Володин Володя Николаич : другие произведения.

Графоман Толстой

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   1.
  
   Тяпая по грядкам помидоров, Федька от жары снял рубашку и сейчас смотрел, как в небе собираются тучи. Скоро должен начаться дождь и следовало поторопиться. Он хотел снова приступить к работе, но его внимание привлек шум, откуда-то сзади.
  
   Когда он повернулся, то увидел, как к нему направляются трое слуг графа Толстого, на чьих землях жил Федька с семьей. Он их узнал по гербу - "кровь, падающая с писчего пера". Все были одеты в красные кожаные одежды, не смотря на жару, а один носил синюю повязку на правой руке. Это было не хорошим знаком: все знали, что от графа добра не жди. Когда их стало разделять только несколько шагов, то слуги графа начали расходиться, пока не окружили Федьку. И тот, что с повязкой, громко спросил:
  
   -Ты Федька-сказочник?
  
   Федька испугался и захотел бежать, но от страха у него подкосились ноги и бухнувшись перед говорившим, на кусты помидоров, он сложил ладони и взмолился:
  
   -Христом Богом прошу, не губите! Каюсь, грешен, но какой человек не без этого? У меня дети, умоляю!
  
   И он заплакал, закрыв лицо руками. Плечи его содрогались.
  
   Тот, что с повязкой дал знак и двое других схватили Федьку под руки, волоча его по земле, как безвольную куклу, в сторону телеги, на которой приехали. Семья провожала кормильца семьи молча: пока они усаживались в телегу, и потом, когда поехали в сторону замка графа. Лишь когда они скрылись из виду, среди деревьев, самый младший спросил:
  
   -А когда папка вернется?
  
   -Не знаю, Петька, - ответила мать, пряча слезы, - про графа-то разные слухи ходят.
  
  
  
   Ехали они долго, путь до замка был не близкий, и у ворот они оказались только к вечеру. Всю дорогу Федька думал, за что его схватили: он не воровал, не пил, не убивал. Если только взяли по чьей-то клевете. Он вел свое хозяйство крепко и было много завистников и на пасеку и на возделанную им землю. Ох, не стоило так выделяться! Совсем не стоило.
  
   Недалеко от ворот замка, при подъезде, у всех на виду, была рея, на которой висела дюжина мертвецов, разной степени свежести. От одних остался только скелет, да и тот совсем не весь, а на другие, на взгляд Федьки, были повешены совсем недавно. Причем больше было тех, что посвежее. "Наверное воры, - думал Федька, - так-то им!"
  
   По прибытию, трое, что его привезли, слезли, и двое из них начали разминать затекшие ноги, а третий, что с синей лентой, куда-то ушел. Федька решил аккуратно расспросить его конвоиров, может, скажут чего.
  
   -Мил-человек, - обратился он к тому, что ближе, - за что раба божьего берете? Я же не вор, не убийца...
  
   -Заткнись! - перебил его тот. - Велено привезти. Вот и привезли.
  
   -Никому зла не делал... - не сдавался Федька, но тут же получил в ухо, отчего мир начал переливаться и свистеть.
  
   После этого он вопросов не задавал и осмотрелся. Они стояли в просторном дворе, с немногочисленным людом. Очевидно, обычная челядь, одетая так же просто, как сам Федька, в отличии от тех троих. Большинство людей смотрели на него: некоторые с сожалением, некоторые с укоризной, но большинство равнодушно. Скорее всего, потому, подумал Федька, что вот так привозят сюда часто. Так же он рассмотрел и сам замок - это было большое здание, нижние этажи которого были из камня, а верхние деревянные. Была пристройка, непонятного назначения, была конюшня и было что-то вдалеке, похожее на кузню.
  
   Ушедший вернулся, но не один. Чуть позади него шел мужчина, весь одетый в черный мундир из кожи и с бородой как у попа. Статностью и властностью внешнего вида больше всего он был похож на, не видимого никогда Федькой, министра, о которых, иногда доходили слухи в деревню. Мол, люди важные-преважные, служат царю. А может и сам государь-батюшка. Уж очень был статный. Да только что он тут забыл? Наверное, приехал в гости к графу, думал Федька. Тем временем, незнакомец подошел и сурово спросил:
  
   -Федька-сказочник, да?
  
   Тот кивнул, но получил оплеуху от конвоира справа, со словами "Отвечать графу!". И тут он узнал его. Да, это действительно был граф, но только теперь в нем было не узнать того тихого почти задохлого старичка, с хитрым взглядом, который время от времени приезжал с важными господами, показывать им свои территории. Перед ним стоял человек, с несгибаевой волей и проницательным взглядом. Он смотрел на Федьку почти сердито, отчего тот все время хотел плюхнуться на землю и во всем покаяться, но его крепко держали и плюхнуться не получалось.
  
   Граф начал ходить вокруг и внимательно осматривать Федьку со всех сторон. А затем остановился перед ним и спросил у него:
  
   -Грамоту знаешь?
  
   -Никак нет, ваше благородие, не обучен, - опасаясь получить очередную оплеуху, поспешно ответил тот.
  
   -А как же ты тогда сказки сказываешь?
  
   -По памяти, ваше благородие. Все по памяти.
  
   -Ну-ка, расскажи-ка мне сказу, Федька-сказочник, - зычно начал граф, засунув большие пальцы за ремень. - Да не абы какую, а чтобы со смыслом. И имей ввиду, что если не понравиться, то повешу.
  
