Владыка Александр Александрович. Дегустатор

продукт массовой культуры - остерегайтесь подделок!

Дегустатор

Сказка-ложь

Истина - во лжи!

Противоядие

Заигрывание

Ложь надлежит сохранять в строжайшем секрете, даже если это требует нечеловеческих усилий. Приступая к ознакомлению с изложенной здесь ложью, Искатель добровольно принимает на себя обязательство молчать обо всем, что почерпнет или примет внутрь. Предупреждение сие носит всеобщий характер и обязует к сознательному подходу.

В случае, когда Искатель возымеет намерение пересказать сию ложь в устной или письменной форме третьему, непосвященному лицу, пусть не удивляется, если в ближайшее время его постигнет мистическое воздаяние.

Приступ

... В некотором Царстве Сияющего Света, что простирается за тридевятыми дальними далями у самого буйного моря, за невидимой, но неприступной стеной светозарной мглы не вчера, не сегодня и не завтра случись бы нечто из ряда вон!

Быль

Сего Царства славные жители с некоторых пор столь разуверились друг в друге, что разбежались по заветным норкам, даже не предприняв попытку рассудить, как же всё так приключилось.

Страшная беда обрушилась на них, несравнимая ни с великими потопами, ни с казнями египетскими, ни с войнами кровопролитными, ни с нехваткой вод пресных, ни с голодомором жутким, ни с перенаселением планетарным...

После девяти лун душевных терзаний все как один пришли к сообразному умозаключению: жизнь былая гнусна и неприемлема. Дабы наладить обстановку, отличную от прежней, что удовлетворила бы общим настроениям и чаяниям, было негласно, но согласно решено отстранится на неопределенный срок ото всего на свете, предав забвенью прошлое, как страшный сон.

Так, некогда ясно говорящие и отведственные, они обрекли себя на изоляцию, довольно изощренную.

С тех горьких дней человеческие взаимоотношения словно выветриваются вон за пределы Царства. Бывшие сотрудники и соратники, жители перестают дарить друг другу подарки: духи, перчатки, украшения с драгоценными камнями,- абсолютно все, что ни возьмем, скрывало совсем не обязательно, а лишь в предположении, мерзостное желание изжить со света. Мужчины уклонились от всякой службы. Мужи отреклись от близости с женщинами. Кстати, последние, возможно, впервые с начала времен усомнились в себе самих. Таким образом, на продолжение рода было наложено табу.

Поразительно, но искренний страх искусного обмана, подлого предательства, лицемерия или лицедейства аккумулировал более абсурдную боязнь оказаться отравленным. Яды не то, что бы ходили в тех краях в моде, они просто существовали всегда и всюду вне зависимости от чьих-либо предпочтений. А раз объективно повсеместное наличие яда, следовательно, найдется и тот, кто не преминет применить его по назначению не столь в исследовательских, сколь в самых гнусных целях.

Однажды девственная культура исторгла из самых темных недр своих распутную цивилизацию, третья часть которой последовательно овладевала мастерством пускать волшебную пыль лжи в глаза. В такой ситуации не сразу разберешь, что к чему, и кто в действительности служит всеблагой цели, а кто упивается собственным ничтожеством, реализовываясь всегда за чужой счет. С появлением оппонента, а порой и в отсутствии оного, человек утверждает и отстаивает любыми способами ту сладостную, но отравленную неправду, которая более отвечает его эгоистическим запросам и воззрениям. Эти довольно смелые заявления следуют хотя бы из того, что нередко тут и там встречаются случаи, когда яд использовался в качестве решающего довода, против которого трудно устоять.

Если внимательно присмотреться, становится ясным, что синильная кислота древних египтян, сократова цикута, чилибуха и ее рвотные орешки с избытком стрихнина, мышьяк, что дает непревзойденный эффект особенно в купе с солями меди и фосфором, двухлористая ртуть sublimatum, крепкая водка и, в конце концов, табак - вот тот малый, но достаточный список излюбленных средств, помогавших отравителям корректировать и направлять ход мировой либо частной истории в нужное русло.

Язык поныне мертвого Царства, о котором велась речь выше, долгие лета крупно заблуждался, отчего пострадал. Впоследствии поконопослушные славные жители, из рода в род управлявшие Царством в соответствии с полагаемым высшим принципом, вдруг превратились в законников, лжецов, хапуг и убийц, а затем, когда обстановка достигла известного предела, они забаррикадировались в собственных домах, отказавшись принимать гостей и ничего не принимая на веру.

Довольно скоро положение дел докатилось до абсурда. Так, например, рацион стал включать в себя в основном жирные наваристые супы и дистиллированную в домашних условиях воду. И то и другое подавали в особой посуде, восприимчивой к ядовитым добавкам, так что хозяева могли удостовериться, что пища их безопасна. Кто-то располагал добротными запасами орехов и сухофруктов, но те, сказать по совести, тухли и гнили в мешках, не допускаясь к столу из-за навязчивых опасений. Законсервированные яства береглись в погребах и закромах, что называется, на черный день, хотя, казалось бы, куда уж хуже?

Производство и добыча продуктов питания в былых масштабах прекратились естественным образом. Каждый выживал, как мог, стараясь не выходить из дому без крайней на то необходимости.

Господские поданные, если излагать предельно честно, сплошь и рядом были лишены кто полностью слуха, языка или носа, кто частично зрения, чтобы ни в коем случае не соблазниться на покушение или нечаянно стать свидетелем тайного сговора. Естественно, что, даже собравшись вместе, изувеченные не могли толком договориться друг с другом касательно забастовки или переворота. Иллюзия безопасности тешила господ, но они, тем не менее, находились на чеку.

И это далеко не все. Всего не расскажешь: рука не поднимается перечислять все проявления человечьего самодурства!

Бедняжки-птички, пролетавшие высоко над зелеными черепичными крышами и позолоченными башнями падали замертво, будто от скверного духа; зверье не высовывалось из лесу, обходя могучие кирпичные стены Царства стороной; деревья не цвели и не давали семян, но чахли, теряли осанку и гибли, подражая мнительным горожанам.

И лишь при дворе потомственного аптекаря, известного всему белу-свету господина М., невысокого, нелепого, в общем, вида, с овальной, как яйцо, головой и не умещающимися в ней амбициями, жизнь текла куда более спокойно и благопристойно, чем у соседей. Хозяева прислугу подозрениями не оскорбляли: из числа последних все до одного прекрасно видели и слышали, ходили прямо, степенно, не торопясь, даже при исполнении массы поручений. Правда, раз в неделю господин отчитывал и наказывал тех, кто не успевал по тем или иным причинам справиться со своими обязанностями. В среднем на каждого слугу приходилось до пяти-семи забот в день, потому что аптекарю достался не просто хороший дом, а, можно сказать, целый дворец.

Всюду за господином М. неотступно следовала его супруга неписаной красоты в бессменном платье плотного черного шелка, вышитом белой однотонной гладью с серебряной нитью. К госпоже М. во все времена относились, как к матери, несмотря на то, что детей она не имела. Жили они и не ведали забот, а все потому, что особое положение при их дворе занимал ни приказчик, ни верная дружина, ни даже повар, которых тогда, приличных и честных, едва ли можно было сосчитать по пальцам одной руки. Нет, никто не вселил бы мертвецкое спокойствие в семью М., кроме их придворного дегустатора, мастера П.

