Витенберг Александр : другие произведения.

Дом у реки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мистический детектив про альтернативную Италию XVIII-го века

I

  
   Я смотрю на эту картину издали, словно бы паря над водой. Кажется, подо мной какая-то речка: шумливая, неглубокая и порожистая. Берега оставляют на воде глубокую коричневую тень, ее колышет серебристая рябь волн.
   Река катит свои воды дальше, но я не могу взглядом последовать за ее течением, не могу повернуть голову, не могу пошевелиться. Не могу отвести глаз от дома, стоящего на берегу.
   Я никогда раньше не видел этот дом, он не связан ни с какими моими давними воспоминаниями, он не отзывается в моем сердце ни радостью, ни болью. Он просто зовет, как зовет за собой прекрасная и хрупкая мелодия. Как будто одно единственное движение может разрушить царящую вокруг магию, но если ты не двинулся, если просидел, затаив дыхание, сосредоточив все внутреннее внимание своей души единственно на этих звуках, то ты окажешься там, где давно хотел побывать, в самом прекрасном и изысканном сне, который только может присниться.
   Это очень странный дом. И очень красивый.
   Соседние дома здесь выходят прямо на реку, безо всякой набережной или даже тропинки, идущей вдоль берега. Прямо от воды начинается серая кирпичная стена - шершавая, древняя и поросшая мхом. Стена продолжается где-то до высоты человеческого роста, дальше идет небольшой покрытый зеленью уступ, на котором растут деревья. Позади деревьев, еще выше вздымаются стены старых и безликих шестиэтажных зданий, а приковавший мое внимание дом оказывается зажат между ними и как будто бы стоит на уровне третьего этажа, выходя крыльцом на покрытую зеленью площадку, окаймленную со стороны реки балюстрадой.
   Когда я смотрю на эту картину, я утрачиваю чувство времени. Есть что-то гипнотизирующее в том, как перекатываются по коричневой глади реки серебряные волны, как колышутся на ветру деревья, превращая белые здания позади себя в затейливый лабиринт движущихся теней. Я смотрю на деревья, смотрю на реку, но еще чаще я смотрю на дом. Он старый, выходящая на площадку с балюстрадой стена была когда-то выкрашена в темно-синий цвет, но теперь в верхней ее части штукатурка вылиняла и побледнела, что делает дом еще красивей - кажется, что он будто взлетает вверх, или что сквозь него начинает просвечивать небо. На темно-синем, слегка почерневшем от времени фоне стены четко выделяется белое крыльцо в виде портика и два окна в наличниках по бокам. По сторонам от крыльца - две вазы, когда-то предназначавшиеся для цветов, но теперь заросшие травой. Слева от крыльца, на площадке позади балюстрады растет раскидистое дерево. Со стороны реки балюстраду словно бы подпирает увитая плющом стена с тремя высокими плоскими арками, внутри которых чернеют прямоугольники окон.
   Словно бы намеренно внося в эту картину неспокойную нотку, старое дерево, растущее прямо у окаймляющей берег стены, опасно клонится над водой, и ее рыжеватая крона тянется вверх и дерзко выделяется на фоне более темных деревьев, растущих у стен соседних домов, придавая всему пейзажу какой-то колдовской, ирреальный вид. Плещется вода, шелестят листья, у заросшего травой берега крякают утки, а порой в воздухе слышен звон колокола, сзывающий горожан на мессу.
   Мне кажется, порой я угадываю перед домом очертания человеческой фигуры.
   И...
   Если моя жизнь вообще имеет какой-нибудь смысл, мне кажется, что я знаю, кто это.
   Я не знаю, чем я заслужил у высших сил эту странную форму посмертия, но, похоже, все-таки заслужил.
   Главное - не разрушить мелодию, даже такую хрупкую, как эта.
   Теперь мы будем вместе стоять там, на площадке перед крыльцом, и смотреть на реку.

II

   Кабинет синьора Ренато Астольфи был небольшим и переполненным всяческим хламом, что придавало ему загадочный вид, особенно сейчас, когда большая часть комнаты была погружена во тьму, и лишь хозяин как обычно полуночничал, изучая при свете свечей какой-то исписанный мелким почерком листок. Дочитав, синьор Астольфи с задумчивым видом откинулся в кресле, и губы его продолжали шевелиться, словно бы повторяя только что прочитанные слова.
   Ему не впервой было читать странные письма, но на сей раз этот словно бы взявшийся из ниоткуда текст глубоко взволновал его, и ему уже виделось, как где-нибудь на другом конце города пока неизвестный ему человек ровно так же полуночничает и пытается удержать преследующие его видения с помощью вот этих взволнованных строчек.
   Минутой спустя, Астольфи прошептал уже членораздельнее, и с явной ноткой грустной разочарованности в голосе:
   "Эх, Этерна, Этерна, какое только безумие не угнездилось в твоем душном древнем гниющем чреве".
   Однако, так заинтриговавший Астольфи документ не содержал ни имени отправителя, ни обратного адреса, что, конечно же, делало его еще загадочнее, но вряд ли проясняло, что это за текст и с какой целью он написан. Порывшись в горке сегодняшней почты, Астольфи сообразил, что листок выпал из конверта побольше, в котором, помимо этого листка, лежало и еще одно послание. С удвоенным интересом он вытащил этот второй листок и принялся читать.
   Второе письмо было аккуратным, написанным на дорогой атласной бумаге, и Астольфи даже уловил идущий от него запах духов. Да и почерк оказался не в пример разборчивей, чем в первом.
   "Досточтимый синьор Ренато!
   Я пишу Вам в надежде, что весьма своеобразные слухи, циркулирующие о Вашей персоне, на самом деле соответствуют истине, и Вы вовсе не будете встревожены или смущены этим письмом, исходящим от вовсе не знакомого Вам человека. Итак, если действительно верен слух, что Вы собираете загадочные истории и нередко способны докопаться до их сути, быть может Вас заинтересует странная история моего дяди, синьора Лоренцо Лауретти. Три недели назад мой дядя бесследно исчез, и, наведавшись в его комнаты, мы не смогли найти ничего, что бы проливало хоть какой-нибудь свет на загадку этого исчезновения, за исключением странной записки, которую я прилагаю к своему письму. Я испробовала множество средств розыска, обращалась к детективам и даже - гадалкам и провидцам, однако все было безрезультатно. Я остановилась в Этерне на виа Фаверо, 5, в доме доброй знакомой нашего семейства, синьоры Гуалтьери, и это тот самый дом, комнаты в котором снимал мой несчастный исчезнувший дядя. Искренне надеюсь что вы поможете мне с поисками, ибо я уже отчаялась получить помощь от кого-либо еще.
   Мне, право же, неловко отвлекать Вас от ваших многочисленных дел, тем более что и я сама являюсь почитательницей Вашей прекрасной музыки, но, насколько я знаю, это не первое дело подобного рода, за которое Вы беретесь, и потому смею надеяться, что Вы черпаете в подобных историях своего рода вдохновение, которое потом изливается в Ваших незабываемых творениях.
   С искреннем уважением к Вашему удивительному дару и не менее искренней надеждой на Вашу помощь,
   Джулия Лауретти"
   Астольфи не смог сдержать улыбку. Очень немногие из обращавшихся к нему за помощью смогли выразить свою просьбу столь четко и немногословно, так что он невольно проникся уважением к синьоре Лауретти, и даже немного поразмышлял, сколько ей лет и как она может выглядеть. Впрочем, очень скоро его мысли вновь вернулись к загадочному дому у реки. Астольфи перечитал странный, написанный дерганым неровным почерком текст, и эффект от второго прочтения был, пожалуй, ничуть не меньшим, чем от первого.
   Он долго еще не мог успокоиться, стоял у окна, вглядываясь в ночь, и то и дело начинал наигрывать на скрипке протяжную хрупкую мелодию, которая временами прерывалась, словно застывая в воздухе, а Астольфи подходил к столу, черкал на бумаге ряды нот, потом перечеркивал и начинал наигрывать вновь. Описанная на бумаге картина постепенно оживала в его фантазии, катилась журчащая вода, шелестели листья деревьев, и Астольфи понял, что ему обязательно и во что бы то ни стало надо побывать завтра в гостях у синьоры Джулии Лауретти, потому что загадка дома у реки стала теперь и его загадкой.

III

   Знаменитый Белый Скрипач появился в доме на виа Фаверо достаточно рано, но все равно Джулия проснулась намного раньше, и уже не первый час нервно мерила шагами комнату, сама удивляясь дерзости собственного поступка. О Белом Скрипаче в Этерне поговаривали разное. И не только в Этерне. Волшебная музыка - это одно, а спасение души - нечто совершенно другое. Кстати, а почему эта музыка синьора Астольфи такая волшебная? Уж не потому ли, что от нее за версту несет вечным проклятьем?
   Ренато Астольфи был человеком невысокого роста, с хрупкой, изящной, словно бы выточенной из дерева фигурой. Самым примечательным в его внешности были волосы - абсолютно белые и, в полном противоречии с теперешней модой, собранные сзади в косичку. В белизне волос синьора Астольфи было что-то сверхъестественное, что-то, что заставляло постоянно гадать, что было причиной этой белизны: седина, пудра, альбинизм или неведомое колдовство. Впрочем, даже несмотря на старомодную прическу и некоторую рассеянность, Белый Скрипач не производил впечатление чудака, напротив, внешность и манеры выдавали в нем человека решительного и умного: правильные черты лица, тонкие губы, волевое выражение лица и внимательный взгляд, в котором временами проскальзывали искорки иронии, но который все же чаще был грустен.
   Было в этом человеке нечто совершенно особенное. Необычное. Уж не говоря о том, что синьор Астольфи, похоже, никогда не расставался со своею скрипкой - во всяком случае сейчас в его руках был скрипичный футляр, который вряд ли был пуст. Поговаривали, что даже скрипка у синьора Астольфи была особенная, какой-то совершенно уникальной, необычайно светлой расцветки.
   Белый Скрипач сдержанно поклонился Джулии, а потом молча сел в кресло, опустив футляр со скрипкой на пол. Несколько минут синьор Астольфи разглядывал стоящую в нескольких шагах перед ним Джулию снизу вверх, и это было, прямо скажем, не очень галантно. Что же касается Джулии, то она не нашлась что сказать. Вроде бы уже крутившиеся в голове слова изгладились из памяти, и в конце концов она попросту села в кресло напротив и принялась разглядывать необычного посетителя.
   Глаза у синьора Астольфи были серые. Вовсе не глаза альбиноса.
   Наконец, Белый Скрипач нарушил молчание, и голос его прозвучал неожиданно мягко:
   - Синьора, вы просили меня разобраться в истории исчезновения вашего дяди?
   - Да, я искренне признательно вам за этот визит и была бы очень благодарна за помощь. Если речь идет о вознаграждении...
   Синьор Астольфи выразил свое несогласие жестом изысканным, плавным и исполненным вельможной грации - так, наверное, монарх одним движением руки намекает своим придворным, чтобы они не докучали ему чепухой. Голос был под стать жесту: спокойный, но не допускающей возражений.
   - Поверьте, материальные вопросы меня давно уже не интересуют. Я бы не взялся за это дело, если бы оно не возбудило мое любопытство. Вам куда больше следовало бы беспокоиться, что я могу задавать вам неудобные вопросы, и что за моей персоной следует определенная... слава, с которой вы отныне рискуете быть связанной.
   - Меня все это не пугает, - не раздумывая, ответила Джулия.
   Белый Скрипач кивнул, как будто бы и не ожидал другого ответа.
   - В таком случае, - добавил он все тем же мягким, но до странности повелительным голосом, - не могли бы вы немного рассказать про своего дядю?
   - Боюсь, мой рассказ окажется не слишком длинным, - улыбнулась Джулия, и ее улыбка вышла слишком уж напряженной, деланной и нервной. Что-то в облике синьора Астольфи неуловимо смущало ее и выбивало из колеи. - Мой дядя был замкнутым человеком, близко я его не знала. Он работал чиновником в одном из министерств, а в свободное время все больше сидел дома и читал книги.
   - Вот как? - поднял бровь Белый Скрипач. - И никаких порочных склонностей? Спиртное, женщины, карты?
   - Навряд ли, - уверенно ответила Джулия.
   - Тогда, должно быть, ваш дядя был очень религиозен?
   - Тоже нет. Я никогда не видела его молящимся или разговаривающим на религиозные темы.
   - В таком случае, что его вообще интересовало?
   - Наука, политика, музыка... Все понемножку. Мы никогда не разговаривали с ним подолгу, да он и не был особенно разговорчив.
   Синьор Астольфи промедлил с минуту, а потом, внимательно глядя на Джулию, проговорил своим гипнотизирующе спокойным голосом:
   - Откуда же такая трогательная забота о вашем исчезнувшем дядюшке, синьора Джулия? Сдается мне, вы не были особенно близки, и не особенно скорбите о его пропаже.
   Джулия пыталась что-то ответить, но слова застряли в горле, зрачки расширились, а глаза приняли испуганное выражение.
   - Не стоит беспокоиться, синьора Джулия, - пугающе благодушным тоном проговорил Белый Скрипач, - у меня пока нет оснований вам не доверять. Ведь все дело в наследстве, не правда ли?
   Джулия, так и не справившись с волнением, смущенно кивнула, все еще ощущая, как в горле сжимается предательский ком.
   - Итак, - продолжил синьор Астольфи, - пока факт кончины вашего дядюшки Лоренцо Лауретти не будет подтвержден, вы не можете вступить в права наследства?
   Джулия снова кивнула.
   - Ну вот и прекрасно, - со смущающе спокойной откровенностью заключил Белый Скрипач. - Нет ничего особенно стыдного в том, чтобы признаваться в собственных меркантильных интересах. Поверьте, мне было бы куда тягостнее, если бы вы в подобной ситуации принялись разыгрывать фальшивые родственные чувства. Откровенность - это то качество, которое мне совершенно искренне симпатично.
   Этот нежданный комплимент вряд ли сделал состояние Джулии Лауретти намного лучше. Она сидела, вцепившись руками в подлокотники кресла, а сердце бешено билось. Джулия не ожидала, что визит синьора Астольфи окажется настолько выматывающим. Этот странный хрупкий человек с белыми волосами и мягким голосом - он, казалось, видел ее насквозь, он видел даже то, что не видела она сама, и сейчас тянет из нее все это невидимое наружу, дергая ее за ниточки, как какую-нибудь жалкую марионетку.
   - Я же предупреждал, что могу задавать неудобные вопросы, - добавил Белый Скрипач несколько смущенно. - Вы неважно себя чувствуете? Мне уйти?
   - Нет, - ответила Джулия, наконец-то собравшись с силами, - пожалуйста, продолжайте. Я отвечу на все ваши вопросы.
   Синьор Астольфи вздохнул, словно бы принося извинения за причиненные неудобства, но тем не менее продолжил расспрашивать Джулию, не взирая на ее смущение:
   - Итак, получается что прямых наследников у вашего дядюшки нет?
   - Да. Он был женат много лет назад, но его жена умерла при родах их первого ребенка.
   - Были ли у вашего дяди друзья?
   - Скорее нет. Было несколько сослуживцев, с которыми он общался больше чем с другими, но я сомневаюсь, чтобы их общение носило особенно доверительный характер.
   Белый Скрипач задумчиво кивнул и склонил голову на бок, словно бы что-то прикидывая в уме. Потом, словно бы проснувшись, вновь обратился к Джулии:
   - Я так понимаю, Лоренцо Лауретти жил в этом здании? Не могли бы мы осмотреть его комнаты?

IV

   Нет, вовсе не так представлял себе Ренато Астольфи жилище автора того странного текста про дом у реки, который так заинтересовал его день назад. Астольфи чудилась грязная и неухоженная берлога полусумасшедшего отшельника, но в комнатах Лоренцо Лауретти было чисто прибрано, от веселых полосатых обоев с цветочками рябило в глазах, а навощеный паркет прямо-таки сверкал на солнце. И все же, Белого Скрипача не оставляло ощущение, что перед ним лишь мертвая оболочка, тщательная попытка сымитировать человеческое жилище. Слишком аккуратно, слишком правильно, слишком расставлено по полочкам, так что в результате, даже несмотря на царившую в комнатах жару, отчего-то Астольфи сделалось холодно и неуютно.
   Астольфи рассеянно проглядел книги на полках, просмотрел бумаги на столе, даже вытащил скрипку и несколько раз задумчиво прошелся смычком по струнам. Он не чувствовал здесь ничего сверхъестественного, ничего мрачного - перед ним была безжизненная декорация, не более персонализованная, чем комната какого-нибудь отеля. Человек, который здесь жил, не жил для себя, он был здесь лишь гостем. Он жил здесь не для того, чтобы жить.
   Джулия Лауретти ничем не помогала Астольфи в его поисках, она лишь с интересом наблюдала за ним, не проронив ни слова. Белый Скрипач этой женщине скорее симпатизировал: в ней чувствовалась непосредственность и прямо-таки болезненная прямота, которая сквозила в ее порывистых, резких движениях и проступала в резких складках, придававших ее лицу сходство с вырезанной из дерева маской.
   - Как я погляжу, слуги продолжали прибираться здесь и после исчезновения вашего дядющки? - нарушил молчание Астольфи.
   - Да. Но здесь всегда было чисто. Я не замечала у своего дяди склонности к беспорядку.
   - А кроме письма после исчезновения синьора Лауретти хозяйка дома или слуги ничего необычного не заметили?
   - Нет, не думаю. Синьора Гуалтьери наверняка бы сказала мне об этом.
   Белый Скрипач поморщился. Он не любил, когда что-либо ставило его в тупик. Ему казалось, что подсказка все еще здесь, в комнате, и Белый Скрипач уселся в одно из кресел, задумчиво потер лицо руками, потом принялся рассеянно проводить пальцами по идеально отполированной деревянной рукоятке кресла. Наконец, он встал, решительно направился к одному из шкафов, и отворил дверцу. Минуту спустя он уже демонстрировал Джулии находку.
   - Вы... предлагаете мне выпить, синьор Астольфи? - Джулия с недоумением воззрилась на протянутую ей Белым Скрипачом бутылку какого-то вина.
   - Вовсе нет, дражайшая моя Джулия! - не скрывая своего торжества, ответил Белый Скрипач. - Я предлагаю вам посмотреть вот на эту этикетку.
   Джулия застыла с бутылкой в руках, хмурясь и втайне подозревая, что ее странный посетитель вздумал над ней поиздеваться. Узнавание пришло не сразу. Некоторое время она еще попросту разглядывала красивый пейзаж, нарисованный на этикетке: растущие на берегу реки деревья, балюстраду с вазами, двухэтажный дом с портиком над входом...
   - Боже мой! - наконец раздался ее взволнованный голос. - Значит, мой дядя описывал вот этот рисунок? Но что это может значить?
   - Это значит, что ваш дядюшка был неравнодушен к спиртному. А еще это значит, что нам неплохо бы наведаться к одному моему старому знакомому, который знает о спиртном абсолютно все.

V

   Лучший способ сохранить здоровье, кошелек, да и здравый рассудок на улицах Этерны - это не вылезать из кареты. В таком случае, из участника зрелища ты превращаешься в зрителя. Вокруг снуют какие-то люди, вопят дети, голосят уличные торговцы, норовя еще и схватить за рукав прохожего, чтобы вдоволь нахвалить свой товар. Узкие улицы, зажатые между высокими неопрятными домами, переполнены жизнью: скалятся со стен морды сатиров, вьется над окнами словно живая барочная вязь, трепещет на ветру развешенное на веревках белье, а обитатели домов судачат друг с другом, не сходя с высот собственных балконов и сопровождая каждое свое движение безумной жестикуляцией.
   Астольфи было не впервой наблюдать за всем этим безумием, и, надо признаться, оно оказывало на него своего рода живительное действие - правда, конечно же он предпочитал быть скорее зрителем, нежели участником, и потому сейчас они ехали вместе с Джулией в небольшой карете из относительно респектабельного и тихого района Этерны, где располагался дом синьоры Гуалтьери, в сторону самого центра безумного водоворота этого невероятного города.
   В очередной раз налюбовавшись на живописную картину за окном, Астольфи принялся подводить итоги:
   - Скорее всего, синьора Джулия, исчезновение вашего дядюшки вряд ли объясняется мистическими причинами. О, вы удивитесь, сколько раз самые удивительные события разрешались самым прозаическим образом! Да, мне довелось встречаться с... разным, - и Астольфи произнес слово "разным" настолько задумчивым тоном, что по спине у Джулии невольно пробежал холодок, - однако я вовсе не из тех людей, что склонны объяснять любое происшествие воздействием духов, призраков, ведьм и бог знает какой еще нечисти. Что же касается вашего дядюшки - ну посудите сами: перед нами одинокий, разочарованный в жизни человек, в котором вполне естественным образом вырабатывается тайная тяга к спиртному. Натуры он, видимо, меланхолической, и одинокие размышления за бутылкой любимого напитка - как, кстати, его название?
   - Аверто, - немедленно отозвалась Джулия, сейчас державшая бутылку в руках в преддверии визита к расхваленному Астольфи эксперту.
   - Да, аверто. Очень странное название, впервые слышу. Итак, эти одинокие размышления в данном случае приводят к тому, что ваш дядюшка начинает наделять мистическими свойствами пейзаж, который видит перед собой. Этот пейзаж начинает оказывать на него магическое действие, как дверь в иной мир, как возможность вырваться из душного, переполненного людьми города, от скучной работы, от бессмысленного одинокого существования...
   - Но ведь мой дядя все-таки исчез, - мрачновато прервала Белого Скрипача Джулия.
   - Да, но кто поручится, что он попросту не предался безраздельно пороку пьянства, который подтачивал его изнутри многие годы и наконец вырвался наружу? Я понимаю, синьора Джулия, что мои слова могут прозвучать жестоко, но, быть может, Лоренцо Лауретти сейчас беспробудно спит в каком-нибудь ночлежном доме или подвале, пьяный и никем не узнанный. И это еще лучший вариант, потому как вполне возможно, что вашего дядюшки уже нет в живых, и пьяные приключения, как это ни прискорбно, привели его к быстрому и бесславному концу. Этерна - небезопасный город, синьора Джулия. И очень жестокий.
   Джулия передернула плечами и принялась рассеянно глядеть в сутолоку людей на грязной полоске тротуара между их каретой и домами. Остаток пути они проделали в молчании.