   -За что же, ваше благородие? - взмолился Федька и все-таки умудрился бухнуться на колени, - за что же, милостивый?
  
   -Ну как за что? За плохую сказку. Так что, давай-ка, рассказывай получше.
  
   И тот сразу вспомнил рею, с мертвяками. И понял, откуда свежие появились. Федька встал, прочистил горло, собрался с мыслями и, широко расставив, начал рассказывать.
  
   Мол, жил-был один царь. Очень добрый, но очень глупый, поэтому, полицейский гарнизон у него был небольшой. Все жили в достатке, но было несколько недовольных, которым все было мало. Они устроили заговор и свергнули царя. Правление их было долгим и тяжелым: народ страдал под их игом, еле снося такую жизнь. Но в один прекрасный день власть захватил ловкий и быстрый смельчак, который избавил народ от тяжкого бремени. В награду за это, того молодца назвали Владимиром, т.е. "владеющего миром" и нарекли царем. И с тех пор, жил тот народ долго и счастливо.
  
   -А мораль? У всякой сказки должна мораль. - спросил граф
  
   -А мораль такова, что вся власть от Бога и не нужно искать лучшего, ибо будет только хуже.
  
   -Вот! От Бога! - повторил довольный граф. Сейчас он не был столь грозен и уже был немного похож на бравого старца в военной одежде.- Ладно, завтра с ним решать будем, а пока в камеру.
  
   Федьку опять схватили и сопротивляющегося, потащили в замок. После того как минули входные двери, то они направились резко вправо, зашли в какой-то узкий проход и начались спускаться вниз по лестнице. Время от времени, до Федьки долетали звуки, больше напоминающие крики от боли. Он даже хотел об этом спросить у конвоиров, но все еще их побаивался и передумал.
  
   Спускались долго, но не очень. По ощущениям, несколько десятков саженей. Затем лестница кончилась и они оказались прямо перед камерами - были видны несколько открытых решеток. Его посадили в одну из них, закрыли ее и ушли.
  
   Федьке стало страшно: он не знал, зачем он тут и сколько пробудет. А главное, за что? Он сел на гнилую солому и тихонько запел про себя. Но очень скоро вернулся один из стражников, в красной коже. Он дал воду, хлеб и тарелку почти теплого борща. С ложкой. И тут узник понял, что не ел с утра и невероятно голоден. Пока охранник наблюдал за этим, то он набросился и принялся есть, да так быстро, что все кончилось, не успев начаться. Охранник забрал тарелку. И ложку. И ушел наверх, бросив на прощанье:
  
   -Все, до завтра. Выспись хорошо. Граф не любит сонных.
  
   И вот так, Федька, еще с утра крестьянин, а сейчас узник графа Толстого, сидел и думал о том, что сегодня его, все-таки, не повесят. И завтра почти наверняка. А иначе бы не стали кормить. А значит, не все потеряно. И почти довольный, думая о своей семье и богатом хозяйстве, он уснул.
  
  
   2.
  
  
   Спал Федька на удивление хорошо, а когда проснулся, то чувствовал себя вполне удовлетворительно. Почти сразу ему принесли поесть, что еще больше улучшило его настроение, а затем его отконвоировали наверх, практически, до главного входа, через который его привели.
  
   Там стоял граф Толстой, все в том же кожаном мундире, что-то говорящий неизвестному мужчину, рядом с ним, одетому в штаны и грязный фартук. "Наверное, мясник, - думал Федька, - уж больно много крови на фартуке". Единственная деталь, отличавшая неизвестного мужика от мясника, была плеть, вместо разделочного ножа или топора. "Наверное, коров пас, - продолжал размышлять Федька. - У графа-то хозяйство большое, а людей, видимо, на все не хватает. Вот и приходиться пасти коров мясникам".
  
   Когда они подошли ближе, стало слышно, что говорит граф мужичку:
  
   -...и ведь сколько раз говорил? А? Говорил? Говорил. Говорил, что не надо лишнего, совсем не надо, - интонации графа был вопрошающе-наставительным, казалось, что он отчитывает за разбитую, но тем не менее, не нужную вазу, - а ты что? Ну куда ты прешь-то все время? И ведь не первый раз. Слушай, а может тебя самого, а?
  
   При этих словах мужичек вздрогнул и стало видно, что он совершенно не хочет, чтобы "его самого". Весь его испуганный вид говорил о страхе и покорности.
  
   -Ладно, - сказал граф, видя как мы подходим, - на этот раз тебе повезло, есть кем заменить. Но в следующий раз, чтобы ты знал, за каждого буду по шкуре снимать. За каждого!
  
   Затем граф повернулся к нам и радушно сказал:
  
   -Что снилось? Выспался ли, Федька? - обратился он непосредственно к нему, - Видишь? - граф указал на мужичка с кровью на фартуке, - за Россию-матушку радеет. Так радеет, что переусердствовал, но все поправимо. Не оскудеет душа русская, пока верим в Бога, а уж Он всегда ниспошлет нам отраду. И тебя он, как есть, послал нам, чтобы продолжали мы дело великое. Ты готов делать великие дела?
  
   Федька не очень хотел делать великие дела, тем более, что в словах графа было что-то темное и зловещее, некая тайна, но он все равно сказал:
  
   -Конечно, ваше благородие. К великим делам я всегда готов, а уж за ради Бога, то хоть сейчас.
  
