Люди Знания

ЧЕЛОВЕК С ДВУМЯ ЛИЦАМИ

Вот опять лучик света пробивается сквозь туман, вот уже виден тоненький листочек... Какая красота, всё-таки. Красота и тишина. И опять густой, непроницаемый туман.

— Господи, да что ж это такое, да за что же...

— Успокойтесь, женщина! Да выведите её отсюда кто-нибудь!

И опять этот коридор, приоткрывается дверь... Нет, я не хочу видеть того, который за дверью!

— Саша!

— Ну, вот, теперь будем жить...

И опять оглушающая тишина.

Кто-то плачет.

— Тёть Вера!

— Сашок, как ты всех напугал! Мать чуть в могилу не свёл!

Полная, добрая тётя Вера - редкий человек, который всех любит и относится ко всем одинаково — по-матерински покровительственно. Сейчас полное сострадания лицо обильно полито слезами.

— Тёть Вера, да что было-то?

— С того света ты вернулся — вот что было!

Опять этот туман нахлынул, как ударная волна, сбивая с ног. Медленно поднимаюсь и брожу в тумане, ища выход. Вот он, свет.

Тана. А вообще-то Танька, Танюшка, наш человек, единственная девчонка, которой можно доверять. Странно, что вспомнил её настоящее имя, которое дала ей мать, начитавшись какого-то романа. Танька молчит как всегда, и так легко мне молчать вместе с ней. Абсолютно неожиданно, как из-под земли возникает Алёшка — высокий блондин атлетического телосложения внешне и загадочный и непонятный для большинства людей внутренне. У Алёшки редкий дар — появляться там и тогда, где он нужен. С приходом Алёшки водворяется атмосфера всеобщего спокойствия; негромкий разговор тянется узором мелких трещинок на пыльной стене, Алёшкины забавные истории, Танюшкин смех.... Как будто ничего и не было. Ничего, ни тёмной улицы, несущейся навстречу, ни оглушительного скрипа тормозов.

А всё началось с обыкновенного объявления: ”Требуется опытный программист, со стажем работы...” Ну, как обычно. Правда ни стажа, ни опыта у меня не было, да и программистом я не был, так, чайник-самоучка, но всё-таки я появился в светлом просторном офисе, как будто сошедшем с рекламной картинки, с надменной красоткой-секретаршей во главе. Чем я приглянулся этому материализовавшемуся рекламному буклету - по сей день для меня загадка, а делать мне пришлось всякие картинки да графику, так что завален я был по уши, но это мне было только на руку, так как минута без работы приравнивалась здесь к преступлению. Стоило мне только расслабиться, как замысловатые канцелярские принадлежности, офисные цветы в офисных горшках и даже белоснежные стены начинали буравить меня осуждающими взглядами, а сама королева всего этого великолепия — секретарша, считавшая ниже своего достоинства опускаться до разговора с плебеем, вроде меня — фыркать и нервно звонить (судя по всему, в милицию). Так бы я и сгинул совсем, света белого не видя, если бы ваш покорный слуга вдруг не удостоился неожиданной чести предстать пред ясны очи Самого, которого я имел счастье лицезреть тогда второй раз в жизни.

Послали меня не больше, ни меньше — на стажировку, в забытую прогрессивным человечеством фирму DX-1, которая производила различные компьютерные игрушки и якобы славилась неподражаемыми графическими работами, которые были отмечены нужными только этой фирме грамотами на каких-то выставках, проходивших на бескрайних просторах нашей родины. Добравшись до места, я возблагодарил бога и судьбу за неожиданный подарок. Атмосфера там царила крайне непринуждённая, в первые 3 минуты я со всеми перезнакомился, а через полчаса стал ближайшим другом шефа, женихом секретарши Наташки и названным братом всего компьютерного отдела. Особенно я сроднился с Вовчиком и Димончиком, с которыми я и пошёл по разнообразным гостям, уйдя за сорок минут до конца рабочего дня, прихватив с собой Наташку на всякий случай. А случаи, как известно, бывают разные, так что в час ночи того же дня наша компания, в результате случайных чаепитий в случайных квартирах невзначай увеличившаяся раз в десять, уже отплясывала в ночном клубе, а часа два спустя, обнаружив себя в Наташкиной квартирке, я понял, что служебного романа не избежать. Не стремясь уйти от судьбы, на следующий день я честно пил её кофе до самого обеда, а к ужину началось опять такое немыслимое мелькание лиц, что следующее утро я провёл опять в том же месте, уничтожая то же кофе. Не знаю, сколько бы я вращался в этом круговороте апокалиптической безалаберности, если бы не решил, что пора напомнить близким людям о своём существовании.

Мама. Бог уже создал красивейшую, умнейшую в мире женщину с прекраснейшей душой. Критик в прошлом, редактор журнала в настоящем до сих пор удивляет меня своей образованностью. Она знает немыслимое количество стихов, перечитала горы книг, сохранила тоненькую талию, чувство юмора и детскую беззащитность. Вот и теперь напевает одну из своих любимых песенок, вертится вокруг меня, выкладывая на стол всю имеющуюся в доме еду - и так похожа она на какую-нибудь девочку-принцессу из сказки.

— К тебе тут Тана несколько раз забегала, в гости зазывала.

— Зайду.

У Таньки пирог к чаю и интересная гостья. Имя — Ольга, но иначе как Олечка не назовёшь. Несмотря на довольно высокий рост она всё ещё ребёнок, балованный ребёнок, маменькина дочка, за которой ухаживают, вокруг которой все бегают, и такая она вся хрупкая и нежная, что даже не сразу и сообразишь, о чем завести разговор, чтобы случайно её не обидеть.

— Я хотела, вообще-то на художника учиться, все говорили, что у меня талант, но папа решил, что на юриста перспективнее, скоро закончу и у мамы буду работать. Теперь совсем уже не рисую. А вы где учились?

Тихий мелодичный голос отдаётся эхом внутри, тоненькие белые пальчики еле касаются серебряной ложечки, и мне страшно, что всё это — сон, я проснусь и она исчезнет.

С той самой встечи я перестал думать о себе, я плыл по волнам жизни в неизвестном направлении, каждую свободную минуту бежал к Оле, ловил каждое её движение, каждое слово, расставаясь с ней каждый раз как будто навсегда.

Боясь, как бы Оля не заскучала со мной, водил я её на разные развлечения с прежней компанией. Наташка, увидев Олю, чуть-чуть подулась, чуть-чуть повздыхала, а потом стала её закадычной подругой, Вовчик и Димончик то смущались сверх меры, то просто фонтанировали шутками, анекдотами и чересчур громким смехом. Алёшка, случаясь с нами в одной компании, не сводил с Оли тяжелого взгляда. Но потом все привыкли, да и я перестал замечать других вообще.

