Пенсне на носу, мятый галстук на шее,
Рыженькая бородка торчком... 
На улице к Глебу особое отношение.
Улица Глебушку кличет дурачком.

Глеб когда-то служил землемером.
Почитывал Бальмонта и Плеханова.
Пришла пора - записался к эсерам
В надежде мир переделать  наново.

Год за годом - пришли тридцатые.
И ночью в плачущем ноябре
Цепкие органы Глебушку сцапали
И сунули в камеру в монастыре.

Был следователь не зол, но старателен.
Палкой дубовой бил по ногам,
Орал, отсылая к ядрёной матери,
И прямо в ухо совал наган.

Когда Глеба на расстрел уводили,
Рассудок его захлестнула тьма,
Тогда его нехотя освободили,
Как напрочь спятившего с ума... 

Как только Глеб выходил за калитку
И брёл, ораторствуя ни о чём,
Окрестных шпанят ватага прыткая
Сбегалась, как приманенная калачом.

Его окружала орава орущая.
Под свист, улюлюканье, плевки и тычки
Он им визгливо цитировал Пушкина,
От града каменьев спасая очки.

Он им кричал про права гражданина,
Про самостийность личности.
Они ему - про сукина сына
И прочие неприличности.

Свора с трудом рассыпалась, довольная,
Мелькая парами грязных щиколоток,
Как только бабушка сердобольная
Брала бедолагу под свою защиту... 

Через годы, совесть тревожа,
Острым камнем на сердце таскал
Толпы, распинающей непохожих,
Непримиримый звериный оскал.

И тонкий вопль, раздирающий небо,
Был словно гимн победившего зла... 
Однажды затравленный разум Глеба,
Вспыхнув, пол-улицы спалил дотла.