Граждане! Рассудите вы меня с Фридой Гинтс (http://zhurnal.lib.ru/f/frida_l_g/strashnyjdar.shtml)...

Ну вот она пишет: "...в Цветаевой нет ... всерьез воспринятого демонизма романтиков ХIХ века (Лермонтов, Байрон, Гейне)".

Я не знаток Цветаевой... Не смею, вроде, возражать... Но. В стихотворении под названием "Байрону" можно б, казалось, обнаружить это "не всерьез"? А там же, наоборот, все всерьез.

Ведь, казалось бы, в глаза бросается "всерьез демонизм": "богом для людей" - уж куда серьезней... В аврамистских религиях выше Бога нет ничего. Но в них Бог - благ, а не демоничен. И демон в них - ниже Бога. А у Цветаевой - равен. Как в зороастризме. Столь чтимом Ницше (любимце Цветаевой). Как в зороастризме, чтимом Ницше в пику христианству (столь Ницше же презираемым).

Тут не "в лоб" говорится о той серой, пошлой, буржуазной действительности, что воцарилась в начале XIX века после революционных бурь, пробивавших дорогу этой буржуазности. А может, и об успокоившемся после революции 1905 года российском обывательском болоте. Тут "не в лоб" говорится об обыденной внешней жизни, от которой Байрону в свое время пришлось убежать в необычайную жизнь внутреннюю, не считающуюся со внешней, пусть это и аморально. Убежать в исключительное, в из ряда вон выходящее, во вседозволенное, в демонизм.

И актуальность такого же противостояния и для Цветаевой можно усмотреть в ее оценке его как вековечного. А вековечность поэтесса как раз вводит вполне художественно: противоречием обращения к Байрону, как к живому (во всех, кроме последнего, четверостишиях), и обращения к нему, как к мертвому, как к "горсти пыли, оставшейся от губ и глаз", в последнем стихе. Столкновение этих противоречий и дает вечность. Высшую инстанцию, в которой пребывает демонизм.

Вот вам и "не всерьез"...

Думаете, кого это лирическое "я" стихотворения благословляет, предвидя разлуку? - Любимую. - А каков пол этого лирического "я"? - Судя по другим стихотворениям цикла "Подруга", пол женский. Прототипами обоих женщин являются: для "я" - Цветаева, для подруги - София Парнок. Вторая первую соблазнила и бросила.. София неминуемо должна была бросить Марину из ревности, так как Марина хотела еще ребенка и, следовательно, мужа.

Когда София Парнок умерла (в августе 1933 года) и это стало известно в Париже Цветаевой, отвергнутой в то время лесбиянкой Натали Барни, наша поэтесса (в 1934 году) второй редакцией эссе "Письма к амазонке" (к этой Натали) создала как бы эпитафию своей первой лесбийской любви. Двойственную эпитафию, как двойственно и название упомянутого цикла: "Подруга" и "Ошибка". И "Парнок вовсе не умерла для Цветаевой после смерти их любви" (Диана Левис Бургин http://elles.wallst.ru/person/tsvetparn/mtspar09prn.html#010), и является "ошибкой молодости" (там же).

Так то же мы видим и в стихотворении двадцатилетней давности: "на все четыре стороны" посылают всердцах, а у Цветаевой... "Благословляю Вас".

Барни:

"Иметь все сказать - и не раскрыть уст, иметь все дать - и не раскрыть ладони. Сие - отрешенность, которая именуется Вами мещанской добродетелью и которая - мещанская ли, добродетель ли - есть главная пружина моих поступков. Пружина? - этот отказ? Да, ибо для подавления силы нужно бесконечно большее усилие, чем для ее проявления - что не требует никакого. В этом смысле всякая органическая деятельность есть вещь пассивная и всякая зрячая пассивность - действенная (излияние - подпадание, подавление - повелеванне). Что трудней; сдерживать скакуна или дать ему ходу, и коль скоро мы - тот же скакун - что из двух тяжче: сдерживаться или дать сердцу волю? Дышать или не дышать?

Действовать? Дать себе волю. Каждый мой отказ я ощущаю землетрясением. Самоё я - сотрясающаяся земля. Отказ? Окаменевшая борьба" (М. Цветаева. Письмо к Амазонке http://elles.wallst.ru/person/?id=3#0001).

""Как хотелось бы иметь ребенка - но не от мужчины! Веселый вздох юной девушки, наивный вздох старой девы и даже, порой, безнадежный вздох женщины: - Как хотелось бы ребенка - но только моего!" [Слова Цветаевой].

Вот он в чем вопрос! В неимоверной гордыне, в противоречии всему естеству человеческой природы, в наивысшем пупизме (от выражения: "Я - пуп земли"). Вселенная, в центре которой стоит один человек, существует только в его голове. А внешняя Вселенная лишь мешает и раздражает. "В моей вселенной все должно быть по моему, иначе - неправильно устроен мир, несправедлив Бог, злы люди", - говорит себе эгоист" (Николай Доля http://elles.wallst.ru/person/?id=5#0024).

Это было начало ХХ века, века прогресса. В России революция (1905 года) была и прошла, в чем-то страну изменив и приспособив к этому прогрессу. "К тому времени,- пишет Коржавин,- часть публики начала терять интерес к политике - тот "политический мистицизм"... который до этого был основой духовной жизни почти всей русской интеллигенции; идея светлого будущего мало-помалу обнаруживала свою скудость. А раз так - захотелось счастливого настоящего, да такого, которое было бы способно наполнить жизнь не меньше, чем отмененное царство справедливости. Престижность героизма и жертвенности кое-где сменилась престижностью изысканного вкуса, культом красоты и изящества, богатства страстей и душевной сложности... единственное, что еще оставалось неосвоенным и неприрученным (и потому представляло интерес), был "мир страстей"... Не о сложности человеческих ситуаций речь, а только о безграничном праве неповторимых личностей на самовыражение и самоутверждение. А это само вело к необходимости такой личностью быть, во всяком случае претендовать на силу чувств, при которой "все дозволено". В поэзии эти претензии проявились невероятной "поэтичностью" (разными видами внешней экспрессии) и утонченностью (форсированной тонкостью)... Были люди - самоубийством кончали, если выяснялось, что не выдерживают экзамен на исключительность.

В сущности, это "ницшеанство", печать времени..."

"Цветаева считала поэзию своей настоящей внутренней жизнью, защитой от ежедневной рутины (быта)... В противоположность ей Барни, которая вовсе не бежала от жизни, а скорее от искусства, временами ленилась писать и говорила о себе: "Если у меня есть честолюбивое желание - так это превратить самое жизнь в поэму". Содержание этой предполагаемой поэмы в афористической форме выражает другое, самое известное высказывание Барни: "Для меня существуют только одни книги - это женские прелести" [или "женские взгляды" - в оригинале игра слов: "My only books/were women's looks" - прим. перев.]... В противоположность Барни, Цветаева так часто и так красноречиво писала о своих неудачах и разочарованиях в любви, что можно ее заподозрить в особо вдохновляющем воздействии на нее любовного мученичества, которое она проецировала на тех, кто был воплощением созданной ею мифологической лесбийской Амазонки, в частности, на Барни" (Диана Бургин). И Диана Бургин психологически резонно предполагает наличие связи в голове у Цветаевой между Парнок и Барни: "Поскольку Барни была, насколько известно, в жизни Цветаевой предпоследней попыткой литературной подруги, попыткой, завершившейся столь же плачевным результатом (хотя и по иным причинам), как и ее первоначальная и исходная "ошибка" с Парнок, неудивительно, что Барни выступала лишь в роли внешнего адресата "Письма к амазонке", а внутренним и, возможно, истинным адресатом была первоначальная подруга-ошибка, София Парнок, с которой Цветаева имела первый опыт вполне реализованных лесбийских отношений в 1914-1916 г.г.".

Она, например, пишет: "Цветаева ждет, но, увы, не находит спутников по судьбе... ищет духовных сподвижников, страдает от разочарования в ближних, рвется сердцем к дальним".

Гинтс: "Сегодня о ее творчестве спорят и говорят много. Но все домыслы и суждения часто разбиваются о нее саму - такую пронзительно очевидную, всем доступную..."

Гинтс: "Цветаева сказала о себе самой слишком много, сумела не раскрыть главной пленительной тайны. Это тайна крылатости".

Гинтс: "Что же определяет сущность цветаевского поэтического творчества? Прежде всего искренность и уникальность ее оценок, жестов, поведения, судьбы в целом".

Гинтс: "Романтизм ее творчества возрос на оригинальной философской почве".

Гинтс: "Настроение поэтессы, ее ориентированность на одинокое избранничество, неизбежная отверженность от "мира сего" объясняются... и сложившейся в начале ХХ века предгрозовой революционной ситуацией".

Гинтс: "В желании утвердить себя ценой поступка, шокирующего благовоспитанную светскую публику, Марина Цветаева схожа с ранним Владимиром Маяковским, поэтом-бунтарем, городским глашатаем-пророком, уличным хулиганом - из презрения к сытым буржуа. Разница между ними, пожалуй, в том, что Маяковский, прибегая к эпатажу, разрушает мир вокруг себя; Цветаева же, напротив, создает внутри себя свой, никого туда не пуская".

Ранний Маяковский был в отчаянии от поражения революции 1905 года. Он был в отчаянии от разочарования в ее идеалах культурной публики. Но не обращаться к ней не мог. (Может, другой публики у него тогда не было.) И, обращаясь, он, революционер по социальному идеалу, естественно, публику злил, в том числе и эстетически. И она не могла его не запомнить потому. А ему то и нужно было. "Чинная чиновница ангельской лиги" воленс-неволенс передаст пророческие речи своим детям, те - своим. И социальный идеал революции не погиб бы в веках. И на большее Маяковскому - в его отчаянии, вы только представьте: в отчаянии - и рассчитывать не приходилось. Ведь сами социальные революционеры на новую - через год-два - революцию не рассчитывали. Маяковский же, в своей горячности, и вовсе только на сверхбудущее тогда надеялся. Потому у него - не только презрение к сытым буржуа, но и желание их пронять все же. Хоть скандально. Оттого и крик до срыва голоса. И только кажется, что он разрушает мир вокруг себя. На самом деле он его строит для сверхбудущего. В других. И для других (http://art-otkrytie.narod.ru/prigov.htm).

Фрида Гинтс цитирует строки о стебле, стали и жизни как "в лоб" выраженный идеал поэтессы, трезвого человека в реальной действительности: "вот желанный предел поэта. Это достигается ценой нечеловеческого напряжения сил. Это - стремление к тому, что люди обычно считают невозможным или несбыточным". Понимай, где хитростью, где упорством - переиграть все-таки жизнь! Сделать обычно несбыточное!