Аннотация: Рассказ, который уже затруднительно отнести к детским.
Прозвища бывают разные. Обидные и не очень. А бывают и такие, что обижаться - значит поступать, мягко выражаясь, неумно. Я вот на свое не обижаюсь. Ведь в слове “интеллигент” ничего обидного нет. А обозначает оно, если заглянуть в словарь, человека, обладающего большой внутренней культурой. Заметили? - внутренней! Хотя, как говорят другие, у меня и внешность интеллигентная (или интеллигентская?). Правда, описывать самого себя я вряд ли возьмусь. Да и нет во мне ничего необычного. Хотя я помню, что кто-то сказал, будто у меня “удивительно ясные глаза”, а еще кто-то вообще назвал “светлым ребенком”. Что ж, я на них не обиделся: со стороны виднее.
Ах, да, я не представился (а это не очень интеллигентно). Зовут меня Алексей (можно и Алешка, но это как-то несолидно), недавно мне исполнилось одиннадцать, и я посещаю пятый класс самой обыкновенной школы.
Конечно, вы можете сказать, что в простой школе ничему сейчас не научат, и если хочешь получить полноценное образование, нужно ходить в какой-нибудь колледж или лицей. Что ж, возможно, и так. Но, как мне кажется, если человек не желает, то никакие, даже самые лучшие педагоги его не научат. А если желает, то сможет выучиться вообще без школы. Но так у нас не принято, поэтому в школу я хожу. С охотой ли, без охоты ли - сказать трудно. Конечно, моя натура привносит в школьную жизнь определенные трудности, но я привык с этим мириться.
Впрочем, ладно. Школа в моем рассказе будет занимать не главное место, и рассуждения о ней, наверное, излишни.
Отец у меня - тоже интеллигент. Когда-то он во дворце пионеров руководил изостудией, но сейчас, к сожалению, на ставку педагога дополнительного образования прожить практически невозможно, и он ушел в коммерческую фирму. Стал работать дизайнером.
Хотя, как выяснилось, в этой фирме много тоже не заработаешь. Я уже несколько раз говорил отцу, что с его способностями он мог бы найти работу куда более высокооплачиваемую, но отец отвечал, что он не профессионал и, следовательно, в более серьезной фирме работать не сможет. К тому же, как он говорил, существует долг перед коллективом, и уйти - значит совершить предательство. Конечно, это всё его типичная русская ментальность. Да вот только фирмой руководят люди с ментальностью совершенно иного рода: себе оторвать кусок побольше, а другим по возможности дать поменьше. Еще отец как-то объяснил мне, что они (руководители, то есть, супруги Береженцевы, в особенности - жена) увлечены философией Хуббарда*, в частности, административной технологией управления. Я сначала, было, заинтересовался этим, но потом разобрался что к чему. Существует там такое понятие: статистики. Если статистики растут, человек поощряется, если падают - наказывается. И наоборот - никак. Вроде бы все правильно. Но отец привел мне такой пример:
- Возьмем, Алексей, двух нищих. Один из них - совсем жалкий: оборванный, грязный, больной. Второй - вполне здоровый, вполне чистый, да и на нищего-то, по сути, не похож. Какому ты скорее подашь?
- Конечно, первому, - сразу ответил я.
- И, по Хуббарду, совершишь ошибку. Ты поощришь падающие статистики. И этот нищий не сделает ничего для того, чтобы их поднять.
- А как же насчет гуманизма, милосердия? - спросил я.
- Такого понятия у них не существует. Главное - выжить и быть успешным. И каждый человек выживает самостоятельно. Конечно, в сеентологии** (это Хуббард так свою философию, возведенную чуть ли не в ранг религии, назвал) есть понятие коллектива. Но коллектив там такой, где человек человеку волк. Например, доносы (они называются более мягко - доклады) всячески поощряются. В том числе и на самого себя. Ты не смейся, не смейся, это действительно так. И тот, кто доклады не пишет, высоко не поднимется.
- Пап, значит, ты высоко не поднимешься?
Эту фразу я произнес, скорее, утвердительно, чем вопросительно.
- Ты ведь знаешь, сынок. - Отец потрепал меня по голове. - Да и не это главное.
