Камень не хотел спускаться в долину без нового копья. Он не боялся людей у реки, более того - ощущал их и знал, что они истинны, однако жизнь приучила его к осторожности. Наконечник копья, которое так хорошо и долго бродило с ним вместе, два солнца назад сломался о кость оленя. Выследив подранка и извинившись перед ним, Камень его прикончил. Оружия у странника оставалось немало: копьеметалка и дротики, и ножи, и прекрасный топор из зеленого камня. Но охотнику никак нельзя без копья - это его жезл, знак могущества...
Потому, поднявшись на холм, с которого отрывался вид на речную долину с далёкими дымками костров, рядом с маленьким родником Камень нашел пещерку - скорее, углубление в скале, и стал готовиться к долгому привалу. Прежде всего - огонь. Весна уже вошла в эти края, но смертельное дыхание ледяных пустынь севера всё же ощущалось и здесь. Он разложил собранный по дороге хворост, достал из заплечного мешка огненные палочки и сухие грибы, под прикрытием камней сотворил костёр, и недолго просто сидел рядом с ним, впитывая живое тепло и отдыхая.
Потом резво вскочил на ноги, потянулся своим большим телом, яростно поскрёб под кожаной курткой в месте, где его цапнула особо вредная вошь, и взялся за дело. Из своего чудесного мешка, словно бы вмещающего все полезные вещи мира, он извлёк несколько отбойников - каменных и из оленьих рогов, а потом - мешочек с кремнёвыми заготовками.
Он наколол эти ломти за много дневных переходов отсюда, от найденного им в обвалившемся речном берегу большого валуна. Наружу из земли торчала лишь его верхушка, но Камень чутьём потомственного мастера понял, что это очень хороший материал. Чутье, впрочем, могло и подвести и добрый на вид валун внутри мог оказаться трухлявым. А чтобы проверить, надо было его выкопать. Сняв обычно носимую им на шее фигурку Матери-земли, вырезанную из клыка мясной горы ещё его дедом, Камень попросил её о помощи. Вообще-то, Мать лучше всего помогала женщинам, а мужчины чаще обращались прямо к Небесному Зверю. Но в данном случае дело было полностью в её власти.
Камень работал топором, палкой и руками, пока полностью не освободил валун от земли, вежливо поговорил с ним, успокаивая, и постучал по нему одним из отбойников. Валун пропел звонкую песенку, радостью отозвавшуюся в сердце мастера - да, это был прекрасный материал. Камень убедился в этом, когда, примерившись, резко ударил по валуну большой круглой галькой, отколов солидный кусок.
Густо-коричневый кремень был прекрасен - блестящий на сколе, без всяких цветных вкраплений, красивых, но делающих материал слабым. На ближайшем привале Камень наколол из желвака заготовок для отличных ножей, наконечников дротиков, скребков для обработки шкур и шильев для их сшивания. Они понадобятся и ему самому, и людям, с которыми он будет встречаться и которые отдадут за его изделия разные вещи и еду.
Но теперь было нужно новое копьё, и он выбрал самый большой ломоть, с одной стороны ещё сохранивший грубую каменную кожуру. Присев на небольшой валун, Камень расставил ноги, на правом бедре расстелил кусок оленьей шкуры, и, прижимая заготовку к ноге, начал мерно обстукивать её самым большим отбойником из гальки - вязким, но достаточно жидким, чтобы не портить будущее изделие.
Дело спорилось - при каждом новом выверенном ударе камень звонко вскрикивал и от него отваливался плоский кусок, точно такой, какой задумал отбить мастер. Он переходил от большого отбойника к маленькому, потом - к инструменту из рога, и вскоре проявилось сердце камня - копьё. Мастер изначально видел его в бесформенном куске, и лишь отсекал лишнюю плоть. Таково было его тайное умение, данное Матерью-землёй, и потому прозвали его Камнем - еще на далёкой родине.
Он прервал работу, и мысли его унеслись к морскому берегу, где он впервые увидел мир. Заросшие жёсткими кустами прибрежные обрывы, обширные пляжи, на которые прибой выбрасывал добрые и вкусные ракушки, манящие призрачные острова на горизонте... Он был счастлив там, ловя весёлую рыбу с прибрежных скал, ныряя к сплошь обросшими аппетитными моллюсками подводным валунам. Пока Небесный Зверь не велел Матери-земле отправить его в бесконечный путь...
Камень стряхнул видения. Наконечник был уже почти готов - широкий, листообразный, плавно сводящийся к острию. Камень знал, что он прослужит долго, лишь утончаясь от затачиваний, пока не превратится в узкое жало и не сломается, когда жизненная сила в нём иссякнет. А первую заточку следует сделать сейчас. Маленьким костяным отбойником мастер стал с легкими щелчками отделять от края наконечника каменные чешуйки, добиваясь остроты, способной пробить шкуру не только оленя, но и медведя, а если повезет, то и мохнатой мясной горы.
Можно было бы уже отдохнуть, но Камень хотел дотемна сделать ещё одно дело. Оставив свои пожитки у пещеры и захватив лишь топор и пару дротиков на всякий случай, он спустился по склону, поприветствовал и быстро срубил примеченный утром молодой ясень. Обрубил зеленые ветки, отделил прямую палку нужной длины и снял с неё кору. Потом вернулся к биваку и положил палку на защищающие костёр камни - будущее древко должно было прокоптиться для крепости.
