Аннотация: А у нас в деревне газ, раз. А у нас свинья орет, вот.
Водопьяновские страсти
История любого государства составляется из историй войн, великих завоеваний и открытий, совершенных великими людьми, из великих строек и покорений новых земель.
История любого села, где великие мира сего как-то не приживаются, составляется из историй простых сельских жителей. Хотя со второго взгляда - не такие уж они и простые.
Хотите верьте, хотите нет, но в моей родной Водопьяновке, где, в отличие от города не надо занимать очередь, чтобы пройти по улице, и где все знают всех, постоянно происходили события почти мирового значения. Правда, мир от этого не перевернулся и даже не покачнулся. А зря.
Но до выводов пока далеко, начну свои сельские истории человеческих судеб по порядку.
1. Синкретизм* деда Игната
Деревенька Водопьяновка одной узкой улицей вытянулась вдоль Пьяного пруда.
Местные старожилы издревле вели философские споры о происхождении этих названий - яйцо или курица были первыми? То есть - назвали пруд в честь деревни, или деревню - в честь пруда? Из старожилов, правда, в живых остались всего двое - бывший предколхоза и бывший директор бывшей школы.
Да и деревенька вот-вот должна тоже удостоиться очень любимого в России титула "бывшая". Из пятидесяти дворов заселено было только тридцать.
- Уймись, Игнатий. Не наговаривай на Люськиного борова. Давно тебя подозреваю в синкретизме и теософии**. Не блюдешь ты канонов богословских, а теперь вот вообще скатился к блаватизму***!
- Ты, Петрович, хоть и уважаемый в районных сферах человек, и все науки превзошел, но - не позволю! Чтобы я блевал? Никогда в древнем нашем роду блеваков не было! Да, пили все. С пятого колена. Но всегда свое носили с собой! - СЧАСТЛИВОЕ выражение вонючей портянкой сползло с лица деда Игната.
- Да не о пьянстве я! О том, что в своем синкретическом угаре ты пришел к мадам Блаватской!
- Петрович, ты такое при Люське-то хоть не говори. Она меня и так через раз погреться пускает, а тут еще ты мне левые походы шьешь. В Зеленовке твоя мадам живет, что ль? Не знаю ее. Сам ходишь - другим не подсовывай! И наговоры твои - пустые. Мне и так вот-вот справку в женскую баню дадут, а тут еще ты...- в уголке глаза деда Игнатия блеснула благородная слеза, как доказательство его скорой мужской невинности.
- Насчет Блаватской - прости! Может ты и не так глубоко погряз в теософии, не могу утверждать, но обзывать негром Люськиного борова - извини! Это расизм высшей пробы.
Дед Игнатий с сомнением оглядел свои самодельные меховые сапожки и от возмущения захлопотал обвислыми щеками, тряся почерневшей, круто обритой головой:
- В чем это я погряз? Да у нас пять лет на дороге коровьих лепешек не было, не то, что твоих расизмов. А то, что Люськин Игнат - негритянских кровей и назвала она его моим благородным именем в отместку - нет у меня сумления.
-Не негритянских, а немецких он кровей. На выставке в области сын ей купил поросеночка и подарил мамочке на восьмое марта.
-Ага, ага, другим свинью подкладывают, а этот решил - борова! Уважил, называется. Зря ты мне этого, Петрович раньше не сказал. Негра я еще перенесу. Но если бы я знал раньше о его происхождении... Я бы его вот этой самой ногой, - дед вытянул вперед свою деревянную культю послевоенного производства. - Я бы его еще в младенчестве...
-Да, и сам бы обслуживал свою Машку? Ты лучше признайся, Игнатий, куда спрятал потомство? Вчера было пятеро черненьких, а сегодня - ни одного.
Дед задумчиво оперся плохо бритым подбородком о свой костыль. Про двоих он бы рассказал. Но вот куда исчезли еще трое - это было даже для него загадкой. Да, обещал он Люське, как всегда, за борова всех черненьких поросят африканской национальности.
Как и три прошлых раза, его Марьюшка принесла ровно десять - пять беленьких и пять черненьких. С поправкой на мировой кризис, дед Игнат решил, что отдавать пятерых - слишком жирно. И двоих "негритят", как он их про себя называл, за неделю до отдачи зажарил с лучком и съел. Вон, его Шарик до сих пор косточками молочными похрустывает.
Но Игнат понимал и другое. Признайся он в своей слабости насчет двоих - остальных трех также повесят на его слабый желудок. Поэтому и пытался обосновать свою версию о том, что черненьких забрал дьявол. Мол, родня его, вон и пятачки, и копыта. Все сходится.
