Фирминджер Уолтер К. : другие произведения.

Дневники хирургов из Патны. 1763

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


Введение

   "Нет ничего ни в истории, ни в литературе, -- даже если вспомнить рассказ Уголино посреди вечномерзлого моря после того, как он утер окровавленные губы скальпом своего убийцы, -- нет ничего, что могло бы превзойти ужасы, рассказанные немногими выжившими в ту ночь". Так лорд Маколей начал описание трагедии в Черной Яме, и такое впечатление из его эссе создалось у обычного англичанина, не бывшего в Индии, иначе бы событие 1756 года никогда бы не вызвало интерес публики. Однако, если бы Маколея осенило описать кровавую расправу Патны в 1763, не может быть сомнений, что он рассказал бы историю, в которой ужас и жестокость превосходили истинно испытанные Холуэллом и его товарищами. Некоторым образом, если поразмыслить подольше, можно утверждать, что Сирадж-уд-Даула повинен лишь в ошибках, которые привели к беде, случившейся в Черной Яме; подобное спасение невозможно для виновника резни 1763 года. В письме к Уоррену Гастингсу от 29-го августа 1776-го года, Мир Касим Хан, испрашивавший прощения и разрешения "вернуться к домашнему очагу с намерением позже отправиться в паломничество к святыням", высказал свою версию обстоятельств, что привели к резне в Патне, и попытался переложить груз со своих плеч на Мир Джафара, уверяя, что тот уговорился с Сэмру убить англичан, чтобы он (Мир Касим) оборвал договоренности сними, и все будущие вероятности на примирение с Компанией оказались невозможными. Нам нужно только сравнить с этим признанием слова, которые Мир Касим написал майору Адамсу 9-го ноября 1763 (после убийства Эмьятта): "Будьте уверены, что я отрежу головы и мистеру Эллису, и прочим вашим вождям, и пришлю их вам". Несчастные жертвы не были убиты в тот же день, и это признание из его собственных уст доказывает умысел, с которым совершились убийства беззащитных пленников. Это преступление, содеянное отступником, лишь то обстоятельство, что добавляет ужаса истории.

1. Патна к 1757 году от Рождества Христова

   Даже в Индии найдется не так много мест, столь богатых историческими событиями, как Патна. На земле, щедро удобренной кровью жертв Мир Касима, лежат руины древней буддийской столицы Паталипутры, величие которой предсказал сам Будда за несколько месяцев до смерти. Мы слышали о чудесах дворцов Патны от грека Мегасфена, жившего в четвертом веке до Рождества Христова, и от китайского странника Фа Хейна, путешествовавшего в пятом. После долгих лет забвения и заброшенности великий мусульманский завоеватель Шер Шах (1541) не упустил преимуществ места, охраняемого водами Ганга и Сона, и построил крепость. В 1586 Ральф Фитч посетил Патну, и он оставил о ней впечатление "очень вытянутого и большого города". В 1573 году Патна и крепость в Хаджипуре, что неподалеку, находились под защитой Дауд-хана, лидера афганского восстания против армии Могола, и в 1574 сам Акбар пришел захватить город, падение которого завершило завоевание Бенгала. После наступили славные дни, когда Патна стала центром политической жизни в Бенгале; здесь находился двор Азима-ус-Шана, внука Аурангзеба, и он переименовал город в свою честь -- Азимабад; это название встречается в некоторых работах, например, в Seir-i-Mutaqherin. "Говорят, -- пишет мистер О'Мэлли, -- что юный князь желал сделать город вторым Дели, но его намерение быстро затухло во время отцеубийственной войны после смерти Аурангзеба, в которой сам князь принял смерть (1712), брошенный в зыбучие пески". В 1620 году англичане в Сурате расширили свое предприятие от Агры до Патны, где первыми все-таки появились португальцы; но эти ранние авантюры не могли достигнуть успеха до 1657 года, когда установился торговый путь между англичанами в Хугли и местом, которое они называли Паттаной, Паттнау или Патенной. Тавернье и Бернье, посетившие город в 1666 году, пишут: "Голландская Компания основала здесь торговый дом, потому что они торгуют селитрой, которую добывают в большом городе под названием Шампар (Чапра). Когда мы прибыли в Патну, мы встретили на улице голландцев, возвращавшихся из Шампара, и они остановили наш экипаж, чтобы поприветствовать нас. Мы не расстались, пока не опустошили две бутылки ширазского вина прямо на улице, однако в этой стране никто не обратил на нас внимания, потому что здесь царит полная свобода и нет никаких церемоний". Около 1659 года, Джоб Чэрнок, который вскоре основал Калькутту, приехал в Патну и прожил в ней двадцать лет; торговля селитрой пошла при нем так успешно, что Компания смогла прекратить закупки на Западном Берегу и в Масулипатаме. Однако со времени смещения Чэрнока, торговля подвергалась постоянному давлению со стороны местных властей, и в 1715 году фактория была заброшена, но восстановлена в 1718.
   В 1701 году падишах назначил диваном Бенгала некоего Магомеда Кади, сына бедного брамина из Декки, поднявшегося от скромного помощника таможенника дивана Беррара до дивана Хайдарабада. Магомед Кади, принявший имя Муршид Кули Хан, не стал долго терпеть гнева вице-короля Азим-ус-Шана и потому перебрался из Декки в Муксудабад, ныне Муршидабад, названный в честь Муршид Кули Хана. Там он основал маснад, который поочередно занимали после него Али Верди Хан, Сурадж-уд-Даула, Мир Джафар и Мир Касим. В 1719 субах (провинцию) Бихар передали навабам Бенгала, и так как придворных советников у падишаха больше не было, английским факториям пришлось иметь дело с правителями Муршидабада.
   Дикие то были времена: войны и непрерывные слухи о войнах, паника от частых набегов маратхов и афганцев; редко недоставало грязи в донесениях. В 1741 великий наваб Али Варди Хан, разбитый и свергнутый год назад внуком Муршида Кули Хана навабом Сурфуразом Ханом, отстроил укрепления Патны, и город стал убежищем для всех, кто искал спасения от безжалостных маратхов. Пять лет спустя афганский полководец Мустафа хан взбунтовался и осадил Патну. "Потому бесчисленное количество землекопов и разнорабочих созвано было со всех концов провинции, и вскоре все земли между башней в саду Джаффар Хана и стеной плотины, построенной, чтобы защитить ближайшие пригороды от затопления, когда разливается озеро, были окружены укреплениями. Вдоль них вырыли ров, и земля из него пошла на строительство крепкого вала, и не понадобились ни известка, ни кирпичи". Мустафа Хан потерпел поражение и попал в руки победителей, в знак триумфа куски его четвертованного тела подвесили на четырех воротах Патны.
   В 1746 Рагходжи Бхонсле, вождь маратхов, пронесся с неукротимыми афганцами прямо перед носом Али Варди Хана, оставляя за собой "полностью разоренную страну". Но великий наваб в то время был занят тем, что пробовал на вкус горький опыт: худшие враги человека -- те, кто живут в его доме. Его зять и наиб Патны, Заин-уд-Дин, в 1748 году заключил альянс с вероломными афганцами из Дарбханги, но погиб от рук бесчестных союзников. Его жене Амине Бегум, дочери Али Варди Хана, "семнадцать дней пришлось слушать крики своего свекра, когда того пытали на всевозможных приспособлениях с истинно восточной жестокостью, чтобы он ответил, где спрятаны сокровища. После этого почти год она провела немало тревожных дней в плену врага, в ожидании отцовской армии, что спешила освободить ее. В конце концов, она вернулась в Муршидабад вместе с отцом и семь лет посвятила своему сыну Сураджу-уд-Дауле, воспитывая в нем преемника королевства после смерти ее отца". Патна в тот проклятый 1748 год навевает воспоминания об ужасных напастях нашей отчизны в дни короля Стефана, когда люди открыто говорили: "Христос и все святые уснули". "Бунтовщики разграбили город и пригороды, отнимали все мало-мальски ценное, бесчестили женщин и детей и опустошили целый мир", так пишет автор Riyaza-u-Salatin. Али Варди Хан беспощадно подавил бунт у Кали Сарай, где сейчас находится железнодорожная станция Фатвы, но лишь обнаружил, что его внук, которого он выкормил и воспитал, восстал и тщетно попытался захватить Патну.
   Перед походом Сураджа-уд-Даулы на Калькутту англичане оставили факторию в Патне, и в полную силу в тех местах развернулись французы. Историю отступления месье Ло из Муршидабада в Патну читатель может узнать из книги мистера Сэмюэла Чарльза Хилла "Три француза в Бенгале". В июле 1757 мистер Перкс вновь открыл английскую факторию в Патне. Можно сказать, что после событий при Плесси Патна вновь стала той опорной точкой, вокруг которой вращалась история тех времен.

2. Военные события, 1757 - 1761

   Когда Сурадж-уд-Даула потерпел поражение и следом нашел свою смерть, губернатором Патны был индийский офицер по имени Рамнарайн, обязанный продвижением и властью Али Варди Хану, крепко связанный благодарностью и потому причастный к судьбе неудачливого наваба Сураджа-уд-Даулы. Рамнарайн, о котором мистер Хилл говорит следующее: "отнюдь не любимец Мир Джафара, и еще вовсе не знавший Клайва", позволил Ло, беглому французскому голове Коссимбазара, пройти Патну и спастись в провинции Ауд. Кут, принимавший участие в экспедиции, которой вначале намеревался командовать сам Клайв, столкнулся с величайшими трудностями, когда безуспешно преследовал беглого француза. Путь Кута весьма интересен, но в этой работе мы не можем коснуться его даже легким шртрихом. Ло удалось спастись, и Кут, задумывавшийся в то время захватить  крепость Патны силами Рамнарайна, в конце концов, пришел к выводу: последний поклялся в верности Мир Джафару из-за недвусмысленного обещания англичан гарантировать ему честь, безопасность и должность. Нет сомнений в оценке этого официального признания, которое привело Кута и Карнака к решению противиться политике Ванситтарта в отношении Рамнарайна. В феврале 1758 года Клайв и его армия прошли через Патну и расположились в "Садах Компании" в Банкипуре. Для того, чтобы подробно разрабатывать интриги и интриги против интриг, нужно было куда больше места, чем у них было. В итоге, наваб ввел своего сына Мир Мирана в правительство Патны - "почетнейшее назначение, что дало ему притязания на постоянные подношения и жалования", и Рамнарайн (заплативший, однако, doceur (взнос за патент) в семь лакхов) вступил в должность наиба, то есть фактического губернатора провинции. Затем Клайв обратил внимание на безопасность для Компании сбора доходов от всех важных точек торговли селитрой. Он начал собирать третий батальон из сипаев - корпус, которым позже командовал капитан Тернер, и чье разрушение в 1763 - часть истории, рассказанной в этой книге. 27 мая Клайв покинул Патну и, заинтересованный безопасностью Рамнарайна, следил из Бара за дальнейшими начинаниями наваба.
   В 1760 подоспели новые беды. На сцене, по приглашению кое-кого из мятежных заминдаров и офицеров, появился могольский князь Али Гаухар. Пока он шел на юг, до него донеслась весть о смерти отца, и он принял титул падишаха и имя - Шах Алам. Клайв, который 25 февраля 1760 года уехал в Англию, в декабре оставил майора Кайо с небольшой армией, чтобы встретить неприятеля. Но Шах Алам достиг Патны раньше, и 9 февраля Рамнарайн встретил противника у стен Патны. История битвы на "равнинах Мохсинпура" хорошо изложена у Брума, но нас интересует история отступления, потому что ясно показывает нам одного из немногих выживших в когтях Мир Касима в 1763 - хирурга Уильяма Фуллартона. Англичан, защищавших Рамнарайна, было немного 700 - 800 человек. Рамнарайн высокомерно отказался остаться с английскими войсками до конца и обратился к капитану Кохрейну, коммандеру англичан, прислать помощь, и Кохрейн тотчас выступил с четырьмя ротами из сипаев на помощь Радже. Дадим слово Бруму:
   "Неосмотрительное разделение сил англичан привело к поражению; люди капитана Кохрейна пробились к Радже и прикрыли его отход, но противник атаковал со всех сторон и разбил их, пользуясь численным преимуществом. Три единственных офицера -- капитан Кохрейн, энсин Уинклбек и мистер Баруэлл, кто пошел в армию добровольцем, -- были убиты; сипаи, оставшись без командира, растерялись и побежали; всадники Камгур Хана стремительно догнали их, и весь отряд сипаев оказался покромсан на куски -- только одному сержанту и двадцати пяти рядовым удалось пробиться назад к расположению европейцев. Последние, при поддержке прочих рот из сипаев, также подверглись жестокой атаке, но не отступили: офицер, командовавший пехотой, и младший офицер (похоже, это был некий лейтенант Бак), под чьим началом была артиллерия, были убиты; единственным выжившим европейским офицером был доктор У. Фуллартон, хирург Агенства, принявший на себя командование. Когда немногие, оставшиеся в живых, поняли, что все потеряно, они принялись отходить к городу, окруженные врагами, но их хладнокровие и твердость заставляли последних держаться на почтительном расстоянии. Один из пушечных лафетов развалился, и англичанам пришлось заклепать его и оставить в поле, но опрокинулся и второй; тогда доктор Фуллартон заставил всех остановиться, неспешно поднял его, и только потом они продолжили свой путь; благодаря их невозмутимости и отваге оставшиеся благополучно вернулись в Патну". (Стр. 282)
   После битвы при Сирпхуре, которая могла бы оказаться решающей против Шаха Алама, если бы не бездействие Мир Мирана и зависть полковника Кайо, падишах отступил в сторону Миднапура, и Мир Миран вместе с Кайо пустились в погоню, соединившись 4 апреля 1760 с армией наваба у Монгалкута. Скучно будет перечислять все происшествия этой непростой кампании. Десятого апреля падишах повернул назад к Патне и столкнулся в Бихаре с Ло, и вскоре после этого продолжил окружать город. В ходе осады Фуллартон еще раз показал свою храбрость. Немногие люди в гарнизоне, после мужественного отпора, уже было оказались над пропастью отчаяния, когда к их удивлению и невыразимому восторгу, в полдень двадцать восьмого апреля часовой на стене заметил приближение подмоги. "Желанной помощью был небольшой отряд капитана Нокса, и он преодолел расстояние в триста миль за невероятно короткий срок -- 13 дней, под палящим солнцем, дважды перешел Ганг и испытал огромные трудности и лишения на своем пути из Бурдвана".
   История славных дел Нокса поразительней и опасней, даже если сравнивать ее с делами Клайва. Успешная ночная атака на лагерь Камгур Хана привела к тому, что последний отвел войско на значительное расстояние, и через несколько дней армия падишаха сняла осаду. Так была освобождена Патна, и Нокс обратил внимание на Каддам Хусейна, взбунтовавшегося военачальника Патны, выступившего с сильной армией в поход, чтобы присоединиться к падишаху. Нокс, которому помогал храбрый Шитаб Рой, лишь с горсткой людей сотворил чудо. Он встретился с врагом неподалеку от Бхирпура, и после жаркой схватки, несмотря на преимущество в войсках, враг был обращен в бегство, оставив на поле боя четыреста мертвецов; в руки Ноксу попали тринадцать боевых слонов и восемь орудий; всего шестнадцать европейцев были убиты и столько же сипаев. 22 июня прибыли Кайо и Мир Миран, после этого Нокс и его люди, что пустились было в погоню за врагом, вернулись в гарнизон Патны.
   Погоню за Каддам Хусейном продолжил Кайо, и она должна была закончиться успешно, если бы не трагедия, что произошла в ночь на второе июля, когда во время сильной грозы молнией был убит "юный Наваб" Мир Миран. После захвата города Беттиаха Кайо и его армия вернулись в Патну. Стоит кое-что добавить об этом офицере. Останься он в Бенгале, возможно, история пошла бы иным путем, потому что Кайо был недругом Мир Джафара, и одним из тех, кто получил немалое вознаграждение от Мир Касима за переворот 1760 года. Тридцать первого августа он передал командование в Патне капитану Ноксу, и десятого сентября 1760 прибыл в Калькутту. Двадцатого октября Кайо уже руководил переворотом в Муршидабаде и, после того, как все устроилось, вернулся в Патну, в компании человека, которому предстоит сыграть немаловажную роль на страницах этой книги -- майора Джона Карнака.
   Не будем пытаться следовать за Карнаком в его победоносной борьбе с падишахом Шах Аламом, его французами, и прочими союзниками шаха; проследуем же к чисто политическим событиям, приведшим к трагедии, о которой повествуют все три дневника хирургов. Шестого февраля 1761 падишах, потерпевший окончательное поражение от Карнака, явился в английский лагерь, пытаясь выгадать лучшие условия договора, которые только можно было получить. В письмах того времени, приведенных здесь, Шах Алама зовут Его Величеством, Королем и т. д.
  

