Вобликов Александр Андреевич : другие произведения.

Морок

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


МОРОК?

РОЖДСТВЕНСКИЙ РАССКАЗ

  
   Морозное, январское утро словно оцепенел в глубокой задумчивости. Сквозь голубоватую морозную дымку стылое солнце затуманенным пурпурным оком отрешенно оглядывает осевшие под смежными шапками избы, ставшие кое-как в два нестройных, прерывистых порядка, слепо глядящих запушенными морозом окошками из-под своих снежных козырьков. Зимняя ночь, как и подобает в канун Рождества, в долгие свои часы хорошенько поколдовала над сельской околицей - с вечера принакрыла, словно кисеей, свежей, чистейшей белизны порошей, а под утро разукрасила кусты и деревья, высокий бурьян у сараев обильным инеем - пуржаком. Невольно подыскиваю для моей Митревки сравнение. Как невеста в подвенечном наряде? Фу ты, ну ты, как пышно. Какая уж тут невеста - за которой жених не является?
   0x08 graphic
Наполненная когда-то, как и все Бережки, крепким, жизнерадостным и жизнестойким народом, оглашаемая звонкой разноголосицей детворы, игрищами парней и девок, удалым перебором гармошки в перебивку с заливистым треньканьем балалайки - той Митревки нет давным-давно. Теперь тут - вот даже по случаю все еще почитаемого рождественского праздника - глухая тишина и безлюдье. Некому шуметь и гомонить. Нынешних же обитателей можно по пальцам посчитать. На двадцать домов наберется десяток одиноких старушек да несколько супружеских пар пенсионного возраста. Полнокровная семья Мишки - шофера одна только и есть: у него с женой Татьяной пятеро ребят. Татьяна, работающая в колхозе дояркой, урывками - на рунах один малыш сменяется другим - на правах многодетной матери недавно побывала в Москве, добилась там через Комитет советских женщин безочередной покупки "Жигулей", ныне намеревается начать хлопоты о коврах...
   0x08 graphic
Митревские мужики - тут их всего пяток, кроме Мишки, - хоть не кочегары и не плотники, будет нужда и таковых могут подменить. Ежели не в загуле - отбывают трудповинность там, гкуда их бригадир назначает, почти безотказные ребята. Они же и единственные нарушители тишины, учинители возможного стука и грюка в любое время дня и ночи. А коль так, то, стало быть, должен я отринуть и два других сравнения для Митревки: с сосудом, из которого вытекло содержимое, и с безмолвным подводным обиталищем, неким подобием сказочного града Китежа.
   Однако на данный момент жизнь пока проявляет себя негромко. Вот легонько стукнула чья-то дверь, на этот звук отозвался кратким квохтаньем кочет с насеста, после чего запоскрипывал снежок - на уличной тропе обнаруживается закутанная в обширную черную шаль фигура, разборчиво переставляющая обутые в валенки с калошами ноги. То Маняша Шкаликова, управившись по дому, направляет свои стопы к соседушке, восьмидесятилетней слепенькой Авдотьюшке, Авдотье Ивановне, на обязательную по случаю праздника старушечью ассамблею - собеседование.
   0x08 graphic
