Вольпов Ярослав Александрович : другие произведения.

Дочери озера

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Пошёл однажды юноша-флейтист к волшебному озеру - увидел там девиц-красавиц. Пошёл он ко двору княжескому - спел о них чудо-песню. А князь ему взял да и повелел одну из девиц в замок привести: быть, дескать, ей княгиней! Того князь не ведал, что не живут дочери озера долго на земле, как не живёт долго сказка, выброшенная в быль...
  
   О, роза пышная, твой цвет
  Так ярок, что слезу утрёшь,
  Но прахом корень твой одет -
  И ты умрёшь.
   Дж. Херберт
  
  
   В городе был праздник.
   В эту ночь, ночь летнего солнцестояния, гулял весь Вестор. Люди собирались на площадях, жгли костры и танцевали. Никто не остался дома; более того, даже трактиры, охотно принимающие народ по праздникам, сегодня были пусты. Самую короткую ночь в году каждый горожанин хотел провести на свежем воздухе под звёздами, насладившись ей в полной мере. Именно поэтому на улицах и площадях было не протолкнуться.
   Со стороны казалось удивительным, почему люди предпочитали тесноту узких улочек простору долины, в объятиях которой лежал Вестор. Достаточно было сделать шаг за городские ворота, чтобы сменить копоть костров и суету толпы на прохладный ветер и спокойствие свободы. И пусть эхо многоголосого гама по-прежнему прокатывается туда-сюда по полю, на разных концах которого воздвигли свои стены город и лес; здесь от него легко увернуться, легко спрятаться в шелест травы и стрёкот цикад. Здесь не было нужды жечь костры, огонь которых в городе делал ночное небо непроглядно чёрным, каким-то вязким, словно смоляное болото; каждая звезда была небесным костром, как будто там, наверху, кто-то праздновал ночь солнцестояния с ещё большим размахом. Высокая трава серебрилась в этом сиянии, и казалось, что приглядись - и увидишь светлую тень каждой отдельной звезды.
   Но если бы вы рассказали об этом любому из жителей Вестора, он бы или хмыкнул вам в лицо, или сплюнул через плечо и поспешил удалиться. Да, на городских улицах было и тесновато, и жарковато; зато каждую секунду рядом чувствовалось плечо соседа, а огонь костров не подпускал к гуляющим холодные пальцы темноты. В городе всегда было мало места, но его стены защищали от любой напасти - и даже от такой, которую вроде бы стенами-то и не удержишь. А в ночь солнцестояния эта защита становилась нужна, как никогда. Недобрым взглядом горожане посмотрели бы на чудака, который предпочёл жаркому городскому веселью холодный огонь небесных костров; людям было доподлинно известно, кто греется у такого огня.
   За стенами города - своё веселье; а за стенами леса - своё, и такое, от которого людям радости мало. Лешие, болотники, русалки, феи, эльфы и прочие нечистые твари сегодня справляют собственный жуткий праздник; и людей они видеть если и хотят, то исключительно в качестве праздничной закуски.
   "Разве вы не согласны?" - спросят вас жители Вестора.
   И если вы только попробуете возразить, то они пошлют вас в самую глубокую чащу леса, туда, где сквозь переплетение ветвей не пробивается звёздный свет, где узловатые корни ставят вам подножки, где сухие ветви под ногами хрустят особенно громко, заглушая шаги тех, кто подкрадывается к вам из темноты. Туда, где вы забываете о городе, а город забывает о вас.
   Туда, где между толстыми замшелыми стволами сейчас скользила чья-то тень.
  
  
   Человек шёл, не оглядываясь назад и не смотря по сторонам. Его не интересовало, насколько далеко от него остался город и насколько плотно смыкаются ветви за его спиной. Он не думал о дороге обратно... пока. Пока не догорят последние костры на улицах Вестора, не опустеют бочонки с хмельным мёдом и не уползут домой последние гуляки, уверенные, что провели главную ночь в году единственно правильным образом.
   Человек не был согласен со своими согражданами.
   Несмотря на это, в самую глубокую чащу леса его послали не они.
   Справедливости ради нужно отметить, что часть жителей Вестора была бы довольна, узнав, куда именно сейчас направлялся одинокий путник. Некоторые из них с готовностью отправили бы его ещё дальше и нисколько бы не огорчились, если бы он и вовсе не вернулся. Конечно, они не желали ему ничего плохого: просто без него многим людям в городе жилось бы гораздо спокойнее. Без него... и его флейты.
   Песни молодого человека были настолько же непохожи на то, что привыкли слышать горожане Вестора, насколько сам певец был непохож на тех, кого они привыкли видеть - или, по крайней мере, хотели бы видеть рядом на празднике. Нет, он никому не мешал веселиться - и всё равно люди рядом с ним чувствовали себя неуютно. Скажите на милость, много ли радости находиться рядом с человеком, который не выпьет с тобой по ковшу медовухи, не покружится в хороводе вокруг костра, не подтянет весёлой застольной песне? И это ещё полбеды; он ведь может вытащить свою флейту и начать в неё свистеть...
   Звуки, льющиеся из тонкой резной флейты, были почти неслышны в несмолкающем шуме толпы. Они терялись среди воя длинных дудок, в которые дул каждый десятый человек на празднике. Флейта была слышна лишь двум-трём людям, стоящим вплотную к музыканту. Только они могли различить среди гвалта и гомона тихий напев. Под него нельзя было, гикнув, пойти вприсядку, потому что не было в нём плясового ритма. Под него нельзя было покрикивать "Эх, раз, ещё раз!", потому что мелодия постоянно менялась, и каждое созвучие, даже самое прекрасное, быстро таяло в воздухе, уступая место новым. В этом напеве не было веселья - лишь потому, что счастье не всегда сопровождается смехом. И люди, слышащие флейту, на несколько коротких мгновений забывали о празднике, ощущая себя где-то далеко...
   ...Как будто стоишь на краю пропасти, и дна не видно, и кружится голова... Справа и слева от тебя пляшут люди, их лица красны, их глаза горят от выпитого и спетого, горят ярче праздничных костров, горят - и не видят той пропасти, которая прямо перед тобой... Они ступают прямо по краю, но никогда не упадут. Не упадёшь и ты. Тебя примет и удержит туман, который мостом перекинулся к другому берегу, далёкому-близкому берегу. Ты не видишь этот туман; ты слышишь его...
   Туууу... Ступи в пустоту, оставь суету; тут слышишь лишь флейту и сердца стук...
   Маааа... Манит сама ночная тьма; слушайся сердца, а не ума...
   Нннн... Нежный напев, синих капель звон; в ночь, в сновиденья уносит он...
   Поёт флейта, поёт... Ты слышишь прямо перед собой другой мир, где всё будет так, как захочешь ты. Этот мир наполнен звуками; из них можно сотворить что угодно, но что бы ты ни сделал, всё будет прекрасным - ведь другого не сделаешь из песни... Этот мир - лишь для тебя одного: так готов ли ты заплатить за него одиночеством?..
   Вот поэтому и отступают от певца люди; бочком, бочком утекают в сторону, прячутся от мелодии за песней полупьяного кузнеца, за визгливым смехом трактирщицы, за безразличным треском костра, для которого флейта - лишь кусок дерева. Оставь себе свои миры, музыкант: нам хватит и того, по которому мы сейчас топчемся. Здесь - жар огня, жаркие танцы и жареный поросёнок, здесь - плечо соседа и бедро соседки, здесь - дружба, крепость которой равна крепости выпитого вина, здесь - то, что мы называем любовью. Оставь нас, музыкант, не смущай нас своими песнями. Они - не для наших праздников. Посмотри вокруг: никто уже не слушает тебя. Почему же ты продолжаешь играть - сегодня и всегда? Почему не сменишь флейту на дудку, почему не сольёшься с весёлой толпой? Чудак...
   Многие в городе так и звали певца - Джонатан Чудак.
   Но всё равно гораздо больше людей называли его Джонатан Чаровник.
  
   Джонатан уходил всё дальше и дальше в глубь леса. Он знал, что на празднике Летнего Солнцестояния его никто не хватится. Если бы даже нашёлся кто-нибудь, кто хотел бы сегодня слушать его песни, то уж сам-то он играть не хотел никому.
   Конечно, ему, как и каждому музыканту, было бы тяжело остаться без слушателей. Он знал, что новые песни легче всего рождаются из того восторженного шёпота, который вызывают старые. И знал не понаслышке: его флейта каждый день - вернее, каждый вечер - играла в разных домах Вестора. Куда-то Джонатана приглашали открыто, куда-то - тайком; одни горожане хвастались своей тягой к прекрасному, другие её же стыдились. Однако ни из одного дома Джонатан не уходил без тёплых слов и звонких монет. И если вы когда-нибудь слышали игру настоящего музыканта, то вы поймёте, что первое было для Джонатана куда важнее второго.
   Однако сегодня флейтист не искал ни похвалы, ни заработка. У него не было песен, которые можно было бы петь перед толпой; большую их часть он мог исполнять лишь перед одним-двумя слушателями, а некоторые - только в одиночестве. Именно они занимали особое место в душе Джонатана. Чтобы выпустить их на волю, он не раз уходил в чащу леса, подальше от почитателей и критиков. В эти песни он вкладывал не то, что от него хотели слышать, а только то, что чувствовал сам. В них не было слов - только голос флейты. В них не нужно было рассказывать истории о прекрасных принцессах, отважных воинах, бедных пастушках, находчивых свинопасах, мудрых чародеях, злых драконах и тому подобной ерунде. Можно было не бояться, что какая-нибудь крестьянка, не дослушав мелодию до конца, захлопает светлыми ресницами и громко удивится: "Ну а саму песню-то скоро петь будешь?"
   Джонатан вздохнул на ходу. Таких непритязательных слушателей удовлетворить было совсем несложно. Но у его таланта был один ценитель, петь которому было гораздо сложнее, и готовиться к выступлениям приходилось дольше и тщательнее.
   Вы, верно, уже приготовились услышать некую романтическую историю, уже нарисовали себе воздушно-прекрасный образ той, ради которой молодой флейтист собирался создать свою лучшую песню, способную растопить ледяное сердце... Увы, если бы Джонатан слышал ваши мысли, он бы лишь горько усмехнулся. В Весторе не нашлось бы ни одной девушки, способной устоять перед его песнями - но ему не хотелось лёгких побед. Те мелодии, в которых звучала душа Джонатана, были не песнями любви, а песнями одиночества. И когда в двери к певцу стучался невысокий человек в сером плаще, Джонатан понимал, что его ждут не в доме прекрасной дамы, а в замке князя Седрика, покровителя Вестора.
   Именно поэтому сегодня ночью ему предстояло не играть, а работать. Флейтист должен был сложить новые песни, и времени на это оставалось тревожно мало. Настолько мало, что даже в праздничную ночь он не имел права на отдых. И теперь Джонатан направлялся в то заветное место, где само его дыхание, казалось, превращается в мелодию. Он надеялся, что там к нему придёт вдохновение; а если не придёт... то нужно будет обходиться без него. Если обычный охотник может позволить себе вернуться из леса с пустыми руками, то Джонатан, охотник на образы, не мог. В этом случае придётся возвращаться с "пустыми" песнями. Сам певец предпочёл бы тогда не возвращаться вообще - но увы, выбор уже был сделан за него.
   Джонатан раздвинул ветви кустов - последние на его пути - и шагнул вперёд. Лес остался за спиной. Прямо под ногами земля полого уходила вниз, и там, словно в огромной чаше, лежащей в ладонях леса, в сиянии звёзд тускло светилась вода озера.
   Озеро... Даже тем, кто в жизни не срифмовал и двух слов, в этом потаённом уголке хотелось творить стихи и тут же петь их на любой мотив, что придёт в голову. Но нужно было писать стихи несколько человеческих жизней подряд, чтобы суметь выразить всё очарование лесного озера. Чудом было уже то, что оно смогло появиться здесь, в чаще, и не превратиться в стоячее болото. На его черной зеркальной поверхности не виднелось ни тины, ни ряски - даже кувшинок, и тех здесь не росло. По берегам к небу поднимались густые заросли камыша, а над ними простирали свои ветви деревья. Они обступали озеро ровным кругом, словно посаженные чьей-то умелой рукой. Но откуда бы взялась эта умелая рука здесь, где даже нога человеческая никогда не ступала - если не считать, конечно, ноги Джонатана? Как тёмная вода сумела сохранить кристальную чистоту? Почему из всех озёр в мире только это превращало твою душу в невоплощённые стихи? Почему люди не хотели верить в это маленькое реальное чудо, сколько бы ни пел о нём Джонатан? Ответов не было; да и сами вопросы могли существовать лишь здесь, на опушке леса. Внизу, у озёрной глади, исчезали и они.
   Белый песок тихо захрустел, зашуршали стебли камыша. Джонатан сел у самой воды, едва не касаясь её носками башмаков. Его губы беззвучно шевельнулись; он пытался найти первое слово своей будущей песни - и не мог. Как вместить в одном слове шелест ветра в камышах, блик луны на крыльях одинокой ночной бабочки, вкус ветра на губах, гладкую тонкость флейты в пальцах и неповторимый запах озёрной воды? Все пять чувств, теснясь и отталкивая друг друга, льют в твою душу нектар красоты; чтобы передать это, не хватит и целой песни. Но даже одно слово слишком длинно, чтобы описать миг; удар взволнованного сердца - и его уже нет, и говорить о нём нет смысла; новый миг требует нового слова, которое так же сложно найти...