Но Люська, и особенно Петрович, его стройную теорию о чертовом промысле решительно отвергли. Люська на велосипеде поехала к участковому. А Петрович уже полдня уговаривал деда вернуть поросят с немецкими корнями.
2. Магистр теологии****.
Отцу Николаю, священнику районной церкви, очень не повезло со старшим сыном Михаилом. Сразу после школы тот вознамерился увидеть бога собственными глазами и подал документы в летное училище. Здоровьем бог сына не обидел, умом - тоже. Все шло к их скорой встрече.
Расстроила ее хитромудрая матушка. Она более внимательно читала правила приема в военные училища и нашла-таки в них изъян. Нет, она никогда не вступала в долгие вечерние споры отца с сыном. Она только слушала и любовно подкладывала сыночку свежие тортики к чаю, надев на счастливое лицо материнскую улыбку Джоконды.
Сын не прошел медкомиссию из-за превышения веса на двадцать килограммов. Матушка увезла сына поступать в педучилище. Но и в школе
Мишка долго не удержался. Снял квартиру на самом краю поселка и занялся писательством. Изредка областная газета после религиозных праздников печатала его теологические статьи на извечные богословские темы.
Писались они с единственной целью - уколоть своего отца, магистра богословия. Отец Николай это понимал, но всегда с содроганием раскрывал толстую воскресную газету. Читал он там всего две рубрики - "Из зала суда" и "Религия и жизнь". И там, и там он боялся увидеть свою фамилию.
В первой рубрике опять говорилось о неприятном для областного центра происшествии, когда в автомобильной аварии прямо в центре города разбился джип, набитый "золотой" молодежью.
Погибла дочь мэра и трое братьев-гимнастов из заезжего цирка. Остальные две девицы отделались ушибами и переломами. Неожиданно оказалось, что управлял машиной дочери мэра пьяный старик-бомж, скончавшийся от травм прямо на первом допросе. Сообщалось о благополучном закрытии дела из-за гибели виновных и сохранении в тайне фамилий участников в интересах закончившегося следствия.
В этот раз фамилия отца Николая стояла под заметкой "Куда смотрит церковь?". О происшествии в деревне Водопьяновка. Особенно возмутили его последние строки: "Мало того, что священник районного прихода отказался освятить пятерых черных поросят, таким образом, отлучив их от христианства и передав в лапы дьяволу, так еще и до сих пор не дал прихожанам ответа по поводу рождения чертенят в областном роддоме. Они уже среди нас! Так, если мы и наши дети не нужны церкви - нужна ли церковь нам?".
Этого душераздирающего крика отец Николай вынести не смог и понесся в роддом. Заведующая отделением долго ссылалась на тайну следствия, но после пожертвования священником на деторождение крупной суммы, все подробно рассказала о происшествии недельной давности.
-Отец Николай, не подумайте, что я дура, но понять это мне, врачу с двадцатилетним стажем, не под силу. Той ночью родились четверо прелестных малышей, - выговаривая слово "прелестных", заведующая едва не проглотила от сладкозвучия свой язык. - Ночная смена, как всегда, отметила рождение младенцев, чем бог послал, в приемном отделении. Утренняя смена, вместо трех прелестных малышей-близнецов, обнаружила в кроватках трех черных спящих поросят, аккуратно завернутых в пеленки. В наши пеленки. Следствием это установлено.
Обедал отец Николай без аппетита. Даже незаметно для себя проглотил с чаем пару пирожных, чем немало удивил матушку. После случая с сыном священник ненавидел сладкое и жирное.
На веранде опять развернул воскресный выпуск областных известий. Но на этот раз не в поисках своей фамилии. А в поисках дьявольской цифры "три", хотя она таковой до сего времени не считалась.
3. Глава династии
Две недели назад первую скандальную статью о поросячьем расизме в районах областного города читал и находившийся в глубоком трауре по поводу смерти сыновей и конце династии братьев Высотных ее глава - Григорий Высотный. Он уже получил расчет от владельца продолжившего гастроли цирка, но сам уезжать из города не спешил.
Были у него в этом проклятом городе дела, требующие отмщения. Пепел сгоревших в крематории сыновей жег ему сердце. Нет, рано еще уезжать. Долг платежом красен. И лучше - трехкратным платежом.
Прошла еще неделя. О том, что невестка мэра родила тройню, он узнал вечером и тут же выписался из гостиницы. План мести сложился внезапно и требовал быстрых и оперативных действий.
Отъезд Григорий отметил штрафом, чуть не сбив мирно дремавшего у обочины рыцаря полосатой палочки.
Удивленно убедившись в своей целостности, пыльный "рыцарь" столь же удивленно глядел на владельца циркового фургона, протягивающего ему сбитую форменную фуражку, полную денег. Поглядев по сторонам, служивый водрузил временное хранилище на голову и взял под козырек. Алиби он обеспечил Григорию стопроцентное. Даже под пытками теперь дорожный служака не признается в получении взятки. Также, как никогда не забудет и время отъезда фургона из города.
