|
|
||
Когда, ломаясь, рушатся колонны,
Я не хочу тотчас бежать на волю.
Я не хочу терять тоски бездонной,
Очерченную стенами неволю.
Кода летят на ветер представленья,
С которыми ты жил и вырос вместе,
Тогда рациональные явленья
Срываются из гнезд своих. Не лезьте
Чужие миражи, в мои пределы.
В мой тесный мир, с которым с детства дружен.
Мне их читать и слушать надоело.
Мне этот взрослый мир совсем не нужен.
Зарыться б мне в глубины подсознанья,
В которых бы не выбраться вовеки.
В миры, где я хозяин мирозданья,
Где б встретить человека человеку.
С другой стороны, это ведь не выход.
Ведь этот кайф сродни лишь наркоману.
Не стоит поминать всех сразу лихом,
Пожалуй. Склонна психика к обману.
Зубами надо вожжи взять и с ними
Скакать и рваться через поле к свету.
Вопросами все задаются злыми,
И не находят нужного ответа.
Смысл бытия вообще никто не знает.
И все равно в душе, к полету склонной,
Такие вот вопросы возникают,
Когда, ломаясь, рушатся колонны.
1992 г.
Я не стрела, но я полет стрелы.
Я знаю, какие нам сегодня сны
Приснятся в час, когда луна
В свой апогей над всем подлунным миром
Тихо встанет,
Свинья нас всех не съест
И гром не грянет,
И полетят в осеннем
Лунном небе сны.
Так хорошо, так тихо в мире станет...
Я не стрела, но я полет стрелы.
1992 г.
Душа не знает плоти.
Она растворена
В стекляшках и в сосудах
Игристого вина.
Она играет в небе,
И с ветром говорит,
И с птичками воркует,
И в облаках шумит.
Она не знает веса.
Она не знает лет.
И в небеса стремится,
Где притяженья нет.
Душа - она всесильна.
Душа - она слаба.
И, распуская крылья,
Всегда во всем права.
1992 г.
Как стынут зубы от воды
От родниковой,
Поет душа от полноты
Стихов и слова.
Родившегося в глубине
Души той самой,
На дне ее, на самом дне
В ячейке малой.
Оно стремится вверх, оно
Родившись только,
Сейчас же покидает дно,
Звучит так громко,
Что кажется, полет его -
Полет твой тоже.
Ведь так, как ты, сложить его
Никто не сможет.
1992 г.
На дне души гудит костер огромный,
На дне души.
Слова, что в нем сгорают мегатонны,
Все хороши.
Когда на миллиметр висишь от смерти,
На волосок,
Когда споткнешься, напоровшись в чьи-то сети,
Лицом в песок,
Когда не видишь свет в конце тоннеля,
Но сам тоннель
Уже заметен вроде еле-еле,
И манит в тень,
Тогда со скорбью ощутить ты должен радость -
Твой выход здесь.
Еще ты не желаешь в пропасть падать
Но смысл есть.
1992 г.
Когда мне приходится сдерживать снасти,
И отпускать слова,
С той, которая права отчасти
И с той, что всегда права,
Та, заслонившая окна любовью,
Смотрит в мои глаза,
И наклоняется к изголовью,
Свежая, как гроза.
Воздух благоухает озоном,
Праздник в душе моей
Рвется наружу счастливым звоном,
Хлещет волною к ней.
Мир заполняется счастьем и негой,
Тихой любовью полон.
Небо между Альфой и Вегой
Ждет нас и шлет поклон нам.
1992 г.
Я - шизофреник. Или гений. Мне б донести до всех, что знаю,
Считайте так, как вы хотите. Тогда мне будет облегченье.
Я словно к пропасти ступени Я буду знать, за что страдаю.
Полуподвешенные нити. Я психопат. Я шизофреник.
Я - параноик. И лекарства 1992 г.
От гениальности не сыщешь.
Во мне клокочущее царство.
За это ни с кого не взыщещь.
Я - психопат. Я шум вокзала.
Я боль, несущая, как крылья.
Я мощь холодного оскала
И стон от силы и бессилья.
Комок инертной биомассы,
Наполненный пучком энергий.
Палата, койка - точки трассы
Для тех, кто не боится смерти.
