созданными таким особенным образом, что крики и стоны,
прорываясь через них, звучат для других как прекрасная музыка"
Кьеркегор.
Река тянулась вперед и вперед, черная медленная вода, почти неподвижная. По берегам деревья перегибались в воду, отчетливый запах гнилой древесины висел в сыром воздухе. Тишина была властителем этих мест, и когда человек в лодке устал грести, покорно оставив попытки свергнуть властелина с трона, река предстала в своем первозданном виде -- тропа покоя и забвения, сама ведущая лодчонку в царство вечной ночи.
Человек думал, что с него довольно. Долгие дни вниз по черной реке, будто готовящие тебя к тому, чтобы сдаться. Зачем? Кому? Он и так уже следовал ее течению, задыхаясь в болотных испарениях с берегов, и только стремился успеть побыстрее.
Нет, он врал себе. Река готовила его к чему-то. Самоуверенный молодой парень, с планом и целью, решил подыскать материал для книги. Решил заодно приятно провести время, собрался в глушь с плеером, кипой книг и блокнотом для записей. Бодрый, наглый городской хищник, готовый столкнуться с тысячами опасностей -- и даже предвкушающий это.
А встретила его всего лишь река. И начала медленно, черной влажной змеею вкрадываться в душу. Плеер пришел в негодность в первый же день -- наверное, отсырели батарейки. Пару дней он еще держался, в памяти были свежи впечатления бурной городской жизни, и нашлось, наконец, время все это осмыслить. Но постепенно прошлое бледнело, и река брала свое. С ним начинало твориться что-то странное. Появились приступы оцепенения, когда он просто выпадал из потока времени, убаюканный течением и однообразием пейзажа, а потом -- через час или два -- вздрагивал и долго не мог понять, где он и что с ним. Напуганный, он пытался читать книги, но те казались лишь пресной сутолокой слов -- нелепой, бессмысленной и чуждой.
А потом остановились часы, и тогда наступил страх. Не минутный приступ, когда внезапная мысль на секунду режет изнутри и заставляет холодеть. То был настоящий прилив, точнее -- потоп страха, море, грозящее уничтожить последнюю искру рационального мышления. Знакомый командирский голос, который каждое утро рявкал: "так, сегодня тебе надо сделать то-то и то-то, еще хорошо бы вон то и вон то, а вечером отдохнуть там-то и так-то" -- этот честолюбивый полководец внезапно умолк, и тело стало стадом без вожака, лишенным воли и цели.
Следующей стадией был бунт и истерика. Он кричал, бил кулаками по бортам лодки, плевал вниз в ненавистную безмолвную воду. Потом схватил весла и начал грести что есть мочи. Чтобы выбиться из сил. Чтобы уснуть в ярости и утром продолжить борьбу. Чтобы доплыть, наконец, до устья этой чертовой реки, пьющей из него все соки жизни.
Последним пришел покой. Весла безвольно висят по сторонам, руки на веслах, глаза в серое небо. Он был бездвижен и спокоен, словно понял правду, которую долгие дни пыталась объяснить река. А может, он и действительно понял эту правду.
----------
Эстура. Вначале -- краем глаза, как движение на берегу, как сбой в долгом однообразном ритме деревьев, с одинаково скорбным жестом склонившихся к воде.
Эстура. Деревня у самого устья Черного Иля. Он почти у цели.
Два ряда шатких строений из желто-зеленых досок. Непролазная грязь единственной улицы. Мрачные лица тощих, ничего не ждущих людей, косо смотрящих на чужака сквозь пыльные окна.
Это была запланированная остановка. Нужно пополнить запасы провианта и воды, собрать информацию.
За дверью с надписью "Магазин" оказалась пыльная каморка, забитая всякой всячиной. Продавец с покрытым оспинами лицом зябко кутался в дырявый плед. Для начала необходимо представиться.
-- Здравствуйте, я Эрд Айнес.
Путешественник встретил прищуренный, непонимающий взгляд продавца.
-- Ну и что тебе здесь нужно, господин?
-- Видите ли, я в Эстуре проездом, пришел запастись съестным. Мне нужна не собственно Эстура, а Остров.
Взгляд продавца стал еще более прищуренным и еще более непонимающим.
-- Остров? Зачем он тебе, господин?
-- Видите ли, я исследую творчество одного из наших талантливейших поэтов, Хаома Свадигера. Знаете такого? Сва-ди-гер, ударение на первый слог. Все собранные мною факты указывают на то, что он родом с Острова.
-- Знаменитый поэт? С Острова? Никогда не слышал, господин.
-- Это неудивительно -- творчество Свадигера все еще нуждается в... гм, популяризации. Я признаюсь честно -- на самом деле это достаточно мало известный поэт, и у многих он вызывает своего рода идиосинкразию, отторжение. Странный автор, к которому невозможно быть равнодушным. Многие считающие себя знатоками называют Свадигера бездарным самозванцем. Другие -- таких немного, и я из их числа -- ставят его в число своих литературных кумиров, более того, жизненных идолов.
-- Значит, он был с Острова? -- задумчиво переспросил продавец.
-- Да, и по некоторым сведениям, туда же и вернулся перед смертью. Есть также известие, что группа поклонников поэта во главе с известным критиком Эгоном Эстом отправилась на Остров и чуть ли не осталась там. Кстати, вас не затруднит ответить на вопрос: что вы знаете про Остров?
-- Про Остров? Никогда не был там, господин.
-- Не были? Но ведь это же ваши ближайшие соседи!
-- Соседи-то они соседи, да что-то мне туда не хочется.
-- Там опасно?
Продавец поднял брови, потом отрицательно покачал головой.
-- Не то что опасно, а как-то... не так.
Эрд Айнес был удивлен.
-- А кто-нибудь из местных там был?
-- Почти никто, господин. Вернее, совсем никто. Здешние рыбаки сторонятся этого места.
-- Если никто не был, откуда же вы знаете?
Продавец слегка ухмыльнулся, чуть приподняв уголки губ.
-- Сами приезжают, господин. Тамошний народ любит покупать у меня одежду и всякую утварь. Оттого и знаю, господин.
-- И на что похожи обитатели Острова?
-- Странные они, господин. Не то что жуткие, не то что пугают. Просто странные.
-- Ну как это -- странные? -- допытывался Эрд Айнес.
-- Не знаю, как и сказать, господин... Смотришь на них, и как будто сон видишь. Медленный такой, нудный, мучительный. Когда спишь-спишь, а проснуться не можешь. Вот эти... они вроде как из такого странного сна и выскочили.
"Что за идиотские предрассудки,"-- думал про себя Эрд Айнес. -- "Похоже, подобная глушь -- просто рассадник всяческих суеверий и нелепостей. Из сна, видите ли, выскочили! Наверняка Остров играет большую роль в местной мифологии."
Эрд Айнес набрал рюкзак припасов, расплатился и решил напоследок опять пуститься в расспросы:
-- А много народу ездит на Остров?
Продавец снова отрицательно покачал головой.
-- Мало. Почти совсем нет. А возвращаются и того меньше.
-- Почему так? Они что, напуганные возвращаются?
-- Да ничего не напуганные. Только грустные очень.
----------
Вечерело. Эрд Айнес не рискнул выходить в море на ночь глядя, и поэтому устроился спать прямо в лодке у причала Эстуры.
Сон был тревожный и странный. Ему снились женские лица -- красивые, неподвижные, бледные. Белые маски, расставленные в черной пустоте. Смотрящие на него застывшим взглядом черных, немигающих глаз.
