Проснулся Пила снова от стука. Проснулся, и обнаружил, что кругом лес - светлый, холодный и сырой. Что сам он лежит на земле, лицом к уже почти догоревшему костру, вокруг которого был вчера устроен лесной ночлег и свершался обряд. Неподалеку похрапывали лошади. Откуда-то сзади доносились равномерные глухие удары, но поворачиваться, изучать их происхождение не было ни малейшего желания.
А еще Пила обнаружил, что все случившееся вчера, произошло к его большому сожалению, не во сне а на самом деле. И заваренную накануне кашу ему волей-неволей надо расхлебывать.
Час был последний предрассветный. Сквозь все щели в покрывале и зазоры у земли пробирался холодок, но придвигаться ближе к кострищу было слишком лениво.
Рассветник молча собирал в мешок свои подстилки. Клинок отлучился куда-то. Лежанка Коршуна тоже пустовала. Вепрь, закутанный наглухо от утренней прохлады, сонным взглядом посматривал на дрожащие ушки догорающего костра.
Пила закрыл глаза, попытавшись еще хоть на минуту забыться сном. Голова его тут же поплыла в полудреме кругом, но настоящий сон бессовестно ускользал. Мешало растущее распирание внизу живота, и стук, что все не умолкал за спиной. Еще более того мешало успокоиться и погрузиться в грезы - постепенно приходящее осознание того переплета, в котором он, Пила, оказался. Что ему было делать?
- Эй, Коршун! - прикрикнул заспанным голосом Вепрь - Ты стучишь слишком долго! Лучше бы было тебе развести огонь и сварить кашу!
- Клинок за дровами пошел! - услышал Пила из-за спины голос Коршуна.
И снова: Тук! Тук! Тук!
"Стучит Коршун, но дров не рубит. Да и звонче стук от топора, чего же тогда? - подумал Пила, скорее неосознанно желая отвлечь себя от тяжкого состояния каким-нибудь любым пустяком, чем действительно интересуясь занятием Коршуна - Шишки он околачивает, что ли? Это весной-то шишки?"
Решив все-таки посмотреть, что там поделывает Коршун, Пила задрал что было сил голову назад. Но ничего таким образом не увидев, он волей-неволей перекинулся на другой бок целиком, свернулся клубком и поплотнее закутался.
Коршун стоял без кафтана и без рубахи, босиком на холодной мокрой земле. В таком виде он выглядел еще плотнее и внушительнее, чем прикрытый одеждой - грудная клетка его казалась шириной в целый бочонок. На спине и плечах сквозь слой сала отчетливо виднелись очень даже недюжинные бугры мышц. Никого так крепко сложенного не было в Горюченском городище, да и в окрестностях, которые Пиле были известны, он не смог бы припомнить. Еще больше, чем вид Коршуна, Пилу удивило его занятие: Грузный богатырь бодро приплясывал по земле почти на одних носочках, и раз за разом отвешивал стоящему перед ним дереву веские тумачины. Левой-правой, левой-правой... Дерево было старое, иссохшее, кора с него давно отлупилась, и в том месте, куда прикладывались Коршуновы левая и правая, явственно виднелись вмятины, словно от ударов обухом.
"А неслаб княжий человек-то!" - подумал Пила почти восхищенно.
Пила опрокинулся на спину. Далеко наверху кроны деревьев краснели от восходящего солнца. Неуверенно перекликались первые одинокие лесные пташки. Прозвенел над ухом, прощекотал висок и вдруг резко впился нахальный комар. Хлопок - и собственная оплеуха словно окончательно отогнала Парню сон. Пила поднялся.
Подошел откуда-то Клинок с котелком воды, молча поставил его возле кострища и так же молча удалился. Коршун бросил тут же свои упражнения, подошел к стоянке, наклонился над котелком и стал, зачерпывая пригоршнями холодную воду, обливать ею себе то спину, то грудь, то блестящую залысину.
- Эй, Клинок! Коршун тратит без пользы воду, которую ты принес! - крикнул Вепрь - Вернись и расскажи ему, как такого кобеля в городе Хворостов мастер Сыч прогоняет из двора пинками!
- Не визгай, свинюха лесная! - ответил Коршун, продолжая умываться - С Клинком я, конечно, не свяжусь, а вот такие моськи унаякские у меня в Стреженске под крыльцом ночуют!
- Тебе следует благодарить Небо, что оно послало мне крепкий сон. - сказал Вепрь - Мне лень вставать и показывать тебе, кто в этом лесу вепрь, а кто толстая свинья великого князя! Брат-Рассветник! Если ты ударишь о его плешь, то может наступить порядок!
- Воды по-новой принесешь потом, Коршун! - сказал Рассветник.
Коршун окатил себе темя остатками воды, подхватил котелок и резвенько побежал вприпрыжку вслед за Клинком.
- Вепрь, а Вепрь. - осторожно обратился Пила.
- Чего тебе, горожанин?
- А почему он сказал, что с Клинком не связался бы?
- Это потому, что у Клинка очень тяжелая рука.
- Тяжелее, чем у Коршуна, что ли? Тот деревья кулаками расшибает, а Клинок что, с корнями, их выдергивает? - удивился Пила. Клинок был низкорослый и вполне заурядного размаха в плечах, большим силачом он совсем не выглядел.
- Так это или нет, я не знаю. Но такой тяжелой руки как у Клинка, нет у Коршуна.
Скоро горели в костре дрова, собранные Клинком, варился в котелке завтрак. Скоро он уже и был съеден, и после недолгих сборов двинулась дальше четверка всадников, ведомая своим невольным проводником. Пила по старой памяти расположился на крупе кошунова жеребца.
Ехали не так уж медленно, но и не так скоро, как вчера. Лесная дорожка петляла мимо кустов и ельников, поднималась на гривки и опускалась в овраги. Едва выехали на место поровнее, Коршуну заскучалось и вздумалось спеть. Запел он сначала о Стреженске, о том какой это богатый, красивый и удивительный всему свету город, как весело и шумно живут там люди. Какие пиры закатывает великий князь, принимая иноземных послов или в честь прославленных побед ратайских витязей.
Потом затянул песню о старых временах, о деяниях князя Гнева. О том как Гнев объединил ратайские полки с войском хвалынского калифа, своего неприятеля. Тогда ратаи и хвалынцы вместе бились против лютого общего врага - кровожадных разбойников-буйракцев с блуждающего по Синему Морю острова Гуляй-берег. Песню наподобии этой слышал Пила и раньше, пели ее в Новой Дубраве, но пели иначе, и Пила до сих пор сомневался, правду ли говорилось в ней, и правда ли есть в море остров-кочевник, да и само Синее Море - зеленая вода без берегов - не выдумка ли.
Коршун все тянул и тянул, а после шестого припева к нему присоединился Вепрь. А когда закончили эту песню, то Вепрь запел другую один, запел на языке, чуть похожим на бенахский. Слов Пила не понял ни одного, кроме изредка встречавшихся ратайских слов, видимо имен, но слышал в голосе Вепря не то боль, не то сожаление. Казалось Пиле, что речь идет тоже о временах каких-то давних, о чем-то то ли погибшем безвозвратно, то ли просто ушедшем в свой черед. А может просто собственная близкая беда навела его парня тоску...
Доведя до конца одну песню, Вепрь начал следующую, потом еще и еще. Пел он хоть и непонятно, но хорошо, не в пример лучше Коршуна - хоть заслушайся. И когда он замолчал, а солнце к тому времени перекатилось уже за полдень, то долго ехали в молчании. Пила задумался о своем, и на других, кажется, тоже нашли какие-то свои размышления. Наконец Рассветник поровнял своего коня с конем Коршуна, на крупе у которого по-прежнему сидел Пила, и спросил:
- Послушай-ка, Пила. Твой брат, когда уезжал, надел на голову что-нибудь?