К этому времени охотник уже ощущал голод, но привычно не обращал на него внимания. Теперь можно было подумать и об этом. Камень распаковал уже хорошо созревший олений окорок и острейшим маленьким ножом в форме ивового листа стал отрезать от него полоски плоти, натирал их смесью добытой из золы соли и трав, слегка обжаривал на палочке над костром и с урчанием поедал. Насытившись, накалил в костре несколько булыжников, вскипятил ими воду в туеске, заварил смесь сухих трав и ягод из другого мешочка и долго сидел у костра, прихлёбывая напиток и предаваясь своим мыслям. Потом, свернувшись калачиком и, не обращая внимания на насыщающихся вшей, заснул в пещерке.
Солнце уже стояло высоко, когда Камень спустился в долину. На плече он нёс прекрасное новое копьё с острым наконечником, прикреплённым берёзовым варом и оленьими сухожильями к прочному, отполированному песком древку. Охотник шёл к кострам у реки, всё яснее ощущая сущности тамошних людей и являя им свою.
***
Хотя Пётр не раз видел, как ребята из лаборатории готовят Аппарат к работе, его интерес к этому священнодействию не ослабевал. Для него, археолога, физика была непроходимой чащей, так что разговоры о торсионных полях, новой теории эфира и прочих подобных вещах он попросту пропускал мимо ушей. Главное, что Аппарат (Пётр игнорировал длинную абракадабру правильного названия) работал.
Лаборанты в белых балахонах под командой доктора наук Алексея Никифоровича Заболоцкого - Лёхи для Петра - бодро суетились в зале Императорского института экспериментальной археологии среди стоящих на постаментах огромных блестящих колец и конусов, подключённых к мощным компьютерам, голографических проекторов и прочей устрашающей машинерии. Сегодня в физической лаборатории был праздник: каждая минута работы Аппарата стоила огромных денег, время это строго лимитировалось государством, и археологам доставались от него лишь крохи - остальное забирали космос, оборонка, сельское хозяйство и прочие насущные отрасли.
Но доктор Пётр Зёмов радовался и этому - чудо, свидетелем которого он становился каждый раз, когда участвовал в эксперименте с Аппаратом, с лихвой окупало все ограничения. Археолог не раз вспоминал по этому поводу закон, сформулированный более ста лет назад одним учёным и писателем-фантастом: "Любая достаточно развитая технология неотличима от магии". Вряд ли автор этой максимы сам до конца осознавал, насколько был прав...
- Зёма, готово, через пятнадцать минут можно начинать. Давай пока свой мосол.
Завлаб доктор Алексей Заболоцкий начисто не походил на солидного учёного: красномордый детина с копной жёстких чёрных волос, любитель водки и "кокоса", матерщинник и самозабвенный распутник, он производил бы впечатление недалёкого жлоба - если бы не острый и спокойный взгляд маленьких серых глаз. А при виде Петра в нём с некоторых пор мелькала и тень недоумённого почтения.
Сперва, впрочем, Заболоцкий был категорически против участия в экспериментах археолога ("архиолуха", как он говаривал, ничуть не беспокоясь, что оскорбит почтенный институт, в котором трудился). Алексей Никифорович, несмотря на то, что работал с машиной, основанной на принципах, еще полвека назад считавшихся лженаукой, был упёртым материалистом и на дух не переносил всяческую "чертовщину". Однако вскоре вынужден был склониться под тяжестью фактов.
"Когда уважаемый, но пожилой учёный утверждает, что что-то возможно, то он почти наверняка прав. Когда он утверждает, что что-то невозможно, - он, весьма вероятно, ошибается", - процитировал он как-то по этому поводу другой сформулированный тем же писателем закон - когда их трения в Петром остались в прошлом и они вместе мирно выпивали в баре после напряжённого дня.
Цитата, правда, была не совсем к месту, и дело не в том, что до пожилого возраста обоим было неблизко: просто в этом случае Пётр не ощущал себя учёным. Он был им, составляя план раскопок, рисуя схемы становищ и могильников, сортируя и классифицируя находки, описывая их, вставляя в таблицы ископаемых культур, а потом трудясь над статьёй в "Российскую археологию". А при работе с Аппаратом... да какой там учёный - скорее, экстрасенс, медиум, шаман...
Лёхе, однако, такие материи были чужды. Он просто испытывал научный трепет перед результатами их экспериментов и прекрасно понимал: чем их больше, тем ярче светит ему "нобелевка" по физике.
Аппарат работал, и с каждым разом всё лучше, хотя ещё несколько десятилетий назад любой физик расхохотался бы, услышав обоснование принципов этой работы. Хоть Пётр и не мог изложить их языком формул, но философский смысл осознавал. Во Вселенной связано абсолютно всё, и это не просто многозначительная фраза. В частности, любой контакт между телами взаимно изменяет их, и это "клеймо" остаётся навечно, сохраняясь в энергетической ауре предметов. И - что главное - был найден способ эти ментальные "шрамы" отслеживать и строить на их основании историю тела. Буквально расспрашивать его о прожитой жизни.
