ОДНАЖДЫ, ЗА ВИСЛОЙ...
* * *
Почти каждый год, проездом, я бываю в этом огромном городе. Побывал и нынешней весной. По давней своей привычке, - чтобы не томиться в ожидании поезда, - сел я на первый попавшийся автобус, и он меня завез в незнакомый район. Здесь, свернув в тихий, почти безлюдный переулок, я неожиданно очутился у здания известного на всю страну вуза.
Где и когда я видел это чистое и нежное лицо? И неуловимо быстрый, чуть искоса взгляд, и это улыбчивое движение губ, и, наконец, темное родимое пятнышко над верхней губой, из-за которого кажется, что уголок губ с этой стороны чуть-чуть, смешливо, приподнят? Такое впечатление, словно в ее черных глазах вспыхнула и погасла тихая молния. Один только миг, и только на миг, словно высвеченные этой молнией, вспыхнули и погасли передо мной какие-то неясные картины, лица...
И вот я в поезде, набирающем скорость. Но не в постели. Прильнув головой к холодному стеклу в тамбуре вагона, слежу, как в вечерней мгле проносятся мимо березки, тополя лесозащитных полос, черные, приземистые телеграфные столбы. В прогалах меж посадок - где-то вдали - мерцают едва различимые огоньки рабочих поселков и сел, растворившихся в сиреневых сумерках. Торопливо, в такт моему сердцу гулко стучат на стыках рельс стальные колеса. А я под этот аккомпанемент вспоминаю давние события, товарищей из взвода разведки.
Вижу: вот он вместе с такими же безусыми, но уже научившимися смотреть в лицо своей смерти товарищами-разведчиками, шагает и шагает по избитым тяжелыми машинами дорогам. Озаренный отблеском смертоносного огня, оглушенный грозным грохотом рвущихся снарядов и бомб, уходит все дальше и дальше от родного дома. И вот уже позади родная земля, изрезанная окопами, дымящаяся пожарами, зияющая черными воронками. Нелегко приходится Алексею, как и всем нам. Порой очень трудно. Случается и вовсе невыносимо тяжко. А молодость и тут берет свое. Даже под ураганным огнем не угасает в нем вера в то, что его-то самого минует и снаряд, и пуля. И, следовательно, совсем уже близко всеобщее счастье. Значит, сам черт нам не брат!
Наше отделение, в котором осталось шесть человек, кое-как, без строя топает по заросшей муравой дороге. Хуторок, в который мы вошли и в котором нам предстояло в ожидании нового приказа быть три неполных дня, три ночи и утро четвертого дня, тих и безлюден. В нем не более полудесятка хат-мазанок, словно затаившихся среди старых ветел, яблонь, груш, кустов сирени, пропыленных жарким августом Алексей, наш квартирьер, вышагивает впереди. Невольно любуюсь его статью. Как-то незаметно для нас возмужал парень. И почему относимся мы к нему покровительственно? Конечно, он помоложе других на год-два, и на фронт прибыл, когда уже самое тяжелое было позади. Пожалуй, причина все же в другом - так он по-детски прост и чист душой. Пройдя по фронтовым дорогам от Ливен в Орловской области до Вислы, не растерял он этой своей чистоты. Даже курить, и то не научился. Мы-то, прожженные "фронтовые волки", по крайней мере, свою пайку табака и так называемую "наркомовскую норму" не уступает никому.
И тут девушка, чуть искоса, снизу вверх быстрым взглядом окинув смущенного парня, пришла в себя, и в уголках ее губ вильнули хвостиками веселые ящерки.
История совсем простая. Мы над нею, во всяком случае, недолго ломали головы. Поначалу, правда, хотели припугнуть кавалера Регины, который вполне бы мог на ней жениться. Но Регина на наше предложение расхохоталась: ей, мл, только 20 лет и она совсем не спешит замуж. Мы были покладистыми парнями, и, посмеявшись над ответом Регины, выкинули все заботы из головы.
Потом мы помогали Янке и Регине по хозяйству, вместе готовили обед из продуктов, которые добыли из вещмешков и наменяли на солдатское бельишко, трофейные шмутки.
Между тем Алеша и Янка встречались друг с другом то в сенях, то во дворе, то у колодца. Как-то так уж получалось, что их пути всюду перекрещиваются. Но, похоже, эти встречи не в радость им, столько печали во взглядах, которыми они робко обмениваются. Конечно, это так! Ведь может Олек (так называет Янка Алешу) уже сегодня навсегда покинет хутор, так ничего и не сказав Янке.
И вот мы рыщем по хозяйственным постройкам фольварка, осматриваем опустелые, брошенные кем-то впопыхах комнаты. В них только лениво ветер гуляет, шевеля оборванными обоями и занавесками, разбросанными по полу обрывками бумаг. Судя по всему, петушок наш, если он тут когда-то был, давно уж тю-тю.
Рояль, однако, был, ох как тяжеленек и неудобен для перевозки на нашем примитивном транспорте. Но мы его-таки дотащили. Девушки были до предела изумлены, когда из наших объяснений узнали, что инструмент предназначен им, в подарок. Хотя, правда, большой радости они не выразили, узнав, откуда он. Зато какой радостью вспыхнули черные глаза Янки, когда Алексей преподнес ей добытую нами в фольварке красивую шкатулку, с вложенными в нее красивым гребнем и шелковой косынкой. Ну, а Регине каждый из нас припас какую-либо мелочь. Так что труды наши не пропали даром.
Правда, потом Регина вернулась. Мы снова настроились на веселый лад. Напропалую веселилась и Регина - шутила, дарила направо и налево улыбки, заливисто хохотала. А мы наперебой танцевали с нею польку, стараясь превзойти друг друга в ловкости, остроумии - высказывали, как могли, свое восхищение покорившей нас белокурой "крулеве". Плохо было лишь одно: мы почему-то теперь не могли поборот в себе братскую нежность и сентиментальность по отношению к Регине. Но она и тут нашлась. К концу вечера, когда веселье, наконец, улеглось, она, обняв Юрку Преображенского, ушла с ним в поле, повергнув меланхолию всех, кроме Брыкунина.
Снова в путь отправляется поезд. Небо распахнуло над ним необъятный звездный полог. Почему-то вспоминается: раньше сигнал к его отправлению подавался с помощью станционного колокола. Три его удара - и протяжно взревев, локомотив нетерпеливо, словно горячий конь, рвется в путь, вперед... Ах, да, понятно, третий удар колокола - это третий день...
Но что с Алешкой? Что он не договаривает, что продолжает мяться? Ага, значит Янка все ему простила - и сломанный гребень, и грубость. А чего он голову все ниже клонит? Алексей, наконец, взглянул мне прямо в глаза:
Не только женщины, но и мы никак не могли придти в себя, хотя мало ли нам приходилось бывать и не под такими обстрелами и бомбежками. Но тут было совсем другое - вот был счастливый уголок на земле и - нет его. Нас охватило горькое, как гарь, ощущение какой-то и нашей вины. Пришли, кутерьму подняли. Веселье устроили. Танцы и пляски. Доплясались...
... Снова нарастает перестук колес. Напряженными, гигантскими струнами звенят рельсы. Что это за светлое зарево над горизонтом? Ах, да, рассвет занимается. Чистый, как родниковая вода, свет озаряет апрельское небо.
* * *