Аннотация: Доброта меняет даже тех, кого не смогло изменить время.
К вечеру тень накрыла проспект. Солнце опустилось за дома, но висящая над прокаленным за день асфальтом духота не проходила. Водители и пассажиры прятались в кондиционированной прохладе салонов. Пешеходы спешили убраться подальше от выхлопных газов и пыли. Вялотекущая вечерняя пробка уползла в сторону Площади Победы. Заполнились полосы по направлению в город. Автомобили размеренно катились по Московскому проспекту в восемь рядов. Дневная суета покидала Петербург.
Семеныч стоял на поребрике. Машины появлялись из-под памятника, прозванного "стамеской", и приближались, набирая скорость. Кто-то разгонялся агрессивно, кто-то ехал не спеша. В плотном потоке появлялись разрывы.
В один из них, привычно перекрестившись, Семеныч и шагнул. Машины взвыли, пронося мимо резкий звук сигналов. И затихли, как только пешеход добрался до газона разделительной полосы. Вторую половину он преодолел намного легче. Красный глаз светофора на перекрестке с Ленинским проспектом создавал прорехи в движении автомобилей, которые позволяли добраться до тротуара чуть ли не прогулочным шагом.
На поребрик Семеныч ступил с видом победителя. Он ненавидел полированные чудовища, оставившие его без отца, и почти пятьдесят лет перебегал дорогу, считая это своеобразной местью. Правда, в последнее время бегать стало труднее. То ли машин в городе прибавилось, то ли Семеныч постарел. Но он упорно пересекал проспект, заставляя водителей нервничать, сигналить и посылать проклятия вслед наглому пенсионеру.
Магазин на этой стороне почти ничем не отличался от точно такого на другой. Но походы именно в него служили оправданием для ежедневных бросков через проезжую часть.
Как только Семеныч встал в очередь, за спиной раздался голос:
- Вы крайний?
- Да, - обернулся он, чтобы кивнуть, и увидел женщину в расшитом цветными оборками платье с ярким "цыганистым" платком на плечах.
Во всём остальном на цыганку незнакомка не походила. Ненатуральная блондинка, сохранившая частичку молодого задора, да еще и приобретшая с возрастом толику шарма, улыбнулась:
- Двигайся, - толкнула она Семеныча пальцами в поясницу.
Он хотел ответить что-нибудь вроде: "не указывайте". Но, не заметив злости в карих глазах, отвернулся и сделал шаг вслед за продвинувшейся очередью. В голосе блондинки слышались нотки доброты. От нее веяло чем-то знакомым, давно забытым, утерянным в юности.
Купив бублики, Семеныч постоял возле газетного киоска, но ни один из ярких заголовков внимания не привлек. Тем временем, заливавшая проспект тень поднялась к окнам третьего этажа. Движение машин приобрело вечернюю размеренность. На тротуарах стало меньше спешащих пешеходов.
Проезжую часть Семеныч пересекал нарочито медленно, ускорившись только в самом конце, чтобы увернуться от несущейся по крайней полосе маршрутки. Сделал последний шаг и увидел давешнюю блондинку.
- А... вы как... сюда... - пробормотал он и подумал, что она могла перейти на эту сторону по подземному переходу.
- Леша! Зебра!
- Любка? - неуверенно предположил Семеныч.
- Узнал! - облегченно выдохнула блондинка. - Сорок лет прошло, а ты совсем не изменился. Всё такой же невнимательный, и всё так же бегаешь через дорогу.
- Да я... в булочную...
Семеныч теребил в руках пакет. Он не мог сообразить, как вести себя. Когда-то они с Любкой жили в одном дворе, учились в одной школе. В студенческие годы у них даже случился небольшой флирт, который романом называть нынче стыдно. Семеныч не мог припомнить причину, по которой они встречались вдалеке от дома. Прятались от снега и дождей в чебуречных или кафе. Целовались на длинных эскалаторах. И возвращались домой по разные стороны проспекта, чтобы бдительные дворовые старушки ничего не заподозрили.
Но закончилась весна, и роман угас. А под Новый Год Любка укатила куда-то в Сибирь... чтобы объявиться через сорок лет.
- Пошли! - взяла она Семеныча под руку.
Ему показалось, что прохожие рассматривают их. Он не знал, куда девать пакет, и страшно этого смущался. Смотрел под ноги, чтобы не споткнуться в самый неподходящий момент.