- Ты хочешь сказать: зачем подниматься высоко, если ради этого нужно пасть низко? А зачем тогда вообще работать?
- Я и сам часто задаю себе этот вопрос. Когда я работал во дворце пионеров с детьми - все было ясно. Я работаю на страну, воспитываю подрастающее поколение. А сейчас? Ну, делаю я эту разнесчастную рекламу, и кому от этого польза? Только моим хозяевам, которым эта реклама приносит доход, потому что привлекает покупателей. И всё! А какой прок в моей работе, скажем, тебе, людям? Ну, тебе - понятно. Какую-никакую, а зарплату я все же получаю, и с голода ты, слава Богу, не умрешь. А еще кому-то? Эстетическое наслаждение мои шедевры вряд ли кому доставят. Может, они были бы лучше, но я опять же скован этой технологией Хуббарда, теорией позиционирования. Что это? Поясню. Рекламирую я компьютер, к примеру. А согласно этой технологии, незнакомый предмет должен сравниваться для потребителя со знакомым. Например, если мы хотим создать положительное отношение к предмету, мы сравним его с ангелом (это Хуббард такой пример приводит), а если отрицательное - с психиатрией (опять же его пример). Так вот, прежде, чем прорекламировать компьютер, у нас отдел маркетинга проводит опрос, с чем же у людей ассоциируется вычислительная техника, к чему стремятся они, покупая компьютер. Получаются так называемые “кнопки”. И я обязан эти кнопки в рекламе использовать. Видишь: - отец показал мне листовку, - “Вы любите скорость и удобство? Вы стремитесь к экономии времени? Купите компьютер сегодня!” Но ведь компьютер-то в наше время новым товаром не назовешь. И глупо надеяться на то, что человек, озабоченный нехваткой времени и увидевший эту рекламу, тут же вскрикнет: “Ах, вот чего мне не хватало!” - и бросится к нам. Но я должен следовать догме. И не дай Бог отступить от нее. Иначе...
Я взял листовку у отца и закончил тоном, присущим известной телеведущей:
- Кто (!..) не любит скорость и удобство? Кто (!..) не стремится к экономии времени? Кто (!..) не купил компьютер сегодня? Вы самое слабое звено, прощайте!
- Да, - рассмеялся отец, - примерно так. Текучка у нас - страшная. Никаких уступок. Не хочешь работать на таких условиях - найдем другого. Я вот только засиделся. Может, потому, что боюсь что-то менять (хорошо там, где нас нет), а может, из-за того, что кое-что мне в работе все же интересно. Например, теперь я еще и администратор нашего сайта. И пока меня это увлекает. Кстати, я должен закачать туда кое-какие новости. Сейчас этим и займусь.
- А меня научишь закачивать новости? - спросил я.
- Тебе это надо? К тому же пароль администратора я не имею права сообщать никому.
- Совсем-совсем?
- Совсем-совсем.
Отец пошел к компьютеру (собранному из устаревших комплектующих), а я - к двери, потому что кто-то позвонил. Как выяснилось, пришел мой друг Игорь. Вообще словом “друг” многие пацаны готовы назвать чуть ли не любого мало-мальски знакомого одноклассника. Я же этим словом не разбрасываюсь. И если я говорю, что Игорь друг, то это так и есть.
Игорь принес видеокамеру, потому что обещал принести и научить меня снимать. Сначала мы сняли отца, севшего за компьютер и пробежавшего по клавиатуре пальцами, а потом, чтобы не отвлекать его от работы, пошли в другую комнату, где по очереди выступали перед камерой с довольно длинными и, как сказал потом отец, остроумными монологами, которые я здесь приводить не буду, так как они к делу не относятся.