К роддому Григорий вернулся поздней ночью с тремя усыпленными черными поросятами из хлева деда Игната. Тихо прошел на второй этаж с мешком мимо усиленно празднующей ночной смены роддома. Родня мэра на коньяк и шампанское не поскупилась.
Григорий перепеленал трех близнецов в захваченное с собой байковое одеяло и спустился к машине.
Укачанные дорогой младенцы так и не проснулись до следующего города. Династия Григория Высотного была восстановлена. Правда, теперь она будет называться не братья, а сестры Высотные. Тоже неплохо звучит.
4. Божий промысел или дьявольский умысел?
- А я тебе говорю, Петрович, дьявольские это проделки! - дед Игнат поднял кулак и погрозил мирно плывущим белым барашкам облаков.
Потом, вспомнив, что на небе бог, постучал культей по земле. Ответа не было ни снизу, ни сверху. Ответил бывший директор школы.
- Согласно теологическим канонам, дьявол не властен над невинными младенцами. Он измывается только над продавшими ему душу. Поэтому даже по самым синкреатическим отклонениям, признающим вмешательство потусторонних сил в нашу жизнь, подмена дьяволом близнецов на твоих трех поросят, дед Игнат, дело невозможное.
- Петрович, ты сам-то понимаешь, что говоришь? Будь попроще, глядишь, и выберут тебя в районную думу. Вот, отец Николай! Он так нам на сельском сходе и сказал: "Ребенки - человеческих рук дело, а поросенки - дело небогоугодное".
- Но "не угодное богу" - не значит, что его не человек совершил. Да, отец Николай - против! Но, он - против того, чтобы дела человеческие сваливать на черта!
- Ладно, пусть какой-то человек поменял моих поросят на трех близнецов. А куда делись еще двое?
Петрович с интересом смотрел на Шарика, усиленно роющего лапами очередную ямку за конурой.
- Иди сюда, - директор своей тростью показал деду на кучку вырытых из земли молочных поросячьих косточек. - Вот куда они делись, Игнат. А ведь мог бы и меня на жареного поросеночка пригласить. По-соседски.
Дед Игнат вздохнул и зло пнул предателя Шарика.
- Еще не вечер, Петрович. Люська нас с тобой приглашает. На ужин. Новое блюдо приготовила. Говорит, какой-то анклбенс с луком. Не слыхал? Вернул ей участковый близнецов черненьких. Говорит - кормить нечем, да и все отделение уже загадили. И еще спрашивала - не гуляет ли моя Марьюшка? Негритос ее дюже по моей красавице скучает.
Радостная Люська встретила нас у порога, обдав запахом жареного мяса и свежего молока. Дед Игнат первым делом разлил по стаканам сизо-голубую сивуху. Его рука с куском жареного мяса задрожала, когда он увидел этикетку на банке консервов.
- Люсь, мясо чье? Не поросячье?
- Откуда? Консервы вот купила. Их и поджарила.
- А они из кого?
- Написано - говяжьи.
- А почему на этикетке не корова, а негритос нарисован?
Люська задумчиво повертела в руках пустую банку и тоже медленно положила вилку на стол.
Закусили хлебом.
- Люсь, а ты поросят черненьких отмыть не пробовала? Не купят ведь у тебя негритянское мясо, зря зерно только переведешь на кормежку.
- Пробовала, ножом скребла - не помогло.
- В ванной горячей водичкой попробуй, с хлоркой, - решил дать ценный совет Петрович. - А еще перекись хорошо обесцвечивает.
- Нету ванны, Петрович. Я и сама не прочь в ней поплескаться.
- А я вот недавно мылся в ванной. Больше не хочу, - дед Игнат грустно смотрел на пустую бутылку.
- Что так? Не понравилось? - Петрович удивленно вытаращил глаза.
- Понравилось, но наполовину. Ладно, расскажу, как дело было.
5. Джинсовая помойка
Случилось это со мной в прошлом годе. Все в нашей деревне, ежкорень, мечтали о ванной. Все тридцать дворов. И вот, по просьбе трудящихся, Нинка-Открывалка привезла в свой коммерческий магазинчик "Супер-бутик" белое блестящее чудо. "Открывалкой" ее прозвали за зубы. Любая пробка для нее - не проблема. Лошади завидовали, да. Магазинчик Нинка соорудила из прежнего угольного сарая. Стены оклеила обоями, да потолок фанерой забила.
Все лето ходили мы, знычт, на то чудо любоваться. Как в церковь. В лучших одеждах, надушенные и напомаженные. Покупать, правда, так никто и не решился. Это ж в таку лохань воды сколько надо натаскать, да нагреть. Нет, в баньке с чашкой воды - оно привычней.
