Волков Игорь : другие произведения.

Футбол. Глава 3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Некрасов видел сияющие глаза парнишки после показанных им успехов в ударах, пробивал он с феноменальной точностью, спору нет, но смотреть за жалкими потугами Стрелка изобразить из себя спортсмена, за его тяжелым бегом, неуклюжими упражнениями было тошно. В Кузьмиче росло недовольство. Физическая форма Матвея и близко не соответствовала критериям профессионального спорта. Это было большой проблемой. Да, бил он хорошо, да что скрывать - даже чудесно, до полного великолепия не хватало только силы и резкости удара, но в остальном - полный шлак. Когда горемыка неловко свалился во время бега вприсядку, Федор Кузьмич испытал странную злость на всех этих посторонних "шпаков", не представлявших почем фунт лиха в реальном спорте.
   Наверное, не следовало заставлять запыхавшегося, с покрасневшим лицом и свистящим дыханием, парня заставлять напоследок отжиматься, но Кузьмич не сдержался. И, когда Матвей на шестой-седьмой раз не смог отжаться на своих дрожащих руках, его тело ожидаемо выгнулось дугой в попытке удержать правильную стойку, а затем неожиданно рухнуло на пол, Некрасов злорадно хмыкнул и всерьез разозлился. Но испытуемый не делал попыток встать, лежал неподвижно, навзничь, лицом уткнувшись в покрытие зала, только судорожно, со всхлипами дышал. Некрасов неторопливо подошел поближе.
   - Тааак, в чем дело, почему разлеглись?
   Тяглов не реагировал. Кузьмич подошел вплотную и нагнулся. Потрогал за плечо. Реакции не было.
   - Эй, сынок, ты чего? Ты меня слышишь? Что случилось?
   Плечо, удерживаемое рукой бородача, неожиданно затряслось, и Кузьмич услышал звуки сдавленного рыдания. Это было неожиданно. Некрасова электрическим разрядом пронзил испуг, лоб мгновенно покрылся мелкими капельками испарины.
   - Ты чего, сынок? С тобою всё в порядке? - он обеими руками схватил Тяглова за плечи, приподнял верхнюю часть тела и заглянул в лицо. Голова Матвея безвольно болталась, из-под сомкнутых век градом струились неестественно крупные слёзы. Кузьмич подхватил парнишку, прижал к своей груди и вдруг понял, остро понял, что Матвею просто страшно и тяжело, что он переживает, что человеку больно, больно душевно, что у него не получается... что он все-все понимает. То, что с парнем происходило, не было похоже на физическое недомогание, не было похоже на плач, слезы лились потоком сами по себе, иногда горло лежащего издавало судорожный звук, до чёртиков пугающий Кузьмича.
   До Некрасова дошло, что Матвей в истерике, что он сам же, старый безмозглый дурак, загонял пацана, сам перегнул палку. Дал ему подняться на самый верх и тут же низвергнул его в самые низы. Неожиданно Кузьмичу стало до боли жалко этого несчастного, почти сломленного парня, его явно непростую житейскую ситуацию, стало отчаянно жалко и самого себя, свою пропитую и унизительную жизнь. И тут старика проняло. Его вдруг окатило жаркой волной в понимании того, что... в осознании того, что он вот так просто может потерять этого парня... парня, с необыкновенным, невозможным, с фантастическим даром. Потерять навсегда. Он сломается и уйдет и... и, собственно, всё...
   Он обнял его крепче и начал говорить.
   - Ну ладно, ладно, ну что ты, сынок, ну успокойся. Ну перегнули палку маленько, не рассчитали,... да ладно, со всем справимся. Нормальный ты... нормальный сильный мужик, ну забросил себя немножко, так это мы поправим, - Кузьмич гладил Матвея по голове и немного раскачивался, - Давай-давай, не горюй, со всем справимся. Ну-ка, подними голову! Со всем справишься, я тебе говорю... ты мужчина, ты сможешь... я тебе помогу... Мы еще всех сделаем!
   Так они сидели посреди зала, Кузьмич обнимал Матвея, которой постепенно перестал дрожать и притих. Затем открыл глаза, покраснел, осторожно высвободился из объятий, встал на ноги, добрел до скамейки и медленно опустился на нее, избегая смотреть в сторону бородача. Некрасов тоже чувствовал себя неуютно, каким-то старым глупым дедом. Он кряхтя поднялся, подошел к Матвею и со вздохом сел рядом. Оба неловко молчали. Первым нарушил тишину Кузьмич. Негромко прокашлявшись, сказал:
   - Знаешь, забудем, то что было. Забудем, хорошо? Минутная слабость. Я не прав, ты не прав. Забудем. Делом надо заниматься.