   И забыв обо всём, Джонатан поднёс к губам флейту. Он ли играл на ней, она ли пела с его помощью - стало неважно. Всё, что можно было выразить словами, потеряло смысл. Музыка растворила в себе музыканта, позволила ему слиться с природой, с водой, с воздухом, с самой ночью - самой короткой в году и оттого самой необыкновенной. И он играл, не слыша самого себя, но зная, что тот, кто сейчас проснулся внутри него, гораздо лучше разбирается в музыке.
   И когда в пение флейты вплёлся какой-то новый звук, Джонатан не сразу узнал в нём тихий девичий смех.
   Он хотел вскочить на ноги, оборвать мелодию - но та уже жила собственной жизнью; поэтому Джонатан, даже застигнутый врасплох, не смог оторвать флейту от губ, пока не довёл до конца последний виток музыкального кружева. Эти несколько секунд позволили ему опомниться и понять, что ничего страшного не произошло. Просто среди его сограждан всё-таки нашёлся кто-то, не боящийся сказок о лесных духах и способный разделить с ним красоту этой ночи.
   Джонатан бросил быстрый взгляд вбок, но увидел лишь плотную стену камыша. Осторожно поднявшись на ноги, он отодвинул упругие стебли и всмотрелся в прозрачную темноту лунной ночи. То, что он увидел, превзошло все его ожидания.
   Всего в пяти шагах от него на песке сидела молодая девушка. Она, очевидно, только что вышла из озера; всё её тело было покрыто каплями воды, каждая из которых, казалось, выбрала себе по звезде и отражала её свет. Мокрые светлые волосы, струящиеся по плечам, походили на застывший водопад в лунном свете, но в их сиянии не чувствовалось ледяного холода - лишь яркость самой жизни. Россыпь капель и волны волос были единственной одеждой девушки.
   Джонатан хотел опустить глаза, но не смог найти в себе силы даже моргнуть; он никогда в жизни не видел подобной красоты. Она завораживала, поглощала, не оставляя в душе ничего, кроме восхищения - абсолютного, необъяснимого, как вера в Бога.
   На мгновение подумалось, что в эту девушку Создатель вложил всё прекрасное, что было ему подвластно - и таким образом лишил себя возможности сотворить ещё что-либо подобное. Но краем глаза Джонатан заметил ещё один силуэт; он помимо воли повернул голову - и снова не смог ни опустить, ни закрыть глаза.
   Очевидно, всю мировую красоту Создатель всё-таки вложил не в одно творение, а по меньшей мере в два.
   Вторая девушка лежала на воде, раскинув руки и закрыв глаза. Её волосы тёмным облаком клубились вокруг головы. Она не шевелила и пальцем, но озеро держало её, словно в огромных бережных ладонях, позволяя всему миру любоваться ей. Вода не скрывала, а лишь подчёркивала изящную стройность фигуры девушки и оттеняла бледность её хрустально-сияющей кожи - призрачную, почти болезненную. Неведомая красавица была прекрасна в своей неподвижности, как сама луна; но вот она открыла глаза и с лёгким плеском встала на дно. Водяной покров спал с её плеч, как лёгкое платье, и у Джонатана перехватило дыхание. Если существование одной такой девушки в мире - чудо, то возможно ли чудо двойное?
   Однако, приглядевшись, он понял, что и тройное чудо возможно в этом мире.
   Третья девушка сидела на песке, завернувшись в длинный плащ - чёрный, как и её волосы. Она почти полностью сливалась с ночным небом: именно поэтому Джонатан не сразу её заметил. Тёплая тьма, на которой там и тут поблёскивали белые искры - словно частичка ночи ожила и спустилась на берег озера. Плащ целиком скрывал её фигуру, а тень от густых волос - лицо; несмотря на это, Джонатану она показалась ещё прекраснее двух других.
   Он ясно видел её глаза. Непонятным образом он их видел в темноте.
   - Мне не послышалось, сёстры? - тихо спросила та, что стояла в воде. - Только что я слышала музыку - но теперь она стихла... Или это само озеро пело мне свои песни?
   - Нет, Уиллоу, не озеро пело тебе, а человек, - ответила та, что куталась в плащ; Джонатану показалось, что он уловил в словах лёгкую печаль. - Я знала, что однажды люди придут сюда - те, которых не остановит страх перед лесом, которые захотят раскрыть его тайны... Я рада, что первым из них стал тот, кто ищет не силу, не славу, а красоту...
   - А почему же он замолчал? - в звонком голосе третьей звенели совсем детские нотки; потрясённый Джонатан не смог сдержать улыбки, услышав в нём столь наивное удивление. - Он так хорошо играл... Я хочу ещё послушать! Что случилось, Морейн?
   - Ничего особенного, - глаза черноволосой улыбнулись, но голос остался печальным. - Просто раньше мы подслушивали, а сейчас он подглядывает. И, похоже, никак не может прийти в себя.
   - Он за нами подглядывает? - быстрее лунного луча молодая девушка взвилась на ноги, подскочила и захлопала в ладоши. - Какая прелесть, как забавно! А вот если я сейчас... раз!
   Джонатан не успел заметить, как она очутилась рядом с зарослями камыша, скрывавшими его от трёх сестёр. Когда стебли с хихикающим шелестом отлетели в сторону, он всё ещё стоял на коленях с полуоткрытым от удивления ртом. Наверняка он бы сам улыбнулся, увидев себя со стороны; но когда на него обрушился ливень из серебряных бубенцов, который было бы слишком плоско и банально назвать смехом, он был полностью сбит с толку.
   - Хватит смущать юношу, Бланка, - прозвучал голос черноволосой. - Чем скорее он придёт в себя, тем скорее он расскажет нам что-нибудь... а может быть, ещё и споёт. А если ты так и будешь голышом скакать у него перед носом, мы этого едва ли дождёмся.
   Джонатан уже почти совладал с собой, но Бланка снова залилась смехом, порхнула к нему сквозь камыши, расцеловала в обе щеки и взъерошила ему волосы. В результате этого девушкам пришлось ждать на пару минут дольше.
   ...И даже через полчаса, когда на берегу озера уже разгорелся костёр, а Джонатан легко разговаривал со всеми тремя девушками, он не мог сказать, что полностью пришёл в себя.
   Морейн, Уиллоу и Бланка действительно были сёстрами, но совершенно не походили друг на друга. Неземная красота была единственным, что связывало их. Их различие проявлялось во всём, даже в мелочах. Например, когда Джонатан только предложил развести огонь, он получил три разных ответа. Бланка, младшая сестра, запрыгала на месте и завизжала от радости: оказалось, она давно этого хотела, но всё не могла упросить остальных. Уиллоу тихо ахнула и молча замахала на Джонатана рукой, одновременно закрываясь плечом. Решающее слово было за старшей, Морейн; она же, не пошевельнувшись, ничего не сказав, лишь опустила глаза. Джонатан понял, что она согласна - и, надо сказать, был донельзя рад такому исходу. Изначально он предложил разжечь костёр, чтобы согреть девушек, которые наверняка замёрзли в воде озера, ледяной даже в тёплую летнюю ночь. Однако сам он гораздо больше хотел того, чтобы пламя осветило берег и позволило ему получше рассмотреть сестёр.
   Внешне они отличались не меньше, чем внутренне. Бланка, ни минуты не сидевшая на месте и постоянно вертевшаяся вокруг огня, беспрепятственно позволяла Джонатану любоваться собой. При взгляде на её тело он чувствовал, как его руки и ноги превращаются в воду и стекают в озеро. Но в этом безупречном теле жил ребёнок. Она пользовалась любым предлогом, чтобы упасть на песок рядом с Джонатаном, положить голову ему на колени или обнять его сзади, прижавшись высокой грудью к спине флейтиста - но лишь на мгновение. В следующий миг она уже грела ладони с другой стороны костра, болтала ногами в воде или дразнила Уиллоу. Та, наоборот, сидела в тени, подальше от огня, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками. Нагота явно стесняла её, но прикрыться ей было нечем - очевидно, из одежды у девушек был только плащ Морейн, а попросить его Уиллоу не хотела или не смела. Она почти не участвовала в разговоре, но ни на минуту не сводила глаз с молодого певца. Джонатану было очень сложно улучить момент, чтобы украдкой взглянуть на неё - а смотреть ей прямо в глаза он не мог. Что-то начинало твориться в его душе - что-то, делающее зыбким весь мир, кроме Уиллоу.
   Молчала и Морейн, по-прежнему кутающаяся в чёрную ткань. В свете костра Джонатан с удивлением обнаружил, что плащ был насквозь мокрым, словно Морейн купалась прямо в нём. Старшая сестра задумчиво смотрела на звёздное небо, лишь изредка скользя взглядом по Джонатану; она будто бы давно знала всё, что он мог сказать или сделать, и лишь безучастно наблюдала за происходящим. Однако её молчание не казалось тягостным, как и неразговорчивость Уиллоу: Бланка щебетала за всех трёх.
   - Сыграй нам ещё, Джонатан, - неожиданно попросила она. - Ты так мило играл, пока не увидел нас... У тебя пересохло в горле, да? - звонко рассмеялась она. - Так выпил бы водички из озера. Но сейчас-то уже всё хорошо? Давай-давай, а то ешь нас глазами почём зря, а за это тоже надо платить! Вон Уиллоу уже ждёт не дождётся...
   - Нет! - вспыхнула Уиллоу. - То есть... да... Я хочу сказать... Я бы очень хотела, чтобы ты сыграл... Пожалуйста...
   Последнее слово, прошелестевшее шёпотом камыша на ветру, потрясло Джонатана куда больше, чем сияющая белизна тела Бланки. Ему показалось, что все песни о любви, которые он складывал до сих пор, наконец-то нашли ту, кому их можно петь от всей души. Он с трудом справился со своим дыханием, унял колотящееся сердце... и снова поднёс к губам флейту.
   Как бы ему ни хотелось полностью отдаться мелодии, он не мог перестать наблюдать за тремя сёстрами. В улыбке Бланки было всё счастье мира, словно главная мечта девушки сбылась; но не успел Джонатан доиграть до середины, как она уже отвернулась и рисовала что-то прутиком на песке. Лицо Морейн осталось таким же неподвижно-прекрасным, но флейтист знал, что она слушает внимательнее всех - и лучше всех понимает то, что он пытался вложить в мелодию.
   Уиллоу...
   Джонатан не мог понять, что для неё важнее - музыка или музыкант. Она всем телом подалась вперёд, к нему, и замерла, словно статуя из белого мрамора. Её уши ловили каждый звук, губы были чуть приоткрыты - но Джонатан видел её глаза. Он знал, что его песни всегда отражаются в глазах слушателей - но сейчас там отражался только он сам.
   Флейта стихла. В тишине Джонатан ждал того, что скажет Морейн - потому что это будет истина - и всё же гораздо сильнее ждал того, что скажет Уиллоу...
   Однако молчание нарушил жизнерадостный голос Бланки:
   - Здорово! Ты чудесно играешь! Я хочу танцевать, сейчас же! Танцевать, пока я ещё помню мелодию!
   - Полно тебе, Бланка, - разомкнула губы Морейн. - Наш гость заслужил хотя бы того, чтобы перевести дух; хотя, по правде сказать, он заслужил гораздо больше...
   - Нет-нет-нет! - обиженно вскричала девушка, тряхнув светлыми волосами. - Пусть он потанцует со мной! Джонатан, ну пожалуйста, прошу тебя, очень-очень прошу!
   И не успел флейтист открыть рот для ответа, который ещё даже не придумал, как он был вздёрнут на ноги тонкими, но крепкими руками, обхвачен упругими бёдрами и утоплен в сияющих глазах.
   - Ла-ла-ла... Какая песня! Я буду танцевать, пока она звучит во мне! Джонатан, я тебя обожаю! Морейн, ты бы тоже потанцевала, хватит сидеть в своём плаще, как сова! Уиллоу, а ты не хочешь? Хочешь-хочешь, я же вижу! Джонатан, давай, пригласи её на танец, а то она сама сроду не решится!
   Тело Бланки исчезло из рук Джонатана - и очень ко времени; если бы она прижималась к нему чуть дольше, подумал он, можно было бы потерять последние остатки ума. В мгновение ока девушка оказалась рядом с Уиллоу и, словно тростинку, швырнула её прямо в объятия Джонатана.
   Дальнейшее происходило словно во сне. Уиллоу сначала отстранилась от него, вздрогнула, когда его ладонь легла на обнажённую спину, и чуть не споткнулась, делая первый шаг в танце. Но чем дольше они кружились вокруг костра, тем больше она льнула к нему, тем выше поднимала глаза, поначалу устремлённые в землю - пока, наконец, их взгляды не встретились. И он, и она замедлили шаг, а потом и вовсе остановились - но не разомкнули рук.
   В глубине сознания Джонатана мелькнула мысль, что в этот момент его душа просится в песню, как никогда раньше - но именно сейчас он не может опустить руку к флейте.
   - Костёр уже гаснет, - разочарованно протянула Бланка.