У порога Авдотьюшкиной избы Маняша сбивает с обуви снег оставленным для того окомелком и оповестив о своем прибытии щелканьем щеколды, проходит через темные сени в хату - объявляется на идущем уже заседании. Постоянные члены ассамблеи в сборе. У входной двери бочком к окошку притулилась на небольшой скамье Фекла Романовна, баба Фекла, так сказать, спикер, поставляющий почтенному собранию новости, направляющий его ход. Сама она эти новости получает от дочери, работающей в местной библиотеке. Напротив, у беленой известью печки баба Нюша в праздничном ватном пальто накапливает тепло. В собственной ее худой избенке, в которой она зимует вместе с козлятами и курами, в эту пору очень даже зябко. Сама Авдотьюшка низко склонила голову на деревянной кровати, за ней теперь присматривает дочь - пенсионерка, она-то и натопила - к великому удовольствию бабы Нюши печку. На старинной укладке, спиной к окну, лицом к остальному собранию расположилась Маша Карпачиха, три дочери которой давно уже в Москве своими семьями живут, а сын шахтер в Кузбассе. Маняша сначала хотела было подсесть к ней, предпочла, однако, место на кровати, рядом с хозяйкой.
   - Опаздываешь штой-то, - встретила ее шутейным упреком баба Фекла.
   - Дак ведь с пирогом проваландалась, - ответствовала та, перемещая шаль с головы на плечи, извлекая при этом из-под нее и четвертушку самого пирога, завернутую в чистую ветошку. - Вот с праздником, Рождеством Христовым, тебя Авдотья Ивановна, и вас тоже. Отведайте пирожка-то моего, в духовке спекла, навроде задался.
   0x08 graphic
Обычно суховатое выражение ее аскетически высохшего лица, словно иссеченного из долголежалой древесины слегка смягчилось - шевельнулись в полуулыбке - полуусмешке жесткие морщины у сжатых по-старчески губ, в уголках желтоватых, обведенных глубокой тенью глаз: мол, не взыщите, дорогие соседушки, за скудное, не по великому празднику угощение. Соседушки, однако, остались довольны, и, воздав подобающие хвалы пекарским способностям Маняши, возвращаются к начатой еще до ее прихода беседе.
   - Што им, дояркам-то, будя теперича? Неуж под суд отдадут? - возобновляет разговор баба Нюша. Речь, как выясняется, шла о помещенном в районной газете фельетоне, в котором "пропечатали" двух здешних доярок, попавшихся с комбикормом. Автор сатиры не только смешно, по-куриному, обозвал их несушками, но и требовал "решительных мер". По этому поводу баба Фекла, пересказавшая газету с дополнениями и пояснениями - самой ей фельетон прочла дочь - высказала и собственное непререкаемое суждение.
   - Раз в газете проташшили, не миновать суда.
   - За ведро-то мучки? - хмыкнула Маша Карпачиха. - Нынче, авось, этто за преступленье не почитаетца.
   - Счас не то, што в наши годы. Можа свой колхозный суд штрафвом аль выговором и припужнеть, - отозвалась баба Нюша, сама она когда-то работала свинаркой, ну и тоже... случалось.
   0x08 graphic
Беседа текла как-то вяловато и обрывисто. А двое - Маняша и Авдотьюшка и вовсе не принимали в ней участия. Авдотьюшка, после недавних похорон своего старика, совсем сникла, пребывала в какой-то отрешенности и отдалении, может, у врат самой вечности, где все обыденное, житейское и значения уже никакого не имеет. Дивно, однако, поведение Маняши. С виду вроде подремывает, вот и веки долу приспущены и носом как будто поклевывает, на самом деле вся - цепкое внимание и напряженная готовность. И, в самом деле, вот и враз очнулась. И руки воздела протестующе - требовательно, как дирижер, требуя тишины. Пришел, значит, ее черед сказать свое веское слово.
   - Страх-то какой, штрахв эттот. Они вон, доярки теперешние, летом до трех сотен получають, и все им мало! - Как бы выражая решительное несогласие с таким порядком, она гневливо секанула сухонькой своей ручкой. - Вот лучше вспомните, как мы работали и как нам платили. Да какую расправу чинили! За горсть зерна, за колоски. А про кок-сагыз забыли, как спины над ним гнули? До сей поры поясница стоне! Вот она, Дуня, звеньевой у нас была, может, с того сагыза и ослепла. Бывало сорной травы мешок набьешь коровенке, и тот растрясут - не смей, колхозная трава для колхозного стада.