   - Хорошо, - тусклым и безжизненным голосом ответил Матвей.
   - Откладывать не будем. В ближайшие дни встретимся с нужными людьми, уладим кое-какие формальности и приступим к тренировкам. Приведём мы тебя в нужную форму, даже не сомневайся, - Кузьмич положил ладонь на плечо Тяглову и с жаром добавил: - А с мячом... с мячом ты уже делать можешь немало, нынешним мастакам впору завидовать, только отточить кое-что, и равных не будет. Нестеров заглянул Матвею в лицо, из глаз парня понемногу уходила боль, он уже не походил на истерзанную побитую собаку. Бородач своей лапой слегка потрепал Матвея, глядя прямо в глаза и тепло добавил: - Выше нос, малыш, всего мы добьёмся. А сейчас давай закругляться, душ, раздевалка, потом где-нибудь чайку попьём и конкретнее определимся. Лады?
   - Хорошо, - в голосе парня появились жизнь и нормальные, теплые нотки.
   Хлопнув напоследок по плечу Матвея, Федор Кузьмич встал, вскинул голову, выпятил бороду и сказал в зал, будто обращаясь не только к собеседнику, но и к невидимой аудитории:
   - Да, придётся немало потрудиться. Но однажды, запомни, однажды, и я это знаю, непременно настанет время, когда ты будешь выходить на поле под тысячами... нет, десятками тысяч взглядов, и тебе будут рукоплескать стоя... и во все горло скандировать твоё имя. Я в тебя верю, Стрелок.
   Кузьмич обернулся, улыбнулся всей бородой, подмигнул и бодро зашагал к выходу. В дверях остановился, взмахнул рукой:
   - Чего сидим? Кого ждём? Давай шустрее, нельзя терять ни минуты, - и, впервые захохотав во все горло, шагнул в проём.
  ***
   Уже в машине, искоса посмотрев на бородача, повернувшего к себе зеркало заднего вида в попытке разгладить влажную после душа бороду и придать ей пристойный вид, Матвей робко нарушил тишину:
   - Федор Кузьмич, и что дальше?
   - Дальше вообще или дальше конкретно? - опять заржал Кузьмич, - Если конкретно, то сейчас заедем ко мне, попьем чайку, обменяемся адресами-явками. А если вообще, - Некрасов сощурился, подмигнул Матвея, и, неожиданно став серьезным, негромко произнес, - Есть у меня друзья, будем встречаться и решать. Без отлагательства. Вот как-то так.
   Машиной бородач управлял ловко и уверенно, похоже, великолепно зная столичные дороги. Оба молчали, музыку водитель не включал, но, удивительным образом, молчание это было уютным. Тяглов расслабился, вольно откинувшись на широком сиденье, согрелся и отдался чувству, что все идет, как тому суждено, и хуже в любом случае уже не будет. Хотелось курить, но он сдерживался. Городские пейзажи перед лобовым стеклом менялись быстро и стремительно, без надоевших автомобильных пробок. Впрочем, просторными эти пейзажи назвать было трудно, Кузьмич, всем этим обширным, широким как вдоль, так и поперек, недавно реконструированным городским магистралям и проспектам, предпочитал узкие, неизвестные большинству автолюбителей, старые московские улицы.
   Не прошло много времени, как они оказались в хитросплетении улочек возле грохочущего неподалеку проспекта Мира. Выезжая с Трифоновской, пошли прямо и решительно пересекли проспект, выкатив на тротуар возле броского ярко-оранжевого круга в центре вывески заведения "Япоша", причем, на взгляд Тяглова, вроде бы особо ничего и не нарушив, - светофор явно горел зеленым, - и тут же оказались в уютном, густо заросшем зеленью дворике между царственных жилых домов сталинской постройки.
   - Все, мы дома, - радостно произнес Кузьмич, паркую автомобиль, - Сейчас согреемся, может быть, немного перекусим и поговорим. Заодно посмотришь, где я живу, Стрелок.