- Нет, так поехал, а что?
- Когда его увидишь, он обязательно будет с покрытой головой, или лоб чем-нибудь перевяжет.
- Почему? - спросил Пила.
- Будет прятать знак. Злыдень, когда перепрыгивает из человека в человека, оставляет знак у обоих на лбу. Видел ты у мертвого на лбу пятно?
- Как от огня?
- Да.
- Видел. Только когда он к нам приезжал, то там все чисто было.
- Он заживает со временем, и у этого наверно уже зажил. Значит, злыдень ходил в его теле долго.
- А тот, в которого злыдень вселится, его нельзя как-нибудь спасти? - спросил Пила.
- Этого мы не знаем наверняка, и даже наш учитель не знает. Но еще никто из захваченных злыднем, не оставался в живых. Когда тот из человека выходит, то человек просто замертво падает, и все. Так же и ваш гость упал и умер, когда злыдень из него выпрыгнул в твоего брата.
- Да точно ли еще, что с Краюхой так и случилось, как вы говорите?
Рассветник вздохнул.
- Поверь, Пила: я бы и сам хотел, чтобы не так было... Только на том месте, где мы мертвеца нашли, там было не просто убийство, там совершилось большое черное колдовство...
- Да ты что, забыл, что ли, как брат-Рассветник прямо посреди дороги почуял злыдня след, и всех на место привел. - сказал Коршун. Пила кивнул. Вроде бы все так и было, но в то же время - уж больно походило на небылицу...
Рассветник добавил:
- Поэтому вот что: если в Новой Дубраве, или еще где-нибудь, увидишь своего брата, а на лбу у него - черный ожег... Не верь тогда в общем, что это твой брат перед тобой.
Немного проехали в тишине. Коршун с Рассветником начали было новую песню, да быстро рассорились из-за того, какие слова петь вперед и замолчали. Пила долго думал про себя, а потом спросил Рассветника:
- А что, Злыдень может когда захочет, в кого захочет вселиться?
- Нет, не так. - сказал Рассветник - У них есть условие: Прежде, чем злыдню войти в человека, этот человек должен согласиться в чем-нибудь злыдню помочь. Только тогда злыдень будет иметь над ним власть. Такой у них порядок - добавил он - делать зло тем, от кого видели добро, а если придется поневоле принести добро кому-нибудь, то обязательно с такой добавкой, чтобы человек сам был не рад.
- Так что, получается, если Краюха его проводить согласился...?
- То-то и оно. Согласился.
- Согласился - значит пропал. - добавил Коршун.
- А если он это... - вдруг как бы подумал вслух Пила - Если он не сам, а я его уговорил, ну не уговорил, а подтолкнул, что ли...
- Как дело-то было? - спросил Рассветник.
- Да как... Этот подъехал к нам, незаметно еще подъехал как подкрался. И давай, говорит, в проводники мне нанимайтесь. Я Краюхе и говорю: езжай давай. Он и согласился... Меня черт тоже дернул... Послать бы его катиться по всем колдобинам!
- Ну-ка, глянь на меня, Пила! - сказал Рассветник громко и твердо. Все остановились. Пила посмотрел Рассветнику в глаза.
- Ты никак надумал себя винить? - спросил воин.
- Так я это... Я ведь сам его вроде... - пробормотал Пила, не то наговаривая на себя, не то оправдываясь.
- Послушай-ка меня теперь! - сказал Рассветник, точно повелел - Про то, кто перед тобой, ты не знал, и знать не мог, так? Так! Ты брата своего отправил зачем - досадное дело за тебя выполнить, о жизни и смерти речь не шла, и в мыслях не было! А если бы знал - не отправил бы ведь ни за что, правда?
- Так, но...
- Вот и не казни себя за то, о чем не знал, и представить даже не мог! Это во-первых. Во-вторых, насчет "послать бы его" Об этом думать забудь! И думать забудь себя винить, что не послал - об этом и речи не могло быть! Еще не такие люди, парень, как ты или как я, или посильнее нас, поддавались на чары злыдней, и по одному их слову такое делали, что сами потом свою слабость проклинали и волосы рвали на голове! Понял? А тебе, не знавшему, не видевшему их ни разу, к встрече с такой силой никак не готовому - тебе и думать было нечего о том, чтобы как-то с ним спорить, Ясно?
Пихнули коней под бока и тронулись дальше.
- Ясно-то оно ясно. - сказал Пила чуть погодя - А вы сами откуда про них столько знаете?
- Да мы уже не первый год за ними гоняемся. - сказал Коршун.
- Мы за ними, а в позорные годы было так, что злыдни гонялись за нами. - прибавил Вепрь.
- Князь вас послал? - спросил Пила.
Коршун посмотрел на Рассветника.
- Слышь, Рассветник. Князь нас послал, или как?
- Нет, Пила, мы не княжеские люди. - сказал Рассветник - Коршун с Вепрем - они вот на службе у князя, их воевода Барс отпустил из гор нам в помощь. А мы с Клинком никому не служим. Мы ученики Старшего и ему помогаем в его делах.
- А кто он, Старший?
- Он мудрец и колдун. Живет на белой горе в Пятиградье. Не слыхал?
- Слышал, что есть такая земля, Пятиградье, а что за страна, и что там за люди живут, не знаю. Они не ратаи, кажется?
- Да, не ратаи. Но они тоже данники стреженского князя и служат ему по особому договору. Называется их народ уннаяка.
- Унаяки вобщем. - сказал Коршун - Вепрь вот у нас унаяк.
- А учитель ваш тоже унаяк?
- Нет, он ратай. - сказал Рассвтеник.
- Почему тогда живет там?
- Нравится ему там. - сказал Рассветник - Он никому не служит, вот и живет, где нравится.
- Так вы оттуда, с самого Пятиградья за злыднем гнались? - спросил Пила.
- Да мы по каким только местам за ними не носились! Ты и не слышал о таких местах, наверное. И везде они за собой бросают мертвые тела с опаленными лбами. - сказал Рассветник.
- Это затворник их научил так? - спросил Пила.
- Он, кто ж еще. - сказал Коршун.
- И сам он так умел?
- Ясноок-то? Умел, наверное. Только оно ему зачем, он ведь многие годы сидел под землей безвылазно. Не ел, не пил, поддерживал в себе силы одним колдовством.
- Это и у нас рассказывали, что он света боялся, а тьма ему силы придавала. - сказал Пила - А ваш учитель не так живет?
- Нет, не так. - резко сказал Рассветник - И если бы ты так сказал, зная Старшего, то за это одно... Ты не сравнивай больше пещерника с нашим учителем.
- Не буду! - с готовностью согласился Пила.
- Ему силы - свет и красота земная придают, хотя он и тьмы никогда не боялся. Ты и не знаешь наверно, что если бы не Старший, то может быть, Ясноок до сих пор бы сидел в своей яме на княжьем дворе, и гноил бы всю ратайскую землю, как раньше!
- Как это?! - удивился Пила - Ты говоришь, ваш наставник Ясноока победил, а я про это и правда не слышал! Знал бы - ни за что не стал бы спрашивать, похожи ли они или нет, с тем колдуном!
- Ну, то что ты не слышал о нем, это не удивительно. До сих пор за это все только князя Светлого за хвалят.
- Расскажи, как было! - взмолился Пила - И как вообще оно так получилось, что какой-то крысюк подпольный, весь век в берлоге просидев, такую власть забрал!
- Это, Пила, долгая история. - сказал Рассветник.