   Только тогда Джонатан заметил, что лицо Уиллоу начинает таять в темноте. Повеяло холодом: ночь близилась к концу, и, как всегда в предутренний час, летнее тепло сходило на нет.
   Он завертел головой, ища, чего бы подбросить в огонь, который уже доедал последние щепки. Бежать в лес, чтобы искать хворост, было поздно - да и не хотелось отходить от Уиллоу дальше, чем на пару шагов. Но на берегу рос только камыш, а его сырыми стеблями едва ли можно было накормить пламя...
   Прямо над водой склоняла ветви ива. Почти не раздумывая, Джонатан подпрыгнул, сломал одну ветку, переломил пополам и бросил в костёр. Запоздало он сообразил, что живое дерево, скорее всего, не разгорится; однако огонь сразу же перекинулся на неё, ожил и затрещал. Джонатан подбросил ещё пару веток и обернулся к Уиллоу.
   - Надолго этого не хватит. Надо найти ещё немного хвороста, а там уже и рассветёт. Ты не хочешь пойти со мной? Я... не хочу оставлять тебя...
   Его сердце замерло в ожидании ответа. Уиллоу открыла рот... и Джонатан с испугом увидел, что тот светится изнутри.
   Зелёно-карие глаза девушки блеснули красным - но это был не отсвет костра. На её коже там и тут начали проступать странные алые пятна, словно сквозь неё просвечивал неведомый огонь. Губы Уиллоу шевельнулись, и она прошептала:
   - Ухожу... Не хочу чувствовать... так сильно...
   А затем всё её тело вспыхнуло, словно факел.
   С криком Джонатан отпрянул, затем снова бросился вперёд, но ничего не мог поделать. Вода была рядом, но зачерпнуть её было нечем; а сталкивать Уиллоу в озеро было уже поздно. Пламя распространялось слишком быстро, неестественно быстро: вот оно охватило волосы девушки, скрыв её лицо внутри огненного шара. Несколько мгновений - и оно стихло. От Уиллоу не осталось совершенно ничего.
   Только тут Джонатан понял, что не слышал ни единого крика, не чувствовал запах гари. Всё было так, как минуту назад; даже Бланка с Морейн сидели в тех же позах, не пошевелившись, не изменившись в лице. Ничто не напоминало об их застенчивой сестре, которая уже готова была стать его жизнью, но неожиданно сгорела в странном огне, не оставив ни пепла, ни дыма.
   - Скоро утро, - неожиданно прозвенел голос Бланки. - Джонатан, ты ещё побудешь с нами?.. Ой, смотрите! Какая красивая!
   Она прянула вперёд, что-то подхватила с песка и восторженно вздохнула. На её ладони лежала крупная ночная бабочка со светло-серыми, почти белыми крыльями. Насекомое не шевелилось: оно то ли умирало, то ли уже умерло.
   - Как... как ты можешь? - вырвалось у Джонатана. - Ты что, не видела, что здесь произошло? Неужели тебя сейчас интересует только эта бабочка? Что стало с твоей сестрой? Ты слышишь меня?
   - Оставь её, - вдруг тихо сказала Морейн. - Она живёт одним днём, как эта бабочка. И интересует она её не зря.
   Светлые бахромчатые крылья слабо шевельнулись... и замерли. Хрупкое тельце упало на песок. Рядом столь же беззвучно опустилась и сама Бланка. На её лице было написано сонное удовлетворение ребёнка, который после плотного ужина ложится в свою мягкую кровать. Джонатану показалось, что его глаза застлала пелена - но это тело девушки потеряло очертания, слилось с белым песком... и исчезло.
   - Бабочка, - проговорила Морейн. - Бабочка-однодневка, ветреная и беззаботная. Она легко жила и легко умерла. Уиллоу, плакучая ива, тянулась к тебе, как к огню - но не могла вынести жара. И всё же не кори себя: смерть для нас - совсем другое, нежели для людей.
   - Но кто вы? - ошеломлённый Джонатан едва понимал слова Морейн. - Откуда вы?..
   - Мы - дочери озера, - ответила она. - Мы - дети воды, воздуха и света, приходящие в этот мир лишь на мгновение. Мы - лишь отражения вашего мира; для нас он чужой, и поэтому мы легко покидаем его, когда приходит наш срок. Ива протянула над берегом свою ветку, бабочка пролетела над водой - озеро отразило их, и из него вышли Уиллоу и Бланка. Ветка сгорела в костре, бабочка прожила свою короткую жизнь - они вернулись обратно. А я... мне тоже пора уходить.
   - Но кто ты? - воскликнул Джонатан. - Чьё отражение стало тобой?..
   Губы Морейн впервые сложились в улыбку:
   - А ты так и не понял?..
   Сквозь ветви пробились первые лучи рассвета. Ночь наконец-то сняла с мира свой блестящий чёрный плащ, на котором уже высохли все капельки звёзд; в чашу озера заглянуло утро. Оно не увидело на берегу никого, кроме одинокого юноши, сидящего на песке. Глаза юноши были закрыты, а голова опущена.
   Но уже скоро он поднялся и вошёл в ворота леса.
  
  
   Улицы Вестора были безлюдны. Солнце давно уже встало, и его свет звал горожан приниматься за свой каждодневный труд: но в день, наступающий вслед за самой короткой ночью в году, работа считалась чем-то зазорным. Согласно давней традиции, сегодня все люди отдыхали; впрочем, даже если бы этой традиции не было, раньше полудня всё равно никто не смог бы встать с постели.
   Шаги Джонатана гулко отдавались в тишине - громкие, но неслышимые. Город был глух и слеп; после праздника он затворил все двери, закрыл все ставни и успел забыть о вчерашнем дне. Как бы ни веселились горожане в ночь солнцестояния, их воспоминания будут стёрты головной болью, уже сидящей в ожидании их пробуждения у изголовья каждой кровати.
   Джонатан жалел, что его не было с ними в ту ночь. Тогда он смог бы разделить дар забвения со всеми гуляками в городе; но увы, его память, память поэта, была не столь короткой. То, что случилось с ним, залегло в душе слишком глубоко и не могло излиться даже в песнях.
   Добравшись до улицы, на которой он жил, Джонатан с облегчением вздохнул. Ещё несколько минут - и он присоединится к своим согражданам в стране грез, и не вернётся из неё до завтрашнего дня. Он надеялся, что сон принесёт хоть немного покоя в его стонущее сердце - но надежда эта была слишком слабой. Джонатан был почти уверен, что сон принесёт не покой, а только лишь образ Уиллоу и её сестёр.
   Он уже протянул руку к двери, как вдруг его окликнул чей-то приглушённый голос. Обернувшись, он увидел Энни, свою соседку; она выглядывала из приоткрытого окна и махала рукой, подзывая Джонатана к себе. Флейтист чертыхнулся про себя: хотя эта женщина всегда хорошо к нему относилась, сейчас ему совершенно не хотелось разговаривать ни с ней, ни с кем-нибудь ещё.
   - Что случилось, Энни? - спросил он, подходя. - Что бы это ни было, оно не может подождать? Я очень устал...
   - Тише! - испуганно прошептала она. - Тебя тут какой-то человек искал... Вчера, как только ты ушёл, он почти сразу появился. Я-то на праздник не пошла, нога опять разболелась: так он ко мне и пристал. Долго выспрашивал, где ты можешь быть, куда ты обычно ходишь, то да сё. Потом ушёл, надолго; а под утро слышу - шаги. Думала, ты вернулся, глядь - а это он; открыл твою дверь и в дом зашёл. Джонатан, он до сих пор там сидит, не выходил никуда.
   Сердце Джонатана упало. На румяном лице Энни была написана неподдельная тревога, но она даже не догадывалась, насколько плохими были её вести. Флейтист прекрасно знал, кто ждёт внутри его собственного дома. Все надежды на отдых и сон рухнули; теперь он готов был бежать отсюда со всех ног, но бежать-то ему было некуда.
   Он толкнул дверь ослабевшей рукой, шагнул внутрь - и встретился взглядом с невысоким человеком в сером плаще, сидящем в его кресле.
   - Моё почтение, мэтр Джонатан, - раздался тихий вкрадчивый голос. - Меня послал князь Седрик.
  
  
   Джонатан шёл по узкому коридору среди пляшущих теней от факелов. Посланник князя шагал впереди, указывая дорогу - как будто флейтист за несколько десятков посещений замка не мог найти её с закрытыми глазами. Сзади раздавался мерный стук подкованных сапог: это двое стражников следовали за Джонатаном, словно за пленником. Но даже если бы их тут не было, он не мог сбежать - как бы ни хотелось.
   Когда-то его уверяли, что он будет благословлять день, когда впервые переступил порог княжеского замка; теперь же он едва ли мог сказать наверняка, сколько раз проклинал этот день.
   Да, тогда он унёс домой увесистый кошель с золотом - первый, но не последний. Да, горожане стали просто преклоняться перед ним, узнав, что он пользуется расположением правителя; даже те, в ком Джонатан не вызывал тёплых чувств, теперь пытались скрывать это, опасаясь длинной руки князя. Но за эти блага пришлось заплатить слишком высокую цену.
   Талант Джонатана больше ему не принадлежал. Он, как и всё движимое и недвижимое в Весторе, перешёл в собственность князя.
   Где бы ни находился Джонатан, перед кем бы ни пел - в любую минуту требовательный стук в дверь мог оборвать мелодию, а на пороге мог возникнуть человек в сером плаще. Посланник князя не признавал ни объяснений, ни отговорок. Стремительная скачка через поле, гулкий удар захлопнувшихся за спиной ворот, тяжёлый взгляд глубоко посаженных серых глаз - и песни. Иногда - всего пара мелодий, и Джонатана с горстью золота в кармане везли обратно в город; иногда, когда особенно не везло - целая ночь песен в пиршественном зале под лязг ножей и пьяный хохот гостей князя.
   Сам князь не смеялся. Выражение его холодных глаз, глядящих из под массивного, изрезанного морщинами лба, никогда не менялось. Дослушав мелодию, он не говорил ни слова. Казалось, песни Джонатана вообще не вызывают у князя никаких чувств; но сам флейтист знал, что это не так. Иначе не вызывали бы его в замок с такой частотой, не бросали бы на него таких острых взглядов придворные... и не платили бы ему с щедростью, которая и не снилась прочим менестрелям. Если песня нравилась князю, вознаграждение следовало тут же; если не нравилась... Что ж, такого ещё не случалось. И Джонатан молил Бога, чтобы случилось не скоро.
   Внутренний голос подсказывал Джонатану, что благосклонность князя не вечна; однако у певца не было ни малейшего желания узнать, что случится, когда она иссякнет. Поэтому он день за днём складывал новые песни - со словами, только со словами; снова и снова вонзал шпоры в свой талант, одновременно туго натягивая узду.
   Но сегодня новых песен у Джонатана не было. Прошлой ночью у озера он забыл обо всём - даже о том, о чём забывать было опасно. Он пытался объяснить посланнику, что не сможет петь - но тот, как обычно, даже не захотел слушать; для него значение имела только воля его господина.
   У высоких массивных дверей из чёрного дерева человек в сером плаще остановился и обернулся к флейтисту:
   - Послушайте ещё раз, мэтр Джонатан. Вам придётся играть так, как никогда раньше: от этого зависят судьбы нас обоих. Князь хотел, чтобы его любимый менестрель непременно играл на празднике солнцестояния, и велел мне отыскать вас, во что бы то ни стало. Но вы исчезли из города неведомо куда, тем самым заставив меня ослушаться приказа. Поэтому сейчас вы будете играть так, чтобы умилостивить князя: в противном случае...
   И, не договорив, он отвернулся и распахнул двери.
   Джонатан вышел в проход между длинными столами, за которыми сидели гости князя. С обеих сторон его провожали мутные взгляды. Пиршество здесь явно продолжалось всю ночь, и силы приглашённых закончились раньше, чем выпивка. Кто-то подпирал тяжёлую голову руками, кто-то и вовсе лежал лицом на столе. Неужели им есть дело до его песен, удивился Джонатан. Наверняка почти все они мечтают оказаться или в кровати, или в отхожем месте - а некоторые уже не способны отличить одно от другого. Однако ни один из них не волен покинуть пиршественный зал - как и он сам. С возвышения у противоположной стены за ними зорко наблюдают холодные серые глаза...
   Джонатан опустился на одно колено и склонил голову.
   - Приветствую тебя, менестрель, - медленно произнёс князь. - На этот раз ты заставил меня ждать... Но я готов примириться с этим. Ты уже давно не радовал меня своими песнями и наверняка успел сочинить что-то новое... и необычное. Порадуй же моих гостей. Пой.
   Похолодевшими пальцами Джонатан взялся за флейту; та жалобно свистнула, приняв в себя его вздох. Нужно время, чтобы разыграться, совсем немного времени - но где его взять? Те гости, которые ещё в состоянии его слушать, уже начинают хмуриться: им нужна песня, а не мелодия, они понимают только слова, а не звуки! Но слова не сложатся в песню за несколько секунд; только флейта способна сделать воспоминания видимыми и слышимыми, ощутимыми для чувствительной души... А если ей дать время - то и превратить нечувствительную душу в чувствительную...