Тёмным февральским вечером в наш образцовый офис зашёл незнакомец, спросил Самого.

— Его нет.

— А ты программист, — удивил он меня фамильярным и недопустимым в стенах нашей достойнейшей фирмы обращением.

— Да.

— Тогда я к тебе.

Я тогда ещё подумал, что же меня удивило в его внешности. Парень как парень, не очень высокий, худощавый... Да, глаза. Странное выражение глаз: то ли жестокая усмешка, то ли вспышка гнева в них при каменном спокойствии черт лица.

— На, просмотри на досуге. — Бросил на стол диск и направился к выходу.

— А что директору сказать?

Тёмный силуэт на мгновение замер в дверном проёме.

— Скажи, Дёмик заходил.

Что за имя? Да и как доложить? Не скажу же я, что тут Дёмик забегал на огонёк, диск бросил на стол и исчез, как привидение.

На следующее утро к моему удивлению Сам, привыкший к солидным именам и бесконечным титулам, воспринял имя Дёмик как само собой разумеющееся и диск велел просмотреть, как просили. Более-менее разобравшись с основной своей деятельностью, я взялся за диск. Оказалось, просто игрушка с шикарной графикой и странным названием “Человек с двумя лицами”.

Перед героем игры ставилась задача стать в результате демонических усилий президентом крупной корпорации. Для этого требовалось всего ничего — подсидеть поэтапно всё вышестоящее начальство, причём средства предлагались самые разные — от внедрения рацпредложений до доносов и шантажа. Задача осложнялась тем, что действовало жёсткое ограничение во времени — герой игры старел, терял профпригодность, здоровье и, наконец, умирал от старости. К середине игры выяснилось, что, с одной стороны можно всю жизнь положить на внедрение рацпредложений, а с другой — довольно быстро преодолевать ступеньки служебной лестницы, попросту убивая соперников, причём нужно всё время быть начеку, как бы кто в свою очередь не помог тебе уйти из жизни быстро и легко. Правда, за каждое убийство отнималось несколько лет жизни, но, похоже, другого способа стать боссом в этой игре не существовало. Восхищаясь мастерски сделанной, до невероятного правдоподобной графикой, я с удовольствием дошёл до победного конца. И вот уже отзвучали фанфары в мою честь, и вот иду я по коридору, приближаясь к заветной двери кабинета Хозяина Вселенной. Как-то сама по себе открылась дверь и оттуда вышел навстречу... я сам. Не может быть, как? И это не графическое изображение, не отснятые кадры, я сам иду себе навстречу. Страх ядовитой змеёй прокрадывается в душу. Вдруг по моему лицу словно пробежала тень и я на собственных глазах превращаюсь в зловещего старика с мёртвым лицом. Меня охватывает ужас, первобытный ужас. Бежать, бежать отсюда! Но я, цепенея, иду вперёд и с предсмертной покорностью наблюдаю как Призрак опять превращается в меня, ещё несколько мгновений и я опять старею, сморщиваюсь, умираю. Я до дрожи, до столбняка боюсь приблизиться к Нему и тут как спасение высвечивается диалоговое окно: “Что вы выбираете: долгую старость? легкую смерть?” Не в силах видеть больше этот кошмар, вдруг радуюсь, искренне радуюсь: вот сейчас я умру и мне нечего больше бояться. С облегчением сейчас нажму кнопку мыши и... Вдруг гаснет экран монитора... Оля, Олюшка, как весенний дождь эти прохладные руки, эта тонкая, нежная кожа...

— Олюшка, ты меня из ада вытащила! Как ты отключила компьютер?

— Я ничего не делала, я просто вошла...

— Пойдём, пойдём скорее отсюда, я, наверное, просто устал.

Сигаретный дым смешивается с бешеными ритмами музыки, растворяясь в полумраке разнообразных лиц. Вовчик и Димончик беззлобно подсмеиваются над Наташкой, неожиданно возник из небытия Алёшка, непонятно какими усилиями притащив сюда домоседку Таню. И я так благодарен Алёшке за то, что он появился именно сейчас, когда он мне так нужен, за то, что привёл Таню, мне так легко с ними; беззаботная болтовня Вовчика и Димончика, Наташкин смех мягко окутывают меня и прохлада Олюшкиных белых рук погружает меня почти в блаженство.

— Вот увидите, наша DX больше полгода не продержится.

— Да уж, без Дёмика...

Последнее слово обрушивает шаткие стены моего блаженного состояния.

— Дёмик? А при чём тут Дёмик?

— Да ведь это на нём вся наша контора поднялась, теперь только осталось тихо умирать.

— Да, талант. Второго такого спеца по графике поискать. Жаль, рисовалками увлекался очень. Теперь только этим и занимается. Интересно, а почему он из главной фирмы так резко ушёл.

— Да, кто-то из отдела с собой покончил, кажется.

Наташка выразительно усмехается:

— Не с собой покончил, а погиб при невыясненных обстоятельствах, а так как он с Дёмиком на пару работал, так поднялся скандал, что, мол, в результате переутомления произошло кровоизлияние и так далее и Дёмик сам ушёл.

— А что же это за имя такое странное — Дёмик?

Наташка приподняла бровь.

— Да я сама удивилась, ей-богу, в паспорте у него написано — Демион Черновалов. Говорят, родители, не то сектанты, не то староверы были.

Ну, просто чертовщина какая-то. Голова трещит.

— Пойдём, Оля.

Как это произошло, не знаю. Буквально на минуту отпустил Олюшкину руку, буквально на мгновение скрылась она в проёме двери, следом за ней я бросился в темноту улицы. Никого. На крыльце сидел вконец обкуренный паренёк. Еле сумел я вывести его из состояния глубокого транса.

— Видел, видел, — после долгого мычания неожиданно завопил он, — девчонка, такая, беленькая, да.

— И что?

— Да ничего.

И опять принялся раскачиваться. После хорошей затрещины он оглушил меня истошным криком:

— С пареньком она уехала, худощавый такой, глаза — во! — как у ненормального.

Где я бродил и сколько, не помню. Даже и не стал ломать голову над тем, как я очутился у Алёшки.

— И не ищи её и оставь это дело в покое, мало ли что наговорил тебе этот обнаркоманенный. А если дома сказали, что не живёт она там больше, значит, не живёт.

— Да ты не понимаешь, она же с ним...

— Тем более, это её дело. А ты не влезай. А ты, вообще, знаешь, что из-за Дёмика этого не один человек умер и ничего не смогли доказать. У одного — здоровье слабое, там — несчастный случай, а всё люди с которыми он работал. Да ещё слухи эти, что в секте он и родители его там же были.