- Так ведь и путь у нас не близкий. Расскажи, а я потом нашим в Горюченском перескажу.
Рассветник начал рассказывать:
- Началось все лет двадцать назад, еще в начале княжения Светлого. Тогда впервые стало слышно про Ясноока. Сначала он появился в Каяло-Брежицке - в большом городе на полудне, в столице Степного Удела. Но там, судя по всему, надолго не задержался, а перебрался в Стреженск, и год-два сидел тише воды ниже травы. Старики, которые тогда его знали, говорят, что в он был чистой воды акиринаец. Но никто и глазом моргнуть не успел, как Ясноок стал самым коренным ратаем, и даже говор у него стал настоящий малочарокский, так что тамошние его чуть ли не за поприще начали его за земляка принимать.
- Так он откуда на самом деле взялся? - спросил Пила.
- Никто этого толком не знает. Скорее всего - из акиринайского земли, что в царстве хвалынского калифа, там в это время была большая междоусобица, и оттуда много акиринайцев спасались в наши сопредельные земли - кто в Стреженск-Полуденный, кто в Каяло-Брежицк. Этот вот добрался до самого великокняжеского Стреженска. Поселился он там у книжников, стал переписывать книги и переводить с акиринайского и хвалынского. Тогда он и стал впервые известен своей ученостью, там и с Вороном познакомился. Про Ворона-то слышал?
- Нет. - признался Пила - А он кто?
- Ворон - колдун. Тогда в Ратайской Земле было два больших колдуна - наш Старший и Ворон. Когда-то они называли друг друга братьями, но Ворон прельстился золотом и честью больше чем мудростью, и подался в Стреженск - колдовать для князей и больших бояр. Мудрости и силы он из-за этого лишился, а золота и большой чести так и не нажил нажил. Старший, когда тот уходил, только головой вслед покачал, и остался жить на Белой Горе. Так вот, Ясноок напросился к Ворону в ученики, с книжного двора ушел, стал Ворона отцом назвать, а уж Ворон на него нарадоваться не мог, такой способный да усердный ученик нашелся! Глаз с учителя не сводил, каждое слово его ловил и глотал поскорее. Готов был дорогу перед Вороном мести бородой, башмаки целовать.
- Он так, конечно, не делал. - сказал Коршун - Только клялся, что готов был.
- Так вот. - продолжал Рассветник - В ворожбе он скоро превзошел самого Ворона, но ничего без его совета делать словно не смел - все сначала спрашивал, а за каждый совет благодарил чуть ли не со слезами. Ворон от этого становился мягким, будто тесто, и рад был раскрыть Яснооку любые тайны - даже то, что ему Старший в годы братства доверял строго-настрого держать при себе, до самого крайнего случая.
- Ворона какая-то, а не Ворон! - злобно пошутил Пила.
- Зря ты так говоришь! - сказал Коршун - Ворон хитер как девять леших, и знает много. Чтобы его перехитрить надо быть таким вот Яснооком, только ему и удалось! И колдуном он оказался таким, что Ворону до него - куда там!
- Как это, оказался? Он, что, не у Ворона выучился, что ли?
Коршун усмехнулся.
- Что ты! И все его тихое житие у книжников, и даже имя - Ясноок - все один обман! Ведь, змей, имечко-то какое себе придумал - ни княжеское, ни воинское, ни мужицкое, ни хрен пойми какое, только ни колдовское - это уж точно! Не зовут так черных ведьмаков, а он всегда был ведьмаком самым настоящим, и таким черным, что чернее некуда, это точно!
Рассветник продолжал рассказ:
- Скоро его уже знал весь Стреженск. Он для многих больших людей колдовал, и везде вполголоса говорили, что за помощью к нему идти лучше, чем к Ворону - вернее.
- Он людям, значит, помогал? - спросил Пила - Что-то в первый раз про него такое слышу.
- Помогал в то время. Привораживал, торговлю подправлял, боли снимал, от железа заговаривал, и на железо...- ответил Рассветник - Не всем, конечно, а только кому сам хотел, перед другими глаза закатывал и рек, что мол не для наживы и мирской суеты, а ради любви к мудрости вступил на путь тайного знания. Скоро про него и по-другому стали говорить: что тем, кто с Яснооком заведет дружбу, тому во всем будет удача, а кто с ним не-по хорошему пересечется - тому наоборот, будет одна беда.
Только Ясноок так умудрялся устроить, что до Ворона такие слова не доходили. Вся Ратайская Земля уже о Яснооке говорила, а Ворон только свое имя слышал. Но слухи эти дошли и до Пятиградья, до самой Белой Горы.
Тогда Старший сам решил сходить в Стреженск. Он пришел К Ворону и уговорил его познакомить с Яснооком. Ворон хотя и успел загордиться перед Старшим, и думал, будто учитель ему очень завидует, но не отказал. Может даже потому, что хотел лучшим учеником похвастаться. Ведь Старшему такого вовек не воспитать - он думал.
Поговорил Старший с Яснооком наедине, а потом, когда вышел от него, то сказал Ворону: "Брат Ворон, не так прост твой любимец, как ты думаешь, а какой он - не знаю. Спрашиваю его, и слышу в ответ пустой звук. Смотрю на него, и не вижу человека, вижу одну маску, а за ней - тьма непроглядная. Лицо свое он хорошо скрывает. Боюсь как бы ты, брат, змею на груди не пригрел. От этого большая беда выйти может. Приглядись к нему" - Так мне пересказывал Молний - первый среди наших братьев, который при этом был. Ворон - он рассказывал дальше - от таких слов сильно удивился, но расспрашивать Светлого больше ни о чем не стал, только поспешил с ним поскорее распрощаться.
Какой был разговор у них с Яснооком по отъезду Старшего, нам неизвестно, только на другой день Ясноок сам, без приглашения, пошел к великому князю, и скоро со двора Ворона переехал на княжеский.
- А Ворону сказал: "поклон этому дому, а я - к другому" - добавил Коршун
- Так и сказал? - удивился Пила.
- Да нет, шучу. Хотя волк его знает. Наверное, мог бы и так сказать.
- Вот с тех-то пор он и открыл свое истинное лицо. Вернее лицо он спрятал, но все его черное гнилое нутро обнаружилось как нельзя нагляднее. Очень быстро он стал у Светлого первым советником, помощником во всех делах, только помогать князю он стал не в добрых делах, и советовать не доброе. И дела в Стреженске от этого пошли день ото дня все хуже. - рассказывал Рассветник.
Не успел еще Старший вернуться из Стреженска до Белой Горы, как его догнали отроки Светлого, и передали княжеский приказ - уходить из ратайской земли куда глаза глядят. Иначе - князь писал - и он, Старший, и все, кто за него вступятся, вызовут гнев великого князя. И Старший послушался. Хотя знал бы, чем все обернется, то и гнев бы на себя принял, наверное. Из всех тогдашних учеников с ним один только Молний и остался. Так они и ушли вдвоем. Остальные кто куда разбежались и опустела Белая Гора.
На дворе у князя для Ясноока откопали пещеру и он в ней стал жить, наружу никогда не выходя. За это его тогда и назвали Затворником, тогда же впервые появились его пятеро злыдней. В нору к колдуну спускался только Светлый, и больше никто - ни бояре, ни ближние дружинники князя. Даже со своими подручными, кроме этих пятерых, Ясноок перестал лично видеться, все приказы он отдавал и получал все известия только через злыдней. Они стали Яснооку вместо глаз, ушей, вместо языка и вместо рук. Все свои темные дела он стал делать только через них.
- Эти-то откуда взялись? - спросил Пила.