   -Как есть, ниспослан, - радовался граф, - как есть. Ладно. Левка, - он обратился к федькиному конвоиру, - давай, щас сходи, все подготовь на месте. И это, писца получше выбери, у меня на Федьку хорошее предчувствие.
  
   Затем он повернулся к тихо стоящему мужичку и прощая сказал:
  
   -Иди уже, горе луковое. И помни, что я тебе сказал. Не надо переусердствовать.
  
   Когда мужичек ушел, то граф еще раз довольно посмотрел на Федьку и сказал:
  
   -Знаешь, зачем ты сюда привезен?
  
   -Никак нет, ваше благородие.
  
   -Зови меня просто графом. Кстати, знаешь, откуда взялся титул "граф"?
  
   -Никак нет, ваше благородие, граф.
  
   -Да просто граф. Я не всем дозволяю себя так называть, так что уж будь добр уважить старика.
  
   -Как прикажете, граф...
  
   -Так вот, "граф" - это сокращение от "графоман". А что такое "графоман" знаешь? - казалось граф захотел услышать ответ, но сам же продолжил, - хотя, откуда тебе. Так вот, графоман - это на древнегреческом "графа", что означает графическая строка, для написания слов, а "ман" - это человек, этим занимающийся. Другими словами, граф, то бишь, графоман, это обозначение человека, подготавливающего почву для написания. В контексте светской иерархии, это обозначение человека, который является опорой царя-батюшки. То бишь, готовит то, что будет потом использовано помазанником Бога на земле. В общем, графы, по сути, первые помощники, опора и сподручники.
  
   Федька слушал внимательно, но понял все равно очень мало. И пытаясь, не выказывая неуважения, решил своим видом показать, что он дураком родился и дураком помрет, а с дураков, как известно, взятки гладки. И уже подготовив свое лицо для воплощения этого вида, заметил, что граф настолько внимательно смотрит на него, что обдурить его не получиться. От этого Федька утратил самообладание и уже готов был броситься в ноги и каяться, но граф его опередил и сказал:
  
   -Если не понял, то не беда. - и многозначительно добавил, - Пока что не беда. Но, вернемся к тому, зачем ты тут. А тут ты затем, чтобы помочь мне. Тут мы все, так сказать, графоманы, хе-хе. И ты теперь тоже, немножко граф. Ну что, начнем?
  
   И граф уверенно зашагал в сторону странной пристройки. Федька поспешил за ним. Когда они приблизились, то граф повернулся к Федьке и тихо сказал, приложив палец к губам:
  
   -Тс-с-с...
  
   Федька все понял и махнул головой, мол, он все понял. А когда подошли совсем близко, то граф перешел на еле слышную украдку, чему последовал и его новоиспеченный графоман.
  
   Внутри, после двери, был коридор, а вдоль него были двери. Много, наверное, около дюжины. Из некоторых доносились стоны. Граф дал знак и они тихо начали шествие от одной двери к другой, поочередной заглядывая в каждую.
  
   За дверями были люди, изможденные, иссохшие, тихонько выводившие пером на бумаге. Все было одинаково: в каждой клетушке был один человек, мерно выводивший знаки, еле поскрипывая пером по бумаге, все работали тихо. Хотя некоторые и постанывали, потому каждый был избит. Об этом говорили их свежие рубцы.
  
   Но что-то было и странное. Глядя на этих людей, Федька испытывал не только жалость, но и глубокое чувство покоя и отстраненности. Причем сам бы он это охарактеризовал как...
  
   -Одухотворенность. - еле слышно сказал граф сбоку, - чувствуешь, да?
  
   -Да, - согласился Федька. Это действительно чувствовалось, это витало в воздухе и это усиливалось, глядя на мерно поскрипывающих писцов. - А что они пишут?
  
   -Позже, - сказал граф и указал головой на двери назад.
  
   Когда они вышли и отошли на приличное расстояние, то граф встал и спросил:
  
   -Федька, ну-ка, скажи, что ты сейчас увидел?
  
   -Людей увидел. Они писали что-то. Наверное, что-то очень важное, - а потом неожиданно добавил, - и они страдали.
  
   -Вот! Страдание. - граф поднял вверх указательный палец, - Страдание и терпение. Это то, на чем зиждется русская душа. Собственно, о русской души, о русском духе, они и пишут.
  
   Граф задумчиво посмотрел куда-то вдаль и продолжил:
  
   -О России, о ее величии, о сложных противоречиях, обо всем, что касается русского человека. Этим, скоро, займешься и ты.
  
   -Простите меня, грешного, но не обучен писать я, - сказал Федька, подозревая, что нужно не только писать, но и страдать.
  
   -А вот это уже, решать не тебе. С этого момента тебе будет положен писарь, который тебя обучит. Сроку тебе месяц. За это время должен будешь обучиться письму и писать по листу в день.
  
   -А если не успею? - спросил испуганный Федька?
  
   -А если не успеешь, то успеешь, - неопределенно, но вполне пугающе ответил граф. - Должен успеть, понимаешь? - затем неожиданно сменил тон, - Ну, сейчас уже обед, давай-ка пойдем, да перекусим.
  