3. Коалиция против губернатора Ванситтарта

   В феврале 1760, после решающей победы Форда над голландцами при Биддере, Клайв решил, что он может позволить себе покинуть Бенгал и отправиться в Англию; в это время кресло губернатора занимал Холуэлл, герой Черной Дыры, но, несомненно, это было лишь временным назначением. После отъезда Холлуэла Питер Эмьетт, тогдашний главнокомандующий Патны, кто по старшинству должен был принять кресло, уступил его Генри Ванситтарту, в июле прибывшему в Калькутту из Мадраса. Двадцать седьмого октября тихо и бескровно произошел переворот, в результате которого на маснад взошел Мир Касим Хан. Клайв основал этот маснад для Мир Джафара после битвы при Плесси.
   Смещения среди чиновников Бенгала, которые начал чужак из Мадраса, вызвали негодование. Лидером обиженных был, конечно Эмьетт, но, похоже, он был добродушного нрава, и если верить Ванситтарту, это Фуллартон подтолкнул столь мирного человека к конфликту. Восьмого января 1761 произошло разбирательство, и на нем Эмьетт представил документ перед Выборным Комитетом, где, не стесняясь в таких выражениях, как: "злоупотребление доверием", "позор", "участие в свержении человека, которого мы обязаны поддерживать, обязаны самыми священными скрепами, божественными и земными", и т. п., выразил от своего лица, а также от имен господ Эллиса и Смайта, совершенное неодобрение свершившемуся перевороту. Губернатор в ответе на эту записку жестко охарактеризовал Эллиса.
  
   "Мистер Смайт должен был подписать документ, и не стоит этому удивляться, потому что он уже подписывал записку подобного содержания от мистера Верелста, на совещании от восьмого ноября, подписал, не прочтя ничего, что ей предшествовало; но  почему мистер Эллис его подписал, после того, как рассыпал похвалы о свершившемся деле во множестве писем, особенно в том, что датировано двадцать четвертым ноября от имени Выборного Комитета в адрес губернатора и полковника Кайо? Это удивительно, и дает новый повод заподозрить то, что давно подспудно тлело: люди, которые не служат Компании или не имеют к ней какого-либо отношения, лезут в дела, которые их не касаются, и, к несчастью, получают власть над умами людей хороших, лучших, чем они сами; и они с ее помощью устраивают раздор среди населения, особенно среди влиятельных людей. Только подобные им могут бросить тень на последние события, разрушить все обещания перед Богом и людьми; это упрек, заслуженный лишь тем, кто таит нарочный умысел нанести немало вреда".
  
   Эллис ответил 11 января 1761. Его прежние высказывания были "обычными поздравлениями", но его "взгляды в отношении переворота никогда не менялись или хранились в тайне". "Рассуждения, что иные люди повлияли на его мнение, - хоть они и не столь лестны для его склада ума, - это похвала его принципам за счет его позиции, банально личной и совершенно чуждой рассматриваемому субъекту, которую стоило бы беречь; и вдобавок он в ответ лишь желает - для блага колонии - другим людям, облеченным властью, меньше прислушиваться при рассмотреннии общественных дел к подобным заявлениям".
   Ванситтарт в своем "Повествовании" предполагает, что истинная причина недовольства Эллиса в том, что последний, вернувшись из Англии, потребовал себе пост командующего войсками Патны, пост, на который два месяца назад был назначен мистер Макгвайр, и это притязание Ванситтарт признал необоснованным. Майор Карнак также был "сильно задет, когда я выказал желание оставить полковника Кайо, раз он присутствовал на всех заседаниях Тайного Комитета и отвечал за проведение его решений в жизнь, оставить у власти в Патне, пока их решения не будут исполнены".
  
      -- Противостояние политике губернатора со стороны полковника Эйре Кута и майора Карнака
   Начало правления Мир Касим Хана казалось многообещающим, и ему удалось достать огромную сумму денег для армии, так что губернатор Калькутты смог переслать два с половиной лакха в Мадрас, и деньги прибыли туда "крайне своевременно для нужд армии перед самым Пондишерри". Между тем, успехи Карнака против Шахзаде и капитана Уайта в подавлении мятежа раджи Беербхума в какой-то степени принесли мир в  неспокойную страну. Новой причиной тревожиться стал Рамнарайн, как мы помним, он был возведен в правление Патны смещенным навабом; Рамнарайн не ладил с новым и искал защиты у англичан. Кайо, отправленный в Пондишерри, передал командование войсками в Патне Карнаку, и как бы ни было уязвлено его самолюбие, но Ванситтарт приписывает майору четкое намерение негодовать при любом отклонении от того, что он полагал курсом великого полководца лорда Клайва. Выборный Комитет наказал Кайо распространить защиту на Рамнарайна, если наваб попробует выступить против жизни или чести последнего.
   Девятого февраля 1761 Выборный Комитет донес до Карнака следующее:
   "Мы верим, что не пришло время издавать приказ, поскольку кажется, что нынешний набоб хорошо относится к Рамнарайну", но в то же время комитет подтвердил ранее решение: "приглядывать за бывшими отношениями, чтобы обезопасить его". "Что касается Раджбуллуба, - говорилось далее, - у нас нет оправданных претензий, чтобы беспристрастно оценивать его ответственность перед набобом или кем-то иным, кого назначит набоб; это справедливое утверждение основано на сравнении многочисленных денежных сумм, которые он получил для оплаты расходов на перевооружение войск под его командованием, с тщательным изучением, сколько действительно войск под его началом и сколько он платит каждому из них, поэтому Раджбуллуб вновь служит, как верно решил набоб. Он заявил, это все, что он просит, и потому (что справедливо и обоснованно) вы должны оказывать ему всю необходимую помощь".
   На эти указания майор ответил двадцать четвертого февраля, в письме, которое Ванситтарт в своем "Повествовании" жестко назвал "неподобающим и надменным", "суетным и невоздержанным", "полным предубеждений к набобу". В письме было следующее.
   "Будьте уверены, я окажу любую помощь набобу, что в моих силах, как можно лучше устрою дела в этой провинции; и я с готовностью предложу свою помощь, чтобы навести порядок в денежных расчетах армии Раджбуллуба, поскольку он собирается вести себя с ними честно; но если он ждет моей поддержки в делах несправедливых, он сильно ошибается. Английские войска, которыми я имею честь командовать, никогда не будут сеять жестокость и гнет".
   "Ваши указания в отношении Рамнарайна будут скрупулезно соблюдены; я не мог бы получить иного приказа от вас, которой бы выполнил с большим удовольствием, о защите человека, за которым особенно приглядывает сам полковник Клайв, и этот человек заслуживает больше из английских рук за преданность, что он выказывает нам, как бы враждебно ни относился он при этом к набобу".
  
   В начале марта набоб и майор встретились в Бикунтпуре. Невозможно прочесть корреспонденцию Мир Касима без того, чтобы не поразиться его весьма примечательным умениям в написании писем и способности использовать ex parte, при том, что его поступки заслуживают более, чем достаточной критики. Если судить Мир Касима исключительно по его письмам, то мы бы посчитали его, по крайней мере, лизоблюдом. Будет наглядно поставить отчеты набоба и майора о встрече в соседних колонках; хорошо видно, как первый замалчивает факт, что он сам отозвал Рамнарайна и Раджбуллуба из края восставшего Камгур Хана.
   Письмо Карнака от шестого марта 1761
   Письмо наваба, полученное тринадцатого марта 1761
   Набоб все еще располагается в Бикунтпуре, в шести или семи коссах от того места, где я ждал его. Какими бы замечательными чертами характера он не обладал, смелость не входит в их число. Он позорно опасается Шахзаде, хотя незадачливый принц так низко пал, что его скорее надо жалеть, чем бояться. Он не подумал о том, что находится в достаточной безопасности с теми силами, что у него уже есть, и, не уведомив меня, послал за Рамнарайном и Раджбуллубом, которым я указал оставаться в землях Камгар Кауна с отрядом нашей армии под командованием капитана Чэмпиона. Как только мне довелось услышать об этом, я тут же приказал вернуться и капитану Чэмпиону и нанес этим набобу оскорбление столь большое, что он открыто спросил меня в Дурбаре, буду ли я исполнять все, что указано в письме президента. Я ответил, что буду, поскольку я хорошо понимаю, чего ожидает от меня мистер Ванситтарт, и он не подразумевает, что я буду раболепствовать. Затем я сказал ему, что управление английскими войсками поручено мне, и нет никакого повода оставлять какую-либо их часть в местах, с которыми они совершенно незнакомы, после того, как он отвел своих людей. Однако, по его просьбе, я приказал отряду капитана Чэмпиона ненадолго задержаться в Бихаре, но полностью его отзову, если набаб не пошлет своих войск действовать вместе с ними, и если он пренебрежет этим, то Камгар Каун точно воспользуется возможностью отойти в тыл.
   Я прибыл в Бикунтпур двадцать шестого числа месяца реджаба, и с превеликим удовольствием встретил майор Карнака, махараджу Рамнарина и махараджу Раджбуллуба. Среди всего, что поведал мне майор, оказалось и то, что он послал за войсками у Гэмти, в заминдари Камгар Кауна. Я ответил, что наказать Камгар Кауна нетрудно, но неверно так поспешно отзывать войска, принадлежащие Компании и мне, из места, где они располагались. Он не согласился с этим, но ответил, что точно отведет английские войска. Я вручил ему ваше письмо. Когда он внимательно изучил его, он заметил, что мистер Ванситтарт в двухсот коссах отсюда, и лично он будет делать то, что считает разумным. Я был уверен, что он действует по вашим указаниям, и никак не мог представить, что он даст мне подобный ответ. Затем набаб спросил меня, как я смотрю на то, чтобы он стал субахдаром и желаю ли помочь ему в этом. Я прямо пообещал ему, что окажу любую помощь, которая в моих силах, как преданный друг по чести и справедливости, и большего я не сделаю ни для него, ни для кого другого. Этот вопрос дал мне пищу для подозрений, что у него есть подобные неясные причины выставить меня глупцом; был бы это тот случай, он бы получил отказ. Я уехал от набоба вчера вечером. Как вы можете судить, мы оба остались неудовлетворенны друг другом: он - тем, что я так свободно высказывал ему свои мысли, невероятная вещь в этих краях; а я - за то, что он, похоже, стал причиной проволочек и задержек в наших военных планах.
   Ванситтарт говорит в своем "Повествовании" (1766) о "пренебрежении майора к набобу при этой встрече", но в письме Выборного Комитета (в нем состояли Ванситтарт, Эмьетт, Эллис и Самнер), помимо сожаления об отсутствии взаимопонимания между майором и навабом, осуждался отзыв последним Рамнарайна и Раджбуллуба - "крайне неразумный поступок и заслуживает порицания". Несмотря на утверждение, что "расположение войск и определение всех военных задач должно проводиться вместе с нашим командующим офицером", комитет при этом постановил, что "во всем необходимо уважать уклад страны и не забывать о сборе доходов", потому майор, вынужденный принимать срочные решения (т.е. о безопасности войск), должен подчиняться навабу. "Мы полагаем, - добавили они, - разница достаточно понятна, и льстим себе, что больше по этому поводу не возникнет никаких споров". В этом ожидании им пришлось трагично и полностью обмануться.
   Несколько недель спустя после встречи в Бикунпуре, полковник Кут прибыл в Калькутту, и двадцать второго апреля он принял командование войсками в Патне. Его инструкции Выборного Комитета, присланные днем раньше, следует читать так:
  
   "Майор Карнак сообщил нам, что между набабом и Рамнарайном есть разногласия насчет провинции Патна. Мы надеемся, что их можно разумно и дружелюбно уладить, и просим вас, чтобы вы помогли в этом вопросе всем, чем можете. Так как Рамнарайн выказывает поразительную верность Компании и получил от полковника Клайва особые гарантии защиты его личности, судьбы и власти, мы советуем вам охранять его от всех попыток давления или несправедливостей, и более того, сохранить для него место в правительстве Патны, если он все еще заинтересован там оставаться. Нам не нужно добавлять, что для всех сторон будет гораздо лучше, если при этом вы наглядно покажете набобу долг, в котором мы оказались перед Рамнарайном, и предотвратите этим необходимость применения силы".
  
   Восьмого мая Карнак, после прибытия Кута, написал Выборному Комитету о своем желании вернуться в Калькутту и отправиться в Англию, но, встретившись с Кутом, майор обнаружил, что их взгляды совпадают, и его отъезд отложился. Я постараюсь быстро, как только могу, перечислить события, случившиеся между приездом Кута и снятием Кута и Карнака. Однако довольно важно заметить, что Макгвайр, глава Компании в Патне, почти не имел никакого влияния на важные события, но его симпатии были полностью на стороне наваба. Пропустим множество не слишком важных материалов и перейдем к письму наваба к губернатору от шестнадцатого июня 1761.
  
   "С тех пор, как прибыл полковник Кут, в соответствии с вашими указаниями, почитая его волю выше моих собственных интересов и принимая во внимание нашу взаимную дружбу, я никогда не испытывал такого недостатка в согласии и мире, как сеййчас. После его прибытия сюда, он обратился ко мне в следующей манере, ведомый интересом к Королевским делам, что "пока он остается здесь, я должен ежемесячно давать ему лакх рупий на расходы, а когда он отправится в Дели, мне придется дать ему несколько отрядов и двенадцать лакхов". Я был вынужден принять эти условия для удовлетворения полковника, и я пошел к Его Превосходительству и сказал ему: пусть я буду ответственным, но он не должен их требовать. После этого полковник заставил меня заплатить еще пятьдесят тысяч рупий, сверх того, что я уже отдал ему. Тем не менее, покорный желанию полковника, я дал ему обговоренную сумму при помощи махараджи Рамнарайна, кроме заплаченной ранее. Его Превосходительство не стал оставаться здесь и устремился в Дели, и теперь где-то в пути. Когда он готовился к отправлению, я поговорил с полковником, беспокоясь о суннудах (*подарках (хинд.), здесь - знаках власти), но он был недоволен и воспрепятстовал мне возражать. Я оказался перед необходимостью закрыть глаза ради его удовлетворения и уступил ему, не собираясь поддаваться вновь. Рой Шитаброй, назначенный Его Превосходительством заниматься делами, связанными с негоциацией, все время стремится все запутать. Я часто высказывал полковнику желание уволить этого человека, как подстрекателя, и назначить на его место другого, но полковник ко мне не прислушивался. С тех самых пор, как он приехал сюда, и вплоть до нынешнего мгновения, я прислушивался к его словам и почитал их величайшей важностью, чтобы установить дружбу между нами и добиться его расположения. По правилам дружбы я соблюдал все обычаи и условия, стараясь развлечь, накормить и наносить обоюдные визиты, соблюдал более внимательно и сердечно, чем по отношению к кому-либо прежде. Я старался угодить ему во всем, ублаготворить его и добиться взаимодействия; но несмотря на все, он не оценил ничего, что я ему предлагал. Согласно тому, что вы написали мне о делах махараджи Рамнарайна, я поговорил с полковником, и, по его рекомендациям, назначил махараджу Раджбуллуба проверить счета. Голам Али Каун и вышеупомянутый махараджа ходили до Келлы и обратно пятнадцать или шестнадцать дней вместе, но Рамнарайн не дал им ни единой бумаги, ни сопровождающего писца. После ко мне явился полковник и сказал: "Мы, европейцы, не понимаем, как вы ведете здесь расчеты, я пошлю к вам махараджу Рамнарайна, и вы не должны его прогонять, но вы можете проверить счета сами". Мне это не понравилось, но, тем не менее, на следующий день он прислал его ко мне, против моей воли, вместе с мистером Уоттсом*
  
   *Хью Уоттс - сын Уоттса, который вел секретные переговоры с Мир Джафаром перед Плесси. Его мать была известной леди из Калькутты, позже прозванной, как Бегум Джонсон.
  