Последний гений на планете,
И сущность всех ее народов.
Всех тех, кто был все время светел,
А так же всех ее уродов.
Уколы мне не помогают
(Что польза - тоже знак вопроса).
Мне каждый день надоедают
Врачи (с них тоже нету спроса).
Источник гениев слабеет,
Земля подходит к прагматизму.
Время молчит, пространство сеет,
Вопросы ставит, будто клизму.
Жаль только то, что обложили
Как волка. Не дают прорваться.
Ремнями в койку уложили.
Мне остается лишь смеяться
Над их ничтожеством. Ведь только
В итоге сами проиграют.
Мне б пожалеть их. Но настолько
Ни сил, ни нервов не хватает.
Раздвоение.
Мозг устал... Он комок воспаленных нервов.
Я устал и они устали со мною.
Они - вне меня. Они составляют систему
Замкнутых ритмов и связей между собою.
Не говорите, меня вы не можете видеть.
Я - очень маленький. Я сконцентрирован в мозге.
Череп - броня. Из него меня сложно похитить.
Пучки нейронов мне хлещут в лицо, будто розги.
Глаза - перископ. В них смотрю в окружающий мир я.
И рычагами я пальцами рук управляю.
Все это стоит мне мощного, злого усилья.
Нить поведения я постоянно теряю.
Каждая мысль отдается мне болью и звоном.
Сыплются стеклами стены сквозь призму вниманья.
Рву когти и бьюсь я за место с последним нейроном.
Клетка никак не способна на акт состраданья.
Вот - раздвоение. С мыслью и с собственным телом.
Сидя, как в бункере, в собственной сфере движенья,
Я расставляю все пешки в соответствии с делом.
Только не хватит на это ни сил, ни уменья.
Мозг устал... Сам ты мозг! Отойди, а не то я заплачу!
Эй! Почему до сих пор не несут мне цейлонского чаю?
Впрочем, откуда... Вести себя надо иначе...
Ладно, иди... За себя я сейчас отвечаю.
1992 г.
Как бы Булат Окуджава.
Как бы посвящается Роберту Рождественскому.
Как-то раз, уже под вечер, слушал Роберта стихи.
Дождик капал, листья падали, я слушал.
Был и дождь не очень сильный, и стихи-то не плохи,
Но ощущал, как что-то держит мою душу.
Я не знал, что это было, но пока он их читал,
Я пришел довольно быстро снова в норму.
Он спросил меня: Ну как? и откровенно я сказал:
Как хорошо, что мы с тобой признали форму!
Делай дальше, что и раньше, а пока давай пойдем
Я - домой, а ты вперед, подобно шторму.
В жизни, что ни говори, а все же вместе мы идем
И будет лучше, если мы признаем форму!
Нач. 1990-х г.г.
Моя начальница на плаху
Семь лет подряд клала меня.
А я сидел в углу и плакал
Над бескультурием ея.
Мне б ейной мордой стукнуть об пол,
Да обстоятельства не те.
Поэтому все больше хлопал
Башкой по газовой плите.
Я благодарен ей за мысли,
Которыми меня она
Пленяет жутко и без смысла
И заполняет дополна.
Да, я поэт, невольник чести,
И многого чего еще.
С свинцом в груди и жаждой мести
Бросаю х.. через плечо.
1992 г.
Море волнуется, пенится, волны на берег ложатся.
Горе в душе перемелется, сил бы хватило сдержаться.
Небо огромное, звездное, черным зовет в бесконечность.
Надежда молитвою слезною смотрит на тихую вечность.
Счастье пока еще где-то, внутри лишь рождается вера,
В то, что не зря зажигается над горизонтом Венера.
Горы вдали в темноте. Утопают в эфире вершины.
Пляшет Луна на воде и стекает лучами в долины.
Крик тишины, завлекающий, тающий, болью несется.
Боль неприкрытая, всеми забытая, рвется.
Вниз расстилается длинною лентой дорога.
Сама сочиняется смехом и грустью эклога.
О вере, о светлой надежде, о счастье и горе,
О небе, о синей звезде, тишине и о море.
1992 г.
Зачем, свое достоинство губя,
Всегда на поводу у всех ходил я,
Ни с кем из близких дружбы не водил я,
Не зная никого и не любя?
