Вистицкая Анжелика Романовна : другие произведения.

Под знаменем северных ветров

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Они живут в умирающем мире, где нет места пророчествам и спасителям. Они живут в мире, где избранность слетает с людей шелухой, где небеса оставили своих детей, а боги отвернули от земли свои лица. Это - мир, где важны лишь упорство и сила, где вода точит камень быстрее, чем силы десяти сотен магов. Это - история о маленьком человеке и о большой игре, начавшейся многие тысячи лет назад по капризу мироздания. Это - история живого, чувствующего и думающего мира, пересказ событий тех тревожных времен, когда ребенок все еще был ребенком, а перемены, опустившиеся на землю, совсем незаметными.
  Часть 1.
  Тирейни
  
  Глава 1.
  Посол
  
  
  Тирейни всегда отличалась деятельным характером. Можно подумать, что только им она и отличалась, потому что только человек, до максимума развивший себя в чем-то одном, может сохранить относительную трезвость мысли, лишившись зрения и даже слуха. Спустя почти двенадцать часов после того, как шаги стражников затихли где-то в отдалении запутанных коридоров, она сообразила отползти от обжигающего кожу прикосновения обитой железом двери и забиться в угол камеры. Не серебро, конечно, но все-таки неприятно. Еще четырнадцать часов у нее ушло на то, чтобы ощупать то и дело вздрагивающим сознанием гладкие стены темницы в поисках трещин или зазоров, которые непременно должны были появиться там за прошедшие с момента постройки века. Однако разум, как и тело, подчинялся с трудом, откликаясь на привычные команды будто нехотя, и только удары сердца, по которым она отмеряла, сколько времени прошло с первых минут заточения, давали ей понять, что жизнь продолжается не только в пределах каменного мешка, но и вне него. Если бы в камере было хоть что-то, кроме стен и холодного прямоугольника двери, Тирейни наверняка смогла бы сориентироваться, однако на всех девяти квадратных метрах гладкого каменного пола не было даже мусора. Она лежала, стараясь не двигаться, до тех пор, пока тело не начинало деревенеть от холода, а мысли не замедляли свой ход. После этого Тирейни поднималась и даже ходила, с трудом переставляя затекшие ноги, однако в конце концов всегда опускалась на одно и то же место, лишь только почувствовав на коже обжигающе холодное прикосновение металла. Для того, чтобы пренебречь советами Илуны, ей требовалось время, гораздо больше времени, чем эти несчастные десять или даже пятнадцать часов.
  Изредка Тирейни взывала к Матери, а потом глухо твердила проклятия. Их неторопливая вязь слетала с губ гортанным говором идроса, языка дикарей и дремучих селян. Говорят, проклятия, произнесенные на старом наречии, имеют особую силу, и Тирейни истово верила в это, верила так, как ни в одного из богов, которым успела вознести молитвы за время своего заточения. Она верила в эти досужие сплетни настолько, что была готова проклясть саму себя, лишь бы хоть на короткое мгновение уверовать в то, что выберется из этого кошмара.
  Но едва ли она не понимала, что пытается проклясть не своих обидчиков и даже не саму себя, а Белокаменный, чья жестокая воля присутствовала в каждом кошмаре, посещавшем ее в короткие часы сонного оцепенения. Едва девочка погружалась в тревожный сон, стены смыкались над ее головой, а на лоб и грудь, прямо напротив сердца, надавливало что-то холодное и жадное, что было древнее всего, с чем приходилось сталкиваться Тирейни за свою короткую жизнь. Когда это случилось в первый раз, она еще долгое время ходила по камере, даже не пытаясь приблизиться к двери. Если до этого она стучала по гулко звенящему железу, обжигая скрюченные руки до волдырей, то затем ее вдруг отрезвило понимание: никто не придет. В двери нет окошка, какое было проделано почти во всех дверях в казематах Цитадели, не потому, что охранники должны открывать ее, чтобы покормить пленников. В камере нет отхожего места не потому, что властители Белокаменного равнодушны к нуждам заключенных. За все то время, что она провела здесь, ей не захотелось чего-либо, кроме бесконечного сна, не потому, что она испытала сильнейшее душевное потрясение. Нет, нет. Дело было в другом. Ее медленно, с удовольствием выжирали, предварительно лишив надежды, ориентиров, зрения, слуха и даже обоняния. Между ней и безумием, между слабым человечишкой и голодным чудовищем белого замка, стояло только усталое, но упорное биение сердца. Только оно - и бесконечные попытки шагнуть за грань. Что еще ей оставалось?..
  К счастью или к ужасу, но выбор у Тирейни действительно был не слишком велик. Именно поэтому она раз за разом тянула за тонкую ниточку пуповины - единственную связь между магом и тотемом. В конце концов, на исходе очередного дня Тирейни нащупала место, в котором граница между ее собственными чувствами и чувствами животного истерлась до тоненькой пленки: в виски ударило невыносимой усталостью и диким, первобытным ужасом, похожим на прыжок в ледяную воду. Тогда она легко оттолкнула от себя скрюченное на полу тело, покорно давая мощному потоку чужого сознания захватить свое собственное.
  Там, где "я-мы" Тирейни соединилось с мозгом и восприятием тотема, пролегла тревожная тень. Очнувшись, она - они - почувствовала немыслимую боль, шумными волнами накатывающую сразу со всех сторон: от обожженных боков, саднящей глотки и инстинктивно скребущих серебряные прутья лап. В кошачьем восприятии было столько же понимания происходящего, сколько и в восприятии самой Тирейни, чье тело медленно умирало где-то внизу. Кот все еще бился, пытаясь надавить на тонкие прутья магической клетки, но от этого они лишь сильнее впивались в его густую шкуру, и лишь сильнее становились боль и ужас, терзавшие его ум. Где-то в темницах тело Тирейни плетью вскинулось и закричало.
  Для человеческого разума был только один выход: взять ситуацию под свой контроль. Тирейни покрепче схватилась за поблекшую от их общей боли пуповину и потянула на себя. Кот с облегчением уступил, с облегчением позволяя человеку забрать часть его боли. Мягко, но уверенно воля девочки заставила тело животного замереть и сжаться, избегая болезненных прикосновений серебра, а крепко зажмуренные глаза раскрыться. Кошачьему сознанию было невдомек, что клетку должен был кто-то создать, тогда как то человеческое, что в нем было от Тирейни, помогло телу придвинуться к узкому проему между мерцающими прутьями и приглядеться.
  В бесконечном гудении въедливого металла и жирном шипении чужой магии возник сначала чей-то утомленный вздох. За ним, бледные, словно тени, появились бесплотные голоса. Тирейни потребовалось все самообладание, вся сила воли, чтобы не дать коту завозиться, но не почувствовать того, какой ужас он испытал, узнав говорящих, она не могла.
  - Как давно она здесь? - я-мы Тирейни, человек, спаянный с котом в единое целое, зашлось в ненависти такой силы, что на мгновение мир перестал существовать. Его границы стерлись, а краски побледнели, как только я-мы уловило колебания знакомого - и ненавистного - голоса. Безусловно, коты умеют ненавидеть.
  - Примерно неделю. Аэтлин пришел на день раньше нее, - ненависть исчезла так же внезапно, как и появилась. Кто-то из них двоих - скорее всего, сама Тирейни - знал значение слова "аэтлин", и оно нисколько его не радовало. Кот в клетке замер, ощущая нервозное дыхание чужой магии на своей шкуре и боясь сделать лишнее движение. На этот раз Тирейни почти не пришлось заставлять его сохранять спокойствие: страх пересилил злость. Они ненавидели серебро.
  - Три дня. Еще три дня, - пробормотал маг, будто успокаивая себя. В том, что она слышит именно мага, Тирейни не сомневалась, несмотря на то, что лицо его было далеко за пределами кошачьего зрения. - Хорошо. Приведите ее. Кот, должно быть, соскучился по хозяйке. Просто растормошите ее, и...
  И ее выбросило. Всплеск страшного волнения смел сосредоточение и одним плевком отправил Тирейни обратно в свое тело. Ее рот, все еще раскрытый в крике, захлопнулся с громким лязганьем, и девочка громко застонала. Она уже и забыла, каково это, оставлять собственную человечность бесприютно болтаться в инстинктивно дергающемся теле. Илуна предупреждала, что нет ничего опаснее, чем заставлять сознание выйти из своей природной оболочки и войти в тело тотема. Теперь-то Тирейни понимала, что именно она имела ввиду.
  В груди, раскаленное болью, пульсировало огромное человеческое сердце, а в голову медленно возвращались ее собственные, не пропущенные через призму чужого восприятия мысли. Когда Тирейни возвратила рукам способность двигаться, она прежде всего зашарила ими по своему телу, обхватывая ладонями костлявые плечи и оглаживая сгорбленную спину. Долгие, томительные мгновения ей казалось, что пальцы цепляют не старые шрамы, а совсем еще свежие ожоги, нанесенные ледяным серебром в кабинете у страшного мага. Ей упорно чудилось, что трепыхающееся сердце защищает не уязвимая человеческая кожа, а, вся в проплешинах от ожогов, кошачья шерсть. И хотя руки у Тирейни тоже были покрыты волдырями, а каждая конечность мелко подрагивала от страшного напряжения, умом она понимала, что не права. Но тело, отказывавшееся мириться с возвратившимся в него сознанием, упорно продолжало верить в кошмар и хваталось за одну только боль. И на границе этого горящего ада у нее оставалась только возможность повторять себе: "Я невиновна" - и обещать, что когда-нибудь они обязательно выберутся.
  