Мечтал и я, идрит ангидрит, в ванной той поплавать, вытянувшись на всю ивановскую. В горячей вольной водичке попреть. Представлял себе не раз, знычт, это чудное действо. И таки судьба мне улыбнулась.
К зиме Нинка надумала в сараюшке-магазине поставить печь. А печник-то я один на четыре деревни. Вот она ко мне с поклоном и заявилась. Договорились по-честному. Кило конфет и четыре пузыря. Конфеты до, остальное после.
С утра, помолясь, знычт, приступил. К обеду уже вывел под крышу. Хорошая печурка получилась. С широкой плитой, со столитровым вмазанном котлом для воды. Навернув Нинкину петушиную лапшу, после обеда полез трубу выводить. К вечеру все сладил, как положено. Решил тягу проверить.
Прям рай у меня на душе. И тут, еж твою вошь, как на грех, попалась мне на глаза ванна.
Стоп, себе думаю. А не согреть ли мне водички? У Нинки-то вода вольная, таскать не надо. Мотор в колодце. Приделал я шланг к ее мойке и накачал в котел воды.
Сижу, знычт, сигареты дармовые покуриваю. Стопарик из зарплаты налил. Огурчиком болгарским закусил. Мелкие, я вам скажу, у них за границей огурцы, мелкие. На один стопарь пять штук идет.
Залил, ежкорень, я в ванну горячей воды. Разделся и стал залазить. А она, кипит твое молоко на моей керосинке, качается!
Кое-как, с помощью тудыт твою в духовку, придвинул энту лохань к стене. Спереди кирпичики подоткнул. Вроде стоит. Залез. Стоит. Сел. Хорошо!
Вытянулся, как мечтал. Аж пупырышками пошел, пережевывая счастливое состояние души и тела. Как в океане лежу, ладошками волну пускаю. Страсть, как мне понравилось!
Сел и стал голову мыть. А мыть-то, моб твою ять, нечем. Мыло надо. А темно уже. Только отсветы от печки красные. Эх, надо было свет зажечь. А вылезать не хочется, к двери босяка шлепать. Встал, читаю на полке надо мной - "Канцелярские товары". Не то. Шагнул к другой полке. Есть - шампунь в пакетиках. Я горсть - хвать. А ванна - как качнет! Чуть не опрокинулся. Раскачались кирпичики. Я за полку схватился, а с нее товар в ванну сыпется.
Сел осторожно и стал те пакетики на голову выдавливать. Один выдавил, а остальные уплыли.
Пару нащупал. Вроде первый на ощупь другой был. Склизкий. А эти мягкие и рвутся легко. Решил, что сорт другой. Жалко мочалки не нашел. Еще немного поплескался и стал собираться. Темно уже, только от печки красные отблески на стенах.
Пошел Нинке доложиться. Иду, бутылечки так весело в авоське позванивают.
Постучал в окно и пошел к двери. Она открыла и как заорет. Дверь захлопнула, а орать не прекратила. Еперный теянтер! Может, не вовремя, думаю? Ладно, знычт, пойду домой, порадую свою Дуняшу заработком.
Захожу, а они с племянницей телевизор смотрят. Какую-то тысячную серию.
Я шапку снял, свет включил и сетку им протягиваю.
Обернулись они, и не хуже Нинки, завопили:
-Черт, черт, изыди проклятый!
Чебуракнулись, что ли? Племяшка под кровать шурхнула, а старая, ешкин хвост, одним прыжком на печь взлетела и орет из-за занавески нехорошие слова.
Зашло тогда сумление мне в голову насчет моей личности. Подошел к зеркалу, а оттуда, пасть твою в масть, на меня рожа синяя глядит, чисто черт, как его на картинках пишут. На руки глянул - господи, да я весь как водяной из болота.
Растудыт меня в качель! Бегом кинулся в баньку свою. Затопил и два дня из нее не вылезал, пока синева с меня не сошла.
Нинка мне потом рассказала, что в тех пакетиках краска была джинсовая. Видно - хорошего качества.
А ванну ту, опосля этого случая, так никто и не купил.
Нинка в ней огурцы теперь солит. Зеленые и крупные. С хрустом.
Петрович с Люськой слушали деда Игната с раскрытыми ртами.
- А чем, говоришь, краску смыл? - директора, как всегда, интересовали научные факты.
- Чем? Золой. Как бабка Лукерья говорит: "От чего заболел - тем и лечись". Вот, значит, от черного надо черным. Люсь, попробуй на негритятах своих - вдруг поможет?
- Нет, Игнат, не буду. Есть у меня на них покупатели. Соседи новые. С северов приехали. Богатые - страсть.