Маски-лица не были одинаковы. В чертах каждой читалась человеческая индивидуальность; строгие резкие линии каждый раз чертили новый рисунок, каждый раз отзывавшийся новой песней в душе любого небезразличного к человеческой красоте.
Общей была гордость и скорбь. И было одно лицо, которое сила и глубина этих чувств делали поистине прекрасным -- оно все было как парус, наполненный ветром души, как яркое пятно смысла и понимания на сером и грубом полотнище жизни. Лицо, которое невозможно было не выделить, даже если бы его и без того не выделяла одна жуткая черта, такая странная и непривычная для женского облика. У этой женщины не было глаза -- на его месте зиял черный провал.
И -- словно чья-то издевательская насмешка: когда окружавшая лица тьма понемногу отступила, и можно стало различить очертания фигур, Эрд Айнес заметил, что с шеи привлекшей его внимание женщины свисает ожерелье с огромным, с человеческую голову, глазным яблоком. ЖИВЫМ глазным яблоком. Эрд Айнес видел, как трепещет и пульсирует зрачок, устремляя взгляд, насквозь пронзающий холодом. Чуждым устремлением чужой воли. Чуждой логикой, противоестественной и в то же время гармоничной на свой, недоступный человеческому пониманию лад, как будто отсутствие глаза в глазнице и присутствие его на шее было частью и высшим триумфом какого-то неведомого, холодного и жуткого закона. И тогда Эрд Айнес снова ощутил прилив ужаса. Ужаса вечно остаться под пыткой этого взгляда, окруженный бездвижными лицами бледных богинь, в странном холодном полумраке, в безвременье, в пустоте.
И -- шепот на грани сознания и слуха. Странный, сбивчивый, многоголосный:
"Веди... Веди на трон его... Снова веди на трон его... Веди... Снова..."
----------
Устье Черного Иля оказалось лабиринтом из протоков, мелей и плоских, илистых островков. По берегам тянулись тростники, уныло шуршавшие на холодном ветру. Шорох отзывался в ушах тем ночным шепотом из сна. Как это звучало? Веди на трон его? Что-то знакомое. Сефер Ецира? Последние, полубезумные главы из "Книги ненужных откровений" Свадигера? Возможно, и то и другое. Но где же смысл? Эрд Айнес никогда не понимал эти строки, но они врезались в память почти помимо его воли. И вот теперь явились, обросшие виденьями из сна.
Материк кончился. Остров привлек внимание сразу -- черная зубцеватая полоска впереди, между светлым свинцом неба и темным свинцом моря. Как зверь в чешуйчатом панцире, вцепившийся в горизонт и медленно, с неотвратимостью неизбежного, крадущийся вперед, раздаваясь в размерах.
Зловещее скопище башен, квадратных, темно-серого цвета, громоздящихся друг на друга. Здания неопределенного возраста, которые нищета и людское безразличие сделали почти одинаковыми. Какие-то непонятные барельефы, залепленные многолетней грязью, там и здесь выступавшие на лицах домов, как болезненная сыпь. Источенные дождями статуи -- те из них, что не попадали вниз, одиноко и безнадежно всматривались в море с крыш. Весь город походил на крошащуюся каменную губку, смоченную непогодой.
Откуда он взялся? Как и почему был забыт? Эрд Айнес и думать не смел, что его путешествие приведет к такому открытию. Он и не рассчитывал увидеть что-нибудь кроме глухой рыбацкой деревушки, в которой местные старожилы расскажут пару историй про своего великого уроженца.
Мысль, усыпленная уже было путешествием, заработала с новой силой. Эрд Айнес перебирал в памяти все, что слышал или мог слышать про эту часть побережья. Но ничего на ум не приходило. Остров оказался забыт или обойден людским вниманием настолько, что это уже становилось подозрительным.
Лишенное фактов мышление начало плодить гипотезы, но в голову так и не пришло ни одного путного объяснения. Что это могло быть? Процветающий торговый город, заброшенный из-за перемещения торговых путей в сторону? Но с тех времен должна же была остаться хоть какая-то память, хоть какое-то, пусть и остаточное, судоходство. Взбалмошная выходка богача? Нет, вряд ли -- такое масштабное строительство любому богачу не по карману. Старая военная база? Вот уж совсем непохоже. Но что тогда?
Эрд Айнес понял, что устал бороться с загадками, и прежнее безразличие вялой холодной рекой заполнило его душу. Он греб вперед, ни о чем не думая, черные глаза без искорки мысли по-прежнему смотрели на Остров, но разум отказывался видеть, и только где-то на самом краю сознания зрело странное чувство -- что Остров сейчас отпечатается на сетчатке глаз и останется там навсегда, заслоняя своим темным силуэтом любые другие картины, которые может предложить Эрду Айнесу мир вокруг. Что не будет больше ни деревьев, ни солнца, ни травы под ногами -- одно лишь хмурое серое небо до горизонта, город, темнеющий впереди, да холодный ветер, что дул с моря, терся о темные стены, и, провожаемый взглядами статуй, двигался дальше к берегу, трепал волны и бил Эрду Айнесу в лицо.
Город приближался и рос, ни огонька в окнах -- это ветер погасил все своим долгим прикосновением или город всегда был темен и холоден, как камень его стен? Но все же, кроме темноты и холода там было и еще что-то. Эрд Айнес долго не мог дать определения этому странному, тревожащему чувству, словно темной пеленой окутавшему город. Наконец, слово пришло само. То было ожидание. Казалось, город ждал. Огромный окаменевший часовой, неподвижный и безмолвный, свыкшийся с непогодой, ветрами и яростными ударами волн. Готовый провести столетия в оцепенении и молчании.
Эрд Айнес никак не мог отделаться от странного чувства, что город ждал именно его.
----------
Человек у причала был стариком. Слепец, одетый в грязные лохмотья, он шел, выставив вперед дрожащие руки. Немощная фигура казалась абсолютно неуместной на узкой полоске пирса, обреченной на гибель при первом порыве ветра или неверном шаге. Эрд Айнес был почти уверен, что видит перед собой самоубийцу, решившегося раз и навсегда покончить со слабостью своей изъеденной временем плоти.
Но первое впечатление оказалось обманчиво. Каждый шаг старца был рассчитан, каждое движение рук, пусть и трясущихся -- осмыслено и подчинено общей цели.
Пять коротких шагов вперед. Короткий наклон и поворот в сторону моря, руки шарят в воздухе впереди, словно пытаясь нащупать что-то. Потом -- удовлетворенный кивок головой, старик выпрямляется и идет дальше, с выверенностью движений профессионального рабочего, много лет повторявшего все ту же рутинную операцию.
Эрду Айнесу стало жутко, когда рука старца -- тонкие кости, одетые в пергаментную перчатку иссохшей кожи -- легла на канат, соединявший лодку с берегом.
Движения слепого переменились. С секунду он постоял в нерешительности, словно не доверяя собственным ощущениям, потом его черты дрогнули, и глубокие морщины вычертили на лице маску застарелой горечи и скорби. Но то было лишь мгновенье, так как воля, одушевлявшая это немощное тело и проступавшая в каждом движении, взяла свое и заставила горечь уйти. Слепец вытянул руки, и они вцепились в канат как в последнюю надежду на спасение, но лицо старика вновь стало спокойным, он покрутил головой, видимо гадая, в какую сторону обращаться, и заговорил неожиданно резким и жестко звучащим голосом:
-- Слушай меня тот, кто приехал. Я здесь, чтобы предупредить тебя. Сейчас я говорю в пустоту, так как я совершенно слеп, и не знаю даже, слышишь ли ты меня. Тебе бесполезно обращаться ко мне, я так же глух, как и слеп. Если ты слышишь меня, просто стой и слушай, я сам скажу все, что тебе нужно знать.