— Так ведь тем более нельзя с ним Олю оставлять.

— Слушай, она ушла с ним сама, пусть сама и разбирается. Если тебе жизнь не дорога, то я тебя хоронить не хочу. Ладно, мне идти надо, сиди у меня, я тебя запру.

Кухонным ножом я разобрал замок, открыл дверь, снова собрал его и захлопнул Алёшкину квартиру. Конечно, глупость искать неизвестно кого неизвестно где в большом городе. Как сумасшедший шатался по городу до самых сумерек, улицы слились в единый серый поток по которому меня несло, словно щепку. От серой стены отделилась тень. Дёмик!

— Что, хочешь с ней поговорить? Поговори, на!

Суёт мне трубку телефона-автомата. Голос, такой знакомый, такой далёкий...

— Не надо звонить мне, особенно сюда. Нет, я не вернусь. Нет, меня никто не принуждал, я сама так решила.

И трубку я разбил в вдребезги, и телефону досталось, а что толку? Алёшка был прав, зря я влез. Сам не понимая, что делаю схватил чёртового Дёмика и начал трясти:

— Да, сама? А, ты думаешь, я не знаю о тех вроде бы несчастных случаях, да? Игрушки твои проклятые, да я сам чуть с собой не покончил. А они? Они тоже в игрушку поиграли?

— Да, они тоже. Садись в машину.

Спокойный голос меня отрезвил. Мы подошли к машине, я сел на переднее сидение рядом с Дёмиком. Осенним ветром шелестели его слова:

— Как оказалось, вполне здоровый человек сам может себя ликвидировать, если подсознательно он уверен, что смерть неизбежна. То есть, поведение человека можно запрограммировать на самоуничтожение, запрограммировать на смерть. Правда, поначалу это был очень длительный процесс, с помощью последней игрушки я его ускорил, теперь достаточно сыграть только раз.

— Это значит, что я запрограммирован?

— Это значит, что ты ищешь пути самоуничтожения, подсознательно, не отдавая себе отчёта.

Совсем стемнело. Я слушал Дёмика совершенно спокойно, без страха и паники, понимая при этом, что он говорит правду, что так и будет. Человек с двумя лицами. Я знаю, что увижу его и мне не будет страшно, мне уже никогда не будет страшно. Машина сворачивает на узенькую улочку, в конце которой — тупик. Мы несёмся прямо к подъезду старого дома, дверь приоткрывается и я уже знаю кто выйдет мне навстречу. Непонятно как в последнюю минуту успеваю броситься на руль и повернуть его.

— Больной, к Вам из милиции.

Пожилой худощавый мужчина в форме устало произносит казённые фразы о невыясненных обстоятельствах и необходимости подачи заявления для возбуждения уголовного дела по факту разбойного нападения....

— Погодите, ведь это была авария. А что, водителя не нашли?

Негромкий усталый голос поведал о том, что экспертиза не подтвердила наличие следов какой-либо машины рядом с местом происшествия, более того, обстоятельства не поддаются объяснению.. Видно, его сковывал казённый язык, поэтому, махнув рукой, он сказал:

— Никаких следов, кроме твоих там не было, ни машины, ничего. Лучший эксперт всё облазил, говорит, кажется, будто тебя кто-то или что-то приподняло и об стенку шмякнуло и переломы твои на это же указывают. Ты лучше вспомни, как ты оказался на этой стройке.

— Где?

Я с трудом открываю глаза. Медсестричка равнодушно втыкает иглу в мою руку.

Перевожу взгляд в окно. Господи, уже молоденькие листочки появились. Весна. И вся эта мистика, что была со мной, кажется мне теперь, если не сном, то далёким, почти забытым прошлым; и мне самому странно, как спокойно я думаю об Ольге, о том, что я её никогда не увижу, и это к лучшему , и как спокойно мне здесь — в белых простынях, среди белых стен, приглушённые голоса медсестёр не нарушают лёгкую дрёму, которая окутывает меня так ласково, что я и не думаю сопротивляться. Мне не надо открывать глаза, чтобы увидеть Олюшку.

— Здравствуй, хорошая моя.

Она не отвечает, только боязливо оглядывается и ёжится, будто от холода.

— Олюшка, ты должна порвать с ним. Это очень подозрительный тип, лучше бы тебе с ним не связываться.

Не делая ни единого движения, она стала отдаляться от меня.

— Олюшка, родная, обещай мне пожалуйста.

Она еле кивнула и растворилась в дверном проёме. Я проснулся.

Не вовремя прошлое о себе напомнило. Какая-то странная тревога начала мучить меня. Ещё неделю назад я умолял Алёшку найти её, привести, и он узнал, что Ольга с Дёмиком уехали куда-то, кажется за границу. Я вроде бы пережил это, успокоился, и вот опять она и так реально, как будто и вправду была здесь!

Медсестра громко включила радио. Энергичный женский голос равнодушно передавал последние известия:

“В итальянском городе Падуя был убит гражданин России Черновалов Демион. Орудием убийства послужили обычные маникюрные ножницы, которыми подруга Черновалова Ольга Белова проткнула ему сонную артерию. Подобным же образом она покончила с собой на месте происшествия. Прибывший вскоре врач скорой помощи засвидетельствовал летальный исход в обоих случаях. Самым невероятным является то, что тело Демиона Черновалова исчезло самым загадочным образом сразу после приезда полиции. Религиозная секта “Двуликий Янус” не подтвердила принадлежность Черновалова Демиона к своим членам.”

Рассвет... И еле колышется листва на ветру. Без времени и пространства.

Снова встает солнце, чтобы начался и закончился этот день, подобно приливу и отливу, чтобы опять стал этот день для одних первым днем жизни, для других – последним, а для иных проплывет мимо незаметной каплей океана жизни.

Колышется листва на ветру, подобно людским потокам на улицах больших городов, подобно вечному потоку рождения и смерти, что вместе есть жизнь.

И в конце дня эта людская волна ударится об окна высоток спальных кварталов, о добротные стены элитных домов, о покосившиеся деревянные заборы далеких поселков и рассыплется отдельными брызгами – людьми, которые все вместе и каждый в отдельности склонившись над ужином, бокалом, стаканом зададут себе опять все тот же вопрос: «Для чего живу?» и не найдут ответа. И будут искать его вновь в стакане, бокале, ужине, ребенке, работе... и снова не найдя, опять вольются в океан лиц, голосов, чувств, эмоций, любви и ненависти, чтобы, снова ища ответ, бродить в тумане обреченности, мечтая почувствовать под ногами твердую почву, понимая недостижимость этого...