А потом мы занялись делом. А именно - обсуждением газеты, которую мы с Игорем выпускали. Нужно было делать второй номер. Первый был - так себе. Мы просто насобирали у одноклассников тетрадки с сочинениями на тему “Как я провел лето”, выбрали самые интересные, набили их на компьютере, потом я при помощи отца смакетировал в программе “PageMaker” две странички А4 формата, отец унес на работу дискетку и в тот же день принес мне тридцать экземпляров почти настоящей газеты с не совсем обычным названием “Синий троллейбус”. Название я придумал сам. Знаете, у Окуджавы есть песня: “Когда мне невмочь пересилить беду, когда подступает отчаянье, я в синий троллейбус сажусь на ходу, последний, случайный...” Так вот, это оттуда. Мне хотелось, чтобы газета была чем-то вроде отдушины, спасительного лучика. Конечно, первый номер вряд ли удовлетворял этим требованиям, но это ведь было лишь начало. К тому же одноклассники (и, как выяснилось, не только) отнеслись к газете с энтузиазмом. Ведь приятно видеть то, что написал, напечатанным. Поэтому собрать материал для второго номера нам с Игорем было не так уж сложно. Сложнее оказалось отобрать то, что подходило для номера.
У нас было больше двадцати листков, исписанных самым разным почерком: от трудноразбираемых каракуль до аккуратненьких девчоночьих буковок; было даже два листа, отпечатанных на принтере, а один - на допотопной пишущей машинке.
- Смотри, - сказал мне Игорь, - вот, какой-то Дима Александров написал, из 7 класса. “Клинки”.
“По аллее парка прогуливался молодой человек. Руки он держал в карманах. Это не удивительно, ведь каждый, кто видел его руки, первым делом обращал внимание на четыре бугорка на тыльных сторонах ладони. Звали молодого человека Александр Керенский”***.
Далее рассказывалось о том, что несколько дней назад этот юноша обнаружил у себя странное свойство: сначала на его руках появились эти самые бугорки, которые он прятал, а потом выяснилось, что из бугорков могут появляться 40-сантиметровые клинки.
Вскоре после этого молодой человек попал в какую-то потасовку. Он хотел просто отразить удар, но клинки выдвинулись, и юноша совершил убийство. И теперь его разыскивали. Несколько сыщиков загнали его в подвал и закидали гранатами. Думая, что преступнику конец, преследователи удалились.
Заканчивался рассказ так: “На следующий день молодой человек читал в газете о смерти опасного преступника, погибшего во время погони. На тыльных сторонах его ладони красовались четыре странных бугорка. Молодой человек улыбался”***.
- Мрачно, - сказал я. - К тому же клинки эти - явный плагиат.
- Да нет, все равно классно, - заступился за автора Игорь. - Коротко, четко.
- А в чем смысл? - не унимался я. - Вот, в конце: “Молодой человек улыбался”. Чему?
- Что остался жив, - сказал Игорь.
- Ну да, - кивнул я. - А главное - он улыбался безнаказанности. И тому, что сможет отомстить.
- Ладно, давай еще почитаем, - предложил Игорь и взял листок, отпечатанный на лазерном принтере.
- Данилова Аня какая-то, 8 класс. “Сегодня мне приснился сон, который наверняка снится каждый день и другим ученикам”. - Это какой, когда летаешь что ли?
- Ладно, читай, не отвлекайся.
- “Ну ладно, мне все надоело. Расскажу, как я отмечала Новый год, хотя уже много времени прошло. Мы поехали в деревню. Мы приехали туда 30 декабря. И на следующий день был Новый год”.
- Ценное наблюдение, - сказал я.
- Не перебивай. “С начала утра мы готовили все к столу, и когда начало темнеть, мы пошли с моей сестрой встречать корову”. А разве зимой корову водят пастись? “Когда мы пришли с коровы, - Игорь начал веселиться, - то уже было 21-00 часов, и мы стали с моей сестрой штукатуриться и одеваться. Собрались и пошли в клуб. Там было всяких развлечений много, и после этого для молодежей - дискотека. Мы собрали всех своих друзей и пошли на наше место и пошли на наше место (это не я повторяю, так написано), где отмечаем, и там мы... нетрудно догадаться. После этого мы пошли в клуб и там танцевали до утра, некоторые уходили по домам. А мы были до 5 утра, домой пришли только в 8 утра, потому что гуляли по всей деревне. Домой зашли к 9, не стали ложиться спать, покушали - и пошли кататься на санях”***. Леш, неужели мы к 8 классу такими же дураками будем, а?
- Ладно, давай я лучше почитаю, может, мне больше повезет. Во, гляди, Антон Агафонов. - Я взял помятый листок, исписанный мелким и довольно аккуратным почерком.