Аппарат способен был считывать с полей любого физического предмета все события, которые происходили с ним за весь период его существования, а компьютеры эту информацию обрабатывали и систематизировали. Позже к Аппарату додумались подключать голопроектор, который мог воссоздавать эти истории визуально. Конечно, обычно событий было так много, что машина фиксировала лишь невнятный хаос. И вот тогда выяснилось, что значение имеет и какой именно вопрос задаётся, и главное - кто его задаёт. Грубо говоря, лишь оператор-специалист, понимающий контекст предмета, знает, на что обращать внимание при его исследовании, а что пропустить. И если дать ему возможность координировать процесс, голоизображения становятся гораздо чётче и понятнее.
Зёмов вспомнил, как впервые исследовал артефакт, который сам же нашёл во время институтской экспедиции на Марсе, в долине Кидонии - центре погибшей десятки миллионов лет назад от удара астероида цивилизации. Жидкая атмосфера Марса, почти полное отсутствие осадков и микроорганизмов способствовала прекрасной сохранности артефактов. И эта планета гораздо легче расставалась со своими сокровищами, чем сжимающая их своей плотной и богатой почвой Земля. Манипулируя из защищавшего от жёсткого излучения бункера роботом-раскопщиком, Пётр извлекал многочисленные находки в руинах древней имперской столицы неподалёку от Лика - грандиозного заупокойного храма, очевидно, одного из выдающихся правителей. Храм в форме смотрящего ввысь лица земляне впервые увидели на снимках со спутника и долго не хотели верить в его рукотворность.
Находок тут было очень много и вместе они рисовали картину величественного мира сильных и жестоких существ, произошедших от местных земноводных рептилий - некогда Марс был обильно увлажнён. Но письменность этой культуры расшифровке не поддавалась, ибо основана была на нечеловеческой логике. Так что пока оставалось лишь работать с вещами.
Одну из них - странной, но изящной формы чашу из золотого сплава, найденную Петром в Кидонии - через несколько месяцев после его возвращения с красной планеты исследовали в институте Аппаратом. Зёмова долго инструктировали, прежде чем позволили надеть шлем оператора. Алексей при этом корчил недовольные рожи и отпускал колкие замечания, но против приказа директора института ничего поделать не мог.
Пётр вспоминал сейчас нахлынувшие на него чувства, когда он был подключён к Аппарату и тот начал анализ вещи. Чуждые образы нахлынули на него и его сознание утонуло в хаотическом калейдоскопе впечатлений - сначала оно просто не в состоянии было разобраться в мешанине странных пейзажей, интерьеров и существ в них. Но в конце концов, словно помимо воли, Пётр начал вычленять некие точки - что-то знакомое ему, попадавшееся при изучении марсианской цивилизации. И стал отдавать мысленные команды компьютеру - что-то пропустить, что-то замедлить, отделял не относящиеся к картине детали. Всё это происходило почти на интуитивном уровне. Собственно, он занимался своим прямым трудом, только когда он работал на раскопках, он расчищал следы давней жизни от покрывающей их земли, а сейчас - высвобождал из не менее толстых слоёв времени. Сначала пёстрое бессмысленнее мельтешение, воспроизводимое в центре зала голопроекторами, продолжалось. Но постепенно оно стало принимать более осмысленные формы. Всё чаще мелькали связные отрывки какой-то невероятно чужой, но жизни - жизни разумных существ.
Картины становились всё устойчивее и длительнее, так, что мозг учёных успевал хотя бы частично осмыслять их. И вдруг появилась совершенно чёткая сцена - словно открылось окно в иной мир. Огромный, уходящий вдаль тёмный зал с какими-то невероятными, фэнтезийными колоннами и странными статуями. Однако вскоре стало понятно, что часть из них - живые существа. Учёные узнали их по реконструкциям останков - вымершие разумные рептилоиды Марса. Огромного роста, опирающиеся на две могучие лапы и не менее основательный хвост. Тела покрыты ороговевшей кожей - у кого голубовато-серой, у кого темнее, со сложным узором. Вытянутые черепа с костистыми гребнями, снабжённые множеством острых зубов пасти, из которых то и дело быстро выскакивали длинные языки. От узких глаз со змеиным зрачком к ушным отверстиям шли глубокие жаберные щели, но учёные знали, что эти неведомые твари обладали и подобием лёгких.
А для Петра они вдруг перестали быть неведомыми! Он понял, что не только может слышать мысли этих миллионы лет назад превратившихся в прах существ, но и знает, и чувствует то же, что и они! Голопроекторы показывали свадьбу, и не простую: браком сочетались отпрыски двух веками враждовавших кланов - символический конец вражды. Самца, держащего передними перепончатыми конечностями ритуальную чашу, благословляющую союз, звали Эстойлзз, а самку - Аиилла. И... да, они были влюблены! История марсианских Монтекки и Капулетти завершалась счастливо.
Мир, который люди зовут Марсом, его древние жители называли Эгроссимойон, и процветала на нём обширное, на половину планеты, царство. Божественная личность, стоящая во главе его, получила власть от великого Аделинаам - Солнца. Но оно не было богом, а лишь воплощением единого всемогущего существа - Хозяина вселенной.
Всё это и многое другое Пётр познал за секунды, потом это знание стало слишком огромным для его разума, и он потерял сознание.