И тут приходят люди знания.

БЛИЗНЕЦЫ

Елена Александровна выглядела гораздо моложе своих 47 лет, и её можно было бы считать еще красивой женщиной, если бы не беспомощный взгляд обиженного ребенка, который лишал ее уверенности в себе, присущей красавицам. Ее жизнь явно удалась, и ей тайно завидовали бы подруги, если бы не ее привычка так сильно сутулиться при ходьбе и так грустно вздыхать при дежурном вопросе: «Как дела?». Поэтому подруги завидовали ей на словах.

А главным поводом для зависти самой себе она бы посчитала двух своих дочек –близняшек, таких непохожих друг на друга, к удивлению всех родственников и знакомых. Но Елена Александровна-то знала, как они близки друг другу. Если бы она еще и умела разбираться в людях, она бы поняла, что они – две половинки единого целого, но, к сожалению, Елена Александровна при всей своей любви к дочерям не могла даже понять языка, на котором они друг с другом разговаривали:

- Я опять слышала море, а воздух был прозрачно-синий... (Это вторая, Полина)

- И даже не мечтай, придет Денис и мы пойдем все вместе гулять, смотреть на проходящие поезда. – Старшая, казалось, отвечала не словам сестры, а ее мыслям, которые только она умела читать. Елене Александровне было тяжело понимать зашифрованные послания младшей дочери.

В свое время Елена Александровна, а тогда просто Ленка считалась одной из самых красивых девчонок их маленького сонного городка. По крайней мере, в своем дворе ей равных не было. Два двухэтажных деревянных дома, сбоку несколько сараев, мужики, щелкающие домино, втихую распивающие домашний самогон, тетки и бабульки на лавочке, щелкающие семечки, и даже развешанное белье так и шептали вслед: «Красавица выросла». Сердце сладко замирало от этих слов, а перед глазами вставала картинка из книжки «Руслан и Людмила»: «И жених сыскался ей - королевич Елисей». Правда, королевичи местного разлива не стремились переходить в разряд женихов, а предпочитали доводить ее до слез неприличными шутками. Вообще-то Ленка знала из кино, что настоящим красавицам мужчины обязательно должны признаваться в любви, и поэтому ощущала себя самозванкой.

Детские кудряшки золотятся на солнце, (что делают с людьми воспоминания!) две маленькие хулиганки возятся в кроватке – одной на двоих. «И в кого вы такие разные – одна со светлыми волосами и карими глазами, а другая – черненькая, а в глаза – цвета морской воды». Роды были очень тяжелыми, хотя «старшенькая» родилась довольно легко, а вторая девочка не хотела выходить – выдавливали простынями; так в ее синих глазах и по сей день плещутся сомнения, стоит ли приходить в этот мир. Их назвали – Ирина и Полина.

- Мама, ну как ты не понимаешь – доказывала Иринка, «старшенькая», - если море, то это тоска, а если воздух прозрачный – ей хочется одной побыть.

- Неужели нельзя это сказать нормальными словами?

- Ну, мам, это для нас с тобой эти слова нормальные.

Полине было очень трудно в школе. Ее никто не понимал. Спасала Иринка, для которой весь мир был решенной задачей, простым уравнением с одними известными, а у Полины вечно в глазах плескались сомнения, вопросы.

Елена Александровна со вздохом открыла глаза. Она давно не спала, но лежала в полудреме неожиданно и не нужно нахлынувших воспоминаний. Надевая халат, поправляя волосы, никак не могла стряхнуть с себя навязчивые образы, слова, звуки из прошлого. Умылась – и привела в порядок мысли, а рабочий костюм придал телу привычное ощущение утра понедельника. Елена Александровна пошла на работу.

- Ленка, иди белье развесь. Нечего прическу накручивать, не в кино идешь!

Ленка не помнила своего отца. Мать рассказывала, что он погиб от несчастного случая через несколько месяцев после свадьбы, правда, соседка Людка, шумная и веселая баба неопределенных лет, также в одиночку воспитывающая дочь, не раз поднимала Ленкину мать на смех, издеваясь над отсутствием доказательств гибели мужа, да и наличия мужа в прошлом, как такового. Мать грозилась выцарапать ей «бесстыжие глаза», а Ленка при случае показывала язык Людкиной дочке – щуплой, слишком маленькой для своего возраста, Светке. Светка, имеющая какой-то синюшный оттенок лица и вечно шмыгающая носом, была на дружеской ноге со всей мальчишеской ватагой их двора. Поэтому Ленка завидовала ей, а Светка отвечала ей жгучей ревностью, так как знала, кто из девчонок снился пацанам. Они стали близкими подругами.

Полина рисовала цветы. Рисовать она стала сразу хорошо, как только научилась держать в руке карандаш. Кисть распахивала окно в мир Полины, в комнату врывался свежий степной ветер, принося с собой аромат целебных трав, бабочки садились на плечи и руки художницы; в благоуханном воздухе чувствовалась весна, цветы тянулись к солнцу, доверчиво протягивали к нему свои лепестки.

- Ты волшебница, - говорила Иринка.

Учительница рисования, грузная дама, отгороженная от мира толстыми стеклами очков, дала задание нарисовать кувшин.

- Полина, это и тебя касается.

- Слишком пахнет пылью, в этих старых сапожищах ему ни за что не попасть в бессмертие.

Учительница недоуменно поправила очки. Весь класс притих, с любопытством ожидая, что она ответит.

- Гм, рисуй в любом случае.

Тишину в классе нарушили вздохи и скрипы бедного кувшина, он стонал, страдая от своих трещин, проклинал несчастную судьбу, ему даже не пришлось работать по назначению; слишком быстро он попал в школу, где и портрет-то его никто толком нарисовать не может.

Все удивленно посмотрели на Полину, Иринка довольно улыбалась.

После уроков учительница рисования говорила Елене Александровне, вытирая слезы умиления, просачивающиеся сквозь очки:

- Это талант, такой талант, его нельзя зарывать в землю, в 14 лет уже такие способности...

Было решено найти для Полины учителя рисования.

Владислав Владиславович сразу не понравился Иринке тем, что звучное имя его не соответствовало внешнему облику: щупленький, с редкой бородкой, тихим голосом, неловкими движениями.

- Мам, ну, чему он Полину может научить?

Но Елену Александровну уже начало раздражать, что Иринка знает Полину лучше, чем она, мать, да и еще указывает ей как лучше поступить с Полиной.

- Иринка, в этом ты ничего не понимаешь, поэтому молчи.