   Не бойся, шептала флейта Джонатану. Забудь о князе, забудь о его гостях. Они не смогут ничего тебе сделать: ведь ты сейчас не здесь, ты далеко... Они не доберутся до тебя - если только ты сам не укажешь им путь. Но тот, кто пройдёт по этому пути, уже не сможет причинить зла ближнему своему; он окажется там, где зло попросту не нужно... Там, где тёмная вода отражает звёзды, где даже волны боятся потревожить тишину своим плеском, где жизнь, как в начале времён, рождается из красоты...
   Ооо... Объято осокой водное око: оно - как окно в обитель снов...
   Зеее... Звездная россыпь на бирюзе блеском прозрачным подобна слезе...
   Рооо... Просится в песню шорох ветров; волны у кромки звенят серебром...
   Озеро... Джонатан видел лунные блики на зеркальной поверхности, видел их в глазах каждого, кто смотрел на него; смутные, расплывчатые, они сумели проникнуть туда, но никак не могли соткаться в картину ночи над озером. Вот уже все гости не могли отвести взгляда от Джонатана, ещё не понимая, что творится с ними, что этот флейтист поселил в их душах; что-то неведомое, непонятное, до боли прекрасное, но неощутимое. Джонатан понимал, что они вступили на указанный им путь, но не знают, как идти по нему; им нужно объяснить, объяснить словами...
   И тогда он запел. Запел так, как только что пела флейта - пропуская через себя чужое дыхание и преображая его в привычные звуки. Больше не было нужды подбирать слова - они находились сами. Прохладная свежесть воздуха над берегом, загадочный полумрак между зарослями камыша, чаша из чёрно-зелёного малахита, наполненная не водой, но самой жизнью - всё это было мыслью Создателя; теперь, когда Джонатан понимал эту мысль, он просто пересказывал её окружающим. Ему не приходилось ничего придумывать: его воображение не могло создать ничего прекраснее того, что уже существовало на самом деле.
   И озеро проступило в глазах гостей князя, появилось во всей своей красе. Именно тогда песня Джонатана зазвучала в полную силу, поскольку ему не нужно было более полагаться лишь на память. Он видел то, о чём пел - и пел о том, что видел.
   А когда Джонатан услышал беззаботный смех Бланки, увидел печальную мудрость в улыбке Морейн, ощутил трепещущее тело Уиллоу в своих руках - вместо него снова запела флейта, потому что в человеческом языке ещё не было слов, чтобы описать это. Он не знал, сколько времени лилась мелодия, но никто не остановил его ни рукой, ни взглядом, пока не стихла последняя нота.
   Воцарилась тишина. Никто не решался что-либо произнести - и каждый тяготился молчанием, но не решался нарушить его. Каждый - но только не Джонатан. Он неподвижно стоял посреди зала, и в глазах его было пусто. Всё, что было в его душе, он отдал без остатка.
   Неожиданно низкий голос князя вспорол тишину, как тупой нож.
   - Отведите его в мои покои. Я должен поговорить с ним наедине.
   Маленький человек в сером плаще возник рядом с Джонатаном и мягко взял его под руку. Тот послушно двинулся с места и вышел из зала. Он не видел ни взглядов, летящих вслед ему, не слышал глухого шёпота; он даже не понимал, куда его ведут. Мир, созданный музыкой, ещё не отпустил его. В себя он пришёл лишь от холода серых глаз, как лежащий без сознания - от ведра воды.
   - Где это озеро?
   До флейтиста не сразу дошёл смысл вопроса. Он думал, что князь велит или наградить его, или вышвырнуть за ворота - или просто промолчит, как обычно. Джонатан открыл рот, чтобы ответить - и понял, что подобрать нужные слова ему гораздо труднее, чем при сочинении любой песни.
   - Мой господин... Это всего лишь песня. Когда-то я слышал красивую сказку от моих родителей, а потом переделал её в стихи. Не стоит воспринимать это серьёзно...
   - Ты лжёшь, - бросил князь. - Ни один человек не смог бы написать подобную песню о том, чего не видел сам. Совершенное творение способен создать один лишь Бог: людям дано лишь повторять за ним. Я видел озеро, о котором ты пел: оно совершенно, и создал его не ты. Я хочу знать, где оно... и как призвать его дочерей.
   Джонатан помертвел. О дочерях озера он не сказал в своей песне ни слова, поскольку не хотел и не мог. Как мог князь узнать об этом?..
   - Господин, - нерешительно произнёс он, - я не понимаю... Каких дочерей? В моей песне их не было... Ни слова...
   - Не испытывай моё терпение, менестрель, - голос князя не сулил Джонатану ничего хорошего. - Ты думаешь, что я либо глух, либо глуп. Когда звуки становятся реальными, слова не нужны. Я видел дочерей озера, прекраснее которых нет и не было в целом свете. Я знаю, что они рождаются из отражений... и чего-то ещё. Что только не отражается в этом озере - но девушек было только три. В чём же тут секрет? Не скажешь мне, менестрель?
   - Я... не знаю... - прошептал Джонатан.
   Несколько секунд князь не сводил с него глаз, затем кивнул:
   - Пусть так. Возможно, ты и вправду не знаешь. Но рождение дочерей озера как-то связано с тобой; я не сомневаюсь в этом. И я хочу, чтобы ты раскрыл эту тайну и призвал ещё хотя бы одну сестру тех трёх красавиц... а затем привёл её сюда.
   И, не замечая потрясённого взгляда Джонатана, князь закончил:
   - Такова моя воля: пусть самая прекрасная девушка в мире станет моей княгиней.
   Слова упали, и наступило молчание.
   - Мой господин, - услышал флейтист чей-то голос и не сразу понял, что говорит он сам, - эти девушки не живут дольше одной ночи! Им отпущен слишком короткий срок! Они уходят, как только...
   - ...Как только уходят источники отражений, - твёрдо закончил князь. - И поэтому ты найдёшь такой источник, который бы обеспечил своей дочери долгую жизнь... достаточно долгую для меня. Какой это будет источник - уже твоя забота. Помни только две вещи. Первое - её красота должна быть такой, какую ты описал в своей песне. И второе... не заставляй меня ждать слишком долго. Я надеюсь на тебя: не разочаруй меня, менестрель. Теперь ступай.
   ...Человек в сером вывел Джонатана из замка. У ворот ждали лошади: на трёх восседали люди в длинных плащах, из-под которых блестели кольчуги. На двух других сёдла были пусты.
   - Поедемте скорее, мэтр Джонатан, - мягко сказал княжеский посланник. - Нам не следует терять времени.
   - Не стоит, - тусклым голосом ответил флейтист. - Я пойду пешком. Один.
   - Простите, мэтр Джонатан, - ласково сказал посланник, - вы поедете со мной... и этими воинами. Так пожелал князь, а значит, выбора у вас не остаётся. Да, и вот ещё что, - он вытащил из-под плаща увесистый мешок. - Князь велел вам принять вот это. За прекрасную песню... а также как задаток. Вы понимаете, за что, - улыбнулся он, протягивая Джонатану мешок.
   Флейтист неохотно принял его:
   - Я бы не стал это брать... Но, полагаю, у меня опять нет выбора?
   - Вы абсолютно правы, мэтр Джонатан, - вежливо поклонился посланник, - вы абсолютно правы.
  
  
   В ночном небе сгустились тучи. Луна не могла найти даже крохотной щёлки, чтобы бросить вниз тоненький лучик света; а звёзды словно и вовсе исчезли с небосвода. Лес, сквозь который непросто было пробраться даже днём, в непроглядной тьме превратился в непроходимый лабиринт.
   Джонатан шёл, выставив вперёд руки, и не видел даже кончиков пальцев. Он думал, что мог бы найти дорогу и с закрытыми глазами - но сегодня лес словно не желал пускать его в свои глубины. Если раньше певцу всегда удавалось скользить сквозь хитросплетения корней и ветвей с лёгкостью ночного ветра, то теперь каждое дерево считало своим долгом дёрнуть его за плащ или хлестнуть по лицу веткой. Несмотря на это, Джонатан не хотел зажечь факел. Он чувствовал себя вором, пытающимся забраться в дом лучшего друга - и поэтому, как вор, крался в темноте. Но темнота не могла спрятать его ни от незримых, но всевидящих глаз леса, ни от его собственного стыда - ни даже от тех, кто следовал за ним.
   Джонатан отодвинул последнюю ветку и увидел, как далеко внизу тускло блеснула вода озера. Он замер, задержал дыхание и прислушался, пытаясь уловить в шелесте листьев и пении цикад тихий шорох шагов; но даже чуткий музыкальный слух не смог ему в этом помочь.
   Что ж, тем лучше. Легче будет представить, что он снова один на берегу.
   Один... Если бы он действительно мог остаться один. Джонатан знал, что желание ещё раз встретить прекрасных дочерей озера не отпустит его до конца жизни. Он знал, что его душа, душа поэта, будет вечно стремиться припасть к роднику абсолютной красоты. Но он знал и то, что если ему и повезёт, он всё равно не увидит ни беспечный блеск в глазах Бланки, ни грустную доброту на лице Морейн, ни румянец смущения на щеках Уиллоу. Джонатан нашёл бы в себе силы никогда больше не приходить в то место, где после нескольких мгновений сна наяву ему так сложно было пробудиться.
   Однако на сей раз решение было принято за него.
   Джонатан подошёл вплотную к воде. Если бы не вязкая тьма, он мог бы увидеть на песке собственные следы, оставленные прошлой ночью. Да, всё, как вчера... Кажется, ещё секунда - и послышится лёгкий плеск воды, и на берег выйдет...
   Вода в нескольких шагах от Джонатана взбурлила, поднялась огромным горбом и отхлынула. Луна над озером выбрала именно этот момент, чтобы выглянуть из прорехи туч и осветить отвратительное существо, появившееся перед Джонатаном.
   Это было нечто среднее между человеком и жабой. Его скользкая кожа бугрилась бородавками, огромное обвислое брюхо, словно пустой бурдюк, плавало перед ним на поверхности воды, низкий лоб облепили комья не то волос, не то водорослей, а под ними мерцали круглые жёлтые глаза без зрачков. Когда луна спряталась обратно в тучи, словно испугавшись открывшегося её взгляду уродства, эти глаза продолжали освещать плоскую морду существа, будто два болотных огонька.
   Широкий жабий рот распахнулся, и Джонатан услышал низкий хриплый голос:
   - Здравствуй, певец. Я ждал тебя.
   И прежде, чем Джонатан успел вымолвить хоть слово, существо продолжило:
   - Не трать слов: когда ты не поёшь, ты с ними управляешься плохо. Я знаю, что ты хочешь сказать. Среди всей человеческой породы не нашлось бы ни одного, кто не спросил бы первым делом, кто я и чего хочу. Отвечу: я - тот самый чёрт, который водится в тихом омуте. Я - хозяин этого озера, к которому ты приходишь так часто. Настолько часто, что пришла пора нам познакомиться... и кое-что обсудить.
   - Мне нечего обсуждать с тобой, - ответил Джонатан, следя за тем, чтобы его голос не дрожал. - Я прихожу к этому озеру лишь за красотой; а она не может принадлежать такому чудовищу, как ты.
   Жабий рот раздвинулся ещё шире, так, что уголки убежали чуть ли не к самому затылку.
   - Может, ещё как может, певец. Уж тебе-то следует знать, как часто прекрасное рождается в безобразном. Даже твоя флейта была когда-то неотёсанным куском дерева. Да и сам ты, сказать по чести, не чудо красоты - но ты же смог сочинить те песни, которыми восхищаются все в округе? Однако в чём-то ты прав: та красота, что живёт в моём озере, принадлежит не мне - и всё же я в ответе за неё... за каждое её проявление.
   - При чём тут я? - мрачно спросил Джонатан. - Уж кто-кто, а я никогда бы не смог причинить ей хоть какой-либо вред. А если я вложу эту красоту в песни, от неё не убудет. Как не смог бы я в одиночку вычерпать твоё озеро, так и красота останется здесь навеки.
   - Да ну? - сощурились жёлтые глаза. - А я думал, ты пришёл именно затем, чтобы увести отсюда частичку красоты...
   Джонатан положил руку на пояс, словно вместо флейты там висел меч, и решительно шагнул вперёд:
   - Послушай меня, омутник. Я не боюсь тебя. Если ты хочешь помешать мне встретиться с дочерьми озера, скажу сразу: у тебя ничего не получится. Не знаю как, но я призову их; они выйдут на поверхность озера, и тогда тебе останется только уйти под воду, поскольку даже такое чудовище, как ты, не посмеет осквернять их совершенство своим присутствием...
   Раздалось хриплое бульканье: омутник смеялся.
   - А теперь ты послушай меня, человек. Я мог бы объяснить тебе, насколько ты заблуждаешься: но поскольку ты только что доказал мне, что ты дурак, я этого делать не стану. Скажу на понятном тебе языке: если ты будешь досаждать моим дочерям, я просто утоплю тебя - вне зависимости от того, боишься ты или нет. Советую тебе вообще не приходить сюда больше, чтобы не искушать ни себя, ни меня. Ищи источник вдохновения где-нибудь ещё. С красотой тоже нужно уметь обращаться...
   Последние слова омутник произнёс, уже погружаясь в воду. Когда его голова уже скрывалась под гладкой поверхностью озера, низкий голос добавил:
   - Хватит и того, что ты заставил трёх моих дочерей...