- Тоже никто не знает наверняка. - отвечал Рассветник - То ли он своим прислужникам дал такую колдовскую силу, то ли вызвал духов откуда-то с той стороны, поселил в человеческом обличии и заставил служить. Они, как пять пальцев у его руки, и этой рукой он стал шарить по всей ратайской земле, до самых дальних краев. И страх перед ним еще больше стал.
Князь с помощью Ясноока начал забирать власти все больше и больше. С дружиной перестал и пировать, и советоваться. Старых советников от дел совсем отстранил, приблизил тех, кто был на примете у Затворника. Вернее уж, Затворник их к князю приблизил. Все дела Светлый стал решать не спросив совета ни стреженских бояр, ни дружины, и горожан на сбор тоже на больше не созывал. Если с кем и совещался, так только с Затворником в его пещере. А для остальных у него одно осталось - приказывать.
Тут как раз отличился один из дружков Ясноока, Кремень, сущая псина боярского роду. До этого он с посольством ездил в великий Злат-город, ко двору хвалынского калифа, а как приехал, стал со злыднями водить хлеб-соль. Через это и в княжескую дружину устроился. А там стал князю напевать про то, как калиф живет у себя в Злат-Городе. Правит он, мол, никого не спрашивая - ни народа, ни вельмож, а всех зовет своими рабами, даже первых советников. И живет он не так, как стреженские князья - на золотой тарелке по две раза не ест, золотой рубашки дважды не одевает. Наложниц одних у него мол, целые тысячи, двор для них - с пол-Стреженка. А еще - что любого, на кого калиф пальцем не ткнет, хоть обезглавят на месте, хоть тотчас наместником сделают - по одному его слову. А страна хвалынская - приговаривал князю Кремень - не больше и не богаче ратайской будет, и почему великий князь стреженский, имея такую силу, живет беднее калифа - непонятно.
Князь его слушал, да думал про себя. и с колдуном советовался. Видимо этот потаскухин сын зависть в нем разжег своими баснями не на шутку. А Ясноок, как будто, только рад был, да еще больше подзадоривал Светлого.
Тогда, не спрося совета ни у кого из вельмож, Светлый приказал объявить, что торговый сбор в пользу князя по всем городам отныне будут собирать вдвое против прежнего. Дружинники на это только темечко почесали, но против никто слова не сказал. А стреженские торговые люди отправили было к Светлому своих выборных, с просьбой не повышать пошлину. Но князь их не принял. Вместо него с купцами говорил один из злыдней, сказал что великий князь слишком занят, а своего прежнего решения не изменяет. Купцы ушли ни с чем. И спорить тоже не стали, только зубы стиснули.
Первый, кто тогда стал спорить, был средний сын Светлого. Он хоть и зовется Смирнонравом, только нрав у него оказался не очень-то смирный. Он сказал как-то вскоре отцу, что великому князю нельзя идти против обычая и притеснять своих данников, и верных слуг оставлять без слова на совете - и все по одному только слову приблудного отщепенца неизвестно откуда, всем чужого и никому не милого. Так было, Коршун?
- Так, хотя и не дословно. - подтвердил Коршун. - Смирнонрав еще и не такими словами перед Светлым про Ясноока рассыпался. Да с жаром - слыхать далеко было. Я в другом конце двора стоял, а все равно все слышал.
- Князь-то что ответил? - спросил Пила. - Рассердился?
- Рассердился, хотя и виду не подал. - сказал Коршун - И сыну своему буйнонравому спокойно отвечал. Но так ответил, что княжич сразу угомонился, и ушел от Светлого злой.
- Что он ему сказал-то? - спросил Пила
- Это от слова до слова мы не знаем. - ответил Рассветник - А сам княжич пересказывал потом так. Светлый сказал, что раз Смирнонрав очень хорошо понимает в княжьих делах, то надо его понимание в дело определить. Велел сыну собираться и ехать наместником в Засемьдырск.
- Куда? - удивился Пила.
- В Засемьдырск. - сказал Рассветник - Слыхал про такое место?
- Слыхал, что так говорят про какое-нибудь захолустье. - сказал Пила - Но вот уж не знал, что такой удел есть... Засемьдырский, что ли?
Коршун рассмеялся:
- Да какой это удел! Так, городишко на краю света, с три твоих двора!
- Раньше он по-другому назывался. - сказал Рассветник - Стоит он летнем восходе, в глухих лесах. Его лет сто назад поставил там боярин Герой, и назвал в свою честь - Геройск. Только такое название не прижилось. Есть в великокняжеском уделе городок Топи, учитель наш одно время, очень давно, там был на службе. И в Стреженске, говорили, что Топи - дыра, а Геройск - засемьдырье. Так и говорил кто-нибудь, если его по службе отправляли туда - мол, какого ляда тащиться за семь дыр! Стал город называться Засемьдырск. Туда даже пути из Стреженска нет, только по реке Ижа из Пятиградья. Это вообще, такое далекое и глухое место, что даже воеводы туда никогда не назначали. От пятиградского наместника дьяк раз в год приезжал за податью: зимой, едва река вставала, выезжал туда, весной по первой воде возвращался! Там живут-то ратаев: лесорубов горстка да охотников чуток вокруг ходит, а все больше - туземцев, диких лесовиков. Великокняжеского сына отправить в такое захолустье - все равно, что боярина послать коровник чистить.
- И никто за княжича не вступился? - спросил Пила.
- Многие вступились. И за него, и за остальное. - сказал Рассветник. - В тот же день пришел просить за него Барс, который теперь в Горах главным воеводой. Князь его выслушал, но Смирнонрава не простил, и самому Барсу велел не показываться на глаза, а ехать с княжеского двора куда глаза глядят.
- В то время князь еще был добрым. - заметил Вепрь.
- Да, тогда еще был. - подтвердил Рассветник - Потом уже не был. Следом за Барсом к Светлому сговорились и пришли шестеро больших стреженских бояр. Они хотели князя просить обратно вернуть Смирнонрава и Барса, и немедленно созвать на общий совет всю дружину и городских бояр, а такого уже год, как не бывало.
Но об их уговоре Затворник, видимо, знал заранее. В воротах княжеского двора их встретили злыдни и те дружинники, которые успели притереться к Яснооку. Сказали, что до князя приказано никого не допускать, и чтобы шли восвояси. Те не испугались, сказали, что никуда не уйдут, пока не поговорят с великим князем, а надо будет - и прорубятся к нему. Злыдни точно, что готовились к их приходу - собрали быстро с три десятка своих воронят, окружили просителей и велели сдаваться. Те в ответ только приготовились к бою.
Тогда все-таки к ним вышел сам Светлый. Слушать никого не стал. Сказал, что хотя это и не преступление - приходить с прошением к князю, но таких граждан больше ему в Стреженске не нужно. Велел им немедленно убираться вон из города, а поместья забрал в свою казну.
Дальше-хуже. Месяца не прошло - велел Светлый уже не только пошлину с купцов, но и со всех прочих брать дань брать наполовину больше прежнего. В тот же день произошло в Стреженске смятение: народ стал на сход собираться. Кто-то в вечевой колокол ударил.
Но злыдни уже были тут как тут. Соборную площадь мигом окружили дружиной, никого не пропускали. По улицам пошли разгонять тех, кто собирался вокруг. Биться с ними - почти никто не бился. Больно уж быстро да слаженно все провернули - где только успевали собраться пятеро безоружных и пеших - на них уже налетала целая дюжина верхом, с мечами и с палицами. Избивали и хватали всех без разбору, кто пытался сражаться - убивали на месте. Да и боялись их люди жутко - при одном появлении разбегались. Перехватали людей - сотни. Схватили и тех, кто пытались в колокол звонить. И по городу ловили много дней. Ворота не открывали, никого в Стреженск не впускали и не выпускали. Стражу на стенах умножили. На всех площадях и перекрестках расставили воинов, из злыдней двое-трое непрерывно ездили дозором по городу. Торг пустовал. Не то, что на торг, а со двора никто не смел носа высунуть. Так с неделю продолжалось, и за это время вечевой колокол успели снять, и вышку из-под него разобрать. После колокол перелили.