С этого дня в маленькой квартирке стало уютно, как никогда. В воздухе чувствовался запах то фиалок, то меда и знойного лета. С утра в комнате девочек распускались розы, а по ночам пели соловьи. Второй муж Елены Александровны, отчим Иринки и Полины недоумевал:

-Ну, я понимаю, картина может пахнуть, ну, там, краски медом или цветами пахнут, но чтобы картины пели... - он крутил маленькой головой на толстой шее и на его лице появлялась довольная ухмылка.

Елена Александровна радовалась — наконец-то умолкли подруги и родные, наперебой советовавшие вести Полину к врачам, а то и сдать в прямо в дурдом, как кричала в гневе убитая злой судьбой и тяжелой жизнью сослуживица. Елена Александровна даже прекратила постоянную свою слежку за каждым шагом дочери — она гений, а гению многое позволено.

Ирина относилась к неожиданно открывшемуся дару сестры спокойно — она всегда о нем знала.

А Полине уже не приходилось прилагать усилия, чтобы скрыть от окружающих свой мир, она просто скользила по мягким травам своих степей, и уже давно в её глазах не плескалось море. Она говорила сестре:

- Ты знаешь, я вчера ходила по небу с Учителем, мы купались в облаках. Тут Ирина впервые пожалела, что она понимает шифрованные послания сестры, к тому же Ирина не знала что сказать Полине, чтобы та её поняла. И вдруг Ирина ясно себе представила, как больно будет сестре, но надо было что-то делать. И она решительно пошла на кухню, где Елена Александровна возилась с обедом:

- Мама, мне тебе нужно что-то сказать.

- Да?

- Мам, Полина, ну, в общем, она и .....

Отчим тоже был вне себя от злости:

- Ах, он старый козел, воспользовался тем, что девочка больна! (Он всерьез считал, что Полина душевнобольная)

Елена Александровна плакала, прижимая к себе несчастную дочь, которая удивлялась, почему родители так переживают, она ведь видела небо, купалась в облаках и гладила руками звезды, которые оказались такие теплые и мягкие на ощупь.

Владислав Владиславович был срочно найден, оторван от жениных щей и доставлен для серьезного разговора в квартирку Елены Александровны.

- Жениться я не могу, я уже женат, — решительно заявил он, после того, как на него вылили грязный ушат праведного гнева и отборных ругательств, — но я могу девочке помочь, вы знаете, у меня связи, и даже среди очень известных и богатых художников есть друзья....

Конец фразы потонул в пронзительном крике Елены Александровны:

- Негодяй! Ты еще и торгуешься! Поломал жизнь девочке ....

Отчим положил ей руку на плечо:

- Елена, он прав. Судьбу её сейчас все равно мы не устроим, так пусть хоть поможет как-нибудь.

Дело в том, что отчим считал Полину безнадежно пропащей — она никогда не сможет выйти замуж, завести семью — нормальный мужик с ней часа не проживет, да и пеленки, кастрюли — это не для неё, даже если она и не больная, а просто гений, как считает жена. В общем, самое страшное с ней уже случилось — с головой у неё не в порядке, а может быть и у Ирины, пугливо думал отчим, раз та слышит какой-то смысл в той тарабарщине, которую несет её больная сестра. Что с Полиной теперь не делай, хуже уже не будет.

В комнату вошла Полина, недоуменно разглядывая сидящих взрослых.

- Я тебя не вижу, — обратилась она к Учителю.

- Полина, пойми, надо бросить детские игры, — он искал носовой платок, чтобы вытереть проступивший пот со лба, — да, у тебя есть дар, может, ты гений, но нужно реально смотреть на вещи.

Полина развернулась и быстро пошла, почти побежала в комнату сестер. На взрослых словно напало оцепенение, а Ирина не хотела останавливать сестру. Все картины оказались на полу, а во всю стену Полина нарисовала огромный черный крест. И села на пол у стены. Владислав Владиславович на цыпочках, почти беззвучно, выскользнул из квартирки.

- Море, черное мертвое море, — это уже сказала Ирина и присела рядом с сестрой. Это был, наверное, единственный момент в её жизни, когда она смогла перейти на язык Полины.

Наступивший рассвет не смог сдвинуть Полину с места, она вроде бы слышала все, но так и осталась сидеть под черным крестом.

Елена Александровна ушла на работу, Ирина - в школу, а отчим претворился больным. Его и в самом деле очень сильно напугало поведение Полины. “Наверное, они обе ненормальные, а Елену точно с ума сведут”. С этой мыслью он решительно снял телефонную трубку.

Когда Елена Александровна пришла с работы, Полины дома уже не было, а Ирина плакала.

- Она там, где должна быть, — с чувством выполненного долга сказал отчим.

Елена Александровна выронила сумки.

Уже ночью, лежа в постели, отчим уговаривал Елену Александровну:

- Ладно, пусть она не сумасшедшая. Ты одно пойми, мы с тобой не вечные, Ирина замуж выйдет, кто будет её нянчить? А там её хоть говорить нормально научат. А как только поправится — сразу на выставку повезем, этот старый развратник поможет, никуда не денется, я тебе обещаю.

Елена Александровна прикрыла тяжелые веки, она просто слишком устала, чтобы спорить.

Кто рисует линии судьбы? В каких лабиринтах искать то, что отнимает у нас жизнь? Сначала мы готовы обнять весь мир и бескорыстно и бесконечно делать добро только затем, чтобы видеть вокруг себя счастливые лица. Знаешь — близко счастье, шагаешь навстречу и не успеваешь коснуться его, как оно начинает удаляться, совсем скрываясь за туманной линией горизонта. А было ли оно, бывает ли?

Леночка, Ленка сидит перед зеркалом, старательно размазывая мамины румяна по щекам.

- Господи, она скоро чтобы мусор вынести румяниться будет. Давай, беги за хлебом, - мать, как всегда, раздражается, когда видит Леночку перед зеркалом.

А Лена тогда бредила балетом. Пусть она ни разу не была в театре, но единственную книжку про балет, которая нашлась у соседки, прочитала от корки до корки; изучила по ней танцевальные па и, когда вечером из громкоговорителя на соседней улице раздавалась музыка, открывала пошире окно, чтобы было лучше слышно и начинала самозабвенно танцевать, да так, что у пенсионерки, жившей за стеной, в шкафу дребезжала посуда. Дабы спасти свою посуду от неминуемой гибели старушка выхлопотала для Ленки место в кружке народного танца. Учитель танцев был немолодой и неулыбчивый, но все еще очень интересный мужчина, и к тому же он говорил, что Лена делает успехи.