   * * *
  
  Мне говорили, что день в темницах Белокаменного - все равно, что год. Говорил Темунд, дерганный и очень нервный мальчик лет тринадцати. Убегая, я видела его мертвым, насквозь проткнутым корягой серебряного дерева: его глаза были широко раскрыты, а пальцы крепко сжимали хвост обезумевшей от страха белки. Я часто слышала, как он звал ее своим вечно тонущим в икоте голосом: "Малышка!" - и потому даже сейчас могу представить, как неуверенно и отчаянно срывался его вскрик перед тем, как превратиться в предсмертный вопль. Он умер глупо, но не без облегчения. Теперь я понимаю это и спрашиваю себя: "Что, если Темунд специально бросился грудью на ту ветвь? - Белки предсказывают всегда, даже оставшись без тотема. Что, если этот маленький, обезумевший от страха заика, на которого я тогда оглянулась - и зачем только? - увидел в моих глазах отражение сотен смертей и долгие дни-годы заточения в казематах Белокаменного?" Я не знаю. Горячка приближающейся погони оставила мне только часть зрения. Когда я поняла, что именно произошло, он уже лежал, нелепо изогнув тонкую шею и выпучив блеклые глазки. Из груди его торчало окровавленное серебро. Теперь, когда я вспоминаю это, мне кажется, что я почти ненавижу Темунда за его трусость, которая мерещится мне в судорожной дрожи его рук и тяжелом дыхании, обжигавшем мое правое плечо. Знал ли он? Не хотел цепляться за свою беличью жизнь также, как я цеплялась за свою, за кошачью? Он помнил только то, что мы живем слишком, слишком недолго - и то, что, кроме смерти, Паук может предложить еще более ужасную кару.
  Накануне своей гибели он нагнал меня в коридорах и, необычайно серьезно стиснув бесцветные губы, сказал то, от чего всю меня так и затрясло: "И ты отдашь себя за них? Наши жизни коротки - все они ничто в тени Цитадели, Тирейни. Твоя глупая жертва ничего не изменит". Я только ощерилась. Тогда я искренне считала, что отдать себя за них - единственно верный исход моей короткой жизни. Видит Мать, Ключ думает так до сих пор - и недоумевает, почему мы все еще здесь, в Белом Городе.
  Люди, живущие в густой тени Белокаменного, искренне восхищаются Белым Градом. Благоговеют перед ним. Только те, кто побывал в его темницах, понимают, что величественная белая твердыня есть лишь плод извращенной людской фантазии. Я же не представляю, каким чудовищем нужно быть для того, чтобы так изуродовать то, что осталось от магии этого мира. Я не представляю, как сильно можно ненавидеть ее, чтобы создать из бездушного камня - Это. Я не понимаю этого, потому что боюсь смерти, не в пример тем, кто создал Белокаменный: тем, кто никогда не страшился конца так, как теперь страшусь его я или любой из проклятых. Я осознаю, насколько безнадежна моя участь лишь тогда, когда в мозгу мучительно ярко вспыхивает мысль: те, кто видел Белокаменный изнутри, никогда не вынесут свое страшное знание за пределы его светлых стен. Это можно понять только в абсолютной тишине, наедине с холодной волей алчного существа, порожденного Истинными и их чудовищным любопытством. Прости меня, Ключ, но теперь - не то, что тогда - я отдала бы все за то, чтобы мы были Белкой - за то, чтобы видеть, как видел Темунд, и жить со славной беличьей трусостью. Словом, за то, чтобы выбрать смерть среди сотен дорог, выпавших из клубка вечности. Теперь мне кажется, что трусость порождается только знанием. Им одним. Я знаю, где я, а значит... я боюсь.
  Я помню свой первый день в Цитадели. Он стоял у меня перед глазами все те годы, что я провела в каменных стенах своей темницы. Боюсь, он там до сих пор, потому что мне все время кажется, что образ того вечного страха, что будет преследовать меня до последнего вздоха, выжжен прямо у меня на глазах. У меня - и у других учеников.
  Тогда нам, беспомощной грудой стоящим перед живыми воротами Цитадели, был преподан первый - и последний за этими стенами - урок, который, наверное, нельзя было вызубрить или вычитать в одной из сотен тысяч библиотечных книг. Хотя ищейки уже получили свою плату за нас, мы все еще умирали от страха - будто было на свете что-то, что могло заставить Истинных расплатиться за поиск звонкой монетой просто так, чтобы затем убить нас всех. Все мы с вымученным почтением смотрели в слепые, обжигающие холодом голубого пламени глаза Первомага Аркхасского, простлавшего над нашими остриженными макушками свои крючковатые руки. Знакомую мне дерзость и гордость, доступную только невежам и беднякам, я видела на лицах своих соседей: она была грубо перечеркнута ужасом и какой-то влюбленной ненавистью, исказившей до неузнаваемости детские черты. Как будто с того момента Первый был единственным человеком, которого мы все имели право ненавидеть и любить. А в голове моей пульсировала невыносимой болью - будто там остался все еще горячий след клейма - одна мысль, магией выжженная на разуме: "Так выглядит Истинный. Такова наша Власть, таково ваше Подчинение". Три закона, преподанных Первомагом Хельмуром "свежему мясу", три столпа этого мира. Это был мой первый урок, который я вряд ли когда-нибудь забуду.
  
