Она проснулась на рассвете и сразу вспомнила о своей беде. Её сердце заныло и услужливая память в очередной раз начала подсказывать ей обстоятельства дела и поиск каких-то путей её разрешения - пустые и ненужные хлопоты!
В какой-то момент сознание отступило и ей представилось, что она оказалась на той самой ферме, где по чужому злому умыслу вот уже несколько месяцев стояли две её коровы.
Она подошла к ним, своим дорогим и любимым, тихонько протиснулась между их животиками и легла у кормушки между их головами, свернувшись калачиком. Постепенно от их тел она согрелась и успокоилась. Она слушала их дыхание, трогала их влажные тёплые носы и вспоминала времена их молодости.
Она вспоминала, какими совершенными красавицами они были при рождении, как упрямились, как бодались и как сосали её пальцы во время кормления, инстинктивно принимая их за материнские соски.
Она вспоминала, как несмело они поначалу ходили в стаде и насколько увереннее и независимее они становились по мере взросления. Тёлочки, выросшие на воле, гордые и своенравные, они слушались только тогда, когда им этого хотелось и ограда загона никогда не была для них серьёзным препятствием.
Она вспоминала, как лихо они убегали в лес и бродили там по затенённым полянкам и как они, нагулявшись и наевшись нежнейшей лесной травы, сами возвращались домой, заходили во все открытые двери и обследовали содержимое всех мисок, кастрюль и вёдер, а затем с мордами, вывоженными в борще и в солидоле, с кусками уворованного хлеба в зубах и с намотанными на рога обрывками верёвок со стираным бельём под рассерженные крики, взбрыкивая, забегали в свой загон, пили там прохладную колодезную воду и уставшие, сытые и довольные разваливались в тенёчке под соснами.
Муж сердился и в тысячный раз шел ремонтировать ограду загона, а она начинала их стыдить и обзывала засранками и вертихвостками.
Коровы с невозмутимым видом жевали жвачку и, повернув в её сторону свои уши, внимательно слушали её разглагольствования.
Гуси, которым всегда до всего было дело, поддерживали её монолог своим гоготанием.
Кошки, восседающие на столбах ограждения, делали вид, что им всё равно.
И только поросята, висящие на ограде своих клеток, откровенно наслаждались этим бесплатным кино, не скрывая жгучего любопытства и интереса ко всему происходящему.
Как это бывало и раньше, всё население хутора, в который раз потрясённое неслыханной дерзостью своих рогатых членов, собралось у загона, но этим нарушительницам конвенции было всё равно. На их самоуверенных и нахальных мордах как всегда было написано: "Убегали и будем убегать!".
Только теперь она в полной мере поняла, какое невозможное райское счастье было тогда в её жизни, счастье жить в среде, где все были своими и любимыми, которых она знал с рождения и которые тоже прекрасно знали её и доверяли ей. Для неё на этом свете ничто не могло быть лучше пребывания в этом своём разноплемённом прайде, все члены которого были неосознанно опутаны множеством нитей, являющих собой взаимную привязанность, внимание, сочувствие, доброту и любовь.
Она очнулась от собственного тихого завывания, от слёз, вызванных осознанием того, что прошедшего не вернуть, что её гнездо необратимо разрушено и что эти две её любимые ягодки уже никогда не вернутся в свой дом.
Она поняла, что, невзирая на все её усилия, разрушители-стервятники от своего не отступят и что её коровы так и останутся до конца своей жизни пребывать в полной неподвижности привязанными за шею, во власти чужих равнодушных людей.
Она представила себе, как долго они будут мучиться от голода и холода на далёкой промороженной ферме и как они будут на ней умирать.
Чёрная пелена заволокла её сознание, невыразимое и неизбывное чувство горести сковало её сердце и она поняла, что это конец, что она ничего больше не желает в этой жизни кроме как пойти следом за своими несчастными коровами, которых она в силу собственной неспособности к противодействию чужой злой воле не смогла защитить и обрекла на погибель.
В её растерзанную душу вступила смерть, она неспешно разместилась в её дальнем укромном уголке и стала ждать своего часа.