- Что это... было?! - первое, что услышал он, когда очнулся от поднесённой к его носу кем-то из лаборантов ватки с нашатырём. Алексей выражал своё изумление громко и нецензурно. А Пётр и сам ничего не мог понять. Сцена в храме исчезла сразу, как археолог упал в обморок. Он потом так и не смог воспроизвести её и узнать, чем окончилась эта любовная история, хотя ещё несколько раз работал с чашей. Были другие сцены, тоже очень интересные, но Эстойлзз и Аиилла остались лишь в памяти компьютера.
И в памяти Петра, который помнил всё до мельчайших подробностей - не только то, что видел, но и что узнал и почувствовал. Первое время никто из учёных не верил его рассказам, институтское начальство гнало его на обследования к психиатрам, а Алексей крутил пальцем у виска и исходил сарказмами. Но когда стало ясно, что Зёмов может читать древние марсианские тексты - с каждым разом всё лучше, когда он, не будучи лингвистом, объяснил специалистам принцип этой письменности и те убедились, что всё сходится, его коллегам пришлось признать чудо.
Ксенопсихологи, правда, назвали его "спонтанным вхождением в ноосферу аутентичной цивилизации" и даже подвели под это сложную базу, которую Пётр так до конца и не понял. У него же была собственная теория. Он скрывал, но с детства знал, что обладает ещё одним чувством, которого не было у большинства людей: часто предвидел, что произойдёт в будущем, или что его собеседник скажет в следующую минуту, или вообще знал про него вещи, которые никак не мог знать. Особенно эта способность обострилась у него в ранней юности, после постигшей его тяжёлой депрессии с приступами сомнамбулизма, ночного ужаса и паническими атаками, иногда переходящими в галлюцинации. Препараты и несколько сеансов психокоррекции помогли ему, хотя в постановке диагноза врачи затруднились. А Пётр с тех пор заметил, что "прозорливость" его стала сильнее и глубже.
Он не видел особенного прока в своих способностях - скорее, это было утомительно, а пользы почти не приносило, хотя он порой пользовался ими, например, на экзаменах. Но теперь, в сочетании с Аппаратом, их истинное предназначение, кажется, проявилось. Он многократно работал в лаборатории с различными древними артефактами, уже земными, и каждый рез результаты потрясали. Слухи о его работе расходились, и не только по научному миру, так что в институт выстроилась очередь вещей на исследование. Их было слишком много, чтобы принять все - дирекция вела переговоры лишь с избранными просителями. До Петра даже дошло, что институт посетила делегация из Ватикана, и ему заранее было не по себе от предстоящей в связи с этим работы.
Но сегодняшний предмет, которой Лёха непочтительно обозвал "мослом", никаких особенных трудностей не сулил. Пётр не очень понимал, каким образом даже старейший музей Чешской губернии смог добиться, что его вещь поставили в очередь на исследование. Хотя, конечно, кость была любопытной и довольно известной в среде палеоантропологов. Нашли её уже давно и сначала даже не поняли, что имеют дело с частицей человека. Под виноградниками на окраине моравского городка почти сто шестьдесят лет назад открыли одну из самых знаменитых стоянок охотников верхнего палеолита. Слои костей людей и съеденных ими животных, останки жилищ, множество каменных и костяных орудий... Полагали, что группы бродячих людей собирались тут для большой совместной охоты.
Что касается обломка бедренной кости возрастом в двадцать семь тысяч лет, то он бы благополучно канул в музейных фондах, не проведи кто-то его палеодиетологический анализ. И тогда выяснилось, что обладатель кости, про которого ещё можно было лишь сказать, что он был очень рослым и сильным, в первой половине жизни питался исключительно морской рыбой и моллюсками. Но ближайшее море до места, где кость была найдена, очень далеко, а при жизни человека было ещё дальше. И путешествовали в палеолите исключительно собственными ногами. Получалось, что некто прошагал сотни и сотни километров по Европе ледникового периода - по диким горам, дремучим лесам, снежным равнинам...
Возможно, он был величайшим путешественником всех времён и народов. Во всяком случае, Пётр был очень рад, что у него есть возможность заняться косточкой. Он открыл ящик, в котором пребывал бережно укутанный в белоснежную ткань "мосол", и передал его Алексею, который осторожно положил его в приёмник Аппарата. А Пётр сел в рабочее кресло и почувствовал, как на голову его надвинулся шлем.
***
Шатёр прорицательницы навевал на Камня тревогу. Дело было не в вещах силы, хотя их тут было много и при этом странных. Даже изображения Матери здешние люди делали чуднЫм образом: не вырезали из камня, кости или дерева, а лепили прямо из самой Матери-земли, замешивали её с водой, а затем обжигали в костре. Для Камня это было делом невиданным, но он бродил по миру так долго и видел так много таинственных вещей, что уже не очень им удивлялся.
Но вот что его почти пугало - он никак не мог ощущать сидящую перед ним женщину. Была она очень стара - не меньше четырёх, а может, и пять десятков вёсен и зим видели эти пронзительные глаза, устремлённые на Камня из-под вязаной, богато расшитой ракушками шапочки. Она была похожа не на здешних невысоких темнокожих людей, а, скорее, на самого Камня и его далёких родичей: крупная, светлая, с прямым выдающимся носом и высоким лбом. Половину её лица оттягивал книзу обширный старый шрам - возможно, след медвежьей лапы. Камень даже удивился, что женщина сумела выздороветь после такой раны.