У дверей кондитерской Семеныч остановился. Нахлынули воспоминания. Унесли в те времена, когда они вот так же под ручку гуляли по городу. Заходили в кафе, садились за дальний столик. Заказывали мороженое и, если были при деньгах, шампанское.
Семеныч вдруг представил заполненную студентами кондитерскую. Подумал, что выглядит нелепо в старой джинсовке, брюках и кроссовках. А пакет будет шуршать при каждом движении. Любка потянула его к дверям, но Семеныч уперся и едва заметно помотал головой. Он даже нашел оправдание:
- У меня денег нет.
- Ничего, я заплачу, - успокоила Любка. - Много мы заказывать не будем. Просто посидим.
- Нет... - уже отчетливо мотнул головой Семеныч. И произнес слова, которые не сказал сорок лет назад: - Пошли ко мне.
Они пили на кухне чай со свежими бубликами. Любка рассказывала о муже, о детях. Рассказывала с любовью и добротой, которых так не хватало Семенычу в жизни. Сам он коротко поведал о том, как женился, развелся и похоронил мать. Доливая чай, слушал Любку. Оказывается, она вышла за аспиранта и уехала в Красноярск. Заканчивала учебу уже там, преподавала в школе. Вырастила двух сыновей, помогает им с внуками. Мужа в прошлом году проводили на пенсию, и он взялся за учебник, который давно мечтал написать. Все у них хорошо. Все здоровы.
Постепенно разговор перешел на немногочисленных общих знакомых. Пенсионеры натужно вспоминали молодые годы, используя чай, как возможность сменить тему. Сказать перед очередным глотком: "А помнишь...", чтобы передать эстафету собеседнику.
Расстались, когда воспоминания стали повторяться. Давний роман оказался бедным на события, а ругать маленькую пенсию и жаловаться на здоровье не хотелось. Семеныч проводил Любку до метро - она остановилась у сестры на Петроградской. Смотрел вслед, пока цветастый платок не исчез за стеклянными дверями. И вышел из подземного перехода под светлое небо белой ночи.
Он долго не мог заснуть. Ворочался. Несколько раз поднимался и, не зажигая свет, бродил по пустой квартире. Подходил к окну. Смотрел на редкие автомобили и с сожалением ворошил в памяти прошлое, будто перебирал старые черно-белые фотографии. Вспоминал добрый взгляд и ласковый голос.
Возвращался в мыслях на сорок лет назад и понимал, что будь он тогда чуточку настойчивей, Любка могла стать его женой. И чем дольше Семеныч размышлял об этом, тем больше ему казалось, что жизнь после её отъезда потеряла краски. Что он не сделал тот единственный шаг, который мог изменить всё. Прошел мимо своей судьбы, и с тех пор вместо белых ночей его окружали обычные сумерки.
К утру, когда светофоры перестали мигать жёлтым, Семеныч провалился в беспорядочные сновидения. Словно проносящиеся мимо машины, мелькали давно забытые люди. Вместо звука сигналов в сон врывались вопросы, которые Семеныч не мог разобрать. От него ждали ответа, но он молчал. Люди исчезали, а на их месте появлялись другие. Сон наваливался неподъемной глыбой, давил безысходностью.
Проснувшись, Семеныч долго лежал, смотрел в потолок и вспоминал кошмарные видения. Размышлял о том, что Любка, уехав, увезла с собой доброту, которой так не хватало в жизни.
День прошел, как в тумане. Впечатления от тяжелого сна перемешались с воспоминаниями. Заглянувшее в окна послеобеденное солнце раздражало. Семеныч задёрнул шторы и сидел перед телевизором, не задумываясь, какую передачу смотрит. Лишь к вечеру, немного успокоившись, решил сходить в магазин.
Он сомневался, спускаясь по лестнице, стоит ли в таком состоянии переходить на ту сторону. Но все-таки встал на поребрик. И успокоился. Разноцветные автомобили вернули его в реальность. Прогнали сумбур сна, заглушили эхо неразборчивых голосов.
Семеныч перекрестился и шагнул на проезжую часть. Машины взвыли, стараясь отпугнуть, прогнать пешехода со своей территории. Но он благополучно достиг разделительной полосы, а потом и противоположного тротуара.
