеву, - произнесла княгиня, - А это, душа моя, княгиня Кобринская и золовка ее, княжна Ирина, и госпожа Амелия Хендриксон, супруга славного голландца Густава Хендриксона, что ныне капитанствует на кораблях Российского флота.
   Все три красавицы одновременным, рассчитано-надменным движением повернули к Варе набеленные лица и чуть склонили головы. Боярышня густо залилась краской, всей поверхностью кожи ощущая как их внимательно-насмешливые взгляды скользят по ее косе, оценивают старомодный наряд. Дядюшка князь Иван Федорович, расположившийся за спинами у дам, ободряюще улыбнулся и подмигнул ей. Однако его молчаливая поддержка осталась Варей не замеченной, поскольку прислонившись спиной к каминной доске и поигрывая венецианским бокалом, полным багряного вина, стоял ее королевич из-за семи морей. Варя зачарованно уставилась на него, лишь сейчас ясно понимая, что с момента тетушкиного приглашения она втайне надеялась на новую встречу с ним.
   Глава 4
   Джеймс был весьма доволен. Наконец-то он практически полностью закончил свои дела в России. Оставалось одно, последнее и решающее испытание его пушек при маневрах новых кораблей российского флота и контракты будут заключены, трюмы "Летящей стрелы" заполнятся бесценными русскими товарами. Джеймс подумал, как он был прав, покупая разоренный пушечный завод и отдавая его под начало полуголодного юнца, в чьих чертежах он увидел будущее корабельной артиллерии. Прав он был и когда отказался от быстрой и безопасной продажи пушек нового образца в Британии или на континенте. Торговля с Московией обещала неслыханную прибыль.
   Пожалуй самым трудным в русской негоциации было договориться с новым компаньоном, боярином Опорьевым. Странно, что царь считает своих лордов ленивыми и необоротистыми. Бородач торговался как конский барышник на Крайчестерской ярмарке и сумел добиться гораздо большей части будущих доходов, нежели Джеймс намеревался ему выделить. Впрочем, вскоре Фентон воочию убедился в правоте русской пословицы, говорящей, что лучше с умным потерять, чем с дураком найти. Как только ударили по рукам, боярин начал отрабатывать свою долю прибыли. Бесчисленные препятствия, столь часто возникающие в России на пути у честной торговли, Никита Андреевич разносил не хуже ядер фентоновских пушек. Действуя где подкупом и лестью, а где и угрозами, боярин в невероятно короткие сроки свел Джеймса с нужными людьми, организовал необходимые стрельбы, и даже вытряс из прижимистых дьяков оплату за уже привезенный товар. Неделю Джеймс метался вслед за Опорьевым по Петербургу, показывая, рассказывая, договариваясь. Он не вылезал с палуб русских кораблей, перезнакомился с кучей народу, почти не спал и не ел, зато теперь мог с уверенностью сказать, что дело сделано. Благодаря решительности и деловой хватке русского компаньона, Фентон мог сегодня попивать вино в обществе прелестных московиток, спокойно дожидаясь скорого триумфа своей артиллерии.
   Джеймс окинул жадным взглядом княгиню Кобринскую. Чего ему не хватало для завершения столь успешного путешествия - это увенчать свой успех в Московии победой над какой-нибудь красавицей, и молодая княгиня как нельзя лучше подходила для подобной роли. Восхитительная чистая белая кожа, нежный румянец, льняные волосы. Есть чем залюбоваться. Немного тяжеловесна, впрочем, как и большинство местных дам, но все формы округлы и чертовски соблазнительны. К тому же она не казалась слишком уж недоступной: в отсутствие вечно занятого мужа с явным удовольствием принимала знаки внимания от Джеймса, упивалась расточаемыми им комплиментами, лихо отплясывала с ним в ассамблеях. Сегодня Фентон рассчитывал покончить с ухаживаниями и получить причитающуюся ему награду.
   Его приятные размышления были прерваны возвращением хозяйки. Княгиня Наталья обнимала за талию застенчиво переминающуюся девицу в русском платье. Вид этой особы пробудил в Джеймсе смутные, но весьма неприятные чувства. Услыхав же имя боярышни Опорьевой Джеймс брезгливо передернулся, мгновенно вспомнив омерзительно липкую и кислую дрянь, которую русские почему-то называют освежающим напитком и которую не так давно вывернула на него вот эта самая красотка. Фентон быстро отвернулся от "квасной" девицы и сосредоточился на более приятном предмете, а именно, на румяном личике и полной шейке княгини Кобринской.
   Под его горящим взглядом княгиня томно потупилась и прощебетала, нещадно коверкая немецкие слова:
   - Сколь должно быть скучно вам, милорд, с нами, бедными замарашками, после тех красавиц, с коими вы знались в европейских столицах.
   Глаза Фентона полыхнули торжеством. Похоже, дама делала шаг навстречу. Еще пара фраз, полных двойного смысла, и недолгий флирт подойдет к своему естественному концу. Княгиня Наталья ждет еще гостей, скоро в зале будет полно народу, можно будет выскользнуть незамеченными. Черт побери, неужели в огромном недостроенном дворце не найдется укромного уголка, где он и обольстительная московитка смогут подарить друг другу несколько приятных мгновений. Радостно предвкушая предстоящее приключение, Джеймс ответил:
   - Как вы несправедливы к себе и своим соотечественницам, княгиня. С каждым днем нашего знакомства, - Джеймс наклонился к даме, вдохнул терпкий аромат ее притираний, - Я все более убеждаюсь, что московитки - самые прекрасные женщины в мире. Беда многих из них в том, что они совершенно не обучены одеваться, танцевать, беседовать. Ведь, согласитесь, если женщина наряжена в дерюгу, никто и не заметит, что она красива, если она неподвижна - никто не узнает, что она грациозна, а если всегда молчит - никто не поймет, что она умна. Зато если такая женщина должным образом наряжена, - Джеймс чуть коснулся кружевного манжета Кобринской, незаметно погладил кончиками пальцев нежную кожу запястья, - и получила необходимое воспитание, она всегда будет в центре внимания многочисленных кавалеров.
   - Благодарим за лестные слова, сударь, но для нас, российских боярынь, сколь бы ни были мы красивы и политесу обучены, вполне достаточно и одного кавалера - законного супруга, а остальных не надобно вовсе, - и княгиня Кобринская решительно отняла руку.
   Торжествующая улыбка медленно сползла с губ Джеймса. Похоже, флирт и впрямь пришел к концу, только не к тому, который ожидался. Фентон достаточно долго играл в любовные игры с придворными дамами, чтобы не понять, что сейчас он получил бесповоротный отказ. Проклятье, а успех казался таким близким! Выходит, прелестница всего лишь забавлялась, не собираясь достойно вознаградит его пылкие ухаживания.
   - Что до меня, так лучше бы мужей совсем не существовало, - неожиданно вмешалась госпожа Хендриксон, - Если уж наши супруги завезли нас, бедняжек, на эти страшные болота, то им следует сидеть на своих кораблях и не мешать нам ловить мгновения радости.
   Джеймс почувствовал как женская ножка легко коснулась его ноги. Мысленно он вздохнул, окидывая взглядом худую высокую голландку. Не совсем то, что выбрал бы он сам, но мила. Хорошо воспитанный джентльмен не разрушает без особой необходимости созданного дамами расклада. Да и жаль совсем терять такой чудесный вечер. Джеймс натужно улыбнулся.
   С улицы донесся стук колес, затем послышался гомон и в залу ввалилась шумливая толпа гостей: троица офицеров и пара почтенных негоциантов, обремененных мясистыми женами и стайкой разряженных дочек. Стрекоча и красуясь пестрыми нарядами, девицы разлетелись по стульям и, умостившись на своих насестах, принялись не слишком умело строить мужчинам глазки. Надзиравшие за ними мамаши солидно сопели в предложенные чашечки чая, пока их супруги обсуждали с князем Иваном возможности подвоза леса на верфь.
   Амелия выскользнула за дверь. Джеймс мгновение поколебался, прикидывая, не лучше ли ему присоединиться к собравшемуся вокруг князя кружку, но затем решил не заставлять даму ждать и, отделавшись незначительным комплиментом от наседавших на него девиц, покинул общество.
   Варя, приткнувшаяся в самом темном и незаметном уголке залы, проводила его глазами. Весь вечер она не отрывала взор от своего кумира. Она не очень вникала в смысл его речей, просто наслаждалась возможностью видеть его, внимать глубокому сильному голосу. Ее губы невольно шевелились, повторяя каждое сказанное им слово. Вслушиваясь и всматриваясь, она не могла не заметить мгновенного напряжения, возникшего между сэром Джеймсом и двумя дамами. Она не понимала, что скрывается за их словами и взглядами, но неким глубинным чувством осознавала, что невинная беседа имеет второй, потаенный смысл. Жгучее любопытство овладело Варенькой, поэтому когда иноземка покинула залу, а немного погодя Джеймс последовал за ней, боярышня колебалась не долго. Никто не обращал на нее внимания, даже тетушка была слишком занята гостями. Варя шмыгнула вдоль стены и выскочила за дверь.
   Большая часть дома была погружена во тьму. Варя огляделась, прислушалась. Невдалеке гулом отдавались шаги англичанина, направлявшегося к недостроенной части дома. Ведомая этим звуком, Варя поспешила за ним. Вот шаги затихли, чуть слышно хлопнула дверь. Еще неотделанные комнаты примыкали к постельной княгини и пока пустовали. Сейчас из-под двери одной из них выбивался тоненький лучик света. Варя подобралась поближе, медленно-медленно, чтобы та не скрипнула, потянула на себя створку и, не дыша, приникла к щелке.
   Открывшаяся ей комната слабо освещалась стоящей на полу свечей. Зеркальная завеса была откинута, стоящая к Варе спиной Амелия пристально всматривалась в свое темное отражение, проступавшее ей навстречу из глубин хрусталя. Трепещущий у ее ног огонек бросал блики на струящиеся шелка платья, путался в паутине кружев, выхватывал из мглы то каштановую прядь, то дерзкие глаза, то кривящиеся в полуулыбке губы. Джеймс молча подошел к ней, охватил руками ее талию. Все так же не отрывая глаз от зеркала, Амелия склонила головку ему на плечо, затем внезапно по-кошачьи извернулась в объятиях и впилась в его уста долгим жадным поцелуем.
   У Вари перехватило дыхание. В этом поцелуе не было ничего от ритуальной неспешности и целомудренности многократно виденных ею лобзаний, которыми хозяйка дома встречает дорогого гостя. Наоборот, было в нем что-то страшное, дикое и манящее.
   Тем временем Джеймс отстранился от женщины, его руки коснулись ее корсажа, потянули вниз оборки, высвобождая полушария грудей. Он начал ласкать ее соски. Блаженно вздохнув, Амелия запрокинула голову. Джеймс коснулся губами открывшейся шеи. Не размыкая объятий они медленно опустились на пол. Она подняла бесчисленные юбки, открывая длинные округлые ноги. Пальцы Джеймса впились в обнажившееся тело.
   Варя судорожно прижала руку ко рту, удерживая срывающийся крик. Между тем тела мужчины и женщины сплелись, задвигались в едином ритме. Двойники в зеркале повторяли каждый их жест, каждое содрогание. Две пары, реальная и зазеркальная, разворачивали перед Варей завораживающее действо. Боярышня понимала, что происходящее наверняка греховно, а еще более греховна она сама, продолжающая молча наблюдать. Она хотела уйти, но не могла сдвинуться с места, хотела не видеть, но не могла оторвать расширенных глаз от открывающегося ей таинства.
   Амелия застонала, ее стон отразился от мерцающего хрусталя и затих, потерялся в гулкой тишине дома. В ответ Джеймс издал полукрик-полурычание, его движения участились. Варя вдруг с ужасом осознала, что с ней самой творится нечто странное. Ее груди твердели, наливались, она почувствовала как твердеют соски под тонкой тканью сорочки. Напуганная происходящими с ее телом изменениями, Варя хотела бежать, но тут Амелия выгнулась дугой, жалобно, но и блаженно всхлипнула и обмякла под Джеймсом. Сам Фентон содрогнулся и тоже поник, прижимаясь лицом к ее обнаженной груди. Еще мгновение и мужчина и женщина откатились друг от друга, замерли в изнеможении. Варя перевела дыхание.
   Вскоре Джеймс поднялся, не глядя на лежащую женщину, привел себя в порядок и вышел так быстро, что Варя едва успела отступить в темноту. Полежав еще несколько мгновений Амелия Хендриксон поднялась томным гибким движением и встала перед зеркалом. Она поправила прическу, вернула на место корсаж, отряхнула юбки, вновь превращаясь в безупречную офицерскую жену. Затем подняла с пола свечу, улыбнулась своему отражению улыбкой сытой кошки и дунула на огонек. Все погрузилось во мрак.
   Варя испуганно охнула, и уже не заботясь о тишине, помчалась прочь, подальше от открывшейся ей темной, потаенной прелести. Не обращая внимания на изумленные взгляды дворни, она выскочила на крыльцо и замерла, охватив себя руками и пытаясь унять неистово бьющееся сердце. Холодный весенний ветерок нырнул ей под подол, охлаждая разгоряченное тело. Варя подняла голову, ища успокоения в глубинах бледно-темного неба. Ледяной свет звезд уколол ей глаза. Варя несколько раз вздохнула, крепко потерла ладонью пылающее лицо и повернула обратно к зале.
   Тихонько проскользнув внутрь, она остановилась у двери, уставившись невидящими глазами на висящий там портрет. Затем украдкой огляделась. Ее отсутствие явно прошло незамеченным. Варя всмотрелась в окружавших ее людей. Ей казалось, что после происшедшего с ней весь мир должен измениться, но даже здесь, в этой комнате все осталось как прежде. Все так же флиртовали девицы, мамаши пили чай, и только мужчины перестали говорить о лесе и перешли к сложным перипетиям европейской политики. Боярышня нашла Джеймса и Амелию, но лица недавних любовников отражали лишь невозмутимое равнодушие. Амелия все внимание уделяла Наталье Андреевне, явно рассказывавшей что-то забавное. Сэр Джеймс весело отбивался от наседающих на него купцов, требующих разъяснений действий кабинета королевы Анны. Вслушиваясь в его спокойный голос Варя не могла поверить, что тот же самый человек мог рычать как торжествующий зверь, склоняясь над распростертым женским телом.
   Варя прижала пальцы к вискам, боясь что дикий сумбур мыслей сейчас сорвет голову с плеч. Перед ее глазами вновь заплясали будоражащие, горячащие кровь картины поцелуя, объятий, только на месте голландки Варя неожиданно увидела себя. Она вздрогнула от ужаса, попыталась отогнать бесовское наваждение, стала искать какой-нибудь предмет, который мог бы занять ее внимание, отвлечь от греховных игр воображения. Она вгляделась в портрет, перед которым уже давненько стояла, не видя и не понимая, кто же на нем изображен. Вгляделась и отпрянула. Смотревшие на нее с холста глаза женщины проникали в самую душу, читая тайные помыслы, а на губах нарисованной красавицы играла та же сыто-блаженная усмешка, что Варя недавно видела у Амелии Хендриксон.
   Глава 5
   Варя не помнила как досидела до конца вечера, как попрощалась с тетушкой, невпопад отвечая на ее заботливые расспросы, как добралась домой. Сны, преследовавшие ее в ту ночь, были ужасны. Перед ней распахивались бесконечные двери и бесчисленные красавицы любовались собой в огромных темных зеркалах. Они оглядывались на Варю с насмешливой улыбкой, полной надменного превосходства. Тихий вкрадчивый голос шептал ей в уши: "Все они знают то, чего не познала ты. Все они испытали счастье, которого тебе не видать". Варя все ускоряла шаг, пытаясь уйти от настойчивого голоса, но он настигал ее, она старалась найти хоть одну пустую комнату, где могла бы отдохнуть, но все покои были заняты красавицами, чьи взгляды и улыбки становились все бесстыднее, а позы все откровенней. В отчаянии она бросилась бежать и почти тут же ее подхватывали твердые мужские руки. Она поднимала глаза и видела обнимающего ее Джеймса Фентона. Вся дрожа она прижималась к его груди, вслушиваясь в успокаивающий голос. Она ощущала его нежные прикосновения на своих плечах, волосах, спине. Потом его руки становились все настойчивее, вот они уже гладят ее шею, грудь. Она закрывает глаза, тает под его ласками. Затем поднимает взор на своего королевича и застывает в немом ужасе. На них из мрака надвигается лицо ее отца. Оно становится все больше, больше, закрывает собой горизонт. Вот гигантские губы размыкаются и в уши громом ударяют слова: "Будь ты проклята, бесстыдница, погубительница чести, предательница веры!" Варя отшатывается от искаженного гневом лика, оступается и летит в бесконечный темный провал. Проснувшись от собственного крика, Варя садится на постели, а затем вновь погружается в сон, чтобы опять блуждать в длинной череде кошмаров.
   Только наступившее утро принесло ей облегчение. День обещал быть прекрасным. Свежий холодный воздух врывался в горницу, весеннее солнце выплясывало на чуть подмерзших лужах. В его ярком свете вчерашние происшествия представали всего лишь еще одним ночным кошмаром. Помолившись и умывшись, Варя выглянула в окно, расплела косу, резко встряхнула распущенными волосами, позволяя солнечным лучам играть в золоте прядей и разом изгоняя из головы и глупые страхи и напрасные мечтания. Англичанин влюблен в противную иноземку (и что он в ней нашел?), а посему она, Варвара Опорьева, должна о нем немедленно забыть, если хочет сохранить гордость и уважения к себе. К тому же ее сны предупреждали, что великий грех для девицы думать о мужчине, а тем паче для православной мечтать об еретике. Она открыла створки уборного зеркала и разглядев синие круги вокруг глаз, послала своему отражению укоризненный взгляд. Затем решительно всадила гребень в волосы и, морщась от боли, стала продираться через густую золотую копну. Приведенные в порядок волосы вновь превращали ее из распаленной позорными желаниями грешницы в достойную и благонравную девицу древнего рода.
   Варя шагнула к двери, полная решимости вернуться к повседневным делами и не вспоминать более ни об увиденном ею, ни о собственном неподобающем поведении, когда дверь распахнулась и в горницу ворвалась Палашка:
   - Боярышня, - задыхаясь, произнесла девка, - вас батюшка кличет сей же час, - Палашка доверительно понизила голос, - Сердитый, страсть.
   Мгновенная вспышка страха охватила Варю. Ей вспомнился сон, гневный лик отца, брошенное им проклятие. Однако она тут же сообразила, что ни о виденном ею в доме тетки, ни тем паче о ее грешных мечтах не знает никто, кроме нее самой. Зачем же отец может звать ее? Словно отвечая на ее мысли Палашка раздумчиво пробормотала:
   - Почто это вы батюшке понадобились? Ранее вроде бы к себе не звал никогда. Вы не натворили ли чего, боярышня? Я уж какой день примечаю - смурная ходите, будто сама не своя!
   Заалевшись и пряча лицо от проницательного взгляда знающей ее с детства девки, Варя ответила:
   - Господь с тобой, Палаша, что я такого могла натворить? Разве что к тетушке Наталье вчера в гости съездила не спросясь.
   Палашка задумалась:
   - У родной тетки гостевать провина не великая, ступайте к батюшке спокойно.
   Несмотря на Палашкины ободряющие слова Варя дрожала, спускаясь в столовую палату. Войдя, она увидала, что ее ждет не только отец, но и матушка. Прасковья Тимофеевна пристроилась под образами на краешке лавки и водила взглядом за вышагивающим из угла в угол боярином Никитой. Видно было, что отец и впрямь сердит. Варя скромно замерла у дверей, опустила глаза.
   - Вот и ты, дочка, что-то ты не слишком торопилась, - Никита Андреевич окинул дочь неодобрительным взглядом, - Горе мне с тобой. Надеялся я, что не вспомнит о тебе Петр Алексеевич, да видно, понапрасну. Говорили мы с ним вчера ввечеру про корабли мои, он и помянул, что должна ты в ассамблее быть, - Никита Андреевич сморщился, словно глотнул кислого, - Хочет государь, чтобы моя дочь со всякими иноверцами, купчишками, офицеришками худородными выплясывала, обезьяну из себя корчила. Отвертеться от сей печали не выходит, зело гневается Петр Алексеевич. Однако уговорил я его, чтобы тебе не в ассамблее проклятой явиться, а выйти поглядеть на потешную морскую баталию, что через день на заливе будет. Там царь новые корабли и аглицкие бомбарды в деле видеть желает, а народу действо морское в развлечение станет. Дворянские женки принаряженные придут и тебе велено предстать в иноземной робе. Одна не пойдешь, мать с тобой для пригляду отправится, ей тоже след вырядиться. Сходите к моей сестре, она вам подберет...
   Тут речь боярина была прервана жутким нечеловеческим воплем. Странный звук шел из угла под образами, нарастал, ширился, дошел до пронзительного крещендо. Никита Андреевич и Варя испуганно воззрились на Прасковью Тимофеевну. Боярыня выла. Она выла отчаянно, самозабвенно, отдавая этому делу весь жар души. Бессловесный вопль перемежался жалобным речитативом: "Ой, бедные мы, бедные! Ой, пропали наши головушки-и-и-и! Отдаем единственную дочь на поругание-е-е, подлому люду на потеху-у-у!"
   Даже для привыкшего к жениным глупостям боярина это было слишком. В ярости он поднял руку, намереваясь ударить Прасковью, но сдержался и лишь крепко тряханул ее за ворот. У боярыни лязгнули зубы и она смолкла так же внезапно, как и возопила.
   - Ты в уме ли, Прасковья? - голос Никиты Андреевича нервно подрагивал, - Не в татарский полон ее гонят, и не в гроб кладут. Не дело, конечно, православной девице в безбожные наряды рядиться, с чужими людьми лясы точить, но и поругания никакого над ней не будет. Явится один раз на люди, царя умилостивит, а там, глядишь, более и не понадобится, - Никита Андреевич перевел неодобрительный взор с жены на дочь, оглядел ту с головы до ног, мрачно процедил, - Не было печали, так черти накачали. Хлопот с тобой не оберешься. Надо поскорее жениха сыскивать, здесь или на Москве. Пусть твой муж сам решает, спорить ли, мириться ли с новыми порядками, чтобы бабы и девицы заместо рукоделия по ассамблеям таскались.
   Варя кусала губы и часто хлопала ресницами, чтобы не разреветься. Сызмальства ее учили, что отец есть глава семьи, господин над жизнями и судьбами детей, его слово - закон, и никто не смеет прекословить. Вызвать его неудовольствие - величайшая беда и стыд. Только она никак не могла понять, чем провинилась сейчас. В ассамблею она не просилась, являться туда требовали от всех дворянских дочек, и царю на глаза не лезла. Неужели вся ее вина в том, что родилась на свет девицей, что живет в отцовском доме и тем уже причиняет беспокойство? А ведь есть на свете края, где быть девицею вовсе не беда, где за один девичий взгляд кавалеры на шпагах дерутся.
   - Ко дню потешной баталии обеим быть готовыми, - распорядился боярин, - Попросите совета у Натальи, а меня сим пустым делом более не тревожьте.
   Никита Андреевич вышел, Варя села и крепко задумалась. Обида на отца и страх перед предстоящим испытанием не дали ей сразу сообразить, насколько важную вещь сказал Никита Андреевич. Сейчас, в тиши и покое, его слова предстали во всей значимости. Потешная баталия учиняется, чтобы царь мог поглядеть в деле англицкие пушки, а значит, и хозяин пушек тоже там будет. Подавленные, задушенные мысли о красавце англичанине воскресли вновь, с еще большей силой.
   Варе вспомнился давний разговор, когда покойница бабушка рассказывала попадье об их соседе по имению, блудившему с дворовыми девками, а попадья при этом гневно ахала. Обе замолчали сразу же как заметили, что Варя их слушает, но кое-что она все же успела для себя уяснить. Она поняла, что бывает любовь, обходящаяся без церковного венца, тайная, ото всех скрываемая и как правило, недолговечная. Возможно, в теткином доме она была свидетельницей именно такой любви. Вертлявая иноземка - мужняя жена, с английцем ее связывает только краткий час общего греха, ничего более у них быть не может.
   Варя подошла к стенному зеркалу, откинула узорчатую завесу и так же как женщины ее сна, вгляделась в свое отражение. Что там ее заморскому королевичу в девицах нравилось? Наряды, танцы, разумные речи? С танцами худо, но здесь, сам того не ведая, батюшка оказал ей услугу. Уговорив царя позволить дочери появиться не в ассамблее, а среди зрителей потешного сражения, он избавил ее от необходимости показать всем свое незнание танцевальной науки. Наряд ей подберет тетка Наталья. Варвара представила себя в теткином лазоревом платье с кружевами у ворота, мысленно уложила волосы в затейливую прическу, оценивающе прищурилась. Уж всяко будет выглядеть не хуже распутной иноземки. Что до разговоров, так ведь не полная же она дура, обучена кое-чему, и по-немецки говорит много лучше разряженных купеческих дочек, встреченных ею в доме тетушки. Только бы он к ней хоть словечко молвил, а уж она не сплошает. Варя радостно улыбнулась: все складывалось как нельзя лучше. Мелькнувшая было мысль, что не следует благонравной девице обдумывать как привлечь внимание мужчины была безжалостно подавлена. Беспокоиться о чести она будет тогда, когда возникнет хоть какая-то угроза для этой самой чести, то есть когда иноземец обратит на нее внимание.
   Предвкушая предстоящий праздник, Варя весело закружилась, отворачиваясь от зеркала, позвала: - Матушка!, - но в углу под образами уже никого не было. Тихонько напевая, Варя побежала искать боярыню. Обнаружила она ее в столовой палате. Солидно усевшись на лавку, Прасковья Тимофеевна потягивала горячий сбитень, до которого была большой охотницей.
   - Маменька, а когда мы к тетушке за нарядами пойдем? - с порога спросила Варя.
   Боярыня Прасковья лукаво поглядела на дочь сквозь клубящийся над чашкой ароматный парок и отчеканила:
   - Не пойдем мы к ней вовсе!
   Варя недоуменно воззрилась на мать:
   - Но как же, ведь батюшка велел...
   - Батюшка твой одного желает - чтобы царская прихоть минулась быстро и без урона для нашей чести. Раз уж случилась такая беда, что рядиться нам с тобой в безбожные платья, так к распутной сестрице за помощью мы не пойдем и заголяться как она не станем. Слыхала я от перехожих людей, что живет неподалеку старая шведка, здесь осталась, когда Петр Алексеевич сии земли на шпагу взял. В прошлые времена она прислуживала в знатных семействах и скопила полный рундук хозяйских платий. Наряды у нее старинные, а в прежние времена даже немцы-еретики все ж таки стыд имели, бабы их прикрывались, прелести свои всем на глаза не казали. Вот у нее-то я пару приличных платьиц нам и прикуплю, не русская одежа, конечно, но хоть не такое паскудство как твоя тетка щеголяет.
   С каждым матушкиным словом Варя чувствовала как ее праздничное настроение куда-то улетучивается, сменяясь чувством весьма неприятным:
   - Когда же мы к ней пойдем?
   - Кто это мы? Нечего тебе по улицам шататься! Я с собой пару девок возьму, выберу, что надо, а ты дома примеришь, - боярыня покровительственно улыбнулась, - Не бойся, дитятко, я позабочусь, чтобы все пристойно было. Ступай к себе и не беспокойся. Ступай, ступай, мне передохнуть надо, уморилась от сегодняшних волнений.
   Не решаясь перечить, Варя вышла. Весь следующий день она провела в тревоге. Из окошка она наблюдала как маменька в сопровождении ключницы и двух девок отбыла за нарядами и со страхом ожидала ее возвращения. Больше всего ей хотелось обратиться к отцу, просить его отменить матушкино решение и все таки позволить одеться к празднику с помощью тетушки. Но запрет боярина тревожить его столь неприятным ему делом был ясен и Варя не осмелилась ослушаться.
   Наконец, матушка вернулась и Варя была звана к ней. Первое, что она увидела, войдя в горницу, была Прасковья Тимофеевна, с довольной улыбкой взирающая на два распяленных перед ней платья. Варя вгляделась в купленные наряды и ахнула. Тяжелое черное сукно порыжело от старости, некогда белый плоеный воротник сейчас был неопределенного серого цвета, необъятные фижмы и прорезные буффастые рукава делали платье огромным:
   - Вот это для тебя, доченька, - как Варя и боялась, боярыня показывала именно на платье с воротником, наиболее страшное из двух, - Рада?
   - Да ведь они же старые, матушка! - вырвалось у Вари.
   - Ишь ты, привередница какая! - изобиделась боярыня, - Твой батюшка прадедовский кафтан нашивал и похваливал, у меня по сей день прабабкины уборы в полной сохранности. Вот оно, твоей бабушки воспитание! Если бы отец тебя к ней не отослал, уж я бы тебя научила бережливому хозяйствованию, знала бы как добро не расточать, а сохранять.
   Обозленная столь грубым поминанием любимой бабушки, Варя хотела высказать свои сомнения насчет сохранности старинных уборов, ведь судя по идущей из непроветриваемых рундуков вони, от них мало что осталось. Однако она заставила себя сдержаться. Взяла верх привитая все той же бабушкой почтительность к старшим, да и возражения не могли избавить ее от жуткого платья:
   - Я не то сказать хотела, матушка, - начала Варя примирительным тоном, - Баталию смотреть весь город выйдет, все принарядятся, самые худородные станут шелками, шитьем, каменьями красоваться, а мы с вами словно нищие какие, в ветхом сукне. Это ли не бесчестье семье, когда над нами всякая голытьба смеяться станет.
   Прасковья Тимофеевна задумалась. Слова Вари затронули одну из самых чувствительных струнок в ее душе. С замиранием сердца Варя следила как матушка начала по-новому, с сомнением оглядывать свои приобретения. Боярышня уже надеялась, что сейчас обе покупки отправятся в сундук и они все же обратятся за помощью к тетушке, как вдруг некая новая мысль прояснила чело боярыни:
   - Ты, дочка, права, но беда поправимая. Сей же час посажу девок за работу, они за ночь все поправят.
   У Вари еще теплилась слабая надежда на спасение:
   - Хорошо, матушка, я сейчас покажу девкам как перешить надобно.
   - Что-то ты, милая, больно много воли берешь. Я сама что следует и покажу и прикажу. Ты в нарядах ничего смыслить не можешь, не по носу тебе еще. Ступай-ка к себе, к завтрему все готово будет.
   Еще недавно столь желанный праздник теперь ожидался Варей со страхом. Она уже не думала о Джеймсе Фентоне, о возможности заговорить с ним, она хотела лишь одного: чтобы платье, которое ей придется надеть, не превратило ее в огородное пугало.
   Дурные предчувствия не давали ей заснуть. Полночи Варя ворочалась в постели, а утром, конечно, проспала. Разбудил ее Алешка, дубасивший в двери и оравший:
   - Вставай быстро, ленивица, уже давно на берегу надо быть, а ты в постели валяешься, весь дом тебя дожидается...
   Одуревшая от бессонной ночи, неожиданного пробуждения, напуганная криками брата Варя накинула на себя одежду, распахнула дверь и помчалась в светлые сени, туда, где ее поджидало платье. Она влетела в сени навстречу неумолчным крикам матушки: "Быстро одеваться, батюшка ждать не будет!", увидала как две девки тяжко, будто воротные створки, раскрывают для нее платье и, уже не имея времени оглядеться, как в омут, нырнула в рукава. Платье захлопнулось. Варя глянула на себя в зеркало и оцепенела.
   Прасковья Тимофеевна постаралась на славу. Теперь плечи, грудь и спину до пояса покрывала настоящая кольчуга из мелкого жемчуга и цветного бисера. Затрепанный подол украшала оторочка из куньего меха, видимо, вытащенная боярыней из старой скрыни. Прорези рукавов были накрест обшиты золотой нитью. Плоеный воротник отмыли и сейчас он намертво охватывал шею, создавая впечатление, что Варина голова лежит на круглом блюде. Варя взвыла, слезы градом сыпанули из глаз:
   - Матушка, что же вы наделали, от меня народ шарахаться будет!
   - Глупости несешь! - сурово сказала боярыня, любовно огладила шитый золотом рукав и твердо закончила, - Все как след: пышно и благообразно.
   - Я руки поднять не могу, рукав не двигается!
   - Что за ерунда! - Прасковья Тимофеевна потянула дочь за руку, попыталась поднять ее вверх, потом сдвинуть вниз, - И впрямь, не можешь, - чуть смущенно заметила она, но потом добавила, - Не беда, мы званы не руками махать, а глазами глядеть, руки тебе без надобности.
   В надежде найти спасение от проклятого платья у тетушки, Варя взмолилась:
   - Матушка, милая, у иноземных дам ведь не только наряд, они еще и волосы по особому убирают, пудрят. Уговорите батюшку одного идти, а мы к тетке Наталье завернем, она мне волосы начешет, тогда и отправимся.
   - В уме ли ты, дочка, как это я отцу скажу, чтобы он царев наказ на твои прихоти променял. А что до волос, так мы и сами управимся, без тетки твоей. Иноземки волосы мукой посыпают, сейчас мы тебе косу запудрим, струцево перо воткнем и станет не хуже, чем у немок.
   Онемев от ужаса, Варя следила за тем как ее косу закрутили венцом вокруг головы и золото волос скрылось под густым слоем муки. Приколотое набок страусовое перо делало ее похожей на одноухого кролика.
   - Красавица ты моя! - боярыня умильно улыбнулась, - Только что же такая бледная, усталая, под глазами синева, спала, чай, худо? Ничего, и этой беде матушка пособит!
   Из очередного сундука на свет появились белильница и румянница. Обессилев, Варя уже не сопротивлялась, когда по слову маменьки ее белили, румянили, чернили сурьмой брови и вдевали в уши длинные жемчужные серьги, тяжело разлегшиеся по жесткому воротнику.
   Появление Варвары и Прасковьи Тимофеевны в передних сенях было встречено гробовым молчанием:
   - Это что, - боярин помолчал, приходя в себя, - Наталья вас так вырядила?
   - Ох, Никита Андреевич, - зачастила боярыня, - Почто стали бы мы княгинюшку нашими делами тревожить, у ней, чай, своих предостаточно. Мы уж сами, своим слабым умишком расстарались, чтоб чести родовой урону не сделать.
   - Насчет умишка оно, конечно, верно, - сказал боярин и Варе стало мучительно стыдно за довольную улыбку матушки, принявшей его слова за похвалу, - А что, Алексей, может, оно и к лучшему: один раз государь на наших красавиц посмотрит, второй раз не захочет.
   Алешка судорожно сглотнул:
   - Да вы что, батюшка, вы на них только гляньте. Они же, они... - парень не находил слов.
   До этого момента Варя была полностью поглощена надетым на нее кошмаром и попытками от него избавиться, сейчас же сказанное братом слово "они" заставило ее внимательно поглядеть на матушку. У Вари зарябило в глазах. Некогда черное платье было покрыто бесчисленным количеством цветных ленточек, прошвочек, тесемочек, трепещущих при малейшем порыве ветра. Меховая вставка прикрывала крохотный вырез платья. Все это великолепие венчал белый голландский чепец, украшавший голову боярыни. Варя тихонько застонала, понимая, что если она одна могла еще надеяться избежать внимания толпы, то уж двух таких райских птичек как она и матушка не заметить просто невозможно.
   - Ладно, менять что-либо уже поздно, идем как есть, - и более не оглядываясь боярин зашагал к берегу залива. За ним на своих ленточка полетела Прасковья Тимофеевна, а следом, погромыхивая жемчужно-бисерным панцирем, тяжело зашагала глотающая слезы Варвара. Шествие замыкал Алешка. Когда впереди засинелась глядь залива и послышался гул возбужденной толпы, Варя оглянулась, в отчаянии мечтая сбежать домой, и увидала, как воровато оглянувшись, Алешка нырнул в группу молодых офицеров, оставляя сестру на обозрение сотням любопытных глаз.
   Глава 6
   Казалось, весь Санкт-Петербург высыпал сегодня на берег. Люд разного возраста, пола, чина и звания, обрадованный первым весенним теплом и предстоящей морской забавой, весело клубился, стремясь занять местечко получше. В первых рядах мелькали яркие платья офицерских жен. Недавние теремные затворницы, выросшие в тени боярских и дворянских усадеб, выйдя замуж за петровских сподвижников, с невероятной быстротой приобретали знания иностранных языков и вкус к европейским туалетам, становясь первыми светскими дамами молодого Российского государства. Прошлым летом они последовали за своими мужьями в строящуюся Петропавловскую крепость, за их плечами была страшная зима, полная промозглых гнилых ветров, близкого воя волков и бесконечного одиночества в ожидании ушедшего на службу мужа. В редкие минуты веселья эти юные женщины наряжались перед крохотными зеркальцами и всю ночь отплясывали на импровизированных ассамблеях, отбивали каблуки в польском, крутились в контрдансе, гордо кланялись в менуэте. Под утро, вернувшись в курные избы, служившие им жилищем в ту зиму, они вновь кутались в пуховые платки и прилежно склонялись над починкой мужниной одежды или приготовлением щей, чтобы замученный работой на верфи и муштрой солдат супруг был согрет и накормлен.
   Однако молодости свойственно забывать тяготы, и сейчас, когда жуткая первая зима строящегося Санкт-Петербурга была позади, они весело стремились к берегу, желая увидеть потешную морскую баталию. Весенняя грязь была абсолютно непроходима для экипажей, поэтому дамы в сопровождении своих кавалеров пробирались к берегу Финского залива пешком по уложенным деревянным мосткам. Солнце радостно пригревало, появилась первая зелень, мир был прекрасен, и их нисколько не смущало, что подолы богатых туалетов порой плюхались в открывшуюся на дороге лужу. Они учтиво раскланивались друг с другом, милостиво кивали солидным женам иноземных умельцев и совсем не гневались, застревая в толпе чухонцев или солдат с женками.
   Когда Никита Андреевич с семейством приблизились к этой пестрой толпе, сердце Вари радостно затрепетало. Она еще никогда не видывала такого оживления. У нее появилась робкая надежда, что она сможет полюбоваться предстоящим действом, не слишком попадаясь на глаза собравшемуся люду. Но она ошибалась. Никита Андреевич двинулся в сторону многочисленной группы, окружавшей царя. Прасковья Тимофеевна, как и подобает верной жене, последовала за ним. Ее необъятные фижмы врезались в толпу и решительно раздвинули ее. Народ подался в стороны, ошеломленный явившемся ему дивом. Гул голосов на их пути смолкал, чтобы с новой силой возобновиться за спинами. Перед Варварой мелькали разные лица - старые и молодые, мужские и женские, - но на всех при взгляде на нее и маменьку появлялось одинаковое выражение. Сперва проступало недоумение, сменявшееся нескрываемым смехом. Щеки Варвары заалели, на глаза набежали слезы стыда. Она догнала Прасковью Тимофеевну и зашептала ей в ухо:
   - Маменька, уйдем отсюда, уйдем скорее. Здесь все смеются над нами, пусть нас кто-нибудь домой отведет, пока совсем не опозорились.
   - Смеются? - Прасковья Тимофеевна величественно осмотрелась, пристально поглядела на плотную кучку баб, которые тыкали пальцами в ее сторону и буйно хохотали, прикрываясь концами платков. - Да ты никак очумела, дочка, кто ж это осмелится над Опорьевыми смеяться! - Затем маменька продолжила свое шествие. Варе ничего не оставалось, как, опустив голову, следовать за ней.
   Наталья Андреевна отделилась от окружавшей царя группы сановников и дам и пошла навстречу брату и его семье. При виде невестки и племянницы на лице ее отобразился стылый ужас.
   - Никита, ты вовсе ума лишился? - с первых же слов напустилась она на брата, - Во что они у тебя вырядились? Опозорить нас перед царем хочешь?
   Никита Андреевич недоуменно оглянулся через плечо, словно только сейчас сообразив, что жена и дочь следуют за ним, окинул их рассеянным взглядом, и вновь повернулся к сестре.
   - Опомнись, Наталья, я что сюда пришел, баб своих показывать? Ты лучше на рейд погляди! - Он схватил сестру за руку, - Видишь, вон бригантина и те три шнявы. Это все мои, я строил, и лес мой и мастера мои. Ах вы, мои лебедушки!!!
   Наталья Андреевна беспомощно поглядела на брата. Невозможно было не разделить его восторженную радость, но и смотреть на изуродованную племянницу тоже было невозможно. Княгиня перевела гневный взгляд на невестку.
   - Ну он не соображает, но ты-то, Прасковья, что вытворила? На себя не знамо что напялила и дочь как пугало вырядила.
   - Глупости говоришь, Наталья, - ничто не могло поколебать безмятежного спокойствия Прасковьи Тимофеевны. - Платья иноземные, все как государь велел, богатые, нам по чину, тут уж я постаралась, и грех из них не прыщет, не то что тут у некоторых, срамно смотреть. - Она окинула неодобрительным взглядом окруживших Петра дам. - А тебе, батюшка Никита Андреевич, будя любоваться, вон, гляди, Петр Алексеевич зовет.
   Боярин зашагал к царю.
   - Ай, молодец, Никита Андреевич, - еще издали кричал Петр. - Каких красавиц построил, вот удружил. - Царь звучно облобызал Опорьева. - Я твою бригантину в честь маменьки назвал "Царицей Натальей", на нее и новую аглицкую артиллерию поставили, сейчас в деле поглядим. Сэр Джеймс, где ты есть? - царь оглянулся.
   Варвара увидела как из глубины толпы появилась высокая фигура ее королевича из-за семи морей.
   - Давай, милорд, бери Никиту Андреевича и отправляйтесь на бригантину, за делом присмотрите.
   - Спасибо на добром слове, государь, - боярин Опорьев степенно поклонился, - Только куда ж я на корабль полезу, со мной тут мои бабы, негоже их одних оставлять.
   Тут же внимание всех присутствующих, дотоле старавшихся не упустить ни слова из царской беседы, переключилось на стоящих в отдалении женщин. Глухое молчание, накрывшее царскую свиту, было красноречивее любых слов. Стоя под перекрестным огнем взглядов, Варя мечтала в тот момент провалиться сквозь землю, оказаться хоть голой, но только не в этом наряде. Вдруг кто-то судорожно закашлялся, послышались сдавленные смешки.
   - Да-а-а, - протянул Петр, - Таких красавиц оставлять негоже, - его кошачьи усы топорщились от сдерживаемого смеха, - А бери-ка ты их с собой на корабль, вон, сэр Джеймс тебе поможет! Поможешь, сэр Джеймс?
   Англичанин невозмутимым взглядом окинул мать и дочь.
   - Ваше величество, морские маневры есть дело не вполне безопасное, дамы могут случайно пострадать.
   - Ничего, милорд, с ними не станется. Мои капитаны так должны корабль вести, чтоб барыньки в самых роскошных робах, - царь откровенно ухмыльнулся, - и подола не замочили.
   - А можно и нам тоже, государь? - прозвучал женский голосок.
   - Ну, отправляйтесь, кто не трусит, только под ногами там не путайтесь, - разрешил Петр Алексеевич.
   Вся компания направилась к бригантине. Напуганная боярыня Прасковья пыталась прижаться к дочери, но необъятные фижмы ее не пустили. Она лихорадочно шептала:
   - Ой, доченька, твоя правда, уходить надо было. Как же я теперь полезу на эту страсть!
   - Успокойтесь, матушка, - пережитый позор сделал Варвару абсолютно бесстрашной. Чего бояться, если самое ужасное уже случилось? - Царь велел, надо идти.
   Джеймс, сопровождаемый неизменным Алленом, легко взбежал по парадному трапу на борт "Царицы Натальи", за ним грузно последовал Никита Андреевич, следом затрепыхались юбки Прасковьи Тимофеевны. Бедная боярыня, увидев открывшуюся под ней воду, замерла посреди трапа и только решительный Варварин тычок в маменькину спину заставил ту меленькими шажочками, зажмурившись, двинуться дальше. Офицеры и матросы во все глаза уставились на невероятное явление. Остальные три отважные дамы, осмелившиеся подняться на борт, остались совершенно незамеченными экипажем бригантины, полностью посвятившим свое внимание Опорьевым. Приземистая боярыня, облаченная в платье с широкими юбками, не менее широкими плечами и огромным стоячим воротником, казалась им каким-то всклокоченным ворохом меха, кружев и парчи, небрежно перевязанным лентами. Варвара опасалась даже подумать, какой этим парням видится она сама. Наконец, пришедший в себя капитан разогнал всех по местам и, по сигналу с берега, потешная баталия началась.
   Воевали серьезно. Поставленные на поплавки парусные щиты были спущены на воду как мишени. Повинуясь командам старательного юного обер-офицера, недавно прошедшего в Амстердаме морскую науку и назначенного капитаном на время потешного сражения, двухмачтовая бригантина легко скользила по водам залива. Пушечные порты окутывались дымом, палуба содрогалась от грохота батарей.
   Взволнованный Джеймс следил по корабельному хронометру за скоростью стрельбы. Когда новый сигнал с берега положил конец баталии, с нижней батареи выскочил старый канонир Йоган Крюйг. От его всегдашней невозмутимости не осталось и следа, трубка в зубах торчала как победный штандарт.
   В возбуждении он влетел на мостик и, не глядя по сторонам, кинулся к Джеймсу.
   - Милорд, милорд! - кричал он. - Клянусь Богом, это нечто необыкновенное. Пушки, ах, что за пушки! Легкие как козочки! А скорость то, скорость! Только успевай заряжать! А попадание из них, каждый выстрел - в яблочко! Чтоб черти взяли мою душу, но наводя эту пушку я испытывал такое же наслаждение, как если бы запустил лапу под юбку лучшей шлюхи самого дорогого борделя Амстердама!
   Возмущенное женское "ах", донесшееся с палубы, прервало восторженную речь мастера Крюйга. Он метнул взгляд вниз, увидал столпившихся дам, смутился и пробормотал:
   - Я и Петру Алексеевичу так скажу.
   - Прямо слово в слово? - с усмешкой поинтересовался Джеймс, еще более смутив канонира.
   Фентон радостно вздохнул. Испытания прошли успешно и цель его поездки могла считаться достигнутой. Договор с русской казной будет заключен и скоро "Летящая стрела" с наполненными бесценными русскими товарами трюмами двинется в обратный путь. Через полгода он продаст здесь все пушки своего завода, получив немыслимую в европейских странах прибыль, а через год в Московии появится новое отделение его кампании. Джеймс подумал о том, сколько интересного и забавного он сможет рассказать, вернувшись. Отбою не будет от приглашений. Серьезных людей наверняка заинтересуют успехи русской армии и перспективы торговли с Россией, ну а для дам он прибережет описание прелестных туалетов этих двух московских красоток.
   Джеймс еще раз внимательно оглядел платья матери и дочери Опорьевых, старательно запоминая подробности. Затем он вновь перевел взгляд на сияющую гладь залива и тут же потянулся за подзорной трубой. Небольшая группа кораблей выворачивала из-за ближайшего мыска. С десяток шхерботов и скампавей, плотно окружив несколько малых парусных судов, двигались по направлению к берегу. Они обходили "Царицу Наталью" далеко по левому борту, между ними и стоящими у верфи готовыми судами тянулось только пространство чистой воды.
   Джеймс похлопал молодого капитана по плечу:
   - Сударь мой, а что за гости у нас?
   Капитан принял из рук Джеймса подзорную трубу и изумленно ахнул:
   - Да ведь это шведы! Остатки флотилии адмирала Нумерса. Как же они боны прошли?
   - Боны сняли перед потешной баталией, - из-за его спины откликнулся штурман.
   - Похоже они от последнего поражения сошли с ума. Они что, такими силами вознамерились брать Петербург?
   Джеймс вновь припал к окуляру трубы:
   - Нет, они не собираются атаковать город, - ответил он на последний вопрос юного капитана. - Они собираются сжечь верфь. Те корабли в середине - это брандеры, если шведы сумеют подвести их вплотную, запылает все: и готовые корабли, и те, что на стапелях, и сама верфь. Их нужно остановить.
   - Как остановить? - неопытный офицер смотрел на Джеймс растерянно, - Береговая артиллерия их уже не накроет, они слишком близко от берега, а корабли еще не оснащены.
   - А мы на что?
   Капитан беспомощно глянул на Джеймса и стало заметно как он еще молод.
   - Но как же я их остановлю, сударь?
   - Что, еще ни разу не были в бою, юноша? - Фентон покровительственно усмехнулся. - Матросы немецкие команды понимают?
   - Да, конечно, большинство старых капитанов немцы или голландцы.
   - Вот и хорошо. Аллен, - Джеймс повернулся к своей верной тени, - смени-ка рулевого. Еще, юноша, прикрепите к мачте несколько линей и пусть дамы обвяжутся ими, а то как бы за борт не вылетели. Мастер Крюйг, давайте вниз, к пушкам, и помните, что ваша основная цель - брандеры.
   Крюйг помчался на свое место на пушечной палубе.
   - Лево руля! - гаркнул Джеймс и, повинуясь его команде, бригантина подобно хищной птице ринулась на дерзкий шведский десант. Вид настигающего их корабля с открытыми пушечными портами ошеломляюще подействовал на шведов. Но прежде, чем капитаны конвоя и брандеров сообразили, какие же меры принять, смертоносный шквал огня и металла бортового залпа бригантины ударил в скопление шведских судов. Затем "Царица Наталья", сделав поворот оверштаг, грянула изо всех орудий другого борта.
   Варя не сразу сообразила, что случилось, когда потешная баталия переросла в настоящий бой. Она стояла на содрогающейся палубе, вдруг кто-то сунул ей в руки конец длинной веревки. Она увидела как остальные дамы спешно обвязывают такие же веревки вокруг талий. Она попыталась повторить их действия, но шитые золотом рукава не дали ее рукам согнуться и она только могла судорожно вцепиться в протянутый ей конец.
   Варя не могла толком понять происходящее, она лишь видела как на капитанском мостике выросла высокая фигура их заморского гостя. В поднявшемся пороховом дыму он то казался ей демоном, ведущим в бой легионы ада, то святым Георгием, предводительствующим войском Господним. Казалось, Джеймс и корабль стали единым целым. Повинуясь его слову, жесту, даже взгляду, бригантина совершала сложные маневры, а легкие пушки изрыгали огонь.
   Преодолевая страх и крепко держась за веревку, Варвара подобралась ближе к борту, откуда ей открылась картина битвы. Несколько шведских кораблей уже были выведены из строя. Меткое ядро попало в один из брандеров. Парусник пылал. В своих метаниях он столкнулся с другим брандером и зажег его рангоут. Отчаявшись погасить горящие суда, команды прыгали за борт.
   Наклонив белоснежную громаду парусов, "Царица Наталья" выныривала из плотной завесы дыма, неся гибель шведским судам. Вскоре бой был практически кончен, корабли отчаянного шведского десанта шли ко дну. Лишь последний из брандеров, небольшой парусный бот, продолжал отчаянно рваться к верфи. Его капитан, видимо, решил во что бы то ни стало выполнить задачу. Ботик лихо уворачивался от орудий бригантины, будто кто-то на его борту читал мысли канонира "Царицы Натальи" и уводил суденышко из-под прицела. Бот танцевал на волне, дразня своей неуязвимостью, и неуклонно прорывался к верфи, где на стапелях стояли новые корабли - надежда русского флота.
   - Браво, северянин! - восторженно заорал Джеймс, оценив искусство шведского капитана. - Сейчас мы с тобой станцуем!
   Он приказал прекратить огонь и, ловя парусами ветер, бригантина ринулась вдогонку. Ботик улепетывал изо всех сил, однако, бригантина неуклонно настигала.
   Вот Варя услышала резкую команду, бригантина сделала крутой поворот и бортовой залп в упор ударил по брандеру. Ядро попало прямо в запасы пороха и бот взорвался. Столб огня и воды поднялся над заливом. Гигантская волна толкнула бригантину, корабль содрогнулся, резкий рывок заставил Варю разжать руки, а следующий толчок волны швырнул ее за борт.
   Никто из команды и пассажиров судна не заметил ее падения. Они восторженно кричали "ура!" и радостно поздравляли торжествующего победителя. Молодой капитан и Никита Андреевич обнимали Джеймса, хлопали по плечам Аллена. Обоим перепало несколько целомудренных поцелуев восторженных московских красавиц. С капитанского мостика было видно как ликует толпа на берегу, оттуда с самого начала баталии за ними наблюдали сотни глаз. У кромки воды стоял сам русский царь и махал Джеймсу треуголкой. Поистине, в этой поездке Фортуна оборачивается к нему только лицом, каждое его действие ведет к успеху. Вот и внезапное, продиктованное не разумом, а сердцем решение вмешаться в бой и защитить верфь не только позволило тряхнуть стариной, но и подарило ему влиятельных друзей, которые не забудут оказанной услуги. Все складывалось хорошо, лучше некуда.
   Но тут блаженное умиротворение Фентона прервал исступленный женский крик. Немного отойдя от пережитого страха и кляня на чем свет стоит всех мужиков вообще, а иноземных мужиков с их дьявольскими кораблями в особенности, боярыня Опорьева начала искать свою дочь. И сейчас ее исполненный ужаса вопль: "Моя дочь! Где мое дитя!?" - заставил заметаться всю команду.
   В первые секунды после падения Варя почти не испугалась. Упала она удачно, войдя в воду ногами. Огромная юбка, причинившая ей столько страданий за сегодняшний день, сейчас надулась колоколом и удержала ее на поверхности воды.
   Зависнув стоймя, девушка подумала, что сейчас больше всего похожа на матерчатую бабу на чайнике и истерически хихикнула. Потом расхохоталась пуще, мысленно представив, как идет ко дну под собственный радостный смех. Она попыталась крикнуть, позвать на помощь, но удар о воду и холод перехватили дыхание. Бригантина медленно удалялась, Варя поняла, что ее падения не заметили.
   В действительности она совсем не боялась. Слишком много широких и стремительных речек батюшкиных вотчин переплыла она в детстве , чтобы теперь испугаться того, в сущности не очень большого расстояния, что отделяло ее от берега. Вот только трижды проклятое платье сковывало движения и вода Финского залива, охватившая ноги, была неимоверно холодной. Варя поболтала ступнями, освобождаясь от туфель. Неплохо бы сбросить и нижние юбки, но, увы, - невозможно. Ничего, решила девушка, сейчас платье намокнет и она сможет лечь на воду и плыть к берегу.
   Платье действительно быстро намокало. Необъятные юбки пропитывались водой, становясь неимоверно тяжелыми, и тянули ко дну. Только сейчас страх, такой же ледяной как и воды Балтики, стиснул ей сердце. Мерзкое платье, опозорившее ее в глазах людей, превращалось в смертельную ловушку. Юбки не только влекли ко дну, но и облепляли ноги, не давая шевельнуться, шитые золотой нитью рукава сковали движения рук, пышный воротник перехватил горло, лишая дыхания. Легкая волна опрокинула Варю на спину. Неподвижная от спеленавшей ее одежды, абсолютно беспомощная, она стала медленно погружаться. Даже толстенная коса, всегда бывшая предметом ее гордости, предала ее. Намокшая и тяжелая, коса тоже тащила вниз.
   Сквозь дикий гул крови в ушах Варя услыхала как на все еще бывшей поблизости бригантине засвистела боцманская дудка, над бортом замелькали испуганные лица. "Шлюпку на воду!" - раздался крик. "Не успеют," - мелькнула безнадежная мысль. Вода захлестнула ей рот, Варя судорожно хватанула воздуха и захлебнулась. Волна накрыла с головой. В последний свой миг она попыталась молиться, как учила мать, но в голове билась лишь мысль о мучительном холоде, охватывающем тело.
   Вдруг что-то крепко вцепилось ей в косу. Ее затуманенному сознанию представилось, что это уже Сатана тащит ее в ад, как всякую умершую без покаяния. Варя судорожно забилась в напрасной попытке сопротивления, но сатанинская лапа жестко рванула ее за косу вверх, потом ее толкнули в спину и яркое солнце ударило по глазам, а воздух хлынул в стиснутые легкие. Чья-то сильная рука поддерживала ее на воде. Раздались слова, совсем непонятные, но явно ободряющие. Она чуть повернула голову и встретилась взглядом со своим королевичем из нянюшкиной сказки. Это он, именно он тащил ее из воды.
   Слышался плеск весел приближающегося баркаса. Звучали встревоженные голоса, с борта к ней тянулись такие родные, такие сильные руки отца, а другие руки, ранее незнакомые, но только что подарившие ей жизнь, приподнимали ее над водой навстречу спасительной шлюпке. Несмотря на лютый холод, теплая волна счастья залила душу боярышни.
   Громадная мокрая юбка Варвары сразу заняла половину шлюпки, гребцам негде было повернуться из-за торчащих отовсюду клочков лент и твердых фижм, поэтому спасенную девицу пришлось уложить на колени к спасителю. Джеймс поддерживал ей голову, в то время как Никита Андреевич пытался растереть ледяные ноги дочери. Варвара таяла от блаженства, ей хотелось кричать от счастья, от восторга жить. Жизнь! Она была жива! Над ней расстилалось голубое небо, всей грудью она вдыхала легкий пьянящий воздух. Она разлепила соленые ресницы и заглянула в лицо человеку, только что спасшему ее. Позор и ужас сегодняшнего дня потерялся вдали, отступил перед тем, что именно он, ее заморский королевич, не задумываясь прыгнул за ней в воду. Значит, несмотря на смешное платье, несмотря на то, что за все время его гостевания у Опорьевых она и слова с ним не сказала, он не презирает ее, она ему не безразлична настолько, что он рискнул ради нее своей жизнью. Все на свете - и родовая честь, и девичья гордость, и материнские заветы, - стали мелкими, ничтожными перед лицом того, что он, ее первая и единственная любовь, отнял ее у неминуемой смерти. Она обязана ему жизнью не меньше, чем отцу с матерью. Она поймала согревающий взгляд серых глаз Джеймса и произнесла сперва на чужом, а затем и на родном языке слова, которые она часто шептала в подушку бессонными ночами, слова, которые только и могли выразить всю глубину его чувства к нему:
   - Ich liebe dich... Я люблю, я так люблю тебя... - после этого признания ужас только что пережитого и потрясение от собственной беспримерной дерзости сплелись воедино и Варя потеряла сознание. Ее глаза сомкнулись, она обвисла на руках у Джеймса.
   Обморок не позволил Варе увидеть выражение дикой паники, появившейся на лице отважного спасителя при ее словах. Джеймс был растерян, напуган и взбешен. Увидев уходящую под воду девушку, он сразу понял, что со шлюпки ни за что не успеть ее вытащить, поэтому ему пришлось прыгать прямо с борта. Те несколько минут, что он потратил, вылавливая и поддерживая на воде дуреху, не удосужившуюся привязаться к мачте как ей было велено, стали самым опасным испытанием в его бурной жизни. Мало того, что ее идиотское платье было невероятно тяжелым, она еще и начала рваться у него из рук, чуть не утащив за собой под воду. Когда он с трудом вталкивал этот обвисший куль тряпья в шлюпку, он вновь подивился его тяжести. Было бы чертовски любопытно узнать, что такое можно нацепить на несчастное платье, чтобы превратить его в неподъемный груз. И вот теперь, пожалуйста, еще и признание в любви! Услышать подобное от уродливой и тупой дикарки было похоже на страшный сон. Джеймс окинул взглядом мокрое чудище, валявшееся у него на руках. Соленая вода размыла белила и румяна на Варином лице, превратив его в шутовскую маску. Потекшая сурьма покрыла маску черными полосами. От размокшей муки волосы стали трехцветными, а длинная зеленая водоросль изящно обвила поникший плоеный воротник. Рядом с такой даже стоять противно, а уж говорить о любви! К тому же, ее чувство к нему просто-напросто небезопасно. Московиты дорожат своей честью, страшно даже подумать, что произойдет, если о ее любви проведает семья девицы. Ни за что ведь не поверят, что он никак ее не соблазнял, еще жениться заставят. Джеймс содрогнулся: нет, уж лучше смерть, чем эдакое чучело в жены! Вот что бывает, когда надеешься иметь все сразу! Ему недостаточно было успеха в делах, хотелось еще и любви россиянки, так извольте получить чего желали!
   Джеймс украдкой огляделся. Ее отец пытался согреть дочь и ни на что более не обращал внимание, гребцы были далеко, никто не мог слышать ее шепота. Это открывало возможность спасения. Как только шлюпка подойдет к борту корабля, надо срочно убраться подальше и не попадаться на глаза девице до самого отъезда. Может стоит в большой компании описать сегодняшнее происшествие в смешных красках, чтобы никто и не подумал, что он оказывал ей хоть малейшее внимание, испытывал к ней хоть какую-то симпатию. А потом он уедет в Англию и вернется нескоро, к тому времени она опомниться и кошмарный случай благополучно забудется.
   Следуя своему плану, Фентон буквально всунул Варвару в руки отца и взметнулся на борт бригантины, где его поджидали новые похвалы и новые знаки внимания со стороны офицеров и московских дам. Когда измученная Варя, поддерживаемая отцом, поднялась на палубу бригантины, она была встречена хором сочувственных голосов, прерываемых, тем не менее, сдавленными смешками. Молодым офицерам и матросам, большинство из которых только что пережили свой первый бой, было невыносимо смешно глядеть на возникшую на палубе жалкую фигуру.
   Прибытие корабля на берег обернулось настоящим триумфом. Под дружные крики "Виват!" и "Виктория!" сэр Джеймс прыгнул на берег прямо в объятия Петра Алексеевича. Англичанина подхватили и поволокли переодевать и отпаивать водкой.
   В этой суматохе Варваре и причитающей Прасковье Тимофеевне удалось сойти на берег незамеченными. Боярин Никита поддерживал дочь, но тут же был ухвачен Алексашкой Меншиковым и уведен праздновать.
   Варя двигалась словно во сне. Она не слушала всхлипываний маменьки, не обратила внимания как рядом появилась напуганная тетка Наталья и захлопотала над ней. Решительно отстранив растерянную невестку, княгиня отправила первую попавшуюся девку за одеждой, а сама поволокла племянницу к ближайшей избе сушиться. Эта суета скользила мимо Вариного сознания. Она покорно позволила себя переодеть и так же пассивно встретила появление двух опорьевских мужиков, подхвативших ее на руки и отнесших в родительский дом. Она молча принимала помощь, в то время как душа ее витала далеко. Она стыдила себя за сделанное мужчине признание: прознай кто-нибудь о таком недостойном ее поведении и ей не будет места на земле, где укрыться от позора. Однако в то же время Варя радовалась собственной смелости и надеялась, что Джеймс не осудит ее, ведь он тоже ее любит, раз так рисковал.
   Глава 7
   Несколько часов в постели под неумолчное квохтание мамушек и нянюшек утомили Варю до чрезвычайности. Выпив из рук матери несколько горьких настоек и выслушав ее бесчисленные сетования и причитания Варя решила, что она здорова и отдохнула. Так в сущности и было, сильное молодое тело быстро справилось с потрясением. Она поднялась, велела подать поесть, выплеснула за окно очередной лекарственный отвар, подумав мимоходом, что ни мать ни прислуга совсем ничего не смыслят в травах и способны перетравить весь дом, если она не будет за ними приглядывать. Затем по всегдашнему обыкновению она спустилась вниз.
   Варя любила тихие вечера в обществе отца. Прасковья Тимофеевна, помолившись, отправлялась спать, братец говорил, что идет в казармы, а сам отправлялся в кабак, а Никита Андреевич усаживался к столу и при свете свечи проверял счетные книги, читал отчеты управителей, что-то писал. Варя обычно пробиралась в комнату и тихонько усаживалась с другой стороны стола с шитьем или Псалтырем в руках. Боярин не обращал на нее внимания, но и не прогонял, а значит был доволен, что дочь рядом. Они никогда не разговаривали, но Варя чувствовала себя ближе к суровому отцу.
   В этот весенний вечер боярин встретил появление дочери внимательным взглядом, но удовлетворенный ее здоровым видом, вернулся к своим делам. Варвара присела, держа в руках вышивание, но игла не двигалась, мысли блуждали далеко-далеко. Она думала о происшествиях сегодняшнего утра. Она то нервно ежилась от мыслей о грозившей гибели, то содрогалась от стыда, восстанавливая в памяти презрительно-насмешливые взгляды дам и кавалеров и смешки за спиной, то успокаивала себя маменькиными словами, что всех бесстыдниц в иноземных платьях ждет геенна огненная. Главным в ее мыслях был Джеймс. Она восторженно вспоминала каким смелым, каким красивым и умным был он, как сам государь его внимательно слушал, как все им восхищались. Перед ней всплывали смутные картины их грядущего счастья вдвоем. Все препятствия казались ей легко преодолимыми. Конечно, он должен перейти в православие и поступить на службу к царю Петру. Тогда он сможет просить ее руки и батюшка, наверное, не откажет. Уж она постарается быть ему хорошей женой и даже выучится одеваться как следует и вести себя не хуже иноземных красавиц. В ее душе смешались и перепутались самые разные чувства, но она и не пыталась в них разобраться. Просто сидела и мечтала как сейчас послышатся шаги и в дверь войдет он, прекрасный, как Иван-царевич из нянюшкиных сказок.
   Шаги действительно послышались: тяжелые, спотыкающиеся, и в комнату ввалился Алешка. Брата не было в доме с самого утра, а сейчас он был крепко пьян, физиономия расквашена, кафтан задрызган чем-то вонючим. Никогда еще он не осмеливался предстать в таком виде перед отцом.
   - Здравствуй, батюшка. А-а, и ты здесь, коровища. Что, опозорила фамилию, теперь все над нами смеются, проходу мне нет!
   - Сын, что ты несешь, опомнись!
   - Вы, батюшка, нешто не знаете, что наша дурища вытворила на потешном сражении, у всех на виду. Вы там и сами были, я с чужих слов дознался. Пошел я к немцу Мюллеру в аустерию. Ну, ладно, в кабак, в кабак пошел. А там все сидят. И братья Елецкие и молодой Ухтомский, еще кое-кто из офицеров, купцов несколько, англиец этот, а во главе стола сам Александр Данилович Меншиков. Про тебя, красавица-сестрица, говорят. Англиец, что тебя, кобылищу, от смерти спас, все твои похождения живописал, да еще и про тебя саму пару слов добавил. Сказывал, что в его доме на поварне девки и то пригожее, и что тебе только овец и пасти, по уму, дескать, что овца, что ты - один черт. Платьишко твое тоже добрым словом приветил, говорил, есть у него портрет прабабки, там у ее ног карлица сидит, так на ней похожее платье надевано. А дикая, говорит, девка, такая, что и среди эфиопок чернокожих таких диких нет. Все смеялись и свое к сей парсуне добавляли. Все тебя видели, всем нашлось, что вспомнить. Вы, батюшка, думаете, мы, бояре Опорьевы, теперь кто? Теперь бояре Опорьевы - это вовсе не вы, батюшка Никита Андреевич, столбовой боярин, у которого вотчины за год не объедешь, мошна от денег лопается, и не боярский сын Алешка Опорьев, офицер, что Азов на шпагу брал. Не-е-т, теперь бояре Опорьевы - это те самые, у которых дочка дурища уродливая. У-у-у, дрянь, ославила нас! - и, коротко замахнувшись, он залепил Варваре оплеуху.
   Она вскочила, держась за щеку.
   - Братец, за что? Батюшка, что же это, как же?
   Отец смотрел на нее сурово и чуть брезгливо.
   - Ты, сынок, руки не распускай, кого в доме миловать, кого наказывать, то я решаю. В каком виде ты в отчий дом явился, о том после переговорим. А ты, дочка, завтра по утру скажешь матери, чтобы в дорогу тебя собирала. Поедешь к тетке Аграфене в Толгский монастырь. Поживешь там пока что. Жениха теперь тут не сыскать. Подберу тебе какого ни на есть среди соседей по имениям. Без чести роду, так хоть без нового позору. Да, не след мне было тебя пускать, хотел цареву волю исполнить, лучше бы ослушался. Авось, государь бы не шибко серчал, а там и вовсе позабыл. Знал я, что дурочка ты у меня, но что такой срам на нас накличешь - не думал!
   - Батюшка, родной, хороший, за что вы меня срамите! Откуда мне придворные дела знать. Вы ведь сами сказали, что ни в какую науку меня не дадите, что девке это только грех да зряшная трата времени. Я ведь могла учиться всему.
   Отец и сын переглянулись и громко засмеялись.
   - Дочка, опомнись, какая тебе учеба, ты ведь у меня сызмальства дуреха.
   - Откуда вам знать - дура или умная, вы ведь со мной с детства и ста слов не сказали! - крикнула Варя, задыхаясь от обиды, - А платье то маменька выбирала, маменька велела...
   Лицо боярина потемнело, налилось гневом.
   - Ты пререкаться со мной вздумала! О матери дерзости говоришь! - и вторая полновесная пощечина обрушилась на Варю.
   Боль, раздирающая душу боль, какая бывает только от незаслуженной, напрасной обиды полоснула сердце. Она коротко вскрикнула, бросилась в двери, сослепу ударилась о косяк, выскочила на крыльцо и побежала по улице.
   - Стой, куда, Варька, вернись! - ударил вслед крик брата, но Варя не оглянулась. Она бежала, не разбирая дороги, и только совсем задохнувшись, остановилась посреди луга. Последние избы остались позади. Она была одна во тьме. Обида на брата, на отца делались все сильнее и невыносимее.
   Но здесь, в тишине и темноте петербургской весенней ночи, она поняла главный смысл происшедшего. Это он, ее королевич из тридевятого царства, сказал те страшные слова, которые она услышала. Вот кто она для него - дурочка, смешная уродина. Он спас ее вовсе не из любви, все его ласковые взгляды и слова ей только привиделись, были плодом ее мечтаний. Богородица, дево, а ведь она сама с ним про любовь заговорила, сама, позабыв стыд, мужчине на шею вешалась. Срам, срам вселенский! Да как у нее язык повернулся! И добро бы по-русски ему свои глупости молола, а то ведь нет - по-немецки, на понятном ему языке опозорилась. На кой она этот бесовский язык выучила, права была маменька, когда говорила, что немецкая книжка может только в грех ввести. Вот и верно, ввела. Зачем ее спасли, почему Господь не позволил ей умереть прежде, чем она навлекла беду на свою голову.
   Боль и стыд ударили с новой силой, погнали вперед, туда, где катила свои воды Нева. Не быть, не существовать, чтобы вместе с ней самой ушла и душевная мука, умереть и заставить их всех пожалеть, что они были с ней так жестоки. С разбегу она вбежала в реку и остановилась. Ледяная вода апрельской Невы охватила ноги, холод пробрал до костей. Только сейчас она почувствовала, какой промозглый воздух. Чуть выше по реке располагалась корабельная верфь. Горел костер и тянуло запахом варящейся ухи. Кто-то вывернул в воду ведро помоев, и ошкурки и объедки, перемешанные со стружками, медленно проплыли мимо Вари. Вода была черная, мутная, как черен и непрощаем грех самоубийства. Варя попятилась и вышла на берег. От потрясения и холода ее начала бить мелкая дрожь. "Грех, грех-то какой!" - думала она. Что делать теперь, было неизвестно. Вернуться и похоронить себя в стенах монастыря или стать женой какого-нибудь дворянчика по выбору батюшки? Лучше уж утопиться и обречь себя на вечные адские муки. Ослушаться отца? Невозможно. Все еще продолжая раздумывать, не вполне отдавая себе отчет, что она делает, Варя направилась туда, где она всегда находила помощь и утешение. Она зашагала вдоль Невы по направлению к дому тетушки. Мерзла она все сильнее, а потому подхватила подол и снова припустила бегом.
   Глава 8
   Варя стремительно взбежала на крыльцо тетушкиного дома и, оттолкнув встретившуюся девку-прислужницу, бросилась в покои княгини. Наталья Андреевна сидела у зеркала, привезенная из Италии искусница-горничная укладывала ей волосы.
   - Душа моя, Варенька, что случилась? Ты здесь, одна, ночью, да что с тобой, дитя?
   Варя на миг замерла, а затем упала на колени и уткнув лицо в теткин подол, зашлась в сухих бесслезных рыданиях.
   - Тетушка, ой, тетушка! За что они меня так! Я ведь не виновата, ведь так тятенька велел, ведь маменька решила, что наука девке ни к чему, - слезы прихлынули к глазам и Варя по-простонародному взвыла. - А он сказал, он сказал... Московская дурочка, говорит, дикарка, неуклюжая, только за скотиной и ходить. А братец еще и смеется, а батюшка говорит - глупа ты у меня выросла, - и захлебываясь и задыхаясь в слезах, путаясь в словах, забегая вперед и возвращаясь назад, Варя пересказала жестокие речи иноземца и ответ отца, бормотала сквозь плач о своей обиде, желании уйти в монастырь, утопится, бежать куда глаза глядят.
   Когда рыдания стихли, она подняла голову от теткиного подола и взглянула в лицо Наталье Андреевне. Однако на этом лице не было ни тени сочувствия, только суровость.
   - Ну, и что же ты решила делать, дева? - спросила княгиня.
   - Я!? Решила!? Я!? Делать!?
   - Что я решаю, то я и делаю, - голос Натальи Андреевны был ровен и тверд, - Что ты будешь делать? Зачем ты пришла ко мне? Иноземец, англичанишка назвал тебя скотницей, в родном доме дурой и уродиной ославили, а ты теперь у меня выплачешься, и домой пойдешь - за пяльцами сидеть да галок считать?
   - Но, тетушка, родная, разве ж я могу против воли батюшки...
   - Это уж ты мне скажи, девочка, что ты можешь и чего ты хочешь.
   Варвара снова низко опустила голову. Стыд, жгучий стыд и незаслуженная обида жгли сердце, но холодный голос тетушки не давал уйти в свою боль, погоревать, отплакать и забыть. Этот голос толка куда-то, требовал чего-то и постепенно сквозь привычную покорность стали пробиваться возмущение и решимость. Душа все так же стонала - почему? за что?, - но и гнев и гордость уже пробуждались в ней. В горнице воцарилась тишина. Затем Варя снова посмотрела на тетку. Огромные синие глаза на зареванном, раскрасневшемся личике смотрели твердо.
   - Я хочу учится, тетушка. Я хочу научится всему, всему. Я хочу знать, как быть красивой и умной, вроде тех немок, которым сам государь пальцы целует. Я не буду лениться и буду учиться день и ночь и докажу, что я не дура и не уродина и не неуклюжая. Я докажу им всем... и батюшке..., и братцу..., и кавалерам, что с государем..., и ему..., ему..., этому... - Варя снова заплакала.
   Тетка ласково отерла ей лицо платком и нежно поцеловала. Она улыбалась и лицо ее уже не было суровым.
   - Ну все, все, дитя, не плачь. Не надо плакать. Все будет хорошо. С твоим батюшкой я поговорю и разговор у меня с любезным братцем будет до-о-олгий, ох и долгий, - улыбка княгини стала недоброй. - А ты пока переедешь к нам. Поживешь, нас с князем порадуешь. Есть тут одна знатная француженка, фрейлиной королевы была, да король Людовик отрубил ее муженьку голову, она, бедолага, в бега и пустилась. В Лондоне жила, в Вене, а теперь вот до Петербурга добралась. Она здешних дам и девиц манерам, языкам, танцам учит. Мы ее к себе насовсем переманим. У нас, у князей Мыщацких, род - древний, а кошелек - толстый, так что скоро она только тебя учить станет. Я сама Европу повидала, нарядов тебе сошьем, ты ведь, если на естество глянуть, красивее всех вертлявых немок, и среди наших тебе равных нет. Ты главное, будь умна, будь к учебе прилежна, а месяца через четыре - пять... Увидишь, что будет. А английца ты забудь, совсем забудь. Не дело тебе - красавице, столбовой боярышне, православной - об иноземце, иноверце, да и еще, наверняка, пирате морском, думать. Много чести ему. Такого ли найдешь! Верь мне, Варенька, верь, солнышко мое.
   Следующую неделю княгиня, считавшая, что лионский шелк и брабантские кружева - лучшая повязка для раненного сердца и задетой гордости женщины, занималась излечением племянницы. Дом превратился в одну большую портняжную: всюду кроили, шили, примеряли. Волны многоцветных тканей вырывались из покоев Натальи Андреевны, захлестывали лестницу и уже подбирались к комнатам Ивана Федоровича, так что напуганный разгулом швейной стихии князь в панике покидал дом, ища спасения на верфи. Гардероб княгини и привезенный ею из Европы драгоценный запас шелков, бархата, лент и кружев понесли изрядный урон, зато тетушка с радостью наблюдала как глазам Вари возвращается блеск, как гордо поднимается ее головка, увенчанная короной золотых кудрей.
   С первого же дня в теткином доме жизнь Вари превратилась в сказочный сон. С раннего утра тетушка, взяв в помощницы итальянку-горничную, колдовала над Варей. На нее мерялись бесчисленные платья, что-то ушивалось, подгонялось. Затем ее отправили в баню и на несколько часов отдала в руки итальянке, занявшейся Вариными волосами. Потом долго наряжали и напоследок все та же искусница-горничная бережно, едва-едва коснулась ее бровей сурьмой. Лишь тогда Варе разрешили смотреть. Боярышня глянула в зеркало и изумленно ахнула, не узнавая себя в представшей перед ней прекрасной незнакомке. Нет, нет, у нее, воспитанной в суровых традициях старины не могло быть ни этих белоснежных обнаженных плеч, выступающих из пены кружев, ни взбитых волос, открывающих длинную стройную шею, ни высокой груди, обтянутой тугим корсажем. И все же то была она, она сама. Варя вглядывалась в свое отражение, потрясенная неожиданным открытием. Да ведь она красива! Гораздо красивее и княгини Кобринской, и Амелии Хендриксон, и любой из виденных ею в Петербурге дам. Вовсе не ей следует пытаться стать такой как петербургские модницы, а им надобно равняться с боярышней Опорьевой! Варя чувствовала как легкая, пьянящая радость заполняет все ее существо, изгоняя боль, обиду, сомнения.