Но ощутить дыхание её жизни, посмотреть её глазами, почувствовать то же, что и она Камень не мог никак - словно и впрямь перед ним был оживший мертвец. Может, кто-то похитил её душу? Быть рядом с такими людьми опасно...
- Нет, моя душа на месте, - раздался вдруг голос, ясный и звонкий, словно говорила совсем молодая девушка, а не древняя старуха.
Камень вздрогнул от неожиданности, но колдунья не обратила на это внимания.
- Ты не слышишь меня, потому что далёк от настоящей силы, - продолжала она. - Всё меньше в этом мире остаётся слышащих, как ты. А таких, как я, уж почти не осталось - из всего рода людей не больше, чем пальцев на двух руках.
Камень не знал, что ответить. Он пришёл к великой прорицательнице в надежде, что она укажет ему новый путь в его бесконечном странствии. Он обращался к таким людям и раньше - когда чувствовал, что больше не видит, куда идти. Как и теперь, в этой речной долине, где люди с незапамятных времен собирались для того, чтобы устроить совместную охоту, а после - великий праздник.
- Ты не слышишь меня, потому что я могу закрываться, - вещала между тем колдунья. - Но сейчас я откроюсь.
Откуда-то в её руках появился маленький бубен и колотушка, которой женщина стала легонько постукивать по туго натянутой оленьей шкуре. Вибрирующие звуки расходились в дальние дали, словно круги по воде. Удары становились резче, а звуки громче. Глаза провидицы закатились - она ушла в другой мир, а звуки бубна стали одним непрерывным звоном, в который Камень канул, словно в глубокую воду.
И вдруг он ощутил сидящую перед ним - как ещё никого и никогда. Он даже не представлял, что человек способен скрывать в себе такие бездны.
Исчез и шатер со всеми его вещами силы, и земля, и небо. Они словно парили в пустоте, а вокруг сияли невозможно далёкие звёзды. Но пустота эта была пронизана связями - Камень не мог бы выразить это словами, но он ощущал теперь не только всех людей, которые жили в его мире, но и всех, живших и умиравших от начала времён. Поистине, провидица была величайшей слышащей.
- Раньше такими были мы все, - сказала она.
Вернее, ничего не сказала, но Камень её услышал и продолжал слышать:
- Небесный Зверь устроил так, что мысли людей были едины - от первого мужчины, которого Он слепил из земли, и первой женщины, которую Он сделал из плоти мужчины. И они всегда слышали друг друга - и на своей родине, путь куда нам теперь закрыт, и в этом мире, куда Он выгнал их, когда они обманули Его.
Камень, конечно, знал эту историю, но сейчас он не просто слушал, а переживал её сам. Он познал безмерную горечь прародителей, изгнанных с драгоценной родины - о, как Камень хорошо понимал их! - их страдания от тяжести этого мира, его страшных законов, грубых и хрупких человеческих тел. И безумную боль, когда один из их сыновей убил другого и Зверь велел Матери-земле наказать его. И радость, когда у них родился другой сын.
Боль и радость, рождение и смерть всего их потомства ощущал сейчас Камень. И знал, что они продлятся и после него, до конца времён.
Но словно вода, пролитая на раскалённый песок, в людях неуклонно исчезало ощущение их единства. Они становились сами по себе, замыкаясь в границах своего рода, своей семьи, самих себя. Камень вздрогнул, осознав, что так будет до тех пор, пока каждый человек не окажется в абсолютном одиночестве, как в тесной пещере, запертый в собственном теле. Охотник ощутил нашествие ужаса - словно лев бросился на него из тьмы. Но тут звук бубна, который стал для него уже неслышен, как биение собственного сердца, прервался.
Камень вновь сидел на земле перед старой уродливой женщиной, по-прежнему закрытой для него.
- Расскажи мне, кто ты, - велела она тем же звонким голосом. - Я вижу это, но хочу услыхать твои слова.
Камень послушно начал рассказ, как будто вновь переживая всю свою жизнь. Он говорил о детстве и юности у моря, о дедовских и отцовских уроках охоты и работы по камню, об исчезновении отца в морских водах, когда он на утлой лодчонке отправился к далёким островам. О смеющейся девушке в венке из цветов, чьё лицо было подобно летней луне в ясную ночь, цветных бусах на её стройной шее, крепких ногах, ступающих по прибрежным камням... Девушке из рода Камня, для него запретной.
О жарких ночах вместе с ней - в небольшой пещерке в обрыве над морем, где они счастливо засыпали на душистых травах под шум прибоя. О гневе старших в роде, когда уже невозможно стало скрывать то, что в ней зреет новый человек. О его собственном гневе и ужасе, когда род изгнал их.
- Ты и она не должны были делать так, - сказала прорицательница. - Люди одного рода часто рождают испорченных детей. Брать жену из другого рода - закон.
- Я знаю, но мы не могли иначе, - глухо отвечал Камень. - Но и они не должны были изгонять нас...
- Такова воля Матери-земли, - склонила голову колдунья. - Она побудила вас ко греху, она привела тебя сюда.
Но Камень так и не узнал, каким был бы его ребёнок. Невероятная боль вновь накатила на него при воспоминании о той уединённой поляне в обрамлении невысоких холмов, где он оставил свою женщину с сыном, а сам отправился на охоту. А придя, увидел разорённый шалаш, следы борьбы и крови, и семьи его не было.