VI

   - А вы, синьор Убальдески, как я вижу, не меняете своих привычек?
   Именно этим вопросом Белый Скрипач поприветствовал своего старого друга, и Джулия уловила в интонациях синьора Астольфи нотки дружелюбной иронии. Сейчас они находились на балконе, выходившем в огромный зал какой-то низкопробной и, судя по всему, очень популярной в городе таверны. В зале было шумно, дымно, за дощатыми заляпанными столами сидела разношерстная публика, и несмотря на довольно веселый гомон, Джулии это место показалось преддверием ада, особенно - если приниматься разглядывать посетителей: беззубые рты, неопрятная одежда, темные мешки под глазами, покрытая слоями годами не смывавшейся грязи кожа. Впрочем, балкон, на котором сейчас они вместе с Белым Скрипачом находились, представлял с остальным залом разительный контраст: на балконе было идеально чисто, стены покрывали изящные росписи с изображением античных вилл и садов, а за накрытым белоснежной скатертью и изящно сервированным столом сидел хорошо одетый господин и с задумчивым видом разглядывал гомонящую внизу толпу. Услышав вопрос синьора Астольфи, сидевший за столом господин перевел на них глаза, легко улыбнулся, аккуратно отделил от лежавшего на тарелке солидных размеров бифштекса небольшой кусочек, элегантно отправил его вилочкой в рот, а потом, подняв бокал с переливавшимся в нем вином, торжественно произнес:
   - О, Ренато, мне все равно сложно состязаться с тобой в неизменности. Уже сколько лет - все тот же парик, все та же скрипка, и, если не ошибаюсь, все тот же - или, во всяком случае, того же цвета и покроя сюртук. Я всегда рад старым друзьям, особенно если они остаются верны себе.
   И, заметив расширенные от ужаса глаза, которыми Джулия взирала на пьянствующую внизу чернь, Фульвио добавил с ухмылкой:
   - Ничто так не помогает пищеварению, как лицезрение той дистанции, которая отделяет нас от некоторых наших собратьев!
   Синьор Фульвио Убальдески принадлежал к одной из знатнейших фамилий Этерны, которая вдобавок еще и оставалась одной из богатейших фамилий Этерны, не в последнюю очередь - благодаря нескольким бойким питейным заведениям, в зале одного из которых они сейчас и находились. Синьор Убальдески был человек лет пятидесяти, с обширной лысиной, квадратной формы лицом, умным взглядом и тонкими усиками над линией тонких, словно бы вечно скривленных в презрительной усмешке губ.
   Чувствуя, что удивление Джулии не уменьшается и что она впала в самое настоящее оцепенение от представшей ее взгляду картины, Фульвио счел нужным пояснить:
   - О, это так завораживающе интересно - наблюдать за этим людским морем, подмечать его приливы и отливы, отделять искры божественного безумия от налипшей на них грязи... Люди - это такой волнующий, такой благодарный материал для наблюдения! Сколько здесь, перед моими глазами, развертывается драм, сколько я наблюдаю радостей и горестей, восторгов и унижений, тревог и надежд, взлетов и падений! Порою, когда кто-то из сидящих внизу людей покажется мне особенно интересен, я призываю его сюда, наверх, и выслушиваю его историю. Я никогда не разочаровываюсь - почти всегда мне рассказывают удивительные вещи. И поверьте...
   - Я охотно верю, что вы можете рассказывать о своих наблюдениях часами, дорогой Фульвио, - прервал его Белый Скрипач. - И хвала небесам, что ваша любовь к людям выражается в том, что вы их кормите и поите, а ведь могли бы пришпиливать к доскам, как насекомых, и привешивать таблички. Но сейчас мы пришли не просто почерпнуть из вашего неисчерпаемого кладезя житейской мудрости, а задать вам вполне конкретный вопрос.
   - О, я конечно же постараюсь вам помочь! - немедленно согласился Фульвио. - И готов раскрыть все секреты той марки вина, которую сейчас держит вот эта синьора в своих очаровательных руках - если, конечно, она соблаговолит показать мне этикетку. Ведь вы же за этим пришли, не так ли?
   - Проницательно, - удовлетворенно заметил Белый Скрипач тоном экзаменатора, принимающего билет у талантливого студента. Не добавив больше ни звука, он взял у Джулии бутылку и поставил ее Фульвио на стол.
   Фульвио глянул на этикетку и залился веселым смехом. Белый Скрипач поднял бровь:
   - Я не понимаю причин вашей веселости, Фульвио. Выглядит так, как будто я рассказал вам забавный анекдот. Но я вовсе не собирался вас веселить или разыгрывать.
   Синьор Убальдески, отсмеявшись и наконец обретя способность дышать и говорить, ответил:
   - Ну вот, и вы туда же. Да в последние дни в Этерне только и разговоров, что про это зелье. Не надо было прибегать к моей помощи, чтобы выведать этот страшный секрет. Вам бы любая базарная бабка и любой пьянчуга бы кучу историй нарассказывал про аверто, стоит только попросить.
   Белый Скрипач галантно улыбнулся:
   - Если возможно, нам бы все равно хотелось бы услышать ваш рассказ. Полагаю что все пьянчуги, которые могли бы рассказать про аверто хоть что-то интересное, уже успели побывать на вашем уютном балкончике.
   - Что ж, не буду вас разочаровывать, - согласился Фульвио. - Но не могу сказать, что я знаю все. Про аверто, конечно же, мне было известно давным-давно: крепкий напиток белого цвета, получаемый путем перегонки виноградных отжимок. Род аффинаты, только куда менее известный, и происходит он из одного региона на севере, у самого подножья гор. Тамошние жители вполне могли бы писать на этикетках своего зелья "аффината", благо это название куда известней, но они предпочли сохранить название "аверто", по имени протекающей в этой местности реки. Ну-ка, позвольте...
   С этими словами Фульвио плеснул в небольшую рюмочку остававшейся в бутылке жидкости, с видом знатока пригубил, потом склонил голову на бок, словно прислушиваясь к ощущением.
   - Дааа, забористо. Не люблю все эти аффинаты и аверты, мне-то подавай живую кровь спелого винограда, вспоенную соками земли и играющую у тебя на языке... Но есть свои любители и у такого зелья. Действительно, в этой бутылке самое настоящее аверто, его можно отличить от аффинаты по чуть горьковатому привкусу. Причем, замечу, в данном случае перед нами вполне себе дешевенькое аверто, вовсе не из тех, которых годами выдерживают для придания им более мягкого и благородного вкуса. Гм, "благородного". Тоже мне благородство. Все равно этому бесцветному детищу перегонных кубов не сравниться с истинным напитком богов - с вином.
   Взгляд Фульвио задумчиво устремился в дальний конец зала, где какой-то раскрасневшийся молодец во всю глотку горланил песню, а второй подпевал, да так нестройно, как будто бы он сознательно вознамерился сбить первого и заставить того замолчать.
   - Итак, Фульвио, вы говорите, что знаете про этот напиток давно, - тактично вмешался Белый Скрипач, пытаясь направить заблудшие мысли синьора Убальдески в нужное русло. - Но, по вашим же словам, именно в последнее время интерес к нему возрос. Почему же?
   - О, это отдельная история. - Фульвио сбросил с себя тенета задумчивости и вновь энергично приступил к рассказу. - Где-то неделю назад по городу поползли слухи о загадочном зелье, которое вызывает в людях странные видения и приступы замкнутости. Подобным действием обладали исключительно бутылки аверто, да еще и не любые, а только те из них, у которых на этикетках изображен дом у реки. Поговаривали - один может выпить из такой бутылки и вовсе ничего не почувствовать, для другого же это будет как гром среди ясного неба, и может оказаться воздействием настолько сильным, что перевернет всю его жизнь. Попавший под действие зелья становился угрюм, неразговорчив, мог просиживать дни напролет у себя дома в компании бутылки вот с этим самым пейзажем на этикетке, а когда с несчастным пытались заговорить, отвечал как будто бы сквозь сон. А потом... Потом стали поговаривать, что находящиеся под воздействием аверто люди начали бесследно пропадать.
   Джулия вздрогнула и зябко поежилась, как будто эти слова были холодным ветром, ворвавшимся сейчас через открытые окна. Веселый гомон толпы словно стих, и уши ватой заволкла тишина. Получается, история ее дяди не была единственной. А это значит...
   - Естественно, - продолжал между тем Фульвио, - я заинтересовался этой историей, и навел кое-какие справки. Аверто, как я уже упоминал - это название реки, и напиток с таким названием производят сразу несколько городков. Интересующие нас бутылки происходят из города с названием Кастелларо-суль-Аверто, причем из совершенно конкретной винокурни, расположенной неподалеку от изображенного на этикетке дома. В Кастелларо-суль-Аверто я, конечно же, не был - вот еще, делать мне нечего забираться в такую глушь! Тем более что судя по гравюрам и географическим трудам, которые мне удалось посмотреть, городок этот ничем особо не примечателен, хотя, надо сказать, красив. Порожистая речка, текущая по горной долине, словно бы прилепившиеся к ее берегам дома, крытый деревянный мост, древний замок с квадратными башнями на высоком холме... Одним словом, там есть что изображать на этикетках и помимо того пейзажа, который мы видим на этой бутылке. Впрочем, как я уже упоминал, Кастелларо-суль-Аверто - городишка достаточно захолустный, и сколько я не искал, я не смог найти никаких интересных преданий, связанных с этим местом. А вот река...
   Фульвио на время переключил свое внимание на еду, то ли собираясь с мыслями, то ли не решаясь продолжить дальше, то ли задавшись целью покончить с бифштексом, пока тот окончательно не остынет. Пока синьор Убальдески педантично препарировал лежавший перед ним кусок мяса, лязгая ножиком по тарелке и качая головой в такт нестройному гудению голосов собравшегося в таверне люда, Белый Скрипач и его спутница терпеливо наблюдали, надеясь, что трапеза синьора Убальдески когда-нибудь все-таки завершится. Джулию этот напыщенный аристократ откровенно раздражал: уж мог бы из элементарной вежливости предложить им разделить трапезу, или хотя бы дать им присесть, но нет, вопросы приличия синьора Убальдески волновали мало, поэтому они теперь вынуждены стоять и наблюдать за его пиршеством, как какие-нибудь слуги!
   Наконец, когда терпение Джулии уже грозила лопнуть, ожидание наконец завершилось. Изящным жестом препроводив последний кусочек мяса себе в рот и добавив вдогонку несколько глотков вина из бокала, Фульвио поднял голову и продолжил, как будто и вовсе не прерывался:
   - Так вот, Аверто. О, это очень странная река, и как раз о ней преданий хоть отбавляй. Видите ли, Аверто проделывает часть своего пути под землей, выныривая из пещеры в горах совсем недалеко от Кастелларо. Может быть поэтому суеверные люди говорят, что она течет по загробному миру, и что по ней мертвецы могут ненадолго вернуться обратно в мир живых. Рассказывают, что их находят на берегу - холодных, замерзших, дрожащих, покрытых капельками воды. Возвращаются далеко не все умершие. Только те, по кому очень скорбят, и только те, кто когда-то жил в городках на берегах этой реки. Они возвращаются странные, измененные, грустные, они не произносят ни единого слова и все время оглядываются в сторону реки, как будто бы та - их единственный путь к спасению. Они проводят у своих родных один день и одну ночь, а потом возвращаются назад в реку, и на этот раз уходят навсегда.
   Фульвио снова остановился, и Джулии показалось, что в гомоне собравшейся в таверне толпы она различает плеск волн.
   - Какая грустная легенда, - заметил Белый Скрипач чуть приглушенным голосом, словно бы боясь разрушить то дыхание магии, которое почувствовали все они трое во время рассказа Фульвио. - То есть теперь воды Аверто приходят к нам вот в этих бутылках. А вместе с водами Аверто к нам возвращаются и те, кого мы хотим вернуть.
   - Да, - подтвердил Фульвио. - Это прекрасно согласуется с тем, что я знаю о событиях последних дней. Если у человека не случалось в жизни непоправимой утраты, с которой он не хочет смириться, магия Аверто обходит его стороной. А если случалась... Аверто предлагает ему вернуть того, кто ему дорог, и таким образом вовлекает его в свои магические сети, до тех пор пока он не захочет пропасть насовсем. И тогда - он пропадает.
   Белый Скрипач кивнул, его лицо посуровело.
   - Скажите, - обратился он к Джулии, - ваш дядюшка ведь очень скорбел по поводу смерти своей супруги?
   - Я полагаю да, - грустно ответила Джулия, прекрасно понимая, что подтверждает худшие опасения синьора Астольфи.
   - Ну вот, и еще одна жертва все того же загадочного напитка! - воскликнул Фульвио. - Знаешь, Ренато, я могу тебе дать адрес одного своего завсегдатая, который в последнее время сильно увлекся этим зельем. Здесь его все называли Пепе. Колоритный тип, хотя и не слишком-то разговорчивый. Вы его проведайте, скажете что от меня, заодно может еще и что-то разузнаете. Мы с ним не один раз на этом балкончике откровенничали, - и очень даже душевно откровенничали, надо признать. А теперь... Я ведь даже к нему в гости недавно наведывался, уже после его нового увлечения, да так и не узнал ничего. Может вам повезет больше. Все-таки жалко что человек пропадает.
   - Да, пропадает... - мрачно отозвался Белый Скрипач, думая о чем-то своем и не особенно следя за разговором. Впрочем, секунду спустя он внезапно встрепенулся и обратился к Фульвио с вопросом:
   - Но вы говорите, напиток с названием аверто был известен уже давно? А слухи про его магическое действие поползли только сейчас?
   - Совершенно верно, - подтвердил Фульвио. - И я согласен, что это как-то плохо согласуется с легендой про речного бога.
   Белый Скрипач с рассеянным видом кивнул. Словно бы пытаясь отвлечься от тяжких мыслей, он подошел к балюстраде и, чуть морщась и щуря глаза, принялся разглядывать представшее перед ним колоритное зрелище. С высоты второго этажа пьянствовавшая внизу толпа казалось единым чудищем - корявым, грязным, многоногим, оскалившимся десятками жадных пастей, распластавшим по столам десятки тощих рук. Чудищем верещащим, ржущим, ругающимся, сквернословящим, дерущимся, вечно беспокойным, вечно голодным, вечно мучимым жаждой...
   И, не поворачиваясь лицом к своим собеседникам, Белый Скрипач задумчиво произнес:
   - Вы посмотрите на всех этих людей, милейший Фульвио. Впрочем, что мне вам об этом говорить, вы-то на них уже насмотрелись вдоволь, и почему-то еще продолжаете смотреть. Так соблаговолите же ответить мне на вопрос - нужна ли этой публике серьезная причина, чтобы начать сосредоточенно пить крепкое бесцветное зелье, тем более еще и не слишком дорогое? Или, наоборот, они готовы ухватиться за самый незначительный повод, который готов оправдать их пороки, за любую небылицу, за любые досужие россказни? Так может быть и нет никакой магии, призывающей мертвецов из загробного мира, а есть лишь фантом, однажды родившийся в чьем-то отравленном пьянством мозгу и витающий в гниющем воздухе Этерны, выискивая все новые жертвы?
   - То есть вы хотите сказать... - улыбаясь, попытался продолжить мысль Белого Скрипача Фульвио, но Белый Скрипач не дал хозяину таверны договорить:
   - Я хочу сказать, что мы, вполне возможно, имеем дело с самовнушением. Легенда, которую вы только что, дражайший Фульвио, рассказали, вполне способно оказать опасное действие на чьи-то и без того разгоряченные алкоголем мозги. И тогда человек, переживший утрату, может действительно захотеть, чтобы зелье с домом у реки на этикетке вернуло ему его любимого человека. А захотев, может допиться до такого состояния, что он этого любимого человека действительно увидит.
   - А исчезновения?
   - Синьор Убальдески, не мне вам рассказывать, сколько человек исчезает в Этерне каждую неделю, да что там каждую неделю - каждый день. Причем, конечно же, избыточное потребление горячительных напитков только увеличивает риск исчезнуть, и подозреваю, что дело тут вовсе не в мертвецах, выныривающих из глубин реки Аверто. К тому же, ведь далеко не каждый из любителей аверто исчез без следа, не так ли?
   - Это Этерна! - с улыбкой развел руками Фульвио, словно бы охватывая этим жестом весь гомонящий зал. - Это Этерна, и здесь мистика витает в воздухе! Я верю всем преданиям этого вечного города, и даже тем, которые еще не рассказаны. Потому что если они были рассказаны в Этерне, то они обязательно станут правдой.
   Фульвио кивнул, налил себе в бокал вина из стоявшей на столе бутылки, и, удобно развалившись в кресле и разглядывая своих посетителей снизу вверх, с бокалом вина в руке торжественно добавил:
   - Друзья мои! На вашем месте я бы не был так строг к этим несчастным людям. Судьба оторвала их от тех мест, где они росли, от милых их сердцу рощ, гор и ручьев, от уютного родительского крова, и привела их сюда, в душный, грязный, перенаселенный, враждебный людям город. Естественно, они пытаются восстановить утраченное душевное равновесие, и что же может им лучше помочь, чем напиток, вспоенный тою природой, от лона которой их так бесчеловечно оторвали! Так можем ли мы осуждать их за пристрастие к вину, к этому божественному напитку, вобравшему в себя всю красоту тех краев, где выращивался давший этот божественный сок виноград! Можем ли мы осуждать их за то, что по окончании тяжких дневных трудов они так стремятся вернуться к своему любимому напитку, с каждым глотком которого к ним возвращается идиллическая красота их родного края - шепот лесных дриад, плеск ручьев, мягкие поцелуи солнца и колыхание трав на ветру! Можем ли мы осуждать их за стремление вернуть тот рай, которого их так жестоко лишили!
   - Вот только пьют они почему-то не дорогое вино из прекрасных краев, а бог знает какое пойло, лишь бы покрепче, - ответил Белый Скрипач, и его обычно вежливый голос прозвучал сейчас куда жестче, чем обычно. - Я затрудняюсь сказать, какими духами природы были вспоены те опилки, из которых гонится дешевая бурда, которую подают вон там в зале, но подозреваю, что ни наяды, ни дриады не имеют к этому пойлу ни малейшего отношения. А вы, милейший мой Фульвио, сидите при этом у себя на балкончике, потягиваете дорогое вино и прекраснодушно рассуждаете о любви к человечеству, которое сами же преспокойно спаиваете, да еще и на этом наживаетесь.
   Этот пассаж Белого Скрипача прозвучал так резко, что Джулия в ужасе перевела взгляд на синьора Убальдески, ожидая, что их немедленно выставят вон. Но Фульвио, поставив недопитый бокал на стол, залился довольным смехом.
   - Ох и неромантичная же ты натура, Ренато! Ну посудите сами, синьора Джулия, вот сам удивляюсь, как разум настолько практично мыслящего человека может создать настолько прекрасную музыку! Но ведь умница, чего там говорить, умница, вот ведь какую стройную теорию выстроил! Ренато, дорогой, ну поверь мне, я лишь облегчаю страдания всех этих несчастных, давая возможность пообщаться с духами природы и вернуть душевное равновесие более - как бы это сказать - эффективно и за меньшую плату. А уж что же касается загадок Этерны - право же, я не ожидал подобного скептицизма от легендарного Белого Скрипача!
   - В жизни мне приходилось сталкиваться с разным, - сухо ответил синьор Астольфи. - И признаться, что в истории с аверто есть нечто глубоко тревожащее. Нечто, что не дает мне покоя. И все же пока я не могу исключить со счетов реалистическое объяснение произошедшим событиям, более того, именно оно кажется наиболее естественным.
   - Искать реалистическое объяснение тому, что происходит в Этерне!!! - Фульвио снисходительно улыбался, допивая остававшееся в бокале вино. - О, дорогой мой Ренато, это безумный город, в котором рассудок - плохой советчик. Впрочем, если хотите, слуга проводит вас в библиотеку, где вы можете покормить ваш вечно голодный ум географическими трудами о регионе реки Аверто и связанных с ним преданиях. Я уже раскопал в недрах своих книжных шкафов пару полезных томиков, и это сэкономит вам время. Ну а я, пожалуй, останусь здесь и полюбуюсь на кипение городской жизни. Кажется, за одним из столов вон в том дальнем углу затевается прелюбопытная драка.

VII

   От Фульвио они выбрались еще не скоро. Вначале им пришлось составить их хозяину компанию и немного понаблюдать за беспорядками в его заведении, на которые синьор Убальдески любовался с довольным видом патриция, лицезреющего устроенные в его честь гладиаторские бои. Потом Белый Скрипач воспользовался поводом порыться в огромной библиотеке Убальдески, самым внимательным образом изучая географию и историю региона реки Аверто, в то время как Джулия сидела неподвижно в одном из стоявших в библиотеке кресел, парализованная ненавистью к негостеприимному и самодовольному хозяину дворца, который даже не удосужился предложить им перекусить, и еле сдерживалась, чтобы не обрушить Фульвио на голову громы и молнии самого что ни на есть праведного гнева.
   Наконец, счастливо избежав открытого конфликта, они отправились на розыски жилища неведомого Пепе. Обитал он, как выяснилось, недалеко, так что ехать пришлось всего несколько кварталов, и вскоре они вышли у какого-то обшарпанного дома, нависавшего над ними множеством пузатых балкончиков, на которых и между которыми сушилось белье. В подворотне на выступавшей прямо из стены каменной скамье сидел грязный бородатый дядька, при имени Пепе он указал на узкую лестницу, ведшую куда-то вниз. Чуть ли не поскользнувшись на валявшихся на ступеньках свекольных очистках, они пробрались в полутемный коридор, где предстали пред хмурым взором старухи в мятом переднике, чей взор, правда, немедленно сделался куда менее хмурым при виде предложенной Белым Скрипачом монетки.
   - Так вы к Пепе? Вот ума не приложу, что понадобилось таким важным синьорам от этого никчемного выпивохи. По коридору до поворота, а за поворотом - третья дверь налево. И смотрите там от перегара не задохнитесь!
   У Пепе было не заперто. Джулия чувствовала себя археологом, изучающим тайны древних гробниц, когда они растворили дверь и принялись вглядываться в обстановку продолговатой полутемной комнаты, тускло освещенной единственным, расположенным высоко под потолком окном. Пахло в комнате, как их и предупредили, вовсе не могильным тленом, но в целом эффект был сходный: стесненное дыхание и полутьма только усиливали мистическое ощущение от наблюдаемой ими картины. Когда-то это была вполне обычная комната, но сейчас она была вся уставлена бутылками аверто, покрывавшими, как грибком, все пространство, где можно было хоть что-то поставить. Бутылки хороводами толпились на полу, высились со шкафов пиками готических соборов, которым вторили пики пониже, со столов, стульев и табуретов. Со всех сторон сейчас на них смотрели десятки одинаковых бутылок, и на каждой - все тот же тревожно зовущий за собой дом, все та же балюстрада, все та же заросшая плющом стена и все то же склоненное над рекой дерево. Десятки домов у реки сейчас напряженно вглядывались в них своими черными окнами, вглядывались со всех сторон, как назойливый кошмар, от которого нет спасенья.
   Уже сам факт того, что этикетка была наклеена на округлую поверхность стекла, придавало изображенному на ней пейзажу какую-то ирреальность, отчетливо подчеркивая его принадлежность иному, не предназначенному для привычной жизни миру. И этот эффект в тысячу раз усиливался повторяемостью рисунка - как будто комната подчинялась одному визуальному ритму, единой воле загадочного одержимого художника. Казалось, вокруг них вздымаются колонны неведомого храма, которые тают в воздухе на трети своей длины, переливаясь в неясном свете, или же их окружают сталагмиты таинственной пещеры, или же - щупальца спрятавшегося под полом и навеки остекленевшего чудовища. Это сходство усиливалось тем, что многие бутылки были пыльные, некоторые уже успели зарасти паутиной, но этикетка была неизменна: все тот же дом у реки. Гипнотизирующий, таинственный и зовущий.
   - Вы зачем пришли? Вас Фульвио послал?
   Резкий голос шел из дальнего угла комнаты, где ее обитатель сидел на табурете спиной к ним, частично скрытый от взгляда стоявшим позади табурета бельевым шкафом. Заметить в захламленной комнате находившегося в ней человека было не так-то просто, тем более что он до поры до времени не двигался, но теперь повернулся в их сторону и привлек их внимание. Это, видимо, и был Пепе - еще не старый мужчина, необыкновенно худой, с узким остроносым лицом и парой грустных, усталых, но не утративших пронзительной цепкости глаз, устремленных сейчас в их сторону. Он казался верховным жрецом окружавшего их странного храма. Фанатичным, изможденным своей аскезой, ничего не прощающим и никому не делающим снисхождения жрецом.
   - Пришли смотреть как я пьянствую? - произнес обитатель комнаты. - Убирайтесь!
   Повисла неловкая пауза, а потом синьор Астольфи, не говоря ни слова, вытащил из футляра свою необычно светлой окраски скрипку и заиграл.
   Это была грустная, протяжная, взлетающая вверх мелодия, и она словно бы говорила, что только настоящая грусть способна обрести крылья, и что только из таких грустных мест, как это, можно взлететь в небеса. И казалось, что каждый изображенный на этикетках пейзаж вторит этой мелодии. Грустно кивает головой старый дом, согласно шелестят ветви деревьев, и вода грустно катится прочь, тихим журчанием подтверждая ту мудрую истину, о которой сейчас пела скрипка. А потом мелодия смолкла, и Джулии показалось, что в комнате почему-то стало уютней и светлее.
   - Уезжайте отсюда, - неожиданно нарушил молчание Пепе. - Этот город, Этерна, проклят. Здесь живут только те, кто потерял свой путь.
   Пепе сгорбился, и глаза перестали излучать враждебность, теперь в них была только грусть. Он покивал головой, а потом продолжил, ни к кому особенно не обращаясь и словно бы жалуясь в пустоту:
   - Мне не надо было сюда приезжать. Моя жизнь кончилась, кончилась десять лет назад. Думал, что начну новую, да где тут. Эх, жалкие люди. До чего же жалкие люди здесь в Этерне! Сбились в одну зловонную кучу и думают, что стали от этого сильнее. Каждый - со сломанной волей, каждый - без бога в душе. Ничего, вообще ничего в душе нет, только страх. Суетятся, придумывают себе занятия, гонят этот страх, кто спиртным, кто амулетами, кто свечками перед алтарями, а он все возвращается. Толкотня, крики, грязь. А мне все чудится совсем другой город. Другой. Совсем другой. Настоящий. Где ветер, и журчанье реки, и снежные шапки гор вдали. Где небольшие домики, тенистые улицы, и покой везде, такой настоящий покой, когда не надо никуда торопиться, и никакой страх не гонит тебя вперед, потому что внутри и снаружи - тишина. Настоящая тишина, понимаешь? Тишина, для которой звуков не нужно.
   Замолчав, Пепе рассеянно оглядел комнату, но потом внезапно что-то до крайней степени возбудило его, так что он, пошатываясь, поднялся и, вцепившись Белому Скрипачу в рукав, зашептал:
   - Я знаю, я по глазам вижу, ты не такой, как они, ты спасешься! Мы ведь встретимся - там, в городе. Будем вместе гулять по крытому мосту, а потом сидеть на лавочке и говорить о чем-нибудь умном. Знаешь, там есть чудесное место, прямо на набережной: тихо, спокойно, по левую руку замок, древний такой, с шершавыми серыми стенами, а вокруг стен кипарисы растут, а по правую руку башня, тоже древняя-древняя, а вдали горы, а под нами река шумит, и так хорошо на душе, так просторно и хорошо!
   Еще секунду Пепе смотрел синьору Астольфи в глаза, а потом весь как-то поник, голова уткнулась Белому Скрипачу в грудь, ноги начали подкашиваться, а тело принялось сползать вниз. Придерживая норовившего упасть хозяина комнаты одной рукой, синьор Астольфи аккуратно положил другой рукой скрипку на пол, а потом дотащил худое тело Пепе до кровати и уложил поверх одеяла. Пепе немедленно уснул, тихо сопя и уткнувшись носом в подушку. Белый Скрипач еще некоторое время сидел у изголовья кровати, потом сунул в расслабленную руку спящего несколько монеток.
   - Спокойных снов, синьор Пепе. Надеюсь, вы вскоре увидите свой город.
   И знаком показал Джулии, что теперь им самое время уходить.
  

VIII

  
   Джулии удалось упросить Белого Скрипача отобедать вместе с ней и синьорой Гуалтьери, и теперь они сидели во дворе дома на виа Фаверо, греясь в лучах солнца и вслушиваясь в доносившиеся с улицы шумы большого города - крики детей, цоканье копыт, оживленный людской говор. Сытный обед подходил к концу, а раздражение и голод, вызванные затянувшимся визитом к негостеприимному синьору Убальдески и последующими событиями, почти полностью изгладились из души Джулии, сменившись на полагающееся послеобеденному состоянию довольство.
   Впрочем, синьор Астольфи был скорее угрюм, он то и дело терял нить разговора и задумчиво водил серебряную ложечку по блюдечку вокруг чашки чая, как будто бы чашка чая была каруселью, а ложечка каталась на этой карусели.
   Наконец, совершенно вне всякой связи с ненавязчивой светской беседой, которую пытались вести с ним Джулия вместе с хозяйкой дома, пожилой и жизнерадостной синьорой Гуалтьери, Белый Скрипач неожиданно проговорил:
   - И все-таки - как же его жалко, этого бедолагу Пепе.
   Синьора Гуалтьери, которой Джулия за обедом уже успела все рассказать об их сегодняшних приключениях, участливо кивнула, ее лицо приняло соболезнующее выражение:
   - О да, конечно же вы правы! Прямо слезы на глаза наворачиваются, как подумаешь, сколько на свете таких несчастных судеб, искореженных этим жестоким городом! Грязь, бедность, суеверия, пьянство, безработица, полная оторванность от природы...
   Белый Скрипач прервал ее, слегка морщась, как будто бы Джулия затронула неприятную для него тему:
   - Ну вот, уважаемая синьора, теперь и вы поете все ту же знакомую песню, что и наш друг Фульвио. Посудите сами, ну причем здесь город? Люди ведь преспокойно спиваются и в сельской глуши. И какая в Этерне может быть оторванность от природы, если море тут в двух шагах, а за каких-нибудь полчаса ходьбы вы можете уйти в горы и нагуляться по природе сколько вашей душе будет угодно? Нет, поверьте мне: жертвы аверто не заключены в тюрьму этого города. Они заключены в тюрьму своей собственной памяти. И аверто предлагает им новую, еще более страшную тюрьму, которую они по слепоте своей склонны принять за избавление. Это так... так подло...
   Добрая синьора Гуалтьери сочувственно закивала головой, но Белый Скрипач, ничуть не обращая на нее внимания, рассеянно смотрел куда-то вверх, на окружавшие двор стены, чередой высоких полукруглых окон взлетавшие к клочку голубого неба наверху. Потом, чуть вздрогнув, он добавил:
   - Знаете, на гравюрах во дворце Убальдески я видел изображения замка в Кастелларо-суль-Аверто. Он ровно такой же, какой его описывал Пепе. Серые шершавые стены, кипарисы вдоль стен. И, кажется, я знаю, про какую скамеечку говорил этот несчастный, про какую башню и про какой мост. Он... он говорил так, как будто бы он был там. Но как это возможно? Как это возможно?
   С этими словами синьор Астольфи замолчал и вновь принялся задумчиво водить ложечкой по блюдцу. Тревожный, раздражающий звон металла по фарфору действовал Джулии на нервы, и от ее благодушного настроения не осталось и следа. Она принялась сердито разглядывать Белого Скрипача, чьи тщательно расчесанные белые волосы и холеные руки внезапно начали приводить ее в бешенство, яростной волной вскипавшее внутри и не находившее выхода. А синьор Астольфи, даже и не замечая перемены настроения своей сотрапезницы, продолжал водить ложечку по кругу. Наконец, оставив это занятие, он взялся за скрипку. Синьора Гуалтьери начала даже тихонько рукоплескать, ожидая услышать одну из божественных мелодий его опер, но сконфуженно остановилась, ибо то, что начал играть Белый Скрипач, было далеко от божественности. Это было бесконечное, механическое, агрессивное стакатто, нервное и дерганое, которое продолжалось и продолжалось, и Джулии почему-то начали чудиться бутылки с одинаковыми этикетками, заполнявшие комнату Пепе. Множество изображений дома у реки, которые выстраивались рядами, постепенно застилая собою все видимое пространство, заполняя весь город...
   Стакатто прервалось так же внезапно, как и началось. Теперь Белый Скрипач смотрел прямиком на Джулию, и его былая задумчивость сменилась уверенностью.
   - Я решил поехать в Кастелларо-суль-Аверто. Быть может я ошибаюсь, но я чувствую наступление какого-то большого, чудовищного зла. Я чувствую, как этот далекий захолустный городок проникает в каждый камень нашей Этерны, подобно тому как вещий сон проливается внутрь спящего человека. Проливается внутрь, как дождь, как ливень, как наводнение... Люди не должны видеть один и тот же сон. Это еще хуже, чем вовсе лишиться снов. Да, хуже, намного хуже.
   - Я поеду с вами, - решительно и без промедления отозвалась Джулия, и складки на ее лице от чего-то обозначились много резче.
   - Синьора Джулия, - мягко ответил Белый Скрипач, - вам вовсе не обязательно сопровождать меня. Поверьте, путь неблизкий, наша миссия может оказаться вовсе не безопасна, а главное - вы же прекрасно знаете ту своеобразную репутацию, которой я пользуюсь в свете! Неужели вы хотели бы отныне связывать себя с этой репутацией?
   - Трудностей я не боюсь, - отрезала Джулия, не отводя взгляда от лица Белого Скрипача, - времени у меня навалом, а что до моей репутации... О, мою репутацию вряд ли еще что-нибудь сможет ухудшить. Едем.
   Синьор Астольфи, несколько смутившись, поджал губы, но промолчал. А Джулию внезапно прорвало потоком слов, как будто все нервное недовольство, мучившее ее до этого, наконец материализовалось, обрело выход.
   - А знаете, синьор Астольфи, почему вы так взволновались, узнав про эту историю с аверто? Потому что вы завидуете, да-да, завидуете! Потому что вы сами мечтали бы вот так воздействовать на людей, чтобы ваша музыка заключала в себе целый мир, притягательный и завораживающий! Чтобы каждый человек, вошедший в него, увидел бы нечто для себя дорогое, а увидев, захотел вернуться, и захотел бы вернуться больше всего на свете! Вот она, высшая форма искусства, до которой вам с вашими жалкими операми и жалкими скрипичными концертами ой как далеко, потому что вы можете только растревожить человека, разбередить его, взволновать, но вам никогда не создать для него целый мир, в котором бы он захотел жить!
   Джулия остановилась, дыхание сбилось от яростной волны обличения, захлестнувшей ее с головой и облачившейся в слова. Как сквозь сон она слышала ворчливые упреки синьоры Гуалтьери что ей дескать невежливо так обращаться с одним из величайших музыкантов современности, что она попирает законы гостеприимства, ведет себя невоспитанно, что впредь она еще подумает, приглашать ли ее в свой дом, раз она оказалась такой законченной грубиянкой...
   А потом Белый Скрипач засмеялся.
   Он смеялся долго, и колодец двора вторил его смеху гулким эхом, и недоуменно взирали на странную сцену чинные окна верхних этажей, щурясь и поблескивая на солнце.
   Отсмеявшись, синьор Астольфи утер уголком салфетки выступившие на глазах слезы и произнес, с тонкой улыбкой глядя на Джулию:
   - Ах, досточтимая синьора, если бы моя музыка действовала так, как действует на людей бутылка аверто, я бы немедленно пустил себе пулю в лоб, принял бы яду или закололся. Потому-то меня так беспокоит эта история с аверто. Она противоречит всему, что я почитаю за прекрасное и истинное в искусстве. Ведь моя музыка - это не само путешествие, это лишь приглашение в путешествие. Потому что свободен не тот, кто слушает музыку. Свободен тот, кто ее творит. А тот, кто слушает - о, он чувствует отблеск этой свободы, которая дразнит его, навязчиво манит, заставляет вслушиваться снова и снова. Она как бы подсказывает ему - да, ты можешь все, ты можешь танцевать в круге муз, ты можешь пировать с богами на вершине Олимпа, ты можешь спускаться в бездны Аида или лететь по небу в колеснице Солнца. Но, увы, лишь немногие сдвигаются с места. Большинство слушателей так и остаются внимать красоте чужого полета, который ведь так удивительно просто принять за свой собственный полет - но только ты не летишь, это другие показывают, что ты можешь взлететь. И лишь немногие понимают, что они никогда не взлетят, если сами не возьмут в руки скрипку, ну или хотя бы тамбурин, или хотя бы начнут подпевать. Блаженны эти немногие. А остальные... Остальные так и остаются пленниками этих чудесных видений, которые в их сознании постепенно твердеют, костенеют, становятся прутьями их новых клеток, стенами их новых тюрем.
   Он еще немного помолчал, кивая головой, и несмотря на то, что Белый Скрипач улыбался, у него на глазах стояли слезы. Чуть промедлив, он добавил, со все той же тонкой улыбкой счастливого и знающего истинную правду человека:
   - О, нет, синьора Джулия, я не хочу своей музыкой строить стены новой тюрьмы. Я хочу научить людей выбираться из тюрем.
  

IX

  
   Предстоящее путешествие одновременно и волновало и пугало Джулию настолько, что в ночь перед отъездом ей было совершенно не заснуть. Нельзя сказать, чтобы ей нравился Белый Скрипач или было особенно приятно его общество, но само знакомство с этим человеком наполняло ее мыслями о соприкосновении с чем-то значительным, с чем-то, выходящим за рамки обыденности, и ей оставалось только с замиранием сердца гадать, к чему может привести ее совместное путешествие с синьором Астольфи, которое обещало быть довольно длинным: ведь до Кастелларо-суль-Аверто от Этерны было дней так десять пути. Всю ночь Джулия раздумывала, какие вопросы ей хотелось задать Белому Скрипачу и какими уловками можно было попытаться вызвать его на откровенность. Она вспоминала все свои музыкальные впечатления и подытоживала их, формулировала что ей нравится и не нравится, потом с музыки перешла на политику, а потом на литературу, так что в результате и сама не заметила, как наступила утро и пора было отправляться в дорогу. Синьора Гуалтьери, отправившись будить свою гостью в половину пятого утра, обнаружила Джулию бодро разгуливающей из угла в угол и бормочущей вполголоса, как будто бы она пыталась заучить наизусть какое-то стихотворение, которое ей никак не удавалось запомнить.
   После проведенной подобным образом ночи Джулия наутро была уже совершенно без сил и потому благополучно заснула в тряской карете, едва только они с синьором Астольфи отправились в путь. Проснулась она когда уже за полдень. В карете было жарко и душно. Белый Скрипач что-то писал в своем блокноте, чуть щурясь от слепяще яркого света, его лицо было спокойно и сосредоточенно. Справа от себя, Джулия услышала как что-то побрякивает, звуками повторяя каждую неровность дороги. Повернувшись, она с удивлением увидела пустую бутылку, привешенную за горлышко к крюку на стене. С этикетки ей грустно улыбался дом у реки, как улыбаются старому другу, с которым пришлось когда-то давно разделить много горестей. Поморщившись, Джулия раздраженно отвернулась.
   Некоторое время спустя, Белый Скрипач поднял глаза и заметил, что его спутница проснулась, но не произнес ни единого слова, вскоре вновь принявшись скрипеть углем по бумаге. Джулия несколько раз пыталась заговорить, но синьор Астольфи отвечал односложно, всем своим видом показывая, что он занят и не хотел бы отвлекаться. Джулия вздохнула и принялась смотреть в окно, на виноградники и рощи фруктовых деревьев, за которыми вдали маячили невысокие, покрытые лесом горы. Вид вообще-то был живописный, но сейчас навевал на Джулию тоску, которую поддерживало однообразие звуков: все то же поскрипывание движущейся кареты, бряканье привешенной к стене бутылки и скрежет угля по бумаге. Порой Джулии чудилось легкое позвякиванье, исходящее откуда-то сверху. Джулия сначала думала, что утомленный однообразием звукового пейзажа слух играет с ней злую шутку, но звуки повторялись слишком настойчиво, чтобы быть иллюзией. Они были тревожащими и странными - то эти звуки делались регулярными, как тиканье часов, то больше напоминали бренчанье перекатывающихся по полу металлических предметов, то переходили в отдельные легкие стуки, то напоминали тихий лязг невидимых лезвий, а то и замирали вовсе.
   Остановились на постоялом дворе они часов в семь, лишь немного не доехав до Теурбии. Пока Белый Скрипач вышел из кареты договариваться об ужине и комнатах для ночлега, Джулия воспользовалась его отсутствием и раскрыла оставленный на сиденье блокнот. Страницы блокнота были расчерчены поперечными линиями как у нотной бумаги, хотя пометки синьора Астольфи ноты совершенно не напоминали, это были странные знаки наподобие иероглифов - то ли Белый Скрипач зашифровывал свою музыку, чтоб хранить ее втайне до момента премьеры, то ли писал на каком-то неизвестном мистическом языке. Услышав, как легкое позвякиванье наверху перешло в зловещее лязганье, Джулия испуганно закрыла альбом и принялась нервно коситься на потолок, и ей уже начал чудиться жуткий механический маятник, рубящий ее тело на куски острыми лезвиями, но более ничего не произошло, а вскоре вернулся синьор Астольфи, и они пошли ужинать.
   Выходя из кареты, Джулия взглянула вверх и увидела огромный деревянный сундук, привязанный к верху кареты. Судя по всему, он и был источником звуков, причем звуки продолжались и сейчас, когда карета стояла, и потому не могли быть вызваны перекатыванием предметов внутри сундука под действием тряски. Поежившись, Джулия перевела взгляд на саму карету и только тут заметила на ее черных стенках узор в форме извивающихся змей. Узор был неброский и больше напоминал затейливый бордюр - и только приглядевшись можно было заметить змеиные головы, замыкавшие каждую из линий. Неудивительно, что Джулия не обратила внимания на этих змей в первый раз, когда ездила на той же карете вместе с Белым Скрипачом с визитом к Фульвио Убальдески, но теперь все эти мелкие детали наполняли ее беспокойством, граничившим с суеверным страхом. И только тут Джулия осознала, что вовсе не запомнила лица кучера, оба раза управлявшего лошадьми. Память сохранила только согбенную спину и черный цилиндр, в то время как лицо третьего участника поездки ускользнуло из памяти, а сейчас, когда она имела возможность спокойно разглядеть карету, на месте возницы уже никого не было.
  

