Аннотация: Герои и голоса;) Вышел во второй тур. Второе место по итогам лайт-голосования. Логинову (самому главному) активно не понравился.
- ...привела его в порядок: отмыла от навоза, посадила на белого коня...
- ...если останусь, отношения примут необратимый характер...
- ...и этим кирпищем я - бац! - в лицо упала...
- ...бесплатным проездом не пользуйтесь, на линии работает ОМОН...
Голоса пассажиров шелестят сквозь стук колес дружной мышиной семьей. Здесь, в переполненном вагоне трамвая, они вполне вещественны. Сплелись. Прочны, как гамак. Я качаюсь в этой сети, вцепившись в веревки. Отчаянно вслушиваясь. Боясь потерять славные, живые нити, привязывающие к реальности. К этой реальности. В которой я свободен от кармы.
- ...дома сижу, от жизни отстаю...
- ...такой слепой, а уже кусается...
Я родился героем. Каста как каста, не хуже других. Надо же кому-то и геройствовать. Впрочем, зачем кривить душой? Ниже по статусу только лидеры, неприкасаемые. - ...ваш билетик!
В давние времена у нас тоже имелись трамваи. Огромные города, заводы, поезда, атомные дирижабли. Радио. Гордая, процветающая реальность. Мелкие военные конфликты, казалось, лишь улучшали выживаемость. Казалось, да. Пока не пришла настоящая война. Снесшая к люгеру лысому с поверхности планеты большую часть населения. Не знаю, был ли кто виноват, но ответственность возложили на лидеров и героев. Людей, у которых нашли соответствующие гены, из соображений гуманности не уничтожили, но выделили в две особые касты, чтобы было удобнее их контролировать.
- ...выходите на Челюскинцев?
Герои не имеют права на собственный дом. Матери негде и не с кем было меня оставить. И воспоминанием пробуждения сознания стал огонь. Страшно впервые осмыслить себя живым, отдельным от мира существом в момент, когда пространство вокруг горит и обрушивается. Маленьким, беспомощным комочком мяса в заплечной сумке матери, вытаскивающей из чужой пылающей избы никому не нужный сундук с тряпьем. Последующие воспоминания были не лучше. Мы тонули, спасая кота. Замерзали, разыскивая зимние одуванчики, способные развеселить больного ребенка. Травились тухлым мясом, чтобы оно не досталось псам, могущим от него околеть. Помогали. Исправляли. Подтирали за человечеством, искупая грехи предков, получая за труды лишь объедки, обноски и равнодушие. Я не роптал. "Такова карма героя", - говорила мать. - "Это честь - служить людям".
Она умерла летом, в степи, когда мы перебирались в отдаленное селение козловодов. По слухам, там требовалась наша помощь. "Такова карма", - зло шептал я, зарывая мать в сухую, колючую землю. Чувствуя, как острые обломки стеблей царапают ее шею и грудь. Как семена степных злаков, смешавшиеся с пылью, просыпаются в ее неплотно закрытый рот в уверенности, что обретут здесь дом, заботливое лоно для новорожденных растений. Новые дети моей матери... Такова карма героя.
Мать не успевала меня любить. Но мы были друг у друга. Это немало.
Я рос выносливым мальчишкой, приученным обращать внимание на чужие беды и не замечать своих. Мешок со спасоборудованием, черный плащ и кодекс чести, доставшиеся в наследство - что еще надо герою? Я выжил.
- ...папурёска в зюбы, бручки трюбочкой...
- ...рассядутся, как у себя дома...
Но сомнение в справедливости кармы осталось.
- ...передайте привет товарищу Шекли!...
Голоса стали приходить, когда мне исполнилось двадцать. В месяц мысют, цветущий полынью, я вышил очередной красный крестик на подкладке плаща. Расправленный, изнанкой кверху, плащ лежал на траве, испещренный кровавыми каплями, единственной летописью рода, дозволенной нашей касте. Вот это годы жизни деда по матери, тридцать две кровавые точки. Там, у ворота, - длинная, кривая полоска лет прабабки. Говорят, старуха не особенно рвалась совершать подвиги. Здесь, у подола, три жалких крестика, доставшиеся сестре. А рядом - мои: четырнадцать узорных, аккуратных, любовно вышитых матерью, шесть простых и безыскусных. Сколько еще будет? Одиноких лет, проведенных в спасении людей. Одиночество - наш удел, герои в стаи не сбиваются. Запрещено кодексом - ведь в стае героев неизбежно появляется лидер, и та целиком переходит в касту неприкасаемых.
