Аннотация: Немного статичен, больше для ума. Похоже на мистику, но по мне так темная сказка. Урезанная версия
Сейчас, когда я наблюдаю рыжую кривоугольную полоску ночного фонарного света на потолке, пробивающуюся меж плотных, пахнущих годовой пылью, зимних занавесок... Эти грузные дорогие шкафы, серванты, наполняющие их хрустальные сервизы (ночью, как мне кажется, они меняют формы и становятся темными лицами)... Красивые резные стулья, дубовый стол... все то, что укрывает меня тяжелыми смоляными тенями. Да, именно сейчас и впервые, я столь остро ощущаю всю никчемность и ужас безразличного ко всему одиночества. Все что я имею, как раз не имеет значения для меня - это предметы, обычные мертвые предметы. Со мною рядом нет никого. И не было раньше. Того, кто отдает все свое тепло днем, ласку ночью, дарит безвозмездно продолжение тебя. Но мучительно совсем другое, чуть более глубокое, едкое. И пьешь, пьешь этот душевный ацетон жадно, нескончаемо, пока разъеденное сердце не остановится. За тем, есть лишь невозмутимое безразличие и неоправданная жесткость (я намеренно утешаю себя ЭТИМ словом, нет, конечно, это не жестокость, просто я сейчас стальной прут, несгибаемый, блестящий, как мне кажется в зеркале. Кажется). И теперь я прогнулся, почти треснул изнутри, от лопнувшего, тягостного чувства, которое возникло сегодня вечером. Думаю, что нужен был лишь повод, и он возник сегодня вечером, примерно около пяти пятничных февральских часов какого-то очередного для меня года. Я напрягаю глаза, чтобы в ночи разглядеть, на измятой бумаге, серые узоры карты. Завтра я отправляюсь туда. За счастьем.
Не более двухсот метров меж огромных серо-коричневых сугробов оставалось до новой многоэтажки, куда я недавно переселился, как пронзительно-ноющая трель остановила и заставила прислушаться. Что-то чуждое технологичному, современному Петербургу. Похожая на песню, мелодия, притягивала и уводила в соседний дворик. Она не была красива и грустна, тяжела или же быстро запоминалась. Музыка, пустая, плачущая лилась тревожной ртутной капелью в разум и вела, вела, вела... Вынырнув из-за угла прямиком в соседний дворик, я увидел до боли знакомую картину, которую встречаешь во всяком поглощающем огромной пастью людей подземном переходе. Такую же брезгливо-жалостную. Маленькая группа усталых от работы и забот людей, несмотря на довольно холодный вечер, окружила источник звука. Пробиться сквозь группку "верующих", как я окрестил их при первом взгляде на бесцветные задумчивые лица, оказалось совсем не сложно. Но джек-пот впечатлений я снова не сорвал. В центре "детско-концертной" площадки, истаптывая коричневую жижу снега, стояло два человека закутанных в теплое тряпье. Вполне обычная ситуация: толпа культурно и музыкально образованных зевак вокруг нищих музыкантов. Остальные, наверняка, уже кушали сосиски с картошкой в теплых квартирах. Однако мое чувство бренной обеспеченности было растоплено. Удивителен был сам инструмент, издававший те самые дерганые стоны. По всей видимости, от замерзших на холоде внутренностей. Или (отчего я так циничен?) от неумения этих оборванцев играть. Невысокий старичок, лицо которого морщины съели, словно голодные волки, крутил кособокую ручку странного музыкального ящика. Как же он называется? Такое знакомое... да, шарманка! А та, разбивая мои сомнения, отвечала ему с каждым поворотом заводного механизма, металлическим скрипом вперемешку со звонким щелканьем изнутри. Под это музыкальное ассорти пританцовывала облепленная снежными хлопьями-мухами, девчушка совсем уж неопределенного возраста. Неожиданно для себя, я, как оказалось, пробился в первые ряды и, встав напротив шарманщика, полез в карман за портмоне. Нищим я постоянно кидаю мелочь... одно- и пятикопеечные монетки часто не берут в магазинах. Но никакого даже намека на шляпу для подаяний или что-то иное. В тот момент шарманка стихла, старик театрально поклонился, почти утопив свою, перевязанную шарфом шляпу в луже под ногами, и легонько стукнул затанцевавшуюся девчушку в спину. Та склонилась пред толпой и замерла.