X

  
   За ужином Джулия была так взволнована и испугана, что аппетит исчез совершенно, а куски хорошо прожаренного мяса камнями валились ей в горло, застревая и царапая пищевод на своем пути. Белый Скрипач не замечал состояния своей спутницы, он ел молча, полностью погруженный в свои мысли. Совладав с собой, Джулия все-таки попыталась завладеть вниманием синьора Астольфи и выдала одну из заранее заготовленных тирад относительно разницы музыкальных вкусов Теурбии и Этерны, но при этом так запиналась и путала слова, что вряд ли смогла бы вовлечь в беседу даже и куда более расположенного к болтовне человека. Ну а синьор Астольфи был по-прежнему на редкость лаконичен: выслушав все сказанное Джулией, он непонимающе поднял бровь, несколько раз вежливо уточнил, что же Джулия все-таки хотела сказать, и, наконец поняв смысл ее сбивчивой речи, ответил с легкой улыбкой, что если бы в Теурбии цензура реже запрещала оперы, это бы наверняка пошло ее музыкальным вкусам на пользу, после чего снова замолчал и предался невеселым раздумьям.
   Синьор Астольфи, не скупясь, снял для них две разные комнаты. Эту ночь Джулия спала беспокойно, но все-таки спала, да и завтракала словно бы в полусне, еле сдерживая зевоту. Крепкий кофе, которым завершался завтрак, начисто прогнал сон, но вернул ту тревогу, которая охватила Джулию по приезде на постоялый двор. Вызванная утренним холодом дрожь только усиливалась от гнетущего внутреннего беспокойства. На негнущихся ногах Джулия проследовала к карете, и, глянув на нее, похолодела еще больше, заметив, что рисунок из змей наутро выглядел несколько по-другому, как будто бы за ночь змеи успели чуть двинуться. Лица кучера она снова не рассмотрела, ибо он уже занял свое место на козлах, и были видны лишь все тот же цилиндр и согбенная спина. Напряженная поза загадочного возницы казалась неестественной и словно бы излучала тревогу. Вскоре она расслышала и знакомое позвякивание, доносившееся из привязанного к крыше сундука. Джулии при этих звуках внезапно сделалось дурно, кровь прилила к голове, она обхватила лицо руками и еле сдерживала желание раскричаться и кинуться прочь от этой инфернальной кареты и ее загадочного владельца, пока они еще не успели уехать слишком уж далеко и пока вернуться не составляет особенного труда. Но, сдержавшись и наполнив легкие успокаивающей прохладой утреннего воздуха, она уже с более спокойным лицом проследовала в карету, и путешествие продолжилось.
   Несколько последующих дней вряд ли достойны подробного рассказа. Все попытки Джулии заговорить разбивались о неразговорчивость синьора Астольфи и ее собственную робость, которая, казалось, росла с каждым днем этого путешествия, становившегося все более тягостным. Даже читать у Джулии не слишком-то получалось: мешали тряска, волнение, духота, странные звуки из сундука на крыше кареты и гнетущее чувство неуверенности, которое словно бы сдавливало ей лоб тяжелым обручем, мешая каждому движению. Буквы прыгали перед глазами, смысл упорно ускользал от ее смятенного разума, и, раз за разом выныривая из оцепенения, она обнаруживала, что смотрит все на ту же страницу, начисто позабыв, о чем там идет речь. Белый Скрипач, напротив, был невозмутим и продолжал преспокойно работать, то делая пометки в блокноте, то читая какую-нибудь книгу. Было заметно, что он привык к путешествиям и чувствовал себя в своей карете немногим хуже, чем в собственном кабинете. И лишь иногда Джулия замечала, что синьор Астольфи отрывается от работы и подолгу задумчиво смотрит на этикетку с изображением дома над рекой. Пустая бутылка аверто, привязанная за веревку к стене, все так же сопровождала их в путешествии, и Джулия холодела при мысли, что с каждой минутой расстояние до загадочного города с названием Кастелларо-суль-Аверто все сокращалось, и скоро та легкая просветленная грусть, которая чувствовалась в каждой черточке гипнотизирующего рисунка на этикетке аверто, окружит их и, быть может, поглотит безвозвратно.
   Так они проехали Теурбию и Герми, и на шестой день путешествия наконец добрались до Пруденцы. Джулия в Пруденце была лишь однажды, проездом, и давно хотела посмотреть этот город, но синьор Астольфи даже и не заикнулся о том, чтобы остановиться здесь на сколь-нибудь длительное время, а Джулия за всю эту странную поездку настолько преисполнилась робости перед этим человеком, что не осмелилась его об этом попросить. Приехали они в Пруденцу поздно, а выехали когда еще рассветало, и Джулии пришлось любоваться на колокольни и купола знаменитых местных храмов на фоне утренней зари из окна уезжавшей из города кареты.
   Следующим крупным городом на их пути была Сапиенца, но карета, свернув с широкой дороги, направилась по дороге поуже куда-то в горы. В ответ на удивленный вопрос Джулии синьор Астольфи спокойно разъяснил, что из Пруденцы в Сапиенцу ведет несколько дорог, и они поедут по менее известной, что задержит их лишь ненадолго, но позволит уладить кое-какие дела. Что это были за дела и как они собирались их улаживать, Белый Скрипач не счел нужным пояснять, от чего на душе у Джулии вряд ли стало спокойнее. Она уже и вовсе оставила попытки читать и с обреченным видом смотрела в окно. Дорога виляла между гор, повторяя изгибы текшей слева от нее речушки. Местность не выглядела особенно глухой, а горная долина все же было достаточно широкой, чтобы обеспечить крестьян местных деревушек хотя бы относительно плодородной землей. К тому же, они не были единственными путниками, избравшими эту дорогу, то и дело попадались встречные экипажи, поэтому Джулия понемногу успокоилась. Ее волнение вновь возросло, когда они внезапно свернули с основной дороги куда-то в сторону гор. Она уже думала вновь пуститься в расспросы, как вдруг карета остановилась.
   - Я вынужден просить вас набраться терпения, синьора Джулия, - произнес Белый Скрипач вежливым, но не терпящим возражений тоном. - Я вернусь часа через два.
   С этими словами он выбрался из кареты и исчез среди высившихся вдоль дороги деревьев, прежде чем Джулия успела опомниться от удивления. Некоторое время она сидела в оцепенении, прислушиваясь к шелесту листьев, завороженная странностью своего положения: она сейчас находится в глуши, в странном месте вдали от дома, в компании странного безмолвного кучера, в черной карете со змеями на дверцах и звенящим сундуком, привязанным к крыше кареты! И, представив себе всю эту картину со стороны, Джулия словно бы ожила. От недавнего оцепенения не осталась и следа, она почувствовала себя героиней волшебной сказки, сейчас ее переполняла детская веселость, лукавство и любопытство. Джулии начало казаться, что она словно бы видит сон, совершенно не страшный и завораживающе интересный. Сама не понимая, что делает, она выскользнула из кареты и начала оглядывать лес. Вскоре она заметила тропинку, по которой, видимо, и пошел в лес синьор Астольфи, так внезапно скрывшись из виду. Тропинка начиналась от самой дороги и уходила в лес под крутым углом, поэтому неудивительно, что Джулия не заметила ее, сидя внутри кареты. С замиранием сердца Джулия сделала несколько шагов по тропинке, потом обернулась назад. Сгорбленная фигура возницы была неподвижна - казалось, это странное существо и вовсе неспособно было видеть и слышать. "Как же оно тогда может управлять лошадьми?" - подумалось вдруг Джулии, но сейчас у нее не было ни времени, ни настроения размышлять на эту тему. С возбуждением озорного ребенка, задумавшего очередную шалость, она двинулась вперед по дорожке, нисколько не страшась того, что могло ждать впереди.
   Вскоре выбравшись из тени деревьев, тропинка теперь петляла, ныряя то вниз то вверх и робко прижимаясь к уходившему вверх склону. Вокруг огромными спящими медведями разлеглись горы. Вдаль уходило ущелье, извилистое и угрюмое, все заросшее косматыми кустами, среди которых тянули свои изломанные руки к небу мертвые, лишенные листьев деревья. По ущелью узенькой лентой бежала речка, а дальний конец заволакивал туман - он спускался с гор и сонно оседал там вдали, заволакивая словно ватой пространство между изгибами гор, откуда вытекала река. Завороженная картиной, Джулия перестала обращать внимание на дорогу, она шла по тропке вперед и вперед, и даже когда каблук предательски запнулся о камень, она лишь легко всплеснула руками, восстанавливая равновесие, и продолжала идти, не особенно обращая внимания на то, что ни сапоги на высоких каблуках, ни длинная юбка не особенно способствовали горным прогулкам. Джулия словно бы летела над ущельем, как птица, легкие вбирали в себя прохладный воздух, чувство опасности только придавало сил и гнало вперед, а мудрые мохнатые горы смотрели за ее полетом, и, казалось, роняли восхищенные стариковские слезы.
   Внезапно в ущелье раздалась музыка. Она взлетала над горами, словно бы вторя полету Джулии, объединяя и лес, и ущелье, и туман, и трепещущее сердце бегущей по тропинке женщины в одну поразительно прекрасную картину. Это был воплощенный вызов, воплощенный восторг дерзости, который только делался еще сильнее, услыхав в звуках музыки, как в зеркале, свое смелое полетное отражение.
   Только несколько минут спустя Джулия сообразила, что то была скрипка синьора Астольфи. Она звучала откуда-то спереди, из-за поворота, где ущелье словно бы волной сворачивает вправо, а покрытый косматыми деревьями пологий склон сменяется на серые, изрезанные трещинами скалы, которые высятся впереди, как огромные окаменевшие стражи запретного мира. Картина была настолько титанической, настолько неземной, что Джулия замедлила шаг и почти что на цыпочках проследовала вперед, не столько опасаясь синьора Астольфи, сколько страшась нарушить покой древних скал, нависавших над ней сурово и непреклонно. Прижавшись к шершавому камню и опасливо косясь на крутой, поросший чахлой травой склон слева от нее, Джулия обогнула скалы, и теперь уже никакая преграда не отделяла ее от источника звука. В нескольких шагах от себя, она увидела древнюю полуразрушенную башню. Дальняя часть ее рухнула, так что когда-то плоская вершина теперь вонзалась в небо наподобие зазубренного острия. И там, наверху, на каким-то чудом сохранившемся осколке площадки, неведомо как забравшись на такую опасную высоту, стоял синьор Астольфи и играл на скрипке. Его профиль дерзко вырисовывался на фоне серого каменистого склона, горы эхом отзывались на его музыку, и во всей этой странной картине было что-то колдовское, что-то неистовое. Казалось, что взлетавшая к небу природа сотни лет ждала от людей подобного же порыва, и теперь, услышав музыку, способную сравниться с их полетом, ущелье и горы восторженно соединяются с одержимым силой своего таланта скрипачом, увлекая его ввысь к небу.
   У Джулии закружилась голова. Она прижалась щекой к серому шершавому камню, а сердце рвалось и выскакивало из груди, словно бы музыка Белого Скрипача вот-вот освободит душу Джулии от оков плоти и вознесет к небесам. В глазах темнело, сознание ускользало, и она застыла на тропке, вцепившись в крошащийся древний камень, и почему-то представила себе, как жалко она выглядит со стороны - маленькая хрупкая фигура на фоне огромных, иссеченных трещинами исполинов-скал. Но нет, она не упала в обморок, дыхание постепенно выровнялось, сердцебиение утихало, хотя она еще долго стояла, закрыв глаза и вслушиваясь в божественный голос скрипки, который, казалось, заполнял весь мир вокруг. Наконец, она раскрыла глаза. Белый Скрипач все так же играл на вершине полуразрушенной башни и, казалось, не обращал на нее ни малейшего внимания. Набравшись смелости, Джулия сделала несколько шагов вперед по дорожке, дошла до башни и прижалась к ее холодной, неровной каменной стене, одновременно и испуганная и вдохновленная собственной смелостью. Дыхание снова сбилось, Джулия постояла некоторое время без движения, стараясь не производить ни звука. Между тем, музыка внезапно замолкла, и Джулией овладел страх. Ей казалось, что сейчас Белый Скрипач найдет ее и придумает жутчайшую кару, или - что еще стыднее - засмеет, но она не смела пошевелиться и только еще крепче прижалась к успокаивающе холодной стене. И тут она отчетливо услышала, как синьор Астольфи произнес:
   - Ты нужен мне, старый друг. Я чувствую, впереди меня ждет что-то страшное. Мне очень нужна твоя помощь.
   Джулия вздрогнула. Так значит, Белый Скрипач был не один, он не просто вышел прогуляться и помузицировать на природе. Получается, что он играл для кого-то. Ей немедленно же захотелось узнать, с кем это там синьор Астольфи ведет беседу в таком странном месте, но ответной реплики она так и не услышала. Сама удивляясь собственной смелости, Джулия сделала несколько шагов вдоль стены, подойдя к разрушенной ее части. Глянув внутрь, она немедленно увидела узкую винтовую лестницу, которая, судя по всему, шла на вершину башни. С секунду она стояла в нерешительности, но в конце концов любопытство взяло верх. Стараясь ступать как можно тише, Джулия начала подниматься по лестнице, миновала заваленный грязью и камнями второй этаж башни и поднялась почти до самого верха - до той высоты, с которой она могла беспрепятственно видеть площадку на вершине башни, все еще оставаясь на ступенях лестницы и прячась в ее тени. К удивлению Джулии, Белый Скрипач стоял на вершине башни один. Вокруг никого не было. С кем же он мог там разговаривать? С самим собой? С горами, ущельем и ветром?
   Между тем синьор Астольфи вновь начал играть. Это уже была совсем другая по духу пьеса, не раздольная и полетная, а ритмичная, упругая, быстрая, словно бы заряжающая тебя своею силой. Изломанная и терпкая мелодия билась в пространстве между гор, гулким эхом отзывалось в ущелье, и казалось, что она просится наружу, что ей тесно здесь, в этом ущелье, что она все способно преодолеть, отовсюду выбраться, все разрушить и собрать снова. А Белый Скрипач все играл, его необычно светлой расцветки скрипка словно бы заполняла своим звучанием весь воздух, и Джулии почему-то почудилось, что разводы на дереве этого странного инструмента как будто начинают жить, собираются в очертания морщинистого человеческого лица: хмурились брови, четче выделялись скулы, вот уже обозначились морщины на лбу, сложный рисунок складок на стариковских щеках... То ли сейчас творилась какая-то магия, то ли Джулия попросту оказалась в удачной точке, позволявшей разглядеть странную скрипку с тыльной стороны и немного снизу - но сходство рисунка на скрипке с человеческим лицом было слишком уж странным. Пугающе странным. Казалось, лицо старика вот-вот оживет, разомкнутся искривленные губы, наморщится лоб, оживет и задвижется лабиринт изогнутых складок на щеках... Оцепенев, Джулия вжалась в темноту своего укрытия, тщетно пытаясь понять, какое странное волшебство сейчас здесь творится. И тут Джулия услышала еще один звук, своей пугающей ритмичностью схожий с музыкой, которую играла сейчас скрипка. Он был как всплеск весел, движущих лодку. Или как взмахи крыльев большой птицы. Да, скорее птицы. Словно бы птица описывала сейчас круги вокруг разрушенной башни, меряя воздух резкими и гордыми взмахами крыльев. Вот только в небе никого не было видно. И еще Джулия почувствовала, как волна страха подступает к горлу откуда-то изнутри, ей внезапно стало холодно-холодно, жутко-жутко, и она бросилась сломя голову вниз по узенькой лестнице, а потом - назад по тропке, плохо понимая, зачем она это делает, и нисколько не заботясь, увидит ее Белый Скрипач или нет. Она бежала, спотыкаясь о камни, оступаясь, то и дело хватаясь за склон горы слева от нее, отдирая цеплявшиеся за юбку колючки, пытаясь секундными остановками успокоить предательски сбивавшееся дыхание. Красота природы уже больше не волновала ее, в ушах стоял шелест крыльев, а внутри морем разливался страх, затопляя ее всю без остатка.
   Она сама не помнила, как добежала до кареты, и пришла в себя только уже сидя на привычном месте и наблюдая лес из привычного окна. На секунду ей показалось, что все произошедшее было сном, но усталость в ногах и разодранная колючками юбка свидетельствовали, что это не так. Джулия успокоилась, выровняла дыхание и попыталась сосредоточиться на чтении, как всегда неудачно. Белый Скрипач вернулся спустя полчаса. Он с любопытством посмотрел на чуть подранную и заляпанную землей одежду Джулии, но не проронил ни слова. Карета тронулась с места, и Джулия с ужасом ощутила, что к перекатыванию странных железяк на крыше кареты, поскрипыванию колес и стуку привязанной за веревку к стене бутылки теперь прибавился и еще один звук. Шелест крыльев невидимой птицы, словно бы описывающей круги над едущим экипажем.
   Путешествие продолжалось.
  

XI

  
   На ночь остановились в скверной деревенской гостинице. Постельное белье оказалось почему-то влажным. Джулия попросила хозяев принести грелку, но грелку не принесли. Она в конце концов все-таки заснула, ощущая пальцами сырость, и ей снилось что она утонула, и сейчас смотрит на дом на этикетке аверто через толщу воды. Черные прямоугольники окон грустно моргали ей, вторя движению пробегавших мимо волн, и скорбно покачивались на ветру кроны росших вдоль берега деревьев. А еще со дна, из толщи ила, кто-то смотрел на нее, пристально и завороженно, а потом протянул в ее сторону длинную скользкую руку, которая колебалась в воде вместе с течением, холодные пальцы начали прикасаться к ее телу, и она проснулась в ужасе, судорожно дергаясь в постели и тяжело дыша, и лишь очень нескоро сообразила, что уже рассветает, что она лежит в постели в своей комнате в гостинице, и что проклятые простыни так до сих пор и не просохли - видимо, они теперь были мокры от ее холодного пота.
   Наутро снова двинулись в путь. Дорога забиралась все выше, а деревеньки становились все беднее. В конце концов, поднявшись по насыпи, дорога некоторое время вилась вдоль горного склона, а потом начала спускаться вниз по еще одной горной долине. Кажется, синьор Астольфи не солгал - эта дорога действительна переваливала через горы и вела их в Сапиенцу, пускай и кружным путем.
   Приключения настигли их где-то час спустя после того, как они тронулись в путь. Вконец измотанная беспокойной ночью, Джулия то ли дремала, то ли спала с открытыми глазами, когда ее вывели из оцепенения какие-то крики, за которыми последовали стуки в заднюю стенку кареты и снова крики. Когда взгляд Джулии сфокусировался и наконец приобрел остроту, она разглядела за окошком круглую и чумазую детскую физиономию: похоже, какой-то озорник взобрался на запятки кареты и сейчас вовсю старался привлечь их внимание. Своей цели он определенно добился: синьор Астольфи обернулся, а потом твердо приказал кучеру остановиться.
   - Помогите! - не унимался их внезапный попутчик. - Ради всего святого, дяденька, ну пожалуйста! А то сейчас папка братьев и сестрицу пожжет!
   Синьор Астольфи вышел из кареты, а Джулия вся обратилась в слух, поскольку мальчик, похоже, сейчас сошел с запяток и сейчас общался с Белым Скрипачом где-то позади кареты.
   - Вы простите, дяденька! Они прям сейчас горят, я боюсь что до соседей не добегу! - продолжал детский голос во всю мощь легких, так что в ушах Джулии прямо звенело.
   Секунду спустя она уже смогла разглядеть их нежданного гостя, потому что Белый Скрипач решительно затащил ребенка внутрь кареты и приказал тому показывать дорогу. Это был мальчик лет десяти, круглолицый, длинноволосый, с вымазанной в грязи физиономией и руками. Одет он был в штопаную рубаху с рваным воротником и потертые кожаные штаны. Гардероб довершала широкополая шляпа, тоже мятая, грязная и рваная. Ребенок был совершенно очевидно испуган, а в глазах стояли слезы. Тем не менее, Джулии немедленно вспомнились рассказы о дорожных грабителях, заманивающих жертвы подобным образом, но она решила пока держать свои опасения при себе.
   Опасения Джулии усилились, когда, следуя указаниям мальчика, они вскоре свернули на безлюдную узкую дорогу. В воздухе, действительно, запахло гарью. Между тем ребенок, внезапно затихнув, воззрился на подвешенную к стене бутылку аверто. С секунду он просто остолбенело смотрел на дом над рекой, зловеще подергивавшийся из-за тряски на каждой неровности дороги, а потом с криком "А, значит и вы - тоже?" попытался выскочить вон из кареты. Но не тут-то было. Белый Скрипач неожиданно цепко схватил ребенка за руку и заявил, что никуда тот не пойдет, пока все им толком не расскажет.
   - Да что тут рассказывать! - завопил мальчик, тряся рукой и безуспешно пытаясь освободиться. - Папка нас этим пойлом потчевал. Чуть ли не в рот вливал. Говорил - если будем пить, то мамка вернется. А мы не хотели. Ну куда она вернется, мамка-то? Мертвая она. Не вернется уже. А папка тогда детей в сарае запер, и давай поджигать. Спьяну, конечно. А я в лес убежал. А потом к соседям побёг. Я один с ним не справлюсь, он сильный!
   И мальчик исподлобья глянул снизу вверх на Белого Скрипача - глянул явно обиженно, как будто бы синьор Астольфи сейчас собирался упрекать его в бездеятельности.
   "Не похоже это на ловушку, - думала между тем Джулия. - Так не сыграешь. Да и зачем устраивать такие хитрые ловушки? А мальчонка-то молодец. Не растерялся. Далеко пойдет - шустрый".
   Лес расступился, и за поворотом дороги на них глянули окна крестьянского дома. Дом был одноэтажный, каменный, с мезонином-надстройкой в центре. Черные окна мезонина придавали дому сходство с человеческим лицом, которое, казалось, настороженно смотрело на них. Позади дома был двор, окаймленный несколькими деревянными строениями, из одного из них валил снопом дым и полыхали языки пламени. Карета въехала во двор и остановилась, Белый Скрипач и мальчик немедленно выскочили, Джулия осталась внутри, разглядывая происходящее через окно. Во дворе было неубрано, валялось сено, какие-то мешки, деревяшки, колеса, ошалело квохтали оставшиеся без присмотра и разбредшиеся по всему двору куры. Сарай горел странно, неравномерно, одна его часть пылала вовсю, другая была еще нетронута огнем. Чувствуя, что она не должна оставаться в стороне, Джулия вышла из кареты и на негнущихся ногах пошла в сторону сарая. Синьор Астольфи, похоже, не терял времени зря, он уже успел раздобыть где-то топор и сейчас пытался справиться с досками, которыми было основательно заколочено окно сарая. Судя по крикам изнутри, братья приведшего их сюда мальчишки были еще живы, оставалось только надеяться, что помощь не запоздала.
   Плохо понимая, чем она может помочь, растерявшаяся Джулия принялась оглядывать двор. Только тут она заметила мужчину, который преспокойно спал, сидя на земле, свесив набок голову и прислонившись спиной к одному из стоявших во дворе мешков. Судя по всему, это был отец паренька, тот самый несчастный вдовец и виновник всех произошедших злоключений. Его лицо с правильными чертами и тонким носом можно было бы назвать красивым и даже утонченным, если бы не грязноватого цвета загар и не всклокоченная борода, благодаря которым он напоминал сосланного аристократа, проведшего на каторжных работах добрый десяток лет. Рядом со спящим валялась недопитая бутылка со знакомой этикеткой.
   Джулия уже подумывала, не попытаться ли ей самой связать пьяницу прежде, чем тот попытается что-то натворить, как вдруг словно бы волна страха нахлынула на нее, парализовав и заставив застыть на месте. Внезапно она ощутила ветер, подобный тому, что так напугал ее вчера в горах, в ущелье, у руин древней башни. Ветер. Ледяной, пугающий и как будто трепещущий, как взмахи крыльев огромной птицы.
   Почти не удивляясь, она смотрела, как куски черепицы на крыше сарая словно бы сами собой отлетают в сторону, как какая-то неведомая сила поднимает детей, одного за другим, в воздух над горящим зданием и ставит их, испуганных и дрожащих, посреди двора. Даже Белый Скрипач застыл на месте, с затаенным дыханием смотря на творившееся перед ним чудо. Несколько секунд спустя ветер затих, гнетущее ощущение страха прошло, а солнце, словно бы исчезнувшее на время, снова обрело способность светить и греть. Трое детишек, два мальчика и одна девочка, кашляющие и со слезящимися глазами, стояли посреди двора, пытаясь прийти в себя. Вдали с треском рухнули внутрь остатки разрушенной крыши сарая.
   Кажется, они подоспели вовремя.
   Паренек, который позвал их на помощь - кажется, его звали Андреа - посмотрел на Белого Скрипача с уважительным и почти суеверным страхом, но ничего говорить не стал. Вскоре он уже вел своих братьев и сестру внутрь дома, переодеваться и отмывать грязь. А синьор Астольфи, словно бы прочтя мысли Джулии, принялся связывать отца семейства кстати подвернувшейся веревкой. Отец семейства невнятно мычал, но сопротивляться нисколько не пытался.
   Чувствуя, что здесь ее помощь вряд ли пригодится, Джулия зашла в дом. Жили здесь когда-то небедно, но сейчас на всем была печать небрежения, затхлости, уныния. Пол был весь в пятнах, на полках стояли грязные котелки и тарелки с объедками, обои были покрыты коричневыми и лиловыми разводами непонятного происхождения, а в воздухе царил запах прогорклого жира, который не смогла перекрыть даже проникшая внутрь дома гарь пожара. Джулия пересекла прихожую, миновала еще пару комнат, сунулась в столовую, где чудесным образом спасенные детишки с таким аппетитом уплетали за обе щеки булочки, что только бдительный Андреа поднял голову и, улыбнувшись, приветливо кивнул Джулии. Она тоже кивнула, и, решив больше не мешать детишкам, с рассеянным видом поднялась по лестнице в комнату в мезонине. Здесь было совсем по-другому. Воздух тоже был затхлым, но не прогорклой затхлостью дешевой и наспех сготовленной еды. Здесь воздух был словно бы насквозь пропитан пылью: чувствовалось, что в комнате долгое время никто не жил. Где-то треть помещения занимала кровать под балдахином из белой ткани с изящными синими цветами. Сейчас в складках ткани прочно осела пыль, и она же толстым слоем устилала покрывало кровати. "Как саваном", - подумалось Джулии, и от этой мысли ей сделалось жутко.
   У окна стоял столик, а на нем - несколько ваз с засохшими цветами, портрет красивой женщины в траурной рамке и початая бутылка аверто. Джулия тяжело опустилась на стул и посмотрела на незнакомку. А потом взяла в руку бутылку и сделала несколько коротких торопливых глотков.
   Если она и увидела после этого дом у реки, то только на этикетке аверто. Но зато Джулии сразу стало спокойней и теплее, страх и оцепенение куда-то сгинули, уступив дорогу слезам. Так она и сидела, обхватив голову руками, сидела и рыдала в чужой комнате, полной чужой боли, которую она почему-то почувствовала так же остро, как и свою.
   - Мои соболезнования, синьора Джулия. Это так сложно - убедить человека примириться со смертью, особенно - со смертью любимого ребенка. И не мне судить того, кто захотел увидеть кого-то из своих близких там, за чертой, у дома у реки.
   Голос синьора Астольфи заставил Джулию обернуться. Она не заметила, как Белый Скрипач поднимался по лестнице, и ей стало немного стыдно, что он смог увидеть ее в минуту слабости. Впрочем, теперь она перешла черту. Теперь это все уже не имеет значения.
   - Как вы узнали? - охрипшим от волнения голосом спросила она.
   - О, догадаться было несложно, - грустно пояснил синьор Астольфи. Похоже, сейчас он старательно избегал менторских интонаций в голосе, чтобы не задеть чувства Джулии. И оттого разговор получился негромким и особенно задушевным. Белый Скрипач сделал два шага вглубь комнаты, присел на кровать, подняв в воздух облако пыли, и продолжил, глядя Джулии прямо в глаза с видом доктора, рассказывающего пациенту о его тяжелой болезни:
   - Я-то ведь уже давно подозревал, что ваш интерес к истории с аверто выходит за рамки меркантильной заботы о собственном наследстве. Вы казались мне слишком нервной, слишком напряженной для человека, одолеваемого всего лишь любопытством и желанием уладить имущественные дела со своими родственниками. Что-то задевало вас в этой истории, что-то глубоко личное. А если вспомнить, что вам сейчас за тридцать, что вы не замужем и никогда не были замужем, что вы живете в глуши и старательно отдалили себя от кипящей в Этерне светской жизни... И притом добавить к этому то обстоятельство, что вы рискнули поехать в путешествие одна, с человеком настолько сомнительной репутации, как ваш покорный слуга. Как правило, подобную независимость склонны проявлять либо философы от природы, либо эксцентричные богачи, либо те, чью репутацию уже сложно подпортить слухами. Я подозреваю, что вы относитесь к последней из перечисленных мной категорий. И поверьте, я самым искренним образом вам сочувствую. Так как я отношусь ко всем трем этим категориям одновременно, и мои отношения со светом были безнадежно испорчены много лет назад.
   - Я любила его, - холодно произнесла Джулия, стараясь не смотреть на синьора Астольфи и потому устремляя взгляд куда-то вниз, на дощатые пыльные доски пола. - Это было трагической ошибкой. Я решила воспитывать родившегося от этой связи ребенка в глуши и посвятить ему всю свою жизнь, и мне было плевать на мнение света. Но потом ребенок умер, и жизнь моя и вовсе потеряла смысл. Да, я хочу увидеть моего ребенка там, на площадке перед домом у реки. Когда я прочла записку, оставленную моим дядей, я сразу поняла - он зовет. Мой Антонио зовет меня. Он там, в этом странном городе куда мы едем, отчего-то я знаю это совершенно точно.
   - Пойдемте, синьора, - мягко обратился к ней Белый Скрипач. - Мы не можем исключать, что пожар перекинется и сюда, и должны позвать кого-то на помощь. Нас ждет много дел, и мы всегда сможем вернуться к этому разговору позже.
   Джулия кивнула, но уходить почему-то не хотелось. С печальным видом она повернулась к столику, поразглядывала портрет в траурной рамке, зачем-то протянула руку к цветам. Засохшие розы рассыпались от ее прикосновения, на стол упала зеленоватая пыль. Джулия передернула плечами, взяла в руку бутылку аверто и решительно вышла прочь из комнаты. Белый Скрипач последовал за ней, его лицо сохраняло грустное выражение. Или, быть может, сделалось еще грустнее.
  