   С этого дня и до настоящего мига, он (Рамнарайн) тратил время на хождение туда и обратно и копался в бумагах, но не дал даже каури и не послал ни единой рупии в казну; и хотя я жаловался, никто не желал меня слушать или возместить мне горе. Как только я приехал сюда, английские сипаи расположились у городских ворот и не позволяют моим людям входить и выходить. Мистер Макгвайр был чем-то раздражен, я ходил к нему на факторию, и оттуда - к полковнику, там мне удалось присесть и побеседовать. Он объявил, что во вторник, двенадцатого зеккада, я должен идти к Келле и в пятницу, пятнадцатого, распорядиться прочесть Кутб и чтобы сикхи одержали победу во имя Его Превосходительства. На это я согласился и вернулся домой.
   Когда мои офицеры услышали, что я намереваюсь выступить к Келле, они продемонстрировали, что у каждого из них нашлась особая причина прийти ко мне - положить свои прошения и петиции передо мной; и пока сипаи не сняты, они не могли спокойно пройти туда и обратно; а ведь, когда в Килле погибли Мир Магомед Джаффар Алли Каун и Нафир-ул-Мулк, никаких сипаев перед городскими воротами не было, и потому пока их не снимут, нет возможности ходить мимо; кроме того, я считаю, что сипаи - люди низкого происхождения - часто препятствуют тем, кто облечен властью, и наставляют на них ружья, а так как большинство моих людей горды и надменны, подобные споры могут разрастись в беспокойства; поэтому я написал письмо полковнику с просьбой убрать сипаев от ворот, и только тогда я войду в Келлу. После того, как он получил это письмо, в котором было не больше, чем я рассказываю здесь, полковник разозлился и забылся настолько, что сказал, что посадит вновь падишаха, и заявил присутствующему при этом Голам Али Кауну, что он не снимет стражу от ворот, и если мне нужно, то пускай я шлю свои войска и снимаю их сам.
   С того дня, как полковник приехал сюда, он объявил мне, что я должен принимать все, что он сочтет нужным посоветовать, и, кроме того, он говорил в личной беседе и в сообщениях, что приносили мистер Уоттс и шейх Кумауль, следующее:
   "Я должен назначить Нундкумара в Фоджидари*, что в Хугли, дать власть над Пурни сыну Али Кули Кауна, восстановить Мазаффера Али (кто похитил драгоценности Масир-ол-Мулка на восемь лакхов рупий) на посту земиндара Карракпура, восстановить Камгур Кауна на земиндари Радшай и Динагепур, чтобы удовлетворить его"**.
  
   *Фоджидари (Фаусдари) - место индийского властителя в большом районе Чукла
  
   ** На эти обвинения Кут ответил следующее (семнадцатого июля 1761): "В дальнейшем наваб обвинил меня в стремлении принудить его уладить неприятности с Комгар Кауном и Раджой Карракпура. Я заявляю, я никогда не упоминал ему о них в каком-либо ином свете, чем этот: если он не может по каким-то причинам захватить их, пусть договаривается с ними; и, в особенности, я отказывался принимать их вакилов и никогда не вел с ними переписки, если не считать тех двух писем, которые я написал по желанию наваба, и их копии переданы президенту.
   Что касается людей из Динагепура, сыновья последнего раджи (чью землю отнял наваб, после того как взял нуззур в десять лакхов рупий) подали мне прошение с просьбой, чтобы я поговорил с навабом об их интересах, и передали прошение для наваба, которое я целиком изложил в этом деле.
   Если говорить о Радже Радшая, то мистер Бэтсон желал, чтобы я приложил усилия, и мы с навабом служили бы ему, потому что он разорен Ройройаном, и его земля ему больше не принадлежит. Я в точности передал это ему, и с той поры этому несчастному старику (ему около семидесяти лет) связали пятки и чуть ли не до смерти забили раттановыми палками. Этот чудовищный в своей жестокости поступок не был сочтен достаточным, и старика посадили в кандалы, да так и оставили, пока мистер Бэтсон из человеколюбия с трудом для своих интересов добился его освобождения из оков; но несчастный старик все еще томится в тюрьме.
   Что до Мирзы Келли Али, я никогда не упоминал его навабу, и никто не мог сделать этого по моему приказу. Единственный человек, кто заинтересовал меня, это несчастный брат Мир Джафара, с которым я некогда был знаком и кого я нашел на своем пути в Патну у Раджемана - голодающим, вместе со его большой семьей. Я умолял наваба что-нибудь сделать для него, и он приказал давать ему тысячу рупий в месяц, в основном, по ходатайству Раджбуллуба; он, по моей просьбе, преследовал свои интересы в этом случае, но несчастному это нисколько не помогло, он до сих пор не получил ни единой рупии.
   Что до сообщения с разглагольствованиями о том, что Фуджидар Хугли потерян, то мистер Уоттс упомянул в приватной беседе с Раджбуллубом, будто если наваб отдаст этот пост Нундкомару, то это обяжет некоторых джентльменов, чья дружба может ему пригодиться, и это в действительности было намеком со стороны, дружественной навабу".
   В примечаниях Ванситтарт говорит, что старик, чьи страдания описывает Кут, не был Раджой Радшая, но был диваном Рани. "Эта страна, - добавляет он, - (богатейшая в Бенгале) находилась под инспекцией офицеров Дурбара в подчинении Джаффара Али Кауна, кто занимался сбором денег вместе с диваном. В том же состоянии все осталось сейчас". Для удобства обычного читателя стоит пояснить, что Ройройан - звание высшего должностного лица, который подчинялся навабу - дивану или главному налоговому офицеру провинции.
  
   Поэтому я желал, чтобы полковник назначил муттаседи* проверить итоги моего восьмимесячного правления и освободил меня, но он не стал этого слушать. Все мои надежды зиждутся на вашей дружбе и на нерушимость ваших обещаний. Я нахожу одно лишь утешение среди моих нынешних страданий: надежда, что я нахожусь под защитой вашего слова, и оно хранит меня, без этого невозможно было бы выжить. Я чаял надежду, что с налогов в провинции я смогу заплатить свой долг Компании и пополнить свою армию, но до сих пор ничего не сделано; я со страхом жду, что сипаи соберутся, как это было при Мир Джафаре Али Кауне, и начнут угрожать моей жизни, и принесут позор, и растопчут честь моей семьи. За восемь месяцев моего правления я едва мог улучить момент, чтобы выпить глоток воды. У меня не было времени поесть или насладиться сном. Четыре месяца, пока я здесь, наполнены бедами, и у меня нет иного счастья, кроме как доверие, которое я питаю к вашей дружбе. Мой позор и бесчестие велики, и мне некому пожаловаться, кроме вас; я надеюсь, что вы вскорости напишете мне письмо с советами, как я могу выпутаться из этих трудностей и восстановить свое доброе имя и уважение. Господь свидетель, я пережил каждую мелочь, о которой пишу, и мистер МакГвайр ознакомлен со всеми обстоятельствами. Мне так жаль, что вы, мой покровитель и доверенный соучастник моих сожалений, находитесь сейчас так далеко, и так много времени уходит на то, чтобы написать, отправить и получить письмо. Начались дожди, и дневная плата сипаям возросла. Дела в стране ежедневно становятся все хуже, и каждый вклад делает мою жизнь обузой мне; мои надежды на вашу благосклонность; и ради Бога не медлите с ответом, иначе дела мои рухнут. Теперь остается, чтобы вы, обеспокоенный моим благополучием, приехали сюда или послали за мной, чтобы я поведал вам свои горести.

(Собственной рукой наваба)

   Почти все кончено, и плачевное положение моих дел в этом месте заставляет меня отчаиваться. Я написал вам о каждой подробности, я уповаю на ваше милосердие, что вы рассмотрите каждое слово и быстро рассеете мои беды.
  
   *Муттаседи. Ванситарт определяет это как должность местного чиновника. Термин обычно применяется к любому человеку, кто может учитывать доходы и расходы, как по приказу правительства, так и человека, облеченного властью.
  
   Это письмо, весьма преувеличенное, как и способ его повествования, и столь небрежное к истине, в конце концов, служит отражением мрачнейших ожиданий наваба.
   Хотя Империя Великих Моголов уже давно перестала быть могущественной, все же ее затянувшееся существование на данный момент и много лет спустя превратилось в кольцо, нарисованное на стене, к которой крепилась вся цепь судопроизводства в Индии. Мир Джафар получил Могольский суннуд, но у Мир Касима все еще не было этого документа, такого важного для осуществления власти. Наваб горько жаловался, что полковник стоял на его пути и препятствовал ему получить желанный "суннуд субахдари".
   Назрел кризис. Очевидно, что полковник просил наваба войти в форт и прочесть кутб, чтобы сикхи сражались во имя Его Превосходительства. В письме от пятнадцатого июня наваб сообщил Куту, что он принял окончательное решение подчиниться условиям, но поскольку его "рисалдары и джемадары" негодуют от постоянного пребывания сипаев низшей касты (телингов) перед воротами, они отказались сопровождать его, и поэтому он сам не может войти в Форт. Само письмо и то, каким образом оно было послано, оказались сюрпризом для полковника, и даже больше, когда обнаружилось, что Наваб посоветовался со своими офицерами, и охрана его лагеря удвоилась. В ночь на шестнадцатое, когда "полковник Кут устроил праздник для голландцев и пировал", а его "стражи расположились вокруг Киллы", поднялась тревога - возникшая (как утверждал Мир Касим, и МакГвайр поверил ему) из-за происков Рамнарайна - что наваб якобы собирается напасть на город. Будет разумно привести отчеты Кута и Мир Касима о произошедшем в соседних колонках.
  

Кут

Мир Касим

   Вечером десятого июня, после того, как я получил различные доклады о поведении набоба, я сказал капитану Эйзеру, что я намереваюсь утром нанести набобу визит, чтобы попытаться решить наши проблемы, и за ужином пожелал этому джентльмену распорядиться, чтобы солдаты и мои обычные помощники были готовы выйти, как только рассветет.
   Около шести часов следующего утра я выехал из своего лагеря к лагерю набоба (он примерно в двух коссах отсюда) с двадцатью четырьмя всадниками-европейцами и ротой сипаев, которых тогда было меньше, чем мне положено, когда я наношу официальные визиты; и я послал вперед мистера Уоттса, чтобы дать знать набобу, что я иду и жду его. Когда я прибыл к его шатрам, уже было около семи.
   Я узнал, что набоб обвиняет меня, будто я неистово ворвался в его лагерь; но, напротив, я спешился с лошади недалеко от шатра Дурбара, в месте, где я всегда спешиваюсь; и после того, как я увидел мистера Уоттса, я спросил: где же набоб? И он ответил мне, что тот спит в занане*.
   Так как, благодаря моим тайным осведомителям, у меня был повод подозревать, что намерения набоба оставляли желать лучшего, я спешился и  вынул из ольстры пистолеты, для безопасности (я редко отправляюсь в путь с саблей), но объявил, что не взвел курок, и я подтверждаю, что прошел не дальше шатра Дурбара, где я просидел какое-то время. Когда набоб так и не явился, я приказал капитану Эйзеру отрядить двух солдат, чтобы посмотрели: нет ли войск в задней части шатра, и теперь я заявляю, что никого не было и в зенане. Раз наваб не пришел, то и я отправился назад.
   Около полуночи махараджа Рамнарайн собрал своих людей и послал весть полковнику, будто я готовлю свои войска атаковать утром Келлу, и что я не пощажу никого из них. Полковник, попавший в западню, поднял своих людей. Мои хиркарры** уведомили меня об этом, но я не поверил.
   Этим утром мистер Уоттс вошел в мои личные покои, рядом с зенаной, закричал: "Где наваб?", но остановился. Сразу после полковник Кут, охваченный превеликой страстью, в сопровождении всадников, пехотинцев и сипаев, с пистолетами на взводе в каждой руке, ворвался с бранью в мой шатер. Так получилось, что я уснул в зенане, и рядом не было ни одного моего стража.
   Как я могу передать неподобающее поведение полковника, когда он ходил от шатра к шатру с тридцатью пятью всадниками и двумястами сипаями, и спрашивал: где набоб? Он оставил нескольких людей у зенаны и сокровищницы диванов и пошел к четвертому шатру. Евнух сераля и мистер Уоттс не дали ему войти и сказали, что набоб спит, и что это личный шатер зенаны. Полковник вернулся и, когда обошел всю мою армию, и увидел, что каждый безоружен и не готовится к нападению, вернулся назад в Келлу.
   Этот низкий человек (Рамнарайн) - неблагодарен и неблагонадежен, он замыслил вред: и предполагать, что столь злобный человек не боится гнева Господня и даже позабыл сам себя, значит давать повод для взаимной неприязни.
  
   *женский шатер
   **вестники
  
   Когда Магвайр еще не знал версии о произошедшем Кута, он написал Ванситтарту так, комментируя письмо Наваба: "В такой же степени я предвижу нехорошие последствия, раз ваш главнокомандующий получил такие полномочия. Немногие могут вытерпеть потерю хоть малейшей крупицы власти, которой они облечены, и  немногие могут нести ее бремя с терпением. Если вы не можете приехать сами, я ведь вижу, что джентльмен из Мадраса не шлет полк, то не отзовете ли вы полковника и не ограничите ли власть майора лишь военными операциями?" Однако консул Калькутты после прочтения писем наваба и МакГвайра добился, чтобы полковник Кут и майор Карнак* получили распоряжение вернуться в Калькутту, оставив в Патне четыре пехотных роты и два батальона сипаев под командованием капитана Карстерса, и этот офицер должен был действовать исключительно по приказам главы фактории.**
  
   *Майор Карнак во время этих неприятностей сопровождал Шах-Алама на пути в Дели. "Король", как англичане называли падишаха, по этому случаю выдвинул предложения диванам трех провинций. Ванситтарт был крайне раздосадован привычкой короля адресовать большинство своей корреспонденции не губернатору и совету, но только совету - такое пренебрежение этикетом Ванситтарт приписывал влиянию майора, желавшему унизить его власть.
  
   **Власти Калькутты действовали, как только получили письма наваба от шестнадцатого и семнадцатого июля. Письмо полковника Кута к губернатору и консулу датировано семнадцатым, и поэтому он протестовал: "Я не первый человек, чьи действия осудили, не выслушав. Потому я не могу не смотреть на это, как на обычную неудачу, преследующую одного меня". Повествование, том 1, страница 243
   Что до неприязни наваба к охране ворот, сипаи были частью его армии, и им был отдан приказ не впускать в город и не выпускать из города никого, принадлежащего его лагерю. Мир Касим открыто сознался в своей неспособности приструнить войска, и Карнаку пришлось пережить неприятные мгновения с плохо обученными солдатами Муршидабада. Полковник выразил желание поставить к воротам кое-кого из личных людей наваба вместе со своими.
  

5. Эллис становится главой Патны

  
   Раздел VII "Повествования о делах в Бенгале" Ванситтарта почти полностью посвящен попытке отразить с помощью писем Карнака "заносчивость, и самомнение, и стремление извратить каждый приказ губернатора, и поддерживать дух сторонников" последнего. Как мы говорили, майор был весьма воодушевлен оскорблениями властей Совета, высказанные его же участниками, которые не только отстаивали мнение майора, но и давали ему аргументы для неуважения их приказов, самостоятельно расписываясь под разногласиями, вместо того, чтобы запротоколировать их и вынести на общее обсуждение. Однако ясно, что Карнак подозревал, если не был уверен, что губернатор собирается пренебречь обещаниями и снять неприкосновенность Рамнарайна.
   В сентябре 1761 прибыли письма из Англии, в которых говорилось, что господа Самнер, Макгвайр и Плейделл должны быть сняты, и вскоре после этого Смит подал в отставку и отправился в Европу. Их места заняли Джон Картер Уоррен Хэстингс, Джонстон и Хэй, а Эллис стал главой Патны, куда он прибыл в середине ноября. Инструкции, выданные новому главе, послужили предметом бурного обсуждения среди членов совета. Хоть они и не упоминали Рамнарайна, было указано, что "злоупотребление защитой слуги от его хозяев" было рассчитано вызвать "лишь только ревность и неприязнь между набобом и Компанией" и "совершенно противоречит нашим взаимоотношениям с набобом". Доверенное лицо не должно прямо или косвенно участвовать в любых делах туземного правительства или вместе с людьми, принадлежащими ему, но обязано предоставлять вооруженные силы в распоряжение наваба, когда тот попросит. Некоторые члены Совета верно осудили это предложение, по которому глава Патны был лишен права свободно решать какими делами будут заниматься английские войска. Хэстингс, при полной поддержке губернатора, придерживался мнения, что хоть у Главы и не будет такого права, но все же он может докладывать консулу, предполагать, куда понадобятся наши войска, будет "вредно для английского характера". Карнак полагал, что Эллису нужно дать дозволение принимать решения самому. Эмьетт думал, что внесенное предложение бесчестит вышестоящих, унижает совет и есть невиданный случай со времени главенствования мистера МакГвайра, и с этим мнением соглашался Кут.
   С прибытием Эллиса в Патну споры между местными царьками возросли в таком количестве, что бессмысленно останавливаться на каждом из них подробно. Среди самых ранних и очевидных примеров таких споров можно привести арест офицера правительства по имени Мунсерам по жалобе гомасты* английской фактории, арест армянина по имени Коджа Аратум за вмешательство в монополию Компании по торговле селитрой, поиски двух дезертиров в Форте Монгхир. Однако будет более полезно оставить эти детали в стороне и начать обсуждать вопрос, из которого выросло бесконечное число разногласий.
  