  * * *
  
  У Тирейни не было даже малейших предположений насчет сроков, в которые ее должны были освободить. Она и под пытками не взялась бы рассуждать о размерах бесконечных подземных ходов, которыми Белокаменный вгрызся в земную твердь. В конце концов, все, что у нее было - это весьма смутные представления о времени, а также о том, насколько сильно маг желал видеть ее. И только в одном ей сомневаться не приходилось: близится час расплаты. Она ждала его и так слишком долго. Непозволительно долго для приговоренной к смертной казни преступницы. Теперь же, когда опасения Тирейни укоренились - ее не собираются казнить сразу - на смену беспокойству пришло странное нетерпение, какое бывает у человека, с мрачной радостью ощущающего приближение скорой развязки. И все же, появление аэтлина - а "поющими цветами" могли себе позволить пользоваться только очень важные, богатые люди вроде Истинных или их приближенных - сильно напугало и удивило ее. Поэтому, когда до напряженного слуха Тирейни донесся гулкий грохот приближающихся шагов, она была готова к худшему. Ощущение мрачной решимости заставило ее встать и выпрямиться настолько, насколько это было возможно; громкий скрежет несмазанного замка и яркий свет факелов девочка встретила стоя, покачиваясь от слабости и щурясь.
  Стражники - два безликих существа в бронзовых масках - расступились, позволив пленнице выйти из камеры и попасть в узкое кольцо света, прежде чем предупредительно сжать могучими руками ее тонкие предплечья. Их приглушенные бронзой голоса, равнодушно предупреждающие о ступенях, смрадный дымок, поднимающийся от чадящих факелов, и желтый свет, уверенно разгоняющий впередилежащую тьму - все это заставило Тирейни оцепенеть. Что-то смутное, тревожное овладевало ее умом, пока стражники поднимались все выше и выше по гладким мраморным ступеням, изящно сворачивающимся в длинную винтовую лестницу. Это нечто, вместе с удушливым чувством высоты стиснувшее Тирейни горло, превратилось в страх, в безликий животный инстинкт, заставивший девочку задергаться в руках стражи и впервые за долгое время подать голос. Затем она вдруг запнулась и замолчала, словно пронзенная чьим-то тяжелым и колючим взглядом. Тело ее мертвым грузом повисло в руках стражников, с силой сжавших ее предплечья.
  Глаза, в которые девочка неосторожно заглянула, подняв голову, были похожи на цветок неитты, сорняковой лозы, усыпанной ярко-красными соцветиями с черными сердцевинами, буйно произрастающей на обдуваемых ветром равнинах. Были они столь же яркими - красные лепестки радужки и черная капля зрачка посередине - и столь же колючими, как неитта, в беспорядочных переплетениях которой часто застревали и умирали мелкие зверьки вроде зайцев или некрупных равнинных крыс. В тот момент Тирейни и сама почувствовала себя кем-то, похожим на зайца или крысу - зверьком, зацепившимся шерстью за колючки, - и стыдливо опустила глаза, неуверенно скользнув взглядом по светлым волосам и презрительно искривленным алым губам. Прежде чем стража втолкнула ее за проем в стене, обычно закрываемый сплошным серебряным блоком, девочка успела расслышать почтительное "Леди Каанна" - и тихий шелест тяжелого платья. После этого мимолетное шевеление магии заставило серебро, мягко отекшее к ногам Тирейни, подняться и застыть, болезненным холодом подсказывая, что пути назад уже нет.
  - Вот и ты.
  На секунду Тирейни и впрямь показалось, что она сделала что-то неправильно, что она окончательно застряла в кошачьем теле. Девочка моргнула, и наваждение рассеялось, уступая место знакомому чувству страха. Голос, поприветствовавший ее, жалил и уязвлял, но не это заняло мысли Тирейни, потому что, как только она опустила глаза прочь от не запомнившегося ей лица, все на свете перестало существовать. Все, кроме клетки, покоящейся в сантиметре от длинных пальцев Истинного, и огромных травянисто-зеленых кошачьих глаз, впившихся в нее отупелым от боли взглядом из-за серебряных прутьев.
  - Ключ! - собственный голос показался Тирейни до неприличия грубым, неуместным в мягком и каком-то жирном воздухе этого кабинета, пропахшего ароматами благовоний и трав. Кот в клетке громко мяукнул и завозился. Там, где его шерсть соприкоснулась с прутьями, появился полупрозрачный дымок, тут же потерявшийся в переливах горьковатых запахов, пропитавших все пространство комнаты: от устланного густым ковром пола и до неимоверно высокого потолка.
  - Не сейчас, - мягко, почти укоризненно произнес маг, о котором Тирейни успела забыть. Обманчивая прелесть его голоса заставила девочку всхлипнуть и обессиленно опуститься на колени, вцепившись пальцами в густой ворс ковра. С такого ракурса маг показался Тирейни сродни серебру, прекрасным и опасным одновременно. Все в нем - от острого и спокойного лица, до тяжелого темно-синего атласного одеяния - повергло ее в своего рода оцепенение, продолжавшееся до тех пор, пока он не приказал ей своим бесцветным голосом встать. Тирейни встала, покорная, будто кукла, звону чистой, как самый первый снег, властности, сквозившей в каждом его слове. Она с трудом дошла до придвинутого к тяжелому дубовому столу кресла и, измученная, почти упала в него. Хозяин кабинета плавно опустился напротив нее.
  - Молодец, - похвалил он ее, опуская клетку с Ключом на стол рядом с собой. Тирейни вздрогнула. Ее глаза проследили за тем, как бесцветные губы Истинного - а это был, несомненно, Истинный - дрогнули в улыбке, придавшей его монолитным мраморным чертам почти человеческое выражение. Затем улыбка схлынула с его лица, как волна, обнажившая острые камни, и Тирейни поспешно перевела взгляд на серебряную нить, узором прочертившую аундрильский атлас его мантии. Человек, показавшийся ей только недавно настолько красивым, теперь был ужасающе уродлив. Не потому ли это произошло, что он вдруг напомнил ей Белый Город? Не потому ли, что он был достоин благоговения ничуть не больше, чем Белокаменный?..
  - Вы будете судить меня? - о, для чего ей понадобилось задавать ему вопросы? Ключ, будто выведенный наружу нерв благовоспитанности, громко зашипел на Тирейни из клетки: очевидно, теперь, когда она была рядом, он несколько успокоился. Девочка вздрогнула - до нее запоздало дошло осознание допущенной ошибки: еще в Цитадели им доходчиво объяснили, почему с Истинными не следует заговаривать без разрешения. Однако этот лишь слабо улыбался, будто нехотя прислушиваясь к карканью, пробивающемуся у Тирейни из груди.
  - Выпей, - приказал он, указывая на графин с водой и три чашки, тускло блестящие прозрачными хрустальными боками. Именно приказал - Тирейни давно научилась различать оттенки, неуловимо отличающие приказ от предложения или просьбы. В обманчиво бархатном голосе зазвучали металлические нотки, заставившие девочку покорно потянуться за графином и, почти полностью расплескав его содержимое, налить себе воды. Глядя на то, как Тирейни пьет, не отрывая выжидающих глаз от его лица, Истинный одобрительно кивнул, как бы позволяя остановиться. Девочку мелко затрясло.
  - Вы будете судить меня? - повторила она, отставив стакан в сторону. Маг поморщился, раздосадованный ее назойливостью.
  - С чего ты взяла это? - теперь поморщиться захотелось уже Тирейни. Разумеется, она сдержалась, хотя бы потому, что в этом случае ей пришлось бы объяснять, почему за столько лет прилежной учебы в Цитадели она так и не научилась терпимости к изящным словесным играм.
  - Для чего бы еще мне здесь находиться? Цитадель...
  Маг прервал ее размышления едва уловимым движением руки; в нос Тирейни ударил запах сандалового дерева и пачулей.
  - Разрушена. Верно. Стараниями, - он смерил ее долгим, тяжелым взглядом, и девочка заметила, что глаза у него имеют едва различимый синий оттенок, лишь на несколько тонов отличающий их от черного, - смертных. Вот ведь ирония, правда? - Тирейни осторожно кивнула. Действительно, обхохочешься. - И именно это неприятное упущение нам с тобой предстоит исправить.
  - Исправить? Не понимаю... - Тирейни, безусловно, хотелось, чтобы ее голос звучал уверенно или хотя бы спокойно, но вместо этого получилось негромкое блеянье. Истинный улыбнулся. Он знал, что непонимание породило бы злость или неприятие, но вот знание... знание всегда порождает только страх. В широко раскрытых глазах девочки он видел страшное предчувствие ее собственной судьбы. Сначала допрос, потом смерть под стенами Цитадели, на восстановление которой, как она должна была слышать вместе со своими беглыми товарищами, согнали пойманных магов.
  - Ты, кажется, не принимала в этом участия? - будто не расслышав ее мычания, продолжил маг. Сбитая с толку, девочка замотала головой: конечно, не принимала, кто я такая, чтобы участвовать в разрушении Цитадели Аркхаса - всего лишь деревенщина с тотемом-котом, даже не боевой маг. На секунду в полуночных глазах Истинного мелькнуло нечто вроде сожаления: в конце концов, ей было всего семнадцать, и она лишь хотела помочь своим собратьям.
  - Но это ведь неважно, верно? Участие в заговоре не требует доказательств. Я сбежала и попалась - все и так ясно. Зачем я здесь на самом деле?
  Глаза Истинного стали узкими, как прикрытые ставни, за которыми едва-едва видно беззвездное ночное небо. Приглядевшись, Тирейни увидела в них то, что заставило ее замолкнуть и напрячься, вжавшись спиной в обманчиво мягкую обивку кресла. Она будто кожей ощутила его недовольство.
  - Верно, - отчеканил он. - Это совершенно неважно. Ты здесь прежде всего потому, что твой... наш король даровал тебе и, разумеется, другим магам Право верного выбора.
  - Тогда почему я здесь, а не вместе с остальными? Переправа по Беловодной нескора... - голос у Тирейни дрогнул, словно она почувствовала что-то, а в следующий момент ее уже вжало в кресло. Маг навис над ней подобно грозовой туче. От его черных, очень длинных волос пахло грозой и магией.
  - Ты здесь лишь потому, что это понадобилось мне. И уйдешь ты отсюда только тогда, когда я закончу. Ни раньше, ни позже, - мир вокруг Тирейни сжался до размеров ореховой скорлупки, до пульсирующей болью точки где-то в груди, там, где секундой ранее билось неунывающее сердце. - Я очень надеюсь, что ты окажешься умнее своих собратьев. Нам важно прийти к консенсусу, - отчеканил Истинный ей в лицо. Оказалось, даже изо рта у него пахло чем-то заплесневело-кабинетным, пыльным и душным, как распыленные в воздухе благовония. Затем он так же внезапно опустился обратно в свое кресло. Как только из поля зрения Тирейни убралось его каменное лицо, исчезла и боль. Ее вновь затрясло. - Итак, теперь, когда мы кое-что выяснили, полагаю, следует продолжить. Так? - тело закололо ожиданием новой боли. Тирейни отрывисто кивнула, крепко зажмурив ноющие глаза. Вот так. Истинные, Власть и Подчинение. Три столпа, удерживающие этот мир над разверстой Бездной. Кто же знал, что именно сейчас ей решат напомнить об этом? - Хорошо. Вернемся к делу, - даже не открывая глаз, Тирейни могла увидеть, как его длинные руки с шелестом перебирают устлавшие стол бумаги. - К сожалению, ввиду отсутствия большей части воспитанников, мы не можем перейти к судебному процессу. Впрочем, уверяю тебя, он непременно состоится, но уже, вероятно, после того, как нам удастся восстановить Цитадель.
  Тирейни с трудом подавила горькую усмешку. Разумеется, их не собирались судить - только она могла быть настолько глупа для того, чтобы предположить, что ее предадут суду. Мать милосердная, да ее ведь даже казнить не собираются! Эти разбирательства - лишь мелочное копошение в масштабах целого государства, народ которого только поблагодарит короля за легкую расправу над проклятыми. В конце концов, не каждый день бельмо сходит с глаза и принимается чинить износившееся тело - помнится, поселки в уделе Аркхас пострадали при взрыве, а значит, люди будут счастливы, если Белый Город позволит им отстроить свои дома с помощью пойманных магов. Их попросту сдали в утиль. Стерли из истории Лантрии. Их судьбы, их жизни - все лишь шелест сухих листов в руках равнодушного Истинного. Ему - или, во всяком случае, таким же, как он - решать, задержится ли памятное падение Цитадели Аркхаса в анналах истории этого мира или же оно так и останется лишь "неприятным упущением". В любом случае, "Аркхасский Инцидент" завершится в ближайшем будущем - с ее, Тирейни, участием или нет.
  - Но ближе к делу. Его Величество всячески, - Истинный смерил ее долгим взглядом, подыскивая нужное слово, - способствует скорейшему разрешению этого конфликта. Именно поэтому тебе и другим выжившим были предоставлены Права. Но, будь добра, не спеши. Дослушай меня. Пока что ты старшая из тех, кого нам удалось поймать. Вероятно, с тобой было еще несколько магов более зрелого возраста, но это неважно, - на секунду Тирейни даже показалось, что она способна испытывать злорадство, представляя, как ищейки носятся по лесам и болотам в поисках старших. К их несчастью, почти все ученики и послушники в возрасте от двадцати и до тридцати пяти лет отличались просто феноменальной живучестью. К несчастью Тирейни, это означало, что под стенами строящейся Цитадели будут лежать кости детей, которых их немногочисленная группка не успела спасти. Детей десяти-двенадцати лет. - Тебе предоставлен прекрасный шанс, потому что ты можешь выбрать лучшую долю. Полагаю, ты весьма талантлива, раз уж смогла водить поисковиков за нос столь долгое время. Его Величество не привык разбрасываться силами своих подданных. Надеюсь, твоего таланта и здравомыслия хватит на то, чтобы сделать верный выбор. Раз уж у тебя есть такое право.
  - Вы предлагаете мне донести на остальных. Сказать вам, где они. Неужели вы думаете, будто я не солгу?
  Истинный поморщился.
  - Неужели ты думаешь, будто мы полагаемся на твою честность? - в тон ей ответил он. - Мы уже переговорили с Орденом о ритуале зерцала. Право верного выбора подразумевает два варианта развития твоей дальнейшей жизни. Ты либо соглашаешься на сотрудничество, добровольно открываешь нам доступ к своей памяти и входишь в совет Цитадели как один из магов, помогавших ее восстановлению, либо отправляешься следом за своими товарищами. Мы в любом случае придем к выгодному Его Величеству соглашению. Разница лишь в том, насколько выгодным оно будет для тебя самой.
  Тирейни задохнулась. В голове ее столь явственно нарисовалась картина того, как она, скрюченная на полу в казематах ищеек, держит перед собой зеркало, в котором отражается вся ее жизнь, что девочка в ужасе закрыла лицо руками и тихо застонала, раскачиваясь взад-вперед.
  - Нет, о, нет. О, пожалуйста, нет, - пробормотала она, глухо всхлипывая под холодным взглядом Истинного.
  - Достаточно, - в том, как он сказал это, было столько неприкрытого презрения, что Тирейни ощутила почти физическую потребность закрыть уши руками. О, как он, должно быть, хотел, чтобы она согласилась! Передать девчонку ищейкам - по меркам проклятого она уже достигла совершеннолетия - а после вернуть обратно в Цитадель, опустошенную, вывернутую наизнанку процедурой зерцала. Зрелый проклятый, в отличие от юных, вполне мог пройти через этот страшный ритуал. Она так и слышала: "Да, Ваше Величество, все действительно было так, как мы предполагали. Несомненно, вскоре этот инцидент будет исчерпан. Они движутся в направлении...". Но нет. Тирейни поняла, что обязана пойманным детям сразу же, как только пересекла порог этого кабинета - они все равно обречены на смерть, но так она хотя бы умрет вместе с ними. Все, что у нее было и есть - это память, она одна всегда принадлежала только ей. Тирейни никогда не продаст свои воспоминания тем, кто заклеймил ее проклятой.
  - Достаточно, - сухо повторил Истинный. - Нам еще требуется кое-что уладить. Связаться с поисковиками - им, конечно, потребуется согласие...
  - Нет, - твердо произнесла Тирейни, прежде чем маг вновь успел потянуться к своим бумажкам. На несколько мгновений в кабинете повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь мерным гудением магической клетки и тревожным дыханием пленницы.
  - Что? - тихо переспросил маг.
  - Я сказала, нет, - отчеканила Тирейни так, будто готовилась к этому моменту всю свою жизнь. - Я не стану отдавать вам свои воспоминания. Не предам других. Они заслуживают того шанса, которого уже нет у меня.
  Застывшее лицо Истинного исказилось жестоким весельем; казалось, в какой-то момент его черты покрылись трещинами и лопнули, являя взору девочки хищную маску. Вдохнув в легкие побольше воздуха, он - почему-то очень тихо - засмеялся.
  - Нет шанса? - переспросил маг, - Ты слепа, девочка. Слепа, как другие твои собратья, ибо только слепец не обращает внимание на милость Матери. Ты можешь предотвратить еще сотни смертей, Тирейни, но выбираешь забвение. Как глупо, - он встал. Тирейни, будто со дна колодца наблюдавшая за этим, отметила, что в движениях его не было ни нетерпения, ни раздражения, ни даже порывистости, хотя, возможно, она ошибалась, так не вовремя захваченная изящной игрой света на его атласном одеянии. - Боюсь, мне нужны твои воспоминания, - нравоучительно доложил он, выпрямляясь перед Тирейни во весь свой немалый рост и мирно, почти чинно скрывая руки в складках длинных рукавов. Она тоже встала, хотя и предполагала до этого, что ноги непременно откажутся удерживать тело в вертикальном положении. Прямо в груди у нее с незнакомой силой билось страстное желание встретить безжалостный удар возмездия стоя, собрав разлетевшийся пепел своего достоинства.
  - Это мое Право, - возразила Тирейни. - Право верного выбора, забыли? Король дал мне его, и я выбрала. Я послужу своей стране, помогая возродить Цитадель, как вы того и хотели.
  Маг грустно, утомленно покачал головой.
  - Нет, Тирейни. У тебя было Право верного выбора. Но ты, увы, ошиблась.
  Тирейни не следовало надеяться на то, что желания Истинных можно перечеркнуть пресловутым Правом. Будто вдруг решив осуществить те страшные и мелочные фантазии, которым девочка предавалась в своей убогой камере не более часа назад, суровый властитель перешел от разговоров об амнистии к пыткам. Похоже, меньше всего его интересовала законность того, что он делал, ибо, как сказала когда-то магистресса, ответственная за группу Тирейни, Истинные и есть Закон.
  От боли мир стерся, будто кто-то провел по нему влажной тряпкой, как по грязному пятну на идеально чистой поверхности Вселенной. Тирейни не смогла бы сказать, в какой именно момент боль уничтожила ее собственное сознание. В ту секунду, когда виски сдавило нестерпимым жаром, а кожа кое-где на извивающемся теле покрылась волдырями, у нее не осталось ничего собственного - ни сознания, ни личности. Также, как никогда в стенах Белокаменного у нее не было никаких Прав. Тирейни не вспомнилось то, как она сама когда-то интересовалась магией Истинных, не вспомнились сплетни о том, как они заставляют организм человека изменяться против его воли. Когда-то эти разговоры казались ей досужими сплетнями, ибо она цинично полагала, что нет такой силы, которая могла бы насильно воздействовать на другого человека. Одно дело мир, жаждущий изменения, и совсем другое - люди, привыкшие к своей статичности. Когда-то это положение вещей казалось ей неоспоримым, как солнечный или лунный свет. Когда-то...
  Теперь она лежала на мягком и густом ковре, извиваясь, как дождевой червь, и не было ни "вчера", ни "сегодня" - только бесконечная полоса беспамятства, яркая, как вспышка света. Где-то на столе в серебряной клетке извивался и громко, совсем как человек, кричал Ключ, чья боль стократно усиливала ее собственную. Тирейни не знала, кричала ли она сама, как не помнила и того, прерывалось ли мучение на терпеливые вопросы Истинного. Она лишь знала: он был нетороплив и равнодушен, и ему не нужны были признания, полученные под пытками. В конце концов, перед королевским судом они не имели никакой ценности. Ему нужно было ее согласие на другую пытку, пытку зеркалом, и от "я согласна" ее отделял только страх перед ищейками. Лучше, казалось Тирейни, она умрет сейчас.
  А потом все вдруг прекратилось. Агонизирующее тело затихло, как будто кто-то, заставлявший его дергаться, нечаянно выронил ниточки. На несколько мгновений Тирейни погрузилась в блаженное забвение.
  Однако там, на поверхности блаженного беспамятства, все еще существовали звуки. Тирейни замерла, невольно прислушиваясь к ним.
  - И поэтому вы отложили прием? Теперь люди дошли до того, что пытают себе подобных? - Тирейни зачем-то захотелось сказать, что люди дошли до этого гораздо раньше, но язык сильно распух и прилип к сухому и горячему небу. - Магические пытки! Свет милосердный, Иандрей, вы и на это способны?!
  Тирейни с трудом разлепила глаза. До ее смазанного восприятия смутно доносился чей-то переливчатый голос, странно живой и текучий, постоянно меняющий тембр и приятный, несмотря на чудовищный акцент, подобного которому девочка ни разу еще не слышала. Рядом с этим голосом каменный говор Истинного казался тяжелым, жирным и ломким, как глина, высыхающая до корки по берегам Беловодной в особенно жаркие дни.
  - Вы прибыли на три дня раньше. Боюсь, мне стоило быть вежливее. И все же, дела совета вас не касаются... госпожа посол.
  - Вы ошибаетесь, Иандрей, - голос стал колючим, но не жестким, и Тирейни против воли захотелось узнать, откуда в Белокаменном появился человек, столь чуждый придворному тону, согласно которому каждое слово перед произнесением старательно обжевывалось и обдумывалось. - Это касается меня, потому что на этот визит именно я представляю дружественный вам народ. И пока моя посольская миссия здесь не завершена, вы не имеете права применять пытки к кому бы то ни было.
  - К слову, госпожа посол... почему именно вы? Его Величество не обговаривал со мной изменения в... - казалось, Истинный забыл о том, что на его ковре до сих пор лежит предмет спора. Признаться, Тирейни это вполне устраивало. Пока о ее существовании забыли, девочка неимоверным усилием заставила себя перевернуться на бок. В поле ее зрения попала чья-то босая стопа, которая могла бы принадлежать скорее ребенку, чем взрослому человеку; вместо пяти в ковре утопали четыре узких и длинных пальца, кончающихся странными полупрозрачными ногтями хищной, продолговатой формы, исчерченные белыми и синеватыми прожилками капилляров. Сама нога, как показалось агонизирующему сознанию девочки, была странного сероватого оттенка, какого становится камень, намоченный дождем в особо пасмурный день. Но даже не цвет больше всего удивил ее, не количество пальцев и не их длина, не когти на них, а то, что никому просто не полагалось видеть ноги - неважно, босые или нет - знатной дамы. В том, что "дама" была высокого происхождения, девочка нисколько не сомневалась, но в том, как уверенно и бесцеремонно она спорила с Истинным, было нечто дикое, не прикрытое ни смущением, ни вежливостью. До дрожи испуганная этим странным открытием, Тирейни заворочалась и застонала.
  - Дела моего предшественника не касаются людей, господин советник, - в тон ему отозвалась женщина. - Он завершил с советом все дела, так или иначе касавшиеся его миссии. Теперь его полномочия переходят ко мне. В посланном вам аэтлине должна была содержаться исчерпывающая информация, - затем до нее будто дошло, что девочка пришла в себя и теперь слушает их. Стопа плавно двинулась, на диковинный коготь упал рассеянный свет, и поверхность его блеснула, как крыло мотылька. - Вы чуть не убили ее, - незнакомка скользнула от темы к теме так неожиданно и естественно, что Тирейни на мгновение растерялась. Вот, казалось, ее мысль была там, а теперь уже здесь. - Я требую, чтобы на время моего присутствия в Белом Городе вы прекратили деятельность, противоречащую убеждениям и традициям моего народа. В противном случае я воспользуюсь Правом чести, - сути этого Права Тирейни не знала, но по одному лишь молчанию, повисшему между собеседниками, можно было бы догадаться, что Истинному очень не хочется предоставлять его кому-либо.
  - Все-таки, я полагал, что веду переписку с Фэйда. Меня ввела в заблуждение манера инме-ар изъясняться, - будто невзначай обронил он, очевидно, испытывая потребность ответить на фразу фразой и завершить диалог по всем правилам, чем так легко пренебрегла его собеседница. В голосе его слышалось тщательно скрываемое недовольство. - Я официально прошу прощения у госпожи за этот... неприятный инцидент. Больше он не повторится.
  - У Фэйда мейтари-тор есть более важные дела, чем то, с чем могу справиться и я. Он временно передал мне свои полномочия, поскольку я являюсь его ученицей, - быстро и небрежно бросила она. Кажется, этот обмен любезностями заметно ее раздражал: каждое слово она произносила так, будто сожалела о том, что необходимо пачкать им рот. - Это радует. Пожалуйста, отнеситесь к ней так, как этого заслуживает любой человек, - женщина сделала несколько шагов к Тирейни и нависла прямо над ней, будто желая рассмотреть получше. Девочка затаила дыхание. Она никогда раньше не видела инме-ар - ни близко, ни далеко. Глаза у нее болели и слезились, но и при этом Тирейни удалось рассмотреть, насколько у посла нечеловеческое, далекое от всяких образчиков красоты лицо. Серое и блестящее, с высокими скулами, квадратным подбородком и широкой челюстью, оно было по-детски мягким и любопытным. У глаз, будто брызги замерзшего льда, таинственно мерцало что-то полупрозрачное и столь же белесо-блестящее, как крылья какого-то диковинного насекомого. Магия, догадалась девочка. Они все - сплошная магия, рвущаяся из-под кожи даже тогда, когда эти невероятные существа пытаются подражать людям. Если она и читала об инме-ар когда-то раньше, если и сомневалась она в их существовании, то теперь, глядя в огромные глаза без ресниц, и радужка, и зрачок которых при этом освещении был белыми, густо блестящими, будто фасеточными, Тирейни испытывала какое-то глухое, болезненное благоговение. И непонимание. Светлые губы ар неуверенно двинулись, она сморгнула, смежив блестящими веками свои жуткие глаза, и отвернулась, на мгновение явив Тирейни бледно-зеленые волосы. Девочке захотелось рассмеяться. Кажется, госпожа посол очень хотела хоть немного соответствовать окружению. Настолько, что даже заставила свою голову обрасти вполне человеческими волосами. От этого весь ее облик - то, что успела заметить Тирейни - казался каким-то неуклюже склеенным, как будто женщина жадно присваивала себе черты и цвета, виденные раньше, даже не задумываясь о том, как они будут смотреться друг с другом.
  - В чем ее вина? Она совсем ребенок.
  - Она участница Аркхасского инцидента. Не позволяйте себя обмануть, эта девушка опасна.
  - Я подумаю над этим, - после долгого молчания отрезала инме-ар, явно показывая, что она скорее сама сделает неверные выводы, чем будет слушать разглагольствования детоубийцы.
  - Как вам будет угодно. Я попрошу кого-нибудь приготовить вам комнату, нейтари-тор... - он, очевидно, спрашивал ее имя. Как можно было вести переписку не с тем человеком?..
  - Сеффида Да"лион нейтари-тор, - и шорох ковра сообщил оцепеневшей Тирейни, что она покинула кабинет.
  - Очередной да"эрму Да"лион... этого нам только не хватало, - пробормотал маг. Меньше всего его интересовало то, слышит ли это Тирейни. Она даже подумала, что в какой-то момент он и вовсе забыл о ее существовании, но затем раздался шелест атласа, и девочка оказалась на ногах. Все ее тело напряглось, а в горле забилась паника - мышцы больше ей не принадлежали. Деревянные ноги быстро поднесли ее к столу, за который вновь опустился Истинный. Лицо его было задумчиво. - И что мне с тобой делать?.. - вслух спросил он. Ответить Тирейни не смогла бы даже при желании. - Эта ар все равно скоро отправится восвояси. Подойди сюда, Тирейни, - девочка обогнула стол. Ее руки сами собой потянулись к Истинному. Без всяких слов он выдвинул верхний ящик своего стола и выудил оттуда два браслета, обшитых простой серой тканью. Когда он надевал их на ее руки, Тирейни отчетливо чувствовала на коже укусы серебра, ощутимые даже сквозь ткань.
  - Вот так. Теперь ступай, - серебряный заслон, закрывающий дверной проем, покрылся рябью и расступился, пропуская в кабинет стражников.
  Лишь за порогом кабинета к ней вернулся контроль над собственным телом. В руках Тирейни отчаянно сжимала дрожащего от боли и усталости Ключа. На мгновение девочке показалось, что больше ей не хватит сил ни на что, и она непременно скатится по лестнице, но потом на ее предплечьях вновь сомкнулись холодные клешни стражников. Вот так.
  В конце концов, для того, чтобы существовать в Белокаменном, вовсе не нужна собственная воля.
  