XII

  
   Они довезли детишек до соседнего хутора, где Белый Скрипач растолковал встревоженным хозяевам, что произошло, и те немедленно принялись собирать людей на тушение пожара, и пообещали передать в руки служителей закона виновника поджога, который так и остался лежать связанным во дворе собственного дома. Андреа не выразил по этому поводу особенной скорби:
   - Жалко папку, конечно, но ведь он после смерти мамки совсем умом тронулся, ну что поделаешь, - рассудительно сообщил мальчонка когда они прощались. - Ничего, как-нибудь проживем. Тетка приютит.
   Синьор Астольфи был очень добр к мальчику и даже оставил тому визитку, предложив заходить без стеснения в гости, если только тому случится быть в Этерне. Распрощавшись, они тронулись в путь - солнце было еще высоко, и они еще надеялись покрыть некоторое расстояние за сегодняшний день.
   Некоторое время они ехали в молчании. Воспоминания о произошедшем были слишком свежи и ярки, и даже Белый Скрипач оставил свой блокнот и принялся задумчиво смотреть на дорогу.
   - Мне не отделаться от мысли... - начала Джулия, но ее голос прозвучал так резко, а синьор Астольфи с таким вниманием перевел на нее глаза, что Джулия растерялась, и вынуждена была повторить только что сказанное, чтобы собраться с мыслями:
   - Мне не отделаться от мысли - каков был шанс что мы наткнемся в пути на происшествие, прямо относящееся к теме нашей поездки? Ведь он же был ничтожен, а тем не менее...
   - Вовсе не ничтожен, - спокойно возразил Белый Скрипач. - Мы не знаем степени распространения того зла, с которым пытаемся бороться.
   Джулия похолодела:
   - Вы хотите сказать что...
   - Я не исключаю, что болезнь идет по нарастающей, и сейчас число жертв аверто уже исчисляется тысячами. То, что мы увидели сегодня - всего лишь одна из миллиона возможных трагедий. А это, в свою очередь, значит, что нам надо торопиться. Слишком уж многие хотят увидеть своих близких там, у дома у реки, и готовы платить за это страшную цену. И даже высшие силы не ведают, чем это все может закончиться.
   Джулия зябко поежилась даже несмотря на царившую внутри кареты духоту, и принялась разглядывать порядком надоевшие ей за время путешествия горы.
   - Но, - внезапно продолжил Белый Скрипач несколько минут спустя, как будто бы вовсе и не прерывался, - возможно и другое объяснение.
   Джулия испуганно перевела взгляд на синьора Астольфи. Она уже не ждала хороших новостей, и с ужасом гадала, какие еще тайны поведает ей ее загадочный спутник.
   - Дело в том... - продолжил Белый Скрипач, и его голос прозвучал мрачновато и глухо, как предзнаменование неизбежной беды. - Дело в том, что порой случайные совпадения вовсе не случайны. Быть может, это дом у реки зовет нас. Он ждет нашего прихода, он формирует реальность вокруг нас, мы оказались под притяжением его таинственного магнетического взгляда, и куда бы мы теперь ни пошли, куда бы ни ринулись бежать - он будет преследовать нас, как навязчивый кошмар.
   - Так это значит...
   Белый Скрипач кивнул.
   - Это значит, нам теперь осталась одна дорога. В Кастелларо-суль-Аверто. Другой дороги для нас просто нет.
  

XIII

  
   Вечером этого же дня они въехали в Сапиенцу - еще один город, в котором Джулия очень хотела бы побывать. Сапиенца была ровно такой, какой ее и описывали: нарядная, оживленная, с высоченными древними башнями и огромными - в два этажа высотой - аркадами по обе стороны каждой улицы. Под арками прогуливалась или сидела за столиками ресторанов разряженная веселая публика. Общее настроение передалось и Джулии, от былой подавленности не осталось и следа, и Джулия, несмотря на усталость и поздний час, решила немного перед сном прогуляться. На улицах было уже темно, но публика и не думала расходиться - горожане читали газеты, гуляли, весело разговаривали друг с другом. Неугомонные студенты, обсуждая что-то, сидели прямо на мостовой главной площади, жестикулируя и смеясь. Ворковали голуби, из раскрытого окна соседнего особняка лились звуки фортепьяно, и Джулии внезапно подумалось, что ее Тони мог бы учиться здесь, в знаменитом на весь мир университете, так же вот сидеть на мостовой теплым летним вечером и весело болтать с друзьями. Он же ведь был умненьким мальчиком, ее Тони, он бы наверняка экзамены сдал, стал бы большим ученым, она бы к нему в Сапиенцу в гости ездила, сидели бы мы с ним в каком-нибудь кафе, говорили о чем-нибудь умном...
   Ну какая же отвратительная, страшная, не умещающаяся в человеческий разум штука - смерть.
   Джулия прислонилась плечом к холодному камню одной из арок и поняла, что плачет навзрыд. Она сдерживалась слишком долго, и сейчас, в расслабленной дружелюбной обстановке, на улицах благословенной судьбой Сапиенцы, те мысленные преграды, которые она так тщательно возводила, внезапно рухнули, она почувствовала себя маленькой, несчастной, хрупкой, затерянной в огромной и непонятной вселенной, и слезы полились рекой.
   Конечно же, ее поведение заметили, ей попытались помочь, даже предложили стакан воды. Кое-как утерев слезы, она нетвердой походкой побрела обратно в гостиницу и там провела всю ночь без сна, погрузившись в воспоминания и то и дело отхлебывая из прихваченной сегодня в крестьянском доме бутылки. Дом у реки утешающе и сочувственно смотрел на нее своими глазами-окнами, а бесцветная жидкость жгла горло, заставляла кровь приливать к голове, притупляла боль...
  
   Наутро поехали по дороге из Сапиенцы в Люминару. Спать Джулии не хотелось, в голове была пустота. Пейзаж за окнами поражал однообразием: сейчас они ехали по равнине, друг друга сменяли похожие друг на друга поля, деревеньки и рощи фруктовых деревьев. Привязанная к стене бутылка аверто однообразно постукивала в такт движению. Джулии чувствовала себя словно в каком-то чистилище, как будто бы изнурительное дорога была для нее испытанием, как будто бы ей было надо, обязательно надо вытерпеть эту нудную вереницу бессмысленных, похожих друг на друга часов, как будто бы это и был ее путь к спасению, к счастью, к свету. Может быть, и вправду каждому - свое испытание: кто-то должен сидеть в пыльной комнате в мезонине, погружаясь в воспоминания, меняя цветы на столике перед окном, разглядывая портрет красивой женщины в траурной рамке. Кто-то должен валяться на грязной постели, хлестая спиртное из очередной бутылки, торопясь добавить ее к рядам ее сестер, словно войском выстроившихся на столах, шкафах и полках. А кто-то должен просто исчезнуть, написав странное красивое письмо и закончив им свою пустую жизнь, больше уже не наполненную ничем кроме воспоминаний.
   Каждому - свое чистилище.
   Только бы выбраться туда, за грань привычной жизни, только бы доказать, что ты не собираешься подчиняться ее жестоким правилам, что ты сильнее, что ты другой, что ты готов пожертвовать чем угодно, чтобы эти правила преодолеть.
   Только бы найти свою дорогу в дом у реки.
  

XIV

  
   Джулия так и пробыла весь путь до Люминары в состоянии полусна, выныривая лишь на мгновения, когда откуда-то из глубины ее сознания приходил страх, и тогда она вздрагивала, оглядывалась и некоторое время смотрела на дорогу, и ей все чудился шелест огромных крыльев, как будто какая-то большая, внушающая ужас птица описывала круги над их каретой, улетая и возвращаясь вновь. Но ни одно видимое наблюдение не подтверждало эти ее странные мысли, и Джулия вновь впадала в забытье, бессмысленно глядя на пейзаж за окном, и ей не мешали ни скрежет кареты, ни продолжающиеся позвякиванья, доносившиеся из привязанного к крыше кареты сундука.
   Однообразие пейзажа прервалось лишь однажды, когда к дороге подступили отроги гор, и она огибала их слева, оставив справа красивую одинокую гору, напоминавшую по форме морскую волну. Там, на гребне волны, который был пологим с одной стороны и круто обрывался с другой, на самой вершине стояла одинокая башня, и Джулии почему-то почудилось, что кто-то стоит там, на вершине, и вглядывается вдаль, вглядывается устало и грустно, как будто бы он находился там уже многие сотни лет и почти вовсе потерял надежду. Джулия затруднялась сказать, откуда в ее сознании возникло это странное видение, но она почти физически чувствовала исходившую от этой фигуры грусть, и ей почему-то подумалось, что дом у реки - это всего лишь одна из великих тайн мира, и что только немногим избранным, таким как Белый Скрипач, дано пребывать в этом мире тайн свободно и видеть то, что спрятано от глаз обычных людей, а таким людям, как она сама, даже соприкосновение с одной из этих тайн можно считать великим чудом и делом всей ее жизни. Но дорога неуклонно бежала вперед, вскоре загадочная гора осталась далеко позади, и Джулия впала в свое обычное забытье, прерываемое только короткими приступами страха.
   Люминара, с ее старинными церквями и фресками, с ее огромным залом городского собрания и знаменитейшим университетом, могла еще поспорить с Сапиенцей кто значительней и богаче, но до Люминары они добрались поздно вечером, в темноте, так что немедленно после ужина вконец измученная путешествием Джулия отправилась спать. Спала она без сновидений, наутро почувствовала себя намного бодрее и даже в дороге пыталась читать. Их путешествие наконец подходило к концу. Выехав из Люминары, они вскоре свернули с основной дороги, встречные экипажи стали попадаться куда реже, а деревеньки выглядели куда более глухими и неприветливыми. Спустя некоторое время, впереди в призрачной голубоватой дымке замаячили огромные горы со снежными шапками, и Джулия с замиранием сердца следила, как ирреально воздушные контуры гор постепенно становятся все четче и резче, словно бы наливаясь могучей силой земли. Где-то там, у самых склонов этих гор, и находилось Кастелларо-суль-Аверто. Дом у реки ждал их.
   В Кастелларо они приехали как-то буднично, как будто это был еще один городок на пути их следования, а не конечная цель путешествия. Никакой реки они из кареты не увидели, просто поля сменились на небольшие трехэтажные домики в три-пять окон, а проезжая дорога - на кривую и узкую, мощеную булыжником улочку. Улочка была грязноватая и безлюдная, карета ехала среди зловещей тишины, а дома, казалось, недружелюбно поглядывают на них как на нарушителей спокойствия. Многие окна были наглухо закрыты ставнями, а некоторые и вовсе заколочены досками. Неприятное ощущение запустения словно бы витало в воздухе.
   У полинявшей вывески какой-то лавки синьор Астольфи приказал остановиться и сошел с кареты разузнать про местные гостиницы. Вернулся он довольно быстро и приказал своему молчаливому кучеру ехать прямо до конца улицы, а потом налево.
   - Лучшая гостиница в городе находится рядом с замком, - пояснил Джулии Белый Скрипач, когда они тронулись. - Никто не знает, сколько нам дней здесь предстоит провести, и лучше прожить это время с комфортом.
   После недолгого путешествия по прихотливо вилявшим вверх-вниз и вправо-влево улочкам они выехали на площадь треугольной формы, и карета остановилась. Джулия не без трепета наконец ступила на землю города, бывшего целью столь длительной и столь странной поездки. Окружавшие площадь домики были совсем маленькими и, видимо, совсем древними, но смотрели на нее все так же насупленно и недружелюбно. На некоторых домах можно было разглядеть остатки росписей не иначе как трехвековой давности, с сатирами и гирляндами цветов. Когда-то призванные демонстрировать богатство и художественный вкус владельца, сейчас фрески порядком выцвели и потому производили крайне странное впечатление: как будто бы на стене сейчас пытался проступить рисунок из совершенно другого мира, робко и пугливо намекая на нечто, находящееся за пределами этой реальности. Вторые этажи некоторых домов опирались на приземистые арочки - жалкое подобие тех гордых аркад, которыми Джулия позавчера любовалась в Сапиенце. В одной из выходивших на площадь аркад располагался ресторан, но покрытые клетчатыми скатертями столики, за которыми не сидело ни единого клиента, только усиливали нависшее над площадью ощущение тоски, бесприютности, чужого тяжелого странного сна.
   Здание отеля, возле которого остановилась карета, тоже было небольшим, но куда новее, да и окна, окаймленные красивыми строгими наличниками, были выше и шире, чем у всех остальных домов на площади. Впечатление отель производил тягостное, напоминая благообразного господина в отутюженном костюме, неведомо зачем затесавшегося в компанию ветхих стариков в выцветших одеждах. Позади здания высилась квадратная в плане башня, древняя и как оспинами утыканная черными прямоугольной формы оконцами. Всем своим видом башня свидетельствовала, что название отеля - "У замка" - действительно соответствует истине.
   Пока Джулия разглядывала площадь, Белый Скрипач, похоже, уже обговорил условия их пребывания, поэтому Джулии, за все время путешествия так и не заплатившей ни сольдо, оставалось только пойти вслед за слугой в доставшуюся ей комнату. Умывшись и приведя себя в порядок, она спустилась в обеденную залу, где ее уже дожидался синьор Астольфи. За исключением ее и Белого Скрипача, зала пустовала, и только в дальнем углу сидел долговязый старик нелюдимого вида с лицом, словно бы высеченным из камня скульптором, задумавшим изобразить аскета. Рядом с долговязым стариком на столе стояла рюмка и бутылка со знакомой этикеткой.
   Они с синьором Астольфи обедали в молчании. Каждый звук, который они производили во время трапезы, отдавался в пустом сводчатом зале тревожащим эхом, поэтому Джулии вскоре и вовсе расхотелось есть. Хмурясь, она пила из бокала ледяную воду и наблюдала, как Белый Скрипач педантично препарирует заказанный им кусок мяса, скрипя ножом по тарелке.
   Внезапно Джулии послышалась музыка. Кто-то играл на скрипке, играл еле слышно, как будто скрипка была засурдинена или же игравший находился очень далеко. Джулия вслушивалась в еле различимые тревожащие звуки, которые раздавались в пустом зале, как зов из совсем другого мира. Но нет, не как манящий зов сирен, не как призывы сильфов посетить их волшебные владения. Скорее как крик о помощи, приглушенный расстоянием, но оттого только более жуткий.
   В звуках скрипки была какая-то странная угловатость, издерганность, бешеная энергия, не находящая выхода. В них угадывалась изысканная мелодия, но ее контур ломался и бился, как будто бы безумный гравер перерисовывал прекрасную и гармоничную картину, насыщая каждую линию неистовством собственных страстей, и оттого когда-то гармоничное изображение превращалось в средоточие ужаса, в безумную и изломанную пародию на саму себя. И оттого, что скрипка была еле слышна, становилось еще страшнее, как будто что-то чуждое и неправильное сейчас рвалось в наш мир, цепляясь за воздух и извиваясь всем телом в отчаянной попытке обрести плоть.
   Джулия перевела глаза на Белого Скрипача. Тот сидел напротив нее неподвижно, тревожно вслушиваясь в странные звуки. Потом синьор Астольфи еле слышно, одними губами прошептал:
   - Клянусь, я знаю эту мелодию.
   И, как будто преодолев парализующее заклятье, Белый Скрипач сорвался с места и исчез за дверями залы. Джулия, взволнованная, пыталась успокоиться и продолжить трапезу, но от странной музыки и угнетающей пустоты обеденной залы кусок не лез в горло, поэтому она вышла из-за стола и, как во сне, направилась прочь из гостиницы в сторону источника загадочной музыки.
   Выйдя из гостиницы, Джулия застыла в нерешительности, ежась под хмурыми взглядами окружавших площадь домов. Царившая в городе пустота почти физически давила на нее, лишала воли и желания действовать. Вяло, как будто бы продираясь через толщу воды, она сделала несколько шагов по площади. Таинственный музыкант все продолжал играть, звуки скрипки сделались громче. И, как казалось, еще изломанней.
   Откуда-то справа и сзади раздались шаги.
   - Похоже, он играет не в замке, - произнес Белый Скрипач, который успел подойти к Джулии быстрее, чем та успела обернуться, парализованная странной вялостью, словно разлитой в воздухе города. - Там дальше тупик, и звуки становятся только слабее. Давайте попробуем обогнуть замок по одной из этих улочек...
   И синьор Астольфи уверенно направился вперед. От его быстрого шага и оцепенение Джулии слегка отступило, она пошла следом, боясь потерять синьора Астольфи из виду. Короткий переулок вскоре вывел их на границу старого города. Эту границу обозначала шедшая полукругом улица. Вдоль внешней стороны полукруга стояли, зябко прижимаясь друг к другу, неказистые трехэтажные домики, а внутренняя сторона полукруга представляла собой зеленый склон горы, поросший кустами и достаточно круто уходивший вниз. Вдоль склона горы шла ограда и были расставлены покосившиеся скамейки. Зрелище можно было бы назвать красивым, если бы не царившая вокруг пустота и хмурая сонливость, словно бы нависшая над городом даже несмотря на ясное небо.
   Шедшая полукругом улица с левой стороны упиралась в стены замка - группы строений из серого камня, наполовину спрятанной за темными конусами кипарисов и елей. Над зданиями замка господствовала высокая, квадратная в плане колокольня, с черными полукружьями арок-глаз под нависавшим над ними козырьком крыши. Замок выглядел сурово и неприветливо, он казался серым драконом, который столетиями дремал среди темного леса и только сейчас высунул голову из чащи, чтобы недоверчиво проследить за возней разбудивших его людей. Справа от замка ленивыми волнами уходили в небо горы, делаясь с каждой волной все прозрачней и все больше теряясь за закрывавшей их дымкой. А между нестройной чередой домиков, горами, замком и небом раненой птицей бились изломанные звуки скрипки, как будто бы они были не в силах ни устремиться вместе с горами к небу, ни скатиться по склону в пропасть, ни застыть посредине улицы, безвольные и мертвые. Не было им нигде места, слишком уж много энергии, страсти и ненависти было в исковерканном пении скрипки.
   В дальнем конце улицы, почти у самой стены замка, Джулия наконец увидела неведомого скрипача. Его фигура казалась столь же изломанной и нелепой, как и производимые его инструментом звуки: его тело странно изгибалась вперед, колеблясь при каждом движении смычка, он то и дело смешно передергивал плечами, нелепо пофыркивал, а седой курчавый парик развевался в воздухе, как сорванная ветром тряпка.
   Помедлив с минуту, синьор Астольфи направился в сторону замка, как вдруг его остановил чей-то звонкий голос.
   - Мое почтение, уважаемый синьор, и позвольте вас поприветствовать в нашем прекрасном городе!
   Джулия и Белый Скрипач обернулись на голос. Незнакомец, так неожиданно отвлекший их от созерцания странного выступления скрипача, стоял в дверях одного из выходивших на улицу домов. Был он немолод, держался прямо, говорил уверенно и громко, что в сочетании с давящей унылостью Кастелларо-суль-Аверто производило какое-то конфузящее впечатление, ну как будто бы с вами заговаривает человек, который регулярно поет веселые песни на кладбище или колет орехи в церкви, и при этом, судя по виду, вовсе не осознает святотатственности собственных поступков.
   Выглядел незнакомец тоже странновато, будучи одетым в заляпанный пятнами халат и истоптанные тапочки - одежду днями не выбирающегося из своей комнаты лентяя, с каковым обликом упорно отказывались вязаться холеные молодцеватые бакенбарды и идеально ровная прическа.
   - А, прошу прощения, - продолжал незнакомец все так же уверенно, - я не заметил сопровождавшую вас прекрасную госпожу, которую я конечно же рад поприветствовать тоже! Позвольте представиться, Грегорио Монтебарко, гвардии майор армии Сиятельной республики, ныне пребывающий в заслуженной отставке. И имеющий счастье наслаждаться чудесным видом на этот замок и эти горы каждый день своего пребывания в сием бренном мире, чему я безмерно, да-да, без-ме-рно рад.
   - Очень приятно, - лишенным выражения голосом ответил Белый Скрипач, продолжая то и дело коситься на странного скрипача под стенами замка. - Ренато Астольфи, музыкант. И позвольте представить вам мою спутницу, синьору Джулию Лауретти.
   Джулия поприветствовала майора согласно всем правилам хорошего тона, правда, осознавая, что ей не очень-то удается придать своему лицу дружелюбное выражение.
   - Музыкант! - иронично хмыкнул майор. - Как, еще один музыкант? Ну вообще-то нам тут хватает одного музыканта, если конечно можно назвать музыкантом вот этого приезжего скрипуна, - и он кивнул в дальней конец улицы, где человек в седом парике продолжал свой диковатый танец со скрипкой и смычком в руках. - Смею надеяться, что ваши профессиональные способности много выше, и что вы наконец устыдите этого изувера от музыки и надолго отвадите его от пагубной привычки калечить людям барабанные перепонки.
   - Я обязательно поговорю с этим синьором, - заверил майора Белый Скрипач. - Не то чтобы меня впечатлило его техническое мастерство, но меня безусловно заинтересовал его репертуар.
   Говорил синьор Астольфи как обычно спокойно, но сейчас в его голосе Джулия различила тревожаще мрачные нотки, как будто бы Белый Скрипач разговаривал сейчас не столько с майором Монтебарко, сколько с самим собой. Между тем бравый майор и не думал умолкать:
   - Я прошу простить меня за то, что нарушил вашу чудесную прогулку по этим живописным местам, - эти извинения майора звучали странновато, ибо произносил он их все таким же уверенным тоном, четко чеканя слова, ну как будто бы он и не извинялся вовсе, а попросту обосновывал свои действия. - У меня вовсе нет привычки беспокоить людей зазря, нет, ни в коем случае я не стал бы докучать приезжим попусту, пытаясь задавать вопросы каждому проходящему мимо незнакомцу. Дело в том, что в последнее время в городе появилось немало странных типов. Надо быть начеку.
   - Вот как? - заинтересованно переспросил Белый Скрипач. - И с чем вы связываете подобные перемены?
   - Ясно с чем, - все таким же уверенным тоном прогудел майор Монтебарко. - С грядущим нашествием мертвецов.
   Повисла неловкая пауза. Джулию неожиданно до костей пробрал холодный ветер, и она с дрожью оглянулась, глядя на темный силуэт замка вдали. Замок смотрел все так же насупленно, окруженный дозором неприветливых и хмурых стражей-деревьев, а вдали голубели горы, исполненные какой-то высшей мудрости и потому безучастные к людской судьбе. Это был суровый, холодный пейзаж, и он только усиливал тягостность нависшего над ними молчания. Нашествие мертвецов? Что еще за детские сказки? Возможно ли это? И ведь даже Белый Скрипач как-то замешкался и не сразу нашелся, что ответить на странное заявление майора, и пока синьор Астольфи собирался с мыслями, Джулии уже начала чудиться армия поросших водорослями мертвецов, заполонившая улицы города. Она как будто бы видела как они ползут по мостовой, скользкие, с покрытой тиной зеленой кожей, оставляя липкие пятна на стенах, забираясь в окна домов и наводняя один переулок за другим, подобно медленному, вязкому приливу болотной жижи, которая грозит заполонить весь город...
   - Я вижу, - продолжил между тем майор, - что вам нелегко свыкнуться с мыслью, что подобные пугающие явления могут случиться сейчас, сегодня и прямо рядом с вами. Но нам в Кастелларо-суль-Аверто все видится по-другому. Видите ли, вероятно, самой природой созданы такие места, где грянь с запретным для людских глаз миром посмертия становится тоньше. Мертвецы издревле возвращались в город, ненадолго, просто чтобы попрощаться с родными. Их приносила река из подземных, затопленных водой пещер, которые простираются вплоть до бездн подземного мира. Вы можете верить в это или не верить, но для нас, местных жителей, это такой же непреложный факт, как то, что небо - синее или вода - мокрая. В этом нет ничего особенного, это не нарушает привычный порядок вещей и давно уже стало частью местной специфики. Но теперь мертвецы стали возвращаться чаще. Они начали окружать нас.
   - Окружать? - попытался уточнить синьор Астольфи.
   Майор Монтебарко угрюмо и отрывисто кивнул.
   - Скоро вы сами все увидите. Этому отвратительному наваждению должен быть положен конец. И поскольку я связываю перемены с появлением в нашем городе кое-каких странных личностей, я не могу не прийти к мысли, что положение изменилось из-за осознанного воздействия из мира живых. Кто-то рушит преграду, досточтимый синьор, и рушит ее осознанно. Возможно, это не один человек, возможно, это заговор, и наша святая обязанность - вывести этих злодеев на чистую воду, прежде чем стало слишком поздно.
   - Вот как? - продолжал спокойно комментировать удивительные заявления майора Монтебарко Белый Скрипач. - И какую, по-вашему, цель могут преследовать заговорщики?
   - Конечно же, заговор против Сиятельной республики! - все таким же уверенным тоном ответил майор, рубанув рукой в воздухе, как будто бы вознамерился этим жестом отсечь голову невидимому врагу. - О, служба гвардии майора Монтебарко еще далеко не окончена, пусть даже он и отправлен в отставку! Самые блистательные страницы его биографии еще наверняка впереди! Я еще разоблачу этих отвратительных некромантов, которые затеяли обрушить на армию нашей республики новую, доселе невиданную напасть. Я же вижу как они собираются здесь, в Кастелларо, для прикрытия притворяясь невинными алкоголиками и прихлебывая из бутылки аверто строго определенного сорта - что, вероятно, служит им условным знаком, чтобы проще было узнать друг друга. Но майора Монтебарко не проведешь! Я-то сразу учуял, что здесь пахнет заговором! И я не дам никаким колдунам нарушить древний покой этих прекрасных мест. Майор Монтебарко все видит, за всем следит, и никого не упустит из виду!
   - А зачем вы мне это все рассказываете, синьор? - не без иронии в голосе осведомился Белый Скрипач. - Я же ведь с легкостью могу оказаться одним из этих ваших некромантов, не так ли?
   - Ну так конечно же вы - один из этих некромантов, для чего вам еще было приезжать в наше захолустье! - провозгласил майор таким тоном, как будто излагал очевидные истины нерадивому школьнику. - Так вот знайте, что майор Монтебарко не собирается от вас прятаться! Майор Монтебарко - истинный рыцарь и привык встречать врага лицом к лицу, с поднятым забралом. И на какие бы хитрости вы не пускались, майор Монтебарко вас найдет, уличит и покарает, уж будьте уверены - покарает!
   С этими словами бравый майор с необыкновенной ловкостью извлек спрятанное под полой халата ружье и, прежде чем изумленная Джулия успела моргнуть, выстрелил в воздух. Звук выстрела эхом прокатился по пустой улице, постепенно уносясь к лениво спавшим вдали горам. Джулии почему-то подумалось, насколько глупой и нелепой кажется эта пальба на фоне окружавшего их пейзажа, который, должно быть, не менялся веками, и еще многие столетия не изменится: все так же будет угрюмо дремать замок, так же будут чуть колыхаться на ветру темные конусы деревьев, и выстроившиеся вдоль левой стороны улицы дома будут все так же недоверчиво коситься на прохожих своими черными окнами. Этот неспешный дремлющий город словно бы отторгал молодцеватого майора с его бессмысленной и громкой суетой, но майор Монтебарко, похоже, не был способен этого заметить. Майор продолжен безостановочно что-то излагать: сначала он расхваливал хитроумный покрой своего халата, позволяющего незаметно спрятать оружие, потом начал вспоминать свои былые ратные подвиги, а закончил приглашением разделить с ним трапезу.
   - Нет, благодарю вас, мы еще побродим по городу пока не стемнело, - учтиво отклонил предложение Белый Скрипач, украдкой косясь на ружье, которое майор и не думал убирать в свой чудесный карман - сейчас майор картинно опирался на ружье как на трость, напоминая памятники победителям каких-нибудь недавних войн, ну разве что халат разрушал складывающийся героический образ, да и то лишь чуть-чуть.
   Пока они разговаривали с майором, странный скрипач куда-то пропал, причем, видимо, сделал это вскоре после начала их беседы - Джулия не помнила, чтобы изломанные звуки скрипки загадочного музыканта мешали им разговаривать. Сейчас Джулия и Белый Скрипач двинулись в обратный путь в сторону гостиницы, и их снова начало затягивать в вязкое тревожное молчание города. Когда они дошли до главной площади, синьор Астольфи предложил еще немного побродить, и Джулия, кивнув, согласилась - вокруг царила такая тишина, что слова комом застывали в горле, и разговаривать совершенно не хотелось. Они пошли дальше по узким безлюдным улицам, вдоль рядов сонных домов, чьи плоские, разной высоты крыши казались волнами вяло колышащегося моря, которое сейчас затопило их с головой. Они пересекли еще одну площадь, с огромным серым каменным собором, с витиеватым, украшенным статуями дельфинов фонтаном и с высокой зубчатой башней с часами. Площадь была пустынна, стрелки часов показывали неправильное время и, похоже, не двигались вовсе, а фонтан давно забыл о тех временах, когда в нем струилась вода - сейчас в его чаше чуть колыхалась на ветру ржаво-черного цвета жидкость, а лики сатиров, изваянные по четырем сторонам основания чаши, смотрели на путников с грустной иронией, давно уже ничему не удивляясь и ко всему привыкнув.
   Пока они разглядывали фонтан, Джулии вновь почудился шелест крыльев - тихо, еле слышно, как будто бы что-то невидимое осторожно следовало за ними, беззвучно паря в небе, и лишь иногда выдавало себя, только для того чтобы вновь исчезнуть. Джулия тревожно обернулась, но, как и в прошлые разы, ничего не разглядела, а звук скоро стих, и Джулия поразилась, насколько он родственен этому городу: то было нечто затаенное, холодное, призрачное, как будто бы сейчас душа самого города исподволь следила за ними, где-то там, наверху, прижавшись к плоской крыше одного из домов.
   А еще Джулии чудилось, что она идет по границе, по зыбкой границе между явью и сном, и оттого-то все вокруг казалось таким заброшенным, таким угрюмым, таким бесприютным: этот город уже не принадлежал этому миру и еще не был частью сна, он застрял в междумирье - насупленный, хмурый, сонный, никому и ничему не доверяя, а сквозь него полунамеками проступала прекрасная и грустная песня другого мира. Та, в которую звал дом у реки.
  

