Вот так всегда, и кажется забытым
Как тот костёр в ночи уставших лет
Но только это всё, увы избито.
Как след ожога, тает белый снег.

Зима уж никогда не возвратится
Нельзя её по прежнему понять.
И слово наше, птицей возродится
Чтобы других теперь уже обнять.

Нет солнца на пути моем без веры
Куда, так в даль, слова меня манят.
Я не хотел сказать, но нету меры,
Они летят и ночь уходит вспять.

В такие вот минуты наважденья
Не спится мне, хватаюсь за перо.
Из под него какой-то свет струится,
А я лишь раб, рукой вожу его.

Ведь вам знакомы, эти мои думы,
Не хочет иногда душа терпеть.
Неможет не стонать, не выть, не плакать
Есть слово, и нельзя его не петь.

Зачем так тратить попусту чернила.
Пустую спесь, стараясь передать.
Вы думали? И я об этом думал,
Уснуть не мог, старался записать.

Наверно, думал я, в минуты эти,
Сам Пушкин бы не стал гневить судьбу.
Он взял бы белый лист или манжетку,
На них излился бы, вот так и я живу.

Но только нет листа и нет чернила.
Перо не нужно бережно чинить.
Экран горит, горит в душе ярило,
И мысли лань быстрей ночи бежит.

И кажется, что если не успеею
Сказать слова последние сейчас
Не будет завтра дня и околею,
Наверно пробил в жизни этот час.

Когда в пути застанет бездорожье
И серой мглы хватает вас туман.
В полёте мы теряем осторожность,
И попадаемся в большой, любви капкан.

Испепеляя влажные долины,
Мы так спешим, порой прийти на зов
Что забываем, чем сегодня живы
В пустыню превращаясь и в рабов.

Не зная осторожности и страха
Мы дарим  ей  безудержность и боль.
Руками сердобольного монаха
Слепящим взором ждущих маяков.

И сладок рабства плен и покаянье,
Неся в себе  прохладную волну,
На раны опускается лобзанье
И гладит ветер чувства седину.

И смотрим глубоко, в себя и видим
Как будто аура наша вознеслась.
И понимаем всё и нет триумфа,
И это больше чем слепая страсть.