   И они пошли в крепость. Там, внутри здания, на втором этаже был накрыт стол. И накрыт он был богато, да так богато, что у Федьки внутри все заболело от увиденного: золотые блюда, в которых томились яства стояли ровными рядами вдоль стола, завораживая взгляд и мешая думать о чем-то другом, кроме как о еде.
  
   -Это все в твою честь, - сказал граф, - сегодня ты мой гость, ешь до отвала.
  
   И они вдвоем сели есть. Но не смотря на обилие еды, оказалось, что это не все. После того, как Федька плотно набил пузо куропатками, щуками и зайцами, то пришла челядь и сделала смену блюд. Теперь на столе красовалась красная и черная икра, целый кабан(его несли сразу четверо) и море солений. Этого Федька никак не ожидал и не смотря на полный живот набросился с удвоенной прытью. Он не мог себе позволить ничего не съесть, из-за того, что был слишком сыт. И если есть на полный желудок было тяжело, то видеть все это и не есть, было уже невыносимо. Через какое-то время ему показалось, что он съел столько, сколько не ел за всю жизнь. Тогда он немножко откинулся и развязал тесемку на штанах, чтобы давило не слишком сильно.
  
   -Ну как, Федька, нравиться? - спросил граф.
  
   -Очень. Очень нравится. - ответил разомлевший Федька, - вот бы каждый день так.
  
   -Ну, еще не вечер, а пока, отдыхай. Я скоро вернусь.
  
   Граф встал, поправил одежду и вышел из зала. А Федька, с переполненным животом, устроился на стуле в полулежащее положение и, прикрыв глаза, задремал.
  
   Снился ему свой дом, своя хата, семья, казавшаяся теперь так далеко, от него. Все это было, теперь, где-то в прошлом, совершенно недоступном, потому, что себя он уже причислял к особым людям, которые теперь будут выполнять какую-то особо важную работу. Правда, зачем и кому нужна эта работа, было не очень понятно, но главное, что все в жизни Федьки изменилось окончательно и бесповоротно.
  
   Проснулся он от тычка в бок, а когда проморгался, то увидел, что будет его сам граф.
  
   -До вечера, - сказал он, - делай, что хочешь, но не выходи за ворота и не мешай писарям. Понял?
  
   -Так точно, понял, - сказал Федька. А потом, помня, что он теперь важная персона, но все равно осторожно, спросил - а что делать-то можно?
  
   -А что хочешь, - просто ответил граф. - Хочешь гуляй, хочешь пей, хочешь баб брюхать. Спать тебе укажут.
  
   Граф показал за себя и тут Федька увидел, что там стоят двое в красной форме.
  
   -А с утра начнешь учиться, - продолжил он.
  
   И граф ушел. А Федька сразу спросил самогона.
  
   До вечера он делал то, что советовал ему граф: гулял, пил, брюхатил баб. Никто ему не мешал, все было дозволено. Правда, уже к вечеру, он, изрядно выпивши, случайно свернул и направился к писарям, но его сразу же остановили и достаточно грубо указали в другую сторону. Федька был в отличном настроении и просто зашагал дальше, куда велели. Как он уснул, не запомнил.
  
  
   3.
  
  
   Проснулся он в комнате, которая, как оказалось, была заперта. В комнате был стул, стол, кровать, на которой он спал. На столе лежали бумага, перья, чернила. Была и другая кровать, на которой спал кто-то еще. Судя по пятнам крови на одежде, это был один из писцов, обещанных графом.
  
   Федька бесцеремонно растолкал его, а когда тот проснулся, то просто уставился на него, не зная, что сказать.
  
   Незнакомец посмотрел на Федьку, да и отвернулся обратно спать.
  
   -Ты это, чего спишь-то? - начал Федька, - давай, учи меня.
  
   -Да погоди ты, чего пристаешься? Дай выспаться-отдохнуть, к обедне начнемся.
  
   Федька, почесав голову, решил, что да, наверное, так даже лучше. И у самого голова проясниться. Но он не был уверен, стоит ли давать поблажки этому незнакомцу. А тот продолжил:
  
   -Написательство - наука сложная, как для разумения, так и для объяснения. А я, видишь, хворый, - закончил незнакомец и немного приоткрыв хламиду со спины, показал Федьке жуткого вида незаживающие шрамы.
  
   -Всегда, в одно и тоже место, лупиться, - подытожил незнакомец, - с ними теперь только в могилу, сами уже не закроются.
  
   И отвернулся дальше спать. Федька ре шил пока не спорить и тоже прикорнуть.
  
   А когда проснулся, от равномерного скрипа, то увидел, что незнакомец сидит за столом и и черкает пером.
  
   -Никак проснулся, Федор? - сказал незнакомец, не оглядываясь.
  
   Федька кивнул, понимая, что это будет замечено, но, почему-то, не удивляясь этому. Вообще, он заметил, что многое изменилось, особенно он сам и его отношение к происходящему. Его не удивляло, что теперь он в замке графа, что будет обучаться письму и что это, очевидно, надолго. Это было странным, но не удивительным.
  
   Он встал, подошел к незнакомцу сзади и увидел, что тут вычеркивал - это были буквы. Они были парами. Каждая пара была написана отдельна, а в паре они похожие одна на другую Только одна была помельче, а другая побольше.
  
   -Итак же, Федор, - начал незнакомец, - меня зовут Мефодий, а здесь я написал первые буквы алфавита. Это Азъ, это Буки, это Веди, Гаголь, Добро...
  