- Так было дело в Среженске, на этом оно и кончилось... - сказал Вепрь.
Рассветник, промочил горло из фляги и продолжил свою повесть.
- После этого на Светлого поднялся уже его брат, Храбр. Он тогда был князем и наместником в Каяло-Брежицке, втором после Стреженска городе всей нашей земли. Иначе еще этот город называется Струг-Миротворов, а его удел - Миротворовым, Каяло-Брежицким или Степным. Храбр к тому времени уже много чего слышал про дела Светлого. Принимал у себя людей, которых тот изгонял, и кто сами уезжали из столицы. Все знал и про беззакония, которые Светлый там творил, и про его советника любимого, и на обоих был очень зол. А когда до него дошли вести про это неудавшееся вече, тут он и сам вскипел, и его горожане, миротворцы, явились толпой к его воротам и кричали, чтобы князь немедленно вел их на Стреженск. Храбр велел собирать ополчение во всех своих городах. В соседние страны разослал людей, писал, что ратайской землей правит не природный светлый князь, а темный князь-пещерник подземный, бродяга без роду и племени, и всей стране оттого великие разорение и позор. И что немедленно эту заразу надо выкорчевать, пока слишком глубоко она свои корни не пустила, пока не стало поздно. Все города Степного Удела на его зов откликнулись как один. В Честове, столице большой области по соседству, народ на вече решил всей землей его поддержать, и созвать ополчение против Светлого. Стала собираться под Каяло-Брежицком немалая сила.
Светлый, конечно, тогда встревожился. Стол великокняжеский под ним шатнулся - не шутка. Тем более, что Храбр был старше, и по обычаю должен был сидеть в Стреженске (почему не так стало - то уже другая песня) Конечно, и Затворник не замедлил князю об этом напеть - что Храбр не правды ищет, а идет себе великое княжение добывать, о котором давно мечтает (да так оно, наверное, тоже отчасти было правда) Стал Светлый собирать свои полки.
Только Затворник и тут не замешкался с советом. Полки сказал собирать, а тем временем всех, что были под рукой в Стреженске, сажать на коней и тайно вести на Храбра. Собралось так ратных людей тысяч до двух, и встали над нами сразу три злыдня. Так и пошли. Это был первый поход затворника.
- Почему затворника? - переспросил Пила. - Он что, вылез-таки из своего подвала?
- Нет, паря. - возразил Коршун - Сам он берлогу свою на белый свет уже тогда ни за что бы не променял. Но злыдни, что стреженцев вели, не свою волю выполняли, и не своей головой думали.
- И не их силой был сокрушен князь Храбр. Им бы это было не по силам. Но на каждое большое дело колдун им давал особую власть. - сказал Рассветник - Шли стреженцы в походе ночами, в непроглядной тьме. Ни одна живая душа их по пути не видела и не слышала. Да если бы и узнал кто-нибудь, то не успел бы Храбра предупредить, так они быстро мчались. Ночами переходили реки вброд , через дремучие леса пробирались ночами, и ни разу даже на обхват с дороги не сбились. Люди, что были в этом походе, потом рассказывали: никто, пока шли всю ночь, и слова не молвил. Злыдень только рукой поманит на закате, и все поскачут за ним вслед, и во тьме кромешной, не видя носа собственного, скачут, пока утром туман не рассеется. Никто, однако же, не потерялся и не отстал. Под силу такое злыдням? Нет!
Так и подошли они никем не замеченные, тоже ночью, к лагерю Храбра. А в миротворовском войске как раз в ту ночь всю стражу как одного свалил сон. Битвы не было, была резня. Кого сразу прикончили спящими, кого потом - сонных, перепуганных, что метались, как бараны, стреженцы добивали. Погиб и Храбр, и вся его дружина, и много, много еще воинов. А дальше, как уже в нашем сказе повелось, было только хуже.
Вслед за этой ночной дружиной в Степной Удел пришли многочисленные полки из Стреженских пригородов - карать мятежную страну за измену князю. Каяло-Брежицк разграбили и посады выжгли дотла. Города и села придавали огню и мечу безжалостно - очень давно в нашей земле такого ожесточения ратая на ратая. Видно, Затворник умел вселять в своих воинов не только смелость и силу, но и страшную лютость. Злыдни его всюду поспевали и во всем показывали пример.
Честовцы, видя это, решили на сходе, что плетью обуха им не перебить, и надо перед Светлым повиниться. Вышли к его полкам с дарами и поклонами. А злыдень, что привел стреженцев к Честову, словно и это знал наперед. Сказал им, что великий князь их раскаяние принимает, что город и всю честовскую землю пощадит. Но зачинщиков и их родичей велит выдать головой, имущество злоумышленников отдать в казну - назвал тот же час и имена, человек двадцать. Назначил уплатить дань с области за вину перед князем вдвое против обычного. Войску, которое князь прислал к Честову, уплатить издержки за поход - боярам по девятью девять денег, ратникам по семью семь. А с самого города - чтобы больше было неповадно, с каждых десяти дворов по девке и по работнику приказали отдать в рабство князю.
Честовские выборные глаза опустили в землю, но посоветовались, и все выполнили, как было велено. Деньги и дань собрали землей. Выдали провинившихся бояр и посадских, которых тут же, перед городскими воротами, растерзали. Родичей правда пощадили - увели с остальными в рабство. Этих остальных - с города еще человек полтораста, по жребию...
В рабство из Степного Удела угнали людей без счету - только в Дикое Поле в Степном Остроге продали, говорят, больше десяти тысяч, и это при том, что не только один Острог торговал с Полем ратайскими невольниками! В Приморский Удел, и оттуда за море уводили целыми тысячами. В Стреженске на рынке за работника давали пять денег, за наложницу - десять денег. А детей, и женщин в возрасте давали в довесок даром!
Князь и раньше Яснооку верил во всем, а после этого еще больше стал верить, и уже редко кого язык не поворачивался как-то явно обличать колдуна перед Светлым. У кого поворачивался, или кто тайно говорил, да на кого доносили, тому себе дороже выходило - много в княжеских темницах засохло и бояр, и дружинников. С мужиками тем более не нянчились.
- Сначала в мешок, потом в прорубь, и больше говорить не надо. - вставил Вепрь
- А тут, как будто в подмогу колдуну, еще другое случилось, сразу после похода на Храбра.
Тогда в Диком Полена полудне, в низовьях Черока и дальше на восход, на Беркише, где теперь кочуют ыкуны, жили другие табунщики, тунганцы. Про разорение Миротворова Удела они знали, вот и решили туда пожаловать - думали голыми руками взять весь разгромленный край, и подмести уже дочиста все, что стреженцы не забрали. Собралось их тьма-тьмущая и подошли к городу Порог-Полуденный, что на границе каяло-брежицкой земли и Дикого Поля. Но тут история ночного похода повторилась один-в-один. Злыдни тайно привели к Порогу Стреженский полк, и вместе с тамошней дружиной напали на тунганцев. Били их и топили в Чероке столько, что вода не успевала уносить. Одних каганов убили пятнадцать штук. Пленников в Стреженске уже и не покупали, а в дальних городах, вроде вашей Дубравы, больше пяти денег ни за кого не давали. Скота взяли, как грязи. Тунганцы, кто остался, бежали оттуда так, что и скотину бросали, и телеги, и жен с детьми бросали. Рассеялись по всей степи, в страхе и в разброде. Поэтому когда из-за Беркиша пришли ыкуны, то тунганцы против их сильной орды и не думали втавать, а ушли, кто в наши южные уделы на службу, кто за Хребет, к королям, Конечно, это все Яснооку пошло в честь!