О, этот умница слыл воистину лучшим из лучших в целом мире! Он прекрасно разбирался в кухнях и кулинарных изысках разных народов, населяющих шар земной; в совершенстве владел бесчисленным множеством наречий и диалектов. Но во владениях аптекаря его обязанности ограничивались дегустацией напитков и пищи перед завтраком, обедом и ужином господ, что в отличие от остальных баловали свои желудки, но не менее осторожничали, явно отвергая перспективу пасть замертво с салфеткой за воротником и столовыми приборами в руках.

Господин и госпожа М. лишились ума от счастья, когда чужестранец П. переступил порог их дома и предложил нести службу дегустатора на добровольных началах. Хозяин и хозяйка с первых мгновений полюбили его и вскоре души в нем не чаяли. П. рекомендовал обращаться к нему не иначе как "Мастер", ведь это точно бальзамический уксус придавало особый вкус и вес его имени.

Комнату новоявленному дегустатору выделили в третьем этаже северо-западного крыла, без преувеличения, наилучшую: просторная, с высокими потолками и барельефом, дубовым письменным столом с выдвижными ящиками на замочках, высоченными шкафами, чьи полки ломились от толстенных книг самого обширнейшего содержания; в дальнем углу имелся чайный столик и два узеньких кресла с высокой спинкой. Также П. предоставили мягкую постель для отдохновения и сна. Окна - от пола до потолка, словно для хозяев-исполинов,- к счастью, удалось занавесить бархатным занавесом цвета ночного беззвездного неба, ибо вид на центральную площадь Царства особенно удручал.

Платье П. всегда подавалось свежим и безукоризненно чистым. Самое поразительное, так это, пожалуй, то, что в его распоряжении оказалось больше слуг, нежели у господ. И слуги эти трусливо суетились по любому поводу, исполняли просьбы дегустатора мгновенно и незаметно, потому что в тайне воображали, содрогаясь, что малейшая мелочь, подмеченная их господином с недовольством, может стоить им жизни.

Прилежно неся пустяковую службу, П. активно занимался алхимией, проглатывал в оригинале философов, романистов и публицистов какие отыскивались в библиотеке. Особенное удовольствие ему доставляли трагедии. В иные вечера он изучал науки и религиозные традиции глубокой древности и находил их едиными по сути. После он занялся постижением различных техник управления психическими энергиями, однако его мечта заключалась не в получении универсального растворителя, не в раскрытии причин мирового несчастья и даже не в нахождении истины, как может показаться на первый взгляд. П., если и гнался за тайнами мастерства, то уж точно не для того, чтобы написать собственный труд и внести вклад в сокровищницу познания.

Но не стоит забегать вперед. Пусть все следует своим чередом, а мы пока отстранимся от зримого, дабы четче рассмотреть другие, не менее любопытные детали, встав поодаль.

П.

Никогда не зная родителей, П. с малых лет состоял в труппе известного графомана и режиссера-самоучки С. и путешествовал вместе с его балаганным театром по зарубежью, потому что драгоценнейшая отчизна бродячих артистов принимала худо: денег в кассу набиралось до смешного мало, да и зритель не особо отличался эстетическим воспитанием и все больше требовал пресного насыщения от зрелища, нежели катарсиса.

Маленькому П. опекун доверял стирку и штопку сценических костюмов. С годами случались "повышения": С. позволил мальчишке, когда тому стукнуло семь годков, стать его правой рукой и вести запись диалогов будущих пьес под диктовку. Стоит заметить, что особою глубиной опусы С. не отличались, а потому, очарованный приходящими в его голову образами, П. настаивал на некоторых правках, вызывая тем самым у наставника нервные срывы. Но, присутствуя впоследствии на репетициях, П. подмечал все-таки внесенные создателем трагикомедий коррективы. Его это, прямо скажем, мало удивляло.

И так, находясь в бесконечном пути и разыгрывая уморительные пьесы, построенные сплошь на штампах, П. набирался опыта. Ему не было девяти, когда он впервые вышел на подмостки и произвел фурор. Созданный им образ завораживал всякого зрителя, несмотря на то, что природа не наделила своего слугу привлекательностью: в чертах лица П. проглядывало нечто змеиное, а глаза пробирали душу в них заглядывающего студеным огоньком. Ошеломительный успех юного дарования произвел на С. неизгладимое впечатление. Он, несомненно, понимал, что талант мальчишки следует развивать, а не поганить дрянной драматургией. Но по доброй воле расстаться с ним означало признать себя ослом. Помучившись ночку, наутро режиссер снял представление с репертуара, разъяснив возмущенным артистам, что внешность П. не фактурная и больше отторгает зрителя, нежели располагает.

Сутки напролет П. проведет перед куском зеркала и тихим огоньком парафиновой свечки, овладевая искусством грима. Чтобы вернуться в привычное русло ему потребовалось подтянуть навыки в портном деле - он взялся за кройку и пошив костюмов для труппы, ибо всеми было признанно тонкое чувство персонажа, передаваемое им в элементах наряда.

Шли годы, города ширились. В одних большинство жило в достатке, в других - в бедности. Но одинаковые перемены переживали и те и другие. Труппа омолодилась, ее режиссер заметно состарился. П. развил талант схватывать на лету характерность любого постороннего человека. Малейшую черту и богатейшую ауру, что отличала конкретный объект внимания - зазевавшегося прохожего, мещанина с вечно скучающим взглядом, дворянина, воротящего задранный нос, или толстощекого торговца специями,- П. мог запросто перенести на себя. В такие моменты казалось, что сам П. куда-то пропадал, а на его месте стоял тот самый человек, которого он изображал. От него даже пахло соответствующе. Зритель всюду принимал его на ура, звал на бис, проникаясь божественным вдохновением. Когда играли пьесу о бедном рыбаке, все говорили, что П. на самом деле бедный рыбак, совершенно не владеющий мастерством актера, но зато без лишних кривляний показывающий истинную сторону рыбачьего быта. Когда шла речь о главе государства, недоумевающие граждане полушепотом справлялись друг у друга: о, не сир ли это самолично вышел из дворца потешаться над ними, нищими и глупыми?

Совершенно естественно, что С. крепко держался за свою золотую жилу. Но трагедии было не избежать, потому что большинство историй, как верно подмечено, на одно лицо.

Во время заграничных вояжей у ведущей актрисы проявилась никому не известная хворь. Она созналась, что провела несколько страстных минут со случайным встречным, и с тех пор испытывает недомогание. Ее пот стал источать зловоние тухлого мяса, вскоре поднялся жар. На третьи сутки по всему телу открылись язвы, испускающие желеобразные выделения мутно-молочного оттенка и дурного запаха. Она скончалась той же ночью первой из труппы. Трагики не добрались в полном составе до ближайшего населенного пункта, где надеялись сыскать лекарской помощи,- смертельный недуг сразил каждого, и когда С. испускал дух, П. корчился и пыхтел подле натуральнее некуда. Это позволило старику в последний миг его жизни порадоваться: его "бездонный прииск" издохнет вместе с ним. Но не тут-то было. По всей вероятности, в тот самый час П. обхитрил старуху Смерть, потому как симптомы и внешний вид зараженных сумел чудесным образом воспроизвести, оставаясь абсолютно здоровым.