Но гораздо сильнее угнетало другое, хоть я и находился в возрасте, когда любое живое существо ищет себе пару. По большому счету наше служение никому не было нужно. Человечество отлично справлялось с проблемами самостоятельно: оно их просто не создавало. Мелочи, выпадавшие на нашу долю, смахивали, по правде говоря, на вываренную кость, которую равнодушный хозяин бросает бродячему псу: не для того, чтобы насытить, а для очистки совести. Я сидел рядом с кустом полыни, вдыхал горячий запах степи, жевал веточку вольтензии и занимался самым наипозорнейшим делом: жаловался крестикам предков на судьбу. Крестики презрительно безмолвствовали. Распаляясь, я роптал громче и громче, потом закричал... Стонал. Хрипел. Шептал.
И лишь когда звук закончился, вытек весь, пришли они. Голоса.
- ...вроде смотришь - отцепился уже, а кружка за тобой тянется...
- ...я бы этих оптимистов душила!...
- ...первая, вторая дверь не работает...
Мужские, женские, детские, старческие. Голоса плыли издалека и не кончались во мне. Они жили сами по себе, свободно, легко, не нуждаясь в спасении и спасании. Это было прекрасно! Они позволили взобраться внутрь, в самый центр переплетения, успокаивали, укачивали, уговаривали... уносили?
Наутро немного болела голова, но на душе стало спокойнее.
Со временем я научился вызывать их сам. Голоса охотно являлись, с каждым разом становясь сильнее и реальнее. Вещественнее. Сеть, сплетенная ими, крепчала. В день, отмеченный тридцатым крестиком на плаще, я почувствовал, что могу вполне положиться на надежность сети и умчаться с ними в другую жизнь. Сбежать из реальности. Ускользнуть от кармы. От необходимости быть героем.
- ...раньше все работали, а теперь барыжничают...
- ...а можно одну остановку бесплатно?...
- ...дешевка...
Найти уютное местечко в новом мире оказалось нетрудно. По здешней традиции голого человека, найденного на улице без признаков документов и умения ориентироваться в окружающей действительности, объявляют беженцем, дарят одежду, метлу и назначают дворником. Махать метлой и заботиться лишь о себе - что может быть слаще? Только ездить в транспорте. Слушать.
- ...с вашим задом свою тачку имей...
Трамвай резко останавливается. Голоса взрываются, расплескиваются жгущими струями истерики:
- ...ля!!! тебе на кобыле ездить!...
- ... совсем долбанулся, Шумахер! людей везешь!...
- ...наехали на кого?...
Вываливаюсь вместе с толпой из вагона. Пробираюсь к месту происшествия. Сбили мальчишку лет четырех. Лекаря, скорее всего, не дождется. Видел подобные травмы: дочка забойщика в мясорезку провалилась. У каждого своя карма.
- ...да что ж творится-то, ребеночка зарезали...
- ...дОктора, доктора! люди же добрые, медики есть?!
- ...звоните скорее...
Ненавижу героев. Генетические уроды. Низшая каста. Нормальные люди спокойно строят дома, сеют хлеб, занимаются делом. Герои бесполезны. У них шило в заднице. Убеждения. Им неймется. Обязательно надо сунуться. Броситься на броневолка. Влезть со своей глупой помощью. Хоть это и бессмысленно. Переть против кармы. Я больше не герой. Прости. Мама.
- ...вона, вона, гляди! ма-аленькой совсем...
- ...ты его мать? дура, куды дитё пустила! ой, Вовк, она завалилася! белая...
Прочная сеть рвется. Сгорающие, злобные, отдельные - корчатся в судорогах нити. Не спасают, бичуют. Приказывают. Гонят. Почему вы предали меня, голоса? Как же так? Служение кончено! Кто там звучит? Молчать! Чей скверный голос больно колотится в голове?
Мой собственный:
- Пропустите, люгер вас задери! Я доктор. Кажется...
В настоящее время Юпшт Иванович Иванов живет в городе Перми на улице П.Осипенко. Работает медбратом на скорой помощи. Является старшим по подъезду. После дежурства ходит по соседским старушкам, разносит продукты. На прошлой неделе снял с дерева мою кошку Маринку, огромное ему спасибо. Женат, двое детей. Счастлив. Нужен.
Мальчик не выжил.
- ...герой - птица гордая, не убьёшь - не сдохнет.