   Конец фразы поглотило бульканье. Вода с чуть слышным плеском сомкнулась над головой омутника, и вновь наступила тишина.
   Джонатан протёр глаза, пытаясь понять, не померещилось ли ему всё произошедшее. Кем или чем было это существо? Какое отношение оно имело к дочерям озера? Правда, оно называло их и своими дочерями... Почему оно хотело оградить их от Джонатана? Были ли причиной тому страх, ревность или что-то ещё? И что оно хотело сказать перед тем, как исчезло? Джонатан заставил трёх дочерей... что? Неужто... заставил умереть?
   Он вспомнил огромные глаза Уиллоу, светящиеся изнутри огнём, в котором она исчезла через секунду. Да, это он бросил в костёр злополучную ветку... Но Бланка, Морейн... В их смерти он никак не был повинен. Так что же имел в виду омутник?
   Джонатан в нерешительности отступил от берега. Озёрное чудовище угрожало ему смертью, но одно это его бы не остановило. Всё было сложнее, гораздо сложнее, чем казалось вначале. Раньше Джонатану нужно было всего лишь преодолеть себя, прийти к озеру и найти способ вызвать его дочерей; теперь же он впервые задумался, к каким последствиям приведут его действия.
   Как во сне, он поднялся по склону. Нужно было всё обдумать, хорошо обдумать. Возможно, придётся даже добиться разговора с князем, объяснить, что может повлечь за собой прихоть владыки Вестора...
   - Мэтр Джонатан? Вы вернулись одни?
   Казалось, голос идёт из пустоты. Серая ткань плаща сливалась с ночной мглой, делая его владельца почти невидимым. Лишь присмотревшись, Джонатан разглядел и княжеского посланника, и воинов за его спиной.
   - Я не смогу, - прошептал он. - Там, у озера, я встретил...
   - Успокойтесь, мэтр Джонатан, успокойтесь, - проговорил посланник. - Кого бы вы не встретили, с вами ничего не случится. За этим проследят княжеские воины: именно поэтому они и здесь. Уверяю, князь слишком дорожит вами, чтобы допустить какое-то происшествие. А теперь спускайтесь вниз, убедительно прошу вас. Летняя ночь коротка, а у нас есть дело...
   Удивительно, но мягкий голос посланника оказал своё воздействие на Джонатана. Может быть, уверенная речь разрешила колебания флейтиста, а может, присутствие опытных воинов помогло побороть страх. Как бы то ни было, он повернулся и вновь направился к озеру.
   Летняя ночь и вправду была коротка, но в чёрном небе ещё не было никаких признаков приближения рассвета. Тучи по-прежнему скрывали луну; над озером же поднялся туман, размывающий и без того неясные силуэты деревьев. Тьма, только тьма была вокруг.
   Джонатан задумался. Дочери озера рождаются из отражений, это он знал наверняка. Но что могло отразиться в воде, на которую не падал ни единый лучик света? Ему же надо было найти способ создать не простое отражение, а как можно более прекрасное... Внезапно он с облегчением улыбнулся. Задача на самом деле была невероятно простой.
   Быстрыми шагами он снова поднялся на склон.
   - Мне нужен хворост, - тихо сказал он, когда перед ним образовалась серая тень.
   Посланник кивнул; несколько силуэтов за его спиной метнулись в лес, раздался треск, и через пару мгновений в руках у Джонатана оказалась солидная охапка веток.
   Вскоре на берегу озера горел костёр. Ночное небо над головой флейтиста стало угрожающе чёрным, но зато на поверхности воды весело играли алые блики. Теперь в дрожащем свете огня вполне могло что-нибудь отразиться... Но как превратить это отражение в живую девушку? Как уговорить её покинуть берег родного озера? И самое главное - как потом отдать её старому князю?..
   Джонатан смотрел в огонь, пытаясь привести в порядок мысли. В игре языков пламени сквозила сила и дерзость, однако их танец успокаивал. Теперь Джонатан не видел ничего, кроме красных и жёлтых сполохов: весь окружающий мир словно исчез в темноте. Вместе с ним исчезли и все заботы, тяготившие певца. Он знал, что через несколько мгновений они вернутся, но пока... для него существовало только яркое пятно перед глазами. В этом пятне выделялся один огненный язык: наверное, какая-то особенно сухая ветка разгорелась жарче остальных. Глаза Джонатана начали слезиться от яркого света, и сквозь пелену ему виделись в пламени очертания человеческого тела. Другие языки расступились, налились тёмно-багровым и съёжились среди обгорелых веток, как будто огненные танцовщицы нарочно освободили место одной - самой лучшей...
   Почти бессознательно руки Джонатана вытащили из-за его пояса флейту. Да, он никогда не играл плясовых песен - но сегодня был особенный случай. Сегодня он видел танец, посвящённый лишь ему одному, танец, который не мог остаться без музыки... Его флейта запела, пытаясь попасть в неуловимый ритм огня - и Джонатан с удивлением понял, что у него получается... А может быть, само пламя услышало его музыку и подстроилось под неё?..
   Он целиком отдался песне, и даже когда смолкли последние ноты, не сразу смог вернуться в реальный мир. Поэтому, когда сзади на его плечи легли тонкие руки, он не успел испугаться.
   - Ты волшебно играешь, - послышалось у него над ухом. В этом голосе, низком с лёгкой хрипотцой, чудился чуть заметный гул костра и потрескивание горящих веток.
   - Ты - та, кого я ждал? - спросил Джонатан, не оборачиваясь.
   - Я - та, кого ждут почти все... Но лишь немногие заслуживают встречи со мной.
   Она прижалась щекой к щеке Джонатана через мгновение после того, как обожгла её своим дыханием. Рыжий локон искрой упал на его грудь, и Джонатан вздрогнул: он словно бы почуял запах тлеющей ткани. Да, это было отражение огня... или, скорее, сам огонь. Именно поэтому он по-прежнему не отрывал взгляда от костра: в нём он видел дочь озера не менее чётко, чем если бы смотрел ей в лицо.
   Языки пламени - её красные волосы: растрёпанные, непослушные, которые даже озёрная вода не смогла заставить улечься ровно. Там, где огонь уходит в пепел, мерцают синие искры - почему-то с зелёным отливом; такого цвета её глаза. Её тело... зачем смотреть в огонь, когда она так плотно прижимается к нему; впрочем, любой мужчина чувствовал бы её тело за десять шагов даже с закрытыми глазами. Нет, в её объятиях нет легкомысленной простоты Бланки; ей нужно, чтобы страсть зажгла тебя, как ветви костра - ведь чем больше огня, тем ярче отражение... Её фигура не столь совершенна, как у Бланки, но тем лучше: это позволяет забыть, что перед тобой волшебное создание, и увидеть просто девушку из плоти и крови, жаждущую твоей любви - жаждущую душой и телом...
   -...Превосходно, мэтр Джонатан! Я знал, что вы выполните свою задачу!
   Улыбка под серым капюшоном блеснула в свете костра. Воины за спиной посланника не улыбались, так что огонь отражался только на их доспехах.
   Девушка взвилась на ноги; на миг Джонатану показалось, что его пронизал смертельный холод. Но нет, это просто свежий ночной ветерок прошёлся по его спине, опалённой огненным прикосновением...
   - Прекрасная госпожа, - всегда ласковый голос посланника на сей раз просто сочился мёдом, - позвольте узнать ваше имя.
   - Вы можете называть меня Иезебель, - не менее нежно ответила она, - но зачем вам знать моё имя? Если вы обратитесь ко мне, я пойму и так... Здесь ведь нет больше никого, с кем вы бы стали говорить таким бархатным голосом?
   - Вы совершенно правы, сударыня, - поклонился он, - однако я должен знать ваше имя, чтобы должным образом представить князю Седрику его будущую княгиню.
   - Князю Седрику... - прошептала она. - Джонатан, неужели ты собираешься меня кому-то отдать?..
   Этот вопрос исподволь точил душу Джонатана с тех самых пор, как он покинул княжеский замок. Однако теперь, сорвавшись с алых губ Иезебель, он обжёг певца раскалённым железом. Джонатан вскочил, во второй раз хватаясь за пояс, за которым не было ничего более смертоносного, чем флейта... и тут же замер, жёстко взятый под локти сильными руками воинов.
   - Именно так, госпожа, - снова улыбнулся посланник. - Ваша несравненная красота, подобно бриллианту, требует надлежащей оправы. Мэтр Джонатан, прекрасно понимая это, любезно согласился с моей помощью устроить вам встречу с покровителем города Вестора. Наверняка он не меньше меня будет счастлив увидеть вас в платье княгини.
   - О, - вздохнула Иезебель; от одного этого звука, от того, как сложились в этом "о" её губы, по берегу словно прокатилась огненная волна; Джонатан почувствовал, как ослабели держащие его руки воинов, но и сам он в этот момент не мог даже сдвинуться с места. - А вот я уверена, что ни он, ни вы не будете счастливы видеть меня в каком-либо платье... и по-моему, сейчас я вам нравлюсь гораздо больше, а?
   - Госпожа, - кашлянув, проговорил посланник; чуткое ухо Джонатана уловило, что его голос немного сел. - Я могу только восхищаться вами... в любом виде.
   - Только восхищаться? - усмехнулась Иезебель с лёгким разочарованием. - Значит, не так уж я красива, если мной можно только восхищаться. Итак, Джонатан, ты позвал меня лишь затем, чтобы отдать в руки этого господина? Жаль, я ждала от тебя большего... Наверное, ты вложил в свои песни слишком много страсти и слишком мало оставил себе...
   Джонатан напрягся в руках стражников. Ещё мгновение - и он рванулся бы вперёд, к ней, заключил бы её в объятия - или же вцепился в горло посланника, и будь что будет потом...
   - Без глупостей, сударь рифмоплёт, - в бархатном голосе человека в сером впервые прорезалась сталь. - Мне бы искренне хотелось, чтобы вы получили от князя заслуженную награду, а не остались кормить рыб на дне этого прекрасного озера.
   - Не слишком ли сурово? - лениво проговорила Иезебель. - В конце концов, он хотя бы пытается вести себя по-мужски. А вы, господин, говорящий со мной столь любезно, могли бы тоже посмотреть на меня, как на женщину, а не трофей... Но похоже, вам это объяснять бесполезно. И куда же вы хотите меня вести?
   - Мэтр Джонатан, - обернулся посланник к флейтисту; в его тоне не осталось и следа резкости. - Здесь вы снова должны нам помочь. Безопасно ли уводить её от озера? Нужно ли предпринять какие то меры, чтобы доставить её во дворец?
   - Я не знаю, - безжизненным голосом ответил Джонатан. - Вам следовало задуматься об этом перед тем, как вести меня сюда. Она - отражение огня, так что он не должен потухнуть; это единственное, что я знаю наверняка.
   Посланник шагнул к костру и вытащил из него горящую ветку - ту самую, на конце которой пламя плясало ярче всего. Остальные языки, лишившись главной танцовщицы, не оживились, а наоборот, почти полностью зарылись в пепел. Посланник осторожно шагнул назад; Джонатан напряжённо наблюдал, как погас алый блик на воде у берега. Столь же осторожно человек в сером взял незажжённый факел, который ему протянул один из воинов, и поднёс к нему ветку. Огонь с радостным треском перескочил на просмоленную ткань, а ветка почти сразу же погасла. Сердце Джонатана застыло: однако Иезебель спокойно стояла, положив руку на бедро, и равнодушно смотрела на происходящее.
   - Прекрасно, - с облегчением вздохнул посланник. - Мы донесём этот огонь до княжеского замка; а уж там его будут поддерживать, как в давние языческие времена. Пока жив наш князь - храни его Создатель - будет жить и огонь, а значит, и наша прекрасная княгиня. Мэтр Джонатан, великолепная работа! И она будет оценена по достоинству, не сомневайтесь. Не угодно ли отойти со мной на пару слов? Мне нужно сказать вам кое-что... без свидетелей.
   Вручив факел одному из воинов, он деликатно взял Джонатана под руку. В ухо певца заструился шёпот, рассказывающий что-то о княжеском дворе, о молве, о золоте... но тот даже не слушал. Обернувшись, он смотрел через плечо, как Иезебель подходит к стражнику с факелом.
   - Дай его мне, красавчик, - мурлычущим шёпотом попросила она.
   - Я... не могу, - хриплым после долгого молчания голосом ответил он; Джонатан с удивлением увидел, что опытный воин покраснел. - Я не должен выпускать его из рук...
   - Да ну, что я с ним сделаю? - чарующе улыбнулась Иезебель. - В нём ведь моя жизнь, не так ли? Но тогда выходит, что он должен быть именно в моих руках. Подумай, как будет красиво: я войду в покои князя обнажённая, с факелом - два огня, слитые воедино! Ну, же, не упрямься: тебе самому понравится, вот увидишь!
   Быстрым движением она выхватила факел и закружилась в танце, рисуя огнём в ночном небе таинственные узоры; её рыжие волосы взметнулись вверх, своим блеском соперничая с языками пламени. Замерли воины, поглощённые странной, нездешней красотой; смолк посланник, наблюдая за тем, как Иезебель движется по тонкой линии, разделяющей песок и воду. Неожиданно она застыла на месте: одна её рука была протянута к озеру, а другая воздела факел над головой. Иезебель бросила лукавый взгляд на Джонатана; губы её шевельнулись, но слово, слетевшее с них, не услышал даже певец...