Только даже такая геройская победа многих не радовала. Так думали про себя: С тунганцами как-нибудь справились бы и без колдуна, а вот от него самого народу еще больше зла, чем от любых кочевников. И как с ним справиться?
- Да тем более, они бы и вовсе, может, не напали, если бы колдун сам наши земли не разорял. - сказал Пила.
- Это так, горожанин. - согласился Вепрь.
- Да, точно. - подтвердил Рассветник - А что хуже прежнего после этого стало, это и говорить не надо. Ясноок перед великим князем теперь сделался не только мудрецом и героем, а прямо отцом родным! Злыдни со своими ватагами (а у наимудрейшего много верных слуг развелось) ездили по стране и брали столько дани, сколько хотели. Девушек увозили с собой, а когда набесятся с ними, то отправляли пешком обратно. К боярам, к купцам входили во дворы без спросу, как под свою крышу, неделями там пировали с хозяйского стола, пока дочиста не объедали и уезжали как из хлева! А тут Ясноок придумал новую думу: стал своим подручным - даже не злыдням, а последним прихвостням, писать грамоты, чтобы везде во всем их слушались, как имени великого князя, и таких развелось уже - тьма! В любом мало-мальском городе засело по рылу с такой грамотой, строили себе дворцы, набирали слуг волей и неволей. Дружины себе набирали - таких же выродков жадных, как сами! И уже сами между собой грызлись, кому сидеть в городе побогаче, и кому злыдневскую сраку лизнуть посмачнее! И все им земные поклоны били, и бояре пикнуть перед ними не смели. Жаловаться на них было бесполезно, дойти хоть до самого Светлого - князь им все спускал. Надо ли тут говорить, как простым мужикам приходилось!
- Не надо! - ответил Пила. - Про это я сам рассказать могу! Меня в ту пору вот этим поясом дважды можно было подпоясать! Мы нашу мать в те годы проводили, сестру проводили! Народ из городища как ветром сдувало. Опилки жрали из ямы, лебеду жрали! Вспомнишь так живот сводит!
- И так было не только в твоем городе. Так было во всех городах. Во всех местах было тошно. - сказал Вепрь.
- И всюду их терпели? - спросил Пила.
- Много, где не терпели. - сказал Рассветник - И в первую очередь - в Пятиградье. Из тамошних голов потворники колдуна прежнюю вольность сразу не смогли выбить. Там было большое смятение. Перебили всех слуг Ясноока - и тех что из наехали Стреженска с грамотами от колдуна, и уннаяка которые к ним примазались. Княжеского воеводу не тронули, а отправили в Стреженск с посланием Светлому. Писали князю обо всех несправедливостях и смертных обидах, напоминали о старых договорах Пятиградья с великими князьями, которых никто еще не расторгал, по которым уннаяка служили и платили князю дань за многие вольности. Да все напрасно. Теперь уже в Пятиградье пошли стреженские полки, и сполна показали, что такое гнев Ясноока, а пять городов колдун, будто в насмешку, отдал во владение своим пятерым злыдням.
Тут, правда, великий князь впервые задумался: Затворник, не спросив его, раздал города подданной земли своим людям, точно князьям! Шутка ли! Может быть, этим колдун и копнул себе яму впервые. Тогда Светлый промолчал, но вскоре между ним и колдуном пошел разлад, хотя сперва малый.
А вскоре вспомнился еще и княжич Смирнонрав. Дошло до князя, что его строптивый сын принял у себя учителя, Старшего. Тот объявился в Засемьдырье, и прочие люди со многих земель тоже стали туда подтягиваться. Благо Смирнонрав так приветливо встречал яснооковское стерво, что те спешили поскорее оглобли поворачивать, лишь бы голову на плечах унести. Один, Соболем его звали, из ближних друзей злыдней, был особенно дерзкий. Приехал в Засемьдырск со свитой, человек в сорок, и самому Смирнонраву сунул под нос колдуновскую грамоту. Князь увидел, что грамота от Ясноока, взял ее, и говорит: "Не знаю такого князя в ратайской земле! А если бы даже отец мне приказывал, то пока я засемьдырский правитель, то буду править по обычаю!" Грамоту разорвал в клочья, а Соболю дал семь дней чтобы, и Соболя и его людей не было и духу в уделе. Засемьдырцы стали очень княжича уважать за это. Какой разговор был к Светлого с колдуном по этому случаю с Соболем, мы не знаем, но по крайней мере, на деле князь ничего не сделал. Но когда узнал о Старшем, то отправил сыну приказ, никого из других уделов к себе больше не принимать, а Старшего немедленно выдать на княжеский суд - тому ведь было запрещено в ратайской земле появляться.
- И что княжич, послушался? - спросил Пила.
- Как же! Такой "смирнонрав" послушается! - засмеялся Коршун. - Он в ответ отцу написал, чтобы князь прежде выдал ему, самого Ясноока, на ЕГО КНЯЖЕСКИЙ СУД. А тогда, мол, видно будет! Когда Затворника не станет - писал он - тогда и спорить отцу с сыном будет не о чем, и Светлый сам его только поблагодарит!
Продолжил снова Рассветник:
- Разгневался Светлый ужасно. Вот-вот должна была разразиться война между Засемьдырском и Стреженском. Хотя какая там могла быть война, когда во всем Засемьдырье под знамя могут встать пара сотен человек от силы! Только Ясноок снова против ветра обмочился (а может уже тогда Старшего стал остерегаться). Он сказал великому князю, чтобы тот, из своей казны, усадил на коней и вооружил пятьсот его, яснооковых людей (которых он, мол, уже сам наберет) Такую дружину он и хотел послать покарать Засемьдырье, и больше, мол, никого не надо.
Князь на это ответил, уже сквозь зубы, что своего родного сына, пусть даже непокорного, головой никому не выдаст. И чтобы колдун впредь не лез в дела княжеского рода. Ясноок уже сам промолчал - делай де как знаешь. А князь из его пещеры ушел угрюмый, и крепко задумался.
Тут-то на его двор и пришли, прямо в терем, Старший, и с ним Молний. Ни стража их не видела, ни ищейки колдуна, что повсюду шныряли взад-вперед, ничего не пронюхали, ни даже сам Ясноок. Но про это тебе уже лучше всех Коршун расскажет.
- Дело так было: - Начал Коршун - я тогда как раз в дружине великого князя был, и в ту самую ночь стоял у него в дверях, перед покоями. Трое нас стояло. Вот-вот ночная стража кончалась, и уже готовились по постелям идти. Вдруг, на самой утренней заре, гляжу: идут к нам Старший с Молнием, я-то тогда еще не знал их, ни в лицо, ни по именам.
Подошел он ко мне и говорит, спокойно так: "Пойди, добрый человек, скажи обо мне князю"
Я удивился, спросил кто он такой, и как по дворцу прошел мимо прочей стражи. А Старший мне отвечает. "Ты -говорит - на меня не сердись, а пойди и скажи князю, что пришел такой-то, просит его выслушать."
Я так и сделал. Пошел, разбудил князя. Светлый тоже сначала глаза выкатил, спросил, в уме ли я. Я все отвечаю как есть, так мол и так: пришел какой-то дед, называется Старшим с Белой Горы, и просит слова. Князь тогда велел его привести, да самому вернуться со стражей. Сам не испугался нисколько - виды старик видал! Только приказал булаву со стены снять, да подать ему, на всякий случай. Я за учителем сходил, привел как велели. Так мы и стали его слушать впятером - князь, нас-дружинников трое и Молний.