   И продолжил, поочередно показывая на новую пару, называя их. Так началось Федькино обучение.
  
   Учителем Мефодий был очень старательным и внимательным. Он следил, чтобы Федька запоминал все, что сказано. Для этого он говорил только то, что нужно. Кормили их по расписанию. В еде не баловали, но и не глумились. Часто делал перерывы, чтобы не было "переутруждения", попутно рассказывая о своей судьбе.
  
   Оказалось, что писарем он у графа, без малого десять лет. Его так же, как самого Федьку, взяли из дому и привезли к графу. Сначала он даже был выслан на обучение в Москву. И там, отучившись по рекомендации графа, был взят судебным исполнителем. Там же он дослужился до чина провинциального секретаря. И до какого-то момента горя не знал. А однажды, совершенно внезапно, был отозван графом назад.
  
   -Как оказалось, что граф решился мне на другую судьбу, - сказал однажды Мефодий, - Сначала он просто велелся мне рассказывать, что я узнал о столичной жизни, а как достаточно порасспрашивал, то сначала посадили под замок и велели все записывать, а потом я должен был сочинять на темы, ему годные.
  
   -И о чем же он велел сочинять? - поинтересовался Федька. Его этот вопрос внезапно заинтересовал.
  
   -Мы, я, Михаил, Олег и Кирилл, тогда писали у графа вчетверо. И задумал он тогда написать книгу, о жизни русской, о русской душе и тяжелой доле русского народа. Называл он ее "Война и мир". Граф говорил нам, что писать, а что не писать, но не прямо, а иносказительно. Вроде как писать о горе или ручье, но не говоря, что именно писать. Понимаешь?
  
   Федька кивнул.
  
   -И написали мы книгу. А когда закончили, то прочитавши ее, граф, как с цепи сорвался. И велел нам всем отвесить по сто плетей. Он все время ходил меж нами, пока пороли, да приговаривал, что русская душа, она в вечных мучениях. И что, живя, она очищается, еще при жизни. А значит, что Россия - это оплот веры и святости. И что писать нужно было про это.
  
   Кротость, с которой Мефодий рассказывал ужасы наказания, поразила Федьку. Ему казалось, что собеседник не только не испытывает к графу гнева, но и немного жалеет его. А тот продолжал:
  
   -Михаил, тот всегда болел здоровьем. Умер прямо там. Олег сильно еще мучился, а потом тоже помер. Остались только я и Михаил. И граф приказал нам все заново переписать. И писали мы долго. Двое-то, - вспоминал Мефодий, - Да, вдвоем дело шло не шибко. Но, где-то через неделю, появился еще один писарь. Он тогда был молодой, гордый, не хотел писать совсем. Но только граф-то его быстро уговорил. И через неделю мы писали втроем. Тогда, мы сидели вместе. Обсуждали, как писать и что писать, постепенно все и записывая. Переписали и ту книгу тоже. Графу понравилось больше, но велел он все равно переписать. Так, что мы снова сели писать. Но с тех пор нас бьют все время, а потом уже и ты появилси, - закончил Мефодий.
  
   -А зачем он вас бьет? За плохую работу? Нешто плохо пишите?- поинтересовался Федька.
  
   -Никто не знает. Да только бьют теперь 2 раза на неделе. По вторникам и пятницам.
  
   -А здесь-то нас не бьют, - заметил Федька и сам испугался, - а чего не бьют-то?
  
   -Пока ты на учении, то не бьют. Может, только в конце, если будешь плохо учиться, - домыслил Мефодий.
  
   -А зачем вообще граф пишет?
  
   -О, это есть великая тайна, неизвестная. Я, правда, слышал, что государь-батюшка, на то дал дозволение и разрешение. Но почему, никто не знает.
  
   -Ага. А я, значит, тоже писать буду?
  
   -Не уверен, - возразил Мефодий Федьке, - для того, чтобы писать "войну и мир", надо знать хозяйство городское. Мы-то все в городе были, а ты, видно, крестьянский. Скорее всего, для чего-то другого предназначен, о чем мне неизвестно.
  
   Дни шли за днями, а сменившие их недели, начали приносить первые плоды. Так, однажды, Федька сел за стол и самостоятельно написал первое предложение, без ошибок и помарок. Дальше больше, а к концу указанного срока, он вполне сносно писал все, что придет в голову. А голову его все больше занимала его дальнейшая судьба, все более темная и зловещая, с каждым днем.
  
   Больше всего его мысли крутились вокруг шрамов Мефодия, которые почти зажили, но явно доставляли их носителю массу неудобств. Сам он по этому поводу переживал мало, ибо это стало настолько привычным для него, что даже отвыкнуть толком и не сумел. Он жил лишь сегодняшним днем и завтра для него не существовало.
  
   Страх неизбежного накатывал все сильнее, но разрешилось все просто: однажды к ним зашли и увели Федьку на обед с графом. Когда его привели в знакомый ему зал, то граф уже был там, он сидел и смотрел на приближающегося Федьку, а потом достаточно неопределенно сказал:
  
   -Наслышан, о твоих успехах. Я читал, что ты там выписываешь, очень хорошо. Садись, поешь пока, - и он указал на стол.
  