   - Держите её! - вдруг прорезал тишину вопль посланника.
   Но было поздно. Иезебель широко размахнулась и швырнула факел в озеро. С громким шипением он исчез под водой; но ещё громче был вздох наслаждения Иезебель - глубокий, страстный, который может вырваться только из груди женщины, достигшей высшей точки любви. Её фигуру окутало облако пара; через мгновение оно взлетело в небо и потерялось в темноте.
   На берегу не было никого.
   - Как... Что... - прошептал сорванный голос, который, как с трудом понял Джонатан, принадлежал посланнику.
   - Что вы стоите, господин флейтист? - взорвался он через мгновение, когда дар речи полностью вернулся к нему. - Сделайте что-нибудь! Если князь узнает, что мы упустили добычу из собственных рук... Призовите другую девушку! Я приказываю вам!
   - Довольно приказов, господин княжий слуга, - мрачно ответил Джонатан. - Вы видите, к чему они приводят. Я пытался объяснить, насколько осторожным нужно быть с дочерьми озера; вы сами виноваты в том, что не пожелали слушать. Впредь советую вам больше доверять мне, а не собственному упрямству. Возвращайтесь в город, посланник; до следующей ночи здесь делать больше нечего.
   - Позвольте, а как же вы? - вымолвил тот.
   - Я остаюсь, - решительно сказал Джонатан. - По меньшей мере затем, чтобы не возвращаться в вашей компании.
   Воины нерешительно взглянули на посланника; однако тот, к их удивлению, не сказал ни слова, а лишь повернулся к стене леса, уже виднеющейся в светлеющем небе. Знаком он приказал им следовать за ним.
   Джонатан, не глядя им вслед, снова сел на песок. Его сердце билось медленно, словно устало за эту ночь. Всё повторилось... Вновь прекрасная дочь озера бала рядом с ним, и вновь он её упустил... Но что он мог сделать на этот раз? Как можно было предотвратить исчезновение огненной танцовщицы?..
   - Почему? - горько прошептал он. - Почему она ушла?..
   - А ты так и не понял? - раздался тихий голос рядом с ним.
   Джонатан отпрянул, чуть не свалившись в озеро. Всего в шаге от него на песке сидела девушка в длинном чёрном плаще, поблёскивающем капельками воды.
   - Морейн?!.. - не веря своим глазам, вскрикнул он.
   - Нет, - покачала она головой. - Я всего лишь её сестра; сестра-близнец, если хочешь. Как и она, я - отражение ночи; но Морейн умерла и больше не вернётся. Не вернётся и Иезебель, сколько бы костров ты не разжёг на берегу озера. Через несколько минут умру и я...
   - Нет! - бросился к ней Джонатан. - Я не допущу этого! Скажи мне, скорее скажи, что я могу сделать?..
   - Ты ничего не можешь сделать, - улыбнулась она, - а если бы и мог, я бы тебе не сказала. Хватит и того, что ты заставил моих сестёр... нет, не умереть, как ты сразу же подумал; ты заставил их жить. Да, именно ты. Неужели ты ещё не догадался, что нужно отражению, чтобы стать одной из нас? Озеро творит жизнь из красоты, но ему нужна помощь... такая, как твоя музыка, которая и становится последней искрой жизни. Сегодня ты пел об огне в ночи - и мы пришли, огонь и ночь... Но пока здесь была Иезебель, вы видели только её. Теперь же у меня осталось совсем мало времени.
   - Но почему вы уходите из этого мира, едва придя? - сдавленным голосом спросил Джонатан.
   - Мы уходим в указанный срок, - ответила девушка. - Ты никогда не задумывался, насколько проще быть веткой ивы, чем девушкой, полной надежд и страхов? Понимаешь ли ты, насколько приятнее быть растворённой в звёздном небе над целым миром, чем томиться в человеческом теле - пусть даже самом прекрасном? Представляешь ли ты судьбу огня, порывистого и страстного, который окажется навеки запертым в каменном очаге? Мы живём другой жизнью, нежели вы, люди. Мы наслаждаемся каждым её мигом; а когда приходит смерть, то мы наслаждаемся и ей. Жить дольше собственного срока для любой дочери озера - мучение. Не пытайся отнять у нас смерть, Джонатан; она для нас - не проклятие, а освобождение.
   - Но что, если в озере отразится что-то, неподвластное смерти? - воскликнул Джонатан. - Что-то, не знающее и не ждущее её?
   - Я не знаю, - тихо ответила она. - Озеро видело уже множество отражений... Но каждая из моих сестёр рано или поздно уходила. Я не думаю, что в этом мире найдётся что-нибудь поистине вечное...
   - Но если я всё же найду это? - выкрикнул он. - Сможет ли дочь озера остаться со мной?
   Сквозь стену леса пробились лучи солнца, и Джонатан не получил ответа.
  
  
  
  
   На следующий день Джонатан пришёл на озеро до темноты.
   Он в очередной раз раздвинул камыши и сел на берег, напоминая сам себе неудачливого рыбака. Каждый раз перед рассветом он приходит в одно и то же место в надежде на то, что удача наконец-то повернётся к нему, что он выудит из тихих вод огромную рыбу, о которой плетут небылицы все местные старожилы. Однако рыба спокойно объедает наживку и уже после этого издевательски дёргает за леску. Сердце выпрыгивает из груди, опережая даже вылетающий из воды крючок - пустой, снова пустой. Так продолжается весь день: но рыбе эта забава надоедает быстрее, чем рыбаку. Мощными челюстями она перегрызает леску, и бедняге остаётся только вытянуть из воды жалкий обрывок, смотать удочку и отправиться домой. По дороге он будет размышлять о крючке поострее, леске попрочнее, наживке повкуснее - но лишь затем, чтобы отвлечься от горькой истины: просто счастье не на его стороне, а его поймать гораздо сложнее, чем самую крупную рыбу в мире.
   Джонатана от такого рыбака отличало только одно: к месту своей рыбалки он приходил не перед рассветом, а после заката.
   Никакой другой разницы не было - хотя в глубине озера обитала добыча, которая и не снилась ни одному рыбаку. Наживкой для Джонатана была красота, а леской - сама жизнь; но эта леска каждый раз рвалась, когда он уже был уверен в успехе.
   Времени оставалось всё меньше и меньше. Да, княжеский посланник после прошлой ночи стал куда менее категоричен - но вскоре из замка могли прибыть другие. Джонатану же приходилось беспокоиться не только за прочность княжеского терпения. Ему уже пришлось столкнуться с куда более странной и страшной силой, договориться с которой было сложнее, чем со всеми владыками мира. Поэтому певец то и дело глядел на небо, ожидая восхода луны: сегодня ему нужна была вся ночь, ни одного мига которой он не собирался тратить зря. Она могла стать последней.
   Протяжная и тоскливая мелодия разлилась над водой. В ней не было каких-то мыслей или образов: просто Джонатан пропустил сквозь флейту свой печальный вздох.
   - Однако ты упорный малый, - прозвучало в темноте, как только смолкла последняя нота.
   Джонатан отшатнулся от берега: он не мог не узнать этот голос - низкий, хриплый, глухой, словно идущий из-под толщи воды. Луна же в этот раз оказалась смелее певца; сегодня она была полной и не боялась ничего. Разогнав облака, она озарила озеро, и свет отразился на скользкой бородавчатой коже омутника.
   - Зачем ты пришёл? - спросил Джонатан, как только прошёл первый испуг.
   Помедлив, омутник ответил:
   - Посмотреть. Ты уже в третий раз приходишь сюда, и, сказать по правде, мне уже давно следовало бы утащить тебя на дно. Нет-нет, не пяться, я этого делать не собираюсь... пока. Дело в том, что твои попытки начали забавлять меня. У моего озера не часто появляются люди; даже моим дочерям обычно нечего делать на берегу. Так что, признаюсь честно, здесь довольно скучно. А от тебя какое-никакое, но всё же развлечение. Да и дочкам, похоже, ты особого вреда не причинишь. Давай, певец, дуй в свою дудку. Посмотрим, что ты придумал на сегодня.
   - Ты... не станешь мешать мне? - недоверчиво спросил Джонатан.
   - А с какой стати мне тебе мешать, - пожал тяжёлыми плечами омутник, отчего к ногам флейтиста подкатилась волна. - У тебя и так ничего не получится. Мои дочери не захотят жить среди людей; они сами уйдут от тебя, когда придёт их срок.
   - Ты плохо знаешь своих дочерей, - заставил себя улыбнуться Джонатан. - Не всё прекрасное столь хрупко, что не может прожить дольше одной ночи. Клянусь, я смогу вызвать ту, которой не указан срок в этом мире!..
   Широкая пасть снова растянулась в улыбке, на сей раз показав ряд мелких и острых зубов.
   - Дерзай, певец. Если у тебя это получится, я поймаю для тебя большую и вкусную рыбу.
   С этими словами омутник погрузился в воду по уши и отплыл на середину озера. Приглядевшись, флейтист увидел, что два жёлтых огонька не погасли и продолжают наблюдать за ним издалека: загадочное существо явно собиралось получить удовольствие от происходящего.
   Джонатан задумался. Сказать было намного проще, чем сделать. То, что не удалось за две ночи, вряд ли удастся и на третью; к тому же, омутник теперь был здесь и наверняка собирался вмешаться в том случае, если зрелище станет для него чуть менее приятным. Но если бы даже Джонатан не чувствовал на себе пристального взгляда, задача не стала бы легче. В мире вообще не так уж просто найти что-то вечное: насколько же велики шансы, что это "что-то" окажется на крохотном клочке земли, в центре которого плещется озеро?..
   Тревога всё сильнее вгрызалась в сердце Джонатана; и чтобы отогнать её, он вновь прибегнул к испытанному средству.
   Флейта запела - сперва тихо, робко, потом всё увереннее, словно черпая силы в красоте собственной песни. Джонатан понимал, что там, под водой на середине озера, омутник наверняка скептически ухмыляется своим жабьим ртом; а значит, нужно играть так, чтобы даже в его жирном сердце не осталось места ни для чего, кроме восторга! Он нашёл в темноте два жёлтых огонька, впился в них взглядом, и на мгновение показалось, что в мелодию вплёлся звон стали, словно от скрестившихся мечей. Джонатан играл, пытаясь напоить своей песней и воздух, и воду, чтобы мерзкое существо плавало в красоте, дышало красотой, лишаясь своей брони из страха и уродства. Но песня была слишком лёгкой, она взлетела ввысь; ей не было дела до земных чудовищ, не хотелось вступать в какую-либо борьбу. Джонатан уже не играл свою мелодию, а слушал её - и понимал, что делать дальше. Раньше он выбирал для песни один образ, отражение которого и обретало жизнь. Теперь же он пытался охватить весь мир своей игрой; пусть отражается всё, а там видно будет!
   Неожиданно к мелодии примешались какие-то новые звуки. Джонатан не сразу сумел отделить их от пения флейты; сперва ему показалось, что ещё один музыкант пришёл на берег озера. Неужели он не одинок в своей битве за красоту?.. Но тут же пришла разгадка, и он улыбнулся - одними глазами, поскольку губы не отрывались от флейты.
   За его спиной, высоко в ветвях деревьев, обступающих озеро, пел соловей.
   Джонатан отпустил свою песню - она, лёгкая, тут же улетела в небо - и, почти не переводя дыхания, повёл новый мотив. Он стал играть гораздо тише, иногда замолкая совсем и вслушиваясь в трели соловья, а затем повторяя их с новыми переливами. Флейта и птица теперь дополняли друг друга; Джонатан верил, что его маленький пернатый товарищ слушает его так же внимательно.
   Соловей смолк, и флейта исполнила длинное соло; Джонатан успел испугаться, что серый певец улетел. Но вот его свист раздался вновь, уже чуть ближе. Так повторилось несколько раз; наконец в лунном свете мелькнуло тёмное пятнышко, и соловьиное пение полилось с ветки ивы прямо над головой флейтиста.
   Джонатан догадывался, что должно было произойти; но всё равно он едва не выронил свой инструмент, когда прямо перед ним над водой появился девичий силуэт.
   Она была очень маленькой и невероятно хрупкой. Казалось, даже волна мокрых волос, серебрящихся в лунном свете, была слишком тяжела для её шейки. Она медленно шла к берегу, но Джонатан не слышал даже слабого плеска, словно девушка шагала прямо по воде. На мгновение пришло странное желание протянуть руку, раскрыть ладонь, чтобы дочь озера встала на неё; тогда её можно было бы поднять, словно севшую к тебе на палец птицу...
   Да, это и была птица. И если даже были какие-то сомнения, они рассеялись, когда девушка запела.
   В её песне не было слов - как в игре Джонатана, как в переливах соловья. На несколько секунд в воздухе сплелись все три темы - такие разные, но одинаковые в главном. Они вместе творили красоту - человек из города, птица из леса и девушка из сказки. Первым умолк соловей, словно его маленькое сердце переполнилось прекрасным; затем стихла флейта Джонатана. Певец отложил её и протянул руки вверх и вперёд - к девушке и птице. Соловей расправил крылья, уже готовый спорхнуть на ладонь своего большого товарища; но дочь озера замерла, как замерла на высокой ноте ей песня. И что-то трагическое прозвучало в этой ноте.