По прошествии некоторого времени на родной стороне П. до Его Величества дошли слухи об уникальном бродячем артисте-попрошайки. Государь незамедлительно принял решение: "Ко двору его! Да поживей!" Так состоялось судьбоносное знакомство. Неизвестно, что поведал П. своему спасителю, но Его Величество наделил новоиспеченного подданного полномочиями тайного посланника и поручил добывать сведения о соседях, якобы готовящихся к военным действиям.

Ювелирное внедрение и исполнительность зарекомендовали новичка как лучшего из существовавших когда-либо агентов. Ни один из заговорщиков не вычислил в П. резидента. Лучи царской милости поддерживали его на нелегком поприще и выделяли из общей массы приближенных, но это продолжалось недолго, потому как Его Величество вскоре отправили на тот свет приспешники, до ужаса обеспокоенные нарастающим влиянием П. на государевы решения и политику в целом. Последний, кстати, недолго оплакивал кончину отца отечества, а единственное, что он изрек, узнав об утрате, было: "Его Величество не скупился на дельные советы. Будем иметь в виду".

Новым правительством тут же был издан указ незамедлительно разоблачить тайного посланника и таким образом, во-первых, показать себя в выгодном свете перед союзниками, а, во-вторых, избавиться от П. чужими руками. Однако даже совместными усилиями не удалось обнаружить ни место его нахождения, ни следа - ничего.

Осознавая почти безграничные возможности своей трансформации вкупе с наработанными за годы государственной службы связями, П. тем не менее, не претендовал ни на трон, ни на злато. Находясь за рубежом, он успевал не только добывать необходимую информацию, но и активно учиться. В основном медицине, химии и никем, к глубочайшему недоумению, не признанной психологии. Синтез добытых знаний отлично укреплял его позицию и намерения. Вернувшись на родину и скрываясь под разными личинами от неугомонных преследователей, П. определил, что ему необходимо сокрыться подальше от всякого рода искушений и от новых властей, что вешали каждый божий день десятки невинных, в надежде добраться до П.

В ночь перед дальним походом он припал лбом к корням могучего дерева. Неизвестно, молвил ли он хоть слово, сорвалось ли хотя бы некое подобие звука с его уст, но в прекрасном сиянии зари преисполненный самых чистых побуждений П. двинулся на Восток. Ел, где придется и что попадется. Пил дождевую воду, или из ручейка, или растапливал снег, но всякий раз оставался довольным и благодарным. Спал в открытом поле, в дремучем лесу, в заброшенных ветхих жилищах, что попадались ему на пути. Поселений П. избегал; в его голове вызревал весьма обнадеживающий замысел, требующий аскетизма на данной стадии. Дорога пролегала не всегда прямо, но П. нигде надолго не задерживался. Шел зиму, и другую зиму и, наконец, в начале весны он нашел, что искал.

Не успел он покинуть лесную чащу, как вдруг погода испортилась, заморосив гаденьким дождем. Перед ним очутились закрытые на семь замков городские ворота, которые не охранялись ни с башен, никак иначе. У самых стен не росла трава, словно земля вокруг была прокаженной. П. вскарабкался по стене из красного кирпича с ловкостью ящерки и на мгновение задержался, чтобы окинуть свежим взглядом открывшуюся панораму.

Зрелище не могло не вызвать естественного страха или отвращения. Пенящиеся лужи шкварчат и фыркают, словно кипящее масло. Скелеты запряженных лошадей утопают в грязи рядом с гниющими тканями и остовом кареты. Маленькие комочки повсюду - это растрепанные птицы, чьи клювы широко распахнуты. Трупы, так похожие на человечьи, разлагаются тут и там, но невозможно даже вообразить, что человек способен так изогнуться, так вывернуться, точно наизнанку, так побелеть, посинеть, почернеть, высунуть скорчившийся иссиня-черный язык, лишиться глаз, ногтей, волос, кожи...

П. едва сдерживал почти священный восторг от столь удачной находки - тут ему точно ничто не помешает. Его наблюдательность и нюх не подвели, так что он прекрасно понимал, что в ютящихся друг к другу домиках, конечно, еще остались людишки, по чьей вине произошла ужасная катастрофа. Разум ликовал, поскольку путем несложного анализа рассудил, что жители не высунут носа из своих убежищ, даже если прояснится небо и, наконец, покажется солнышко. В то же самое время, можно смело отдать голову на отсечение, что каждого оставшегося в живых мертвеца отчаянно грызут и точат навязчивые сомнения, а потому все до одного тут замышляют нечто безобразное. Охватив обстановку свежим взором, П. смекнул, как лучше себя преподать в случае чего. И вот, наконец, путник объявляется на пороге дома, стоящего особняком посреди прочих.

При беглом и поверхностном ознакомлении с трехэтажным зданием, выстроенном в помпезном, неуместном здесь стиле, в нем насчитывалось не более десяти-двенадцати комнат, но, попадая внутрь, иной заезжий осознавал, что крупно заблуждался. В реальности, некогда роскошный ансамбль скульптур сопровождал ступени ко входу ни дать ни взять в королевские палаты с собственными яблоневым садом и прудом, полным рыбы, с тенистым сквериком и с электрифицированной площадкой для развлечений, с огородом и оранжереей в треть гектара!

Король и королева - господин и госпожа М. - на удивление радушно приветствовали П., что одной только улыбкой и грациозным поклоном развеял всяческие подозрения и моментально расположил к себе. П. отрекомендовал себя как величайшего знатока ядов - и в самом деле он знал о них все и, может, больше - и просил дозволения быть принятым на службу дегустатора. Воспитанным и изящным манером и, должно быть, повадками мага-ученого он покорил сердца хозяев и с каждым последующим днем укорачивал поводок.

Ему предоставили лучшую комнату, определили дюжину слуг в помощь, отвели бумаги, чернил и всяческих смесей, трав и порошков, которые он просил и которые находились в избытке в аптекарских закромах.

Хозяин на первом совместном ужине, когда П. отведывал по очереди вино и каждое блюдо на вид, цвет, запах, а затем внутрь, находя свои ощущения приемлемыми, просил не только избавить его с супругой от напасти стать жертвами кого-нибудь из завистливых соседей, но и некоторым образом посодействовать... противу них. П. просил не беспокоиться и дать ему время. М. это вполне устраивало.

Г.

В доме потомственного аптекаря наряду с иными верноподданными проживал человек, который с первого взгляда возненавидел новоприбывшего всею душой. Это был повар Г.. Вероятно, по причине пышных усов и худосочного телосложения он напоминал не то хорька, не то крысу - этакий юркий грызун в белом колпаке. Он без начала и конца что-то неразборчиво бормотал себе под нос, особенно вовремя готовки. Его шептания походили на священные заклинания. Казалось, он уговаривал овощи, фрукты или тушеное мясо перенять его возвышенный настрой. Потому-то, пожалуй, его самолюбие и гордость были жесточайшим образом оскорблены появлением на его кухне дегустатора. Хозяева буквально харкнули Г. в физиономию! Да что такое этот П., чтобы контролировать лучшего повара захолустной глуши? Негодованию бедняги не находилось предела, а посему довольно скоро оно вылилось в скрытое противостояние.