Зачем, свое достоинство губя,
Ходил, как пес, на поводу у женщин,
Подстраиваясь больше или меньше
Под их желанья, но не под себя?
Зачем, свое достоинство губя,
Доступен, как дитя, любым влияньям,
Поползновеньям, слухам, притязаньям,
Своих мечтаний струны теребя?
Проходят годы, с ними жизнь проходит,
В которой ничего не происходит!
И, если сам не двинешься вперед,
То вряд ли что-нибудь произойдет.
Пора, пора мне двинуться с насеста,
Искать под небом и под солнцем место,
Тяжелое, но только чтоб свое.
Определило чтоб сознанье бытие.
А не наоборот. Тогда, возможно,
Немножечко, тихонько, осторожно,
Возьму и встану, наплевав на все.
И стану человеком. Вот и все.
1992 г.
Откликаясь на все подряд,
Километр, идущий в ряд,
Достигая предел глубины,
Измеряет длину длины
И широту ширины.
Поднимая комплекс вины,
Рассуждая о роли страны,
То, что связывает этих двух
Не произносится вслух..
Просыпается в час, когда
Скажут нет или скажут да,
Это будет потом, а сейчас
Тихий час.
Звон стекла и посуды звон.
Серебристою трелью он,
Заменяя собою стук
Трансформирует звук.
Широты ему не обнять,
Глубины ему не достать,
Высоты ему не поднять
И длины не унять.
1992 г.
Когда в моей душе затихла буря,
Я начал думать, кто же прав из нас.
И разговор я слышу, как сейчас,
Который между нами завязался.
Он будто бы с цепи сорвался.
Он говорил, что по теченью я плыву
Дерьма, а не воды. Что не умею
Нормально относиться ни к чему.
Что полон к людям злобы затаенной,
Основанной на том, что сам никчемный
И глупый человек. Что никогда
Не знал и не умел с людьми общаться
И лишь над ними втайне мог смеяться
Подметив недостаток иль порок,
В своем глазу бревна не замечая.
Я слушал и не слушал, ощущая,
Как та огромная и злая сила,
Которая внутри меня кипела,
Сметала пред собою все плотины,
И заглушала самообладанье,
Которое брало пока что верх.
Я знал, он прав. Но что за человек
Мне говорил об этом? Да, не скрою,
Мощь интеллекта этого гиганта
Мою превосходила много раз.
Но именно поэтому как раз
Хочу сказать, что даже в интеллекте
Необходимо чувство меры, как нигде,
Поскольку люди, преисполненные верой,
В свой разум, чувством превосходства наполняясь,
Над теми, кто им кажется плебеем,
Сейчас же начинают диктовать,
Как нужно жить, и по каким законам,
Презрение испытывая к ним.
При этом оставаясь эталоном
Тех вечных чувств, что свойственны и им.
1990-е г.г.
Олимпийские боги сидели над крышей земли,
Мир с большой высоты созерцая.
И один расшатать вдруг шатер их решил
И веревку подрезать у края.
Но при этом он вниз уронил кинжал свой,
С крыши мира когда наклонился.
И последний, скользя по наклонной прямой,
Вниз с высокой горы покатился.
Он скользил, пролетая сквозь облачный слой,
Через все небеса по порядку,
Пролетая миры, пролетая стрелой,
Взгляды молний хватая украдкой.
На великую гору внизу человек
Лез, цепляясь руками за кручи,
И добрался туда, где лежит белый снег,
И рождаются черные тучи.
Он попал ему в глаз, вышел через висок,
Но летел с такой скоростью дикой,
Что вреда причинить никакого не мог,
Ни следа не оставив, ни крика.
Человек лишь моргал, и, вертя головой,
Все пытался понять, что здесь было.
А кинжал все летел по наклонной прямой,
Не смиряя блестящего пыла.
Но, добравшись до области земных небес,
Стал он медленней двигаться что-то,
В плотном воздухе стал тормозиться процесс
Продвиженья, скольженья, полета.
Так и ехал по склону пока до поры,
Успевая о камни коснуться,
Чтоб внизу, у подножья великой горы
В ж... пьяного запросто ткнуться.
2000 г.
15
|