-ХрАни вас Хоспоть-Бох, топрЫя люти, - прошмякал беззубый шарманщик, нелепо путая ударения, словно иностранец, - мы не просим у вас денешку. Мы просИм вас послухать, што поет вам шарманка. Она правту ховОрит. Хто мы, да што мы.... Спасипо вам.
Девочка сделала еще один реверанс в сторону толпы и принялась вынимать из валяющегося рядом в сугробе черного ладного чехла (видимо под шарманку) какие-то ремешки и тряпочки. "Музыканты" собирались уходить. Так и не услышав полностью ни одной их убогой песни, я уже было развернулся, чтобы уйти, но что-то остановило меня. Краем глаза я заметил, что люди почти все разошлись.
-Эй, дедуля, а сыграй "Мурку", - я гулко хохотнул, - но чтоб душа сначала развернулась, а потом свернулась! Могешь?
Дед прищурился так, как только дедушки и умеют, и будто пронзительно быстро отвесил мне взглядом не малую оплеуху. Но произнес:
-Шош ты хошь, сынка еще? Видишь, мы Ужо уходим.
-Ну, не можешь, так что раскряхтелся.
-А ты не рУхайся, черта приведешь. А хошь купи шарманку, та и Ихрай всласть. Хошь? Сто руплев.
Девчонка уже сложила все вторичные штуки (черт его знает, как они там называются) и дергала старика за рукав, чтобы уложить шарманку в чехол.
-Ну, шо купишь? Или тепе покАзать ее сначала надоть пОлучше?
-Дедко Михо, давай машинку, - девчушка рванула за рукав так, что старик комично упал в сугроб на пятую точку опоры. Я еще раз гоготнул, так как только "пацаны" это могут.
-Да шоб, тя шельмА! - старик, отряхиваясь, нелепо поднимался на ноги.
-Ладно, дед, покажи, что может твой агрегат, и куплю его, - ответил я, четко сам не понимая какого же мне понадобилась эта разбитая и скрипящая шарманка.
-А-а-а... ну хитрец, бутЕт тепе ахрЕхат с прОсмотром. А ты сити и пОжитки сопирай, - старик грозно глянул на девочку, так что та поспешила отвернуться и заняться перекладыванием тех самых штук (нет, врядли вспомню что это). Все остальные слушатели уже разбрелись к своей повседневности, любимым телепрограммам и женам. Мне, собственно, тоже хотелось в тепло, но любопытство взяло верх. Да и не смотрю я свой широкоформатный: купил для вида, вроде как должен же быть у каждого свой "голубой экран". Крякнув, старик, тем временем, подышал на замерзающие пальцы, поправил потрескавшийся кожаный ремень на плече, коим служил обрезок армейского с потемневшей от времени медной бляхой. Вечер почти вступил в свои права и в соседних домах-близняшках зажигались лампы, лампочки и телевизоры, и, даже, новогодне-прошлогодние гирлянды на окнах (до чего же дурная привычка у некоторых оставлять праздник до весны... хотя, ведь так мало чего-то доброго и пьяного в жизни, с другой стороны это прямая зависимость). От раздумий меня отвлек уже знакомый металлический скрип поворотной ручки. Заиграла шарманка, выплевывая звонкую стружку своих внутренностей. Вслед за недолгим вступлением старик монотонно, тускло, но как-то по-особенному мягко запел:
"Не найдет волчица путь-дороженьку,
До щенков своих так младо немощных,
Попадет в капканы волчья ноженька
Да погибнет ее зверина душенька."
Я почувствовал, что проваливаюсь в какую-то дремоту. Растворяюсь в мягком голосе шарманщика, поглощая звуки исполинскими глотками. Цепляющееся за реальность сознание постепенно слабело, отдавая себя металлическим клешням шарманки. Это даже приятно быть во сне наяву, видя все чуть замедленным. Я рассматривал лицо старика, его еле двигающиеся, все в болячках, губы, смешную "шельму"-девчонку, площадку, дома, темнеющее, почему-то режущее глаза, небо.... И на фоне этого возникали воздушные картинки, черно-белые, но вполне отчетливые. Я продвигался по белоснежной тропке слов. А скрипучая мелодия вела, вела, вела...