В магазине Семеныч прошёл к отделу, торговавшему спиртным. После недолгих размышлений купил коньяк со знакомой этикеткой - такой он брал на Новый Год. Придерживая в неглубоком внутреннем кармане бутылку, перешёл на свою сторону и на тротуаре вновь столкнулся с Любкой.
- Здравствуй! - улыбнулась она.
Он обрадовался:
- Привет! - и спросил: - Ты... ко мне?
- Да! Только ненадолго. У меня самолет через три часа. Я от тебя - сразу в Пулково.
- А... - Семеныч не знал, как спросить о багаже.
- Сын будет ждать в аэропорту, - угадала невысказанный вопрос Любка.
На кухне, включив чайник, Семеныч выставил на стол бутылку. Достал из холодильника блюдце с почти целым, стоящим на подрезанном торце лимоном и полкруга колбасы.
Любка подняла стопку:
- Будь здоров!
- Долгих лет! - ответил Семеныч.
Он похвалил провидение, надоумившее его купить коньяк. Ведь размышлял у прилавка, не взять ли в целях экономии водку.
- Я, вообще-то, по делу, - заявила Любка. - Вот! - она достала из сумочки прозрачный пакетик, в котором блеснуло серебро. - Это тебе!
На ладонь Семеныча лег кулон - зебра на цепочке. Металл казался бархатистым, теплым. Чернёные полоски создавали видимость рельефа.
- Это амулет, - пояснила Любка. - Он убережёт тебя от машин. Сохранит жизнь, если ты ошибёшься.
- Спасибо! - пробормотал Семеныч.
Хотел спросить, откуда вещица взялась у Любки, но она опередила:
- Это племянница. Она у нас экстрасенс. Настоящая колдунья. Я попросила, и она сделала. В общем - бери и не думай! Ленка - девка серьезная, если за что берется, то делает капитально, с гарантией!
Зебра так и просилась под рубашку. Семеныч никогда не носил ни медальоны, ни кулоны, ни просто цепочки. Даже нательный крестик хранил в коробочке, в ящике серванта. Там же лежали обручальное кольцо и институтский значок - скорее, не реликвии, а вехи на жизненном пути.
Семеныч держал амулет на ладони. Казалось, серебряная зебра излучала доброту. Совсем как выглядевшая заботливой мамашей Любка.
Заметив нерешительность, она повысила голос:
- Эх, ты! Зебра! Как был тютей, так и остался! Надевай! Я хочу быть уверенной, что с тобой ничего не случится.
Легкая фигурка скользнула за ворот рубашки. Семеныч поежился и прижал кулон рукой. Ему показалось, что на грудь скатилась капелька пота.
Проводить себя Любка не позволила. Остановилась под окнами. Подняла руку, прощаясь. Семеныч махнул в ответ и долго смотрел на проспект, пытаясь угадать маршрутку, увозившую Любку в Пулково. Сквозь стекло пробивался приглушенный шум - привычный, как тиканье часов. Долетали редкие гудки сигналов.
Укладываясь спать, Семеныч подумал, что скоро, вероятно, перестанет замечать серебряную зебру. Еще о том, что мог получить амулет лет сорок назад, если бы не постеснялся сделать предложение. И уже засыпая, сообразил, что племянница тогда в лучшем случае ходила в детский сад.
****
Теперь, перед тем как перейти проспект, Семеныч не крестился. Когда-то давно он услышал по телевизору, что христианские ритуалы сильнее языческих наговоров, и боялся повредить амулет. Прежде чем сделать шаг на проезжую часть, прижимал его ладонью к груди. И вспоминал Любку. Ее добрый взгляд.
Через неделю Семеныч заметил, что серебряная зебра не изменила поведение машин. Как и раньше, они не расступались, не останавливались. Неслись мимо, обдавая теплым выхлопом и возмущенно сигналя. Постепенно в душу стали закрадываться сомнения. И все чаще посещало желание проверить, действует ли амулет.
Шагнуть под колеса Семеныч не решился. Но однажды, стоя на поребрике, протянул руку, чтобы зацепить зеркало проезжающей машины. С резким хлопком автомобиль шарахнулся от тротуара. Его снесло к середине проезжей части. Мелькнуло оторвавшееся колесо. Ехавший по второй полосе джип вильнул и задел машину на третьей. Что с ними произошло дальше, Семеныч не видел. Все заслонила отчаянно тормозящая маршрутка. Визг покрышек ударил по ушам и затих. Остановились машины. Замерли люди на тротуаре. Лишь за газоном разделительной полосы продолжали шуршать шины. Автомобили, как ни в чём не бывало, ехали к площади Победы.