XV

  
   Дом оказался ниже, чем Джулии представлялось, потому что они подошли к нему со стороны города, а не со стороны реки, где крутой берег увеличивал его высоту с двух этажей до четырех. Но и со стороны города дом был прекрасен и немедленно привлекал взгляд, потому что, казалось, жил по совсем другим законам, чем весь остальной город. Вокруг малорослые домики цеплялись друг за друга и недоверчиво косились по сторонам, а этот их сосед ни на что не хмурился, ему были неведомы ни нищета, ни страх, ни будничная суета обычной людской жизни, он стоял за оградой среди деревьев, задумчивый, немного грустный, а перед крыльцом цвели кусты сирени.
   Улица немного не доходила до реки, упираясь в раскрытые ворота, которые вели на площадку перед домом. Подойдя ближе, можно было разглядеть балюстраду, за которой открывался вид на белые домики на другой стороне реки, а позади домиков темно-зеленым меховым одеялом раскинулись пологие лесистые горы.
   Ведшие на площадку ворота были открыты. У Джулии закружилась голова. Казалось, сейчас она с синьором Астольфи вступают в совсем другой мир: вечный, нетленный и прекрасный. И даже темные пятна на выцветшей синей штукатурке и легкие трещинки на стенах были словно бы нарисованы рукой того же художника, что и весь окружавший их пейзаж, и только придавали ему истинности, большей иммунности к чарам времени.
   Джулия зашла в ворота с замирающем сердцем, думая, что вот-вот случится что-то непоправимое, что дом сейчас заберет ее душу и больше не выпустит из своих прохладных тенистых тенет. Но нет, ничего не случилась. Она пересекла площадку и подошла к балюстраде, той самой, которая сотни раз виделась ей на этикетках аверто и чудилась в снах. Отсюда открывался вид на реку, на крытый деревянный мост, на узенькие и длинные, напоминавшие скворечники домики на другом берегу, выраставшие прямо из воды и свесившиеся над ней балкончиками с деревянными подпорками. За домами темнели горы, залитые солнцем и потому нисколько не суровые, скорее ласковые. И даже высокая, белевшая каменистыми откосами стена гор позади, за мостом, на другом берегу заворачивавшей куда-то влево и исчезавшей от взгляда реки, казалась удивительно дружелюбной, как будто она была стеной огромной крепости, ограждавшей это прекрасное место от всех возможных бурь и невзгод.
   В этот момент Джулия ощутила, что на площадке еще кто-то есть. Полупрозрачный силуэт скорее угадывался в воздухе: кто-то стоял рядом с ней у балюстрады и смотрел вперед, на перекатывающуюся легкими светлыми отблесками коричневую воду журчащей горной реки, на дома на другом берегу, на горы. Кто-то знакомый-знакомый, близкий-близкий.
   Он?
   Курчавые волосы, тонкие руки, худенькая нескладная фигурка, знакомая до боли. До той ее самой главной, никуда не уходящей боли, которая была вместе с ней все эти несколько лет, сделалась частью ее сущности, самой ее сущностью, сковывала каждое движение, каждый жест, добавляла горечи в каждое сказанное ей слово.
   Антонио?
   Джулия смотрела, вглядывалась, и постепенно мир вокруг нее наливался холодом, бледнел, мутнел, расплывался, а фигурка становилась все четче, слово бы она одна была чем-то настоящим в окружавшей ее белесой мгле, словно бы весь мир выцветал, таял как дымка, и оставалось то единственное, что было по-настоящему важно. Было важно, и будет важно всегда.
  

XVI

  
   Чьи-то пальцы впились ей в плечо - жилистые, цепкие, сильные. Они назойливо вытягивали ее из белесого сумрака, отбрасывали ошметки окутавшего ее тумана, заставляя взгляд проясняться. Солнце снова начало светить и греть, листва - шелестеть, река - весело журчать на перекатах.
   - Я чувствую, этот город действует на вас сильнее, чем на меня, - раздался позади нее голос Белого Скрипача. - Хотя, будьте уверены, он действует и на меня тоже.
   Синьор Астольфи развернул все еще не отошедшую от внезапного обморока Джулию лицом к себе, пристально посмотрел ей в глаза, потом опустил руки и голосом, в котором Джулии почудилось холодное смирение перед силой обстоятельств, добавил:
   - Позвольте я провожу вас в гостиницу. Вы, наверное, устали с дороги.
   Джулия нерешительно кивнула.
   Они шли назад по узким улицам, под угрюмыми взглядами домов, поникшие и усталые. Постепенно смеркалось, и воздух делался холоднее. Джулия зябко ежилась, то и дело оступалась, ноги были как ватные. Белый Скрипач молчал, лицо сохраняло отстраненное выражение. Казалось, он не хотел лишний раз прикасаться к Джулии и заговаривать с ней, чтобы не отвлекаться от своих мыслей, поэтому когда Джулия оступалась, он просто останавливался и дожидался того момента, когда они смогут идти дальше.
   Белый Скрипач проводил Джулию до ее номера и распрощался с ней, сказав, что намерен еще побродить по городу вечером. На этом он удалился, а Джулия, заперев дверь, свалилась в кровать и проспала без снов до утра.
  

XVII

  
   Джулия проснулась часов в восемь. Спустившись вниз, она узнала от гостиничной прислуги что Белый Скрипач уже ушел, так что она оказалась предоставлена самой себе. Завтракала она в пустой зале, нервно вздрагивая от каждого звука и пытаясь понять, что же ей теперь делать. После завтрака Джулия вышла из гостиницы на пустую площадь. Вокруг царило все такое же давящее молчание. Казалось, весь город замер, превратился в огромную застывшую картину, а теперь грозил и ее сделать частью этой картины, навеки замурованную внутри вечного молчания этих улиц и этих домов. Хотелось кричать, хотелось бегать по улице, хотелось стучать в окна домов, чтобы хоть как-то нарушить эту ужасную, сковывающую по рукам и ногам тишину. А изнутри душило ощущение бессилия, бессмысленности собственной жизни, ощущение близящейся и страшной развязки, и хотелось сделать что угодно, только бы эту развязку приблизить.
   Плохо понимая, что и зачем она делает, она зашла в таверну на площади и указала на бутылку со знакомой этикеткой.
   - Откройте, пожалуйста. У вас разрешают забирать спиртное с собой?
   Стоявший за прилавком усатый немолодой мужчина как-то тревожно посмотрел на нее, потом кивнул, и, по-прежнему не произнося ни слова, открыл бутылку, протянул ей и забрал деньги.
   Джулия глотнула из горлышка. Обжигающая волна прокатилась вниз, согревая и притупляя эмоции. Она присела за один из столов, сделала несколько глотков, потом с неожиданной веселостью решила дойти до моста и посмотреть на дом у реки издали.
   На мосту было тенисто и спокойно. По правую руку от Джулии, на холме на берегу реки серели стены старого замка. А по левую был дом, совершенно такой же, каким он был изображен на этикетке бутылки, которую Джулия сейчас держала в руке.
   Ровно посредине моста по обеим сторонам реки были устроены два балкончика, огражденные деревянной балюстрадой. Джулия вышла на один из них и села прямо на доски, прислонившись спиной к одной из деревянных балок, удерживающих крышу. Так она сидела, греясь на утреннем солнце и держа бутылку в руках. А прямо перед ней находился дом и, казалось, грустно смотрел на нее, между тем как неожиданно развеселившаяся Джулия ухмылялась, переводя взгляд с нарисованного на этикетке дома на дом настоящий и обратно.
   - Ну здравствуй, дом, вот наконец и встретились. Что ты молчишь-то теперь, или не рад? Столько раз мне снился, а теперь молчишь. Ой нечестно это. Ну рассказывай, зачем я тебе такая нужна? Что ты мне принесешь, старый дом над рекой - счастье, забвение или погибель?
   Но дом над рекой молчал. Колыхались кроны деревьев, белели колонны крыльца, колебались в проточной воде реки зыбкие отражения берега. Это был живой, трепетный пейзаж, наполненный грустной красотой и весь какой-то трогательный, словно сочувствовавший Джулии в ее горе. Джулии теперь казалось, что дом всегда был с ней, всегда смотрел на нее своими глазами-окнами, знал каждую ее потаенную мысль, и что теперь она наконец возвращалась, возвращалась к нему, и от этой мысли ей делалось неожиданно тепло, и всякая боль проходила, и она словно взлетала вверх и парила над рекой, увлекаемая ее течением.
  

XVIII

  
   - Вам не следует пить эту пакость, синьора, - внезапно раздался чей-то голос. Джулия отвлеклась от созерцания дома и поднялась, прислонившись спиной к деревянной балке. Рядом с ней стоял какой-то старик - древний, благообразный, своей обвисшей кожей и пигментными пятнами сильно напоминавший ящера, вышедшего погреться на солнышке.
   - Вот как? - спросила Джулия, и вызывающе отхлебнула из горлышка бутылки. - А вы пришли мне указывать, как себя вести? Не похожи вы на полицию, синьор.
   - Не указывать, - грустно покачал головой старик. - Советовать.
   - А если выпью, что случится?
   - Уйдете, - спокойно ответил старик. - Так уже многие уходили.
   И что-то было в его голосе. Что-то, что заставило Джулию вздрогнуть и поежиться, даже несмотря на ярко светившее солнце.
   - Я один из немногих, кто остался, - продолжал старик после некоторой паузы, словно собираясь с мыслями. - Думаете, почему здесь сейчас так безлюдно? Почти все кого я знал ушли. Ну а что их тут может держать? Здесь же захолустье, все кто помоложе да поактивнее уже давно отсюда уехали. Остаются только те, кто слаб, те, кто слишком к городу привязан, да еще - те, кого воспоминания держат. А кого воспоминания держат - тем одна дорога. В дом у реки.
   - Ну и вы туда же! - чуть не вспылила на старика Джулия. - Тут уже один майор нам вчера излагал с три короба небылиц. Что мол здесь граница с подземным царством, что тут мертвые по улицам ходят...
   - Мертвые - ходят, - кивнул старик, глядя на текущую воду. - Только вы майора не слушайте. Контузило его на прошедшей войне, он с тех пор сам не свой, все ходит по улицам с ружьем и в халате, все измену ищет и кого-то пристрелить пытается.
   - А что, нет измены? - улыбнулась Джулия.
   - Нет. Измены нет. Скорбь есть, боль есть, а измены нет. Ну а боль жизни - ты ее из ружья не расстреляешь.
   - Что же у вас за город такой необычный?
   - Да нет, - горько улыбнулся старик, - если вдуматься, самый обычный город. Сейчас многие захудалые городки так живут. Все поразъехались, будущего нет, настоящего нет, только прошлое есть. Стоят дома заколоченные, и мертвецы по улицам ходят.
   - А ведь знаете, - задумчиво ответила ему Джулия, - я ведь всего неделю назад в Этерне была. Думаете, там счастье? Да тоже как-то не особенно счастье. Богачи заперлись у себя во дворцах и потихоньку сходят с ума, а бедняки... Бедняки хлещут вот это зелье, - потрясла она бутылкой с домом у реки на этикетке. - Хлещут и думают, как бы им из большого города выбраться. Вот в какой-нибудь городок вроде Кастелларо-суль-Аверто. Где горы, и река, и древние сонные домики, где живется хорошо и привольно, а жизнь размеренна и спокойна. Прошлым они живут, воспоминаниями о таких вот городках, в которых они родились и жили до того как решили выбраться из своей глухомани и переехать в Этерну.
   Старик слушал внимательно и ответил не сразу. Он с минуту жевал губами, словно проговаривая про себя что-то, а потом поднял лицо к Джулии, и у него на глазах стояли слезы.
   - Ну так значит нигде счастья нет, - проговорил он с трогательным смирением в голосе. - Значит, у многих людей такая судьба - грустить и жить прошлым. Только я вот грустить не хочу. Я свою жизнь прожил, детей воспитал, старость себе обеспечил, и никуда из этого города уезжать не собираюсь. Зачем уезжать? Вот, гляди, красота-то какая! Каждый день здесь хожу, да все налюбоваться не налюбуюсь. Это другие чего-то странные сделались. Словно им мир кто подменил. Серым сделал. Одни из большого города в маленький перебраться хотят, другие - из маленького в большой, одни время хотят вспять повернуть, другие - мертвецов воскресить, и ведь все-то им по-нормальному не живется, ну как будто сглазил кто-то.
   - Так может, это дом у реки виноват? - с легкой улыбкой спросила Джулия, словно пыталась разыграть старика как маленького наивного ребенка. - Может, там злой колдун живет? Может, это он весь мир и подменил? Серым сделал?
   - Да какой там злой колдун. Там обычные люди жили, ну разве что побогаче, винокурней владели. Знал я их, семейство Риети: люди как люди, никакие не колдуны. А потом там трагедия случилась, о которой до сих пор в городе судачат.
   - Что за трагедия? - сразу заинтересовалась Джулия. - Расскажите-расскажите, ну пожалуйста!
   Старик сделал шаг вперед, облокотился на деревянные перила моста и долго стоял, глядя на воду. Джулии уже подумалось, что он не заговорит. Она поставила бутылку аверто рядом с собой на доски моста и принялась ждать. Ей некуда было торопиться, а дом у реки так притягивал взгляд, что она, казалось, могла простоять так на мосту целую вечность, вглядываясь в знакомый по этикетке аверто пейзаж, который вдруг обрел краски и только стал от этого еще притягательней. Джулия гадала, что же в представшей ей картине так приковывает внимание: скрытая грусть? Ощущение единства с силами природы? Странное чувство отгороженности от всего мира, возникающее, когда разглядываешь площадку на уровне третьего этажа, на которое выходит крыльцо дома?
   Дом у реки, позволишь ли ты ей разгадать свои секреты? Хочешь ли ты, чтобы эти секреты были разгаданы?
   - Род Риети был древним, - внезапно начал свой рассказ старик, - пожалуй, они жили в этом городе всегда. Потому и владели участком земли у реки в центре города, хотя не были особенно богаты. Дом у Риети не такой уж и древний, он был построен сорок лет назад Стефано Риети, когда тот был еще молодым. Стефано был человеком суровым, но образованным и со вкусом. Ему хватило фантазии снести старый угрюмый фамильный дом и построить на его месте самое красивое здание во всем Кастелларо. Мария, единственная дочь Стефано, была красавицей. Помнится, она была очень дружна с соседским мальчиком из семейства Умберти - как же его звали-то? Марко? Да, Марко Умберти, поговаривают они с Марией даже были обручены, вот только Марко ушел на войну, да так с нее и не вернулся. Мария поплакала-поплакала, да и вышла замуж согласно воле отца за Эмилио Валле, владельца земель к северу отсюда. Вроде бы и брак был счастливый, вроде бы и любили они друг друга, жили душа в душу, даже и дети у них родились, так что старый Стефано, умирая, наверное думал, что передал фамильный дом и фамильное дело в крепкие надежные руки. Да вот только что-то пошло не так. Что там случилось, разные толки ходят, но однажды нашли в доме трупы Марии и ее детей, зарезанных ножом, а дня два спустя в реке выловили труп ее мужа Эмилио, вынесенный на берег волной. Так что спасибо, что позаботились о моих детях. Мне очень стыдно, что все так получилось.
   Джулия вздрогнула. Она слушала рассказ старика, глядя на дом у реки и на текущую воду, и не заметила, как произносивший эту речь голос стал совсем другим. В ужасе, она перевела взгляд на старика, постепенно осознавая, что рядом с ней сейчас стоит совсем другой человек. Много моложе, и отчего-то смутно знакомый. Где-то же она видела это красивое, заросшее черной бородой лицо, этот диковатый взгляд...
   А потом Джулии вспомнилась горящая ферма, и она в ужасе отшатнулась.
   - Вы?.. Но как...
   - Я пришел поблагодарить вас. Андреа - такой способный мальчик, я искренне признателен, что вы отнеслись к нему по-доброму. И мне правда стыдно, что все обернулось... что все обернулось так, как оно обернулось. Но вот видите, теперь ведь все хорошо. Да, у меня все хорошо. Теперь и у вас тоже.
   И грустный чернобородый красавец как-то особенно пронзительно посмотрел на Джулию и мертвяще спокойным голосом добавил:
   - Да, синьора Джулия, я уверен, я абсолютно уверен - теперь у вас тоже все будет хорошо.
   - Что - тоже? Что - хорошо? - попыталась переспросить Джулия, а потом, леденея, начала понимать, что все вокруг выглядит совсем по-другому. Солнце больше не грело, журчание реки сделалось более грустным и протяжным, лучезарное голубое небо сменила равномерная белая дымка...
   В панике Джулия бросилась прочь от своего странного собеседника, натыкаясь на прохожих, наступая кому-то на ноги...
   На прохожих?.. Каких прохожих? Раньше же на мосту кроме нее и старика больше никого не было!
   Мир закружился перед глазами Джулии, она почувствовала, что теряет сознание, а чьи-то заботливые руки подхватывали ее, не давали упасть... Она ощущала эти прикосновения как будто сквозь сон, сознание все больше ускользало, она теряла понимание, где она находится и что она видит вокруг себя. Казалось, еще секунду - и она исчезнет в затапливающем ее море темноты, а вместе с ней исчезнут все проблемы, страхи и загадки. Спасительное небытие притягивало, но где-то в дали ее мысленного горизонта неумолимо перекатывались холодные волны стыда, страха, презрения к собственной слабости. Нет, она не может так просто уйти, спрятаться, поплыть по течению. Она должна оказаться достойна той удивительной судьбы, которая привела ее в этот странный город, оказаться достойна дружбы и доверия синьора Астольфи, оказаться достойна памяти своего покойного сына... И, вцепившись в чью-то руку, Джулия словно вытягивала себя из затапливающего ее моря темноты, заставляя взгляд вновь обрести ясность, пытаясь внушить себе, что она не должна поддаваться страху, она должна вернуться назад, что бы с ней ни происходило.
   Секунду спустя мир перед ее глазами уже обретал четкие очертания.
   - Нет, спасибо, мне больше не нужна помощь, - ответила Джулия участливым прохожим, которых она, похоже, порядком напугала своим обмороком. - Прошу прощения за минутную слабость.
   Вскоре ее наконец оставили в покое, и она смогла спокойно оглядеться вокруг. Она стояла посреди моста. Прежде пустой и вселявший уныние, ныне он был заполнен неспешно прогуливавшейся публикой: хорошо одетые господа и дамы, мужчины - во фраках, некоторые - с тростями, дамы - в красивых, со вкусом шитых платьях неброских приглушенных тонов. В таких платьях больше бы пристало появляться на балу, а не ходить по пыльным улицам, хотя на виденных Джулией балах обычно одевались крикливей, в то время как во внешности окружавших ее людей не было ничего, что бы нарушало общую спокойно-приглушенную картину, причем это касалось не только платьев. Речи были неспешны, улыбки сдержанны, жесты неброски. Все это напоминало бы приморский променад в Муньяно, богатом квартале Этерны, если бы не пугающая однородность окружавшей сейчас Джулию публики: здесь не было ни слуг, ни нищих, ни детей, и все это вносило в происходящее какую-то неестественность, завораживающую таинственность, от которой делалось не по себе. Где бродячие торговцы, нахваливающие свой товар? Где уличные музыканты, где резвящиеся дети, где раскрасневшиеся от возбуждения девушки, увлеченно сплетничающие друг с другом? Джулии словно бы снился какой-то медленный, загадочный, полный глубокого смысла сон, в котором со вкусом одетые господа и дамы раскланиваются друг с другом, неспешно разговаривают, чинно стоят у перил, разглядывая речной пейзаж, а потом уходят, только для того чтобы другие пришли им на смену. А выше, над двускатной деревянной крышей моста, высоко-высоко, все небо застилала равномерная белесая дымка, как будто бы небо выцвело и лишилось ярких красок, а вместе с ним выцвела и лишилась ярких красок и вся вселенная.
   Двигаясь словно во сне, Джулия подошла к перилам моста. Дом у реки почти не изменился, он выглядел точно так же, и Джулию не оставляло странное чувство, что это он переменил весь мир вокруг, придав ему такую же мягкость красок, такую же тонкость оттенков, такой же неповторимый налет легкой сочувственной грусти. Как будто это именно дом у реки был истинным и неизменным центром вселенной, и сейчас достраивал мир по своему образу и подобию, превращая его в продолжение себя.
   Некоторое время Джулия стояла, вцепившись руками в перила моста, и смотрела на дом, завороженная его изысканной, словно бы не принадлежащей этому миру красотой. Потом, словно проснувшись, она преодолела оцепенение и медленно побрела по улицам города, сама не зная, где она оказалась и что теперь намеревалась делать.
   Это был уже совсем другой город. Более теплый, более дружелюбный. Больше не было закрытых ставней, ощущения заброшенности, запустения, бедности. Окна украсились занавесками, ящиками с изысканными цветами, над дверями домов висели красивые, со вкусом сделанные вывески, воздух наполнился ароматами пряностей и вин. Да и улицы были теперь наполнены жизнью - теплой, неспешной, не суетливой, полной тонкой ненавязчивой красоты и спокойного внутреннего света. Вот седовласая старушка сидит у окна, добродушно наблюдая за прохожими. Вот в магазинчике о чем-то неспешно судачат покупатель и продавец, а из соседнего окна льются звуки музыки, и, кажется, за занавесками можно различить, как женщина в белом платье играет на фортепьяно, исполняя гибкую и изысканную мелодию, которая постепенно распускается в воздухе, как побеги неведомого сказочного растения. На главной площади оживленно, за столиками сидят люди, слышится звон бокалов, шелест десятков неспешных негромких разговоров. На каждом столике - ваза с цветком. Посетители едят размеренно, словно и вовсе не чувствуя голода, будто они и не едят вовсе, а совершают священнодействие, исполненное глубокого смысла. В центре площади журчит фонтан с кристально чистой водой, и лица сатиров по четырем сторонам фонтана, древние и мудрые, иронично поглядывают на изысканно одетых прохожих. Откуда-то издали доносится музыка, снова фортепьяно, на сей раз - в обрамлении скрипки и виолончели. Грустная, ласкающая слух мелодия взлетает в белое небо.
   - Весьма интересная интерпретация Четвертого фортепьянного трио Донати, не правда ли? - послышался где-то рядом с Джулией знакомый голос.
   Первой реакцией Джулии на появление Белого Скрипача было возмущение, как будто бы синьор Астольфи бесцеремонно вторгся в ее сон, нарушив ее сладкие грезы своей всегдашней иронией. Мгновением позже она осознала, что Белый Скрипач был сейчас единственным, что связывало ее с привычным миром, и еле удержалась от того, чтобы броситься ему на шею, как героини рыцарских романов бросаются на шеи прекрасных рыцарей, пришедших спасать их от чар злых колдунов. Все эти эмоции, должно быть, очень ярко отразились на лице Джулии, поскольку Белый Скрипач некоторое время молчал, с легкой улыбкой глядя на нее.
   - Кастелларо-суль-Аверто оказалось куда более оживленным местом, чем могло изначально показаться, - проговорил синьор Астольфи, когда Джулия наконец успокоилась. - И, по крайней мере, это означает, что мы не зря проделали весь этот путь. Кстати, вы удивитесь, но я здесь встретил нашего старого знакомого Пепе. Я сильно сомневаюсь, что милейший Пепе проделал столь же долгое путешествие, как и мы, да к тому же за настолько короткое время, что умудрился нас обогнать. Все это может означать только одно: вероятно, он проследовал той же дорогой, что и ваш дядюшка.
   - То есть, - зябко передернула плечами Джулия, - мы сейчас находимся среди мертвецов?
   - Если и так, они весьма неплохо проводят время, - улыбнулся Белый Скрипач. И добавил уже совершенно серьезно, всем своим видом показывая, что его последующие слова не содержат ни капли иронии:
   - Пожалуйста, оставайтесь на площади и ничего не предпринимайте. Я тем временем попробую подойти к дому у реки и глянуть, что там творится - у меня нет ни малейших сомнений, что разгадку всех тайн следует искать именно там. Однако замечу, что какой бы милой и трогательной не показалась бы вам эта провинциальная идиллия, она вполне может скрывать за собой нечто опасное и жуткое. Так что очень прошу вас быть начеку, ни в коем случае не следовать за мной, а если вам по какой-то причине удастся добраться до нашей гостиницы раньше меня, прошу вас уведомить моего кучера, он знает, что в таких случаях делать.
   Прежде, чем Джулия успела обдумать сказанное, синьор Астольфи уже исчез в одном из уводивших с площади переулков, вновь оставив Джулию наедине с загадочной изнанкой Кастелларо-суль-Аверто. Быть может, Белый Скрипач в душе и был благородным рыцарем, но прямо сейчас он ее спасать вовсе не собирался, и Джулии пришлось с этим смириться.
  

XIX

  
   Предоставленная собственным мыслям и страхам, Джулия почти немедленно почувствовала себя уставшей и измотанной. Ноги подкашивались, в голове кружились обрывки мыслей, а веки смыкались сами собой несмотря на все призывы о бдительности, только что услышанные ей от Белого Скрипача. Как на беду, все столики находившихся на площади ресторанов оказались заняты, скамеек не было, а прямо на камни мостовой садиться не хотелось, так что в итоге Джулия поймала себя на том, что бессмысленно кружит по площади, разглядывая наряды. Вероятно, ее поведение привлекло внимание, и она заметила, как двое сидевших за крайним столиком людей, мужчина и женщина, смотрят в ее сторону и о чем-то перешептываются. Решив не упускать удачный момент и воспользоваться шансом познакомиться с обитателями этого странного мира, Джулия смело подошла к глядевшей на нее паре.
   - Разрешите я присяду за ваш столик? - спросила она, и, услышав в ответ любезное "Конечно же", села на свободный стул. Облегчение от того, что она наконец-то сможет посидеть и отдохнуть, немедленно смешалось с волнением и страхом, в голове роились тысячи вопросов, которые вовсе не торопились облекаться в слова, и несмотря на то, что ее нынешние соседи производили впечатление людей вполне безобидных и миролюбивых, у Джулии перехватило дыхание, а на лбу выступил пот.
   - Вы, по всей видимости, не отсюда? - вежливо осведомился сидевший за столиком мужчина. Выглядел он на редкость благообразно: курчавые с проседью волосы, четко очерченное прямоугольной формы лицо, грустноватые морщинки вокруг глаз.
   - Нет, не отсюда, - честно ответила Джулия, само удивляясь, насколько робко и неуверенно звучал ее голос. - Неужели так заметно, что я не здешняя?
   - Заметно, - кивнул мужчина. - Видите ли, нам здесь некуда торопиться и нет ни малейшего повода проявлять волнение. Если же кто-то из прохожих выглядит суетливым, напряженным или нервозным - значит, это скорее всего гость. Или, во всяком случае, пока что гость.
   В голосе говорившего не было ничего пугающего, но особенный акцент на слове "пока" заставил Джулию еще более взволноваться. Ее собеседник, видимо, заметив округлившийся от ужаса взгляд Джулии, принялся ее успокаивать:
   - О, поверьте, вашей жизни и здоровью в данную минуту абсолютно ничего не угрожает. Кстати, позвольте представиться: Бенвенуто Порфири, а это - моя жена Урсула.
   - Джулия Лауретти, - выпалила Джулия, радуясь, что хотя бы собственные имя и фамилию она в состоянии произнести, не запинаясь. - Искренне рада знакомству.
   - Взаимно, - радушно ответил синьор Бенвенуто. - Что вы предпочитаете из еды и напитков? Я бы порекомендовал гуся с черносливом, он здесь очень хорош. И, естественно, рюмочку аверто. Или вам более по вкусу вино?
   - А здесь дорого? - произнесла Джулия, и немедленно осеклась, смутившись. - Прошу меня простить, - поправилась она, внутренне кляня привычки, выработанные за долгие годы, когда она была очень стеснена в средствах. - Дело в том, что я еще не успела поглядеть на меню...
   - Здесь нет меню, - ответил синьор Бенвенуто, улыбаясь со спокойной иронией. - И ни одно из блюд не будет вам стоить ни сольдо.
   - О, - принялась отпираться Джулия, - я благодарю вас за гостеприимство и щедрость, но я не хотела бы стеснять...
   - Должно быть, вы не поняли, - продолжал улыбаться синьор Бенвенуто. - Ни одно из блюд не будет стоить ни сольдо ни вам, ни мне, ни Урсуле, ни одному из посетителей этого ресторана. Просто подумайте, и оно немедленно появится у вас на столе.
   - Угощайтесь-угощайтесь, милочка, - гостеприимно добавила супруга синьора Бенвенуто, худенькая немолодая женщина с по-птичьи заостренным лицом. - Угощайтесь и ничего не бойтесь. Кто его знает, когда еще такой случай представится.
   Джулия смутно припоминала детские сказки, в которых герою строго-настрого запрещали участвовать в пиршестве призраков, чтобы не остаться в их царстве навечно, но проклятый гусь с черносливом настолько прочно засел в ее сознании, что Джулия ни капельки не удивилась, когда дымящаяся тарелка появилась прямо перед ней на столе, возникнув из ниоткуда в мгновение ока. Секунду спустя она уже уплетала вкуснейшее, мягкое, истекающее жирным соком мясо, начисто позабыв про правила этикета и отрывая руками один кусок за другим. Когда голод прошел и по телу разлилась приятная сонливость, страх вернулся, но теперь это уже был призрак страха, его жалкая тень, ослабленная и немощная, над которой так славно подтрунивать после сытного обеда. Гром не разверзся, гусятина не превратилась в пепел, а ее собеседники и не думали обращаться в скелетов - супруги Порфири с тихим умилением наблюдали за трапезой Джулии, а синьора Урсула еще и приговаривала:
   - Ну вот, умница, видишь как хорошо покушала! Сразу успокоилась, повеселела, ну прямо другим человеком стала!
   Да, определенно эта ипостась Кастелларо нравилась ей куда больше, чем тот пустынный угрюмый город, который предстал перед ней вчера и сегодня утром. Может, и зря Кастелларо так испугал ее вначале, может она ходила по его улицам в какое-то неправильное время, в какой-то неправильный день, а на самом-то деле это милейший городок, в который просто невозможно не влюбиться! Джулия почти со слезами на глазах оглядела площадь. Все вокруг просто излучало комфорт и уют, просто светилось неброским покоем провинциального городка, в котором люди живут счастливо и неспешно. В воздухе лилась нежная музыка, журчал фонтан, хорошо одетые горожане за соседними столиками негромко беседовали друг с другом за бокалом вина или рюмкой аверто. Время текло замедленно, расслабленно, вот уже часы на башне пробили час дня...
   Джулия внезапно похолодела. Часы. На башне. Она же совершенно точно помнила, что когда она вчера шла по площади, часы на башне стояли и показывали неправильное время. Да и фонтан - неужели за ночь и утро кто-то умудрился отскрести камни ото мха и провести в фонтан чистую воду? К тому же, эта внезапно возникшая из ниоткуда гусятина, и внезапно переместившийся сюда Пепе, да еще и этот заговоривший с ней пьяница-отец Андреа, который выглядел теперь совсем, совсем другим... Нет, определенно она находилась сейчас в каком-то странном, мистическом месте, в месте, в которое при обычных обстоятельствах живым дорога закрыта. В раю? В чистилище? В предсмертьи?
   Джулию передернуло. Начисто сбитая с толку, она перевела взгляд на своих собеседников. Супруги Порфири безусловно внушали доверие. В их поступках была какая-то особенная, располагающая к себе искренность, может быть с легкой ноткой грусти, как бывает у людей, многое перевидавших и испытавших, но все же не утративших интереса к жизни. И, словно бы согревшись сиянием их добрых глаз, Джулия в конце концов решилась заговорить.
   - Вы счастливы здесь? - робко спросила она, сама удивляясь странности своего вопроса. Вроде бы она хотела спросить совсем про другое, но так мучительно не знала с чего начать, что начала с ощущений, а не с фактов.
   - Счастлив ли я? - неожиданно грустно отозвался синьор Бенвенуто. - Я боюсь, счастье - это слишком расплывчатое понятие, чтобы дать на ваш вопрос четкий ответ. Здесь... - задумался он, мучительно подбирая слова. - Здесь спокойно и хорошо. У меня в жизни были минуты, когда я был готов кричать, как я счастлив. И были минуты, когда я был готов кричать, как несчастлив. Теперь и то, и другое позади. И, пожалуй, хорошо, что позади. Теперь мне хорошо и спокойно. Так хорошо и так спокойно, как раньше никогда в жизни не было.
   - Но, - осмелела Джулия, - вы же пришли сюда оттуда? Из... реки?
   - Прошу прощения, - с несколько испуганным недоумением ответил Бенвенуто Порфири, - я не понимаю, о чем вы говорите. Да я же ведь и вовсе плавать не умею.
   Удивленная, Джулия перевела взгляд на его супругу, но выражение лица синьоры Урсулы вполне красноречиво свидетельствовало, что ей вопрос Джулии показался таким же странным, как и ее мужу. Снова оробев, Джулия смущенно замолчала, но супруги Порфири смотрели на нее с искренним участием и интересом, так что со стороны Джулии было бы попросту невежливо не продолжить разговор на эту тему. И тогда Джулия принялась говорить, начав свой рассказ со старинной легенды, услышанной ей еще в Этерне от Фульвио Убальдески. Про реку, вытекающую из подземного мира, про мертвецов, которых находят на берегах этой реки и которые проводят в Кастелларо один день, чтобы потом никогда не вернуться, про странного майора, встреченного ими на улицах Кастелларо, который рассказывал, что мертвецы сейчас начали возвращаться чаще, чем обычно.
   - Нет, - заключил синьор Бенвенуто, выслушав ее рассказ. - Хоть мы сами и не из Кастелларо, мы пришли сюда другим путем, который может быть откроется и вам, если вы будете этого достойны. Но не нам рассказывать вам про этот путь, и уж тем более не нам приглашать вас идти по нему. К сожалению, я должен прервать эту беседу - нас ждут на званом балу у Донцелли, и нам бы очень не хотелось сильно туда опаздывать. Знайте, что мы с Урсулой будем искренне рады увидеть вас вновь, так что, если представится случай, заходите к нам как-нибудь в гости на виа Верчи, 10 - надо будет обязательно продолжить наш разговор.
  