   И двор, и сам дом производили впечатление. Двор, засаженный деревьями, вроде бы небольшой, но удивительно чистый. Хотя, какой небольшой, это кажущееся впечатление, по контрасту с огромными зданиями рядом. Вон и оборудованная детская площадка имеется, причем все новенькое, не изгаженное. На въезде - шлагбаум, случайным авто ходу нет. Подъезд просторный, так и тянет назвать парадным. Тоже чисто, никаких скабрезных граффити, лифт новенький, даже с зеркалом, кнопки не выжжены, как в Матвеевом доме. Да и запах не специфически-отталкивающий. Культурные люди живут.
   Поднялись на лифте, вроде бы невысоко, этаж пятый-шестой, Тяглов, от нахлынувшей зависти к чистой жизни, даже и не приметил точно. Дверь в квартиру добротная, из новых - наружу открывается и явно в конструкции стальная, но снаружи отделана шпоном, очень прилично и солидно, даже не сравнить с обычными в московских окраинных панельках железными монстрами, в лучшем случае покрытых дешевым дерматином. И главное, везде чисто, воздух легкий, смрада ни следа и на свежеокрашенных стенах надписей нет, что удивляло привыкшего к непритязательности бытия и живущего на окраине Матвея.
   Внутри квартира широченная, с нереально высоким потолком, но просто обставленная. Довольно чисто, но чувствуется налет холостяцкой заброшенности. Дышится легко. Мебель деревянная, явно из массива, но отнюдь не новая, из 70-х, а то и раньше.
   - Давай, Матвей, не жмись у двери, у меня по-простому. Раздевайся и дуем сразу на кухню. Любимое место, - подмигнул, уже скинувший свою куртку и пребывающий в легкой веселости, Кузьмич, - Да, и обувь не снимай, потом подотру. Вон, об коврик почисть, тапочками заморачиваться не будем.
   Кухня, неожиданно просторная, с двумя окнами во двор, обставлена, по контрасту с остальными комнатами, современной пластиковой кухонной мебелью. Не самой дорогой, но, видимо, приличной. Стены в стильных полосатых обоях, с потолка свисает роскошная люстра цветного витражного стекла, начитанный Матвей вспомнил, в стиле "Тиффани". Комфорт, роскошь, богатство, счастливая и обеспеченная жизнь? Вроде бы нет, да и с образом Кузьмича как-то не вяжется. Мебель в квартире добротная, но простая. Да и в годах. Скорее, отзвук прошлого, уже прошедшего благополучия.
   Бородач не терял времени. Зашумел электрический чайник, открылась дверца просторного холодильника:
   - Яичницу будешь? Нет? Ну и ладно. Обойдемся чаем и сыром. Извини, плюшек нет. И чай с пакетиков, ничего? Кстати, тебе с сахаром? Я с медом предпочитаю.
   В белые, "икеевского" вида кружки были заброшены пакетики чая, сыр нарезан щедрыми ломтями на дощечке и на ней же водружен на стол рядом с пластиковой банкой меда и пачкой рафинада. Щелкнул выключателем закипевший чайник, кипяток разлит в кружки. Кузьмич сел на модерновый стул из стальных крашенных труб и светлого лакированного дерева, с глубоко выгнутой спинкой, откинулся и вздохнул:
   - А ты что переминаешься до сих пор? Давай, присаживайся.
   Матвей осторожно сел на такое же современное изделие мебельщиков. Стул оказался неожиданно удобным, и выгнутая спинка комфортно поддерживала тело.
   - Ты курящий, я правильно понимаю? Запашок-то еще в машине почувствовал... сам я никогда эту гадость не употреблял, спортсмен все же.
   Внимательно посмотрел на Тяглова, пожевал бородой, потом изрек:
   - Вижу я, что дергаешься. Понимаю. Ладно, кури, что ли, на первый раз, разговор, чую, непростым будет. Пепельницу сам возьми вон за той дверцей, что под раковиной... извини, я посижу немного, мысли приведу... - кивнул Кузьмич в сторону одного из многочисленных кухонных шкафчиков. Глянул на часы, висевшие над столом:
   - Чай неплохой, даром что из пакетиков, но заваривать его надо не дольше пяти минут, иначе горьким станет. Еще пару минут, и надо вынимать.
   Матвей встал, пересек непривычный простор кухни, открыл дверцу под раковиной, увидел под полкой с флаконами моющих средств чистое мусорное ведро с вложенным в него пластиковым пакетом. Там же, на полке в углу приютилась простая стеклянная пепельница, девственно чистая. Матвей присел, вынул пепельницу, вернулся к столу:
   - Я в прихожую, можно? Сигареты в куртке.