   Целую неделю, забыв про все и всех, Варя парила на крыльях обретенной уверенности в себе. Обнаружив собственную привлекательность, она с жадностью погрузилась в изучение секретов красоты, постигая священную для каждой женщины науку превращения в богиню. Единственное огорчение в эти безмятежные дни ей причинили княгинины туфли, оказавшиеся слишком большими для маленькой ножки боярышни. Из-за них уроки танцев пришлось отложить до того момента как Варе сошьют новые туфельки.
   Однако когда первый восторг несколько поутих, Наталья Андреевна вновь стала замечать признаки грусти и тревоги на личике племянницы. Обе женщины находились в небольшой гардеробной, примыкавшей к постельной княгини. Только что их покинула госпожа де Фурне, французская изгнанница, с радостью согласившаяся стать учительницей и компаньонкой Варвары. Сейчас Палашка помогала хозяйке переодеться в домашнее платье. Рыжая нашла Варю на второй день ее побега из родительского дома, была срочно возведена в ранг личной горничной боярышни и отдана в обучение к княгининой итальянке.
   Наталья Андреевна внимательно всмотрелась в племянницу:
   - Ты чем-то расстроена, дитятко?
   - Нет, нет, тетушка, я всем довольна!
   - Ну, ну, оставь эти глупости, я же вижу. Говори, что у тебя на сердце?
   Варя села, грустно-вопросительно поглядела на тетку:
   - Тетушка, а домой я больше не вернусь? Они меня совсем не ищут, не желают знать, что со мной сталось?
   Княгиня присела рядом, погладила девушку по голове:
   - Не думай о родных хуже, чем они того заслуживают. Они знают, где ты, еще в первый день я уведомила братца, что ты поживешь у меня.
   - Он не звал меня обратно, не хотел видеть?
   - Твой отец не такой как другие прочие бездельники, он занят важными и полезными державе делами и им отдает всю душу. К тому же ты долго жила вдали от него, он еще не обвыкся. Ты должна понять его и простить, - Наталья Андреевна вздохнула, - Таков бабский удел - понимать и прощать. А домой тебя очень скоро позовут.
   - Почему вы так думаете, тетушка?
   - Потому что к хорошему человек привыкает быстро, а вот обратно к плохому для него вернуться - мука мученическая , - в ответ на недоуменный взгляд Вари, она пояснила. - Три дня твое семейство сидело вовсе не евши, дворня после твоей выучки не осмеливалась по каморам шнырять, а тебя не было, чтобы распорядиться. Потом матушка твоя спохватилась и распорядилась, только уж по-своему. Прошлась по подклетям, выгребла все, что за эти дни подпортилось и отправила на поварню стряпухам, чтоб, значит, добро не пропало. А тут как на грех государь к вам в дом по-свойски пожаловал, велел себя обедом кормить, все тот пир вспоминал, что ты в прошлый раз устроила, говорил, что хочет поесть вкусно. Петр Алексеевич откушал, а что дальше было, ты и сама сообразишь. Государь злится, а Никиту с Алешкой даже царский гнев не страшит, так им животы схватило. Через скорбь живота твоему батюшке в разум прояснение вошло, заметил он, что как дочь в доме, так порядок в доме, как дочь из дому, так и порядок вместе с ней. Вчера повстречал моего Иван Федоровича, звал к себе наливочек испить, а дядюшка твой, не будь дурень, ему и говорит: "Какие у тебя, Никита Андреевич, наливочки, коли Варя твоя уже почитай неделю у нас живет! Сами себя они, что ли, спроворят?" Так что жди, еще с недельку батюшка гонор подержит, а там и явится за тобой.
   - Тетушка, что же вы не сказали, что дома все больны?
   - Чтобы ты не помчалась их, дураков, выхаживать! Ты вон и сейчас бежать готова. Сядь, успокойся, и без тебя поправились. - Княгиня помолчала, - Когда отец позовет, вернешься?
   Варя обняла Наталью Андреевну, прижалась к плечу:
   - Тетушка, родная, я вас люблю и до гроба благодарна буду, но сами знаете, надобно мне вернуться, без меня они пропадут. Только вернусь я не просто так, а с крепким уговором.
   - О чем же уговариваться будешь?
   - Чтобы быть мне хозяйкой в доме, и здесь и на Москве, и в вотчинах, делать свое дело беспрепятственно, а то я хозяйство тайком веду, словно на базаре кур ворую. А еще хочу, чтобы мне дозволили учиться политесным наукам, пускали в ассамблеи, как других дворянских дочек, и дозволяли наряжаться как сама желаю, а не как матушка велит.
   - Хорошо, на том и стой, дитятко. Ты только не горячись, как срок придет, я сама с братом говорить стану.
   Тетушкино пророчество сбылось через десять дней. Умаявшись за день, - политесная наука оказалась нелегкой - Варя рано легла спать. Разбудили ее резкие гневные голоса, доносившиеся снизу, из залы. Варя вслушалась. Легко различался голос тетушки, а вот вторым был голос ее отца. Сон мгновенно слетел. Подкравшись к лестнице, боярышня попыталась разобрать, о чем говорят, но до нее доносился лишь слитный гул беседы. Вдруг раздались шаги, и Варя едва успела заскочить в свою комнату и нырнуть в постель.
   Вошла тетушка.
   - Вставай, Варенька, твой батюшка приехал. У него сегодня гости были, матушка твоя их приняла от души, теперь он не знает как визитерам в глаза глядеть, - Тетушка ехидно усмехнулась, - Спускайся вниз, только новых платий не надевай, одень то, в чем ко мне пришла, не след отца сразу пугать. - Наталья Андреевна направилась в двери, но неожиданно вернулась, обняла Варю, перекрестила, - Держись, дитятко, теперь только тебе решать, как твоя жизнь дальше обернется.
   С трудом отыскав старый летник под ворохом платьев, Варя заплела косу, спустилась вниз и остановилась в дверях залы. Там уже находились четверо: тетушка с мужем и Никита Андреевич в сопровождении Алешки. Похоже, только что здесь шумела жаркая баталия. Наталья Андреевна и ее брат вид имели несколько встрепанный, глядели друг на друга недобро и были удивительно похожи как друг на друга, так и на передравшихся котов. Боярин отвел пылающий взгляд от сестры и остановил его на дочери:
   - Явилась, строптивица! Из дому сбежала, мои седины опозорила, мать чуть до смерти не уморила. Ну-ка, живо, домой, а не то плеть возьму и до самых ворот гнать буду, чтобы знала свое место.
   Привычный страх перед родительским гневом охватил все Варино существо. Она уже готова была пасть на колени перед отцом, умолять о прощении, клясться, что больше никогда, никогда... Остановил ее лишь холодный голос тетки:
   - Замечательно, брат, просто замечательно, - говорила та, - Предполагается, что после подобного обращения она должна и впрямь домой бегом побежать, навстречу новым обидам и поношениям.
   - Она моя дочь и обязана дочерний долг выполнять!
   - Как брюхо подвело, так ты про дочерний долг вспомнил! Где ты был, когда надо было отцовский долг исполнять?
   - Когда же я долгом пренебрегал? Какие такие обиды и поношения она в родительском доме видела? Бредни избалованной девчонки!
   - Богородице, дево, дай мне силы! Что же ты, братец, под родительским долгом понимаешь?! Дочь на посмешище собственной рукой выставить, а потом ее же за то и наказать!?
   - Да как, сестрица, ты смеешь мне указывать, что с собственной плотью и кровью делать!? Да я...
   - А ну-ка оба молчать! - негромкий голос Ивана Федоровича прозвучал гулко и весомо, мгновенно заставив спорщиков утихнуть. Князь Иван был молчуном от природы, но может быть именно поэтому те редкие слова, которые он выпускал на свет Божий имели некий особый вес и значение. Еще не было случая, чтобы слова князя Мышацкого были пропущены мимо ушей теми, к кому они обращались. Вот и сейчас сила его голоса заставила улечься страсти. - Оба сядьте! - Вскочившие в пылу ссоры брат и сестра медленно, будто не своей волей опустились в кресла. - А ты, Варенька, - голос князя помягчел, - не стой у двери как чужая, заходи, сядь рядом со мной, - Варя прошла в комнату, присела на краешек стула, защищающим движением князь взял ее за руку, - Теперь слушай меня, Никита Андреевич! Дочь тебе Бог дал такую, что любой бы гордился да радовался подобную иметь. Как она в дом твой возвратилась, так и свой дочерний долг, и долг супружницы твоей на свои плечи взяла и выполняла истово, без жалоб, не прося ни наград, ни благодарностей. Ты же ей ответил небрежением и забвением. Запамятовал, видно, что как Господь повелел детям слушаться родителей, так и родителям наказал печься о детях. Даже в заботах о доме твоем ей препятствия чинились, тайком приходилось тебя же и ублажать, у последней девки больше власти было, чем у боярышни Опорьевой. А что ты сделал, когда пришел ее черед, как и всем дочерям дворянским, царский приказ выполнять, в ассамблею явиться? Не помог, не подготовил, как кутенка слепого на растерзание насмешникам отправил! Когда над ней царская свита потешалась, разве был у нее защитник? Кончил ты вообще срамотой - дочь за собственную провину наказал!
   - В чем же я виноват, Иван Федорович, - боярин и сам не заметил как стал оправдываться, - Я ведь не думал и не гадал, что так обернется.
   - В том и виноват, что не думал! Ты отец, тебе и соображать! В общем, кругом ты не прав, боярин!
   - Что ж вы при детях моих меня срамите, власть мою родительскую колеблете!
   - Не мы, ты сам свою власть поколебал, когда долг отца перед дочерью позабыл, - вновь встряла Наталья Андреевна, - Вот что, братец, коли хочешь чтобы дочь к тебе вернулась, обещай крепко, да побожись, что выполнишь ее условия, а не то не отпущу ее, будет с нами жить. Ты очами на меня не сверкай и не грозись, мне ты не указ. Коли родительской волей попытаешься ее из нашего дома забрать, я к Петру Алексеевичу пойду, посмотрим, кого он выслушает. Ты у него после того обеда, что без Вари готовился, не в великом фаворе!
   Никита Андреевич зло пыхтел, но понимая, что крыть нечем и если он вновь хочет заполучить хозяйку в дом, надо соглашаться, махнул рукой:
   - Ин ладно, Господь с вами, говорите, чего вы там удумали!
   - По первому делу, - обрадовано зачастила княгиня, - чтобы все хозяйство и весь припас и ключи ты открыто Варваре передал и власть над дворней ей вручил. Здесь, и в Москве, и в вотчинах чтобы все знали, что она полноправная хозяйка. Тогда она будет дом вести и будет у вас все ладно.
   - Хозяйкой хочет стать!? А мать как же!? Нет, на это я согласиться не могу! У каждого в доме свое место и на чужое зарится нечего. Супруга, а не дочь в доме хозяйка, ей дом вести, припасы делать, дворнею командовать.
   - Тогда пусть Прасковья это и делает, а Варя более не станет у матушки за спиной, тайком да в вечном страхе трудиться, чтобы чистоту соблюсти, тебя с сыном накормить, гостей принять. Со мной поживет, мне поможет, я ее работу хоть замечать и ценить буду.
   - Да как же я Прасковье скажу, что она более не хозяйка?
   - А ты не говори ничего, она и не заметит, - подсказала Наталья Андреевна.
   Никита Андреевич вспомнил вкуснейшую кулебяку, что ел когда дочь была дома, вспомнил столь плачевно закончившийся недавний визит царя, взглянул в молящие глаза измученного сына и согласился.
   - Ладно, пусть будет как вы хотите! Ну, теперь-то можно домой ехать!?
   - Погоди, братец, это еще только первое условие было, есть и второе, - остановила его княгиня, - Второе условие таково: чтобы ты дочери учителей нанял: танцы, языки, европейское обхождение изучать, и дозволил ей, как всем девицам благородного сословия, в ассамблеях являться, танцевать, с кавалерами беседовать. Чтобы ее этим не попрекал, препятствий не чинил, а напротив, потребными нарядами ее обеспечил, и не по Прасковьиному вкусу, а какие Варя сама выберет.
   Физиономия боярина Опорьева стала багровой от прилива крови, он сорвался на крик:
   - Ты что, сестра, шутки со мной вздумала шутить! Чтобы я, столбовой боярин, по прихоти девчонки честь родовую на поругание отдал, чтобы позволил дочери заголится и в таком виде пред всем честным народам предстать. Чтобы боярышню Опорьеву на богопротивных плясках кто попало хватал, прилюдно тискал! Лучше я ее своими руками убью! Не принесет она такого разврата в мой дом!
   Губы княгини горестно задрожали:
   - Вот, дожила! - в ее голосе явственно слышались слезы, - Собственный брат меня позорит, в разврате обвиняет. Где же твой стыд, Никита, как ты можешь о родной сестре, да еще в доме ее мужа такую напраслину говорить!
   - Ты-то тут причем? - сбитый ее словами с патетического тона, Никита Андреевич удивленно воззрился на сестру.
   - А при том, дорогой братец, что я уж который год в развратных платьях хаживаю, развратные пляски плясываю. Выходит, я голой при честном народе являюсь!? Выходит, опорьевскую честь позорю!?
   - Ну, ты..., ты - дело другое!
   - В чем же разница?
   - Большая разница, очень большая! - забормотал Никита Андреевич, лихорадочно пытаясь сообразить в чем эта разница состоит и почему ему раньше не приходило в голову, что все, что он находил неприемлемым для дочери, уже давно проделывает его сестра, - Ты не Опорьева уже вовсе, а Мышацкая, - с торжеством выдал он, найдя ответ.
   - Господи, прости его прегрешение, ведь от родной сестры отрекается! По-твоему выходит, Мышацкие хуже Опорьевых будут? Что же вы меня в такой худой род отдали?
   - Сестра, опомнись, не отрекаюсь я от тебя и Мышацкие род славный, знаменитый. Я не то хотел сказать. Я хотел сказать, что ты уже не молоденькая девица, сама себе голова, потому в твоих платьях греха и нету!
   - Не молоденькая! - взвизгнула княгиня, - Старая я, по-твоему, помирать пора, в гроб ложиться! Сестре, родной сестре смерти пожелал! - Наталья Андреевна уткнулась в платок, ее плечи затряслись в рыданиях.
   - Наталья, да что ж ты слова мои перекручиваешь! - беспомощно возопил боярин Никита, - Не говорил я такого! Иван, скажи хоть ты ей!
   - Ты бы, Никита, лучше молчал, и на все соглашался, - сказал Иван Федорович, - а то ведь на тоненький лед ступил, уже трещит, вот-вот разломится.
   - Не понимаю, и чего ты упираешься, Никита, - деловито заметила княгиня, отнимая платочек от совершенно сухих глаз, - Все теперь дочерей по-новому, по-европейскому воспитывают и ни с кем беды еще не было. Вон кое-кто даже заграницу своих девок думает посылать, а уж учителей иностранных все нанимают. Варенька у нас девочка благоразумная, честная, ее ведь наша матушка воспитывала. Никакой наряд, никакие танцы ее не заставят честью поступиться.
   - Помолчи хотя бы минутку, сестра! - вскричал Никита Андреевич, - Пускай мне дочь сама скажет, что несмотря на мой запрет, она все таки хочет учиться невместным благонравной девице наукам.
   - Хорошо, пускай скажет!
   Все глаза выжидающе уставились на Варю. Та заерзала на стуле. Еще не поздно было отступиться, отказаться от своего намерения и жить тихо-мирно, без лишних хлопот. Отец отдавал ей власть в доме, что еще надобно?
   - Что молчишь, дочка, говори, хочешь ли?
   Варя уже готова была отказаться, но какая-то сила выше и больше ее самой, сила, родившаяся из обиды и попранной гордости, заставила ее упрямо прошептать:
   - Хочу!
   Никита Андреевич раздраженно воззрился на дочь.
   - Дозволь, батюшка, я с ней поговорю, - сказал молчавший доселе Алешка и увидав разрешающий кивок отца, обратился к сестре, - Ты, Варька, глупость затеяла, сама не понимаешь, о чем просишь. Думаешь, чтоб с француженками да немками уравняться, хватить плясок и нарядов? Н-е-е-т, милая моя, тут и из истории надо много чего знать, и про богов всяких греческих-римских, и вирши наизусть, чтобы было о чем с кавалерами разговаривать. Выучиться такому - дело тяжкое, ночами надо не спать, головку утруждать, где тебе, дурочке, это делать? А самая страсть - языки иноземные. Они и звучат-то страшно. Вот подойдет к тебе немец какой, спросит по своему "Sprechen Sie Deutsch?", что станешь отвечать?
   Варя подняла глаза на брата и, оскорбленная его глупой попыткой запугать ее чужой речью, с силой произнесла:
   - Я отвечу ему, - с каждым словом она словно выбрасывала из себя страх, обиду, униженность, очищая и освобождая душу, - Я отвечу ему "Ich spreche Deutsch, Schwedische, Polnische, Tatarische, - и ловя краем глаза изумление отца и радостный восторг тетушки, почти прокричала, - und verstehe gut Latein". - После чего, глядя в разом поглупевшее лицо Алешки, уже из чистой мстительности добавила, - Du beherrschst die Sprache noch schleht, mein lieber Bruder!
   Потрясенная тишина пала на парадную залу князей Мышацких.
   Следующим утром Варю провожал весь дом. Княгиня стояла на крыльце и, утирая концом шали слезы, глядела как племянница направляется к отцовскому возку. Никита Андреевич никогда ничего не делал на половину и потому возвращающуюся под родительское крыло дочь сопровождала немалая свита. Французская дама, принятая в дом на правах Вариной учительницы и компаньонки, торжественно вышагивала следом за своей воспитанницей и неодобрительно косилась на длинного немца, нанятого обучать Варю географии, математике и истории, а заодно и вести расчеты для боярина. За ними, крепко прижав к груди шкатулку с гребнями, булавками, помадой, белилами и прочей дамской мишурой, поспешала Палашка, а уж следом за ней две девки тащили сундук с новыми нарядами боярышни.
   Никита Андреевич с трудом узнавал дочь в скользившей ему навстречу горделивой красавице. Сегодня он впервые заметил насколько выражением лица и повадками хрупкая дочь похожа на его мать - статную высокую красавицу, что после смерти мужа твердой рукой правила опорьевским имуществом и на которую маленький Никита всегда взирал с восхищением и молчаливым обожанием. Боярин почувствовал, что начинает гордиться Варей. Удивленный и смущенный неожиданным приливом чувств, боярин поискал, что бы такое ласковое сказать дочери, но не найдясь, и от того еще больше смущаясь, заговорил о хозяйстве:
   - Как приедем, ты дворню пристрожи, а то гости третьего дня были, а по дому по сю пору словно Мамай прошел.
   Варя скромно опустила глаза. В обращенном на нее взгляде отца она читала удивление, недоверчивое восхищение и пробуждающуюся гордость и таяла от счастья, понимая, что теперь для нее начинается совсем другая жизнь, среди уважения, а со временем может и любви ее семьи. Она чувствовала смущение отца и изо всех сил старалась помочь ему, не оттолкнуть, укрепить пробуждавшиеся в нем чувства. Она тихонько спросила:
   - Что за гости были, батюшка?
   Обрадованный ее готовностью поддержать разговор, боярин торопливо ответил:
   - Компаньона моего аглицкого в дорожку выпроваживали, легкий путь и скорое возвращение желали. Мы с ним дела сладили, теперь он наши товары к себе на остров везет. Чую, быть мне с барышом, молодец англиец...
   Разом поскучнев, Варя отвернулась к стенке возка, уже не слушая дальнейших похвал англичанину. Мир, только что бывший таким веселым и праздничным, мгновенно посерел, утратил яркость красок. Напоминание о любви, обещавшей столько счастья и так жестоко посмеявшейся над ней, отравило всю радость триумфального возвращения домой. Почувствовав это, Варя выругала себя. Для того ли она убегала из дому, шла против родительской воли, чтобы одно упоминание негодного иноземца отняло у нее сладкое чувство победы. Варя выдавила улыбку и стала вслушиваться в рассуждения отца о парусах, корабельной артиллерии и качестве древесины, так что вскоре польщенный ее вниманием Никита Андреевич начал всерьез относиться к словам сестры о глубоком уме дочери. К дому они подъезжали уже в полном согласии. У берега залива Никита Андреевич велел кучеру остановиться, привстал в возке и указывая пальцем на мелькающий вдали парус, прокричал, перекрывая гул ветра:
   - Гляди, Варенька, вон она, "Летящая стрела", корабль англицкого купца. Домой поспешает, товары везет, мои товары - при этом он почти дружески положил руку на плечо дочери.
   Варя лишь украдкой вздохнула. Почему желаемое получаешь лишь тогда, когда оно перестает быть по настоящему нужным? Еще месяц назад она отдала бы полжизни за такой разговор с отцом, за жест приязни. Нынче же она лишь старалась не глядеть на воды залива, по которым мчался, летел парус гордого корабля, уносящего Джеймса Фентона к берегам его родной Британии, подальше от некрасивой дикарки, сделавшей ему такое глупое, такое ненужное признание.
   Глава 9
   - Вы готовы, Фентон? Нам не следует слишком опаздывать. В конце концов этот бал дается в нашу честь, - камердинер набросил шубу на плечи лорда Витворта, посланника Ее Величества королевы Анны при дворе российского государя.
   - В вашу честь, милорд, в вашу, - ответил Джеймс, направляясь к саням вслед за лордом Витвортом. Ледяной февральский ветер швырнул ему в лицо горсть снега. Медвежья полость лишь частично защищала от лютого мороза московской зимы 1705 г.
   - Ну-ну, мой друг, если бы не ваши бесценные советы, ваше знание Московии и влияние при Сент-Джеймском дворе, то и посольства бы не было. Официальный прием, кажется, прошел хорошо, и подарок царя великолепен, - посол коснулся собольей шубы, в которую он кутался.
   - Давний и разумный обычай московских государей. Они просто спасают бедных приезжих от лютого холода, - ответил сэр Джеймс.
   Во тьме вечера ярко сверкала иллюминация старинных палат князей Мышацких. Князь Иван Федорович спешил по лестнице, чтобы встретить посла и его спутников на парадном крыльце, как это и полагалось почетным гостям.
   - Благодарю вас, милорд, что вы оказали честь моему скромному дому, - на правильном немецком проговорил князь, - Государь будет вскорости, а пока позвольте познакомить вас с моей супругой. Душа моя, милорд Витворт.
   - Искренне рада видеть вас, милорд.
   - Ваша гостеприимство великолепно, княгиня. Позвольте представить вам моего друга и соратника, отважного мореплавателя, сэра Джеймса Фентона.
   - Полгода назад мы уже имели честь принимать сэра Джеймса в Петербурге, - в голосе княгини явственно чувствовался холодок, - Прошу вас, господа.
   В своем московском доме князья Мышацкие бывали редко, отчего тот представлял собой любопытное смешение старины и новизны. Снеся стены нескольких комнат, князь создал залу для ассамблей. Залу украшала лепнина и роспись немецкого мастера. Роспись была совсем свежая и кое-где краски расплылись под действием сырости, что придавало нарисованным Венерам и Амурам изрядно забавный вид. Вдоль стен выстроились голландские стулья. Рядом с залой располагались старинная столовая палата и горницы с обтянутыми цветным сукном стенами и оббитыми войлоком лавками. В поставцах, рядом с прадедовской посудой, приткнулись навигационные и астрономические приборы, огромный глобус гордо красовался на рундуке с рухлядью. В книжной шафе древний Часослов и Хронограф Русский стояли бок о бок с немецкими, английскими, французскими книгами по истории, географии, морскому делу, а также с изящной поэзией мсье Вуатюра.
   Столь же смешанным было и заполнявшее залу общество. Немецкие и голландские мастера в суконных кафтанах и с неизменными трубками в зубах, бояре и дворяне в немецком платье, бородатый купчина, одетый по-русски. Больше всего было офицеров. Еще более яркий контраст составляли дамы: изящные красавицы, наряженные по последним модам Варшавы, Амстердама, Вены и даже Парижа, напропалую кокетничающие с многочисленными кавалерами, соседствовали с угрюмыми, толстомясыми девицами, неуклюже путающихся в шлейфах своих и чужих туалетов или судорожно жмущихся по углам.
   Необычность увиденного привела лорда Витворта в полное восхищение.
   - Мой Бог, Джеймс, какое разнообразие, какая любопытная публика! Поистине, двор царя-реформатора. А сколько красивых женщин! Я и предположить не мог, что московитки так прекрасны. Возьмите хотя бы хозяйку дома - поистине женщина, которая сделала бы честь любому двору Европы.
   В этот момент княгиня подплыла к ним, ее улыбка, обращенная к английскому послу выражала крайнюю любезность. Джеймса она, казалось, не замечала.
   - Итак, милорд, каково ваше впечатление от новой страны? После Лондона и Вены вам у нас, вероятно, скучно и дико.
   - Напротив, дорогая княгиня. И я и весь двор Ее Величества немного знаком с вашей великолепной страной по красочным рассказам сэра Джеймса. Сейчас я вижу, что его мнение вполне справедливо. Вы были правы, Фентон, здесь, в России, все, начиная с самого царя, заняты делом, а мы, англичане, ценим деловых людей.
   - Вот как? - ответила княгиня. - Что же еще рассказывал сэр Джеймс?
   Польщенный внимание этой изысканной московской дамы, лорд Витворт с жаром продолжал:
   - Я надеюсь, мои слова не обидят вас, миледи. Прежде чем составлять собственное мнение, мне хотелось бы услышать ваши комментарии к историям сэра Джеймса. Он говорил, что Россия - страна восхитительных противоречий. Здесь можно встретить вопиющее невежество рядом с высокой образованностью, страшную жестокость и милосердие, доходящее до самопожертвования, огромное трудолюбие и невероятную леность. Сэр Джеймс рассказывал, что больше всего противоречивость русской жизни отражается в русских дамах. Он говорил, что при дворе вашего государя можно встретить женщин, перед которыми самые прославленные красавицы Версаля выглядели бы молочницами. Здесь я ему полностью верю, вполне достаточно взглянуть на вас, княгиня, и на ваших прелестных гостий. Но также сэр Джеймс поведал нам, что представления русских девушек о моде и хорошем вкусе бывают весьма странными. Помниться, Ее Величество были весьма позабавлены историей о некой молодой даме, которая вместе со своей маменькой явилась на морскую прогулку, одетая в "восхитительную" смесь русского платья, провинциального наряда времен королевы Елизаветы и боевой раскраски дикарей. Кажется, ее появление в свете закончилось падением в воду, приведшим весь туалет в еще более плачевное состояние.
   Ужас, отразившийся на лице Джеймса, заставил посла остановить свою пылкую речь. Княгиня же вперила в Фентона холодный взор.
   - Я знаю, о ком вы говорите. Бедная девочка тогда едва не утонула и сэр Джеймс спас ее жизнь, рискуя своей.
   - Вот как, Фентон, вы нам об этом не рассказывали!
   - Видимо, сэр Джеймс был суров не только к девушке, но и к себе. Не знаю только, был ли он справедлив в своем суждении. Впрочем, я сейчас познакомлю вас с героиней сей забавной повести и вы сможете судить сами. - Княгиня круто повернулась и ушла.
   Лорд Витворт смущенно глянул на Джеймса.
   - Похоже, мой друг, я сказал что-то не то.
   - Боже мой, милорд, как вы могли повторить мой рассказ! Ведь та девушка - боярышня Опорьева, племянница княгини.
   Посол сдавленно охнул:
   - Чтоб вам пропасть, Фентон, почему вы меня не предупредили? Я оказался в самом дурацком из всех возможных положений. В самом начале моей деятельности в Московии!
   - Я даже не мог предположить, что вы вздумаете пересказать здесь то, чем я развлекал Ее Величество. И должен вам заметить, что в самом дурацком из всех возможных положений оказались вовсе не вы, а я!
   Раздосадованный Джеймс отвернулся от посла. Княгиня вполне способна передать его слова боярину Опорьеву и неизвестно, как тогда оправдываться перед компаньоном, который вполне обоснованно мог посчитать свою гордость задетой.
   - Фентон, Фентон! - расстроенный посол виновато похлопал Джеймса по плечу. Он явно стремился помириться. - Взгляните только, какая красавица! Боги небес и демоны преисподней, я не видел такого чуда ни при одном дворе мира!
   Сэр Джеймс обернулся и застыл в ошеломлении. Окруженная многочисленной свитой кавалеров, в зал входила юная девушка самой необычной и захватывающей красоты. Роскошное платье тяжелого синего атласа оттеняло необыкновенно большие темно-синие глаза, опушенные длинными черными ресницами. Густые, ярко золотые волосы, не тронутые пудрой, были уложены в сложную прическу. Несколько локонов сплетались с золотым кружевом, оторачивающим неглубокий вырез. Нежный румянец проступал на белоснежной коже щек. Казалось, что туго стянутую корсетом талию можно охватить ладонями. Но даже не прелестное лицо и точеная фигурка делали эту девочку?, девушку?, женщину? столь торжествующе прекрасной. Каждая черточка лица, каждое движение красавицы излучали необыкновенную, ясную чистоту, хрупкость и беззащитность, что удивительным, невероятным образом сочеталось с абсолютной, безграничной уверенностью в себе, легкой пресыщенностью светской дамы. Это была королева, властительница, но королева, сохранившая трогательную невинность души и открытый взгляд на мир. Ее хотелось защищать, перед ней хотелось преклонить колени.
   Но даже больше красоты девушки Джеймса ошеломило ощущение, что он откуда-то знает ее. Где он мог ее встречать? Джеймс попытался сообразить, но ни одно лицо, оставшееся в его памяти с прошлого путешествия в Россию, не было лицом юной красавицы. Джеймс так сосредоточился на своих воспоминаниях, что не сразу расслышал вопрос лорда Витворта.
   - Джеймс, что с вами, очнитесь же!
   - Да, милорд?
   - Я непременно должен с ней познакомиться. Вы здесь всех знаете, найдите кого-нибудь, кто бы меня представил. Какая кожа, какие руки, а талия, а ножка... Божественна, божественна! В ней видна истинная порода!
   - Успокойтесь, милорд. Вы описываете девушку, как скаковую лошадь. Счастье, что она вас не слышит. Нам не надо никого искать. Княгиня и так ведет ее сюда.
   - Ну, будем надеяться, что она не так уж сильно сердится на нас, если начала церемонию знакомства с этого ангела, а не с вашей утопленницы.
   Действительно, Наталья Андреевна, сопровождаемая синеглазой красавицей, направлялась к ним.
   - Милорд, позвольте представить вам мою племянницу, Варвару Никитичну Опорьеву.
   Выражение "глазам своим не верю" впервые приобрело для Джеймса смысл. Она? Серая мышка, прятавшаяся по углам боярского терема, наивная дурочка, вырядившаяся в безвкусный туалет времен королевы Елизаветы, и эта блистательная леди - одна и та же женщина!? Нелепо, невозможно! Однако это было именно так.
   Варвара присела, чуть склонив голову, уголки розовых губ приподнялись в лукаво-любезной улыбке.
   - Glad to see you, my lord, - ее глубокий, мелодичный голос предавал необычайное очарование акценту, с которым она говорила по-английски, - Do you like Moscow?
   Лорд Витворт склонился к ее руке.
   - О леди Барбара, одно ваше присутствие делает Москву восхитительным городом. А мой родной язык звучит истинной музыкой в ваших устах.
   - Благодарю вас, милорд, - она обернулась к сэру Джеймсу. - Рада видеть вас вновь, сэр Джеймс. Надеюсь, вы не забыли старых друзей.
   Ее глаза смотрели ему в лицо со спокойной уверенностью. Он замер, с жадностью вглядываясь в нежное лицо, любуясь прелестной улыбкой и глубокой синью глаз.
   Молчание затягивалось. На ее личике мелькнула легкая гримаска удивления. Джеймс понял, что ведет себя просто неприлично и собирался уже пробормотать пару пустых фраз, как вдруг слуги засуетились, хозяин дома бросился к лестнице и длинная нескладная фигура царя появилась на пороге.
   Петр дружески похлопал Иван Федоровича по плечу, расцеловал Наталью Андреевну и широким размашистым шагом направился к англичанам.
   - Здорово, здорово, - прогудел он в ответ на поклон посла и его свиты. - Вижу, все тут у вас хорошо, а о делах поговорим после. Ты, сэр Джеймс, поутру к боярину Никите приходи, побеседуем. Варенька, душа моя, пойдешь со мной менуэт плясать?
   - Как будет угодно государю, - Варя склонилась в реверансе.
   - Что такое, боярышня, что невесела, али кто тебе не угодил, али я тебя чем обидел? Ты только скажи.
   - Все хорошо, государь, - серьезные глаза Вари пристально всматривались в лицо царя. - Пойдемте танцевать.
   Заиграл менуэт, музыка пела о грустном и неземном и Джеймс смотрел как грозный царь московский уводил от него в фигурах танца девушку-мечту.
   Грустное очарование момента было прервало лордом Витвортом. Взбешенный посол тряхнул Джеймса за плечо.
   - Как вы могли, Фентон, как вы могли придумать такую глупую историю про эту бесподобную красавицу и еще всем ее рассказывать!
   - Придумать? - Джеймс был крайне изумлен.
   - Конечно, придумать. Уж не хотите ли вы убедить меня, что за время вашего отсутствия, описанное вами пугало превратилось в девушку, из-за которой все мужчины Европы передрались бы, лишь только ее увидели. Не спорю, ваша выдумка была чертовски забавной и повеселила королеву, но нельзя же было связывать ее с конкретной женщиной, да еще с такой женщиной!
   - Милорд, вы обвиняете меня во лжи?
   - Ах, оставьте этот тон, мой друг, вы сами виноваты. Сейчас я бегу к княгине, может она составит протекцию и упросит свою племянницу подарить мне следующий танец.
   Посол оставил растерянного Джеймса одного. "Безусловно, с первой же почтой негодный лондонский хлыщ отправит письмо, где вся история будет расписана в самом унизительном для меня виде! - подумал Джеймс. - Я стану объектом насмешек двора, проклятую историю мне будут припоминать годами. Черт побери, ведь княгиня на то и рассчитывала! Вот умная дрянь!" Джеймс прекрасно понимал, что в сложившейся неловкой ситуации в первую очередь виноват он сам, и никто другой, а потому вдвойне злился. Мимо в последней фигуре контраданса проскользнула Варвара Опорьева. Джеймс не мог не признать, что от красоты девушки просто перехватывает дух. Почему он не замечал этого раньше, ведь не могла же ее прелесть появиться за прошедшие полгода. Партнером боярышни был Витворт, посол все таки добился своего. Почему-то вид танцующей пары заставил Джеймса еще больше рассвирепеть. Едва сдерживая себя, он протолкался через плотную толпу ее кавалеров и отвесил поклон настолько преувеличенно глубокий и почтительный, что он уже граничил с оскорблением:
   - Надеюсь, прекрасная леди Барбара, вы не откажете в следующем танце вашему старому поклоннику?
   Совершенно невозмутимо, политесно улыбаясь уголками губ, она присела в реверансе и подала ему руку. Выбор танца был сделан Джеймсом не вполне удачно. Музыканты грянули мазурку, с которой Джеймс был не слишком хорошо знаком. Через несколько секунд он не мог не признать, что партнерша танцует много лучше него. Честно говоря, впервые он видел такую легкость и изящество. Варя кружилась лихо и в то же время плавно, милосердно сглаживая промахи своего кавалера. "Танцевальное покровительство" со стороны неуклюжей дурочки, еще в прошлом году проливавшей на него вонючий квас и кулем плюхавшейся за борт корабля, довела ярость Джеймса до точки кипения.
   - Должен заметить, миледи, что вы очень изменились за последнее время. Вероятно, балтийское купание пошло вам на пользу, - еще не закончив фразы, Джеймс понял, что он отвратительно, непростительно груб. Собственная неправота заставила его еще больше разозлиться.
   - Перемены преизрядные, сударь, причем не только во мне, а и во всех русских и европейцах, - спокойно ответила она. - Вот и наша дворня нынче много любезнее аглицкого дворянства. Любопытно бы знать, дворня ли облагородилась, дворянство ли омужичилось?
   Она с невинным интересом ждала ответа.
   "Вот как! - подумал Джеймс. - Милое дитя показывает зубки и преострые. Ладно, посмотрим, кто кого".
   - Ради Бога, сударыня, простите меня. Если я был груб, то невольно. Я столь ошеломлен происшедшими в вас изменениями. Поверить не могу, что под скромной оболочкой теремной боярышни скрывались такие таланты и такая редкая, поистине неземная красота.
   Но и комплементы не смутили красавицу.
   - Милорд, вы расточаете мне любезности столь усердно, я начинаю думать, что английское посольство привезло с собой овечье стадо.
   В этот момент музыка смолкла, чуть запыхавшаяся Варя присела в реверансе, к ним уже шагал царь, явно собираясь вернуть свою даму. Однако Джеймс не отпустил Вариной руки.
   - При чем тут овечье стадо? - растерянно спросил он.
   - Ну как же, в ваш прошлый визит в Россию вы сказали, что пасти овец - самое подходящее для меня занятие. Видно, сейчас как раз у вас, сударь, острая нужда в пастушках, вот вы и сыпете кумплементами. Как наряжаются аглицкие пастушки? Ежели наряд хорош, я, пожалуй, соглашусь.
   Пустив напоследок эту парфянскую стрелу, она подала руку царю и умчалась с ним в новом танце.
   Расстроенный Джеймс остался на месте. Чертовка знала о неосторожных словах, которые он произнес полгода назад в упоении победой и успехом. Она знала и не только не смущалась, но своей насмешкой сумела превратить его высказывание в оружие против него самого. Теперь не она выглядела неуклюжей провинциалкой, а он представал то ли грубияном, которого не следует пускать в хорошее общество, то ли глупым выдумщиком. Кажется, второй визит в Московию начинался крайне неудачно. Следовало срочно принимать меры. Джеймс быстро выловил в толпе посла.
   - Лорд Витворт, надо исправлять неловкое положение. Сколько вы хотите за ту картину, что привезли в подарок Меншикову?
   - А что я буду дарить фавориту?
   - Вполне достаточно лошадей и бриллиантов. Так сколько?
   - Пятьдесят гиней.
   - Милорд, это грабеж!
   - Нет, всего лишь маленькая месть за ваши выдумки. Так согласны?
   - Черт с вами! Картина-то хороша?
   - Божественна!
   Слуга был послан в резиденцию посольства. Сэр Джеймс разыскал княгиню.
   - Сударыня, позвольте мне загладить мою вину перед вами и вашей поистине очаровательной племянницей, - Джеймс возвысил голос так, чтобы его слышали остальные гости. - Мне хотелось бы перенять кое-какие разумные и достойные московские обычаи и преподнести нашим гостеприимным хозяевам небольшой подарок, - двое слуг втащили в палату огромный сверток. Холст сняли и Джеймс быстро глянул на картину:
   - Это полотно известного немецкого живописца и изображает оно брошенную Ариадну. Герой Тезей, воспользовавшись помощью критской царевны Ариадны, убил грозное чудовище Минотавра, но вместо благодарности покинул ее на острове Наксос.
   - Картина великолепна, - сказал благодарный и польщенный князь. - Как верно изображены печаль и стыд брошенной женщины.
   - Однако же прекрасная женщина, которую не сумел оценить смертный герой, утешила свою гордость, став женой бога Диониса, - подошедшая Варя, опираясь на руку царя, любовалась картиной, а царь откровенно любовался ею.
   - Гордость ее не пострадала, но ведь в мифе не сказано, что она нашла любовь и была счастлива, - ответил Джеймс.
   - Так ведь и Тезея с того времени преследовали беды. Из всех кавалеров, что древних, что нынешних, только русские способны истинно хранить верность своему Отечеству, своему государю, своему слову и своей жене. Лишь русские способны служить неложно, ничего не требуя взамен, все иноземцы только в руки и глядят, наград ищущи.
   Царь засмеялся:
   - Знаю, Варенька, ты меня вечно коришь, что иноземцев привечаю, а своих не ценю. Да ведь своих сперва выучить надо, а потом воровать отучить.
   И уже не обращая ни на кого внимания, царь и его прекрасная спутница заспорили о преимуществах иностранных и отечественных мастеров. Варвара отвечала почтительно, но твердо и разумно, так что беседа с ней явно доставляла Петру Алексеевичу искреннее удовольствие.
   Джеймс снова начал закипать. Он прекрасно понял, что все словесные шпильки боярышни Опорьевы были направлены не царю, а ему, Джеймсу. Девушка находила возражение на каждое его слово. Она даже его подарок использовала, чтобы посмеяться над ним, намекнуть, что незамеченная им красота была высоко оценена другими. Вдобавок, княгиня Наталья Андреевна оставалась по-прежнему холодна. Чертовки точно поссорят его с Опорьевым и он потеряет надежного компаньона.
   - Не стоит так волноваться, милорд, - голос, раздавшийся за спиной, заставил Джеймса подскочить на месте. Он круто обернулся и увидел Варю.
   - Если вас беспокоит отношения с мои отцом, - она снисходительно улыбнулась, - То он почти ничего не знает, а о чем знал, то давно позабыл. Я же слишком блюду интересы нашей семьи, чтобы лишить отца доходов, проистекающих из ваших сделок. Так что, будьте покойны, ваш барыш в безопасности, - и также бесшумно как появилась, она ускользнула.
   Джеймс яростно скрипнул зубами. Мало того что московская утопленница вместе со своей теткой весь вечер смеялась над ним, так она еще и осмелилась читать его мысли, угадывать его побуждения. Не-е-т, подальше от нее. Джеймс оделся и тихо покинул палаты князей Мышацких. Поистине, сегодня был не его день.
   Сквозь темное окно Варвара утомленно глядела вслед последнему возку, отъезжающему от парадного крыльца. Все таки приезжая на чужие ассамблеи получаешь больше удовольствия. Больно тяжелая это работа, привечать таких разных гостей, даже если всего лишь помогаешь хозяйке дома, как она сегодня помогала тетушке. Правда, после нынешней выучки она и сама каких угодно гостей примет.
   Она устало направилась в свою комнату, решив, что ехать в родительский дом в такую поздноту было бы глупо. К тому же завтра надо приглядеть, чтоб девки прибрались как след. Палашка помогала ей раздеться и трещала при этом без умолку, перебирая туалеты всех дам и достоинства всех кавалеров. Варвара привычно не слушала, думая о своем.
   Мысли ее занимал царь Петр. Что-то государь последнее время все чаще оказывался возле нее. Танцует с ней, разговоры умные ведет с ней, вон даже про флот и армию ей рассказывает, чего с другими бабами никогда не делает. Отец радуется, а ей беспокойно. Почти каждый день стал к ним в дом заглядывать и обязательно, чтобы она ему чарочку поднесла с поклоном и поцелуем. А целует-то страшно, будто насильничает. И глядит при этом как кот на вкусную мышку. Меншиков Александр Данилович если с ним приезжает, вообще так пялится, что сразу в баню бежать охота, отмываться. Говорят, у них с царем одна полюбовница на двоих. Вот срам-то! От нее небось в опорьевский дом ездят.
   Вообще жутко рядом с царем, зверь он. Третьего дня заявился прямо из Преображенского приказа, из пытошной. Наклонился к ней, разговор ведет об обычаях иноземных, о науках, о благородстве обхождения, а от самого паленой человечиной пахнет, как от дикарей-людоедов в тетушкиной книжке про путешествия в далекие страны. Батюшка говорит, что те, кто в Преображенский приказ попадают, все мятежники, злоумышленники супротив царской воли. Да неужто же так много их? Вон о прошлогодь трупы стрельцов на всех московских стенах болтались, вроде подавили бунт. А нынче опять кричат: бунтовщики, предатели, и в острог. Так скоро окажется, что вся Русь супротив царя в заговоре, нешто такое может быть? Всех казнит, сошлет - кем править будет? А поборы бесконечные? С каждой бани - по рублю и семи алтын дерут, с погребов - по рублю, точение топора - гривна, с дыма - по гривне. Даже помереть спокойно не дают, за гробы - тоже налог. Конечно, нужды военные: на солдат, на матросов, на флот, на артиллерию надо где-то деньги брать. Только любая хозяйка знает, что где нет ничего, там ничего и не возьмешь. Сейчас обдерет Петр народишко, с чего потом жить станет? Дал бы вздохнуть и бедным и богатым, людишки бы пообросли каким имуществом, да не боялись бы, что вскоре все отнимут, так добровольно бы больше отдали, чем сейчас у них силой вырывают. Варя вздрогнула. Хорошо, что никто не может прочесть ее мысли, ведь это крамола, за такое как раз в Преображенский приказ и попадают. Страшно возле Петра как возле смерти, подальше бы, а нельзя - царь!
   Грустные Варины мысли были прерваны произнесенным Палашкой именем Джеймса Фентона. Варя вслушалась, ловя нить девкиной болтовни. Палашка трещала о том, какой англиец статный и видать, сильный, шпага, дескать, у него тяжеленная, не всякий и подымет. Палашкины глупости сломали плотину, которую Варя тщательно сооружала весь сегодняшний вечер, плотину перед мыслями о Джеймсе. Полгода назад она была совершенно уверена, что больше никогда в жизни его не увидит, поэтому сегодняшнее его появление стало для нее потрясением. Хотя с чего она взяла, что он больше не появится в России? Вон и батюшка говаривал, что ожидает аглицкие пушки, только Варя не думала, что с пушками прибудет и их владелец.
   Варе припомнилось недавнее прошлое. Как долго, как мучительно вытравливала она из своих мыслей образ королевича из-за семи морей. Ох, дурочка, дурочка, ведь уже знала, что ее королевич про нее думает, какой уродиной считает, а все к шагам прислушивалась: не появится ли, не попросит ли прощения. Он тогда повернулся, да в свою Англию и уехал, о ней даже не вспомнил. Чего ему о ней вспоминать, это для нее он был светом в окошке, а она ему запомнилась только как тюк мокрого тряпья. Тетка тогда посоветовала забыть его и это был дельный совет, Варя его выполнила.
   Интересно, с чего бы тетушке Наталье вести ее сегодня к Фентону без всякого предупреждения. Уж не проверяла ли, не осталось ли чего от прежнего чувства? Милая тетушка, какое там чувство, или думаешь, что у племянницы совсем гордости нет? Выдрала этот пырей из сердца, растоптала и позабыла. Сегодня увидала его и ничто даже не дрогнуло, лишь подумалось, что и на мостике корабля и в танцевальной зале он выглядит одинаково спокойно и уверенно. Под конец, правда, она его здорово разозлила. Варя хихикнула, вспоминая. Очень приятно было сбить спесь с самоуверенного и надменного красавчика. Какая у него была растерянная физиономия, когда он ее увидел! А когда она ему сказала про стадо, красный стал, ох умора! Так ему и надо, мало того, что в России кавалерам о ней гадости говорил, так оказывается, еще и болтал о ней невесть что со своими надменными английками, ославил по Европам. Пусть теперь на своей шкуре узнает, каково это, когда над тобой насмешки строят. Собственно, за все его провины один раз посмеяться над ним маловато, если представится случай, надо бы еще разок показать ему его место. Правда, видно было, не тот он человек, которого можно гневить безнаказанно. Впрочем, чего бояться, что он ей может сделать. Он когда сердится, ужасно смешной, хотя все равно красивый. Ну все, хватит о нем думать, совершенно неподходящий для благонравной девицы предмет.
   Сурово запретив себе всякие мысли о Джеймсе, Варя отправилась спать, чтобы во сне увидеть разворачивающийся над ней белый парус, плеск морской волны, почувствовать крепкую мужскую руку, обнимающую ее плечи и услышать знакомый голос, что-то говорящий ей совсем не на русском языке. Вот только лица мужчины она не смогла рассмотреть.
   Глава 10
   Утром от дурного настроения Джеймса не осталось и следа. Дом, нанятый неподалеку от жилища английского посла, оказался просторным и довольно удобным, а московская прислуга - расторопной. Отличный завтрак привел его в прекрасное расположение духа. Джеймс вышел на крыльцо и легко вскочил в поджидающий его возок. Возок затарахтел по московским улицам. В свой первый приезд Джеймс не видел этого большого безалаберного города, поэтому теперь он радостно оглядывал пеструю толпу, вслушивался в крики торговцев, любовался сиянием жаркого, уже весеннего солнца на золоте церковных куполов и серебре последнего снега. Легкий морозец прихватывал щеки, но в воздухе уже тянуло сладким будоражащим запахом весны. Мир был прекрасен, перед ним снова была Россия, земля его успеха, земля, от которой он ждал несметных сокровищ. В прошлый раз его ожидания не были обмануты, не будут они обмануты и сейчас.
   Возок подкатил к опорьевскому подворью. Джеймс взбежал на крыльцо, навстречу ему, открыв объятия, уже спешил хозяин. Компаньоны по русскому обычаю расцеловались. Джеймс огляделся.
   Здешний дом боярина Опорьева изрядно отличался от петербургского терема. Это был огромный старомосковский дом, но в его древних стенах не чувствовался так мучивший Джеймса в Петербурге едва уловимый запах затхлости, перепревшей залежавшейся рухляди. Все сияло чистотой и свежестью, даже старинная роспись на стенах была подновлена и радовала яркими красками. Тяжелые лавки перемежались удобными голландскими стульями. На столах гостя поджидали не только привычные графинчики с наливками, но и свежесмолотый кофе и приспособления для варки. Со всегдашним радушием Никита Андреевич повел Фентона к столу.
   - Выпей-ка анисовой, гость дорогой. Кофий не предлагаю, вот вскорости дочка от тетки воротиться, она тебя и попотчует, она у нас одна эту штуку умеет толком варить. Даже меня, старика, к своему турецкому пойлу приохотила.
   Джеймс принял чарочку и подсел к столу, готовясь к по-русски неспешному и обстоятельному разговору сперва о сложностях европейской политики, затем о путешествии, и лишь потом о делах. Потеря времени его не смущала, каждый народ по-своему обставляет деловые беседы. Что же сделаешь, если русские предпочитают начинать издалека. К тому же, хозяин был по-прежнему умен и радушен, а чуть мрачноватый дом тем не менее дышал уютом.
   Так что Джеймс неторопливо повел рассказ о решении Сент-Джеймского двора направить посла к царю Петру, о том, что выбор пал на лорда Витворта, бывшего в ту пору в Вене. Самому Фентону, как человеку знающему Россию, было поручено сопроводить посла ко двору русского государя.
   В этом месте повествования низенькая дверца распахнулась и, неся с собой дыхание мороза, в палату вошла боярышня Варвара. Джеймс во все глаза уставился на нее. Бог мой, какая женщина! Если бы он встретил такую при любом европейском дворе, то немедленно ринулся бы в погоню за ее благосклонностью. При этом наверняка пришлось бы прорубаться через целую толпу претендентов. Еще вчера, возвращаясь с ассамблеи, Джеймс сумел уговорить себя, что ее неземная краса создана неверным светом, да усилиями куафера и швеи, а за ними скрывается все то же убогое существо, смешившее Петербург полгода назад. Сегодня такое утешение теряло всякий смысл. В ярком свете утра пушистый мех соболиной шубки подчеркивал нежность перламутрово-белой кожи. На щеках боярышни розовел нежный румянец, опушенные длиннющими ресницами синие глаза задорно блестели. Полгода назад он запомнил ее как девицу громоздкую и тяжеловесную, но теперь, когда она сбросила шубку, он вновь с удивлением узрел в ней миниатюрность феи. Фентон невольно залюбовался мелькнувшей из-под подола крохотной ножкой. Варвара поклонилась Джеймсу с изяществом многоопытной светской дамы, что вновь вызвало в нем всплеск глухого раздражения. Недавняя нелепая провинциалка просто не имела права двигаться столь грациозно.
   В ответ на просьбу отца Варя занялась кофе. Джеймс с опаской принял протянутую ему чашку, готовясь к тому, что вместо любимого напитка придется пить мерзкое пойло. Но и здесь его ожидания не оправдались. Кофе оказался великолепен, даже повар "Летящей стрелы", слывший знатоком его приготовления, не нашел бы к чему придраться. Присутствие прекрасной женщины и неожиданно открывшиеся в ней многочисленные таланты привели Джеймса в смущение и он сбился с накатанного русла беседы, перейдя прямо к деловой ее части:
   - Так вот, боярин, пришлось мне ехать вместе с посольством по суше. Все наши товары продались в Европе с большой прибылью, вашу долю я привез с собой. "Летящая стрела" должна уже в скором времени причалить в Санкт-Петербурге. На ней пробная партия бомбард, их можно сразу пускать в дело. А вскоре прибудет целый флот, груженый артиллерией. Полгода весь мой пушечный завод работал только на заказ вашего царя. Я вложил в дело больше половины своего состояния, зато теперь на русских кораблях встанут лучшие в мире орудия, а у нас с вами, дорогой друг, будет изрядный барыш.
   Разговор о любимом детище - оружейном заводе, отогнал растерянность, увлек Джеймса, так что он не сразу заметил явное смущение хозяина дома. Никита Андреевич переминался, вертел пальцами, несколько раз порывался что-то сказать, но не решался. Наконец, Джеймс увидел его замешательство и замолк, вопросительно глядя на компаньона.
   - Что уж тут, скажите ему, батюшка, - вмешалась молчавшая доселе Варя. Никита Андреевич еще посопел и начал:
   - За добрые вести о делах наших спасибо, милорд, только тут у нас не слишком ладно. Ты вот об общем интересе у себя в Англии порадел, а я здесь в России не уберегся, - боярин глядел виновато, - Опасаюсь, быть нам с тобой в большом убытке. Тут видишь как вышло. Месяца через два после твоего отъезда, царев дядя, боярин Нарышкин, Лев Кириллович, привел к Петру Алексеевичу немецкого купца. Предлагал тот купец продать корабельные пушки, и цену запросил много меньше твоей. По такой цене можно весь балтийский флот пушками обустроить и еще останется на всякий мелкий приклад. Когда о твоих орудиях разговор зашел, немец тот стал тебя в мошенничестве обвинять, говорить, что столько, сколько ты просишь ни одна пушка не стоит, что ты просто казну обобрать желаешь. Ну, Петр Алексеевич и сам по заграницам бывал и написал кое-кому и вышло у него, что немец дело говорит, и впрямь хочешь ты многовато. Я попытался ему повторить, что ты сказывал: и про литье, какого раньше не было, и что стреляют твои пушки скорее других и что крепкие они, служить будут дольше, но государь только отмахнулся.
   Джеймс растерянно глядел на Никиту Андреевича:
   - Но как же так, у нас ведь контракт с казной!
   - Что контракт против государевой воли! Да и царь на тебя зол, думает, ты его обмануть хотел. Лев Кириллович ему про это в уши все время дует. Ты теперь осторожнее с государем, он, осердясь, всякое учинить может.
   На фоне недавних радостных ожиданий внезапный удар был особенно сокрушителен. Джеймс мгновенно представил себе, что означают для него слова боярина. Он попытался собраться с мыслями:
   - Погодите, Никита Андреевич, о каком обмане речь. Мои пушки действительно лучше любых других. Они скорострельные и очень хорошего литья, прослужат десятки лет. Поэтому и стоят они дороже. Конечно, цена, что я назначил, она только для России, ведь доставить сюда артиллерию дело долгое и опасное, но даже в Европе я продал бы их с большой прибылью. Однако же моря сейчас неспокойны. Англия сражается с Францией и Испанией, Россия - со Швецией. При таких обстоятельствах один раз провести груженый бомбардами флот от Британии до России - плавание рискованное, а уж вернуть его обратно в целости и сохранности - просто невозможно, он неминуемо будет захвачен одной из воюющих держав. Остановить же отплытие я просто не смогу, корабли уже в море. Я вложил в предприятие огромные деньги, даже пришлось прикрыть часть других дел, и рассчитывал получить прибыль в России, чтобы вернуться с новым грузом русских товаров. Если теперь мои надежды не оправдаются, я потеряю большую часть своего состояния, да и вы, друг мой, сильно пострадаете.
   Никита Андреевич беспомощно и виновато развел руками. Ответить он не успел, на дворе зашумели, боярин подошел к окну и тут же бросился встречать приехавшего царя. Петр, сопровождаемый шумной компанией, ввалился в палату. Тут же Варя привычным движением набулькала чарочку, водрузила на поднос, и с поясным поклоном подала. Царь выпил, крякнул, облапил девушку за плечи и впился в ее розовые губки затяжным поцелуем. На долгие мгновения все замерло, присутствующие глядели на царя и красавицу-боярышню. Наконец Петр оторвался от нее и в ту же минуту внимательно наблюдавший Джеймс заметил легкую брезгливую гримасу, промелькнувшую на личике Варвары. Брезгливость была мгновенно спрятана под любезной улыбкой, однако, когда Меншиков вслед за царем попытался сорвать поцелуй, Варя одарила его столь надменно-гневным взглядом, что фаворит тут же скрылся за спиной своего покровителя.
   Джеймс окинул взглядом собравшихся. Похоже, никто, кроме него, не замечал, а может, не придавал значения тому, что внимание государя отнюдь не радовало юную даму. Ее же отец, напротив, благосклонно кивал.
   - Ну что, милорд, давай к делу, - царь уселся, - Думаю, интересант твой все тебе обсказал. Договорились мы с тобой про пушки, да только пока ты туда-сюда ездил, соперник у тебя выискался. Вот знакомься, герр Кропф, - Петр кивнул на длинного тощего немца в потрепанном кургузом кафтанчике. Тот суетливо поклонился Джеймсу и тут же спрятался за спину тучного боярина Нарышкина. Царь тем временем продолжал, - Дядя мой за его товар ручается и деньгу немец просит невеликую. Сравнили мы немцеву цену, ту, что в Европах нынче, да твою, и вышло, что уж больно ты, сэр Джеймс, заломил, многовато хочешь. Я тебя не виню, каждый купец свой интерес блюдет, но и мне переплачивать не резон. У меня вон под Петербургом швед эскадру собирает, к весне-лету нападет. Мне его упредить надо, все корабли бомбардами оснастить. С герром Кропфом это сделать можно, а с твоей ценой, милорд, дай Бог половину оборудовать.
   Джеймс собрался с мыслями. Сейчас ему предстояло одно из самых важных в его жизни сражений. Ох уж эти русские, ведь предупреждали его, что с ними нельзя полагаться на договоры и контракты, что сделку можно считать заключенной только когда держишь в руках деньги. Да и тогда их нужно держать крепко, а то испарятся как и не было. Опьяненный полным успехом предыдущей поездки, он сглупил, вложив большую часть своего состояния в производство артиллерии для царя Петра. И вот теперь появление чертового немца грозило оставить его ни с чем, уничтожить плоды многолетних трудов. Следовало немедленно исправлять ситуацию.
   Джеймс заговорил продуманно и взвешенно. Он вновь описывал достоинства своих пушек, длительность и опасность их доставки, наконец, напомнил о том, что это новейшая артиллерия, что ни один флот мира еще не имеет такую, что с его орудиями русские корабли получат неоспоримое превосходство над шведами. Но все его доводы наталкивались на полное небрежение царя. Петр почти не слушал Фентона, вместо этого он внимательно разглядывал Варвару, заставляя ту заливаться румянцем и торопливыми движениями оправлять юбку. Царь явно уже принял решение и никакие речи не могли поколебать его. Боярин Нарышкин, покровитель немецкого купца, поглядывал на Джеймса с откровенным превосходством. Понимая, что стоит на пороге разорения, Джеймс отчаянно искал выход. Он вдруг обратился прямо к Кропфу.
   - Не будете ли вы так любезны, сударь, сообщить, за какую цену вы продаете свою корабельную артиллерию?
   Застигнутый врасплох прямым вопросом человечек засуетился, глазки его метнулись в сторону, он откашлялся, но ответ дал Лев Кириллович:
   - Ну ты и дерзок, милорд, - тучный боярин густо хохотнул, - Кто ж тебе тайны негоциаций откроет!
   - Почему же нет, боярин? Я ни своей цены, ни своего барыша не прячу, - тут Джеймс несколько лукавил, но как говорят сами русские, Бог простит, - И пушки мои каждый посмотреть может. Почему бы и сопернику моему не сыграть в открытую?
   - Тут не игра, милорд, а дело государственное, - Петр был сама суровость, - Однако на вопрос твой отвечу. Может твои аглицкие пушки и самоновейшие, но мне не до жиру, быть бы живу. Дядя мой проверил, немцевы не хуже шведских будут, а цена у герра Кропфа раз в пятнадцать менее твоей. Так что сам понимаешь, спорить тут не о чем.
   Джеймс лихорадочно обдумывал ситуацию. Нужно было срочно решать, смириться ли с возможностью разорения или вновь рискнуть и воспользоваться лазейкой, открывшейся в словах царя. Для этого следовало прямо поставить под сомнение честность царского дяди и его компаньона, что в стране всевластия монарха могло обернуться большой бедой. Отступать было не в его правилах и, словно в ледяную воду с головой, Джеймс бухнул:
   - Такой цены не бывает, - в ответ на гневно-удивленный взгляд Петра Джеймс пояснил, - Ваше величество, вы можете написать вашим людям в Европе, а можете спросить местных оружейников. Все вам скажут, что чтобы сделать пушку, надо затратить какие-то деньги, затем ее надо довезти до места назначения, и еще свой барыш получить. Из этого и складывается цена. За те деньги, что герр Кропф просит, и металла не выплавишь, не то что само орудие отлить. Тут одно из двух: или любезнейший герр Кропф изобрел способ творить бомбарды из воздуха, - ну, тогда ему и в Россию ехать не надо было, из Германии мог всей Европой командовать, все страны к нему на поклон пойдут, - или его артиллерия лишь для воинских парадов годится, а в бою стрелять не будет.
   - Ты что же, милорд, хочешь сказать, что мой дядя мне врет, что он, зная опасность, нависшую над державой, все же мошенника ко мне привел? - гневно вопросил царь.
   Страшное молчание воцарилось в комнате после государевых слов. Все пристально глядели на дерзкого англичанина, ожидая, когда лютый гнев Петра обрушится на него. Самому Джеймса стало жутковато под бешенным царским взором. Тут же он увидел, как стоящая за спиной царя Варвара подняла руку и аккуратно смахнула на пол здоровенный стеклянный штоф. Грохот бьющегося стекла полоснул по нервам, но разорвал грозовую тишину. Царь яростно обернулся, но встретив виноватую улыбку Вари, перевел дух и чуть насмешливо произнес:
   - А ты, красавица, что тихой мышкой сидишь, надоели, небось, мужские разговоры?
   - Ну что вы, государь, мне интересно.
   - Интересно? - Петр хмыкнул, - Ну и как ты про все говоренное судишь, кто прав - немец или англиец?
   - Не мне с моим бабьим умом державные дела решать, только помню я, бабка моя, покойница, земля ей пухом, - Варя перекрестилась, - говаривала: "Мы не такие богатые, чтобы в дом дрянь копеешную тащить".
   - Это как же понимать прикажешь? - удивленно спросил царь.
   - Дорогие вещи на долгую службу рассчитаны, а дешевка на другой день развалится и придется новую справлять.
   Петр фыркнул:
   - Вот уж точно бабское суждение. К тому же, отец твой в аглицких пушках свой интерес имеет, понятно, что ты его защищаешь. Ты, Варенька, сейчас об отце забудь, ты по государственному рассуди, так, чтобы державе от твоего решения наибольшая польза была, - видно было, что Петру ужасно хочется услышать одобрение его решению из уст неуступчивой красавицы.
   Варя задумалась, потом ответила:
   - Я по государственному не умею, дозволь, я уж по-бабски, так, как мы в хозяйстве судим. По мне, если у разных купцов сходный товар, то нужно сравнить, если сама в чем не разбираешься, из дворни понимающего человека позвать. И смотреть в первую голову, чей товар лучше, краше, крепче, а потом уж - чей дешевле.
   - Петр Алексеевич, а ведь боярышня на диво разумно говорит, - неожиданно вмешался Меншиков, не обращая внимания на гневный взгляд Нарышкина.
   Ободренный неожиданной поддержкой, Джеймс снова заговорил:
   - Скорострельность и точность моих пушек Вашему величеству известна, а что касается надежности литья, то есть старое, проверенное испытание. В пушки забивают пороховой заряд и постепенно его увеличивают. Пороховые газы давят на металл. Если литье хорошее, пушки могут долго такое давление выдерживать, если плохое - вскорости "слезу пустят", то есть влага начнет из них сочиться, а потом взорвутся. Такие орудия и в настоящем бою долго не прослужат. Я готов испытать свою артиллерию, а герр Кропф готов ли?
   Царь обернулся к скромно одетому человеку, тихонько стоящему среди его свиты:
   - Федотов, ты у нас бомбардир, как думаешь, дело англиец говорит?
   - Ты, Петр Лексеич, сам бомбардир, пушки не хуже моего знаешь, и сам понимаешь, что и англиец и боярышня верно бают. Только денег тебе жаль. По моему разумению, поскаредничаешь, выставишь дешевку супротив шведских орудий дрянь какую, после наплачешься. А испытание правильное, всегда так-то пушки проверяют.
   Петр досадливо покрутил головой:
   - Все вы против меня. Не знаю из чего герр Кропф свои орудия льет, а я деньги уж точно не из воздуха делаю, из государственной казны достаю, а она не беспредельная. Ох, смутила ты меня, боярышня, а ведь так ладно складывалось. Умна ты больно. Ладно, быть по сему. Где твои пушки, милорд?
   - Я приехал один и по суше. Корабль с артиллерией должен на днях причалить в Петербурге.
   - Теперь еще и дожидайся тебя, - недовольно проворчал царь, - вон, Кропф уже все привез. Ну, раз уж решили испытывать, подождем. Шли гонца, пускай пяток бомбард к Москве везут. Соберетесь вместе, ты, да боярин Никита, да дядя мой с его немцем, назначите день и место где-нито поблизу Москвы. Алексашка, проверишь, и мне доложишь. Следует это дело по быстрому решать, мешкать невместно. Что ж, Никита Андреевич, засиделись мы у тебя, забот еще полно, ехать надобно.
   Петр стремительно поднялся и направился к двери. У выхода он обернулся и грозно уставился на Джеймса:
   - Ты, милорд, вон боярышне в ножки кланяйся, благодари, если бы не она, я бы тебя и слушать не стал. И знай, если твои пушки испытание не пройдут, или ты их в срок не представишь, я тебе все припомню - и цену твою несуразную, и то, что ты с дядей меня поссорить хотел. Попляшешь тогда!
   С этими словами царь вышел, свита и хозяин дома двинулись за ним. Джеймс судорожно перевел дух. Решение Петра давало надежду на благополучный исход, но теперь положение самого Джеймса было много опаснее, чем раньше. Возникла угроза не только его кошельку, но и его шкуре. Джеймс невольно поежился, еще с прошлого приезда он помнил, насколько жестоким умеет быть русский царь. Здесь, вдали от моря и кораблей, в самом центре Московии, Джеймс ничего не мог противопоставить беспредельной власти царя. Оставалось только уповать на успех пушечного предприятия.
   В целом, его второй визит в Россию представал крайне неудачным. Все началось еще вчера, когда паршивая девчонка не только высмеяла его, но еще и представила вруном в глазах английского посла. Вот и сегодняшний тяжкий разговор тоже не обошелся без ее участия. Царь даже не слушал его разумных, логичных доводов, зато на слова вертихвостки поддался сразу. Все мужчины от Индии до Сибири одинаковы, думают не головой, а совсем другой частью тела. Не слишком достойно английского дворянина выбираться из беды цепляясь за женскую юбку. Какого черта девица влезла и так унизила его в собственных глазах? Ему ясно дали понять, что весь его воинский опыт, знания, дипломатический талант не стоят и пенса, все решила улыбка кокетки. Мгновенно Варвара стала для Джеймса воплощением всех прошлых и будущих неприятностей:
   - Кажется, русский царь весьма ценит ваше мнение, миледи, - едко процедил он, - Вероятно, он частый гость в вашем доме.
   Варя слегка смутилась, но тут же оправилась:
   - Государь любит батюшку и высоко ставит его суждения, он говорит, что в нашем доме ему спокойно и нескучно.
   Джеймс продолжал:
   - Его величество велел мне поблагодарить вас за своевременное вмешательство, леди Барбара.
   - Не стоит благодарностей, сэр Джеймс, - Варя чуть кивнула. - Я старалась ради отца. Но вы выказали бы мне свою признательность, если бы научились произносить мое имя правильно, а не на англицкий манер. Я Варвара, а не Барбара.
   Ее надменно-снисходительный тон и последнее замечание окончательно вывели Джеймса из себя. Ему захотелось поставить на место московскую дикарку, вообразившую себя вельможной дамой, унизить ее столь же сильно, сколь она сейчас унижала его. Поэтому он пустил в ход свой главный козырь:
   - Старались ради отца? Дьявольщина, какое разочарование! Я надеялся, что причиной было ваше нежное чувство ко мне, в котором вы так трогательно признались полгода назад.
   Его слова вызвали румянец на Вариных щеках, но это был румянец не стыда, а гнева. Только что она была так довольна собой. Ей удалось показать ему, что там, где бессилен и ничтожен он, такой гордый и самодовольный, всесильна она, женщина, которую он не считал достойной пасти овец. А теперь проклятый англиец снова пытается взять над ней верх, напоминая о давних глупых словах. Следует незамедлительно доказать ему, что он для нее ничего не значит. Она заставила себя весело расхохотаться:
   - Простите меня, сударь, я никогда не думала, что вы воспримите мои слова столь серьезно. Впрочем, вы ведь тогда ничего не знали о Руси и русской жизни. Мы, дочери боярские, все теремные затворницы. Что у нас в жизни было? За пяльцами сидели да с сенными девками в прятки играли. А потом государь повелел, чтобы каждая в одночасье в богиню превратилась, стала не хуже любой немецкой или французской дамы. Конечно, в первое время все глупостей наделали: наряжались по-дурацки, вели себя не как подобало. К тому же еще и иностранные языки. Выучиться толком не успели, а Петр Алексеевич уже требовал, чтобы мы с иноземцами разговоры вели. В тот раз я всего лишь постаралась выразить всю глубину моей благодарности, но плохое знание языка подвело меня. Простите великодушно за неловкую ошибку, - Варенька скромнейше потупила глазки. Ее искренний тон и логичность рассуждения почти убедили Джеймса, однако, тут Варя несколько перестаралась. Стремясь побыстрее отойди от опасной темы, она ляпнула, - В любом случае вы никому не расскажите о моей былой любви, побоитесь ссоры с батюшкой.
   - Значит, все таки была любовь, а не ошибка в чужом языке? - чувство превосходства снова возвращалось к Джеймсу. Ей ли надуть многоопытного мужчину, - Не стоит так волноваться, леди. Ваше трепетное признание будет сокрыто в глубинах моего сердца.
   Раздосадованная своей оговоркой, чувствующая, что столь близкое торжество, законная расплата за давнее унижение, ускользает из ее рук, Варя попыталась вернуть утраченные позиции, заставить Джеймса ощутить собственное ничтожество:
   - Опомнитесь, сэр Джеймс, какая любовь! Поймите, наконец, кто вы, и кто я! Я - боярышня Опорьева, наш род много древнее Романовых, мы православным государям и святой вере издревле служим. А вы всего лишь иноземный торговец, еретик, немногим лучше дикого язычника. Вам следует быть благодарным, что вас в честной дом пускают, а не про любовь тут разговоры вести. Я вас и за мужчину-то считать не могу, это все равно, что холопа себе в мужья прочить.
   У Джеймса перехватило дыхание. Значит, холоп! Раб, бесправный и ничтожный! Для Джеймса это стало последней каплей. Варварины насмешки на балу, угроза разорения и немилость русского царя и, наконец, финальное оскорбление слились воедино. Ярость уязвленного мужчины затуманила ему голову. Безумна страна и трижды безумная девчонка! Его, Джеймса Фентона, дворянина, воина и негоцианта, с почетом принимали во всем мире: при королевских дворах Европы, в аристократических домах и в хижинах дикарей. Он был счастливым любовником десятков женщин, среди которых были знатнейшие дамы Англии, Франции, Испании и Италии, дочери туземных вождей, просто случайные девицы, радостно бросавшиеся в его объятия. И вдруг в варварской отсталой стране девчонка, недавнее нелепое пугало, заявляет, что он ей настолько не ровня, что даже не является для нее существом мужского пола. Обманчиво тихим и спокойным голосом Джеймс вопросил:
   - Кого же, высокородная дама, вы считаете мужчиной? Кого вы любите?
   Если бы Варя знала своего противника хоть немного лучше, она бы поняла, что мягкий, приторно-любезный тон содержит в себе угрозу. Но она не ведала о нем ничего, а потому продолжала, упиваясь представившейся возможностью торжества:
   - Я буду любить и чтить своего мужа. Сейчас семеро молодых людей готовы посвататься ко мне. Все они наследники старинных православных семейств и в фаворе у царя, брак с любым из них добавит чести нашему роду. Я выберу того из них, кто мне будет больше по сердцу и буду жить с ним счастливо в священном браке.
   - А что вы скажете, леди, если я поломаю ваши блистательные планы на будущее? - вкрадчиво произнес Джеймс.
   Разошедшаяся Варвара гордо вскинула голову, открыла было рот для ответа, но тут глянула ему в лицо и осеклась на полуслове. Во всем его облике было нечто такое, что ей неожиданно стало страшно. Ее пронзило ощущение, что она зашла слишком далеко, что не надо было, ни в коем случае не надо было его дразнить. Тем временем, угрожающе подавшись вперед, Джеймс продолжал:
   - Вы, дикарка, маленькая дурочка, говорите тут о любви, ничего не смысля в ней. Так вот, я научу вас любви. Я покажу вам, что такое настоящий мужчина. Я заставлю вас любить меня и умолять об ответной любви. Добровольно, страстно желая этого. Вы отдадитесь мне, станете моей любовницей. А уж потом любой из семи ублюдков варварских семеек может брать вас в жены.
   Варя побелела, ее глаза искрились гневом и презрением:
   - Как вы смеете так говорить со мной? Как вы смеете думать, что я пренебрегу долгом и честью ради жалкого купчишки-еретика?
   - Леди, я смею все! И вы сделаете, что я хочу, вы сами дали мне оружие против себя.
   - Оружие!? Какое!?
   - Во-первых, ваше былая любовь ко мне, а во-вторых ваше тело, леди, ваше прекрасное юное тело. Вы полезли в любовную игру, ничего не зная о ней, и жестоко за это поплатитесь. Вы думаете, что все мужчины таковы, как ухлестывающие за вами желторотые мальчишки, которыми вы можете вертеть как угодно. Но это вовсе не так. Опытный мужчина очень быстро заставит ваше тело предать вас, вы подчинитесь собственной страсти, а значит - мне!
   В ту же минуту он притянул Варю к себе, склонился к ее корсажу, смял кружево и слегка куснул нежную кожу груди. Сквозь тонкую шерсть платья его рука огладила ее грудь, но тут послышались шаги и он быстро подтолкнул ее к стулу.
   Вошедший Никита Андреевич застал Джеймса и Варвару чинно сидящими по разные стороны стола. Боярин не заметил ни довольной усмешки англичанина, ни растерянных, испуганных глаз дочери.
   Дальнейший разговор слышался Варе как сквозь густую пелену тумана. Отец что-то обсуждал со своим компаньоном, планировал, она же отчаянно пыталась совладать со смятенными чувствами. Поступок Фентона напугал ее. Ей казалось, что в местах его прикосновений ее кожа пылает. В своей невинности она не поняла смысла его угрозы. Что значили слова о теле, которое предаст ее?
   Именно неизвестность страшила больше всего. Теперь она искренне сожалела, что желая уязвить, вызвала его гнев. Она не чувствовала себя в безопасности в родных стенах, ведь он бывает здесь так часто.
   Решено, сегодня и завтра она проследит за хозяйством в отчем доме, а потом снова переберется к тетке Наталье. Пусть уж батюшка сам тут с английцем и Нарышкиным встречается, о стрельбах договаривается. Она все для них приготовит, а сама уедет. Тем более, что в теткином доме ей дошивается платье к большой ассамблее у Меншикова. Ассамблеи Александр Данилович дает роскошные, следует быть при полном параде. Она поживет у Мышацких, присмотрит за шитьем, ведь меньше недели осталось до празднества, примерит обнову, в делах каких поможет, в баньку с тетушкой сходит. На ассамблее будут все ее женихи. Следует перестать крутить им головы, и сделать, наконец, свой выбор Тогда никакие английцы не будут ей страшны.
   Приняв такое решение, Варя успокоилась и даже улыбнулась, прощаясь с уходящим Джеймсом. Что может сделать этот напыщенный наглец? Смешно и глупо опасаться его.
  