   *индийский агент Ост-Индской компании
  

6. Частная торговля слуг Компании

  
   В письме от двадцать четвертого января 1767 года Клайв и его Совет сделали замечание, что точно и подробно подводит итог нравам того времени, которое мы обсуждаем. "Мы, - пишут они, - теперь дошли до ваших инструкций о внутреннем рынке, которые вы справедливо считаете основой кровопролития, бойни и волнений, произошедших за последние годы в Бенгале". Внутренний рынок, о котором здесь говорится, определен Ванситтартом, как "торговые дела, которые проводят частные лица за свой счет и залог, торговля местным сырьем и перепродажа его здесь же. ... Частная торговля состоит из товаров, непригодных к вывозу, но которые перепродаются в провинции, или же она состоит из конфискованных вещей, выкупленных у казначея туземного правительства".
   К такому внутреннему рынку Ост-Индская компания (коллегия иностранных торговцев) не питала непосредственного интереса. Компания с бесконечными потерями и тратами добилась с помощью своих агентов свободы от могольских пошлин (кроме гавани Сурата) для всех экспортируемых товаров и принадлежащих коллегии, но Компания никогда не пыталась добиться привилегий для частной торговли своих слуг. Для губернатора или глав нескольких факторий было привычным предоставлять дустуки (или паспорта) на товары, которые проходили без налогов, благодаря привилегиям, дарованным могольским правительством, но получение дустука на товары, приобретенные служащими Компании, не являющихся агентами, но частными торговцами, за свой счет могло - или скорее должно - было рассматриваться, как мошенничество. Как весьма верно заметил Ванситтарт: "Падишах Моголов никогда не думал, что частные иностранные торговцы будут в более прочном положении, чем местные. Если любая группа иностранцев могла вести торговлю всеми товарами, произведенными в стране, и продавать их в любом количестве в той же стране свободно от налогов (хотя в то же время местные обязаны были платить все пошлины), следовательно, иностранцы должны сами контролировать всю торговлю, а местное правительство - потерять все доходы от налогов".
   Просто и очевидно предположить, что раз уж это различие между экспортной торговлей компании и внутренней торговлей частных служащих существовало само по себе, то не только слуги компании беспокоились об увольнении или тревожились при размышлениях, что могут быть уволены в назидание. В стране присутствовал обширный слой английских торговцев, свободных от какой-либо морали, как писал Хэстингс в апреле 1762 года:
   "Угнетение, творившееся при поддержке англичан, будит дух в приспешниках набоба противостоять им ... я полностью уверился, что это зло применяется по всей стране теми людьми, которые вероломно переняли привычки наших сипаев или зовут себя нашими гомастами ... я был удивлен, когда увидел несколько английских флагов, развевавшихся там, где я побывал. Я не верю, что мне пришлось идти на лодке со спущенным флагом. Каким бы правом они не защищались (поскольку я мог доверять только тому, что вижу, не задавая вопросов), я уверен, что их частое появление не сулит ничего хорошего доходам набоба, спокойствию в стране или чести нации, но очевидно только убавляет вышеперечисленное. ... Вы понимаете, сэр, что по таким маленьким нарушениям, слишком мелким для прилюдной жалобы, постоянно повторяющимся, местное население привыкает неодобрительно глядеть на наше правительство, и от этого доверие к англичанам страдает больше, чем от причин, которые стали величайшей важностью в спорах между нами и набобом".
   Нетрудная задача раскрасить мрачными, но, увы, правдивыми цветами печальную картину Бенгала среди таких условий, но мы удовлетворимся воспроизведением немногословного, но убедительного анализа Ванситтарта.
   "Частные посредники (гомасты) назначили сами себя разбирать дела, особенно если в них затрагивались их собственные интересы или интересы их хозяев; избиение и пленение офицеров, занимающих важные чины в местном правительстве, солдаты и сипаи выполняли приказы, они силой отнимали товары, они участвовали во всех торговых делах, назначали свои цены, вымогали платежи, поднимали английские флаги, подделывали документы, без объяснений; лавки закрывались, деревни вымирали, и с одной стороны слышны были крики отчаяния против тирании и угнетения от англичан и их гомастов, а с другой - против высокомерия наваба и его офицеров".
   При обсуждении действий Эллиса в Патне, факты, что мы привели, должно тщательно держать в уме. Например, обвинение против Мунсерама, что он "задержал опиум, принадлежащий мистеру Хэю, несмотря на то, что дустук был при товаре, и не дал его провезти". Здесь - я могу ошибаться, но все же осмелюсь предположить - частный случай утверждения Ванситтарта: "каждое усилие местного населения противостоять гнету и вымогательству торговли частных английских гомастов немедленно истолковывалось, как попытка посягнуть на права Компании".
  

7. Краткие выводы

   Ванситтарт приступил к исполнению своих обязанностей, начав с унижения тех, кто был с ним в Совете, по этой же причине Карнак смог завершить письмо, чуть-чуть не дотягивающее до высокомерного, следующим отрывком:
   "Впрочем, я не одинок в этом, как разумно предположить; если весь совет смог объединиться, (... половина, если не большинство) окажется солидарна со мной в настроениях".
   Смещение Мир Джафара, к которому привела неуравновешенная политика Холуэлла, стало шоком для нравственных чувств многих из совета и особенно для армейских офицеров, вдобавок подозрение, что Ванситтарт предаст Рамнарайна, как он предал Мир Джафара, и передаст его в руки Мир Касима, возросло еще больше. Когда сегодня мы листаем страницы книг Ванситтарта, мы не можем не чувствовать, что он в конце ощущал себя преданным "невозможной верности", вопреки всему надеясь на честность и ум своего выкормыша - Мир Касима.
   Однако история внутреннего рынка стала основой вопроса.
   Ясно, что если привилегии, которые охраняли внешнюю торговлю Компании, использовались в частной и внутренней торговле слуг Компании, результатом должно было стать не только разорение местных торговцев, вкладывающихся полностью, но и местного правительства, которое при таких условиях приносило в жертву свои налоги. В 1762 году прозорливый ум Хэстингса оценил тот факт, что за торговыми трудностями лежат глубокие политические проблемы; "Боюсь, - писал он Ванситтарту, - ничто не достанет до корня этих зол, пока не появятся некоторые надежные границы между властью набоба и нашими привилегиями". Когда в 1765 году Ванситтарт представил свои "Оригинальные бумаги" о внутренней торговле, он сказал: "Пока она не будет полностью отменена или разумно управляться, она будет источником продолжительных споров. Невозможно урегулировать ее, пока не будут установлены границы юрисдикции Компании и власти туземного правительства", и затем он столкнулся с дилеммой.
      -- Если Компания сможет установить права и фактически возьмет в руки целую страну, она не сможет ввести войска и защищать ее. Если они не овладеют страной, и правительство не сможет собирать свои пошлины, это вновь породит бесконечные споры.
      -- Ни падишах, ни наваб, ни оба сразу не удовлетворятся пребыванием подобных гостей; и целый континент, из собственных интересов, может подняться против них.
   Работу над этой проблемой в действительности, хоть об этом и не было сказано, облегчила жестокость Мир Касима.
  

8. Миссия Уоррена Хэстингса

   В свете споров между главой Патны и навабом стоило хорошенько подумать о личности человека, которому наваб доверял, и послать его к правителю, чтобы он успокоил его: вера в него английского правительства никоим образом не уменьшилась. Для этой цели нельзя было найти более подходящего человека, чем Уоррен Хэстингс, бывший агент Коссимбазара, житель Морадбага, знакомый с обычаями двора Муршидабада. Посланнику даны были следующие инструкции:
  

Пятнадцатое марта 1762 года

  
   Какое-то время мы видели тревогу или подозрение в поведении набоба, которые мы можем отнести лишь к ложным донесениям и наветам злонамеренных людей; и охваченные желанием успокоить его, - поскольку нам не нужно ничего, лишь только сохранить нынешнее спокойствие на этой земли, и разрешить все споры, и соблюсти условия договора, заключенного между ним и Компанией, - мы сочли нужным направить вас, к кому набоб питает огромное доверие, чтобы вы принесли ему следующие уверения от нашего имени.
   В то же время мы будем крайне обрадованы узнать, кто эти люди, что взращивают в нем подозрения. Мы думаем, что некоторые из них могут быть как теми, кто находится под нашей протекцией, так и теми, кто вращается в окружении набоба. Вы можете заверить его, что мы жестоко накажем тех, кто принадлежит нам, когда бы мы ни установили их вину, и настоятельно рекомендуйте ему сделать также с его людьми.
   Чем скорее вы возьметесь за это поручение, тем лучше, потому что желание добиться искренности между нами и набобом может помочь предотвратить плохие последствия для этой страны.
  
   Вероятно, в инструкциях была угроза со стороны губернатора, адресованная оппозиции, но если она и была там, то ее встретили с изрядной долей иронии. Я не думаю, что кто-то раньше заметил предложение, которое мистер Эмьетт отложил "на следующий день собрания", оно поистине было жестокой издевкой в адрес губернатора. Эмьетт торжественно встал с места и сделал заявление.
  
   "Мистер Эмьетт припомнил, что губернатор упоминал, будто двадцать лакхов рупий были обещаны Коссим Али Кауном Совету, но он не спешит выплатить эти деньги, пока не погасит долг перед Компанией. Поскольку так оно и есть, мистер Эмьетт придерживается мнения, что нужно внести в инструкции мистера Хэстингса обязательно добиться обещанных двадцати лакхов, и когда он их получит, то вместо того, чтобы поделить их между членами совета, что подогреет подозрение, будто наше одобрение переворота было куплено, нужно положить деньги на счет компании". Ванситтарт, Холуэлл, Кайо, Самнер и МакГвайр услышали это заявление.
  
   Мистер Хэй торжественно заявил, что обязательство в двадцать лакхов, возвращенное губернатором без разрешения совета, было возвращено без нужных полномочий, и потому он должен настоять на возвращении ему платежа; Джонсон придерживался того же мнения, однако добавил, что "Компания должна ожидать от своих агентов, что они примут и передадут платеж на свой счет". Карнак выдвинул парадоксальное суждение, что только настойчивость в получении выплаты может разрешить проблему, "однако так может казаться только простодушным джентльменам в Совете, которые, вероятно, воображают, что все они получат денежную компенсацию в обмен на субахдари для Кассим Али Кауна, поскольку на самом деле из этой заявленной просьбы вытекает прямо противоположное"
  
   Ответ губернатора дышал благородством, и факты, которые он открыл, сделали честь его принципиальности. Не только он, но и Холуэлл, Самнер, МакГвайр отказались принять предложение Мир Касима выплатить двадцать лакхов. Губернатор после рождения сына получил от наваба вексель на двадцать пять тысяч рупий, и передал его в казначейство Компании. К восьмому февраля 1762 года наваб заплатил шесть лакхов рупий-сикка*, Переданные провинцией же - пятьдесят три лакха обычных рупий. О каком обмане можно говорить? Предложение, выдвинутое ныне, способно только усугубить существующую тревогу. "Надеюсь, - продолжил губернатор, - Эмьетт не придерживается такой точки зрения, но трудно постичь, из каких соображений оно появилось. Конечно, не из беспристрастного взгляда на Компанию или из какой-то убежденности в справедливости требования, потому что он никогда и не намеревался предложить Компании то, что получил при представлении Джаффара Али Кауна Совету и Выборному Комитету, и ни разу не высказывал мнения, что у Компании есть такое право".
   Однако большинство решило, что это требование должно быть удовлетворено, и внесли поправку в инструкции Хэстингса. Девятого апреля он выехал и прибыл второго мая в Патну, где надеялся встретиться с Эллисом, однако этот джентльмен отправился в свой загородный дом у Сингиа, в пятнадцати милях от города, и осторожничал, закрывшись там на пять дней, которые Хэстингс провел в Патне. Затем Хэстингс поспешил встретиться с навабом в Сасараме. Наваб горячо опроверг недружелюбие или подозрение к англичанам со своей стороны, и пообещал, что если кто-либо из его свиты будет заподозрен в подстрекательстве, он накажет его в пример другим.
   "Меня печалит, что вы, джентльмены, без причины или следствия, страдаете от подобных подозрений, которые зародились в ваших сердцах, и заявляете мне, вашему другу, о них. Кто-то из вас, кто распускает обо мне дурные слухи, множит клевету и выставляет меня врагом перед вами, - и он вам неизвестен. Жестокость мистера Эллиса на моих глазах, притеснение моих людей, волнение в стране, моя власть, низведенная до презрения по всему Индостану, и препятствия на пути любого начинания Компании в провинции Бихар".
   Упрямый характер мистера Эллиса казался в то время единственной трудностью при попытке наладить идеальные отношения с Мир Касимом - трудность, ставшая непреодолимой, из-за факта, который Хэстингс охарактеризовал так: "самые яркие из дурных его (Эллиса) поступков встречали одобрение большинства из Совета". В конце концов, миссия Хэстингса не принесла ничего лучшего, кроме хорошего совета двум непримиримым врагам.
  
   *в отличие от обычных, принятых в Ост-Индской Компании, сикка весили больше.
  

9. Попытка Ванситтарта урегулировать внутренний рынок

  
   Миссия Уоррена Хэстингса отчетливо отразила серьезную проблему внутреннего рынка. Пока он был в Сасераме, Хэстингс пояснил навабу жесткие правила, которые губернатор хотел внести, намереваясь покончить со злоупотреблениями английским флагом на местных торговых судах. Здесь мы имеем дело не с правилами, но с их последствиями.
   Суть частной внутреннего рынка уже была определена ранее, но надо указать, что хоть частные торговцы и не понимали, как привилегии для экспортной торговли Компании не могли страховать частные риски Компании без того, чтобы не поставить местных торговцев в чудовищно невыгодное положение, но наваб, с другой стороны, намеревался полностью запретить европейцам торговать внутри страны. Ванситтарт и Хэстингс были готовы допустить и допустили, что имперский фирман не дает права частной торговле на дустук, и поэтому европейские купцы были обязаны платить таможенные пошлины, равно как и местные. Однако наваб отстаивал позицию, что его предшественники раньше ограничивали внутренний рынок для европейцев, чем бы это ни было обосновано. Он заявлял, что право покупать и продавать местные товары полностью в его руках, и он смотрит с недоверием и отвращением на рынки английских гомастов, проникших даже в самые отдаленные уголки его страны. Аргументы губернатора были кратко изложены им и Хэстингсом в письме, адресованном Совету, из Монгхира, от пятнадцатого декабря 1762 года:
  
   Как с одной стороны мы не видим никакой причины, почему английские джентльмены, и прочие обитатели Калькутты, и подчиненные фактории должны вести внутреннюю торговлю с дустуком Компании или с каким-то иным преимуществом с большей выгодой, нежели местные торговцы, так и с другой думаем, что будет невероятно трудно, если мы и все, кто под нашей властью, не будем уравнены с торговцами и обитателями прочих частей Бенгала, и не будем торговать на равных условиях, всеми товарами и в любом месте, и это заставит наших агентов и гомастов не рваться в местные суды и вести дела без силы и угнетения.
  