Всю ночь и большую часть дня шёл он по следам похитителей, пока не нагнал их - уже на границе великого горного края, в узкой расщелине. Приземистые сильные мужчины - их было, как пальцев на одной руке и ещё один - сидели вокруг костра и жадно ели, выхватывая из огня дымящиеся куски опалённого мяса.
Следящий за ними из кустов Камень всё пытался высмотреть, где же его жена и сын, пока не понял, ЧТО за мясо пожирали чужаки. Безумная ярость охватила его, и рука окостенела на копьеметалке.
Первый дротик с чмоканьем прошил шею одного из пирующих, за ним полетел ещё один, и ещё. С диким криком охотник выскочил из кустов, и его копье пригвоздило к земле одного их противников, схватившегося за суковатую палицу. Камень выхватил топор и в два прыжка оказался рядом с врагами.
Всё было кончено быстро. Покрытый чужой и своей кровью Камень опустил топор и глядел на лежащих вокруг чужаков. Кто-то из них ещё стонал и пытался подняться. Охотник съел сердца их всех. Потом собрал то, что осталось от его семьи, и долго рыдал над этим, выкопал яму, положил к останкам цветы, и еду, и лучшие ножи, и набор для шитья, и флейту, которую недавно вырезал из кости для сына. Засыпал могилу, взвалил на неё несколько валунов и ушёл, не оглядываясь. С тех пор так и шёл.
- Почему люди бывают, как медведи?..
Его лицо выражало ужасную муку.
- Медведи живут, как могут. Но человек должен жить, как должен, - отвечала старуха. - Им нельзя было делать то, что они сделали, но и тебе тоже. Это против того, что хочет Небесный Зверь. И в тех чужаках, и в тебе тоже, частица души первого братоубийцы. Люди смешались с его потомством, потому всё реже рождаются истинные люди и мир становится хуже. Долгий путь предстоит нам, чтобы очиститься.
Камень ещё рассказывал старухе о пройденной им дороге: пронзающих небо горных пиках, смертельных ледяных равнинах, глухих лесах, в которых можно кануть, словно на морское дно. О бескрайних степях, поросших травами, скрывавших рослого охотника до макушки, об огромных стадах животных, заполнявших эти равнины до горизонта, о степенно бредущих по заснеженным просторам вереницам ревущих мохнатых мясных гор с огромными загнутыми клыками.
На пути своём Камень встретил множество людей. Они выглядели и одевались различно и говорили на разных языках. Охотник учился понимать их, сидел с ними у костров, с трепетом заходил в их таинственные пещерные святилища, охотился с ними и обменивался вещами. Иногда приходилось и сражаться, но Камень старался больше никого не убивать.
Не было ногам его покоя в странствиях по телу Матери и вечными вопросами к Небесному Зверю: "Кто я? Откуда я? Что случилось со мной? Куда я иду?"
Камень закончил рассказ, словно сделал последний скол на создаваемой им вещи, и замолк. Колдунья извлекла из мешочка на поясе горсть маленьких дисков - из разноцветных каменей, и из кости, и из дерева, метнула их наземь. Долго всматривалась в полученную конфигурацию и, наконец, подняла глаза на охотника.
- Твой путь окончится здесь, - непререкаемо произнесла она, и Камень вздрогнул.
- Но... - произнесла она после паузы, вновь замолкала, а затем продолжила, - не совсем. Я точно не знаю, что будет - мой внутренний глаз туманится. Но знаю, что Небесный Зверь хочет от тебя чего-то ещё.
Камень понял одно: его ждёт долгий отдых. И он был рад этому.
***
Пока Аппарат, тихо попискивая, обрабатывал данные, Пётр погрузился в раздумья, что служило неплохой разминкой перед работой. Основной сферой его научных интересов был не палеолит, а архаичные цивилизации и первые империи - почему его, собственно, и включили в марсианскую экспедицию. Но эти самые цивилизации произрастали на Каменном веке, как роскошный сад на огромной замшелой скале. И, конечно же, доктор Зёмов много думал над тёмным вопросом о бурном развитии человеческой культуры, случившемся около двенадцати тысяч лет назад. Не на пустом месте же произошла пресловутая "неолитическая революция", с которой тоже далеко не всё ясно. Ей должно было предшествовать... что?..
Конечно, в своих учёных статьях и докладах Зёмов не мог, да и не хотел смешивать научные данные с богословием. Как говаривал по этому поводу один великий русский учёный: "Не путайте Божий дар с яичницей". Но в частных разговорах, а, тем более, в размышлениях Пётр не был связан этим правилом. И ещё он понимал, что всё равно невозможно, собираясь на раскопки, оставлять свою веру дома, а идя в храм на литургию, оставлять научные знания в институтском кабинете.
Поэтому для него Эдем располагался где-то в Восточной Африке, Адам и Ева были Богом сотворёнными - посредством эволюции - первыми Homo sapiens, а бывшие до них - всего лишь полуразумными обезьянами. Регрессивные неандертальцы и денисовцы происходили от братоубийцы Каина и первыми начали бродить по лику земли. А род сапиенсов продолжил третий сын прародителей - благочестивый Сиф. И, конечно же, ранняя человеческая история представляет собой постепенный трагический процесс утраты людьми знания о Боге Живом и сползания во мрак язычества и поклонения бесам.
