Родные давно позабыли номер его телефона. Броская некогда внешность Петра подустала и еле держит теперь в себе хоть какие-то краски. Он выцвел, ссутулился и старчески просел, когда-то потеряв всю молодость своей души. Одно из жизненных понятий всегда тяготило его - где бы напиться... Лишь раз, весною того года, сердце у Петра воспряло и забилось в исступлении у самой кромки живота - пришла Любовь! Но поступь у неё короткая была, и слились все, пошедшие за этим дни, в промокшую насквозь охмельную попойку. До восемнадцати часов от Рождества Христова в этот год, когда ЕЁ он снова встретил.
Сегодня сердце Петеньки наполнилось неведомой доселе огненной истомой. Ныне бредилось ему о счастьи дольше, чем вчера; ныне снилось о девчонках пышногрудых по ночам. Ему опять хотелось жить, как раньше - в первый день в роддомовской палате. Теперь ложился спать он, в одиночестве своём калачиком свернувшись, и обняв руками грязные разбитые колени. Он окружал себя теплом сырого одеяла, как в утробе матери - от недержания ему так становилось хорошо, что сердце убаюкивалось, и тело погружалось в упокой.
А утром солнце обречённо освещало полную заброшенность квартиры старого Петра. Он просыпался от света и Любви, вознёсшейся над этим хаосом и вечной разрастающейся грязью. Что ему теперь сухие козявки на полу, да гнилые остатки пищи за последние шестнадцать с чем-то лет. То ли дело - радостно, при свете в ванной комнате, увидеть новую щетину на вчера побритом в блеск лице... И всё лишь для того, чтобы в одиннадцать часов, единожды пройтись в душевном трепете за пивом в магазин; за кассой снова получить из рук ЕЁ немного сдачи (несколько копеек не доложит, ну и пусть). А иногда цигарок отопревших вместо сдачи получить - хоть никому не впрок, а Пётр перед сном покурит.
Ей было восемнадцать года три тому назад, и вряд-ли думала она, что есть на свете этот человек.
Ему ж не скрыть свой возраст никогда. И даже воробьи дворовые чирикают о том, как много лет прожил он в сером довоенном доме на углу.
... А стоило-ли долго жить, чтобы влюбиться в продавщицу в этот год!
Едва набрав немного денег на еду, он тратил их лишь на одну бутылку пива. Пётр бросил всё на чашу утопительной любви, и каждый день, с глубоким трепетом расплачивался с НЕЙ и получал копейки сдачи. В них тепло ЕЁ пленительных и тонких пальцев долго он ещё ловил своими грязными, замшелыми от старости, руками... Ловил!
А вечером раскуривал цигарки отсыревшей старый кислый табачок и сочно затягивался, громко проваливая свои дряхлые и старческие щёки. В его глазах блестели слёзы от обиды за свои, зачем-то прожитые большие годы. А во рту горчило от того, что был он слишком стар... Одно лишь отводило Петеньку от суицида - тёплая Любовь к товарной продавщице из отдела "Алкоголь". А ради трёх копеек сдачи из её красивых тёплых рук он тратил всё, что собирал, не на еду, а на одну бутылку самого простого пива.
Так проходили дни.
И каждым вечером он сизым голубем, курлычащим, пуская воздух вглубь бутылки за глоток, вливал в себя живительную влагу пива. И вспоминал теперь не жизнь свою, прожитую давно, а каждый миг на выходе из магазина, каждую секунду ЕЁ слов... как каждым выдохом ЕЁ он силился побольше воздуха набрать себе, вдыхая жадно аромат ЕЁ духов и запах рук...
А через двадцать восемь дней в Любви своей душа Петра изъелась, истощилась... И хоть он в старых складках на лице покорно выбривал щетину, телом всем безжалостно был Пётр стар. Поэтому случилось так...
Какого-то числа, прилежно утром он собрался в магазин, да вдруг в стекле на зеркале увидел страх... увидел Петенька себя... Глаза налились горькою слезой, и задрожали руки... он присел, сквозь ужас тела своего, с трудом едва не задыхаясь... за что ему сейчас ЕЁ слова; за что сейчас вся память о ЕЁ руках; за что ему теперь лишь снится ЭТА дурочка с отдела "Алкоголь", когда от старости Петра уже исходит вонь!...
И он упал на грязный пол прихожей и в отчаянье залился в плач, корявым старым пальцем расцарапав себя в кровь.
А вечером у сизого Петра в квартире медленно горел холодный свет. Он жадно перекуривал оставшийся табак в цигарках, тошно чмокая губами на затяжках и со свистом выдыхая кислый дым. В глазах стояли слёзы, на губах висел табак, а руки по-предательски дрожали старым телом. Пётр силился избавить свою душу от желания любить товарную девчонку в голубом халате, порванном у правого колена... Но - тело ныло, надрывался в сердце плач...
Вдруг, резкий приступ тошноты свалил его на грязный пол, и посекундно выдавая свист на выдохе, остался Пётр лежать, не в силах подняться над этой грязью... Не в силах подняться уже никогда... Он отравился кислым дымом отсыревших папирос, и тихо умер перед сном, не сдав четыре тёмные бутылки по 0,5...