   Глава 11
  
   Баня в старинных палатах князей Мышацких славилась на всю Москву. Была она просторной и необыкновенно удобной, так что князь Иван Федорович, подобно древним римлянам, иногда даже принимал там своих близких друзей. Правда парились в ней отнюдь не по-римски, а вполне по-русски. Сейчас в бане были только Варя и Наталья Андреевна. Девок, что нагоняли пар и умело хлестали хозяек вениками, уже отпустили. Наталья Андреевна натягивала чулки и сорочку, рассуждая о пользе и мировом значении бань:
   - Баня, детка, это то, что роднит нас с цивилизованными народами. Именно мы, а вовсе не просвещенные государства Европы, являемся наследниками древних греков и римлян с их термами. Франция - великая страна, французские кавалеры так галантны, так понимают истинное обхождение, не то, что наши. Но, Матерь Божья, на весь Париж всего три или четыре купальни! Когда король Людовик XIV целовал мне руку, на меня пахнуло издавна немытым телом. Фу, как вспомню, от Короля-Солнце воняло хуже, чем от какого-нибудь лапотного мужика, те-то каждую субботу перед церквой в баню ходят. Только в Италии понимают прелесть чистоты, но они там просто водичкой моются, а так как у нас, с парком да веничком - много здоровее!
   Варя лежала на полатях и вполуха слушала рассуждения тетушки. Ей было лень шевелиться. Она наслаждалась ощущением чистоты и силы освеженного тела, лениво всматривалась в причудливые завитки еще не сошедшего пара.
   - Варенька, вставай, ленивица, сколько можно валяться, вечером нам в ассамблею к Александру Даниловичу. Надобно причесаться и одеться.
   - Вы идите, тетенька, я вас мигом догоню, только вот полежу еще чуток.
   - Может, девок вернуть?
   - Нет, никого не надо. Я сейчас уже одеваться буду.
   - Ну, смотри, не задерживайся, - тетушка вышла. Варвара осталась одна, но лениво-мечтательное настроение уже таяло, исчезало, как исчезал пар из остывающей бани. Сильным движением она поднялась, встряхнула копной влажных волос, зажмурилась, потянулась всем телом, по-кошачьи изогнув спину. Открыла глаза, шагнула к рубашке и только тут поняла, что уже не одна. Он стоял в дверях, возникнув из ниоткуда, неслышно как призрак: ни половица не скрипнула, ни дверь не стукнула. Его голова, покрытая шляпой с пером, касалась низкого потолка баньки, из-под черного бархатного камзола выбивались кружева рубашки. Губы кривила ироническая усмешка, а серые глаза смотрели жадно, но в то же время холодно-оценивающе.
   - Как вы попали сюда? Как вы посмели? - Варвара старалась говорить ровно, но голос ее чуть дрогнул.
   Ее слова разбили молчание. Джеймс снял шляпу и отвесил ей низкий придворный поклон. Такой поклон перед обнаженной девушкой казался издевательством, но на самом деле был призван скрыть замешательство. Черт возьми, так она была еще прекраснее. Его взгляд скользил по потемневшим от влаги завиткам золотых волос, окутывавших белые округлые плечи, затем коснулся высокой и полной груди, тонкой талии, роскошных, несколько тяжеловатых бедер, длинных сильных ног. Именно сейчас в этой странной, шокирующей ситуации в ней было мало хрупкости и беззащитности, а сквозили вызов и темная, загадочная мощь. Она не кричала, не металась, не пыталась прикрыться одеждой, а стояла прямо и гордо, как воин перед противником. Невольно в его уме зазвучали древние библейские слова, которые так любил цитировать корабельный капеллан: "Кто эта блистающая, как заря, прекрасная, как луна, светлая, как солнце, грозная, как полки со знаменами?".
   Он тряхнул головой, отгоняя наваждение, и подумал, что эта девушка, как и он сам, принадлежит к тем немногих людям, что способны спокойствием встретить опасность.
   - Как попал сюда? Я этого хотел и добился. А как посмел? Моя леди, я многое могу, а еще больше смею.
   - Если вас застанут здесь, это будет последнее, что вы посмели и смогли. Дружба с царем вас не спасет.
   - Тогда почему вы не кричите? Ведь все так близко. Позовите, прибегут люди, и я не буду вам опасен.
   - И что потом будут говорить обо мне? Я не собираюсь снова... Я не собираюсь гибнуть из-за вас, - слова, которые она проглотила были: "Я не собираюсь снова страдать из-за вас". Но пусть лучше у нее язык отсохнет, чем она позволит ему узнать, как больно ей было из-за него когда-то.
   Он подошел вплотную, надвинулся: огромный, сильный. "Проклятый, проклятый! - думала она. - Сгинь! Пропади!" Так много горечи и обиды, столько сил, столько мук, чтобы выбросить его из памяти, прогнать из снов, перестать слышать его шаги в каждом скрипе ступеньки, а его голос в шелесте ветра. А он снова здесь, так близко, она чувствует его дыхание.
   - Значит, вы не можете никого позвать. Вы целиком в моей власти!
   - Когда вы уйдете отсюда, я найду способ отплатить вам за каждое слово, за каждое движение. Мне совсем не надо будет рассказывать, что произошло здесь, чтобы уничтожить вас.
   Гнев и восхищение всколыхнулись в его душе. Эта сумасшедшая не только не боится, но еще и угрожает. А ведь она действительно сейчас в опасности. Она слишком хороша, слишком соблазнительна, чтобы он мог просто так уйти. Он чувствовал как его захлестывает, обжигает бешеное, непреодолимое желание. Ее кожа, пьянящий аромат тела кружили голову, вызывали огонь в крови, дикий стук в висках, побуждали схватить, стиснуть, тащить к себе. Только отчаянное усилие воли помогло ему сдержаться. Джеймс жадно впился глазами в ее лицо и натолкнулся на испуганный взгляд, в то же время полный отчаянной готовности к борьбе.
   Он наклонился и одним стремительным движением поднял ее. Она рванулась, уперлась руками ему в грудь, попыталась впиться ногтями в лицо, но он перехватил занесенные руки и, поняв бесполезность сопротивления, она затихла и только молча, в упор смотрела на него. Джеймс бережно положил ее на лавку, а сам опустился рядом на колени. Теперь они оба пристально глядели друг на друга. Сквозь оглушающий жар желания до него стала доходить забавная сторона ситуации. В такой странной любовной сцене ему еще не приходилось участвовать. Он, сильный мужчина, воин, любовник, и прекрасная обнаженная девушка, здесь в бане в центре Московии, разглядывали друг друга так, как смотрят противники поверх дуэльных пистолетов, сходясь ранним английским утром на укромной лужайке.
   Он медленно протянул руку. Тыльная сторона ладони скользнула по Вариной щеке, по стройной шее, коснулась ямочки между ключицами, спустилась на грудь. Медленно-медленно, томительно нежно он прикасался к ней, лаская и дразня. Весь опыт любовной игры, все знания, полученные им от надменных дам Испании, кокетливых француженок, игривых итальянок, детски простодушных индианок Джеймс использовал сейчас, чтобы пробудить желание в этой женщине-ребенке, такой искушающей в своей невинности.
   Диким, нечеловеческим усилием Варя сохраняла маску спокойствия. Она была напугана, так напугана. Он был слишком силен, слишком решителен. Он нашел ее даже здесь, где она считала себя в полной безопасности. Надежды не было. Она могла позвать на помощь, но любой свидетель ее позора губил ее окончательно и бесповоротно. Ей хотелось закричать, рвануться, бежать, но это грозило оглаской. Единственное, что можно было сделать - держаться, не показывать страха. Она смотрела на него с ненавистью, но даже гнев не помешал ей заметить, какой он красивый. Это заставляло ее злиться еще сильней. "Проклятый! Проклятый!" - билось в мозгу. Прикосновения его рук становились все чаще, все настойчивей. Вот его усы пощекотали кожу, мягкие теплые губы чуть тронули сосок. Она с ужасом стала понимать, что ее душа и тело начинают жить отдельной, независимой друг от друга жизнью. Душа была полна решимостью не поддаться вновь его чарам, сохранить свой гнев, защититься от соблазна. А тело, предательское тело дрожало странной, никогда не испытанной дрожью, его охватывали волны горячего холода и ледяного тепла, захлестывало блаженство. Ярость, стыд, страх перекрывались странным, наверняка греховным наслаждением.
   Его руки продолжали блуждать по ее телу, поглаживая, надавливая, чуть сжимая. Губы ласкали кожу. Ладонь скользнула между ног, пальцы легко и стремительно пробежали по внутренней стороне бедра. Ее тело выгнулось дугой, из груди вырвался сдавленный тихий вскрик.
   Он тотчас оставил ее и поднялся на ноги.
   - Ну вот, принцесса снегов, ваш холод и растаял. Ваше тело ответило мне, но этого мало. Я хочу вас всю, с сердцем, душой. Придет день и не только ваше тело, но и ваша душа, ваш разум скажут мне "да", попросите продолжить то, что я сейчас начал. И не надейтесь сбежать от меня. Как я нашел вас здесь, так я найду вас повсюду. Как я не могу рассказать о вашем старом любовном признании, так и вы никому не скажете о сегодняшнем происшествии, побоитесь за свою честь и честь рода. Точно так же вы никому не расскажите, чтобы ни произошло между нами дальше. Нынешняя наша игра первая, но не последняя. Вы захотите научиться любви, и захотите, чтобы я стал вашим учителем. Вы признаетесь, что любите меня и попросите меня любить вас.
   Он вновь поклонился, повернулся и вышел.
   - Никогда, никогда этого не будет! - крикнула она вслед, но только удаляющийся смех был ей ответом.
   Варя медленно поднялась, пошатнулась и упала, больно ушибая локти и колени. Только сейчас весь ужас случившегося стал доходить до нее. Все кончено. Она грешная, погибшая, падшая женщина. Она опозорила себя, свой дом, свой род. Мужчина, иноверец, иноземец видел ее без одежды, касался ее. И после этого она еще жива. О Господи, вот второй уже раз она думает о грехе лишения себя жизни! Мыслимое ли дело! "Богородица, дево, пречистая матерь Божья, что же делать? Я проклята, гореть мне в аду, нет теперь мне спасения! А стыд, стыд какой! Ведь грех был ужасным, страшным и... таким сладким. Прости меня, Пресвятая Дева!" Она подумала о том, что будет, если о ее позоре узнают. Это погубит всех: и ее, и отца, и брата, и дядю. Какое уважение может быть к отцу, какая карьера у брата, если окажется что она - гулящая девка. Себя ей уже не спасти, ее душа погублена, но ради чести дома она должна молчать.
   Она наклонилась над бадейкой, плеснула на себя горсть воды. Ледяные струйки хлестнули тело. Холод прогнал оцепенение. Она поднялась и тут вспомнила его последние слова. Ведь он сказал, что это первая, но не последняя его игра с ней. Значит, все повториться, он будет преследовать ее, снова будет делать... это! Нет, видно прав был и англицкий негодяй и отец с братом, когда полгода назад называли ее дурой. Все верно. Роскошные платья напялила, а сама осталась никчемной дурой. Только дура могла втравить себя в такую историю всего лишь из глупого желания отмстить, поиздеваться над былым обидчиком. О Боже, зачем она дразнила Фентона, ведь чувствовала, что плохо кончиться. Нет, она не должна бояться. Хоть она и бесполезная никчема, но она должна как-то выпутываться из той ловушки, в которую сама себя загнала. Надо собраться, взять себя в руки, только тогда можно что-нибудь придумать.
   Когда запыхавшаяся Палашка прибежала звать ее одеваться, Варя была спокойна и сосредоточена. Она даже нашла в себе силы улыбнуться девке, хотя больше всего ей хотелось забиться в свои покои и реветь, ведь даже самой себе она не сознавалась, что больше всего боится не силы Джеймса, не его самого, а того сладкого, пьянящего чувства, которое пробудили его прикосновения. Только теперь она поняла, что означали его слова: "Ваше тело предаст вас".
   Глава 12
   В отличии от древних палат старомосковской знати новый дом царского фаворита на Поганых Прудах был как нельзя лучше приспособлен для проведения многолюдных празднеств. Для танцев отводилась огромная зала с галереей для музыкантов, по сторонам тянулись уютные комнатки, где гости могли передохнуть, поболтать, выкурить трубочку или послушать музыкальный ящик. Александр Данилович велел даже очистить от гнилья старые Поганые Пруды, чтобы летом от воды шла приятная прохлада. Теперь эти пруды велено было именовать Чистыми, хотя именно из-за развеселых Меншиковских ассамблей старушонки на Москве по-прежнему звали их Погаными и крестились при их упоминании.
   Дом гремел музыкой и сиял огнями, стены содрогались от топота ног танцующих. Все новые кавалеры раз за разом подхватывали Варвару и мчали в танце, не давая ей и минутной передышки. Ее планы разобраться с предполагаемыми женихами и сделать свой выбор пошли прахом. Варя привыкла пользоваться в ассамблеях неизменным успехом, но то, что происходило сегодня было выше всякого разумения. Все началось еще с порога залы, когда встречавший гостей Меншиков, целуя Варе руку, страстно прошептал:
   - Венус, истинная Венус, рожденная из пены морской!
   Замечание было верным. Сегодня Варя изменила любимому синему цвету. Новое платье было цвета бледной утренней зари, его украшали тончайшие фламандские кружева. Старинный, еще бабкин, жемчужный убор дополнял туалет. В белой кипени кружев и перламутровом мерцании жемчуга Варины руки и плечи действительно казались сотканными из солнечных лучей и морской пены.
   Однако же одним только нарядом невозможно было объяснить воцарившееся безумие. Мужчины буквально роились вокруг нее, высшие сановники государства, царские свитские полностью захватили все ее танцы, безнадежно оттеснив тех молодых людей, которых сама Варя и ее семейство считали подходящими кандидатами в женихи. Зрелые мужчины, прославленные воины, большинство из которых уже были отцами семейств, забывали и о положенном им по чину достоинстве и о присутствующих супругах, состязаясь за ее внимание. Несколько раз в толпе Вариных поклонников даже вспыхивали ссоры и девушке потребовался весь ее такт, чтобы гасить накалившиеся страсти. Однажды ей даже пришлось танцевать польский с двумя кавалерами за раз, иначе дело могло дойти до драки.
   Самое неприятное было то, что бурный успех пришел как бы сам собой, Варя не только не понимала его причин, но и не могла радоваться ему. Воспоминания о событиях сегодняшнего утра преследовали и мучили ее, она с трудом держала себя в руках. Она охотно осталась бы дома, но не смогла придумать предлог достаточно веский, чтобы удовлетворить проницательность тетушки. Поэтому теперь, скрывая смятение, она старательно играла свою роль первой красавицы ассамблеи, мечтая об одном - сбежать ото всех и забиться в самый темный угол. Но этого-то ей как раз и не давали сделать.
   Появление среди гостей Джеймса полностью истощило ее душевные силы. Любезно, но твердо напомнив своему очередному кавалеру, графу Петру Апраксину, что он протанцевал уже три танца с ней, и еще ни одного со своей женой, Варя тихонько ускользнула из залы.
   Ей удалось отыскать пустую комнату, где она в изнеможении упала на стул. Ужасно хотелось пить, но отправиться за прохладительным означало снова попасть в центр внимания. В сегодняшнем вечере радовало только одно - прошел слушок, что царь сердит на Александра Даниловича, поэтому в ассамблею не приедет. Это был истинный подарок судьбы - не придется ни плясать с ним, ни вести умные разговоры.
   Варя быстренько перебрала несколько безобидных хвороб, которые могли бы заставить батюшку увезти ее. Остановившись на головокружении из-за духоты, она собралась было отправиться на поиски отца, но тут в ее убежище ввалился Меншиков, оглушая ее громогласными восклицаниями:
   - Вот где ты прячешься, красавица! Там уже все обыскались: где Варвара Никитична, да где Варвара Никитична. А я тебя нашел! Что же ты нас оставила, боярышня-душенька?
   Фаворит был распарен, красен и несколько пьян. Варя всегда изрядно недолюбливала Меншикова. Вслед за другими она признавала, что Александр Данилович был отважным и притом умным офицером, дельно справлял царские поручения, умело командовал в доверенных ему губерниях. Однако слишком часто в важном сановнике, втором лице государства просыпался наглый и нечистый на руку сын конюха, превращая Меншикова в лиходея и мздоимца. А уж его роль сводника при Петре Алексеевиче и вовсе вызывала у Вари брезгливость. Меньше всего ей хотелось оставаться наедине со столь неприятным ей человеком. Принужденно улыбаясь, она поднялась:
   - Голова закружилась, Александр Данилович. Душно, от свечей угар. Проводите меня обратно в залу, хочу найти батюшку, - она шагнула к двери, но Меншиков не двинулся с места.
   - Погоди, красавица, не торопись. Побудь со мной минуту, а то там тебя опять кавалеры расхватают. Поблагодарить не хочешь ли меня, что я за интерес родителя твоего вступился, супротив Льва Кирилловича слово молвил?
   - Что ж, спасибо тебе, Александр Данилович, и нам ты доброе сделал и флоту твое слово на пользу пойдет.
   - Холодно благодарствуешь, боярышня, словно и не от сердца.
   Алексашка подошел поближе, обдавая ее тяжким запахом вина и мускусных притираний, и попытался положить руку ей на талию. Варя легко увернулась и шагнула назад.
   - Что, Петр Алексеевич не приехал еще? - она решила охладить разгоряченного Меншикова напоминанием о царе, - Я ему обещалась менуэт танцевать.
   - Про менуэты забудь, - Меншиков снова подобрался поближе, - Не приедет он сегодня, зело на меня сердит. Чуть что не так, сразу в крик: Алексашка вор, Алексашка вор, и лупит нещадно, а если чего доброе сделаю, даже и не замечает, - фаворит обиженно засопел, - Веришь, боярышня, я для него ничего не жалел. Была у меня одна радость - Катенька-полонянка. Жила у меня во дворце веселая, счастливая, а уж горячая, - Алексашка зажмурился, вспоминая. - Ведь и ее я Петру Алексеевичу отдал.
   Меншиков уже снова стоял вплотную к Варе, нахально ощупывая глазами ее фигурку:
   - Я ему Катеньку отдал, а он тем временем себе еще и Вареньку приглядел, верно, боярышня? Вот я и думаю, по честному будет, ежели как я с ним Катенькой поделился, так и он со мной Варенькой поделится, - и Меншиков потянул Варю к себе, пытаясь поцеловать.
   Вне себя от неслыханного оскорбления, девушка вырвалась:
   - Я вам не пирог с зайчатиной, чтобы меня делить! В уме ли вы, сударь мой, что смеете меня с подзаборной девкой равнять!
   Алексашка замер в пьяной задумчивости:
   - Ты меня прошлым-то не попрекай, что я пирогами на базаре торговал, то давно минуло, теперь вы все, бояре-гордецы, у меня вот где, - он потряс кулаком, - Все должны в ножки мне кланяться. Не сердись, красавица, больно уж ты хороша сегодня! Видала, как все взбесились, прохода тебе не дают. Что-то в тебе нынче такое, чего раньше не было, ни один настоящий мужик мимо не пройдет, разве что если привязать его! Не бойся, я ведь ничего дурного не хочу, упаси Бог, ты только поцелуй меня разок, как Петра Алексеевича давеча целовала, - он снова потащил Варю поближе.
   Упираясь руками ему в грудь и уворачиваясь от пьяно-слюнявых поцелуев, Варя мельком подумала, что больно много этих самых "настоящих мужиков" развелось вокруг и все почему-то именно ей норовят продемонстрировать свое "мужчинство". Ей и раньше не понравилась бы подобная атака со стороны Меншикова, но после событий сегодняшнего утра происходящее было особенно отвратительно. К тому же, руки и губы Александра Даниловича становились все настойчивее, вызывая у Вари дрожь омерзения и заставляя ее отчаянно вырываться. Ей было противно и страшно.
   Меншиков был слишком пьян и нетверд в ногах, чтобы его попытки возымели успех, однако, он настойчиво продолжал тянуться губами к Варе. Неожиданно кто-то звучно откашлялся у него за спиной, Алексашка замер, на сцене появилось новое действующее лицо.
   Джеймс Фентон вошел как всегда беззвучно, как бы возник ниоткуда. Не обращая ни малейшего внимания на двусмысленность ситуации, он неторопливо расставил на столе высокие серебряные стаканы сладкого пива и со словами: "Вы хотели пить, миледи!", протянул руку к Варваре столь решительно, что Александру Даниловичу невольно пришлось разжать объятия. Джеймс заботливо усадил Варю к столу:
   - А без вас, любезный сэр, там гости заскучали. Хотят здоровье хозяина выпить, а найти не могут, - и Фентон приглашающе указал фавориту на дверь. Тот гневно вскинулся, хотел что-то ответить, но Джеймс пристально глянул ему в глаза. Взгляд скрестился со взглядом, воля столкнулась с волей, несколько секунд пролетели в молчании, и Меншиков дрогнул, отступил. Шагнув к двери, он обратился к Варе:
   - Пойдем, боярышня, примем здравницу.
   Джеймс вновь вмешался, голос его звучал непререкаемо:
   - Леди Барбаре никуда ходить не следует, она себя плохо чувствует, толчея и духота могут ей повредить.
   Александр Данилович яростно крутанул ус и гневно буркнув: "Ишь, лекарь выискался!", выскочил вон, напоследок шарахнув дверью. Варя облегченно перевела дух. Джеймс вложил ей в руку стакан:
   - Выпейте, успокойтесь и скажите мне, возможно ли повторение случившегося.
   Варя покачала головой:
   - Нет, он протрезвеет и больше не рискнет, не захочет ссориться ни с батюшкой, ни с дядюшкой.
   - Ну и хорошо, отдохните, и пусть вас отвезут домой.
   Варя отхлебнула ледяного пива и спросила:
   - Почему вы вступились за меня, ведь Меншиков может преизрядно вам навредить?
   - Почему? - переспросил Джеймс, на его лице было написано удивление, - Как же иначе? Вы молодая дама, дочь моего компаньона, я обязан вас защищать. Кроме того, я имею на вас свои виды, и никому не позволю становиться между нами.
   Варя напряглась:
   - Не смейте даже приближаться ко мне!
   - Ну конечно же я не стану - после того как вас напугал этот мужлан. Появись здесь сейчас сам бог любви, он был бы вам противен. Я не враг самому себе и подожду более благоприятного момента.
   - Не знаю, что с ними со всеми сегодня сталось, - убедившись в безопасности нынешнего уединения с Джеймсом, Варе захотелось поделиться своим недоумением хоть с кем-нибудь, пусть даже с ним, - Будто обезумели, ни минуты покоя.
   - Вам придется научиться с этим справляться, теперь так будет всегда, - в ответ на ее удивленный взгляд Джеймс пояснил, - Наша утренняя встреча, леди, она пробудила в вас женщину: соблазнительную, волнующую, неотразимую. Вы мне многим обязаны, если бы не я, эта женщина так никогда бы и не проснулась.
   - То что вы говорите - омерзительно и постыдно, - Варя часто дышала, - Вы опозорили меня, а теперь насмехаетесь.
   - Т-ш-ш, не надо так шуметь. Вам следует отдохнуть и прийти в себя, - Джеймс успокаивающе похлопал ее по руке. - Чуть позже я позову вашего отца, а сейчас давайте поговорим о чем-нибудь другом.
   Варя взяла себя в руки, вспомнив, что спокойствие и невозмутимость - единственная броня, за которой она может укрыть свою честь и честь семьи. Если англицкий негодник желает сейчас делать вид, что они всего лишь ведут учтивую беседу, она поддержит его в этом. К тому же, он ведь и правда выручил ее из очень неприятного положения. Она уселась поудобнее и произнесла:
   -Извольте, побеседуем. Расскажите, как вы и батюшка условились с Нарышкиным насчет испытания ваших бомбард.
   - Мы встретились вчера в доме вашего отца и назначили стрельбы на конец марта. Надеюсь, мои люди доставят пушки к сроку.
   Джеймс продолжал говорить, но Варя заметила, что он смотрит куда-то в сторону. Она проследила направление его взгляда. Джеймс внимательно наблюдал за дверью. Крепко захлопнутая Меншиковым, теперь она была чуть приоткрыта и странно колебалась, хотя не чувствовалось и малейшего движения воздуха. Варя и Джеймс переглянулись. Потом она заговорила спокойным, размеренным тоном, описывая мелкие подробности своего пребывания у тетушки, а он бесшумно скользнул к двери. Ни на секунду не прерывая неторопливой речи, Варя наблюдала, как Джеймс, затаив дыхание, прижался к косяку, распластался вдоль дверной створки, медленно, дюйм за дюймом, вытянул руку. Потом последовал стремительный бросок, приглушенный звук короткой борьбы и Джеймс вытащил из-за двери брыкающегося человека.
   Фентон выволок свою добычу на середину комнаты, где и подверг внимательному рассмотрению. На вид человек был молод, немного моложе самого Джеймса, одет скромно, но чисто и прилично, как одеваются купчины средней руки. Джеймс был совершенно уверен, что раньше никогда его не видел:
   - Ты кто, парень? - спросил Фентон, получив в ответ лишь частые поклоны и невнятное бормотание по-русски. Он вопросительно глянул на Варю, та перевела:
   - Говорит, чтобы вы на него не гневались, он только хотел узнать, не надо ли господам чего подать.
   - И для такого простого дела он уже минут десять топчется под дверью?
   Варя согласно кивнула и добавила:
   - Все слуги у Александра Даниловича в ливреях, а этот нет. Для кухонного или дворового холопа выряжен больно ладно, к тому ж, им в покои ход заказан. Не знаю, кто он таков, но похоже, соглядатай, подслушивал нас.
   - Но мы же говорили по-английски! Эй, парень, ты что, английской речи обучен?
   Пленник недоумевающе поглядел на Фентона и снова начал бить поклоны, продолжая оправдываться по-русски и обращаясь уже только к боярышне. Всем своим видом он показывал, что способен изъясняться только на родном языке, но Варя его почти не слушала:
   - Сэр Джеймс, через дверную щелку ничего не видать, подглядывать нету смысла. Что он там делал столь долго, коли разговор наш был на неведомом наречии?
   Джеймс согласно кивнул, окинул молодца задумчивым взглядом и, глядя ему в лицо, сказал:
   - Подслушивал или подглядывал, знает язык или не знает, что нам до того? Следует быть предельно осторожными, а то наши тайны станут известны всему свету. Поэтому на всякий случай я перережу ему глотку, а труп выброшу в сад, и пусть потом Меншиков разбирается.
   Мгновенная паника, ясно отразившаяся на лице пленника, заставила Джеймса удовлетворенно хмыкнуть. Он вновь повернулся к ошеломленной его словами Варе и пояснил:
   - Наверное, тысяча лет приему, а действует почти безотказно. Английский ты, парень, знаешь, иначе с чего бы тебе пугаться моих слов. Теперь говори, кто ты такой и почему подслушивал?
   Пойманный угрюмо опустил голову, он уже не пытался доказать незнание языка или как-то оправдаться, а только мрачно молчал:
   - Леди Барбара, надо бы с ним разобраться, но не здесь же это делать.
   - Хорошо, - Варя решительно поднялась, - Тащите его в нашу карету. Я отыщу батюшку и братца и едем к нам, там спокойно и поговорим.
   Буквально через несколько минут все семейство Опорьевых и Фентон катили по пустым темным московским улицам к опорьевским палатам. Пленник бесформенной грудой валялся в ногах. У самой кареты он попытался было бежать, но испытав на своем горле мертвую хватку Джеймса, смирился и затих. Его покорность все же не мешала Никите Андреевичу и Алешке нервно поглядывать на него. Отец и сын уже в который раз суетливо расспрашивали Джеймса о случившемся. С легкой досадой Фентон подумал, что вся мужская половина семейства Опорьевых выказывает куда меньше самообладания и ума, нежели одна боярышня. Взять хотя бы то, что только она сообразила войти в дом через заднюю садовую калитку, чтобы не привлекать внимания прислуги к пленнику.
   Спящий дом встретил хозяев тишиной. Варя отворила дверь поварни и они быстро проскочили хозяйственные помещения, остановившись в маленькой уединенной комнатенке, служившей Никите Андреевичу рабочим кабинетом. Пленника кинули на пол, боярин и его дочь заняли оба стула, Джеймс захватил стоящий в углу табурет, и Алешке пришлось приткнуться на приступочке у аналоя. С вожделением глядя на сестрин стул, Алешка заявил:
   - Шла бы ты спать, сестрица, тут не бабьего ума дело.
   Варя даже не соизволила ответить. Алешка хотел было воззвать к отцу и потребовать удаления вконец обнаглевшей девицы, но решил не начинать домашней свары при чужеземце. Тем временем не обращавший внимания на детей Никита Андреевич грозно навис над пленником:
   - Говори, холоп, кто таков и как смел подслушивать!?
   Пленник молчал и только затравленно озирался.
   - Сейчас батогов ему всыплем, живо все расскажет! - выпалил Алешка.
   - И воплями дом перебудит, завтра вся Москва будет знать, что Опорьевы по ночи у некоего мужика чего-то вызнавали, - голос Вари звучал насмешливо.
   - Из нашей дворни никто о господских делах и пикнуть не посмеет! - гордо заявил Алексей.
   - Боярышня права, а вы плохо знаете людей, друг мой, - Джеймс поддержал Варю, - Доверенный слуга может быть один, если их двое, кто-то обязательно начнет болтать, а уж если полон дом прислуги..., - Джеймс безнадежно махнул рукой, - Согласитесь, нынешнее дело не того свойства, чтобы о нем на весь мир кричать.
   - Ну тогда надоть его в подвал сволокти и пусть Косой Филька его на правеж поставит, - не сдавался Алешка.
   - Зверь ты, братец, - сказала Варя, - Если ты в своей роте одним мучительством командуешь, не диво, что от тебя солдатики бегут. Да и глупо это, ведь Филька ваш - пьянь мужик, завтра же в кабаке разболтает и что было и чего не было.
   Тут Варя поймала устремленный на нее взгляд валявшегося на полу человека. Взгляд этот был полон ужаса и надежды. Простоватый на вид мужичонка явно понял и прозвучавшие угрозы и то, что она за него заступается. Сие было весьма любопытно, ведь разговор-то шел на немецком, понятом всем присутствующим. Тем временем онемевший от возмущения Алешка даже не нашелся, что ответить, вмешался Никита Андреевич:
   - Дочка, не дерзи брату. Надо ведь узнать, зачем он вас подслушивал, что прознать хотел, какой враг его послал?
   - Батюшка, если у вас на часок терпения хватит, я без всякой порки дознаюсь, кто он есть.
   - Каким образом, леди? - в голосе Джеймса не было сомнения, одно только любопытство. Варя порадовалась его поддержке, ведь несмотря на приобретенный в доме тетки и на петровских ассамблеях гонор, ей и сейчас было куда как трудно набираться храбрости, чтобы возразить отцу или брату. Вековечные устои велели ей помалкивать, да и сама она до сих пор удивлялась, когда ей, девице, удавалось сказать что-то дельное в мужской беседе. Сейчас, ободренная, она продолжала:
   - Мы об этом мужичонке уже много знаем. Одет по-купечески, а ведет себя как дворовой холоп и по-русски говорит также. При сем не только аглицкую, но и немецкую речь разумеет. Разумеешь, разумеешь, поздно глазки-то прятать, раньше надо было, - последние слова были обращены к заерзавшему пленнику, - Мне этого хватит, чтобы проведать остальное.
   - Как это ты проведаешь? - возопил Алешка.
   - А спрошу! - озорно улыбнулась Варя.
   - У кого?
   - Скажи-ка мне, братец, кто про холопа больше всех знает?
   - Его барин, - ответствовал Алексей без тени сомнения. Варя посмотрела на него снисходительно, как взрослый глядит пусть на любимого, но очень глупого ребенка, вздохнула и произнесла:
   - Женить тебя надо, а то ведь пропадешь! - и уже у дверей дала ответ на собственный вопрос, - Про холопа, Алешенька, лучше всего другие холопы знают.
   - Так ведь ты сама говорила, что они разболтают, а теперь к ним же идешь вопросы задавать!
   - Так ведь я соображаю, кого и о чем можно спрашивать, - уже выходя, Варя услышала урезонивающий голос Джеймса:
   - Оставьте, Алексей, пусть делает как знает, ваша сестра весьма разумная дама.
   Варя мрачновато усмехнулась. Надо же, признал за ней ум!
   Около часа мужчины сидели в молчании. В доме по-прежнему царила тишина, только один раз они услыхали на лестнице тихий голос Вари, отдающей какие-то приказания. Алешка попытался было настоять на принятии своих мер к дознанию, но Джеймс коротко утихомирил его. Наконец, Варя вернулась. На губах ее играла довольная улыбка. Не обращая внимания на общее нетерпение, она солидно уселась на стул, расправила платье, благонравно сложила ручки на коленях и лишь тогда сказала:
   - Звать его Ванькой, а прозвание интересное - Толмач. Говорят, наречий знает больше, чем пальцев на руках. Языкам учен по воле своего барина, и по его же воле знания сии скрывает. А барин у него - Лев Кириллович Нарышкин.
   Общий вздох был ей ответом, Варя удовлетворенно опустила глаза.
   - Значит ты, парень, для своего хозяина шпионишь, - скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Джеймс, - Что же Лев Кириллович так отчаянно желает знать?
   Ванька продолжал угрюмо отмалчиваться, Джеймс присел рядом с ним:
   - Давай-ка я тебе объясню, дружище, во что ты вляпался и что теперь с тобой будет, - голос Джеймса звучал тихо и задушевно, но от этой задушевности даже Варю продрал мороз по коже, а несчастный пленник сразу понял, что ничего хорошего его не ждет, - Кто ты такой, мы теперь знаем. Не хочешь говорить, что твой господин велел тебе выведать - не говори, дело твое. Только знай, есть твердое правило: если врагу что-нибудь надо, сделай так, чтобы это ему не досталось. Ты - тайное оружие Нарышкина, его преимущество, значит, следует его оставить без такого преимущества. Поэтому мы тебя сейчас прикончим, а труп зароем в подвалах, там тебя отыщут лишь трубы архангелов в день Страшного Суда.
   Бедный Ванька вгляделся в спокойное лицо англичанина, вслушался в его размеренный голос и понял - пришла пора помирать. Но тут же его мучитель сам приоткрыл крохотную лазейку к спасению, так же равнодушно бросив:
   - Если, конечно, ты не расскажешь нам что-нибудь такое, за что имело бы смысл подарить тебе жизнь.
   Ванька совсем съежился на полу. Ему было невыносимо страшно. Впервые за его карьеру барского шпиона он попал в переделку. Раньше ему всегда удавалось ускользнуть незамеченным от тех, за кем велели следить. Даже если знатные господа и видели его, им и в голову не приходило, что простой холоп может понимать иностранную речь, с трудом дававшуюся самим русским барам. Вскоре Толмач даже стал получать удовольствие, оставляя в дураках самоуверенных гордецов, не подозревавших о его обширных познаниях в языках. Ванька был уверен в своей неуловимости и как верный пес нес собранные сведения своему суровому хозяину. Но сегодня все пошло наперекосяк. Сперва чертов англиец понял, что Ванька разумеет по ихнему, потом боярышня, которую он сперва принял за обычную красивую дуру, что десятками скачут по ассамблеям, не только поймала его на знании немецкого, но и мгновенно выяснила, кто он такой. Сломленный неудачей, напуганный угрозами младшего Опорьева, а еще больше - хладнокровным решением Джеймса лишить его жизни, Ванька готов был сдаться.
   - Барин Лев Кириллович убьет, коли узнает, что я проболтался, - пробормотал он.
   - Он убьет, если узнает, а вот я тебя убью точно, если не услышу что-либо интересное, - резонно заметил Джеймс.
   - А ну как обманете?
   - Придется положиться на мое слово, все равно другого выхода у тебя нет. Обещаю, если расскажешь нам хоть что-то важное, уйдешь отсюда живым и здоровым, и никто не узнает, что ты попался и все выложил. Так зачем боярин Нарышкин тебя послал?
   Ванька горестно вздохнул и выпалил:
   - Барин повелели проведать, какой дорогой вы свои пушки повезете!
   - Зачем ему знать?
   Ванька снова замялся, завздыхал.
   - Давай, давай, сказав "а", говори и "б", все равно не поверю, что не знаешь, - поторопил его Джеймс.
   - Слышал я разговор между барином и его немцем, - каждое слово давалось Ваньке с трудом, - Немец говорил, что евонные бомбарды, хоть и ладные, а все хуже аглицких и как бы после стрельбы царь-батюшка не передумал и не купил все ж таки те, что получше. Барин тогда изволил ответствовать, что раз так, надо просто чтобы никаких аглицких пушек вовсе не было. Потому для стрельбы они предложили место близь одной из бариновых вотчин, а ваши пушки порешили дорогой перехватить, тогда, дескать, вам Петру Алексеевичу и показать будет нечего. Сказывали, царь и так уж после останней беседы к английцу не благоволит, а тут совсем осерчает и больше ни про тебя, милорд, ни про бояр Опорьевых и слышать не захочет. Барин Лев Кириллович еще думает, что после такого конфуза всех Опорьевых ждет опала и он сможет часть их доходных дел на себя перевести. А чтоб проще и надежнее все сладить он и повелел мне узнать, какой дорогой бомбарды проследуют.
   Опорьевы и Джеймс переглянулись. Каждый из них понимал, что расчет Нарышкина был более чем верен. Царь не станет ждать, пока привезут следующую партию пушек. Не примет он и оправданий, а тем более новых обвинений в адрес родного дяди. Более того, любую попытку подобных оправданий и обвинений воспримет как издевку или надувательство. Последствия его гнева было даже трудно представить.
   - Ну что же, есть в случившемся и положительная сторона, - сказал Джеймс, подбадривая себя и Опорьевых, - Раз наши соперники готовы идти на такие крайние меры, значит, моя догадка была верна: их пушки очень плохи и им не выдержать проверки. Если мы благополучно привезем наши орудия на стрельбище, царь Петр увидит все сам и вернется к старому договору. Что касается планов Нарышкина, то "praemonitus praemunitus" - "кто предупрежден, тот вооружен".
   - Не будьте столь уверены, сэр Джеймс, - голос Никиты Андреевича звучал уныло, - Даже если боярин Нарышкин и не дознается, какой дорогой поедут ваши люди, все едино у него в вотчине хватит оружных холопей и дворни, чтобы перекрыть каждую тропку, ведущую к условленному месту. Мы то, дурни, и не догадались, зачем он в самом своем имении полянку для стрельбы выискал. Обвел, старый черт!
   - Что если сменить место?
   - Как же его теперь сменишь, ежели уже царю доложено. Разве Александра Даниловича попросить что-нито придумать?
   У Джеймса и Вари одновременно мелькнула мысль, что после сегодняшнего конфуза Меншиков вряд ли будет расположен оказать услугу Опорьевым или их английскому компаньону. Джеймс вопросительно глянул на Варвару, она чуть качнула головой, запрещая ему рассказывать отцу о случившемся в ассамблее. Тогда Фентон торопливо сказал:
   - Меншикову тоже надо будет объяснить, почему мы хотим перенести место, а такого объяснения у нас нет. Я думаю, что наши действия мы обсудим позже, без лишних ушей. А ты, парень, слушай внимательно, - обратился он к Ваньке, - Если ты нам хоть в малости соврал сейчас или если впредь ты кому-нибудь расскажешь, что нам стали известны намерения твоего господина, мы об этом узнаем также, как узнали твое имя. - При этих словах Варя подумала, что англичанин переоценивает ее дознавательские возможности, Джеймс же тем временем продолжал, - Если такое случится - берегись. Хозяину своему скажешь, что ничего выведать не смог.
   - Выпорют, - безнадежно буркнул Ванька.
   - Ничего, приложишь вот этот пластырь, - перед Толмачем упал серебряный рубль, - Теперь проваливай.
   Еще с трудом веря, что остался жив, холоп подхватил монету и выскочил за дверь.
   - Почему вы не велели ему с нынешнего дня нам все про Льва Кирилловича докладывать? - недовольно спросил Алешка.
   - Он только перетрусил бы и мог от страха донести хозяину, - пояснил Джеймс, - Ничего, он сам еще не понимает, но теперь ему от меня деваться некуда, если возникнет нужда, я его использую. Сейчас нам следует разойтись, завтра подумаем, как выпутываться. Вы, Алексей, сделайте милость, поглядите, направился ли наш шпион домой.
   - Мне, офицеру, за холопом следить?
   - Для нашей общей безопасности, юноша. Боярышня тем временем выпроводит меня через заднюю дверь, - и не дожидаясь возражений, Джеймс поклонился, подхватил Варю под руку и вышел.
   Они тихо выскользнули в сад и направились к калитке. Снег слабо похрустывал под ногами. Джеймс прервал молчание:
   - Скажите, а почему вы не дали брату пороть шпиона? Только из боязни огласки?
   - Разумная суровость иной раз потребна, - неохотно ответила Варя, - Но мучить людей не люблю, все ж и они Божьи души.
   Сам не понимая отчего, услышав ее слова, Джеймс почувствовал удовлетворение. В неожиданном порыве откровенности он сказал:
   - В сегодняшнем нелегком деле вы действовали на удивление умно и расторопно, гораздо лучше, чем ваш отец и брат. Следует признать, что вы были нашим добрым гением.
   В удивлении Варя остановилась:
   - Раньше вы со мной вовсе иначе говаривали. Помниться, недавно мое вмешательство оскорбило вас.
   - За последнее время я несколько привык к вашему уму и влиянию, - весело ответил Джеймс, - Кроме того, раньше вы меня то этим кошмарным квасом обливали, то чуть не утопили, когда я вам жизнь спасал, то лгуном и невежей перед соотечественником выставили. Я уж не говорю о ваших насмешках и нескромном сомнении в моей принадлежности к мужскому полу. Конечно, это злило. Сегодня же я вам обязан за разумную и своевременную помощь.
   - Но и вы раньше то смеялись надо мной здесь, на Руси, изобразили пугалом при всех дворах Европы, позорили всячески. А сегодня и из рук Меншикова выручили и перед родней поддержали.
   - Ну что ж, возможно, если бы мы сразу лучше отнеслись друг к другу, то теперь у нас все было бы иначе, - философски заметил Джеймс.
   - Все еще можно поправить, сэр Джеймс, - Варя с надеждой заглянула ему в глаза, потом отвернулась, подхватила горсть снега и стала рассеянно скатывать снежок, - Я отплатила вам за прошлые оскорбления, а вы сквитались со мной за то, что сочли своим унижением. Давайте простим друг друга как подобает христианам, забудем прошлое, будто ничего и не было, и все будет хорошо.
   Джеймс покровительственно усмехнулся:
   - Иногда вы ведете себя и рассуждаете как многоопытная женщина, так что я даже забываю ваш истинный возраст, а ведь вы еще совсем юная девочка! Милое дитя, запомните совет взрослого человека - никогда не пытайтесь забыть прошлое, отказаться от него. Невозможно сделать бывшее не-бывшим, прошлое всегда найдет нас, поставит свою печать на настоящем и будущем. Кроме того, - Джеймс назидательно поднял палец, - я ведь дал вам обещание.
   - Какое обещание?
   - Что вы будете любить меня, - невозмутимо заявил Джеймс, - А отказываться от любовных обещаний - недостойно джентльмена.
   - Недостойно? Ах, недостойно! - Варя задохнулась от гнева. Она позволила себе открыться перед этим подлым человеком, предложила ему свою дружбу, а он не только не оценил оказанной ему чести, но и осмелился говорить с ней как с ребенком, как с несмышленышем. Она лихорадочно подыскивала слова для должной отповеди, но ничего не приходило в голову. Тогда она сделала то единственное, в чем могла найти выход клокочущая в ней ярость. Зажатый в ее руке плотно укатанный ком снега с силой полетел Джеймсу в лицо. Тугой снежок впечатался англичанину точно в лоб. Варя поглядела на его ошарашенную физиономию и ее злость мгновенно испарилась. Не выдержав, она прыснула, потом подхватила юбки и бросилась вглубь сада, спасаясь от неминуемого возмездия.
   Джеймс настиг ее уже возле самой калитки, поймал, и довольно ухмыляясь, принялся старательно умывать снегом. Варя брыкалась и тихонько визжала, стараясь чтобы их возню не услышали из дома. Когда удовлетворенный мститель, наконец, остановился, она, полным укоризны тоном, сквозь который все же пробивался смех, протянула:
   - Взро-о-ослый человек...
   И тут же увидела, что выражения лица Джеймса изменилось, он глядел на нее как завороженный. Его лицо склонилось над ней, губы прошептали:
   - Как вы прекрасны, леди, вы и сами не понимаете этого!
   Он схватил ее в объятия, поднял из белой пушистости снега и стал осыпать стремительными и жадными поцелуями влажные волосы, запрокинутое лицо, сладкие от мороза щеки, приоткрывшуюся нежную шею. Варя испуганно замерла под этим страстным вихрем, она чувствовала как его любовный жар проникает в ее тело, захлестывает ее. Тогда, негодуя на него и на саму себя, она рванулась, оттолкнула руки Джеймса, отступила в сторону. Дрожащим голоском она вопросила:
   - Так чем же вы разнитесь от Меншикова?
   Джеймс с минуту молча глядел на нее, затем аккуратно отряхнул шубу, открыл калитку и вышел. Уже стоя по другую сторону ограды он повернулся к Варе и негромко ответил:
   - Все отличие в отношении к делу, миледи. Ведь его поцелуи были вам противны, а мои - приятны, верно? Сознайтесь в этом хоть самой себе.
   Варя гневно встряхнула локонами и решительно зашагала в сторону дома, все время чувствуя спиной провожающий ее взгляд Джеймса.
   Джеймс захлопнул калитку.
   - Красивая женщина, мой капитан, - раздумчиво протянуло дерево за спиной Фентона. Джеймс круто обернулся, хватаясь за эфес шпаги, дерево же неторопливо продолжало, - У вас, конечно, было много красавиц, но даже среди них она выделяется. Что-то есть в московитках эдакое, сидят в них какие-то такие бесенята... Иногда глянешь, вроде и не красотка, даже и не хорошенькая, а завораживает.
   - Боб Аллен, какого черта ты тут делаешь!? За мной присматриваешь, в гувернантки нанялся?
   От дерева отделилась закутанная в темный плащ фигура. Из-под капюшона выглянула плутоватая физиономия Аллена.
   - Упаси Бог, капитан, я тут по своим личным делам.
   - Какие у тебя могут быть личные дела с боярином Опорьевым?
   - К старому бородачу у меня дел и вправду нет, а вот к славной рыжулечке, что при здешней мисс состоит в горничных - есть! - Аллен укоризненно поглядел на Джеймса, - Не знаю, мой капитан, что тут у вас за переполох вышел, только вы мне все дело испортили. Я еще с прошлого приезда добиваюсь, сегодня меня в первый раз пустили в дом, я надеялся на несколько сладких часов, и что же?
   - Что же? - переспросил Джеймс.
   - Сперва через кухню прошествовало несколько человек, а меня на всякий случай засунули под стол. Едва я собрался вылезать, как вбежала ваша дама, пришлось тут же нырять обратно и слушать их чирикание у меня над головой. А потом меня просто вытолкали за дверь, безо всяких оправданий и извинений! Я решил все же задержаться и посмотреть, что тут творится. Гляжу, моя пассия куда-то отправилась, затем вернулась. Потом выскочил ужасно перепуганный человечек и словно заяц умчался в проулок. За ним последовал молодой офицер и под конец появились вы и прелестная русская фея. Не знаю, сэр, сумели ли вы среди столь оживленной толпы довести до счастливого конца свое любовное приключение, но вот я остался на бобах! - Аллен недовольно сопел.
   - Мне искренне жаль, мой друг, что вы пострадали, к несчастью, у меня самого не было даже надежды на радости любви. Мы поймали шпиона Нарышкина и узнали, что наше дело на грани провала.
   - Вы что-нибудь придумаете, сэр, - беспечно воскликнул Аллен, - Вы всегда выпутываетесь.
   - Мне бы вашу уверенность, - Джеймс помолчал, - Кстати, Аллен, у меня к вам просьба. Если будете продолжать крутить любовь со своей красоткой, то найдите возможность повыспросить ее о госпоже. Я хочу знать об этой женщине все: что делает, что говорит, где бывает, даже что ест на завтрак. Понимаете, Аллен, в моем интересе нет ничего личного. Дама - дочь моего компаньона и я хочу приглядывать за ними.
   - Конечно, конечно, мой капитан, - энергично закивал Аллен, - С компаньонов, а в особенности с их дочек, глаз спускать не следует.
   Джеймс подозрительно воззрился на него, но физиономия матроса была непроницаема.
   Глава 13
   Совет в доме Опорьевых длился четвертый час, хотя последний час он состоял в основном из мрачного молчания и редких восклицаний. Лица троих мужчин настолько явно выражали безнадежность и желание на ком-нибудь сорвать зло, что Варя старалась держаться тише воды, ниже травы, напоминая о своем присутствии только сменяемыми чашками кофею, чаю и сбитню.
   - Давайте еще раз, - с тяжким вздохом сказал Джеймс.
   - В пятый ужо, - уныло-злобно ответил Алешка.
   - Будет и в шестой, пока не найдем решение.
   Мужчины склонились над картой.
   - Стрельбы будут на поляне в нарышкинском имении, этого не отменить. Туда ведут две дороги. Где Нарышкин их перекроет?
   Никита Андреевич постучал пальцем по карте:
   - Где-то здесь. Поблизу наша вотчина, от Петербурга до нее пушки пройдут невозбранно. Нарышкин потщиться перехватить их на полдороги между моими и его землями.
   - Что если мы двинемся по бездорожью?
   - Здесь, - указал боярин, - Проехать можно, но открыто все, видно насквозь, Лев Кириллович разъезды пустит и мы попались. Окрест, - боярин повел пальцем дальше, - пешему али конному дорога сыщется, а пушкам хода нет.
   - Хорошо, вы в который раз говорите, что пушки не пройдут, а теперь опишите, что тут такого страшного?
   - Ты, сударь мой, нас, видать, совсем глупцами почитаешь, что ж мы, не знаем пройдут орудия, али нет? - возмутился Алешка.
   - Я безоговорочно верю вашему отцу, но в поисках выхода следует просмотреть все возможности, вдруг вы что-то упустили.
   - Здесь - овраг на овраге, - терпеливо начал Никита Андреевич, - Тяжелым бомбардам не проехать. А тут, - боярин постучал по карте перстнем, - и того хуже: сперва лесок, потом дорога, снова лесок, а затем болото, что тянется до самой нарышкинской вотчины. Страшное место: не то что с пушками, а и прохожему пути нет, вмиг затянет. Оно и зимой не замерзает, теплые ключи из-под земли бьют.
   При этих словах отца Варвара задохнулась от неожиданности. Она приподнялась со стула, ее губы дрогнули, потом снова плотно сжались и она уселась на место. Непрошеной влезть в мужские дела, тем паче дела военные, за такое самый терпеливый мужик по головке не погладит, а уж тем паче батюшка.
   - Кажется, ничего иного не остается, кроме как пробиваться силой, - вздохнул Джеймс, - Возьмем моих матросов... Не знаю только как посмотрит ваш государь на сражение в дне езды от его столицы.
   - Худо посмотрит, ох и худо. И можно не сумлеваться, Нарышкин нас обвиноватит.
   Джеймс вновь обратился к карте. Варя заерзала на стуле, отчаянно удерживая готовые сорваться слова и в то же время мечтая, чтобы кто-нибудь обратил на нее внимание.
   - Что вы вертитесь, как не выучившая урок девчонка перед гувернанткой, - не поднимая головы бросил ей Джеймс, - Если есть что сказать, говорите!
   - Это ты дочке моей, милорд? - удивленно переспросил боярин, - Что нам может девка присоветовать?
   - Умную женщину всегда стоит послушать, хотя бы для того, чтобы поступить наоборот.
   - Вот уж умница выискалась! - фыркнул Алешка. Варя одарила его гневным взглядом и повернулась к отцу:
   - Батюшка, дозвольте спросить, где стрельбы учинять будут, не возле нашей ли Софиевки?
   - Не так чтобы возле, но и не далеко, - Никита Андреевич чувствовал себя изрядно неловко, посвящая дочь в мужские дела, но блажь аглицкого гостя следовало уважить, - Как раз на поляне нарышкинской вотчины, что сразу за Гиблым болотом.
   - Батюшка, а если я..., - Варя в волнении стиснула руки, - Если я тайную тропку укажу, чтобы от Софиевки прямо к той поляне выйти, тогда можно будет аглицкие бомбарды без препон провезти?
   - Можно, то можно, только где здесь тайной тропе быть, - Никита Андреевич глянул на карту, - Уж не по болоту ли?
   Варя быстро-быстро закивала:
   - По болоту и есть. Возле самого тракта начинается и как раз на земли Льва Кирилловича выводит.
   - Откуда знаешь? - боярин наклонился к дочери.
   - Бабушка показала. Мы с ней как раз в Софиевке последние годы жили, вы еще к нам наведывались. Она эту тропу нашла, когда... - Варя неожиданно осеклась и смутилась, - ну..., когда травки лечебные искала.
   - Неужто матушка сама за травами хаживала? - удивился Опорьев, - Что скажешь, сэр Джеймс, поможет нам такая тропа?
   - Это шанс, - Джеймс задумался, - Если все считают болото опасным и непроходимым, то нас оттуда ждать не будут. Нарышкин станет караулить тракты, а мы пока у него под носом проберемся к самому месту стрельб. Нет, ничего не выйдет, - Джеймс досадливо закусил губу, - Человек там может и пройдет, а вот тяжеленные пушки никакая болотная тропка не выдержит.
   - Выдержит! - радостно воскликнула Варя, пристукнув кулачком о ладонь, - Бабушка по той тропе груженые подводы гоняла, коней выпрягали и мужики вручную толкали-тянули, так и ехали, за день добирались Главное, каждый изгиб тропы знать, чтобы в трясину не ухнуть, а уж я-то их знаю.
   - Ну что ты врешь, Варька, - с ленцой протянул Алешка, - Тропа через болото, ладно, может и сыскала ее бабка-покойница, может и тебе показала. Но зачем бабушке по ней подводы пускать, да еще с грузом, если рядом дорога есть?
   Мужчины воззрились на Варю.
   - Верно, дочка, брат говорит! Зачем матушке такая морока?
   Варя покраснела и отвернулась:
   - Не пытайте, батюшка, бабушка велела никому не сказывать.
   - Может, поверим даме на слово? - негромко сказал Джеймс, - Пока что леди Барбара нас не подводила.
   Варя почувствовала к нему невольную благодарность.
   - Нет уж, дочка, говори все, коли хочешь, чтоб тебя слушали. Гиблое болото всем нам известно, через него идти - верная смерть. Так что изволь ответить, с чего бы матушке моей, боярыне Опорьевой, вздумалось через трясину мужиков с телегами и поклажей слать?
   Варя низко склонила голову и почти прошептала:
   - Беспошлинный товар.
   - Что-о-о!?
   - Беспошлинный товар, - уже громко отчеканила Варя, - Бабушка торговала беспошлинным товаром, мы его возили через болото, чтобы не попасться государевым солдатам.
   Никита Андреевич с мученическим стоном рухнул на лавку. Джеймс сдавленно фыркнул раз, другой, и не выдержав, весело, взахлеб захохотал, стряхивая с ресниц слезы.
   - Зачем ей это потребно было, Господи, зачем? - возопил Никита Андреевич.
   - Вы, батюшка, два года назад мануфактуры ставили, велели на них денег сыскать. Вот бабушка и сыскала.
   - Я думал, матушка с оброка..., - растерянно пробормотал боярин.
   - Какой оброк, батюшка? - осмелев, Варя перешла в наступление, - Три года недород, мужики с голоду мерли, где с них на мануфактуры брать.
   Отхохотавшийся Джеймс отер лицо ладонью и еще ломким от смеха голосом сказал:
   - Со смертью вашей матушки, сэр, мир потерял необыкновенную женщину. Впрочем, она оставила достойную преемницу, - Джеймс шутовски раскланялся перед Варей, - Примите поздравления пирата, прекрасная контрабандистка, - Варя негодующе фыркнула, Джеймс обернулся к боярину, - Что ж, выход найден, теперь-то мы точно оставим Нарышкина в дураках. Вы, Никита Андреевич, вместе с сыном поедете к месту стрельб открыто, будете делать несчастные лица и говорить, что не знаете, почему пушек так долго нет. Тем временем я и мои люди пройдем через болото и появимся в нужном месте в самый последний момент.
   Боярин еще не оправился от потрясающего разоблачения, открывшего ему источник нынешнего богатства, но при слова Джеймса его лицо все же просветлело. Он рысцой подбежал к карте:
   - Так и есть, войдешь ты в лес тут, а выйдешь прямо к стрельбам. Ну, Лев Кириллович, ущучили мы тебя. Варенька, посылай за мужиками, что дорогу знают.
   - Зачем за мужиками? Говорю же, бабушка тропу нашла, мне показала, кроме меня теперь никто ее не знает. С подводами всегда одна из нас хаживала.
   - Тогда обскажи путь сэру Джеймсу.
   - Что вы, батюшка, там можно только со знающим человеком идти, каждую примету надо знать, а если по сказам - у самого берега засосет. В чем беда-то, батюшка, я их сама проведу!
   Радостное оживление Вари медленно угасало под тяжелым взглядом отца. Еще не зная своей вины, Варя сжалась в ожидании его слов.
   - Ты что удумала, Варвара? Чтобы девица знатного рода словно побродяжка какая с толпой иноземных мужиков таскалась? Да если о таком непотребстве прослышат, тебя как гулящую девку..., - голос его пресекся, - Ну ты-то ладно, а нам всем как с таким позором жить?
   - Да, - прошептала Варя побелевшими губами, - Да, батюшка, я не подумала, простите глупую, ради Христа, - она села, почти упала на лавку.
   Тягостная тишина воцарилась в комнате.
   - Сударь, - дипломатично начал Джеймс, - что если все таки...