Над проспектом разнеслась замысловато сплетенная в неразрывную цепь ругань одного из водителей. Ему ответил другой. Хлопали дверцы, возмущенные голоса сливались в шум. Семеныч сделал шаг назад. Натолкнулся на кого-то спиной. Пробормотал извинения и скрылся в проходе между домами.
Дома он выпил рюмку коньяка и долго сидел за столом, бездумно глядя в одну точку, боясь подойти к окну. Казалось, стоит выглянуть, и все повернутся, поднимут головы, чтобы посмотреть на виновника аварии. В то, что амулет работает, он поверил сразу. Катившееся само по себе колесо оказалось очень убедительным.
Солнце спряталось за дом напротив, а потом и за горизонт. В полумраке белой ночи поблекли цвета, стихли доносящиеся с проспекта звуки. Семеныч выпил еще рюмочку и лег спать. Но выспаться не удалось. Как только он проваливался в сон, приезжали помятые машины. Сигналили, будто хотели что-то спросить. Ругались, хлопали дверьми. Укоризненные взгляды разбитых фар заставляли просыпаться. Семеныч смотрел на занавески, за которыми шуршали колесами редкие ночные авто, и снова проваливался в сон. А там его поджидали битые машины.
****
После бессонной ночи в голове образовалась пустота. Привычный шум проспекта лез в уши, раздражал. Чтобы не слышать его, Семеныч включил телевизор. Но угрызения совести заглушить не удавалось. Вина перед автомобилями заставила снять амулет. Серебряная зебра оттягивала ладонь. Казалось, она вобрала в себя тяжесть помятых во вчерашней аварии машин.
Семеныч зажал амулет в кулаке. Подошел к окну и долго смотрел на проспект. Непрекращающееся движение казалось рекой времени, которую он вчера ненадолго остановил. Внес сумятицу в размеренное движение. Заставил множество людей опоздать домой, на свидание или на работу.
Непрерывный поток, пусть не такой плотный, появился задолго до рождения Семеныча. И будет существовать после его смерти. Не стоит пешеходу вмешиваться в бесконечное движение автомобилей.
Кулон занял место в шкатулке. Семеныч столкнул пальцем с обручального кольца цепочку. Прикоснулся к крестику и засомневался, можно ли хранить рядом с ним языческий амулет. Улыбнулся: сюда попадали вещи, отжившие свое. Ставшие символом прошлого. Годные лишь на то, чтобы давать повод воспоминаниям.
****
Вечером Семеныч вновь стоял на поребрике. Смотрел, как проносятся мимо разноцветные машины. Тихие или громко рычащие. Большие и маленькие. Быстрые и медленные.
Поток то ускорялся, то снижал скорость. Дышал, как живой, накатывался бесконечной чередой автомобилей. Они уезжали в город, чтобы прижаться к обочинам или спрятаться во дворах. Казалось, мимо проносится жизнь. Улетают секунды, минуты... Проходят часы и дни. Там - на асфальте, стальные рычащие монстры живут своей жизнью. Все они молоды, быстры и непреклонно движутся к только им известной цели. А на обочине мир медленно тащится, с трудом расталкивая идущих по тротуару людей. И чем дальше от поребрика, тем спокойнее и безопаснее жизнь. Во дворе, в тени старых тополей она замирает, объединяя прошлое и будущее. Там можно встретить древние скрипучие качели и услышать смех детей, у которых все впереди.
Семеныч стоял перед проезжей частью, пока не вспомнил слова Любки: "Эх ты! Зебра!" Даже в воспоминаниях голос обволакивал добротой. Наверное, она так же разговаривала со своими детьми. И точно так же беспокоилась, чтобы какая-нибудь случайность не оборвала их жизни.
Расстраивать её не хотелось. Семеныч медленно, пересиливая привычку, сделал шаг назад. Постоял в нерешительности, перекрестился и направился к подземному переходу. Спускаясь в гулкий тоннель, он подумал, что амулет защищает от автомобилей, даже оставшись дома. А когда вышел из перехода понял: лучше всяких амулетов защищает осознание, что кто-то помнит о нас и желает добра.