- Да ну, он же двоечник. - Игорь хотел забрать у меня листок. Но я не дал.
- Зато он классный пацан, несовременный. Слушай, “Что это был за зверь?” называется. “Когда мне было 4 года, я часто гостил у бабушки. Однажды, когда мы снова поехали в гости к бабуле, то вначале я вел себя хорошо, а потом разбаловался. Вскоре терпение моих родителей лопнуло, и они сказали мне: "Будешь себя плохо вести, запрем тебя в комнате со страшным зверем, у которого в темноте горят глаза!" Но я ничуть не испугался, а еще хуже стал себя вести. И тут родители взяли и посадили меня в эту комнату. Я сначала в темноте ничего не видел, но вдруг из-под кровати послышался шорох, и показались глаза. Не известный мне зверь подошел и спросил: "Малыш, как тебя зовут?" Я ответил: "Антон". Я сказал: "Давай играть". - "Давай". И мы стали играть. Когда зашла мама, она так и обомлела. Я играл с кошкой. Но вот пришло время, и мы должны были ехать домой. Я попрощался с бабушкой, затем с Муркой, и мы уехали”***.
- Неплохо, - сказал Игорь. - Только в конце как-то скомкано.
- Да нет, все равно классно, - не согласился я. - Это ведь непросто - сохранить в себе и передать ощущения детства. Такое не каждый писатель может.
- Берем? - спросил Игорь.
- Ага.
Еще мы взяли небольшую заметку Жени Бородина, которую из-за совершенно нечитаемого почерка и обилия ошибок разобрали с превеликим трудом. Хорошо, что на помощь пришел оторвавшийся от компьютера отец. А заметка называлась классически: “Красота спасет мир”.
“Природа - это край неизведанных чудес. В этом краю много еды, жизни и счастья. Еда есть везде: в земле, в воде и в воздухе - только надо поискать. Жизнь - это счастье, а в счастье есть радость. Без природы счастья нет, а значит, и жизни. Природа создает все ресурсы для жизни, еды и счастья. Природа - это красота, а красота создает пейзажи, натюрморты и портреты. То, что нарисовано на пейзаже, дает жизнь натюрморту, а то, что нарисовано на натюрморте, дает жизнь тому, кто нарисован на портрете. Иногда тот, кто нарисован на портрете и кто скрывается под маской невинности, губит природу, а также жизнь, счастье и еду. Тем самым он губит себя. Если люди научатся беречь природу, тем самым они спасут себя”***.
- Да, - сказал отец, - у этого семиклассника своеобразное образное мышление. Правда, стиль несколько витиеватый, но это придает работе дополнительную оригинальность...
Но гвоздем номера стала работа, напечатанная на пишущей машинке с прыгающими буквами. “За что я люблю ходить в школу. Сочинение первоклассника” - был заголовок. И подпись: “Сергей Станишевский, 8 Б”. К сожалению, работа была неоконченной, завершавшейся словами “Продолжение следует”. Но и начало чего стоило:
“Когда меня спрашивают, люблю ли я ходить в школу, то я говорю, что нет. Тогда все начинают удивляться, говорить, что первоклассникам школа должна нравиться, что это - второй дом, ну и так далее. Может, кому-то из моих одноклассников и нравится, но вряд ли. И даже если они говорят, что в школу ходить любят, то врут скорее всего.
Я тоже, когда был маленьким, думал, то есть мама мне говорила, что в школе интересно, весело, что я там найду новых друзей.