Обиженный, но не павший духом, он предпринял попытку расквитаться с П. и быстро нашел пособников. Так прислуга периодически мешала мастеру работать продолжительными уборками в его покоях - по многу часов протирались книжные полки и каждая из книг. Слуга, что подавал допущенные блюда к столу, то и дело пачкал дегустатора соусом или маслом, отвлекая того от приготовлений к приему пищи. И многое-многое другое сваливалось по милости Г. на голову П., однако последний оставался хладнокровен, как змий. Г. лез вон из кожи. Но лишь спустя год, в один прекрасный день он решил потребовать от П. объяснений, а при необходимости выдвинуть ультиматум лично тому в лицо. В конце концов, если он, Г., уйдет, все вскоре подохнут с голоду!

Часу в шестом поутру беспокойный повар настойчиво постучал в запертые двери, но никто не отвечал в течение продолжительного времени. Тогда, окончательно выйдя из себя, он забарабанил так, что мог бы поднять хозяев, мирно похрапывавших в противоположном крыле и ни о чем не подозревавших.

Дверца, скрипнув, приотворилась. Половинка П. показалась в проеме.

- А, вы только теперь собрались с духом? Милости прошу.

Подобной реакции Г., естественно, не ожидал. Он инстинктивно подогнул передние лапки, шустро просочился в комнату и уселся на краешек кресла, вцепившись обеими руками в деревянные подлокотники. Локти его, направленные в стороны, с того места, где остался П., казались недоразвитыми уродливыми крыльями.

Г. очень насторожил тот факт, что на П. было надето то же платье, что и прошлым вечером, словно тот и не ложился.

- Что все это значит, П.? Вы вообще когда-нибудь спите?- не зная, как начать, с нескрываемым раздражением протараторил повар, слегка пришепетывая. Его усы очень смешно двигались, когда он быстро говорил. С лица дегустатора не сходила наполовину надменная, словно над смешным двухгодовалым ребенком, усмешка. Тем временем взгляд повара Г. метался от угла к углу, словно в поисках щели, куда при случае можно было бы юркнуть.

- Я как раз собирался вздремнуть перед завтраком. Но теперь я весь в вашем распоряжении, Г.

Ох, уж эта обходительная интонация! От нее Г. выворачивало наизнанку. Дегустатор не отводил от него напряженного гипнотического взгляда, словно пытаясь заворожить. Г. пробормотал сквозь зубы с угрозой:

- Я знаю, чем вы тут занимаетесь, и не кривите душой. Я вас понял прежде, чем вы оказались у крепостных стен. Я этот душок насквозь чую, я вас раскусил.

- Либо у вас предвзятое отношение к чужестранцам, либо, выходит, вы в самом деле меня разоблачили?

- Что? Ха! Вам достает наглости иронизировать. Кривить душой я не намерен, а посему заявляю прямо вам в лоб: мне видна неискренность ваших потуг по отношению к кому бы то ни было в этом доме. Вы очаровали господ и отныне играете ими, как безвольными куклами на ниточках. Вы с легкостью иллюзиониста подчинили их волю, и теперь распоряжаетесь ею, как вам заблагорассудится - все это уже сошло вам с рук. Я одного не в силах постичь: что последует затем? Чего мне ожидать от вас?

- Вы чересчур преувеличиваете, Г.,- с необыкновенной после стольких обвинений легкостью отвечал П.- Свободное время я посвящаю работе. День ли ночь - все отнимает работа. Я работаю, когда я у себя. Я исполняю свои обязанности, спускаясь в кухню, затем в столовую. Я сутками пашу, как раб на галере. Разве этим меня можно попрекнуть?

- Если только за вашим видимым деланием не скрывается нечто противное всему тому, что вы пытаетесь донести до моего понимания.

- Вы прозорливы, Г..

- Не нужно набиваться мне в союзники или переманивать на свою сторону,- категорично ответил Г., но невозможно утверждать, что его переполняла в тот момент смелость. Скорее, то, что он уже высказал и еще только собирался, вырывалось из его искривленных судорогой уст, подобно раскаленной лаве из-под земной тверди - бесконтрольно, стихийно.- Я вам не мальчишка, от которого легко избавиться благодаря сладостям или игрушкам. Всякий, кто достаточно пожил, уже открыл, что любая игрушка рано или поздно надоедает, прежде чем прийти в негодность... Так вот, пусть будет вам известно: мною управляет не страх и не мания, но мое чуткое сердце. Оно настойчиво подсказывает мне, что дегустация блюд - ширма, за которой творится нечто непостижимо отвратительное.

Заявление сие П. встретил звонким смехом и отдал должное, вознаградив взволнованного Г. аплодисментами.

- Каким, однако ж, изощренным способом вы вознамерились раскрыть правду: в действительности ли я дегустатор или попросту мошенник, скрывающий свои истинные цели за ширмой дегустации. Вы, признаться, едва меня не смутили. Я, по совести говоря, едва не растерялся, точно какая девица. Только подумайте! Но - нет. Отвечу вам твердо: нет, я служу дегустатором по доброй воле, а не из корысти. Правда, я разумею в своем ремесле предназначение куда более высокое, чем сохранение жизни наших господ. Я прошел сикось-накось полмира и, хотя нигде не задерживался подолгу, успел рассмотреть, что быт большинства людей представляет собой кромешный самообман. Их настоящее - сладкая пилюля, к которой они присосались, уподобившись мерзким пиявкам. Поразительно, но они вам ни за какие коврижки не поверят, когда вы начнете убеждать их в бессмысленности подобного существования. Рано или поздно к ним придет сознание того, что они проводили каждый божий день бездумно, бессердечно и бездельно. Столь простая идея губит их, как смертоносный яд, день ото дня. Но по-настоящему скорблю я от того, что люди никак не ощущают своего разложения, ибо в их среде царствует тлен, а Дух оставил их. И вот, где мне мерещится соль моего искусства: я желаю, чтобы глаза и души, а не рты, раскрывались шире, чтобы человек впитывал истинный свет знаний, а не глотка - постылый суррогат,- П. оценивающе посмотрел на гостя и ехидно ухмыльнулся, прежде чем начать.- Взять вот хоть вас, Г.. Хвалитесь, будто меня раскусили, а какова на вкус ваша жизнь? Не боитесь ли вы издохнуть, распробовав ее как следует?

Дегустатор взял паузу. Все это время он стоял напротив повара, убрав руки за спину. Затем прошелся до края стола, на котором аккуратно были сложены какие-то бумаги с формулами, схемами, текстами и цифрами, множество различных, но одинаково сложных для мирского понимания книг, и специальные приборы, каких прежде Г. видеть не доводилось. Г. не обошел вниманием небольшие аптекарские весы, на одной чаше которых лежало красивое белое перышко.

Мастер в задумчивости провел пальцем по кожаному переплету одной из книг и вскоре обернулся, обескуражив Г. победоносной улыбкой.