   - Молчи, сэр Джеймс, что бы мы не теряли, я не позволю дочери обесчестить наш род. Это мое слово останнее.
   - Тогда Нарышкин победил, - устало произнес Джеймс, - Будем честны друг с другом, Лев Кириллович не позволит нам добраться до места.
   Вновь воцарилось молчание.
   - Поклонюсь-ка я Александру Даниловичу прадедовским перстнем, давненько он ему глянется, - вставая, сказал боярин, - Пущай перенесут стрельбы подале от нарышкинской вотчины, ежели не рядом с его землей, где у него холопов несчитано, так мы еще потягаемся.
   Ранним утром карета Опорьевых через Спасские ворота въехала в Кремль и остановилась у старого Преображенского дворца. Никита Андреевич, в шубе до пят, высокой шапке, с посохом, сопровождаемый дочерью и английским гостем прошествовал темными переходами и остановился у небольшой захламленной комнатенки.
   - Ждите здесь, здесь никто не бывает, - отрывисто бросил он, - Мне с Александром Даниловичем с глазу на глаз потолковать следует.
   Джеймс и Варя остались одни. Варя отерла ладонью пыльное слюдяное окошко, зачем-то подергала свинцовую раму, чутко вслушиваясь в дыхание Джеймса у нее за спиной, затем решилась прервать неприятное молчание:
   - Что вы будете делать, если мы потерпим неудачу?
   - Встречу в Петербурге свои корабли, а затем попытаюсь продать пушки где-нибудь на континенте. Хотя, - Джеймс досадливо поморщился, - Дорога обойдется не дешево, но в убытке я все равно не останусь. Это лучший вариант, в худшем - мои корабли просто захватит одна из воюющих держав: Испания, Франция, а может и Швеция.
   - Вы тогда станете совсем бедным?
   - Милостыню просить мне не придется, - он беспечно хмыкнул, - Потерять плоды трудов будет обидно, но мне не впервой начинать почти с нуля.
   - Как это - с нуля?
   - Леди, - Джеймс удивленно и весело поглядел на Варю, - Похоже вы жаждете услышать историю моей жизни!
   - Должна же я знать хоть что-то о человеке, настаивающем на весьма близком знакомстве со мной, - степенно заметила Варя.
   Джеймс расхохотался:
   - Клянусь небом, вы потрясающи. Ни одна известная мне дама не дала бы столь дерзкого ответа, да еще в столь пикантной ситуации. Что ж, извольте, я расскажу, но моя история вполне обычна. Фентоны - семейство знатное, но мы никогда не были особенно богаты. Мой отец был человек весьма расточительный и лихо тратил то немногое, что у нас было. Выручал нас только младший брат отца, благодаря его влиянию отец все же удерживался в рамках приличий и нашего небольшого состояния. Дядя заботился и обо мне, именно он настоял, чтобы я стал морским офицером. Потом он умер и все пошло прахом. Отец, то ли с горя, то ли на радостях, ударился в безудержный разгул, быстро спустил остатки семейного имущества, наделал долгов и не нашел ничего лучшего, как пустить себе пулю в лоб. Поместье отошло кредиторам, правда, выяснилось, что покойный дядя, видимо предвидя такой оборот, сумел припрятать часть матушкиного приданого у доверенного банкира. Этих денег хватало на жизнь ей и моей маленькой сестре, ну а ваш покорный слуга отправился в Карибское море, чтобы наняться на какой-нибудь капер во славу Британии и собственного кошелька. Обещал вскоре вернуться, расплатиться с отцовскими кредиторами, выкупить поместье, дать сестре приданное, - Джеймс улыбнулся воспоминаниям, - На пути к Карибам наш корабль встретился с испанским флотом. Нас атаковали и захватили. Убитых отправили за борт, раненных прикончили и спровадили следом. Я был легко ранен в ногу и это спасло мне жизнь. После боя у испанцев не хватало галерных гребцов и меня приковали к веслу. Не слишком приятное времяпровождение: днем жара, ночью холод, все время вонь и усталость, не говоря уж о милом пристрастии надсмотрщиков к хлысту. Почему я вам все рассказываю? - Джеймс прервался, - Я не вспоминал об этом периоде моей многогрешной жизни уже долгие годы. Ни моя семья, ни мои друзья не знакомы с этой частью моего прошлого. Так почему же я рассказываю вам?
   Преисполненная смущением и раскаянием Варя прятала глаза. Будь проклят ее длинный язык! Что кричала она ему в тот печальный день, положивший начало их глупой ссоре? Она назвала его холопом, рабом, не понимая, что возвращает его к ужасам прошлого. Как она могла так поступить! Неудивительно, что он рассвирепел. Она вспомнила свое детство в украинской вотчине и непроходящий страх перед татарским полоном, живший в душе каждого жителя, вспомнила, с каким бережным уважением и почтением относились к беглецам из Крыма. Она попрекнула его иноземным рабством! Пусть она не знала, но все равно грех на ней!
   - Мне бы хотелось услышать, что было дальше, - мягко сказала Варя, коснувшись его руки.
   Джеймс немедленно завладел ее ручкой и продолжил:
   - Через месяц разразился шторм, корабли разметало и наша галера осталась в море одна. Надсмотрщик (мир праху его!) допустил оплошность и мне удалось завладеть ключами от кандалов. Дальше - бунт, мы были безоружны, но нас было много и мы здорово озверели, так что испанцам не помогли ни шпаги, ни мушкеты. Мы захватили галеру, а потом и встретившийся галеон испанского флота, не подозревавший, что один из их кораблей сменил хозяев. Затем бывшие рабы решили выяснить, чего могут достичь отважные люди, имея в распоряжении прекрасный корабль и все моря мира. Мне, как единственному морскому офицеру, предложили стать капитаном, - он усмехнулся, - Пришлось изрядно попотеть, втолковывая моим головорезам, что я их капитан не только по названию. После месячного знакомства с испанским галерным рабством я решил, что Испания мне кое-что должна и взыскал долг с процентами. Постепенно обзавелся целым флотом, стал заниматься торговлей, создал свои фактории в Индии, Африке, американских колониях и, наконец, решил, что могу отправляться в Англию выполнять данные обещания. Приехал и застал мою сестру возвращающуюся с кладбища после похорон нашей матери. Я плавал шесть лет и опоздал на один день, - Джеймс помолчал, - Я часто перебираю события прошлого и думаю, что вот если бы этого, или того, или еще чего-нибудь не было, я бы вернулся домой на день раньше и застал свою мать живой.
   Варя крепко сжала руку Фентона, заглянула ему в лицо.
   - Что это, леди, у вас слезы на глазах! Вы что же, меня жалеете!? Напрасно! Мое возвращение в Англию имело и забавные моменты, например, было ужасно приятно поглядеть на кислые физиономии дальних родственников, которым я поломал все планы относительно замужества моей сестры. С моим появлением она из знатной бесприданницы превратилась в одну из завиднейших невест Англии. Ох, как они злились, что не поторопились с ее браком! Поверьте, моя жизнь была, есть и будет гораздо более счастливой и насыщенной, чем жизнь любого человека в этом дворце. Даже если я сейчас погибну, после меня останутся мои корабли, новые торговые пути, мануфактуры. Основу своего богатства я заложил наслаждаясь местью и делая полезное для Британии дело. Я очищал моря от испанцев, которые считают, что все океаны созданы Богом исключительно для их пользы, что все богатства Нового Света, все девственные земли, как уже открытые, так и никому не известные, принадлежат только им. Они жиреют на американском золоте, прикладывая все силы, чтобы лишить другие страны возможности торговать, основывать свои колонии, развиваться. Испания - это удавка на шее и только разорвав ее хватку, мы сможем достичь вершин.
   - Я вас понимаю, - задумчиво произнесла Варя, - Точно как у нас в России. Прорвемся к Балтике - станем средь иных народов как равные, нет - задохнемся словно в тесной клетке. Для того и бьемся со шведом насмерть.
   - Вы и вправду понимаете, причем гораздо лучше любой англичанки. Наши женщины весьма увлекаются политикой и войной, но для них политика и война - это получит ли подряд на армейские поставки муж новой любовницы лорда Мальборо и кто, тори или виги, дают более роскошные обеды. Вы первая известная мне женщина, понимающая войну как жизненную потребность народа.
   - Что вы, - испуганно отмахнулась Варя, - Я вовсе ничего не смыслю в подобных материях.
   Джеймс проницательно глянул на нее:
   - В Московии не одобряется, когда женщина говорит о войне?
   - Война, политика, торговля для мужчин, бабам в них лезть невместно.
   - Зато контрабандой заниматься можно? - Джеймс иронически приподнял брови, - А мне нравятся женщины, с которыми можно говорить о делах, а не только сыпать комплементами. Вы были бы идеальной возлюбленной пирата, леди: красивы, умны, образованы, кроме того хорошо выслеживаете шпионов и обманываете сборщиков податей, - он обнял Варю, притянул к себе и поцеловал в сгиб шеи.
   - Немедленно пустите меня, сударь, - Варя резко вырвалась.
   - Тише, тише, здесь полно народу, услышат, прибегут, неловко будет, - он снова властно привлек Варю к себе, - Ну что же вы так брыкаетесь, можно подумать, что ни на одном балу вы не целовались украдкой со своим кавалером.
   Варя уперлась ладонями Джеймсу в грудь, отвернула лицо:
   - Я никогда никому не позволяла себя целовать, - гневно ответила она, - Не знаю, что ваши английки себе дозволяют, но поцелуи русских женщин принадлежат венчанному супругу, а не всякому встречному-поперечному.
   - Помниться, что-то подобное я уже слышал от другой русской дамы, - пробормотал Джеймс, - Какие, однако, сокровища эти русские женщины, - произнес он с почтительной насмешкой, и неясно было, чего в его голосе больше: почтительности или насмешки, - Красивы, умны и при этом верны супружеской клятве настолько, что их можно оставить на самом шумном балу без ущерба для чести мужа. У вас в России мужчины, наверное, очень ценят своих жен.
   - У нас в России жен бьют, - печально ответила Варя, - Даже на венчании отец передает мужу плеть.
   - Плетью - это больно, - сказал Джеймс, - Поправьте меня, если я ошибаюсь, леди, - в его голосе появилась сардоническая вкрадчивость, - Ваши замечательные русские бояре, рядом с которыми представители других народов и не мужчины вовсе, расплачиваются хлыстом за хозяйственные хлопоты, рождение детей, любовь и верность своих жен?
   - А в вашей Британии подобного не бывает? - Варе вдруг стало обидно за соотечественников.
   - Почему же, бывает, - охотно согласился Джеймс, - В семьях портовых грузчиков.
   Он как бы рассеянно коснулся Вариных волос, его рука нежно ласкала ее затылок. Варя почувствовала как из-под его пальцев словно брызнули мелкие горячие искры, пробежали по шее, осыпали грудь, юркой змейкой скользнули между ног. Его горячее дыхание щекотало ей шею.
   - Почему вы сопротивляетесь, - шептал он, - Вы сами лишаете себя возможности счастья. Вы такая нежная, такая прекрасная и никогда не узнаете, каким чудом может стать плотская любовь. С вашими неумелыми мальчишками вы обречены на грубую похоть, а со мной... Со мной все будет по иному.
   Его губы касались ее шеи и плеч нежными дразнящими поцелуями, от которых у Вари кружилась голова, перехватывало дыхание, а все тело наполнялось блаженным томлением. Одурманенная ласками, Варя слабела в его объятиях.
   - Сопротивляйтесь мне, и вы проиграете свое счастье, - его голос обволакивал ее сознание, - Подчинитесь, и я подарю вам неведомый мир.
   Отрезвляющее слово "подчинитесь" вырвало Варю из сладкого полузабытья. Она резко оттолкнула Джеймса, отбросила его руки, шагнула назад и остановилась напротив него, бурно дыша и глядя на него сузившимися глазами.
   - Вы дьявол, - медленно процедила она, - Теперь я знаю, каков демон-искуситель. Ваш "подарок" можете оставить себе. Я ведь почти поверила вам, пожалела, подумала, что мы можем понять друг друга, стать друзьями, а вы всего лишь хотите!.. Всего лишь! - она задохнулась от гнева.
   - Ну почему же "всего лишь", - пробормотал Джеймс, - То, чего я хочу -вовсе не "всего лишь", а довольно важная часть человеческой жизни!
   - Напрасные усилия, сударь мой, я не позволю вам ради забавы растоптать мою честь и жизнь! - Варвара смерила его яростным презрительным взглядом.
   Она бы нашла, что еще сказать, чтобы передать всю меру своего отвращения к его бесчестному лицемерию, но дверная завеса резко отлетела в сторону и на пороге появился Никита Андреевич.
   - Не принял, - глухо произнес он. С некоторым усилием Варя и Джеймс расцепили взгляды и уставились на боярина, пытаясь вникнуть в его слова, - Перстень не принял, о нашем деле с царем говорить отказался, сказал, что не станет утомлять государя мелочами. Потом еще битый час рассуждал о неблагодарности нашего рода и спеси, которую с нас надобно сбить, - Варя и Джеймс переглянулись, - И я, я, боярин Опорьев, молча слушал этого конюха, лотошника, этого..., - Никита Андреевич в бешенстве пнул лавку.
   Варя утешающе коснулась плеча отца, но он оттолкнул ее с такой силой, что если бы не подхвативший ее Джеймс, она бы ударилась о стену. Не глядя, Варя повела плечом, освобождаясь от его рук и бесстрашно шагнула к задыхающемуся от бешенства отцу:
   - Успокойтесь, батюшка, - непререкаемо-твердым тоном сказала она, - Сейчас Петр Алексеевич выйдет, прямо с ним говорить будем, авось выслушает.
   Поддерживая отца под руку и что-то ободряюще нашептывая, она повела его к дверям. Следовавший за ними Джеймс чувствовал как в его душе почти против воли все больше нарастало восхищение умной и властной московиткой.
   Палаты дворца были наполнены народом. Почтенное купечество, сбившееся в плотные кучки, в ожидании царского выхода солидно, по-хозяйски красовалось дорогим платьем и округлыми животиками. Ищущие службы худородные дворяне боязливо жались по углам, а сановные важно шествовали поближе к центру, норовя попасть пред царские очи. Алешка Опорьев топтался у двери, высматривая в толпе свое семейство. Отмахнувшись от его вопросительного взгляда, Никита Андреевич начал торить дорогу к проходу.
   Петр появился неожиданно. Сопровождаемый несколькими купцами и парой свитских, царь вынырнул из боковых дверей. Стремительно шагая по залу, он бросал короткие рубленые фразы то одному, то другому и вдруг резко остановился перед Варей. Та склонилась в реверансе:
   - Красиво кланяешься, боярышня, - царь довольно крякнул, - Словно танцуешь
   - Дозволь с просьбой, государь - не поднимаясь, почтительно сказала Варя.
   - Проси, коли нужда приспела. Да встань, встань, - царь поднял Варю, попутно притиснув ее к груди так сильно, что у нее перехватило дух.
   Она отступила, пропуская вперед отца.
   - Ну, чего там у тебя? - буркнул Петр, неприязненно глядя на Опорьева.
   - Дозволь сменить место пушечной проверки, государь. Недодумали мы маленько со Львом Кирилловичем, там болото рядом, порох отсыреть может, местность неровная, овраги... - боярин продолжал говорить, с ужасом видя, как Петр темнеет лицом. Поняв, что ни одно его слово не доходит до царя, боярин обескуражено смолк.
   - Так, - тяжело проронил царь, - Говорили мне, я слушать не стал, а похоже - правда. Предупреждали меня, что сперва место попросишь сменить, потом время начнешь тянуть, потом байку какую сплетешь, что пушки, дескать задерживаются, али и вовсе украдены. Я тебе как родному, как другу верил, а выходит и впрямь ты врагам государства передался, специально кашу заварил, чтобы в преддверии шведской напасти флот безоружным оставить.
   С каждым словом царя Никита Андреевич становился все бледнее и бледнее.
   - Не знаю, государь, кто такое обо мне говорить осмеливается, -нетвердым голосом промолвил он, - Только поклеп это, подлый навет. Я отчизне и тебе слуга верный, нелицемерный.
   - Может и так, - недобро ответил царь, - Вот и докажи мне свою верность, представь аглицкие пушки, за которые так ратуешь. А то может их и вовсе нет? И чтобы до условленного дня я тебя не видел и не слышал, а не то я твое кумпанство с английцем живо порушу, будет тебе и семейству кумпанство с Васькой Голицыным, - царь двинулся дальше, остановился, бросил через плечо, - Ты, Варенька, не бойся, какие бы ни были на твоем отце вины, ты к ним касательства не имеешь.
   Джеймс потеребил потрясенно глядящего вслед царю Никиту Андреевича:
   - Что значит "кумпанство с Васькой Голицыным"?
   - Лишение чести и имущества, - помертвевшими губами прошептал боярин, - и вечная ссылка вместе с семьей.
   - Что, Никита Андреевич, худой денек выдался? - из-за их спин послышался вкрадчивый голос и Лев Кириллович расплылся в приветливой улыбке, - Ничего, сегодня царь неласков, завтра помягчеет. У меня вот тоже беда, разбойнички пошаливают, - Нарышкин притворно вздохнул, - Петр Алексеевич явил милость, дозволил всех праздношатающихся на моих землях задерживать и буде окажутся воровского племени, сдавать в солдаты, а то и вешать без жалости, другим в упреждение, - и ласково покивав, дядя царя поспешил вслед за Петром.
   - Насколько я понял, поймав моих людей, старый мерзавец их вздернет, -прервал молчание Джеймс, - Я своих ребят на верную смерть не пошлю.
   - Матушка не перенесет ссылки, - Варя взяла отца за руку.
   - Тебе-то что за печаль, ты все равно выкрутишься, вона как государь с тобой по доброму, - злобно брякнул Алешка.
   - Не смейте оскорблять сестру, вы, молодой дурак! - рявкнул Джеймс.
   Варя метнула удивленный взгляд на неожиданного защитника. Кажется, он и впрямь рассердился на Алешку.
   Джеймс повернулся к Варе и на английском, незнакомом отцу и сыну Опорьевым, сказал:
   - Леди, наш единственный шанс - дорога через болото, так что если вы решитесь стать проводником, клянусь честью, на всем пути ни словом, ни взглядом, ни прикосновением не обижу и не испугаю вас.
   Варя испытующе поглядела на Джеймса и обратилась к отцу:
   - Батюшка, я должна показать английцам тайную тропу, иначе всему нашему роду конец придет.
   - Дочка, - Никита Андреевич беспомощно развел руками, - Если узнают, что ты с мужчинами, да еще иноземцами бродила, я тебя от позора и в монастыре не спрячу.
   - Никто не узнает, - слова Джеймса звучали твердо, - И я и мои люди привыкли хранить тайны.
   - Может хоть Алешку с тобой послать?
   - Нельзя, сэр. Отсутствие леди Барбары никого не насторожит, а если вы или ваш сын исчезнете перед самыми стрельбами Нарышкин догадается, что мы нашли обходной путь.
   - Я, батюшка, Палашку с собой возьму. По крайности она не будет через каждый шаг вопить: "Куда прешь, дура!"
   - Я не стану вопить, - буркнул Алешка.
   - Верно, не станешь, - охотно согласилась Варя, - Потому что останешься с батюшкой.
   - Будет ссориться, дети, - Никита Андреевич собрался с мыслями. Вся компания потихоньку выбралась из толпы в Передние сени, и приткнулась у одного из входов в тени дверных занавесей, - Шли гонца, милорд, да не одного, а троих, а может и пятерых, чтобы не перехватили. Пущай твои люди берут пушки, приискивают толмача, нанимают какие ни на есть лодчонки и идут водой до Твери, а там их мой человек встретит и тишком-нишком, без лишнего шуму, доведет... Куда вести-то, дочка?
   - Пошлите Пахома Молчуна, батюшка, он те места хорошо знает и накажите, чтобы вел лесным трактом до Софиевки, а оттуда снова лесом до того места, где проезжая дорога возле самого края болота тянется. Там, не переходя дороги, пусть нас и ожидают.
   - Сегодня же отправлю известие и прикажу доставить десять... нет, дюжину орудий.
   - На что столь много? - удивился Никита Андреевич, - Государь велел пять пушек представить.
   - Ничего, любезный друг, как говорите вы, русские, "запас карман не тянет". Дорога предстоит опасная, всякое случиться может.
   - В том и дело, что всякое! - гневно процедила Варя, - Да в уме ли вы, сударь? Это ведь болото, а не наезженный тракт. Дай Господь, чтобы мы с пятью прошли, а вы дюжину тащите!
   - Ничего, пригодятся, - Варя и Джеймс обменялись враждебными взглядами, - Мы сможем здесь выйти? - Джеймс откинул завесу и шагнул на узкую лестницу. Вдруг он замер и предостерегающе вскинул руку. Впереди внизу за лестничным поворотом летели-торопились легкие шаги. Ни сказав ни слова Джеймс ринулся вдогонку. Опорьевы с тревогой ожидали его возвращения. Фентон появился через минуту, по его раздосадованной физиономии было видно, что он потерпел неудачу. - Вот уж точно страна, где стены имеют уши, - Джеймс досадливо хмыкнул, - Нас опять подслушивали.
   - Но ведь в прошлый раз нам это пошло на корысть? - с тревогой спросил Алешка.
   - В прошлый раз мы не говорили ни о чем важном. Сейчас же... Мы позволили гневу и страху затуманить рассудок, обсуждали свои планы среди толпы. Какая глупость! - Джеймс покачал головой.
   - Будем надеяться что тот, кто подслушивал не разумеет по-немецки, -сказал Никита Андреевич.
   - Та, - в ответ на вопросительные взгляды Джеймс пояснил, - Не тот, а та. Это была женщина.
   - Тогда бояться нечего, наши бабы не слишком-то языкам обучены, - бодро заявил Никита Андреевич.
   - Угу, - согласился Джеймс, - и ваша дочь тому пример.
   Боярин поглядел на Варю и перевел испуганный взгляд вглубь лестницы.
   Глава 14
   Дни ожидания длились так же томительно бесконечно как тянется последняя неделя Великого поста, когда тело становится невесомо легким, желудок зияет пустотой, а в голове вместо благочестивых размышлений блаженной грезой царит сочный, напоенный густым коричневым соком кусок мяса. Впрочем, для Вари ожидание было не столь тягостным, поскольку она занималась делом хлопотным и требующим всего ее внимания, а именно: пряталась от Джеймса Фентона. Отлично помня, что безопасность ей была обещана только на время их совместного путешествия Варя твердо решила лишить его возможности преследовать ее в отцовском доме.
   Принимая подобное решение, она и не подозревала, как трудно окажется его выполнить. В эти долгие дни Джеймс буквально поселился в опорьевских палатах. Иногда он приезжал один, но чаще в сопровождении одного-двух матросов. Ранним утром подворье наполнялось веселыми возгласами и звуками иноземной речи. Бесстыжие дворовые девки, забыв не только благонравие (Господь с ним, с благонравие!), но и ежедневные обязанности, выскакивали навстречу англичанам, после чего веселая круговерть исчезала в направлении поварни. У Вари же не было ни малейшей надежды приструнить негодниц, ибо с той минуты как, нагло бряцая шпорами, Джеймс поднимался на опорьевское крыльцо, он становился вездесущим. Варя натыкалась на него повсюду: в зале, комнате отца, сенях, передней, даже на поварне. Джеймс играл в шахматы с Никитой Андреевичем, обсуждал достоинства англицких и тульских пистолетов с Алешкой, заигрывал с девками и даже однажды внимательно выслушал прочувственную речь Прасковьи Тимофеевны о близящемся конце света (не поняв, впрочем, ни единого слова).
   Самое ужасное, что никто и не думал возмущаться его вторжением. Измученные неизвестностью, ожиданием и невозможностью действовать, отец и сын Опорьевы держались только жизненной силой и энергией Джеймса. С появлением Фентона темный мрачный дом словно озарялся, выражение гнетущей тревоги сбегало с лица Никиты Андрееввича, у Алешки загорались глаза и даже Прасковья Тимофеевна, сама не зная отчего, встречала гостя радостной улыбкой. В одну из добрых минут матушка соблаговолила сообщить Варе, что англиец, конечно, безбожный еретик, но вьюноша отменно почтительный, что несомненно зачтется ему на том свете: черти в аду не заставят его лизать раскаленные сковородки, ограничившись поджариванием.
   Сраженная маменькиным заявлением, Варя прекратила всякие попытки выжить Джеймса, признав, что находится в плотной осаде. Ей оставалось лишь безвылазно сидеть в своей горнице, выбираясь из нее только ранним утром и поздним вечером.
   Сегодня добровольное заточение представлялось особенно обидным, ведь наступил пряничный день. С утра, по заведенному самой же Варей порядку, в доме появилась тетка Татьяна, лучшая на Москве хлебопека. Дородная румяная тетка ходила по московским подворьям, балуя своим вниманием лишь бояр и богатейшее купечество. С ее приходом по дому начинали разноситься упоительные ароматы свежей сдобы.
   Варя раздосадовано прошлась по горнице. Она представила: вот Татьяна заходит на поварню, вот закатывает рукава и под ее руками в кадках и кадушках начинает подходить белое пушистое тесто. Несколько ловких движений скалкой и громадный кухонный стол покрывается скатертью раскатанного пласта. Из печи вытаскивают первый противень, на котором шипят, пузырятся, потрескивают румяной корочкой пряники-зверушки, пышные калачи, булькающие сладкой начинкой пирожки. Первая проба с низким поклоном подается хозяйке. Она старается сохранить степенность, но нетерпеливые руки, обжигаясь, подхватывают особенно аппетитный пряник и рот наполняется восхитительной горячей мякотью. Мгновенно проглотив, Варя азартно шевелит пальцами над всем разнообразием выпечки, выбирает калач и начинает его жевать с задумчиво-оценивающим видом. Потом одобрительно кивает и жестом полководца указывает стряпухами на противень. Под радостный галдеж первая выпечка исчезает в глотках кухонной челяди.
   А сегодня пробу снимет кто угодно, только не она! И все из-за негодного англичанишки! В досаде Варя пнула лавку, ушибла палец и разозлилась еще больше. Даже негодной Палашки нет поблизости, чтобы отправить на поварню. Верная наперсница также поддалась чарам английцев и целыми днями болталась неизвестно где, оставляя госпожу на произвол судьбы. Кровожадно обдумывая возможность первой в Палашкиной жизни порки, Варя выдернула из книгохранительницы изящные пьесы мсье Мольера и, шевеля губами, принялась вчитываться во французские слова.
   К вечеру гулкая пустота в желудке заставила Варю оторваться от книжки. Темнота вступала в свои права, тетка Татьяна уже покинула дом и Варя знала, что сейчас в остывающей печи истекает томным жаром самый последний лист выпечки. Варя решительно тряхнула кудрями. Не может быть, чтобы англиец до сих пор оставался в засыпающем доме. Уверившись в безопасности предприятия, Варя спустилась вниз.
   Потянув тяжелую дверь, она шагнул в тихий теплый сумрак поварни и остановилась. На ларе с мукой, иронически ухмыляясь, восседал Джеймс Фентон.
   - Долго! Я ожидал, что вы появитесь раньше!
   - Почему?
   - Такой запах способен мертвеца выманить из могилы, не то что молоденькую девицу из ее комнаты.
   - Сидите где сидите, - резко бросила Варя на его попытку подняться, - Не то буду орать.
   - Под каким предлогом? - деловито осведомился Джеймс.
   - Скажу, что в темноте не узнала и испугалась.
   - И ваши родные вам поверят? Насколько я успел вас узнать, увидев в доме подозрительного незнакомца, вы скорее огреете его чем-нибудь тяжелым.
   - Будем считать, что вы понимаете меня лучше моей семьи, - горькая правда собственных слов поразила Варю: от иноземца, подлого негодяя, грозящего ей бесчестьем, она за последние дни получила больше поддержки и одобрения, чем от родных за всю жизнь.
   Джеймс уселся обратно на ларь. Самым разумным для Вари было бы повернуться и уйти, но это выглядело бы трусливым бегством, поэтому она опустилась на лавку возле двери. Оба затихли, настороженно поглядывая друг на друга.
   - Почему вы все время здесь, в доме? - с досадой прервала Варя затянувшееся молчание, - Что вам нужно?
   - Ну как же, - невозмутимо ответил Джеймс, - Я поддерживаю своих компаньонов. Когда я в сотый раз повторяю вашему отцу и брату, что мои матросы вовремя доберутся к месту встречи, что Нарышкин ни о чем не догадается, что мы благополучно пройдем через болото..., что ж, они мне верят и успокаиваются. Ну хорошо, не надо на меня так смотреть, я езжу сюда, чтобы видеть вас, но вас никогда нет. Вы или у тетки, или где-то в глубинах вашего необъятного дома. Я хотел спросить, вы ведь и раньше, до того как начали от меня прятаться...
   - Я не прячусь!
   - Конечно, конечно, вы ищете со мной встреч, но я вам все как-то не попадаюсь. Вы и раньше не слишком часто бывали дома. Вам что, плохо здесь? Ведь это прекрасно, когда есть свой дом, место, где тебя ждут.
   - Вы говорите странно. Как человек, которого никто не ждет. У вас есть сестра...
   - Джейн? О, она милая девушка. Такая... послушная.
   - Неужто ж худо сие? Все известные мне мужчины любят, когда их слушаются!
   - Да, приятно, когда слушаются, - кисло ответил Джеймс, - Только как сейчас она слушается меня, точно также будет слушаться любого, кто возьмет на себя труд приказывать. Но вы мне не ответили. Почему вы не любите бывать дома?
   - Потому что это не мой дом, - неожиданно для себя самой призналась Варя, - Когда-то я лелеяла надежду на любовь и уважение моей семьи, но теперь уразумела, что я для них всего лишь неизбежное добавление к чистой одеже и вкусной еде. Они мирятся с моими "кунштюками", но сами лишь ждут, когда я выйду замуж и муж примется меня укрощать. Они ждут настоящую хозяйку, ту, что станет женой моего брата. Уж он выберет: тихую, скромную, безответную.
   Джеймс понимающе улыбнулся ей:
   - Мы похожи, леди. Оба хозяева без дома.
   - Нет, мы вовсе не похожи, - Варя вспылила, - Я стану мужней женой, у меня будет свой дом. У меня все будет ладно, как у всех.
   Джеймс подошел к ней, оперся руками, прижимая Варю к стене, наклонился и шепнул:
   - Как у всех - может быть, а вот хорошо... Вы ведь хотите совсем не того, что хотят все. Вы хотите не хозяйство, не положение замужней женщины, вы хотите невозможного: чтобы хоть один мужчина видел в вас не орудие удовлетворения своих желаний, не источник удобств, а равного партнера, достойного любви и уважения, - его губы приблизились к ее щеке, дыхание обожгло кожу, - Но ведь это ересь, леди.
   Неожиданно Варя поднырнула Джеймсу под руку, метнулась к двери:
   - Вы, сударь, большой выдумщик, только придумки ваши пустые и бессмысленные, с ними и оставайтесь, а меня не тревожьте более, - хлопнув дверью, Варя выскочила из поварни.
   Одним духом взлетев по лестнице, она вновь очутилась в своей горнице. Ее снова переполняла обида и она не знала на кого обижаться больше: на Джеймса Фентона, с такой беспощадной проницательностью открывшего ее самые сокровенные мечты и надежды, или на остальных окружавших ее мужчин - отца, брата, женихов, кавалеров, - никогда не интересовавшихся тем, что творится в ее душе. Но каков все же негодяй! Он так и оставил ее голодной! Это в пряничный-то день! Жалея себя, Варя тихонько всхлипнула.
   Доносящееся от окна мерное постукивание не сразу привлекло ее внимание. Наконец, монотонный звук заставил ее отодвинуть ставню. На длинном шесте перед окном покачивался пузатенький мешочек. Стараясь не глядеть на держащего шест подлого негодника, Варя потянула шнурок и мешочек, оказавшийся изрядно тяжелым, очутился у нее в руках. Она втащила его в окно, нетерпеливо развязала. На дне румяными боками отсвечивали пара калачей, нежно обнимающихся с мягкими ватрушками и россыпью пряников.
  
   Глава 15
  
   Со времени восшествия на престол Петра Алексеевича высокое искусство охоты на Руси оказалось в некотором небрежении. Батюшка царя, светлой памяти государь Алексей Михайлович, был большой любитель этой забавы и завел у себя огромное охотничье хозяйство, но сын и наследник царя Тишайшего за державными и военными заботами не находил времени для благородной потехи. Большие охоты еще сохранялись по боярским вотчинам, но на них приглашались только свои, ближние. И вот ныне герцог Огильви решил отметить свое назначение генерал-фельдмаршалом русских войск, стоящих в Польше, предложив обществу парадную придворную охоту, подобную тем, что он повидал, служа в австрийской армии. Перед отъездом к армии под Гродно он устраивал грандиозную травлю, на которую кроме представителей знатнейших фамилий и иностранных послов были приглашены и дамы. Герцогская затея не вызвала большого восторга не только у ревнителей старины (которые говорили как о нарушении традиций, так и резонно указывали на опасность предприятия для московских дам и девиц), но и как ни странно, у новоявленных московских модниц тоже (у последних просто нечего было надеть для непривычного развлечения). Однако герцога поддержала царевна Наталья, собиравшаяся явится на праздник в дамском охотничьем наряде, как принято в Версале.
   Варвару мысль о парадной охоте не слишком прельщала, возможно именно потому, что она относилась к охотничьим потехам очень серьезно. Уже с десяти лет она, наряженная в овчинный тулупчик и широченные шаровары, по-татарски сидя в седле, в сопровождении псаря носилась за дичью по полям и оврагам опорьевских вотчин. Она великолепно знала все правила и приемы псовой и соколиной охоты, поэтому ее оставило равнодушной предложение участвовать в парадной забаве, где придется вырядится в платье с хвостом, усаживаться на лошадь бочком и всю охоту вести себя смирнехонько, опасаясь пуститься в галоп в страхе вылететь из жуткого европейского изобретения, именуемого дамским седлом.
   Однако недавно у Вари возникли более чем веские основания принять приглашение герцога. Причиной всему была Олечка, княгиня Устерская, старинная подружка Варвары. Выйдя о прошлом годе замуж за Федю Устерского, она по решению царя Петра вместе с мужем укатила в Париж, где ее супруг брал уроки военного дела у самого славного маршала де Вобана, а молодая княгиня блистала при дворе Короля-Солнце. Бурная придворная жизнь Версаля не заставила ее забыть подругу, поэтому Оленька с жаром откликнулась на переданную ей просьбу заказать парижским модисткам туалеты по Вариным меркам.
   Вчера поутру долгожданный короб с нарядами прибыл и Варя потратила целый день, придирчиво оценивая каждое платье. Оленька, благослови ее Бог, постаралась на славу. Теперь как минимум полгода Варя могла вызвать потрясение и жгучую зависть российских красавиц, появляясь в новых, самых разнообразных туалетах. Среди изобилия шелка, кружев и лент нашелся и наряд для верховой езды, блистательную элегантность которого Варя не могла не оценить. Темно-серое, почти черное платье, отделанное серебром по обшлагам, рукавам и подолу, было крайне строгого кроя, но оно восхитительно облегало и подчеркивало тонкую талию, пышную грудь и округлые бедра девушки. Дополняла туалет маленькая треуголка с перьями, нового, невиданного на Москве фасона. Не могло быть и речи о том, чтобы держать такое платье под спудом, а посему приглашение на герцогскую охоту следовало принять. Кроме того, перед предстоящей пушечной авантюрой не худо было бы появиться на людях, дабы никто не заподозрил боярышню Опорьеву в намерении отправиться невесть куда в мужской компании.
   Варвара засадила за работу всю девичью, но ко дню охоты был создан шелковый шарф, вышитый всеми оттенками серого, голубого и серебряного. Шарф придавал строгому наряду изящно-кокетливый вид. Вдобавок старый Трифон, принадлежащий Опорьевым искусный золотых дел мастер, спроворил для боярышни хлыстик с серебряной, отделанной индийской бирюзой, рукоятью.
   Когда, сопровождаемая Палашкой, везшей ее вещи, Варя въехала в толпу охотников, она почувствовала, что ради такого триумфа стоило терпеть все неудобства дамского седла Восхищенные взгляды мужчин и завистливые - женщин скрещивались на ней. В седле огромного мышастого английского жеребца, подаренного ее отцу сэром Джеймсом, она казалась особенно хрупкой и женственной. Ага, вот и сам даритель, легок на помине, кланяется ей. Варя чуть кивнула и отвернулась. Здесь ей нечего бояться его выходок, не станет же он приставать к ней с глупостями на виду у нескольких десятков охотников и сотни человек псарей и слуг. Следует только держаться от него подальше.
   Выполняя собственный совет, Варя отъехала и принялась выслушивать искренние и притворные (в зависимости от пола, возраста и интересов собеседника) комплементы ее туалету и крупу лошади, прическе и сбруе, цвету лица и постановке ушей, блеску глаз и длине хвоста. Когда очередной кавалер заговорил о форме груди, Варя подозрительно прищурилась, пытаясь определить, чья грудь - ее или жеребца, занимает мысли собеседника. Установить это было сложно, ведь поглаживал он грудь коня, одновременно не отрывая глаз от корсажа всадницы. К тому мгновению как ловчие подняли зверя, общество успело обговорить каждую деталь - от кончиков девичьих волос до кончиков конских копыт. Его женская половина вынесла Варе свой суровый нелицеприятный приговор, так что боярышня явно была на вершине успеха.
   Крики и порсканье псарей заставили всех броситься в погоню, охота помчалась. Неопытные охотницы, измученные дамскими седлами и шлейфами амазонок, почти сразу сбили лаву, всадники подсекли путь гончим, началась неразбериха и Варя, поняв, что из любимой забавы нынче ничего путного не выйдет, раздосадовано отъехала в сторону.
   Догнавшая ее Палашка подала боярышне теплый плащ и Варя пустила коня неспешной рысью по кромке леса. Холодный весенний воздух бодрил, пронизанный солнцем сосновый бор излучал спокойствие и безмятежность. Уже возле самой опушки Варе послышались голоса. Она придержала коня, отвела еловую лапу и увидела сэра Джеймса. Варя порадовалась, что густой ельник полностью скрывает ее, вот уж с кем не следовало встречаться. Появление английца здесь, вдали от охоты, крайне удивило ее, а еще большее изумление вызвало общество, в котором он находился.
   Рядом с сэром Джеймсом была княжна Катерина Шелехова. Эта хорошенькая миниатюрная рыженькая девушка принадлежала к древней, но крайне обедневшей семье. Наследники таких же старинных, но более состоятельных родов не слишком интересовались княжной-бесприданницей, и здесь не спасали ни привлекательная внешность, ни изрядное образование. Выбившиеся же из низов петровские офицеры, не раз просившие ее в жены, получали афронт от Катерининых родителей, помнивших, что они ведут свой род от Рюрика. Так что в свои двадцать три года Катерина не была ни мужней женой, ни невестой, в ближайшее время ее, как всякого перестарка, ждал отъезд в монастырь или в отцовскую вотчину, смотреть за хозяйством.
   Несмотря на личико маленького бесенка, княжна была известна дочерним послушанием и благонравностью, так что ее интимный разговор с мужчиной показался Варе крайне необычным и достойным пристального внимания. Варвара не могла слышать собеседников, но зато могла следить за их жестами, выражением лиц.
   Вот Джеймс что-то сказал, а Катерина потупилась и отрицательно покачала головой, вот он снова заговорил, горячо и страстно, явно что-то доказывая, в чем-то убеждая.
   Страшное подозрение зародилось в голове Вари. Она была хорошо знакома с его настойчивыми уговорами, молящими и в то же время властными интонациями. Мало того, что этот негодяй сделал ее, боярышню Опорьеву, объектом отвратительного преследования, но она, кажется, еще и не была единственным объектом. Здесь, сейчас, прямо у нее на глазах он играет в ту же игру с другой женщиной. И с кем, с рыжим перестарком!
   Варю затрясло от бешенства. В этот момент княжна Шелехова тронула коня и направилась в глубь леса, Фентон последовал за ней. Варя сразу поняла куда они едут. Неподалеку находился охотничий домик, где усталого путника поджидали запасы еды и питья. Не раздумывая, она погнала коня туда, более длинной, но незаметной тропой. Одуревшая Палашка помчалась за госпожой.
   На полдороги Варя опомнилась и попыталась рассуждать здраво. Зачем она едет за ними, зачем хочет узнать унизительные подробности? Она попыталась быть честной с собой. Уж не ревность ли гонит ее вслед за скрывшейся парочкой. Ну нет, решительно невозможно. Ревнуют того, кого любят, а она теперь уже совершенно не любит, не может любить надменного негодяя, который сперва насмехался над ней, а теперь преследует нелепыми домогательствами. Ведь он ее постоянно конфузит, унижает в собственных глазах, из-за него на людях показаться стыдно. Конечно, она не ревнует его, но зачем тогда следует за ним сейчас? Пусть себе делает, что хочет!
   Варя придержала коня, но принятое решение как-то не очень ей нравилось. Иная мысль заставила ее снова погнать жеребца вперед. Какая она глупая, чуть не упустила свой шанс. Ведь если она побольше узнает о его отношениях с другой женщиной, то получит оружие против него, сможет избавиться от назойливых приставаний.
   Охотничий домик представлял собой обычную добротную избу. Подъезжая к ней, Варя обдумывала как использовать сложившуюся ситуацию. Можно просто сказать Джеймсу в лицо, что видела его с княжной Шелеховой и потребовать, чтобы ее, Варвару, он оставил в покое. Да, но англицкий нехристь такой паскудник, что может просто рассмеяться и все останется как было. Тогда предупредить Катьку, чтобы не была дурой и понимала, чем его ухаживания могут закончиться. Но ведь это никак не поможет самой Варваре. Наконец она сообразила, что может пригрозить ему сообщить обо всем родителям княжны, а те потребуют защиты у государя, тогда, опасаясь за свои негоциации и саму жизнь, он перестанет преследовать Варвару. Но сперва нужно разузнать побольше.
   Варя спешилась и, коротко приказав Палашке не шуметь, привязать лошадей и потом следовать за ней, тихонько скользнула в сени. Из-за двери сочились голоса - мужской и женский. Значит она была права, она не единственная дичь в его мерзкой охоте. Твердая решимость убедиться, узнать точно заставили ее прильнуть к двери. Слов разобрать было невозможно, хотя сами голоса звучали странно. Женский был полон дерзости и злорадного возбуждения, мужской плескался бешенством и странной растерянностью. Звук этого голоса затуманил Варин рассудок. Это был он, подлый, ненавистный голос, преследующий ее наяву и в предательских снах. Этот самый голос, то спадающий до нежного шепота, то звучащий грозно и властно, говорил ей о ее красоте, о любви, желании и страсти. А сейчас он опутывает своими лживыми словами другую дуру, чтобы она тоже страдала и металась, мечтала о нем и не могла забыть, думала, что она единственная. Он же, посмеиваясь, добавлял еще одно имя в свою коллекцию московских дурочек, где первым номером, (а может даже и не первым) стояло имя Варвары Опорьевой.
   Вызванный этими мыслями порыв ярости швырнул Варю в дверь. Она мгновенно позабыла все тонкие расчеты, приведшие ее сюда. Едва владея собой, она ступила на порог.
   Увиденное подтверждало ее худшие предположения. Джеймс замер посреди избы, его сильные руки моряка сжимали плечики Катерины. Варя чуть не завизжала от муки и злобы, вспомнив, как эти руки нежно и дразняще касались ее тела.
   - Пре-лест-но! - раздельно произнесла она. - Право, сударь, времени вы не теряете. Здесь вы тоже обещали, что вас полюбят? И как же? Огонь любви уж запылал или вы его еще только... разжигаете?
   Джеймс коротким толчком бросил княжну на лавку и повернул к Варе лицо, искаженное гримасой раздражения:
   - Все-таки женщины иногда бывают на редкость однообразны! - процедил он. - Даже если мир рушится вам на голову, вы думаете лишь о том, как бы соперница не обошла вас. Сударыня, мы попали в крайне тяжелое положение! И не вздергивайте столь надменно бровки, это и вас касается. Сие очаровательное дитя, - Джеймс полоснул съежившуюся княжну взглядом, - Подъехало ко мне на охоте и сообщило, что ей известны все подробности нашего плана доставки пушек. Вероятно, именно она подслушивала нас тогда, на лестнице в Преображенском дворце. За сим она заявила, что готова скакать со мной в охотничий домик, дабы обсудить условия, на которых согласна не сообщать о наших намерениях Льву Кирилловичу и его немцу.
   - И каковы же условия? Дева алкает вашей страсти нежной?
   - Сударыня, успех у прекрасных дам всегда радовал меня, но сейчас речь идет не столько о моей персоне, сколько о моем кошельке. Красавица хочет денег. Но если она расскажет... Я даже помыслить боюсь, чем это грозит мне, боярину Опорьеву и вам. И ведь как точно все рассчитала, появилась как раз когда ничего уже нельзя отменить. Надеюсь, вы не настолько утратили голову от ревности, чтобы не понимать сложность ситуации?
   - Ревность? К вам? Это смешно, милорд! - тон Варвары был холоден, но ее мысли лихорадочно метались. То, что она знала о маленькой княжне подтверждало слова Джеймса. Варя почувствовала как тиски злости и униженности, сдавившие ей сердце, медленно разжимаются. По крайней мере, она была единственным объектом греховной игры, которую вел иноземец.
   - Что ж, все может быть, - сказала она, обращаясь к Джеймсу. - Князья Шелеховы род старинный, но захудавший. Дочка у князя одна, а на приданное все едино не хватает. Получается, что нашей Катерине еще немного - и только в монастырь! Вот она и решила сама поправить дело. Верно я говорю, Катерина?
   Сжавшаяся в углу княжна гневно вскинулась:
   - Не все как ты, богачки, мне уж боле двадцати годков, так и пропаду из-за родительской спеси. Да только вы мне теперь поможете. Я про иноземца вашего и про твоего родителя все знаю, и про тебя, бесстыдница, ведаю. Вы мне приданное справите, а откажитесь, я и Льву Кирилловичу про задумку вашу расскажу и по всей Москве разнесу, что ты в одиночку с мужиками по лесам шляться хотела.
   - Самое разумное было бы убить ее, - спокойно заметил Джеймс, Катерина испуганно пискнула. - Но я еще на женщину руки не поднимал и начинать не хочу.
   У Варвары окончательно отлегло от сердца, крик княжны полностью подтверждал слова Джеймса. Сейчас она должна подумать об опасности, грозящей отцу и ей.
   - Ну зачем же убивать! Можно и проще. Ты, дева, забылась несколько, надо тебя опамятовать. Палашка! - чуть возвысив голос, позвала Варя. Девка заскочила из сеней в избу. - Садись на коня и наметом в охотничий лагерь. Привезешь мой короб с травами. Да пошевеливайся!
   Девка поклонилась и выбежала. Джеймс только собрался спросить, что задумала Варвара, но его остановило выражение ужаса, явственно отобразившееся на личике княжны Шелеховой. Девушка вскочила и, упав Варе в ноги, обхватила ее колени:
   - Варенька, боярышня, светик мой ясный, смилуйся, пощади. Я никому ничего не скажу, всю жизнь молчать буду, только не делай, чего задумала, - Под тяжелым взглядом Варвары княжна забилась в рыданиях. Варя небрежно погладила ее рыжие волосы.
   - Ну-ну, успокойся, дурочка. Ничего худого я тебе не сделаю. Выпьешь, что я тебе дам, поспишь, и все, что узнала, позабудешь. А так тебя оставь, ты непременно разболтаешь.
   Княжна метнулась к Джеймсу и схватила его за отвороты камзола. От страха она путала немецкие и русские слова, так что Джеймс с трудом понимал ее:
   - Сударь, не позволяй ей, помоги! - рыдала княжна. - Я никому ни словечка, вот тебе крест, что пожелаешь для тебя сделаю, только не позволяй!
   - Чего не позволять, княжна? Леди Барбара, что такое страшное вы задумали, что она так испугалась? - обратился Джеймс к Варваре, но ответила ему Катерина.
   - Вся Москва знает, что девки Опорьевы - издревле ведьмы! - пролепетала она. - У них спокон веку бабка внучку, тетка племянницу ведовству и знахарству учат. Варьку сама старая боярыня, мать Никиты Андреевича, учила, а она самой большой ведьмой была. Не отдавайте меня, сударь, она меня зельем опоит, разум и душу отберет!
   - Было бы что отбирать! - Варвара досадливо тряхнула локонами, - Успокойся, дура, ничего с тобой не будет, только выспишься, да еще позабудешь то, чего тебе знать и не надобно. Ну а вы, сударь, усадите девицу на лавку и привяжите чем-нито покрепче. Ежели она начнет вырываться, мне ее не удержать.
   Варвара присела к столу, деловито и методично стянула перчатки, сняла шляпу.
   - Теперь, - продолжала она. - Закройте ставни, еще явится кто, растопите печь и наберите воды в котелок, мне понадобиться крутой взвар. И поторопитесь! - голос Вари звучал надменно, она решила извлечь из ситуации максимум удовольствия. Ошеломленный происходящим Джеймс беспрекословно выполнял ее указания. Когда запыхавшаяся Палашка вернулась, напуганная княжна Катерина, туго спеленатая собственным плащом, уже тихо сидела в углу под образами, в печи жарко пылал огонь и булькала вода в котле.
   Варвара приняла из рук девки большой берестяной короб и скомандовала:
   - Воротишься в лагерь, покрутишься там, вроде я тоже где-то поблизости, если спросят, скажешь, боярышня пошла поглядеть, не появились ли ландыши.
   - Рано ландышам, Варвара Никитична!
   -Тогда не зацвели ли елки, не дури, придумаешь что-нибудь! Обо мне не беспокойся, тут недалече, вернусь сама.
   Палашка вышла. Варя откинула крышку короба и избу заполнил аромат сушеных трав. Джеймс следил как ее тонкие нежные пальцы растирают зерна, как она подхватывает на кончик ногтя травы и бережно смешивает их в походной кружке. Пряный пар окутывал ее изящную головку туманным ореолом и в неверном свете печного пламени очарованному Джеймсу казалось, что он попал в пещеру одной из тех прекрасных фей, о которых ему в детстве рассказывала мать. Открывшаяся в Варваре новая черта только добавила прелести ее изменчивому облику. Поистине, строптивая красавица была восхитительной, необыкновенной, желанной женщиной.
   Тем временем Варя, остудив готовый настой, повернулась к Джеймсу.
   - Придержите ее, пока я дам ей это выпить. И крепко, мне не хочется начинать все с начала, если она выбьет кружку.
   Когда Джеймс обхватил княжну за плечи, Варя, со сноровкой, указывающей на большой опыт, зажала ей нос и влила в рот содержимое кружки. Задыхаясь и кашляя, Катерина проглотила настой.
   - Все, сэр Джеймс, можете размотать плащ, ни двигаться, ни говорить она уже не сможет.
   - Это ей не повредит?
   - Никоим образом, - Варвара застегнула короб, - Скоро у нее помутиться в голове, а потом она заснет. Когда проснется не будет помнить ничего из того, что сталось с ней за прошлые три месяца. Не больно радостно, но ничего, отец с матерью больше жалеть станут. К вечеру здесь объявятся охотники и найдут ее. Решат, что она устала, заехала в охотничий домик и здесь ее в тепле сморило. А когда обнаружат беспамятность... Что ж, пусть гадают, главное, чтобы меня не увидели поблизости.
   - Сейчас она что-нибудь понимает?
   - Сейчас она видит, слышит и понимает, но когда заснет, все забудется. Не стоит беспокоиться, это состав еще моей прабабки и он ни разу не подводил.
   Варя накинула плащ и потянулась за перчатками и шляпой. Когда она снова повернулась, Джеймс стоял между нею и выходом. Улыбаясь, он придвинул тяжеленную лавку к двери, отрезая ей путь к бегству. Варвара затравленно оглянулась, но окна были плотно заложены ставнями. Она испуганно и гневно посмотрела на Джеймса.
   - Вы... я помогла вам, а вы снова за свое!
   - Я отдал бы многое, чтобы вы помогали именно мне, но вы спасали себя и своего отца. А потому...
   Варвара заворожено смотрела как он сбрасывает с плеч камзол, распускает шнуры рубашки и через минуту он стоял перед ней полностью обнаженным Впервые она увидела нагого мужчину. Она попыталась отвернуться, но его вид властно притягивал ее взор. Она скользнула глазами по его плечам. Пламя печи бросало красноватые блики на гладкую смуглую кожу, выделяя шрамы, покрывающие мускулистую грудь. Ей невыносимо захотелось коснуться шрамов, погладить густые черные заросли на его груди. Ее взгляд опустился ниже, на плоский живот, затем еще ниже и тут же испуганно метнулся вверх, поймав белозубую усмешку под полосой усов.
   Он шагнул к ней и тихонько потянул за кончик вышитого шарфа. Шарф гибкой шелковой струей скользнул к ее ногам. Затем он медленно стал расстегивать серебряные пуговицы ее охотничьего наряда, спустил корсаж до талии, развязал сорочку и отступил, любуясь ее плечами и упругой грудью. Обессилев, Варя лишь покорно смотрела на него. Он сдвинул ее платье с бедер, распустил тесемки нижних юбок и вдруг одним быстрым движением сдернул всю одежду, оставляя ее совершенно нагой, лишь до колен окутанной кружевами сорочки и юбок. Его пальцы нежно коснулись ее подбородка, шеи, стали поглаживать грудь. Варвара вновь почувствовала, как ее тело откликается на его прикосновения, как твердеют соски под его рукой. Он шагнул к ней вплотную и неожиданно резко повернул ее к себе спиной. Глаза Вари столкнулись с полными страха и изумления глазами Катерины Шелеховой. Варвара вскрикнула:
   - О Боже, что вы делаете, она же все видит!
   - Но вы же сами сказали, что скоро она все забудет и никогда об этом не вспомнит, - его горячий шепот щекотал ей висок. Его руки обняли ее плечи, затем резко и больно сжали грудь. Он покрывал поцелуями ее затылок, шею, нежно ласкал ягодицы. Она вновь вскрикнула.
   Он чуть отступил, поднял ее плащ, накрыл им стол и, приподняв за талию, усадил на него, и снова отступил, любуясь. Боярышня опять поймала взгляд Катерины, в котором кроме подступающего беспамятства плескался восторженный ужас. Варя задохнулась. Ведь такое уже было в ее жизни, только тогда она, Варвара, цепенея от страха и греховного блаженства глядела как тот же самый мужчина ласкает обнаженную женщину. О Господи, не кара ли это Твоя!?
   - Отдайте мою одежду, хоть что-нибудь, - отчаянно взмолилась Варя.
   - Что-нибудь? - переспросил он, выдернул из кучи одежды шарф и обвязал его вокруг ее талии, спустив концы на лоно. - Это будет ваш пояс невинности, может сегодня вы захотите, чтобы я развязал его.
   - Безумие, бред, пустите меня! - Варя слепо рванулась, но он поймал ее.
   - О нет, моя красавица, мое чудо, вам не сбежать отсюда, - его руки крепко сжимали ее, она была полностью в его власти. - Оказывается, вы ведьма, а у нас в старину ведьм жгли на кострах. Вас я тоже хочу сжечь, но на другом огне.
   И этот огонь запылал. Казалось, он шел отовсюду. Его руки ласкали ее грудь, стискивали бедра, пальцы скользили в сокровенные глубины естества. Каждое прикосновение губ пробуждало новую вспышку пламени, столь же сладостную, сколь и мучительную. Огонь шел извне и поднимался изнутри ее тела, пронизывая каждый дюйм кожи. Охватившее ее пламя заставляло извиваться на столе, стремясь одновременно и прекратить и продлить блаженное страдание. Она судорожно цеплялась за его шею, плечи, бедра, пытаясь найти опору в пылающем мире. Наконец, когда наслаждение-мука достигли своего пика, он прошептал:
   - Ну что, моя красавица, скажите, наконец, сделать мне это? Примете ли вы меня? Ведь вы хотите этого, хотите! - его голос доносился до нее откуда-то издалека, он старался говорить как всегда иронично, но у него плохо получалось, он весь дрожал от желания.
   - "Да, да! - думала она, подаваясь к нему. - Сделай это, успокой мое тело, пусть будет так, как ты хочешь, возьми меня, да!"
   - Н-е-е-е-т!!! - рванулось сквозь стиснутые зубы. - Никогда!
   Она сама поразилась своему "нет", сопротивлению, поднявшемуся из глубин измученного страстью тела.
   Он отпрянул от нее, застонал, затем навалился всей тяжестью, надавливая своей мощной грудью на ее нежные груди, прижался плотью к краю ее бедра. В этот момент пламя внутри нее вспыхнуло так жарко , что ее выгнуло дугой, затем она потеряла сознание.
   Очнулась она от холодного воздуха, струйкой тянущегося из приоткрытой двери. Она лежала на лавке, полностью одетая и заботливо укутанная плащом. На соседней лавке безмятежно посапывала княжна Шелехова. Снадобье подействовало, Катерина не вспомнит ничего из происшедшего здесь. Варвара тоже хотела бы забыть, считать происшедшее греховным сном, но каждая клеточка ее тела кричала, вопила, напоминая, что это была греховная явь.
   Она взяла шляпу и перчатки, надо было возвращаться пока ее отсутствия не заметили. Лишь шагнув к двери она поняла, что в ее туалете не хватает шарфа, того самого, который был на ней в час огненного безумия. Не было шарфа и нигде вокруг, выходит, Фентон забрал его с собой.
  