Ладно, начну обо всем по порядку. Летом повела меня мама записываться. А там за столом три тетеньки сидят. Одна маму спрашивает, как мальчика зовут. Мама ответила, она записала. Потом другая, крашеная, на меня посмотрела и спрашивает: "Как тебя зовут, мальчик?" Мне смешно стало, ведь только что им говорили, я и сказал: "Колбаса Сосисочкин". Думал, они тоже засмеются. Но они не засмеялись. Одна только что-то в свою бумагу записала. Может, подумала, что меня по правде так зовут. Записала, а потом спрашивает: "Сколько стоит трехкопеечная булочка?" Сама не знает что ли? И где она видела булочки по три копейки? Я сказал, что самый дешевый хлеб в нашем киоске продают, там белый кирпичик пять восемьдесят стоит. Тогда мне листок дают, говорят: "Нарисуй что-нибудь и напиши, если умеешь". Ну, я решил одну из тетенек нарисовать, крашеную. А чтобы было видно, что она дурочка, нарисовал ее без рук и без мозгов. А внизу подписал китайским шрифтом, чтоб она не поняла: "Это дурочка". Потом мама ругалась, говорила, что из-за моего дурацкого поведения меня в 1 "Д" записали. Я так и не понял, чего в этом плохого: лучше уж "Д" - дураки, чем "А" - алкоголики, и совсем уж лучше, чем "Б" (только кто это, я говорить не буду, а то мама ругаться будет).
Потом было 1 сентября. Загнали нас всех в задний проход, у спортзала. А мы, в "Д" которые, в самом заду. Все с цветами. Для меня мама тоже гладиолусов нарвала. Я их хотел сразу учительнице отдать, чтобы не мешались, но ее не оказалось. Мама сказала, что наш класс никто брать не хочет и что вопрос решится только завтра. Еще она сказала, что цветы все равно нужно вручать на линейке, и велела дать букет директорше. Потом мама куда-то убежала, а мне стало жарко, и я захотел расстегнуть куртку. Чтобы освободить руки, я засунул гладиолусы между ног и начал расстегивать молнию. Но молния была китайская и не расстегивалась. Пока я маялся, кто-то меня в толкучке толкнул, цветы выпали, и по ним прошелся какой-то дяденька. Я их подобрал, а молнию так и не расстегнул. Потом меня кто-то схватил за руку. Я думал, что вернулась мама, но это была большая девочка, от которой пахло никотином. Тут все пошли, и мы пошли за всеми”.
- М-да, - сказал я. - Проблемная работка.
- Ага, - согласился Игорь. - Будут у нас проблемы, если мы напечатаем.
- А, ты вот о чем. Я-то несколько о другом. А какие могут быть проблемы? Ведь просто рассказ, без перехода на личности. К тому же давно свобода слова.
- Ну-ну, покажут тебе свободу, - хмыкнул Игорь.
- А я не боюсь, - беспечно отозвался я. - А если уж в омут - то с головой. У меня еще идейка есть, как раз в дополнение к этому сочинению первоклассника, про распределение по классам. Иносказательно, конечно.
- Ну-ка, давай, - потребовал Игорь.
- Так она в меня пока тут. - Я постучал себя по голове. - Оформить надо. Давай, помогай. А смысл вот в чем...
Когда мы дописали рассказ, было совсем поздно. Я понял это, потому что вернулась с работы мама. Она у меня работает в университете, преподает русский язык, культуру речи и еще что-то. А по вечерам, до девяти часов, занимается разговорным русским с китайцами. Она погнала нас с Игорем на кухню, где отец уже накрыл на стол. Но Игорь заторопился домой:
- Поздно уже, а я с камерой.
- А кто сказал, что ты пойдешь домой? - остановил его я. - Газету доделывать надо. С твоими родителями мы вопрос утрясем.
- Кто, интересно, утрясать будет? - спросила мама, раскладывая по тарелкам геркулесовую кашу с изюмом. - Ты будешь утрясать? - обратилась она к отцу.
- Не буду, - ответил он.
- Понял, мне надо, я и утрясать буду, - сказал я и пошел к телефону.
Через полторы минуты я уже вернулся на кухню.
- Все в порядке. Игорьку велено на пить на ночь много чая. Других пожеланий не поступило.
- Ладно, я только четыре больших кружки, - согласился Игорь.
- И чтоб в 12 компьютер выключили! - хором сказали мама и отец. Правда, отец сказал, кажется, “в час”, но мама говорила громче.
- У нас почти всё готово! - хором сказали мы с Игорем. Вернее, Игорь вместо “всё” произнес “ничего не”, но я в области громкости речи брал уроки у мамы. А она, как вы помните, преподаватель, да еще филолог...