   Если так, то, с одной стороны, английские торговцы были склонны злоупотреблять привилегиями Компании, прикрывая свои частные сделки дустуком, который законно применить можно было лишь к морской торговле, наваб, с другой, демонстрировал сильную склонность пресечь любым путем для них выход на внутренний рынок. В этих обстоятельствах нельзя было сомневаться, что правила прохода речных судов, которые восемнадцатого мая 1762 от имени губернатора принял Хэстингс, должны были дать повод беззаконным и высокомерным офицерам Мир Касима, кто мог бы найти иной приемлемый предлог закрыть внутренний рынок, вести себя мирно и правомерно.
   Возвращаясь к событиям, которые нам придется миновать очень быстро, вот как пояснялась суть существующих проблем: в июне 1762 Хэстингс вернулся в Калькутту. Губернатор слег на два месяца из-за опасной болезни, и Эмьетт занял его место. "Первым, что я услышал о делах после выздоровления, - пишет Ванситтарт, - это начавшаяся война с навабом, жалобы сыпались на меня со всех сторон, офицеры правительства объявили, что их власть попрана английскими гомастами, потому они больше не могут сохранять даже малейшего порядка в управлении делами, возложенных на них, или собирать налоги в правительственную казну, и что английские купцы отказываются платить подати за соль и прочие товары, но, с другой стороны, джентльмены с подчиненных факторий и английские гомасты уверяют, что они заплатили все налоги, несмотря на то, что многие их судна задержаны".
   Одинаково тревожась сменить обстановку и посмотреть, чего можно добиться своим непосредственным присутствием, Ванситтарт решительно вознамерился нанести набобу визит в Монгхир вместе с Хэстингсом, в роли его помощника, и выехал двадцатого октября. В Муршидабаде он был уже третьего и оставался там по делам до двенадцатого числа; тридцатого он прибыл в Монгхир, "где набоб принял меня со всеми обычными знаками уважения. Не проходило и дня, когда бы я ни ходил с мистером Хэстингсом навещать набоба или же он приходил к нам. Он постоянно твердил о плохом обращении мистера Эллиса, о несправедливости, которую тот подстроил мне и Совету, не возмущаясь таким поступком. Я знал, что не властен удовлетворить его в этом желании, и ответил, что все эти споры ведутся долго, и так как сейчас мы встретились с ним, то стоит установить определенные правила, которые устроят обе стороны и предотвратят споры в будущем. Он всегда горячился после этого довода, и я понял, что ни он, ни мистер Эллис никогда не станут друзьями. Однако я надеялся, что можно устранить причины несогласия, и их вражда останется похороненной в их сердцах".
   Бедный оптимист Ванситтарт! Через год Мир Касим станет убийцей и Эллиса, и Эмьетта, и толпы безоружных и беззащитных английских пленников. Говорят, что по поведению правительства можно судить о сути оппозиции, которую оно провоцирует. Когда миновало три года после резни в Патне, Ванситтарт опубликовал свое "Повествование", и он придерживался мнения, что его эксперимент с Мир Касимом шел верным путем, но не ясно, отчего он не сделал хоть робкой попытки понять противников, которых провоцировала его поддержка наглого набоба.
   Ванситтарт рассказывает нам, что потом наваб пожаловался на "новшества во внутренней торговле солью, бетелем, табаком и прочим", и на "наглое злоупотребление властью нашими гомастами, которые занимаются тем, что возят товары в дальние уголки страны. Он убедительно говорил, что у нас нет прав так торговать с нашим фирманом, и что подобное наносит невообразимый ущерб и беспорядок его правительству, и все преимущества лишь ради частностей; он вкратце настаивал, что мы не должны больше продолжать торговать таким образом, но должны ограничить торговлю так же, как было до воцарения Мир Джафара. Хотя я придерживался о правах фирмана той же точки зрения, что и наваб; они не могут быть истолкованы шире, чем применительно к товарам, привезенным морским путем, и товарами, которые производят на вывоз; поэтому я был вынужден уступить преимуществам, которые приносили большее или меньшее удовольствие слугам Компании пять или шесть лет; потому я объяснил набобу, что под внутренней торговлей или торговлей из одного места в стране к другому, мы понимаем только ведение дел на том же основании, что и другие купцы; что мы всегда платили больше или меньше пошлин правительству за возможность торговать, но так как размеры их не регулируются и меняются, много споров возникает по этому поводу; что мы можем осведомиться о размерах пошлин, которые платят мусульмане и прочие торговцы, и в соответствии с этим дать общий приказ, по которому всем и повсюду придется платить пошлины. На это набоб с трудом согласился и заявил, что если после этого возникнут еще какие-либо споры, и утвержденные налоги не будут заплачены, то у него не останется иного средства, кроме того, чтобы открыть торговлю полностью, дать свободу местным торговцам, и всем другим любой нации, торговать беспошлинно".
   По этому обязательству Ванситтарт, Хэстингс и наваб подписали следующий договор о внутренней торговле:
  
   "Первое. Всем товарам, ввозимым или вывозимым морским путем, выдается дустук Компании, и они провозятся без задержек и свободно от налогов, как обычно.
  
   Второе. Товарам, продаваемым из одного места страны в другое, произведенным внутри страны, таким как соль, бетель, табак и пр., дустук Компании не выдается, но они должны иметь дустук от буксбундера*, шахбундера или другого офицера туземного правительства.
  
   Третье. Во время получения вышеупомянутого дустука и перед отправкой товаров, пошлины должны быть уплачены в соответствии с расценками, которые должны быть установлены особо и приложены к этому соглашению.
  
   Четвертое. Все вышеупомянутые пошлины, уплаченные перед отправкой, должны быть оплачены полностью, так, чтобы после отправки товаров ничего не пришлось платить ни в чоки** на дорогах, ни в месте продажи.
  
   Пятое. Все товары, защищенные дустуком Компании или же правительства, не должны задерживаться или изыматься. Стража и чоки не должны ничего предпринимать, лишь попросить посмотреть на дустук, помимо тех случаев, когда они видят лодки, нагруженные большим количеством товаров, чем указано в дустуке; в этом случае они немедленно должны дать знать на ближайшую английскую факторию, а также ближайшему офицеру правительства, по приказу которого они могут провести тщательную проверку; но они не должны задерживать товары на дороге.
  
   Шестое. Если кто-либо попытается провезти товары без дустука правительства или Компании или тайно добудет дустук Компании для провоза соли, табака и прочих местных товаров из одного места в другое для внутренней торговли, то такие товары должны быть изъяты и конфискованы. Стража и чоки на дороге должны задержать их и послать записку на ближайшую английскую факторию, а также ближайшему офицеру правительства.
  
   Седьмое. Если кто-либо, не имея дустука, попытается тайно провезти лодки или товары под присмотром и в компании с другими лодками или товарами, обеспеченными дустуком, то такие лодки или товары, тайно провезенные, должны быть изъяты и конфискованы.
  
   Восьмое. Гомасты повсеместно должны вести торговлю свободно, как торговцы, и ни в коем случае не применять силу в покупке и продаже. Если возникнут какие-либо споры в отношении ведения их дел, они не должны пытаться искать сатисфакции сами, но направлять свои жалобы фузедару или другому офицеру правительства; и гомаста, вызванный в надлежащем порядке, должен предстать перед ним, чтобы ответить на обвинение и разрешить вопрос.
  
   Девятое. Чтобы удержать фузедаров и прочих офицеров правительство от какой-либо пристрастности, они должны передавать набобу копии дел, в которых замешаны английские агенты или гомасты, кто, если считает себя оскорбленным, может послать то же самое своим начальникам, и он может подать жалобу губернатору, кто, если случай того требует, обратится к набобу для возмещения ущерба, и когда фузедар или иной офицер правительства будет признан виновным в пристрастности, набоб накажет его в назидание прочим."
  
   Эти обоснованные правила, которые мы не могли не привести, стали причиной жестоких ссор.
  

10. Ванситтарт и Хэстингс в Патне

  
   После прощального визита к Мир Касиму, который выдвинулся со свой армией в поход против Беттиаха и Непала, губернатор и его помощник отправились в Патну и достигли ее первого января 1763 года. Четыре дня они провели с Эллисом в обсуждении жалоб, которые посланник набоба принес вперед и которые, в основном, касались ворот Бабунна - небольших воротец в северо-западной части города и ганга*, известного как Полковничий ганг, который был установлен "без каких-либо прав, разрешений или приказов, ни со стороны Компании, ни со стороны набоба". Речь идет о воротах, которые дозволяли людям с фактории войти в город коротким путем, иначе бы им пришлось пройти лишние пять или шесть сотен ярдов к западным городским воротам, но набоб настаивал, что в целях лучшей охраны порядка города, ворота должны быть закрыты, и губернатор подумал, что лучше уступить. Были отданы распоряжения уничтожить ворота. Губернатор покинул Патну пятого января, девятого - Монгхир. Шестнадцатого он уехал из Кассимбазара, "когда услышал весть, что французские корабли на рейде Баласора, и прибыл в Калькутту восемнадцатого".
  

11. Конфликт в Совете

  
   Пришло время и Ванситтарту отведать трудностей в ведении дел с Мир Касимом. Пока губернатор был в Монгхире, он объяснил набобу, что по его прибытии в Калькутту, в соответствии с подписанными условиями, во все подчиненные фактории будут посланы приказы от Совета; набоб прекрасно знал, что приказы губернатора не будут иметь эффекта, пока не присоединятся те из Совета, кого он самолично попросит, "но, пишет Ванситтарт, едва я успел покинуть его, как он тут же разослал копии моих писем своим офицерам во все уголки страны, с указанием, что все английские гомасты, которые откажутся следовать им, должны быть изгнаны из страны".
   Такое самоубийственное безрассудство со стороны набоба можно объяснить только гипотезой, что он был горько раздосадован уступкой позволить английским купцам вести торговлю наравне с местными. Нет сомнений, что он считал Ванситтарта человеком слабовольным и столь вовлеченным в защиту его (набоба) интересов, что, вооружившись властью губернаторских писем, набоб был на верном пути, чтобы начать постепенно вырезать английскую торговлю и торговцев. Легко вычислить, что действия Мир Касима подтолкнули губернатора объединиться со своим противником в Совете, так что можно надежно утверждать, что с этим шагом набоб вступил на опрометчивую дорожку, которая закончилась тем, что нельзя искупить и что удовлетворило лишь его чувство мести. Совершая одну глупость за другой, набоб в одном из писем освободил Ванситтарта и Хэстингса от ответственности.
  
   Губернатор оказался в совершенно невозможной ситуации и даже хуже, потому что в Монгхире он получил пятьдесят тысяч фунтов для себя и двадцать тысяч для полковника Кайо. "Он был неспособен от природы, - пишет Элфинстоун, - бороться с самонадеянными советчиками и неистовым языком противников, и он оказался уязвимей, чем обычно, осознав, сколько денег он задолжал набобу, и из-за вовлеченности во внутреннюю торговлю, хоть и не ввязываясь в злоупотребления".
   По прибытию в Калькутту он узнал от Эмьетта, что всем членам совета были разосланы приказы приехать из подчиненных поселений, за исключением глав Патны и Читтагонга (из-за расстояния), и что майор Карнак занял свой пост. Первого февраля губернатор написал длинную заметку для обсуждения, в которой он оправдывал свои действия попыткой наладить внутреннюю торговлю, и, в частности, дал ответ агентам в Дакке на их энергичное описание убытков, в которые их предприятия ввергли новые правила. Он унизился ответить на следующее измышление в письме Джонстона и Хэя, что основная идея ущемления торговли - выгадать что-либо для себя. "Если верить майору, а он - член совета, то в соответствии с указаниями наших достопочтимых хозяев, только военные проблемы подлежат обсуждению. Я не могу постичь, как можно подвести под это урегулирование методов ведения торговли солью, бетелем и табаком, или как он может быть судьей в подобном вопросе; и если вы решили последовать его совету, то я далек от осуждения его присутствия". Между тем, в ожидании созыва совета, губернатор написал навабу, что иные правила будут установлены советом, и что он обязан остановить своих людей от жестоких действий по отношению к английским агентам. Эмьетт, возглавляющий совет во время отсутствия Ванситтарта, также подготовил доклад, в котором отрицалось, что губернатор был облечен властью принимать подобные действия.
  
   Пятнадцатого февраля собрался совет, включая Ванситтарта, Эмьетта, Бэтсона (главы Касимбазара), Билльерса (главы Лакипора), Картье (главы Дакки), Хэстингса, Джонстона (главы Бурдвана), Хэя, Мэрриотта и Уоттса. Все, кроме губернатора, Хэстингса и Уоттса, согласились с тем, что надо позвать майора Карнака, и, поскольку большинство были за, майор Адамс тоже занял свое место. Процедура началась с доклада Эмьетта, в котором осуждались все действия губернатора в Монгхире и Патне. Перед закрытием разбирательства на день, Карнак предоставил письмо с заявлением - "Местоположение Патны весьма вероятно является местом, откуда мы можем ожидать неприятностей" - заявление, на которое Ванситтарт возразил, что "все его высказанные пожелания усугубили их (споры с навабом), и, более того, в этих целях он готов действовать вместе с мистером Эллисом".
  
   На совещаниях восемнадцатого и девятнадцатого февраля, когда рассматривали просьбу наваба о воротах Бабунна, нам не удалось найти ни единого члена совета, кто поддержал бы решение губернатора, и двое или трое упрекнули наваба в замысле унизить английский народ и, вероятно, во враждебных действиях. В результате навабу было адресовано безаппеляционное письмо, приказывающее вновь открыть ворота. По поводу ганга же совет единодушно поддержал губернатора.
  
   Если мы заглянем в историю англичан в Бенгале и не со скромной задачей обозначить события, которые привели к резне в Патне, то необходимо привести здесь подробный отчет о действиях совета за каждый день, и, несомненно, нет ничего более интересного, чем сравнение взглядов, приведенных в нескольких отчетах, но нам стоит поторопиться. Ясно, что губернатор в своем письме перешел границы своей власти - "если бы это решение, - пишет Элфинстоун, - не сопровождалось жестокостью и бранью, оно было бы обосновано в силу факта".* За исключением Ванситтарта и Хэстингса, совет постановил, что имперские фирманы дают право торговать местными товарами без налогов, хотя семеро из двенадцати думали, что из милости, но не по праву, навабу должно позволить брать налог в два с половиной процента от стоимости соли; губернатор договорился с навабом о девяти. С решением, которое, как кратко приводит Элфинстоун, определяется, как "агенты были единственными судьями во всех спорах с частными лицами, и глава фактории - в спорах с ответчиками наваба", согласился даже Ванситтарт, Хэстингс остался на своих позициях в одиночестве; и в эти наши беспокойные дни стоит вспомнить слова сильного лидера поздних дней: "Так, раньше я жил среди туземцев низкого происхождения, и в то время, когда правительство относилось к нам, хуже, чем к рабам, мы встретились с великой милостью и даже уважением со стороны земиндаров и офицеров правительства, потому я могу смело отрицать справедливость этого мнения; я добавлю больше из пережитого опыта, что если наши люди, вместо того, чтобы назначать себя господами и угнетателями страны, посвящают себя честной и справедливой торговле, они повсюду будут уважаемыми и желанными гостями".
  
   * "Кто бы ни прочел, - пишет Ванситтарт, - предыдущую часть повествования, тот легко оценит отвратительные особые черты, присущие манерам майора Карнака, благодаря этому письму, врученному мистером Эмьеттом". Элфинстоун пишет: "Верно, что майор Карнак переписывался с мистером Эллисом с помощью шифра и был центром всей корреспонденции мятежников из числа государственных служащих, но не очевидно, что у него и мистера Эллиса был какой-либо план по привнесению разлада, хотя, похоже, подобно всем, кто был на их стороне, они ждали его с удовольствием".
  

12. Нарастающая ярость наваба

  
   Мы расстались с Мир Касимом, когда он отправился в поход против Непала. Если верить сведениям, изложенным в Seir-i-Mutaqherin, поход этот запятнал наваба позором и подтвердил то его качество, о котором давным-давно заявил Карнак: трусость. Должно быть, не в радужном настроении наваб вернулся из Беттиаха, чтобы встретиться еще с одной проблемой - англичанами. Вначале ему пришлось оценить, что он имел дело не с Клайвом, а Ванситтартом. Его письмо от двадцать второго февраля может отражать его истинные чувства; он полагал, будто слово губернатора - закон.
  
   "Когда вы пришли с письменным соглашением, что было заключено между нами, я воображал, что его поддержат все джентльмены; но поразительно: ни один человек не одобрил его. Несмотря на все указания, которые вы недвусмысленно дали главам факторий Патны и Дакки, они не обратили на них никакого внимания, но ответили вот что: "Мы не оцениваем поступки губернатора; когда джентльмены из Совета напишут нам, мы немедленно последуем их приказам".
   С того времени, когда Мир Магомед Джаффер Каун получил власть, и до настоящего момента я не знал никого, кроме вас*. Теперь джентльмены со всех факторий игнорируют ваши указания, но требуют приказов от совета, и они рушат дела в обеих провинциях: Бихаре и Бенгале, - земиндари, торговля, риаты и т.п., и я не могу постичь - почему? У меня не было никого, кроме вас, и я не собирался договариваться с кем-то другим, и потому я откровенно пишу, если вы собираетесь соблюдать наши договоренности, вы должны действовать так, чтобы джентльмены не могли возражать, если нет - уведомите меня об этом. Я понимаю, что некоторые джентльмены склонны посадить иного субахдара. Это кажется мне мелочью. Пусть они сажают, кого хотят, и меня не коснутся последствия. Я не вижу причин обращать на это внимание. Бог создал мир, и все создано Им ... Я дал вам земли на сумму пятьдесят лакхов рупий за войска, чтобы разбить моих врагов, но поразительно, что большинство джентльменов, напротив, собирают войска против меня, чтобы разрушить мою страну. Все верят, что европейцы заинтересованы в этом, но каждый видит, что меня это удивляет!
  