   Стол был все так же завален едой, словно кормили на убой. Но есть от чего-то не хотелось. Не только потому, что Федька был в целом сыт, но и от ощущения, что это его, если не последний обед, то последний, в полном здравии. Граф, словно прочтя его мысли, усмехнулся:
  
   -Что, о будущем своем печешься? Садись, ешь, расскажу я тебе твое будущее, - а когда Федька сел, то продолжил. - Итак, будущее, оно подождет, сначала о прошлом. Не вдаваясь в детали, но, однажды, на приеме у государя, он завел речь о величии литературы. Он говорил долго, но если подвести итог, то все сводилось к тому, что литература есть, а в России ее нет. По крайней мере, великой литературы, несущий дух, передающий наследие. "Как нет?"- закричал я.
  
   Федька заметил, что граф не трезв. С первого раза это не было заметно, но сейчас это было очевидно.
  
   Говорил граф долго, иногда очень путано, называл странные имена, сначала такие как "Гомер", "Софокл", а потом "Сервантес" и "Дюма". И из этого путанного рассказа, Федька понял, что государь повелел своим графам, создать русскую литературу, которая должна описывать русскую душу и русский характер. Кроме того, таких, как граф Толстой, было несколько, но как понял Федька, мнения у них разделились и каждый самостоятельно ищет свой путь.
  
   Например, некий граф Достоевский, отказался от дворцового титула, и плотно изводит студентов и старух, где-то в Санкт-Петербурге, ставя на них немыслимые опыты по поиску границы русского духа, а некий граф Гоголь, утративший титул в силу пристрастия к самогону, пишет о собственных галлюцинациях.
  
   Пока граф все это говорил, то Федька уже успел проголодаться и стал потихоньку есть со стола, что не скрылось от внимания графа:
  
   -Кушай, ешь давай. Да побольше. Тебе силы нужны будут, а я уже вот-вот к твоему будущему перейду, но пока о своем. Так вот, кроме обычных методов, есть у меня и особые. Вот, "войну и мир" пишут писари, с собственных умов, ну, вроде как фантазия, понимаешь? Не по-настоящему это, выдумка. От того, все и не получается как надо, хотя скоро третий раз переписывать будут. Ой, чую, будут. - и он гневно посмотрел на Федьку, от чего тому захотелось провалиться, - Писари! Жизнью жили, но нету в том, что они пишут, от русского человека, понимаешь? А русский человек, это что?
  
   Федька совсем остолбенел, чувствуя страшное, его руки начали потнить и из ослабевших рук выпала ложка. А граф продолжал напирать:
  
   -Русская душа - это страдание! Вечное, ничем не объяснимое, терпеливое страдание, во славу Бога! И если он не страдает, то не живет. Сказано, что жизнь в постоянной неге не есть радость Богу. И чувствую я, что и сам живу, не как подобает русскому человеку. Ох, придет день, дай Боже, дожить. - умеренно закончил граф глядя в стол и посмотрел на Федьку, - Ну, так вот. Писари пишут, но и сами не понимают, что пишут, сколько ни бей. Но способ есть.
  
   Граф снова уставился в стол, но не в пьяном неразумении, а пытаясь собраться с мыслями. Он двигал руками, как бы что-то сам с собой обсуждая, прикидывая, а потом повернулся к Федьке:
  
   -Была у меня одна идея. Я взял бабу, счастливую, невесту, но выдал ее замуж за чужого мужика. Понимаешь?
  
   -Не очень, - сказал Федька, но сразу поправился, - ну, понимаю, чтобы страдала, но что с этого? С этого разве напишешь?
  
   -Улавливаешь, - обрадовался граф, - а вот ее муж - это и есть мой написатель. Он ее видит каждый день, все записывает. Дает ей свободы, сколько можно, но жить спокойно не дает. Получалось очень хорошо, понимаешь? Ведь сразу стало видно, какова она не просто русская душа, но женская душа. Писал, диво как хорошо. Но как-то раз забил ее до смерти, - грустно закончил граф.
  
   -А заменить нельзя, - несмело предложил Федька?
  
   -Заменить можно. И заменю очень скоро, но в этот раз все будет по-другому, - граф показал рукой знак, как будто что-то спихивает со стола, - Писаря обучу руки не распускать и женю на одной столичной даме. Анне, кажись. И это будет поистине русская литература о великой русской метущейся душе.
  
   -А я-то чем могу услужить? - аккуратно спросил Федька. В его голове уже сложилась перспектива чего-то подобного, не связанного с его телесными истязаниями.
  
   -Можешь услужить. Как ты думаешь, почему выбрал тебя? А ведь я за всеми тут присматриваю. Не каждый подойдет.
  
   Федька вспомнил, что он еще совсем недавно его звали Федька-Сказочник, да и сам граф сразу начал сказки спрашивать.
  
   -За фантазию, - предположил он.
  
   -Правильно, - согласился граф, - за фантазию. За то, что тут никто не имеет, - подытожил еще раз, - Будешь сидеть отдельно, и писать, что сам решишь. Но только это должно быть что-то такое, чего не было доселе нигде и ни у кого! Это должен быть вечный памятник русской душе, понимаешь? Сроку тебе год. Если через год не успеешь, то засеку до смерти, понял?
  
   И тут у Федьки что-то внутри похолодело и он все понял. Понял, что надо бежать. Бежать, что есть сил, но только куда? Ладно, сегодня не убьют, что хорошо. Но бежать надо. Он так увлекся, что совсем забыл про графа, который рявкнул:
  
   -Понял или нет?!
  