- А что ж мы не знаем?
- Так недавно заселились, сама толком ничего про них не разузнала.
На следующий день Петрович с дедом Игнатом пошли знакомиться с поселенцами.
Молодая хозяйка пригласила их в беседку.
- Звать-то как? А хозяин, что, в отъезде?
- Нора. А мужа - Игорь. Да, он поехал в область за фурнитурой.
- Дочку вашу так звать?
- Игнат, не позорься перед дамой, - перебил его Петрович. - Фурнитура - это типа запчасти для одежды, понял? Так вы пошивом занимаетесь? Платья, костюмы?
- Нет, - женщина засмущалась. - Это муж шапки шьет меховые. А я - геолог. Сюда вот приехали погреться и отдохнуть от морозов.
- Понимаю, понимаю. К земле поближе.
- Ага, правильно, - дед Игнат теребил в кармане бутылку, не решаясь достать. - Я своей старухе тож так говорю - нам, старая, пора к земле привыкать, помирать скоро, это молодежь пусть по этажам в городах стремается.
- С соседями познакомились уже? Как они вам? В деревне так: хорошие соседи - хорошая жизнь, - Петрович укоризненно посмотрел на руку Игната, нежно поглаживающую выпирающую из штанов бутылку.
- Это вы точно сказали. У меня пока наполовину, - дама тоже покосилась на шаловливую руку деда.
- Обидели вас?
- Даже не знаю, как сказать. Морально - обидели, а материально - вроде как помогли.
- Как это? Рази так бывает? - Игнат удивленно вытаращил свои почти бесцветные от сивухи глаза.
- Ладно, пока муж не подъехал, расскажу.
6. Язык без мозгов
Вообще-то, Георгий у меня хороший. Просто немного нервничает после переезда. А тут еще застал нас с соседкой у забора за обменом последними новостями.
-Норелль, ты бы вместо фитнесса языка - другие мышцы накачивала. Кучи травы в огороде, грязь кругом. Вывезла б мусор на тележке, что ли, - муж зашел в гараж.
-Нюрка, чо это он по-иностранному сказал?
-Баб Мань, не Нюрка я, говорила же тебе.
-Так мужик твой тебя так погоняет!
-Нора я, Нора. А Гоша меня зовет Норочка, Норелль, Норка.
-И я ж говорю - Нюрка, - соседка внимательно следила, как муж вывел машину из гаража и складывал в багажник брезентовые покрывала. - На заготовку собирается? За картохой или яблоками? Так у меня лишок своих есть. Скажи ему, я недорого отдам.
-Нет, баб Мань, город под боком - зачем нам заготовки? За второй швейной машинкой поехал.
-Ты портниха, штоль?
-Нет. Муж решил после севера пошивом меховых шапок заняться.
-Я и вижу - богатые вы. С северов все богатые приезжают. А с какого меха шапки-то? Може, и я внучку своему, Димке, закажу?
-Из разного меха. В основном - из очень дорогого. Соболь, норка, горностай, куница, бобер, песец. Но есть запас и беличьих шкурок. Сошьем и твоему Димке шапку подешевле.
-Во, во! Беличья пойдет. Собачья - оно, конечно, получше будет. Но, вижу, брезговаете вы собаками, а зря. Носится долго и не лезет.
Услышав слово "шапка", внучка бабы Мани, Зинка, бросила тяпку и подошла к забору.
-Здрасьте, теть Нор. Баб Мань, а мне шапку? Я белую хочу, из песца. Вот такую! - Зинка показала руками огромный шар.
-Иди отсюда, трещотка. Рано тебе в соболя наряжаться. Не графья! Тебе мать что сказала? Чтоб всю фасоль отседова и до ужина прополола. Иди.
-Ой, ой! Командирша нашлась. Мне шапку Митяй и без вас купит. Понасажали фасоли да гороха на мою голову. Чтоб вас после него разорвало! Вот помрете - весь сад засажу газонной травой, - Зинка фыркнула и пошла тяпать дальше.
-Видишь, что вырастили? Не язык - помело! Ты с внучкой, Нюр, поосторожнее насчет тайн-то женских. Вмиг разнесет по всей округе. Одно слово - помело. А ей - попробуй поперек скажи! Скорей бы уж ее Митяй от нас увез в свою Березовку. Там она с его коровами да свиньями быстро язычок прикусит. Горох ей не такой!
-Красивая она у вас, баб Мань.
- Это да. Это у них с матерью не отнять. В меня пошли. Дед-то наш красоту в бутылке утопил. Так ты, Нюр, мужу-то, не забудь шепнуть насчет шапки. Мехов, мехов-то сколь вы с севера завезли! - баба Маня кивнула в сторону открытой двери длинного сарая.
