Аннотация: В соавторстве с Константином Шелухановым (ЭМЧ N7 Вычитано до В-4К)
Провинциалы относятся к столице по-разному. Одни, безнадёжно завязшие на своих приравненных к отдалённым территориях, завистливо поглядывают исподлобья, втихомолку прикидывая, как бы это оседлать зелёную лошадь подлиннее да и махнуть с шашкой наголо освобождать неправедно захваченную ворогом колбасу. Другие, по своим и чужим головам выбившиеся 'в люди', порвав по пути немало глоток и грелок, по-шерханьи насторожённо высматривают молодую шпану, жаждущую стереть с лица и беззаконно попользоваться добычей. Третьи взирают прозрачно и безмятежно: ну Москва и Москва, что такого?
Алехан Григорьевич Орловский в число тех, других и третьих не входит. У него к этому городу совершенно особенное чувство: Москва для Алехана Григорьевича - подарок судьбы, награда, заслуженная - и всё равно нежданная. Она и сама постоянно одаряет его - новыми видами, событиями, настроениями. Каждый прожитый день - уже драгоценный дар, наполняющий душу радостью и восхищением. Особенно теперь, когда Орловский снова может позволить себе это скромное, но такое утончённое удовольствие: просто пройтись пешком ранним утром от дома до работы.
Ранним утром, да.
А что на лице восторга не заметно, так это и к лучшему. Не в его положении выглядеть наивным юнцом из глубинки, покорённым и очарованным столицей. Тем более вовсе и не юнцом. Меньше этого Алехана Григорьевича устраивает разве что романтический образ огнеглазого байроновского персонажа в развевающемся на ветру чёрном плаще с кровавым подбоем.
Нет уж, этакой романтики нам не надобно. Хватает и той, что есть.
А плащ у Орловского и вправду чёрный - только подкладка не набившего оскомину цвета, а обычная шёлковая, тоже чёрная. Хороший плащ, не новый, но прекрасно для своего возраста сохранившийся. Как и сам владелец. И шляпа у Алехана Григорьевича чёрная, классического фасона. Такую шляпу удобно приподнять аристократическим жестом, приветствуя соседа, поднимающегося навстречу по гулкой лестнице старинного дома на Патриарших прудах. Откуда бредёт сосед в этакую рань, где был всю ночь - до этого Орловскому дела нет: у каждого свои причуды, каждый имеет право.
Сам же Алехан Григорьевич направляет стопы свои на Садовое кольцо. Не кратчайший из путей - но ему нравится эта улица, такая широкая и по раннему часу почти пустая. Рассветное солнце золотит стены домов на противоположной стороне, Орловский же идёт по тени, привычным строевым шагом, обманчиво неторопливым на вид, но куда каким быстрым на деле.
Шаг, как и неизменно невозмутимое выражение лица - неизбежное наследие четверти века службы. Забавно, что только теперь уже оставленные им войска обзавелись летучей мышью на нарукавной эмблеме: в присутствии Алехана Григорьевича это было бы уместнее. Впрочем, кто знает, как и что там сейчас? Отношений с бывшими сослуживцами Орловский давно не поддерживает - неинтересно, да и незачем. Он своё отслужил, отдал долг чести стране, которой присягал - другой стране, в другое время - и сам он давно уж не тот. Сменилась эпоха, ставим точку и подводим черту.
И вот идёт Алехан Григорьевич по затенённой внутренней стороне Садового, быстро, хоть и без спешки, минуя слепящие расселины переулков. Солнечный свет не то, чтоб неприятен ему, но вьевшаяся привычка заставляет чуть морщиться. Опять бы пришлось мазать обгорелую кожу кефиром да иными народными и не очень средствами... Хвала мировой фармацевтике, что теперь это не грозит: принял таблетку по расписанию - и хоть сейчас на пляже обзагорайся.
Недолюбливает Орловский и серебро. Тут ему уже никто не помощник. Ясное дело, корона не на той голове, меч не в тех руках... Как оно и всегда бывало по историческим перепутьям. А вот с чесноком, слава богу, обошлось - приврали сказки. К чесноку Алехан Григорьевич равнодушен.