Конечно, мамин завет мы не выполнили. Нехорошо нарушать обещания (хотя мы, по сути, ничего не обещали!), но что поделаешь... Нас утешало то, что отец дал нам на час больше. А он все же - глава семьи. Когда же стало понятно, что мы не укладываемся и в эти рамки, то в оправдание себе мы сказали, что какой-то час (ну, или два, или даже три) для вечности - маленькая капелька. Зато спать улеглись мы (в десять минут четвертого) с чувством глубокого удовлетворения от выполненной работы (дискетка с готовой газетой, куда мы втиснули все отобранное, и даже статью о встрече Нового года - для прикола, лежала на столе), а Игорь еще и с четырьмя кружками чая в животе (тут он остался верен обещанию).
Как ни странно, чай Игоря не разбудил даже утром, и эту роль взяла на себя моя мама. И вскоре все разошлись: мы с Игорем - в школу, мама - в университет, а отец - в свою фирму, забрав дискету с газетой.
К вечеру, как я и ожидал, газета была готова - 50 экземпляров. Но радость моя была недолгой.
- Последний раз тебе печатаю, - сказал отец.
- А что?
- Да так, ничего.
- Нет уж, ты расскажи.
- Тебе точно надо знать?
- Ага.
- Ну, если так... Как ты знаешь, я работаю на шестом этаже. А принтер, наверное, для поддержания меня в спортивной форме, стоит на первом, у кассы. Послал я вашу газету первый раз, сбегал вниз - нет ничего. Что ж, думаю, бывает. Затерялось задание в дебрях сети. Послал еще раз - на этот раз все напечаталось. Я - к ксероксу, давай копировать. А тут - Береженцева откуда ни возьмись. И с первым экземпляром, тем, который с принтера исчез. Ты будешь смеяться, но она подумала, что это...
- Подпольная газета фирмы?! - догадался я.
- Да, что-то вроде этого. Представляешь, она нашла там сатиру на тестирование, которое проводят с претендентами на работу, а в вашем рассказе про Кукушкина и Макушкина - намек на соревнование между отделами. Пришлось объяснять. Не знаю, поверила она или нет. Отпечатанные экземпляры, как видишь, не конфисковала.
- А в статье про Новый год на что намек? На ее праздничные похождения? - спросил я.
- Вполне возможно. А вот за копирование и за бумагу мне пришлось заплатить. По себестоимости, конечно, копейки...
- Пап, а мне показалось, ты расстроен не только этим.
- А заметно?
- Другим, может, и нет...
- Ладно... Расскажу тебе. Все же Береженцева мне отомстила. Макет рекламы, как ты знаешь, я должен утверждать у нее. А с этим - как всегда волокита. А срок поджимает - надо в газету отдавать. Можно, конечно, побегать за нашей дамой, поизменять слова и подвигать немножечко объекты ей в угоду. Но... В общем, не бегал я. И отдал в газету неутвержденный макет. А Береженцевой на утверждение через секретаря передал. Я и раньше так делал. Все равно принципиальных советов она не давала, а без непринципиальных макет лучше всегда был, не изуродованный потому что. А она и не замечала потом, что реклама в газете без ее правок выходила. Но сегодня макет мне вернулся перечеркнутым, с вердиктом “сделать другой!” Поздно другой. Опубликовали уже. И деньги за публикацию заплатили. Деньги фирмы. А значит, ее, Береженцевой. А коль деньги были заплачены за макет, который, по ее словам, “совершенно не будет работать”, оплатить его публикацию я буду должен из своего кармана.
- Сколько? - спросил я.
- Неважно, - сказал отец.
- А все же? Хотя я знаю... Один квадратный сантиметр на первой полосе (вы ведь, как всегда, на первой, да?) стоит... Не изменились расценки? Вы всегда даете шестьдесят, да? Это значит... Пап, это ведь твоя зарплата за месяц! Даже больше! Разве так можно?!
- Нельзя. Выплачивать я буду частями. Успокойся. С голоду не умрешь. А я сам виноват. Нечего заниматься самодеятельностью. Не в изостудии работаю.
- Да при чем тут “с голоду”! - крикнул я. - Она... она просто... Ну, в общем, ты понял. Я такие слова знаю, но не употребляю.
- Прочитай-ка мне лучше ваш рассказ, а то я толком и не ознакомился...