Старик еще крепче вцепился в канат и сглотнул.
-- Десять лет каждый день я хожу на причал узнать, не пришла ли новая лодка. Я живу жуткой жизнью в темноте и тишине, и единственное, что заставляет меня жить дальше -- так это мысль о том, что я должен ВСТРЕТИТЬ. Чтобы никто не повторил мою судьбу.
Старик наклонил голову набок, словно приглядываясь.
-- Я знаю на ощупь швартовочные канаты всех здешних лодок. Твоя -- не из них. Ты новичок на Острове. Так что слушай меня. Слушай!
Слепой вытянул одну руку вперед, в голосе появились молитвенные интонации:
-- Если ты ступишь еще шаг, если ты войдешь на черную землю Острова, скорбны будут все дни твои, отныне и до могилы. Каждый день, каждую секунду ты будешь проклинать себя и горько сетовать, что не последовал моему совету. Но ты уже ничего не сможешь сделать. Ты будешь пойман в капкан загадки, и слепое любопытство погонит тебя дальше по пути горя и отчаяния. Я не могу изгнать тебя -- я слишком немощен для этого. И я не могу объяснить тебе, потому что знание принесет тебе только боль. Ты все равно не поверишь, и самонадеянность и ложная жажда знаний заставят тебя пройти весь путь до конца. Поэтому уходи. Уходи и забудь, что ты когда-то был здесь.
Волнение слепого достигло высшей точки. Дрожащие руки раскачивали канат.
-- Уходи и забудь! Уходи и забудь! Уходи и забудь! Если ты здесь случайно, просто сотри эту точку на карте и плыви дальше. Ты чужак для Острова, и благодари Господа за это! Но...
Старик повернул голову почти в его сторону, подняв веки, обнажив два белых бельма глаз. Отчаяние и боль зазвучали в его голосе.
-- Но если ты приплыл сюда намеренно... Что ж, считай, что ты вернулся домой. Для тебя будет удачей, если ты глуп и ничего не поймешь. Тогда ты умрешь быстро и счастливо, действительно счастливо. Но если ты умен и начнешь задавать вопросы...
Слепец выпустил канат и в отчаянии замахал руками.
-- Нет, нет, не надо... Не дай бог ты поймешь, я не хочу... Я не хочу, чтобы кто-нибудь повторил мой путь! Ты спросишь себя, ты спросишь их, ты увидишь, ты поймешь. Ты поймешь, ты попытаешься что-то сделать, тебе покажется, что ты можешь... Ничего ты не можешь! И никто не может! Нельзя... Нельзя...
Речь старика становилась все более бессвязной, слова искажались с трудом сдерживаемыми рыданиями. Последнее, что Эрд Айнес смог разобрать, было нечто вроде "не дай... не дай им завершить..."
Так, под звуки плача, Эрд Айнес впервые ступил на землю Острова.
----------
Остров был загадкой. Не простой пустой головоломкой, логическим ребусом, в котором содержания не больше, чем требуется для получения результата. Нет, то был целый лабиринт скрытых смыслов, щедрый на странности и парадоксы. Целый мир, живший по своим законам, который мог поглотить, даже не дав объяснения.
Два дня Эрд Айнес бродил по Острову, чувствуя себя затерянным и забытым. Кроме старика у причала, никто не обращал на него внимания, демонстрируя поразительное равнодушие и отсутствие малейших проявлений любопытства. Так что постепенно он неплохо изучил Остров -- во всяком случае, составил приличную коллекцию поверхностных наблюдений.
Примерно четвертую часть площади Острова составлял Город -- унылый, мрачный, холодный и грязный. Здания стояли, насквозь продуваемые ветрами -- не было ни оконных рам, ни дверей, ни тем более стекол. Более того, Эрд Айнес так и не смог обнаружить никаких признаков петель или каких-нибудь подобных креплений. Было похоже, что окна и двери изначально задумывались как дыры для вентиляции, безо всяких попыток сохранить тепло в домах или как-то отгородиться от окружающего мира.
Строители Города явно не испытывали недостатка в средствах и творческой фантазии. Пренебрежение обычной человеческой логикой, рациональностью и функциональностью, ставшее нормой для здешней архитектуры, заставляло Эрда Айнеса неуютно поеживаться. То из портала в десяти метрах над землей выходил лестничный пролет и висел в воздухе, ничем ни оканчиваясь. То здания оказывались соединенными между собой какими-то странными каменными мостками, узкими, извивающимися и пересекающимися между собой. То фасад весь был изъеден норами, некоторые из которых кончались в полуметре, а некоторые шли очень далеко вглубь здания. То карниз выступал далеко вперед по немыслимой дуге. То всю стену усеивали балкончики решетками вниз, а не вверх, причем эти решетки еще и расширялись книзу. То из здания торчали какие-то прутья, изгибающиеся и сплетающиеся друг с другом.
Барельефы и статуи представляли собой не менее странное зрелище. По большей части они были залеплены грязью, но то, что можно было различить, рождало только недоумение. Какие-то гротескные пародии на людей, чьи искаженные формы перевиты между собой в нелепом и пугающем танце. Странные птицы с хищными клювами, словно только что вылетевшие из ночного кошмара. Переплетения линий и плоскостей, издевавшиеся надо всеми законами гармонии.
Все же, общий стиль можно было назвать скорее строгим, чем витиеватым. Вспышки безумной, бурлящей фантазии лишь оттеняли общую монументальную холодность зданий. Весь комплекс явно строился по единому плану, хотя смысл такой грандиозной постройки оставался Эрду Айнесу совершенно неясен. Понятно было лишь то, что ни для жилых, ни для производственных нужд здания Острова никак не годились.
Тем не менее, вся эта масса холодного камня была неуловимо родственна многим городам, в которых Эрду Айнесу довелось побывать. Та же стихия стен, наступающих друг на друга плоскостей, скатов и скосов, собранных в громоздящийся в серое небо тугой лабиринт. Нагая сущность города, унылая и жесткая, не нуждающаяся больше в жалком прикрытии миловидности, которым скрывает себя до поры до времени на парадных улицах, повинуясь тщеславию домовладельцев.
Часто, углубляясь в бедные районы городских трущоб, Эрд Айнес испытывал похожее странное чувство. Как будто тысячи скаредных людских воль, дерущихся за клочок земли, а потом возводящих на нем жалкое вместилище для нищих человеков, угрюмое и многоэтажное, вцепившееся в небо остриями мансард, как будто и небо само готовое поглотить силою человеческой жадности -- все эти воли, словно сами того не ведая, исполняют повеления другой, большей воли, неведомой и чуждой, говорящей языком человеческих страстей только чтобы пропеть на этом языке свою непостижимую песню. Метр за метром создавая пространство, чуждое природе и естеству, пространство, в котором своя логика, своя красота, своя истина. Своя -- но не человеческая больше.
Но то в обычных городах. Здесь же, словно обойдясь уже и без посредника-человека, эта темная сущность получила невиданную свободу для осуществления своих замыслов. Никогда на деле не нуждавшаяся в человеке, но как правило терпящая его в качестве бледного и слабого создания, чей разум и восприятие мира изначально извращены тою чуждой реальностью, невольной частью которой он оказался с самого своего рождения, здесь стихия города отбросила даже и тот слабый предлог, по которому она призвана быть приемлемой средой обитания людей -- и теперь проступила в своем наичистейшем, ни в чем не причастном человеку и потому жутком варианте.