...К хмурому рыжебородому охотнику. Да, именно охотнику, о чем гордо заявляла двустволка через плечо, небрежно брошенные на деревянный стол патроны, аккуратно прибитые на стену лосиные рога. И капканы самого разного калибра. Хищные, оскалившиеся механизмы. Охотник молча (в доме он был одинок) и нервно искал шомпол для чистки оружейного ствола. Сегодня для него был особенный день. Белый олень, которого во что бы то ни стало, он обязан был изловить. Спустя несколько недель выслеживания диковинной зверя, Михайло (как звали его деревенские), знал все повадки оленя, где и когда он приходит на водопой, все излюбленные тропы, насколько он осторожен, и когда его днем с огнем не сыщешь. Такая удача подвернулась охотнику пару месяцев назад, совсем случайно, на уже набивших оскомину прудах, куда Михайло ездил за утиными трофеями. Как это и бывает в чудесных легендах, охотник, притаившийся в камышах, увидел то, чего совсем не ожидал. На противоположном берегу пруда, склонившись над водой, стоял красавец олень, но удивителен был сам окрас. Словно его мелом обсыпали, олень был чистого, белого цвета. Никому в "Утешении" Михайло об этой не рассказал, ибо понимал, сколько желающих поймать красавца появиться, стоит лишь замолвить слово. Конечно, могли и высмеять. И Михайло задался целью поймать оленя, ну а потом, как водится, на вечерних посиделках взять да похвастаться. Глядишь, на счастливчика падет таки восхищение деревенских девиц. В чем охотник непременно нуждался уже много лет одиночества. Оно грызло его всесторонне, от прокисшей внешности, до теряющей ощущения души. Что-то не получалось в жизни, не выходило. Может, характер такой не покладистый. Михайло не мог ответить себе на этот вопрос, и застрявшее в горле "почему" резало все больнее.
Охотник нервничал. А ведь нельзя чтобы что-то помешало и не так пошло когда зверь придет на водопой. За окном, мягко, по-кошачьи приближался вечер. Вскоре нужная вещь все же нашла и, в последний раз проверив все свои принадлежности, Михайло вышел на поиски. Через час он был на присмотренном им заранее месте. Чуть дыша, сжимая в потных руках ружье, охотник ждал. Через несколько долгих-долгих минут появился белоснежный красавец. Олень осторожно принюхался, подошел к краю пруда и чуть было не принялся пить, как вдруг Михайло раскашлялся. Зверь тотчас поднял голову. С опаской оглянувшись, он, стремглав, бросился в обратно в лес. "Вот, черт бы его подрал", - охотник выбрался из хорошо скрывавших его кустов и побежал за оленем, благо уже давно изучил все тропы. Пятнадцать минут стремительной погони уже в конец вымотали Михайло, и он уже было подумал бросить свои безнадежные попытки, как неожиданно густой колкий ельник, сквозь который он пробирался, расступился огромной солнечной поляной. Небольшой луг из самых обыкновенных ромашек был необычайно красив, переливаясь теплым рыжеватым лучами, постепенно засыпающего, солнца. Охотник устало присел на заросший мхом камень, поставил рядом ружье и потянулся за папиросой, как столь же неожиданно, как и все за этот вечер, отчетливо услышал шелест кустов. Из зарослей вышел белый олень. Папироска выпала из рук, и судорожные хаотичные мысли заставили потянуться за ружьем.
-Стой, человек! - властный, глубокий бас заставил Михайло вздрогнуть, - Тысячу раз подумай, прежде чем, сделать то, для чего ты пришел!
-Кто тут? - охотник, было, подумал на оленя, но тут же отогнал совершенно дурацкую мысль. И правильно сделал. За белой фигурой красавца показался маленький сгорбленный силуэт во всем темно-зеленом. Лица этого человека Михайло разглядеть не мог - слепило солнце.
-Что же ты хочешь, охотник? Почему ты столько дней уже выслеживаешь моего питомца?
Владельцем басовитого голоса и впрямь оказался старикашка в зеленых одеяниях.
-Да, как это... Как сказать, чУдной у тебя олень. Белый весь.
-Что ж, охотник, раз чудной, значит, на стенке рога должны висеть, а шкура на жене? - старик язвительно озвучил всю правду одним махом.
-Да нет, что ж так...
-А ты здесь ведь именно за этим.
-Ну... ну да, и что теперь, - ответил Михайло и потянулся за ружьем, - Я гонял за ним черт знает сколько. И тут ты, мол, мое и все. У тебя что, докУменты есть?
-Стой, стой ты..., - незнакомец вдруг обмяк голосом и телом. С оханьем, скрестив ноги, он присел на землю. Лицо по-прежнему заливало солнце.