- Значит, вы позволяете себе побеспокоить мастера в столь ранний час в его покоях лишь с тем, чтобы оскорбить беспочвенными обвинениями? Разве я совершаю несправедливости против вас? Разве я притесняю вас? Полноте, мне это ни к чему, ведь вы и без того несчастны. Я с трудом представляю себе, как гложет вас ваше положение: приготовишь, всё сожрут, и памяти никакой не останется.

Г., не в силах больше терпеть, выпучил глазища и осуждающе выкинул указательный палец в сторону противника. Во рту начались жжение и сухость. Опаленные желчным гневом слова стремительно пускались в грудь П., точно отравленные стрелы.

- Сознайтесь, о, Лжец всех лжецов, что вы забыли в краях, истощенных кривдой, страхом, цинизмом?

П. ответствовал невозмутимо:

- Мне представляется важным установить, почему так вышло, какова причина добровольного самоубийства всех без исключения горожан. Сущность беспрецедентного явления. Я желаю добраться до сердца, что, как вижу, затаило дыхание, и оживить его, если возможно. Хозяин принимает меня, как доброго гостя, на весьма достойном уровне, чему я несказанно благодарен. М. милы и считаются с моими запросами, а не пихают палки в колеса.

- Но чего здесь устанавливать? Причина известна всем и в то же время остается самой большой загадкой во вселенной. Причина любого отравления не яд и коварные заговоры всех против всех. Причина - сам человек!

- О, вы трезво рассуждаете.

- Мои рассуждения верны настолько, насколько дозволяет мое миропонимание.

- Но я охотно соглашусь с вашими сужденьями, Г.! Мы, в самом деле, заодно, а вы отчего-то злоречите на меня, усердно измельчаете в пыль мой труд и, опасаюсь, желаете вымести вон, как сор из избы...

- Что?

Г. не поверил ушам и не на шутку растерялся. Его поймали за хвост. Самое время атаковать, но отчего-то нет сил даже повернуть языком.

- Не лукавьте - вам то на руку,- напирал П., повышая голос.- Исчезну я, и все вернется на круги своя. Как раньше. Вы пойдете на любые мерзости ради прошлых порядков. Вы зубами, руками и ногами держитесь за прошлое, догадываясь издалека, что и оно - смертельно! Перемены вас раздражают и унижают, вы законсервированы во времени и пространстве. Вам незачем спасаться! Замечу только, что вы в одном шаге от преступления, но будьте рассудительны: отравить меня не удастся. Даже не надейтесь. И ввергнуть меня в ваше прошлое тоже. Вам ясно? Теперь, когда пришел я, имеет место только будущее, запомните это! Только будущее, которого вам не узнать никогда!

Болезненные спазмы и позывы рвоты заставили Г. вскочить на ноги и заткнуть рот обеими руками. Желудок вдруг сократился, сжался, желчь и соляная кислота смешались и бурно отреагировали на отсутствие пищи и обилие проглоченной слюны. Колени Г. затряслись, как у немощного старика, что лежал долгое время на мягких перинах, а теперь ему жизненно необходимо бежать куда-то сломя голову. В довесок он с неописуемым стыдом почувствовал, что вот-вот испортит нижнее белье и панталоны. Подушечки пальцев покрылись капельками жгучего пота. Сердце, казалось, билось в самых ушах, в затылке нарастала громыхающая боль, надвигавшаяся гигантской приливной волной, способной смыть с лица земли все берега. С Г. творилось нечто необъяснимое, неприятное, но неизбежное. Он дал стрекоча прочь, не имея времени и сил держать ответ. На долгие годы он, будто дав обет молчания, ни с кем и ни о чем не заговорит и даже во время готовки не пробурчит ни слова себе под нос. А довольный собою П. лишь вынет из кармана батистовый платок и насухо вытрет точно повторяющие контуры пальцев белые пенистые следы, образовавшиеся на подлокотниках вследствие взаимодействия потовых желез Г. с крошечной дозой необычайного фосфорного состава, умышленно распыленного на лакированную поверхность.

Не далее чем к концу того злополучного дня Г. слег с желтухой, и П. назначили временно исполнять обязанности кулинара. Сбывались самые страшные и разумные опасения Г., а оттого он долгое время не мог оправиться, несмотря на тщательные промывания и клизмы, страдал и бредил без умолку. П., как выяснилось, готовил превосходно. Его изысканные блюда с вряд ли уместными, но весьма приятными элементами местной экзотики покорили желудки господ, так что последние открыли ему теперь и свои души.

Однажды за ужином, пока, обливаясь холодным потом, Г. в полубреду предавал проклятию имя дегустатора, господин М. обрисовал мастеру П. в присутствии супруги идею, многие лета назад приведшую к страшной беде. Печально признавать неоспоримый факт: некогда прекрасное Царство словно лишилось ядра и погрузилось в хаос. Хозяин аптекарского дома в продолжение вечера утирал слезы батистовым платком, поданным госпожой М..

Явных свидетельств не сохранилось, и нам остается гадать, почему П., не произнеся ни слова, вышел из-за стола и таким образом дал господину М. четко понять, что супруги могут спать спокойно и поводов для беспокойств, пока П. среди них, не имеется.

Спустя еще три года, гниющая изнутри цитадель лжи смердела уже до самых небес. В то лето нескончаемо поливали дожди, тщетно пытаясь смыть с города позорное клеймо.

На центральной площади откуда ни возьмись вырос одинокий капустный кочан. Его мертвенно-бледные листья покрывала выпуклая бурая сыпь, а толстый, как шея могучего кузнеца, стебель сочился молочной жижей...

И вот настал момент истины, когда чета М. облачилась в траур, а всей прислуге запретила покидать комнаты. Столь ошеломительной и нестерпимой оказалась боль утраты самого искреннего, честнейшего и благороднейшего человека, когда-либо посещавшего аптекарское гнездышко.

Дело в том, что мастер П. скоропостижно скончался.

Убыль

Мертвым дегустатора обнаружил господин М. спустя четверть часа после того, как П. не соизволил по заведенному обычаю спуститься вниз к завтраку для снятия проб. Опознание проходило весьма затруднительно: голова мастера неведомой силой оказалась расколота пополам, обе половины лица жутко обезображены. Блестящий ум П. излился на ковер, за рабочим креслом, и успел хорошенько впитаться. В покоях стояла нестерпимо терпкая вонь опорожнения, способная вызвать удушье и галлюцинации.

"Прав был тот, кто находил бесконечное напряжение мысли в поисках истины занятием небезопасным во всех отношениях. Безвременная кончина мастера П. яркое тому подтверждение",- заключил господин М. и, пожелав глубоко и трагично вздохнуть, громко чихнул. Спешно зажав ноздри батистовым платком, он решил поскорее оставить покойника наедине с мухами.

В течение следующего часа трое слуг, посланных освободить покои от покойного, донесли об отсутствии каких бы то ни было бумаг и записей. Зато ими было обнаружено несметное количества лука. Связки неочищенных головок оказались повсюду: под перинами, под кроватью, в ящиках стола, на полках посреди книг, даже в ночных туфлях. Подозрительная новость натолкнула чету М. на отчаянный шаг: они решили самолично провести повторный осмотр. Итог совершенно неожиданный: никаких подтверждений проводимых мастером П. исследований не отыскалось, зато нашлось уже потемневшее в месте надкуса яблоко, лежавшее на одной чаше настольных весов.