  Глава 2.
  Фаворитка Его Величества.
  
  День дайсы Кавен начался со знакомых хлопот. Ее горячие, опухшие от многолетней рутинной работы руки двигались с неизменной скоростью с самого раннего часа и до тех самых пор, когда небо над Белым Городом становится совсем черным; они не останавливались даже тогда, когда Белокаменный глубоко вдыхал согретый полуденным солнцем воздух в свои распахнутые окна и замирал, давая обитателям белых стен временную иллюзию отдыха. И если было что-то, чем прислуживающая в великом замке дайса гордилась больше, чем комнатами, которые она ежедневно приготавливала для бесчисленных гостей Белокаменного, то это, несомненно, были ее дети, посвятившие себя служению Белому Городу с той же незамысловатой преданностью, что и их краснорукая мать.
  В этот день, так привычно начавшийся, она отчего-то чувствовала, что спешка против обыкновения не принесет ей никакой пользы. И действительно, ближе к двум часам пополудни она, хлопотавшая над служанками, страшно взволнованными прибытием "ужасного посла", столкнулась в коридоре у одной из комнат, в которой собиралась прибраться, со странной процессией.
  Глаза дайсы с некоторым смущением нашли меж двух широкоплечих стражников, узоры на масках которых свидетельствовали о том, что они еще очень и очень молоды, нечто околочеловеческое, похожее на большую серую куклу. Скользнув по скрюченному существу неприязненным взглядом, она попыталась как можно скорее забыть о нем, как и подобает каждому благочестивом человеку. Дайса остановилась, широко и радушно улыбаясь стражникам. Они остановились тоже, с готовностью, от которой безвольно опущенная голова заключенного неловко мотнулась из стороны в сторону, как у тряпичного болванчика. Один из стражников поднял свою могучую руку к маске; щелкнула застежка, скрепляющая бронзовый оттиск с капюшоном, и на свет, как большой и румяный блин, только что вытащенный из печи, выкатилось круглое красное лицо. Щеки, плотно обтянутые гладкой, лоснящейся здоровьем кожей, по цвету напоминали руки дайсы.
  - Сходи к ключнику, ма, - вместо приветствий басом протянул обладатель красных щек. На лице Надии промелькнуло что-то, отдаленно напоминающее тревогу. Понять ее было можно: в конце концов, стражников, патрулирующих тюрьмы, нечасто можно было увидеть в жилых уровнях - без пленников или с ними.
  - И откуда вы здесь? - уперев руки в бока, потребовала она. Как и многие другие властные женщины, считавшие своим долгом служение Белокаменному, она была готова терпеть то, что ее молодой сын сокращал срок своей жизни службой в тюремной охране, но при этом всем своим существом восставала против того, чтобы сносить беспорядок в режиме своего дня.
  Стражник нахохлился от гордости.
  - Приказ, гляди. Уж не знаю, что с ней не так, но советник приказал определить ее куда-нибудь... Ну, знаешь, ключом.
  В том, что кто-то требовал ключ, не было ничего необычного: обычно это случалось по пять или шесть раз за день. Собственно, только постоянный поток посетителей и мешал древнему, похожему на рассохшийся пень ключнику спать, обложившись подушками в своей каморке. И все-таки, было во всем этом что-то такое, что дайсе Кавен совсем не понравилось. Собравшись с силами, она осторожно, боязливо перевела взгляд на пленницу. Теперь, когда та подняла голову, привлеченная и одновременно удивленная голосом стражника, стало заметно, что это действительно девушка. То, с каким выражением ее бесстыжие кошачьи глаза уставились на ее сына, дайсе совсем не понравилось. На маленьком и смуглом лице девочки застыло какое-то обреченное, отупелое выражение. Да и возраст ее, говоря честно, угадывался с трудом: в темно-каштановых, сбившихся в мочалку волосах виднелись пятна седины. Как долго ее продержали в тюрьме?.. И за что? Надие Кавен определенно не хотелось бы об этом думать. Решения хозяев Белого Города неоспоримы, а значит, эта девочка заслужила свою участь; вот как просто эти незамысловатые, но очень верные выводы оправдывали в глазах женщины каждый седой волос на маленькой головке пленницы.
  - Ты говорил, вам нужен ключ? - отрешенно переспросила дайса. - Идемте со мной. Его вы у ключника попросите сами. Пора бы уже.
  Ворчала она напрасно. Материнское сердце исправно, как точный механизм, сжималось от гордости всякий раз при мысли о том, что ее сын оставил свой собственный след в этом поколении защитников Белокаменного. Наверное, это дело было бы менее почетным, не заплати он за него лишним десятком лет жизни.
  * * *
  