Так тянулось квартал за кварталом. Клубки никуда не ведущих темных коридоров. Грязные и выщербленные каменные мостовые. Крошащиеся от сырости колонны. Окна -- то огромные, то непропорционально маленькие. Щели, в которые дул ветер. Странные узоры мокрых пятен на стенах. Покосившиеся шпили. Крыши, с которых капала грязь. Световые колодцы, уходящие куда-то глубоко под землю. Бесформенные кучи глины в комнатах. Озерца грязной воды, прочно обосновавшиеся в самых дальних углах домов. Все это, казалось, не было результатом упадка и заброшенности, а словно родилось и вечно так и существовало, гигантский памятник темной душе города.
И было еще что-то, становившееся для Эрда Айнеса все яснее. Эта мысль зрела у него в голове, пока он бродил по улицам Города, минуя одно странное здание за другим, разглядывая, вбирая в себя, пытаясь понять, а потом -- ночью -- ему снилось, как он снова ходит по городу, улица за улицей, дом за домом. И он просыпался и шел по городу. И он засыпал и шел по городу. И так продолжалось снова и снова, пока грань между явью и сном не стерлась совсем, как стерлась грань между ним и Городом. А потом он вспомнил слова старика и внезапно понял, что загадка засасывает его, всего и без остатка.
----------
Настало время для заГородных прогулок -- Эрд Айнес постепенно осознал, что Город просто подавляет его своей загадочностью, парализуя работу мысли.
Неисследованная часть Острова оказалась такой же унылой, только более пустынной. Жидкая растительность -- кустики, два-три дерева, истрепанная ветром жесткая трава. Песок, скалы, какие-то глиняные карьеры -- кто и зачем здесь добывал глину, интересно? На восточном, дальнем от Города берегу, на высокой скале обнаружилось нечто больше похожее на дом, чем все виденное Эрдом Айнесом до этого на Острове. Вот только как туда забраться, Эрд Айнес не имел ни малейшего представления.
Еще был высокий холм приблизительно в центре Острова, с вершиной, постоянно скрытой туманом. Это было странно, но в туман, по крайней мере, можно было зайти и попытаться разобраться, что происходит.
Это Эрд Айнес и сделал. Пока он на ощупь карабкался все выше и выше, туман густел, становясь сырым и каким-то липким. Вскоре Эрд Айнес почувствовал, что с головы до ног покрыт чем-то похожим на холодный пот.
Ближе к вершине почва была каменистой, ноги скользили по мокрым камням. Эрд Айнес дважды срывался вниз и весь вымазался в грязи. Наконец, он нашарил узкую тропку, взбиравшуюся по склону, и с этого момента подъем стал проще. По мере приближения к вершине Эрд Айнес начал различать странное бульканье, доносившееся все громче. Сбивчивое и без конца изменяющееся, варьирующееся от журчания до шипения, оно было одновременно отталкивающим и поражающим воображение, как речь безумца с безграничной фантазией. И Эрда Айнеса не оставляла странная мысль, что наверху на холме какие-то неведомые силы распускают по всему миру облака из огромного пенящегося котла.
У вершины рука Эрда Айнеса натолкнулась на стену, сырую и потрескавшуюся. Чуть левее он нащупал дверь с ручкой, что уже само по себе было интересно -- ведь до этого он вообще не смог обнаружить на Острове ни единой двери.
Дверь со скрипом открывалась наружу. Из здания повалили комья тумана, еще более плотного, чем тот, что окружал холм. Эрд Айнес зашел внутрь. Здесь дышалось с трудом, а булькающие звуки были просто оглушающими. Внезапно Эрд Айнес дернулся в непроизвольном спазме отвращения -- кончики рук сантиметров на пять вошли в какую-то массу, липкую, рыхлую и пузырящуюся. Ощущения были чисто осязательные, но они были не из приятных -- пожалуй, Эрд Айнес сейчас испытал наибольшую степень отвращения, которую только может вызвать в человеке простое прикосновение. Он дернул руки назад -- желе не отпускало. В бульканье проступили новые нотки, голодные и еще более безумные, чем прежде. Эрд Айнес почувствовал, что его засасывает, масса втягивала его, подвигала к себе все ближе и ближе, сначала вперед по рукам, а потом уже обволакивая тело целиком, забиваясь в ноздри и пытающийся вскрикнуть рот как скользкий пузырящийся червяк, безумно булькающий от восторга. Дальше Эрд Айнес ничего не помнил.
----------
Сквозь беспамятство Эрд Айнес смутно чувствовал, как его куда-то тащат. Потом он ощутил, что лежит на земле, а кто-то совершенно бесцеремонно награждает его одной пощечиной за другой.
Придя в чувство и раскрыв глаза, Эрд Айнес обнаружил себя у подножия холма. Над ним в тумане проступали очертания какого-то человека в кожаной куртке и с мачете в руках. Незнакомец презрительно ухмыльнулся.
-- Ну вот, очухался наконец. Слушай, парень, если в следующий раз вздумаешь прогуляться по Туманному Холму, я тебя оттуда вытаскивать не буду.
И с этим напутствием человек с мачете повернулся и исчез в тумане, не дав себя даже как следует разглядеть -- не то что расспросить.
Ну почему ни с одним обитателем Острова не удается поговорить по-человечески?
----------
Поскольку после приключения на Туманном Холме Эрда Айнеса не особенно тянуло на дальние прогулки, он предпочел потратить некоторое время на изучение неразговорчивых жителей Города.
Тем более что загадок тут, как и везде на Острове, тоже хватало -- просто Эрд Айнес, увлекшись невероятной архитектурой, поначалу не обратил особого внимания на хмурых, но вполне обычно выглядевших людей, которых встречал на улицах.
На самом деле ничего обычного в обитателях Города не было. Кроме, разве что, внешности -- если не приглядываться.
Начнем с того, что первоначальную версию -- о том, что Город населяют рыбаки, просто использовавшие грандиозные постройки в качестве крова -- Эрд Айнес быстро отмел как безосновательную. Да, у причала стояло несколько рыбацких лодок, причем в приличном состоянии, но горожане явно не испытывали к ним ни малейшего интереса. Не удалось обнаружить и хоть какие-то признаки того, что жизнь горожан вообще имеет отношение к рыбному промыслу. Ни следов разделки, ни следов хранения, ни даже запаха рыбы, который обычно насквозь пронизывает подобные поселения и их обитателей -- ничего этого не было и в помине.
Так что кто бы ни были те загадочные рыбаки, чьи лодки видел Эрд Айнес у причала, к горожанам они точно не относились.
А про обитателей Города определенно можно было сказать только то, что они живут.
Все горожане были, как ни странно, мужчинами -- ни женщин, ни детей, ни стариков. Длинные волосы, угловатая фигура с широкими плечами. Выражения лиц -- от мрачного до печального. Сами лица, надо признать, очень индивидуальны и выразительны -- с таких бы портреты писать. Иногда Эрду Айнесу приходила в голову дикая мысль, не являются ли все эти люди просто искусственно созданными дополнениями к Городу, ходячими роботами, призванными вечно бродить по улицам для услаждения глаз какого-нибудь печального всемогущего эстета.
Сходство с роботами усиливалось еще и тем, что странные создания были совершенно молчаливы -- они ни разу не переговаривались между собой, и сколько ни пытался Эрд Айнес заговорить с ними, ему при всех стараниях не удавалось выудить из них ни слова. От них пахло сыростью, и каждый был словно окружен аурой грусти -- движения вялые и безвольные, осанка тоже не отличается прямотой. Эрд Айнес ни разу не замечал, чтобы они ели, даже когда пытался целый день подряд проследить за одним конкретным горожанином. Да и во всем Городе нельзя было найти ничего, хотя бы отдаленно напоминающего пищу. Зато спали горожане прилежно каждую ночь -- просто ложились на сырые камни в одной из комнат ближайшего к ним здания, и немедленно засыпали. Конечно, от подобного образа жизни та одежда, которая была на них, давно превратилась в грязное тряпье, но как раз этим они мало отличались от обитателей окрестных нищих деревень.