После школы мать устроила Лену на работу на тот же компрессорный завод, на котором работала сама, но не в цех, а табельщицей. Лена не была против, но её огорчало то, что там работали одни тетки в предпенсионном возрасте, и где-то завидовала Светке, которая работала тут же, но приемщицей сырья, а грузчики все молодые, неженатые парни, и поэтому у неё ухажёров было - хоть отбавляй. По выходным они вместе ходили на танцы, пользовались одними духами и помадой, обсуждали мальчишек, то есть были закадычными подругами.

И именно Светка познакомила Лену с Валерой. Светка представила его как своего ухажера, и хотя пыталась смотреть в его сторону как можно равнодушнее, у нее были очень серьезные планы на него. Во-первых, он был из более, чем приличной семьи, которая располагалась в просторной квартире, потом, он учился в институте, а к тому же ни у одного из её заводских ухажеров не было такой наглой, самоуверенной улыбки и такого высокомерного покровительственного взгляда.

Светке пришлось проявить несвойственную ей изворотливость, чтобы войти в круг его друзей и подруг, а тем более, чтобы быть приглашенной на какую-то вечеринку к Валере домой.

В этот злополучный день Лене пришлось задержаться на работе. Когда она прибежала домой, Светка уже стояла у двери с раскрасневшимся от раздражения лицом. Наряжалась Ленка впопыхах и была очень недовольна собой, а тут ещё и Светка шипела всю дорогу что-то и к двери Валериной квартиры они пришли в совершенно расстроенных чувствах.

А там уже стоял дым коромыслом, и Лена совсем запуталась в чужих лицах и именах, когда, наконец, увидела его, Валеру.

Он был немного выше её и какой-то весь по-мальчишески гибкий. Ироничная улыбка и капризный, ленивый взгляд. Лена решила, что она влюбилась с первого взгляда. А он сразу же пригласил её танцевать, и они протанцевали весь вечер, когда вдруг Лена обнаружила, что пьяные гости разошлись и они остались вдвоем. И когда он лениво начал стаскивать с неё платье она не стала сопротивляться, потому что чувствовала, откажи она ему сейчас — он в её сторону даже не посмотрит.

Валера довольно быстро заснул, а Лена долго не спала. Не то, чтобы ей особенно не понравилось или понравилось случившееся — она уже считала себя взрослой и от теток-коллег знала, что это неизбежное зло случается в жизни каждой женщины.

Очнулась она оттого, что Валера начал трясти её за плечо:

— Просыпайся, сейчас родоки с дачи приедут.

Он быстро помог ей одеться и почти вытолкал за дверь. Лена несколько недоуменно помялась около закрытой двери и пошла домой. Она еще долго сидела на скамеечке во дворе и очень равнодушно думала, что если мама узнает, то убьет; и женится ли на ней Валера. Потом решила, что не женится, и ей как-то сразу стало веселее, к тому же она знала, что мама, все равно, не дождалась её вечером и заснула, а сейчас, когда она проснется, можно будет наврать все, что угодно.

Самой большой проблемой ей теперь представлялось объяснение со Светкой. Не сказать о случившемся значило предать дружбу, а рассказывать было особенно нечего. Лена легла спать.

Дзинь-дзинь — кто-то бросал камни в окно. Лена вскочила с постели и разочарованно увидела под окном Светку с необычно злым лицом.

- Выходи, нас ребята гулять зовут.

Среди ватаги Светкиных заводских ухажеров стоял Валера. Лена не знала, как себя вести, но он нахально улыбнулся и, развязно подойдя к ней, демонстративно положил ей руку на плечо. Ленка была почти счастлива. Светка надула губы, энергично подхватила подвернувшегося под руку Славку и вся компания пошла в очередной раз мерить шагами местный Бродвей.

Лето в разгаре, зеленые листья старых тополей пытались оградить старый двор от жары, младенцы и старушки выползали из домов, чтобы глотать густой раскаленный воздух, все, кто был в состоянии уехать, уезжали на дачи.

Валера, лежа в постели, курил, Лена сидела, уставившись в телевизор, думая о своем.

- Я вот думаю, а ты меня любишь?

- Ну, нашла о чем думать!

- А все-таки?

- Какая разница? А если я скажу, что нет? Ладно, не обижайся! Где же пепельница?

Но ведь Лена точно знала из всех книг и фильмов, что чтобы пожениться, обязательно надо, чтобы жених был без ума влюблен, а иначе быть не может. А теперь на ней никто, кроме Валеры не может жениться. Совсем запутавшись, Лена стала думать о Светке, вот она любит Славку? Надо спросить.

Ласковый, прозрачный летний вечер незаметно ускользал, теснимый чудными карминно-сиреневыми сумерками. Лена открыла окно. Пряный аромат цветов из ухоженных старушками палисадников прокрался в комнату, принеся с собой неостывший воздух середины лета. Запахи домашней кухни, душного вечера, ночных фиалок смешавшись, неприятно ударили в нос. Её опять вырвало прямо на подоконник.

Мать ворвалась в комнату, как ведьма на метле. Подождав, пока Лена уберет за собой и вытрет лицо, она схватила её за волосы.

— Кто он? Признавайся, шалава!

Выслушав сбивчивые объяснения дочери, прерываемые слезами, мать аккуратно причесалась, оделась очень скромно и строго и, приняв вид оскорбленной добродетели, куда-то ушла.

Тут Лене стало по-настоящему страшно. Она боялась, что мать пойдет к родителям Валеры. Лена видела их пару раз издалека и больше всего на свете боялась с ними увидеться.

Уже давно стемнело, от слез и страха Лену стало клонить в сон. Тут вернулась мать:

- Свадьба будет ровно через месяц, в ресторане, пригласим родню, из соседей кой кого, чтобы все как у людей, на платье тебе деньги они дают, -- её будничный, деловой тон стряхнул с Ленки остатки сна.

Она еще долго не могла заснуть. Остаток ночи ей снились странные сны, как будто она собиралась на праздник, городской маскарад (да кому наяву взбрело бы в голову устроить в их сонном городке маскарад !), но никак не могла решить, что ей одеть и хочет ли она пойти, как праздник прошел. И до конца ночи Ленке снилось, что она пропустила не только маскарад, но и еще что-то интересное и важное, что еще не поздно догнать, но куда идти...

- И что догонять, собственно, - а это уже Валера спрашивал и, издевательски улыбаясь, таял в сигаретном дыме, еще мелькали какие-то лица, и Ленка очутилась в полной темноте, и так как не знала, куда ей идти, стояла неподвижно, без страха и мыслей, без эмоций...

Наконец-то утро воскресенья - на танцы!

Грубый окрик матери остановил ее:

- Ты куда собралась?

- На танцы.....

- Оттанцевала ты свое.

