 | Наперекосяк всё пошло недели три назад, когда Задунайские на репетиции меня не удержали. Нет, я не дурочка какая-нибудь, понимаю прекрасно, что держать меня нелегко, даже их двумя парами рук. Это бы подтвердил ещё мой папочка, да только он уже давненько не объявлялся. А первым он меня уронил, да. Когда мне было двенадцать. Двенадцать-то двенадцать, но меня и тогда все звали мадемуазель Пышка. Шарман, не правда ли? Росточком я всегда была маленькая, зато фигурка что надо. Уже тогда носила бюстгальтер четвёртого размера, а какой сейчас, вам знать не надо, просто посмотрите на меня. И пальчики мои ещё напоминали связку коротеньких сосисок, а не сарделек, как сейчас. И попа была... Гм, попа... Она и сейчас есть - такая попа! Короче, папаша знал, на что шёл, когда брал этого неразумного ребёнка в номер с поддержкой под куполом. Ну сразу и отпустил - руки у него тогда уже не те были, что в юности. Как летела - не помню, как упала - не помню, а очнулась уже в этом долбанном (простите за выражение) шапито, а не в настоящем каменном цирке в большом красивом городе, где я выступала с папой. Папа с тех пор тоже куда-то девался.
Девушка я не привередливая, стала работать в этом дол... простите, в этом шапито. Цирк как цирк - Директор, клоуны... Молодые люди и тут на меня заглядываются, в гримёрку букеты белых камелий таскают, взять за мягкие места норовят - а их у меня мно-ого. Вон те же Задунайские: подползут своим манером сзади и ну щипать в четыре руки. У них на двоих ведь четыре руки, четыре ноги, а кое-что - одно. Несправедливость какая! Ну, я отвлеклась. В общем, хорошенькая я: личико, как бутон пиона с блестящими чёрными глазами и маленький влажный ротик с мелкими зубками. Да что о Задунайских говорить, если сам наш толстый Директор... Но не будем об этом.
И какая нелёгкая дёрнула Директора потащиться в этот городишко? Говорят, талант на таланте тут живёт. Да неправда это! Кто талантливый был, уже не живёт, все уже на кладбище. Да, люди приятные, ничего не скажешь, как представление началось, полезли из могил, смотрели, хлопали даже. Но хотелось бы и для живых представления давать, а живые здесь - урод на уроде. Ну, кроме Бургомистра, конечно, да и тот свинья, если разобраться. Сколько раз мне за это представление то гнилым помидором, то тухлым яйцом прилетало - и всё от живых, заметьте. А мёртвым нравится, хотя у них, вроде бы, все причины нас не любить: шапито же прямо на кладбище раскинули - муниципалитет не разрешил нигде больше. Вот и покрыли половину кладбища, и теперь эти памятники, которые ещё не развалились, тут и там по всему цирку торчат - то между зрительских кресел, то на арене, а оркестр вообще в каком-то склепе играет. Даже в моей гримёрке один есть, но Сфинкси - это разговор особый. Я сперва расстроилась, что рядом с моей коробочкой, в которой я сплю, стоит каменное чудище с отбитой мордой и постоянно какую-то чушь несёт. Но мне объяснили, что это могила одного здешнего знаменитого педо... зоо... некро... а, вот - философа. Он такой умный был, что всё на свете объяснить мог, а поскольку выдержать такое совершенно невозможно, его сограждане по-тихому придушили, с почётом закопали и каменного сфинкса сверху поставили. Только бесполезно оказалось - Сфинкси мир объяснять не прекратил, только его речи, которые памятник из могилы транслирует, ещё чуднее стали. Сограждане сперва побесились, морду памятнику разбили, да и успокоились - пусть себе на погосте верещит, вреда мало. Вот теперь он меня и развлекает.
Сфинкси безобидный, ему только поговорить дай, да иногда муху или ящерицу скорми - сам их ловить не может, но любит. А к его бормотанию я теперь уж как радио отношусь - говорит что-то фоном, засыпать под это хорошо. Возвращаюсь я в свою гримёрку, выпиваю настоечки на грибках цвета гнилой говядины и с таким же ароматом - они тут по всему кладбищу растут, а я по бабкиному рецепту на них ацетон настаиваю - Сфинкси глажу и под его бормотание ложусь в свою милую коробочку из-под новых туфель директрисы. Она мне её пожертвовала, чтобы поиздеваться - мол, нипочём Пышка туда не поместится. А вот и помещаюсь! Так что теперь не надо мной, а над ней все смеются, что у неё ножки такого размера. А в коробочке уютно, лежишь, слушаешь Сфинкси, и скоро перестаёшь понимать, ты ли лежишь в коробочке, или коробочка в тебе, или Пышка слилась с коробочкой и стала Пышка - Коробочка. А потом засыпаешь и видишь во сне папу.