XX

  
   Распрощавшись с четой Порфири, Джулия еще долго сидела за столиком, наслаждаясь приятным ощущением сытости и покоя. Она вымыла жирные от еды руки в неведомо откуда оказавшейся на столе ванночке с душистой водой и сейчас неспешно разглядывала площадь, то и дело отхлебывая вина из хрустального бокала. Джулия смаковала каждую секунду этого предоставившегося ей отдыха, где-то в глубине души чувствуя, что ее вот-вот затянет водоворот событий, вот-вот снова заставит волноваться, страшиться, плакать, надеяться, стремиться, разочаровываться, бороться, преодолевать... А пока - пока можно вот так вот неспешно разглядывать затейливый фонтан, улыбаться игриво изогнувшим хвосты дельфинам, следить взглядом за прихотливыми изгибами решеток у балкончиков здания напротив, за серой неровной кладкой высившейся над площадью башни в черных прямоугольных веснушках слуховых окон. Слушать шум неспешных разговоров, позвякиванье посуды, вслушиваться в тихое волшебство игравшей где-то вдали музыки.
   И - ощущать, как внутри постепенно нарастает беспокойство, тревога, жгучее стремлении что-то делать, за что-то бороться. Нет, она определенно не может вот так сидеть, она обязательно должна подойти к дому у реки, посмотреть что там происходит, она должна наконец разгадать все загадки этого города, потому что ее не оставляло чувство, что все вокруг - только декорация. Весь город - только декорация. И пускай представшая ей в день приезда угрюмая декорация теперь сменилась на другую, дружелюбную и благостную, но ведь и она - не настоящая, и только дом у реки - настоящий, он и есть истинный центр всего, истинный смысл, истинное средоточие волшебства этого маленького мирка под названием Кастелларо-суль-Аверто.
   Да и идти-то - буквально два шага. Вот сейчас пересечь площадь, пройти коротенький переулок с аркадой по правую руку, пересечь еще одну площадь, а там, в дальнем конце еще одного, полого спускающегося в сторону реки переулка, тихо и мечтательно дремлет ее нынешний центр вселенной, прекрасный и пугающий дом у реки. Там он спрятался за оградой, за цветущими кустами сирени, под застеленным ровной белой дымкой небом. Там белеют за кустами колонны крыльца, там находится вход в самый главный, самый яркий, самый важный для нее сон, для которого все другие сны - только отражения, только бледные тени.
   Ей припомнилась жутковатая история, которую утром рассказал ей старик на мосту. История бывших владельцев дома, красивой женщины и ее детей, когда-то зарезанных ножом. Быть может, ножом ревнивого супруга, чье тело двумя днями позже нашли в водах Аверто. Да, жутковатая история. Вспоминая этот рассказ, Джулия шла вперед и думала, почему красоту и тайну так часто связывают со смертью. Словно бы смерть была вспышкой, осветившей прекрасный пейзаж, проявившей ту его сторону, которая доселе дремала. И, быть может, сама смерть застыла там за оградой, вечно ожидающая, терпеливая, мудрая...
   Джулия и сама не поняла, как она оказалась у входа, перед старыми воротами с высокими, увенчанными шарами столбами. Она прошла внутрь и подошла к балюстраде, опять словно загипнотизированная открывающимся отсюда видом на реку, на мост, на спящие под белым покрывалом неба горы. Только несколько минут спустя, обернувшись, она заметила двоих людей на крыльце дома. Один из них был морщинистый старик с седой и всклокоченной гривой волос и лицом библейского пророка. Этот старик показался Джулии смутно знакомым, но ей никак не удавалось вспомнить, где она могла его видеть. Сейчас старик сидел в кресле-качалке из ивовых прутьев, уютно угнездившейся в тени портика крыльца.
   Второго человека Джулия опознала немедленно, хотя и видела его сейчас только со спины. Впрочем, сама прическа и фигура этого человека были настолько колоритны, что сомнений не оставалось - перед ней был синьор Астольфи. Вот только сейчас синьор Астольфи находился перед ней в странной позе, опершись коленями на одну из ведших к крыльцу ступенек и уткнувшись лбом в плетеную ручку кресла старика. Сама эта поза неприятно удивила Джулия и заставила ее заподозрить что-то недоброе. Синьор Астольфи был из тех людей, которых сложно представить стоящими перед кем-то на коленях. Но сейчас от происходящего не веяло тревогой, напротив, сцена казалось трогательной, почти умиротворенной. Тело Белого Скрипача легонько сотрясалась то ли от сдерживаемых рыданий, то ли от смеха, но в этом не было ничего настораживающего, отчего-то Джулия знала, что все в порядке, что все так и должно быть, а потом старик протянул руку и легонько потрепал синьора Астольфи по волосам, добавив спокойным голосом, полным смирения и скорби:
   - Ничего-ничего. Играй, Ренато. Просто возьми скрипку и играй. Это все, что ты можешь сейчас сделать. Это все, что ты должен сейчас делать. Играй, и ничего больше.
   И тогда Джулия внезапно вспомнила, где она видела лицо этого старика. Там, на башне, когда синьор Астольфи играл, словно бы повелевая ветрами в горном ущелье, среди прихотливых разводов на обратной стороне его скрипки проступало то же самое лицо. Лицо много перевидавшего и много выстрадавшего, но не утратившего ни темперамента, ни гневного пророческого дара человека. Лицо мудреца.
   А минуту спустя синьор Астольфи поднялся, вытащил из лежавшего неподалеку на земле футляра скрипку и заиграл.
   На сей раз это была победная песня, протяжная и звонкая, песня долгожданного избавления от грусти, песня вновь обретенных сил и возвращения в мир после долгих скитаний среди тягостных сумерек сомнений. Она лилась, все ширясь и нарастая, и Джулия с округлившимися глазами наблюдала, как светлело над ними небо, как сквозь пелену белесого тумана проступило солнце, как окрасились в нежно-голубой цвет далекие горы, как засверкала на перекатах река, журча с неожиданно обретенным весельем и словно бы начав перемигиваться с солнцем.
   Казалось бы, подумаешь, ну какая разница, и всего-то выглянуло из-за туч солнце, а ведь как вокруг переменился мир.
   Победно летевшая над рекой песня скрипки замерла на высокой ноте, и синьор Астольфи, закончив свое музыкальное волшебство, сел прямо на землю, даже и не пытаясь сдерживать слезы.
   А еще Джулия с удивлением заметила, что ни старика, ни его плетеного кресла-качалки на крыльце больше не было.
  

XXI

  
   Назад в гостиницу они возвращались молча. Синьор Астольфи казался еще более замкнутым, чем обычно - то ли был погружен в свои мысли, то ли смущен тем, что Джулия оказалась свидетельницей недавно произошедшей сцены. Когда они пересекали главную площадь, Джулия заметила, что за столиками нет ни одного человека, часы на городской башне показывают неправильное время, а чаши фонтана заполнены грязной, ржавого цвета водой. Почему-то это ее нисколько не удивило.
   Синьор Астольфи, похоже, был голоден, поэтому, войдя в зал гостиницы, немедленно приказал подать себе обед. Джулия, казалось бы, должна была вполне наесться в ресторане на площади, однако волшебная еда оказалась не особенно питательной, поэтому она снова почувствовала себя голодной и потому решила составить Белому Скрипачу компанию. Вдобавок, она не хотела оставаться одна и все еще надеялась, что настроение синьора Астольфи переменится и он станет разговорчивей.
   В обеденной зале было все так же пустынно и уныло. Каждый производимый ими во время еды звук отзывался гулким эхом, и потому Джулия чувствовала себя на редкость неуютно, ну как будто бы она ела на кладбище или посреди зала какого-нибудь музея. Впрочем, давящая тишина этого помещения вскоре нарушилась, и нарушилась очень неожиданным образом. В прихожей послышались звуки приближающихся шагов, дверь в обеденную залу раскрылась, и на пороге оказался тот самый человек в седом парике, чью странноватую игру на скрипке они слышали у замка вчера вечером.
   Вошедший пересек зал и подошел прямо к их столику. Джулия прямо-таки кожей ощутила исходившее от этого человека напряжение, и даже походка у незнакомца была какой-то странной и нервной, как у марионетки, которую дергает за струны не слишком умелый кукловод.
   Загадочный незнакомец остановился у их столика и так и стоял, не произнося ни слова. Белый Скрипач прекратил еду и поднял глаза, на его лице застыло весьма странное выражение, в котором читалась жалость, брезгливость, недовольство и, может быть, даже отчасти страх.
   - Синьор Астольфи? Синьор Ренато Астольфи? - произнес наконец этот дерганый человек резким и надтреснутым голосом, так хорошо подходившим к его внешности.
   - Он самый, - кивнул Белый Скрипач. - И, кажется, я начинаю догадываться, с кем имею честь сейчас разговаривать.
   - Я не удивлен, - отозвался их собеседник, слегка морщась. - Вы всегда были очень сообразительны.
   - Паоло Сальвини, если я не ошибаюсь?
   - Да, - подтвердил тот, и не спросив разрешения опустился на соседний с Джулией стул. У немедленно подошедшего официанта он заказал копченую рыбу и какой-то подозрительный напиток явно крепче вина, графинчик с которым и был ему вскорости принесен. Белый Скрипач, явно не обрадованный внезапному вторжению, тем не менее не стал возражать против подобного соседства. Вел себя синьор Астольфи вполне вежливо, представив Джулию синьору Сальвини и объяснив, что они с Джулией ищут ее пропавшего дядюшку и поэтому оказались в Кастелларо. Сальвини на Джулию едва обратил внимание, он напряженно разглядывал Белого Скрипача, ничем не прерывая его слов.
   - А я ведь тоже приехал в Кастелларо для расследования одного странного дела, - произнес Сальвини как только Белый Скрипач умолк. - Может, вы мне чем поможете?
   Сальвини как-то недобро улыбнулся, задрал голову, резким движением опорожнил рюмку себе в рот, и, крякнув, продолжил:
   - Дело-то собственно в следующем. Может быть, знаете эту историю, а если не знаете, то я расскажу. Когда-то давно жил на свете один известный скрипач-виртуоз, который изо всех сил стремился прославиться как композитор.
   Белый Скрипач побледнел и прервал Сальвини, проговорив подчеркнуто спокойным тоном:
   - Если вы на кого-то из здесь присутствующих намекаете, синьор Сальвини, так имейте смелость говорить это прямо и без обиняков. Значит, я чем-то перед вами провинился? Извольте сказать, чем.
   Сальвини отвечал с деланным радушием, при этом его лицо сохраняло до неприятности злое выражение:
   - Да вы не беспокойтесь, синьор Астольфи, это я так, историю рассказываю. А то ведь разное поговаривают. Вот я вам расскажу, а вы-то уж соблаговолите мне ответить, есть ли в этой истории хоть крупица правды.
   Белый Скрипач впился пальцами в край стола, и Джулии уже показалось, что сейчас синьор Астольфи вскочит и отвесит Сальвини пощечину, а то еще и на дуэль вызовет. Но вместо этого Белый Скрипач просто произнес отстраненным и слегка усталым голосом:
   - Я известный человек, обо мне любят рассказывать всякие небылицы. От того, что вы расскажете еще одну, вряд ли что-нибудь изменится. Рассказывайте. Я слушаю.
   Паоло Сальвини призвал себе на помощь еще один стаканчик белой жидкости из графина, и, воодушевившись, продолжил.
   - Так вот, этот скрипач, которому не давали покоя композиторские лавры, несколько раз пытался писать оперы, и даже обеспечил постановку этих опер в известнейших театрах, но каждый раз постановка его очередного сочинения заканчивалась оглушительным, позорнейшим провалом. Не сдаваясь, он пригласил в гости в свое имение одного очень уважаемого композитора в надежде на то, что этот великий человек научит его секретам мастерства, которое самому скрипачу так упорно не давалось. Композитор принял приглашение, проведя несколько месяцев в поместье у скрипача, и, видимо, настолько увлекся занятиями со своим новым учеником, что практически не общался ни с семьей, ни с другими своими знакомыми, и даже на письма отвечал лишь изредка, словно бы нехотя. А потом... Потом всех огорошило известие о его смерти. Скрипач, оказавшийся его последним учеником, закатил своему учителю пышные похороны, плакал и объяснял всем налево и направо, как он благодарен своему учителю и как много от него почерпнул. И действительно, в своей следующей опере, которую скрипач год спустя представил на рассмотрение публики, все заметили разительные перемены к лучшему, опера пользовалась огромным успехом, так что с тех пор наш скрипач мог смело считать себя состоявшимся оперным композитором. Вот только по Этерне начали ползти слухи, что скрипач знается со странными людьми, сделался сведущ в делах колдовства, а еще у него появилась странная скрипка, и если вглядеться в нее во время игры, то в рисунке на дереве можно явственно разглядеть...
   - Довольно! - Белый Скрипач поднялся с места, побледнев от гнева. Его голос был как всегда спокоен, но по тому, как он сейчас чеканил слова, было ясно, что он разозлился не на шутку. - Я являюсь истинным учеником вашего отца. Я, а не вы. И если бы ваш отец был сейчас жив, он бы это подтвердил. И я не намерен выслушивать сейчас обвинения от бездарного скрипача, который своим искусством тут полгорода распугал, и еще полгорода распугает. Если хотите кого-то обвинять, обвиняйте самого себя. Обвиняйте себя в лености, в праздности, в пьянстве, в построении нелепых интриг, в полной неспособности стать истинным преемником дела великого Альберто Сальвини. И благодарите небеса, что из уважения к памяти вашего отца я пока терплю эти нападки, не переходя к более решительным мерам!
   А Паоло Сальвини теперь улыбался, он смотрел на Белого Скрипача снизу вверх, и в его взгляде читалась ирония:
   - Ох, какая солидность, какая выдержка, какой искренний гнев! Ну прям залюбуешься! Ох, Ренато Астольфи, Ренато Астольфи. Вот сидишь ты тут сытый, довольный собой, в чисто отутюженном костюме, да еще и с дамой, наслаждаешься известностью и богатством, а какая часть этой известности и этого богатства должна была бы принадлежать моему отцу? Половина? Две трети? Всё?
   И, внезапно став серьезным, он посмотрел на Белого Скрипача уже совсем по-другому, хмуро и почти сочувственно. И проговорил мрачным голосом:
   - Есть такие преступления, за которыми просто обязано последовать наказание. Они слишком чудовищны, чтобы совершившие их люди продолжали преспокойно жить. Это нарушает равновесие вселенной. И тогда мертвые выходят из могил, чтобы покарать живых. Нет, не терзая их крючьями и огнем, как то частенько рисуют на старинных картинах. Они заключают человека в ад его собственных воспоминаний. Заставляют встретиться с собственными угрызениями совести, пусть даже и отодвинутыми на время в самые дальние и темные уголки памяти. Угрызения совести - это и есть самая страшная из кар. Я уверен, весь этот город, все те странные вещи, которые здесь творятся - это лишь следствия, а причина - одна. Причина - в том, что человек по имени Ренато Астольфи должен приехать в город под названием Кастелларо-суль-Аверто и понести заслуженную кару за злодеяния, которые он совершил. И тогда естественный порядок вещей восстановится, и все вернется на круги своя.
   Белый Скрипач, слушавший всю эту речь стоя, с сжатыми кулаками и побледневшим лицом, сел и негромко вздохнул. Джулия вновь поразилась самообладанию этого человека. Чувствовалось, что ему нелегко было держать себя в руках, но когда синьор Астольфи принялся отвечать, его голос звучал на удивление спокойно:
   - Кажется, вы действительно любили своего отца, и за это я готов вам многое простить. Но пожалуйста, не выносите суждений о вещах, о которых не имеете не малейшего понятия. И, прошу вас, уходите, пока не наделали каких-нибудь глупостей. Я понимаю вашу боль, но она не извиняет ваше сегодняшнее поведение. Нисколько не извиняет.
   Паоло Сальвини не спеша налил из графина еще одну рюмку, отпил, и произнес почти грустно:
   - Ну что же, тогда прощайте, Белый Скрипач. Я на вас зла не держу. Я, в конце концов, и сам не знаю, для чего призрак отца призвал меня сюда, в Кастелларо. Думаю, чтобы сказать вам то, что я должен был сказать. Потому что за любое колдовство, особенно темное, человек должен платить. Ваш час расплаты близится, Ренато Астольфи. И вам никуда от этой расплаты не деться.
  

XXII

  
   По окончании трапезы синьор Астольфи был в самом что ни на есть дурном настроении, он заперся у себя в номере и просил его до утра не беспокоить. Джулия тоже ушла в свой номер, она была совершенно вымотана событиями сегодняшнего дня и должна была все осмыслить. Разговор с Паоло Сальвини не выходил у нее из головы. Неужели все они - просто статисты, а главный герой драмы - это Белый Скрипач, которого вселенскому правосудию потребовалось выманить в странный город на границе между миром мертвых и миром живых, чтобы заставить там встретиться с угрызениями собственной совести? Не слишком ли это неестественно и сложно? И взаправду ли Белый Скрипач был таким злодеем, каким он был обрисован в рассказе полубезумного сына великого Альберто Сальвини? Джулия поймала себя на мысли, что ей очень хотелось доверять синьору Астольфи. Очень хотелось думать, что за всеми его действиями лежит какая-то истинная, высшая правда, самой ей пока не доступная, приходящая только с огромным опытом и огромным талантом. Или же Белый Скрипач - всего лишь холодный, целеустремленный, беспощадно движущийся к своей цели человек, и Джулия попросту оказалась притянута этой цельностью, принимая ее за сострадание, за искренность, за стремление к правде?
   Нет, не может такого быть, но тем не менее она не могла отрицать, что Белый Скрипач постоянно что-то недоговаривает, что слова Паоло Сальвини затронули в его душе какую-то очень болезненную струну, потому что дважды за сегодняшний день она видела синьора Астольфи в состоянии очевидного волнения, вообще-то ему совершенно несвойственном. И не значит ли это, что она, Джулия, выступила как своего рода орудие судьбы, впервые познакомив Белого Скрипача с домом у реки и отправив тем самым в путешествие, до такой степени важное для него самого? И - кто знает - может быть даже губительное для него, губительное для нее, губительное для каждого, кто оказался связан с загадкой Кастелларо-суль-Аверто?
   Джулия нервно металась в замкнутом пространстве своей гостиничной комнаты - два шага к окну, поворот, два шага к двери, снова поворот, а в глазах мелькало, а руки тряслись, а тревожащие вопросы и не думали улетучиваться из ее головы, оборачиваться хотя бы намеком на ясность. В изнеможении она опустилась на кровать, приложилась щекой к подушке, чувствуя навязчивую пульсацию крови в висках. Джулия закрыла глаза, пытаясь успокоиться, но проклятая кровь все барабанила внутри нее, словно ища выход наружу, а проклятые вопросы не уходили. Наконец, она смирились с тем, что ей не удастся заснуть, и раскрыла глаза снова. Недоверчиво и как-то испуганно оглядела она комнату, как будто бы видела ее в первый раз, и только тут разглядела, что рядом с находившейся в изголовье кровати тумбочкой стояла открытая бутылка со знакомой этикеткой. Странно, но Джулия не помнила, как эта бутылка здесь оказалась, и была уверена, что должна бы была давно заметить ее, если бы та стояла на таком заметном месте все это время. Словно бы сомневаясь, Джулия протянула руку, ощутила пальцами холодное горло бутылки, потом села, опустила ноги на пол и принялась жадно, давясь раздирающим горло огнем и едва переводя дыхание, пить. Сделав несколько глотков, она опустила руку и почувствовала, как ее накрывает волной вязкой слабости. Голова кружилась, в глазах мутнело. Поставив бутылку на пол, она бессильно рухнула на подушку, чувствуя, что проваливается в тревожное, болезненное забытье.
  

XXIII

  
   Он сидел на ступеньках крыльца. Худенький, коротко подстриженный, в длинноватой ему белой рубахе и черных, чуть продранных на коленях штанах. Он сидел и грустно улыбался ей.
   Странно, вблизи Дом у реки вовсе не казался таким загадочным. Он казался обычным. Уютным. Жилым. Вот так бы в нем жить и жить. Он же ведь небольшой, всего два этажа. И крыльцо такое уютное. И вазы с цветами...
   Как же так, почему такие мысли именно в такой момент в голову приходят? Ведь вот же он, Антонио, рядом, а она - все про дом да про дом.
   И слова застревают в горле. Она произнесла что-то, но раздался лишь тихий шепот. Кашлянула, набрала воздуха в легкие. Снова произнесла, уже громче:
   - Антонио? Ты?..
   Он кивнул, и улыбка стала чуть шире. Славная такая, немного робкая улыбка.
   - Здравствуй, мама. Прости меня.
   - Ну что же ты такое говоришь, за что прощать, да ты что, я так рада тебя видеть! Только ты вроде как и не изменился вовсе. А ведь столько лет прошло, я-то думала совсем уже взрослый будешь, высоченный!
   - Нет, мама, - грустно кивнул Антонио. - Я уже больше не вырасту. Извини.
   - Ну вот опять извиняешься! - уже почти кричала Джулия, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. - Какой ты упрямый, ну за что извиняешься, за что?
   Мальчик положил ладонь на холодный камень ступеньки, отвернулся, посмотрел куда-то вдаль. Джулия уже подумала, что он и дальше будет вот так молчать, но он заговорил негромким голосом, по-прежнему не глядя на нее.
   - Знаешь, когда я лежал там, в горячке, я все думал - чем же я тебе могу отплатить? Чем могу отплатить? Ведь ты же из-за меня одна там в глуши осталась, брошенная и забытая всеми, заботилась, копила деньги на учебу, потом на леченье, а я вот так вот просто уйду? И что же это, получается, я тебя предал?
   - Нет!!!
   Джулия преодолела разделявшее их пространство одним стремительным рывком, обняла своего ребенка, прижала к себе, принялась гладить по волосам, и шептала, страстно и убежденно, срывающимся от напряжения голосом:
   - Нет! Нет, Антонио, не думай так! Ты же ведь жизнь моя, да ведь каждая минута с тобой...
   Охрипшее горло отказывалось издавать звуки, а Антонио, не поворачивая голову к ней, грустно глядел на реку и не поднимал глаз.
   - Мама. Что бы ты не говорила, в чем бы себя не убеждала, это несправедливо. Несправедливо.
   И тогда Джулия попросту разревелась, а Антонио поднялся, обнял ее за плечи и усадил рядом с собой. Она повиновалась, внезапно утратив всякую волю его в чем-то убеждать, и сидела, утирая слезы, а Антонио, выждав пока она успокоится, проговорил спокойно и рассудительно. Он ведь всегда был умненький мальчик. Такой умненький мальчик.
   - Знаешь, я долго думал, я очень долго думал, и я теперь знаю, чем я могу отплатить. Я уже отплатил.
   Джулия повернулась к нему, смущенная, сбитая с толку, но постепенно осознание все ширилось, свет загорался в ее глазах, и вскоре слезы полились вновь, но это были уже совсем другие слезы. Медленные слезы счастья.
   - Да, - произнес Антонио, - я вижу, ты уже понимаешь. Я открыл тебе дверь в другой мир. Мир, где нет нужды, бедности, страданий, болезней, голода, холода, палящего зноя, зависти, непонимания, злобы. Где нет всего того, чего тебе, моя бедная мама, и без того сполна в этой жизни хватило. И где живут другие такие же так ты. Те, кто сполна испил чашу тоски и разочарования. И заслужил себе лучшую судьбу.
   Джулия слушала своего сына с широко раскрытыми глазами, одновременно и предугадывая его ответ и не веря в него. Тоненькая фигурка Антонио, казалось, сияла перед ней каким-то невидимым светом, она робела перед ним, еле совладав с собой, чтобы произнести так мучившей ее вопрос:
   - Что же это, мальчик мой? Это я умерла уже? Это рай, ад, чистилище?
   Антонио не ответил сразу. Он еще с минуту поглядел вперед, на балюстраду с вазами, на выстроившиеся вдоль другого берега домики с нависающими над водой балкончиками, на древний крытый мост и на темно-зеленые сонные горы.
   - Нет, - произнес он спокойно и задумчиво. - Знаешь, это не рай и не ад. Это дом у реки.
  

XXIV

  
   Джулия проснулась поздно. Кастелларо-суль-Аверто встретил ее привычным молчаливым оцепенением: она завтракала одна, в пустом и холодном зале, вздрагивая от каждого звука. Белого Скрипача нигде не было видно. Джулия окончила завтрак и заставила себя выйти из гостиницы. Вышла - и застыла на пороге, ежась под недружелюбными взглядами окружавших площадь домов. Идти никуда не хотелось. Вся площадь была словно бы единой застывшей картиной, и любое движение, любой звук нарушили бы ее унылое совершенство.
   Джулия застыла в нерешительности. Значит, ее недавний разговор с Антонио был всего лишь сном, никакой двери ей не открылось, она опять одна, опять не понимает, что делать, и мертвое молчание города лишает ее всякой воли двигаться.
   Но нет, это не могло быть всего лишь сном, значит она что-то сделала не так, чего-то не поняла, о чем-то не догадалась. Значит светлый мир, отблески которого она совсем недавно смогла увидеть - этот мир испытывает ее, то приближаясь, то удаляясь. И, размазывая по щекам внезапно потекшие из глаз слезы, Джулия с тоской оглядывала стены домов в черных прямоугольниках окон, надеясь увидеть хотя бы проблеск другой, высшей реальности.
   Вместо этого в памяти всплыл вчерашний обед на главной площади города, учтивые и участливые лица супругов Порфири, и их ненавязчивое предложение зайти к ним в гости. Какой там был адрес? Виа Верчи, 10?
   Чувствуя, как сердце бьется все сильнее, Джулия вернулась в гостиницу и принялась изучать висевшую на стене карту. Идти до виа Верчи было совсем недалеко - два квартала по ведшей налево от площади улице, а потом еще один квартал направо. От парализовавшего ее еще совсем недавно оцепенения не осталось и следа. Торопливо цокая каблуками по булыжникам мостовой, Джулия заспешила в гости к своим вчерашним знакомым. Каждый шаг ее отдавался эхом, и казалось, что сонные и унылые призраки, притаившиеся за створками окон, болезненно морщатся от звуков ее уверенной и торопливой походки, но Джулия, окрыленная внезапно найденным решением так мучившей ее проблемы, уже не обращала внимания, потревожит ли она кого-нибудь своей спешкой.
   Дом десять по виа Верчи оказался трехэтажным строением в четыре окна шириной, самой примечательной чертой в облике которого была высокая арочная дверь, выходившая на балкончик второго этажа. Первый этаж был пониже второго, а входная дверь располагалась прямо под балкончиком. Вид у здания был не более приветливым, чем у соседних домов: окна забраны ставнями, не было заметно ни цветов, ни занавесок, ни сохнущего на веревках белья...
   Перейдя улицу, Джулия подошла к входной двери и энергично забарабанила дверным молотком, тяжелая деревянная дверь отзывалась гулкими звуками, которые постепенно вязли в окружающей тишине улицы, затихая. Никто не отвечал. Сделав три шага влево, Джулия подошла к одному из окон, осторожно заглянув в щель между ставнями. В доме было темно, а в нос сразу ударил запах застарелой плесени. Судя по всему, здесь уже давно никто не жил.
   Окрылявшая Джулию надежда оказалась тщетной.
   Теперь Джулия заперта в этом наполовину вымершем городе, молчаливом и странном, безо всякой возможности вновь увидеть тот сон, который ему снится. Она видит только закрытые ставнями глаза окон, безучастные к ее судьбе, потому что все, что их волнует, находится где-то там, на той стороне, в мире, который мелькнул перед ней однажды, который поманил ее за собой и бросил ее здесь, в холодной прихожей великого сна, перед запертыми дверями тайны.
   И что ей теперь делать? Что ей теперь делать?
   В слезах Джулия принялась колотить в дверь, умоляя невидимых хозяев впустить ее внутрь, дать ей снова увидеться с ее сыном, не отбирать Антонио у нее, нет, только не отбирать его снова, после этой долгой утомительной поездки, после такого недавнего с ним разговора, после всех переживаний и тягот ее жалкой жизни. Не лишать ее разгадки. Не лишать ее смысла.
   Она еще долго кричала на пустой улице, а потом, обессиленная, опустилась прямо на мостовую, прижимаясь к ее неровной поверхности и словно бы умоляя саму землю дать ей сил. Постепенно рыдания стихали, теперь она снова оцепенела, внутренне застыла, как застыл вокруг нее этот странный город, постепенно делавшийся частью ее самой. И вдруг из самых глубин разума поднялось ясное понимание. Разгадка. Выход, каким бы страшным он не показался.
   Джулия пошла в сторону реки.
   Вернее, она была не в том состоянии, чтобы осмысленно искать дорогу, а потому Джулия пошла куда глаза глядят, долго плутала и вышла к реке уже за пределами города. Холмы, на которых стоял Кастелларо-суль-Аверто, остались где-то слева от нее, сейчас Джулия находилась на полого спускавшемся к реке каменистом берегу. Это было одно из немногих мест, где можно было без особых затруднений подойти к воде, так как дальше справа и слева от нее к берегу подступал густой кустарник, над ершистой порослью которого поднимались деревья, меланхолично склоняя к воде свои кроны. Еще дальше река сворачивала и исчезала из виду между гор. Здесь дышалось свободнее, чем в городе, и гнетущее ощущение молчаливой тайны отступило, унеслось прочь вместе с журчанием воды и прохладным ветром.
   Значит, вот он - выход? Забыть об этом бесчувственном и окостенелом мире людей, о мире запертых дверей и затворенных окон, стать частью потока, дуновением воздуха, лучами солнца на листве, не видеть, не чувствовать, не помнить? Получается, именно об этом говорил ей Антонио? Вот он - выход, который она так мучительно искала?
   Джулия присела на берегу и принялась вглядываться в воду. Значит, вот она, река Аверто, по которой путешествуют мертвецы. Река, по которой Антонио вернулся, чтобы показать путь, которым ей следовало уйти.
   Аверто. Прозрачная вода, у самого берега камни на дне видны. Дальше становится глубже, и камни на дне уже не разглядеть, поверхность воды становится светло-коричневой, слегка маслянистой на вид пеленой в тонких веселых прожилках света. Ну как будто бы солнце затеяло с речными волнами танец, и зовет за собой туда, на середину реки, где искрятся хороводы света, где волны играют с солнцем, возвращая ему его преломленный свет.
   Туда. Вперед к морю вместе с волнами. И скорее забыть про ее глупую жизнь.
  