   Глава 16
  
   Ранним утром следующего дня Джеймс в сопровождении верного Аллена уныло тащился на опорьевское подворье. Идти не хотелось. Сколько он не убеждал себя, что дело - это одно, а личные чувства - другое, и не надо их смешивать, все равно предстоящая встреча с Варварой его несколько пугала. Поистине, девица - крепкий орешек. Вчера он был абсолютно уверен, что она не выдержит и он получит ее в полное свое владение. И сможет, наконец, избавиться от нее, освободиться от той странной власти, которую она приобрела над ним. Так нет же! И что с ней такое? Ни одна известная ему женщина, а уж тем более ни одна невинная девушка, не смогли бы противостоять вчерашнему искушению. И ведь нельзя сказать, что она так уж сильно противостояла. Наоборот, ее тело отвечало на каждое его прикосновение, причем отвечало столь сильно и страстно, что Джеймс был потрясен. Эта девушка могла бы стать великолепной любовницей, такой, о которой мечтает любой мужчина, которая способна превратить каждую ночь в восхитительный праздник. А что же получается вместо праздника сейчас? Черт знает что получается! Непонятно, как теперь вести себя с девицей. У Джеймса даже мелькнула мысль, не отступиться ли, признать себя проигравшим, принести даме свои извинения и ретироваться. Но нет, это абсолютно невозможно, он ни разу не отступал и не собирается отступать и впредь. К тому же не стоит обманываться, начатая им любовная игра увлекала сама по себе. Упорство Варвары раздражало, но следовало признаться, что никогда еще, оставаясь наедине с женщиной, он не испытывал столь сильных чувств, столь горячей жажды обладания.
   Так и не приняв определенного решения относительно поведения в предстоящем путешествии, Джеймс тихо постучал в заднюю калитку опорьевского сада. Его уже ждали, калитка распахнулась и преисполненная сознанием важности своей миссии Палашка провела его к Никите Андреевичу.
   Боярские палаты кипели сборами. Многочисленные тюки вьючили на лошадей. По коридорам метались визгливые жалобы боярыни Прасковьи, которая в своих попытках отдавать распоряжения уже в третий раз запутывалась в веревках и дважды влезла под лошадиные копыта. Проходя узенькими лесенками, Джеймс успел заметить, что Прасковья Тимофеевна была единственным источником суеты и беспорядка. Упаковка происходила с морской четкостью, каждый знал, что ему делать. Именно с этой похвалы Фентон и начал свой разговор с боярином.
   - Хвали не меня, хвали хозяйку. - ответствовал Никита Андреевич, жестом приглашая гостя к столу, где их поджидал горячий медовый взвар и пухлые калачи. - Это у нее все так налажено.
   - В таком случае вам повезло с женой, любезный Никита Андреевич.
   - Не с женой мне повезло, а с дочкой, у нас она хозяйничает.
   Джеймс удивленно заморгал:
   - Обычно такие молодые девушки посвящают больше времени развлечениям, я думал, что боярыня...
   - И-и-и, гость дорогой, я тоже так долго думал. Все мы, мужики, ничего в бабских делах не понимаем. Тут с полгода назад дочка к тетке перебралась, - Никита Андреевич несколько сбился, вдруг вспомнив, что отъезд дочери был прямо связан со словами, некогда сказанными его сегодняшним гостем, - Перебралась, значит, к тетке, все в доме кувырком и пошло. С тех пор она из меня веревки вьет, учителей всяких пришлось разрешить, танцы, прогулки. Не одобряю я это, только сил нет, чтобы опять в доме не метено, пуховики не взбиты, а уж на кухне... Веришь ли дворня так распоясалась, что и плетью не уймешь. Ну нету у моей жены хозяйского глазу. Что буду делать, как дочка замуж пойдет, сам не знаю. Чую, скоро это будет, женихи вокруг так и вьются. Ты, вот что, милорд, ты в дороге мою Вареньку береги, она ведь у меня отчаянная. И честью ее озаботься, чтоб про поездку вашу никто сторонний не проведал, а то, упаси Бог, пересуды начнутся.
   Джеймс согласно наклонил голову, подумав, что впервые в жизни ему предложили стать дуэньей при юной даме. Вроде бы раньше считалось, что как раз от него таких дам беречь надо. Стареет он или права была Варвара, когда говорила, что для древнего боярского рода иноземец не только не жених, но даже и не мужчина. А девице-то снова удалось его удивить. Оказывается мало того, что она светская красавица, мало того, что ведьма, она еще и рачительная хозяйка. Нет, просто средоточие всяческих достоинств, с какой стороны ни посмотри. Эдакий клад с косами, неземное совершенство, право слово!
   - Не стоит беспокоиться, боярин, о леди я позабочусь, вы, главное, успокаивайте царя и лагерем станьте у самой кромки болота.
   - Кажется, все уж обговорено, что за охота повторять, - девичий голосок прервал их беседу. - Батюшка, - тон Варвары стал много почтительнее, - для вас с Алешкой все готово, можете ехать. Мы вслед за вами.
   Джеймс во все глаза уставился на Варю. Он-то думал, что мера его удивления на сегодня переполнена, оказывается, вовсе нет, невозможная девица снова нашла, чем его потрясти. Боярышня Опорьева предстала перед ним в широченных казацких шароварах темного сукна, ладно сидящих на ее длинных стройных ногах. Шаровары были заправлены в кожаные сапожки, коротенький, стянутый на талии кожушок с меховой опушкой охватывал тонкий стан, туго заплетенная золотая коса падала на грудь из-под круглой волчьей шапки с хвостом.
   От созерцания экзотического туалета Вари Джеймса отвлекло только прощание с хозяином дома. Боярин Опорьев с сыном спустились вниз и с шумом и гамом, проскакав через всю Москву, отбыли к назначенному месту встречи. В то же время Джеймс и Варвара, сопровождаемые неизменным эскортом - Алленом и Палашкой, тихонько выскользнули через сад, проехали задами и вскоре тоже выехали на окраину города.
   Четверка всадников двигалась в молчании. Джеймс нервно поглядывал на свою спутницу. Невозмутимо восседая в мужском седле, Варвара, казалось, интересовалась только дорогой. Безобразие, после того, что произошло между ними вчера, приличная молодая девушка просто должна быть смущена. А эта! Голос спокойный, глаза не прячет, статуя, а не женщина.
   Глухая злоба заполонила душу Джеймса. Ведь так легко было бы разрушить ее спокойствие. Здесь, сейчас разрешить ситуацию, разом прекратить эту пытку. Они одни, она в полной его власти. Аллен никогда не подведет своего командира, стоит только мигнуть, он придержит рыжую служаночку, и тогда... У Джеймса вспотели ладони, горячечные видения замелькали перед глазами. Сперва она не догадается, потом не поверит, а когда понимание придет, будет уже поздно. Он сдернет гордячку с седла и швырнет ее наземь. Да, прямо сюда, на дорогу! Он словно воочию увидел как огромные сапфировые глаза превратятся в озера ужаса, когда он прижмет ее к земле. Она будет биться под ним, будет умолять, ее золотые волосы станут метаться в черной липкой грязи! Брызнут медные застежки полушубка, треснет сорочка и перед ним окажутся розовые холмики грудей, беспомощные под его жадной рукой. А когда она почувствует его в себе, она закричит: страшно, отчаянно. И все будет кончено, он оставит ее, одну, на обочине!
   Дикий, мучительный стыд скрутил Джеймсу внутренности, во рту появился мерзкий гнилостный привкус. Господи, до чего он дошел! Он, всегда презиравший мужчин, взявших женщину силой, он, считавший насилие признанием мужской ничтожности! Что же сделала с ним московская ведьма! Он искоса смущенно глянул на Варю и встретил спокойный, ничего не выражающий взгляд. Ладно, раз красотке угодно играть в невозмутимость, и он сделает вид, что ничего не случилось. Джеймс откашлялся и преступил к светской беседе:
   - Меня по-прежнему удивляют русские обычаи. У вас так много кричат о традициях, обвиняют европейские наряды в греховности. Однако ни одна англичанка вашего возраста и положения никогда и никуда не осмелилась бы надеть столь оригинальный туалет, это погубило бы ее репутацию. А здесь даже такой ревнитель приличий как ваш отец считает подобный костюм вполне нормальным.
   Варя обернулась к нему:
   - Вероятно, англицкие дамы привыкли лазать по болотам в своих лучших придворных платьях. На мой взгляд, сие невместно, пиявки цепляются за шлейф, а лягушки прыгают в вырез, но чего ни сделаешь ради должного политесу.
   Она пришпорила лошадь и обогнала его, явно показав нежелание разговаривать.
   Варя провела тяжкую ночь. Уход Джеймса вовсе не принес ей облегчения. Все ее тело было наполнено мучительным чувством, более всего напоминавшим голод, однако же никакая пища не могла этот голод унять. В очередной раз просыпаясь среди сбившихся простынь она вновь вспоминала бесстыдные ласки иноземца и чувствовала как неистово стучит сердце. Утром, войдя в комнату отца, она с ужасом ощутила как при виде Джеймса напрягается ее грудь. Вот и сейчас стоит ей глянуть на английца и юркие мурашки начинают сновать по плечам, груди, бедрам. Тело становилось слабым и безвольным и только горькая досада на собственную слабость помогала ей сохранить достоинство. Но англиец хорош! Каков нахал! После вчерашней выходки ему бы след забыть дорогу в опорьевский дом, не сметь глянуть ей в глаза, а он едет как ни в чем не бывало и еще позволяет себе осуждать ее наряд! Наглец! Уж она ему попомнит! Следует поставить его на место при первой же возможности.
   Ехали в молчании, даже Аллену и Палашке, сперва хихикавшим и пытавшимся переговариваться на своем смешанном русско-английском наречии, передалось господское настроение. Они степенно следовали за хозяевами, причем Палашка недобро поглядывала на обоих мужчин, явно виня их в дурном настроении госпожи. Так в мрачной тишине они вступили в лесок, в который проводники из опорьевского имения должны были провести сопровождавшую фентоновские пушки команду "Летящей стрелы".
   Неожиданно Варя остановила коня и предостерегающе вскинула руку. От дороги слышались мужские голоса, позвякивала конская сбруя, доносился запах варящейся каши. Налицо были все признаки походного стана. Джеймс тихонько подъехал. Сквозь редкую листву можно было четко рассмотреть десяток солдат, расположившихся лагерем у дороги.
   - И на старуху бывает проруха, - протянула Варя. - О таком я и не подумала.
   - В чем дело, леди Барбара, мы ведь предполагали, что нас будут поджидать люди Нарышкина.
   Варя зло глянула на него:
   - Учнем с того, что многократно было прошено меня Барбарой не звать. Я Варвара. Разница есть. Что до предположений наших, так мы ожидали встретить здесь нарышкинскую дворню, а это - нарышкинский полк.
   - Его собственный?
   - Если бы. Полк государев, а содержит его Лев Кириллович, - в ответ на недоуменный взгляд Джеймса Варя пояснила, - Драгуны это. Конные полки из дворян набирают. Они себя содержать обязаны: лошадь, мундир, фураж, все. Ну а некоторые обнищали вкрай, денег на амуницию нет, значит, службу государеву не справляют и поместья их след отобрать. Лев Кириллович им вроде как благодетельствует, все расходы из своего кармана оплачивает, вот их поместья при них и остаются, семьи не голодают. Теперь они хоть и государево войско, но боярину Нарышкину не хуже холопов служат. Только мало кто про это знает, а так они все равно государственные люди и в драку с ними лезть - бунт супротив престола. Донесут Петру Алексеевичу, чуток приврут - и нам уже не отмыться.
   - Зачем нам с ними драться, если все в порядке, то мои люди должны быть здесь, в этом лесу!
   - Но болото-то там! - Варя отчаянно ткнула пальцем за спины драгун. - На брод надо именно здесь выходить, больше негде. Нам бы дорогу пересечь, а она в оба конца просматривается как на ладони.
   - Их не так уж много, если я с моими ребятами атакуем, никто и не узнает, - прикинул Джеймс
   - Вправо гляньте, и дальше... - действительно, неподалеку в небо тянулись дымки костров. - Они перекрыли дорогу заставами, коли начнется свалка, мигом примчатся. Ладно, давайте найдем ваших людей, тогда и думать будем.
   Близкое присутствие неприятельских солдат крайне нервировало. Конечно, они были слишком далеко, чтобы увидеть или услышать происходящее в лесу, но никогда не знаешь, что может случиться через минуту. Поэтому все четверо старались вести себя тихо и двигаться незаметно. Однако прочесывание леса ничего не дало, ни пушек, ни команды не было. Под презрительным взглядом Варвары и испуганным Аллена Джеймс чувствовал себя крайне неуютно. Весь их хитроумный план рассыпался на глазах, его люди подвели его. Причем опозориться ему пришлось на глазах у надменной московской красотки, пред которой он хвастался, что уж его команда любой приказ выполнит в срок.
   Когда отчаяние и негодование Джеймса достигли пика, ему вдруг послышалось тихое хихиканье. Джеймс завертел головой, хихиканье повторилось, шло оно снизу. Фентон опустил глаза. Прямо на уровне его сапог из-под земли торчала красная физиономия боцмана Фостера. Боцман радостно улыбался и был похож на гнома или леприкона, чудом забредшего в Россию.
   - Мой капитан, вы в третий раз уже проходите мимо меня, причем только что чуть не наступили мне на макушку, - Фостер был несказанно доволен. - Мы вас уже второй день ждем.
   - Здравствуй, друг, - радость и облегчение Джеймса не знали границ, - ты что, в подземные жители подался?
   Толстяк снова радостно захихикал.
   - Почти что так, милорд. Спускайтесь к нам, - физиономия исчезла.
   Джеймс наклонился и рассмотрел, что стоит у края большого оврага, столь густо поросшего кустарником и деревьями, что стал от этого почти невидимым. Ведя в поводу лошадей, Джеймс и его спутники спустились. В отличии от верха, дно оврага было почти чистым и именно здесь расположились члены команды "Летящей стрелы" и троица опорьевской дворни. Прикрытые валежником, стояли все десять пушек. Горел крохотный костерок.
   - Солдаты появились вчера, они прочесали лес, но нас не заметили. Это ему спасибо, нашел овраг. - Фостер ткнул пальцем в дядьку Пахома, тот в ответ зыркнул мрачным глазом.
   - Что не заметили, хорошо. Как нам до болота добраться, вот вопрос. - Джеймс уставился на огонь.
   - Если хотим поспеть к сроку, дорогу надо пересечь сегодня ввечеру. Тогда ночь пересидим в лесу у кромки болота, а по свету тронемся в путь. За день управимся, если, конечно, живы будем. - Варя подбросила ветку в костер.
   - Драться мы с ними не можем, к ним тут же придет подмога, кроме того, это правительственные войска. Что бы такое придумать, чтобы они убрались отсюда? Что-нибудь известно о местонахождении застав? Кто ходил в разведку? - спросил Джеймс.
   Фостер указал на дядьку Пахома. Варя заговорила с ним.
   - Ну, что он говорит? - нетерпеливо спросил Джеймс.
   - Говорит, что эта застава крайняя, есть еще три такие здесь, весь остальной полк перекрывает другую дорогу. Поблизости деревня, но там никого, только крестьянам настрого велено известить, ежели кто чужой появится.
   Джеймс задумался:
   - К деревне можно пробраться незамеченными?
   Варя снова повернулась к Пахому:
   - Говорит, лесок полосой тянется прямо до околицы.
   Джеймс перевел задумчивый взгляд на пушки:
   - Для испытания мы должны привезти всего пять. Что ж... Все равно остается две лишние. - Джеймс решительно скомандовал, - Ла Жубер и Ричардсон, берите пять пушек и проводника, которого даст леди. Добирайтесь до деревни, не скрывайтесь, въезжайте с шумом, располагайтесь на отдых, но коней держите оседланными. Как только появятся нарышкинские солдаты, бросайте все и бегом. Нас не догоняйте, отправляйтесь прямиком на Москву.
   - Но их же убьют! - ахнула Варя, - Льву Кирилловичу лишний глаз за его делишками не нужен.
   - За нашу поимку скорее всего назначена награда, а насколько я знаю человеческую природу, командир десятки делиться не захочет. Поэтому узнав, что орудия сопровождают всего три человека, поедет со своими людьми, подмогу не позовет. Смею заверить, что от такого количества солдат эти акульи дети, - Джеймс кивнул на отобранную парочку, - отбиться сумеют.
   Согласные усмешки акульих детей вполне соответствовали их прозвищу.
   - Мы будем ждать наготове. - продолжал Джеймс, - Как только застава снимется с места, немедленно отправимся и мы, пересечем открытое пространство за их спинами и укроемся в лесу.
   - Вы так кричали о ценности своих пушек, а теперь просто дарите их Нарышкину. Весьма странно сие!
   - Это у вас в России принято скупиться по мелочам и в результате терять все, а опытный негоциант знает, когда следует отдать меньшее, чтобы спасти большее, - не преминул поддеть Варвару Джеймс, - Кроме того, грех жадности - не мой грех, мне больше по душе прелюбодеяние.
   Варя фыркнула, но достойного ответа не нашла, слишком памятны были ей рассказа отца и Петра Алексеевича о купчишках, ломивших несусветную цену за свой товар, пока он не сгнивал в амбарах.
   Вскоре двое матросов, отобранный Варей проводник и пять пушек направились к деревне, а оставшиеся члены экспедиции застыли под прикрытием деревьев у опушки леса. Потянулись долгие часы ожидания. Надвигались сумерки. Варя изводилась, глядя на беспечно отдыхавших нарышкинских солдат, твердо устроившихся посреди дороги и явно не собиравшихся ее покидать.
   Наконец, со стороны деревни показалась вислоухая лошаденка, которую подгонял пятками сидевший охлюпкой белобрысый пацан. Лошаденка подтрусила к заставе и весь лагерь тут же пришел в движение. Разбирались брошенные фузеи, натягивались мундиры, седлались лошади. Лихорадочной активности на дороге соответствовала столь же лихорадочная деятельность в лесу. Там тоже крепилась упряжь, затягивались постромки, бомбарды выталкивались на склон. Оба отряда были готовы одновременно, и в ту же секунду, когда последний из драгун скрылся из виду, щелкнули бичи, лошади рванулись и артиллерийские упряжки вынеслись на открытое пространство. Со всей возможной скоростью фентоновские пушки катились к обрамлявшему болото лесу. Сопровождавшие их люди тревожно глядели по сторонам. Наконец, последняя, седьмая упряжка скрылась за деревьями, послышались облегченные вздохи.
   Лошадей выпрягли и расседлали, утром их предстояло отпустить, четвероногим было не место на смертоносной трясине, здесь могли справиться только люди. Варя с усмешкой подумала, какой прибыток в хозяйстве будет у окрестных крестьян, когда лошадки выбредут к жилью. Пушки доволокли до края болота и отряд расположился на ночлег.
   Предстоящий переход пугал. Из безопасного отдаления московских палат пересечь какое-то болото казалось плевым делом. Сейчас расстилавшаяся у их ног бескрайняя трясина представлялась средоточием древнего ужаса, шаг по ней сулил верную смерть. Насторожившиеся люди сидели во мраке, без огня. С наступлением темноты болото, кое-где прихваченное тоненьким ночным ледком, начало слабо лучиться неземным бледным светом. Видно было как клочья белого тумана скользят над мертвенной чернотой воды, возникая, двигаясь, сплетаясь, пропадая, образуя причудливые призрачные фигуры.
   В неверном свете Варино лицо казалось льдистым, загадочно- прекрасным. Джеймс невольно подумал, уж не поджидает ли московская ведьма здесь свою свиту из всякой нечисти. Быть может она заманила сюда его самого и его людей, чтобы сделать их жертвой бесовского шабаша.
   Словно почувствовав его настроение Варя тихо заговорила. По-английски, так чтобы было понятно всем матросам, она повела рассказ о темной нежити, живущей в этих болотах. Ее глубокий, завораживающий голос сплетал истории о лешаках, водяных, мавках и навьях, и о судьбе, подстерегающей здесь неосторожного путника. Ее слова захватывали, манили за собой, и вот уже каждый древесный ствол оборачивался упырем, клок тумана - болотной девкой, а крик ночной птицы - воплем погибающего. Матросы слушали, затаив дыхание, видны были только черные провалы глаз и слышались прерывистые вздохи. Джеймс чувствовал как липкий муторный страх наползает от воды, заставляет неметь суставы, цепенеть разум.
   Яростным усилием воли он принудил себя отогнать наваждение и тут же его душу затопил гнев. Что делает чертова ведьма? Своими сказками она превращает отряд в кучку перепуганных детишек.
   Джеймс перебил Варю посреди очередного рассказ. Его хриплый рассерженный голос порвал пугающее очарование ее историй:
   - Все это очень мило, леди, но бывают вещи и поинтереснее. - далее следовал разухабистый рассказец о жрецах некоего африканского племени, отбиравших среди красивейших девушек жен для их бога и о тех трудностях, которые испытывал засунутый в деревянную статую божества жрец, заменяя своего небесного владыку на нелегкой стезе отправления супружеских обязанностей. История вызвала негодующий вскрик Вари и дружный хохот команды. Напуганные непривычным реготом призраки порскнули в разные стороны. Зловещее болото вновь превратилось всего лишь в зловонную лужу стоялой воды.
   Развеселившийся Аллен тоже начал рассказывать что-то об обычаях ирокезов, в плену у которых он провел год, а Джеймс поднялся и ухватив Варю за руку, потащил в сторону.
   - Да как вы смеете! Пустите меня, мне больно! - девушка рванулась.
   - Больно!? Вот и хорошо, - разъяренно прошипел Джеймс, приблизив свое лицо к ее. - Негодяйка, вас следовало бы утопить в вашем любимом болоте. Как вы могли? Самолюбие решили потешить! Поквитаться со мной захотелось, показать, что и я и мои матросы не такие уж бесстрашные и находчивые и нас можно запугать нянюшкиными сказками? А вы подумали о том, как напуганные люди пойдут по болоту? И еще пушки на себе проволокут? Скольких мы не досчитаемся в конце пути? Во сколько человеческих жизней обойдутся ваши сегодняшние игры?
   Каждая его фраза сопровождалась резким встряхиванием Варвары за плечи. Возмутившаяся сперва боярышня все ниже опускала голову под градом упреков. Он был прав, кругом прав. Сердце захолонуло при мысли, что завтра на ее совести могли оказаться погубленные живые души, оступившиеся на тропе из-за страха перед корягой, принятой ими за вурдалака. В порыве глубокого раскаяния она взмолилась:
   - Простите меня! Я не хотела... Я только хотела сбить с вас спесь. Я никогда бы не стала так делать, если бы подумала, к чему это приведет.
   - Следует думать, - уже остывая, ответил Джеймс, - Особенно если люди от тебя зависят.
   - Я больше не буду, - совсем по-детски прошептала она.
   Джеймс хмыкнул:
   - Не думал, что вы извинитесь. Давайте не будем ссориться до конца перехода.
   - Мы можем совсем никогда не ссориться, если вы оставите меня в покое.
   - Ну нет, леди. На это не надейтесь. Я дела на полдороги не бросаю, так что по возвращении продолжим нашу игру. А пока мы в этом Богом проклятом месте, давайте действовать заодно. Если не ради нас самих, то ради наших людей и ради успеха. Ну что, мир?
   Варя тихонько кивнула. Вернулись они уже в другом, более благостном настроении. Веселые рассказы, согласие, столь явно воцарившееся между предводителями, и крохотный сторожкий костерок успокоили отряд. Постепенно разговоры стихли, дрема охватила всех.
   Варя дольше других сидела без сна. Впервые в их отношениях с Джеймсом ей пришлось почувствовать себя виноватой. Она повела себя как глупая девчонка, в то время как он предстал истинным командиром, учитывающим все, заботящимся о людях и об успехе. Она вспомнила, что уже один раз видела его таким, сосредоточенным и собранным, мгновенно принимающим решения и отдающим приказы, когда он повел единственную бригантину против шведского десанта и спас русские корабли от сожжения, а затем и саму Варвару от смерти. Однако воспоминания об этом дне и доблести Джеймса неизбежно воскресили в памяти и ее давний позор и его жестокие слова о ней. Она подумала, что глупо до сих пор испытывать душевную боль из-за сказанного полгода назад. Все это давно быльем поросло и вообще, какое значение может иметь мнение иноземного купца для высокородной боярышни Опорьевой. Видимо именно глубокая убежденность в ничтожестве персоны Фентона в глазах дочери славного боярского рода подтолкнули Варю к решению быть завтра особенно внимательной и осторожной, чтобы этот хвастун... (ой, нет! просто чтобы каждый) мог убедиться, что она вовсе не легкомысленная девица и тоже умеет командовать людьми и предусматривать любую мелочь. Придя к сему знаменательному выводу Варя, наконец, задремала.
   Первые проблески рассвета застали ее уже на ногах. Лагерь зашевелился. Люди просыпались, постанывали, разминали затекшие ноги, жевали всухомятку, с опаской оглядывая предстоящий им путь. Пушки старательно опутывались веревками, ставились в ряд, крепкие мужские руки волокли их к началу брода. Все было готово к походу.
   Преисполненная чувства ответственности Варенька на двух языках держала речь, подробно разъясняя, ЧТО: брод узенький, болото смертельное, места на трясине разные, где затягивает медленно, а где и "Господи" сказать не успеешь, а уже покойник; поэтому идти только по ее следам, орудия тянуть спереди и толкать сзади, а по бокам не забегать, рта не разевать, на посторонние звуки не отвлекаться, ее, их проводницы, команды выполнять тотчас, а кто не выполнит, тому Бог в помощь, а люди ему, дураку, уже не помогут. Ну, а теперь за мной, спаси нас Господи!
   Матросы налегли на ремни, колеса скрипнули, отряд ступил на болото. Верхний слой ила мягко подался под тяжестью, первая пушка громоздко ухнула в воду и замерла, опершись на твердую землю. Зловонная жижа до половины залила колеса. Черпая сапогами тину, Варя пошла вперед, шестом проверяя путь. Отряд втянулся на тропу. Джеймс шагал замыкающим, толкая последнюю пушку и стараясь держать в поле зрения всю человеческую цепочку.
   Двигались медленно, сажень за саженью преодолевая нелегкий путь. Люди налегали на ремни, упирались в лафеты, воздух дружно выдыхался из двух десятков глоток и пушки катились вперед, раздвигая неподатливую мутную воду. Слышалось мерное хаканье. Варя тщательно проверяла дорогу, там где болотный брод делал зигзаг, она останавливалась и размечала безопасный путь колышками, в то время как мужчины получали возможность перевести дух, а шедшая в середине Палашка давала им глотнуть чистой воды.
   Пока что Варя ни разу не сбилась. Сурова была бабкина наука, пусть будет старухе земля пухом, но сколь же памятна. Жестко вбивала она свои знания в память внучке, случалось и впрямь поколачивала за какую глупость, а ручка у покойницы всегда была тяжелая. Зато теперь каждый шаг встает перед глазами, словно не два года назад, а вчера здесь шла. Вот искривленное дерево, от него чуть вбок податься, а вот полоска молодой травки, тут влево свернуть, хорошая травка, от ревматизма помогает, жаль, не до нее сейчас.
   Отряд неуклонно продвигался вперед, но и силы неуклонно убывали. Мужчины уже не так сильно налегали на канаты, дыхание сбивалось, руки наливались свинцом. Неожиданно Варя подала сигнал к остановке и обессилившие люди повалились прямо на орудия, стараясь найти хоть минуту отдыха. Осторожно пробираясь по краю тропы Джеймс направился к проводнице. Они тихо заговорили:
   - Миледи, сколько уже пройдено? Люди устали.
   - Мы сейчас как раз на половине пути и времени у нас еще достаточно, но дальше дорога сложная.
   - Наш поход оказался труднее, чем я думал, - Джеймс окинул взглядом измученных, покрытых тиной людей. Среди поникших, неузнаваемых под грязью фигур крутилась Палашка, с ловкостью акробатки обминавшая опасный край тропы.
   - Как вы думаете, продержаться? - Варя тревожно заглянула ему в глаза. Он пожал плечами:
   - А что нам остается, не ночевать же здесь, среди ваших упырей и мавок.
   - Сейчас будет тяжелое место, самое тяжелое на всем пути. Надо два раза резко повернуть, а брод очень узкий, едва-едва на ширину колес. Я колышки проставлю по самому краю, пушки надо точно по ним двигать. А вот здесь, - Варя указала на уже воткнутый ярко окрашенный кол, - здесь места немножко не хватит, правое колесо зависнет, надо будет крепко удерживать. Вы им объясните, а я пока дорогу размечу.
   Джеймс окинул ее взглядом, отметив и заострившиеся черты лица и голубоватые от усталости веки:
   - Вам надо отдохнуть, все, кроме вас, имели хоть несколько минут дух перевести.
   Она слабо усмехнулась - Я тяжестей не тащу, ничего со мной не станется, - и занялась делом.
   Джеймс помотал головой, восхищаясь силой духа девушки. Странно, что когда-то она казалась ему смешной и уродливой. Где были его глаза? Даже сейчас, мокрая, покрытая слоем тины, уставшая, она все равно была необыкновенно привлекательна. Ее красота была такого рода, что не нуждалась в обрамлении.
   Он вернулся, на ходу отдавая команды. Стонущие люди поднимались и вновь вцеплялись в свой груз. Стоило большого труда вколотить в их затуманенные усталостью мозги понимание опасности предстоящих нескольких футов дороги.
   Пушки переправляли по одной, навалившись всем отрядом. Вот первую сдвинули, развернули, снова подтолкнули. Левое колесо всей тяжестью вдавило колышек-отметку в хлюпающий ил, а правое зависло над бездной у границы узкого брода. Рывок, стонущие мышцы... Прошла! Вот вторая бомбарда повторяет ее путь, снова колесо колеблется над трясиной... И эта прошла! Люди двигаются с неуклонностью и отрешенностью тех чудесных автоматических игрушек, что в Германии показывают на ярмарках. Поворот, упор, рывок... Прошла! Поворот, упор, рывок... Прошла! Одна за другой пушки перекатывались через трясину. Когда брались за последнюю, уже слышались смешки и вздохи облегчения. Еще немного усилий и кошмарное место останется позади. Джеймс прикрикнул на матросов, требуя осторожности. Слишком уж гладко, слишком успешно все шло с самого начала их авантюры. Самое время произойти какой-нибудь пакости.
   И пакость тоже решила - время! Седьмая, последняя пушка медленно катилась тем же путем, что и предшественницы. Ее повернули раз, другой, протащили и, наконец, подтолкнули к узкому проходу. Пушка качнулась - медленно, плавно и словно бы совсем безобидно, накренилась набок - чуть-чуть, едва заметно. Торопливые руки тут же вцепились в ремни, изо всех сил удерживая орудие на узкой тропе. Пушка заколебалась, словно раздумывая - падать, не падать? - замерла, будто затаилась на мгновение, и вдруг, в единый миг всей огромной массой рухнула в воду.
   - Бросай канаты! - успел крикнуть Джеймс, первым сообразивший, что происходит.
   Матросы, привыкшие не раздумывая подчиняться приказам своего командира, немедленно отпустили ремни. Мужичок из опорьевской дворни лишь недоуменно оглянулся: что там кричит иноземный барин? Канат так и остался зажатым у него в руках. Вода забурлила, принимая уходящую на дно пушку, канат резко натянулся, рванул, мужик невольно вцепился в ускользающую веревку... Послышалось громкое сочное "чвяк!" и словно исполинский великан сдернул человека с тропы. Взлетающее тело описало в воздухе высокую дугу, короткий крик, затем всплеск... и тишина. Стоячая вода болота разомкнулась и сомкнулась, в мгновения ока поглотив добычу.
   Замерев от ужаса, люди вглядывались в спокойные темные глубины. Ни одно движение не выдавало того места, где несчастный мужик скрылся под водой. Гладь, спокойствие.
   Зато у самой кромки тропы, там, где рухнула в воду фентоновская пушка, вдруг послышалось частое бульканье. Со дна болота вскипел бурун. На тропу выплеснулась волна жидкой черной грязи и мутного ила. Волна подкатила под орудийные колеса. Последняя в ряду пушка дрогнула, словно приподнимаясь над водой, задумчиво покачалась туда-сюда и неспешно покатилась назад, прямо в жерло трясины.
   Боб Аллен протестующе заорал и попытался ухватиться за канат.
  -- Оставь ее, Аллен, пусти! - крикнул Джеймс.
   Но тут молчун Пахом навалился на пушку, всем весом своего немалого тела сбивая орудие обратно в безопасность брода. Металлическое чудовище на мгновение задержалось, но все же неуклонно продолжало свой путь в трясину. Болтающийся мокрый канат захлестнулся вокруг ноги Пахома и того неумолимо поволокло к бездне. Мужик отчаянно заорал, ему ответил слитный многоголосый крик растерявшихся людей.
   Трясина разломилась под тяжестью пушки и орудие пошло ко дну, утаскивая за собой человека. Пахома схватили за плечи, за руки, чья-то пятерня сгребла мужика за чуб, но орудие уходило все глубже и глубже. Пушка тянула вниз, люди - вверх, мужик истошно вопил.
   Джеймс выдернул из сапога нож, набрал полную грудь воздуха, зажмурился и ухнул в густую жижу. Гадостная муть облетила лицо и тело, не давала шевельнуть рукой, забивалась в ноздри. Отчаянно цепляясь за скользкие лохмотья мужика Джеймс пробивался все ниже и ниже, пока, наконец, не нащупал толстую кишку каната. Лезвие впилось в мокрые волокна. Джеймс принялся пилить. Тянущая вниз тяжесть становится все непреодолимее. Воздух покидал легкие, грудь нестерпимо давило, в ушах грохотало так, что проще было умереть, чем слушать... Последнее волокно поддалось толедской стали, и Пахома одним рывком выдернули наверх - Джеймс едва успел уцепиться за его улетающие ноги.
   Задыхаясь и кашляя Джеймс рухнул на тропу.
   - Капитан, сэр!
   Но Джеймс только отмахнулся, принялся, ругаясь, выпутываться из неподъемного от грязи камзола. Сквозь дрожащую перед глазами муть он видел как суетятся вокруг наглотавшегося воды и грязи Пахома.
   Пока Палашка и матросы откачивали полумертвого мужика, на Джеймса налетела Варвара. Она радостно смеялась и судорожно всхлипывала, совала ему в зубы фляжку с водкой, старалась обтереть с лица тину и кровь, превращая его физиономию в жуткую зелено-коричневую маску. При этом она непрерывно тарахтела:
   - Что же вы за человек такой неуемный, где это видано! Чтобы ни одного утопленника мимо себя пропустить не мог! - выплеснув свои чувства Варя занялась ссадинами на его руках и лице. У Фентона перехватило дыхание от боли. Она покровительственно похлопала его по руке, подождала, пока он придет в себя и тут вдруг прижалась к нему. Ее лучистые синие глаза заглянули в его серые.
   - Спасибо! - прошептала она. - Вы... вы благородный человек! Вы рисковали жизнью, вы спасали человека, забыв про свои драгоценные пушки...
   - Я не благородный... - начал Джеймс, хрипло закашлялся, отхаркивая остатки вонючей гнилостной воду, - О, прошу прощения, миледи! Я не благородные, леди Барбара, я предусмотрительный. У нас было на две пушки больше, чем требуется. Могли себе позволить потери. Пршу заметить, больше уже не можем, запас кончился.
   Варвара коротко ехидно хмыкнула и вдруг быстро ткнулась губами ему в щеку. Отпрянула и умчалась проверять все ли в порядке с ее дядькой Пахомом. Джеймс смущенно поглядел ей вслед. Как же рядом с ней хорошо, особенно сейчас, когда она на него не сердится. Но прочь сантименты, пора двигаться, а то опоздают к назначенному сроку
   Вскорости отряд продолжил свой путь. Порядок движения восстановился. Среди монотонных усилий тянулись часы. Варя снова шла впереди, уже привычным глазом отслеживая дорогу и заученным движением проверяя надежность тропы. Как и раньше, в особо трудных местах она размечала путь, давая остальным недолгую передышку. Она чувствовала, что и ей самой не помешал хотя бы краткий отдых, но слишком много бесценного времени было потеряно при спасении дядьки Пахома. Неуклонно приближался вечер, а остаться в полной темноте на болотном броде, где каждое неверное движение грозило падением в зловонную бездну, было поистине гибельным. Поэтому боярышня спешила, подгоняя других и не давая спуску себе.
   Шаг за шагом она переставляла налитые усталостью ноги, раздвигая маслянистую густую воду. Руки тряслись, шест казался чугунным и с каждым разом поднимался все тяжелее. Уже дважды она поскользнулась, чудом не сорвавшись с тропы. Мысли мутились. Наконец, ей пришлось остановиться, поскольку она вдруг полностью перестала понимать, где они находятся и куда следует идти дальше.
   Варя очумело затрясла головой, пытаясь собрать разбредающиеся мысли. Ничего не получалось, местность вокруг была совершенно незнакомой. Она понимала, что этого не может быть, что надо только сосредоточиться и она сообразит, куда двигаться дальше, но сосредоточиться-то как раз и не удавалось. В полной беспомощности она застыла, тихонько постанывая от отчаяния, когда крепкие руки взяли ее за локти и Джеймс спросил:
   - Что случилось?
   Она безнадежно поглядела на него:
   - Я потеряла дорогу. Я не понимаю, где мы и не знаю, куда идти дальше.
   - Не может быть. Если бы вы и вправду потеряли дорогу, мы бы сейчас не стояли на твердой земле, а тину хлебали. Тропа здесь, вы просто слишком устали, чтобы ее обнаружить. Вам нужно отдохнуть.
   - Нельзя, - она с трудом шевелила губами, - Ночь нам здесь не простоять, кто-то соскользнет и утонет, надо выбираться по свету.
   Он не стал с ней спорить, а лишь тихонько притянул к себе, позволяя найти опору в кольце его сильных рук.
   Она устало откинулась ему на грудь, а он ласково поглаживал ее по волосам, разминал затекшие плечи. Она затихла в его объятиях, чувствуя, как его неуемная жизненная сила вливается в ее измученное тело. "Какой странный человек, - думала Варя, - Он обижает и мучает меня, он мой враг, но когда беда приходит ко мне со стороны, он всегда оказывается рядом, всегда помогает." С этой мыслью она впала в блаженную полудрему.
   Довольно долго они простояли так. Странное это было зрелище: посреди трясины измазанный тиной, грязью и собственной кровью мужчина, больше похожий на водяного, чем на человеческое существо, нежно баюкал обессилившую девушку, а позади него выстроились пять изящных корабельных пушек, облепленные поникшими фигурами замученных матросов.
   Медленно, с трудом Варя оторвалась от Джеймса.
   - Надо идти, - устало выдохнула она.
   - Вам следует еще отдохнуть.
   - Нет, поторопимся, а не то, - она усмехнулась, - мне придется в этаком жутком виде на белый свет выйти.
   - Тут мы все друг друга стоим, - ответил он.
   Варя окинула взглядом Джеймса, потом перевела глаза на остальных:
   - Да уж, если такая компания оживших утопленников где объявится, народ с криками разбежится.
   Они побрели дальше. Снова тянулись однообразные сажени пути. Подаренные кратким отдыхом силы вновь начали иссякать. Варя шагала понурившись, сосредоточив все внимание на приметах. От полного отчаяния ее спасало только ощущение присутствия Джеймса за спиной. Трижды его охраняющая рука подхватывала ее, когда предательская тропа норовила выскользнуть из-под ног, увлечь к гибели. Дороге не видно было конца. Когда легкие, еще совсем светлые сумерки затрепетали над водой Варя поняла, что они не успели, они навеки останутся здесь и ночное болото поглотит их. Она подняла голову, безнадежным взглядом окидывая окрестности.
   Открывшееся ей зрелище переполнило меру ее страданий. Затуманенный усталостью взор натолкнулся на поднявшуюся невдалеке темную монолитную стену, перекрывающую тропу. Ее помраченному сознанию представилось, что весь их мучительный путь был напрасным, что враги проведали об их планах и замуровали единственную дорогу к спасению. Она остановилась и тихонько заплакала. Шедший сзади Джеймс обнял ее и ласково подтолкнул вперед. Его упорство показалось ей глупым: зачем он требует от уставших людей, чтобы они шли до конца, не все ли равно - умереть прямо здесь или у подножия непреодолимой стены. Но она не смогла не подчиниться его безмолвному приказу и покорно двинулась вперед, с прежней тщательностью выбирая дорогу.
   Она никак не могла понять, почему несмотря на сгущающуюся тьму и представшую перед ними неумолимую преграду шум за ее спиной стал веселее, даже слышались радостные возгласы. Вдруг в глубине стены заплясал слабый огонек и в тот же момент Варин шест уперся в твердую землю. Она потыкала окрест, но нигде не почувствовала предательской зыбкости. Тут руки Джеймса погладили ее по плечам, легонько встряхнули и в единый миг будто что-то щелкнуло у нее в голове и в мир вернулись яркие краски и отчетливые образы. Она стояла среди деревьев. Грозная враждебная стена превратилась в лесной окоем болота, отмечающий конец их долгой дороги, а огонек в ее глубине оказался фонарем, который держал не кто иной, как Варин собственный братец Алешка. Они вовсе не попали в коварную вражескую ловушку, а просто выбрались, завершили свой тяжкий путь. Им все удалось, отряд, живой и здоровый, прошел через гибельную трясину и дотащил пушки в целости и сохранности. Это она, Варвара Опорьева, довела их. Она придумала хитроумный план и благодаря ей он удался. Теперь никто и никогда не сможет сказать, что она глупа и никчемна, а если и скажут, она им больше не поверит. Теперь она знает твердо, что может все, умеет все и добьется всего, чего пожелает. Бурный костер радости заполыхал в ее душе и, весело засмеявшись, Варя заспешила навстречу брату.
   Как стало смеркаться, встревоженный Алешка, вооружившись фонарем, болтался у края болота. Задуманный сестрой и поддержанный отцом и английцем план казался ему сущим безумием. Положились мужики на короткий бабий ум, а теперь и гости английские сгинут и сеструха пропадет, она хоть и вредная в последнее время стала, все одно жалко. Его терзали боязнь за сестру и стыд грядущего позора перед государем, когда семейство Опорьевых нарушит свое слово, не сможет предъявить обещанных пушек.
   С каждым мгновением сгущающейся тьмы Алешка все более убеждался в гибели шедших через болото. Наконец он твердо уверился в провале экспедиции и, горестно качая головой, повернулся, собираясь идти к отцу со скорбной вестью. В этот момент из мрака трясины на него вдруг прыгнуло чудовище. Жуткое диво все состояло из болотной жижи, оно хлюпало при каждом движении и от него несло тиной. Алешка отпрянул, чудище споткнулось и упало, но следом за ним полезла новая нечисть, вздымая на своих плечах и вовсе страшного металлического зверя с длинным носом и на колесах. Алешка уже приготовился выхватить шпагу и дорого продать свою жизнь, когда самое первое прыгучее чудовище голосом сестрицы проворчало:
   - Рот закрой, ворона залетит. И не стой столбом, лучше руку подай. Учишь тебя политесу, учишь, а ты все такая же орясина.
   Алешка пригляделся и сумел таки опознать в железном звере легкую скорострельную пушку, а в сидящей у его ног нежити оплаканную сестру. Очумевший от всего происходящего он, поднимая сестру с земли, на ее наглое замечание нашелся только пробормотать: "Языкатая больно стала!", после каковых слов вредная девка мотнула головой, съездив ему по физиономии мокрой и изрядно вонючей косой. Пока Алешка утирался, она уже шагала между шатров, требуя у набежавшей дворни горячей воды и чистое платье. Следом поспешала Палашка, явно рассчитывающая забраться в корыто сразу после боярышни. Алексей вздохнул (раньше с сестрой было не в пример проще, цыкнул и все!) и пошел вытаскивать из тюков привезенную для английцев запасную одежу.
   Установив и прикрыв пушки и проследив за тем, чтобы его люди были накормлены и устроены, вымывшийся и переодевшийся Джеймс сидел в походном шатре боярина Опорьева и жадно поглощал многообразные яства. В перерывах между глотками ему еще приходилось рассказывать о путешествии. Боярин ахал и охал, ужасался и то и дело подливал гостю. Когда рассказ был почти окончен, а снедь почти вся сметена со стола, полог шатра распахнулся и Варвара шагнула внутрь. Джеймс восхищенно вздохнул. Как женщины умудряются! Он вроде и отмылся и переоделся, но чувствовал, что болотного духа ему не вытравить еще лет десять. По Варе же было совершенно незаметно, что весь прошедший день она провела среди болотной тины. Ее кожа сияла свежестью, чуть влажные волосы разметались по плечам, и пахло от нее чистотой и нежными благовониями. Джеймс радостно приподнялся ей навстречу, но неожиданно натолкнулся на ее холодный, ничего не выражающий взгляд. Она сухо кивнула ему, расцеловалась с отцом и присела у края стола, слушая рассказ Никиты Андреевича о происшествиях в царском стане. Всем своим видом она явно давала понять, что не желает помнить о тех мгновениях душевной близости, что возникли между ними во время путешествия.
   Ее поведение взбесило Джеймса. Он мучительно сожалел об исчезновении отважной, искренней и такой родной и близкой девушки, рисковавшей и мужественно преодолевавшей трудности рядом с ним, и злился на отстраненную светскую красавицу, занявшую ее место. Ему казалось, что там, на нелегком пути через болото, он нашел нечто бесценное, и вот только что это сокровище было у него отнято. Оно исчезло, оставив в сердце мучительную пустоту.
   Тем временем радостно возбужденный Никита Андреевич рассказывал, что боярин Нарышкин проходу ему не давал, все выпытывал, где же англицкие пушки, а среди дня к нему гонец прискакал, Лев Кириллович больше ни единого вопроса не задал, зато глядел с насмешкою и ходил гоголем. Он, Никита Андреевич, тогда совсем приуныл, решил, что пропал сэр Джеймс. В этот момент Фентон поймал лукавый взгляд Варвары, сообразившей, что Нарышкин все таки попался в их ловушку: перехватил подсунутые ему орудия и успокоился. Этот взгляд пробудил в Джеймсе надежду на возобновление недавней доверительности между ним и прелестной московиткой, но надежда тут же рухнула, поскольку в ее синих глазах вновь появился ледок. Такое отношение особенно больно задевало после того как в совместных испытаниях именно он был ее опорой, он поддерживал ее, рисковал жизнью, только чтобы она не плакала. И после всего - ни улыбки, ни доброго взгляда. Она показывает ему, что он был и остался для нее чужим и враждебным человеком. Как по-женски! Верно сказал великий Уильям: "О женщины, вам имя вероломство!". Он укоризненно воззрился на Варвару, обещая себе, что гордячка поплатиться за свою надменность, она сполна узнает, каково это - оскорбить небрежением Джеймса Фентона, сделать его игрушкой своего кокетства. Он добьется своего, она еще будет умолять его о взгляде, о поцелуе. Тогда он может и простит ей сегодняшнюю холодность, но никак не раньше. Занятый своими мыслями Джеймс почти не обращал внимания на рассказ боярина Опорьева, он услышал лишь как тот мечтательно протянул:
   - Вот бы полюбоваться, какая рожа будет у Нарышкина, как он увидит наши пушечки!
  