-Дай откупиться, - продолжил старик, - Это все, что есть у меня. Он взглянул на оленя, спокойно стоявшего чуть поодаль.
-Не лишай его жизни, он такой один может быть во всем мире, понимаешь?
-А как не пОнять, - ухмыльнулся охотник. Я ведь совсем не просто так бегают за ним. Хотя, прав ты, старик, жаль скотинУшку такую губить. Сам то кто таков? Откель?
-Живу я здесь, в лесу...
-Лесничий что ли?
-Да, да. Лесничий, - обрадовано закивал старичок, будто Михайло от объяснений его спас.
-Так что там за откуп? Я не пью, поди, совсем, так что просто не возьмешь, - охотник твердо знал, что за оленя можно требовать гораздо больше. Он все еще был удивлен, что красавец совсем не боялся людей, словно не убегал полчаса назад от него. Приручил его старик что ли?
-Послушай, Михайло, - от удивления, что старик знал его имя, охотник чуть не упал. Ну, черт с ним, все бывает. Да и должен лесничий местных всех знать.
-Послушай, что скажу я тебе. Ты человек уже в годах, знаешь много, прожил богато, но есть у тебя одно... Точнее, одинок ты, я знаю об этом. И гложет тебя одиночество ровно червей тысяча на одно яблоко переспелое. Плохо тебе, знаю. Поменялся бы на счастье?
-На сча... частье..., - заикнувшись от смеха, Михайло оскалился, - Ну, шутник-старик. Поди, сам то не весел от чего. Ну, ты смешной человек.
-А ты не смейся, - старик капризно вскрикнул, - скажи только, я тебе счастье твое, о каком ты мечтаешь, а ты забудешь об олене, да и обо мне, и знать никто ничего не должен? Согласен?
По спине охотника пробежал холодок, от столь серьезного взгляда и утверждающего заявления старика.
-Отчего же нет, согласен.
-Значит по рукам, вот прямо с этого момента.
-Хм...
Михайло продолжал широко улыбаться, но веселье как ветром сдуло. Вместе с застрявшими в горле смешками, как-то все для охотника сразу потемнело и откуда-то снизу поднималось нешуточное волнение.
-Что все что ли? Счастлив я теперь?
-Счастлив, - загадочно поддакнул старик, - Но я тебе еще кое-что скажу на прощание. Никто, слышишь, никто не должен знать об этом. И забудь о белом и сам не приходи сюда. Никогда. Это перво-наперво, но не суть. Будет счастье твое в детях. И так, по-мелочи. Но знай, счастье - то, что есть у тебя и ничто иное! Прощай.
Старичок погрозил пальцем, подчеркивая свои последние слова.
-Бывай, чудной человек, не убедил ты, но оленя жаль все равно.
Михайло повернулся, чтобы подобрать ружье и папиросу и не заметил, как старик и олень исчезли в лесной чаще. "Тьфу ты черт, перегрелся я совсем", - подумал он, и уставший, злой от неудачи решил вернуться домой. "Ну, в следующий раз, точно пристрелю. Рога то какие!".
День за днем охотник продолжал выслеживать оленя, но тот так и не появился вновь в привычном месте. День за днем Михайло проводил за байками и горячительным с местными мужиками. Понемногу стал забывать о случившемся. Да и думать времени не стало, приглянулся он одной из девиц, притом взаимно. Женился, родились двойняшки. Охотник с головой ушел в семейные заботы. Дети были на зависть остальным. Но Михайло, не придавая этому значения, каждый вечер с грустью думал о будущем. С тихой, злой грустью.
"...И все как у людей. Зря и боялся раньше. Ведь так и должно быть. Да и что это такое? Сначала пеленки-распашонки. Школа теперь, заботы, заботы, заботы... Мелкий, вообще хулиган какой-то. Глядишь, вырастет не тем, кем надо". Он часто, не скрывая, сравнивал свою, Машу, с остальными. "Волосы как пакля, грудь какая-то, ну впрямь мужицкая. В чем тут счастье. Черт, одно мучение. Где же ты, мой северный олень...". Каждый вечер его мысли росли и крепли. Охотник часто не спал, думал. Тяжелые валуны совести раскрошились в песок. И Михайло однажды решился. Охотник взял ружье, скопившуюся злобу и вышел на поиски той солнечной поляны. Теперь уже, спустя столько лет, почти стертой ластиком дней из памяти. Он судорожно вспоминал тропы, места, приметы, но, по большей части, шел наугад.