Такими словами можно было бы подытожить результаты дня, уделенного Эрдом Айнесом наблюдениям за горожанами. Следующие два дня не принесли ничего нового, за исключением одного факта, показавшегося Эрду Айнесу немаловажным -- на руках у части горожан ногти были длинней обычного и заострялись на конце. ''Когти'', как тут же прозвал их Эрд Айнес, встречались редко, взгляд их был как-то осмысленнее, да и спали они не где придется, а в совершенно определенных местах. Заинтригованный, Эрд Айнес решил перенести свою палатку в просторную комнату, в которой жил (если это можно назвать жизнью) одних из когтей. Его новый сосед не проявил к нему никакого интереса, что, впрочем, Эрда Айнеса только радовало. Теперь можно было день за днем следить за жизнью одного отдельно взятого горожанина, какой бы скучной она не казалась.
Что же касается теорий, бродивших в те дни в голове Эрда Айнеса, то поначалу он посчитал когтей за совершенно отдельную породу горожан. Потом он заметил особи с разными степенями прорастания когтей, и поскольку не представлял себе, как при подобном образе жизни горожанин может сломать или отстричь себе ногти, он решил, что ''когтистость'' -- это скорее всего что-то вроде заключительной фазы в жизненном цикле горожанина.
Тем более интересно узнать, как и почему горожане умирают.
--------
Однако, проснувшись с утра и обнаружив, что сосед-горожанин уже отправился на непременную дневную прогулку по Городу, Эрд Айнес решил посвятить грядущий день дополнительному расследованию еще одной странности, замеченной им прежде. Дело в том, что как-то, в разгар слежки за дневными перемещениями горожан, Эрд Айнес вдали и краем глаза заметил здание, поразившее его своим необычным для Города видом: в отличие от прочих домов, оно выглядело новым, более того, казалось недостроенным.
Так как в то время Эрд Айнес был занят исследованием жизни горожан, он не стал прерываться, но мысленно наметил ориентиры, действительно позволившие без труда найти это здание впоследствии. Оно оказалось круглой в плане башней, сейчас достигавшей высоты четырех этажей, но, судя по в беспорядке разбросанным по вершине каменным блокам, она не то была выше, не то еще должна стать. Скорее всего последнее, так как строение еще не успело обрасти обычной для Города грязью и вообще по архитектуре выглядело несколько отличным от других.
Странный мелкий узор покрывал стены башни, придавая ажурность и утонченность всей постройке. С северной стороны можно было заметить прочную арку входа, как обычно лишенную дверей. Загадка словно приглашала Эрда Айнеса зайти внутрь.
А внутри был вполне традиционный для Города лабиринт коридоров. Дни скитаний выработали в Эрде Айнесе привычку, и каждый раз, оказываясь в подобной ситуации -- запертым в лабиринте примерно одинаковых проходов -- он смутно чувствовал, что для достижения желаемой цели надо повернуть туда-то и туда-то. Так было и на этот раз, и как всегда он гадал, что привело его к выходу из лабиринта -- интуиция опытного исследователя или же какое-то внутреннее сродство с темным разумом, явившимся создателем этих стен.
Так или иначе, не особенно задумываясь над общим строением лабиринта, Эрд Айнес быстро оказался в зале, который был вполне достоин того, чтобы быть скрытым за предшествовавшим впечатляющим клубком стен.
То был высокий, круглый зал с куполом, а выход из лабиринта выводил на галерею примерно в четырех метрах над полом. Собственно зал был по отделке очень скромен, а интерес представлял не сам он, а то, для размещения чего -- или кого? -- он предназначался.
Так как на полу, скорчившись и пуская слюни на шуршащую соломенную подстилку, сидело создание, подобных которому Эрд Айнес не видел за всю свою -- правда, не слишком насыщенную впечатлениями -- жизнь.
Шестиметровый гигант с серыми, беспокойными, душу пронзающими глазами оказался узником этой башни. Он сидел на корточках, в позе бессильного ребячества, бессмысленно хватая воздух огромными -- с бычью голову величиной -- ладонями. Согласно кивая в такт движениям своих рук мудрой и скорбной головой библейского пророка, и волнистая борода, спутанная, но все же величественная, ниспадала на исполинскую грудь. Казалось, руками и головой он исполняет танец под за душу берущую музыку, которую он один слышит, и только глаза, не повинуясь общему ритму, все бродят взглядом по комнате, жадные до впечатлений и новизны.
Безусловно, старик был безумен. Но даже в безумии нельзя было не поразиться той странной духовной силе, которой исполнены все его движения, словно ткущие из воздуха неведомую материю правды. И пусть слюни, текущие из его полуоткрытого, как у ребенка, рта, проложили устоявшиеся пути по изорванной в лохмотья одежде и дальше, до проникнутого всегдашней городской сыростью пола. Пусть громадная продолговатая дыра красовалась в его затылке, и серая слизь текла по спине, вызывая рвотные спазмы в любом наблюдавшем. Все равно сила, двигавшая это исполинское тело вперед по пути жалкого, скованного существования, была ярче и ясней любых доводов рассудка, призывавших уйти подальше и забыть про уродливого калеку.
В конце концов Эрд Айнес все-таки ушел, не в силах долее наблюдать за поведением безумца. В его паноптикуме прибавилось загадок, но он вряд ли был рад этому -- коллекция и без того была полна сверх меры, а объяснений так и не появлялось, и потому Эрд Айнес был искренне рад, что выработавшийся с годами инстинкт исследователя всякий раз спасал его от безумия, призывая не пасовать перед новыми правилами, а, приняв их в себя в качестве своей силы, двигаться дальше, следуя непреложным законам логики и правдоподобия, пока загадка не сломается, покоренная несгибаемостью человеческой воли. Только так, пробуя, исследуя и не подчиняясь, можно было выжить в мире, где сами устои разума и разумности подвергались сомнению.
--------
Да что же это такое творится!
Эрд Айнес устроился на ночлег, и, успокоенный ровным дыханием горожанина у соседней стены, принялся вновь и вновь листать свои записи.
Да -- и Эрд Айнес с ужасом признавался сейчас этой безразличной, словно бы уже заранее согласной запечатлеть на себе любую мерзость белой бумаге -- он вел своего рода дневник своих невероятных странствий. Но -- быть может, испугавшись прямой ответственности за признания в содеянном, а быть может, силясь немощным своим даром придать скромным записям более литературный вид -- принялся излагать произошедшее от третьего лица, по подобию ''Галльской войны'' Цезаря, словно бы и не сопричастный описываемым событиям.
И теперь он -- или следует тут говорить я? Да, я, я все это пишу, если ты, мой читатель, туп и уж совсем ничего не понял из последнего моего пассажа. Я это все пишу, а к тому же, что самое противное, вижу и чувствую, и не в силах избавиться от этого кошмара! И боюсь, что если буду и дальше писать про себя ''я'', то перейду ту незримую грань, что отделяет повествование от мольбы, и возоплю в будущее, в неведомые и, возможно, несбыточные времена, когда до кого-нибудь дойдет сия летопись, нелепая и скорбная, и вызовет святые слезы сострадания к судьбе несчастного, заброшенного в чуждый и жуткий в своей загадочности мир.