Тем временем улица раздается вправо широкой площадью, над которой по-за сквериком высится увенчанная звездой островерхая громада. На другой стороне суматошно, под деревьями мельтешат фигурки, человечьи и не очень. Одна, бурая и мохнатая, вдруг рывком выскакивает на середину дороги, несколько других, в мешковатой зелёно-пятнистой одежде, догоняют, окружают, принимают в пинки. На этой стороне тихо, только маленький солдатик в таком же линялом камуфляже мерно трясёт фонарный столб. На скуластом азиатском лице - выражение безмятежной покорности судьбе. На фонаре, дрожа и подвывая от страха, висят три крупных медведя.
За процессом наблюдает молоденький офицер: лихо заломленная фуражка с расшитой золотом тульей, лейтенантские двухзвёздные погончики, белые парадные перчатки, нарукавная нашивка с скрещенными лопатами - эмблема спецназа министерства иностранных дел. В правой руке - пастуший кнут. 'Слезайте, падлы! - кричит лейтенант медведям. - Добром не слезете, дедушку на вас выпущу!' Одобрительный рык вторит ему из припаркованного рядом лимузина защитного цвета с наглухо тонированными стеклами. 'Сиди там! - рявкает офицер. - Команды на выход не было!' И вновь поворачивается к медведям.
В этот момент подходит и Алехан Григорьевич. Вежливо приветствует лейтенанта, интересуется. 'Да вот, - поясняет тот, - опять эти дебош устроили. Влезли ночью в зоопарк, пытались к медведице домогаться. А ей разницы нет, что гризли, что душили, она у нас белая да горячая - всех и поразгоняла к чёртовой матери. Ползоопарка разнесли, уроды!'
Орловский кивает сочувственно. До зоопарка ему дела нет, но заботы лейтенантские куда как знакомы - сам в прежние времена, бывало, солдатиков водил, на субботник там, или колхозу шефскую помощь оказать. Тут иной раз и минуты спокойной не выйдет - три десятка обалдуев чего только не удумают, куда только не сунут свои длинные молодые носы, а отвечать кому? Тебе, взводный. И отмазки не принимаются. По своей ли воле взялся, старшие отцы-командиры послали ли, а всё одно - виноват.
Но - дело прошлое, а задерживаться недосуг. Алехан Григорьевич вслед за тротуаром огибает площадь по левому краю, мимоходом щурясь вперед, в сторону Новинского бульвара. А там уже просыпается перегородивший почти всю улицу палаточный лагерь, тысячи медведей возятся, приплясывают, кое-как когтищами своими настраивают гитары и балалайки - и помаленьку вздымают неизменный, легендарный уже плакат. Плакату десять лет, длина - триста шестьдесят два метра, и в книге Гиннесса по заслугам отмечен. Написано на плакате: 'Yankees, take us home!' Тоже забавно: ведь безмозглые животные душили, мультяшки фактически, да и пьют без меры - а понимают правильно.
Орловский мимолётно улыбается и сворачивает на Поварскую. Опять выбирает затенённую, здесь - левую, сторону. Таблетки, оно конечно, а по-привычному - оно и поспокойнее будет. Минует воспетую Львом Толстым усадьбу, минует ряд посольств. У дверей некоторых уже расположились душили - с неизменными водкой, гармошками-балалайками и плакатами. Плакаты поменьше того, главного, и написаны на разных языках - но всё с тем же смыслом: 'янки, киви, норвежцы, киприоты - заберите нас отсюда!' Чужие здесь медведи, и сами прекрасно это понимают. А вот Алехан Григорьевич - свой, родной. Как и вон те, например, трое упитанных гномов в оранжевых жилетах поверх кольчуг, лениво перекуривающие над разверстым люком посреди проезжей части. Из люка периодически высовывается тощенький молодой парнишка, получает новую команду и ныряет обратно. Морда у парнишки отчётливо рязанская.
Тоже свой, да.
Между тем улица заканчивается, вливаясь в широкий проём Арбатских Ворот. Справа подступают серые гиганты Нового Арбата, между которыми палехской лаковой шкатулкой красуется маленькая церквушка на пригорочке. Вдоль неё по тротуару ряд афиш, наподобие театральных. Взгляд Орловского выхватывает пару заголовков покрупнее - 'Молебен жителей Жулебина о ниспослании метро' и 'Крестный ход против сноса Южного Бутова'. Алехан Григорьевич мысленно исправляет '-а' на '-о'. В прежние времена он может и заглянул бы на молебен полюбопытствовать - но не теперь. Нет, и тут соврали сказки, зайдёт, если захочет - но к чему попусту смущать попов и прихожан? Пусть молятся спокойно. Глядишь, и выйдет что: достучаться до небес в нашу эпоху, пожалуй, попроще будет, чем до очередного градоначальника.