   - Конечно. И кончай робеть, говорю тебе. Все нормально, расслабься. А то молчишь, как воды набрал...
   Матвей прошел в прихожую, скромно стараясь лишний раз не шарить взглядом по окружающей обстановке и не заглядывать в распахнутые двери спальни и кабинета хозяина, порылся в карманах собственной куртки, висящей на медном крюке на вид старинной вешалки, достал сигареты и зажигалку. Вернулся на кухню, уселся на стул, уютно принявший его в свои модернистские объятия, подвинул ближе пепельницу, зажег сигарету и глубоко-глубоко затянулся. После нескольких затяжек голова немного закружилась. Кузьмич молчал, иногда прихлебывал чай. Пакетики из обеих кружек уже были вынуты. Бородач позаботился. Матвей быстро выкурил сигареты до фильтра, аккуратно потушил в пепельнице. Хозяин молчал, смотрел в сторону, иногда подносил кружку ко рту. Матвей поерзал, потом решился, извиняющимся тоном произнес:
   - Позвольте, я еще одну выкурю.
   - Слушай, кончай эти реверансы, Матвей. Я же сказал тебе - расслабься. Будь проще. Можешь травиться, сколько влезет, только форточку приоткрой.
   Тяглов открыл форточку, отметив, что оконный блок очень качественный, стекол даже не два, а похоже три. С распахнутой форточкой в кухню ворвался не только свежий холодный воздух, но и приглушенный двором, но все же явственный и неутихающий шум огромного города, которого при закрытых окнах фактически не было слышно.
   - Давай, Матвей, садись, закуривай, не забывай про чай и потихонечку рассказывай про себя, - кто ты, что ты, как жил, чем занимался... а я про себя буду. Так и познакомимся.
   Тяглов выкурил еще одну, иногда прихлебывая чай, пару раз куснул сыра, и вдруг заговорил. Вначале неохотно, отрывисто, потом расслабился и говорил, говорил, не умолкая, ощущая странное удовлетворение, сознавая, как же ему не хватало все это время внимательного собеседника, с которым можно было бы поделиться тем, что преподнесла ему жизнь в последние годы. Бородач чаю подливать не забывал, слушал внимательно, серьезно и заинтересованно, благожелательно кивал, иногда что-нибудь уточняя.
   Матвей говорил про детство, про семью, про студенческие годы, потом опять про семью, иногда перескакивая с одного на другое. Рассказал и про новоявленную, ранее не наблюдаемую свою способность обращаться с мячом. Потом обратно про семью, про жену и сына, про свои неудавшиеся попытки разбогатеть и обеспечить близких.
   За окном окончательно стемнело, когда Матвей внезапно замолк, его история закончилась. По кухне витали облака табачного дыма. Кузьмич сидел, уставившись взглядом в стену и чему-то кивал головой. Потом помолчал, и сказал в сторону:
   - Вот видишь, какая хрень. И у меня примерно тоже самое. В юности был известен, все получалось, думал так будет и дальше. Потом травма. Тяжелая. Восстановился, но время прошло, и, неожиданно, никому не стал нужен. Никому. Кроме семьи, правда. С семьей все в порядке, было. Но тут уж я сам не смог. Вот так и живу, один, занимаюсь чушью всякой. Иногда дочери приезжают, помогают. Иногда жена. Но не смог я. Не смог, ни с ними, ни с друзьями, бывшими.
   Кузьмич вскочил и зашагал по кухне, туда-сюда, иногда касаясь рукой полосок на обоях:
   - Думал я, само собой все получится. Ну как же... я учусь в хорошем вузе... я лучший игрок... Ан нет, судьба меня испытала и показала, что в этой жизни не просто надо...талантами и способностями обладать, но еще и зубки иметь. А с этим у меня беда. Вот сейчас мне без малого шестьдесят, ну и что... что я могу сказать, что показать? Что сделал я в жизни? Что я скажу, если спросят? Да ничего... пил я, да, иногда лишнее... Семья...живет отдельно...сам не знаю, как ...вот как-то так...вот... Тебе, я погляжу, тоже не сладко. Вот мы друг другу и поможем. Я сам себе докажу, что не зря небо коптил, и ты из дерьма вырвешься. Природный у тебя, видишь, талант. От Бога. Грех зарывать. А я тебе в этом помогу.