Но не будем нарушать стиль. Ибо стиль ужасает меня более всего произошедшего.
Итак, Эрд Айнес -- о, да будет трижды проклят этот нелепый, никакому языку не созвучный псевдоним, которым я запечатал свои уста, дабы читающий не заметил слезы горечи и бессилия, стекающие с глаз обреченного до конца пройти путь понимания, пока еще им самим не ведомый!
Итак, Эрд Айнес. Эрд Айнес. Эрд Айнес.
Эрд Айнес перечитывал свои листки, и они казались для него самой невероятной загадкой из всех ему представившихся. Он не мог, не в силах был объяснить ту чудесную стилистическую метаморфозу, которая произошла с ним за время путешествия.
Все начиналось с коротких, рубленых, суровых фраз. По принципу: ''Пожалейте меня, но не очень сильно. Я мужчина, и глаза мои сухи. Если я пою о суровости мира, так это потому, что мир суров, а не потому, что нуждаюсь в чьей-то жалости''.
Очень милая позиция, особенно если глаза твои сухи не из-за высушенных слез, а изначально такими и были, а все остальное -- нелепое желание доказать, что ты мужчина, сытая рисовка.
А вот дальше началось что-то странное. Сначала тяга к развернутым описаниям. А потом -- еще страннее -- наплывы этого библейско-доисторического штиля.
Ну почему, скажите на милость, ''устроился на ночлег''? Нет чтобы ''отправился спать''. Или ''завалился дрыхнуть''. Или простое походное ''забрался в походный мешок''. Можно было бы объяснить все происходящее попыткой соблюдать конвенции классической литературы, но как тогда объяснить полузабытые архаичные слова и выражения, то и дело совершенно непроизвольно приходившие ему на ум?
Это-то и волновало Эрда Айнеса больше всего. Не булькающее желе и не слюнявые старики, а то, что вся эта чертовщина лезет ему в подкорку, заставляя писать тоном летописца стародавнего, многия деяния славные на веку своем повидавшего, и повествующего о былом современникам своим в урок, а потомкам в назидание.
Уф, ну вот снова началось! Как будто все происходящее тяготится обычными описаниями, разговорными словами языка, а напротив, требует прикосновения к себе материи лексически высокой, годами богословских диспутов закаленной, столетиями молитв отшлифованной, и к описанию дальних, чудесных и несбыточных стран более сподобляемой, нежели речение мирское, в обиталище порока городском выкованное, и в неисчислимых словесах похвальбы и пустословия каждодневно оскверняемое.
Вот и Свадигера многие ругали за увлечение всяческими архаизмами. Как же все это может быть связано?
Загадка проникала все глубже и глубже, и к концу пути -- останется ли Эрд Айнес самим собой, и сможет ли донести открывшуюся правду в словах, доступных роду человеческому?
--------
Но довольно филологии. В эту ночь Эрда Айнеса пробудило ото сна нечто куда более материальное.
Какой-то стук и грохот среди ночи. Эрд Айнес в испуге высунул голову из спального мешка и обнаружил, что в комнате помимо него и когтя есть еще кто-то, причем весьма шумно заявляющий о своем присутствии. Эрд Айнес нашарил в темноте фонарик и включил его, осветив уродливую горбатую фигуру в роскошном шитом плаще, с необыкновенной сноровкой орудовавшую какими-то инструментами. Прежде, чем Эрд Айнес успел что-нибудь сказать, горбун спрятал инструменты куда-то во внутренние карманы своего плаща, полюбовался на плод рук своих -- неровную, отвратительно выглядевшую дыру в стене -- и заспешил прочь, не оставив никаких следов своего пребывания, за исключением вышеупомянутой дыры.
Очень мило. В коллекции загадок снова прибавилось, да и непрошеный визит согнал сон, так что Эрд Айнес ничего не нашел для себя лучшего, чем воспользоваться все тем же фонариком для исследования нечаянно открывшегося пространства. Он неплохо знал планировку дома, который коготь избрал в качестве места своего ночлега, и быстро понял, что тянувшийся от дыры коридор явно никак не связан с известными ему комнатами.
И снова лабиринт. И снова, как и прежде в башне, Эрд Айнес преодолел его словно одним мгновенным усилием воли. Тут же, повинуясь какому-то смутному чувству, выбирая один из многих коридоров в развилке.
И, как ни странно, снова Эрд Айнес быстро вышел к цели, к чему-то представляющему интерес, так как внезапно из-за поворота забрезжил свет, желтоватый и фосфоресцирующий. Вскоре Эрд Айнес вышел к его источнику, войдя в огромный, залитый призрачным светом зал.
Было холодно и сыро, с потолка капала вода. Освещение давала желтая поросль на стенах -- видимо, какая-то разновидность грибка. Но самым странным был здесь не светящийся грибок, а человеческие фигуры, гротескно преображенные мертвенным сиянием стен. То были те же горожане, Эрд Айнес узнавал их -- та же одежда, те же лица. Видимо, какими-то тайными путями они ночью пробирались в подземные залы.
Цель была очевидна. Они ели.
Жадные, цепкие руки подносили ко рту слой светящейся, пахнущей сыростью массы -- и они проглатывали ее, и невиданная Эрдом Айнесом до этого радость лучилась на их обычно хмурых лицах.
Вот, значит, как питаются горожане.
Некоторое время побродив по подземельям, Эрд Айнес обнаружил, что подобных залов множество, светящаяся поросль на стенах -- обильна, а горожане обладают прекрасным аппетитом -- правда, не отличаются разнообразием меню.
Что же до самого грибка, то его вид не вызывал у Эрда Айнеса жажду его попробовать. Но постепенно любопытство перевесило, и Эрд Айнес лизнул желтую массу, а потом даже проглотил пригоршню.
Пища горожан оказалась довольно вкусной. Как свежее холодное тесто. И странно знакомой. Как давно забытая мелодия.
Обратный путь Эрд Айнес нашел без труда. И всю ночь бродил по Городу. Во сне.
----------
С утра Эрд Айнес заметил в море у берега рыбацкую лодку. Заинтригованный, он бросился к своей, и интенсивно начал грести в сторону неведомо откуда объявившихся рыбаков.
В лодке сидели двое. Явно не горожане, хотя и похожи чем-то -- такие же заторможенные и грустные. Зато загорелые, пропахшие морем и с загрубевшими от мозолей ладонями. Изголодавшийся по ответам Эрд Айнес тут же закидал их вопросами:
-- Кто вы? Что здесь делаете? Откуда взялись?
-- С Острова мы, -- степенно ответил старший из двух. -- Рыбачим. Сам-то ты откуда будешь?
-- Да я из Города буду, уже неделю там живу.
-- Из Города? Из какого города? -- недоверчиво отозвался младший.
-- Ну вот он, отсюда виден. Уж не знаю, как он у вас называется, -- и Эрд Айнес указал рукой в направлении скопления крыш за пирсом.
-- Эй, ты чего, парень? -- аж отдернулся назад младший.
-- Нет там никакого города. Тебя, чай, солнцем не перепекло? -- заботливо спросил старший.
-- Как нет? -- опешил Эрд Айнес. -- Я же отсюда вижу, что есть!
-- Во дает! Вечно у этих городских голова не на месте, а глаза уж и не знаю в какое место вставлены.
Эрд Айнес вспылил:
-- Я не знаю, в какое место у меня глаза вставлены, а только Я! Отсюда! Вижу! Город! Своими! Собственными!..