- Рассказ? - рассеянно сказал я. - Давай. - Я взял одну из принесенных отцом газет. - “Пришли как-то служить в одну военную часть два молодых офицера - Кукушкин и Макушкин. Встретил их генерал Тимофеев, пожелал хорошей службы. Дал каждому по роте. У Кукушкина - все молодцы как на подбор: красивые, сильные, сообразительные, аккуратные. Любой приказ выполнят с точностью, явятся, встанут по струнке и доложат по всей форме. Любо-дорого посмотреть. Идет смотр - все стоят - не шелохнутся: пуговицы блестят, глаза горят, сапоги гуталинный дух испускают.
А Макушкину попались бойцы хилые да маломощные: ни усов, ни бороды - лишь волосы мягкие торчат. А отдашь приказ, тут же повторить заставишь, что приказал, - и то не смогут. А чтоб выполнить - лучше уж самому сделать. Придет смотр - вообще беда: стоят - у кого ноги колесом, кто на месте топчется, кто головой вертит. Пуговицы - одни ржавые, других вовсе нет. От сапог грязью пахнет, да и это полбеды, дыры в них с кулак, а сквозь них портянки черные проглядывают.
Вызывает Тимофеев офицеров к себе. Говорит Кукушкину: хорошо служишь, дескать, говорит, хорошо бойцов учишь. Гаркнул тот: "Служу Отечеству!" - щелкнул каблуками и пошел, довольный.
"А ты, брат Макушкин, плохо служишь. Не бойцы у тебя, а недоразумение одно. Каков командир, таковы и солдаты, учить ты их не умеешь".
Ушел Макушкин, ничего не сказал. А на другой день рапорт приносит: ухожу-де из армии. И пошел Макушкин в купцы. А его роту хотели было самому Тимофееву дать, да тот мужик верткий, отнекался - и поручил ее Кукушкину.
Интересно, долго ли придется ждать Кукушкину следующей благодарности?”
И что нашли тут крамольного? Для вашей фирмы-то? Это ж про школу. Дадут одному учителю класс хороший - и хвалят его все время, а другому - наркоманов одних.
- Хорошо написали, значит, если крамолу нашли, - сказал отец. - А из-за меня не расстраивайся. Уплачу. - Вдруг посмотрел на часы, толкнул меня: - Быстро собирайся! Минута тебе!
- Куда?! - не понял я.
- На “Машину”. Двадцать минут до начала.
- Тебя ждет машина? - все еще не понял я, однако стал натягивать вытащенные из шифоньера приличные брюки.
Машина нас, конечно, не ждала. Пришлось ловить. Водитель тормознувшей “девятки” запросил совершенно, на мой взгляд, неприличную сумму, но отец решительно толкнул меня на заднее сиденье.
Все равно мы опоздали. Когда протолкнулись в зал Дворца спорта, уже звучала песня про “утреннего ангела пустых бутылок”. Никаких сидячих мест, конечно, не было, и нам пришлось пристроиться в самом конце взиравшей на сцену толпы. Отцу-то ладно, он высокий... А просто послушать я и дома могу, на магнитофоне. Я понуро стоял, смотря в спину пританцовывавшего впереди парня. И тут отец подхватил меня на руки и посадил себе на плечи! Вот это да! К тому же я понял, что стесняться совершенно не стоит, потому что в таком положении был не только я: довольно много девушек восседало на мощных плечах своих кавалеров.
И все было бы здорово, если бы не постоянно гложущая меня мысль об отце. О несправедливости. Не знаю, каким образом, но к концу концерта я знал, что нужно сделать. Во время песни “Меня заказали” (“Боксеры от злости не чувствуют боли. Мне хочется костью встать у них в горле. Но кость проглотили, мала была - каюсь. Еще доплатили - и я улыбаюсь”) на меня нашла злость. А когда чуть ли не всем залом грянули “Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас” и когда стоявший рядом невысокий парень сунул мне в руку зажигалку, и я махал рукой с огоньком высоко-высоко, решение как-то само пришло ко мне.