Свадьба была шумная, веселая; гости – пьяные и сытые, Светка-свидетельница – хмурая, но исполняющая до конца свой дружеский долг. Валера улыбался своей обычной насмешливой улыбкой, только чаще других выбегал на крыльцо покурить. У Ленки не хватало сил изображать счастье, она только глупо улыбалась. Свекровь в черном платье до пят и с немыслимой прической отвечала ей презрительной улыбкой.

В конце концов Ленке надоело улыбаться, она устала от свадебного шума; изрядно подпивший родственник расплылся в пьяной улыбке и промычал заплетающимся языком:

- Невеста хочет на покой, невеста хочет уединиться с женихом.

Подуставшие от веселья гости оживились, посыпались похабные шутки, пошлые анекдоты, все стали резво выпроваживать молодоженов. А Ленке было не по себе, она хотела пойти к себе домой, лечь в свою постель и забыть все случившееся как кошмарный сон.

Их привезли в квартиру Валериных родителей, которые решили первую ночь после свадьбы ночевать у родственников. Когда за молодоженами закрылась дверь, они беспомощно посмотрели друг на друга и пошли освобождаться от свадебных нарядов.

В спальне было довольно прохладно. Ленка залезла под одеяло и свернулась калачиком. Валера зашел, посмотрел на нее. Повисла неловкая пауза.

- Ну, ладно, ты лежи, а я пойду, за сигаретами сбегаю, а то нету больше.

- А ты скоро?

- Скоро, скоро.. Ты постарайся заснуть, беременным женщинам волноваться вредно, - и он тихо выскользнул из комнаты.

После приезда из роддома дни для Елены полетели быстрее, чем листья с осенних деревьев. Кормить, пеленать, купать, грязная посуда на кухне, перебранки со свекровью, ухмылки свекра. Валилась с ног в постель, не замечая, спит ли уже Валера или еще не пришел от очередного сослуживца, к которому отправился по очередному неотложному делу. Даже праздники не в радость. Кое-как отпраздновали годовщину свадьбы, звали только своих, народу набилось полная квартира.

Еле уместили последних пришедших «только поздравить» на приставной стол, удачно найденный свекром в кладовке («То-то же, у меня все есть»). Соседка матери Людка, сильно постаревшая и располневшая, встала с рюмкой в руке, напирая животом на стол:

- Валерочка, Леночка! Совет вам да любовь.

Её одернула хмурая Светка:

- Ты чо, мать, свадьба год назад была.

Гости пьяно рассмеялись.

- Так с годовщиной, с годовщиной. Ой, Ленка, смотрю я на тебя, молодец, девка. Ловко Светку мою обошла. Та еще до сих пор все не отойдет.

Светка, криво усмехнувшись, ответила:

- Мать, все выпить хотят за ихнее здоровье.

Всех немного повеселила эта словесная перепалка матери с дочерью, но и без того гостям было нескучно.

Елена почти незаметно выскользнула из-за стола – пошла кормить девочек.

Иринка и Полина, такие разные. Иринка подвижная, шумная, быстро разыграется, быстро угомонится, вот и сейчас – поела и сразу заснула. Не то Полина – все еще не спит, смотрит прямо в глаза так умно и внимательно; возьмешь на руки, качаешь – опять тот же проницательный, все понимающий взгляд.

- Ну, Полина, доча, спи, пожалуйста.

Положит она крохотную ручку матери на грудь, вздохнет глубоко, как будто сожалея, что мать её не поняла, закроет глаза. «Ничего, маленькая, вот вырастешь, все мне расскажешь».

Может быть, и не зря Елене казалось, что Полина знает что-то важное, такое, что Елена не поняла, не разглядела в своей жизни; встав взрослой, дочь многое могла бы рассказать матери, но та все равно не могла бы понять.

У Ирины скоро выпускной, Елена Александровна вся в хлопотах насчет платья – шить или покупать? Потом подумала, что хороших платьев не найти, тем более на Ирину, при её широких бедрах и узенькой талии. Так что лучше шить, а у кого - у своей портнихи, или попробовать ту, что Танька посоветовала? Еще надо будет поехать навестить Полину в больнице. А то потом некогда будет – к Иринке на выпускной надо успеть с работы; затем ехать к свекрови на дачу.

Елена Александровна больше по привычке навещала Полину, которая по своим, не понятным матери соображениям, отказывалась к ней выходить. Елена Александровна даже плакала, но если бы она умела бы быть откровенной с самой собой, то она бы поняла, что не хочет видеть Полину – она просто не смогла бы даже поговорить с дочерью.

Выпускной у Иринки! Торжественное вручение аттестатов; вот Иринка в белом платье поднимается на сцену, её поздравляет директриса, жмет руку, Иринка так тепло и искренне улыбается, что кажется почти красавицей в этом так удачно сшитом платье, подчеркивающем её тоненькую талию и скрывающем полные ноги. Елена Александровна подумала, что Полине в больнице тоже должны выдать сегодня что-то вроде аттестата, но, ужаснувшись, тут же отогнала от себя эту мысль. Похоже, она поддалась влиянию мужа и тоже поставила крест на Полине, но одна только сцена, постоянно всплывающая у неё в памяти, не давала матери покоя. Как-то раз Полина пошла гулять без сестры (Иринка сильно заболела). Елена на кухне варила суп и вдруг случайно в окно увидела, как девчонки и мальчишки двора окружают, берут в кольцо Полину, которая как-то странно сжалась, принимая защитную позу. Намерения детей не вызывали сомнения, девчонка постарше подняла небольшой камешек с земли и кинула прямо в лицо Полине. Елена пулей выскочила из квартиры, скатилась вниз по лестнице, задыхаясь, выскочила во двор. Полина стояла, прислонившись спиной к стене сарая, дети окружили её плотным полукольцом.

- Дура, она чокнутая, сумасшедшая!

Полина резко сделала большой шаг вперед:

- А кто из вас не сошел с ума?

Дети, не ожидая такого напора, невольно отступили. С минуту повисла тишина. Полина, казалось, смотрела в глаза одновременно всем и каждому. Внезапно дети бросились врассыпную.

Елена, держась за сердце, стала медленно оседать на асфальт.

- Мама, ты не там, где должна быть.

- Полина, доченька!

- Мама, они не слышат музыку ветра, им теплее в темной норе.

Елене подумалось потом, когда они поднимались вверх по лестнице, что в Полине есть что-то магическое, от тех ведьм, которых сжигали на кострах.

- Нет, мама, даже если тебе слышится запах дыма, то это потому, что туман вокруг тебя слишком густой.

Елена вздрогнула от неожиданности: «Неужели она читает мысли?»

- Я могу дышать воздухом горных долин, но тебе не подняться так высоко, у тебя уже кружится голова.