   Подошел к холодильнику, открыл дверцу, отрешенно посмотрел внутрь:
   - Выпьешь?
   - Нет, Федор Кузьмич, не то, чтоб я не пью вообще. Ну...в крайние времена перестал пить...потому что боюсь, если начну, остановиться не смогу. А это конец.
   Кузьмич подумал:
   - Ты знаешь, и правильно. Ты прав, и я не буду. Как-нибудь потом выпьем, когда будет за что...
   Захлопнул дверцу, постоял немного, провел рукой по лакированной поверхности, обернулся и предложил:
   - Давай я тебя до дома отвезу.
   Они еще раз обменялись телефонами, адресами, оделись, вышли из квартиры и спустились на лифте. Во дворе было ярко освещено, но других жильцов не наблюдалось. Кузьмич раскинул руки, глубоко вдохнул холодного освежающего воздуха и неожиданно молвил:
   - Знаешь ли, Стрелок...чувствую, что все у нас с тобою будет хорошо. Вот поверь, просто чую. Давно такого не было. Айда в машину.
   - Надеюсь, Федор Кузьмич. Очень надеюсь. Не могу так больше. Или по-другому, или...никак.
   Доехали к дому Тяглова быстро, пробок по пути не застали. Уже около подъезда, выпуская Матвея из машины, Кузьмич напоследок сказал:
   - Матвей, ты это...с курением завязывал бы. Чуть не отравил меня сегодня. Кроме того, твой табак и наши планы несовместимы. Вот так. Завтра, в первой половине дня постараюсь тебя набрать. Отдыхай, спать ложись пораньше, выспись хорошенько. Лады?
  ***
   Вернувшись из Матвеевых окраин домой, сняв верхнюю одежду и переобувшись в уютные тапочки, Кузьмич подошел к холодильнику, открыл дверцу и достал бутылку "родимой". "Чуток можно, душа разрывается", - решил Некрасов и налил стопку для краев. Спохватился, вернулся к холодильнику, пошарил и достал хлеба, масла и банку шпротов. Не торопясь, сдерживая порыв скорее принять горячительного, намазал хлеб маслом. Подосадовал, что масло перемерзшее и ломается, а не ложится ровным слоем. Аккуратно и плавно потянул за кольцо консервы, чтобы не выдернуть его "с мясом", вскрыл банку, полюбовался на аппетитные золотистые тушки рыбинок и, поддевая вилкой, начал выкладывать их, одну за другой и ровным рядком на хлеб с маслом. Полюбовался получившимся натюрмортом, подумал, что маслины были бы кстати, вздохнул и решил заменить их колечком лука. Покосился на водку, остывающую в покрытой мелкой испариной стопке, снова вздохнул, поднялся, нашел луковицу и принялся неторопливо ее чистить.
   Покончив с приготовлениями, разложив по тарелке кружки лука рядом с бутербродом, взял в руки стопку и задумался. "Время еще не позднее, можно и Ромику позвонить", - покрутил в пальцах стопку и отставил в сторону - "А что я ему скажу? Нет, что скажу - это понятно, проблема - как его за живое схватить, как заинтересовать, чтобы не послал?... Знать бы, как у него реально дела обстоят, проще было бы..."
   Ничего путного в голову не приходило, помаявшись и опять глянув в сторону нетронутой стопки, Кузьмич подошел к одному из кухонных окон, уставился в ярко освещенный теплыми светильниками пустынный двор, а потом дальше, выше, в сторону Переяславской и железной дороги за ней. Захотелось открыть окно и послушать голос вечернего города. "Вдруг подскажет?" - улыбнулся Федор и распахнул стеклянную створку настежь. Сразу потянуло уличным холодом, но Федору приятно было охладить разгоряченную мыслями голову.
   А город шумел. Со сторону Переяславки действительно доносились редкие железнодорожные шумы, прорываясь сквозь постоянный звуковой фон нескончаемого автомобильного движения. Что-то иногда вроде бы лязгало, и даже что-то вещало невразумительным мегафонным голосом. Или это чудилось Кузьмичу? Возможно, со слухом играли свои странные шутки многообразные частоты и широченные диапазоны городских шумов, прорывающиеся сквозь непрерывную составляющую автомобильного шумового дыхания центра города, кто знает?