Орловский ускоряет шаг, чтобы быстрее преодолеть унылую кишку подземного перехода. Подземелья неприятны ему не меньше пресловутого кровавого подбоя, обитых бархатом гробов и прочей пошлой романтики. Он и дальше идёт по этой стороне Бульварного кольца - там подальше есть переход на светофоре, а здесь лезть ещё в одну кишку, пусть и недлинную. Неохота, хоть и короче так. Взгляд скользит по старому дому справа. В эпохе давней, в Лету канувшей, там располагалась знаменитая на всю страну кулинария при не менее знаменитом ресторане 'Прага', теперь же - банальная на вид продуктовая лавка. Для посвящённых - стол заказов Дворянского Собрания. Надо бы зайти, кстати, талоны отоварить. Но сегодня у Алехана Григорьевича нет с собой обменной тары, - а в обычную посуду заказы не отпускают.
Дальше, дальше... Старый дом являет взору другую сторону - тот самый ресторан 'Прага'. Затем вафельная плитка пешеходного Арбата и мрачная громада новостройки, семиэтажного табачного ларька из зеркального стекла и нержавеющей стали. На фасаде сияет огромная вывеска: 'ТрактирЪ Корчма'. У дверей скучают запаренные швейцары в красных кафтанах и высоченных боярских шапках - нежная любовь владельца, господина Никольского, к отечественной истории порой не знает никакой меры. Впрочем, для политика и персонажа светской хроники это скорее достоинство. Орловский же помнит ещё по прежним временам молодого чертовски талантливого писателя - и очень жаль, что фантастику запретили. Очень жаль. Да...
А вот и самый забавный момент. Алехан Григорьевич, как и всегда, украдкой глядит на часы: пунктуальность корчмарей выше всяческих похвал. Ровно в шесть тридцать двери распахиваются, и четвёрка дюжих официантов (то есть они, разумеется, - половые, но в наше время это слово звучит несколько двусмысленно) выносит на улицу и осторожно опускает в лужу чьё-то почти бесчувственное тело. Ясное дело, лужа не простая, а специально подготовленная.
Тело ворочается, пытаясь устроиться поудобнее в подогретой воде, озирается. Не повезло бедолаге: сам встать не в силах, а руку подать некому - нету зевак поблизости, приелось, видать, ежеутреннее развлечение за несколько лет. Орловский мысленно сетует на свой мягкий характер и идёт на помощь.
Спасённый, невысокий белобрысый толстячок, отирает рукавом подмокшую бородёнку, бормочет жалобно: 'Да как они смеют так поступать с русским человеком? Я дворянин! Я князь!' 'Ну какой же ты князь, - увещевает Алехан Григорьевич. - Поди проспись лучше'. 'Я князь! - неожиданно взъяряется толстячок. - Михайла Евграфович Харитонов-Задунайский! И они у меня все... все...' Затем с пьяной непоследовательностью вновь меняет тон на жалобный: 'Человек, выведи меня отсюда. Я волшебное слово знаю. И пароль'.
Пароль он действительно знает. Такой знакомый странный щёлкающе-сосущий звук...
* * *
...Граф Орловский, Алексей Григорьевич... Предпочитает именоваться Алеханом... Правнук Христофора Вонифатьевича... Я знала его - такой милый юноша... Дела давно минувших дней...
...Присаживайтесь, граф... У меня есть для вас предложение, от которого вы не сможете отказаться. Помилуйте-с, разве ж от такого отказываются?!...
...Раньше у нас бывали некоторые проблемы - инициация, знаете ли, приходилось скрывать. Но теперь-то уже можно...
...Иногда нам может потребоваться от вас какая-нибудь небольшая услуга из вашей профессиональной области... Жить будете в Москве, конечно! Здесь, в провинции, разве дела? А у нас там... Квартиру получите в наследство от вашей тётушки, графини Анны Федотовны. У вас ведь есть тётушка? Нет? Ну так будет...
...Нам, дворянам, приходится держаться вместе - иначе трудно отстоять свои интересы от распоясавшегося быдла... У нас, как вы знаете, особые потребности - а живём мы долго... И вы тоже теперь будете жить долго...
...От солнечных ванн придётся воздерживаться, да-с... И чесночок кушать не рекомендовал бы... Серебро? Тоже нежелательно... Осина? Помилуйте, при чем тут осина? Глупые европейские выдумки! Это наша-то родная осина...