   Низкий гул донёсся с той стороны, где светились над водой глаза омутника. Такое же низкое уханье ответило ему из темного леса над озером.
   Тень широких крыльев закрыла луну. Джонатан лишь краем глаза успел разглядеть очертания огромной совы. Послышался удар, писк - и тень унеслась так же бесшумно, как появилась. На землю опустилось серое пёрышко; флейтист не мог видеть на нём капли крови, но знал, что они там есть.
   Уханье, похожее на смех, раздалось снова, но теперь трудно было сказать, кто его издал. Оно почти заглушило тихие слова: "Спасибо, отец..." Эти слова прозвучали с того места, где только что стояла дочь озера.
   - Это и вся твоя песня? - в ярости прокричал Джонатан туда, где горели жёлтые огоньки. - Это и всё, что может вырваться из твоего брюха? Ты убил свою дочь, понимаешь - убил!
   - Нет, - услышал он. - Я её освободил.
   Вне себя от гнева, Джонатан схватил камень, лежавший на песке у его ног, и занёс над головой, собираясь швырнуть в омутника. Вдруг его рука застыла в воздухе - но лишь на долю секунды. Потом камень полетел в воду, а Джонатан молниеносным движением поднёс к губам флейту.
   Всего несколько созвучий прорезали тишину над озером. Человек с чуткой душой уловил бы в них боль и гнев, угрозу и клятву; а кто-нибудь, напрочь лишённый воображения, услышал бы высокий свист и резкую низкую ноту в конце.
   А затем снова послышался плеск воды.
   - Ну что, омутник? Не ожидал, что красоту можно сотворить из обычного камня? - торжествующе усмехнулся Джонатан, разглядывая выходящую на берег девушку.
   Луна светила в полную силу, и кожа дочери озера сияла, словно мрамор. Её фигура была холодным совершенством; в ней не было ни детского обаяния Бланки, ни дерзкого соблазна Иезебель. Самый зоркий глаз не увидел бы ни малейшего изъяна в этом идеале женской красоты. Однако Джонатан, вспоминая свои чувства от встречи с другими дочерями озера, ощущал лёгкое удивление в смеси с разочарованием: девушка в воде не вызывала у него желания подойти, прикоснуться, обнять... Он смотрел на неё, словно на прекрасную статую, в которой нет жизни. Её серые глаза смотрели на певца равнодушно, без смущения или интереса, волосы казались вырезанными из единого куска белого мрамора, а безупречной формы грудь даже не колыхалась при ходьбе. Она была красивее всех своих предшественниц, вместе взятых - и всё же...
   Впрочем, подумалось Джонатану, это может понять только поэт. Князю же такая княгиня будет в самый раз.
   - Остроумный ход, - булькнул омутник с середины озера. Джонатан бросил ему гордый взгляд, но тот не стал его ловить и с громким всплеском ушёл на дно.
   Через секунду он появился снова, и флейтист почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. В перепончатой лапе был зажат камень, брошенный Джонатаном.
   Девушка повернулась к омутнику плавным движением, полным достоинства и спокойствия. Холодным голосом, отчётливо выговаривая каждое слово, она произнесла:
   - Я жду, отец.
   И вслед за этими словами камень раскололся в сжатом кулаке хозяина озера. Джонатан зажмурил глаза и услышал звук песка, струящегося в воду. Правда, звук был громче, чем можно было ожидать от одного рассыпавшегося камня - но и только. Слова "Спасибо, отец..." он расслышать не захотел.
   - Ещё попытки будут, певец? - раздался насмешливый голос омутника.
   Джонатан распахнул глаза и запрокинул голову к небу. Возможно, с его губ были готовы сорваться слова, которым вряд ли нашлось бы место в песне; но спокойный свет луны немного остудил его пыл. В нём не было холода, но он нёс спокойствие, заставлял забыть о бедах...
   Ллл... Блеск.. облегченье усталым глазам; боль облегчит благодатный бальзам...
   Ууу... Утром уйдёт, но забудешь ли луч - тот, что струился средь пасмурных туч?..
   Ннн... Снега весеннего нежность несёт тем, кто в ночи её милости ждёт...
   Ааа... Вечно открыта, но тайны полна - это она... лишь одна, лишь она...
   Луна...
   Джонатан не заметил, когда флейта оказалась у его губ. Он просто играл, и песня лилась также легко, как лунный свет. Сколько бы боли не скопилось в его душе за последние дни, какие бы страхи не терзали его - всё это ушло; не спряталось, не отступило, а просто ушло. Ему не пришлось даже выплёскивать горечь в песне - она не потерпела бы этого. Весь мир замер вокруг него; потухли даже два жёлтых огня посреди озера. Никакой звук не смог бы встать на пути у песни, ничто не осмелилось бы заслонить луну от Джонатана. Вода превратилась в серебряное зеркало, на котором не было видно ни пятнышка, ни морщинки.
   И когда на гладкую поверхность упала тень, Джонатан понял, что она принадлежит той единственной, которая имеет на это право.
   Она подошла к нему: лунный свет расходился от неё волнами, словно вода. Но отражала ли она этот свет или излучала, было неясно и неважно. Рядом с ней не хотелось думать ни о чём, не хотелось беспокоиться ни по какому поводу. Джонатан чувствовал, что она и была тем вечным, что он искал...
   - Ты останешься со мной? - чуть слышно спросил он.
   Она не ответила, но это не смутило покой в его душе.
   Джонатан даже не вздрогнул, когда в тишине прозвучал властный голос:
   - Нет, господин флейтист. Она останется с князем.
   Джонатан безучастно наблюдал, как посланник в неизменном сопровождении воинов подходит к девушке, что-то объясняет ей, а она согласно кивает. Его не волновало то, что он должен отдать её князю: главное, он сумел найти её, выбрать из тысячи отражений единственное... Она останется в этом мире, на той же Земле, что и он; даже если они окажутся на разных концах света, он всё равно будет чувствовать, что она рядом...
   - Мэтр Джонатан, - проговорил над его ухом посланник, - нам пора идти. Чем раньше мы окажемся в замке, тем больше удовольствия доставим князю.
   - Идите, - прошептал он. - Я догоню.
   Неудивительно, что посланнику не пришло в голову усомниться в словах флейтиста. Галантно взяв дочь озера под руку, он удалился. Воины последовали за ним.
   Джонатан подошёл к кромке воды. Он не знал, когда вернётся сюда и вернётся ли вообще; поэтому он хотел бросить последний взгляд на прекрасное озеро именно сейчас, когда в его душе не осталось больше тягот...
   Два жёлтых огня зажглись перед ним, и глухой голос прохрипел:
   - Молодец, нечего сказать... Ты искал вечное, а нашёл самое изменчивое из всего, что есть в нашем мире...
   В глазах у Джонатана потемнело, словно луну на мгновение закрыло лёгкое облако.
  
  
   Джонатан сидел у высокого узкого окна и смотрел в ночное небо, уже начинающее светлеть. Звёзды постепенно гасли, и только тонкий серпик луны по-прежнему улыбался в сумраке; вот только улыбка эта была перевёрнутой, словно на трагической маске в театре.
   Прошло почти две недели с ночи полнолуния - ночи, когда дочь озера покинула родной берег; но Джонатан почти не заметил, как промелькнуло время. Его больше не интересовало, что происходит вокруг: весь мир свёлся к узкому, почти в ладонь шириной, оконному проёму в башне княжеского замка.
   Земля далеко внизу медленно сбрасывала покрывало предутреннего тумана, смутные тени начинали приобретать чёткие очертания. Джонатан тяжело вздохнул - и удивился тому, как громко и резко прозвучал в тишине этот звук. Увы, он не мог превратить этот вздох в музыку: для этого нужны были какие-то чувства, образы... А его душа была опустошена. Лишь в ушах неустанно звучали голоса - те, которые он слышал за прошедшие две недели. Просьбы, угрозы, обещания... Разные голоса. Но ни один из них Джонатан не стал бы вплетать в песню: наоборот, он сделал бы всё, чтобы заглушить, задушить их. Вот только голосам не было до него никакого дела.
   Впрочем, вскоре им, возможно, предстояло смолкнуть навсегда. Как и голосу самого Джонатана.
   Князь ожидает вас в тронном зале, мэтр Джонатан... Приведите ему ту, которую он ждал так долго...
   Голос посланника. И ещё примешавшийся к нему скрип тяжёлых дверей.
   Тишина. Там были десятки людей, но - тишина.
   Как тебя зовут?
   Каждое слово - словно кольцо из тяжелого золота на узловатых пальцах. В них - сила, власть, уверенность. Это не вопрос, это - приказ ответить. И исходит он от того, кто не задумывается, вправе ли он приказывать волшебному созданию, словно последнему из своих поданных.
   Селина...
   Как описать этот голос? Что звучит в нём - кротость или гордость? Или гораздо больше, чем эти две крайности? Даже певцу сложно найти нужные слова, ибо они созданы для описания мира людей. Она же пришла из сказки - но из той, при чтении которой замирает сердце. Это не страх, нет; это холодящее чувство неспособности предугадать, что будет дальше.
   И снова тишина. Молчит князь, молчит она.
   Я могу идти?
   Его собственный голос. Хриплый, севший... И куда ему ещё петь с таким голосом?
   Нет, менестрель. Ты останешься здесь.
   Простите, мэтр Джонатан, но вам пока лучше побыть в замке. Речь не идёт о недоверии к вам... Однако жизнь прекрасных дочерей озера всегда висит на таком тонком волоске... Мы не имеем права отпускать вас, пока не убедимся...
   Это приговор. Пока - к долгому заключению. Неограниченно долгому.
   Ты искал вечное, а нашёл самое изменчивое из всего, что есть в нашем мире...
   Вроде бы он слышал это раньше? Неважно. Этот голос теперь проникает в его сны каждую ночь.
   Её светлость княгиня Селина!
   То ли через день, то ли через неделю... Она пришла к нему. Что он испытал при этой встрече? Сейчас сложно сказать. Опустошённая душа не помнит тех чувств. Смотреть на неё было трудно; не смотреть - во сто крат труднее.
   Богатое платье княгини, высокий головной убор... Кольца, серьги, несколько рядов бриллиантов на шее... И тоска в глазах. Лунный свет в серебряной клетке. Что он наделал?..
   Джонатан, ты должен бежать. Князь не помилует тебя, когда... я уйду.
   Её лицо так близко; с каждым словом, произнесённым торопливым шёпотом, он чувствует на лице её дыхание. Совсем рядом... Как луна, которую словно бы можно достать рукой...
   Ты не можешь уйти. Пока в небе светит луна, ты будешь жить...
   Нет, нет... Мне осталось жить лишь до новолуния. Ты помнишь, как Морейн уступила место своей сестре-близнецу? Когда меня не станет, ты сможешь призвать другую дочь озера, но... это уже буду не я...
   Именно после этого от всего мира и остался только сияющий диск за окном. Впрочем, к тому времени от диска осталась только половина... Каждую ночь она убывала; и вместе с ней таяла жизнь Джонатана.
   Ты искал вечное, а нашёл самое изменчивое из всего, что есть в нашем мире...
   Снова этот голос, который сторожит его сильнее, чем все воины князя.
   Мне угодно прогуляться в окрестностях замка. Менестрель будет сопровождать меня.
   Это уже не хрупкая дочь озера: это княгиня. Она даже не приказывает, она изъявляет свою волю; кто дерзнёт возразить ей? Но как могло серебро так быстро превратиться в сталь, когда она успела измениться? Впрочем... ей привычно меняться...
   Не гневайтесь, светлая княгиня. Князь приказал не выпускать менестреля, что бы ни случилось, и кто бы нам это ни велел.
   Вот и всё. И только искра страха в широких глазах. Почему ты боишься, дочь озера? Ты не страшишься собственной смерти, почему же тебя пугает моя?..
   Мы не имеем права отпускать вас, пока не убедимся...
   Да, он помнит. В самом деле, это приговор - только он оказался смертным.
   Джонатан, мне остался только день. Я чувствую это. Я бы хотела что-то сделать для тебя, но - не могу... Прости меня...
   Простить тебя? Не тебе просить прощения у бедного певца, а ему - у тебя. Сможешь ли простить то, что всю недолгую жизнь тебя заставили провести среди каменных стен замка? То, что тебя отдали человеку, ценящему твою красоту не больше, чем холодный металл ценит алмаз? То, что сказку сделали былью, не спросив у самой сказки? Прости и... беги. Истинная красота не живёт долго в этом мире. А раз так, зачем в нём долго жить певцу?..
   Не вини себя... Я благодарна тебе за всё...
   Прощай.
   Это было сказано вчера, перед наступлением темноты. Перед тем, как Селина вновь отправилась на ложе князя. Бродя по замку, Джонатан слышал обрывки разговоров слуг о том, что княгиня пришлась их старому господину в самый раз и что к нему, похоже, возвращается молодость... Эти голоса тоже засели в его голове и, как и прочие, не желали уходить.
   Но сегодня, похоже, князю предстоит проснуться в одиночестве. И когда это случится, недолго придётся ждать того, как...