Если рассматривать палеолит с этой точки зрения, то получается, что истинная вера тогда сохранялась куда сильнее и чётче, чем в пору древних цивилизаций. Только сегодня люди палеолита не могли рассказать, как ощущали и этот мир, и мир невидимый, не могли опровергнуть научную клевету, что они, как дети, обожествляли природные силы.
Пётр был уверен, что трактовка изгнания из рая как памяти о начале земледелия, неверна. Бог вверг прародителей прямиком в палеолит, где они жили "полевою травою" - то есть, собирательством. Люди перестали господствовать над "зверями полевыми" и "птицами небесными" - они питались ими и сражались с ними. Они "в поте лица" трудились, создавая нужные им вещи, преодолевая сопротивления камня - порождения Матери-земли, многочисленные статуи которой они ваяли. И длилось это сотни тысяч лет.
Но в какой-то момент, чуть ли не в одночасье, человек бросил эти занятия и стал земледельцем и скотоводом. С тех пор история понеслась гигантскими скачками, уже выбросила людей в космос, и чем это всё завершится, знал лишь Бог. Только вот зачем человек оставил свой освященный тысячелетиями образ жизни? Ведь была она привольна, хоть и опасна: не прикреплённые к месту люди свободно бродили, имея над собой лишь власть рода, находя пищу и нужные вещи там, где ощущали их надобность. Конечно, всё это требовало труда, но вовсе не столь безысходного, как каждодневная рутина земледельца или пастуха. С этой точки зрения никаким прогрессом цивилизация не была - скорее уж, ужасным регрессом.
Аппарат перестал попискивать, и голопроекторы стали воспроизводить образы - пока лишь хаос, очевидно, связанный с процессами развития человека в материнской утробе. Пётр уже имел опыт исследования костей и знал, что это невнятное мельтешение должно занять некоторое время. Потому продолжал размышлять.
Ментальная связь человечества на раннем этапе истории была для археолога очевидна хотя бы потому, что глобальные цивилизационные прорывы случались с какой-то подозрительной синхронностью. То же земледелие почти одновременно возникло на Ближнем Востоке, в Китае и Америке, хотя люди этих регионов никак не могли сообщаться между собой. А вот идеи таких вещей, как лук или колесо, распространялись уже явно путём заимствований и не доходили до изолированных частей человечества.
Похоже, тогда люди утратили связь, которую имели изначально, и "рассыпались розно". Надо думать, процесс занял века и тысячелетия, но с исторической точки зрения это произошло почти одномоментно. И, очевидно, потеряв возможность развиваться внутрь себя, человечество стало бурно развиваться вовне, за какие-то жалкие тысячелетия пройдя путь от примитивных стойбищ до инопланетных колоний. Для Петра это было связано исключительно с утратой ими изначальной истинной религии.
Зёмов встряхнулся и приступил к работе, стараясь через мысленные команды компьютеру вычленять чёткие образы в завораживающем мелькании голограмм. Сначала ему это никак не удавалось, но вот проектор воспроизвёл лицо женщины, смотрящее как бы сверху. Картинка продержалась достаточно долго для того, чтобы учёный заметил на лице архаические черты. Кажется, в даме было немало неандертальских генов.
Вот появилось другое женское лицо, с закрытыми глазами, прекрасное и загадочное - на сей раз внизу, словно наблюдатель находился над ним. Похоже, совершался любовный акт. А вот стремительно приближается блестящая гладь - так видишь воду, когда ныряешь в неё с высоты. И тут же - словно ниоткуда несущаяся огромная мохнатая гора, атакующий разъярённый шерстистый носорог. Рука, держащая каменную пластину и другая - наносящая по ней удары отбойником...
Но Петру никак не удавалось надолго задержать эти картины, а главное - перевести точку зрения на них так, чтобы перед ними предстал переживший всё это человек. Обычная история при работе с костями... Вот он, кажется, опять занимается любовью: была видна голая спина, женская, с тёмной кожей и нанесёнными на неё линиями то ли раскраски, то ли татуировки, при движениях тела они производили впечатление трепещущих крыльев...
Пётр весь вспотел от ментальных усилий. Наконец, что-то подалось - картинки перестали мельтешить, стали более объёмными и какими-то... настоящими. И поле зрения сильно расширилось: вокруг центральной сцены происходило некое массовое действо. Горели костры, много костров и в пламени их суетились тёмные фигуры. Кажется, это был танец, в котором участвовало множество людей. А на переднем плане, перед каким-то шатром, сидел массивный старик с длинной седой бородой и сверкающими над ней глазами. Хозяин кости.
И тут на Петра вновь накатило знание - как и тогда, на свадебной церемонии погибшего Эгроссимойона.
***
Большая охота была удачна - мяса двух мохнатых гор надолго хватит всем собравшимся тут людям, обычно бродящим мелкими родами. Камень лишь наблюдал за венчающим охоту праздником, хотя накануне чисто вымылся в реке, заплёл волосы в косу, надел красивую одежду, сотканную женщинами из волокон травы, мокасины и гетры, расшитые костяными шариками и цветными камушками. Но был слишком стар, чтобы принять участие в мистерии среди костров.