Перво-наперво Старший извинился, что пробрался, как вор, тайно посреди ночи. Если бы, говорит, вышел из Засемьдырска открыто, то не прошел бы и трех дней без боя, и с князем бы не увиделся. А говорить с князем ему надо было позарез. После сказал, что пришел просить милости, но не для себя, и не для Смирнонрава, а для всей ратайской земли.
Потом уже стал главное слово держать. Как он говорил - мне так пересказать. В песнях о древних витязях говорят так сильно, да с такой сущей правдой. Вот, брат-Рассветник, наверное, смог бы тебе пересказать. Если коротко, то примерно вот, что:
Говорил он, что земля кругом стонет, а князь не слышит. Что его двор для стона заперт, а слушает он только Ясноока, да свору его брехунов шелудивых. А кто честные люди, те головы поднять не могут от страха перед лютостью затворника. Но что открыто не говорят - добавлял Старший - то меж собой шепчут - будто не один, а два князя стало в Ратайской Земле, один светлый князь, другой черный князь-пещерник. И что светлые князья закон и правду носили на знаменах, а темный князь теперь своими корявыми костылями топчет, как мусор. Говорил учитель, что в стране больше ни закона, ни правды нет, и обычая нет - осталась одна колдуновская воля! Ни чести, ни справедливости тоже больше нет! Остался, говорит, один страх - висит над всеми как черная хмара, и душит всех. И еще он сказал, мол, чести Светлого большой позор оттого, что эта зараза ползет по стране с великокняжеского двора.
Князь, слушал его, молчал, хмурился как филин, а сам кулаком голову подпирал, да в пол глядел. Потом спросил, а вправду ли верно слово Старшего. А тот ему в ответ: "Спроси, говорит, не у меня, а у тех твоих старших дружинников, что честно служили тебе до колдуна, у тех-то и тех!" И князю тут нечего было сказать - этих первейших витязей своих он давно кого изгнал, кого казнил. Старший ему предложил тогда спросить у больших стреженских бояр, которые служили княжескому роду. И снова князь промолчал, потому что его княжескими руками колдун честнейшие боярские семейства истребил и рассеял. А учитель добавил тогда, что если и этих не спросить, то может быть не ударить ли в вечевой колокол, и со всем народом не посоветоваться. Ведь и отец, и дед Светлого в важных делах так делали!
Князь подумал, и согласился, что это верно. Но добавил, что Ясноок тоже ему преданно служил. Он ведь княжеский стол под Светлым уберег, когда Храбр на него посягал.
А Старший ответил, что уберег-то колдун уберег, только не для Светлого, а чтобы самому через князя владеть Ратайской Землей.
Князь тогда напомнил, что Ясноок защитил страну от Дикого Поля.
А учитель ему в ответ, что защитить-то он - защитил, а теперь сам терзает хуже врага.
Снова князь замолчал. И мы молчали.
Потом, подумав, Светлый нам сказал: "Идите-ка и разбудите тех-то и тех-то" - назвал с десяток из старшей дружины, которых он считал самыми преданными из оставшихся. "Будем - говорит - держать совет!"
Позвали к нему всех, что князь велел. Он им передал слова Старшего, и спросил: так ли это? Все пока он говорил, уставились в пол глазами, а когда спросил, то ответили: Все, мол, так, и в точности.
Светлый тогда спросил бояр, почему они раньше молчали об этом, раз все видели? А те ответили, что на все его княжеская воля, а они не хотели такой участи, как у Барса и как у других, которым и того хуже пришлось от Затворника.
Тогда князь сказал чтобы его все слушали. Приказал поднимать всю дружину, да потихоньку. Чтобы одни сразу хватали всех, кто среди наших успел с снюхаться с пещерником. Другие чтобы окружали сторону колдуна, и ждали приказа...
Честью клянусь, никогда еще никто из нас не выполнял княжеского приказа с такой радостью! Все сделали как он сказал, вмиг дружину перебудили, скрутили человек сорок без единого писка. Окружили со всех сторон ту сторону двора, где колдун со своим стадом паслись. Тут князь дальше велел: Восьмерым отрокам скакать по Стреженску во все концы. Свистеть, в рога трубить - поднимать народ на вече. Чтобы сами служителей колдуна в городе судили и вершили расправу. И тут же приказал идти за ним - и сам пошел на половину колдуна, и мы за ним.
Убивали мы их мало: больше просто объявляли княжескую волю, потом вязали и оставляли под стражей. Пара человек успели очнуться, и кидались было к оружию, так их на месте прикончили. Мы их легко побеждали - нас и больше было, и дрались те порознь. Не привыкли он, видишь, что на них, как они на прочих - снег на голову! К тому же такая злость у всех на них была...
Сам князь, вместе со Старшим, с Львом, его сыном - нынешним великим князем, с другим княжичем Мудрым, и еще нас дюжина, пошли к самой пещере. У входа там стояли злыдень с тремя дружинниками, все готовые к бою. Князь велел им свои именем сложить оружие, те не двигались, и слушали, что на это злыдень ответит. А злыдень кричит своим: "Князь вам не указ! Вы Яснооку служите, бейтесь за него!" Тут один из наших улучил миг, когда злыдень к своим обернулся, да врубил ему палицей, попал в плечо, так что тот меч выронил. Другие подскочили и закололи злыдня, а остальные его люди тут же оружие побросали. Их схватили.
Трое наших тут же бросились в подполье. Только им успел Старший крикнуть вслед: "Стойте, мол, дурни!" а они уже скрылись внизу во тьме, и топот их внизу. Старший тогда велел никому больше вперед него не лезть, а собрать огня побольше, и сам первый стал спускаться вниз с факелом. Князь за ним, потом Лев, потом Мудрый, и другие.
Шли мы глубоко вниз. Под нами - земляные ступеньки, а проход - не шире двух локтей, высотой на пол-локтя выше моего роста. И не было ни холода, ни плесневого запаха, как в обычных ямах, а затхлый, спертый дух выходил. И тьма вокруг нас все гуще и гуще. Так, что факела у нас в руках стали светить еле-еле: спину, кого впереди идет, и то было не видно. Потом и вовсе, даже сам огонь становилось едва видно - гореть горит, а не освещает ничего. Но Старший скажет только: "Черная мгла, перед белым светом расступись!" - и опять станет светлее. Так мы подошли к тем трем, которые вперед нас убежали. Лежали они бездыханные, и факела их погасли - колдун их тьмой задушил. Мы испугались, но делать нечего - перешагнули через них, и пошли дальше.
Наконец вышли со ступенек в самую нору. Широка она была, или нет - даже не знаю, наш огонь ее до стен не освещал. Вступили туда и толпились на пороге с ноги на ногу. Сбоку и спереди одна темнота. Никто двинуться не решался.
Тогда Старший вперед шагнул, факел у него в руке ярче загорелся, и увидели перед собой стол. А за столом он самый сидел: худющий как скелет, бледный как сметана, плешь блестит от огня лучше зеркала, бородишка как пакля драная, из четырех волосюшек. Тряпье на нем наполовину истлело. Сидит вот этот Ясноок и являет свои ясные очи: уж не знаю, высохли у него зрачки от вечной тьмы, или закатил он их так, только сидел и пялил на нас пустые бельма. Чертов таракан подпечный!
Однако, пока он так смотрел, никто к нему не смел двинуться. Только Старший опять шагнул вперед, поднес огонь почти к самой его лысине и говорит:
"Взгляд колдовской от света отвороти!"