   - Все щастливую жизнь сулили... зажиточную! - сокрушенно вздохнула Фекла Романовна.
   - А платили-то нам, известно, колышками, палочками, пустыми теми трудоднями. С того и пошла страмотища та, воровство наше горемычное, трижды клятое! Меня мамушка Наталья Павловна, покойница, царство ей небесное, вечное, ребенком ишо наставляла: не льстись на чужое, грех великий, боженька руку иссушит. И скажу вам, как на духу: нитку малую не посмела взять у тебя ли, у нее. Ты мне золото разложи, не коснется рука моя.
   0x08 graphic
Маняша пропустила малую цезуру, перевела дух.
   - Ан, не зря, видно сказано: грех воровать, да нельзя миновать. Такая вот несуразица получается. Кому жизнь наша неведома, так и невдомек такое, а вы сами не хуже моего знаете. Ну, я-то не про других, про себя сказываю - каюсь: воровала, ишо как воровала, напропалую ташшила, колхозное, конечно. Да ведь как уяровалась, сама тому не рада, право. Не стощу когда чего, так прямо больной себя чувствую. Вот вить как!
   - Нужда заставит, - хмуро и прочувствованно качнула головой баба Нюша.
   - То-то и оно! Я помоложе вас, в семнадцатом родилась, в самую революцию. В двадцать первом мне, значит, четыре годика было, а по теперь помню свои голодные слезы. И мамушкины тоже. Ну, а в тридцать третьем совсем конец пришел. Отца мы схоронили, вы знаете, в двадцать четвертом, у мамушки нас шестеро осталось - пять ребят, да я, младшая. В закроме уже зимой все выскребли - вымели, а нашей ораве подай да подай. Одна картоха и выручала и ее к весне всю дочиста подъели. Наталья Павловна наша лепешки из конского щавеля стряпала. Щи из негоже молоком подбеливали, не знаю уж как сохранили свою единственную козенку, не забили, как другие. А ишшо ребята наши в речке ракушек добывали... "Яишню" из них жарили...
   - Ваши, небось, и рыбку ловили, - подала голос Маша Карпачиха.
   0x08 graphic
- Плохо она в самую голодовку ловилась, распугали ее люди. А может, ребята улова свово и до дома не доносили.
   - Да-а! - встрепенулась и баба Фекла. - У Егор Савельева с Фешей, наших соседей, тоже ведь шестеро было, да мал мала меньше. Вот муки-то приняли в своей землянке --каменушке! Сам Егор только и выжил, а Феша-то его до нового хлеба пятерых схоронила. Тут колхоз рожь подкашивать стал, хоть и недозрела, понемногу мягкого того зерна выдавать. Феша его в подоле принесла, младшенького покормить, сердешная, должно быть, спешила. А мальчонка-то у порога мертвый, видно, подполз к двери и скончался. Тут, с зерном в подоле, и сама Феша улеглась на веки вечные. Мор был большой, много народу унес!
   - А я разве не о том? - подхватила Маняша, спеша продолжить свой рассказ. - Не всегда, понятно, до такой точки люди доходили. А все ж, сами знаете, и в прочие весны гнилую картошку то в поле собирали, оладушками-тошнотиками до хлебной новины пробавлялись. Один-то год всего, незадолго до войны, наелись хлебушка досыта, урожай тогда небывалый случился... Про войну и язык не поворачивался говорить. А после нее, в сорок седьмом, опять бедовать пришлось.
   0x08 graphic
Ох! Не хотела про войну поминать, да видать надо. Трех братов моих она забрала - Егора, Тимоху, Никитка. Кареглазого нашего балалаечника - больше всех я его любила, веселый да желанный до всех был! Младшего, Проню, залетевшего после Победы в чужедальнюю сторонушку, тяжкий недуг сломал. Один Василий, старший, остался, да он еще до войны отделился своей семьей жил. Не скажу ничего о нем худого, чем мог - всегда помогал, да вить своя семья на руках!