  Ключ был тяжелым и очень холодным наощупь. Словно выполняя давно знакомые, ставшие каждодневной рутиной обязанности, полная дайса коснулась им лба Тирейни. Кусок металла тут же вздрогнул, будто кто-то с силой потянул его на себя, и со звоном натянул цепочку, которую женщина крепко сжимала в пальцах.
  Пока они шли за дайсой по коридорам, ноги девочки безвольно волочились, сбитые в кровь о ступени, хотя, судя по безучастному лицу, она давно уже перестала замечать боль. Ее лицо почти не изменилось даже тогда, когда дайса отперла дверь, на которую указал ключ. Тирейни, казалось, не интересовало даже то, как выглядит комната, в которой ей предстояло провести неопределенное количество времени; стража довела ее до кровати, покрытой простым шерстяным одеялом, и она застыла. Дайса обменялась несколькими короткими фразами с сыном и, выпроводив обоих стражников из комнаты, тревожно обернулась на Тирейни. Что-то не давало ей покоя. Руки девочки, держащие полубесчувственного кота, были сильно обожжены: кожа на них побурела, как кожура загнившего томата, а в прорезях тюремного рубища виднелись темно-красные пятна ожогов и волдырей. Грубая ткань балахона, мешком висящего на костлявом тельце девчонки, должно быть, сильно натирала воспаленную кожу. В какой-то момент дайса испытала к несчастной неуместную жалость и уже было хотела предложить той воды или свежих бинтов, как вдруг их глаза встретились. Было во взгляде измученной пленницы что-то нечеловеческое.
  - Тебя запрут, - сказала дайса тогда. Девочка кивнула.
  - Вы хорошая мать, - пробормотала она. Женщина отступила к двери.
  - Конечно. Конечно, - прошептала она, сотворив перед собой защитный знак.
  Через секунду после того, как дайса спешно покинула комнату и заперла дверь, Тирейни окружила тишина.
  Но даже после того, как она ушла, Тирейни не смогла заставить себя разозлиться на эту могучую краснорукую женщина, которой казалось, что измученная девочка способна проклясть ее обожаемого сына. Она не могла ненавидеть ее любовь. Тирейни была благодарна уже за то, что ее наконец оставили в одиночестве.
  Проведя в оцепенении еще некоторое время, девочка осторожно переложила обессиленного Ключа со своих колен на кровать, а сама встала, опираясь на стену. Израненные ноги болезненно прилипли к полу, и боль, о существовании которой Тирейни на некоторое время забыла, резко и коротко ударила девочку по голове, будто обещая невыносимую пытку, когда онемение и усталость пройдут.
  Тирейни осмотрелась. Только теперь она поняла, какое блаженство может испытывать человек, четко осознающий, где он находится. Ее взгляд не смущала ни убогая обстановка новой камеры, ни ее размеры, и только крепкая чугунная решетка, мешающая выглянуть в окно, напоминала о том, что она, скорее всего, доживает последние часы своей жизни.
  Тюремное рубище, сшитое из грубой шерстяной ткани, сильно натирало онемевшее тело, и девочка в очередной раз порадовалась, что она пока не способна в полной мере ощутить весь ужас своего положения. Стремясь облегчить пощипывание и острейший зуд во всем теле, она попыталась было раздеться, но запоздало поняла, что забыла об обожженных руках. Тогда она поднесла их к своему лицу. На тех местах, которыми Тирейни по несколько раз в день почти целую неделю бездумно билась в железную дверь, расцвели и уже подсохли многочисленные пузыри волдырей. Там, где их по какой-то случайности не было, кожа покраснела и натянулась, растопырив кисть, словно кукольную; опухшие пальцы почти не сгибались, а сожженные кончики ногтей и подушечки пальцев приобрели нездоровый бордовый оттенок. Она вряд ли когда-нибудь вернет рукам прежнюю чувствительность, поняла Тирейни. С этого страшного часа мелкая и тонкая работа была для нее закрыта - ожоги от железа и серебра так просто не вылечиваются - но хоть ненадолго с момента своего пленения она смогла думать о чем-то, кроме скорой смерти.
  От страха боль усилилась, и Тирейни, с трудом скорчившись у кровати, через голову стянула с себя ненавистное рубище. Там, где оно проехалось колючей шерстью по спине, кожу засаднило, как если бы кто-то просыпал на нее горячий пепел, однако прикосновение холодного воздуха полупустой кельи все же ненадолго вернуло ей ясность мысли. Глубоко вздыхая от страха и давясь слезами, следующие несколько минут Тирейни провела, в приступе какого-то мрачного упорства пытаясь рассмотреть собственную спину и ощупывая всю себя нечувствительными пальцами, словно слепая. Когда же отупелое, страшное любопытство уступило место жару и болезненному бреду, девочка сбросила с постели колючее шерстяное одеяло и улеглась, как была, на чистые, холодные простыни. К счастью, она упустила тот момент, когда сознание вдруг покинуло ее, и на мир опустилась тьма.
  
  * * *
  
  Судьба проклятого - ненависть. Призвание - бескорыстное служение тем, кто его ненавидит. Та, что меня вырастила, почему-то считала, что прежде всего прочего мне необходимо запомнить именно это; что только благодаря этому знанию я смогу выжить. Отчего же я так никогда и не чувствовала себя смиренной? От глупости, повторяла всегда Илуна. Глупость - единственное мое наказание. А единственное оно лишь потому, что страшнее него не может быть ничего.
  Это я поняла лет в восемь. Дар мой проявился очень рано, как зачастую бывает у редких сирот-магов, растущих среди равнинных охотников; мои соплеменники, обычно никогда не оставляющие одиноких детей без заботы и отеческой помощи, очень точно почуяли во мне "дурную кровь" и как можно скорее - а было мне тогда не больше четырех лет - отдали на воспитание Илуне. Но как она ни старалась привить мне мысль о том, что к моему дару нужно относиться с осторожностью и уважением, я привыкла слушать только саму себя. Знания, с трудом усваиваемые мною, лишь отдаленно напоминали те, что пыталась донести до меня Илуна. Так, и "бескорыстное служение" я поняла по-своему, впитав его в себя со всей широтой невинной детской души. Кажется, мне было не больше восьми, когда наше селение всколыхнули тревожные пересуды.
  Я скажу вам пару слов о том, каким было мое детство до Цитадели и до того момента, когда кому-то пришло в голову сбежать. Возможно, этот короткий рассказ выстроит перед вами картину всей моей жизни так, как будто это я сама долго и скучно рассказывала вам о ней. Но прежде вы должны понять: тот народ, что дал мне приют в первые годы моей жизни, никогда не обменивался сплетнями так, как это делают прочие селяне. Всякая новость, разносившаяся по кочевой общине, была подобна пожару, и люди верили в нее так истово, будто ею с ними поделился какой-нибудь святой пророк. Так поверили и в дар Танисы, молодой и красивой вдовы, в одиночестве воспитывавшей пятилетнего сына. Я помню так, будто видела это только вчера, какие усталые были у нее глаза, какие мягкие были руки. Когда ее обвинили в колдовстве и дурном глазе, Илуна лишь посмеялась: уж она-то знала, у кого дар был, а у кого нет. Когда ее погнали на болота, отобрав сына - Илуна встревожилась. Обе мы понимали, насколько ненадежным было наше благополучие, но надеялись на то, что община слишком привыкла к нам, чтобы менять привычное положение вещей. К тому же, я была ребенком - а детей не изгоняют; Илуна же была стара и сильна - и страх не позволял им подняться против нее.
  Но уголек тревоги уже дал искру, и огонь, вспыхнувший от нее, охватил весь клан. Никто не пытался изгнать нас, и все-таки мне казалось, что день за днем они набираются сил и храбрости для того, чтобы нанести удар. Кому? Я не знала. Не знала до тех пор, пока не увидела, как к столбу привязывается петля. Я узнала, кому она предназначалась, только тогда, когда его попытались вздернуть. Имени его я не помню, не помню даже, что именно ему вменялось в вину - то, что он был добр к Танисе, якобы наславшей мор на лошадь своего соседа, или же то, что он попытался забрать к себе ее осиротевшего сына. Мужчин не прогоняют - их просто убивают.
  Я же, крепко усвоившая, что весь смысл моего существования состоит в том, чтобы помогать невинным, величайшим усилием воли заставила веревку, обхватившую горло сопротивляющегося висельника, перегнить; она лопнула, и он упал в пыль. Тогда ребята, в веселой толпе которых я стояла, загудели, как растревоженный улей. Под одобрительными взглядами своих родителей, потерявших всякий интерес к осужденному, они похватали с земли камни и обрушили их на меня, как гром небесный. Я с ужасом слышала, как радостно они галдели, называя меня проклятой, будто только того и ждали, будто вся эта сцена с повешением была лишь для того, чтобы заставить меня открыться. Они непременно забили бы меня до смерти, если бы не подоспела Илуна, чей тотем, гигантских размеров ворон, ворвался в гудящую толпу ребят, громко хлопая черными крыльями. Только тогда дети с визгом разбежались. А я, словно еще не поняла, как жестоко меня побили мои собственные соплеменники, все лежала на земле до тех пор, пока Илуна не подняла меня, совсем как оброненную кем-то куклу. Я все смотрела вслед убегающему сыну Танисы, такому же красивому, смуглому и темноглазому, как она сама. Я смотрела и смотрела, не в силах поверить в увиденное: в его руке был камень.
  