Опять я отвлеклась. Так вот, Задунайские меня уронили и упала я на сей раз очень уж неудачно - головой прямо на могильную плиту, аж дух вышибло сначала. Но ничего, всё в порядке - только шея немного на бок с тех пор свёрнута, и косточка из неё торчит, да дырка большая в затылке, но Безенчук вырезал из консервной банки заплатку и прибил её гвоздиками, чтобы мозги не вытекали. Золотые руки у мужика всё-таки!
Ещё через два дня Каменная Попочка на меня уселся. Не со зла, просто в темноте не заметил. Он всё равно самый лучший, хоть над ним все цирковые и смеются, а зрители плачут, как видят! Но он же не виноват, что бабка его - горгулья, до сих пор в парижском туалете билетёршей работает. Задница у него каменная от неё. Да что бы вы понимали в попочках! И клоун он хороший, а что зрители плачут, а некоторые помирают от одного его вида, так это потому, что талантливый он. А кто сказал, что клоун смешным должен быть? В нашем шапито что ли есть такие? Вот, скажем, этот - "любимец детей, танцующий клоун Пеннивайз", который в конце каждого представления в паука превращается - просто обхохочешься. Или вечно пьяный картёжник с порезанной мордой, который ещё хихикает так противно. Или маньяк игрушечный - он в цирковые из кино подался. Смешные до дури все! А он, Попочка моя, настоящий мужик - вонюч, свиреп и волосат. Я бы хоть сейчас имя сменила на мадам Каменная Задница. Если бы он попросил только... Ну, посидел и дальше пошёл себе. Мне-то что - брызнуло немного, да требушка изо всех отверстий повылезла. Я встала, рёбра и требушку вправила - Безенчук помог, конечно - и пошла себе. С меня не убудет.
Потом братьев Задунайских кто-то взял и зарезал, и все стали почему-то на меня думать. Если бы я всех резала, кто меня когда ронял - в цирке бы людей не осталось! Верно, не люблю я цирковых, разве что душку-Тигра - я его постными пирожками подкармливаю, с лебедой и грибками кладбищенскими - любит, за ушами трещит. Ну, есть ещё моя Каменная Попочка, но это секрет. А остальные пусть провалятся. Но чтобы убивать кого-то - это увольте.
А перед представлением принесло ко мне в гримёрку самого Бургомистра - в юбку решил поплакаться. Такой весь из себя несчастный, сиплым своим голоском жаловался, всплакнул даже. Ну, я его пожалела, своими фирменными пирожками с тараканами угостила (всё слопал, между прочим, да нахваливал - не кормит она его ещё что ли?), по головке погладила... По голове, я сказала!.. Жалко мне мужиков, как дети они, а когда у нас просят, глаза такими жалобными становятся, как у щенков. Говорила мне моя бабушка: "Деточка, вырастишь и поймёшь, что мужчины так просят... так просят... что отказать никак нельзя". Выросла, поняла.
А через два часа в гримёрку врывается этот... Дэмьен, последний мальчик бургомистров.
- Убью, - кричит, - сука, за твою сущность гетерическую!
Я и слов-то таких не знаю, а у него ножик - блестящий и острый, какой у моей бабушки был. Я от страха в коробочку спряталась. Он меня поискал-поискал, не нашёл, Сфинкси ему лекцию прочитал, он и ушёл грустный. Пронесло.
А на представлении косоглазая Бургомистерша за верёвку дёрнула. Шлёпнулась я на арену опять эдак смачно, а эта стерва мне ещё и по заднице чем-то навернула. Убить её надо было тогда, только я испугалась, директор из шапито вышвырнет, если я скандал учиню. Только на что мне этот шапито, если вдуматься. Прямо сейчас бы села в дилижанс и поехала бы из этого городка. Знать бы ещё, куда...
А сука эта ещё и за кулисами на меня налетела! Да не нужен ни разу мне её очкарик занюханный! Даром, что весь город под ним, а борода у него кособокая и колется. А супружница его в койке, как рыба снулая - я знаю, он мне рассказывал. Просто так он что ли на всех кидается без разбора - что на девочек, что на мальчиков, только не на свою благоверную! А она его в отместку всё время унизить норовит, помыкает, курва. Да плевать мне, что прабабка её сама Альжбета Батори, которая за то, что в крови девушек купалась, пожизненное огребла! У меня бабка покруче будет: и из семьи хорошей - украинской шляхты, и, если чего ей не по нраву было, всё на уши поставит, а по-своему сделает. Её один мужик раз до смерти забил за шутку простую - покататься на нём захотела. А чего бы женщину не покатать, спрашивается, если ей хочется. Так ведь она его всё равно достала: я в детстве ухохатывалась, когда она рассказывала, как за ним в гробу летала. Я женщина, конечно, кроткая, но если меня заведут, могут и бабкины гены проснуться.