   А теперь прикиньте хошь на пальцах: на моих руках маманя и тетка Глафира - обе-две больные, негожие, Олюшка-невестка после Егора с тремя ребятами-недоростками - семеро всего!..
   - Зато теперь сама себе государыня! - то ли в шутку, то ли всерьез позавидовала Карпачиха. - Пенсия сорок рублев вся твоя, козу, кур держишь, кружево плетешь, огород обрабатываешь. Небось сотни на три картошки-то на крахмальный завод отперла?!
   - Тебе вон картошку зять с дочерью убирали, - отпарировала Маняша.
   - А то! Убрали, сдали и денешки забрали. Ты свои-то на книжку кладешь!
   Маняша острыми плечиками вздернула, досадуя на зряшную, не относящуюся к сути разговора перепалку.
   - Без мужиков мы - бабенки-то слабые, да дети малые после войны горе мыкали. Едоков, каких-никаких, во всю лавку, добытчицы пропитания - я да Олюшка. Олюшка, покойница, теперь не тем-бы поминать, завсегда-то не слишком разворотлива была, а после Егоровой похоронки, совсем как мокрая кура крылья опустила. Если и прихватит какую малость в колхозе, охов и ахов не оберешься. Мол, брала - от страха себя не помнила.
   0x08 graphic
А я, стало быть, смелая, мне море по колено, у меня сердце каменное!.. Вы помните, как Антипушку Оносова судили, когда его с семенным овсом поймали?
   - Как не помнить. Сразу же после Победы и было, - подтвердила Фекла Романовна.
   - Не сразу, а в сорок седьмом, в самую голодуху. У них, у Антипа-то с Верой детвора голодная, вот и доконало - приспичило мужика. Поначалу суд ему то ли десять, то ли семь лет вынес, потом вроде бы аж до четырех скостили, а уж под конец и вовсе принудиловку определили, учли, что на войне раненый, медаль заслужил. Прощаем, мол, тебе преступлению, ежели более не допустишь такого, не посягнешь на обчее добро - достояние. А он, Антипушка, видно, хоть и смирен был, да тут совсем отчаился, весь трясется, слезы по лицу размазывает, унять сердце не может, судью-то того доброго просит: "Сажай уж сразу, мне все одно теперь - не воровать, так помирать"...
   - Антипу оправдали тогда, а семье помощь дали, - торопливо спеша восстановить справедливость, внесла уточнение баба Фекла. - Сам судья и расстарался, так люди сказывали.
   - Да, так-то!.. А то - каменное сердце... И камень перед жаром расколется.
   Маняша даже кулачки сжала, резко, без перехода повела свой рассказ дальше. Но как бы по новому кругу.
   0x08 graphic
- Под Покров дело было. Народ всем обчеством на луг высыпал - капусту меж собой колхозники делить собрались, по трудодням - так сам председатель Илья Прокофьев распорядился. Да не успели - уполномоченный из района налетел: стоп, говорит, сначала столько-то в поставку, в город отправите. Прикинули мы тут - для себя, почесть, ничего и не останется. Ну, говорю, себя, Манька, держи теперь ушки на макушке, зевать в таком разе не подобает.
   За дело принялись - стать - не привыкать, дружно рубим, значит, всем миром нашу капустку на поставку. Не задалась она в тот год, кочашки которые и ничего, а то все чуть поболе двух кулаков. Надзирал над нами бригадир Иван Алексев, вроде свой брат-мужик и будто не слишком зорко. Может, смекаю, про себя, не против он, чтобы люди капусткой хоть сколько-то запаслись? Оно, может, и верно, тогда я так-то рассудила - раскумекала, да ведь в той лихой час, когда нечистое дело творишь, что только не придет в голову. А ежели Иван Алексеев-то, коему за попустительство в первую голову попадет, ежели он притворно снисходит, а сам за мной, как котище за мышью следит - стережет?! Кто-то ведь из своих же уличил Антипушку с овсом! От таких мыслей то в жар, то в холод бросает.