Вереница улик, критический смысл которых подпитывался глубинными сомнениями в естественной кончине П., привела хозяев дома к логическому выводу: великого дегустатора преднамеренно отравили!

Сенсация мгновенно парализовала весь дом, а затем из распахнутого настежь окна покоев мастера вырвалась наружу, и все, все, все славные жители откликнулись искренним негодованием и недоумением: кому, а, главное, как удалось подсунуть яд величайшему знатоку ядов всех времен!

Тут у Искателя обыкновенно возникает резонный вопрос: каким же чудом безмолвные и бездействующие доныне лица могли прознать о П. как о дегустаторе аптекарского дома, да и вообще? Не стоит упускать из внимания неоспоримый факт: исконное любопытство еще ни разу не дало человеку покойно жить даже в исключительно опасные периоды.

Расслабленное серое вещество населения вошло в резонанс с невероятным известием и, наконец, всколыхнулось. Весть об отравлении дегустатора приобрела неслыханную доселе грандиозность, сравнимую разве только с обрушившейся много лет назад страшной бедою, так что люди впервые с тех пор вывалил на улицы и дружным скопом направились к аптекарскому дому.

Хозяин с запечатленной на челе неподвластной его разуму скорбью без лишних слов впустил галдящих наперебой соседей. Покорная супруга, сокрыв слезы под вуалью, молча встречала входящих. Всякий соболезнующий утрате активно делился собственным предположением, но большинство небезосновательно склонялось к одной единственной кандидатуре. Кому, как ни повару, чье кулинарное искусство подвергалось унизительным проверкам, придет в голову избавиться от дегустатора столь изощренным способом?!

Обвинители порывались схватить беднягу и выпытать у него признание, но М. ответил отказом - в подобную чепуху он не поверит никогда, потому что знает, как никто, ход мыслей этого благонамеренного и честного человека. Хозяин своего повара на растерзание не отдал, но предложил в кротчайшие сроки организовать похороны. Мастера П. было решено проводить в духе прошлого, со всеми почестями.

Метатеатр

Проливной дождь торжественно барабанил в черные зонты, кои заполонили главную улицу от аптекарского дома до площади. Затравленный оскорблениями и ложными подозрениями, Г. замыкал траурное шествие. Он брел в некотором отдалении, потерянный, но не потерявший надежды на разоблачение истинного убийцы. Ни факт похорон, ни факт загадочной смерти дегустатора не тревожили его столько, сколько надвигающиеся последствия - то самое будущее, что однажды с нескрываемым торжеством провозглашал П.. Ведь именно теперь, когда П. покинул мир живых, Г. открывались, пусть не до конца внятные, ответы на вопросы, поставленные им несколько лет назад.

Господин, по разумению Г., спятил, раз впустили в чистейший обитель дух мертвого Царства. Либо у него особые соображения на сей счет. Г. не находил покоя ни вне, ни внутри себя. Он не разбирал и не оправдывал возникающие в нем, как реакции в колбе, ощущения, а потому держался в сторонке и подслушивал ненароком, как люди шептались: "Черепушку ему раскроили, чтоб с толку сбить..." "Я видел яблоко своими глазами" "Неужто мастер, ничего не подозревая, вкусил от него?" "Нынче дрянная погода, у него мог случиться насморк, вот и не заметил..." "Яблоко вымочили в крысином яде, я знаю, что говорю". "Вам, как и прежде, лишь бы гнусные сплетни плести. Нам ясно донесли: нашлась бутыль из-под змеиного яда". "А причем тут змеи, дорогая?" "Бог весть!" "Мнению М. стоит доверять, не раздумывая. Кто как ни он сведает в причинах смерти...".

Процессия остановилась неподалеку от капустного кочана. Тело мастера П., искусно спеленатое дочерями бывшего суконщика, опустили в неглубокую яму и затянули ритуальные песни. Вскоре грязь и глина поглотила мумию дегустатора, и тотчас в кочан ударила молния, разломив его надвое. Внутри он оказался свеж и чист. И в ту же секунду дождь перестал.

Господин М. прочел в том несомненный знак. Вознося на вытянутых руках обе половинки капустного кочана, он во весь голос провозгласил:

- Слава тебе, мастер П., Великий Владыка обоюдной истины!- В торжественной М. воссоединил и вновь разъединил их.- Мы собрались здесь, чтобы созерцать твою красоту, ибо ты принес нам истину и отогнал нашу ложь.

Под магическую речь господина М. толпа начала медленно раскачиваться из стороны в сторону, и никто не позволил бы себе прервать оратора.

- Мы совсем потеряли головы от той напасти, что однажды постигла наших отцов, но доколе могло продолжаться повальное безумие? Доколе мы будем плодить червей в нашем мозгу, зная, что они пробираются туда из сердца? Объединиться во имя истины и новой жизни - вот наш долг! И да будет это данью светлой памяти мастера П.!

Толпа возрадовалась, многие вскинули руки к небу, крича от блаженной радости освобождения.

- Я прошу от вас одобрения на снятие печатей с городских ворот, чтобы каждый смертный обрел, наконец, возможность преступить границы былого творения и пойти дальше...

Услыхав эти речи, Г. еще более помрачнел и обозлился на себя за малодушие. Он возвратился на кухню, не дождавшись развязки.

Окончив, господин М. объявил поминальную пирушку и пригласил на нее всех без исключения. Изувеченная прислуга чужих господ разместилась в подвальных помещениях, где вытворяла черт знает что. Над ними бесновались, упиваясь винами, господа и дамы.

Хозяин аптекарского дома велел пить вдоволь, а закусывать от пуза. Минувшее событие подтолкнуло славных жителей к долгожданной метаморфозе - они вновь испытали чувство принадлежности к единому организму и, что называется, воссоединились, да вот только не для дел благих, но чревоугодия ради.

В некотором смысле славные жители предались ностальгии - еще до разлада подобные приемы давались чуть ли не каждую неделю. Так что народец скучать не спешил и активно налегал на заготовленные яства. Дамы сменяли одна другую в очередях в уборную, где намеренно вызывали рвоту, дабы очистить свои маленькие желудки и продолжать веселье.

К полуночи шатья-братья снизу добралась до полуживых господ. Прислуга бесстыдно начала приставать к дамам, которые особенно не противились, так как их кавалеры рубились неистово в карты, стреляли друг в друга из воображаемых пистолетов, как будто дрались на дуэли, и творили много чего дурного и недостойного.

Внутренние оранжереи и сады заполнились обнаженными немолодыми девами, сохранившими, однако, внешнюю привлекательность. Они ласкали друг дружку пальцами рук и ног, носами и губами, сорванными бутонами лилиецветных магнолий, пришедшимися поблизости декоративными кадуцеями, обвитыми серебренной и золотой змеями. Неискоренимый зов плоти поднимался воплями сладострастия до самых верхних этажей. В яблоневом саду оргия началась с того, что юная барышня, коей недавно исполнилось полных тринадцать лет, принялась бесстрашно в свете последних событий вкушать плоды под гогот и аплодисменты разгоряченных дураков, поспешно стягивающих штаны и устремлявшихся к ее бледным ногам.