   -Понял, все понял. Надо приступать.
  
   -Каждую неделю, будешь сдавать написанное. А сейчас свободен.
  
   Федьку увели в отдельную келью и там он начал отсчитывать год. До чего год, он пока сам не знал, что предчувствия были самые плохие.
  
  
   4.
  
  
   В первое время, узник тихо страдал, не зная что делать. Он страдал весь первый день и половину второго, но кое-как приведя мысли в порядок, тихо выдохнул и решил, что для начала, надо начать писать, потому, как граф не дурак, сразу поймет, что голова у Федьки забита не егошним наказом. ...А уже потом, когда он обоснуется, подумает над своим положением, как следует, в общем, видно будет.
  
   Но как только он приступил к работе, то понял, что писать-то ему и нечего. Некоторое время, он провел в замешательстве, не зная с чего начать, но все-таки решился написать о том, как он видит судьбу русского человека, но согласно мученских доктринах графа.
  
   До конца недели он писал, а вечером воскресенья, у него забрали готовое и отнесли графу. Обратно граф прибежал почти сразу, держа в руках рукописи, весь красный от распиравшей его злобы:
  
   -Ах ты, сукин кот! - начал он издалека, - Ты что, не понял, ничего?
  
   Войдя, он схватил Федьку за грудки и начал его трясти изо всех сил:
  
   -Ты кому это написал? Мне, что ли, в угоду? Ты мне в морду смотри, безродный! Что это ты тут удумал? Думаешь, некому мне такое написать? Да у меня дюжина сидит, пишет правду, понял? Ты мне напиши о величии, понимаешь? Понимаешь или нет, сукин кот? - продолжал трясти Федьку граф, - а если так охота написать о страдании, то я тебе сейчас пропишу на спине так, что неделю ходить не сможешь.
  
   После этого граф как-то резко отстранился, отпустив Федьку, и после некоторой паузы примирительно сказал:
  
   -Ну ты пойми: что мне с твоей больной спины? Что я с ней делать-то буду? Ведь мы не за себя страдаем-то. Это, ведь, все о том, что есть у нас что-то еще, понимаешь? Если бы был у меня талант, то я бы сам все написал, но ведь нет его, проклятого! А у тебя он есть, понимаешь? И я в тебя верю. Уж не подведи старика. Дай нам то, чем гордиться можно. Я же не за себя прошу, пойми. Это для всех русских, чтобы зажечь сердце и чтобы оно не гасло. Ну постарайся.
  
   После этих слов, граф развернулся и тихо вышел, оставив Федора в размышлениях. Когда дверь закрыли, то он сел на кровать и начал опять думать.
  
   В некотором роде, он понимал, что про всякого рода страдания, терзания и мучения, ему и правда, есть кому написать, а значит надо писать про что-то другое. А что это, было загадкой, так загадкой. Как и сам граф. Что же ему нужно-то? А впрочем, не написать ли о самом графе?
  
   Догадка привела его творческий мотор в действие и он сел писать. На этот раз он писал вдохновлено. Сначала, о сложных внутренних противоречиях его мировоззрения, между желанием служить государю, как помазанника Бога и великой русской тенденцией к мучениям, как себя, так и других, что сильно мешает ему исполнять служение, от чего он терзается еще больше.
  
   Когда граф пришел во второй раз, то на этот раз он опять был весьма зол, хотя и не так сильно, как в прошлый раз. Он только ограничился тем, что заметил, как сильно Федька хочет угодить графу:
  
   -Опять вздумал в игры со мной играть? Думаешь, не вижу, как ты мне тут подлизываешь? Ну так я этим подотрусь и дело с концом. В следующий раз, смотри, точно доиграешься.
  
   "Так не пойдет", - думал Федька, "а то он, глядишь, и правда мне устроит мучения". И, пригорюнившись, уснул. А когда проснулся, то озарило его, да так сильно, что удержу не было, как хотел писать.
  
   На это раз речь шла о путешественнике. О том, как еще мальчонкой он убежал из дому, по воле сердца. О том, как скитался он всю жизнь, по земле чужой, гонимый чужими ветрами, и о том, как жил только одним - памятью о своем детстве и земле русской.
  
   Работа пошла споро, а когда опять забрали рукописи, то опять вернулся граф, но на этот раз, весьма молчалив. Когда он неспешно зашел, то сначала он долго ходил вокруг Федьки, а когда решился что-то сказать, то открыв рот, снова его закрыл и опять принялся выхаживать, о чем-то размышляя. В итоге, молча проходив добрый час, он повернулся на выход, а уже в дверях обернулся и все-таки сказал:
  
   -Ну откуда же столько мук-то? Пусть так, но только сделай, чтобы поменьше?
  
   И вышел.
  
   Это был хороший знак, думал Федька, но ведомый вдохновением, он продолжал писать и писать. Даже забыв, что еще недавно хотел бежать. Он писал все время, пока не спал. Мир, по которому бродил безымянный герой, обретал все большую глубину и ширину. Время начало лететь незаметно - получая его рукописи, граф больше не приходил к нему, от чего казалось, что есть только он и его книга.
  
   Основой книги служила негасимая любовь главного героя к своей родной земле, но мучимый страхами, что навсегда стал чужой, он всегда откладывал свое возвращение, пока не стал совсем стар.
  