   Маняша помолчала малость, дав своим слушательницам оценить щекотливость ситуации, и с острой усмешечкой в прицельно прищуренных глазах поочередно оглядев их, продолжала.
   - Ну, очи-то страшатся, душонка трясется, а руки свое делают. Топорик у меня востер, ловок, - до сего времени его берегу - сохраняю, - подсекаю им направо-налево, два ряда веду, а как Иван Алексев отвернет голову, я уж кочашок под капустными листьями ухоронила, припрятала про запас.
   0x08 graphic
- Одна ты такая ушлая! - не удержалась, съязвила Маша Карпачиха.
   - Ясное дело, не одна. Да ты уж не перебивай. Вот пошабашили мы на обед, я ходом к Иван Алексеву, пред светлы очи его: так, мол, и так, дозволь козенке капустной листвы прихватить. Долгим взглядом смотрел на меня, ну, вроде бы, головой согласно кивнул. Подхватилась я тут, как на крыльях полетела. Вид делаю, будто листья подбираю, а сама в фартук кочаны складываю. Фартук-то я у тетки взяла, в три полотнища, на фартук - целое веретье. Прямо огрузилась я той капустой.
   Спешу этак межой столбовой, вид делаю как бы налегке, а у самой все жилочки в натяжении. И сердце бухает. Оглянулась я - батюшки-светы! Иван Алексев вроде бы наперерез мне. Ох, думаю, пропала моя бедная головушка! Но сама-то ходу поддаю...
   - И много ты тогда приперла? - полюбопытствовала баба Нюша.
   - Фартук-то я в обед унесла. А вечером я таким манером осминный мешок нагрузила. Это уж сам Иван Алексев потихоньку распорядился, берите, мол, бабы, да побыстрее, кто - куда, разбегайтесь, а я уж пошумлю на вас. Ну, мы и рады стараться. Кто сколько мог ухватил и - в разные стороны, врассыпную! Иван Алексев вслед нам ногами топочет, орет, матерки запускает. А мы как табун волком спугнутый, без дороги, по кустам!... Пятьдесят кочней в тот день уперла. Хошь верь, хошь не верь. Кочаники, брехать не буду, невеличкие.
   0x08 graphic
Тут старые колхозницы-товарки сообща повспоминали первый бережковский колхоз, как они, будто двужильными были, наперекор всему управлялись с колхозными и домашними делами, а по ночам еще шли в поле на раздобычу - нужда гнала-заставляла - тащили на загорбках вязанки соломы, необъемные мешки с травой для домашнего скота, сушняк из ближней дубравы, заготовленный украдкой в дневное время. Днем-то их гоняло всякое начальство - свое и приезжее, районное.
   - Помнишь, Дуня, - обратилась к незрячей Авдотьюшке Фекла Романовна, вовлекая ее в общий разговор, - помнишь, как районный уполномоченный тряс нас на просяннике?
   - Помню, - вздохнув, возвратилась из своего далека Авдотьюшка, - Вера Антипушкина что-то такое... неладное сказала...
   - Просто мы тогда вязали, уродилось оно ограмадное, за день-то наломались вдосталь, а скошенное мужиками поле не закончили, - зачастила баба Фекла, не любившая подолгу сидеть молча. - Тут он, начальник энтот и подкатил к нам на дрожках вместе с Иван Алексевом. А мы уж домой собрались, ну и себе мешочки приготовили, натерли фунта по четыре просца. Спрыгнул он с дрожек и к нам: "Пач-чему прекратили работу?!" А Вера, знаете ее, не умела язык держать за зубами, покойница, и рубанула: "Тебя, борзого кобеля, не спросили". Начальник коршуном на нее "Как твоя фамилия?" А та, будто сам черт в нее вселился: "Ж... кобылья!" Он и вызверился. Упитанный, лицо кровью набрякло, глазами зырк-зырк, туда, сюда - захоронку нашу и усмотрел: мешочки мы впопыхах неподалеку снопами прикрыли. Он к 0x08 graphic