-- Ой, беда... -- протянул младший, а старший, посерьезнев, добавил:
-- Нету там никакого города, старый пирс с лодками там, по которому этот слепой полудурок ходит, а за ним -- глинистые холмы, да все.
-- Прям так никакого города? А булькающий холм? А горбун с киркой? А трехэтажный старик в башне? А желтые светящиеся грибы? А.. -- Эрд Айнес умолк, внезапно осознав, насколько нелепо звучит все им произнесенное.
-- Ой, тяжело... -- снова пропел младший.
Старший почесал грязную голову:
-- М-да, действительно тяжело. Такого-то и отпускать нельзя, живи потом с грехом на душе, что такого урода по морю плавать выпустил. А то еще начнет веслами от солнца отбиваться, да нырнет в море загорать.
-- Вы чего! Я не сумасшедший! -- завопил Эрд Айнес.
-- Ага, кричи громче, -- незлобиво ответил старший. -- Повезли-ка его к падре Жозе, тот человек мудрый, может, что и придумает.
Пока рыбаки сопровождали Эрда Айнеса к берегу, он оставался в состоянии крайней эйфории. Все оказалось до крайности хорошо и просто. Он всего-то навсего рехнулся. С кем не бывает.
----------
Старик бормотал что-то и трясся, когда трое проследовали мимо него по пирсу и повернули налево вдоль берега. Вряд ли несчастный слепец заметил их -- он снова был занят бесконечным перещупыванием канатов. Наверное, за столько-то дней научился распознавать и канат Эрда Айнеса, но кто знает, смирился ли старик с произошедшим, и не отзывалось ли болью его сердце каждый раз, когда он проходил мимо новой лодки? И за что была эта боль? Неужели лишь прихоть безумца каждый день гнала это дряблое изношенное тело по пирсу и обратно, и так несколько раз?
И неужели вот эти, высящиеся по правую руку громады сырых стен -- всего лишь чудовищные фантомы, заполнившие мозг? Эрд Айнес не мог в это поверить. Пока они шли, Эрд Айнес тер глаза, отворачивался, глядел снова, пытался убедить себя в чем-то -- все напрасно. Двое рыбаков отворачивались и напускали на себя возможно более невозмутимый вид -- вероятно, из деликатности, так как иначе прыснули бы со смеху, до того комичным представлялся сейчас вид безумца, бессильного совладать с разгулом собственного воображения.
Но вот уже фантомы остались позади, так как даже согласно навязчивому бреду Эрда Айнеса они должны были достичь края Города. Лабиринт зданий скрылся за поворотом, избавив горе-путешественника от необходимости бороться с собственными органами восприятия. Берег стал круче, перейдя в гряду утесов, отделенных от моря полоской пляжа. Прямо в скалах зияла темная дыра, в которую вела вырубленная в камне лестница -- то была пещера, куда рыбаки и повели Эрда Айнеса. Избери он во время своих ''исследований'' маршрут вдоль берега, он бы неминуемо заметил уже вход, а следовательно, и его страдания прервались бы раньше, так как знакомство с истинными обитателями Острова, несомненно, излечило бы его от нынешнего приступа безумия.
Впрочем, несомненно ли? Оказавшись в поселении рыбаков, Эрд Айнес засомневался в самой возможности подобного излечения -- все открывшееся его испуганному и смятенному взору казалось лишь продолжением того же нескончаемого кошмара.
Огромная пещера была вся освещена масляными лампами, чей призрачный, мягкий свет едва справлялся с окружающей тьмой, нависавшей сверху и скрывавшей в мрачной неизвестности потолок помещения. Свет выхватывал кусками прихотливые изгибы камня стен, словно извивавшихся в безумном танце, замедленном настолько, что это их движение уже стало незаметно простому глазу.
Насквозь пронизавший воздух запах рыбы делал пребывание в пещере почти невыносимым. Тем не менее, этот подземный зал служил пристанищем для приличного поселения в сотню-другую человек. Все пространство было разгорожено деревянными стенами метра в два высотой, образовывавшими ''дома'' без крыш и ''улицы'' между ними. Горы рыбы, сваленные прямо внутри у выхода, при тусклом освещении и на фоне нерукотворной каменной резьбы стен казались грудой поверженных демонов, еще извивавшихся в предсмертных конвульсиях и вытягивавших вперед скользкие, покрытые чешуей лапы. А какие-то старухи прямо там, у кучи, с чавкающим звуком распарывали изгибавшиеся тела, отбрасывая негодные внутренности в образовывавшуюся вокруг них груду искореженных потрохов. Так обычную сцену разделки рыбы готическая декорация пещеры превращала в жуткий и отвратительный ведьмовской ритуал, вполне, впрочем, соответствовавший общей обстановке.
Но Эрда Айнеса повели дальше вглубь пещеры, оторвав от зачарованного (если не сказать -- остолбенелого) созерцания работы старух. Слева пол понижался, и в свете фонарей серебристой слюдой блестела поверхность чистого подземного озера. Впереди виднелся еще один проход, над которым изгибы стены образовывали особо прихотливый рисунок, складывавшийся в призрачные очертания огромного крылатого демона.
Справа к темноте потолка устремлялась колокольня церкви, и туда-то и собирались отвести Эрда Айнеса на беседу с неким падре Жозе. В церкви как раз оканчивали мессу. Пока они шли, звуки дешевого и простенького органа исходили из здания -- также, по странному здешнему обычаю, лишенного крыши -- и разносились по всей пещере, сплетались с изгибами стен, отражаясь эхом, разбиваясь на множество подзвуков, превращая все помещение в громадный и зловещий интерьер готического собора.
И хотя люди вокруг занимались совершенно обычными делами -- судачили друг с другом, слонялись по улицам, разделывали рыбу, готовили еду, играли в шашки и кости, ходили к озеру за водой -- гнетущая общая атмосфера оставила отпечаток на каждом. Эрду Айнесу показалось даже, что двое сопровождавших его рыбаков, до того ведших себя вполне естественно и живо, с возвращением домой как-то погрустнели, побледнели и съежились. Может быть, виной тому было освещение пещеры, но Эрд Айнес не мог удержаться от мысли, что что-то в фигурах обитателей пещеры напоминало виденных до этого -- наяву или в иллюзиях -- ''горожан''. И ему вспомнились давние слова торговца из Эстуры -- ''Странные они. Как из медленного сна''.
Месса закончилась. Из церкви выходили прихожане -- человек двадцать, в основном глубокие старики. Вскоре Эрд Айнес был представлен священнику, щуплому человеку лет пятидесяти, суетливому и седеющему.
Падре Жозе проводил гостя в комнату и окинул взглядом:
-- Добро пожаловать на Остров, -- как-то нерешительно произнес он.
-- Благодарю вас, -- отозвался Эрд Айнес, и повисла неуверенная пауза. Потом, собравшись, Эрд Айнес проговорил: -- Я... э... хотел бы выяснить некоторые факты, связанные с... э... странностями здешних мест.
-- Да, сколько угодно.
-- Вы... -- Эрд Айнес хотел уже было спросить о Городе, но смутился и перевел разговор на другую тему, -- вы давно здесь?
-- Лет двадцать как будет.
-- И свыклись с этими... -- Эрд Айнес покривился, -- с этими условиям? С вонью, с темнотой, с хмурым народом?
-- Человек ко всему привыкает, с Божией помощью, -- грустно ответил священник.
-- Но зачем они так живут? Почему не снаружи, на воздухе, под солнцем?
-- Не знаю. Сила очень древней традиции, видимо. Я сам пытался поговорить с ними, но в ответ местные твердят, что пещера отлично скрывает их от ветров и непогоды. И действительно, климат тут тот еще.