   Глава 17
  
   Опухший со сна Лев Кириллович, накинув поверх исподнего шубу, выбрался из теплого походного шатра, хлебнул ледяного утреннего воздуха, передернулся и зевнул, мелко крестя рот. Белый клубчатый туман застилал пустошь. С голых деревьев окрестного леска капала талая вода. Лев Кириллович сладко почесал грудь, не глядя, принял у камердинера (название-то нынче какое ему дадено, раньше просто Гришкой был) чарочку водки, задумчиво выкушал оную, хрупнул чуть примерзшим огурчиком. Тепло побежало по жилам, разгоняя дремоту.
   Уже живым осмысленным взором он окинул походный стан. Туман, разгоняемый первыми лучами солнца, приоткрыл навершье царской палатки. Все ж таки, пока мал был Петруша, жилось не в пример спокойнее. Крутенек племянник, к родне не шибко ласков, все чего-то требует. Упаси Бог, что не так, родного дядю не помилует. Ну да все нынче будет как должно. Лев Кириллович бросил довольный взгляд в ту сторону, где встали лагерем Опорьевы. Что, Никита Андреевич, хрыч старый, не ведаешь, какое тебя нынче позорище ждет. Обошли мы тебя, объехали, а не тягайся с Нарышкиными, не тягайся. Умен боярин Никита, расторопен, ничего не скажешь, вон как английца приметил, в интересанты к нему пошел, только Нарышкин похитрее будет. С англичанином не приспел, немца себе добыл. Пушчонки у немца пожиже аглицких - тоже выход есть: аглицкие с глаз долой, и дело с концом. Правду сказать, пока вчера не прискакал гонец с вестью, что пушки перехвачены, сердце у Льва Кирилловича было не на месте. Зато теперь полное благолепие, жаль только, сами английцы, что орудия везли, удрали. Ну да ничего, кому они плакаться пойдут, Петру Алексеевичу? Так племянник разговоры не жалует, ему дело подавай, скажет: нет пушек, нет и беседы. Теперь-то точно казна все, что потребно, купит у Льва Кирилловича с кумпанством. Нарышкин сладко прижмурился, представив себе будущий доход.
   Вот через часок Петруша из своего шатра вылезет, велит стрельбу учинять, а аглицких пушек нет как нет. Государь боярина Никиту еще вчерась спрашивал, где его милорд с орудиями. Никита Андреевич клялся и божился, что к сроку приспеют, как нынче перед царем оправдываться станет? Теперь ему у государя прежней веры не будет, вот и ладушки, а то от денег лопается, все казенные заказы ему, еще и дочка-раскрасавица, Петр Алексеевич вокруг нее, как вокруг меда вьется. Тут как бы племяннику насчет боярышни Варвары чего в голову не стрельнуло, нам только опорьевской крови на престоле не хватает, женина родня живо вокруг царя обовьется, тогда совсем с Петром сладу не станет. То, что аглицкие пушки нынче в подвалах нарышкинского именья свалены, поможет два дела сделать - и Льву Кирилловичу с Кропфом мошну набить и Петра от опорьевского двора отвадить.
   Лев Кириллович удовлетворенно вздохнул и, собираясь нырнуть обратно в шатер, напоследок окинул взглядом весь стан. Увиденное заставило его прикипеть к месту. От опорьевских шатров, раздвигая уползающий туман, шагал чертов Фентон. Однако вовсе не вид самого англичанина заставил боярина Нарышкина судорожно потянуть носом воздух и глухо застонать с досады. Следом за англичанином деловито, с непреложностью свершившегося факта, катили пять его скорострельных пушек. Вокруг, покрикивая на мужиков, суетился Алешка Опорьев, а позади неторопливой перевалочкой следовал сам Никита Андреевич.
   - Что это есть, боярин? Это есть обман! Вы мне обещать! - нервный шепот ударил в спину Льва Кирилловича. Он круто обернулся и уставился на побелевшую физиономию Кропфа.
   - Мои холопы меня обмануть не могли, так что если кто нас и надул, так Опорьев с его английцами. Пять пушек для виду пустили, их мы и перестрели. А другие пять каким-то неведомым путем все ж таки привезли. Беда, конечно, но что ж поделаешь, придется теперь тебе самому с ним тягаться. Ты ж говорил, что твои бомбарды не намного этих хужее?
   Лев Кириллович вгляделся в обезумевшие глаза немца и только тут начал понимать, в какое сомнительное дело он влез. Дикий испуг Кропфа ясно говорил, что с его орудиями дело уж совсем не чисто. У Льва Кирилловича захолонуло сердце.
   - Твои пушки хороши будут, не опозорятся, верно?
   - Да, так есть, весьма хороши, - мямлил Кропф и слушая его запинающийся голос, от которого за версту несло ложью, Лев Кириллович схватился за голову. Ах ты, Господи, бес попутал, вахлаку немецкому на слово поверил. Ну почему же он кого из оружейных мастеров не послал проверить кропфовы пушки!? Все жадность, на большие деньги польстился. Повстречаться нынче его спине с царевой палкой, а может осерчавший племянник и что похуже учинит. Тут Лев Кириллович приметил легкую женскую фигуру, направлявшуюся в сторону будущих стрельб и сразу понял, кто это. Никита Андреевич, хитрый лис, еще и дочку сюда вызвал, теперь точно его верх будет. Громко сопя от расстройства в преддверии грядущих неприятностей, Лев Кириллович полез в шатер.
   Стан тем временем просыпался. От царских палаток слышался плеск воды, поросячьи взвизги и мужской хохот. Видать, там кого-то протрезвляли после вчерашней попойки. От стрельбища неслась брань и команды на трех языках, скрип орудийных колес. Наконец, появились Петр и Меньшиков.
   - Поздорову, боярин Никита! - заорал Петр, Никита Андреевич отвесил государю земной поклон. - Вижу, слово сдержал, вот милорд твой, а вот и пушки. Здорово и тебе, сэр Джеймс. Ох ты, да ты, боярин, дочку с собой прихватил, - тон царя сразу изменился, кошачьи глаза замерцали маслянистым блеском, - Здравствуй, Варенька, не ждал, вот уж порадовала. А вот и дядя. Все готовы, пошли подкрепимся, а там совсем развиднеется и учнем. Хочу сегодня дело покончить и к вечеру в Москву воротиться.
   Повеселевший Петр Алексеевич обхватил Варю и повлек к своему шатру, остальные двинулись следом. Недолгий завтрак доставил удовольствие лишь немногим его участникам. Отец и сын Опорьевы, вымотанные долгим ожиданием и бессонной ночью, позевывали в рукава, безуспешно борясь с дремотой. Лев Кириллович нервно крутил походный штофик, так и не решаясь налить, и вопросительно поглядывал на бледного и напуганного Кропфа. Петр был шумлив и радостен, вовсю сыпал Вареньке комплементами и поднимал здравницы в ее честь. Следом за ним и Меньшиков с офицерами старались не отставать. Варвара пыталась насладиться их вниманием, но у нее ничего не выходило, а все из-за Джеймса. С первого же момента как царь обнял ее, она чувствовала на себе тяжелый гневный взгляд Фентона. Его взгляд сердил и вызывал невесть откуда взявшееся чувство вины, а это чувство заставляло злиться еще больше. "Да что такое, - думала Варя, - Уставился как сыч, прямо не вздохнуть. С чего бы этому срамнику вести себя будто я ему жена или невеста нареченная и на его глазах другому куры строю. Что он себе позволяет! Так я и знала, что после нашего путешествия он вообще меня за свою девку посчитает. Нет уж, милорд, не думайте, что если я давеча вам кровь вытирала, спасибо говорила, позволяла себя обнимать, то вы уж и права на меня имеете. Что в пути было, то дело прошлое, сейчас мы снова среди людей и должно вам вести себя соответственно. Вы мне никто, меньше, чем никто!" Однако разум говорил одно, а странная виноватость не проходила. Злость на себя и Джеймса, желание прогнать прочь неуместное чувство, заставляли Варвару пуще вертеть хвостом перед царем, на комплементы отвечать веселее, смеяться задорнее.
   Если бы Джеймса спросили, почему у него на душе так паршиво, он скорее всего стал бы рассказывать об усталости тяжелого перехода, волнении от предстоящего испытания и еще о чем-нибудь в этом роде. Однако сам он прекрасно сознавал, что это неправда. Усталость ерунда, в жизни бывало и хуже, волнение тоже: его пушки - самые лучшие, может даже, лучшие в мире.
   Нет, вся душевная сумятица из-за проклятой девицы. Каждый раз она поражала его, открываясь с новой стороны. Вот и сейчас бесстрашную невозмутимую проводницу по болотам сменила юная придворная дама, безжалостная кокетка, с наслаждением принимающая знаки внимания и легко играющая мужскими сердцами. Теперь трудно поверить, что еще несколько часов назад эта утонченная красавица скакала по кочкам, отыскивая дорогу на смертельно опасном болоте. Джеймс недобро покосился на царя и его окружение. Те сыпали любезностями, иногда довольно фривольными, а она нет, чтобы смутиться. Вертится, отшучивается, глаза горят, щеки раскраснелись, чудо как хороша! Джеймсу неистово захотелось крепко взять красавицу за руку, вытащить из-за стола, отвести в свою палатку, подальше от внимания других мужчин, и там долго, до головокружения целовать, естественно, после того, как прочтет ей нотацию о ее поведении, неподобающем для... Для кого?
   Простенький вопрос сбил разгулявшееся воображение. Здесь ее отец и брат, здесь ее государь, он, Джеймс, не имеет никаких прав на девушку, она может спокойно флиртовать с кем угодно, не обращая на него малейшего внимания, ведь он ей никто. Почему-то эта мысль причиняла жгучую боль, пытаясь унять которую Джеймс мрачно выцедил стаканчик красного. Бесполезно, боль не проходила.
   Наконец, мучительный завтрак окончился и Петр зашагал к стрельбам, на ходу зычно выкликая главного бомбардира Акинфия Федотова.
   - Давай, Акинфий, если пушки готовы, по-первому делу с обычным количеством пороха пальни, а потом по фунтику и надбавляй, да гляди в оба, какая первая сдаст.
   Грянул залп, пушки окутались белыми дымами, затем залпы последовали один за другим, распугивая всю живность на многие версты окрест. Раскаленные пушки обливали водой с уксусом и дело продолжалось. Вдруг грохот умолк и Федотов заспешил наверх холмика, с которого Петр и его свита наблюдали за стрельбой.
   - Петр Лексеич, а Петр Лексеич, - еще издалека кричал бомбардир. - Шутки кончились, столь пороху, сколь ранее совали, любая пушчонка, даже совсем плохонькая, выдержит, а дале дело посурьезней будет. Если кто из господ иноземных врет, и бомбарды не доброго литья, так пушкарям при тех бомбардах ангельское пение слушать - разорвет ить. Велишь - продолжим, однако, мыслю я, кого сейчас в клочья разнесет, тот в баталиях тебе уже не послужит.
   Петр нахмурился, терять опытных бомбардиров не хотелось, но и испытание надо закончить, пушечный спор изрядно ему надоел. Вмешательство Джеймса избавило царя от необходимости принимать решение.
   - Если позволите, ваше величество, я сам выстрелю из своих пушек. Бомбардир я не лучший, но чтобы пальнуть моего опыта хватит.
   - Не боишься, что твои клочки вместе с обломками орудия будем по всем окрестностям собирать?
   - Ваше величество, эти пушки сделаны на моем заводе, я их знаю, ничего дурного быть не может, - Джеймс старательно цеплялся за возможность убраться подальше от царя, уж больно невыносимо было наблюдать как рука Петра нежно поддерживала, а порой и поглаживала округлый локоток Вари.
   - Пожалуй, надежа-государь, и я с ним пойду, - степенно заявил Никита Андреевич. - Вдруг подсобить чего надо будет.
   - И я с вами, батюшка, - тут же влез Алешка, боярин кивнул, разрешая.
   - Ну тогда и я с вами, - Варя решительно освободилась от царской руки, подобрала юбку и шагнула с холма. На окрик отца: "Куда, оглашенная, без тебя что ли не обойдемся!", она только презрительно повела плечиком и фыркнула:
   - Идти, так уж всем. Вы, батюшка, этому Фентону верите, а я вам верю, я бы и на саму пушку усесться не побоялась, так ее вона как дергает, сразу вверх ногами полечу.
   Царя дерзкое поведение красавицы развеселило. Он развернулся ко Льву Кирилловичу, испуганно втянувшему голову в плечи:
   - Ну, что скажешь, дядюшка? - Лев Кириллович только нервно повел шеей. - Молчишь? Видать, своему интересанту не больно доверяешь. Пойдешь к пушкам?
   - Коли велишь, так и пойду.
   - Ан велю, не сумлевайся. А ты что же, герр Кропф? Супротивник твой голову в заклад ставит, вон еще трое с ним не бояться, а ты за спинами хоронишься. Изволь и ты за качество литья животом ответить, ступай к своим орудиям. Кто живой останется, у того товар и возьму, - царь и вся его компания дружно захохотали.
   Варя легко побежала вниз, ошарашенный таким оборотом событий Джеймс в два широких шага догнал ее и, уже не обращая ни на кого внимания, крепко ухватил за руку.
   - Барбара, вы с ума сошли, немедленно вернитесь!
   - Сударь, вы может не приметили, но здесь мой отец есть, он мне приказывает, а вы ни при чем.
   - Барбара, не ведите себя как глупая девчонка, опомнитесь! Пушки везли издалека, холод, вода, может быть всякая случайность, чем черт не шутит, когда Бог спит.
   - Батюшка вам доверяет, а вы доверия не стоите, вы меня, его дочь, позорите, даже сейчас, на людях, - она высвободилась. - Так хоть в деле его не подведите, позаботьтесь, чтобы и черт не шутил, и Бог не спал.
   Она решительно зашагала к пушкам. Кипящий яростью Джеймс поплелся следом. Он уже не замечал, как отец и сын Опорьевы устроились возле лафета, как пушкари, ободренные их присутствием, начали готовиться к следующему выстрелу. Он только судорожно прикидывал, возможна ли катастрофа. Он прекрасно знал, что та порция пороха, которую заряжал бомбардир, никак не могла повредить его орудиям, и если бы не Варвара, даже и не подумал бы волноваться. Но присутствие хрупкой девушки возле грохочущего чудовища приводило его в ужас. Мало ли какое случайное повреждение, и им всем конец, а эта дуреха у самой пушки вертится, скоро вообще в жерло залезет, ею стрелять будут!
   Джеймса трясло от смеси раздражения и испуга, задорная улыбочка Варвары бесила чрезвычайно и в то же время страх, тягучий, липкий, мучительный, каким бывает только страх за другого, выворачивал душу. Впервые ужас заставил его потерять голову, перестать осознавать окружающее. Краем сознания Джеймс следил, как пушкари продолжали увеличивать дозу пороха, пока что ничего угрожающего не было, литье пушек вполне выдерживало возрастающий напор пороховых газов. В то же время мысли Фентона отчаянно метались, изыскивая способ вывести из под вероятной опасности упрямую ослицу в образе женщины. Обычно изобретательному сэру Джеймсу на сей раз ничего, кроме грубой силы на ум не приходило. Наконец, измотанный жуткими картинами растерзанного взрывом девичьего тела, которые услужливое воображение подбрасывало ему с каждым пушечным ударом, он, позабыв о приличиях и возможных зрителях, сгреб Варвару в охапку, намереваясь просто-напросто выкинуть ее куда подальше из гремящего и пахнущего порохом ада. Возмущенная Варя дернулась было, но устрашенная выражением его лица, затихла.
   Однако порыв Джеймса оказался не только не нужным, но и, к счастью, никем не замеченным. Пока обезумивший от тревоги Джеймс света белого не видел, события у соперничающей батареи развивались своим чередом. Унылая фигура посланного к пушкарям Кропфа маячила за спинами бомбардиров. Он старался как можно незаметнее отодвинуться подальше от пушки или, на худой конец, прикрыться грузным Львом Кирилловичем. Отойти от орудий совсем он все же не осмеливался. Когда очередной пороховой заряд забивался в жерло, беднягу перекашивало, будто этот заряд пихали ему в глотку. Он делал судорожные движения руками, словно пытаясь отгрести обратно хоть часть пороха, хоть немного уменьшить закладку. С каждым выстрелом немец все больше бледнел. Пушкари, видя его страх, сами пугались все сильнее, уже с откровенным ужасом взирая на орудия. Жуткая атмосфера ожидаемой гибели нависла над батареей. Спокойней всех был боярин Нарышкин, но и он ощущал продиравшую до костей тревогу.
   Развязка наступила внезапно. Когда очередная порция пороха легла на свое место, взамен орудийного грома раздался пронзительный взвизг. Кричал Кропф. Дико глянув на готовые к стрельбе бомбарды, он высоко подпрыгнул, взбрыкнув в воздухе тощими ногами, и бросился бежать вверх по холму. Не добежал, на половине дороги упал и затих, закрыв голову руками.
   Неожиданность происшедшего вызвала полную тишину, сменившуюся оглушительным хохотом. Смеялись все: облегченно и радостно пушкари у батареи, весело хохотал Петр, смеялся и Джеймс, стараясь незаметно разжать кольцо рук вокруг талии Варвары. Он почти с симпатией поглядел на нелепого человечка, своей выходкой избавившего от самого большого в его жизни ужаса. Джеймс освобождено вздохнул, поглядел на пушку, прикинул размер заряда и озадаченно покрутил головой. Теперь ему было совершенно непонятно, из-за чего он так отчаянно струсил, что собрался швыряться юными леди словно тюками. Объем пороха был еще не так велик, чтобы вызвать взрыв, причины для волнения не было. И тут из глубин его души с ясностью и невинностью неоспоримой истины вынырнула эта самая причина, вдребезги разбивая все сложные построения о необходимости досаждать Варе своими домогательствами, чтобы утешить уязвленное мужское самолюбие и примерно наказать гордячку.
   Какие к черту самолюбие и доказательства мужского превосходства? Он просто любит эту девушку, жить не может без невыносимого, дерзкого, бесстрашного, синеглазого и золотоволосого чуда. Вот она, та самая любовь, о которой так много писали поэты и которую Джеймс Фентон всегда считал не более чем прекрасным, но несбыточным мифом. Только сейчас Джеймс понял, что его поступками руководило вовсе не желание проучить Варвару, а простая потребность быть с ней, слышать ее голос, прикасаться к ней. Пережитый ужас открыл ему, что даже тень возможности потерять девушку повергает его в отчаяние.
   Ошеломленный своим открытием Джеймс едва воспринимал происходящее вокруг него. Хохочущий Петр лупил его по плечам, Джеймс и не заметил даже как тот подошел.
   - Молодец, ну молодец! - гудел царь. - Доказал свое. Соперник твой вроде как сам из спора выбыл.
   Дело, однако, решено было закончить. К немецким пушкам протянули длинные фитили, подпалившие их пушкари бросились бежать, обе батареи дружно рявкнули и тут выяснилось, что Кропф знал свои пушки ничуть не хуже, чем Джеймс свои, только с несколько другой стороны Раздался жуткий грохот, стоящих поблизости бросило оземь и поволокло, а на месте немецкой батареи высилась искореженная груда металла. Лев Кириллович, воочию увидевший какой опасности подвергался, отер крупные капли пота.
   Петр уже не смеялся.
   - Акинфий, что скажешь? - отрывисто бросил он.
   - Эти немецкие, Петр Лексеич, совсем видать дрянь. Были бы здесь тульского или уральского литья пушки, еще бы палили и палили. Мыслю я, кабы баталия была долгой, стали бы немки взрываться, всех бы окрест поубивали и корабли бы голенькие остались, подходи и бери. Аглицкие орудия добрые, вон свежие, будто роса по весне, служить будут справно, у нас таких крепких да на стрельбу скорых еще делать не умеют.
   - Что, герр, русского государя на мякине провести хотел, за счет казны поживиться!
   - Ваше величество, что-то сдается мне, не этого он хотел, - пока длился разговор с бомбардиром, Джеймс внимательно изучал подобранный обломок, - Я боюсь возвести напраслину, только мне кажется, что я уже видел такое. Когда я купил свой завод, меня старые мастера учили в деле разбираться. Они и рассказали историю, что под Стокгольмом какой-то граф Ремке построил завод, стал лить пушки, но хороших мастеров нанять поскупился. Через полчаса-час непрерывной стрельбы его орудия лопались словно стеклянные. Завод закрылся, а готовые бомбарды куда-то делись. Мне показывали осколок одной из пушек, там по излому такие же каверны в металле видны были. Думаю, если посмотреть, клеймо завода Ремке найдется.
   На поиски ринулись все, клеймо, старательно стертое, но все же заметное внимательно ищущему глазу, действительно обнаружилось.
   Лютый гнев исказил черты царя.
   - Вор, предатель! - процедил он, уставив гневные зрачки на дядю. - Шведского наймита привел, флот погубить хочешь, говори, за сколько продался! - Лев Кириллович мягким кулем повалился царю в ноги. Неизвестно, чем кончилось бы дело, ярость Петра явно распалялась, но подошедшая сзади Варя смело положила руку на рукав государя. Петр тяжело задышал, вырвался, но постепенно расслабился. Тогда она спокойно сказала:
   - Это ж совсем сильно надо хотеть живота лишиться, чтобы такую дрянь, еще и со шведским клеймом, открыто притащить. Ведь если бы нынешней проверки не было, а они в баталии повзрывались, ты бы, государь, тут же дознание учинил. А под рукой был бы один виноватый - Лев Кириллович, немец давно с деньгами бы удрал. Что ж, боярину голова не дорога? Так что по всему видать, оплел его немец.
   Напуганный Нарышкин, не подымаясь с колен, благодарно глянул на Варю. Петр помолчал, обдумывая:
   - Ладно, дядя, вставай, верю. Дурость тоже грех большой, а все не предательство. - Лев Кириллович вскочил, толстое лицо дрожало радостью, он попытался что-то сказать, но царь не дал. - Молчи, а то передумаю. Я ведь понимаю, что хоть шведу ты не продался, а казну обдурить хотел. За такое воровство надо бы казнить, только все вы воры, если всех казнить, кто останется. Полученные деньги и все, что потратилось на эту пушечную затею, - Петр повел рукой окрест, - вернешь вдвое, нет, втрое. И помни: в другой раз не помилую.
   - Ну, а ты... - Петр повернулся к Кропфу, которого уже крепко держали двое солдат. - Ты готовься. Значит, дядю моего охмурил, через него на корабли, что Петербург стерегут, рухлядь бы свою поставил, а там приходи швед и бери город. Ладно, спознаешься ты у меня с Преображенским приказом, все расскажешь!
   - Ваше величество, дело это уже не мое, но можно я скажу? - вмешался Джеймс.
   - Ну говори, герой.
   - Он ничего вам не расскажет, - Джеймс понизил голос так, чтобы его не слышал Кропф, - Потому что ничего не знает. Я в былые времена разные штуки проделывал, если есть нужда что-то подсунуть противнику, выбирать для такого дела следует наивного, ничего не знающего дурака, но и ему чтобы сведения не напрямую, а через третьи руки попали.
   - Заступаешься за него, значит? - Царь недобро прищурился. - А знаешь ли ты, что он на тебя донос написал, говорил, что ты шпион шведский, что ездишь, смотришь, а потом все брату моему разлюбезному королю Карлу передаешь. Я донос отложил, хотел посмотреть, чем дело с пушками кончится.
   - Не кипятись, Mein Herz, вообще-то милорд дело говорит, - вмешался молчавший дотоле Меньшиков. - Варнак этот из Бранденбурга прибыл, письмо от курфюрста своего привез, рекомендуют его там "любезным подданным". А ну как спросит потом бранденбуржец, куда его "любезный подданный" делся. И пойдут разговоры, что к нам купцам ездить нельзя, что мы их сразу в пытошную.
   - Так что ж его, просто так отпустить! - гневно воскликнул Петр. - Может, еще денег на дорогу дать!?
   - Ну зачем же просто так, - голос Джеймса звучал обманчиво мягко. - Он подданный курфюрста, я - королевы, оба мы лица приватные. Мне нанесено оскорбление, оскорбителю придется держать ответ в приватном порядке... - Джеймс отстегнул от пояса ножны со шпагою.
   - На дуэли с ним драться будешь? А когда он расскажет, что знает: во время самой драки али чуть погодя?
   - Ваше величество! - и взгляд и голос Джеймса были полны укоризны, - Я древнего рода, меня королева Анна в рыцари посвятила. Как же я могу скрестить шпагу с жуликоватым немецким лавочником?
   - Что же ты намерен делать? - на всех лицах был написан неподдельный интерес.
   - Я намерен объяснить мерзавцу, что бывает, если на знатных дворян писать доносы и перехватывать у них выгодные контракты. Если он захочет, чтобы я прекратил обучение, пусть в подробностях расскажет, где взял свои пушки и кто его научил везти их в Россию, - Джеймс упер шпажные ножны в землю и чуть согнул, проверяя на гибкость. - Потом пусть убирается, если сможет, конечно, - Джеймс похлопал шпагой по руке, - Только зрелище это не для женщин. Алексей, уведите сестру.
   Алешка решительно сопроводил Варю прочь. Она хотела запротестовать, но не стала, рассудив, что с вершины холмика, если еще влезть на валявшуюся там корягу, видно будет ничуть не хуже.
   Отведя сестру, Алешка бегом вернулся обратно, группа мужчин сомкнулась плотнее. Варя вскочила на облюбованную корягу и жадно всмотрелась. Коротко свистнула шпага, раздался треск разрезаемой одежды и с немца свалились штаны. Варя спешно отвернулась, зрелище было бесстыдное и совсем не привлекательное. Однако она невольно стала сравнивать только что увиденную мужскую наготу с тем, что недавно открылось ей при неверном свете очага охотничьего домика. Воспоминания вызывали тревожное и почему-то блаженное чувство. Тут же Варя ужасно рассердилась на себя и, отругав собственные непослушные мысли, с заалевшими щеками вернулась к происходящему.
   Подскочивший пушкарь сноровисто взвалил беднягу Кропфа себе на спину, и филейная часть немца предъявила себя на всеобщее обозрение. Затянутая в ножны шпага взвилась и с силой опустилась. Немец заверещал. Шпага поднималась и опускалась с равномерностью корабельного хронометра. Несчастный немец сучил ногами, кричал и плакал, в промежутках между мольбами о пощаде рассказывая о собрате - немецком негоцианте, который совсем задешево продал ему пушки, объяснив, что в России Кропф сможет получить за них двадцатикратную прибыль. Сам же продавец боялся совершить столь дальнее путешествие, предпочитая маленький, но верный доход дома. Незадачливый Кропф клялся, что не знал о шведском происхождении пушек, зато выяснилась его прекрасная осведомленность о том, что в настоящем бою его пушки не продержаться и часа. Его рассказ (если сбивчивый хаос слов, перемежаемых визгом и всхлипами, можно назвать рассказом) обелял Льва Нарышкина от обвинения в предательстве и даже показывал, что тот не ведал о плохом качестве литья, но всплыло, что за помощь при продаже боярину была обещана изрядная мзда. Царь вновь стал поглядывать на дядю нехорошим глазом. Наконец, когда стало ясно, что больше немец ничего не знает, и что он вовсе не хитрый шведский засыл, а просто жадный немецкий дурак, жестокая порка прекратилась.
   Джеймс брезгливо отряхнулся и обратился ко Льву Кирилловичу:
   - Вы бы, боярин, подобрали остатки, подлечили и отправили обратно в Бранденбург. Его появление там без орудий, без денег и с поротым задом здорово обеспокоит тех благодетелей, что ему пушки подсунули.
   - Ты, сударь мой, мне не указывай, указчик нашелся, - взвился Нарышкин, но Петр осадил его.
   - Не шуми, дядя, а радуйся, что сам легко отделался. Парень дело говорит, ты эту дрянь на Русь притащил, тебе ее и выпроваживать. Теперь пошли хлебнем на дорожку и в Москву. вели, милорд, выгружать свои пушки в Петербурге, я пошлю весточку Брюсу, чтобы принимал. Денег, сам знаешь, у меня нет, получишь из казны всякого товару, лен там, пеньку, еще что, Никита Андреевич тебе в том пособит.
   Вся компания двинулась к шатрам. На полдороги Варя заступила Джеймсу путь. Глаз ее гневно сверкали.
   - Вы просто зверь, сударь, безжалостное животное! - воскликнула она.
   - Прекрасная боярышня видно считает, что попасть в подвалы Преображенского приказа было бы для подленького дурачка лучше, чем пережить мое наказание за его многочисленные пакости?
   - Пусть и не лучше, но порядочные люди не устраивают собственноручных порок!
   - Естественно, упомянутые вами порядочные люди просто отдают приказы палачу и делают вид, что они не имеют отношения к мучениям жертвы. Очень удобно. - Джеймс отвесил короткий поклон и зашагал дальше.
   Варвара зло и смятенно глядела ему в спину. Ну почему ей никогда не удается его переспорить? И вообще, что он за человек такой? Способен рискуя жизнью броситься спасать совсем чужого ему мужика и учинить зверскую экзекуцию над бедолагой немцем, в негоциациях до мелочей честен, интерес компаньона как свой родной блюдет и тут же к дочке этого самого компаньона под юбку лезет. Вроде бы как за дела свои да контракты кого хошь со свету сживет, а полгода тому в бой со шведами влез без всякого профиту, и сегодня вот чуть себе все не испортил, когда за нее, Варю, испугался (она ведь прекрасно поняла, чего он вдруг ее ухватил, не иначе как убрать от пушки подале хотел). Любопытно, а ведь ни отец, ни брат за нее так не пугались, и Петр Алексеевич, хоть и глядит на нее масляными глазками, тоже спокойно на возможную погибель послал. Что бы значило подобное поведение сэра Джеймса? Впрочем, Варя тут же вспомнила, что он уже раз спасал ей жизнь и в тот раз это ничего особенного не значило, все она тогда себе придумала. Не понять ей английца, никак не понять. Не иначе как сумасшедший, говорят, на их острове все с придурью. Придя к сему логичному выводу, Варя соизволила обратить внимание на увивающихся вокруг кавалеров и решительно выкинула Джеймса из головы (вот только если бы он еще на нее так смотреть перестал, а то куда глаз ни кинешь, на его взгляд натыкаешься).
   Занятые собственными переживаниями, Варвара и Джеймс не обратили внимания, что за ними внимательно и с интересом наблюдал Лев Кириллович. После первой волны облегчения, когда он понял, что за свою дурость и, что скрывать, за жадность, придется расплачиваться деньгами, а не чем подороже, душу боярина заполонила досада. Дяде царя хватало ума, чтобы в первую очередь обвинять в сегодняшней беде пройдошливого немца и собственную доверчивость. Больше всего боярина злило, что немчура рассчитывал на двадцатикратную прибыль, а ему, боярину Нарышкину, говорил только о трехкратной и ею же обещал поделиться. Однако роль Фентона в своих неприятностях Лев Кириллович тоже считал не последней. Мало того, что чертов англиец разрушил его план с похищением пушек, так еще и углядел, что кропфовы орудия из Швеции прибыли. Ишь, знаток выискался, совсем в глазах племянника очернил, когда теперь удастся помириться.
   Эти мысли заставляли Льва Кирилловича пристально следить за Джеймсом и от него не ускользнула ни перепалка с Варварой, ни взгляды, которые Фентон кидал на девушку, ни то, как вспыхивая румянцем, Варя тщательно делала вид, что взглядов его не примечает.
   - "Эге, - подумал боярин. - а англиец-то на девку глаз положил и она его не совсем уж без внимания держит. Не знаю, что ты там на ее счет измыслил, милорд хренов, но я твою задумку поломаю, умоешься". Племяннику все едино придется остепениться и выгоднее будет в это вмешаться. Не так уж и плоха Варька Опорьева, род древний, богатый, из себя девица видная и модное обхождение знает, а главное - не злобная и Петрушу утишить умеет. Жаль только умна больно и с сильной родней, по кривой ее не объедешь. Так ведь Петр Алексеевич на дуре не жениться, а лучше своя, знакомая умница, чем какая пришлая, вроде Анны Монс или новой полюбовницы государя, что прошлогодь из-под Меншикова взята была. Если к делу как след подойти, можно и с племянником помириться, и с боярином Никитой в дружбу войти (глядишь, в дела свои возьмет). Царица будущая тоже свату спасибо скажет. А уж англиец проклятый всяко на девку только облизнется и восвояси отправиться. Надо, надо Александру Даниловичу словечко обронить про такой марьяж, пусть Петра настроит, а с Никитой Андреевичем поговорим сурьезно.
  
   Глава 18
  
   Придерживая под локтем малый жбан соленых огурчиков Варя мрачным взглядом сверлила затылок брата. Его замурзанный алонжевый парик валялся на ларе с мукой. Варя с брезгливой жалостью окинула взглядом судорожно ходящие под мятой рубахой лопатки, торчащую из ворота изжелта-бледную шею. Физиономии видно не было, поскольку голову по самые уши Алешка засунул в бадейку с рассолом, которую, жалостливо вздыхая, держала перед ним сердобольная стряпуха. Тощий Алешкин зад отклячился, перегородив вход в поварню.
   Варя, спустившаяся с верхнего житья терема, где она ублажала огурцами мучавшегося похмельем отца, прикинула, не выронить ли изрядно тяжелый жбан братцу на ноги. Ведь видит же, что она стоит за спиной, что ей тяжело, и даже не пошевелится! Нет, кажется, не видит. Когда он вообще кого-нибудь кроме себя видел! Пуп земли, Алешка Опорьев!
   Впрочем, предпринимать какие-либо действия было... скажем так, муторно. После вчерашнего празднования Варе следовало быть обиженной, оскорбленной, быть в ярости, но сквозь слой усталости на поверхность пробивалось лишь вялое раздражение.
   Вчера у Опорьевых гуляли. Напряжение предшествующих дней вылилось в развеселое, хотя и несколько истеричное буйство. Одно блюдо сменяло другое, чадящие свечи выхватывали из полумрака то торжественную физиономию пьяненького Никиты Андреевича, то глуповато-радостную Алешкину рожу, то усмешку Джеймса, иронично поглядывающего поверх граненого бокала на захмелевших компаньонов.
   Призрак опалы отлетел, возвращая в опорьевский дом спокойную уверенность знатных и богатых. И потому в тесном кругу участников пушечного предприятия звенели, сталкиваясь, бокалы, и здравница летела за здравницей.
   Отец и брат провозгласили здоровье государя, друг друга и англицкого гостя, выпили за ошалелую морду Льва Кирилловича и поротый зад немца, поименовали все пять пушек и всех тащивших их матросов Фентона, даже дядька Пахом удостоился доброго слова. Вот только сидящую у стола Варю они старались не замечать. Не глядели на нее, отводили взгляд, а уж если сталкивались глазами, то смотрели сквозь нее. Варя грустно улыбалась: подобного можно было ожидать.
   С каждым здравием лицо Джеймса выражало все большее недоумение. Он несколько растерянно поглядывал на Никиту Андреевича и Алешку, переводил взгляд на Варвару, снова на боярина с сыном и, наконец, не выдержав, поднялся сам:
   - Я хочу пить здоровье прекрасной и отважной женщины, без чьих ума и мужества я был бы сейчас на грани разорения, а вы, судари, обживали избенку на северной границе царства.
   Джеймс выпил свое вино среди гробового молчания. Варя не поднимая глаз ковырялась в тарелке. Никита Андреевич смущенно откашлялся:
   - Конечно, дочкина заслуга велика, милорд, но сейчас всем нам след о том забыть и не поминать, а то неровен час кто прознает как боярышня Опорьева, забыв стыд, с мужиками таскалась.
   - Разглашать недавние события не стоит, но вот забывать... - возразил Джеймс, - Я намерен помнить с благодарностью, а вам любезный компаньон следует еще и гордиться дочерью, спасшей всю семью.
   Странный, невыносимый человек! Она была почти благодарна ему, почти испытывала к нему нежность, если бы... Варя вновь ощутила сильные руки, перехватившие ее на темной узкой лестнице и ударивший горячий шепот:
   - Завтра перед полуночью я жду вас за калиткой сада!
   - Вы с ума сошли, зачем мне приходить?
   - Затем, что если вы не придете, я проверю крепость окна вашей спальни, - так же внезапно как и появился Джеймс исчез, растаяв в путанице переходов.
   Что же теперь прикажешь делать? Идти или не идти? Командуя наводящими порядок девками, обихаживая отца, в отличии от Алешки предпочитавшего маяться похмельем в одиночку, а не на глазах у дворни, Варя напряженно размышляла. Братец, наконец, соизволил освободить проход и она, задумавшись, прошла внутрь. Выйти? Не подумает ли он, что Варя готова сдаться. Да и вдруг кто увидит. Не выходить? С сумасшедшего английца станется влезть в ее окошко, и что тогда делать, вопить "спасите, помогите"? Неровен час, и впрямь спасать прибегут.
   Доносящийся со двора шум вернул Варю к реальности. Тяжело заваливаясь боками и разбрызгивая весеннюю грязь в ворота въезжала карета. Дверца распахнулась и Александр Данилович Меньшиков собственной персоной ступил на подножку. Шагнул на землю и галантно раскланялся, помогая сойти... тетушке Наталье Андреевне. Вслед за женой спустился и сам князь Мышацкий, последним, отдуваясь, вылез Лев Кириллович Нарышкин. Соскочившие с запяток лакеи поволокли из чрева кареты объемистый сверток.
   Все было ясно - Меньшиков с Нарышкиным приехали мириться, дядюшку с тетушкой как парламентеров прихватили, Лев Кириллович подарком расстарался. Значит, опять гульба до утра. Собираясь с силами Варя глотнула ломкого весеннего воздуха. Что ж, выдержали бы люди, а уж в хозяйстве припаса достанет.
   Успевая зорко приглядывать за мечущимися с блюдами челядинцами, Варя благодарно-любезно кивала в ответ на лихо закрученный дифирамб, произносимый в ее честь Алексашкой. В сегодняшнем застолье ей оказывалось изрядное внимание, то один, то другой гость разражался прочувственной речью о ее прекрасных глазах, ради которых они все готовы... На что только они не готовы ради ее прекрасных глаз, причем с каждой чаркой все готовее.
   Часы на окне прозвенели одиннадцать и слушая очередной пьяно-заковыристый комплемент Варя решила "Пойду!". Пусть англиец безбожник, негодяй, соблазнитель и немножко насильник, пусть встреча с ним сопряжена с риском, но ей совершенно необходимо сейчас же увидеться с человеком, способном воспринять ее не как дуру бессловестную.
   Когда время близилось к полуночи Варя поднялась из-за стола:
   - Куда вы, Варвара Никитична, - вскинулся Меньшиков, - Неужто оставляете нас, сирых?
   - Пущай себе идет, Александр Данилович. За дворней хозяйский глаз завсегда нужон, - Лев Кириллович наставительно воздел перст, - Мы ужо тут пока сами с Никитой Андреевичем покалякаем.
   Варя почтительно присела, чувствуя как любезная до приторности улыбка сводит ей скулы.
   Через сад она почти бежала. Варя распахнула калитку и привалилась к ней спиной, переводя дух. Из-за поворота ограды выступила темная фигура.
   - Вы пришли, вы все таки пришли! - словно не веря, сказал Джеймс.
   - Нет! - отрезала Варя, потом осознав абсурдность своего заявления, смутилась, прошептала, - Да!
   Они помолчали. Впервые в жизни Джеймс мучительно искал, но не находил слов. Как просто все было еще недавно! Был он, любимец женщин и сердцеед, была юная провинциалочка с невозможным характером и излишне острым язычком, которую следовало проучить. Он всегда точно знал, что и как сказать, когда подразнить, когда польстить, а когда напугать. Сейчас же он стоит перед ней как растерянный юнец и не находит слов даже чтобы объяснить, зачем заставил ее прийти. Больше всего ему хотелось обрушить на нее град упреков за то, что она превратила такую понятную и достойную вещь как плотская страсть в такую дурацкую шутку как любовь, но понимая глупость упрека, он продолжал молчать. Джеймс чувствовал себя неловким деревенским пареньком на свидании с первой в жизни женщиной. Он взмолился, прося Бога или дьявола, чтобы произошло что-нибудь способное отвлечь внимание Вари до возвращения к нему дара речи. Впрочем, через мгновение Фентон пожалел о своей просьбе, ибо мольба его была услышана.
   Из темноты на них надвинулась рожа. Рожа была буйно волосата, из недр растительности выглядывали маленькие вороватые глазки. На Джеймса пахнуло смесью издавна немытого тела и крепкого перегара. В глубине переулка шевелились неясные тени, в которых с трудом угадывались человеческие фигуры. Заплетающимся языком рожа пробухтела:
   - Барин, подай монетку на бедность. Чаво вылупился, помоги убогому, на том свете зачтется.
   Не понимая ни слова, но ясно ощущая сгущающуюся враждебность Джеймс отодвинул Варю себе за спину. Из-за плеча кудлатого мужика вынырнул остролицый человечек, облаченный в драную монашескую рясу, поверх которой побрякивали ржавые вериги.
   - Карпушка, соколик, - сладко пропел человечек, - Что ты с ним тары-бары разводишь, рази не видишь - немец это проклятый. Поналезли на Русь, веру православную сгубить хотят, слуги диаволовы. Царя подменили, истинного государя сгубили, а на его место колдовскую куклу посадили. Истинно говорю вам, - человечек упер в Джеймса палец с обкусанным грязным ногтем, - Се антихрист.
   - Не терплю фамильярности, - брезгливо пробормотал Джеймс и мертвой хваткой сжав кисть человечка, резким движением отогнул ее назад. Дикий истошный визг полоснул по ушам. Остролицый рухнул на колени, судорожно прижимая к груди искалеченную руку.
   - Чего же это деется, православные? - с искренней обидой в голосе вопросил кудлатый, - Немчура поганая Божьего человека скалечила! Бей его, кто в Бога верует!
   Как всегда, его тело начало двигаться раньше, чем Джеймс полностью осознал опасность. Еще не смолк кликушеский визг человечка, еще не успела в ужасе вскрикнуть Варя, как Джеймс уже метнулся вперед. Голова сделалась пустой и легкой, свободной от сознательных мыслей, время растянулось в бесконечность, внутри которой тело Джеймса жило своей особой жизнью, жизнью, несущей смерть.
   Шпага покинула ножны, Джеймс легко поднырнул под занесенную дубину кудлатого, в полуобороте коротко саданув его эфесом в висок и с наслаждением чувствуя как проламывается под ударом хрупкая кость. Не успевший осознать свою смерть мужик рухнул вбок, а из переулка на Фентона уже набегал второй нападающий, неумело размахивающий кривой саблей. Сталь ударила о сталь, высекая искры. Бедняга совсем не был фехтовальщиком и Джеймс даже мимолетно пожалел его, когда тот всем немалым весом нанизался на его клинок. Джеймс рванул шпагу на себя, с чавкающим звуком выдергивая ее из мертвого тела. Кто-то прыгнул ему на спину, захлестывая горло тонким шнуром. Фентон вслепую ударил локтем. Попал, хватка ослабла. Он резко обернулся, описывая шпагой широкую дугу. Нападающий отскочил, окропляя придорожную грязь кровью. Джеймс достал его в глубоком выпаде, тут же заметив просверк стали слева. Длинный нож скользнул по ребрам, на мгновение прильнул к телу, омывая его холодной волной боли. Перехватив нож, Джеймс смачно впечатал эфес шпаги в морду нападающего.
   Булькая окровавленным ртом, старый знакомый в рясе, выпустил оружие и дернулся, пытаясь бежать. Толчок едва не сшиб англичанина с ног. Джеймс рванул противника к себе и глядя в расширенные смертным ужасом глаза, выбросил навстречу клинок. Юродивый распахнул рот для крика, Фентона обдало волной гнилостного запаха. Но вопль умер, не родившись. Человечек обвис на руке Джеймса, его глаза подернулись тусклой пеленой и тело повалилось в мокрую жижу. Джеймс тяжело привалился к ограде и оглядел учиненное побоище.
   - Вы их всех убили, - постукивая зубами пробормотала Варя.
   - Нужно было подождать пока они убьют нас? - огрызнулся Джеймс.
   - Последний пытался бежать!
   - И разнес бы по всей Москве, что я был наедине с некоей дамой возле палат боярина Опорьева.
   - Ах, так вы мою честь защищали! Защитник выискался, прости Господи! Не заставляли бы меня сюда приходить и ничего бы не было! - Варя воинственно уставилась на Джеймса, но всмотревшись в него внимательнее, взволнованно воскликнула, - О Боже, вы ранены, у вас кровь!
   - Пустяки, царапина!
   - Ничего себе царапина! - Варя поддержала пошатнувшегося Джеймса, - Хлещет, как из резанной свиньи.
   - Лестное сравнение, - Джеймс слабо усмехнулся. Варя почти протащила его через сад, втолкнула в поварню, скомандовала:
   - Снимайте камзол, рубашку, все!
   - Увидят! - слабо запротестовал Джеймс.
   - Не увидят, все или веселятся или спят уже. Осторожнее, заденете рану. Дайте я сама, - она ловко расстегнула камзол, развязала жабо и манжеты, нежным бережным движением стащила рубашку, оставив его полураздетым, и склонилась над раной. Фентон спросил:
   - Как думаете, кто их послал?
   Не отрывая внимательных глаз от раны и явно не слишком задумываясь над его вопросом она ответила:
   - Может, случайные грабители?
   - Прямо за воротами вашего дома? Весьма сомнительно!
   Но Варвара не слушала его, отерев чуткими пальцами запекшуюся вокруг раны кровь, она облегченно вздохнула:
   - Ничего страшного, порез, хотя и очень глубокий. Надо зашить, а то загноится, - через мгновение на очаге в двух котелках кипятились полосы полотна, нитки и устрашающего вида игла.
   Варя усадила Джеймса поближе к огню, сунула ему бутыль с водкой, велела хлебнуть, потом отняла и бестрепетной рукой плеснула водку на рану. От неожиданной резкой боли Джеймс взвился.
   - Больно? Так вам и надо, - удовлетворенно заявила Варя, вдевая нитку в иглу, - Не будете благородных девиц из родительских домов выманивать. Свидание при луне ему понадобилось! Вот и получайте свое свидание! - она опустилась на колени, пальцами свела края раны и с невозмутимостью полкового хирурга воткнула иглу в живую плоть.
   - Где вы научились раны зашивать? - прокряхтел Джеймс.
   - Бабушка научила, - Варя щелкнула ножницами, отрезая нитку. Из под стола был вытянут уже знакомый Джеймсу берестяной короб. Варя вытащила несколько листочков и разжевав их, наложила на рану. Когда высушенная над очагом теплая полоса ткани охватила бок Джеймс почувствовал как боль отступает, оставляя ощущение блаженной усталости, - Батюшка ужасно боится, что когда-нибудь на нас церковное покаяние наложат, - Варя хмыкнула, - Помните небось, что княжна в охотничьем домике говорила: "Девки Опорьевы издревле ведьмы!"
   - Я ее не слушал, я на вас смотрел.
   - Кабы только смотрел, - буркнула Варя, критически оглядела свою работу и заявила, - Завтра травы убрать, повязку сменить, а дней через пять-шесть пусть кто-нибудь снимет шов, - она собрала инструменты и попыталась подняться, но руки Джеймса на плечах удержали ее. Она вскинула голову, встречаясь глазами с Джеймсом.
   От выпитой водки у Фентона слегка кружилась голова, схватка еще ликовала в крови и ему мучительно хотелось женщину, вот эту женщину, прекрасную, своенравную, отважную, желанную. Он поправил выбившийся из ее прически золотой локон, нежно взял ее лицо в ладони и склонился над ней, покрывая легкими поцелуями лоб, щеки, полуоткрытые губы, зарываясь лицом в душистые волосы и тихо шепча, - Родная моя..., любимая, жизнь моя!
   Варя замерла под его стремительными ласками. Она попыталась высвободиться, но здесь, в кольце его рук, у его груди она ощутила себя защищенной, огражденной от всех опасностей мира. Впервые за многие годы она была не одна и она позволила себе мгновение отдыха, уютно устроившись в его объятиях, а он тихонько целовал ее, шепча нежную ерунду. Вот его ласки стали смелее, настойчивее и она ощутила во всем теле уже знакомый ей голод, усиливающийся с каждым прикосновением, каждым поцелуем. Джеймс чувствовал как она дрожит в его объятиях, все крепче прижимаясь к его обнаженной груди. Он сжал ее плечи и впился в губы неистовым поцелуем, запрокидывая ей голову и терзая нежный рот. Она глухо охнула и поникла, сдаваясь.
   - Моя! - торжествующе воскликнул Джеймс и тут же отлетел к стене от крепкого пинка. Перед его носом взметнулся вихрь юбок и Варя отскочила к двери.
   - Убирайтесь вон! - прошипела она разъяренной кошкой, - Даже сейчас вы..., даже сейчас!
   - Барбара, леди Барбара, - бормотал Джеймс, выпутываясь из опрокинувшейся лавки, - Я не хотел ничего плохого... Выходите за меня замуж! - выпалил он и сам испугался своих слов.
   - Я вам не Барабара, я Вар-ва-ра, - процедила Варя. Ее пальцы скорчились как когти хищной птицы, ей явно хотелось вцепиться Джеймсу в физиономию, - Отправляйтесь к вашим Барбарам и с ними "не хотите ничего плохого"! - Тут до нее дошел смысл его последней фразы. Она резко вздохнула, выпрямилась, отыскивая утраченное равновесие духа, и с суховатым смешком произнесла, - Вы не теряетесь, сударь мой, даже в жены зовете, лишь бы своего добиться, - С чопорным достоинством он направилась к выходу, бросив через плечо, - Будьте любезны одеться и покинуть наш дом, и не возвращаться сюда никогда, слышите, никогда!
   На лестнице Варе еще удавалось сохранить самообладание, но добравшись до светлицы она упала на постель и разрыдалась. Сегодняшней ночью она перестала обманывать себя. Ничто не ушло, ничто не изменилось. Безумно, до смерти испугавшись за него, а потом прижимаясь к нему в блаженном сознании, что он живой, реальный, здесь и сейчас рядом с ней, она поняла, что по-прежнему глупо и безнадежно, отчаянно любит Джеймса Фентона, и нет для нее иного счастья как смотреть в веселые, ласковые и такие лживые глаза настойчивого любителя поразвлечься.
  
   Глава 19
  
   Нынешнее утро было так похоже на предыдущее, что Варе подумалось, не были ли все события ночи лишь безумным сном. Отличия заключались в ракурсе, поскольку вчера Варя пыталась войти в поварню, возвращаясь от Никиты Андреевича, теперь же хотела выйти из нее, направляясь к нему. Но и сегодня, как вчера двери закупоривал глотающий рассол Алешка. Варя привычно перехватила жбан с огурцами, приготовившись ждать пока мужчина соизволит очистить проход, но, видать, вчерашняя ночь оказалась безумной не только для нее. Увидав ее краем глаза, Алешка немедленно вынырнул из бадьи, огладил волосы и несмело улыбаясь, спросил:
   - По здорову ли, сестрица?
   Варя оторопело воззрилась на него. Алешка шагнул в сторону, освобождая дорогу. Подозрительно поглядывая на брата, Варя бочком протиснулась мимо, пробормотав:
   - Благодарствую, братец, - и направилась к отцу, напряженно обдумывая, что же такое пил вчера Алешка и нельзя ли его поить этим ежедневно. Оказалось, что сегодняшние чудеса лишь начинаются. Проходя мимо матушкиных покоев Варя с изумлением увидала как Прасковья Тимофеевна отвлеклась от беседы с очередным юродивым только для того, чтобы пожелать доброго утра и ласково улыбнуться дочери.
   Спасаясь от странностей, Варя нырнула в комнату отца, но и здесь все было необычным. Как правило, неопохмелившийся Никита Андреевич встречал дочь хмурым страдальческим взором, расцветая лишь при виде соленых огурчиков, но сейчас первая его улыбка досталась Варе и лишь вторая - жбану.
   К вечеру Варя уже была в полном изнеможении, ибо родные и близкие взялись извергать на нее внимание бурным потоком. На поварне, в коморах, в чуланах, в сенях и на огороде отец, мать или брат вырастали за ее спиной, уговаривая не застудить горлышко, не натереть ручки и не натрудить спинку. На ее вопрос о причинах столь нежной заботы она получила лишь невразумительный лепет Прасковьи Тимофеевны о челяди, что должна за хозяйством приглядывать, а красавице-дочке след в горнице сидеть, шелками шить. Поэтому въехавшая на двор карета Мышацких была воспринята Варварой аки Божья милость. Целуя тетку, Варя тихонько спросила:
   - Чудные дела у нас в доме творятся сегодня. Не ведаешь, что с родичами моими сталось?
   Тетка по-девчоночьи хихикнула:
   - Знаю, все знаю. Вести самые добрые, - она потрепала племянницу по щеке, - Вели подать чего-нито в отцову комнату и приходи.
   Когда следом за нагруженной подносом девкой Варя вошла к отцу, ее уже ждали. На излюбленном месте под образами торжественно надувала щеки Прасковья Тимофеевна. За столом, нависая над всей комнатой, расположился довольно жмурящийся Никита Андреевич, а вдоль стены рядком сидели тетка, дядя и Алешка. Установленный в центре стул явно поджидал саму Варвару. Чувствуя себя крайне неуютно, она уселась и обвела вопросительным взглядом всю честную компанию. Боярин звучно откашлялся:
   - Вот какое дело, дочка. Ты уж взрослая девица, собой видная, хозяйственная, новомодное обхождение знаешь, женихи вокруг тебя так и вьются. Так не пора ли и замуж, а то долго ли до греха?
   Слова отца потрясли Варю. Она часто думала о замужестве, говорила о нем как о желанной доле, но все же представляла брак делом отдаленным, о котором гораздо приятнее мечтать, нежели столкнуться наяву. Она смиренно проговорила:
   - Али я чем не угодила, батюшка, что вы меня гоните?
   - Что ты, Варя, я о твоем же счастье пекусь, ты как раз в возраст вошла, пора тебе уж судьбу решать. Говори-ка, кто из женихов тебе люб?
   Перед мысленным взором Вари предстала длинная череда ухажеров: чрезвычайно знатных, достаточно богатых, в меру образованных и безнадежно скучных в сравнении с... Никаких сравнений! Разозлившись на себя за глупые мысли о некоем недостойном предмете, Варя подумала, что замужество для нее сейчас лучший выход и кротко ответила:
   - Кто вам мил, батюшка, тот и мне люб. Может Михайла Инехов, али лучше Андрюша Мосальский или вот еще Глебов Федор Алексеевич, хоть и постарше будет, а человек весьма достойный.
   Лукавая улыбка заиграла на губах Натальи Андреевны. Боярин усмехнулся и чуть ли не игриво произнес:
   - А что насчет Петра Алексеевича скажешь?
   - К-какого Петра Алексеевича? - заикаясь пробормотала Варя.
   - Романова, Петра Алексеевича!
   И глядя на обалдевшую Варину физиономию, все семейство покатилось со смеху.
   - Ай, Варька, ай, молодец, - хлопнул себя по колену Алешка, - Такой чести дому принесла, - он шутовски поклонился ей, - Здрава буди, государыня-сестрица!
   - Петр Алексеевич что, сватов заслал? - спросила Варя.
   Все снова захихикали.
   - Ну, сватов не сватов, а вчерась как ты ушла, Меньшиков с Нарышкиным сказывали, что ты государю крепко в сердце запала. Вот теперь ты, Варенька, у меня умница, вот теперь ты нам всем чести прибавила, вижу, истинное мое дитя, настоящая Опорьева. Ты только у государя перед носом чуток повертись, все наше будет! Ух, мы далеко пойдем, куда там Милославским с Нарышкиными, - боярин потряс кулаком, - Всех к ногтю приберу!
   Оцепенев, Варя застыла на своем стуле. Вокруг нее бушевали грезы и мечты: семейство строило планы. Алешка уже бросал в бой полки, да где там, целые армии. Никита Андреевич азартно примеривался к приказу Большой казны. Иван Федорович несмело заикнулся о дозволении вернуться в вотчину, но под пристальным взглядом жены заговорил о посольской должности в Париже. Даже Прасковья Тимофеевна что-то бубнила о княгине Долгорукой, которая уж теперь не осмелится в церкви локти растопыривать.
   Варины губы беззвучно дрогнули, пересохшее горло не смогло издать ни звука. Она вновь попробовала заговорить.
   - Теперь, значит, чести прибавила, - ее голос был похож на хриплое карканье, - Раньше, выходит, позорила.
   Оторвавшись от радужных планов, родные недоуменно уставились на нее.
   - Ты что, Варвара, белены объелась? - изумленно спросил отец.
   Варя взвилась:
   - Как Милославские хотите, как Нарышкины, - она почти кричала, - А как Лопухины не желаете ли?
   - А чего, - ответствовал Алешка, - с Лопухиными ничего дурного не сталось.
   - И верно, ничего не сталось, только вот Дунька Лопухина, царица недавняя, при живом муже в Новодевичьем монастыре слезы льет. Спасибо, хорошие мои, - она в пояс поклонилась, - Печетесь вы о моем счастье. Когда вам беда грозилась, я о себе не думала, вас спасала, а вы меня теперь за ради своей выгоды зверю в лапы.
   Она закрыла лицо дрожащими руками. Тетушка бросилась к ней, обняла за плечи:
   - Дитятко, Боже мой, что ты говоришь! Ведь это царь, это честь, это счастье. Чего ты боишься?
   - Ах, оставьте, тетушка, - Варя вырвалась, разбрызгивая слезы со щек, - Вот именно, что царь, нету ему ни закона, ни указа. Надоем я ему или для дел державных брак с иноземной принцессой занадобится, быть в монахинях еще одной царице. Я Петра Алексеевича не привораживала и впредь, себе на погибель, делать того не стану.
   - Ах ты, сквернавка, - наливаясь дурной кровью процедил Никита Андреевич, - Бесстыдница! Заслуги мне в нос тычешь, род спасла, кланяйся тебе теперь! Да будь ты добронравной девицей, тебе таковой спасительный план и в голову бы не вошел, сидела бы смирно, ждала, чего мужики решат, а не высовывалась со своими советами, отца позоря! Как хочешь, Варвара, или ты будешь с государем ласкова и доведешь дело до сватовства, или берегись!
   - Выходит, что вам помогала, то стыд и позор, а что вы собственную дочь как распутную девку под царя подкладываете, то честь великая! - озверев до полного бесстрашия вскричала Варя.
   Грубая справедливость ее слов заставила Никиту Андреевича потерять голову. Одним прыжком преодолев разделяющее их расстояние, он схватил Варю за руку, швырнул на пол, замахнулся. Иван Федорович и Наталья Андреевна повисли на нем, не подпуская к дочери.
   - Никита, ты что, очумел, - кричала княгиня, - Не можешь дочь по доброму уговорить? Она же нашей опорьевской породы, теперь упрется, не сдвинешь.
   Боярин стряхнул с себя родичей, нагнулся к Варе. Она попыталась закрыться, но он с силой отвел ее руки и наклонившись к самому лицу, бросил:
   - Уговаривать тебя я не намерен, ты моя дочь и твой долг - повиноваться. Что захочу, то с тобой и сделаю - хоть холопам отдам, хоть в тереме до старости запру. Долго терпел я твои фанаберии, теперь будя. Монастыря боишься? Знай же, или ты как послушная дочь радуешься тому браку, что мы для тебя умыслили и делаешь все, чтобы державного зятя для рода заполучить, или отправишься к тетке Аграфене в монастырь и будешь сидеть там, пока не опамятуешь!
   Наталья Андреевна похлопала брата по плечу:
   - Будет тебе, братец, дитя стращать, дозволь я с ней поговорю.
   - Говори сколь хошь, но помни, мое слово твердое!
   Наталья Андреевна присела на пол рядом с племянницей:
   - Варенька, солнышко, оставь напрасные страхи, Дунька была дура старомосковская, ее Петру Алексеевичу покойная царица-мать сыскала. Что она умела - варенье лопать да мух гонять? Ты умна, ты хороша, языкам обучена, хоть в воинском походе, хоть на балу - нигде не сплошаешь. Такой женой любой гордиться может, государь тебя ни за что не покинет. Ты ведь мечтала о своем доме, а тут не дом даже, целое царство, только руку протяни.
   - Может я ошибалась, тетушка, может я мечтала совсем о другом!
   - Вот это брось, Варвара, - тетка разом посуровела, - Знаю я, что за глупые мечты у тебя в голове. Говорила ведь тебе, вырви английца из сердца, иноверец он, тебе не пара, честному браку меж вами не быть, а что другое - грех. Смотри, скажу про твои глупости отцу, я греху не потатчица.
   - И вы против меня, тетушка!
   - Глупенькая, - княгиня погладила ее по голове, - Я просто лучше знаю, что тебе на пользу. Пойди в сад, погуляй, подумай. Великая честь перед тобой, огромная власть, а сколько доброго для Отечества ты сможешь сделать! А с английцем твоим только позор, забвение, отцовское проклятие. Побудь одна, пораскинь умишком. Ступай. Никита, можно она прогуляться выйдет?
   - Пущай себе идет, лишь бы вернулась веселая и послушная.
   Залитый луною сад был фантастически красив. Свет выбивал холодные искры из покрытых ночным инеем деревьев. Блики мерцали всюду и не ясно было, где заканчиваются лучи света и начинаются грани льда. Скользящая мимо светящихся стволов фигура, казалось, тоже источала бледное сияние. Молча и стремительно она проносилась меж деревьями, талый снег не скрипел под ее ногами, ни одна ветка не дрогнула на ее пути. Любой сторонний наблюдатель поверил бы, что это зимний призрак, а может и сама уходящая Зима, ищущая жертву для последнего ледяного поцелуя. Поверил бы, если бы не три словечка, произнесенные призраком вполголоса. Нет, сам голос был прелестен, под стать красоте ночи, но вот словечки... Такие можно услышать разве что на конюшне, да и то от очень пьяных и разозленных конюхов.
   Несдержанный на слова призрак разбудил ночную тьму. Тьма шевельнулась и веселый, на сей раз мужской голос произнес:
   - Ого-го, сударыня, вот уж не думал услышать такое из уст знатной дамы. В России я недавно, но смысл этих слов я знаю.
   - Подслушивая, услышишь мало приятного, сэр Джеймс.
   - Зато узнаешь много полезного, - парировал Джеймс, выступая из-за деревьев.
   - Что вы здесь делаете?
   - Ах, моя леди, этот вопрос стал уже доброй традицией наших встреч. Ответ будет все тот же - я охочусь за вами.
   - Сейчас, ночью?
   - Ну, для моей охоты ночь - самое лучшее время, к тому же я оказался прав, вы появились. В вашей сумасшедшей стране я уже сделал немало глупостей и ночной караул в саду прелестной женщины - еще не самая большая из них, - Джеймс посерьезнел, - Теперь выкладывайте, что у вас произошло?
   - Произошло? С чего вы взяли?.
   - Оставьте, леди Барбара, не надо притворяться. Я почти не знаю русского, но я уже хорошо изучил вас. Вы расстроены, смущены и напуганы. Оказывается, все же есть что-то, что может напугать вас. Что случилось? Куда вы бежали?
   - Я никуда не бежала. Мне теперь бежать некуда. Раньше такое место было в доме моей тетке, а теперь и туда мне дорога закрыта, - ее голос дрогнул и она вдруг горько и безнадежно заплакала.
   Он обнял ее и прижал к себе. Она плакала на его груди, а он нежно гладил ее по волосам и думал, что она невероятно красива и всякий раз по-иному. Еще он думал о том, какой светской дамой она стала. Ухоженность, лоск для нее инстинктом. Даже сейчас, среди ночи, когда она так явно предавалась горю, ее туалет был безукоризнен. Нежно-голубое шерстяное платье идеально сочеталось с собольей шубкой и жемчужными гребнями в волосах, томительный запах духов смешивался с ароматом волос и кружил голову. Из женщины, способной позаботиться о своем туалете и в минуту горя и в час опасности получиться жена, которой можно гордиться.
   Он выждал пока рыдания стихли, отер ее лицо платком.
   - Ну-ну, довольно. Теперь, когда вы выплакались, скажите, наконец, что случилось. Кто вас обижает, кроме меня, конечно? Любого обидчика можно наказать, любую опасность преодолеть. Объясните мне все и я найду выход.
   - Выхода нет. Меня не обидели, мне оказали честь. Что-то можно преодолеть, чего-то избежать, но куда денешься от венца царицы всея Руси?
   Джеймс замер.
   - Леди, я не понимаю вас. Объяснитесь!
   - Пресвятая богородица, что тут объяснять! Вы ведь видели как государь относится ко мне? Видели. Другие тоже видят. Сегодня моя родня говорила со мной. Все как один: батюшка, матушка, тетушка с дядюшкой, братец. Они хотят, чтобы я стала женой Петра Алексеевича, чтобы я стала царицей и они получили ту власть, которую при царе Алексее Михайловиче имела родня его жен.
   - Но это безумие, моя леди. Государи не женятся на подданных, даже на очень знатных, они ищут жен при других королевских дворах.
   - Это у вас так, а у нас государи не женятся на иноземицах. Искони царицами становились дочери боярские.
   Его руки, гладившие ее плечи и волосы, медленно опустились. Он посмотрел на нее и в его голос и взгляд, казалось, проник холод весенней ночи.
   - Ну что же, леди, поздравляю вас. Какой успех! Ваше нежное чувство к царю увенчается законным браком. Вы будете очень счастливы в своей любви.
   - О Боже, какое счастье, какая любовь? Это страшный человек, я боюсь его. Он великий государь, наверное все, что он делает с нашей жизнью - правильно. Но ему все равно, что будет с теми, кто рядом с ним. Ради своих целей, пусть высоких, пусть важных, ради своей прихоти он уничтожит любого. Царицу Евдокию, когда она надоела ему, он отправил в монастырь, Анну Монс вышвырнул как тряпку, ей повезло, что жива осталась. Если он посчитает нужным, то и собственного сына отправит на плаху не задумываясь. Он не человек, не мужчина, он только царь, что он сделает со мной, если я начну ему мешать? Какая безумная женщина может любить его?
   Взгляд Джеймса оставался все таким же ледяным, только теперь в него добавились презрение и насмешка.
   - Правильно, леди, к чему эти глупости о любви. Все ваши сестры на всех морях поймут вас. Продаваться - так задорого! А продаться за корону - столько еще ни одной шлюхе не платили.
   Она тяжело прислонилась к стволу дерева. Сверху свалился ком мокрого снега.
   - Мне очень хочется залепить вам оплеуху, но боюсь, не получится. Поэтому убирайтесь. Просто убирайтесь и не приходите больше.
   Он сделал шаг, второй, потом пристально посмотрел на нее и вернулся. Ей было плохо, этой женщине, только что заявившей ему, что она намерена стать царицей огромной страны, ей было очень-очень плохо. Что бы она там ни сказала, он не мог оставить ее в таком состоянии.
   - Вы хотите стать его женой?
   - Ох, да ради Бога, оставьте меня. При чем тут мое хотение. Ежели женщина потребна царю, никто не спросит - нужен ли царь женщине.
   - Царь Петр говорил с вашей семьей? Предложение уже сделано?
   - Нет, но Александру Даниловичу слова не нужны, он читает в мыслях государя.
   Его смех прервал ее речь:
   - Замечательно. Похоже с вашим царем произошла забавная штука - без него его женили.
   - Вы сомневаетесь, что он захочет видеть меня своей женой?
   Джеймс подумал, что было бы совсем некстати усугубить и без того нелегкую ситуацию, своими сомнениями пробудив в ней самолюбие. С нее станется окрутить царя только чтобы проверить, способна ли она на это:
   - О нет, леди, я ни в чем не сомневаюсь. Ваша душа - сталь, ваш разум - острая бритва, а ваше тело - viola di amore, скрипка любви. Я прекрасно сознаю, что если вы и ваша родня приложите чуточку усилий - вы станете государыней всея Руси. И никто никогда не запрет вас в монастырь и не выбросит как тряпку. Пройдет пара лет и вы будете крепко держать в своих маленьких ручках и мужа, и двор, и все государство. А наглый англичанин станет всего лишь забавным воспоминанием прошлых лет. Только прежде, чем это произойдет, ответьте мне на два вопроса. Первый, вы любите царя?
   - Нет, не люблю и никогда любить не буду, что бы вы там не пророчили о моем будущем, но я буду его венчанной женой. У меня просто нет иного выхода. Я могу побрыкаться, но даже сейчас разумею, что все равно будет как решил царь, как решила моя семья.
   - Царь еще ничего не решил, пока что только хитрая компания придворных подобрала ему подходящую невесту. Теперь второй вопрос, любите ли вы меня, хотите стать моей женой?
   - Вместе это уже целых три вопроса. Я православная, вы, наверное лютеранин, а может - католик. Я - русская, вы - англичанин. Между нами не может быть брачных уз, ни один священник не обвенчает нас. Ваше предложение я могу принять только как шутку. Хорошо, я вас порадую напоследок. Наверное, я люблю вас, но вашей женой не буду.
   - Сударыня, я не принимаю милостыни. Должен сказать, моя леди, что в приобретенном вами облике светской красавицы есть только одна черта, которая мне не нравится. Вы стали слишком самостоятельной. Все решаете сами. Вот вы сами, без царя, без меня, решили, что будете его женой и не будете моей. Может царь вам это и позволит, но я-то не позволю. Иметь соперником государя - щекочет самолюбие. Поэтому, леди, все будет не совсем так, как задумала ваша родня и вы сами.
   Внезапно он грубо дернул ее к себе и поцеловал в губы так крепко, так яростно, что его зубы прижались к ее зубам, у нее перехватило дыхание, а на губах проступила кровь. Потом также яростно он оттолкнул ее, круто повернулся на каблуках и исчез во тьме.
   Она подняла дрожащую руку к губам, стирая алую капельку. Сумасшедший, совсем сумасшедший. Как он собирается противостоять царской воле? Все это глупости. Ни один человек, даже бешеный наглец, не решится на такое. Все будет так, как было испокон веку и никаким английцам не дано изменить извечный порядок вещей. Варя медленно побрела обратно к дому. Все было кончено, ее судьба решилась. Что будет если она скажет "нет"? Долгие годы монастырской тюрьмы и бесплодное увядание под черным клобуком. Да и что ее останавливает, зачем ей отказывать царю? Быть может, тетка и права и ее женская власть окажется долговечней, чем владычество других женщин царя. Конечно, ей предстоит жить на лезвии ножа, всегда внимательной, всегда настороже, но тем интереснее. А англиец... Что ж, глупые мечты уходят вместе с детством. Если уж она была столь неразумна, что подарила свою любовь недостойному иноверцу, иноземному соблазнителю, значит, ее карой будет жизнь без любви. Поглядим, хорошей ли заменой окажутся могущество и слава.
   Варя поднялась на крыльцо, вошла в дом. Привычные запахи охватили ее, слышались отдаленные голоса. Она вернется и проявит покорность отцовской воле, и все вновь станет хорошо. Ох, как не хочется идти! Варя замерла в темноте, прижавшись лбом к косяку. Волей отца на выбор ей предложены две судьбы - стать невестой царя или невестой Бога. Грустно усмехнувшись, она подумала, что оба они не слишком внимательные мужья, но царь хотя бы предоставит ей больше свободы. Испуганно перекрестившись и пообещав себе вышить покров для церкви в наказание за кощунственную мысль, Варя направилась к лестнице.
   В тот же миг дверь распахнулась и в проеме прорисовался освещенный луною женский силуэт. Варя затаилась во тьме. Женщина опасливо вгляделась вглубь дома, обернулась через плечо и, наконец, вошла. Варя стояла не шевелясь, радуясь возможности отсрочить свое возвращение в комнату отца. Пошерудив в погашенной печи, ночная гостья раздобыла еще теплый уголек и начала старательно на него дуть, вот появилась красная искра и незнакомка поднесла огонек к свечному фитилю. Слабый язычок пламени осветил рыжие волосы и зеленые глаза, превратив неизвестную женщину во вполне известную Палашку.
   - И что же ты здесь делаешь поночи? - вопросила Варя, подходя к Палашке со спины.
   Девка взвизгнула, роняя свечку, но хозяйская рука уже крепко ухватила ее за ухо.
   - Боярышня, ой боярышня, испужали вы меня! - залепетала Палашка, - Я индо взопрела вся, по сей час трясусь. Не совестно ли вам бедную девку стращать.
   - Отвечай на вопрос!
   - Ничего не делаю, боярышня, вот как Бог свят! - Палашкино истовое крестное знамение было едва заметно во мраке, - Прогуляться вышла, душно в девичьей, не спиться.
   - Не ври, - Варина хватка стала крепче, - Ты с младенчества спишь как убитая!
   - Я..., а что я..., я ничего..., - лица девки видно не было, но уже по голосу было слышно, что она мучительно думает чего соврать и придумать не может. Решившись, Палашка выпалила, - На свиданку бегала!
   - Палаша, ведь нехорошо, - мягко упрекнула Варвара.
   - Знаю, что нехорошо, - шмыгнула носом девка, - А как быть ежели дюже хочется?
   - К кому хоть бегала-то? - на мгновение интерес к чужим шашням вытеснил из Вариной головы собственные горести. Шептаться в темноте о Палашкином кавалере было много приятнее, чем возвращаться на свет к родне и предстоящему замужеству.
   - Ругаться не будете? - и в ответ на Варин отрицательный жест заявила, - К английцу.
   - К кому? - замирающим голосом спросила Варя. На мгновение она представила Палашку в объятиях Джеймса. Ее замутило.
   - К английцу, - не замечая хозяйкиного волнения продолжала Палашка, - Помните, Варвара Никитична, матросик, что завсегда при аглицком боярине обретается. Имя еще смешное, ровно собачье - Боб.
   Варя облегченно перевела дух, радуясь, что в кромешной тьме не видно ее лица:
   - Погоди-ка, Палаша, это какой Боб? Аллен, что ли? Он же безносый!
   - Вовсе и не безносый, половинка-то носа на месте, - обиженно протянула Палашка, - А ежели и безносый, ну и что, мне его нос без надобности, мне с ним не на охоту ходить.
   - Так ведь он не православный, он безбожного Лютера последователь.
   - Ох, боярышня, я девка простая, я ваших Лютеров не разбираю, по мне - не турок, во Христа верует, и ладно.
   - Отец-то с матерью твои что скажут?
   - А что отец с матерью? Не виделись мы вона сколько, они про меня, чай, уже и не вспоминают. У них своя жизнь, у меня - своя. Вы не думайте, Варвара Никитична, я себя в строгости блюду, никаких шалостей не дозволяю. Если Бобку моему чего восхочется, так опосля венца, не ранее, - тут она вздохнула, - Только как я с ним под венец пойду, когда он вольный, а я вашего батюшки холопка.
   - Ты не батюшкина, а моя, и ежели я рассужу, что англиец человек честный и с ним твое счастье, то отпущу тебя на все четыре стороны, езжай куда хочешь.
   - Ой, правда, боярышня, неужто отпустите? - Палашка радостно припала к руке госпожи, потом вдруг задумалась, посмурнела, вздохнула, - Не, боярышня, куды ж я поеду, а вы-то как же? Вот если бы мне с вами в ихнюю Англичанию, а так я лучше здеся останусь.
   - Глупости, Палаша, городишь, - Варя натянуто улыбнулась, - Что я в Англии делать буду?
   - А молодой аглицкий боярин? Я, чай, не слепая, вижу, как он вас глазищами ест. С ним бы и поехали.
   - Замолчи! - Варя сорвалась на крик, - Замолчи, дура. Не лезь не в свое дело! Ну-ка, марш наверх!
   Испуганная девка взметнулась по лестнице. Варя снова осталась одна в темноте. Горькие мысли опять одолевали ее. Любая девка свободнее в своем выборе, чем боярская дочь. Вот даже Палашка не боится защищать свой выбор, а она, дитя воинственного рода, струсила при первом строгом слове. Принятое решение уже не казалось Варе правильным. Медленно, нога за ногу, она поплелась к комнате отца. Из-за полуоткрытых дверей сочились голоса.
   - Где негодница ходит? - гневно вопрошал Никита Андреевич, - Ты, Наталья, не вздумай влезать, если снова явит непокорство, запру в монастыре, как есть запру.
   - Эх, жалко, нельзя без нее дело сладить. А как славно было бы, - сладко прижмурился Алешка.
   - При всем уважении к тебе, милый племянник, - сквозь зубы процедила княгиня, - Дозволь напомнить, что государь сватов еще не заслал и без Варвары они навряд когда объявятся.
   - Вот я и говорю - жалко. Вы ей, батюшка, скажите, пущай не упирается. Ее дело перед государем задом покрутить да глазищами пострелять, а дальше мы и сами управимся.
   - Не кажется ли вам, друзья мои, что мы все же толкаем девочку на не слишком достойное дело, - вмешался Иван Федорович, - Варвара девушка благородная, а мы ее заставляем соблазнять мужчину. Ее честь...
   - Такая их бабская доля - под мужика ложиться, - перебивая дядю выдал Алешка, затем гаденько усмехнулся. - А чести своей у них нету, вся честь в мужике, под которым состоят.
   Прежде чем кто-либо сумел ответить на сие глубокое замечание, дверь распахнулась, Варя встала на пороге, окидывая семейство яростным взглядом голубых глаз:
  -- Ни-че-го де-лать не бу-ду! - по складам произнесла она.
  