  * * *
  
  Момент пробуждения ей не запомнился. Тирейни вдруг вынырнула из спасительного беспамятства и инстинктивно приподнялась на локтях, пытаясь избежать болезненного прикосновения к коже. Секундой позже силы оставили ее, и девочка вновь опрокинулась на сбившиеся в куль простыни. Спина, соприкасавшаяся с тканью, показавшейся сначала мягкой, горела огнем, будто ее в течении многих часов хлестали вымоченными в соленой воде плетьми. Тирейни хотела было застонать, но, когда она разлепила сухие губы, из горла вырвался лишь слабый хрип. Только тогда до нее дошло, что прохлада толстых каменных стен больше не спасает, и кожа горит, а воздух протискивается в распухшее, саднящее горло так, будто это и не воздух вовсе, а раскаленный свинец. Ключ, переползший на подоконник, громко зашипел, отзываясь на ее панику. Так, во всяком случае, показалось Тирейни. Еще ей показалось, что на кровать к ней присел Паук, чтобы подсчитать, сколько дорог она успела исходить за свою жизнь, и лишь через секунду, когда в лунном полумраке над ней сверкнули тысячами оттенков чьи-то нечеловеческие глаза, девочка поняла, что сознание все еще при ней. Жизнь, к сожалению, продолжалась.
  - Тихо, - подсказали ей. Тирейни послушно затихла, вслушиваясь в звуки смутно знакомого голоса. Акцент раскрашивал привычные слова в странные, но красивые цвета.
  - Кто вы? - прохрипела девочка. Она не стыдилась своей наготы, потому что меньше всего ее костлявое тело, усыпанное ожогами, напоминало что-то, чего следовало стыдиться.
  - Я та, что спасла тебя.
  - Вы посол, - если бы у Тирейни еще сохранилась способность восторгаться, она непременно сделала бы это, но жар, боль и усталость выжгли в ней почти все человеческое. У нее не осталось даже связных мыслей.
  Тем временем мягкий блеск лунного света, легшего бледными пятнами на серую кожу инме-ар, сказал Тирейни, что ее посетительница протянула руку к прикроватному столику. В нос девочке ударил резкий аромат свежей травы. Постепенно красная дымка, стоявшая перед ее глазами с момента пробуждения, начала рассеиваться, обнажая таинственно мерцающее в ночи лицо женщины, поднос, стоящий на столе, и напряженную фигуру Ключа на подоконнике.
  - Зачем вы здесь? - спросила Тирейни, с трудом приподнимаясь на кровати и почтительно отодвигаясь от ар. Губы той тронула тень сочувственной улыбки.
  - А почему бы мне здесь не быть? - спросила она, протягивая девочке мисочку, от которой исходил запах лекарства. - Вот. Это мазь от ожогов. Здесь еще чистые повязки, вода и...
  - Я вижу, - чуть более резко, чем следовало бы, ответила Тирейни. Звук собственного голоса заставил ее испытать мучительный стыд сразу же после того, как слова слетели с языка. - Простите. Мне не следовало. Я только хотела сказать, что...
  Женщина резко передернула плечами. Она двигалась невероятно легко, словно подхваченный порывом ветра листок, даже когда сидела. Ее немигающие глаза внимательно и терпеливо следили за тем, как пристыженная Тирейни наносит на ожоги густую, холодную мазь и неуклюже накладывает повязки.
  - Все равно шрамы останутся, - с сожалением протянула она вдруг. Девочка вздрогнула. На какую-то секунду плечи ее ссутулились, а голова опустилась. Теперь, в резком и холодном свете луны, седина, покрывшая ее голову тут и там, проступила особенно ясно, но если ар и заметила это, то промолчала, вовремя поняв, что такое открытие принесет несчастной еще больше стыда и боли. К тому времени, когда Тирейни закончила, луна ушла за крышу Белокаменного, и в комнате стало совсем темно. Во мраке лишь белела она сама, вся забинтованная, да неясно мерцали глаза и волосы молчащей инме-ар. Наконец женщина словно очнулась, встрепенулась и указала на поднос.
  - Не бойся. Там немного еды. Ты, должно быть, совсем обессилела.
  Возражать Тирейни не стала. Ей вдруг подумалось, что, даже если еда отравлена, она не будет жалеть о том, что съест ее и умрет. Тело, находящееся на пределе всех человеческих ресурсов, отчаянно взывало о помощи, и противиться этому зову Тирейни была не в силах. Она прикрыла ноги простыней и водрузила подле себя поднос, на котором обнаружилась деревянная тарелка с фруктами, ломоть хлеба, бледно-желтый кусок сыра да стеклянный графин с водой. Поочередно откусывая то от хлеба, то от сыра, Тирейни затравленно, словно боясь, что ее осудят за жадность и невежливость, уставилась на ар. Та наблюдала за ней безо всякого выражения.
  - Спасибо, - запив еду холодной и чистой водой, пробормотала девочка. - Наверное, вы спасли меня уже во второй раз. Могу я спросить... зачем? - лицо посла ожило. Она встрепенулась, как растревоженный воробей, и удивленно спросила:
  - Зачем? - повторила она, будто не совсем понимая смысла этого слова. - Разве помощь у людей считается чем-то странным?
  - Н-нет, - осторожно ответила Тирейни. - Пожалуй, все-таки нет, если помогаешь честному человеку. Но вы помогли преступнице. Это не может как-то помешать вашей... посольской миссии?
  - Не больше, чем всё остальное в этом замке, - раздраженно отрезала ар. Теперь, когда она разговаривала, в ней было больше жизни, чем во всех, кого Тирейни видела с момента своего заточения. - Не помешает одно - значит, будет что-то другое. Не мне нарушать законы, установленные в Белокаменном, - и она покривила губы в лукавой усмешке.
  - Я... я безмерно благодарна вам. Но все-таки... все-таки, зачем вы здесь на самом деле?
  - А тебе нечего терять, да? - Тирейни непременно испугалась бы, если б не могла так легко прочитать на открытом лице ар насмешливое одобрение. Казалось, она искренне наслаждалась тем, что ее неприличной честностью так бесстыдно пользуются. - Я здесь действительно из-за того, что мой народ не приемлет детоубийства. А ты, девочка, непременно умерла бы, если б я не пришла сюда. В каком-то смысле, я была бы виновата в этом ничуть не меньше Иандрея. Но что же... я и соврать-то тебе толком не могу. Меня, как и тебя, интересует то, почему ты здесь оказалась.
  Тирейни слабо кивнула. Сгорбившаяся, полуседая, она напомнила ар высохшую старуху, готовую испустить дух.
  - Вы слышали, что Он говорил. Я на самом деле преступница.
  - Я здесь не за тем, чтобы услышать версию Иандрея. У людей, так же, как и у ар, нет двух одинаковых мнений. Я пришла, чтобы услышать твое.
  Тирейни с усилием подняла голову и посмотрела в глаза инме-ар, каждый сегмент которых в скудном освещении светился своим собственным цветом. Затем она вздохнула, будто решив что-то для себя, и кивнула.
  - Все так, как вы слышали. Я из мятежных магов.
  - Это вы устроили взрыв? Разрушили Око, - Тирейни быстро замотала головой. Казалось, она испугалась самого этого предположения.
  - Нет, что вы. Те, кто поднялся на башню, были самыми сильными, самыми способными. Они вроде как думали, что Око - это всего лишь сфера, кристалл, который разрушится от небольшого резонанса. Я не знаю, что они сделали, но, клянусь вам, взрыв устроили не мы.
  - Тогда в чем тебя обвиняют?
  - Я и... мои товарищи помогли остальным сбежать до того, как башня взорвалась. Мы были одними из старших, но не самыми сильными.
  - Остальным?
  - Ну, детям. Бывает, ищейки... вернее, поисковые маги привозят в Цитадель совсем малышей, ребят лет пяти или шести. Такое редко, но бывает. Должно быть, ищущие полагают, что уж лучше получить деревянный орел за кучку беззащитных детей, чем зазря надеяться на золотой ксе за взрослого мага. Те ребята не выжили бы без нас, - Тирейни развела руками. - Поэтому мы и собрали младших.
  - Сколько вас было?
  - Может быть, вместе с детьми нас было двадцать. Может, и тридцать. А может, и пятьдесят. Я не скажу вам этого, простите. Я просто не могу. Это не моя тайна.
  - Хорошее выражение, - подумав, кивнула ар. По лицу ее было невозможно понять, удовлетворена ли она таким ответом или нет. Поэтому, поняв, что молчанием ее призывают продолжить, Тирейни заговорила вновь:
  - В общем-то, это все. Я попалась, когда пришла моя очередь идти за припасами. Теперь уже в каждой деревне стоит патруль поисковиков, не проскочишь. Так оказалось, что я - старшая из тех, кого успели поймать. Остальные ушли налегке, в одиночку, и уж их выловить не так-то просто. Думаю, и пусти король по следу старших всех своих Истинных, это ни к чему бы не привело. Чем ближе смерть, тем мы живучей.
  Некоторое время посол молчала, рассматривая Ключа, сидящего на подоконнике, а Тирейни, опасливо сжавшись, жевала фрукты. Затем ар тихо спросила:
  - Ты не жалеешь, что рассказала мне все это? Не боишься?
  - Боюсь. Каждую секунду своей жизни боюсь. Но король, советник - все в этой облаве, до самого вшивого и неумелого поисковика, слышали это не один раз. Я не сказала вам ничего, чего они бы не знали, - женщина кивнула. - Вы помогли мне, госпожа посол, и я благодарна вам за это. Но вы лишь отсрочили мой конец. Я все равно умру, раз уж отказалась вылавливать своих соплеменников.
  Лицо инме-ар сделалось очень серьезным, вся она подобралась, заставив свое тонкое, облаченное в свободную тунику тело затвердеть. Тирейни показалось, что в тот момент она приняла какое-то нелегкое решение.
  - Я понимаю тебя. Ты храбрая девочка, - женщина встала, шелестя тканью своей одежды. Затем она вдруг порывисто склонилась к Тирейни и сжала ее ладонь. - Позволь мне помочь тебе еще раз, мире"шаан. Пусть это будет важно для меня самой, - и она отпустила ладонь Тирейни. Уже у двери она оглянулась и тихо попросила: - Доешь то, что я принесла тебе, и поспи. Тогда, быть может, новый день покажется нам обеим не столь сложным, - после этого она тихо пробормотала что-то прямиком в тяжелое дерево. Раздался громкий щелчок, посол толкнула дверь и, не оглядываясь, выскользнула из комнаты. Лишь глухой стук сообщил Тирейни, что она вновь оказалась взаперти. Тогда девочка положила перед котом несколько кусочков сыра и полоску хлеба, поставила значительно опустевший поднос обратно на стол и отвернулась к стене.
  Сон к ней пришел даже быстрее, чем в прошлый раз.
  