   - Эй, менестрель! Живо иди за нами! Хватит тебе в башне сидеть. Теперь посидишь в подземелье! Недолго, правда!
   Да, посланник больше не придёт за ним. Человек в сером плаще занимается делами чрезвычайной важности; а он теперь не представляет важности ни для кого.
   Перед тем, как сильные руки вытолкнули его на лестницу, Джонатан успел бросить последний взгляд в окно башни.
   Луна ушла.
  
  
   В подземелье он и вправду сидел недолго. За ним пришли даже скорее, чем он предполагал - как только закатилось солнце.
   Его вели по тёмному коридору. Сквозь стук тяжёлых сапог то и дело слышался глухой рокот. Свет факелов, кое-где висевших на стенах, подрагивал. Похоже, снаружи бушевала гроза, и гроза сильная, если от неё содрогались даже крепкие стены замка. Очень уместно, мрачно подумал Джонатан. Самая подходящая погода для того, чтобы умереть.
   Он не мог понять, куда его ведут. Сначала он решил, что его просто выведут во двор и перережут горло. Стояла ночь, поэтому едва ли князь собирался устраивать из казни спектакль - тем более по такой погоде. Джонатан этому был только рад. У него было достаточно зрителей в жизни, и он не нуждался в них в смерти. Однако коридор продолжал петлять.
   Наконец перед ним распахнулась решётчатая дверь, за которой открылась витая лестница. Точно такая же, вспомнил Джонатан, вела к башне, откуда он наблюдал за луной. Однако у этой башни было явно другое назначение.
   Джонатана втолкнули в слабо освещённую комнату. В ней были такие же высокие узкие окна, но сейчас в них можно было увидеть только тучи, которые рвал на части ураган. Стены башни, открытой всем ветрам, дрожали гораздо сильнее; от них исходил ледяной холод, который вкупе с сыростью делал это место похожим на склеп. Вдоль стен стояли воины, поблёскивая доспехами; неподвижностью они могли бы поспорить со статуями - или с надгробными памятниками. А у противоположной стены стояли ещё три человека. Один опирался на длинный меч с широкой крестовиной. Другой кутался в серый плащ, скрывавший лицо и фигуру - и, тем не менее, мгновенно выдававший своего владельца. А третий...
   Даже в таком холоде Джонатан ощутил ледяное прикосновение. Он узнал князя.
   - Я не буду долго говорить, менестрель, - медленно сказал тот. - Ты наверняка понимаешь, что произошло. Я не хочу знать, совершил ли ты ошибку, замыслил ли обман или же просто посмеялся надо мной. В любом случае я понёс утрату, от которой долго не смогу оправиться. Я проклинаю день, когда впервые услышал твои песни - и теперь позабочусь о том, чтобы их не услышал больше никто.
   Человек с мечом шагнул вперёд.
   - Подведи его ко мне, - проговорил князь. - Я хочу видеть, как он умрёт.
   Всего лишь на миг навалилась тишина, и в ней Джонатан отчётливо услышал, как с высокого потолка упала капля.
   А затем в окна хлынула вода.
   Это были не струи дождя, заносимые бешеным ветром; казалось, что вся башня провалилась на дно океана. Все, кто находились в комнате, едва устояли на ногах; мощный поток чуть не сбил их. Однако прошло лишь мгновение - и он прекратился. Вода не поднялась выше колен.
   Князь первым вышел из оцепенения. Он уже готов был поднять руку, чтобы приказать одному из воинов открыть дверь и выпустить воду - но не успел.
   Посреди комнаты поднялась огромная фигура. Огонь факелов отразился на скользкой бородавчатой коже, на широких плечах, на которые падали слипшиеся жидкие волосы, на длинных руках с перепонками между пальцами. А потом там, где должно было находиться лицо, зажглись два жёлтых огня, осветив плоскую жабью морду и оскал мелких острых зубов.
   - Что, певец, не ждал? - ухмыльнулся омутник.
   Джонатан открыл рот, но не смог издать ни звука.
   - Молчи уж, - вздохнул омутник. - А то начнёшь: откуда? Как? Зачем? Что-нибудь дельное бы спросил. Где есть вода, там мне всюду дорога открыта. А зачем... Честное слово, сам не знаю. Я бы ради тебя никогда в жизни из родного озера не выбрался... да дочки упросили.
   - Дочки? - выдохнул Джонатан.
   - Они, родные, - скривился омутник. - Известное дело: волос долог - ум короток. Ты вот лучше их самих спроси, зачем им понадобился.
   Слева от хозяина озера из воды поднялась стройная девушка. Она была прекрасна, как и все её сёстры: но даже в неверном свете было видно, что её глаза красны, как после долгого плача, и глядят на окружающих с неприкрытой ненавистью. На всех... кроме Джонатана.
   - Вот первая, - прозвучал хриплый голос. - Хорошая девочка: открыла мне дорогу сюда. Не плачь, милая, скоро всё кончится.
   В башню ворвался ветер, и смоляные факелы погасли, словно тонкие лучинки. В наступившей тьме только глаза омутника горели, как фонари; Джонатан сумел разглядеть, что справа от озёрного создания возникла ещё одна девушка.
   - Вот вторая - тоже умница, хотя и легкомысленная. Донесла нас всех сюда от самого озера, как на крыльях - а мимо башни чуть не промахнулись, - хмыкнул омутник.
   И снова повисло молчание. Воины у стен, забытые всеми, боялись шевельнуться. Человек с мечом отступил назад, пытаясь сделаться незаметным, но при его росте это было слишком сложно. Посланник растворился в темноте; даже самый зоркий глаз не смог бы его разглядеть. И только князь снова первым совладал с собой. Выпрямившись во весь рост и расправив плечи, он прогремел:
   - Как смеешь ты, чудовище, вторгаться в мой замок? Не знаю, кто ты, но лучше убирайся, пока не поздно! Ни одно порождение нечистой силы ещё не устояло против молитвы; а если молитва не поможет, тогда я с удовольствием угощу тебя добрым ударом меча!
   - Нечистая сила, говоришь? - рыкнул омутник, впервые повернувшись к князю. - А когда ты княгиню свою в постель тащил, она для тебя чистой силой была? Ты мою родную дочку опоганил: знаешь ты об этом, князь недоделанный? Я на свете живу дольше, чем все ваши княжества стоят, вместе взятые, и никогда ещё рук человеческой кровью не марал - а теперь так охота! Но я уж удержусь. Если уж ты до дочерей озера так охоч - познакомься-ка с моей третьей красавицей!..
   Небо разрезала молния: и ещё более резко, чем вода и ветер, в комнату ворвался свет. Но за долю секунды до того, как Джонатан зажмурил ослеплённые глаза, он успел увидеть ту, о ком говорил омутник.
   Её волосы и кожа были абсолютно белыми; они не отражали свет, а излучали его. Она была высокой и очень стройной, болезненно стройной - но в ней чувствовалась сила стальной арбалетной тетивы. Даже сквозь зажмуренные глаза Джонатан видел, как она обвилась вокруг князя в страстном, почти хищном объятии; как поцелуем она закрыла ему рот, из которого так и не успел вырваться крик.
   Всё это длилось лишь мгновение. Затем Джонатан, так и не открывший глаза, почувствовал, как на его запястье сомкнулись тонкие сильные пальцы, как его дёрнули вверх, вбок - и как пол ушел у него из-под ног. Его несли сквозь дождь и ветер куда-то далеко, прочь от высокой башни, от тёмной комнаты, наполненной запахом горелой плоти.
  
  
   Придя в себя и открыв глаза, Джонатан увидел над собой проясняющееся небо. По-прежнему моросил дождь, и ветер так и не утих. К утру погода наладится, подумал он - и тут же удивился своей мысли. При чём тут погода? Что вообще происходит? Где он?
   Он рывком сел - и увидел перед собой жёлтые глаза омутника.
   - Да успокойся ты, - проворчал тот. - Мог бы уже привыкнуть.
   Джонатан сидел на берегу озера. Омутник стоял на своём обычном месте по пояс в воде, и в его ухмылке, как показалось, было больше добродушия, чем сарказма. Рядом с ним Джонатан увидел двух девушек. Одна шмыгнула носом и бросила ему быстрый взгляд из-под припухших век; почему-то в этом взгляде был укор. Зато другая оглядела его с ног до головы и заговорщицки подмигнула, картинно подняв бровь и улыбнувшись. Дождь и ветер, подумал Джонатан. Сёстры - но такие разные...
   - А где третья? - вырвалось у него.
   - Молния? - пожал плечами омутник. - Где ж ей быть... Она жила-то всего секунду... Как ещё и успела от озера до башни...
   И только тут Джонатан понял всю невозможность происходящего. Как три дочери озера сумели появиться на свет, да ещё и успели спасти его? Если одних отражений, как ему говорили, было недостаточно, если нужно было ещё что-то... Последнее время этим "чем-то" оказывались его песни, но... Он ведь вообще не пел уже несколько дней! Да и зачем им вообще было спасать его - его, который несколько раз пытался увести их сестёр в мир людей, а однажды даже преуспел?
   - Ох и глупый ты, человек, - буркнул омутник. - Всё, последний раз тебе объясняю и ухожу на дно. Думал, без тебя мои дочки на свет не появятся? Очень ты им нужен. Не ты, смертный, помогаешь отражениям стать реальными, а то вечное, что у тебя в душе. Часть этого вечного ты уже выпустил наружу - и из озера вышли Морейн, Уиллоу, Бланка, Иезебель, Селина... Но кое-что по-прежнему таится у тебя в душе - а кое-кто живёт в глубине озера. Именно он... нет, врать не буду, она... и помогла родиться трём моим дочуркам, которые сегодня - почти не спросив моего разрешения - спасли тебя...
   - Но кто она? - вскричал Джонатан. - Скажи, кто она?
   Но омутник, прорычав что-то вовсе нечленораздельное, развернулся и нырнул в воду. Мелькнули широкие перепончатые лапы, плеснула волна - и хозяин озера исчез.
   - Кто она? - протянул Джонатан руки к двум девушкам. - Умоляю, скажите!..
   Но сверху уже падали последние капли дождя, и в последний раз ветер пролетел над озером. Только круги и рябь остались на воде.
   На миг нахлынуло чувство, будто не было последних нескольких дней, будто только что исчезла в огне Уиллоу, растворилась в воздухе Бланка, отзвучал голос Морейн... Затем память заставила колесо времени сделать ещё оборот - и словно бы взвился над озером пар от факела, брошенного Иезебель... И снова, снова он остаётся один на берегу. Неужели этим всё и закончится?
   Рука Джонатана машинально опустилась к поясу... и он не поверил самому себе, когда нащупал там гладкое дерево.
   Флейта... Это казалось чудом, но те, кто собирался отобрать у него жизнь, так и не отобрали флейту...
   И мелодия снова разлилась над водой - более громкая, более яркая, и вместе с тем более нежная и глубокая. Теперь в ней звучали голоса - но голоса тех, кого Джонатан не хотел забыть, кто многому научил его, кто помог его душе стать ясной для самой себя... Тех, кто показал ему его песни...
   Здорово! Ты чудесно играешь! Я хочу танцевать, сейчас же! Танцевать, пока я ещё помню мелодию!..
   Ухожу... Не хочу чувствовать... так сильно...
   Не кори себя: смерть для нас - совсем другое, нежели для людей...
   Я - та, кого ждут почти все... Но лишь немногие заслуживают встречи со мной...
   Озеро творит жизнь из красоты, но ему нужна помощь...
   Не вини себя... Я благодарна тебе за всё...
   А затем он услышал ещё один голос. Но теперь он не был хриплым или грубым, а больше походил на... его собственный.
   Кое-что по-прежнему таится у тебя в душе - а кое-кто живёт в глубине озера...
   И тогда Джонатан понял, откуда взялись те дочери озера, которые спасли его. Он понял, почему они смогли появиться на свет - и, что более важно, почему они этого захотели... Почему смогли выйти из воды все их сёстры - даже те, для которых жизнь была гораздо страшнее существования... Но главное - он теперь знал ответ на загадку омутника.
   Красоты достаточно, чтобы создать жизнь. Но чтобы сохранить её, нужно кое-что ещё... Та самая "она", которая и спасла его...
   Джонатан держал её глубоко в душе - и поэтому она до сих пор не могла выйти из озера. Она послала ему Уиллоу, но уступила страху; послала Иезебель, но уступила скромности; послала Селину, но уступила долгу. Но теперь ей больше ничто не мешало...
   Она вырвалась из души Джонатана, пролилась в песне и проявилась в глазах - а затем отразилась в воде озера. Но отражением она была лишь секунду...
   Она была похожа на всех своих сестёр - потому что в каждой из них была частичка её. И в то же время её красота была неповторима - потому что ни человек, ни природа, ни Бог с самого начала времён не смогли создать ничего, подобного ей.
   - Ты останешься со мной? - спросил Джонатан.
   - Да, - просто ответила она.
   - Навсегда?
   - Конечно, навсегда.
   - Пока смерть не разлучит нас?
   - Что такое смерть?
   - Но как мне звать тебя?
   Она звонко рассмеялась - и вместе с ней над своей глупостью рассмеялся Джонатан, который впервые смеялся так беззаботно.
   Он понял, что сколько бы прозвищ ей не давали люди, её имя всегда оставалось - Любовь.
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"