Ой, действительно, что-то я заболталась. Муж же второй день про мусор бубнит.
-Не забуду, - я глянула на несколько десятков черных мешков с бытовым мусором, который мы выгребли за неделю из купленного дома. И зачем люди годами хранят это прогнившее тряпье? Все кладовки буквально были забиты старьем от детских пальтишек с рубашонками до старинных суконных юбок и платьев.
Вытолкала из гаража минитрактор и стала цеплять к нему тележку.
И, как всегда без мужа, трактор категорически отказывался заводиться. Провозившись с ним часа два, плюнула, и стала собирать и
сжигать в огороде прошлогоднюю траву.
Ухандокалась так, что даже не слышала ночью, как вернулся муж. После завтрака, он, мурлыкая вальс Мендельсона, чмокнул меня в щеку.
-Умничка ты моя, устала вчера. Сегодня - отдыхаем, - редко в последнее время у него было такое хорошее настроение. Решила до обеда его не портить и не рассказывать про мою вчерашнюю неудачную попытку вывезти мусор.
Мы устроили чудный пикник на берегу озерка возле березовой рощицы. Вот именно о таком отдыхе и мечтали мы двадцать долгих и холодных северных зим. Возвратились домой в сказочном настроении.
И тут муж направился к сараю. Сердце у меня екнуло. Мешки, мусор, скандал.
Сказка кончилась. Я мысленно подбирала оправдательные слова.
-Вот скоро придут контейнеры с мехом и здесь мы разместим наше производство, - Виталик распахнул ворота сарая.
Горы мешков не было! Ни одного. Я тут же вспомнила, как поздно вечером к дому соседки подъезжал Зинкин Митяй на "москвичке" с прицепом. Да, не зря меня баба Маня предупреждала.
Я подошла к забору. Зинка, отвернувшись, тяпала горох.
-Зин, спасибо тебе за помощь! - та метнула в меня злобный взгляд и продолжила ожесточенно вырубать траву вместе с горохом.
Из чего она шапку-то хотела? Из песца? Хотеть - не вредно. У некоторых язык - без костей, а у некоторых - без мозгов!
Язык-то, если без мозгов, может не только до Киева довести...
Вот такая у меня с соседями история приключилась - и смех, и грех.
Дед Игнат толкнул Петровича в бок и показал на подъехавшего вовремя хозяина. Знакомились до самого вечера, делясь воспоминаниями и забавными случаями.
- Я почему сюда с севера вернулся - здесь моя малая родина. Здесь школу заканчивал, отсюда в армию ушел. Недавно вот одноклассника случайно встретил.
- Это всегда радость - поговорить, школу вспомнить, учителей, - Петрович после третьей рюмки раскраснелся и все пытался перехватить инициативу в разговоре.
- Как сказать - не совсем в радость встреча оказалась. Вернее - даже наоборот.
- Что так? - дед Игнат осоловевшими глазками пытался навести на нового соседа фокус, с трудом удерживая колыхающимися мозгами нить разговора.
- Может, слышали, в райцентре есть кабинет иглоукалывания?
- Как же! - дед выдвинул из-под стола колено. - Вот. Пашка-китаец рематизму мне вылечил.
- Что, прошли боли совсем?
- Ну... не совсем. Но когда лечился - не болело колено. Потом деньги кончились. Дорого он берет.
- Вот и я об этом.
- Об чем?
- О том, что обман все это.
- Как так, а я вот опять к нему собрался. Ты, мил человек, если что знаешь, просвети нас, сирых и неграмотных.
- Игнат, ты о себе говори. Меня не лепи к сирым, - Петрович обиделся.
- Ладно, не хотел грязь ворошить, но ради просвещения - расскажу.
7. Профессор кислых щей
Дело шло к осени, когда я стал прихрамывать.
Объявление в местной газете привлекло мое внимание не столько пышностью оформления, сколько словами "снимает любые боли". А боли в колене начинали меня мучить каждый сезон дождей.
Правда, очень не понравилась подпись: "Доктор китайской медицины, профессор иглоукалывания Стогов Павел Андреевич". Уж не Пашка ли это, мой школьный друг? Не виделись мы с ним уже лет пятнадцать. Конечно, я не верил ни бабкам-знахаркам, ни экстрасенсам, ни тем более всем новомодным гадалкам, отбирающим кусок хлеба у цыганок. Но я верил в эффект плацебо и самовнушение.
Решил идти. Не поможет, так хоть друга повидаю. Никакой он, конечно, не доктор, тем более профессор. Закончил техникум по искусственному осеменению животных. Когда коров и колхозы перевели, помогал отцу, знаменитому местному банщику.
