В Черноярском лагере Васька еще не бывал. Да и никто из ребят не бывал, потому что его впервые открыли этим летом. В двадцати километрах от города, посреди степи, рядом с дорогой Павлодар - Омск, стояла небольшая рощица. Березы, тополя и клены были посажены курсантами летной школы, среди этих деревьев и находившейся, и состоявшей из двух десятков щитосборных домов казарменного типа. Летную школу куда-то перевели, а домики решили приспособить под пионерский лагерь. О прежнем назначении поселка напоминали бетонные площадки, которые были разрисованы цветными красками, как географические карты, и изображали излучины и рукава Иртыша и прилегающую местность.
Тринадцатилетнему Ваське и его десятилетнему брату Антошке лагерь сразу не понравился. Они привыкли проводить лето в Баянауле - живописной долине на берегу лазурного озера. Там были горы, долины, перевалы. В тенистых ущельях журчали ручьи с прозрачной водой. Там дети ходили в походы, купались в озере, удили рыбу, играли в футбол и волейбол. Там днем стояла жара, а на вечернем киносеансе под открытым небом ребята кутались в прихваченные с кроватей одеяла. Там по утрам густые травы гнулись от росы, а воздух был хрустальным.
А здесь среди пыльной степи стояла чахлая роща. До Иртыша оказалось больше трех километров. Ходить в походы было явно некуда. Про рыбалку, грибы и ягоды можно было забыть. Одно только радовало - до города близко, и родители будут навещать каждое воскресенье.
Детей распределили по отрядам и расселили по домикам. Васька попал во второй отряд, а Антошка в четвертый. На следующий день была первая линейка, на которой директор пообещал много развлечений: кружки художественной самодеятельности, хор, шахматный турнир и прочую ерунду. Было сказано, что в особо жаркие дни будут водить купаться на реку.
Потом началась процедура измерения роста и взвешивания детей. В своем отряде Васька оказался по росту пятым из двадцати мальчишек, а по весу - первым. Васька был широковат в плечах и бедрах и, хотя был спортивным и подвижным, его тело покрывал жирок. Не рыхлый, а такой - тугоплавкий, но все же повышенная упитанность была заметной. Ваське своя комплекция доставляла немало неприятных минут перед зеркалом. Но что было делать, коли у парня был всегда замечательный аппетит. Васька любил все: овощи, фрукты, макароны, хлеб, мясо, сладкое и горькое, молоко и соленья, поэтому никогда не вставал из-за стола голодным, если на нем что-то было. При этом он клал в карман что-нибудь съестное - конфеты, печенье, яблоко, на худой конец, кусок хлеба, и съедал это в перерывах между приемами пищи. Отсюда и вес. Стрелка показала 48,200. Самый высокий в отряде Андрей потянул на сорок один килограмм. У других ребят вес колебался от тридцати пяти до сорока трех. Сведения о Васькином точном весе моментально распространились по всему лагерю. И хотя в первом отряде, где ребята на год и на два старше, были и потяжелее, цифру запомнили все.
Уже после обеда у столовой случился первый конфликт.
- Ты, толстый, - окликнул его долговязый Андрей, - В футбол играешь? Пойдешь после тихого часа играть?
- Ты, длинный! - ответил Васька, - В футбол я играю получше тебя. А если еще раз обзовешь толстым, получишь в глаз!
- Ну, ладно, не жирный, а сорок восемь двести, - с ехидной улыбкой сказал Андрей. Стоявшие рядом ребята заржали. Этот смех был до того обидным, что в глазах у Васьки на мгновение потемнело. Он подскочил к Андрею и двинул ему кулаком в лицо. Андрей отлетел и едва не упал. Окружающие ребята притихли, а Андрей с ревом побежал в сторону домика второго отряда.
Тихий час Васька провел не в кровати, а в кабинете директора. Владимир Сергеевич был строг, он все знал.
- За что ты ударил мальчика?
- Он обзывался.
- Как он тебя обозвал?
- Жирный.
- Но ведь и ты его обозвал длинным.
- А он еще сказал сорок восемь двести.
- Ну, и что? - Владимир Сергеевич недоумевал, - Причем эти цифры?
- Это мой вес, - произнес Васька сквозь зубы.
- Ну, и что? Из-за этого, что Андрей назвал твой вес, ты его избил?
Васька промолчал. Ну как объяснить ему всю обидность этих насмешливо произнесенных цифр. Директор долго читал нотации о том, как надо себя вести с ребятами и девчатами, о силе дружбы, о пионерских традициях и прочей муре. Под конец он пригрозил, что в случае повторения драки будет вынужден собрать педсовет. Васька пообещал, что драться больше не будет, но добавил, что пусть они тоже не обзываются.
Прошло несколько дней. Синяк у Андрея побледнел и стал желтяком. Васька стал сначала барабанщиком, а затем, научившись дудеть в трубу незамысловатые пионерские мотивчики, - горнистом. Утром дудел побудку, днем - призыв на обед, вечером отбой. Но самая главная работа - горнить, шагая под знаменем лагеря при его выносе на линейку.