   Однажды, совершенно неожиданно к нему пришел граф. Федька, хотел его приветствовать стоя, но его спина настолько привыкла быть скрюченной, что встать он не смог. Видя его потуги, граф махнул рукой, мол, не вставай. Сам он держал в руках рукописи, глядя в них, а когда посмотрел на Федьку, то стало видно, что он плачет. Было непонятно, что случилось и от чего такое с графом. А потом, совершенно неожиданно, граф сказал, глядя на Федьку:
  
   -Федор! Как есть, тебя послал Господь. Это же, - он показал рукописи, - даже не глыба, а твердыня. И здесь...- граф запнулся, а потом продолжил, - ведь читая это, ты гордишься, что ты русский человек. Понимаешь? Ведь тут же вся душа! И страдания... Страдания... ведь именно они, делают русскую душу! А как написано! - продолжал он хвалить, - Словно писание читаешь! Иди сюда, милый мой, дай же я тебя, обниму, как родного.
  
   Федька кое-как встал, граф подошел к нему, а потом, обняв его, пустился в долгие рыдания. Плакал, постепенно затухая, но пытаясь расцеловать Федьку, а когда почти пришел в себя, то сказал:
  
   -Спасибо, Федор. Я так надеялся, но даже не думал, что это возможно. Спасибо, родимый. Сколько тебе еще времени надо, чтобы закончить?
  
   Федька не знал, этого точно. То, что просил граф, в целом, было закончено, не считая некоторый деталей, которые он постепенно откладывал.
  
   -Ну, может неделя. Может две.
  
   -Хорошо, родненький. Ты, как закончишь, то передашь мне, - сказал граф, выходя.
  
   Федька востребовал все назад и еще неделю, читая, переписывал и правил, доводя свое произведение до совершенства. А потом еще неделю переписывал на чистовик.
  
   Он был преисполнен вдохновения и отличных ожиданий, казалось, жизнь снова начинает суетиться вокруг него.
  
   Когда забрали готовый вариант, то граф снова пришел. Он был очень мрачный и не смотрел Федьке в глаза. А того вывели из кельи и повели к странному сараю, который оказался бойней. Шли не быстро, по скорости шага пленника, никто его не понукал. Всю дорогу молчали: и он сам и граф, и те, кто его вел. Когда вошли вовнутрь, то в нос ударил запах застарелой крови, которой тут было пропитано все. Молчали долго и там.
  
   Федька ничего не понимал, но был слишком радостен, чтобы о чем-то беспокоиться, казалось, его веселость было ничем не остановить. Стражи ждали приказов графа. А сам граф был настолько темен и тяжел лицом, что казалось, собрал все тучи на свете.
  
   -Федор, - очень мрачно и торжественно начал граф, - ты принес неоценимую пользу во славу России. Ты написал то, что никто не сможет преодолеть. Читая, тебя охватывает сила, которой нет возможности сопротивляться, так она сильна. Но у всего есть предел, Федор. И если тебя оставить в живых, то кто знает, не станешь ли ты всем рассказывать, что ты написал, сию книгу? А знаешь, что будет, если это станет известно?
  
   Слушая это, Федька постепенно приходил в себя, от чего радость таяла на глазах, а граф продолжал:
  
   -А даже, оставь тебя тут, вдруг сбежишь ты? И скажут тогда, что коли крестьяне могут писать такие книги, то, каково же тогда назначение графов? Не занимают ли они свое место зря? Это, ведь, только мы знаем, что я сделал, чтобы ты написал. И что делаю, чтобы писали другие. А в миру свое устройство. И служение государю. Если все не будет подчинено единой системе, то все разрушиться.
  
   Федька упал на колени и взмолился:
  
   -Христом Богом прошу, смилуйся! Не губи, ведь только жить начал. Я ничего не попрошу, буду верно служить и писать во славу русской души, только не губи! - на коленях тряс сложенными руками.
  
   -Если бы ты знал, как я сам себе противен, Федор. Я и так прикидывал и эдак, но никак не выходит. Была бы хоть какая-то возможность! Но, все, что я могу, это, в знак моего глубокого уважения, сделать все сам, быстро, и без боли.
  
   Он дал знал конвоирам и те мигом скрутили его над разделочным поленом. Граф схватил тяжелый топор и резко опустил его на шею Федьки. Отрубленная голова отскочила и покатилась по полу, пока не уперлась в стену. Граф опустил топор, встал на колени, обнял тело Федьки и горько заплакал.
  
  
   5.
  
  
   Утром, три дня спустя, граф Толстой, вместе с дюжиной провожатых, отправился в столицу, с целью показать свою новую книгу государю.
  
   После начала пути, в районе Твери на процессию напали беглые каторжники, числом около тридцати. Для них, набег был удачным и одной из ценностей, прихваченных ими, была объемная стальная шкатулка, которую граф пытался уберечь всеми своими силами. Граф умолял ее вернуть, как не представляющую для них ценность, но сразу ее не смогли открыть, так как граф, ее запер, а ключ выпал во время схватки, поэтому ее забрали с собой.
  
   И когда разбойники начали делить награбленное, то начали именно с нее - всем хотелось узнать, что так охранял граф. В шкатулке, после вскрытия, ко всеобщему разочарованию, оказалась какая-то исписанная бумага, которую не знали куда деть, а потому сожгли.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   2
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"