Двухэтажный дом и шикарная стоянка для машин поражали богатством и роскошью отделки. Мать Пашки, конечно, меня не узнала. Она сидела на регистрации. Записался Ивановым с выдуманным адресом. Надев шикарные персидские туфли с загнутыми носами, прошел в кабинет.
Небольшая, блистающая стерильной чистотой комнатка. Посредине - застеленная шелковым покрывалом кушетка. Слева - огромный монитор компьютера, справа - вращающееся кресло и столик с хирургическими инструментами. Все.
Из занавешенного прохода вошел улыбающийся Пашка в белоснежном халате с дымящейся никелированной чашкой с иглами. Это был он.
- На что жалуемся? Только не говорите, что на тещу! - он заливисто захохотал.
- Да вот, колено правой ноги крутит, сил нет, - я понял, что он меня не узнает. Посмотрим, что будет дальше.
- Снимите брюки и ложитесь на кушетку лицом вниз.
Пашка набросил мне на голову шелковую простынь.
- Смотрите на экран. Боли не будет. Только небольшое жжение.
Слева засветился экран монитора и зазвучала расслабляющая тихая музыка. Уколы, и правда, были комариные. А жжение даже приятным. Вся процедура заняла не более десяти минут.
- Вставайте.
Я осторожно сел на кушетке.
- Не бойтесь, вставайте.
Я осторожно наступил на правую ногу. О, чудо! Боли не было.
Я сделал несколько шагов по комнате.
- К вечеру вы еще будете чувствовать небольшую боль. Чтобы окончательно избавиться от нее, вам надо пройти пять сеансов. Пройдите в регистратуру, - он скрылся за занавеской.
Его мать сказала, что сеанс стоит пятьсот рублей. Оплата после каждого сеанса. Я рассчитался и вышел. Легкой, спортивной походкой. Боль, как рукой сняло. Вот так Пашка-осеменитель!
Боль вернулась к вечеру. Такая же сильная. Я с трудом дождался рассвета и понесся к чудо-доктору. Опять боль прошла. Но вернулась и после пятого сеанса.
На это мое сообщение Пашка глубокомысленно сказал, разводя руками:
-А как вы хотели, батенька? Застарелая болезнь. Некоторым лучше становится только после двадцати сеансов. Походите еще.
Но через три дня мне надо уезжать. И тут я задумался. Что-то было не так в его последних словах. Направленность не на качество лечение, а на его продолжительность. Я лег на кушетку. Все-таки хотелось избавления от этой крутящей и ноющей боли. Привычно уставился на экран монитора. Но обычных красочных картинок и музыки не было.
-Извините, что-то с компьютером. Я вам включу магнитофон. - Пашка накрыл меня простынкой. На блестящей черной поверхности монитора я видел, как он нажал на клавишу переносной магнитолы. Музыка была приятная. Я смотрел, как он доставал по одной длинные иглы из дымящейся коробки и вкручивал их мне в кожу. И тут, вдруг, я увидел, как он достал из кармана шприц. Осторожно воткнул и стал вводить лекарство. Э, нет, так мы не договаривались!
Я резко повернулся, сел и схватил его за руку. Глаза у Пашки от испуга округлились. По силе хватки этот хлюпик понял, что ему со мной не справиться. И он тонко завизжал и выпустил шприц. Я вынул его и положил на кушетку. Потом, не выпуская запястья Пашки, повыдергивал и его проклятые иглы.
-Замолчи. Я тебе ничего не сделаю, если ты скажешь, что мне вколол? - и придавил хрустнувшее запястье посильнее. Пашка дрожащей рукой достал из халата проколотый пустой пузырек. Обычное болеутоляющее средство. Я сунул пузырек в карман брюк и оделся.
Долго раздумывал, что делать с пузырьком. Очень хотелось прекратить обман, но как? Каждому не рnbsp;асскажешь, а судиться с бывшим одноклассником не хотелось. Решил простить. Обман, конечно, но без особого вреда.
- А я бы в газету написал, - Петрович заерзал от негодования.
- Мда, теперь не поеду, раз такое дело, - дед Игнат скоблил грязными ногтями колючий подбородок. - Надо же, какой хитрец! Я сам бы ни за что его не разгадал. Газету тоже не все прочтут. А кто и прочтет - не поверит.
- Властям его сдать - так отпустят, Петрович судорожно сжал кулаки. - Им такие не нужны. Им другие нужны. Вот у меня недавно с властями произошел случай.
--
Просветление
Было намедни гадостное настроение. Гнетет что-то, а что - не пойму.
Сначала подумал - может это от голода? Достал банку рыбных консервов.
Начал вилкой открывать и правый зуб согнул. Совсем. Надо бы поправить.
С другой стороны - зачем? Вдруг, опять захочется открыть другую банку?