Васька был ершистым, конфликтов не избегал, а они возникали то и дело. Во время игры в баскетбол Сашка Бойков саданул Ваську локтем в лицо.
- Ты, дурак! - заорал Васька, - ты смотри, куда локтем двигаешь! А то я так двину, что мало не покажется!
- Сам наскочил, а на меня орешь! - огрызнулся Сашка. На этом конфликт, казалось, был исчерпан. Договорились, что Васька сделает штрафные броски. Но Сашка опрометчиво бросил негромко в сторону и, как бы ни к кому конкретно не обращаясь:
- Сорок восемь двести.
- Что? - взревел Васька, выпустил из рук мяч и заехал кулаком Сашке в ухо. Сашка ответил, началась драка. Обе команды превратились в заинтересованных зрителей и наблюдали, кто победит, изредка для проформы покрикивая: "Пацаны, хорош махаться, давайте играть!".
Драка остановилась, когда у Сашки из носа пошла кровь. В те времена у мальчишек было принято драться до первой крови или пока один не попросит пощады. Сашка жаловаться не ходил, но нашлись стукачи, доложили воспитательнице и вожатой. Они провели внутриотрядный разбор полетов и пришли к выводу, что Васька беспричинно затеял драку. Не могут же быть причиной какие-то произнесенные цифры.
Но цифры были не просто дразнилкой. Васька мгновенно вспыхивал и от окликов "толстый", "жиртрест", "кабан". Из-за этих слов, бывало, отвешивал оплеухи младшим пацанам и ровесникам. Не раз лез в драку со старшими ребятами. Но мог и огрызнуться, прилепить сравнение обидчику. Кто скелет, кто рыжий, кто косой. У каждого можно было подметить недостатки. Васькина реакция зависила от интонации и намерения обидчика. Ведь большая, согласитесь, разница крикнуть во время игры в футбол: "Кабан, пас" или в присутствии девчат бросить: "Ты, жирный! Наш разговор тебя не касается!". Но эти цифры 48,200 казались не просто обидной кличкой. Это было оскорбление в математически чистом виде. Это был аргумент убийственный, неоспоримый как аксиома. Это был приговор. И, главное, возразить нечего! Ведь не крикнешь в ответ: "А ты - 39,800!". Но как это объяснить взрослым? Такое объяснение - еще одно унижение, более тяжкое и невозможное.
Так и продолжалось Васькино пионерское лето. Все хорошо несколько дней, потом драка. Ваську уже вызывали на педсовет, отстранили от почетной должности горниста, предупредили, что исключат из лагеря. Смена подходила к концу. Лагерь сильно надоел своими однообразными развлечениями, и Васька ждал отъезда домой.
Осталось два дня, когда заболел Антошка. Кто-то из мальчишек сказал, что Антошку положили в "карантин". Так называлась отдельная палата при медпункте, куда помещали серьезно заболевших детей. Васька любил Антошку, и, хотя, сам его нередко "шпынял", как говорила мама, но другим его в обиду не давал и много раз дрался, защищая его. Встревоженный, Васька побежал в медпункт. Антошка лежал на кровати, скрючившись и держась руками за живот.
- Где болит, Антоша? - участливо спросил Васька. Брат показал на правую сторону низа живота.
- А тебе таблетки давали?
- И таблетки, и грелку прикладывали, а болит еще сильнее, - заплакал Антошка.
- Ладно, потерпи, это у тебя, наверное, аппендицит. Помнишь, у Вовки также болело? Хочешь, я принесу тебе с обеда свое яблоко и компот?
- Не надо, здесь все дают, но я ничего не ем.
- Потерпи еще один день, а послезавтра с утра нас отвезут домой.
- Так болит, что я не вытерплю, - у Антошки снова потекли слезы.
- Сейчас я найду врачиху, пусть что-то сделает или везет тебя в больницу. С этими словами Васька пошел искать по лагерю Нину Ивановну, врачиху или фельдшериху, или кем там она была. Встретив ее возле столовой, Васька сказал:
- Нина Ивановна, у Антошки, наверное, аппендицит, его нужно отвезти в больницу.
- Какой еще аппендицит? С чего ты взял? У Антоши болит желудок и понос. Он вчера ел дыню и виноград, вот его и прохватило.
- У моего старшего брата Вовы в прошлом году был гнойный аппендицит, и у него также болело, а потом ему сделали операцию.
- Надо же, какой доктор нашелся. Иди играй, я сама знаю, что делать.
Слова Нины Ивановны немного успокоили Ваську, и он пошел по своим делам.
У пионерской комнаты его встретил Остап Бадера, пятнадцатилетний заносчивый парень, председатель совета дружины лагеря.
- Эй, Васька, я тебя ищу. Куда ты дел мундштук от горна?
- На фиг он мне сдался? Я его положил вместе с горном и уже неделю не горню, так что спрашивай у горниста.
- Когда тебе давали горн, то давали и запасной мундштук, а теперь его нет, - повысил голос Остап.