   Глава 20
  
   - Не ходил бы ты к нему, Аллен, - предупреждающе буркнул Ла Жубер, резавшийся в кости с боцманом на пороге крохотной комнатушки, приспособленной под кабинет Фентона. - Капитан не в настроении.
   - М-да, боюсь, что мои новости его также не порадуют.
   - Так может, не стоит? Такая сегодня тишина, покой, - благостно прогудел боцман. Он встряхнул стаканчик, меланхолично воззрился на выпавшую тройку, потом на выброшенную Ла-Жубером девятку, и махнул рукой, - Впрочем, заходи, все равно жизнь - дрянная штука.
   Аллен прошел в комнату. Капитан сидел за столом и был не то чтобы пьян, а скорее сильно нетрезв и несколько запущен. Мерными глотками прихлебывая ром, он невидящим взглядом вперялся в раскрытую на коленях книгу.
   Аллен откашлялся. Джеймс сфокусировал на нем мутный взгляд.
   - Интересная книга, сэр?
   - Первая страница скучновата, а дальше я пока не пошел. Если хочешь, почитай сам.
   - Благодарю вас, капитан, чтение не самое мое любимое развлечение. Я по делу.
   - Садись, - Джеймс смахнул со стула кипу лоций.
   - Если помните, сэр, вы поручали мне присмотреть за вашей дамой. Был я сегодня у своей русской пассии...
   - Знаю уже, - Джеймс наполнил свой стакан и приглашающим жестом подвинул бутылку Аллену, - Все бабы одинаковы. Тебе кажется, что ты нашел единственную и неповторимую, а она оказывается ничем не лучше обычной бордельной шлюхи, разве что стоит подороже. Все они выбирают деньги и власть, а ты можешь кричать: "Не позволю, не допущу!" Только что толку вопить, если она решила свою судьбу сама. И остается пить ром.
   - Сама? Простите, сэр, но может вам тогда повезло и следует благодарить судьбу за избавление от женщины со столь чудными пристрастиями. Нет, конечно, бывают любители, но я всегда был сторонником более мягких удовольствий.
   - Не понимаю о чем ты, Алллен, но все же попридержи язык. Как никак ты говоришь о леди, которую я хотел видеть своей женой.
   - Впервые слышу насчет вашей женитьбы, сэр, но женщина, по собственной воле соглашающаяся, чтобы ее проволокли через весь дом, вытащили на заднее крыльцо, засунули в дорожный возок и отправили неизвестно куда без горничной, без дорожных припасов, без денег и почти без одежды, обладает несколько странными предпочтениями.
   Трезвея на глазах, Фентон смотрел на матроса:
   - Повтори, пожалуйста, - очень спокойно попросил он.
   - Три дня назад, вечером, - раздельно, как глухому проговорил Аллен, - Отец леди Барбары со страшными криками и ругательствами вытащил ее из дому и отправил в неизвестном направлении, даже не снабдив деньгами и не позволив взять с собой смену одежды или теплый плащ. Моя малютка, служанка леди, тоже осталась в Москве и понятия не имеет, где ее госпожа. Среди прислуги ходят слухи, что леди отказалась выйти замуж за выбранного отцом жениха.
   - Отказалась? - переспросил Джеймс, - Выходит, отказалась!
   Одним движением он очистил стол. Оплетенная тростником ромовая бутыль перевернулась, распуская вокруг себя лужицу темной маслянистой жидкости, над которой немедленно закружилась и так пьяная весной ранняя муха, видимо, решившая добавить.
   - Фостер, - крикнул в дверь Фентон, - Ведро холодной воды, свежее белье, чистый камзол и вели подать бриться. Собирайся, пойдешь со мной.
   - Куда, сэр?
   - Есть только один человек, который скажет мне, куда упрятали Барабару.
   Старенький Федот, мажордом князей Мыщацких, кубарем влетел в гостиную и запричитал:
   - Матушка княгиня, он ломится, без доклада, я его удержать не мог!
   Шагнувший следом за ним Джеймс со словами: - Вы нам не нужны, милейший, я сам о себе доложу княгине, - вытряхнул старичка за дверь.
   Сидевшая в кресле княгиня невозмутимо закрыла книгу:
   - Сэр Джеймс, как мило! Давненько ко мне не вламывались мужчины, во всяком случае, мужчины вашего возраста. Правда, меня гложет тягостное подозрение, что отнюдь не я являюсь причиной столь горячего штурма.
   - Вы прекрасны, княгиня, и останетесь такой навсегда. Однако вы правы, я пришел узнать, где находится леди Барбара. Ради Бога, примите мои извинения за столь неожиданное и дерзкое появление.
   - У вас с моей племянницей есть одна общая черта. Если у вас беда, вы бежите ко мне и непременно распугиваете прислугу. Когда-нибудь по вашей милости мне придется везти из деревни новых людей, а ведь это так тяжело - обучить новых слуг.
   - Еще раз смиренно прошу прощения, миледи, но не уходите от ответа. Я снова спрашиваю вас, где леди Барбара, куда вы ее отправили.
   - У вас, вероятно, есть веские резоны, которые позволяют вам ожидать, что я отвечу на ваш вопрос. Я готова выслушать эти резоны, но прошу вас - будьте кратки, я очень устала сегодня.
   - Резон у меня самый простой и основательный. Я люблю вашу племянницу и хочу, чтобы она стала моей женой. Я сделаю ее счастливой! Неужели вы искренне думаете, что брак с царем сулит ей что-либо кроме страданий? Пройдет пара лет, вашему царю потребуются иноземные союзники и он получит их, женившись на какой-нибудь немецкой принцессе, а Варвару отправив в монастырь.
   - Успокойтесь, сударь мой, вы городите чушь. Моя Варенька не та женщина, которую можно вот так вот взять и отправить в монастырь, она справится с любым мужем, даже если он царь. А главное, ее брак с царем вообще возможен, чего нельзя сказать о ее браке с вами. Опомнитесь, сэр Джеймс, о свадьбе ли речь? Православные русские боярышни не выходят замуж за иноверцев, не бывало еще такого. Вы можете только погубить и опозорить девушку и всю нашу семью!
   - Сударыня, вы же образованная женщина, а не теремная затворница. Вы повидали мир и должны знать, что браки между людьми разной веры хоть и не приветствуются, но случаются сплошь и рядом. Особенно у нас, в Англии, где живут и протестанты и католики. У нас англичанин-протестант берет в жены шотландку-католичку, и общество смиряется с этим. У нас большой опыт заключения подобных браков. Меня с Варварой обвенчают два священника - англиканин и православный, и брак будет абсолютно законным. И, кроме того, я никогда не помешаю своей жене верить в Бога так, как ей это удобно и приятно.
   - Может у вас в Англии и принято, а у нас на Руси такого не было и не будет. Давайте прекратим бесполезный спор, я не собираюсь говорить вам, где Варвара. Я прошу вас уйти и оставить всех нас в покое.
   - Хорошо, княгиня, если вас не убеждают мои слова, поговорим по другому. Повторяю, я люблю Барбару и хочу, чтобы именно она была моей женой, хозяйкой моего дома, матерью моих детей. А вам следует знать, миледи, что я всегда получаю то, чего очень хочу, и никакие препятствия меня не останавливают. Вы, вероятно, рассчитываете, что если спрятать Барбару до свадьбы, а потом обвенчать ее с царем Петром, то все мои притязания отпадут сами собой? Ошибаетесь, сударыня. Если я не найду Барбару до ее свадьбы, то после нее царица Руси будет все время на виду. Вот тут и придет мой черед, и меня не остановят ни ее замужество, ни царский венец. Я буду преследовать ее везде и всегда. Я буду компрометировать и ее и всю вашу семью. В конце концов, добровольно или силой, но я увезу русскую царицу в Англию, а вы все останетесь здесь, объяснять венценосному мужу, как такой позор мог случиться.
   Княгиня растерянно уставилась на него.
   - Вы с ума сошли, это безумие, я просто не верю вам! Вы никогда такого не сделаете! Увезти чужую жену? Но даже если вы столь безнравственны, вам никогда не удастся сделать такое, вас схватят и казнят!
   - Княгиня, не обольщайтесь! Я - английский пират, я побывал в сотне переделок, в моей многогрешной жизни мне не раз приходилось тайно проникать в крепости врагов и ни разу меня не ловили. Не вашему доморощенному сыску остановить меня. Я сделаю именно так, как говорю.
   - Но вы погубите Варвару!
   - Ни в коем случае! Я вполне сумею защитить свою жену. А вот всей вашей семье придется туго, вы останетесь здесь и будете отвечать за любовную связь русской царицы и пирата.
   - Вы угрожаете мне?
   - Именно это я и делаю, княгиня! Подумайте сами, если Барбара уедет со мной сейчас, когда предложение еще не сделано, когда о возможной свадьбе с царем только ходят слухи, это, конечно, вызовет скандал, но ничем особенно вам не повредит. Дела войны быстро вышибут из памяти царя все брачные планы. Через полгода и сам Петр, и двор позабудут, что бояре Опорьевы должны были породниться с государем и вы сохраните его благосклонность. Однако если я увезу Варвару после свадьбы, а я сделаю это, даже Сибирь покажется вам райским садом по сравнению с тем, что сотворит оскорбленный Петр. Вы никому не докажете, что здесь нет вашей вины, вас никто и слушать не станет.
   Княгиня сидела, низко опустив голову. В комнате повисло тяжелое молчание. Наконец, она взглянула на Джеймса и холодно улыбнулась:
   - Вы опасный человек, сэр Джеймс, гораздо более опасный, чем я думала. Надо же, такая страсть, особенно если вспомнить, что вы думали и говорили о моей племяннице еще полгода назад. Помниться, вы считали ее деревенской девкой, пригодной только свиней пасти. Или вы упомянули каких-то других животных?
   Слова княгини оставили Джеймса безучастным, он все так же молча смотрел на нее. Она поднялась, нервно оправила платье, прошла к камину, зачем-то переставила свечи и, наконец, вновь обернулась к Джеймсу.
   - Не скрою, вам удалось напугать меня. Боюсь, вы вполне способны проделать то, о чем говорили. Вижу, что уговорить вас остановиться я не могу, а уничтожить вас..., так я никогда не повторяю одну ошибку дважды.
   Джеймс непроизвольно дрогнул. Теперь становилось понятным, кто стоял за последним нападением. Увидев, как изменилось его лицо, княгиня усмехнулась.
   - Выходит, вы и не догадались! Да-да, это была моя работа. Неужели вы думали, я не замечу, что происходит между вами и моей племянницей. Я надеялась спасти дитя от ваших гнусных чар, но нанятые мной люди оказались слишком плохи, а я сама - слишком медлительна. Вас следовало убить еще полгода назад.
   Джеймс с невольным уважением взглянул на бесстрашную женщину, готовую на все для достижения своей цели, и не боящуюся открыто признаваться в своих поступках.
   - Вы затеяли страшную игру, игру со своей головой, Варвариной, и нашими заодно. Чтобы прекратить это, я предлагаю вам другую игру. Вы опасный и безжалостный человек, но все говорят, что вы человек чести, и если дадите слово, то сдержите его. Поэтому я намерена поставить условие. Я скажу вам, где Варвара. Если вы сумеете достать ее там, куда мы ее отправили, - а место это неприступно - если сумеете увезти ее и, наконец, если убедите по доброй воле, повторяю, по ее доброй воле, стать вашей женой, тогда Бог с вами, видно, Он так судил. Но если не сможете, тогда вы тотчас же уедете в Англию и никогда больше не появитесь в России, никогда не увидите Варвару, никогда ни письмом, ни приветом не потревожите ее. Вы исчезните из ее жизни и дадите ей возможность идти предназначенным путем.
   Джеймс задумался. Предложение Натальи Андреевны оставляло ему всего одну возможность, но он не видел другого пути узнать, где же спрятали девушку. Окончательно все решили последние слова княгини:
   - Если вы откажитесь от моего условия, я ничего вам не скажу, и рискну проверить, сумеете ли вы выполнить свою угрозу. Но помните, если вы даже добьетесь своего и похитите Варвару после свадьбы, вы никогда уже не сможете сделать ее своей женой, все ваши дети, о которых вы так мечтаете, будут байстрюками. Это станет позором и гибелью для нашей фамилии, но и вы навлечете на себя осуждение ваших соплеменников, а цели своей так и не добьетесь.
   Джеймс подумал, что женщина права и выбора у него нет.
   - Хорошо, княгиня, я принимаю ваши условия, но согласитесь, они какие-то односторонние. Если я проигрываю, я уезжаю и никогда больше не вижу Барбару. А что я получу, если выиграю?
   Княгиня задумалась. Она была уверена, что этому беспардонному (но следует отдать должное, весьма обаятельному) наглецу не обмануть бдительность старой ведьмы Аграфены, ну, а если паче чаяния, ему удастся и он еще и сумеет уговорить Варвару, то терять уже будет нечего. Поэтому она сказала:
   - Если вы добьетесь своего, то после того как Варвара согласиться стать вашей женой, и помните, только после этого, вы можете сказать ей, что я даю свое благословение и обещаю со временем помирить ее с отцом.
   Джеймс кивнул:
   - Согласен, условия приняты, соглашение заключено. Где?
   - Толгский монастырь под Ярославлем, там игуменьей ее тетка по матери.
   Джеймс коротко кивнул и шагнул к выходу. Слова княгини догнали его у дверей.
   - Еще минуту, сударь! - сказала Наталья Андреевна. - Запомните, если вы нарушите условия или, увезя девушку, предложите ей не брак, а нечто другое, позорное и гибельное, тогда у меня есть возможности найти вас не то что в Англии, а и на самом краю света. И второй раз мои люди не оплошают.
   Джеймс серьезно посмотрел на нее, потом низко поклонился, вкладывая в поклон все уважение к этой необыкновенной женщине, и вышел к Фостеру, который, переминаясь, поджидал его неподалеку от парадного крыльца княжеских палат.
   Кругленький боцман мячиком заскакал рядом с размашисто шагающим Джеймсом, искоса поглядывая на хмурое лицо командира.
   - Что, милорд, не сказала? - наконец, отважился спросить он.
   От голоса боцмана Джеймс очнулся.
   - Слушай внимательно, Фостер, - не обращая внимания на вопрос, начал Джеймс. - Соберешь всех наших людей, до последнего человека. Они нужны мне к вечеру, трезвые и готовые к делу. Подготовьте лошадей, отберите лучших. Пошли нарочного к Сандерсу. Корабли с грузом пушек уже должены быть в Петербурге. Пусть Сандерс срочно разгружается, любым способом получает у коменданта товары, что нам причитаются от казны и отправляет корабли домой, остается только "Летящая стрела". И пусть купит всю церковную утварь, какая есть у русских корабельных священников, - Фостер удивленно хрюкнул, а Джеймс продолжал, - Затем корабль должен незаметно снятся с рейда и через двенадцать-пятнадцать дней ждать нас в той тихой бухточке к северу от Кроншлота, где мы разгружались в первый раз. Теперь самое главное. Возьмешь Аллена и Нэда, пойдешь к подворью Льва Нарышкина и притащишь мне толмача, как там его, Ваньку. Только тихо и быстро, чтобы ни одна душа не видела.
   - Толмача, милорд? - недоуменно воскликнул Фостер. - Да ведь он шпион Нарышкина!
   - Вот это мне и нужно, - ответил Джеймс.
  
   Глава 21
  
   К вечеру вся команда толклась в доме. Ждали приказов, но сэр Джеймс заперся в горнице, служившей ему кабинетом и не показывался. Только когда появился Фостер, двери кабинета распахнулись.
   - Все готово, милорд! - доложил боцман.
   - Так, двери на засов, ставни на окна, никого не пускать и давайте его сюда!
   Аллен и Нэд втащили упирающегося человека. Несмотря на холод московской весны, одет он был весьма скудно - глухой мешок на голове и мокрое исподнее на прямо противоположном месте.
   - Вы его где взяли, такого? - с любопытством осведомился Джеймс.
   - Ах, капитан, - ответил Аллен, - я впервые оценил, какой полезный обычай русская баня. Залезет человек туда, пару поддаст, и бери его, красавца, совсем-совсем тепленького.
   Ванька Толмач, всего полчаса назад выскочивший хлебнуть воздуха на пороге черной бани нарышкинского подворья, с недоумением вслушивался в англицкую речь. Когда ему скрутили локти и накинули мешок на голову, он был уверен, что за ним пришли из Преображенского приказа, и уже успел себя отпеть. Однако сейчас, когда мешок сдернули, он увидал не пытошную, палача и грозного князь-кесаря Ромодановского, а обычный партикулярный дом и того самого капитана, за котором он приглядывал по приказу своего барина. У Ваньки немного отлегло от сердца - самое страшное пока не случилось.
   - Здравствуй, Ванька, - англичанин пристально глядел на него и Ванька поежился под этим взглядом. - Мне нужен человек отважный и чтобы русский язык был для него родным. Поэтому поедешь с нами.
   - Экий вы быстрый, барин! - Ванька храбрился. - Я ведь не ваш холоп, а Льва Кирилловича, для меня только его воля - закон. Не обессудьте!
   - Поедешь с нами, - Джеймс будто и не слышал возражений, - к Толгскому монастырю. Там у своей тетки живет боярышня Опорьева. Поможешь сделать так, чтобы она уехала с нами. Если дело выгорит - поплывешь с нами в Англию. Перестанешь быть холопом, получишь свободу и тысячу гиней. Купишь ферму или лавку в городе, заведешь себе толстенькую женушку с хорошим приданым, она нарожает тебе кучу детей и будете жить счастливо.
   Ванька обалдело уставился на сэра Джеймса. Потом хрипло рассмеялся.
   - То ли вы большой шутник, барин, то ли, прости Господи, разум на своих морях утопили. Извиняйте великодушно, я вместе с вами ума не решился и в таком деле не помощник, мне моя голова дорога.
   - Как раз с твоей головой дела плохи, парень. - Джеймс с деланным сочувствием глянул на Ваньку, - Ты холоп, толмач и шпион Нарышкина. Тебя приставляют к иностранцам, а выведанные сведения ты передаешь не царю, а своему хозяину. Потом твой господин сообщает государю то, что считает нужным, кое-что утаивает, кое-что выдумывает. Это помогает ему не только наживаться на сделках с иноземными купцами, но и обжуливать казну.
   - То дела барские, до меня не касаемые.
   - Вот тут ты ошибаешься, приятель. Погляди сюда. - Джеймс показал Ваньке два листа бумаги. - Здесь два письма. Оба писаны по-немецки, так что получатели разберутся в них и без твоих услуг. Первое - для небезызвестного тебе князя Ромодановского, и в нем во всех подробностях расписана афера с немецкими пушками. Только хозяин твой тут ни в чем не обвиняется, а сказано, что про это для казны убыточное и русской армии вредное дело в подробностях знает холоп-переводчик боярина Нарышкина, именем Иван. Как думаешь, долго ты после такого письма на свободе погуляешь? - Джеймс остро глянул на побелевшего парня. - Это еще не все. Вот второе письмо, вроде бы невинное. Так, приглашение Льву Кирилловичу на вечер с танцами, что будет у нашего посла завтра. Только в конце я очень-очень благодарю боярина за предупреждение о затеянном немцем Кропфом коварном плане перехватить мои пушки, каковое предупреждение было передано мне через толмача Ваньку. Поскольку никакого предупреждения Лев Кириллович не делал, то он решит, что нашел предателя в своем доме. Даже если ты и уйдешь живым из Преображенского приказа, то от своего барина, сам понимаешь...
   Ванька побледнел так, что его белое исподнее буквально растворилось на общем фоне.
   - Все вы, баре, одним мирром мазаны, - глухо сказал он. - Вам что человека сгубить, что свечу задуть - все едино.
   Джеймс посмотрел на него уже не с деланным, а с подлинным сочувствием.
   - Прости меня, старина, нет у меня другого выхода, без человека, знающего русский, туда нечего и соваться. А для тебя это дело обернется только к лучшему. Ну сам подумай, хозяин твой тебе вольную никогда не даст, больно ты много о его делах и делишках знаешь. Где какой слух пройдет, что-то дойдет до царя, Нарышкин тебя тут же прикажет убить, чтобы ты рассказать ничего не смог. Ты этого хочешь дождаться? Поехав с нами ты и жизнь спасешь, и получишь свободу и деньги. Заживешь совсем по-другому.
   - Да какая жизнь, барин, вы знатную боярышню украсть хотите, тут всем конец, и вам, и мне.
   Стоявший у Ваньки за спиной Аллен засмеялся:
   - Не бойся, парень, дама не будет очень против, а когда выйдет замуж за нашего капитана, то и ее родичи злиться перестанут. А я знаю у нас в Сассексе одну пригожую вдовушку, она с охотой пойдет за бравого парня, у которого еще и денежки водятся.
   Сэр Джеймс взглядом заставил Аллена замолчать и снова обратился к толмачу.
   - Хочешь, не хочешь, боишься, не боишься, а выбора у тебя другого нет, ты едешь с нами. И не вздумай удрать в дороге, письма немедленно отправятся по назначению. Теперь оденьте его и подберите коня. Готовьтесь, перед рассветом выезжаем.
   Ранним промозглым утром плотная группа всадников рысью миновала московскую заставу и помчалась по ярославской дороге. На другой день под вечер в ворота избы старой Матрены властно постучали. Матрена была вдовой кузнеца и бабой не бедной. Изба ее стояла почти за околицей деревеньки Вонюкино (по монастырским спискам - сельцо Благословенное), самой отдаленной из принадлежащих Толгскому монастырю. Обычно в доме жили пятеро холостых сыновей Матрены, но сейчас всех их монастырь отпустил на заработки, поэтому к воротам бабка подошла с опаской.
   - Кто там колотит, оглашенные, ужо собак спущу!
   - Отворяй! - крикнули из-за ворот. - По государеву указу!
   Мелко крестясь, дрожащая бабка отодвинула засов. На обширный двор въехало более десятка конных. Один соскочил с коня и подошел к старухе.
   - Одна живешь, бабка?
   - С сыновьями, батюшка, - кланяясь, ответила старуха.
   - Где сыновья?
   - На заработках, родимый, к лету возвернутся.
   - Хорошо, что к лету. Значит так, бабка, это - иноземные мастера с подручными. Будут по приказу царя-батюшки сооружать тут возле деревни инженерной работы конструкцию. Изба у тебя большая, так что жить станут здесь. Не боись, бабуля, за постой и харчи заплатят, сыновей деньжатами встретишь. Давай, мечи на стол, видишь, люди с дороги!
   Ошеломленная Матрена потрусила в избу.
   Ранним утром, когда еще не развиднелось, Ванька и Аллен, переодетые в одежонку Матрениных сыновей, тихо выскользнули за ворота и зашагали к монастырю. Вернулись они только на следующий день как завечерелось.
   Хозяйка внесла парящий котелок мясных щей и смертельно оголодавшие разведчики дружно застучали ложками.
   - Что я вам скажу, барин, - Ванька со свистом втянул обжигающую жидкость, - Этот монастырь - настоящая крепость. Покрутились мы там, порасспрашивали. Сперва, значится, внешняя стена. Вокруг нее и у всех ворот монастырская стража ходит. Они в нее мужиков из окрестных деревень набирают, все больше с пиками караул несут, но есть мушкеты, хоть и старые. За стеной сад и рыбные пруды. Сад негустой, насквозь просматривается. Дальше вторая стена, а уж за ней церковь, кельи, трапезная, поварня, мастерские. Богатый монастырь, пять деревенек у них, да свои поля, да мастерицы-золотошвеи работают. Народ по монастырю целый день шныряет, и ночью там покоя нет. Работники, богомолки, всех и не перечтешь. Еще эта их стража. Не-е, барин, эдакую громаду и армии не осилить.
   - Не слушайте мальчишку, мой капитан, - Аллен старательно обсосал выловленный из щей мосол. - Взять монастырь проще простого, только толку не будет. Поглядел я. Через стену не перелезть и стража ходит, а тихо снять охрану не удастся, головастый парень стену ставил, все посты перекрестно просматриваются. Если врываться, много шуму наделаем, и крови будет, как при всяком штурме. Кто-нибудь выстрелит, из окрестных деревень подмога набежит, и полк тут неподалеку стоит. В общем, войти то мы войдем, а вот обратно нам не выйти и девушку не увезти. Нас на выходе будет ждать теплая встреча и совсем уже другими силами.
   - Совсем ты страх Божий потерял, Аллен, - толстенький боцман глядел осуждающе. - Капитан вовсе не собирается учинять побоище в обители благочестивых женщин.
   Джеймс метнул на Фостера такой взгляд, что тот съежился внутри собственного камзола.
   - Вы проверили, Барбара действительно там?
   - Проверили, барин. - Ванька хлебал уже не так жадно, движения ложки приобрели размеренность и солидность. - Повстречал я там одну, - тут Аллен хмыкнул, Ванька строго глянул на него, - Работает в монастыре золотошвеей, живет в деревне. Проводил ее до околицы. Говорит, живет в монастыре "царская невеста". Красавица, не злая, но строгая. Монахини перед ней стелятся, захоти она, на своих бы спинах катали, но стерегут неотлучно, глаз не спускают. Две сестры к ней приставлены, вроде как охрана, а от кого - неизвестно. Сестры и спят при ней - одна в келье, другая у порога. Эта самая царская невеста приходится игуменье племянницей. По всему выходит - Варвара Никитична и есть.
   - Царская невеста, говоришь? Быстро они порешили. Ладно, посмотрим. Какой там у них распорядок?
   - Какой может быть распорядок в монастыре? Заутреня, обедня, вечерня. Две трапезы. Работы всякие. Боярышня гуляют в саду, книжки духовные почитывать изволят. К трапезе и в церковь спускаются не часто. Одна из сестер ее упрекнула за то, так оплеуху заработала, не посмотрела боярышня, что та духовного звания. Вообще, сестры ее было поучать принялись, да Варвара Никитична их быстро вышколила, теперь не хуже сенных девок, любой взгляд ловят.
   Джеймс усмехнулся:
   - Что еще твоя красотка рассказала? Кто, кроме монахинь, может попасть внутрь?
   - Ну, кто... Золотошвеи из мастерских, но их всех стража и монахини наперечет знают.
   - А мужчины?
   - Мужикам туда без особой надобности хода нет, даже стражникам. Вот разве что отец Пафнутий - исповедник монастырский, так он всегда один приезжает. Бывают посыльные от епископа или митрополита, тоже редко и всего 1-2 человека. Еще мужики подводы к поварне гоняют, этих внутрь пускают, но присматривают.
   - А что, мой капитан, чем не идея, - Аллен пошуровал ложкой в котелке, вылавливая мясо, - Переоденемся мужиками, нагрузим телегу...
   - Опомнись, Аллен, ты не в своем Сассексе, - снова подал голос боцман. - Здесь крестьяне говорят по-русски, а не по-английски.
   - Говорит пусть Ванька.
   - И как ты объяснишь, что от поварни к кельям топаешь, и не ты один, а целая толпа. Ведь дама к нам по своей воле не присоединиться, - боцман снова съежился под грозным взглядом Джеймса.
   - Ну-у-у, я ведь тут немного освоил русский. Да не смейтесь, я уже почти все понимаю, и кое-что сказать могу.
   - Ну-ка, скажи что-нибудь, а мы посмотрим, в смысле послушаем, - Ванька любовно набрал очередную ложку уже остывающего густого варева.
   Аллен напрягся, сосредоточился, пошел красными пятнами и вдумчиво и раздельно произнес:
   - При-ми ла-пы, похаб-ник.
   Ванька судорожно фыркнул в ложку, потом не выдержал и захохотал.
   - Нет, Аллен, не обижайся, я верю, что ты эти слова именно от нашей русской бабы слышал, но там ведь совсем другие бабоньки, они все невесты Христовы, если ты им такое скажешь, ой-ей-ей, что будет.
   - Хватит пустой болтовни! - Джеймс хлопнул перчаткой по столу. - Со штурмом не выйдет, с посетителями тоже все ясно. Зайдем с другого конца. Расскажи мне, чем монастырь знаменит, что там есть необычного.
   - Что есть? Богатый очень, говорят, целый подвал у них золотом завален, но никто, кроме игуменьи, не знает, где он. Мастерские есть золотошвейные, так девки шьют, что по всей России слава идет. В Москве в кремлевских церквях их работы покровы. Монахини кое-что и продают, только купцов внутрь не пускают, черницы сами приходят в деревню и там торгуются. Даже если мы купцами прикинемся, нам внутрь не попасть, а Варвару Никитичну за ограду не выпустят.
   - Понятно. Что-нибудь еще?
   - Вроде больше ничего, разве что колокол.
   - Какой колокол?
   - Их главный колокол. Бронзовый. А уж здоровенный! Поболе того, что при царе Иване Васильевиче в Москве упал и разбился. Агромадный! Бьет только по большим праздникам. Его как раз бояре Опорьевы и подарили лет сто назад. Кто-то там у них болел, монастырские за него молились, он в день великомученицы Варвары и выздоровел. Тогда велел колокол отлить в честь этой святой и подарил монастырю. С тех пор у них в роду многих девок Варварами кличут. А колокол в монастыре - главная святыня.
   - Это интересно. Колокол святой Варвары? Это очень интересно, - глаза Джеймса затуманились, пальца задумчиво выбивали дробь на рукояти поясного пистолета. Ванька открыл было рот, но боцман шикнул на него.
   - Молчи, парень, - шепнул Фостер, - В последний раз, когда я видел у капитана такое выражение лица, мы выторговали у одного африканского племени весь их запас слоновой кости в обмен на бутылку шипучки. Капитан сказал им, что это волшебная вода. А еще раньше, после таких вот раздумий, мы так перекрыли Картахену, что испанцам пришлось заплатить 7 миллионов песо выкупа. А за год до этого...
   Боцман пустился в воспоминания, Ванька и несколько матросов слушали его, раскрыв рты, Аллен и француз тихонько играли в кости, все разбрелись...
   - Ванька! - рык Джеймса был столь неожидан, что бедный толмач подскочил на месте.
   - Да, барин!
   - Солдат с царским приказом в монастырь пропустят?
   - Солдат? С приказом и с офицером? Пропустят! Кто же осмелится не пустить? Только приказ должен быть к самой игуменье, а иначе там солдатам делать нечего! Где же мы такой приказ возьмем?
   - Ну, приказ как раз не фокус! - Джеймс порылся в дорожной суме и вытащил официального вида бумагу.
   - Так ведь это старый приказ выдать сэру Джеймсу Фентону товаров из казны в уплату за пушки. Что с него толку? Или вы думаете, барин, что игуменья совсем дура и даже читать не умеет?
   - Но ведь царская подпись и печать Пушечного приказа там есть? Эй, Ла Жубер, помниться на остров Мартинику, откуда мы тебя вызволили, ты попал за весьма специфические таланты?
   - Позвольте взглянуть, - француз взял у Ваньки свиток, - Ну что же, подпись внизу, печать тоже, дату сменить. Ничего невозможного, мой капитан. Дайте мне день на травление и подсушку бумаги, а там пишите, что хотите.
   - Нужны какие-нибудь составы, пасты?
   - Э-э, милорд, главное - знать как делать, а нужный состав можно соорудить хоть из тараканов.
   - Ну, этого добра здесь полно.
   Тут только Джеймс заметил, что Ванька уже некоторое время давится слюной, пытаясь что-то сказать. Аллен хлопнул его по спине и толмач хрипло возопил:
   - Подделать царев указ!!! Да ведь за это каторга, Сибирь, клеймо на лоб и рваные ноздри! И не поможет вам ваша королева. А со мной и вовсе церемониться не станут, забьют батогами на заднем дворе, а труп собакам кинут.
   - А ты как думал, парень? - угрожающим взором Джеймс впились в несчастного. - Твоя свобода, отъезд в Англию, счет в банке, собственное дело - за твои прекрасные глаза? Я на бедность не подаю, я плачу только за работу, а много плачу - только за сложную или опасную работу. Слушайте все. Каждый, кто участвует в деле, получит по сотне гиней как только мы окажемся на корабле.
   Команда загалдела.
   - Однако же, милорд, - бас Аллена перекрыл всех, - Это большие деньги. Больше нашей обычной доли добычи.
   - Так ведь предприятие много опаснее. Мы с вами в сердце чужой страны, здесь свои законы. Нам надо вывезти девушку из монастыря и добраться до корабля, а это не один день пути. Кроме того, для меня нынешнее дело, наверное, самое важное в жизни. Я не могу позволить, чтобы оно провалилось.
   - Что ж, капитан, - рассудительно сказал Фостер. - Мы бы с вами и так пошли, но и деньги лишними не будут. А что риск, так ведь не в первый раз.
   Остальные согласно закивали. Один только Ванька сидел с несчастным видом. Умом и сердцем он все понимал, вот только задница, многократно поротая, а потому самая мудрая и осторожная, предостерегающе ныла. Но ее нытье было запоздалым, с сумасшедшими англичанами он уже зашел так далеко, что даже понеси он теперь повинную голову, исход будет один - порка до смерти. Придется оставаться с ними до конца, а там кто знает... Надежды на успех нет, но может хоть помереть удастся легко и быстро. Тем паче, что эти ненормальные всерьез верят в своего бешеного капитана.
   - Что касается времени, то у тебя его будет даже больше, Ла Жубер, - продолжал Джеймс, - Нам нужно кое-что подготовить. В первую очередь, нужны армейские мундиры, и чтобы хоть один офицерский. Ты говорил, Аллен, тут поблизости стоит полк?
   - Хорошо, капитан, я завтра туда съезжу. Будут мундиры какие надо и сколько надо.
   - Эй-эй, солдатиков запорют за пропажу камзолов, - встрял Ванька.
   - Ох, Ванька, запорют, запорют! Как там у вас говорят: "Кто про что, а вшивый про баню"? Не бойся, я все что надо не у солдат, а у полкового эконома умыкну. Он потом начальству скажет, что из леса набежала большая дикая ярославская моль и с хрустом и чавканьем сожрала мундиры, может даже вместе с вояками. Экономы, что полковые, что корабельные, - Аллен искоса глянул на Фостера, - они такие ушлые.
   Фостер в ответ скорчил грозную мину и выразительно покрутил пистолетом.
   - Посвятите нас, милорд, в чем состоит ваш план?
   - План и простой, и сложный, а главное, здорово рискованный, но другой возможности я не вижу. Нам недостаточно просто попасть внутрь и вывезти девушку, нужно, чтобы еще хоть сутки ее исчезновения не заметили. Тогда у нас будет время обогнать погоню и добраться до корабля.
   - Простите, что влезаю, мой капитан, - начал Аллен, - но это невозможно. Они всем монастырем глаз с нее не сводят, каждый шаг стерегут.
   - Значит, надо сделать так, чтобы у всего монастыря как минимум на день появилась другая, более важная забота.
   - Что нам, поджечь его, что ли?
   - Ну зачем же причинять вред святой обители? Дик, Нэд, смотрите, что вам надо сделать, - Джеймс плеснул вина на деревянную поверхность стола, обмакнул в него палец и начал чертить. - Подготовите несколько блоков, чтобы выдержали тяжесть колокола. Ванька, насколько он больше вашего знаменитого московского?
   - Фунтов на 5 тяжелее будет.
   - Неточно, но ничего не поделаешь. Крепления делайте с запасом и поместите их на самую большую телегу, какую только сможете достать. Подумайте, что делать с языком колокола, наверное, его лучше снять. А главное, подготовьте рычаг, чтобы колокол в любой момент можно было приподнять.
   Джеймс поднял голову и взглянул в ошеломленные лица команды.
   - Ради Бога, милорд, - взмолился Аллен, выражая общее недоумение, - причем тут чертов колокол, да простит меня Господь?
   - Колокол тут очень даже причем, слушайте меня внимательно.
   Долго еще в горнице не гас свет и старая хозяйка, ворочаясь на печке, слушала как иноземные дьяволы толковали на своем бесовском языке.
  
   Глава 22
  
   Сумерки уже подбирались к Толгскому монастырю, но жизнь в нем и не думала затихать. Работники медленно разбредались по домам, но сами сестры еще деловито сновали туда и сюда. Игуменья Аграфена, сопровождаемая одной из сестер, направлялась к складам. Лед на прудах уже сошел и можно было задумываться о возобновлении рыбного хозяйства, но в первую очередь следовало подсчитать сколько сушеной и вяленой рыбы осталось с прошлого года.
   "Ох-хо-хо, грехи наши тяжкие, и ведь все сама, все сама, - думала игуменья, - Никому ничего доверить нельзя". Аграфена зло глянула на пыхтящую рядом толстую краснощекую сестру Марфу, ответственную за монастырские склады. "У-у, дурища, поперек себя шире! Вечно у нее в продуктах то гниль, то недостача. Не иначе как сама жрет. И туда же, на мое место метит".
   Маленькая сухонькая игуменья старалась двигаться солидно, не торопясь, как и положено духовной особе ее звания, однако, неизбежно срывалась на меленькую торопливую рысцу, так что тяжеловесная сестра Марфа едва поспевала за ней и пыхтение становилось все громче.
   Шустро семеня к складам, игуменья краем глаза заметила племянницу, гуляющую под деревьями в сопровождении сестер. Вот уж кто вызывал у Аграфены двойственное чувство. С одной стороны, племянница явно удалась не в клушу-мать, а в нее - Аграфену. И умна и нравом крута, вон как сестер окоротила, дыхнуть боятся. С другой стороны, испортили девку безбожные пляски да наряды иноземные. Где такое видано, родители ее замуж порешили отдать, и не за кого-нибудь, а страшно подумать - за самого государя, а она носом крутит. Да за волосья ее, плетью пару раз... Но и то сказать, каково девке с таким женихом, если первая его жена, царица Евдокия, в Новодевичьем монастыре нынче - ни жена, ни вдова. Может и правду говорят, что царя в младенчестве подменили, что нынешний Петр - это сам антихрист, помилуй нас Господи. Ну, а в любовь с англичанишкой, о котором княгиня Наталья говорила, она, Аграфена, не верит. Наталья Андреевна сама вечно у греха крутится, не девочка, чай, уже, а все наряды с ассамблеями, вот и чудится ей невесть что. Хоть и последние времена настали, а столбовая боярышня, православная, и вдруг с иноверцем, латинянином поганым - быть такого не может.
   Размышления игуменьи были прерваны явлением странным и вовсе не благолепным. От внешних ворот, не разбирая дороги, прямо по лужам, бежала сестра привратница. Увидев игуменью, она круто свернула и бросилась к ней.
   - Мать игуменья, мать игуменья! - еще издалека кричала привратница. - Там, там у ворот..., кони..., все с фузеями..., кричат..., в ворота бьют...
   - Успокойся, дочь моя, отдышись. - мать Аграфена неодобрительно воззрилась на монахиню, - Я уже стара, а коней с фузеями, да чтобы в ворота стучали, еще ни разу не видала. Скажи толком, кто кричит, зачем стучит.
   - Солдаты, матушка, солдаты у ворот. Все конные, офицер с ними. Требуют впустить, говорят, царев указ. Грозят ворота ломать.
   Игуменья горестно вздохнула. Ну вот, а день был такой тихий, благостный. Принесла нелегкая. Нет, останние времена, как есть останние.
   - Что же, коли царев указ, впускай. Мы царю верные слуги.
   Привратница побежала обратно к воротам, сама Аграфена поспешила туда же. Еще издалека она услышала грохот, в ворота зло и требовательно лупили тяжелым, молодой голос бешено орал: "Отворяй, государев указ!" Наконец, створки распахнулись и с десяток драгун в синих мундирах влетели в сад. За ними на громадной телеге вкатилась странная круглая решетчатая конструкция. Игуменья не могла понять назначение этого бесовского сооружения, однако, разглядела, что почти в центре него было что-то вроде низенького плетеного креслица, только с навесом. На передке телеги сидел маленький кругленький человечек. Коричневый суконный кафтан, колпак, дымящаяся трубка в зубах безошибочно обличали в нем иноземца. Рядом с ним болтали ногами два здоровенных парня, видать, помощники. Дьяволова телега резво покатила в сторону церкви, солдаты поскакали за ней. От группы отделились двое, судя по белым шарфам - офицеры, и погнали коней в сторону Аграфены.
   - Мать игуменья, - заговорил первый, более молодой, - я поручик драгунского полка с указом от...
   - Не знаю, кто ты таков есть и с каким указом, - Игуменья гневно стукнула клюкой о землю. - Но как посмел ты вломиться в святую обитель, да еще и безбожных табашников с собой привести? Совсем страх Божий потерял?
   Гнев Аграфены не произвел на офицера особого впечатления.
   - Мать игуменья, и я, и мастера иноземные здесь по поручению его царского величества. Велено вручить вам сей указ, касающийся главного монастырского колокола.
   И он протянул бумагу. Холодея от дурных предчувствий, Аграфена развернула указ. В глаза бросились слова: "государственная надобность...", "защита Отечества..." "снять...", "переплавка...". И подпись "Птръ..., всея Великия, и Малыя, и Белыя..." Старуха глухо вскрикнула и выронила свиток.
   - Да как же это, да что же это... Святую Варвару в печь? Пушки из нее лить? Ведь святая вещь! Как можно такое удумать?
   - Сожалею, мать игуменья. - перегнувшись из седла, офицер поднял бумагу, - Однако вышла армии нужда неотложная. Все служат Отечеству в меру сил, пришла и вам пора послужить.
   Он развернул коня и оба офицера поскакали к колокольне, не обращая внимания на крики игуменьи. Та, опомнившись, рысцой помчалась за ними. А у колокольни разворачивалось страшное действо. Иноземный мастер покрикивал на помощников, что-то сооружавших внизу. Наверху колокольни солдаты уже обвязывали веревками колокол св. Варвары. Огромный колокол, который уже давно стал не только гордостью, но и голосом монастыря, сначала тихо загудел, когда незнакомые руки дотронулись до него. Дальше раздался звук, которого обитатели монастыря не слышали никогда и вообще не предполагали услышать - колокол жалобно звякнул и умолк, потом раздался глухой стук, перемежающийся иностранной бранью и далее тишина. У их святыни вырвали язык, по другому Аграфена не могла воспринять это. Из глаз старушки потекли слезы отчаяния, а дрожащие губы отказывались шептать молитву. Безысходность положения подстегнула мать Аграфену и она схватила стремя офицера.
   - Сударь мой, али ты не православный, нешто креста на тебе нет? Пошто разоряешь обитель? Славу нашу губишь!
   - Побойтесь Бога, мать игуменья, о каком разорении речь? Государь и так к вам милость имеет. Вона, четыре года назад, когда все служители Божии монастырские были посланы окопы рыть и шанцы ставить для обороны от шведа, вас никто не потревожил. И казна монастырская нетронута. А колокол ваш для пушечного литья нужон. Не обессудьте, забираем.
   - Соколик, так коли нужда у государя в деньгах на пушки, мы сейчас, мы мигом, - Аграфена кивнула сестре Манефе, монастырской казначейше. Офицер посуровел.
   - Это замечательно, что вы, святая мать, готовы помочь государю деньгами. Я всенепременно сообщу об этом самому Петру Лексеичу, так что ждите в ближайшее время от него людей с ревизией, они и поглядят, что там у вас в кладовых может войску сгодиться.
   Аграфена побелела, а офицер продолжал:
   - В колоколе вашем бронза редкостная, в пушечном деле особо нужная. Не знаю, ведомо ли вам, но государь гонит шведов с исконных своих вотчин, с Ижорской земли. Спешно нужны добрые пушки, а ждать, пока снова такую бронзу выплавят - недосуг. Да не беспокойтесь вы, мать, колокол благому делу послужит, победе православного войска над лютеранскими грешниками.
   - Колокол и так служит православному оружию, он зовет на молитву, звоном взывает к Господу, нельзя его плавить, он свят.
   - Э-э, матушка, если кроме картечи из новых колокольных пушек по шведу еще и молитвой да святостью шарахнет, тем скорее ему конец придет.
   Аграфена метнулась ко второму офицеру.
   - Вы, господин офицер, вроде постарше будете, как же можете такое безобразие учинять, над святынями глумиться?
   - Мать игуменья, - снова заговорил первый офицер. - Поручик фон дер Блюм недавно на царской службе, русский язык еще не выучил, для разговоров тут только я.
   Аграфена схватилась за голову и в отчаянии закричала:
   - Вот оно что! Иноземцев, безбожников, лютеран поганых прислали. Конечно, ни у одного православного на святыню рука бы не поднялась. А ты, сударь мой, русский человек вроде, а такое творишь. Окаянный ты, безбожник, антихристов слуга!
   Физиономия поручика налилась гневом.
   - Как твои слова понимать, мать игуменья? Я слуга царю, а не антихристу. Или ты своего государя антихристом зовешь? Царской воле противишься? Да за это знаешь что и не с такими как ты бывало!?
   Испуганная Аграфена отпрянула. Тем временем со всего монастыря набежали монахини, они растерянно следили, как иноземные мастера ладили свою машинерию. Аграфена огляделась и с ужасом узрела еще одну мужскую фигуру, приближающуюся со стороны трапезной. Господи, как же она забыла о нем, отец Пафнутий, монастырский исповедник, он ведь приехал сегодня после обедни. Отец Пафнутий, ревнитель старины, обличитель безбожных нравов царя и присных, с его длинным языком и громовым голосом. Ну, сейчас пойдет говорить такое, что не только колокола и казны, но и жизни лишаться все обитатели монастыря. И верно, отец Пафнутий не обманул ожиданий игуменьи. Тряся всем, чем только можно (бородой, объемистым животом, руками и зажатым в них крестом, кажется, даже ушами и кончиком красного носа) и брызгая слюной, он ринулся в бой:
   - Безбожники, адовы дети, слуги диавола. Как смеете вы... Смерть вам вечная и погибель души!
   Шум нарастал, русский офицер багровел от бешенства и судорожно хватался за пистолет, иноземный поручик невозмутимо разглядывал подпрыгивающего святого отца, но на всякий случай передвинул свой палаш поближе. Мастера, иногда с любопытством поглядывая на это светопреставление, продолжали делать свое дело. Темнело. Солдаты сноровисто разложили костры, они явно собирались закончить работу и увезти колокол прямо сейчас, не дожидаясь следующего дня. Аграфена в отчаянии огляделась и увидела племянницу, торопливым шагом приближающуюся к ней.
   - В чем дело, тетушка, что здесь происходит?
   - Ох, дитятко, тебя сам Бог послал. Солдаты прискакали, с личным государевым указом, св. Варвару от нас забирают, в пушки ее переливать будут. Все здесь иноземцы, один только офицер русский, но его отец Пафнутий так разозлил, что к нему уже и не подойдешь. Второй офицер немец, ты языки знаешь, иди к нему. Проси, грози, обещай что хочешь. Св. Варвара ваш, Опорьевых, родовой колокол, спасай ее!
   Варвара кивнула и, придерживая край платья, направилась к офицеру. Тот уже слез с коня и сейчас стоял, невозмутимо взирая на окруживших его галдящих монахинь.
   - Ну-ка, сестры, ступайте отсюда, - властно приказала Варвара. - Все равно герр офицер ни слова не понимает. Ступайте к игуменье, а я с ним поговорю.
   Сестры брызнули в стороны, а она подошла к офицеру.
   - Mein herr, простите меня, но... - начала она по-немецки.
   - Вы же знаете, моя божественная леди, вам я прощу все что угодно, - раздался знакомый насмешливый голос, Джеймс шагнул из сумрака на свет.
   - Вы? Вы здесь? Как вы могли? Как вы посмели?
   - О сударыня, я уже не раз говорил вам, что ваша реакция на мое появление просто на редкость тривиальна. Вы каждый раз задаете один и тот же вопрос.
   - Вы обезумели, что вы делаете в монастыре? Вы не офицер драгунского полка, вы не должны носить мундир.
   - Ну, и кто скажет об этом монахиням? Впрочем, может вы поставите их в известность, что один из офицеров - самозванец?
   - Вы несносны, нестерпимы! Что вам нужно от монастырского колокола?
   - От колокола мне не нужно ничего, колокол это так, что-то вроде помощи свыше. Я все вам объясню, только давайте отойдем вон туда за телегу и поговорим спокойно. Я не могу обсуждать серьезные вещи в окружении квохчущих вороньих куриц, - он кивнул на монахинь.
   Варя невольно хихикнула, сравнение было метким.
   - Воронья курица, это, простите, что за птица? - осведомилась она.
   - Сударыня, я искренне признаю, что знакомство с птичьим двором не является самой сильной стороной моего образования, - весело ответил он, подавая ей руку. - Зато у меня немало других достоинств.
   Они зашли за телегу и остановились поодаль от толпы, прямо напротив загадочного сооружения, похожего на кресло.
   - Зачем все это? - Варя указала на телегу.
   - Чтобы закрепить колокол, так он не повредится при перевозке. Но я хочу говорить с вами вовсе не о колоколе, - Он неожиданно посерьезнел, - Война на Ижорской земле подходит к концу. Я хорошо знаю шведскую армию и видел русские войска. Поверьте моему опыту, вскоре царь значительно расширит территорию государства и откроет свободный выход к Балтике. Свою победу он пожелает украсить еще одним праздником - свадьбой. Он захочет дать новому государству новую царицу. Месяц-два, и ваша семья получит то предложение, о котором так мечтает, Петр позовет вас в жены. Послушайте меня, сейчас у вас последняя возможность, если вы и вправду не хотите выходить замуж за царя. Вы еще не невеста, еще ничего не было сказано, если вы уедете со мной сейчас, это ничем не повредит ни вам, ни вашей семье. Выходите за меня замуж, нас обвенчают и по русскому и по англиканскому обряду, брак будет совершенно законным и клянусь, я сделаю все, чтобы вы были счастливы.
   - Замолчите, сэр Джеймс, вы говорите глупости. Поймите же, наконец, я не могу стать женой человека другого народа и другой веры. Такого еще не бывало на Руси. Если я уеду с вами, я опозорю свой дом, свою семью. Они не заслужили подобного. Но я все обдумала. Ваше пророчество не исполнится, я не буду царицей. Для женщины всегда есть достойный выход. Посмотрите, это огромный монастырь. Здесь хватит работы до конца жизни. Я всегда буду занята. Пройдет немного времени и я заменю свою тетку, стану здесь игуменьей. Вы уедете, женитесь, заведете кучу детей и может быть будете иногда вспоминать девушку, оставшуюся в далекой России, - Варя всхлипнула.
   - Перестаньте городить чушь и упиваться жалостью к себе. Вы и монастырь так же подходите друг другу, как мед и оленина. Если вы останетесь здесь, то очень скоро будете женой, причем не моей, а меня это совсем не устраивает, поэтому...
   Дружный рыдающий вскрик монахинь прервал его речь. Оказывается все работы были уже закончены, колокол снят, и сейчас, величественно покачиваясь, он отделился от колокольни. Вслушиваясь в причитания черниц, Джеймс даже почувствовал укор совести. Удерживаемый веревками, колокол-гигант плавно скользил вниз. Солдаты заскочили на телегу, готовясь придержать и установить его.
   - Боже, о каких глупостях мы говорим, а тут... Сударь, что вы собираетесь делать с нашим колоколом, зачем он вам?
   - Сударыня, колокол мне абсолютно необходим. У него два огромных достоинства. Во-первых, он большой, а во-вторых, он носит то же имя, что и вы, а это несомненно знак судьбы. Колоколу суждено сыграть огромную роль в наших жизнях.
   И прежде чем Варя попыталась сообразить, что значат его загадочные слова, его темный плащ взметнулся, окутывая ее с ног до головы. Потом он стремительно, но бережно подхватил ее на руки и одним быстрым движением поместил в то самое плетеное кресло с навесом, которое привлекло к себе внимание игуменьи. Опускающийся колокол и столпившиеся вокруг лже-солдаты спрятали его быстрые манипуляции от толпы монахинь. Через мгновение колокол колыхнулся и, повинуясь направляющим его рукам, прочно встал в крепления, полностью скрыв от глаз находящуюся внутри девушку.
   - Фостер, Аллен, Ванька, теперь уходим, быстро, но спокойно. - скомандовал Джеймс.
   Толстенький боцман занял свое место на передке, двое помощников сели поближе к колоколу, "солдаты" и их "офицер" вскочили на коней и, плотно окружив телегу, покатили к внешним воротам. Но вместо того, чтобы остаться на месте, все население монастыря двинулось следом. Монахини рыдали, умоляли, тянули к колоколу руки, пытались уцепиться за борта телеги. Та, груженая непомерной тяжестью, ехала неторопливо, поэтому плачущие и причитающие черницы без труда поспевали за ней.
   - Ванька, избавься от них, быстро! А не то все пропало, - сквозь зубы процедил Джеймс.
   - Если знаете как, барин, скажите, сделаю! - злобно огрызнулся растерянный Ванька. При такой скорости движения монахиням не составит труда следовать за ними бесконечно. И что тогда будет с запертой под колоколом девушкой? Воздуха там хватит ненадолго.
   Спасение пришло с совершенно неожиданной стороны. Отец Пафнутий, полностью потерявший разум и осторожность как от долгой перепалки, так и от зрелища оскверненной святыни, преградил им путь у самых ворот.
   - Безбожники, бесовское отродье! - кричал он, размахивая крестом. - Святыню в дьяволов вертеп везете, на поругание! Прислужники антихристовы! Анафема вам! Анафема и царю вашему, главному бесу, погубителю земли Русской и веры православной!
   Вошедший в роль драгунского поручика Ванька на эти слова среагировал почти невольно. Он побелел, бешено вытаращил глаза и люто гаркнул:
   - Государя хулишь, поповская рожа! Своим поганым ртом помазанника Божьего лаешь! Ответишь за это, долгополый, да не спиной - головой ответишь! Взять его! - двое солдат соскочили с коней, заломили отцу Пафнутию руки за спину и швырнули его на телегу. Ванька обернулся, ожег взглядом притихших монахинь, и рявкнул:
   - Ну, кто еще государевой воле противиться?
   Монахини отпрянули, кавалькада беспрепятственно миновала ворота.
   Потрясенная Аграфена, рыдая, опустилась прямо в весеннюю грязь. Черницы в молчании застыли вокруг, слышались только судорожные всхлипы игуменьи. Через несколько минут мать Аграфена подняла залитые слезами глаза и оглядела своих дочерей. Печаль, ужас, потрясение читались на всех лицах, кроме одного. Сестра Марфа, вечная соперница, не могла скрыть злой торжествующей улыбки. Ясно, как отражение в тихом пруду, Аграфена увидала, что будет дальше. Она, казалось, читала строки письма, которое Марфа непременно пошлет епископу, а то и самому митрополиту, письма, где будет сказано, что она, Аграфена, не сберегла святыню православной церкви, письма, после которого ей уже не быть игуменьей, а возможно, и коротать свой век в отдаленном скиту. Надо было действовать и действовать немедленно.
   - Не попущу! - казалось, пружина подбросила Аграфену с земли. - Не попущу погибели святыни. Ненила, беги к стражникам, скликай всех кто есть, пусть садятся на коней. Настасья, - она ткнула пальцем во вторую монахиню, - Выводи лошадей, седлай! Пусть царь гневается, пусть опала, но не отдам чудо наше на горькую погибель. Ну-ка, шевелитесь, чего встали, дурищи! - прикрикнула она на застывших в ошеломлении монахинь. - А ты, сестра Марфа, тоже бери коня, со мной поедешь! - Аграфена глянула на злобно перекосившуюся Марфу и почувствовала удовлетворение. "Ништо! - подумала она. - Ужо отобью я твой зад о седло, толстомясая."
   Через полчаса шума, криков и бестолковой суеты кони были оседланы, два десятка стражников с пиками и мушкетами собраны, и игуменья, неприлично поддернув подол, уселась верхом на старого мерина-водовоза.
   - За мной! - лихо крикнула она, взмахивая сухонькой ручкой. - Спасем святую Варвару!
   Спасательная экспедиция вылетела за ворота самым бешеным галопом, на который только оказались способны тяжеловесные монастырские кони, привыкшие не к скачке, а к плужной упряжке. Однако их яростный бег длился недолго. За первым же поворотом дороги, у скрытого за купой деревьев небольшого озерца, им пришлось сдержать коней. Открывшееся зрелище наполнило душу Аграфены ликованием. Кони, все так же впряженные в знакомую дьяволову телегу, мирно паслись, тянулись к ветвям кустов. Опрокинутый, но совершенно целый колокол св. Варвары лежал рядом, поблескивая медью в свете луны и факелов. Вокруг было тихо и пустынно, никаких следов ни солдат, ни их офицеров, ни отца Пафнутия. Аграфена с радостным криком соскользнула с седла.
   - Радуйтесь, радуйтесь, люди! - кричала она. - Господь услышал мои мольбы! Колокол вернулся к нам, а дьяволовы слуги провалились в преисподнюю.
   Она упала на колени в благодарственной молитве. Рядом грузно плюхнулась Марфа, опустились на колени мужики. Через несколько минут молитвенного молчания Аграфена развила бурную деятельность. На вопрос Марфы, почему дьявол, забрав своих приспешников, прихватил заодно и монастырского исповедника и не следует ли все таки поискать отца Пафнутия, Аграфена с достоинством ответила, что Господь лучше знает, кого можно отдавать врагу рода человеческого, а кого нельзя. Про себя она подумала, что если единственной потерей сегодняшнего безумного дня станет скандальный священник, монастырь от этого только выиграет. Затем были вызваны все сестры и собраны деревенские мужики. Всю ночь в деревне, на дороге, в самом монастыре мелькали факелы, горели костры, стучали конские копыта, заходились лаем напуганные суетой псы. Колокол с молитвами и песнопениями грузили на телегу, везли в монастырь, вновь крепили к позабытым солдатами блокам. Наконец, к середине следующего дня колокол занял свое законное место.
   После торжественного благодарственного молебна измученная игуменья присела возле трапезной и огляделась. Первая, кого она увидела была сестра Ненила, одна из тех, что должны были оберегать племянницу. Аграфена грозно нахмурилась, собираясь спросить, как та осмелилась оставить порученное ей дело, но тут же вспомнила, что сама все это время гоняла и Ненилу, и вторую сестру - Настасью, с самыми разными поручениями.
   - Все, Ненила, - сказала игуменья, - ступай теперь к Варваре Никитичне.
   Ненила поклонилась:
   - Да мы бы уже давно пошли, матушка, но никак не сыщем боярышню. И на молебствовании она быть не изволила.
   - Ой, нехорошо такую службу пропустить, стыдно. - покачала головой Аграфена. - Возьми Настасью, еще кого, найдите боярышню, велите ко мне прийти, я ее пожурю.
   Ненила убежала. В ожидании племянницы игуменья задремала на ласковом весеннем солнышке. Блаженная дрема была прервана деликатным покашливанием. Игуменья открыла глаза и увидела переминающуюся поодаль Настасью.
   - Матушка игуменья, мы уж ищем, ищем, и в трапезной, и в кельях, и в саду были, в каждую щель заглянули, нет нигде боярышни.
   - Как это нет? - грозно вопросила Аграфена.
   Через минуту монастырь вновь кипел как потревоженный улей. Монахини кричали, звали, они облазили каждый закоулок, заглянули в каждую щель. Были посланы гонцы в деревню, обшарены все избы, мужиков отправили обследовать ближайшие рощи. К вечеру обезумевшая от треволнений прошлого и нынешнего дня Аграфена убедилась в исчезновении племянницы.
   - Ненила, Настасья, когда вы Варвару Никитичну в последний раз видели, хоть помните?
   - А как же, матушка, как вы велели боярышне с тем немецким офицером на его бесовском наречии поговорить, она к нему пошла, так с тех пор ее никто и не видал.
   Тревожные мысли заскакали в голове Аграфены: "Иноземный офицер и с ним сплошь иноземцы..., а если княгиня Наталья правду говорила и был какой-то немец-англиец, а если эти вчерашние были вовсе и не от царя?" Ее растерянный взор шарил по двору и задержался на телеге с креплениями для колокола, которую еще не успели убрать прочь. Холодея от понимания, она поднялась и сделала несколько шагов к телеге. Сооружение, похожее на кресло, привлекшее ее внимание еще при первом появлении солдат - это сооружение и было креслом! Крепким и безопасным убежищем, в котором в течении недолгого времени могла просидеть спрятанная под колоколом девушка. Времени короткого, но как раз достаточного, чтобы скрыться из глаз обитателей монастыря. А там колокол набок, девушку на коня, и только их и видели.
   Второй раз за последние сутки и, наверное, второй раз за всю жизнь, игуменья Аграфена при всем честном народе плюхнулась наземь и залилась слезами. Она рыдала, ясно, словно наяву слыша, как боярин Никита Андреевич, получив весть об исчезновении дочери, говорит: "Думал я, в вашей семье дурость одной Прасковье досталась, а выходит - на всех хватило".
  