XXV

  
   Джулия сначала не заметила его. Она скорее почувствовала чье-то присутствие, вздрогнула, отвела глаза от затягивающего танца речных волн, а там, на берегу, уже стоял он.
   Марио.
   Человек, который разбил ее жизнь.
   Вот уж кого Джулия не ожидала сейчас увидеть, так это его. Вид у Марио был какой-то жалкий: насквозь мокрая одежда прилипла к телу, волосы тоже мокрые, капли воды катятся по лицу. Но грустные глаза смотрели на нее совершенно спокойно, как будто бы Марио всю жизнь разгуливал в мокрой одежде, как будто бы все происходящее - в порядке вещей, как будто бы так и было нужно.
   Может, и вправду так было нужно.
   - Марио, разве ты умер? - спросила она его.
   - А для тебя это важно? - спросил он в ответ.
   Джулия сжала кулаки. Волна ненависти сейчас заливала ее, перехлестывая через край, заставляя ее ногти впиваться в кожу ладоней, заставляя ее ненавидеть этот ясный, обманчиво беззаботный день, этот город, да и всю свою жизнь. Но когда Джулия совладала с собой, ее голос прозвучал до безжизненности спокойно.
   - Где ты был все это время? - задала она вопрос, не надеясь на честный ответ, просто пытаясь заставить Марио осознать, в каком ужасе и отчаянии она провела все эти годы. - Где ты был, когда я сидела там, в деревне, брошенная всеми, по горло увязшая в долгах, с больным ребенком, когда я писала тебе письма, на которые ты не отвечал, ненавидела, плакала, молилась...
   Марио ответил, и голос у него был неожиданно тихий и ласковый. Ласковый, как плеск речных волн.
   - Видишь, ты сильная. Я тебе был не нужен. Ты справилась.
   - А сейчас?
   - А сейчас можешь не справиться. Поэтому я и пришел.
   - Тоже мне, ангел-хранитель нашелся. Ты что, не понимаешь, что ты... что ты...
   Он привлек ее к себе. Она пыталась оттолкнуть его, но снова пальцами ощутила ту знакомую силу притяжения, которая заставила ее уничтожить свою жизнь, заставила вести себя не так, как от нее ожидали другие. Сама не понимая, что делает, она принялась стаскивать с него мокрую одежду, жадно прикасаясь к его пахнущей солнцем упругой коже, чувствуя как голова кружится, как она падает на землю...
  

XXVI

  
   Сотни раз она представляла себе встречу с Марио, но никогда не думала, что эта встреча будет именно такой. Словно бы вихрь захватил и поднял ее в облака, заставил почувствовать, что она еще умеет летать, любить, ощущать восторг, словно бы долгие и унылые годы ее одиночества были лишь сном, от которого она сейчас проснулась.
   Когда Джулия открыла глаза, Марио сидел на камне в двух шагах от нее. Он грустно и сочувственно посмотрел на нее.
   - Река не примет тебя. И не сделает ближе к Антонио, как ты не старайся. Живи. Ты сильная, у тебя еще многое впереди.
   Джулия попыталась подняться, подойти к нему, снова обнять, ну у нее почему-то закружилась голова, веки смыкались, она бессильно повалилась обратно на землю, а когда минутное помутнение рассудка прошло и она снова раскрыла глаза, рядом с ней уже никого не было. Смущенная и испуганная, она собирала разбросанные вокруг по пляжу и порядком отсыревшие вещи, потом, одевшись и дрожа от неожиданно пробравшего ее холода и какого-то болезненного, глубоко засевшего в душе ледяного отчаянья, она заспешила назад, в город.
  

XXVII

  
   Кастелларо-суль-Аверто затягивало ее в клубок своих улиц. В городе царила пустота и молчание, так хорошо соответствовавшие тому, что сейчас творилось внутри нее самой: Джулия ничего не понимала, не могла понять, дома смотрели на нее ликами сфинксов, а она слишком мала и слаба, чтобы даже сформулировать ту загадку, которую они ей задавали. Так жив Марио или уже умер? Что он делает в Кастелларо-суль-Аверто? Или он, как недавно Антонио, выступал лишь в роли посланца каких-то высших, недоступных ее разумению сил, сейчас включивших Джулию в свою непонятную игру и сейчас играющих с нею, как с шахматной фигуркой? Кто они, эти силы? Зачем они сейчас играют с ее памятью, с ее душой, с ее жизнью, выворачивая ее наизнанку, заставляя ощущать после радости - боль, а после надежды - унылое отчаяние? Как же это все жестоко, бесчеловечно, отвратительно, жутко...
   Не дойдя до отеля, Джулия села за один из столиков на площади. Вокруг было пусто, в кафе - ни единого посетителя. Чтобы отвязаться от подошедшего официанта, Джулия наугад ткнула в один из пунктов меню и потом долго сидела, обхватив голову руками, ничего и никого не видя перед собой.
   "Нет, - думала она, - я не могу быть такой малодушной, я ведь сама приехала сюда, я сама захотела открыть завесу тайны и сразиться с собственной судьбой, и если бы я сюда не приехала, моя жизнь была бы обычной, такой же как и у всех. И мои маленькие жизненные трагедии так и остались бы моими маленькими жизненными трагедиями - нет, я должна быть благодарна им, что они дали мне силы зайти так далеко, в этот зачарованный город, в котором, наверное, кроется разгадка самого нашего существования. Смысла наших жалких жизней. В город, который стоит одной ногой в вечности."
   Она подняла голову, утирая слезы. Мысли были, быть может, правильные, но легче от них не делалось. Она, должно быть, сама не заметила, как подошел официант, и теперь перед ней дымилась тарелка с лазаньей, которую она и начала вяло поедать, нерешительно отколупывая вилкой кусочек за кусочком. Дома смотрели на нее неодобрительно, как на наглую обжору, которая теперь нарушает их покой, выставляя напоказ свой голод. Джулия ежилась, пятна воды на одежде даже и не думали просыхать, а платье выглядело порядком помятым, но возвращаться в гостиницу было уже поздно - она была вынуждена сидеть здесь, на площади, выставив свой растрепанный вид на всеобщее обозрение. Беспокойное ощущение, что сейчас за ней с неодобрительной миной кто-то следит, только усилилось.
   Когда в дверях гостиницы появилась знакомая фигура Белого Скрипача, Джулия обрадовалась ему, как старому другу. Синьор Астольфи, тоже заметив ее, вежливо поклонился и направился в ее сторону.
   - Я надеюсь, вы не будете возражать, если я составлю вам компанию? - осведомился Белый Скрипач, присаживаясь за столик.
   - Вовсе нет! - воскликнула Джулия, чуть ли не хлопая в ладоши от радости. Синьор Астольфи, похоже, был в благодушном настроении и само его присутствие обещало на время избавить Джулию от тягостных раздумий.
   - Вы знаете, - продолжил он, сев и чуть повернув кресло в сторону Джулии, чтобы было удобнее с ней разговаривать, - хозяйка так заинтриговавшего нас дома согласилась со мной поговорить, и думаю, что вы вполне можете сопровождать меня и присутствовать при разговоре. Если вы, конечно, сами не против подобной перспективы...
   Джулия, конечно же, была не против. Мистический Дом-у-реки теперь казался ей центром всего мира, и сама мысль оказаться в центре этого центра - эта мысль словно таила в себе обещание разгадки, обещание обрести истинное знание, которого она так мучительно жаждала.
   Синьор Астольфи, похоже, тоже обрадовался компании Джулии, хотя его оживленность и казалось ей суетливой и несколько наигранной - словно бы Белый Скрипач пытался скрыть от самого себя затаенное внутреннее волнение и даже боль, которая порой чувствовалась в том, как он внезапно и беспричинно замолкал, теряя нить разговора и сидя секунду-другую с отсутствующим выражением лица и слегка увлажнившимися от слез глазами.
   Они обсудили меню, обсудили отличия во внешности и манерах между северянами и жителями Этерны, обсудили достоинства и недостатки принесенного официантом вина, потом обсудили ближайшие планы. По словам Белого Скрипача, хозяйка Дома-у-реки - некая синьора Валерия Риети - ждала их к себе в три часа дня. Сейчас было два, следовательно, у них оставался еще час.
   - Когда я выходил из гостиницы, я заметил, что вы необычайно взволнованы, - неожиданно посерьезнев, сказал синьор Астольфи. - Быть может, я могу чем-нибудь помочь?
   - Нет, - ответила Джулия, мрачнея. - Я... Я просто устала от этого города. Здесь уныло и скучно.
   Белый Скрипач проницательно посмотрел на нее. Джулия надеялась, что он проявит тактичность и переведет разговор на другую тему, но синьор Астольфи оказался как всегда настойчив.
   - И все же, позвольте мне вам не поверить. Мы провели достаточно времени вместе, чтобы я мог изучить ваш характер, и то, что я недавно увидел, наводит меня на мысль, что с вами произошло нечто из ряда вон выходящее. Поверьте, мною сейчас движет вовсе не праздное любопытство. Что бы вас не взволновало, оно может иметь самое непосредственное отношение к цели нашего путешествия. И может оказаться очень-очень важным. Да, за мной, как за пресловутым Белым Скрипачом, по пятам следует определенного рода репутация, но часть этой репутации состоит в том, что я умею хранить тайны. И если какое-то глубоко смущающее вас обстоятельство...
   - Если ожидаете моей откровенности, могли бы сами быть откровенны! - неожиданно осмелела Джулия, рассерженная назойливостью своего спутника. - Я же видела, как вы взволновались во время разговора с этим горе-скрипачом, и еще я видела вас там, у крыльца Дома-у-реки, как вы стояли и плакали на коленях перед стариком в кресле-качалке. Нет, я уж знаю, люди с чистой совестью так не плачут, и если вы так уж надеетесь выведать мои секреты, не соблаговолите ли рассказать сначала свои?!
   Белый Скрипач выслушал эту тираду с каменным лицом и некоторое время ничего не отвечал, при этом его взгляд был устремлен куда-то вперед, в дальний конец площади, как будто бы там, вдали, он надеялся высмотреть разгадку на так мучившие его вопросы.
   - Что ж, прекрасно, - таким же окаменевшим, лишенным эмоций голосом произнес он после долгой паузы. - Если я расскажу вам истину о смерти Альберто Сальвини, вы сможете откровенно рассказать все, что с вами произошло?
   Джулия нерешительно кивнула.
   Белый Скрипач поставил локти на стол и принялся болезненно тереть кончиками пальцев виски. Сейчас, когда он смотрел на Джулию, стало видно, как он устал - устал той многолетней усталостью, которая въедается в кости и делает жизнь человека скучной чередой бессмысленных дней безо всякой надежды на избавление от этой унылой судьбы.
   - Этот город - он как зеркало, - произнес синьор Астольфи чуть слышно. - Он не успокоится, пока не отразит в себе самые заповедные тайны твоей души.
   Джулия слушала, затаив дыхание. Сейчас Белый Скрипач словно бы выразил ее собственные мысли, и она с замиранием сердца ждала, что же последует дальше. Сейчас сухонький, подтянутый синьор Астольфи в своем старомодном седом парике напоминал ей капитана корабля, который ведет свое судно вперед, в неизвестность, напряженно вглядываясь в темный горизонт.
   - Да, - продолжил синьор Астольфи все так же зловеще тихо. - С моей стороны было неблагородно ожидать от вас откровенности, не отплатив вам той же монетой. Тем более что мой рассказ не содержит ничего нового. То, что я расскажу, и так поговаривают на улицах и в подворотнях Этерны, и даже если вы скажете, что услышали это с моих слов, вы ничем это не сможете доказать.
   Белый Скрипач глотнул вина и потом решительно продолжил:
   - Да, это я убил Альберто Сальвини, своего любимого учителя, и поверьте, что я несу за это страшную кару и испытываю угрызения совести каждую секунду своего существования.
   Синьор Астольфи замолчал, и последовала настолько длинная пауза, что Джулия сама была вынуждена прервать ее.
   - Зачем... Зачем вы сделали это? - спросила она, запинаясь и чувствуя чудовищную неловкость от того, что вынуждена выспрашивать у искренне уважаемого ей человека подобные тайны.
   - Он был стар и смертельно болен. Я решил... - тут он запнулся и неуверенно покосился на череду домиков по другую сторону площади, как будто бы стыдясь их подслеповатых взглядов. - Я решил продолжить время существования его дара. Не спросясь его самого и, видимо, против его воли. Альберто Сальвини был очень благочестив и никогда бы не согласился на подобное предложение.
   - То есть вы...
   - Я пересадил его душу внутрь белой скрипки, которую вы нередко видите у меня в руках. Все мои удачные оперы и все мои поздние концерты - они на самом деле написаны Альберто Сальвини.
   Джулии почему-то подумалось, что Белый Скрипач сейчас рассказывает свои страшные тайны прежде всего не ей, а городу. Словно бы Белый Скрипач сейчас стоял на перекрестки дорог, перед глазами внимательных и неподкупных судей, и от того, как он сейчас ответит, зависит, по какой дороге он пойдет. То, по какой дороге ему разрешат пойти.
   Но окружавшие площадь дома были молчаливы, и ни слова не вылетало из их скособоченных ртов-арок. Из говорящих, помимо Белого Скрипача, здесь была лишь Джулия, поэтому она вновь решилась нарушить нависшее над площадью молчанье:
   - Значит, этот дерганый психопат Паоло Сальвини все-таки прав, и вашей композиторской славой вы обязаны его отцу?
   Синьор Астольфи кивнул, потом продолжил, спокойно отмеривая каждое слово, как будто бы он сейчас был скульптором, воплощавшим сейчас в камне сотни раз представлявшийся в воображении и предварительных зарисовках сюжет:
   - Поверьте, я многое был готов отдать, чтобы найти другой способ сохранить дар Альберто Сальвини. Ибо мной двигало прежде всего не честолюбие и не желание прославиться в качестве композитора. Я уже тогда был знаменитым скрипачом, так что мне хватало и славы, и денег. Признаюсь, до поры до времени я лелеял в себе надежду, что смогу пробудить в себе доселе скрытый композиторский талант, но учеба у Сальвини скорее убедила меня в обратном. А еще - показало мне, насколько хрупок и редок истинный гений, до какой степени важно сохранить его. Сделать так, чтобы его голос не замолкал еще долгие годы.
   Эти слова прозвучали достаточно холодно, но в них хотелось верить, потому что все эмоции, с которыми они могли быть сказаны, казалось, уже возникали в душе Белого Скрипача и там же уже давно выгорели, сменившись на сухое пламя убежденности.
   Альберто Сальвини...
   Тот самый старик, чье лицо она впервые различила на тыльной стороне скрипки тогда, в ущелье, когда она подглядывала за игрой Белого Скрипача, трясясь одновременно и от страха и от возбуждения.
   И все-таки, как этот старик связан с тайной дома у реки?
   - Значит, - осмелилась подытожить Джулия, - дух Альберто Сальвини теперь заключен в скрипку, и вы умеете как-то... общаться с ним?
   - К сожалению, нет, - задумчиво и грустно ответил Белый Скрипач. - Я играю роль проводника, отдающего скрипке свои эмоции и получающего взамен божественные мелодии, которые мог дать миру только Альберто Сальвини. Но... Но я не могу разговаривать со своим учителем. Я обращаюсь к нему, но не могу получить в ответ ничего кроме музыки. Вернее, не мог. До недавнего времени не мог.
   - Значит, потом... - начала догадываться Джулия.
   - Потом в мою жизнь проникла загадка аверто, и мой учитель вновь обрел голос. Он начал являться мне - сначала в снах, в видениях, а позже - на улицах этого странного города. Я гнал призрак, считая его порождением своих страхов, своей слабости, а потом... Потом поверил в то, что передо мной - действительно дух Альберто Сальвини, моего учителя и наставника. Вы можете представить, насколько трудно мне было рассказать ему о его собственной смерти. Рассказать о судьбе, на которую я его обрек. Но, - и тут голос Белого Скрипача дрогнул. Он посмотрел на Джулию с выражением беспросветной грусти и продолжил уже тише, еле слышно:
   - Кажется, он прощает меня. Он не держит на меня зла. И я искренне благодарен небесам за это!
   Вздохнув, синьор Астольфи откинулся на спинку кресла, его лицо снова окаменело, утратив всякие следы недавно отражавшихся на нем эмоций. Пристальным взглядом он посмотрел на Джулию и спокойно произнес:
   - Что ж, синьора, отныне вы знаете мою историю. Позвольте теперь услышать вашу.
   И несмотря на то, что сейчас во взгляде Белого Скрипача сквозила лишь холодная воля, Джулия просто не смогла не поддаться магнетизму этого человека. Вдобавок, только что услышанная ей история показалась ей настолько удивительной, что она просто обязана была отблагодарить своего странного спутника хоть чем-то.
   И Джулия принялась рассказывать.
  

XXVIII

  
   Как и ожидалось, синьор Астольфи оказался очень проницательным слушателем. Он то и дело переспрашивал Джулию, безжалостно выведывая мельчайшие детали каждого эпизода, как бы ни были мучительны для нее воспоминания. Ее добрые намерения обернулись для нее пыткой, и единственным успокоением служило то, что синьор Астольфи напоминал скорее врача в процессе сложной операции, а не заплечных дел мастера, измывающегося над очередной жертвой.
   Когда рассказ Джулии был наконец окончен, Белый Скрипач глянул на часы и объявил, что теперь им самое время идти в гости к синьоре Валерии. Путь до дома у реки был недолгим, но все это время синьор Астольфи был крайне сосредоточен и чуть ли не спотыкался на ходу, поглощенный собственными мыслями. Уже когда они подходили к ограде, за которой прятался сам дом в окружении кустов сирени и высоких деревьев, Белый Скрипач неожиданно повернулся к Джулии и проговорил:
   - Вы не представляете, как вы мне помогли своим рассказом! Кажется, многое начинает представать мне совершенно в другом свете... Впрочем, сейчас мы опаздываем на встречу, и мне надо проверить кое-какие догадки, но, похоже, у меня начинает складываться совершенно ясное представление, что же тут происходит.
  

XXIX

  
   Внутри дом у реки оказался неожиданно чопорным и скучным: однообразные унылые обои, картины в рамках, мебель черного дерева с обивкой, соревновавшейся по своей унылости с обоями. Из прихожей туго затянутая в черное платье престарелая служанка отвела их через несколько казавшихся одинаковыми комнат в гостиную, где их встретила туго затянутая в черное платье престарелая хозяйка. Синьора Валерия Риети оказалась тощей остроносой женщиной с лицом, казавшимся словно бы размытым из-за покрывавшей его сети морщин. Было заметно, что она сильно нервничает.
   - Мне и моей винокурне дурная слава не нужна, - немедленно заявила она сразу после традиционных приветствий. - Вы, я вижу, человек известный, из Этерны сюда приехали, так что если поможете мне от этой дурной славы избавиться - помогу чем смогу. Наше аверто и без того неплохо продавалось, а то что в последнее время с каждой бутылки баснословные барыши пошли, так это меня только пугает. Не хватает только, чтобы Кастелларо весь наполнился сумасшедшими пьяницами, которые вздумают винить во всех на свете бедах мою винокурню! Еще дом, чего доброго, сожгут!
   - Благодарю вас за понимание, синьора Риети, - улыбнулся Белый Скрипач с самым дружелюбным видом. - А то у нас в Этерне уже пошли разговоры про демоническую винокурню из Кастелларо, которая всех городских пьяниц к своему аверто пристрастила, не иначе как злым колдовством!
   - Ну вы понимаете теперь причину моего волнения, синьор Астольфи! - воскликнула хозяйка дома, всплеснув руками. - Признаюсь, поначалу меня выручка от продажи аверто только радовала, но теперь уже не до радости, только живой бы остаться!
   - В таком случае, - подытожил Белый Скрипач, - в ваших же интересах быть со мной предельно откровенной. В особенности меня интересует трагическая история бывших владельцев дома. Ведь вы же унаследовали его сразу после случившегося?
   - Да, - нервно кивнула синьора Валерия.
   - И доходы от аверто немедленно пошли вверх?
   Синьора Валерия снова кивнула:
   - К счастью, мне не пришло в голову приписывать это своему мудрому управлению. Я практически ничего не меняла в установленных здесь порядках.
   - Итак, что вы знаете о смерти Марии Риети?
   - Немногое, - с тревожным и грустным видом покачала головой синьора Валерия. - Я жила в другом городе, в Эрни, и лишь изредка приезжала сюда проведать племянницу и ее семью. У меня даже и в мыслях не было унаследовать фамильное дело - ведь Мария была моложе меня, и у нее были дети, мне же вполне хватало домика в Эрни и небольшого состояния, которое оставил мне мой покойный муж. То, что небесам было угодно, чтобы все повернулось таким чудовищным образом, это... это ужасно. Это просто не укладывается в голове.
   - Я понимаю ваши чувства и искренне соболезную вам, - мягким голосом проговорил синьор Астольфи.
   Минуту-другую он помолчал, давая синьоре Валерии собраться с мыслями, но со своей всегдашней настойчивостью продолжил расспросы:
   - Тем не менее, вы наверняка что-то знаете о случившейся в доме трагедии.
   - Да...
   Синьора Валерия поднесла к глазам носовой платок с узором из синих цветочков, промакнула уголки глаз и слегка подрагивающим от волнения голосом продолжала:
   - То, что я знаю, мне известно прежде всего со слов старой служанки Фелиции, прислуживавшей в нашем доме еще с тех пор, когда мой брат Стефано был жив. После истории с Марией бедняжка совсем разнервничалась и запросилась вернуться к себе в деревню, я ее конечно же отпустила, поэтому сейчас поговорить с ней вам вряд ли удастся. Впрочем, Кастелларо-суль-Аверто - город маленький, эту историю тут и без того считай что каждый знает. Мария с детства была дружна с соседским парнем из семейства Умберти, и все поговаривали, что свадьба не за горами, стоит им хоть немножечко повзрослеть. Но судьба все вывернула по-иному, и Марко Умберти погиб на войне, а Мария, погоревав и поплакав, некоторое время спустя вышла замуж за Эмилио Валле. Эмилио был тоже человек неплохой, может быть излишне угрюмый, но прямой и честный, да и Марию он любил больше всего на свете, так что посудачили-посудачили про эту свадьбу, да и решили что все в порядке. Вот только несколько месяцев спустя начали поговаривать, что Марко Умберти начал к Марии возвращаться. С того света. Из реки.
   Джулия почувствовала, как очертания комнаты плывут у нее перед глазами, и схватилась рукой за край стола, чтобы не потерять равновесие. Почему-то в этот момент она особенно остро осознала, что Марио, ее Марио, мертв. И это именно он пришел просить ее, чтобы она продолжала жить. Сколько раз она желала этому человеку смерти, сколько раз она задыхалась в приступах ненависти, сжимая кулаки и бессильно тряся ими в воздухе, кривя лицо в приступах боли. И вот теперь она должна быть ему благодарна. Он все же пришел помочь ей. Он преодолел смерть и пришел помочь в той момент, когда был нужнее всего. Когда больше никого не было рядом.
   Должно быть, Джулия пропустила часть разговора. Когда она наконец вынырнула из раздумий, синьора Валерия вновь утирала глаза платком и тихо всхлипывала. Чувствовалось, что ее волнение не было притворным. Эта добрая женщина вряд ли была похожа на корыстное чудовище, спаивавшее всю страну заколдованным эликсиром ради собственных барышей. Белвй Скрипач, напротив, не казался особенно взволнованным. Похоже, он использовал паузу в разговоре чтобы сосредоточенно поразмышлять о чем-то, а потом нарушил молчание вопросом:
   - Если вы говорите, что усопший приходил из реки, значит у дома есть какой-то выход к самому берегу? Насколько я понимаю, мы сейчас находимся на высоте двух этажей над уровнем реки, и я плохо себе представляю, как...
   Синьора Валерия закивала головой:
   - Да, со стороны реки вдоль стены дома есть лестница. Она не очень-то видна за зеленью деревьев, и вы могли ее и не заметить. Эта лестница выводит на узкую полосу земли у самого берега.
   - Мы могли бы сейчас туда пройти? - мягко, но очень настойчиво осведомился синьор Астольфи, всем своим видом давая понять, что он уважает чувства хозяйки дома, но время не ждет, а чтобы раскрыть тайны Кастелларо-суль-Аверто, требуются действия, а не слезы. Синьора Валерия кивнула, нерешительно поднялась и провела их по душному и узкому коридору к запертой двери. Покопавшись в ключах, она нашла нужный и отворила дверь. Выйдя наружу, они оказались словно бы в ущелье между стенами двух соседних домов. Идя по этому ущелью, они спустились по лестнице до уровня второго этажа, после чего лестница повернула вдоль другой стены дома и, спускаясь в тени росших здесь деревьев, привела их в небольшой, огороженный каменной стеной садик, откуда калитка выводила на узкую террасу вдоль берега. Крутой берег здесь был укреплен стеной из серых камней, выходившей из самой реки. На террасе росли, поднимаясь ввысь, стройные сосны, и еще одно дерево росло из воды у самого берега, живописно склонившись над водой. Сердце у Джулии замерло, она как будто бы оказалась в самом сердце Кастелларо-суль-Аверто, в тайном святилище, о существовании которого и не подозревала, так как издали все эти детали было тяжеловато различить и казалось, что деревья растут у самой стены, не давая возможности выйти на площадку между стеной дома и берегом.
   - Рассказывают, - раздался взволнованный голос синьоры Валерии, - что Эмилио Валле очень долго отказывался верить в слухи про выходящих из воды мертвецов, пока однажды сам как-то вечером не увидел с моста, как чья-то фигура поднимается по наклонному стволу вот этого дерева вверх и карабкается на террасу, а там, за калиткой, различил фигуру Марии, ждущей этого загадочного гостя. Тогда Эмилио вернулся в дом и... И случилось страшное. Вы знаете остаток этой истории, я полагаю.
   Река весело искрилась и плескалась мелкими волнами, всем своим видом показывая, что ей нет дела до всех этих мелких человеческих трагедий. И несмотря на то, что Джулия была невероятно взволнована, здесь, на берегу, она почувствовала себя лучше. Свежий влажный воздух словно бы наполнял ее покоем, а раскинувшееся складками вдали ленивое одеяло гор нежно убаюкивало ее взгляд, прогоняя прочь все жуткие мысли.
   Когда Джулия повернулась, вместо синьоры Валерии и Белого Скрипача рядом с ней оказался респектабельного вида мужчина с курчавыми с проседью волосами, показавшийся ей смутно знакомым.
   - Искренне рад видеть вас вновь, - с грустновато-дружелюбной улыбкой произнес синьор Бенвенуто Порфири. - С вашей стороны очень мило пожаловать на наш небольшой пикник.
  