   *Под "вы" и "вас" в этом письме, я полагаю, Мир Касим имеет в виду предыдущего губернатора, не конкретно Ванситтарта, потому что того не было в Бенгале, когда Мир Джафар занял муснуд.
  
   В письме от двадцать шестого февраля наваб еще убедительней. Не слишком ли смело надеяться, что в один прекрасный день Историческое Общество Калькутты или Азиатское общество Бенгала сможет издать книгу писем Мир Касима, чтобы на одном развороте был персидский текст и его перевод? Это письмо подводит итог.
  
   Из того, что вы написали моим офицерам, выходит, что Совет не дал одобрения на соглашение, заключенное между нами. Уверен, что бы ни написали ваши гомасты, все справедливо и верно, но мои люди лишь лгут и грязно клевещут. Я должен терпеть убытки от вашей торговли, пусть вам будет хорошо; но кто возместит мне мои убытки от потери налогов, которые платят благодаря моему правлению?
  
   Я должен отрубить головы своим офицерам, но ваши гомасты, виновные в угнетении, получают от вас одобрение. Вы прекрасно знаете, сэр, что я никогда не намеревался принимать подобное соглашение; я принял его просто потому, чтобы доставить вам удовольствие. Теперь совет не согласен с ним и желает заключить иной договор, что неразумно. Я вновь повторю мои ранее высказанные просьбы. Первое: до сих пор назим Бенгала переписывался с губернатором Калькутты, как я писал и пишу вам, не общаясь с другими членами совета.
  
   Второе: я упоминал вам ранее, что торговля Компании появилась в незапамятные времена, но сейчас, кроме торговли Компании, гомасты английских джентльменов принялись торговать солью, табаком, сушеной рыбой, деревом и прочим, и покупают у местных силой, и вымогают, и постоянно затевают несправедливые ссоры и пререкаются с моими офицерами, так что эти бедные жители, купцы и работники в моей стране подвергаются давлению, и вы, и я сам обеспокоены несправедливыми придирками. Теперь я говорю, пусть ваши гомасты торгуют, как раньше, во ввозимых и вывозимых товарах, и воздержатся торговать теми товарами, за которые платят налоги моему правительству и которые суть причина споров и разорения местных жителей и бедняков.
  
   Третье: если я буду нести бремя расходов на армию, и управления страной, и налоги Его Величества, и если ваши гомасты обманным путем будут вести торговлю товарами, которые недопустимы в моей стране, и если мои офицеры не будут иметь власти или возможности противостоять им... Если будет так, то выше моих сил вести дела субахдари. Я желал бы не касаться такого количества неприятностей, вы могли бы сделать мне одолжение и найти иного, кто взвалил бы их на себя. Со своей стороны я душевно устал от этих споров и пререканий. Почему вы берете на себя труд посылать войска против моих людей? Почему вы пишете им покинуть их месторасположение? И отправляетесь ко мне, потому что у них нет сил вам противостоять? Вы знаете, что в Читтагонге, Миднапуре и Бурдване, которые, согласно договору, я передал вашей Компании, нет ни единого из моих людей, и мне приходится отказываться даже от привычной одежды для себя. Если вы не постановили это законно только для меня, я очень удивлен.
  
   Притворное игнорирование Мир Касимом власти совета, конечно, возымело тот эффект, что члены совета обеспокоились просветить его и потому почти не попытались защитить достоинство губернатора. Было определено, что к письму губернатора к навабу должен быть добавлен отрывок, поясняющий, что последний лишь их агент, и что решение о причинах принимает большинство в совете. Хэй, конечно, хотел бы зайти дальше и фактически заявил, что письмо должно быть подписано всем советом, но его инициатива не была поддержана. Однако, сейчас всем стало ясно, что споры зашли слишком далеко, и необходимо предотвратить окончательный разлад и войну, и что необходимо попробовать приступить к мирным переговорам со стороны большинства из совета. Поэтому Эмьетт и Хэй были избраны послами, но прежде чем было получено разрешение от наваба на эту миссию, был совершен акт насилия и даже хуже.
   Из Дакки пришли вести о стычке между туземными офицерами и сипаями, которых послали освободить лодки, задержанные в Джафарганге, и можно было уверенно ждать, что подобные стычки начнутся ежедневно и будут длиться, пока с одной стороны люди наваба подчиняются приказам из письма губернатора, а факторам, с другой, советом велено противостоять силой любому вмешательству. В тот же день, когда новости пришли из Дакки, пришли новости о более серьезных волнениях в Бихаре. Главой трех отрядов сипаев у Моу был назначен лейтенант Доури, с инструкциями "очистить дорогу делам Компании" и "схватить всех, кто им мешает". Лейтенант захватил Акбара Али Хана, сборщика налогов набоба, и привез его в тюрьму Патны, оставив отряд сипаев при Таагепуре охранять селитру Компании. Мир Касим приказал пятистам всадникам захватить отряд, но они прибыли на место боя слишком поздно, они повернули к Таагепуру и после жестокой схватки захватили сипаев Компании и гомаст. Наваб, кто все еще выказывал нерешительность в переходе к крайним мерам, задал гомастам трепку и приказал отпустить пленников.
  
   В марте месяце Мир Касим послал губернатору ряд писем, в которых выказывал, сколь велико его негодование, и называл Эллиса родоначальником всей жестокости и своим ожесточенным, непримиримым врагом. "Если вы склоняетесь допустить действия мистера Эллиса, то вам лучше отдать управление страной в его руки, тогда и вы, и я сможем освободиться от неприятностей, поскольку я убежден, что совет не положит конец спорам". Конечно, у совета не было такого стремления, во всяком случае, пока их торговля не будет в безопасности. В одном из писем Мир Касим заходит так далеко, что использует фразу "ваши слуги и люди низкого происхождения", в другом он пишет: "У меня нет иных средств, кроме как уподобиться вам и использовать выражения, которые разъедают нашу дружбу". Эти письма были зачитаны в совете двадцать четвертого марта, и Губернатор был вынужден отослать навабу ответ, больше похожий на ультиматум.
  
   "Я получил ваши письма от одиннадцатого, четырнадцатого и пятнадцатого текущего месяца. Что касается препятствий нашей торговле и споров между подданными вашего правительства и нашими, то наши первоначальные приказы, обращенные к вам и вашим офицерам, касались возмещения убытков при любых жалобах на нас; но столь часто они выполнялись без какого-либо результата, и потому мы, понимая, что нарушения и беспокойства с каждым днем возрастают, причем настолько, что наши дела во многих частях стран почти остановились, не можем применить иного средства, кроме как силой освободить наши дела; и поэтому, как бы ни было это для нас неприятно, мы были вынуждены отдать подобный приказ всем факториям, с которыми вы раньше должным образом советовались.
  
   Мистер Эллис действовал в провинции Патна согласно с вышеупомянутыми приказами, выданными ему советом, ради наведения порядка в делах Компании; и здесь я должен особо отметить по поводу того, что этот джентльмен не обращался к вам за советом по какому бы то ни было случаю, - вы сами не позволили сделать ему этого шага, когда объявили, что не будете отвечать ни на одно из его писем, и действительно оставили без ответа четыре из них, которые он вам на самом деле написал.
  
   Я не вижу, что бы вы отдали приказы кому-либо из ваших офицеров воздержаться от препятствий нашим делам, потому что они до сих пор продолжают это делать, всемерно пользуясь своей властью, за исключением тех мест, где стоят наши войска, и когда вы отдадите такие приказы, чтобы положить конец препятствиям, мы, в свою очередь, не будем чинить препятствий вашим офицерам или офицерам вашего правительства.
  
   Я писал вам раньше о наших решениях и просьбах, и теперь я вновь осведомляю вас, что мы будем настаивать на утверждении каждого их пункта. Я, как и весь совет, принял твердое решение поддерживать вас в вашей власти и всех правах, но если вы помешаете нашим людям в исполнении приказов, которые мы заверили и с которыми вы ознакомлены, мы будем рассматривать такое поведение, как открытое объявление войны; но чтобы продемонстрировать вам наше искреннее желание избежать такого исхода, мы решили послать к вам мистера Эмьетта (в сопровождении мистера Хэя) для целей, о которых мы писали вам раньше, послать так скоро, как только мы получим ваш ответ на это письмо.
  
   В этом письме я должен обратить внимание на две особые фразы, которые вы использовали: "слуги и люди низкого происхождения". Мне не хочется предполагать, что вы могли охарактеризовать подобным неприличным выражением джентльменов из совета, но они, и я, настаивают на пояснении, чтобы у нас не было причин терпеть неуважение".
  
   Прежде чем это письмо было отправлено, до Калькутты дошли новости, что Мир Касим устроил переворот, о возможности которого он ясно намекал Ванситтарту и Хэстингсу, пока они были в Монгхире. Мера сама по себе столь же умная, как и бесполезная с точки зрения государственного мужа, какой был замечательный тонкий ход - Декларация об Индульгенции короля Якова Второго. Мир Касим, очевидно, похитил эпизод из Арабских ночей, где мы читаем, как честная женщина вместо того, чтобы стереть меловой знак на двери ее хозяина, пометила все прочие двери. Призванный простить налоги английской внутренней торговле, Мир Касим ныне отменил все налоги вообще, для англичан и для местных, на два года. Вот как Элфинстоун описывает эффект этой новости на Совет.
  
   "Эта новость затуманила разум правящей верхушке совета. Все объявили, что это попрание прав Компании; кое-кто высказался, что это попытка узурпировать права на пошлины падишаха без его ведома, хотя они сами признали, что и льготы, и территории мало зависят от падишаха; другие отрицали права набаба, которому они сами отдали субахдари и поддерживали войском против короля, использовали силу, которую они сами с удовольствием дали ему, чтобы он подточил их королевские привилегии и разрушил их торговлю; один из членов совета потешался над мнением, что у наваба есть хоть какая-то независимость на его земле, и считал, что такое притязание на права хуже для его нанятых агентов, чем для членов совета. ...Такой тон появился у людей, которые семь лет назад жили в рабской зависимости от правительства наваба, и кто с последующими договорами не получил прав, только обман, что якобы можно влиять на его администрацию. Мотивы, повлиявшие на них, пропорциональны величию их притязаний. Никто не выдал перед лицом опасности своих тайных замыслов; честь фактории, достоинство дустука и над всем - слава нации, которая страдала от засилья контрабанды".*
  
   Вскоре после этого заседания совета пришли новости о новой волне насилия из-за подстрекательства наваба - в Джиа, и его помощник в Дакке полностью остановил торговлю в этом районе. Мы можем только гадать, почему совет не дал указаний армии находиться в боевой готовности, меры, которые они решили принять, ясно вели к окончательному разрыву отношений с Мир Касимом; и наваб, столь далекий от одобрения идеи миссии Эмьетта и Хэя, склонился к мнению, что это повторение миссии, которая сместила его предшественника. Подобную мысль высказал Бэтсон первого апреля, но губернатор все еще цеплялся за мнение, что "у набоба нет умысла ссориться с нами", и было решено, что "нужно вновь написать набобу и настоять, чтобы он принял представителей; и господа Эмьетт и Хэй должны отправиться в Коссимбазар и ждать там его ответа". Отказ со стороны наваба принять требования рассматривался как "открытое намерение с его стороны прийти к разрыву с нами".
  
   * Споры в совете можно найти в третьем томе "Повестования" Ванситтарта. Со всем должным уважением, я не могу отделаться от мысли, что насколько заявления Мир Касима о свободной торговле были вредными, если не сказать разрушительными для бесспорных привилегий Компании, настолько и еще больше свободная торговля европейских торговцев была опротестована навабом, и сарказм Элфинстоуна о "засилье контрабанды" эффектен, но не слишком справедлив.
  

13. Делегация Эмьетта и Хэя

  
   Девятого апреля Эмьетт и Хэй покинули совет вместе с инструкциями, которые губернатор не одобрил, но подписал, потому что это было "установленным правилом во всех правительствах Компании ... каждый его член должен подписывать общедоступные приказы и записи, противоречащие его взглядам, если он придерживается иного мнения, чем большинство на заседаниях". Прочесть о сути этих инструкций читатель может в "Подлинных бумагах, относящихся к беспорядкам в Бенгале" Ванситтарта; нет необходимости приводить их здесь.
   Пятнадцатого числа наваб написал: "у меня нет возражений против прибытия мистера Эмьетта, о котором вы писали раньше. Отзовите ваши войска, которые вы отправили вперед, и пусть мистер Эмьетт пройдет сюда так же, как вы приходили ко мне, и после его прибытия я отнесусь к нему так, как мне подобает". Но в тот же день, перед тем, как было написано это письмо, пусть наваб и заблуждался, полагая, что "несколько подразделений с ружьями и артиллерией уже идут сквозь холмы и леса", Совет позаботился о военных мерах, которые следует применять при начале конфликта. Если наваб пойдет к Патне, то англичане в тех краях постараются сами завладеть городом и ждать дальнейших приказов от совета или майора Адамса. Коль задача атаковать город окажется слишком опасной, то они должны "занять такую позицию, чтобы смогли успешно обороняться и, если возможно, прикрывать факторию, пока не получат дальнейшие приказы, как и сказано выше. Если наваб останется в Монгхире, они следуют тем же указанием. Если он идет к Калькутте, то после захвата города они должны выйти к Руинилле и быть готовыми присоединиться к майору Адамсу. Но возник вопрос: "Как им сообщить о разладе или как они могут истолковать его начало?" С одной стороны трудность заключалась в большом расстоянии между Калькуттой и Патной и, как следствие, сложности держать Эллиса в курсе о том, что происходит, а с другой - если джентльмены в Патне начнут действовать по собственному усмотрению, может произойти ошибка, из-за которой Компания ввяжется в войну. Для сохранения безопасности было решено, что люди с фактории Патны должны запросить в письменной форме разрешения у Совета, прежде чем действовать по ранее выложенному плану. На это девятого мая глава и совет Патны дали ответ:
  
   Мы получили ваше письмо от четырнадцатого числа сего месяца с решениями Главного Совета, которые, как мы их поняли, не позволяют нам трактовать какие-либо действия набоба, как враждебные, как бы сильно они нам не грозили; но мы будем ждать вести от вас об объявленной войне. Трудно сказать, кто будет здесь, чтобы получить ваши приказы, но, скорее всего, никого из нас или здешнего собрания, как мы сейчас убедительно поясним.
  
   Мы получили новости (не от хиркарахов) о том, что если из Калькутты выдвинется армия, то набоб намеревается прийти сюда и атаковать нас, и в этом случае он, несомненно, разрушит наши дааки* и отрежет любые сношения подобным способом. Это случится на третий день его похода, прежде чем мы сможем получить достоверные сведения о нем; и одинокий коссид** за двенадцать дней достигнет Калькутты, если не встретит помех на пути, но, скорее всего, при таком положении дел он никогда не доберется туда, и, что еще более вероятно, ваш ответ никогда до нас не дойдет. Но что же нам делать тогда?
  
   Эта фактория, как прекрасно известно, не обороноспособна; если ее будут атаковать из города и сдадут врагу, то, помимо прочих зол, это нанесет такой удар по боевому духу наших войск, что большая часть наших сипаев (из которых состоит основная сила) может сбежать от нас и перейти на сторону набоба, где они будут более уверены в успехе и встретят такое воодушевление, без которого обходилось, даже когда впереди не маячила стычка; воодушевление к тем, кто сбежит в их стан. Второй важный повод, почему мы не можем покинуть факторию, - здесь хранится наша амуниция, для большей сохранности, в подвале. В том месте, где арсенал лежал раньше, его можно было поджечь обычной ракетой.
  