...Позвольте вам представить - барон Даниэль, пан Анджей, княжна Ольга... Да, из тех ещё, прежних... Вы будете числиться в бригаде госпожи Сугробиной... Что вы, что вы, никаких обязанностей, всё исключительно добровольно... Ну разве что возникнут какие проблемы...
...Кровь, дела крови... Везде и всегда только кровь... Истинная Кровь...
...У вас прекрасная родословная, молодой человек, уж поверьте старухе. Мне доводилось бывать в Карагае - вы, верно, и не знаете - это имение ваших предков на Мещерской стороне...
...Ах как жаль, как невыносимо жаль, что вы не разделяете устремлений нашего скромного общества... Остаётся надеяться, что вы через некоторое время передумаете... Нам нужны достойные люди, особенно военные... Мы будем ждать. Мы можем долго ждать...
...Нет, нет, о возврате не может быть и речи - квартира ваша, членства в Собрании вы также не утрачиваете и снабжение по особой статье остаётся. Но финансировать ваши расходы мы, к сожалению, больше не сможем - вам придётся жить на вашу армейскую пенсию... А как вы думали, почему дворян на матушке-Руси называли кровососами? Ха-ха-ха...
...И не забывайте пароль. Вот такой...
* * *
Толстячок ещё раз повторяет пароль. Выходит у него не очень - то ли из-за заикания, то ли зубы недавно вставил. Алехан Григорьевич знает, что может сейчас достать телефон, набрать памятный номер - и вскоре за толстячком приедут те, кому положено. Вот только надо ли? Не чуется в пьянчужке Истинной Крови. Вид не тот, стать не та. Зубы, и те не той формы, неправильной. А пароль откуда ему ведом - то уж бог весть...
Стоит Орловский, думает. Недолго. Позади, хоть и невидимая за домами, маячит церквушка на пригорочке, понемногу раззваниваются колокола... Что ж, решение может быть и таким. 'Род князей Харитоновых пресёкся при государе Александре Николаевиче, - строго говорит Алехан Григорьевич, - Поди-ка проспись, бедолага' - и помогает пьянчужке улечься обратно в теплую лужу.
И вновь чеканит мерный шаг природный русский дворянин. Минует Знаменку, пересекает Волхонку, косясь на звезды на кремлевских башнях. Привычно мелькает мысль, что дело-то не в лозунгах и символах вовсе... Мысль эту Алехан Григорьевич предпочитает не додумывать, иначе хоть волком вой: не та у нас эпоха на дворе, и меч не в той руке, про корону и говорить нечего.
Тем временем уже и мост позади остался, на троллейбусной остановке шустрит со столиком сизый с похмелья гоблин-лоточник, книги для продажи раскладывает. Орловский давненько знает его, и он знает Орловского. Подмигивает заплывшим глазом: не смотри, клиент дорогой, на эту лабуду, тебе отдельный товар припасен. Алехан Григорьевич оглядывается - вокруг ни души, время раннее - достает из кармана чуть смятую хрусткую 'пятихатку', забирает прямо из коробки с книгами яркий пакет и разворачивается к переходу. А там парк, тень деревьев, дворники, мелкая домовая нечисть из провинции, весело машут метлами... Здесь уже можно остановиться и рассмотреть добычу.
Орловский не сомневается в поставщике - просто мочи нет терпеть, ведь целый месяц ждал! В пакете - книга. Снаружи яркая обложка с дурацкой картинкой - Галина Матрёнина, 'Тёлка в овечьей шкуре', иронический детектив. Внутри грубая серая бумага, подслеповатая печать - читатель не в претензии, тут не внешний вид важен - 'Бюллетень Фронта освобождения словесности имени Влада Снегиря, выпуск 128'. На следующей странице - содержание. Глаз сразу хватает знакомые имена: товарищ Вадим, товарищ Олег, товарищ Витман... Богатый в этот раз набор, есть что почитать человеку, понимающему толк в запретном. В фантастике.
Последнюю сотню метров Алехан Григорьевич размышляет о том, как прошло нынешнее утро. А ведь неплохо прошло-то - на рассвет поглядел, по городу пешочком прогулялся, на забавное всякое поглядел, книжку новую прикупил. Интересную. Ещё и душу христианскую не погубил. Хорошее утро, ничем не омрачённое, можно сказать, счастливое.