Надо же: "Бесстыжая продажная тварь". Это Бургомистерша меня так назвала, да всё в волосы вцепиться норовила. Только со мной такие штучки не проходят - я ей так морду раскорябала, что она на неё теперь килограмм пудры изведёт, а всё равно не поможет. Так вы представляете - эта сука за кинжал схватилась. Я уж не поняла, откуда она его вытащила, да только смотрю - он уже во мне торчит, а сука с бешеными глазами ещё пыряет. Тут уж я так заорала, что не знаю, как городок этот устоял. И бегом от неё. А кишки так и развеваются позади. Ужас! Добежала до бистро, кишки обратно запихала пополам с грязью - по земле ведь тащились - а Безенчук меня наскоро залатал суровыми нитками. Пока сойдёт, но потом надо будет нормальные швы наложить.
Пошла я в гримёрку, мечтая сразу обо всём - рюмке грибной настоечки, пирожках со слизнями - со вчерашнего вечера остались - бормотании Сфинкси и милой своей коробочке. А там такое!.. Это уж, знаете, ни в какие ворота: чтобы на моём гримёрном столике стояла на блюде эта отвратительная Говорящая Голова, зенками лупала и пищала что-то вроде: "Мама мало мьяса дала". Терпеть не могу говорящие головы! И ту, которая пропала - вечно норовила меня за задницу цапнуть, и эту, запасную, которую мы в ящике с песком держим. Грязная бородища, лысина, глаза безумные, говорить толком не может. Слухи ходят, учёный был знаменитый, собачек ножиком резал, тем и прославился. Фу, мерзость какая!
Я-то думаю, что главную Голову Тигр сожрал - достало его вегетарианство - да только никому не скажу, очень мне надо его закладывать. А запасную мне в гримёрку подсунули и сделали это по наущению Бургомистерши! Вот провалиться мне на этом месте! Как только я это поняла, так блажить стала, что чуть не весь шапито ко мне сбежался.
- Уберите эту гадость немедленно, - кричу, - а то я её Сфинкси скормлю!
Сфинкси уши прижал и молчит, надеется: может, правда ему достанется - они, сфинксы, любят мозги кушать. Тут все меня стали уговаривать, чтобы я успокоилась, туалетной водой виски промокать и на лицо прыскать (не поленились даже в туалет сбегать на другом конце кладбища). Голову, конечно, убрали. Надеюсь, Директор не подозревает, что это я интриги плету - сперва главную Голову упёрла, а теперь ещё и запасную. Косоглазая Батори точно на это и рассчитывала - что меня уволит, а потом она меня по-тихой прибьёт, как уже половину девок этого городка. Подумаешь, тайна, все про это знают. Но Директор ничего - стоит, сопит, молчит. Он мужик неплохой, только жадный и с бабой ему не повезло.
Потихоньку все разошлись, я вздохнула и уж собиралась присесть и настоечки тяпнуть, как тут ухо моё обжигает горячее дыхание и глубокий голос с эротической хрипотцей говорит:
- Мадемуазель, вы сводите меня с ума.
Это ещё что за явление?
Оборачиваюсь - стоит. Вспомнила - пока я тут скандалила, он в толпе мелькал, но как-то так... неприметно, взгляд на нём не задерживался. Вроде, знакомый, видела я его раньше, то среди зрителей, то на арене, то в оркестре. Но не цирковой точно. Весь в чёрном бархате и тощий - чистый дистрофик. В общем, ничего особенного. Но вот смотрит так, что дыхание у меня стало сбиваться, а внизу потеплело.
- Вы кто? - спрашиваю как бы в полуобмороке.
- Антрепренер, - ответил, как мурлыкнул.
Только ерунда это - что я, Антрепренера нашего не знаю?..
- Я другого шапито Антрепренер, - он рассмеялся, будто прочитал мои мысли, и смех его тревожно царапнул мне по сердцу.
- Мой шапито... - он чуть помолчал, - скажем, уровнем ниже.
- И что? - спрашиваю я, по-дурацки хлопая глазами. Только бы он не догадался, что стоит ему пальцем пошевелить, я вся его буду, прямо тут.
- Я же сказал - вы очаровательны и я хочу заключить с вами бессрочный контракт.
Я чуть не заорала, как ненормальная: "Да!" Но, видно, часть рассудка ещё сохранила.