- Я тебе еще раз говорю, я все положил в пионерской комнате. По твоему я горн отдал, а запасной мундштук оставил. Куда мне его вставлять? В жопу, и горнить?
- Ты, жирный! Ты не шути, а отдавай!
- Ты, Бандера недобитый, на себя посмотри, - стал заводиться Васька.
- Сорок восемь двести, - выпятив нижнюю губу, с презрением бросил Остап.
- Что ты сказал? - взвился Васька, - Повтори!
- Что слышал! - с наглецой произнес Остап, - Ты жирный кабан, сорок восемь двести!
- На! - прорычал Васька, с размаху нанося левым кулаком удар в правый глаз Остапа. Остап вскрикнул, руками прикрыл лицо и сел на ступеньки крыльца пионерской комнаты. Потом он заголосил, открыл лицо.
- Ты, гад! Мне глаз выбил! Тебя из лагеря выгонят и в тюрьму посадят!
Глаз Остапа мгновенно заплыл, верхнее веко превратилось в огромную шишку, но крови не было.
Не выбил, успокаиваясь, подумал Васька и пошел в сторону своего отряда, стараясь унять дрожь в руках и ногах.
Директор был в городе, вернулся вечером, поэтому педсовет собрали после ужина.
- Седловский, отвечай! За что ты покалечил мальчика? - голос директора был суров и звенел.
- Ничего себе, мальчик, - криво усмехнулся Васька, - да он меня почти на три года старше и выше ростом.
- Это не имеет значения. За что ты его покалечил?
- Пусть не обзывается.
- Но ты его тоже обозвал. Недобитым Бандерой. Ты хоть знаешь, кто такой Бандера? - вмешалась старшая пионервожатая Зина. Васька прекрасно знал, кем был Степан Бандера, но решил схитрить.
- Я сказал не Бандера, а Бадера, а кто такой Бандера я не знаю.
- А как он тебя обозвал? - директор продолжал давать металл.
- Жирным кабаном и сорок восемь двести, - глухо сказал Васька.
- Ну, жирный кабан, это, конечно, нехорошо, - сказал физрук, - но какие-то цифры здесь причем? Разве за это избивают?
- Все, Седловский! Это предел. Сколько раз мы с тобой говорили, что больше не будешь драться. Сколько раз мы выслушивали от родителей жалобы и упреки, что ты терроризируешь лагерь! Я ставлю перед педсоветом вопрос о твоем исключении! - Владимир Сергеевич обвел взглядом членов педсовета. - Кто за то, чтобы исключить Седловского Василия из лагеря, прошу поднять руки.
- Может, не будем исключать? - примирительно спросил физрук, - Завтра конец смены. Все равно все домой разъедутся. Да Вася и не такой уж плохой. И спортсменом был, и горнистом, и стенгазету помогал выпустить.
- Нет! Это вопрос принципиальный. Предлагаю исключить. Кто за? - не унимался директор. Члены педсовета с явной неохотой, но подняли руки. Все, в том числе и физрук.
А Васька стоял у дверей комнаты и молча плакал. Он не знал, как объяснить взрослым людям, что такое гордость и достоинство, да и не думал этими словами. Просто он понимал, что вина его не так велика, что виноваты и обзывальщики, побитые и не побитые им. Он не мог принять совета ходить жаловаться на тех, кто его дразнит. Васька чувствовал, что с ним поступают несправедливо. А еще ему было жалко больного Антошку, который остается здесь один.
- Что расплакался, как девчонка? - насмешливо спросил директор, - Раньше надо было плакать, а ты заставлял плакать других. Все. Можешь идти. Завтра утром поедешь домой.
Васька пошел к медпункту, заглянул в окно палаты и увидел, что Антошка спит. Будить его Васька не стал.
Наутро Васька забежал к Антошке, которому стало чуть полегче. Затем завхоз лагеря велел ему забираться в кузов "газона", сам сел в кабину к шоферу, и через час машина остановилась у Васькиного дома. Васька спрыгнул с борта и пошел домой.
- Вы же завтра должны были приехать, - удивилась мать, а где Антошка?
- Меня выгнали из лагеря и привезли одного.
Узнав подробности, мать принялась ругать Ваську, причитая, что по нем тюрьма плачет, и как только он повзрослеет его обязательно посадят.
- Ма, Антошка, болеет, у него наверное аппендицит. Болит живот, как у Вовки в прошлом году.
- А почему его не отправили в город вместе с тобой? Ведь ему ж нужно в больницу, может операцию надо, - всполошилась мать.
- Не знаю, наверное, не захотели, чтобы он трясся в кузове, а в кабине места не было.
Мать тут же позвонила отцу на работу, тот примчался через двадцать минут. Затем, поймав такси, помчался в Черноярку. Оттуда отвез Антошку прямо в больницу. В тот же день Антоше удалили гнойный аппендикс.
А на следующий день приехали дети из лагеря. И один мальчишка, учившийся в параллельном классе, рассказал Ваське, что видел, как вчера в лагере его отец дал директору в морду.
Судя по отсутствию последствий директор жаловаться не стал.