В доселе мирном аптекарском доме, превратившемся на глазах в обитель пороков, стойкими оказались лишь двое: повар, что бродил по залам, пытаясь не наступить на разнузданные тела, развалившиеся в лужах блевоты, в поисках хозяина и, собственно, последний. Припоминая о состоянии госпожи М., не позволим себе тревожить ее глубочайшие переживания в одной из верхних спален, куда в скором времени непременно доберется какой-нибудь чудак, растерявший при восхождении одежды свои.

Когда неугомонный Г. приблизился к бывшим покоям дегустатора и нашел дверцу приоткрытой, возмущение и беспокойство немедленно охватили все его существо. Думы, бродившие в нем и возбуждавшие опасения, обернулись страхами, от которых сжалось и замерло сердце. Утром хозяин лично опечатал эти двери, а ключ повесил себе на шею, запретив кому-либо совать нос в замочную скважину. Повар осторожно заглянул в проем, но никого не увидал. Он ступил три шага вперед на голый паркет, так как ковер свернули и убрали подальше, обращаясь с вопросом:

- Вы здесь, господин М.?

После нескольких секунд тишины из-за ширмы, что скрывала за собою большую часть кровати с балдахином, знакомый голос ответил:

- Не произносите имени сего под страхом наказания персиком!

Господин М. вышел не сразу. Он дал Г. времени поразмыслить и как можно скорее покинуть комнату. Но мнительный и совершенно запутавшийся повар впал чуть ли не в каталептическое оцепенение. Нельзя сказать, чтобы М. вел себя естественно; однако появление повара отнюдь не застало его врасплох.

У Г. похолодели пятки, едва он услышал этот голос, и капельки пота стремительно потекли по спине и рукам, неприятно щекоча подмышки и бока.

- Честное слово, меня не покидало предчувствие,- выдохнул он, холодея от страха.- Вы по-прежнему упорствуете в вере, будто вам все дозволено и никто не способен помешать завершению ваших темнейших замыслов,- скрежеща зубами и сжимая кулаки прорычал Г., сатанея от кошмарного предательства всего святого, что почитал сам. Господин М. не двигался с места. Уголки его губ слегка расступились в иронии.

- Увы, я не мог быть уверен сполна ни в успехе, ни в крахе. Но всё свершилось само собою.

- Я не отступлю.

Г. сделал несколько шагов, угрожающе поднимая кулаки. М. в удивлении развел руками и так простоял, пока говорил.

- Взгляните правде в глаза, Г.: вы вряд ли больший герой, чем тот, кто ни души не спас, а лишь возомнил, что перехитрил злодея. Вы не в силах ничего исправить, потому как нечего исправлять.- Г. вытянул шею, не разобрав сути сказанного. Тогда последовало разъяснение:- Эти люди вошли в мой дом, уже будучи мертвецами. Неужели вы не удосужились отметить про себя, сколь много сожрали они и сколь много влили в свои бездонные глотки вина! Не нужен никакой яд, чтобы покончить с ними раз навсегда. Вы повар от бога, Г., я никогда не ставил под сомнение ваше дарование, что заключается, по моему убеждению, в полезной и приемлемой компоновке ингредиентов. Это близко аптекарскому искусству. Предположу, вы обязаны твердо знать, чем яд отличается от чего бы то ни было.

- Мерой,- ответил Г., но не совсем уловил подвох. Господин М. дружелюбно кивнул и занялся весами, находящимися все там же, на письменном столе. Он придвинул их к краю, ближнему к Г., чтобы последний мог видеть все своими глазами.

- Так вот, Г., я не увеличивал весовых гирь, не подделывал стрелки весов,- произнося это, как признание на судебном разбирательстве, М. вынул из кармана платок, развернул его и предъявил незваному гостю маленькое белое перышко. У Г. перехватило дыхание, как от серьезного потрясения. Что тут говорить, даже сам хозяин, казалось, не дышал, бережно укладывая перышко на чашу.- Загубить человечество можно простейшим обманом. Необходимо лишь контролировать дозировку. Точность измерений и пропорций - вот, что действительно имеет значение. А поддерживать жизни существ, упивающихся сплошь заблуждениями и пороками, но отстаивающих их, как святую истину, и передающих поколениям - это что, по-вашему, благородство или, быть может, высшая добродетель?

Маятник качнулся, часы пробили семь: бом-бом! - и тут М. стал преображаться. Перестав по обыкновению сутулиться, он оттряхнул с волос косметическую пыль, придававшую им оттенок черного камня. Цвет глаз, форма носа и губ, звонкий и низкий голос, добродушный взгляд перестали быть гениальной имитацией. Ладонями он растирал лицо, как при умываниях, как при массаже, и грим, тонкий, невидимый, точный грим стирался - проступали резкие змеиные черты. Теперь это был он. Настоящий. А во глубине зрачков, как и прежде,- холодный огонь.

- Пусть дела и вправду не так хороши, но какое это дает вам право решать судьбу Славного Царства?- еле выговорил Г., тщетно пытаясь раздобыть слюну и промочить горло. Пальцы левой руки бил мелкий тремор, в коленях то и дело стреляло, а в голове... ах, в голове его сию минуту вертелась вся его жизнь от первых образов до настоящей минуты, и слезы пробивались наружу, как родники.

- Мне не доводилось проникать в ваш разум, чтобы отдавать команды: делай так, тогда будет сяк.

Молниеносная мысль поразила Г. до мозга костей, и он точно прозрел.

- Вам это без надобности, ибо вы проникли сперва в сердце, а затем и в голову господина М. и завладели его душой!

- Отнюдь. Я, скорее, укрепил в нем веру в необратимое. Но повторяю свои условия: не произносите имени его, не то мне придется лишить вас языка, а я этого не желаю.

- Вот как? Ваши руки уже обагрены кровью хозяина, так не будет ли уместным избавиться от единственного свидетеля ваших злодеяний, пока не кончено это безумное пиршество по усопшему, но стоящему передо мною клеветнику?- Крепко взяв себя в руки, Г. докончил мысль, но голос его то и дело срывался:- Я теперь понимаю, вы размозжили ему череп, обставили все, как собственное отравление, подбросили, куда только можно, луку как свидетельство того, что вы опасаетесь всего на свете и ищете защиты.

В открытую дверь вместе со сквозняком влетели приглушенные крики снизу. П. незамедлительно обернулся на весы - щетинки перышка едва колыхнулись. Вероятно, некто особо буйный от снедающей его хмельной страсти вынес парадную дверь и теперь воет на луну, потому что волки давно оставили окрестные леса.

- Изложенное вами предположение не лишено логики, но не отвечает здравому смыслу. Сие событие, если закрыть глаза на отсутствие мотива, предстает вполне правдоподобным. Но, милейший, вам ли не знать: то, что кажется очевидным, скорее всего, ложно. Я вам скажу, вот хотя бы насчет лука, на нем-то вы и зациклились. Я мог бы натырить по углам чего угодно, лишь бы разыгралось ваше воображение. Но в чем-то вы, несомненно, преуспели: вы не только отвлеклись от покойного, но всерьез занялись мыслью, совсем уж третьестепенной.

- Госпожа пролила немало слез, благодаря вашему остроумию П.. Неужели вы действительно считаете, что я должен вам верить вопреки ощущениям и опыту?