   Глава 23
  
   Десятый день они уходили к Балтике. Державшиеся позади Аллен и Ла Жубер сообщили, что погони не было, значит, уловка удалась и монахини занялись своим ненаглядным колоколом, не обращая внимания ни на что другое. Вернуть его на место займет у них не меньше дня. Можно надеяться, что и потом игуменья не сразу хватится племянницы. Пока убедятся, что ее нет в монастыре, пока решатся на погоню... Итого два, в лучшем случае три дня форы. Мало, ничтожно мало в стране, где облик, речь, все явственно выдавало в них чужаков. Поэтому Джеймс безжалостно гнал отряд вперед. Кони шли спорой рысью, лишь изредка переходя на шаг. Сейчас, пока они еще опережали известие о похищении английскими моряками знатной девицы, можно было безопасно двигаться по проезжему тракту, но ночевать Джеймс все же предпочитал забравшись поглубже в лес. Они отдыхали ровно столько, сколько нужно было лошадям и снова мчались вперед. Несмотря на все старания сохранить силы лошадей великолепные резвые ахалтекинцы, купленные Джеймсом специально для нелегкого пути, уже превратились в бледные тени самих себя. Люди еще держались, а вот кони начинали сдавать.
   Джеймс перевел тревожный взгляд на Варю, скакавшую в центре группы, в окружении его самых доверенных людей. Как всегда, встретившись с ним глазами она поджала губы и отвернулась. Она не собиралась отменять объявленную ему войну. Когда колокол подняли и он вскинул задыхающуюся девушку в седло, то ожидал чего угодно: криков, слез, площадной ругани, но не каменного, мертвого молчания. Варя замкнулась в своем негодовании как в крепости: не протестовала, не спорила, не пыталась бежать. Ее подсаживали на коня - она ехала, останавливались - она безропотно слезала. На коротких привалах она равнодушно проглатывала еду, а потом сидела не шевелясь и пристально глядя в огонь, но вся ее маленькая фигурка излучали столько яростного гнева, что рядом с ней невозможно было находиться. Казалось, она не ощущает неудобства или холода, Джеймсу постоянно приходилось закутывать ее в плащ. Его услуги она принимала также молча, без малейших признаков благодарности или же гнева, но смотрела на него при этом даже не как на врага, а как смотрят на приставучее насекомое. С каждым днем пути ее безмолвное презрение все больше отравляло жизнь, вгоняя Джеймса в глубокую тоску.
   Частый перестук копыт за спиной заставил Джеймса обернуться. Из задних рядов его нагонял Толмач. Поравнялись.
   - Слышь, барин, - начал Ванька, - Кони-то притомились за дорогу, с кажинным днем все хужее идут. И люди едва в седлах держатся. Отдохнуть как след надобно, подкормиться, а то от боярышни одни глазищи остались.
   Джеймс метнул обеспокоенный взгляд в сторону Вари, оглядел свой отряд. Признавая правоту русского, спросил:
   - Что предлагаешь?
   - Ям тут неподалеку, где дед мой постоялый двор держит. Денек у него пересидим, лошадок обиходим, людям роздых дадим, дальше вдвое шибче побежим.
   - Ты рехнулся, парень? В яме кто угодно может быть - солдаты, государевы люди, мало ли!
   - Не боись, барин, у деда редко постояльцы бывают, дорога не шибко наезжена, а даже если встретим кого - отбрешемся. Старику я скажу, что по барской надобности послан. Поехали, барин, бабка нас вкусненьким покормит, баньку истопит. Бабка у меня геройская, первая на деревне травница!
   Матросы делали вид, что не слышат беседы капитана с русским проводником, но Джеймс заметил как кое-кто словно невзначай подъехал поближе, пряча под невозмутимыми минами робкую голодную надежду. Джеймс поглядел на утомленно поникшую в седле Варю, на отощавших лошадей и согласно кивнул. Ванька повернул коня в сторону от тракта, остальные двинулись следом.
   Вскоре отряд выехал на взгорок и остановился, оглядывая сверху лежащую меж холмами деревеньку.
   - Наверно, в том доме у них была сходка, и все жители сразу сгорели, - сочувственно произнес Фостер.
   - Собак тоже на сходку позвали? - спросил Ла Жубер, - Ни одного пса не видно.
   - Интересно, а эти почему не тушат? - добавил Аллен.
   - Которые?
   - А вон те, - Аллен ткнул в склон противоположного холма, - Арабы.
   - Почему арабы?
   - В бурнусах.
   Все снова смолкли, недоуменно разглядывая открывшуюся картину. Посредине совершенно пустой, словно вымершей деревни горела изба. Причем сама изба оставалась целехонькой, пламени видно не было, но из всех щелей, из печной трубы, из-за плотно закрытых ставен и двери сочился густой сизый дым. А за деревней на холме в полном молчании и неподвижности восседали завернутые в разноцветное тряпье люди. Первым опомнился Ванька:
   - Какие арабы, какие бурнусы, вы что, одурели? Дедова изба горит! - и он галопом бросил коня к задымленной избе, остальные помчались за ним и с разбегу влетели в облако жуткой вони. Воняло разрытой могилой и дубящейся кожей, тухлыми яйцами и помойкой, разворошенным нужником и скотобойней, воняло всей вонью мира и воняло именно от домишки Ванькиного деда. Зажимая носы и отчаянно кашляя, Джеймс и его люди метнулись прочь, пронеслись через вусмерть пропахшую деревню и остановились только на холме среди сидящих.
   - Дед, деда, Игнатий Гаврилович, ты здеся? - отчаянно позвал Ванька.
   Ближайшая из закутанных фигур шевельнулась, из-под тряпья появилась седая клочковатая бороденка, выглянул хитрый глаз и неожиданно звучным голосом старикан произнес:
   - Чего орешь как резанный, где ж мне быть, коли не тута?
   - Слава Христу, живой! - Ванька спешился и бросился к деду с распростертыми объятиями, - Что тут у вас делается, деда?
   - Избяных зверей стращаем, - печально ответствовал дед.
   - Кого?
   - Эх, Ванька, городской человек, при барине в столицах обретаешься, а того не знаешь, что царь наш батюшка, тараканов оченно не обожает и на постоялых дворах их иметь не велит и даже указ по таковскому случаю писан. А у нас как на грех супостатов запечных, что Мамаева войска - во всех щелях. Чаво мы с ними только не делали: и зимой избу выхолаживали, и отраву им бабка смешивала, ничто их не берет! Веришь, внучек, корм с отравкой бабка любовней готовила, чем законному венчанному супругу повечерять. А они, подлые, от ее заботы только пуще жирели. Кот сдох, а им хоть бы хны! - дед злобно ощерился, - Всем миром на нас навалились, - он ткнул пальцем в односельчан, - Делай, грят, что хошь, Игнатий, но жильцов усатых повыведи, а то неровен час наедут государевы люди, а то и сам царь-батюшка изволит путешествовать, всей деревней из-за тебя пропадем.
   - Ну, а дальше чаво? - сквозь смех поторопил Ванька.
   - Не нукай на деда, не запряг, чай! Не ведаю, да и ведать не хочу, куда бабка ходила, в лес, али еще куда, только спроворила серый порошочек. Разложила гадость кучками по избе и подпалила, кучки тлеть начали, запашком потянуло. Я по первому делу терпел, потом башку замотал, думал перемогусь как-нито. А потом порошочек шибче разгорелся, вонью и вдарило. Я из дому бегом, гляжу, соседи повысыпали, у всех морды замотаны, и тоже спасаются.
   Сквозь подавляемый хохот Ванька просипел:
   - Как же вы теперича?
   - Смеесся, вольно тебе смеяться. А мы теперича тута сидим, а они, сволота усатая, тама! Володеют!
   - Бабка-то где?
   - И бабка тама! Может, останний бой принимает, а может, сговорилась с ворогом, будет над ними царствовать. Останутся в деревне тараканы да бабка, - печально закончил дед.
   Всхрюкивая от смеха Ванька плюхнулся в траву. В диких пароксизмах хохота корчились матросы, почти рыдающий Джеймс приник к конской гриве, и даже на Варенькиных губах медленно расцветала улыбка. С горькой обидой глядел дед Игнат на заходящуюся компанию.
   В этот момент дверь избы распахнулась, ударившись о стену. Из проема вырвался клуб дыма, а затем на пороге возникла маленькая старушка с громадной метлой в сухоньких ручонках. Одним взмахом она выбросила на двор слабо шевелящуюся черную кучу и звонко крикнула:
   - Будя лясы точить, дед, иди супостата прибирай, конец ему вышел.
   - Неужто справилась, бабка?
   - А ты как думал, - задорно ответила та и добавила, - Вы, соседушки, тоже возвертайтесь, поглядите, может и ваши повыздыхали, - и не переводя дыхания обернулась к кланяющемуся Ваньке, - Здравствуй, Ванюша, наконец, деда с бабкой вспомнил. Ты, никак, с друзьями? То-то радости нам, старикам! Чего это у вас попик к лошадке привязанный сидит, ротик у батюшки шарфиком замотанный?
   - Не поп он, бабушка, - выдал Ванька заготовленную историю, - монах беглый, от трудов святых убег, мы его по принадлежности вертаем.
   - Ах он паскудник, ах святотатец! Ты его, деда, в сараюшку посади, посади, замочек навесь, да покрепче, - не обращая внимания на яростные взгляды отца Пафнутия зачастила бабка, - Девица-то с вами раскрасавица, цветочек аленький, светик ясный. Что ж ты такая худая да бледная, милая? У-у, мужики-ироды, умучали девоньку, утомили, лица на ней нет. Ничаво, родненькая, у меня отдохнешь, я баньку натоплю, уж я тебя попарю, накормлю-напою, косоньки золотые расчешу. Давай, дед, снимай красавицу с седла, топи баньку, попарим гостей с дороги. Теперича вы у бабушки Агафьи, теперича все ладно будет, - и не переставая трещать, бабка повела Варю к дому.
   Разомлевший после бани, сытый и отдохнувший Джеймс терпеливо дожидался появления чувства довольства. Дожидался давно, чувство не приходило. Джеймс нервно бродил по обширной горнице для проезжих, тревожно поглядывая на дверь, ведущую в маленькую комнатенку, обычно служившую жильем деду Игнату с семейством, а сейчас отведенную для Варвары. С того момента как Варя вернулась из парильни, дверь эта больше не открывалась, за ней стояла полная тишина. Несколько раз Джеймс уже порывался войти, но каждый раз не решался, теперь же, не выдержав, постучал, и не услышав ответа, тихонько заглянул внутрь.
   По-детски подперев щеку кулачком Варя сидела у затянутого бычьим пузырем окошка. Свет затухающего дня падал на золотые локоны, высокий чистый лоб, отчаянно синие глаза. С жалостью и чувством вины Джеймс заметил темные круги вокруг глаз, заострившиеся черты лица, резче проступившие скулы. Девушка была на грани изнеможения. Выстиранное Варино платье сушилось на очаге, а сама она была облачена в длинную до пят бабкину рубаху. Слишком широкий ворот трогательно открывал шею и хрупкие плечи, подчеркивая беззащитность этого полуребенка. Джеймс смущенно кашлянул. Она обратила на него взгляд бездонных сапфировых глаз, розовые губки жалобно дрогнули и...
   - Что вам угодно? - спросила она с металлической интонацией армейского капрала.
   - Мы можем поговорить? - спросил Джеймс, прикрывая за собой дверь.
   - Мне не о чем разговаривать с бандитом, - высокомерно задрав головку заявила Варя и замолкла, ожидая следующей реплики Джеймса, позволяющей в подробностях изложить все, что она думает о нем и его поведении. Но подлый англиец вел себя неправильно - молчал. Так они и перемалчивались какое-то время, пока, не выдержав, Варя надменно вопросила:
   - Позволительно ли будет узнать, куда мы направляемся?
   - Я уж думал, что вас не интересуют подобные мелочи, что вы рады моему обществу и готовы следовать за мной куда угодно, - ее тон мгновенно изгнал жалость и раскаяние из сердца Джеймса, - Но если вам все же любопытно, могу сообщить - мы едем в Петербург, чтобы оттуда отплыть ко мне на родину, в Британию.
   - Вот как? Забавно, никто не поинтересовался, хочу ли я туда ехать!
   - Поскольку всю дорогу я не был удостоен вашего внимания, то позволил себе принять молчание за согласие.
   - Какую же участь вы для меня уготовили?
   - Ничего особенного, леди, я только собираюсь сделать вас моей женой, по-моему, вполне достойное предложение.
   - Куда как достойное, особенно если вспомнить, что под венец вы меня тащите насильно! - бросила Варя, завершая краткую беседу, во время которой даже воздух шипел от источаемого словами яда.
   Отвернувшись от Джеймса Варя вновь подсела к окну. Слезы жгли глаза и просились наружу. Безвыходность положения вновь представилась ей с сокрушительной ясностью. Боже мой, что подумала тетка Аграфена после ее исчезновения! Что сталось с теткой Натальей, с отцом, с матушкой, когда они узнали, какой позор обрушился на их головы по ее вине. Как они будут жить, как смотреть в глаза людям, когда пройдет слух, что Варвара Опорьва уехала с иноземцем. И что теперь делать ей самой? В глазах всего мира она обесчещена, для нее закрыта дорога не то что к браку с царем, а и к браку с последним холопом. Стены монастыря и те могут оказаться для нее недоступны, ведь по ее вине чуть не погибла православная святыня. Даже немедленное бегство от похитителей не могло исправить дела. Неужели она и впрямь должна покориться человеку, ради своего самолюбия разрушившего ее мир и теперь увлекавшего ее прочь от дома, в неизвестность.
   Со страхом и отвращением Варя поглядела на Джеймса. Поистине вот кара за ее тяжкий грех, за то, что она осмелилась любить без отцовской воли, без благословения матушки, вопреки семье и религии. Она не слушала, когда ее предупреждали, что от иноземщины могут быть одни лишь беды. И вот теперь она во власти сильного, жестокого человека, безжалостно отрывающего ее от всего близкого и дорогого. Лишь сейчас, стоя на пороге неведомой судьбы она поняла, что у нее все же был родной дом. Легко и спокойно ощущать себя дома: всегда можно пойти со своей бедой к тетке Наталье, тетка Аграфена замолит твои грехи, тятенька защитит от жестокости мира, а матушка, пусть скупо и неумело, будет любить тебя всегда. Она не могла жить без них, но у нее уже была отнята возможность оставить все как есть. Рыдания, что так долго сдерживались, нашли выход, но не принесли облегчения.
   - Барбара! - позвал Джеймс.
   - Сколько раз говорено, я не Барбара. Я Варвара, Варенька или Варька на худой конец!
   - Ну не могу же я приучить всю Британию звать вас русским именем. По-моему, леди Барбара звучит достаточно красиво, и я совсем не вижу повода для слез.
   - Джеймс Фентон, вы самодовольный аглицкий чурбан! - был единственный ответ на его примирительную фразу.
   Джеймс возвел очи горе.
   - О Боже! - пожаловался он бревенчатому потолку, - Зачем ты обрек меня на эту безумную женщину? Я подвергаю опасности себя и свою команду, восстанавливаю против себя целую страну и ее государя, больше недели тащу за собой наглого скандального попа и ради чего!? Чтобы жениться на сумасшедшей русской бабе, называющей меня чурбаном, хотя без всяких хлопот мог взять в жены благовоспитанную и утонченную английскую леди.
   - Я не просила увозить меня! Вы выкрали меня из монастыря, ославили на всю страну, заставили десять дней не слезать с седла, ночевать у костра и, наконец, притащили в жутко смердящую деревню, где несмотря на вонь все же уцелели тараканы! - Варя обвиняюще ткнула пальцем Джеймсу за спину. На дверном косяке действительно сидел таракан.
   Джеймс хмыкнул:
   - Леди Барбара, - покаянно протянул он, - Я признаю все ваши упреки. Я действительно виноват перед вами. Я даже готов взять на себя ответственность за тараканов. Если я сейчас прихлопну последнего выжившего, вы простите меня?
   - Вы еще смеете насмехаться? - взвизгнула Варя. Он снова сумел довести ее до белого каления, ярость переполняла ее, настоятельно требуя выхода. Она огляделась по сторонам, разыскивая подходящий метательный снаряд. Глаза ее блеснули, умиротворение снизошло на душу. Она аккуратненько взялась за ручку глиняного кувшина, - Помниться, наше знакомство началось с кваса, что я опрокинула на вас случайно? Не пора ли проделать то же намеренно?
   Увернуться Джеймс успел. Кувшин разбился о стену, обдавая его кислыми брызгами и дождем осколков.
   Чертыхаясь, Джеймс сжал кулаки и шагнул вперед, они замерли, меряя друг друга взглядами. Наконец, не выдержав негодующего взора девушки, он круто развернулся на каблуках и вышел вон. Вслед ему печально глядел недобитый таракан.
   Крепко шарахнув дверью Джеймс замер перед открывшейся ему картиной. На лавке у стены рядком восседали англичанин Фостер, шотландец Аллен, француз Ла Жубер и природный русак Ванька Толмач и в четыре голоса тихо и жалобно тянули песню ирландских бандитов "В последний раз в последний пляс пустился Макферсон". Остальная команда с трепетным сочувствием внимала. Когда доблестный Макферсон героически повис в петле, уничтожив перед этим толпы злобных англичан, Фостер всхлипнул, уронил слезу на Ванькино плечо и крепко приложился к стоящему перед ним горшку.
   - Что пьем? - вопросил Джеймс.
   Фостер поднялся, с пьяной серьезностью встал во фрунт и доложил:
   - Грог, мой капитан, мы пьем грог.
   - Кто посмел притащить бренди? Приказ был ничего лишнего не брать!
   - Мы никогда не нарушаем ваших приказов, капитан. Бренди местный.
   - Ну естественно, в глухой деревушке в центре России производят бренди. Может даже ведут широкую торговлю!
   - Не, барин, - влез Ванька, - Брендю деда не продает, разве иногда у соседей на что меняет.
   - Издеваться надо мной вздумали? - лицо Джеймса потемнело. Заметив, что приближается гроза, Фостер пхнул Ваньку локтем и тот поторопился объяснить:
   - Я как еще у барина Льва Кирилловича служил, дед Игнат ко мне наезжал, я его барским винцом угощал. Дюже ему брендя понравилась, он заначил малую толику и бабке на пробу привез. Теперь вот бабка ее тута гонит. Бабуль, расскажи барину как брендю делаешь.
   - Ничаво особливого, - зачастила Агафья, - Берешь водочку, можно казенную, а лучше свою, домашнюю, оно, конечно, свою гнать супротив указов, однако ж своя, она не в пример чище и крепче будет. Берешь ее, родимую, а потом идешь во лесок и корушку с дуба дерешь, дерешь. Потом кору в ступку бух и пестиком трешь-растираешь. А потом в водочку сыпешь и под стреху на месячишко. И извольте выкушать, вот она брендя, - бабка сунула Джеймсу под нос кружку. Он понюхал, хлебнул: в кружке действительно плескалось низкосортное бренди невероятной крепости. Джеймс отер невольные слезы и подсел к столу.
   - Налей лучше грогу, Фостер, выпьем, - Джеймс подставил кружку.
   - За что пить будем, сэр?
   - За женщин, чтоб они провалились!
   Через час, крепко обнимая за плечи деда Игната, Джеймс изливал ему душу.
   - Что нужно женщинам? - говорил он, - Я для нее на все готов, я ради нее жизнью рискую, а она...? Я ведь хочу все решить по чести, хочу на ней жениться, а она...? Я ей предложение делал два раза, а она...? Я искренне хочу искупить свою вину перед ней, а она...? Я жду от нее хоть чуть-чуть любви, понимания, а она...? Она кувшинами кидается! С квасом!!!
   - Действительно, нехорошо! - осмелевший от выпитого Аллен подобрался сзади и подсел к капитану, - Зато леди Барбара дама с перчиком, не какая-нибудь жеманная дохлятина. Капитан, а может ей одиноко? - возопил матрос, озаренный неожиданной идеей, - Вокруг только мужчины, ни одной девицы, поговорить не с кем, посплетничать не с кем.
   Джеймс призадумался, осознавая новую для него мысль.
   - Где ж я ей подружку возьму? У нее горничная была, ты с ней вроде любовь крутил. Она где?
   - В монастыре ее не было, - Аллен сосредоточился, - Наверно, в Москве осталась.
   - Боб Аллен, - Джеймс торжественно поднялся, - В таком случае, приказываю вам вернуться в русскую столицу, найти там горничную леди Барбары и в кратчайший срок доставить ее сюда.
   - Будет исполнено, мой капитан! - нетвердой рукой Аллен отдал честь, - Вот только еще стопочку выпью, - и он отправился за новой порцией.
   В бледных проблесках рассвета Фостер восседал посреди двора и созерцал последствия ночного кутежа. Победа безусловно осталась за "бабкиной брендей". Даже луженые матросские желудки не вынесли крепости зверского напитка. В напрасной попытке протрезвить команду боцман выгнал всех из избы, но только лишь для того, чтобы беспомощно наблюдать как поганые акульи дети на подгибающихся ногах расползаются по двору и заваливаются спать где придется. Бедняге Фостеру только и оставалось, что тупо пялиться на раскрытые ворота, выхлебывая остатки грога и придаваясь печальным думам о нестойкости нынешней молодежи к пороку. Он меланхолично наблюдал как из рассветного тумана выступила статная женская фигура и двинулась к нему, воздевая над головой нечто тяжелое и грозное. Фигура у фигуры была весьма хороша. "Истинная богиня, - лениво думал Фостер, - Артемида! Нет, скорее Фемида, вон весы в руках.". Бедняга так и не успел решить, которая из небожительниц оказала ему честь своим посещением, когда женщина подошла вплотную и то, что боцман принял за весы богини правосудия вступило в непосредственное соприкосновение с его макушкой. Свет для него померк.
   Джеймс проснулся на полу возле печки. Голову ломило, во рту было гадостно как в помойке. С трудом выпрямив ноги Джеймс встал, оглядел учиненный в избе разгром. Фу, позорище! Напиться с матросами, нажраться дешевым бренди до умопомрачения. Из-за бабы! Капитан, гроза морей! Слабак! Господи, что он хоть нес вчера? Кажется, откровенничал с русским дедом. Это еще ничего, тот все равно не понял ни слова. Что еще? О Боже, ведь он приказал Аллену отправляться в Москву и выкрасть из дома Опорьевых Варварину служанку! Немедленно найти Аллена, а то еще с пьяных глаз решит выполнить волю своего капитана.
   Кое-как приведя в порядок одежду Джеймс выскочил за дверь и застыл на крыльце. По всему двору валялись неподвижные тела его матросов. Принять их за мертвых мешал только раскатистый переливчатый храп. Посредине с окровавленной головой лежал боцман Фостер, а неподалеку, отчаянно крутя коромыслом бабки Агафьи вертелась здоровая рыжеволосая девка. Перед ней, широко растопырив руки и стараясь не попасть под удар грозного оружия скакал Аллен. Ни один из противников не мог добиться преимущества, пока Аллен, резко бросившись вперед, не поднырнул под коромысло и не схватил девку за талию. Тут же получил поддых, но не сдался, а перехватив карающую длань, вырвал небезопасную деревяшку. Не разжимая мертвой хватки он обернулся с стоящему на крыльце Джеймсу и доложил:
   - Ваше приказание выполнено, сэр, вот она, горничная миледи!
   - Что здесь происходит? - осведомился от двери мелодичный, но весьма твердый женский голос, - Палаша, миленькая, откуда ты взялась!? Пусти ее немедленно, негодяй! - Варвара пронеслась мимо Джеймса, оттолкнула Аллена и схватила давнюю подругу в объятия. Лукавая Палашка, всхлипывая, прижалась к госпоже.
   - Ой, боярышня, да что же это деется, да как же это вы! Как же вы здеся, с английцами! А тетушка ваша умолила батюшку, чтоб дозволил мне до вас в монастырь ехати, с вами тама жить. Я и приехала, нарядов ваших навезла, а тут такое... Монахини бают, выкрали вас, а может своей волей с иноземцем убегли. Тетка Аграфена на себе все волосы повыдергала, никак решиться не могла, идтить ей в драгунский полк, просить за вами погоню вырядить, али не надобно. Я и не стала ожидать, чаво она удумает, свела на монастырской конюшне коня, - она ткнула пальцем в привязанное к плетню заморенное животное, едва держащееся на подгибающихся ногах, - и наметом за вами. Уж я-то знала, что вы в Петербурх, к морю поскачете. Я и узелок с платьями вашими прихватила, а то вы ведь безо всего уехали, не дело так-то. Думала, отыщу вас, увезу от подлых сквернавцев, ишь чаво удумали, боярышню мою ровно мешок репы воровать. Поутряне догнала вас, а они давай меня хватать... - она залилась слезами.
   - Как смели ваши люди напасть на беззащитную девушку? - вскричала Варя, гневно глядя на Джеймса.
   - Беззащитную! - возопил он, - Эта ваша беззащитная девушка искалечила моих ребят!
   Варя оглядела валяющихся матросов, задержалась взглядом на уже пришедшем в себя и тихо постанывающем Фостере и презрительно заметила:
   - Очень похоже на правду, сударь! Одна русская девушка может запросто справиться с целой командой англицких моряков. И голова вашего боцмана, несомненно, разнесена ее могучей дланью, а не разбита в пьяной драке.
   - Да я собственными глазами видел как... - начал Джеймс, но Варвара лишь обдала его негодующим взглядом и с преувеличенной заботой поддерживая Палашку за плечи, повела ее в избу.
   - Бабы, проклятые бабы!! - в ярости и изнеможении потрясая кулаками, завопил Фентон и его измученный взор остановился на сочувствующей физиономии бабки Агафьи.
   - Что, соколик, плохо тебе? - жалостливо закивала старушка, - Не печалься, щас бабушка поможет, щас бабушка подсобит, щас я тебе кисленького... - она протянула Джеймсу полный ковш мутно-коричневой жидкости.
   Истерзанный похмельем, жаждой и переживаниями бурного утра Джеймс приник к ковшу губами, глотнул и негодующе взревел. В ковше плескался квас.
   Следующим утром увеличившийся на одного человека отряд покинул гостеприимный ям. Джеймс гнал без передышки, не рискуя больше делать долгие привалы. Мало ли что могло случиться во время следующей стоянки!?
  
   Глава 24
  
   Темная громада корабля вырастала над серо-черной водой. Снасти заливал серебристый свет колючих звезд. Негромкий топот копыт не остался незамеченным, на корабле засуетились, над бортами замелькали дула мушкетов. Негромкий оклик Аллена заставил всех успокоиться и трап был спущен. Сильные руки сняли Варвару с седла, ее повели к трапу. Каждый шаг заставлял ее содрогаться. Сила и воля похитившего ее человека неумолимо отрывала ее от родной земли. Ей хотелось остановиться, вцепиться в каждый камешек берега, но поддерживающая ее рука Джеймса с властной уверенностью влекла вперед. Под ногами закачался трап и она ступила на палубу. Негромкие голоса матросов приветствовали капитана и его даму, Джеймс повел ее в каюту.
   Там он бережно снял с Вари влажный плащ, усадил ее в кресло и укутал пледом. Она повиновалась покорно и безвольно. Маленькая жаровня нагревала воздух каюты, но Варю продолжала бить дрожь. В дверь тихо постучали и Джеймс принял у юнги поднос с двумя кубками подогретого вина.
   - Выпейте, это согреет, - он подал кубок Варваре.
   Подчиняясь, она сделала глоток пряной горячей жидкости и вновь замерла, уставившись прямо перед собой. Ее изящная рука лежала рядом с кубком, неподвижная, словно вещь. В каюте повисло гнетущее молчание. Вялая апатия, столь несвойственная Варваре, ее мертвое молчание и остановившийся взгляд безумно пугали Джеймса.
   - С отливом отплываем, - пробормотал Джеймс, пытаясь разорвать наводящую ужас тишину.
   Неожиданно она поднялась и, двигаясь с все той же странной медлительностью, вновь накинула плащ и вышла на палубу. Чуть погодя Джеймс последовал за ней.
   Варвара облокотилась на поручни и напряженно вслушивалась в звуки близкого берега. Вот резко вскрикнула болотная птица, скрипучий звук заставил ее очнуться. Она с жадностью, до боли вгляделась в очертания земли, где она жила в родном доме, где перед ней манящим призраком мелькнула любовь, чтобы обернуться тоской сегодняшней ночи. Тихий плеск волны о борт корабля заставил ее посмотреть вниз. На черно-стальные воды ночной Балтики даже глядеть было холодно. Не впервые ей пришло в голову, что если бы тогда Джеймс не вытащил ее из воды, скольких бед могла бы избежать и она и ее семья. На них не лег бы пятном позор ее похищения. Все подумают, что она сама, презрев долг и честь, пренебрегла домом и родной страной, покинув ее ради иноземного авантюриста. Волна снова плеснула, что-то нашептывая. Уже в третий раз вода раскрывала ей свои объятия, сулила покой и разрешения всех проблем. Темные глубины манили к себе, обещали избавление и от велений долга и от стона оскорбленной гордости и от порывов греховной любви. Варя внимала их зову. Что ж, это справедливо, что здесь началось, тут должно и закончиться. Она начала медленно клониться через борт, протягивая руки к волнам. Вода запела радостнее, видя приближающую добычу, когда мощный рывок отбросил ее от поручней, Джеймс подхватил ее и унес обратно в каюту.
   - Вы с ума сошли, зачем вы это сделали? - дрожащей рукой он плеснул себе вина. - Ведете себя как истеричная девчонка!
   Джеймс осекся, столкнувшись с ненавидящим взором синих глаз.
   - Будьте вы прокляты! Я хотела бы, чтобы вы вечно горели в аду! - она старалась говорить спокойно, но голос ее прерывался горем и бешенством, - Один раз вы уже сломали мою жизнь. Вы явились в наш дом и очаровали всех, вынудили меня полюбить вас, заставили надеяться, что вы заметили меня, что я что-то значу для вас! А потом беспощадно выставили на посмешище и здесь, в России, и там, в Англии. Из-за ваших слов моя собственная родня стыдилась меня. Я выдержала это. Вы уехали, а я все изменила! Тех, кто раньше смеялся, я заставила восхищаться мной, завидовать мне, добиваться моего расположения. Я вытравила вас из своей души, разума, сердца. Я была свободна, могла распоряжаться собой. Но будьте вы прокляты, вы явились снова! Вы явились снова и теперь я вам понадобилась. Конечно, ведь теперь я была совсем другой, а вы были не нужны мне, не волновали меня. Такого вы стерпеть не могли. Вы преследовали меня, вновь запутали в свою паутину. А когда я не поддалась вам, вы опять сломали мою жизнь, теперь уже окончательно! Увезти невесту русского царя, ах, как тешит самолюбие! Ради этого, ради вашей прихоти, вы отняли у меня все! У меня был дом, семья, родная страна. Пусть совсем маленький, но у меня был выбор! Я могла стать женой Петра, а могла уйти в монастырь. Вы лишили меня всего! Не только жених, не только батюшка с матушкой, даже монастырь не примет женщину, так опозоренную. Вы закрыли мне все дороги, вы даже не дали мне сделать то, что может сделать любой грешник - лишить себя жизни! В третий раз из-за вас я думаю о том, чтобы умереть, и вот вы даже это право отняли у меня!
   С последним выкриком она опустила голову, грудь ее часто вздымалась, ей не хватало воздуха. Его рука коснулась ее подбородка, она упрямо зажмурилась, не желая его видеть.
   - Собирайтесь! - скомандовал он. - Переночуем на берегу.
   Не понимая, что за новая хитрость пришла ему на ум, она во все глаза уставилась на него. Он натягивал дорожный плащ.
   - Собираться? Куда?
   - Отвезу вас к родителям. Все еще вполне можно исправить. Ваш отец достаточно умен, чтобы хотя бы первое время не придавать огласке ваше исчезновение. Уверен, никто, кроме членов семьи, еще о нем не знает. Корабль с командой я отправляю в Англию, вернемся тихо, вы, я и ваша горничная, никто и не заметит. Не волнуйтесь, я расскажу боярину, что увез вас силой, так что чужие не узнаю, а свои не осудят.
   Не веря своим ушам, она слушала его.
   - Я не понимаю, почему вы делаете это?
   Он отвернулся.
   - Простите меня, Барбара, кажется, я причинил вам много зла, гораздо больше, чем думал. Постараюсь его исправить. Ну, что пойдем? - он шагнул к двери.
   Она не пошевелилась.
   - Сперва я должна понять, соображаете ли вы, что делаете. Если вы отвезете меня домой, явитесь к моей родне, да еще один, и сознаетесь в содеянном, вы думаете, батюшка простит вас? Вы просто тихо исчезнете и даже тела вашего не найдут!
   Он невесело усмехнулся.
   - Ну, это мы еще посмотрим, но даже если так, терять мне особо нечего. Семьи у меня нет, плакать некому. Надоело мотаться по морям и океанам и всегда возвращаться в пустой и холодный дом. Только в ранней молодости игра с миром привлекает ради самой игры, ради чувства, что можешь все, что ты - победитель. С годами это хочется делать для кого-то, для тех, кто будет гордится тобой в настоящем и наследует тебе в будущем. А мне кто наследует, мой мерзопакостный троюродный братец Джарви? Так произойдет это раньше или позже, какая разница!
   - Вы могли бы вернуться в Англию, жениться на какой-нибудь леди, завести детей.
   - Сударыня, вопреки всему, что вы думаете обо мне, я все же не подлец и не чудовище и не собираюсь губить жизнь ни в чем не повинной женщины, - чувствовалось, что бесплодный разговор у порога каюты начал раздражать его.
   - Но почему губить! - голосок Вари звучал растерянно, она ничего не могла понять. Зачем было тратить столько сил, похищать ее, везти сюда, чтобы теперь по первому ее слову не только отпустить, но и обречь себя на верную смерть, сопровождая ее к отцу.
   - Да потому, что всю жизнь я буду попрекать ее за то, что волосы у нее не золотые, походка другая и глаза не синие! - уже в гневе загремел Джеймс, - Что она говорит по-английски без акцента и не швыряется кувшинами с вонючим квасом! Потому что я никогда не прощу ей, что она - не вы!
   Варвара медленно подошла к нему.
   - Но почему, ради Господа, почему?
   Окончательно разозленный ее бесконечными "почему", он схватил ее за плечи и заорал ей прямо в лицо.
   - Да потому, что я люблю тебя, дура московская трижды недоутопленная! Потому что я жить без тебя не могу! Может, ты, ведьма, меня чем-то опоила, но я люблю тебя и не хочу отдавать ни царю, ни Богу!
   Напуганная силой его слов, прижатая к его груди силой его рук, она яростно замотала головой, разбрызгивая со щек злые слезы.
   - Нет, нет, вы не любите меня, я просто раздразнила вас, разбередила самолюбие и вы решили доказать и мне и всему миру...
   Ласково отирая ей глаза, он прервал ее.
   - Вы меня совсем сумасшедшим считаете, да кто же ради одного уязвленного самолюбия навязывает себе на голову такую бешеную кошку? Подобную глупость можно сделать только по очень большой любви, от которой просто деваться некуда. Я думал, что если увезу тебя, ты должна будешь забыть все глупости насчет браков с иноземцами и в конце концов будешь счастлива. Но, кажется, я ошибся, а за ошибки надо платить. Так что поехали!
   Он решительно шагнул к выходу, но сделав несколько шагов, обнаружил, что идет один. Варвара стояла посреди каюту и казалось такой маленькой и растерянной, такой нуждающейся в защите, что он подошел и тихо обнял ее. Она не отстранилась, а уткнулась лбом ему в грудь, едва слышно шмыгнула носом и пробормотала:
   - Я вовсе не бешеная кошка.
   - Конечно, нет, ты тихая, кроткая и смиренная. Знаешь, - прошептал он ей на ухо, - В Библии, а она одна и для протестантов и для православных, в Библии сказано, что женщина должна оставить отца и мать и прилепиться к мужу. Может, ты попробуешь?
   Она подняла заплаканные глаза.
   - Ну, если муж не насмешничает над этой женщиной, если он не только назло...
   Джеймс не дослушал. Крепко взяв ее за руку, он зашагал на палубу.
   - Отца Эдварда, быстро! - скомандовал он подскочившему Аллену. - И русского святошу из трюма! Алтари, икону, все, что нужно - на палубу. Через десять минут я женюсь.
   Варя сдавленно ахнула:
   - Сейчас, здесь? Это безумие!
   - Как и все, что мы делали в последнее время, - подтвердил Джеймс. - Неужели вы надеетесь, моя леди, что я дам вам шанс передумать?
   Матросы выволокли на палубу отца Пафнутия. Священник был измотан дорогой и бесцеремонным обращением, но отнюдь не укрощен. Его глаза пылали яростным огнем, он явно чувствовал себя мучеником в окружении слуг Сатаны.
   Свистнули Ваньку и Джеймс приказал:
   - Святой отец, боярышня согласилась выйти за меня замуж, готовьтесь к венчанию. Иконы, алтарь, все нужное для обряда на корабле имеется.
   Выслушав перевод, отец Пафнутий не удостоил Джеймса даже взглядом, а повернулся к Варе.
   - Мыслимое ли дело, боярышня, русская, православная, знатного роду, и на такое решилась! - начав довольно тихо, священник поднимал голос все выше и выше, - Измарать веру и род, испаскудить святое таинство брака, и для кого, для поганина, табашника, матершинника. Как могла ты допустить до себя развратника иноземного, возжелать предаться с ним мерзкому любострастию! Покайся, грешница! - сорвавшись на визг, отец Пафнутий уткнул в небеса бороду и воздел над собой крест. - Покайся и отрекись от греховного умысла, а не то анафема тебе!
   Мысли Джеймса лихорадочно заметались. Не нужны были даже его слабые знания русского языка, чтобы понять, что проклятый монах сейчас все погубит своей проповедью. Барбара испугается Божьего гнева и уедет. А ведь все так хорошо складывалось! Надо срочно заткнуть его грязный рот, уговорить Барбару, надо действовать. Но прежде, чем Джеймс шагнул к расходившемуся священнику, он оглянулся на девушку, и остановился, пораженный выражением ее лица. На нем вовсе не было смятения или раскаяния уличенной грешницы. На нем был написан смешанный с легким удивлением гнев высокородной боярышни, в чьем присутствии смерд осмелился поднять голос.
   - Запорю, холоп! - коротко и спокойно проронили ее гордые уста и священник смолк, будто подавившись. Казалось, все поколения бояр Опорьевых глядели в этот момент на несчастного, посмевшего противиться воле одной из них. Дальнейших слов Джеймс уже не мог разобрать, но они хлестали бедного священника не хуже, чем обещанный кнут. Через пару минут отец Пафнутий уже корчился у ног боярышни и согласился бы по первому слову повенчать ее не то что с англичанином, но и с вовсе безбожным турком или диким сибирским язычником. Джеймс облегченно вздохнул, ему снова повезло, дурак священник сыграл ему на руку, там, где могли оказаться бессильными слова любви, сработала Варварина гордость.
   Он обернулся, чтобы поторопить матросов, устанавливающих алтари, и столкнулся с Алленом. Забыв всякую почтительность, тот ухватил своего капитана за рукав и забормотал, блестя круглыми от ужаса и изумления глазами:
   - Милорд, милорд, я ведь немного понимаю русский! Милорд, леди такое говорит бедному священнику, он скоро помрет от страха! Милорд, вы хотите жениться на очень волевой даме, может вам лучше сейчас взять шлюпку и бежать!
   Не успел Джеймс ответить, как звонкий женский голос, говорящий на чудовищной английском, освободил его от этой необходимости.
   - Ты что же, бесстыдник, про мою боярышню городишь! Или думаешь, я до сих пор твоего бесовского языка не ведаю?
   Решительно уперев руки в бока, Палашка сверлила Аллена взглядом. Джеймс отцепил от себя пальцы матроса.
   - Боюсь, мой бедный Аллен, шлюпка здесь нужна не столько мне, сколько тебе. А у меня дома остался от покойной матушки католический священник, он мне который год житья не дает, надеюсь, теперь моя жена с ним управится, - и Джеймс повернулся к Варе.
   - Как бы она не управилась и с вами, мой капитан, - буркнул Аллен, одновременно опасливо косясь на Палашку.
   Джеймс и Варвара рука об руку шагнули к алтарям, перед которыми уже возвышались, исполненные торжественности, оба святых отца.
   Корабль, окутанный серебрящейся призрачной пеленой парусов, медленно скользил по темной глади залива. В трепещущем свете фонарей матросы "Летящей стрелы" взирали на разворачивающееся на палубе действо. Они не понимали, но чувствовали, что перед их глазами происходит нечто невероятно важное и значительное. "Венчается раб Божий...". "Венчается раба Божия...". Пред Богом и людьми мужчина брал женщину в жены, и воды Балтики, единой для всех, несли их двойное "да" и к берегам далекого туманного острова и к беспредельным просторам Руси. Плавный речитатив двух разных, но столь схожих обрядов сплетался, обращая их клятвы к Престолу Господню. "...to love and respect", "...беречь и хранить" - и за спиной Джеймса вставали гордые сыны Альбиона, чьи могучие корабли несли славу и власть английской короны половине мира, "...in health and decease", "...в богатстве и в бедности" - и неисчислимые как песок народы древней Руси, ныне бросающие на мировые весы свой гений и свой меч, принимали клятвы одной из своих дочерей. Море, небеса и звезды, два великих народа, паруса и корабли венчали молодую пару. Заключительное "Да будет так!" прозвучало в потрясенной, оглушающей тишине. Варвара бессильно поникла на грудь Джеймса.
   Джеймс почти снес ее в каюту и оставил одну. Непривычно молчаливая Палашка помогла боярышне переодеться и тихонько ушла. Теплая вода и свежая одежда прогнали усталость, но потрясение осталось. Только лежащие на столе две толстые венчальные свечи напоминали Варе о том, что она стала женой странного, почти чужого человека, так нежданно и бурно ворвавшегося в ее жизнь. Недавний двойной обряд стал казаться ей сном. Она присела к столу, на котором был сервирован ужин и стала ждать мужа. Как странно звучало это слово - муж! Еще час назад, здесь, в этой же каюте, она задыхалась от тоски и отчаяния. А теперь, что изменилось теперь? В сущности ничего, только совершенное над ними таинство отрезало ей пути назад. Не сделала ли она самой страшной, самой роковой ошибки?
   Дверь вновь распахнулась, вошел Джеймс. Его одежда была усеяна каплями воды. Он отряхнулся как большой пес, сбросил камзол.
   - Погода прекрасная, ветер попутный и ничто не предвещает шторм. Если так продержится - скоро будем дома.
   У Вари перехватило горло. Дома, о Господи! Может он и будет дома, а вот она окажется на чужбине, среди чужых и наверняка враждебных людей. Джеймс снова налил ей и себе вина, и в каюте, как и час назад, вновь повисло молчание, менее враждебное, но более настороженное. Новоиспеченные супруги искоса наблюдали друг за другом.
   Джеймс растерялся. Только сейчас он понял, что само венчание еще ничего не решает. Ему удалось застать ее врасплох, заставить делать то, что он хотел, но как теперь ладить с этой гордой душой, как заставить ее довериться, как сломать лед, который возник между ними большей частью по его вине.
   - Я... - Джеймс смущенно откашлялся. Говорить под прицелом ее взгляда было не так то легко. - Я думаю, перед Англией нам нужно будет зайти в какой-нибудь цивилизованный порт, например, в Амстердам, и обновить ваш гардероб, ведь у вас почти нет с собой вещей.
   Его предложение не произвело на нее впечатления, она все также молча глядела на него.
   - Я... - снова начал он, в горле окончательно пересохло, и он судорожно хлебнул вина. - Слуг я отпустил, может, я положу вам что-нибудь поесть?
   Она, казалось, только сейчас заметила накрытый стол. Кивнула, придвинула стул поближе, сняла крышку с первого попавшегося блюда. Он любовался, какими изящными движениями она раскладывала еду. Каждый ее жест был исполнен невольной грации, той грации, которую невозможно воспитать, с которой можно только родиться. Она наполнила его тарелку, не глядя, бросила что-то на свою и супруги вновь воззрились друг на друга поверх серебра приборов и мерцающего стекла.
   - Я... - третья попытка начать разговор показалась Джеймсу особенно беспомощной и он решил двинуть в ход тяжелую артиллерию, - Перед отъездом под Ярославль я говорил с вашей тетушкой, - Он увидел, как она встрепенулась, наконец-то проявив интерес к его словам, - Княгиня велела передать, что если вы согласитесь стать моей женой, то значит, так судил Бог и она благословляет наш брак и обещает, что уговорит вашего отца простить нас.
   Варя гневно воззрилась на него.
   - Если это шутка, то жестокая!
   - Ну почему же шутка, моя дорогая леди? Мне кажется, я никогда вас не обманывал. Это точные слова княгини Натальи.
   Варя судорожно вздохнула. Ее тетка знала, она заранее прощала и благословляла ее, значит, она выходила замуж не как подзаборная девка, а так, или почти так, как пристало венчаться боярышне Опорьевой.
   - Почему вы не сказали мне раньше? - все еще подозрительно спросила она, - Тогда, возможно, вам было бы много проще меня уговорить.
   - Нет, леди, вы невозможны, вы все таки потрясающе умеете довести человека до бешенства! Вам не приходило в голову, что я люблю вас, и хочу, чтобы вы согласились быть моей женой, потому что я вас об этом прошу, а не потому, что ваша тетушка не против.
   - Это не я, это вы невозможный человек! - Варя тоже всерьез начала злится. - Вы начали наше знакомство с того, что издевались надо мной по всему миру, а потом заявили, что любите меня и хотите, чтобы я тут же поверила и растаяла.
   - Женщины - нечто потрясающе нелогичное, а вы среди них - самое нелогичное создание. Чего вы всегда хотите от бедных мужчин? Вы уродуете себя кошмарными безвкусными одеяниями, ведете себя как последние дурочки, тщательно избегаете научиться тому, что может быть интересно мужчине, в общем, истребляете или скрываете все свои достоинства. Потом тех своих сестер, которые озаботились выставить себя в наилучшем свете вы объявляете распутницами, а сами трепетно ждете, чтобы кто-то приподнял созданную вами жуткую маску, и полюбил вас за красоту, которую вы спрятали или ум и доброе сердце, которые не удосужились проявить! Вам и в голову не приходит, что мужчины вовсе не обязаны этого делать и что все зависит только от вас самих! Я Джеймс Фентон, баронет, пират, купец, дипломат, искатель приключений! Я уважаю себя и ценю то, чего сумел добиться в жизни. Я считал и считаю, что увиденная мной в доме боярина Никиты неуклюжая девица, не смевшая поднять глаз из страха разгневать отца или брата, не заслуживает ничего, кроме насмешки. Но я по уши влюбился в прекрасную, очаровательную, остроумную и абсолютно бесстрашную боярышню Опорьеву, которую впервые встретил на балу!
   Джеймс отвернулся. "Ну вот, - уныло подумал он. - теперь уж точно ничего хорошего не выйдет, я все испортил". Однако на Варином лице вовсе не было гнева. Ошеломленная страстной речью Джеймса, она обдумывала новую для нее точку зрения. Несомненно, нельзя не признать, что в его словах была доля истины. Хотя ему вовсе и не нужно знать, что, вероятно, он прав. И она ответила на его слова выражением другого своего страха:
   - Что я буду делать в вашей Англии, одна, среди совсем чужих людей?
   Джеймс крепко обнял ее и прижал к себе, она не вырывалась.
   - Почему же одна? А я? Поверьте мне, я всегда буду защищать вас от всего мира! И чего вам бояться? Вы же бесстрашная, вы русская женщина, вы можете справиться со всем! Вы собирались стать царицей огромной страны, так что вам стоит призвать к порядку дам Сент-Джеймского двора? Все джентльмены и так будут принадлежать вам.
   - А если они будут сопротивляться? - по-детски всхлипывая, спросила она.
   Рассмеявшись, он погладил ее по золотым волосам, еще раз подивившись, какой у них волшебный, только ей присущий аромат, поцеловал заплаканные глаза:
   - Если они будут сопротивляться, я привезу из Африки свое племя, вы знаете, у меня в Африке целое племя есть, я их вождь, я привезу их в Лондон и передам под ваше командование и посмотрим, куда эти леди тогда денутся.
   Она захихикала, представив, как во главе банды чернокожих демонов разгоняет визжащих дам по коридорам Сент-Джеймского дворца и бедняжки разбегаются, трепеща юбками.
   Джеймс мягко отпустил ее.
   - Вот так-то лучше. Простите меня, моя любовь, я приготовил все для нашего венчания, но не подумал о кольце, которое подошло бы на ваш пальчик. Я хочу заменить кольцо вот этим.
   Он наклонился над шкатулкой и вытащил из него нечто пронзительно синее, сияющее, разбрызгивающее искры. На его руке качалось оправленное в золото ожерелье из крупных, размером с перепелиное яйцо, сапфиров. Оправа была варварски великолепна, но в то же время тонка и изящна, сами сапфиры чистейшей воды, идеально похожие друг на друга, сияли причудливыми гранями.
   - Пару лет назад, в Индии, английские войска заняли маленький городок. Там был храм Лакшми, богини счастья. Я не позволил разграбить храм, хотя это было нелегко. Их верховная жрица сняла ожерелье со статуи богини. Она сказала, что ожерелье не для меня, богиня хочет, чтобы я отдал его женщине, в глазах которой увижу, что оно принадлежит ей и только ей. Пару раз за свою жизнь я думал подарить его, но что-то меня останавливало. Лишь теперь я знаю твердо, кому оно принадлежит. Я действительно вижу это в ваших глазах, они того же необыкновенного цвета, что и сапфиры.
   Она наклонила голову, чтобы Джеймсу было легче застегнуть подарок и подошла к зеркалу. Ожерелье было прекрасно. В свете свечи оно бросало мягкие блики, заставляя ее глаза сиять ярче, а ее волосы блистать, сливаясь с оправой в единое целое. Варя невольно вздохнула от удовольствия.
   - Спасибо! - она повернулась к Джеймсу. - Оно просто необыкновенно! Жаль только, платье совсем к нему не подходит.
   Джеймс коснулся ворота серого дорожного одеяния.
   - Действительно, не подходит! - глухо пробормотал он, как бы со стороны наблюдая, как его руки, жившие в этот момент своей, отдельной жизнью, скользят по ее корсажу, расстегивая платье. Он распахнул ей ворот и сделал то, о чем мечтал всю нелегкую дорогу от монастыря: прижался губами к нежной коже у шеи. Потом взглянул ей в глаза и не увидев в них гнева и сопротивления, только смущение, медленными движениями стал освобождать ее от одежды. Она не мешала, но и не помогала ему. Наконец, когда она оказалась полностью нагой, и он подал ей руку, помогая перешагнуть окружившую ее преграду из бесчисленных юбок, она решительным движением дернула косу, тряхнула головой и ее до колен окутал плотный золотой плащ волос. Джеймс с восхищением следил как освобожденная золотая волна струится по плечам, своенравные завитки скрывают ее тело.
   Он отвел сверкающие пряди, обнажая тугие груди, сжал их и как дитя припал к темному соску, нежно лаская, и почувствовал, как ее грудь твердеет под его прикосновением. Его руки и губы скользили все ниже, он опустился на колени перед этой прекрасной девушкой, столь наполненной огнем страсти и в то же время столь холодно-недоступной. Он обнял ее бедра и зарылся губами в мягкие темно-золотые завитки между ее точеных ног.
   - Миледи жена! - тихо прошептал Джеймс и тут, с чувством ошеломляющего триумфа ощутил, как ее руки легонько коснулись его волос, соскользнули на плечи и, наконец, она робко потянула завязки его рубашки.
   Через мгновение его обнаженное тело плотно прильнуло к ее телу. Он бережно опустил ее на постель и склонился над ней. Медленно и бережно он ласкал ее шелковистую плоть, очерчивал губами совершенную форму грудей, дразняще притрагивался к животу и бедрам, и видел, как дрожь пронизывает ее в ответ на его прикосновения. Он содрогался от восторга, ведь сегодня она не только принимала его ласки, но и отвечала на них и каждое ее касание наполняло его тело восторгом.
   Варя была в смятении. Его ласки заставляла ее задыхаться от наслаждения и радости, но еще большую радость приносила возможность дотронуться до него, коснуться губами его плеч, рук. Она гладила жесткие волосы на его груди, ей так давно этого хотелось. Она принялась целовать каждый шрамик на его сильном теле и он замер под ее прикосновениями, всецело отдавшись наслаждению. Варю нес некий неведомый ей поток и, презрев стыдливость, замирая от страха и любопытства, она нежно, кончиками пальцев, погладила... Господи, он такой твердый и в то же время такой нежный!
   Джеймс глухо простонал, потом его руки крепко стиснули ее грудь, она испуганно вскрикнула. Его ласки становились все неистовее и она чувствовала, что неистовство захватывает и ее. Каждое его движение обжигало ее невыносимым жаром, блаженство перерастало в боль, но хотелось, чтобы эта боль длилась вечно. Его руки гладили ее бедра, он раздвинул ей ноги и коснулся сокровенных глубин ее тела. Варя почувствовала, что его палец проникает вглубь нее, его касания вызывали новые волны болезненного блаженства, окатывающие ее всю. Не в силах терпеть это, она начала тихо стонать. В ответ на ее стоны его руки засновали проворнее и в одну и ту же минуту ее захлестнули наслаждение и мука, ей одновременно хотелось и избавиться от этих чувств, и чтобы они никогда не кончались. И когда буйство противоречивых ощущений достигло апогея, он неожиданно отстранился от нее.
   Она негодующее вскрикнула, ее тело судорожно извивалось, неспособное выносить переполнявшую его сладостную муку. Слезы набежали на глаза, ведь он ушел, оставил ее наедине с тем неведомым, что происходило с ней. Она услышала, как где-то хлопнула крышка шкатулки и заплакала от тоски: что такое могло ему понадобиться, что было важнее единения их тел. Он снова подошел к кровати, сквозь слезы она взглянула на него. Джеймс держал в руках ее шелковый шарф, тот самый шарф, который он когда-то объявил символом ее невинности и забрал с собой. Как и тогда он обвязал ее талию шарфом, прохладная ткань окутала горячую кожу, но не принесла облегчения, сжигавший ее огонь бушевал с прежней силой. Он снова принялся ласкать ее, доводя до неистовства, до безумия и когда она закричала от сладостной муки, он сильно и резко вошел в нее. Внезапная боль рванула тело. Она и Джеймс сливались, становились единым целым. Его губы впивались в ее уста, а каждый толчок его плоти внутри нее заставлял ее возноситься на вершину наслаждения. И когда для них обоих одновременно весь мир вспыхнул ранее неведомыми красками и звуками и рассыпался в прах, она почувствовала, что его руки разрывают пояс на ее талии. Она знала, что этот разорванный пояс навсегда связал их узами, которые уже ничто не сможет разорвать, узами мужа и жены.
  

***

   Отпустив горничную, леди Фентон еще разок критически оглядела в зеркале новую прическу. Она не спешила, несколько минут между утренним туалетом и началом ежедневных домашних и придворных обязанностей были самым спокойным временем за весь день. Сегодняшний день обещал быть особенно хлопотным. Сегодня Фентоны дают бал в честь королевы и нового русского посла, барона Шака, и все должно быть идеально, впрочем как и всегда в ее доме. Она задумала настоящий вечер a la russe, с ужином старинной русской кухни. Требовалась бездна терпения и внимания, чтобы соединить строгие требования этикета и русский пиршественный размах, и еще огромные расходы, чтобы показать англичанам подлинную Россию. Но дело стоило того, такого рода прием выкажет уважение послу российского государя и развеселит скучающую королеву Анну. Анну леди Фентон жалела, хотя и не понимала как можно вечно тосковать среди бурного разнообразия политической жизни и как можно быть такой безвольной. Еще чего она так и не смогла понять, так это значения, которое здесь придавалось визитам монаршей особы. Она не забыла, да и не хотела забывать, как царь Петр попросту забегал к ним по дороге на верфь, чтобы поболтать с батюшкой о лесе и снастях и выпить чарочку из ее рук. Возможно, именно это непонимание делало ее дом столь желанным для одинокой королевы, следом за которой к Фентонам потянулся и весь двор.
   Леди Барбара усмехнулась, вспомнив, как очарованная ею королева жаждала сделать ее своей фрейлиной. Огромных стоило усилий избежать назначения, за которое знатнейшие дамы королевства готовы были отравить друг дружку. Однако то, что было высокой честью для любой английской леди, ей, леди Фентон, доставило бы только лишнее беспокойство. Да и зачем выполнять скучные придворные обязанности, ежедневно являться ко двору, если весь двор и так лезет из кожи вон, чтобы быть принятым в ее доме. Нет, независимое положения дает большие преимущества.
   Кстати, о преимуществах, в последнее время что-то отношения Англии и России стали хуже, вот и посла сменили. Следует в сие дело вмешаться. В первую голову надо переговорить с леди Мэшем. Милой подруге Абигайль придется напомнить, кто помог ей вытеснить из Сент-Джеймского дворца леди Черчилль и занять место первой статс-дамы королевы. Только делать все надо мягко, очень мягко и без спешки.
   Леди Фентон вспомнила, что приезд нового посла сулит ей радость. Барон наверняка привез вести от ее родных. Тетушка Наталья сдержала слово и добилась того, что батюшка начал хотя бы отвечать на письма. Правда, он все время напоминал, от какого величия она отказалась. Четыре года назад, когда Джеймс сформировал и вывел в море собственную эскадру, изрядно потрепавшую французов и испанцев, и получил за это графский титул, отец немного успокоился. Зато два года назад, когда Петр Алексеевич женился на своей обозной шлюшке (прости Господи такие мысли, на государыне всея Руси Екатерине!), отец рассвирепел и целых полгода не писал. Однако совершенный по воле Петра брак царевича Алексея с принцессой Шарлоттой Блакенбургской, оставшейся лютеранкой, и несколько других брачных союзов с иноземцами заставили отца вновь смягчиться. Хотя эти свадьбы здорово разозлили старое боярство и духовенство. Батюшке до сих пор напоминают, что именно его семейство было первым, из его дома на Русь пришла зараза "иноземных" браков.
   Она прислушалась к звукам пробуждающегося дома. Вот слышен гневный голос экономки, наверняка воспитывает новую служанку. Леди лениво задумалась, понимает ли английская прислуга, что означают слова "коровища англицкая" и "руки не оттуда растут", столь часто употребляемые миссис Пелагией Аллен, высоко ценимой управительницей дома Фентонов. Впрочем, это совершенно не важно, главное, что экономку боятся и слушаются беспрекословно.
   Леди со вздохом поднялась, пора приниматься за дело. С высоты парадной лестницы она заглянула в малую гостиную. При виде хозяйки дома все три сидевших там у камина священника дружно потупились. Миледи слегка нахмурилась. Может, и не следовала так запугивать милейшую троицу. Однако же почтенные прелаты - католик отец Джон, оставшийся в доме после смерти матери Джеймса, православный отец Пафнутий, привезенный из России, и англиканин отец Эдвард, бывший корабельный капеллан на эскадре лорда Фентона - первое время сделали жизнь в особняке просто невыносимой. Они постоянно устраивали громогласные теологические диспуты и надоедали всем своими нравоучениями. Пришлось ими серьезно заняться. Теперь они боятся одного ее вида, зато стали вполне приемлемы в быту. Одно горе - из-за этой троицы бывающие в их доме русские путешественники прозвали особняк Фентонов "Троепопым". Ну, хоть с обучением детей святая троица помогает.
   Мысль о детях как всегда подняла в ее душе волну теплой радости. Она тихонько приоткрыла двери в их комнаты. Семилетний Джеймс спал, разметавшись. Она укрыла его, и в очередной раз подумала, что если бы не золотые волосы, он был бы точной копией Джеймса-старшего. Неразлучные погодки Питер и Пол сосредоточенно сопели в подушки, даже во сне с их личиков не сходило упрямое выражение. Малышка Натали уютно посапывала в своей колыбельке. Матери ужасно хотелось взять ее на руки, но она побоялась разбудить девочку.
   Леди Барбара вновь выскользнула в коридор и на минуту задумалась, с чего начать хлопоты сегодняшнего дня. В этот момент за ее спиной зазвучали тяжелые мужские шаги. Сильные руки обняли ее за плечи и Варвара, урожденная боярышня Опорьева, леди Фентон, жена пэра Англии, блистательная дама двора, блаженно прильнула к надежной опоре, готовой защитить ее от всех напастей этого мира. Она повернулась и взглянула в лицо своему греху, своей любви, явившейся ей восемь лет назад промозглым петербургским вечером, чтобы уже не оставить никогда.
   этажа
   католике
   Шхербот - небольшое парусно-гребное судно, употреблялся в шведском флоте; скампавея - облегченная галера, имевшая 12-15 пар весел.
   Бон - плавучее заграждение из бревен, бочек, плотов, соединенных канатом или цепью.
   Брандер - небольшое парусное судно, наполненное горючими материалами, зажженный брандер пускался по ветру на неприятельские суда, главным образом при стоянке их в незащищенном порту.
   Оверштаг - поворот против линии ветра на другой галс.
   Рангоут - деревянные детали для постановки парусов.
   Стапель - наклонная плоскость, на которых строят суда.
   Я говорю по-немецки, по-шведски, по-польски, по-тататрски и хорошо понимаю латынь.
   Ты еще плохо владеешь языком, мой дорогой брат!
   Рада видеть вас, милорд! Нравится ли вам Москва?
   Голицын В.В. (1643-1714) - фаворит сестры Петра, правительницы Софьи. В 1689 вместе с сыном сослан Петром в Архангельскую губернию.
   Огильви Георг-Бенедикт (1644-1710 гг.) - шотландец, служил в австрийской армии, в 1704г. принят на русскую службу.
   Брюс Роман Виллимович - обер-комендант С.-Петербурга с 1704 по 1720 гг.
   ружьями
   Ям - селение на почтовом тракте, жители которого несли извозчичью повинность, служили кучерами при ямских лошадях (ямщики) и получали за это жалование
   Артемида - богиня охоты, Фемида - богиня правосудия.
   любить и почитать
   в здравии и в болезни
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   99
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"