  * * *
  
  Тирейни проснулась, когда до рассвета оставалось еще несколько часов. Короткие серые тени осели на влажных от холода стенах, на полу и на светлых простынях, словно слой грязи. Принесенное послом лекарство успокоило жар, терзавший ее тело прошлой ночью, и теперь Тирейни, наскоро поправив повязки, быстро натянула на себя сброшенное вчера рубище. Всю ее била крупная дрожь. Ключ, распушив прожженную, заметно поредевшую шерсть, съежился на полу, завернувшись в сброшенное хозяйкой одеяло. Он и раньше избегал контакта с ней и предпочитал хозяйским ласкам уважительное сотрудничество, но теперь, когда оба - и человек, и тотем - чувствовали себя изможденными, когда они ничем не могли помочь друг другу, границы их взаимной привязанности почти стерлись. Ни один из них не хотел лишний раз тревожить свои раны пустой и суетливой заботой: и Тирейни, и Ключ в равной степени ответственно сказали себе, что позаботятся о своем спутнике, если только их жизненный путь не оборвется этим утром.
  Обещание, данное загадочной инме-ар, заставило Тирейни испытать лихорадочное возбуждение: на какой-то момент, расхаживая по своей камере и пытаясь таким образом согреться, она почти поверила в то, что еще не все потеряно. Пустые надежды чудесным образом вернули ей волю к жизни. Уничтожив все, что осталось от ночного угощения, Тирейни уселась на кровать, подобрав под себя замерзшие ноги: в голову ей лезли тревожные, опасные, как пчелиный рой, мысли о том, что было бы, если б инме-ар показалось, что она хоть немного покривила душой. Могло бы случиться и так, что посол сочла бы ее предательницей, и уж об этом Тирейни думать было даже страшнее, даже больнее, чем о всех пытках, которые обещали ей холодные глаза Иандрея. Истинный был чудовищем, но, в отличие от инме-ар, он был равнодушен к предательству, если только оно не касалось его самого. В конце концов, сумасбродная импульсивность этого диковинного народа могла бы погубить саму Тирейни, задумайся она хоть на секунду о том, чтобы обменять жизни друзей на одну свою. Предательства, как и детоубийства, ар не прощали. Утешало Тирейни лишь одно: она убедила бы и самого Паука в своем яростном желании умереть за друзей. Другому переменчивый посол и не поверил бы. Что ж, в таком случае, у нее осталась еще крошечная искра надежды: ничтожная во тьме, объявшей всю ее жизнь, но упрямая, как сама человеческая душа.
  Эти мысли заставляли Тирейни раз за разом вскакивать на ноги и нетерпеливо расхаживать из угла в угол до тех пор, пока недолговременный душевный подъем не сменился удушающей апатией и уверенностью в тщетности всяческих попыток выжить. Недремлющая груда Белокаменного, будто чувствуя попытки духа пленницы сопротивляться отчаянию, безжалостно сомкнула над ее головой каменные челюсти, и свой последний рассвет Тирейни встретила с мрачной решительностью и непоколебимой уверенностью в том, что, даже поверь в ее невиновность сам советник, это не спасло бы ее от неминуемой гибели. И все-таки, как ни странно, апатичное равнодушие к своей дальнейшей судьбе вернуло ей душевную гармонию: готовясь войти на погребальный костер, Тирейни была спокойна и уверена. Небо видит, она не насорила на дорогах своей жизни многими грехами - Паук будет к ней милостив. Что до инме-ар... если и есть у ее народа боги, они отнесутся к ее утешающему завету с благосклонностью. Вряд ли ее боги сильно отличаются от богов Тирйни. Не зная, кому именно из них она желает угодить, девочка спустила ноги с койки и тронула рукой свои волосы. Вырвав несколько волосинок, она сплела их в тонкую, поблескивающую грязно-серым и темно-коричневым ниточку, которую затем обернула дрожащими руками вокруг своего левого запястья. Губы ее бормотали неразборчивую молитву. Нить на руке Тирейни вздрогнула, щедро искупанная в еле теплых рассветных лучах, и сползла на покрывало. Девочка глубоко вздохнула и сбивчиво прошептала благодарность: говорят, если Паук отвергает покаяние того, кто собирается умереть, он не примет его еще по крайней мере день. Это хорошая примета. Во всяком случае, подумала Тирейни, она сможет хорошенько обо всем подумать.
  У нее была возможность размышлять до тех пор, пока солнце не согрело остывшие за ночь стены Белокаменного и не укатилось куда-то наверх, нависнув над городом в зените. Лишь когда у Тирейни все тело затекло от долгой неподвижности, в замке завозился ключ. Тогда она встала и, не обращая внимания на ноющую боль, вспыхнувшую от этого в руках, взяла своего кота на руки. Дверь открылась, и в проеме появилась широкоплечая фигура очередного стражника, закутанного в черно-красный плащ, расшитый знаками замковой охраны - пчелой, расколотым щитом и мечом. Маска, закрывавшая его лицо, была не бронзовой, а стальной, что свидетельствовало о том, что человек, прячущийся за ней, был несколько старше тех, которые были приставлены к пленнице только вчера, и к тому же занимал более высокое звание. Впрочем, не настолько высокое, чтобы это избавило его от утомительной должности надсмотрщика. Не желая задерживаться или вступать в разговор, Тирейни, крепко прижимая к груди безмолвствующего Ключа, вышла из своей кельи. Камень приятно холодил ей израненные ступни, и, несмотря на боль, путь до кабинета Истинного она преодолела, оставаясь в здравом уме и относительном спокойствии. Уже перед серебряной поверхностью двери она судорожно втянула в себя прохладный воздух, наполнявший лестничный пролет, и шагнула вперед, крепко сцепив зубы и задерживая дыхание. Духота и ненавистный запах благовоний оглушили ее, заставив на секунду зажмурить глаза. На считанные мгновения между страхами Тирейни и реальностью осталась лишь тонкая полоса звуков и запахов. До ее ушей донесся глубокий, пугающий говор Истинного и серебристые переливы голоса инме-ар. Не рассчитывая, что ей придется держать ответ перед кем-то еще, Тирейни открыла глаза, вежливо утыкаясь взглядом в ковер под своими ногами, и сделала несколько нетвердых шагов по направлению к столу. Разговор между магом и послом затих: очевидно, они наконец вспомнили о присутствии постороннего.
  - А, Тирейни, - глухо, почти устало протянул Истинный, и девочка подняла голову, обращая настороженный взгляд на притихших собеседников. Кроме Иандрея и посла, у стола, упершись длинными, тонкими пальцами в столешницу, стояла красноглазая женщина, повстречавшаяся Тирейни только вчера. От ее тяжелого темно-красного одеяния исходил неясный травянистый аромат, заставивший и Ключа, и его хозяйку неуютно поежиться. Рядом с ней, гневно раздувая тонкие крылья носа, стояла инме-ар, столь низкорослая и столь похожая на ребенка рядом с этой невероятной женщиной и вытянувшимся в своем кресле Истинным, что всерьез ее с трудом восприняла даже сама Тирейни. И все-таки густо-белые фасеточные глаза сверкали злостью, а вся ее хрупкая, по-птичьи тонкая фигурка, облаченная в светлые льняные одежды, дышала такой силой и уверенностью, что девочка невольно прониклась к ней уважением и неясной симпатией. Обратив взгляды к Тирейни, все трое как-то неуловимо поменялись в лице: черты Истинного окаменели, блеклая красноглазая женщина презрительно поджала свои тонкие губы, а посол сухо и торопливо улыбнулась.
  - Тебе следовало послать за ней раньше, Иандрей, - проговорила кайсена , выпрямляясь и неприязненно глядя прямо на Тирейни. Под ее прямым немигающим взглядом девочка вновь ощутила себя угодившим в силки зверьком.
  - Не раньше, чем ты взяла себя в руки, Каанна. Я должен выполнять обещание, данное госпоже послу, - тонкие губы мага искривила неприятная улыбка. Он, должно быть, смертельно устал, не без мелочного удовлетворения подумала Тирейни, глядя на глубокие тени, залегшие под глазами Истинного.
  - Вздор. Не мы нарушили законы гостеприимства, - заявила Каанна, махнув рукой в сторону посла. Вспышка, вынырнувшая следом за этим из глубины нечеловеческих глаз инме-ар, заставила вздорную женщину судорожно втянуть носом воздух, а Тирейни невольно напрячься.
  - Уж не хотите ли вы сказать, кайсена Каанна, что это я, находясь в Белокаменном, чем-то нарушаю законы гостеприимства?
  - Я прошу вас успокоиться, нейтари-тор, - попытался призвать женщин к спокойствию Иандрей. - Пожалуйста, подойди, Тирейни, - девочка неуверенно двинулась к столу. Ее ноги, когда она подошла слишком близко к Каанне, стали вдруг ватными, а сердце забилось медленнее. - Каанна, я прошу успокоиться и тебя тоже. Будь добра повторить для Тирейни то, что тебя так... обеспокоило, - девочке показалось, что она вот-вот лишится чувств. Будто ища поддержки, она обернулась к инме-ар, но та была слишком увлечена собственным раздражением для того, чтобы хоть как-то облегчить ее беспокойство.
  - Не вздумай мне приказывать, Иандрей, - процедила Каанна сквозь зубы. Ее светлые брови съехались к переносице. - Я и пальцем не пошевелю для того, чтобы разъяснить хоть что-то этому животному, - она кивнула в сторону Тирейни. Иандрей тяжело вздохнул.
  - Что ж, в таком случае я буду вынужден сам рассказать Тирейни, в чем же тут дело, - он обратил свое белое лицо к одеревеневшей девочке. - Видишь ли, кайсена Каанна весьма обеспокоена тем, что этой ночью Сеффида нейтари-тор оказала тебе помощь.
  - Помощь! Называй вещи своими именами, Иандрей. Госпожа посол злоупотребила своим положением в стенах Белокаменного, о чем мне доложили не далее, как сегодня утром. Вы подстрекали ее к побегу, нейтари-тор, - опасно сощурившись, отчеканила Каанна. Сеффида по другую сторону от Тирейни зашлась гневным вздохом.
  - Это возмутительно. Вы не только мешаете моей миссии, но и наносите мне прямое оскорбление, кайсена.
  - Я вправе беспокоиться о том, что происходит в Белокаменном. У вас не было разрешения видеться с пленницей. Эта девушка доставлена сюда не за простую провинность, и вы, я уверена, знаете, о чем я говорю. Не так ли? - красных губ Каанны коснулась неприятная улыбка. Будто поняв, о чем она говорит, Сеффида обнажила белоснежный ряд острых зубов.
  - Я не потерплю ни одного из этих намеков. Мой народ не вмешивается в политические игрища Цитадели. Оставьте свои подозрения при себе, Каанна.
  - Неужто? Я не уйду отсюда, не услышав причины вашего появления в Белом городе, - Каанна запрокинула белокурую голову, глядя на инме-ар сверху вниз.
  - Иандрей, вы должны понимать, что... - начала было Сеффида, обращаясь к застывшему Истинному, как вдруг взгляд ее обратился на мелко подрагивающую Тирейни, и она замолкла, крепко стиснув зубы. - Что ж, хорошо, - на выдохе проговорила ар. Рука ее неуловимым движением нырнула за пазуху просторной льняной туники, выуживая оттуда засушенный серебристый лист, похожий на небольших размеров игрушечную лодку. Аэтлин, поняла Тирейни. "Поющий цветок". - Сорван два месяца назад в королевских садах. Это аэтлин Его Величества, отправленный совету и содержащий ответ на их просьбу, - Сеффида осторожно положила лист "поющего цветка" на стол перед Иандреем. Тот нехотя кивнул, подтверждая сказанное. - Аэтлин, посланный Фэйда мейтари-тор вам, Иандрей, должно быть, находится теперь у Его Величества. Если только он не вернул его лично вам.
  - Я отдал тот аэтлин Его Величеству сразу же после ознакомления.
  - Похвально, - сухо кивнула Сеффида.
  - Что это значит? - вздергивая брови, спросила Каанна, требовательно глядя то на посла, то на самого Иандрея.
  - Это значит, многоуважаемая кайсена, только то, что моя посольская миссия заключалась в переговорах с Первым Цитадели, что сейчас, разумеется, невозможно. Я прибыла в Белокаменный, чтобы встретиться с Иандреем. Совет хотел просить у Цитадели разрешения на перевод в Эльтернуир хотя бы одного мага, и теперь я... - Тирейни подняла глаза, испытав неясное волнение. Эльтернуир! Дом Голосов, твердыня инме-ар! Даже испытывая животный страх перед лицом трех могущественных существ, девочка не могла не думать, что раньше и помыслить не смела, будто когда-нибудь услышит название этого легендарного города от его жителя.
  - Это немыслимо, - прошипела Каанна, но Сеффида остановила ее будущие возражения резким жестом.
  - Немыслимо отказывать послу в гостеприимстве. Инме-ар и так не стеснили вас делегацией, эта миссия и раньше казалась нам очень деликатной, но теперь...
  - Вы не можете обещать этим... этим существам...
  - Не зарывайтесь, кайсена. Вам не нужно мне ничего обещать, я все еще вправе выдвинуть требования. Не забывайте про договор.
  Красные глаза Каанны вспыхнули дьявольским пламенем. Ее худое, красивое лицо исказила гримаса ярости, при виде которой Тирейни отшатнулась и едва не осела на пол. Вовремя привставший Истинный грубо схватил ее за руку, не давая упасть, но было уже поздно: Каанна выплюнула что-то на свистящем, как сам ветер, языке, и Сеффида, не обращая больше никакого внимания на присутствие в комнате хрупкого человека, легко оттолкнула Тирейни в сторону.
  - Ты до краев переполнила чашу моего терпения, королевская шлюха, - сказала посол неожиданно тихо. Ничто в ее тоне и в выражении серого лица не обещало благополучного исхода. - Мне не единожды нанесли оскорбления в стенах Белокаменного, Иандрей, и потому я предъявляю вам и кайсене Каанне Право чести. Вправе я требовать у вас возмещения?
  Посеревший от гнева (или страха?) Истинный церемонно поклонился.
  - Безусловно.
  - Я требую немедленного исполнения обязательств, наложенных на вас Его Величеством. Я приехала сюда за магом и не уеду без него.
  - Я понимаю ваше негодование, нейтари-тор, но, к несчастью, в данный момент Цитадель не располагает дееспособными магами. Мы просто не можем предоставить вам достойную кандидатуру, но, я уверен, Его Величество сумеет компенсировать досадный проступок своей фаворитки, - с трудом выдавил Иандрей, направив тяжелый взгляд на молчащую Каанну. Ее лицо все еще было искажено ненавистью. Сеффида передернула плечами и кивнула в сторону пошатывающейся от слабости Тирейни.
  - Она маг.
  - Она преступница...
  - Преступником станете вы, если откажете законному представителю суверенного народа в Праве чести. Она попыталась использовать против меня магию, Иандрей. Неужто вы думаете, что я забуду об этом и стану довольствоваться подачками Его Величества, тогда как мой народ нуждается в помощи? - она уперлась руками о стол по обе стороны от Истинного. Его лицо сковало страшное напряжение. - Инме-ар скорее будут иметь дело с предателем собственной расы, с адари, чем с детоубийцами и глупцами. Вы отдадите мне девочку, или по Праву чести я потребую вашей с Каанной смерти.
  - Вы не посмеете, - подала голос Каанна. Злость слетела с ее лица, сменившись какой-то странной веселостью: тонкие красные губы фаворитки были изломаны в кривой усмешке. Сеффида ответила ей сочувственным взглядом.
  - Я представляю инме-ар. Нанося оскорбление мне одной, вы оскорбляете весь мой народ. Такой позор можно смыть лишь кровью, - на этот раз голос Сеффиды показался Тирейни спокойным. Казалось, она, будто терпеливая учительница, в тысячный раз пытается объяснить несмышленому ученику урок. - Я не стану повторять дважды, Иандрей, - и она неспешно спрятала аэтлин обратно в складки своей туники.
  Крепко сцепив сложенные перед собой руки, Иандрей медленно кивнул. Его темные глаза задумчиво, без злости или неприязни, изучали мертвенно-бледную Тирейни. Наконец он сказал:
  - Да будет так. Сеффида да"эрму Да"лион нейтари-тор, я удовлетворяю требование, выдвинутое вами по Праву чести. Инме-ар получат мага для охраны своих границ. Подойди ко мне, Тирейни, - девочка с трудом сдвинулась с места, подозревая, что делает это вовсе не по своей воле. Слева от нее тяжело дышала Каанна. Жестом попросив ее убраться прочь, Иандрей зашелестел разложенными на столе бумагами. Не в силах повернуться и посмотреть вслед удаляющейся женщине, Тирейни с тревогой прислушивалась к затихающему шелесту ее платья. Запах трав, смешавшийся с ароматом благовоний, набился ей в ноздри, отрезав от любых других запахов и оставив после себя сильное головокружение. Быстро подписав официальный документ, Иандрей протянул его Сеффиде, даже не потрудившись убедиться, что она прочитала и спрятала его. Вытащив из-за пазухи черный замшевый мешочек, посол положила его перед Истинным.
  - Прекрасно. Мы покинем город с рассветом, - сказала инме-ар, неслышно отходя к двери.
  - Потрудитесь, - пробормотал маг, выпуская ее прочь из кабинета и накрывая замшевый сверток ладонью. Как только дверь за Сеффидой закрылась, он, до этого прямой, словно жердь, вдруг обмяк, не заботясь о том, что Тирейни все еще стоит перед ним. Его длинные пальцы устало потерли прикрытые глаза. Теперь, показалось Тирейни, он был не только не прекрасен, но также и невыносимо стар. На каменном лице Истинного лежала печать смертельной усталости, которую он не скрыл даже тогда, когда вспомнил о том, что еще не все дела завершены. Спустив Ключа на пол, девочка молча протянула магу руки. - Ах, да. Конечно, - сказал он, задумчиво рассматривая обожженные пальцы Тирейни. Она могла бы поклясться, что при этом, кроме жестокого, холодного любопытства, в его глазах не было ровным счетом ничего. - Что ж, Тирейни, - проговорил он, вглядываясь в ее лицо, - Возможно, все сложится совсем не так, как хотелось бы мне, Каанне или даже тебе самой. Воля этого мира не всегда мне понятна, - он быстро провел рукой над запястьями девочки, и браслеты, тихо звякнув, упали на стол. - Но я думаю, что мы еще встретимся. А теперь иди.
  Дважды ему повторять не пришлось.
  