Налил для аппетита стопочку настоечки. Из пузырька. Хорошая настоечка. Из боярышника. Еще, помню, с аптекаршей поругался, что этикетка потертая.
- Тебе не все равно? Ты не этикетку покупаешь, а содержимое. Все равно пузырек выкинешь.
А я ей этак интеллигентненько:
- Это вам все равно, гражданочка, а мне на стол ставить. Перед гостями обидно!
Эх, как она взъерепенилась:
- Иди отседова, - визжит. - Алкашня подзаборная! Не мешай людям болезным свои нужды в моей аптеке справлять!
Дословно уже не помню, но смысл - такой. Все мое счастливое настроение изговняла. Я уже только на улице тогда придумал, какие надо было бы ей слова обратно в морду кинуть. Но вертаться не хотелось. Очень спешил здоровье поправить. Свое-то к телу ближе. Болезное здоровье. По причине вредного климата. Общественного. Который мне совсем не подходит.
Надо бы сменить его. Но - денег не хватает пока на внешнее благоустройство.
Только на внутреннее.
Конечно, не скажу, что я очень люблю настойку боярышника. Люблю я коньяк "Камю" отечественного производства. Нет, вы меня не поняли. Не нашего отечества - ихнего.
У нас уже давно нет отечества - безродные мы. Отечество, говорят, продали. И, говорят, за большие деньги. Тогда почему нам долю не дали? Почему не поделились?
Говорят - самим мало. Что ж так дешево продали?
Мы - кто? Дети своего отечества - или как? Если - как, дайте долю! Имеем право!
Мда, это я здорово погорячился. Насчет права. Права у нас еще давнее нет. И лева тоже. Понятие есть - а права нет. У нас теперь вместо права и лева - рукой показывают. Гражданам. Всем.
Одним показывают левой рукой - иди туды. Другим правой - а ты иди туды. Так с тех пор и живем - по понятиям. Ихним. Царским. Рукоположенным.
А когда некоторые непонимающие и несознательные спрашивают:
-А туды - это куды? И почему туды? Что мы там получим? - таким показывают, уже двумя руками, более сложную фигуру - одну руку с кулачком под нос, а вторую, как отрицание первой, - поперек. Фигура настолько популярная, что ей даже название дали народное: "Вот тебе!".
Надо бы, по правилам этикета, обратно им эту фигуру показать, но... руки заняты. В одной - лекарство, в другой - закуска.
Нет, не еда. Еда - это... Вот черт, забыл! Надо в энциклопедии почитать. А знал ведь раньше. Много чего знал! Склероз проклятый у народа, как говорят наши цари.
Очень они нами недовольные. Все поменять нас грозятся. На трудоголиков каких-то. Что это за народ? Не знаю. Наших голиков знаю, а ихних - нет. Но догадываюсь. Это, видимо, те, которые на работе не пьют. Дикие совсем.
Нас, аборигенов, - менять на варваров? Ну, им потом самим и расхлебывать. Они же - Власть! А Власть любит всласть. Чтоб слушались ее, излишки отдавали, не жалились за заборы разные, да за бугры.
Кстати, про Власть и забор. Иду как-то из суперларька с ломтем хлебной колбасы. Не видели такой? Да видели! Просто название у нее было другое.
Сущность-то у них, колбасов, теперь у всех одна - хлебная. Батон - он и есть батон, как его не обзови. И нам еще говорят - радуйтесь, что такой ценный продукт вкладываем, а ведь могли бы и отравить! Тухлятинкой. Но - жалеем вас, нищих и убогих. Помрете ведь без нашей заботы о вашем куске хлеба с... хлебом.
Так вот, иду я с тем ломтем, никого не трогаю. За мной - очередь беглых собак.
Откуда беглых? Из псиноприемников. Им там вместо собачьей еды стали давать человечью, которая подешевше. Вот они и не выдерживают. Бегут.
И тут из-за забора выходит Власть. Видно, гнездо у нее там, что ли? О том, что это Власть - для сумлевающихся на груди написано. Крупными буквами.
А для тех, кто камнем вслед хочет кинуть - и на спине тоже. И эта Власть в лице двух мордоворотов мне кричит:
- К стене. Руки и ноги - на ширину плеч.
Я оглянулся - нет стены, забор только.
- Извините, а к забору можно? - но, видимо, интонацию я подобрал не ту. Нежности и преданности в голосе маловато. Для смягчения интонации получил в нос. Хотя...? При чем здесь мой нос? Говорил-то я ртом. Значит, надо было мне в зубы дать?
Но это я уже потом допер, когда кровь носом стекла и наступило некоторое просветление сознательности. Легко так стало, радостно. Могли ведь и убить. Но - не убили! Хорошая у нас Власть, добрая.