- Я не подстрекал слуг против хозяина. И не отравлял его.

- Вы продолжаете стоять на том, что непричастны к смерти господина... хозяина?

- Если осмелитесь, спросите вдову. Она посвящена.

П. сложил руки на груди.

- Вам должно быть невероятно совестно: как вы смеет наговаривать на убитую горем госпожу?

- Вы в полушаге от верного понимания и видения сути. Вслушайтесь в то, что слетает с вашего языка. Госпожа страдает, как никогда, но разве смерть придворного слуги стоит хотя бы ее слезинки?

Г. мешкал с ответом, тогда П. решился подтолкнуть его к действию. Спокойными, неторопливыми движениями он развязал галстук-бант, и приступил к высвобождению агатовых головок пуговиц из петелек блузы. Г. наблюдал картину, скрупулёзно отыскивая фальшивую деталь, потянув за которую можно было бы победоносно развенчать интриганскую ложь, с такой легкостью выдаваемую за правду. Не останавливаясь, П. очень странно смотрел в тот момент на человека, стоявшего перед ним, стоявшего за свою правду, выстраданную тяжелым опытом, а потому незыблемую для него.

- Положи мое сердце против пера и увидишь тогда, что я чист, - сказал П., и выпятил грудь. Он, казалось, пребывал в полной решимости, безмолвствовал и не шевелился, будто ожидая окончательного приговора.

Несчастный повар пал перед дегустатором на колени в жутком бессилье. Доведенный до исступления терзаниями разума, его нескончаемой рефлексией, он закрыл лицо руками, близок к рыданью.

- У вас слишком доброе сердце.

- О, да, доброе сердце слепо и глухо ко лжи. Оно во всем видит свет истины, порою даже там, где обитает извечный мрак. Но разве доброта бывает излишней?

- Тем не менее, вы свято веруете, будто зло, что я олицетворяю, безгранично. Остерегайтесь подобных умозаключений.

Г. опустился на четвереньки. В таком положение он больше походил на несправедливо приговоренного к мучительной казни.

- Убейте меня, П.,- сказал он сбивчиво, словно ему не хватило дыхания.- Я скорее приму смерть, чем снесу вашу правду. Вы ввели мое существо в транс много лет назад и использовали по своему усмотрению без моего ведома и согласия. Я не в силах самостоятельно решать теперь, перед чем преклонять колена, а что отвергать, кому в лицо мне пристало смотреть открыто, а от кого скрывать свой взгляд. Но я благодарю вас за то, что вы освободите эти земли от скверны, которую мы тут разводили годами, пускай я представлял себе это совершенно иначе.

- Оставим сантименты. Вы со мной?

- Вы очень хорошо выразились при нашей последней беседе,- не обратив внимания на довольно неуместное и оттого любопытное предложение П., продолжал Г.:- обо мне не останется никакой памяти, потому что я не сотворил ничего вечного. Я лишь продлевал бренное существование несчастных людей. Был ли в том смысл? Меня не раз посещала мысль отравить хозяев, как вы понимаете, из благообразных соображений. Я мечтал покинуть дом, оставить Царство... Оно умрет и без нашей помощи, П., а ныне я прозрел: мой долг сгинуть здесь, чтобы проклятая зараза не распространилась далече. Я не покину стен этого дома, ибо там, за пределами Царства - не моя свобода, но только погибель, которую я разнесу, как крыса чуму,- тут он словно бы что-то припомнил. Глаза его наполнялись слезами разочарования, он уже мало что понимал вокруг.- Вы убеждали меня, что отыщите причину страшной беды, а я настаивал, что виной всему человек с его несовершенством. Да, я также нечист пред собой и другими, но вы готовы держать ответ? Мне поздно спасаться, и тут вы не преувеличили ничуть, но мое право остаться здесь, с остальными, поголовно виновными. Живой Дух покинул эти земли, когда мы предали жизнь забвению. Так ответьте же, наконец, какою смертью нам умирать в сей горчайший час?

П. не отвечал, не вздыхал, никак не реагировал на предсмертное откровение.

- П.?

Г. осмотрелся по сторонам, но увидел лишь веревку, тянущуюся из-за ширмы к распахнутому окну. Лицо его сморщилось, будто в агонии - П. сбежал, оставив вопрос открытым.

Несколько мгновений спустя Г. потянулся за белым перышком и вдруг обнаружил плечи весов неисправными. Возможные варианты развития событий болезненно ввинчивались в стремительно вращающийся, точно гончарный круг, мыслительный процесс Г., укореняя ужас ото всего произошедшего.

Если б он осмелился принять предложение дегустатора и вырвать ему сердце, то какое б потрясение испытал, опустив окровавленную горячую плоть на чашу и с ужасом обнаружив, что оно не тяжелее невесомого перышка? Осознание себя убийцей человека, не осквернившего уста свои ложью, подтолкнуло б Г. на крайние меры - он запросто бы свел с собой счеты.

Однако таковая реальность уже потонула в прошедшем среди прочих альтернатив. Как и обещал П., Г. не смог проникнуть в суть необратимого грядущего, что извечно наступает Искателям на пятки. Ибо, в конце концов, повар, не совладав с разбродом чувств и мыслей, бросился вслед за дегустатором, но наткнулся на змею, незаметно выползшую из-за ширмы, с испугу выпал из окна и расшибся насмерть.

Предание о страшной беде

Предание гласит, что почивший старик М., будучи легендарным алхимиком и лекарем, приготавливал и выписывал порошки, эликсиры и мази известных свойств каждому, кто подхватывал какую-либо хворь. Искатели, определенно, осведомлены на сей счет.

Согласно тому же источнику, в одно знаменательное новолуние старик М. открыл универсальную формулу, способную продлевать земное существование. Славные жители довольно скоро прознали об этом, ведь являлись постоянными клиентами и гостями аптекарского дома.

Они чудовищно изменились, поправ древнейшие наветы: травля друг друга смертоносным ядом лжи во имя овладения формулой стала повсеместной.

Месяц рос и убывал, а Царство превращалось в оплот насилия над истиной и жизнью. Но страшная беда обрушилась на людей, когда старик М. приказал долго жить.

Разоблачение

Если Вы и вправду жаждете разоблачения, это значит, что Вы обманули сами себя, потому как никогда не являлись Искателем.

Это в свой черед означает, что Вам не стоило приступать к ознакомлению с былью о Славном Царстве, погубленном его же собственными архитекторами-обитателями. Вам изначально не стоило заглядывать далеко вперед, даже за следующую страницу, тем паче загадывать очевидный финал сего повествования.

Вы обмануты нарочно и собственноручно.

Краеугольным вопросом остается иное: удалось ли мне провести Вас?

Май 2010 г. - Ноябрь 2011 г. - Январь 2012 г.

No Copyright: Александр Владыка - "Дегустатор" (Москва, 2010-2012 гг.)/ сказка-ложь.

Комментарии: 4, последний от 26/02/2012. © Copyright Владыка Александр Александрович (avladyka@bk.ru) Размещен: 18/01/2012, изменен: 09/04/2012. 59k. Статистика. Рассказ: Сказки		Ваша оценка:

Владыка Александр Александрович : другие произведения.

Дегустатор