XXX

  
   К собственному удивлению, Джулия обнаружила себя в компании нескольких немолодых благообразного вида людей, которые уютно расположились на узкой полоске земли между стеной и берегом и, судя по всему, неплохо проводили время. Какая-то седовласая пара сидела на самом краю террасы, свесив ноги над рекой и совершенно по-детски взявшись за руки, еще один задумчивого вида смуглокожий человек пил из бокала, рассеянно глядя на реку, а супруга синьора Порфири неторопливо судачила с еще одной женщиной - высокой, сухощавой, с заостренными чертами лица. Увидев Джулию, Урсула Порфири улыбнулась и приветственно кивнула ей.
   Переведя взгляд на реку, Джулия обнаружила, что сверкание воды сменилось на матовый блеск, а волны уже не журчали, а убаюкивающе шелестели, спокойные и мягкие, как серая шелковая пелена. Небо над ними тоже изменилось - его вся заволокла белесая дымка, что придавало пейзажу ностальгический оттенок, как будто весь он был воспоминанием о чем-то нездешнем. О чем-то, что давно минуло и никогда не вернется.
   - Красиво здесь, - подытожило Джулия, обращаясь к стоявшему рядом синьору Порфири.
   - Да, - грустно кивнул тот. - Для меня Кастелларо-суль-Аверто - это самое красивое место на свете.
   Некоторое время они стояли, любуясь на реку, и Джулия смутно понимала, что ей следовало бы задать синьору Порфири множество вопросов, начиная с того, каким образом она оказалась в его компании и что это может означать, но разлитый в воздухе покой был настолько упоительно сладок, что ей не хотелось думать, не хотелось двигаться. Ей хотелось стать частью этих медленно катившихся волн, этих гор, этого бесцветно-спокойного неба, чтобы больше никогда не обманываться обещаниями вечно тревожащего и вечно причиняющего боль мира.
   - Позвольте я предложу вам что-нибудь выпить, - наконец прервал молчание Бенвенуто Порфири, и, не спрашивая у Джулии согласия, подошел к лежавшей неподалеку на траве скатерти, на которой стояли бутылки, бокалы и несколько подносов с закусками. Взяв в руки бутылку аверто, синьор Порфири наполнил две маленькие рюмки, вручил одну из них Джулии, а из другой пригубил сам, в молчании и даже не пытаясь произнести что-то навроде тоста, как будто бы боялся каким-нибудь неосторожным словом нарушить священное таинство созерцания реки. Джулия тоже сделала маленький глоток, чувствуя как обжигающая жидкость растворяет где-то в глубине ее души те остатки тревог и сомнений, которые еще остались. И, не столько чтобы что-то узнать, а скорее чтобы сильнее подчеркнуть общность, которую она чувствовала по отношению к окружавшим ее людям, Джулия все-таки спросила:
   - Значит, вас сюда тоже привел этой напиток?
   Синьор Порфири чуть улыбнулся и ответил, не поворачиваясь в ее сторону и задумчиво глядя на реку.
   - Чувствуется, вы зачастили к нам в гости, поэтому я могу быть откровенным. Скорее всего, ваше появление здесь означает, что грядет ваше обращение, и вскоре мы будем должны покинуть вас, оставив вас наедине с вашим прошлым. Что же, моя история не слишком оригинальна. Моя супруга скончалась от чахотки двадцати двух лет от роду. Я никак не мог справиться с тем что произошло. Нет, справиться - это плохое слово. Смириться. Да, никак не мог смириться. Я уехал в поместье и там становился все нелюдимее, постепенно спиваясь и теряя человеческий облик. А потом... Потом этикетка с домом у реки указала мне путь сюда. И здесь я наконец смог встретить ее. И смириться со вселенной и с нелепостью собственной жизни.
   Простота, с которой были сказаны эти слова, заставили Джулию содрогнуться. От них веяло каким-то мертвенным холодом, было в них что-то неправильное, пугающее. И, словно бы чтобы ближе осознать этот нахлынувший холод, Джулия спросила:
   - Так значит, она вернулась к вам из реки?
   - Нет, - покачал головой синьор Порфири. - Моя Амелия живет там, наверху. В доме у реки.
   - Амелия? - холод пробрал Джулию еще сильней, заставляя пальцы и губы дрожать, как будто бы она сейчас прикасалась к покрывалу самой смерти, к тому запретному, что не должно быть известно смертному человеку. С трудом совладав с собой, Джулия все-таки нашла в себе силы проговорить, нерешительно и робко:
   - Амелия? Но... Но я думала... Вашу жену вроде бы зовут Урсула, а не Амелия?
   - Да, - кивнул синьор Порфири, по-прежнему грустно улыбаясь.
   Джулия залпом осушила остатки аверто в рюмке, чувствуя, как горячая жидкость обжигает горло.
   - Вы можете наконец объяснить, что здесь происходит? - решительно произнесла она, поворачиваясь в сторону Бенвенуто Порфири и всем своим видом намекая, что с нее созерцания реки на сей раз довольно, что грусть и воспоминания - это, конечно же, хорошо, но на сей раз ей бы очень хотелось внятных ответов.
   Синьор Порфири, словно бы загипнотизированный рекой, так и не повернулся в ее сторону. Он отвечал, неспешно и с равномерно-грустной интонацией, словно бы вторя медленно катившему свои волны Аверто.
   - Мертвые... Они здесь не для того, чтобы вернуться к нам. Они... Они наставляют нас. Делают нас мудрее.
   Мудрее? Небеса, ну что за нелепость! И, сама не понимая, что и зачем она делает, Джулия закричала во весь голос, чувствуя, как оборачиваются и глядят на нее в удивлении все другие участники этого странного пикника у реки.
   - Чтооооо? - кричала она. - Мудрее? Наставлял, говоришь? А если я не хочу, чтобы мой сын меня наставлял? Если я хочу, чтобы он жил, здесь и сейчас, рядом со мной, чтобы он жил и дышал как все обычные люди? Я хочу вырвать его из этих проклятущих лап смерти, вы понимаете это? Вы - все - понимаете?
   - Это пройдет, - ровным голосом ответил синьор Порфири. - Ты уже близка к истинной мудрости. Твои глаза уже открываются.
   - Да что за чепуха! - продолжала кричать Джулия, неистово размахивая руками. - Что вы все твердите, мудрость да мудрость, это все слишком похоже на обман, я не верю, не верю!
   - А я верю, - спокойно произнес Бенвенуто Порфири. - Если бы я не пошел этим путем, я бы не оказался в Кастелларо-суль-Аверто, я не встретил бы Урсулу, я не стал бы таким, каким я есть сейчас. Только испытав истинную боль, может человек познать истинную мудрость. Может отбросить прежнюю слепую жадность к жизни и идти дальше. Просветленный, спокойный, мудрый. Ты понимаешь, Джулия - ведь именно для этого они умирали. Чтобы сделать нас лучше.
   - Нееееет! - и Джулия в слезах упала на землю, в остервенении рвя руками траву и чувствуя, как ее глаза застилают слезы. - Не хочу! Не хочу быть мудрее! Не хочу быть спокойней! Не хочу быть лучше! Просто верните мне моего Антонио! Верните его мне! Ну пожалуйста! Верните!
  

XXXI

  
   Когда Джулия очнулась, вокруг никого не было. Ну словно бы она попала в какой-то серый, утомительный в своей равномерности сон, где она была одна среди холодного пустого города. И не на кого выплеснуть свою боль, и в висках стучит кровь, и кажется что воздух вокруг начинает дрожать от чудовищного напряжения, в котором она находилась. Калитка была отворена, словно приглашая ее зайти, дверь на вершине лестницы - тоже. Как в горячечном бреду, она зашла в пустой дом, прошла пустым коридором, пересекла пустую комнату. С замиранием сердца вышла она из дверей дома на крыльцо, а там, у окаймлявшей площадку перед домом балюстрады, стоял он. Антонио. И смотрел на нее.
   На минуту Джулии показалось, что небеса сжалились, услышав ее мольбы, что вот он, Антонио, живой и здоровый, что все что было раньше - лишь сон, испытание, морок, через который она прошла, прорвалась, продралась, пусть и с трясущимися руками и бешено бьющимся сердцем.
   Вот только взгляд у этого, стоявшего прямо напротив нее у балюстрады Антонио был другой. Потухший. Слишком спокойный. Другой.
   - Прости, мама, - еле слышно проговорил он. - Я не могу вернуться. Я могу только сделать тебя другой. Пойми, это важнее. Это намного важнее.
   И, покачав головой и чувствуя, как вокруг нее сгущается черная, страшная туча ненависти и отчаяния, она прокричала:
   - Нет! Ты не Антонио! Ты другой! Мой Антонио никогда не мог бы так сказать! Ты... Ты что-то другое! Что-то злое! Ты всех хочешь сделать рабами и прислужниками твоего горя! Я вижу тебя насквозь, ты... ты... ты чудовище!
   Сцепив руки в кулаки, Джулия начала двигаться вперед, медленно, тяжело, стараясь не расплескать ни крупицу своей ненависти. Ее трясло, в висках пульсировала кровь. Ей казалась, что она движется сквозь невидимую вязкую прозрачную жидкость, которая сопротивляется каждому ее шагу. Но она все же двигалась. И с каждым шажком, образ Антонио перед ней все бледнел, расплывался, подергивался туманом - белесым, как небо у них над головами. Вот уже сквозь него начали проступать другие лица - лицо старого учителя Белого Скрипача, лицо женщины с портрета в мезонине горящего дома, лицо красавицы-жены ее дяди. Другие лица. Множество лиц. Изображение перед ней плавилось, текло, струилось, дергалось, как отражение на подернутой рябью воде.
   И тут в воздухе послышалась музыка. Чья-то очень умелая рука выводила на скрипке мелодию, прекрасную и застывшую в своей грусти, и такую хрупкую, что хотелось задержать дыхание. Музыка словно бы говорила, что человек имеет право на скорбь, он имеет право и застыть в этой скорби, это тоже по-своему прекрасно. Может быть, прекрасней чем все на свете, и от того, что сейчас твое настроение не совпадает с этой мелодией, она не перестает быть менее прекрасной и совершенной.
   - Я думал, что призван покарать демона этого места, - раздался голос Белого Скрипача. - И вот теперь я пришел его защищать.
   - Нет! - кричала, орала, хрипела Джулия, делая вперед еще один мучительный шаг. - Это чудовище пыталось притвориться моим сыном! Ему нет прощения! Оно должно умереть!
   Сейчас Белый Скрипач появился в поле зрения. Он спокойно встал рядом с расплывающейся фигурой, которая совсем недавно была ЕЕ Антонио. Скрипка в одной руке, смычок в другой, взгляд устремлен на нее и пугающе невозмутим.
   - Я любуюсь вами, синьора Джулия. Кто бы мог подумать, на что способна сила вашей ненависти. Ах я, слепец, я что-то отчасти подозревал, но это...
   - Я дойду до него, - прошипела Джулия. - Я дойду до него и выцарапаю у него глаза. Эта тварь умрет! Эта тварь умрет!!!
   Перед взглядом Джулии все плыло, и на момент ей показалась, что окаймлявшая площадку балюстрада от ее крика покрылась трещинами, а ноги стали вязнуть в камне, как в трясине. Но голос синьора Астольфи был как всегда спокоен:
   - Довожу до вашего сведения, синьора Джулия Лауретти, что в данный момент самой страшной тварью в Кастелларо-суль-Аверто являетесь вы сами, и если вы не одумаетесь, то будете остановлены.
   - Я тебя не боюсь! Жалкий прислужник зла! Я уничтожу тебя! Я разрушу весь этот треклятый город! Пускай погибнет! Пускай - все - погибнет!!!
   Дальнейшее события могли показаться странными даже по сравнению со всеми странностями, которых вдоволь Джулия навидалась за всю историю этой поездки. Как сквозь туман она различила, что лицо синьора Астольфи приняло удивленное выражение, и что он ошарашенно смотрит куда-то позади нее. Прежде чем она успела среагировать, воздух прорезал звук выстрела, и плечо обожгло резкая боль. Падая на землю, она успела конвульсивно перевернуться и увидела майора Монтебарко в начищенной до блеска армейской форме, который приближался к ней с еще дымящейся винтовкой в руках. Она попыталась встать, но плечо снова дернулась, по одежде заструилось что-то липкое, и она упала на мостовую, теряя сознание.
  

XXXII

  
   Рана оказалась неопасной, Джулия потеряла сознание скорее от переживаний, чем от боли, и умело наложенной врачом повязки и хлопотливых забот состоявшей при гостинице горничной оказалась достаточно, чтобы уже два дня спустя Джулия почувствовала себя вполне сносно. Именно в этот день зашедшая в ее комнату горничная сообщила, что синьор Астольфи сейчас завтракает в зале внизу и просил передать, что очень хотел бы увидеться с ней перед отъездом. Джулия уже чувствовала себя настолько неплохо, что рискнула одеться и спуститься вниз, тем более что ей страшно хотелось увидеть Белого Скрипача и услышать, что же он скажет после всех произошедших достопамятных событий.
   Синьор Астольфи, кажется, был в отличном расположении духа, хотя обеденный зал гостиницы и был как обычно пуст, уныл и не особенно подобному расположению духа способствовал. Джулию он поприветствовал вполне дружелюбно - хотя, учитывая их предыдущий диалог, Джулия могла бы ожидать от него чего угодно.
   Белый Скрипач начал разговор с сугубо хозяйственных предметов, сообщив, что дела заставляют его покинуть Кастелларо-суль-Аверто, но что он оставит ей сумму, вполне достаточную для того, чтобы пожить в гостинице еще некоторое время и вернуться в Этерну. Также синьор Астольфи заявил, что будет рад видеть ее у себя в гостях в своем доме в Этерне - если, конечно, она не боится следующей за ним дурной славы, которая наверняка перекинется и на нее, ежели она возьмет на себя смелость его посещать.
   - Значит, вы уезжаете? - подытожила Джулия. - А эта... тварь? Она остается здесь?
   - Да, остается, - с улыбкой подтвердил Белый Скрипач. - Но поверьте, я принял некоторые меры, и она более не сможет принести никому никакого вреда. Винокурня будет закрыта, бутылки с изображением дома у реки никогда больше не будут появляться на прилавках, а синьора Валерия вложит вырученные от продажи аверто в другое дело. Быть может, менее выгодное, но зато более надежное.
   - И... что все это означает? - судорожно пыталась осмыслить все сказанное Джулия. - Вы вступили с этой тварью в сговор? И что вообще здесь происходило? Нет, дражайший синьор Астольфи, даже и не пытайтесь отмалчиваться! Я буду мучиться загадками и никогда не поправлюсь, поэтому вы просто обязаны мне все рассказать!
   - Судя по вашему юмору, вы и вправду на пути к выздоровлению, - не без удовлетворения заметил синьор Астольфи и откинулся поудобнее на спинку кресла, приготовляясь к длинному рассказу. - Вы настолько помогли мне в этом деле, что даже и без ваших просьб я все равно собирался вам все объяснить. История, признаться, очень запутанная. Меня и самого до поры до времени сбивали с толку все эти разговоры про мертвецов, возвращающихся с того света, и только благодаря вашим рассказам я понял, что же все-таки произошло.
   Как вы помните, легенду про мертвецов мой добрый приятель Фульвио рассказал нам еще в Этерне, и меня сразу же насторожило, что распространение спроса на аверто, равно как и темная слава этого напитка - все это началось совсем недавно, а следовательно, несмотря на связанные с аверто старинные легенды, толчком к череде исчезновений послужили события совсем недавнего прошлого. И конечно же, когда по прибытии в Кастелларо я узнал о трагедии, произошедшей в доме у реки, я уже не сомневался, что именно гибель Марии Риети послужила таким толчком. Впрочем, та уютная и вполне респектабельная картина, который мы с вами наблюдали на улицах призрачного Кастелларо, и вовсе сбила меня с толку, уж очень она не вязалась с россказнями о мокрых холодных мертвецах, возвращающихся из реки на один день, чтобы попрощаться с родными. Я уже думал и вовсе не принимать предания о реке в расчет, и тут был вновь обескуражен вашим рассказом о встрече с Марио, который доказывал, что без древней магии реки в нашей запутанной истории тоже не обошлось. Значит, в данном случае мы имеем дело с двумя силами, возможно, взаимосвязанными: одной, более древней и спокойной, и другой, появившейся совсем недавно и ведущей себя более агрессивно.
   Признаться, я глубоко и искренне благодарен вам за откровенность, за то, что вы не таясь поведали мне то, о чем большинство женщин в подобной же ситуации предпочли бы промолчать. Все это несказанно помогло мне раскрыть загадку. Тот болезненный и странный рассказ о вашем сне, в котором вам явился ваш покойный сын, вкупе с... некоторыми моими наблюдениями, о которых вы, наверное, догадываетесь - все это убедило меня в том, что если в Кастелларо и правда возвращаются давно умершие люди, то делают они это весьма странно, в основном с целями расхвалить призрачную изнанку этого города и убедить живого человека в том, что он должен навсегда остаться в этом странном призрачном зазеркалье.
   А если так - правда ли мы общались с призраками близких нам людей? Или же - с кем-то, кто умеет читать наши воспоминания и способен принимать чужой облик? Так, может быть, и не было никаких возвращающихся мертвецов, а были два существа-оборотня, попросту использующих наши воспоминания для своих целей?
   Тут я припомнил, что для некоторых речных божеств подобные "протеевы" способности - вполне обычное дело, и в голове начала потихоньку складываться очень любопытная версия того, что же на самом деле произошло в Кастелларо-суль-Аверто. Итак, предположим, что в реке под названием Аверто обитал местный речной бог, обладавший интересной комбинацией сверхъестественных способностей: он мог читать чужие воспоминания и принимать чужой облик. Свое существование бог Аверто предпочитал скрывать, коварно прикрываясь легендой о возвращении мертвецов, чтобы обеспечить себе теплое местечко в постелях прекрасных вдовушек, недавно лишившихся своего любимого. А теперь предположим...
  
   Белый Скрипач прервал свой рассказ, увидев, как зарделась пунцовым румянцем его собеседница.
   - Кажется, вы догадались, куда я клоню, - с легкой и весьма сочувственной улыбкой добавил он. - Вы должны бы быть благодарны этому существу, ведь это именно оно спасло вас от совершенно бессмысленного самоубийства. Что же касается платы... Что ж, боги вообще очень редко делают что-либо бесплатно.
   Джулия не произнесла в ответ ни слова. Она выпрямила спину, мускулы словно бы окаменели, и теперь она сидела неподвижно, напоминая туго натянутую струну, и хотя у нее на глазах стояли слезы, всем своим видом она показывала, что готова дослушать откровения синьора Астольфи до конца, какими бы болезненными для нее они не оказались. Улыбнувшись, Белый Скрипач продолжил:
   - Итак, перед нами - вполне типичный морской бог: существо своенравное, но не лишенное и добрых черт характера, а главное, на протяжении веков нисколько не нарушавшее равновесия мировых сил. И тем не менее, в последнее время в Кастелларо-суль-Аверто что-то пошло не так, и это равновесие было нарушено. Нет сомнений, что виной тому была Мария Риети. Судя по всему, эта девушка как-то особенно понравилась богу Аверто. Предания рассказывают, что выходящие из реки мертвецы оставались в гостях у живых не более суток, однако к Марии ее мертвец зачастил. Трудно сказать, что тут сыграло большую роль: необыкновенно удачное для подобных посещений расположение дома, красота девушки, древнее сродство семейства Риети с рекой или же магические способности, которые, вероятно, у Марии Риети были уже при жизни, и весьма незаурядные. Как то часто бывает, трагическая гибель человека с подобными способности привела к появлению призрака, и весьма необычного. Я подозреваю, что часть своих способностей, а именно - дар менять облик, была подарена призраку Марии ее возлюбленным, богом реки, который этим словно бы извинялся за те беды, которые ей причинил. К этому добавилась давняя магическая связь рода Риети с продукцией из фамильной винокурни, благодаря которой Мария Риети обрела дар передавать видения о доме у реки на далекие расстояния, постепенно подчиняя сознание людей и завлекая их в свой призрачный мир.
   - Но разве Мария Риети не должна быть за это наказана? - нетерпеливо прервала Белого Скрипача Джулия, нервно хватаясь пальцами за край стола и подаваясь всем телом вперед, словно бы надеясь тем самым вырвать из синьора Астольфи тот ответ, на который она сама рассчитывала. - Выдавать себя за других людей... спаивать несчастных... разве это не чудовищно?
   Белый Скрипач с улыбкой покачал головой, словно бы объясняя неразумному ребенку очевидные вещи:
   - Это было бы чудовищно, если бы выпуск бутылок с домом у реки на этикетке продолжился. Сама по себе Мария Риети вряд ли хотела зла людям, вот только добро она понимала очень своеобразно. Как вы сами могли убедиться, обитатели призрачного Кастелларо-суль-Аверто, кажется, очень почитают свою госпожу.
   - Но они не знают всей правды! - энергично возразила Джулия.
   - Не знают? Или - не хотят знать? А еще позвольте заметить, что речь идет о людях, переживших тяжелейшую душевную травму. О людях, и без того находившихся на грани гибели. Магия аверто, быть может, дало им последний шанс остаться. Не позволило полностью уничтожить себя. И кто мы, чтобы судить Марию Риети за это?
   Джулия, задумавшись, откинулась на спинку стула, помолчала немного, потом кивнула:
   - Да, синьор Астольфи, пожалуй что вы и в этом правы, это просто я никак не могу свыкнуться с мыслью, что была так подло обманута.
   - Не вы одни, - покачал головой Белый Скрипач, по-прежнему с легкой улыбкой. - Я и сам принял призрак своего учителя за чистую монету. Что уж тут говорить, способности Марии Риети совершенно удивительны. И тем важнее позволить ей остаться здесь, в Кастелларо-суль-Аверто. Остаться королевой своего призрачного мирка, мирка легкой грусти и воспоминаний. Главное - не дать этому мирку разрастаться до размеров вселенной.
   - То есть... - Джулия замялась, мучительно подыскивая слова. - То есть вы хотите сказать, что наделены способностями, которые позволили вам...
   - Да, позволили, - с лукавым видом подтвердил Белый Скрипач. - Несмотря на то, что еще одна, тоже не обделенная магическими способностями синьора своим эффектным появлением пыталась мне в этом помешать.
   Джулия снова густо покраснела.
   - Впрочем, можете не извиняться, - упредил ее слова синьор Астольфи. - В итоге все обернулось на удивление удачным образом: ваша рана оказалась не опасной, а ваше появление только убедило призрак дома у реки, что я пришел не со злыми намерениями, раз уж начал ее защищать. Бедолага майор, правда, теперь содержится в лечебнице для умалишенных, но сдается мне, что он оказался бы в ней в любом случае. Скорее уж вам следует благодарить небеса, что вы отделались всего лишь пулей в плечо, потому что я намеревался позвать на помощь одного моего крылатого друга, и не уверен, что вы были бы рады знакомству.
   - Мы уже знакомы, - с улыбкой проговорила Джулия, постепенно приходя в себя после услышанных откровений. - Я видела... Я чувствовала его. Еще тогда. Когда вы выходили из кареты в горах на пути в Кастелларо.
   - Вот как? - в удивлении поднял бровь синьор Астольфи. - Похоже, я серьезно вас недооценил.
   - А еще я видела лицо старика, - поспешила похвастаться Джулия. - На обратной стороне вашей скрипке, когда вы играли. Там, в горах. Поэтому история про вашего учителя и не оказалась для меня сюрпризом. Да и то что Антонио - на самом деле... не Антонио, я тоже в конце концов почувствовала. И чуть не набросилась на это существо в гневе.
   - Синьора Джулия, вы продолжаете меня удивлять. Может, вы и стуки из сундука на крышке моей кареты слышали?
   - Дааааа! - радостно подтвердила Джулия. - Вы не представляете, как они всю дорогу мне досаждали!
   Белый Скрипач был явно поражен. В рассеянности он взял со стола солонку, зачем-то покрутил в руках, поставил на место, потом поднял глаза на Джулию, глядя на нее почти восхищенно.
   - Значит, будет мне впредь наука, - произнес он. - Не недооценивать людей, которые тебя окружают. Ах, синьора Джулия, синьора Джулия, вы хоть понимаете, на что вы в действительности способны? Вы хоть понимаете, сколько долгих мучительных лет вы провели, запертая и загипнотизированная собственным горем, не раскрываясь миру, глубоко похоронив внутри себя те способности, которые вам дала природа?
   - Да, - грустно кивнула в ответ Джулия. - Теперь понимаю. Теперь, будем надеяться, все будет совершенно по-другому. И за это мне следует благодарить Марию Риети, пусть даже все вышло и не так, как она того хотела. И - в еще большей степени - мне следует благодарить вас, синьор Астольфи.
   - Всегда к вашим услугам, - вежливо поклонился Белый Скрипач, до забавного иронично глядя на Джулию.
   - Но кто же населяет призрачный Кастелларо? - продолжала допытываться Джулия, пытаясь сложить обрывки находившихся в ее распоряжении сведений в единую картину. - Живые или мертвые? Люди или призраки?
   - Призраки, - подтвердил ее худшие опасения синьор Астольфи. - Я склонен думать, что заколдованный аверто действовал только на людей, уже обладавших в скрытой форме теми или иными сверхъестественными способностями. И - на тех людей, кто и без всякого аверто имел все шансы после смерти превратиться в призрака, вечно скорбящего о собственном горе. Загадка дома у реки просто собирала этих призраков вместе. Но - я могу только предполагать. Видите ли, призрак Марии Риети не слишком разговорчив. Он как бы бежит от себя, принимая множество других форм, и остается только догадываться, какие переживания подтолкнули эту женщину на проповеди, которые она вкладывает в уста других людей, форму которых принимает. Быть может, это просто желание утешить людей, испытавших сходную судьбу, чувствовавших сходную боль. Да и вообще я очень тронут подобным проявлением заботы. Пересечь чуть ли не всю страну, в компании малознакомого человека с дурной репутацией, оказаться в странном городе, пытаться разгадать его тайну... Но, право же, не стоило того. Мне здесь хорошо. Мне здесь и вправду очень хорошо.
   Джулия вздрогнула.
   Зал вокруг нее внезапно изменился. Он уже не был пуст, вместо шорохов и гулкого эха его заполняла изысканная негромкая музыка, в воздухе витали ароматы духов, за столами сидели хорошо одетые господа и дамы, неторопливо вполголоса беседовали между собой, а на столах пестрели тарелки и подносы с самого заманчивого вида кушаньями.
   - Поверьте, дорогая Джулия, это совсем другой мир, - сказал сидевший напротив нее мужчина. - Намного лучший мир, чем тот, в котором мы жили прежде.
   И Лоренцо Лауретти, бесследно исчезнувший больше месяца назад дядя Джулии Лауретти, улыбнулся ей с видом человека, который совершенно счастлив и больше никуда не спешит.
  

XXXIII

  
   Джулия не могла не отметить, что пребывание в Кастелларо-суль-Аверто явно пошло ее дяде на пользу. Исчез налет робости, нервно сковывавший каждое его движение, и если в облике и поведении Лоренцо Лауретти и сквозила грусть, то это была светлая грусть человека, который вполне примирился со своей судьбой и обрел долгожданный внутренний покой.
   - Значит, вы все-таки добрались сюда, дядюшка, - подтвердила Джулия очевидное, не столько чтобы получить у Лоренцо Лауретти подтверждение, сколько попросту чтобы как-то продолжить разговор.
   - Да, - кивнул синьор Лоренцо. - И я наслышан о ваших приключениях в компании этого странного скрипача в старомодном парике. Кастелларо - городишко небольшой. Слухи тут распространяются быстро.
   - Значит, вы знаете и... историю Марии Риети? - чувствуя, что ступает на зыбкую почву, все же осмелилась спросить Джулия.
   - Теперь - да, - снова подтвердил синьор Лоренцо. - Однако это вряд ли что-то меняет.
   - Но... - осеклась Джулия в удивлении. Мгновение спустя она все-таки собралась с мыслями и попыталась продолжить расспросы. - Но... Дражайший дядюшка, я приношу извинения если причиняю вам своими словами боль, но... Но если вы последовали сюда за призраком человека, который вам дорог, и выяснили, что на месте призрака находился оборотень...
   - Это ничего не меняет, - все с той же неизменной грустной улыбкой подтвердил синьор Лоренцо, и на его лице не дрогнул ни мускул. - Поверь, дорогая Джулия, это ничего не меняет.
   С минуту Лоренцо Лауретти смотрел на свою остолбеневшую от удивления племянницу, потом почувствовал необходимость пуститься в объяснения. Теперь он был больше похож на себя прежнего, в движениях и интонациях сквозила знакомая робость, вот только теперь это была робость человека, уверенного в своей правоте и опасающегося, что его не услышат.
   - Пойми, дорогая Джулия - впрочем, я почти уверен что ты и так понимаешь, но просто не хочешь осознать, просто не хочешь принять эту правду как свою... Не все ли равно, кто и почему сказал тебе истину, если это и вправду истина? Ведь главное - это убить в себе эту жадность, которая заставляет тебя искать, бороться, мучиться, страдать, надеяться, жаждать... Главное - это понять, пусть даже и таким болезненным и жутким путем, насколько тленны все эти попытки. И тогда ты обретешь покой. Истинную гармонию. Истинное, незыблемое счастье, просеянное сквозь боль и страдания. Ты переродишься, станешь другой.
   - Но... - задумчиво проговорила Джулия. - Что, если мне не нужно это счастье? Что, если мне не нужно - такое - счастье?
   И, гордо подняв голову, сама удивляясь собственной запальчивости и собственному пафосу, уже совершенно другим голосом - уверенным и четким - она произнесла:
   - Что вы вообще тут устроили, у себя в Кастелларо? Вечные занудные поминки по собственному горю? С вальяжным сидением в ресторанах, прогулками по мосту, долгими неторопливыми разговорами и пикниками у реки? Вас самих не тошнит от подобной пародии на счастье? Вы хотите, чтобы я стала еще одной такой же, с водой вместо крови, с жизнью такой же бледной, как это бледное небо у вас над головами?
   Джулия поднялась во весь рост и договаривала уже стоя, почти крича, не обращая внимания, как оборачиваются на ее слова люди из-за соседних столиков:
   - То, что вы пережили большое горе, еще не дает вам право становиться тенью самих себя, еще не дает право разжимать кулаки и плыть по течению, пусть даже и такой красивой реки, как Аверто. Нет, я не хочу такой жизни! Я хочу туда где солнце, которое слепит и обжигает, но зато дарует жизнь и желание жить. Мне не нужны ваши рестораны, пикники и прогулки, я хочу обратно в Этерну, туда где голод, где грязно, где не хватает денег и сил. Где надо бороться, страдать, разочаровываться, обманываться и ненавидеть. Потому что это - это и есть настоящая жизнь. А у вас... А у вас тут смерть.
   В изнеможении она села, сама смущенная своей внезапной проповедью, уставшая, изможденная, разбитая. Как сквозь дымку, слышала она спокойный голос Лоренцо Лауретти:
   - Ну что ж, дорогая Джулия, значит другая у тебя дорога. Тогда уезжай. А когда надоест тебе твое солнце - заходи к нам в смерть, дорогая племянница. У нас тут уютно и хорошо.
  

Эпилог

  
   Джулия частенько приходила в этот ресторанчик в подвальном этаже одного из старинных домов Этерны, спасаясь от дневного зноя, усталости и бесконечной суетливой работы. В ресторанчике было темно, прохладно, уютно, люди сидели как правило поодиночке за столиками, погруженные в собственные мысли. Гул улицы был далеко, он был еле слышен, и если закрыть глаза, то можно было представить, что твое лицо обдувает прохладный ветер с гор. Тогда ей чудилось, что она снова в Кастелларо. Ей представлялось, как она гуляет по деревянному мосту, глядя на горы, на башни древнего замка, на свесившиеся над водой балкончики домов, на шумливую и бурную реку, волны которой ласково играют на солнце. Но еще чаще ей представлялся дом у реки - грустный, загадочный и спокойный каким-то невероятным, неземным покоем. Покоем по ту сторону жизни и смерти.
   Порой она думала, так ли уж фантастично все, что с ней тогда произошло. Ведь, в конце концов, так ли отличается Кастелларо-суль-Аверто от любого другого тихого городка, полного разочарованных в жизни людей, каждый из которых плывет по течению, лелея в душе собственное горе. Так живут эти городки, оказавшиеся за бортом жизни, каждый - погруженный в собственное уютное посмертие, в собственный бесконечный сон, спокойный и тихий.
   А еще ей казалось, что у каждого из оказавшихся в этом ресторанчике людей есть свое Кастелларо, своя бутылка аверто, свой Белый Скрипач и свой дом у реки. Она еще немного сидела там, гуляя по своему воображаемому городу, дыша свежим горным воздухом и подставляя лицо ветру. А потом она поднималась, спокойная, отдохнувшая и уверенная в себе. И выходила на улицу, в палящий жар и суету Этерны. Назад. В жизнь.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"