Аннотация: Человеку трудно быть объективным. Пусть это будут просто воспоминания.
У моей толстенькой, грудастой кумы родилась толстенькая, пока не грудастая, дочка, хорошенькая, как большинство младенцев в первые годы жизни. Кума Лилька, как только её необъятное вымя перестало давать молоко, вернулась к обычному образу жизни. Не просто вернулась, а принялась наверстывать упущенное - с удесятеренными усилиями пить, курить, шляться. Привычки сложились в пору незрелой юности, когда Лилька училась в железнодорожном техникуме на мастера, ходила практиканткой в желтом жилете путейца по шпалам, пытаясь поднять изящной, пухлой ручкой увесистый молоток. Дюжие дорожницы дружно, не зло ржали над её потугами и с привычном матом протягивали стакан портвейна да сигаретку на закуску. Однокурсники, как будущие железнодорожники, блюли традиции, приобщались с младых ногтей - в перерывах между редко посещаемыми лекциями наливали, закусывали, перекуривали.
Лилька была девицей не только общительной, но и любознательной, и вскоре дружеская студенческая программа ей наскучила. Она стала бегать по вечерам к алтарю искусства - Дом культуры железнодорожников, в Народный театр драмы. Там, хоть кроме мата и употребляли слова из разных хороших советских пьес, но стакан и сигаретку протягивали с завидным постоянством. Театр был старый, с традициями, прибивались к нему ребята из умненьких, интеллигентных, даже способных. Лилька 'опылилась', влилась в коллектив, хоть интеллектом и талантами не блистала, но была 'рубаха парень', 'свой в доску' человек, любой компании необходимый.
Да, не только 'свой брат - железнодорожник' приложил руку к наливаемым Лильке стаканам. После окончания техникума стало ясно, что никакими силами молодого мастера, вернее мастершу, к дорожным костылям не подтащить и родственники как-то отмазали её от распределения по специальности, пристроили на машиностроительный завод, в отдел к итээровцам. Конечно, ничего инженерно-технического делать Лилька не могла, но сбегать в магазин, накрыть на стол, поддержать компанию, умела вполне профессионально. Во времена повального советского пьянства повод для застолья находился всегда и везде. И трудилась бы среди технарей 'свой парень' Лилька долго, но душа у неё простора требовала, а завод, требовал порядка. И ушла она в свободное плаванье. Но тунеядство в те времена каралось законом, потому приходилось где-то секретарствовать.
Свободная богема, отравившая молодой организм, влекла к себе неодолимо, и по вечерам она шастала в драмкружок, где пользовалась всем его ассортиментом, как раньше в народном театре. Ей бы самое время выскочить замуж или потерять невинность, но тут случился полный стопор. Девушка она была хоть и плотненькая, но хорошенькая, этакая пышечка с приятными формами и о тех порах еще не так сильно материлась, курила и пила. Сильно, конечно, но в пределах общей нормы. Только мужчины, странным образом, напрочь не воспринимали её иначе, как 'свой в доску парень'. Потрепаться, перекурить, выпить, душу излить - не больше. Она этим даже гордилась поначалу. Было пару платонических романов, больше с Лилькиной стороны и в её воображении, которые ничем не кончились, рассосались. Зато работу, наконец, нашла себе по душе - культорганизатором. Даже второй техникум окончила заочно, теперь уже по призванию. 'Кульком' оказалась одержимым, для специальности массовика - затейника хватало ее ума, творческого потенциала, способностей. И драмкружки даром не прошли.
Свобода, любимое дело и бесконечные посиделки. В конце концов, после одной из затянувшихся попоек потеряла перезрелая девушка невинность самым прозаическим образом - ночью, в городском парке, на скамейке, с водителем из её организации. Обычный мужик, женатый, сильно пьющий, не вспомнивший наутро о том, что случилось. Попереживала немножко и стала жить, как жила. Захаживала в гости к замужним подругам 'кулёчницам', прокуривая до сизости их кухни, но в маленьких квартирках за стеной уже были малыши и недовольные ночной посетительницей мужья. Оставалась бывшая сокурсница - железнодорожница. Та была замужем, по иронии судьбы, за водителем. В молодости пировали вместе, теперь водитель работал, а однокурсница нянчила дочку, с удовольствием запивая вместе с Лилькой портвешком нелегкую материнскую долю.
Громадная Лилькина мамаша - Ивановна - спала и видела, как выдать дочку замуж. Не выполненная программа отравляла её жизнь: вырастили, выучили, трудоустроили, а замуж никак не выходил. Родители старались одеть её получше, что по тем временам было непросто, потакали во всем, главное, 'не замечали' ни пьянства, ни курения. Иногда, для порядка, Ивановна спрашивала строгим голосом, не курит ли великовозрастная доча и, удовлетворенная отрицательным ответом, отставала. В каждом, заглянувшем в дом коллеге или знакомом видела бедняжка потенциального зятя и мела вокруг лисьим хвостом, споро накрывая на стол, если удавалось усадить гостя.