   Небо, на первый взгляд вроде бы черное, на самом деле было окрашено глубокой чернильно-синей краской и подсвечено снизу багрово-оранжевыми городскими огнями. На горизонте, в стороне Сокольников и Красносельской, чернота городского неба постепенно переходила в желтое марево восточных рабочих окраин столицы. Город дышал, пыхтел, гудел. Город не замирал никогда, лишь в редкие мгновения, которые ныне не наблюдались, но скорее помнились со времен молодости, - студенческой ли, или даже школьной, - дарил свою редкую тишину и загадочное очарование покоя древней русской столицы. Но в настоящем город не спал никогда. Его город всегда трудился, или отдыхал, забавляясь, но всегда в движении.
   Кузьмич, замерев, стоял у распахнутого окна и слушал свой город так долго, пока не пришел в себя, замерзнув. Тогда, плотно закрыв створку окна и вернувшись к столу, он с полным основанием схватил наполненную стопку и разом опрокинул в себя. Хорошо пошла. Водка ледяной волной просквозила через гортань и развернулась жарко согревающим шариком в желудке. "Ах, хорошо", - крякнул Федор, потянувшись за аппетитно поблескивающим лаком копченых рыбешек масляным бутербродом. Потом похрумкал луком и протянул руку, намереваясь налить следующую. Взялся за холодящую руку бутылку, налил опять же до краев, отставил сосуд в сторону и задумался: "Нет, погоди, не гони. Если уж звонить Рому, то сейчас. Дальше совсем неприлично будет, поздно уже".
   Вернулся в прихожую, достал забытый впопыхах мобильник из кармана куртки, уронив при этом связку автомобильных ключей с брелоком сигнализации на пол. Упруго, как в молодости, наклонился, подхватил ключи, бросил их на столешницу под зеркалом у вешалки. По дороге обратно в кухню нашел в списке "недавних звонков" имя Рома и решительно нажал на клавишу вызова.
   - Привет, Роман Владимирович, прости, что поздно, но дело неотложное. Это я, Федор.
   - Да увидел уже и признал. И тебе привет, дружище. Ты же знаешь, я всегда рад. Ну что у нас случилось? - ответил Ром барственно расслабленным голосом.
   - Слушай сюда, Ром, я очень по делу звоню, ты же знаешь, попросту тебя никогда не дергал... кратко изложу, это, думаю, важно.
   - Слушаю тебя, Федор, - построжевшим голосом откликнулся Фененко.
   - Пару минут послушай, дело вот в чем. Короче, встретил я на тренировке в школе парня одного, случайно приблудился, у нас же площадки в Луже открытые, всем доступные. Сам подошел, историю свою рассказал. Я дождался, когда одни останемся, чтобы без лишних глаз. Посмотрел его, проверил, погонял, побили-покидали мячик, и знаешь... - тут Кузьмич взял паузу.
   - Ну-ну, продолжай, - подбодрил его Роман.
   - Знаешь, Ром, только, прошу, не перебивай... я всякого в футболе повидал, не первый год и вообще... Но такого я не видел. Думаю, и никто не видел. Парень снайпер в полном смысле этого слова, не как обычно говорят за десяток-другой удачных ударов, нет. Он - снайпер, и ни разу, слышишь, НИ РАЗУ не промахнулся. Бил с любых дистанций, и с ходу, и с лету. Всегда в одно касание, и ни одного промаха. Причем, не просто в створ, а в любое заказанное место, в любую точку. Ром, я за сорок лет футбола такого никогда не видел. Да, есть, конечно, "но", а как без этого... техника и физика хромают, да и не юноша уже, НО... ни одного промаха, с любых положений. Глазам своим не верил. Выждал время, несколько дней, потом назначил дополнительно встречу, в уединенном месте, на Соколе, в МАИ, зальчик есть небольшой, знаю там людей. Договорился, встретились, опять одни, без свидетелей, погонял его еще, проверил. Все то же самое, Ром. Фантастика. Шедевр!
   - Хмм, озадачил... - посопел в трубку Роман - Шедевр, говоришь?
   - Да!... Причем, от Бога шедевр, бриллиант, необработанный и никому не известный, - Кузьмич взял в свободную руку наполненную стопку, нервно повертел, пролив струйку на пальцы, и опять поставил рядом с надкушенным шпротным сэндвичем.
   Ром сопел в трубку и молчал. Но не перебивал.