этим снопам и пошел разметывать начищенными своими сапожками склад наш. На губах пена, ревет, как бык бешеный: "Растащ-щиловка! На десять лет упеку!" Спасибо тут Иван Алексев схитрил: как набросился на нас, как попер на чем свет стоит, да в подзагорбки тычки направо-налево!... Ну, мы и в разбегаловку - кто куда...
   Едва дослушав бабу Феклу, Маняша нетерпеливо взяла нить разговора снова в свои руки. И уже не выпускала его до самого конца. Она вела его на каком-то необычном подъеме, словно песню пела. Горькую, неутешную, как похоронный плач, но вместе вдохновенную. Так мощно вырывается на волю вешняя вода, сорававшая, снесшая со своего пути плотину. Даже помолодела как-будто - в глазах сквозь мутноватую желтизну прозелень проступила, щеки порозовели, сидела прямо.
   - Про самое главное не рассказала вам! - продолжала она свою необычную исповедь. - Вы-то постарше меня, как-никак, за мужиками жили. А я сама за себя в ответе. Страх, как боялась, да и совестно было брать не свое! Зато потом совсем оборзела. Бесстрашная стала.
   0x08 graphic
Раньше-то, не в пример, тому Антипу, никогда на семена руку не поднимала. Семена взять - это ведь у самой земли-матушки отнять. А тут... С посадки картошки иду - ведро всрезь несу! Да держу его навесу, на локте, словно бы оно у меня пустое - глаза надзирающих, бригадиров ли, полевода - отводила. Сам черт мне не брат, тащу все, что только под руку попадет!
   Ну, не зря я вам, разлюбезные мои бабоньки, имя окаянного упомянула. Ох, и поводил он меня единожды, ох и поводил!
   В Аспос, в сентябре, дело было, стало быть, семенное зерно мы на полевом стане веяли. Погода необыкновенная стояла! Небо - истинно престол господень - так и сияет, в вышине его необъятной голуби плещутся, будто чьи-то душеньки чистые, свободные. Под над полем паутинки блескучие куда-то плывут. И солнце такое доброе да ласковое, и дерева словно в золотистые шелка разнарядились. Таково благостно - у самой душенька вту небесную купель просится! Да ведь у меня-то, оголтелой, одна неотвязная дума на уме: как бы ржицы, зерна того семенного отборного побольше за подкладку насыпать. Для этого и подходящую одежду - с подпоротой подкладкой - одела. А тут, кстати, Иван Алексев, уже поздно ввечеру одну меня задержал, ворох поручил укрыть. Радуюсь, сподручно одной да потемну - поболе унести можно будет. Ну, и огрузилась, матушки вы мои!
   0x08 graphic
И понесла. Сумрак на землю пал, туман белыми космами понизу ползет-стелется. Свет тусклый, неверный сверху, как мука, едва-едва сеется. Дико! И я одна-одинешенька по пустому полю с боку на бок, словно утка перекормленная, переваливаюсь, к дому, по моему соображению, поспешаю-правлю. Сама вроде в горячке какой - дрожь нечестивая колотит. Вот тут-то и напал на меня оморок этот проклятый!
   - Энто Он тебя подхватил, не иначе! - подала голос баба Нюша, захваченным Маняшиным рассказом.
   - Бегом бегу, бабоньки, а куда - сама не ведаю, как овца сумасбродная. Хоть и в дымке, а под ногами различаю поле непаханное - паровище, должно быть, былье сухое - ногами его задеваю. И уж оченно долгой показалась мне та беспутная дорога. Тут и глушь ночная страхом в меня проникать начала, я и вовсе ополоумела.