Тут и появился у Лильки на работе, на должности 'прислуга за все', паренек Петюня. Маленький, пухленький, особенно в области подрастающего животика, с хитренькими поросячьими глазками за толстыми линзами очков. Деньги любил больше, чем работать, направляя свои небогатые умственные способности на их извлечение любым нетрудоемким способом. Сошлись, конечно, на почве попоек. Раз-другой. И маленький Петюня стал к Лильке прилипать. Сначала он просто хотел провести привычно время: вино, консервы, женщины, потом из упёртости (Лилька ему не давала, так она никому не давала, а он не знал) стал программу повторять, стремясь, во что бы то ни стало, выполнить третий номер - 'женщины'. В амбициях они были схожи. Она считала себя достойной лучшего - умного и красивого, он же 'гусениц' презирал, мнил себя как раз тем самым - 'умным и красивым'. В конце - концов, поженились.
При большом сходстве интересов: пить, курить, посидельничать ночь напролет, они отличались в нескольких вещах. Лилька пахала, как лошадь, на первых порах из интереса, позже - из необходимости, постоянно модифицируя всякие культмассовые 'поигрушки'. Петюня работал, когда невозможно было отвертеться или припирала голодуха. Опыленная театральным опытом Лилька, что-то могла придумать сама, муж только исполнить. Хотя, насчет скоммуниздить у него соображалка работала не хуже жениной. Главное же отличие состояло в том, что Лилька была преданным другом, у Пети же орган, отвечающий за это чувство, отсутствовал. Хотя, видимость создавал эффектно. Потом...
Потом, после нескольких неудачных попыток, кума забеременела. Нерегулярно используемые, отмороженные на уличных представлениях и пьяных прогулках, причиндалы удовольствия и деторождения долго не соглашались носить дитя, но, все же, 'свой парень' была беззлобным человеком, а Господь милостив. Может, шанс давал. Как только Лиля поняла, что беременна окончательно, пить и курить бросила. 'Одомашненные' подруги толковали, что у неё шикарная возможность избавиться от вредных привычек, но Лилька эмоционально живописала сон, в котором она смачно затягивается, вдыхая блаженно запах дыма, и подводила итог: 'Как только можно станет, сразу засмолю'. Что и не преминула исполнить, едва перестала кормить малышку грудью. С цепи сорвалась пленница материнства. Курила на ледяном балконе, не страшась мастопатии, уходила гулять с бывшей однокурсницей (тоже немолодой, попивающей мамкой) и забывала коляску с девочкой, неизвестно где, выходила в магазин за молоком утром и возвращалась ночью или на другой день. Бедная Ивановна! Мало того, что она презирала зятя, как недостойного её принцессы, так еще и оказалась одна с младенцем на руках - муж к тому времени умер, а Петюня проявлял отцовские чувства только в пьяных излияниях. Симпатичная, сообразительная девчушка стала бабушкиной дочкой. А когда подросла, боролась с родительским пьянством не по-детски отважно. Топала ногами, кричала им: 'Не пейте!'. Выбегала на балкон с воплем: 'Спасите, люди! Папа с мамой пьют и бьют меня!'. Лилька возмущалась. Не думаю, что она её обижала, хотя Петюня мог. Просто, девочка так протестовала. Супруги стали пить на пару, теперь им никто не был нужен, со временем они превратились в прекрасных собутыльников и еще не перешли к агрессивной стадии алкоголизма, пили круглые сутки, пока не кончались деньги. Ехали на халтурку, работали они теперь вместе, Лилька тамадой, он звукооператором, получали гонорар и все сначала. Девочке нужно было на прививки, в детский сад, да мало, что нужно ребенку. Стареющая, больная Ивановна не справлялась.
Факт общеизвестный - иногда у пьющих родителей вырастают умные, добрые, целеустремлённые дети. Моя крестница всегда очень хорошо училась, хотя никто не следил и не принуждал. Переболев балконным сопротивлением, заботилась о пьяных родственниках, как о детях. Все ценное, что было в матери, развилось в ней и дало лучшие плоды, благодаря старенькой, малограмотной бабушке и её собственным усилиям. Ивановна дала зарок вырастить внучку до восемнадцати лет и умерла ровно через полгода после её совершеннолетия. Девушка училась в университете, и Лилька старалась, как могла. Но тело не могло - мозг не выдержал долгих лет жестокого обращения, случился сначала инсульт, потом множественные кисты головного мозга. Сердце после стольких лет курения работало того хуже. Она потеряла способность читать и писать, пострадали память и речь. Крестнице пришлось перевестись на заочное. Петя, ставший похожим на китайского болванчика (любимая поза 'лотос', пузырь животика, заплывшие глазки, пьяное кивание), срочно 'заболел' длительным кашлем и 'не мог' работать даже сторожем. Дочка научилась тамадить. Мать одевалась и шла к старым заказчикам, стояла куклой, а дочь вела свадьбы. Ещё раз дали шанс - отпустило, восстановилась речь, память, хоть и не окончательно. Вы уже догадались, она снова начала пить, а курить и не бросала. Здоровье Петюни тоже давало реальные сбои, и когда он не мог пить, ругал алкоголичку жену.
Симпатичная, крепкая и, теперь уже, грудастая выросла девочка у моей толстенькой кумы. Она совсем не пьет, не курит, верная подруга девчонкам и 'свой парень' для ребят. Окончила университет, работает тамадой, не замужем, живет с родителями.
Годика в три - четыре крестница рассказывала мне сказку в бабушкиных выражениях, с её же интонацией: 'Лёля, хочешь, я расскажу тебе сказку? Идет Иван-царевич по лесу, а в лесу тёмно-тёмно...'