   - И тогда, подумал я, Ром, и решил, что грех будет утаивать такое чудо от тебя. Ведь я, когда тебе намедни звонил, не стал об этом... еще раз все продумал, еще разок посмотрел и убедился. Ром, повторяю, грех большой это чудо не использовать. И некому это доверить, кроме тебя, Роман... а остальные... остальные сольют, выжмут досуха к своей выгоде, исчерпают до дна и руки свои нагреют. Времена-то пошли, сам знаешь, - тут Федор про себя усмехнулся и, постаравшись добавить в голос проникновенности, искренности и серьезности, произнес - А я твердо знаю, мы с тобой, Ром, другие... и о родном футболе радеем и не забываем. Чему с юности научены.
   Получилось хоть и излишне пафосно, вроде бы, но доходчиво и с "малой" толикой подобострастия. Всё - как и надо, учитывая высокие посты и чины нынешнего Ромика. Теперь молчать и ждать реакции. Ставка сделана, оглашена, все на кону. Но и имен конкретных не названо, все исправимо и обратимо.
   И реакция последовала, правда, после десятка-другого напряженных для Федора Кузьмича мгновений ожидания ответа. Ром, как опытный чиновник, видимо, паузу держал. Говорил, впрочем, без насмешки и издевки, вроде как серьезно:
   - Интересно-интересно... прямо заинтриговал, - судя по плямкующим звукам из трубки, пожевал губами и продолжил - Знаешь, зачем по телефону? Давай-ка, подъезжай. Я завтра, с самого утра, в обществе, на набережной, пропуск тебе для авто закажу.
   - Нет, Ром, извини, но... смысла нет - просто и попусту общаться, хоть давно и не виделись. Надо поговорить и сразу парня смотреть, иначе, все равно - не поверишь, - Федор темпераментно рубанул рукой воздух, добавляя себе и своему голосу экспрессии - Сам не верю, пока не вижу. Это надо видеть, понимаешь, надо, видеть собственными глазами. Где у вас зал, чтобы мне недалеко было?
   - А ты где сейчас, как и раньше - на Рижской? Мы ж с тобой, считай, соседи теперь, ты в курсе? Я с Сокольников переехал, сейчас на Алексеевской... - опять поплямкал в трубку - Угу, вот так. Приезжай-ка ты вечерком в "СССР"... недалеко от меня, да и от тебя... я буду после шести... Там все есть. И парня своего с собой бери... площадка там найдется крытая. Небольшая, но для показа сойдет... если надо, адрес уточню.
   - Я в курсе, - Кузьмич знал этот недешёвый фитнесс-клуб на Новоалексеевской.
   ***
   После, с чувством хорошо выполненной работы и чистой совестью Кузьмич лихо влил содержимое стопки в рот, опять потянулся к бутылке, но на полпути остановился, опустил ладонь на столешницу. Немного подумал, в который раз тяжко вдохнув, встал, направился к холодильнику, прихватив остатки "родимой" с собой, и поставил её в морозилку охлаждаться до следующего достойного повода.
   Потушил на кухне свет, затем подошёл к окну и остановился, уперевшись обеими руками в подоконник и глядя через стекло на ночную Москву. Протянул руку к стоящей на тумбе устройству-"музыке" с кассетами, радио и CD, современное название которого от Кузьмича все время ускользало и по старинке им называлось "магнитофоном", щелкнул клавишей. Всю кухню объял истинно мужской, хрипловатый голос давно ушедшего русского поэта, поющего под звучную гитару яростные, грустные, лиричные и задумчивые песни о достоинстве, о силе характера и тяготах судьбы, о чести, благородстве, безумной храбрости и любви. О горах и небе, о море и земле, о зверях и людях, о мужчинах и женщинах. Кузьмич стоял долго. Смотрел на свой город и слушал.
  ***
   Матвей сидел на кухне, в своем углу, глядел на пачку сигарет, лежащую перед ним в чисто вымытой красной чешской пепельнице и вспоминал прошедший день. Он на многое надеялся, когда просыпался с утра, собирался на встречу с Кузьмичем, но такого точно не ожидал... Встреча на Ленинградском проспекте, стремительная езда мимо памятных со студенческих времен мест, студгородок МАИ, неожиданно спортивный Кузьмич, первые успехи, самодовольство и постыдная сцена в конце тренировки... Боже, стыдно-то как. Нет, выбросить все из головы и идти спать, все будет, как Бог даст, а значит - хорошо.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"