Изрядно побродив по лесу, Михайло был в отчаянии. Наступала ночь, и охотник побрел домой. Уже в полночь, грузно шагая по проселочной, утопающей в лунном свете, дороге, разрезающей ржаное поле надвое, Михайло вдруг заметил что-то столь знакомое, что остановился. Вглядевшись, он обомлел. Посреди поля, отсвечивая белизной, призраком стоял олень. Спокойно и величаво. "Вот, тебя то, друг мой, я искал", - Михайло тут же вскинул ружье. "Обманул ты меня рогатый, где же, твою мать, счастье? Отмучаться как все?" В ночи прогремел выстрел. Дробь, выплюнутая вместе с огнем, понеслась над золотыми колосьями. Через мгновение, "призрак" рухнул в траву, издав дикий глухой вой. Михайло бросился за добычей со всех ног. "Белый олень! Во забавлю мужиков". Слегка заплутав, охотник все же нашел то место где, еще несколько минут назад стоял белоснежный красавец. Но к огорчению, Михайло, на помятой траве остались лишь капли густой крови. "Ушел, ушел, зверюга", - сокрушаясь, охотник заскрипел зубами. Лишь к часу ночи Михайло вернулся домой и от усталости, не раздеваясь, рухнул на кровать рядом с нелюбимой. Ночью ему снилась полнейшая цветная чушь.
Вокруг Михайло дикими прыжками кружил белоснежный олень, а в ушах раздавалось громогласное стариковское кряхтение и сопение. "Ты пришел за тем, на что не имел права! Не ИМЕЛ! НЕ ИМЕЛ!". Он провалился в золотое поле и продолжал лететь ежесекундно ускоряясь. Пока сознание не вернуло его в реальность. Он был один в кровати, в промокшей от пота одежде. И все осталось по-прежнему.
Спустя неделю жена тяжело заболела и, вскоре, умерла о воспаления легких. Люди, как могли, пытались помочь в несчастье, но охотник закрывал перед всеми двери. "Один справлюсь!", - думал он, пока его не настигла второе несчастье - местная шпана, по словам младшей сестрички, закидала камнями его сына до смерти. Никаких причин для ужасной выплеснутой на него злобы никто не увидел и решили, что девчушка от горя придумала невесть что. Это подкосило охотника столь сильно, что и к нему, вскоре, пришли местные мужики.
-Михайло, ты нас поймешь верно. Ты... пьешь ты жутко, ну головушка уже не та. Ты понимаешь?
-Катитесь к черту! Гады! Это все он, олень проклятый и чертов старик!
-Михайло! - мужики нахмурились, - ты не в своем уме. Это все видят. Наши дети запуганы. Ты ж вон, какой здоровый! Вдруг и топор решишь взять?
-К черту вас всех, к черту, всех пристрелю!
-Вообщем, мы не будем тебя сдавать куда надо. А решили, что ты уйдешь из деревни. Не сам, так силой.
-Пристрелю! Всех, и оленя-гада! - Михайло вырывал волосы из бороды. Никаких сомнений у мужиков не оставалось.
На следующий день бывшего охотника буквально силком выкинули на проселочную дорогу. Девчушка убежала, от взявших ее на воспитание, местных жителей и осталась с отцом. Последним "провожающим" был старик в зеленых широких штанах. Он протянул сумасшедшему охотнику... шарманку:
-Ты вернешься, если сможешь понять ЧТО ты сделал. Расскажи об этом всем и каждому! Право, я не верю в это. Горбатых могила правит.
Меня будто больно выдернули за нервные ниточки из сна, хотя я прекрасно осознавал происходившее все это время. Или мне казалось. Я стоял один, перед детской песочницей, превратившейся этой зимой с огромный сугроб. На улице наступил, утонувший в темной глубине, вечер. Предо мной валялась разбитая, но еще работающая шарманка с ржавой ручкой. Я ощупал задний карман и понял, что денег там нет. Неужели я купил таки эту дрянь? Ладно, сто рублей мне даже не в минус, просто как-то странно все вышло... Смахнув снежные лепестки февраля с плеч, я подобрал стариковский ящик, закинул армейский ремень на плечо и побрел таки домой.
"Утешение". Сейчас это название из сна на яву мне кажется чем-то символичным. Но самое удивительное, что такая деревня действительно есть. Хотя я теряюсь в своих желаниях, уверенность в успехе растет снежным комом, таким который накатывают за несколько минут на детской площадке. Завтра, я еду за счастьем.