И падре Жозе неуютно поежился.
-- Хорошо, -- решился Эрд Айнес. -- А наружу вы выходили?
-- Выходил, и не раз.
В голосе священника чувствовалась тревога, что, впрочем, и неудивительно при общении с явным сумасшедшим. Но Эрд Айнес предпочел идти до конца:
-- Падре, вам эти рыбаки... они рассказали, как меня встретили?
-- Да.
Падре Жозе явно старался, чтобы ответ прозвучал как можно нейтральнее. Впрочем, тут не до голосовых оттенков.
-- Следовательно, вы знаете, что со мной... что-то не так?
-- Да.
И падре Жозе заговорил пространнее, тщательно подбирая слова:
-- Мне не хотелось бы приводить вас в отчаяние, молодой человек, но я вынужден подтвердить очевидное. Да, вы очень серьезно больны, и да будет Господь милостив к вашим страданиям, ибо нет болезни тяжелее, чем та, которая подрывает веру в незыблемость сотворенного божественным промыслом мира и закона, миром этим движущего и управляющего. Я не знаю, виной тому тяготы пути или же какие-то другие, более страшные причины, но одно я могу сказать со всей определенностью: на поверхности Острова НЕТ никаких построек, кроме пирса.
Эрд Айнес кивнул. Конечно, все увиденное было бредом. Как только он не заподозрил с самого начала, когда увидел, что на богом забытом острове высится грандиозная постройка без окон и дверей, населенная молчаливыми поедателями плесени, да еще по соседству с булькающим холмом, распускающим туман на всю округу! Да если бы все это было правдой, тут бы шагу нельзя было ступить без назойливых журналистов, искателей приключений, проходимцев, торговцев и рационализаторов всех мастей! Не осталось на Земле загадок -- только коммерческие трюки.
И поэтому Эрд Айнес спросил надтреснутым голосом:
-- Значит, мне пора уезжать?
-- А зачем вы, позвольте осведомиться, сюда приехали?
Господи, что с ним делается -- Эрд Айнес уже почти позабыл было причину своего прибытия.
-- Вы знаете такого поэта -- Хаома Свадигера?
Священник внезапно метнул испуганный взгляд куда-то вверх, на стены пещеры.
-- Д-да... То есть нет. В-в смысле не лично. Я... я не думаю, что разговоры такого рода пойдут вам на пользу в вашем теперешнем состоянии.
Эрд Айнес посчитал странное поведение падре Жозе сигналом к тому, чтобы завершить разговор -- видимо, священнику вовсе не улыбалась перспектива долгой беседы с откровенным безумцем. Самая пора откланяться и перестать мучить людей собственным присутствием:
-- Что ж, я согласен с вами -- теперь уже не до Свадигера. Прошу прощения, что побеспокоил вас со своими проблемами. Это путешествие вредно действует на меня, и самая пора немедленно отправляться в обратный путь.
Реакция священника на эти слова была еще более странной. Стараясь не встречаться с Эрдом Айнесом глазами, падре проговорил все с тем же невесть откуда взявшимся в его речи заиканием:
-- Поч-чему же? Вы уверены, что сможете нормально добраться с такими с-серьезными отклонениями?
Эрд Айнес развел руками.
-- И как вы предлагаете мне поступить?
-- Останьтесь здесь на время. Возможно, осознав произошедшее, вы... -- и падре Жозе метнул еще один отчаянный взгляд поверх стен, -- вы быстро пойдете на поправку.
Это звучало разумно, вот только почему священник так занервничал? А может, он просто-напросто врет? Эрд Айнес не знал, что и думать. В любом случае, от падре он сейчас ничего не сможет добиться. Значит, пора прощаться, автоматически произнося давно заученные слова любезностей, пора тщетно изображать милую улыбку, в то время как мозг неотвязно сверлит мысль, что что-то здесь совершенно не так, и с вонючей деревней, и с мрачными жителями, и с психованным падре, и с надтреснутым дешевым органом... А самое ужасное -- сознавать, что подобные мысли и подозрения делают твой взгляд и вовсе безумным, и священник, глядя на твои горящие глаза и отсутствующее выражение лица, лишний раз убеждается -- да, несомненно, болен человек, болен, что уж тут попишешь.
Но вот ритуал прощания окончен. Эрд Айнес вышел на улицу, никем не сопровождаемый, и с удовольствием заметил, что двое приведших его в пещеру рыбаков куда-то пропали, а прочие обитатели подземного поселения не проявляют к нему ни малейших признаков внимания. Значит, наконец-то он оказался один и может собраться с мыслями. Следуя старой привычке, Эрд Айнес несколько раз прошелся по улице туда-обратно, чтобы успокоить нервы. Разговор со священником не выходил у него из головы. Почему падре Жозе повел себя так странно? Куда это он смотрел, да еще с таким испугом? Куда-то ведь вдаль смотрел, на ту дальнюю стену пещеры...
Осознание пришло вместе с волной холодного испуга. Получалось, что падре Жозе смотрел на стену над дальним выходом из пещеры -- на то самое место, где Эрд Айнес недавно разглядел в неровном свете фонарей огромную каменную горгулью.
Вот только теперь никакой горгульи там не было.
----------
С трудом перебарывая нахлынувший страх, Эрд Айнес обернулся, как будто ожидал увидеть каменного монстра у себя за спиной. Но кроме загадочного исчезновения, ничего сверхъестественного не происходило. Поселок жил своей обычной жизнью -- спокойной, с вековым налетом грусти. Вот пожилая женщина с резкими чертами лица и покрытой морщинами кожей отправилась с ведрами за водой к подземному озеру. Вот старик сидит на пороге своего дома, апатично разглядывая потолок пещеры дальнозоркими слезящимися глазами. Вот из кабака на соседней улице донеслись какие-то вопли -- один из рыбаков явно перебрал, пропивая собственным трудом заработанные денежки.
Эрд Айнес прислонился к сырому дереву одной из стен и попытался успокоиться. Не получалось. В голове царил полный кавардак. Значит, в довершение ко всему, что он увидел, теперь еще и каменные горгульи пугают добропорядочных сельских священников и после этого пропадают -- только их и видели? От подобных мыслей становились как-то дурно. Произошедшее значило, что либо галлюцинации проникли и сюда, либо под сводами пещеры творилась не меньшая чертовщина, чем на Острове, и в таком случае лучше не развешивать уши на россказни добреньких рыбаков и участливых священников. Все они заодно.
А ''все они заодно'' -- это уже клинический случай паранойи.
----------
Персонажей все прибавлялось.
Когда Эрд Айнес, ужасаясь собственным мыслям не меньше, чем увиденному вокруг, ринулся прочь из провонявшей рыбой мрачной пещеры и направился было к своей палатке, на одном из глинистых холмов он заметил старика.
Нет, совсем другого старика -- не слепца с пирса и не великана с пробитым черепом, заключенного в башне. Этот был вполне нормального роста, а глаза, несомненно, видели, хотя и изрядно слезились.
Этот был тощ, весь перемазан в глине, пребывал в состоянии радостного возбуждения и казался не менее безумным, чем два предыдущих.
Или, может быть, просто был пьян, на что указывал характерный блеск глаз, легкая несбалансированность движений, и, прежде всего, бутылка какой-то вонючей жидкости в руке. Старик то и дело прикладывался к ней, а другой рукой лепил из глины что-то невразумительное, то и дело смачивая результат трудов жидкостью из той же бутылки.
Когда Эрд Айнес подошел совсем близко, старик наконец оторвался от своего занятия и поднял вверх глаза: