- Шикарные "лабутены",- проворковало нежное создание у меня из-за плеча.
- Что?- изумилась я.
Девица ткнула разноцветным ногтем в глянцевую страницу на нечто красноподошвенное, напоминающее слоновью ногу с каблуками вместо копыт.
- Раньше были лабухи, теперь лабутены,- пробормотала я.
Настала очередь девицы удивляться. Она оказалась такой же дремучей в советском сленге, как я в современных обувных брендах. У меня возникла странная ассоциация с малиновыми пиджаками времен Перестройки - Слава Добрынин в малиновом пиджаке. Да, наши лабухи тоже знали толк в брендах. "Моntana" и "Wrangler", "Levi`s" и "Lee". И все, якобы, не от "подпольщиков" с Дерибасовской, а 100% Made in the USA. Локоны, лакированные "овины", косички, "хвосты" - стильные прически богемной братии. Непосвященному без переводчика ни за что не понять о чем толковали:
- Где Стас?
- Ушел бирлять. Пойдем тоже побирляем, но без кира.
- Ясно дело. Отлабаем, тогда и кир, и бар. Хорошо бы еще подрушлять до вечера.
Разобрались, что к чему? А все просто, чуваки толкуют о том, что надо поесть, но без спиртного, а выпивка после концерта и секс тоже. И неплохо было бы поспать до концерта. Иностранцы? В некотором смысле, да. По-научному - субкультура. Одежда, речь, поведение, образ жизни. Полузабытое Гребенщиковское: "... Хочу я всех мочалок застебать, Нажав своей ногой на мощный фуз, И я пою крутую песнь свою, Мочалкин блюз" - ода лабухов того времени. Такие разные и такие похожие. Неординарные личности, все сплошь гении, все пьющие, неоцененные таланты, выше условностей, выше правил, крутые, круче вареного яйца. Вечно бегущие: с репетиции на "халтуру", с "халтуры" на концерт, и так, по кругу. На ходу, выпивающие, что придется, закусывающие, если есть чем, подшучивающие над собой и друг другом. Вдруг, в этой круговерти "окно", и можно действительно музыкой заняться. Никто не говорит высоких слов, "творчеством" - это для интервью. А пока пришли они промерзшие до костей, со жмуров (похорон), отогрелись привычно водочкой, похохмили про то как, кирной (пьяный) тромбонист упал в яму со жмуриком (покойником), и вдруг перескочили на какой-то вчерашний разговор, заспорили, наиграли и пошло, поехало, захлестнуло.
В ограниченности похожи на спортсменов. Знают свое дело, профессию, "свою" бытовуху, все остальное - за пределами их жизни.
Выпускник музучилища Ваня Петров - сын директора областной филармонии, пришел работать "клавишником" в эстрадный филармонический коллектив. Команда сторонится его, шпыняет, как взрослые птицы чужака, молодого гусенка на птичнике. Считают мажором. Прожженные лабухи мертвого достанут. Ваня устал доказывать свою состоятельность, сорвался, кричит на весь зал на репетиции: "Козлы! Что вы понимаете?! Я гений! Гений!". Лабухи на мгновенье замирают от неожиданности, потом ржут. Еще долго подзуживают "гения", но, в конце - концов, парень "притёрся".
Музыкальный коллектив, сформировавшийся организм, блокирует вторжение. В группу войти трудно. Безоговорочно примут, только если очевидный талант, мастер. Но если не в их формате, все равно, будут сторониться.
Попсовая эстрадная группа работает в престижном кафе. Руководство, стремясь "оживить" программу, вводит в коллектив рок-н-рольщика. Не профессиональный, но талантливый музыкант, на голову интеллектуально выше, раздражает ярко-выраженной индивидуальностью и независимостью. Открыто не бойкотируют, но держат дистанцию. Интересно, что "дети рабочего поселка" более лояльны. Мальчиков из "хороших семей" душит жаба зависти, съедает чувство неполноценности. Он, рок-н-рольщик полузапретный, вдруг разрешен, обласкан, еще и английским владеет, пописывает что-то, тусуется с интеллектуалами. Когда этот наглый еврей эмигрировал, вздохнули освобождённо. Оказалось ненадолго. Пришел другой интеллигент (язвительно). Тонкий душой и телом мальчик пел странные песни на разных недоступных языках. Голос небольшой, но обаяние, харизма, как теперь принято говорить, била все карты их "бронебойной" команды. Тюкали, как могли, но у "таких" защитный слой непонятный, не сопротивляются, не воюют, но и не ломаются, что ещё обиднее для нападающих.
Козыряли "вечной" дружбой, братством, но первые же перестроечные проверки всё расставили по местам. Пробившиеся, "деловые", почуявшие деньги, не гнушались предательством, а иногда и кровью. Переставали узнавать нищих братьев по цеху, использовали их, "подставляли". А ведь обижались когда-то на меня за откровенно высказанное нелицеприятное мнение на их счет.
Пришла вечером в ресторан проверить играющую группу. Заказала ужин - полезное с приятным. Несколько знакомых лабухов отдыхают за соседним столиком. Приглашают к себе. Я отказываюсь.
- Почему? Должность не позволяет?- ерничает один.
- Нет, я сама себе не позволяю. Сегодня с вами поужинаю, завтра скажут, что я с вами водку пила на работе. Послезавтра, что спала с кем-то из вас, а немного погодя, что родила от любого из вас же.
- Кто скажет,- оторопело спрашивает ерник.
- Да, вы и скажете. Ты, например. С девками спите - методистками, певичками, и сами об этом же треплетесь.
- Не любишь ты нас!- замечает зло рыжий красавец татарин Исмаил.
- Нет, не люблю. Так что, лучше я в одиночестве покушаю.
Эти же слова, тот же самый Исмаил бросил, мне как последний аргумент, в профессиональном споре после планерки у меня в кабинете. И я снова ему спокойно ответила:
- Нет, не люблю, но это к делу не относится. Если ты беспокоишься о моих чувствах больше, чем о деле, могу предложить решение - веревку и мыло.
Я не злая, я адекватная. Болью в сердце отзывались истории, открывавшие изнанку лабуховского братства.
Смешного мальчика из рабочего поселка, талантливого музыканта, подставили они во время перестроечной торговли рэкетирам. Убили парня, и осталась только его песня - мечта: "Я построю корабль, И мы на нем поплывем...".
Тем же рэкетирам "сдали" бывшую коллегу, и те терроризировали её, угрожая выкрасть ребенка.
Мы все прошли через это время. И не только из лабухов всплыла нечисть. Так было во все времена. И разные они были, наши "фирменные" мальчики. От гениальных бессребреников, до бездарных подлецов. Как и в любой среде. Но все же, когда я слышу их "феню" от пузатого, волосатого, затянутого в модные, не по возрасту, шмотки мужика, моментально опознаю старого лабуха, и всплывает застарелый кабацкий запах прогорклого фритюра.