   Но позвольте нам на мгновение предположить, что, если набоб выступит против нас, мы оставим факторию и займем позицию. Принесем ли мы в жертву наших хирургов и больных, кто останется в городе? Невозможно предположить, что им разрешат выйти или, если они все же смогут, то в их положении оставить их на произвол судьбы будет обречь их на верную смерть. Когда мы укрепимся на этом посту, наши дела останутся неважными, потому что навабу стоит только окружить нас и морить голодом; и в это время мы, умирая дюйм за дюймом, будем сидеть и ждать ваших приказов, которые могут так никогда и не прийти, разве что вместе с армией, которая в лучшем случае придет через сорок дней после выступления из Монгхира. Что нам есть все это время? Набаб перехватит провизию из Бенгала, и разразится такой голод, какого не было прежде, прекратить который можно будет лишь с огромными потерями, и мы будем вынуждены взять в руки оружие, чтобы обеспечить нам пищу на день. Но хоть мы живем в достатке, у нас нет рупий купить ее. С превеликой трудностью мы наскребли денег заплатить нашим войскам жалованье за два прошедших месяца и к этому времени с трудом сможем погасить затраты даже на четвертую часть потребностей, которые возникнут через несколько дней, хотя мы сообщали вам о том, что наши деньги иссякают, не далее как второго февраля.
   Верно, что если нам позволено будет действовать и использовать всю выгоду из возможных, нам не грозит опасность от набоба; но если наши руки связаны - наше уничтожение становится неизбежным. Такие дела, как это, должны всегда вестись напористо и решительно и погубить замысел врага в зародыше. Только таким поведением можно надеяться уберечь себя, и, разумеется, справедливо и похвально использовать любой способ, который дает нам Провидение, чтобы отразить атаки бесчестного и жестокого врага.
   Наша безопасность заключается в нанесении по городу coup de main***, прежде чем набоб войдет в него, поскольку позже это будет уже бессмысленно, и мы уже приводили следствия того, что случится, если мы будем защищаться не в городе. Расстояние отсюда до Калькутты слишком велико, и когда бы набоб ни выступил в поход, сообщение между нами будет перерезано, и, возможно, только ваша армия сможет восстановить его. Поэтому, если мы должны повиноваться первому закону природы, мы надеемся, что нас не осудят, хотя наши действия могут не полностью совпадать с вашими приказами.
   Мы не можем закончить без того, чтобы заметить вам, что полагаем, будто никоим образом не заслуживаем недоверия, которое вы выказали, или ни в коем случае не даем повод подозревать, что мы вовлекаем Компанию в войну опрометчивым и небывалым поступком. Мы, скорее, думаем, что показали сварливый нрав, когда привели множество оскорблений, полученных нами, особенно в тех пор, как Минди Али Каун был назначен местным наибом, и его люди даже осмелились громко обзывать нас со стен позорными прозвищами".
  
   Прежде чем Эмьетт и Хэй смогли добиться разговора, наваб послал своих офицеров захватить двух братьев из семьи Джагат Сетт, Махтаба Раи и Раджу СурупЧанда, возглавлявших тот торговый дом, который играл столь важную роль в истории Бенгала со времен Первого Переворота. На протест, который заявили англичане, Мир Касим презрительно ответил: когда англичане захватили и увезли его офицеров, никакого вреда не было причинено в ответ, но как только у него появился шанс вызвать человека из его собственных подданных, то, конечно, все соглашения оказались нарушены. Братья Сетт, занимавшиеся далеко не только торговыми делами, вмешивались во все политические интриги, как он утверждал: "они не обратили ни малейшего внимания на мои призывы остановить торговые дела и сделали все, что могли, чтобы сбить с толку офицеров из Низамута", "и относятся ко мне, как к врагу и отступнику".****
   Он привез их в Монгхир, "только с мыслью о делах". На самом деле, как говорит нам автор Seir-i-Mutaqherin, Мир Касим принял братьев с почетом, разговаривал с ними по-доброму, сожалел о необходимости своих действий, успокоил их разум, извинился за суровость действий и попросил их остаться в Монгхире, где, как он надеялся, они бы поселились, основали торговый дом, как тот, что остался у них в Муршидабаде, присоединились бы к его двору, как было раньше, и вели бы финансовые дела правительства. Он предоставил им полную свободу, но тайно приставил к ним людей с приказом не позволить им далеко уходить. К этому стоит добавить, что после поражения при Удванале, Мир Касим, когда остановился в Баре по пути из Монгхира в Патну, приказал убить братьев Сетт. Если верить Seir-i-Mutaqherin, они были разрублены на куски, но, по местным обычаям, их утопили в реке.
  
   Пятнадцатого мая Эмьетт и Хэй ждали наваба в Монгхире. Вначале брезжила некая надежда, что наваб примет просьбы Компании, но, с другой стороны, сыпались жалобы на чересчур высокомерное поведение. В этот критический момент, чтобы вызвать еще большую сумятицу, стража наваба у Монгхира несколько лодок, нагруженных оружием для английских войск в Патне; лодки эти были высланы еще пару месяцев назад. Это обстоятельство также послужило причиной искренней тревоги или же поводом для обвинения, которое выдвинул Мир Касим: войска должны быть выведены из Патны или же Эллис должен быть отозван, а Эмьетт, МакГвайр или Хэстингс предстать перед ним.
  
   Генеральный совет, получив множество писем и от наваба, и от делегации, девятого июня решил не выводить войска из Патны, и если набоб будет настаивать на этом или задерживать лодки с оружием, господа Эмьетт и Хэй должны постараться оставить Монгхир. В то же время джентльмены в Патне ознакомились с решениями и приняли акт, как следует действовать господам Эмьетту и Хэю.
  
   Следующий отрывок о злосчастной делегации Эмьетта и Хэя приводит автор Seir-i-Mutaqherin:
  
   "В это время пришли вести, что приближается мистер Эмьетт, и наваб заблаговременно послал за Мир-Абдоллой-Сефеви из Азимабада, влиятельным человеком, чьи дела не раз упоминались на страницах этих мемуаров, и истинно решил приставить меня, недостойного, к этому уважаемому человеку; и он желает от нас, так как оба мы знали мистера Эмьетта, поехать вперед, чтобы встретить его и попробовать выяснить, какова его истинная цель. Он также предписал Генту дать нам сопровождение, как подобает персидским чиновникам, и отрядил нам в подчинение двадцать соглядатаев и гонцов. Этих двадцатерых поделили на два отряда, и во главе каждого был офицер, которому выдали приказ притвориться слугами; один представлялся слугой Мир-Абдоллы, второй - моим, с предписанием не пропускать ни одной из встреч или совещаний с англичанами, и позаботиться следить не только за интонацией и словами, но даже за жестами рук и за нами, отправляя каждый день правдивый отчет об увиденном и услышанном. Кто из двадцати посланцев получит в руки письмо, должен будет нести его до ближайшего поста и возвращаться обратно.
   Каждый из нас получил свой наказ, и мы покинули Монгхир и прибыли к Гангперсаду, где нам посчастливилось встретить мистера Эмьетта; но при приветственных объятьях мы озаботились шепнуть, что среди нас есть лазутчики. Мистер Эмьетт и прочие тогда обманули охрану, говорили и действовали с осторожностью, и так как каждую ночь мы проводили на одном и том же месте, нам приходилось проводить немало времени с англичанами; и, чтобы мы ни услышали и ни сказали, все подробно записывалось и нами, и соглядатаями, и каждый вечер отсылалось навабу раздельно. Один раз, чтобы избежать подозрений, я вслух открылся мистеру Эмьетту и говорил с ним так, как мне приказал наваб.
   "И все же чем может быть вызван, - спросил я, - ваш приезд, и каковы ваши замыслы? Раз оба мы доброжелатели - и Его Высочества, и англичан, мы хотим знать о ваших намерениях, чтобы придумать способ извлечь выгоду для обеих сторон".
   Мистер Эмьетт громко ответил:
   "В обычае у индийцев, когда они приходят к нам, - не говорить ничего, кроме того, что нам понравится, и когда они возвращаются к набобу, они не пытаются говорить того, что могло бы прийтись ему не по нраву. Отсюда - наши настоящие намерения с обеих сторон остаются в тайне друг от друга, и наши истинные взгляды не проясняются. Чтобы избежать этих неудобств, мы покинули наши дома, приехали так далеко со стремлением встретиться с навабом лицом к лицу и рассказать ему то, что должно, а также услышать его ответ, и в таком случае для нас нет необходимости вести дела с каким-либо другим человеком".
   Это заявление мистера Эмьетта положило конец всем разговорам о политике, и в нашей дальнейшей беседе с англичанами мы позаботились не попрекать их лишний раз и обсуждать дела в той же манере, что упоминалась не раз. Только подобной уловкой мы могли рассчитывать отвести от себя подозрения наваба и избежать последствий его негодования. В день последней беседы, содержание которой отправили навабу и мы, и оба главных соглядатая, мы прибыли в Багхалпур и там получили письмо от наваба, в котором он отзывал Мир-Абдоллу и меня, добавив, что раз мистер Эмьетт выбрал не вдаваться в детали с нами, значит, нам нет необходимости оставаться рядом с ним, но мы должны позаботиться, чтобы оказаться при дворе раньше англичан. Мир-Абдолла сообщил о нашем отъезде мистеру Эмьетту, и мы покинули его и вернулись в Монгхир, где вскоре дождались наваба, после того как встретили на пути нескольких гонцов, посланных поторопить нас. Как только он явился, он приступил к нашему допросу. Мой бедный друг, Мир-Абдолла (мир ему!) не был готов и не смог выразиться верно, и его ответы не удовлетворили наваба, и он дважды укорил его, а потом - выгнал. Мир-Абдолла отправился домой, и я последовал за ним, в надежде чуть отдохнуть, когда меня настиг гонец от Аали-ибрагим-кхана с вестью, что Его Высочество желает немедленно меня видеть и предстать вместе с Кханом ко Двору. Я вновь вынужденно облачился в полное платье и направился к навабу. Князь сей находился в частных покоях, в комнате рядом с ванной, и задушевно беседовал с Гурджин-кханом. Я занял свое место в углу, а Аали-ибрагим - в другом. Наваб повторил Гурджин-кхану все, что услышал из моих уст, а затем повернулся ко мне и приказал мне приблизиться, чтобы я поделился с Гурджин-кханом своими наблюдениями. Подчиняясь приказу, я подошел ближе, и, сидя напротив Генерала, пересказал ему свою историю. Генерал уже после нескольких слов показался рассерженным, и, чтобы показать, что моя история не заслуживает доверия, повернулся к навабу и сказал:
   "Мой господин наваб, человек, готовый вспороть тело англичанина ножом, не держал бы это в тайне".
   Затем он повернулся ко мне и задал мне несколько вопросов, на которые я ответил. На третьем или четвертом он выказал нетерпение и заявил:
   "Мой господин кхан, я не желаю знать ничего из этого. Молю, ответьте мне на три-четыре вопроса, которые я хочу вам задать. Какова цель мистера Эмьетта? Строит ли он козни против наваба или нет? Пришел ли он полюбопытствовать, в каком состоянии наша армия и крепость или нет? С дружбой он пришел или с враждебными нам замыслами?"
   Когда я услышал его вопросы, я был сильно поражен и, глядя прямо ему в лицо, отвечал:
   "Мой господин, ваши вопросы смущают меня, и я гадаю, что вы имели в виду. Мгновение назад вы сказали, что тот, кто захочет вспороть англичанина, не будет держать этого в тайне, а теперь вы желаете, чтобы я открыл вам потаенные мысли мистера Эмьетта! Что до его злодейских замыслов, удивительно, если он взаправду вынашивает подобные планы, и не вам, у себя дома, можно опасаться его. О том, как вы заметили, что он пришел полюбопытствовать состоянием нашей армии и крепости, я придерживаюсь мнения, что не только мистер Эмьетт, но и любой другой человек, попавший сюда, получит кое-какое знание и о вашей крепости, и о вашей армии, и количество этого знания зависит от его проницательности и ума. С уважением к вашим последним двум вопросам: пришел ли он с миром или дурным замыслом, суть в том, что он пришел к вам сам с просьбами и требованиями; если вы удовлетворите их, то нет сомнений, что ему это понравится, и он станет вашим другом; но если откажете, то не менее очевидно, что отказ породит неудовольствие, а затем - вражду. Такие наблюдения не стоят вопросов; они очевидны сами по себе".
   Наваб согласился с тем, что я сказал, Гурджин-кхан, с кем мы и раньше не были друзьями, еще больше от меня отдалился. Но наваб отпустил меня и, пока я шел домой в превеликом изумлении, я не мог не восхититься полнотой власти божественного Провидения, которое столь волнующе, и возвышается над нашими людскими судьбами, даже над генералами армий и придворными чиновниками, с неограниченными силами связывать и освобождать.
   На следующее утро после беседы наваб послал своего племянника, Аабо-аали-кхана и сановника по имени Раджа Нобет-Рай встретить и проводить мистера Эмьетта; и на третий день последний прибыл в Монгхир, где он остановился в шатрах, нарочно разбитых для него. Наваб навестил его, и визит перерос в непрерывный поток лицемерия и взаимной лести. На следующий день мистер Эмьетт посетил его в ответ. С ним были мистер Хэй и капитан Джонстон, и еще несколько джентльменов, одним из которых был мистер Галстон, юноша, недавно прибывший в Индию, но за короткое время отлично выучивший персидский, и при первом нашем разговоре выказал мне столько благожелательности, сколько у меня было для него***** Наваб, завидев мистера Эмьетта, встал, как следует по этикету, сделал несколько шагов от муснуда и проводил англичанина к стульям, намеренно поставленных здесь, и сам сел на один из них. После краткой беседы была проведена обычная церемония с пааном******, атуром******* и розовой водой; и затем принесли несколько подносов с ними, расставленных на большом, среди драгоценностей, и все это подарили мистеру Эмьетту. Когда он собрался уходить, наваб встал и препроводил его, равно как и всех англичан, до конца ковра, и там пригласил их на празднество. Вечером все они явились, и после того как развлеклись танцами и кострами, их ублажили увеселением, закончившимся за полночь. С того дня англичане приходили к навабу несколько раз, и каждый раз с обеих сторон сыпались жалобы и множество упреков, и с каждым визитом дело, казалось, движется прямиком к стычке. Надо заметить, что наваб, несмотря на обстоятельства или что-либо другое, всегда совершал такие поступки и делал жесты, которые могли оскорбить или стать причиной очередной жалобы. В конце неудовольствие возросло настолько, что мистер Эмьетт, дошедший только до дверей покоев наваба, развернулся весьма недовольный; он даже не собирался возвращаться, если бы ни некоторые фавориты наваба, умолившие его смилостивиться. Мистер Эмьетт и прочие жаловались на стражу наваба у ворот и на некоторых его слуг. Наваб изобразил незнание и принес множество извинений, но англичане не могли поверить, что слуги осмелились так поступать без разрешения хозяина, и извинения не понравились им еще больше. Однако наваб все же не раз извинился, и они решили проверить его слова. С этой мыслью мистер Галстон и капитан Джонстон оседлали лошадей на рассвете по английскому обычаю и отправились на прогулку осмотреть окрестности, но как только они решили заехать чуть дальше, несколько пехотинцев, расположившихся в этом месте, запретили им следовать дальше, а кое-какие всадники, неожиданно появившиеся, преградили им путь. Англичане, приученные говорить громко и решать любые проблемы высокомерно, прорвались вперед. Стража возмутилась, зажгла запальные огни и приготовилась обороняться, и англичане, после тщетной попытки переубедить их, вернулись в город и пошли прямо к навабу, где распылились в чрезмерных жалобах и присовокупили несколько крепких выражений. Наваб горячо отрицал свою причастность к этому случаю и извинял своих людей; он извинялся сам и притворялся, будто ничего не знает. Но он не убедил ни одного из англичан, не стер этой пыли с их сердец, и этот случай оттолкнул их разум, их неудовольствие поднималось все выше и выше, пока не перехлестнуло через стену доброжелательства и откровенности.
   Каждый день наваб собирал совет со своими фаворитами, чтобы обсудить ситуацию, например, с Аали-ибрагим-кханом или с Мирзой-шемс-эддином. Эти разумные люди всякий раз предлагали какие-то уловки, чтобы оживить беседы, умиротворить мистера Эмьетта, и вместе с тем успокоить наваба. Что до меня, так как я находился под подозрением в сношениях с англичанами, то я не осмеливался вставить ни слова в их пользу, но Аали-ибрагим-кхан и Мирза-шемс-эддин были близки мне, и я пользовался случаем, чтобы передать им свои приемы и мнения, которые, как я думал, могут привести к хорошему взаимопониманию или держать на расстоянии враждебные мысли; навабу их вскоре передавали, и он соглашался с ними, но ненадолго. Как только наступало четыре часа пополудни, к нему обычно приходил Гурджин-кхан, чтобы занять его время до девяти вечера, и все вновь рушилось, будто он стирал всякий след тех строк, которые с таким болезненным трудом чертили доброжелатели на стекле его разума. Вместо этого генерал гравировал там свои собственные, отнюдь неплодотворные убеждения, и так глубоко, что после ничья рука и никакой инструмент не могли их стереть. Это повторялось так часто, что однажды Аали-ибрагим-кхан потерял терпение и послал навабу записку вот с какими словами:
  
   С тех пор, как беседы и советы ваших доброжелателей, которые охотно принимает ваш разум, изглаживаются по вечерам предложениями Гурджин-кхана, бесполезно и вам, Ваше Высочество, и вашим доброжелателям, и друзьям утомляться бесплодными занятиями; в конце концов, все мы понимаем, что сделано лишь то, что предложил Гурджин-кхан. Так будет верно, если это дело полностью перейдет к его заботам, чтобы вы более не утруждали свой разум, так же, как и каждый из нас, несогласный с положением дел. Позвольте нам делать то, что он прикажет (и это, после всего, не будет чем-то новым), оно и так происходит каждый день. Одним словом, (поскольку мы должны закончить), мы открыто придерживаемся мнения, что если вы, наш Князь, склоняетесь к миру, то сердце мистера Эмьетта не должно очерстветь от слов и действий, которые унизят высокородный характер, принадлежащий нашему господину; и если же вы за войну и за воплощение военного плана Гурджин-кхана со всеми его схемами и советами, то досаждать человеку, пришедшему с дипломатической миссией, все еще противоречит правилам княжеского поведения и ниже высокого достоинства Правителя. Столь далекие от преуменьшения внимания и заботы, которыми обычно платят людям этой нации, мы придерживаемся мнения, что некоторые знаки уважения нужно оказать им сейчас, потому что они пришли под защитой дипломатии. Мы не хотим сказать, что нужно остановить подготовку к войне; напротив, ее нужно продолжать. Мы спорим только с тем, что подобные действия, на которые жалуются эти люди, не добавят трепета перед вашим именем и властью, не уронят их собственного достоинства или самомнения. Все это не принесет иных плодов, лишь поводы для вражды умножатся, а у зависти и ревности вырастут новые крылья.
  