  * * *
  Сеффида ждала ее на лестнице. Бросив на Тирейни сочувственный взгляд, она сказала:
  - Что за вздорная женщина... не знаю, кто из них двоих вызывает бо́льшую мою неприязнь, Каанна или сам Иандрей. Идем со мной, аталле́, - она осторожно подвела Тирейни к ступеням, заметив, что та лишь рассеянно хлопает глазами, рискуя свалиться в обморок и сломать себе шею. Сеффиде подумалось, что, скорее всего, девочка слишком устала и к тому же оглушена страхом и болью для того, чтобы задавать вопросы. Стараясь не тревожить ожоги на ее руках, ар помогла Тирейни спуститься до самого низа и, изредка поддерживая и не давая упасть, довела до комнаты, которую днем раньше ей представили в качестве "посольских апартаментов". В ее глубине, за плотной завесой пыли, свидетельствовавшей о том, что этим покоем долгое время не пользовались, несмотря на непрерывный поток гостей и посольских делегаций, протекающий сквозь Белокаменный, стояла кровать с высокими столбиками, стол и два стула. Уложив бесчувственную Тирейни и позаботившись о том, чтобы они - девочка и кот - удобно устроились на пахнущих сыростью простынях, Сеффида выскользнула за дверь. Ей все еще следовало о многом позаботиться.
  Она же и разбудила Тирейни, за несколько часов до рассвета невесомо коснувшись ее лба своей прохладной рукой. Мучимая ночным кошмаром, девочка вздрогнула и, судорожно хватая ртом воздух, приподнялась на локтях. Все ее тело было покрыто холодной испариной.
  - Тише, - вполголоса попросила Сеффида, осторожно опускаясь на кровать рядом с Тирейни. Взгляд девочки был полубезумным, как если бы она с трудом понимала, где находится. - Ты помнишь, где ты? - Тирейни затрясла головой, запустив в волосы дрожащие руки.
  - Я не... вы все-таки спасли меня, верно? О, небо, как же мне...
  - Тише, - повторила инме-ар, дотрагиваясь до ее плеча. - Я ни за что не рискнула бы поднимать тебя так рано, аталле, но по-другому никак. Тебе придется отдохнуть и набраться сил чуть позже. У нас будут большие неприятности, если мы не покинем Белокаменный еще до рассвета. Смени свои повязки, поешь и переоденься. Я оставила на столе немного еды, - с этими словами Сеффида быстро вспорхнула с кровати, кидая встревоженный взгляд на занавешенное окно, и покинула комнату.
  В пище, принесенной Сеффидой, Тирейни столь упорно чудились отвратительные гнилостные нотки, что в конце концов она, не обращая внимания на то, с каким аппетитом поедает свою порцию Ключ, отодвинула от себя тарелку с остывшим жарким и занялась сменой повязок. Смазав покрытые коркой ожоги прохладной кашицеобразной мазью, Тирейни натянула на себя оставленные Сеффидой в изголовье кровати вещи: свободного кроя коричневую тунику наподобие той, что носила сама инме-ар, штаны из мягкой кожи и поношенные, но ладные сапоги. Поднеся тунику к свету, исходящему от одной-единственной свечи, девочка в замерла, почувствовав себя почти также, как тогда, в кабинете Иандрея, услышав название далекой столицы: материал, на первый взгляд показавшийся ей леном, наощупь был похож на плотный, но гладкий хлопок; свободные рукава, подол, почти прикрывший колени, и высокий воротник, схваченный красной нитью, были расшиты рунической вязью, а пуговицы, не дающие многочисленным складкам диковинного одеяния разойтись в стороны, оказались выполнены из белоснежной древесины. В этой странной, отнюдь не богатой и, должно быть, не слишком красивой одежде Тирейни почти не чувствовала себя человеком. И это было хорошее чувство.
  Вернувшаяся вскоре Сеффида, быстро оглядев ее, удовлетворенно кивнула:
  - Повезло, что мы примерно одного роста. За штанами мне пришлось побегать, было бы неприятно, если бы тебе не подошла и рубаха. Держи. Это тебе пригодится, - она торопливо протянула ей широкий пояс, на котором уже висели кинжал и кошелек. Послушно подпоясав тунику, Тирейни опасливо взялась за кинжал, с удовольствием отмечая, что ее провожатая позаботилась о том, чтобы на рукояти и ножнах не было выступающих железных деталей. - И вот еще. В рюкзаке по мелочи то, что может пригодиться нам в дороге. Плащ тебе придется поносить этот, я не взяла с собой смену... - она протянула Тирейни тяжелый шерстяной плащ и рюкзак.
  - Спасибо, - до глубины души тронутая и смущенная этой неожиданной заботой, Тирейни крепко сжала в руке обтянутую кожей рукоять кинжала. Ладонь ощутимо, но не неприятно потеплела. - У инме-ар красивая одежда.
  Сеффида тихо рассмеялась:
  - Инме-ар не носят одежду. Во всяком случае, не ту, что привыкли видеть на себе люди. От холода и солнца нас защищают потоки ветра и магии. Вскоре ты и сама это увидишь.
  - Но как же туника?
  - О, брось. Это ритуальная одежда, вынужденная мера для тех, кто выходит за пределы Фангана. В человеческих землях нам лучше не выделяться, но это не значит, что мы не можем сделать что-то свое, верно?
  Тирейни удивленно улыбнулась, натягивая на себя накидку и закидывая за спину рюкзак, ощутимо менее тяжелый, чем тот, который был при Сеффиде. Из-под ее тонкого плаща выглядывали длинные темно-зеленые "человеческие" шаровары и знакомого фасона туника. Глядя на ее светлые салатовые волосы и серую кожу, Тирейни гадала, как же тогда выглядят другие инме-ар: представители народа, никогда не задерживающегося в одном обличье дольше нескольких дней и не терпящего никаких схожестей со своими соплеменниками. Тирейни было почти страшно от мысли о том, что ей предстоит их увидеть. И предстоит ли?
  Сеффида затушила свечу и жестом позвала ее за собой. Уже выходя из комнаты, Тирейни замешкалась: ей вдруг показалось, что следует сказать что-то, прежде чем уйти в неизвестность.
  - Зачем я вам? - инме-ар оглянулась. В ее белых глазах плескалась мирная задумчивость.
  - Ты слышала. Моему народу нужен маг. Без человеческих способностей нам наверняка придется туго. Уже пришлось.
  - Но почему я? Вы рисковали, предъявляя советнику это безумное требование. Вы до сих пор рискуете, хотя прекрасно знаете, что рано или поздно они дали бы вам более способного мага.
  Посол развернулась к Тирейни. В светлом прямоугольнике прохода она была похожа на черного призрака.
  - Инме-ар не нужен сильный маг, преданный своему народу, семье или королю. Нам ничто другое не нужно более верности. Скажи, Тирейни, ты благодарна мне?
  - Всей своей жизнью.
  - Значит, я не ошиблась в выборе. Благодарность - лучшее из обязательств, обеспечивающее верность куда лучше приказов, угроз или лести. Идем, мешкать нельзя.
  Тирейни вышла за ней из комнаты, даже не оглядываясь для того, чтобы убедиться, не задержался ли Ключ.
  - Куда мы направляемся? - осторожно спросила девочка. В ответ инме-ар лишь усмехнулась.
  - Ты когда-нибудь была в Бехте?..
  Так, значит, Бехт. Что ж, тогда им действительно стоило выйти как можно скорее...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"