И тут закряхтел пещерник своим голосом крысиным мерзко так: "Вижу, князь, печать - говорит - смерти на твоем челе. Не успеешь ты увидеть, как твой род, и земля сгинут в крови и пламени. Я - увижу" Вот ночью меня разбуди, хоть через сорок лет, я и тогда это повторю слово-в-слово! Как вспомню его, так до сих пор он перед глазами встает, явнее чем ты, пильщик, сейчас, и его голос так же слышу!
Сказал так Затворник голову положил на стол, и зенки закрыл. А великий князь подошел к нему, и первый ударил, попал булавой в самое темя.
Тут и мы как очнулись. Бросились все на старикашку и давай его бить. Били за страх, который здесь пережили, и за весь, что был пережитый раньше. За трех товарищей задушенных и тысячи всех, что он оклеветал и погубил. Били и топтали за все годы, что он нашу землю уродовал. За замученных, за проданных, за города и села разоренные. Мертвого уже били - так ненавидели его, даже мертвого, ненавидели, да и боялись тоже...
Потом выволокли по ступенькам наружу, голову насадили на копье, тело к седлу привязали и так помчались гурьбой по городу. И кричали: "Вот он, затворник! Вот на пике его башка!"
А в городе что творилось! Словно праздник какой! Народу на улицах тьма: смеются, поют, князя славят, обнимаются! Другие плачут на радостях. Музыканты играют. Дворы колдуновых слуг громили, а им самим все припомнили - кого дома в посели прибивали, кого выгоняли в чем нашли, на улицу, и гоняли по городу! К седлам их привязывали и скакали с ними по всему Стреженку - людям на радость. Их воплей и слышно не было за всем весельем! Огромная радость и облегчение были всему народу!
- Да уж, это и я помню. - согласился Пила - Я этого дня век не забуду! В то время как раз такая вот колдовская моська, про что вы рассказывали, в Новой Дубраве себе новый двор строил. И всему городищу поэтому работу назначили - кого на стройку туда, кого в извозчики, кого еще зачем-нибудь. Бескорыстно, конечно. Мы, как обычно, доски пилили. Пилили месяца два. Столько наделали, что на нашей телеге и в три раза было не отвезти. Взяли взаймы огромный воз, да еще коня в придачу к нашему. Отец поехал, и я с ним. Вот, везем. На полдороге ночевать остановились возле обрыва, вроде того что у нашего городища. Костерок разожгли, поужинали. Спать уже собрались.
Вдруг слышим свист. Глядим: скачет со стороны Дубравы Жадина. Он раньше нас туда работать отправился. "Эй, пильщики! - кричит нам - садись в телегу да поворачивай назад! В Стреженске светлый князь прибил затворника, а в Новой Дубраве его подвывале руки-ноги конями оторвали! Все гнездо его раскатали по бревнышку!"
"Врешь?!" - кричит ему отец. А тот в ответ:
"Эй, не хочешь - не верь! Сейчас Рыболов за мной следом подоспеет, можете у него спросить, а мне некогда! Надо наших поскорее обрадовать!" - И полетел дальше свистеть.
Батя ему посмотрел немного вслед, а потом ко мне оборачивается, и вдруг говорит: "Ну-ка, полезай в телегу. Доску бери!"
Взял я доску за одну сторону, а отец берет за другую, и кричит мне: "Давай ее в костер, к волкам, бросаем проклятую!" Я замешкался - шутка ли, столько трудов, столько дней пилили, а батя свое: "Ко всем чертям ее давай скидывай!" Полетела, вспыхнула! "Давай вторую!" - батя кричит - вторая туда же! Так и покидали весь воз. Костер наш до самого небо встал, и так огонь заплясал, как будто вместе с нами радовался! Тут же развернулись и поехали налегке в городище, приехали под утро, а там ни один человек спать и не ложился! Все орут, пляшут, веселятся...
- Так и в Стреженске было. - сказал Рассветник. - Все орали да веселились. Один Старший не веселился. Смотрел вокруг, и головой качал. Видно он один из всего города за весельем слышал стоны и плач. И наверное, не только их, но и еще что-то слышал и видел, о чем даже нам не рассказывал. Смотрел хмуро и головой качал. Светлый это заметил. Спросил учителя, чего мол тот не радуется, когда такое великое дело совершили.
Учитель на это ответил, что да, великое дело совершили, но и великое зло.
Светлый как бы отмахнулся. "Пустое!" - говорит. Сказал, что люди праведный гнев искупают. А великое зло это, мол, колдун, которого они свергли. Мол, это он - затворник и его люди - зло посеяли, теперь пусть и урожай пожнут.
А Старший ему в ответ сказал так:
- Нет, светлый князь! Это не урожай, а только первые всходы! Большой урожай впереди!
Князь рассердился. Спросил Старшего, чего он в таком разе хотел, и зачем пришел в Стреженск.
Старший ничего не ответил, а развернулся и пошел прочь. И Молний за ним.
- Так вот было. - продолжал Рассветник повесть - С сыном князь помирился, хотя и не простил ему непослушания, да и Смирнонрав его после попрекал прежними делами. Подати стали по старине собирать. Пятиградью прежние вольности вернули. Но зло свершенное, конечно, не могло тут же забыться. Мертвыеиз праха не могли встать, города разоренные так и стояли в запустении. Ратаи, которых в Позорные Годы продали кого куда, так в рабстве и жили. Вечевой колокол в Стреженске отлили заново, только вышку для него новую не построили, а повесили на воротах княжеского двора. Так что теперь без княжеской воли звонить в него никто бы не смог. Захребетье к тому же откололось, и стали готовиться к войне. Тут Светлый тяжело заболел. Сколько лекари не старались, а ему только хуже и хуже становилось. Пришел было Ворон, о нем вспомнили после смерти Ясноока. Поколдовал он что-то над Светлым, и сказал, что болезнь его - природная, что это вышла наружу вся боль, которую Ясноок заглушал на время своей властью. Заглушить ее снова, со слов Ворона, было можно, но только тем путем, каким это же делал пещерник. Если, конечно, князь бы согласился.
Но Светлый сказал, что такой помощи ему больше не нужно, потому что и без того тяжелая ноша его злодейств, утяжелять ее не хочет перед смертью.
- Это как же его затворник исцелял, что князь легче на смерть согласился? - удивился Пила.
- Это история другая - сказал Коршун - И тебе ее лучше всех наш Рассветник расскажет.
- Другую историю и рассказывать в другой раз. - сказал Рассветник - А первая на этом не кончилась.
Как собрался Светлый помирать, то пришли к нему сыновья, и он стал им раздавать владения.
Первому сыну, Льву, достался как водится великокняжеский удел - Стреженский. Второму, Мудрому - Каяло-Брежицкий. Дошла очередь до Смирнонрава. Достаться ему должен был Стреженск-Полуденный, и его Приморский Удел. Но Светлый так сказал: "Раз ты, Смирнонрав, так твоим Засемьдырцам полюбился, а они - тебе, то и в удел тебе даю Засемьдырск со всей его землей"
Не простил князь сыну и на смертном ложе ни его непослушания, ни прочих ссор. Но Смирнонрав, если и обиделся, то сердце скрепил, и ни словом не упрекнул отца. Принял и поблагодарил за честь. Лишь после того, как Светлый скончался, и погребальный костер его догорел, и тризну отпировали, то Смирнонрав уехал в свое владение. Гляурский удел и стол в Стреженске-Полуденном принял четвертый Светлого сын, Тур.
- Проводили, стало быть, Светлого - сказал Пила.
- Да, проводили. - ответил Рассветник - На этом и кончилась история о двух князьях.