   Гурджин-кхан каким-то образом внял совету из записки Аали-ибрагим-кхана, обиделся на нее и два или три дня не появлялся при дворе. Как раз в это время близко к Монгхиру подошла ладья из Калькутты. Оказалась, что она гружена многими товарами, под которыми обнаружились пятьсот ружейных замков, предназначавшихся для фактории в Азимабаде. Гурджин-кхан хотел задержать их, в то время как мистер Эмьетт настаивал, чтобы ладью отпустили без задержки и даже досмотра, и к такому попустительству двор не прислушался. Аали-ибрагим-кхан возражал против остановки и обыска лодки. Он заявил: "Если бы впереди нас ждал мир, то не было бы предлога останавливать ее; но если впереди неприязнь и вражда, то я не вижу большого вреда, коль пятьсот мушкетных ружей прибавятся к тем двум тысячам, что уже есть на английской фактории. Поскольку мы можем сразиться с двумя тысячами, - сказал он, - я осмелюсь сказать, что мы можем справиться и с двумя тысячами пятисот". На это наваб заметил, что он гадает, отчего никто не сказал этого самому Гурджин-кхану, и Аали-ибрагим-кхан ответил, если таково желание Его Высочества - рассказать Гурджин-кхану, - то нетрудно оказать эту маленькую услугу. Наваб, слегка удивленный этими словами, пожелал, чтобы Раджа Нобет-рай и Аали-ибрагим-кхан пошли и привели ко двору Гурджин-кхана, поскольку он, наваб, намерен справиться у него по этому вопросу. Оба знатных человека приняли распоряжение и ушли. Гурджин-кхан, как только услышал, с чем их послали, обернулся разгневанным и сказал:
   "Мое дело - командовать артиллерией, и я - всего лишь солдат; и не мне заниматься советами да политикой. Пусть Его Высочество советуется с его друзьями и любимцами. Если разразится война, и меня пошлют занять крепость, я надеюсь, что не подведу вас; но о политике я не знаю ничего".
   Раджа, знавший жестокость его нрава, не сказал ни слова, но взглянул на Аали-ибрагим-кхана. Тот чуть побранил Гурджин-кхана за его плохой характер и сказал следующее:
   "Наваб-аали-джа спрашивает совета у своего главнокомандующего артиллерией, и оказывается, что он никогда не принимает решений без его совета. Почему тогда Главнокомандующий артиллерией не даст такого совета, который он полагает наилучшим для своей чести и услужения господину?"
   Эти слова несколько утихомирили Гурджин-кхана, он повернулся к Аали-ибрагим-кхану и поднял руки открытыми ладонями друг против друга. Он пояснил свои мысли таким сравнением или аллегорией:
   "Наваб и англичане, - сказал он, - сейчас стоят вот так; одинаковое положение, они равны и на одном уровне; но если он не останется тверд и решит снизить тон хоть немного, (так он выпустит из рук свои права), то другая рука останется на своем месте, но, конечно, станет выше. Если же, напротив, его рука останется там, где есть, рука англичан падет ниже, и наваб сохранит преимущество на своей стороне. Что до всего прочего, пусть Его Высочество делает то, что будет ему угодно; он господин".
   Посланники вернулись к навабу с этим ответом, и они скрупулезно передали всю их беседу; но мнение генерала положило конец всем надеждам на примирение, теперь все помыслы были о войне и открытой вражде.
   Таким образом, мистер Эмьетт посчитал бессмысленным оставаться здесь дольше, решил вернуться и распрощался. Сначала наваб хотел оставить англичан в заложниках, но под конец, после переговоров, согласился отпустить каждого из них, с условием, что мистер Хэй останется пленником в Монгхире, пока не будут освобождены Мирза-махмед-аали и еще несколько офицеров наваба, заточенные в Калькутте, и не отправятся в Монгхир; тогда он выпустит мистера Хэя. Последний согласился (и это согласие в результате стоило ему жизни), мистер Эмьетт и прочие получили разрешение уйти и спустились по реке в лодках".
  
  
   *почтовые станции
  
   ** Посланец, здесь - доверенное лицо наваба
  
   *** быстрый удар, призванный ошеломить противника
  
   ****автор этих строк, Сеид Голам Хоссейн Хан, протеже Мир Касима, был с навабом во время вышеизложенных событий, и он приводит очень интересный отчет о действиях и поведении Эмьетта и его последователей при дворе наваба.
  
   *****Он был представителем и переводчиком мистера Эмьетта, но при первом разговоре был излишне резок и все время смотрел на наваба с такой властностью, которая позже переросла в привычку, что князь отказался с ним говорить. Нрав, выражение лица, вид, тон голоса, равно как и манеру речи мистера Эмьетта можно домыслить из единственной забавной истории. Приметно, что все англичане, в те дни понимавшие и персидский, и хиндустани, и главным из них был Ванситтарт, говорили на этих языках столь странно и таким тоном, что Мир-Касим, неспособный понять Ванситтарта, был вынужден нанять переводчика (примечание переводчика).
  
   ******Паан - ритуальное индийское кушанье из бетеля и иногда из табака
  
   *******Атур - вероятно, огонь.
  

14. Убийство Эмьетта

  
   Обстоятельства убийства Эмьетта все еще покрыты мраком. Дневники дают нам одну версию, Seir-i-Mutaqherin - иную. Вероятно, можно доверять М. Рэймонду, переводчику Seir-i-Mutaqherin.
   "Что и подумать о рассказе нашего автора, если тогда он был далеко от места убийства или, вероятно, писал свое повествование несколько лет спустя? Махмедтаки-хан прибегнул к уловке и выполнил приказ наваба прислать Эмьетта со свитой в Монгхир с легкостью и без смятения: он расположился в Баграти, между Муршидабадом и Кассимбазаром, и как только показались лодки, он послал своего друга и распорядителя Ага-сали-турка пригласить Эмьетта отдохнуть и развлечься. Эмьетт извинился и продолжил свой путь по реке. Еще одно сообщение, что развлечение готово и генерал оскорбится отказом, последовало от особы более высокого ранга. Эмьетт еще раз извинился, и посланец вернулся; но как только он пристал к берегу, лодочников окликнули и приказали им вести лодки к суше. Ответом на этот приказ стали выстрелы из двух мушкетных ружей, и под залпом встречного огня с берега лодки немедленно привели к берегу, и произошла такая бойня, что ее трудно описать; мистер Эмьетт, злоупотреблявший вечными наущениями и обладавший заносчивым нравом, прослыл зачинщиком этой стычки. Все эти обстоятельства я знаю из рассказов, в основном, от Ага-аали, кто был моим другом и соседом целых шестнадцать лет, от секретаря и слуг генерала и, наконец, от трех женщин, что были среди танцовщиц, которых собрали для этого случая".
   Убийство Эмьетта* предположительно произошло либо третьего, либо четвертого июля 1763.
  
   * Питер Эмьетт (произносится также Эмьет, Эмьети, Эмиот). Прибыл второго августа 1742 года, когда ему было около пятнадцати лет. Во время падения Калькутты он был главой совета в Джегди; он спасся на борту шлюпа, следующего к Фульте, и спас около 60000 рупий, принадлежащих Компании. Он стал одним из Совета Фулты, и Холуэлл по прибытию выразил мнение, что Эмьетт был "единственным человеком, наделенным законным правом вести дела Компании и учитывать ее интересы, ... до прибытия джентльменов из Совета Калькутты, свободных от порицаний или подозрений касательно службы". Мысль Холуэлла была следствием Дрейка и прочих, покинувших форт в час опасности. Ранее, в феврале 1757, Клайв послал Эмьетта к навабу (тогда неподалеку от Дум Дума) с письмами. Он был одним из военных агентов (командующим войск) при захвате Калькутты. В 1760 Эмьетт стал главой Патны. Очевидно, что Эмьетты были хорошо обеспеченной семьей в Калькутте, и их дом показан на одной из карт Калькутты, приведенных у Уилсона в книге "Старый Форт Уильям". Шестого апреля 1763 он женился на мисс Марии Вулэстон, которая после смерти Питера вышла замуж за его душеприказчика - капитана Джеймса Эмьетта.
  

15. События, записанные в дневниках

  
   Вступление оказалось куда как больше, чем положено вступлению. Оно привело читателя к той дате, с которой начинаются дневники. Было бы соблазнительно углубиться дальше, подвести итог дневникам и показать, как справедливо и полностью отомщено поругание человечности, показанное в них, но такая попытка потребует больших денежных затрат на печать, больше, чем Общество располагает в настоящее время. И я не могу посвятить несколько страниц людям, которые не играли важной роли в этой трагедии. Читатель должен видеть Эллиса большим, чем солдатом или гражданским служащим. При осаде Калькутты в 1756 году он носил звание энсина и отличился своей храбростью. Он проявил мужество в малоизвестной битве Клайва при Сеалде, где его посчитали мертвым, но он выжил, лишь потеряв ногу.* Питер Кэрстэйрс также покрыл себя боевой славой при осаде Калькутты и сражался при Плесси. Генри Лашингтон, переживший Черную Яму, был сообщником Клайва в той шутке, что сыграли над Амичандом - ему было всего восемнадцать, когда он вытащил полумертвое тело Холуэлла из груды мертвецов в тюрьме Черной Ямы. О Галстоне, переводчике с персидского, известно, что когда после первой резни останки жертв опускали в колодец внутреннего двора, было обнаружено его тело, и он был еще жив. Люди хотели спасти его, но, пишет Брум, "этот человек, блестящий лингвист, испытывал жгучую боль от ран и остался глух к их добрым намерениям, ругался и угрожал местью своих земляков, пока они не кинули его, еще дышащего, в колодец с его более удачливыми товарищами".
   О Сэмру написано столь много, что я должен удовлетвориться отослать читателя к "Европейским военным похождениям в Хиндустане" мистера Х. Комптона.
   Что касается Фуллартона, вдобавок к тому, что было сказано о нем раньше, я лишь рискну процитировать следующий отрывок из интересного документа лейтенанта-полковника Д. Г. Кроуфорда "Список хирургов Индии в 1749 году":
   "Уильям Фуллертон играет более значительную роль в истории, чем любой из его современников-врачей, за исключением Холлуэлла. В 1744 он был назначен одним из хирургов Главного Госпиталя Калькутты, следом за Холлуэллом. "Губернатор выдвинул и утвердил назначение мистера Нокса, но большинство не одобрило назначение". (Письмо из Бенгала, от двадцать третьего августа 1750, параграфы 30 и 61). Во время осады и захвата Калькутты в 1756 году, он был там, но, похоже, находился на борту одного из кораблей, выполняя свой долг, во время отступления губернатора. Восьмого декабря 1757 он был назначен мэром Калькутты на следующий год. В письме от первого сентября 1760 он покинул пост хирурга в Калькутте, после чего был назначен хирургом в агентстве Патны. Он особенно прославился во время войны в Бихаре, и в военных действиях при Масимпуре девятого февраля, и последующей осаде Патны (Брум, "История Бенгальской Армии", том 1, страницы 281-293 и 297, также упоминается в Seir-i-Mutaqherin). Фуллертона захватили в плен с другими английскими офицерами, когда Патна была захвачена навабом Касимом Али в 1763, и был единственным спасшимся, когда другие исчезли в резне при Патне (Брум, стр.392, также Seir-i-Mutaqherin). Впоследствии он впал в немилость у правительства. Два письма из Бенгала, от шестнадцатого января 1761 и тридцатого октября 1762 повествуют о нем неуважительно. "Мистер Фуллертон, бывший хирург, впоследствии стал союзником Нандкумара. Он всегда был зачинщиком и сейчас возвращается домой на Лэтеме. Подозревают, что он поддерживал переписку с целью укрепить недовольство раджи Бурдвана. Мистер Фуллертон - великое несчастье для Общества и Компании; о нем так много говорят, что он может ни в коем случае не страдать от возвращения". Несмотря на его путешествие на Лэтеме, он оставался в Индии до марта 1766. Похоже, что настоящим обвинением против него было следующее: Нандкумар написал Радже Булванту Сингху с советом выступить против союза с англичанами. Генерал Карнак пожелал, чтобы Нандкумара изгнали из услужения у наваба. Фуллертон выступал как переводчик в расследовании, проводившемся по поводу поведения Нандкумара, он знал о его письме и не упомянул о нем. Похоже, что он был обвинен только за свое письмо от двадцать первого марта 1766, сохранившееся в Архиве Калькутты. В нем он отвечал на выдвинутые против него обвинения на собраниях двадцать четвертого февраля 1766. Это последнее точно датированное упоминание о Фуллертоне, о котором мне известно. Похоже, что он близко дружил с Саидом Гууламом Хусейном Ханом, автором Seir-i-Mutaqherin; тот постоянно ссылается на их дружбу во втором томе. В томе третьем, на седьмой странице, он упоминает Фуллертона в последний раз".
   В статье "Хирурги в Индии - Прошлое и Настоящее", которая появилась в "Калькутта Ревью" в июле 1854, я нашел выдержку из письма, написанного доктором Андерсоном "из пехоты" его другу доктору Дэвидсону, и этим отрывком можно завершить вступление.
   "С тех пор как вчера мой последний Его Превосходительство потерпел полное поражение и, в результате, был обречен бежать из садов Джаффер-хана (Джафар Хана) и намеревается войти в город, сегодня ночью (девятого октября 1763 **) Сэмру и его сипаи прибыли сюда, и я предполагаю исход его зловещих планов; мистер Келли*** и сорок три джентльмена с ним были жестоко убиты, и пока остались мы и такое же количество солдат. Я жду своей судьбы нынче ночью. Дорогой Д., для меня это не стало неожиданностью, потому что я ждал ее все время. Потому, по праву умирающего, я должен попросить тебя собрать мое наследство и распорядиться им как можно скорее, и написать утешительное письмо моему отцу и моей матери; дай им знать, что я умер храбро, как положено христианину, и я не боюсь того, кто убьет тело и ничего, кроме него, но я радуюсь в надежде на будущую жизнь среди милостей моего Спасителя".
  
   *Брум пишет о первой резне в Патне: "Ни возраст, ни пол не давал шанса уцелеть, и Сэмру завершил свои злодеяния убийством младенца мистера Эллиса, и потому можно предположить, что, вероятно, миссис Эллис оказалась одной из жертв".
  
   **Похоже, что первая резня в Патне произошла пятого октября
  
   ***Эллис?
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"