Охотник видел такие празднества уже множество раз. Собственно, он и не был уже охотником, а занял место в шатре старой колдуньи, давно переродившейся в лоно Матери-земли и прикрытой костями мясных гор - чтобы не вздумала рваться назад в этот мир.
Камень больше не охотился и даже не делал вещи - всё, что ему было нужно, давали люди. Иногда, по старой памяти, брал ломоть кремня и освобождал из него нож или наконечник дротика, но с каждым разом пальцы слушались его всё хуже, а глаз уже не мог точно наметить место удара.
Делом Камня теперь было прорицать, разрешать людские вопросы, наставлять и рассказывать истории о старых временах, первых людях, Матери-земле и Небесном Звере. Но он видел, что людям его рассказы всё менее интересны и понятны. Это потому, что слышащих среди них почти не осталось - и не только здесь, но и во всём мире. Камень ещё мог ощущать людей в далёких краях, куда ни за что не дойти, а некоторые ощущали его, но их становилось всё меньше. Наступало полное одиночество, и старик радовался, что скоро уже тоже уйдёт к Небесному Зверю.
Колдун смотрел на людей, извивающихся в экстатическом танце под дробот барабанов, резкие вопли дудок и хоровое пение, потрясавших копьями, топорами и метательными дубинами. Эти танцы были заменой его непонятных многим историй, они выражали их форму, но не суть, потому что люди больше не понимали её - для них это были истории про баснословные Времена сновидений. Они выплёскивали свои чувства по этому поводу в прыжках и воплях над телами поверженной добычи, прося её не гневаться на них за прекращение жизни. Камень видел среди танцующих своих потомков - детей и внуков. Одни были такие же белокожие, как он сам, другие - тёмные, как их матери. Мужчины имели на головах большие шрамы, нанесённые во время посвящения в воины, а женщины - длинные шрамы на спине, делающие их похожими на диковинных птиц.
Но слышащих среди них не было, а когда Камень переродится в Матери, не станет совсем. Потупившись, старый колдун размышлял о том, позволит ли Небесный Зверь людям ещё когда-нибудь соединить свои души. Или теперь это возможно лишь в блаженном краю, в котором некогда обитали прародители и куда не попадёт испорченное семя первого братоубийцы?..
Глаза прорицателя затуманись от слёз, он уже не видел танцующих людей, лишь пламя костров отсвечивало пронзительными красными пятнышками - словно недоступные небесные огни. Но тут они вдруг исчезли в ярчайшей вспышке, и Камень увидел иной мир.
Сперва он решил, что переродился и входит в подземные чертоги, а то и в небесную страну. Но тут же решил, что представшая перед ним картина совсем не похожа на те места. Она вообще ни на что не была похожа. Большая пещера, заполненная непонятными, пугающими предметами, а может, и живыми существами. Да, они точно там были, и даже похожие на людей, только одежда и украшения их были странны. И все они смотрели прямо на Камня.
А на переднем плане сидел вовсе уж удивительный - в невиданной шапке, по которой бегали разноцветные огоньки. Небесный Зверь? Нет, вряд ли...
И тут на Камня обрушилось понимание: он знал, кто эти люди, что они делают и в каком мире живут! Не то чтобы он мог рассказать это словами, но прекрасно слышал мысли и чувства человека в шапке, которого звали так же, как и его самого. Сердце старого охотника обожгла горькая жалость.
Потрясённый, он вскочил и увидел, что другой Камень стоит напротив него.
***
Чувство обретения безнадёжно утраченного - словно прозрел слепой, многие годы живший во мраке. И это было много сильнее, чем с марсианской чашей. Пётр даже не пытался осмыслить свои впечатления, понимая, что это бессмысленно, да и не нужно. Он ощущал жизнь сидевшего перед ним человека, умершего десятки тысяч лет назад, как свою собственную, и знал, что тот так же ощущает его - как будто они обменялись памятью.
Как такое возможно, Пётр не думал - оно просто было.
"Может, Аппарат - это перст Божий?" - мелькнула у него дикая мысль.
Но почему дикая? Разве восстановление гармонии в этом мире не может случиться посредством изобретений человеческого разума? Разве, если Пётр прав, упорное стремление человечества к материальному прогрессу не имело причиной его тоску по утраченной целостности и попыткой её возвратить?..
"Время собирать камни", - подумал Пётр и вдруг оказался лицом к лицу с Камнем.
***
Алексей давно уже привык к петькиным штучкам и не особо удивился, когда перед ними предстала картина палеолитической жизни, воспроизведённая из маленького обломка кости. Разве что дед не слишком соответствовал понятиям Заболоцкого о том, как должен выглядеть человек того времени - немыт, нечёсан, иметь свирепую рожу и кутаться в грязные рваные шкуры. А этот внушительный пожилой господин в домотканой рубахе, расшитой обуви и круглой шапочке, с красивым ожерельем на груди и ухоженной бородой более напоминал какого-то стильного художника-концептуалиста.
Но то, что произошло дальше, уже не укладывалось ни в какие рамки. Алексей видел по-прежнему сидящего Петра со шлемом на голове. Но одновременно тот же Пётр вдруг появился в голограмме! Старик поднялся со своего места, и они молча стояли, глядя друг другу в глаза. Потом оба одновременно подняли руки, которые соединились.
Доктор Алексей Никифорович Заболоцкий с каким-то возмущённым потрясением и даже обидой поднял лицо к потолку.