   Пометилось мне, будто поле-то и не наше вовсе, а чужое. Уж не на Пушкарское ли я забежала? - спрашиваю сама себя. Справа кусты какие-то чудятся, а их и на Пушкарском не должно быть. Впереди вроде бы балку различаю, с другой ее стороны осыпь каменная смутно белеется. И показалось мне, что это Лобан-Большой. Сами знаете, он у нас завсегда нечистым местом почитался, россказни о нем всякие страшные. Ну, я вовсе с глузду съехала, в обратную сторону повернула. Скоком припустила, а уж и плечи онемели, и ног под собой не чую! Бегу. А меня как бы настигает кто, дыхание его слышу за спиной. Уж и не знаю, сколь я так проскакала, в бурьян какой-то сухой затесалась. В рост передо мною встал. Я уж и не понимаю ничего, напролом через тот бурьян...
   И тут-то сама преисподняя разверзлась подо мною!
   - Свят, свят, страх-то какой! - ужаснулась Нюша.
   0x08 graphic
- Погоди, не мешай, - одернула ее Маняша. - Скоро уж доскажу. Ну, так вот... Кубарем качусь я в ту пропасть, только с боку на бок перевертываюсь. Вот и конец мой! - только и успела подумать. Одначе, повертелась я эдак волчком сколько-то, под конец на твердь пала. В горячах-то и не чувствую ничего, только в глазах огни разноцветные полыхают.
   Сколь я так, недвижимо, лежала, сказать не могу вам, помаленьку в себя приходить стала. Ощупала себя - руки-ноги вроде целы, только все-то мои косточки стоном стонут. А пуще того душа. Ревом реву, и тут же смеюсь над собой по-дурному, и кляну все подряд, грешная, на чем только свет стоит, черта и бога поминаю...
   Маняша примолкла в задумчивости, потом уже с другой, суховато-жесткой интонацией заключила:
   - Мы, людишки, завсегда эдак-то: как подступит лиха минута, высоко заносимся со своей мыслишкой. А морок-то - он вокруг нас, нами же, людьми, и сотворенный. Бесами земными...
   Дальше-то што было? - недовольная незаконченностью рассказа, перебила непонятные Маняшины рассуждения баба Нюша.
   0x08 graphic
- А что дальше? Хоть и не в храме, а в яме, прочла я святые помочи, молитву, крест на себя наложила трижды. Опамятовалась, стало быть. Вижу, звездочки с вышины мигают синими угольками. Бурьян надо мной кверху шебуршит-шушукается, речка наша н плотине шумит. И лежу-то я не где-нибудь у черта на куличиках, а в нашем Жариновом рову, почитай, совсем рядом со своей избой. В рову-то нашей двойня-осокорь растет, по нему и догадалась, где нахожусь. А тут и собака взлаяла знакомо - пес Олюшки Яшуткиной как в бочку забухал. Ну, выбралась я из рова, да на полусогнутых поскореича по-за огородами до дому.
   - А рожь-то не просыпала в рову?
   - Приволокла. На безмене прикинула, два пуда потянуло! А только после того никогда уже семенного ничего не брала.
   - Обреклась, стало быть?
   - Обреклась, не обреклась, а так считаю: и нам, и семенам в землю надлежить лечь чистыми.
   - Эк, подвела куда! - хмыкнула Маня Карпачиха. - А сама, небось, пожить не прочь.
   - Неужто! - живо откликнулась Маняша. - Белый свет-то какой ни есть, а ненаглядный, бабоньки мои дорогие.
  
   с. Чернава, январь-марь 1984 г. А.Вобликов
   ? Морок - мрак, сумрак, темнота и густота воздуха; марево, мгла, сухой туман; обморок, припадок, омраченье ума. Вл. Даль "Толковый словарь живого великорусского языка".
  
   1 2
  
   3 4
  
   5 6
  
   9 10
  
   11 12
  
   13 14
  
   15 16
  
   17 18
  
   21 22
  
   23 24
  
   25 26
  
   27 28
  
   31 32
  
   33 34
  
   7 8
  
   19 20
  
   29 30
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"