Игорь меня не поддержал. Даже обозвал идиотом и Бен Ладеном недорезанным и сказал, что не романически безумными выходками надо заниматься, а подойти к делу с умом и предпринимательской расчетливостью. Я ответил, что вот из таких расчетливых и вырастают потом такие как эти, Береженцевы. Он возразил, что у них тоже своя правота есть. Я подумал немного, спорить не стал, но и не согласился с ним до конца. Все же мы друзья, а совершенно одинаковые люди редко когда сходятся. А мы, в силу наших различий, прекрасно дополняли друг друга.
- Ты мне торговать предлагаешь что ли? - сказал я Игорю. - Все равно я не смогу, ты ведь знаешь.
- Ну и торговать. Что в этом плохого?
- Ну да, ты-то уже опытный...
Дело в том, что летом Игорь торговал вместе с дядей на рынке продуктами. И сейчас он предложил купить у дяди несколько шоколадок по оптовой цене, а в школе продать по розничной.
- И кому нужны твои шоколадки? - не принял я его идею. - И к тому же ты считать умеешь? Представляешь, сколько шоколадок надо продать, чтобы набрать нужную сумму?
- Опять ты со своей рассудительностью. Чтобы заработать, не рассуждать надо, а действовать. Не хочешь сам, давай я. У тебя-то, поди, и начального капитала нет. А у меня есть. И не спорь, - остановил Игорь мои возражения. - Хотя я вижу, что тебя не переубедил. Ладно, посмотрим, от чьих действий больше пользы будет.
Игорь ошибался. Он меня переубедил. Почти. Но когда я видел, как отец пытался оставаться веселым, как тщательно скрывал от мамы неприятности, я упрекал себя в малодушии. Если уж решил, нечего отступать...
Кстати, газета наша разошлась в школе за один день. Как я и предполагал, никаких репрессий со стороны учителей и руководства школы к нам не было. Зато как радовался вечно затюканный одноклассниками и учителями Антон Агафонов! За это можно было все отдать! А на одной из перемен прибежал довольный восьмиклассник Сергей Станишевский и обещал в ближайшее время принести продолжение “Сочинения первоклассника”. Игорь тут же предложил ему купить шоколадку. И Серега купил, не отвертелся. Вообще у Игоря был талант. И шоколадки покупали не только соблазненные одноклассники (когда один ест шоколадку, другому завидно и тоже хочется; конечно, мне было жаль тех, кто в силу финансового неблагополучия не мог себе этого позволить, но, когда речь идет о коммерции, такое чувство как жалость следовало отбросить), но и старшеклассницы, которые, как выяснилось, имеют к шоколадкам даже больший интерес, чем к сигаретам. Но я-то понимал, что такой успех - не надолго. И после школы я, никому, даже Игорю, ничего не сказав, пошел на дело.
Шило я заранее положил в рюкзак. Где обычно стоит Береженцевский “Мерседес”, я тоже знал. А именно - возле фирмы, где работает отец. Все так и было: уже издали я разглядел сверкающий чистотой бордовый кузов. Улица не была многолюдной, но все же... Хорошо, что машина была припаркована сегодня не как обычно - передом к стене, а боком. Я, сняв рюкзак с плеч и расстегнув его, обошел автомобиль. Единственной опасностью была дверь здания, из которой в любую минуту мог кто-нибудь выйти. Но с этим пришлось смириться. Я сел на корточки (сердце отчаянно колотилось), еще раз осмотрелся, вытащил шило и с размаху ткнул в заднюю шину. В этот момент произошло многое, но не то, чего я ожидал. Во-первых, заорала сигнализация. Во-вторых, кто-то схватил меня за плечо. Но я вскочил, вырвался, побежал. Из расстегнутого рюкзака выпал какой-то учебник. На мгновение затормозив, я поднял его, сунул обратно и вдруг понял, что главную улику - шило - я так и оставил торчать из шины. И тут я услышал:
- Алексей, стой!
Я остановился. Потому что голос отца я уж ни с чьим не спутаю. Обернувшись, я увидел, что отец стоит у “Мерседеса” и жестом зовет меня к себе. Я припустил еще сильнее.
Домой я не пошел, а до позднего вечера просидел у Игоря. Тот показал мне выручку. Ее хватало на двенадцать шоколадок.