Его окутывает невыразимый словами восторг; дом, полный родственников, собрался на прогулку, мальчика оставляют ложиться спать - притом ему хочется посмотреть еще раз на подарок. Глаза слипаются, но мальчик не выдает своих слабостей; хлопает входная дверь, он выглядывает в коридор - а вдруг еще не все ушли? Убедившись, что он наконец один, маленький мизантроп бежит на цыпочках в подвальную кладовку, объятый ужасом и оттого еще более возбужденный. Скрипит железная тяжеленная калита - папа обязательно смажет, только потом, потом - и луч фонарика пробивает банки, то пустые, то нет, попадает на пыльное зеркало и отражается, освещая всю кладовую; при входе матово блестят ножны. Мальчик проверяет, на месте ли катана, берет, бежит обратно - как громко визжит калитка, наверное, папа и с улицы услышит! На пороге мальчик оглядывается, его сгорбленная от желания скрыться фигурка с огромным мечом, прижатым к груди, неловко входит в дверь, и та захлопывается второй раз.
Мальчик зажег лампу, потому что он должен спать - большой свет виден с улицы - но как же он будет смотреть? Серебрянный лунный свет перекрещивается с желтым домашним, из ножен катана выходит вначале неохотно, а потом все легче и легче - видно, и ей хочется побыть на воле... Мальчик трогает поверхность катаны - она обмазана маслом, машинным маслом - у него такой сладкий, тягучий запах. Мальчик встает и держит клинок перед собой; ближе к эфесу он отражает свет лампы, на конце лезвия сидит размытая луна, покачивая головой: "Ай-ай, что же ты не спишь, красавец?" Сейчас-сейчас, тетенька луна, я только рассеку тебя своей катаной, но ты не бойся, это не больно, потому что я понарошку, не всерьез; потому что всерьез я не достаю, потому что я маленький, да ты очень красивая, и я хочу, чтобы ты светила и папе так же ярко и красиво, хорошо? Мальчик сплеча рассекает видимых ему врагов, они просят прощения, но мальчик их рубит и рубит, чтобы не портили красоту, чтобы не трогали луны! Черный Демон, ухмыляясь, достает волшебную палочку, в мальчика летят злые чары - но натыкаются лишь на сияющий клинок и, бессильные, обращаются против Демона; он, поверженный, у ног мальчика, достает кинжал, хочет его убить, но мальчик быстрее и сильнее - клинок неумолимо опускается мощным ударом из-за головы. Демон с громким звоном исчезает - дз-зинь! - на его месте лишь осколки стекла...
Стекло?.. Мальчик смотрит вверх, где (Sic!) вместо люстры только три четверти люстры, еще одна четверть в частях на полу. Под нежными пятками хрустят сферы и маленькие зеркала, в которых отражается луна...
Катана в ножнах, мальчик в кровати, луна, раздробленная на тысячу частей, дрожит на полу, очень-очень желая, чтобы ее не заметили...
Воспоминания не оставляют.
Десять лет.
Они идут с папой по темной улице с тренировок; папа играет в шахматы, мальчик занимается фехтованием. Мальчик кашляет, пару минут назад он промочил ногу в ледяной луже около крыльца тренировок, и папа, кинув взгляд вправо-влево, толкает его - беги! - сам бежит через дорогу, в оранжевую траву под фонарем на другой стороне. Они вместе бегут мимо двух фонарей к зеленой будке с надписью ("ап-те-ка" - "Браво!"). Поднимаются, входят.
Свет белый-белый и довольно резкий; мальчик переводит дыхание, а папа пока разговаривает с врачом-продавцом. Мальчик смотрит на плакаты средства анти-ревматизма; отдыхает на зеленом стуле.
- Здравствуйте, дайте что-то от простуды.
- Это вам от простуды?
- Нет, мальчику...
Оба смотрят на мальчика, папа через плечо и ласково, медсестра - с усталым интересом. Потом продолжают, а мальчик решает посмотреть витрины, где много всяких таблеток с таблицей Менделеева в составе.
- Возьмите для молодого человека, вот... немецкий препарат... восемьдесят...
Мальчик подходит поближе, потому что плохо слышит голоса, ведь все же интересно, когда беседуют взрослые. Папа достает несколько скомканных ассигнаций, передает. Все это походило на игру, по правилам которой действительно хорошую вещь (стеклянный шарик, например) можно обменять на ничего не значащие кусочки бумаги. Все взрослые в нее играют!
- Спасибо, - папа улыбается, он почему-то всегда смущенно улыбается. Глаза медсестры теплеют.
- Он на вас очень похож, - сказала она с улыбкой, тоже смущенной.
Почему все они, взрослые, улыбаются так, будто это делать нельзя!
- Знаю. Это потому что мы с ним дружим, - мальчик подмигнул папе, тот ответил.
- Красивый, - подмигнула ему продавщица. Он отвернулся - Мама у тебя тоже красивая?
Папа помрачнел резко, развернулся, пошел к двери. Продавщица крикнула вслед:
- А что с мамой-то? Ушла куда, что ли?
Папа замер, на мгновение установилась тишина.
- Можно, - с деревянным смешком сказал папа - Можно и так сказать. Точнее, улетела.
И вышел. Мальчик поспешил за ним. Теперь они шли домой молча; папа смотрел себе под ноги, а мальчик знал, что сейчас лучше его не трогать.
Как же он любил ее! Плакал ночами, хотя случилось это уже давно; ее фотокарточка в вечернем последнем платье была всегда с ним, в кармане на груди. И она его, видно, любила, судя по письмам, хоть и не так горячо, но всем сердцем. Перед смертью папа доверил все - и письма, и альбом, священный для него, и свою летопись, и все свои рассказы и стихи. Больше половины стихов были для нее. Последние ее слова: "Жизнь, ты есть любовь, и я люблю тебя..."
Хотелось бы любить так же, как папа.
Катана с годами износилась, и стала слишком легкой. К восемнадцати годам он стал выше папы - хотя тот сам был довольно высок - и на день рождения он получил в подарок, как тогда, клинок: но-дачи - удлинненную и утяжеленную версию катаны. Последняя отправилась на почетное хранение в обитый деревом отцовский кабинет, а рука привыкала к новой тяжести.
Двадцать лет.
Папа входит в комнату, где юноша сидит перед экраном компьютера, как всегда почти бесшумно - была у него такая манера - трогает юношу за плечо.
- Послушай, сегодня мы получили вызов.
- Что?.. - юноша, отлипая от монитора, не сразу вник в смысл слов - Какой вызов?
- Вызов на бой.
Глаза юноши загораются огнем.
- Хоть сейчас! Когда?
- Подожди, сядь, - поморщился отец - Вызов не от наших с тобой товарищей, люди приехали из другого города специально для этого.
Были у отца товарищи, которые тоже владели - кто мечом, кто копьем, один даже топором. Каждый по своим возможностям, но никто еще не одолел их катанный дуэт. Видимо, весть об этом перешла границы города - и противники, судя по озабоченному лицу отца, прибыли серьезные.
- Кто это, сколько их?
- Их двое, - отец присел на краешек стола - Они крепкие ребята, фальшион и кадаси.
Юноша подмигнул.
- Баталия завтра, в десять, будь готов.
Отец вышел из комнаты, хмурый и сосредоточенный. Наверняка ведь пошел во двор обрубать шесты...