- Так это вы мне все эти пакости устраивали? - как догадалась, сама не понимаю.
Он потупился, вроде как смущённо, но глаза блеснули лукаво.
- Ну да, вы уж простите. Дело в том, что в нижний шапито попадают только, если здесь умирают. Ну, таковы правила.
Я прикусила губу. Интересные какие правила!
- А я, знаете ли, очень застенчив, и, вместо того, чтобы с вами сразу поговорить, решил сначала перенести к себе, а там уж поставить, так сказать, перед фактом.
Ещё не хватало - это значит, он меня тут порешить задумал, чтобы в свой дурацкий шапито заманить!
- И что? - грозно вопросила я, начиная закипать.
- Как видите, - развёл тип руками. - Ничего вас не берёт.
- А Голову зачем подсунул?
- Ну как же, терафим всё-таки, амулет-прорицатель и всякое такое. Вдруг вас уговорил бы. Кто же знал, что вы, столько времени в этом шапито проработав, обыкновенную Говорящую Голову боитесь.
- Да не боюсь, - топнула я ногой, - противные они просто. И в шапито ваш не собираюсь, мне и здесь хорошо.
- Дорогая моя!
Я и сама не заметила, как он рядом со мной оказался и за руку взял, и опять я таять стала. А он глазами сверкает и журчит, как ручеёк:
- Ну как же вам в этой дыре может быть хорошо. Подумайте сами: ни выходных, ни больничных, крутись вечно под этим куполом, а каждая тварь вас роняет. Вот и косточка у вас уже из шейки торчит, и кишочки выползают. Долго ли продержитесь так? Ведь сама же удрать отсюда хочешь. Только скажу тебе по секрету: в твоём дилижансе свободных мест больше нет. Зато у меня...
Он широким жестом указал вниз, одновременно ухитрившись приложиться к моей руке. Губы у него были сухие и горячие. Я погрузилась в какое-то тёплое мерцающее марево, а он всё журчал:
- У меня там много всего есть, тебе понравится - и мышки, и крыски, и мушки, и паучки. Тут таких нет. А какие грибочки! Будешь мне пирожки печь и песенки петь. И никто тебя ронять не будет, сама всех уронишь. А публика у меня культурная, помидорами не бросается, исключительно авокадо и дурианами. А главное - все это навсегда, навеки, у меня бессмертие в контракте прописано. Да не такое, что стареть и стареть будешь, и никак не помрёшь - кому такое нужно. Нет, такой же вечно и останешься - пышненькой и хорошенькой. Ну же, Пышечка, идём со мной! Прямо сейчас.
Как произнёс он моё имя, так тут чары с меня и спали, и так мне стало тошно от него и его предложений! Всё мне здесь милым показалось: и наш долбанный шапито, и толстяк Директор, и даже жена его. Да что там, я Бургомистерше Батори сейчас на грудь бы кинулась и разрыдалась.
- Ни за что, ни за что, ни за что! - прокричала я ему в его самодовольное лицо так, что оно как-то даже сморщилось и опало, будто нутро его вмиг опустело. Только это ненадолго - опять разулыбался, но уже не слащаво, а злобно. Руку мою сжал так, что я запищала.
- Пойдёшь, - говорит, - никуда не денешься. Мне, - говорит, - никто ещё не отказывал.
Но я нутром чую - врёт, просто злится, что дело сорвалось.
- Ой, - кричу я, - Попочка моя Каменная, спаси меня!
Антрепренер как это услышал, так и расхохотался - страшно.
- Пусть, пусть придёт твой балбес, посторожит, пока я тебя обрабатываю!
Чувствую - всё, конец, сейчас страшное случится. Но тут слышу - шаги. Топ-топ-топ - как слон по пустым бочкам. Каменный мальчик мой!
- Пришё-ёл! - кричу.
А Антрепренер всё хохочет, не унимается.
- Заходи, заходи, Каменная Жопа, рад тебя видеть.
И тут заходит мой милый, моя любовь, мой герой, мой суженый, и - с размаху садится на меня! О, тяжело пожатье каменной его... Что-то во мне безнадёжно хрустнуло и надломилось. Последнее, что я услышала, был хохот чёрного Антрепренера.
А когда очнулась, никого в гримёрке уже не было, будто всё почудилось. Только кишки мои опять были везде разбросаны и кости торчали из пухлого моего тела во все стороны, как иглы дикобраза.
- Безенчук, Безенчук, - позвала я, но никто меня не слышал.
Тогда я расплакалась - и плакала, и плакала под безумные софизмы Сфинкси, которыми тот пытался меня утешить.
Тошно мне, тошно! Папочка, я домой хочу! Забери-и меня отсюда! |  |