Елена постаралась никак не реагировать на ответ дочери и ничего не думать, а побежала на кухню, к спасительной плите, к такому понятному, реальному и прозаическому супу; ухватившись за ложку, начала с благоговением пробовать его, словно причащаясь. «Тьфу, кажется, недосолила, или пересолила, опять все не так»

Уже вечером это происшествие в деталях всплыло в памяти Елены.

- Иринка, дочь, скажи, а тебе не кажется иногда, что Полина может чужие мысли читать.

- Мам, ты знаешь, наверное, это не так сложно, как кажется. Поэтому у неё и получается, хотя я не смогу так.

- Как это?

- Ну, вот, например, в окно глянь, сосед дядя Вася идет, шатается. Попробуй догадаться, о чем он думает.

- У кого бы на вторую бутылку занять, вот о чем.

- Ну вот, так же, примерно, и Полина угадывает. Только она об этом говорить не любит.

Иринку, казалось, совсем не пугали странности Полины.

Елена Александровна с трудом втащила сумки в квартиру, начала разуваться.

- Мама, Полина дома.

Елена Александровна бросилась к дочери:

- Ну, зачем ты сама приехала? Мы же с отцом собрались завтра тебя забрать.

- Здравствуй. Ты, мама.... съезди. Завтра. Все равно. – Полина с напряжением произносила слова, словно говоря на иностранном, с трудом вызубренном языке, - С врачом надо .... поговорить и карточку. Забрать.

- Елена Александровна с нежностью гладила руки дочери. Наконец-то она здорова.

Иринка подскочила к огромному свертку бумаги:

- Что там у тебя?

- Легкость и звук.

Тут повисла неловкая пауза. Иринка отвернулась, как будто обидевшись. Полина, сделав усилие, поправилась:

- Это я. Рисовала. Там.

Иринка улыбнулась:

- Вот так-то лучше.

Полина решительно забрала сверток из рук сестры:

- Это. Моё.

Теперь Елена Александровна поняла, что раньше было даже проще, когда хотя бы Иринка могла понять сестру. А теперь – научили её говорить нормально, а толку нет - так ведь и не вылечили. Что проку от больницы – ведь сейчас от дочери ничего кроме «да» и «нет» не добьешься.

Эти соображения Елена Александровна изложила относительно молодому доктору психиатрии, который лично занимался Полиной, как «исключительно интересным случаем».

- Поймите, ваша дочь не больна. Просто её восприятие несколько отличается от общепризнанной нормы, что вызывает мысль о несколько иной работе мышления. Между прочим, к этому стремились многие великие люди, философы в том числе. Я лично знаком с теми, кто погубил себя наркотиками, пытаясь, так, как она видеть и мыслить. А это ей дано от рождения, судя по всему, безо всяких усилий с вашей и её стороны. Нашей задачей было не лечить её (так как она здорова), а немного адаптировать к жизни в обществе, показать ей возможность иного, общепризнанного общения.

Но Елене Александровне легче от этого не стало. Только выйдя из давящих стен психиатрической больницы она почувствовала себя немного лучше. Ей так не хотелось идти домой и она присела на скамеечку в больничном сквере. Вдохнула свежий весенний воздух, вытянула уставшие ноги и стала размышлять о том, что не все еще потеряно для Полины, главное, чтобы она не замыкалась в себе, пусть рисует свои картины, вся семья поможет ей... Затем Елена Александровна стала думать о будущем Ирины, пусть закончит техникум, будет бухгалтером, устрою её на завод, а там, глядишь, выйдет замуж, семья, дети.... Эти приятные мысли напомнили Елене Александровне то, что вспоминать она не любила.

Елена вышла на работу, когда близнецам было по три годика. Родной коллектив принял её демонстративно восторженно с затаенным глубоко в его недрах презрением. И довольно быстро Елена узнала, что все три года отсутствия в декретном отпуске её вспоминали здесь довольно часто, а проще говоря, сплетничали. Об этом рассказала ей в ненужном порыве откровенности новоиспеченная подруга секретарша Ира:

- Видишь, муж твой мужчина заметный, все-таки журналист, живете вы богато, вот они и трепятся. А больше всего трепятся о том, что вроде твой муж и какая-то твоя чуть ли не единственная подруга роман крутят. Даже, говорят, давно, с самой свадьбы. А подружка твоя вроде бы всем хвасталась, что Валера твой даже в первую брачную ночь тебя бросил, а к ней прибежал.

Было ли это неожиданностью для Елены? Скорее всего, нет. Валера, который и в первые дни после свадьбы не был ей особенно близким человеком, теперь совсем отдалился от нее, и она даже не могла сразу вспомнить, когда же он в последний раз прикасался к ней. Приходил муж домой очень поздно, спал перед телевизором, а виделись они чаще всего по утрам, когда Елена варила кашу девочкам. Невыспавшийся Валера с помятым лицом и во вчерашней, так и не снятой перед сном, рубашке, ворча на Елену, опрокидывал в себя чашку кофе, которую она молча ставила перед ним, и, наскоро приведя себя в человеческий вид, важно и деловито шагал на работу в редакцию местной газетки.

Все эти сплетни слишком сильно смахивали на правду. А что же это за подруга? Светка! Больше некому. Не может быть! Да и Валера ей уже сколько лет нравится. Елена начала вспоминать о Светкиных кольцах, брошках, платьях, которые были ей явно не по карману, а когда подруги спрашивали её, где, мол, купила по дешевке, Светка обижалась, уверяла, что очень дорогая вещь, а купил ей мужик. На расспросы о мужике отвечала очень туманно, загадочно улыбаясь. А когда Елена, слегка обидевшись, сказала, что ей, как подруге она могла бы и сказать, кто это, Светка со странной ухмылкой ответила, что он женат.

Владислав Владиславович сдержал свое слово, правда, не без настойчивых напоминаний со стороны отчима. После уклончивых ответов, неудачных попыток скрыться за широкой спиной жены, поняв, что отчим Полины с него живого не слезет, учитель рисования, надев лучший галстук и торжественное лицо, решительно перешагнул порог квартирки, в которую он меньше всего на свете хотел бы попасть. Елена Александровна, с подозрением следя за каждым его движением, молча указала ему пальцем в направлении зала и конвоем направилась следом. Иринка испуганно скрылась в комнате сестер. Полина всем телом повернулась навстречу Владиславу Владиславовичу, шагнула вперед, но резко остановилась и, забывшись, обронила:

- Маска....

Потом, смутившись, отступила назад, опустилась на стул у стены, притихла.

Полина несколько поколебала показную уверенность Владислава Владиславовича, но он, струсив на миг, взял себя в руки и, отвернувшись от Полины и тут же почти забыв о её существовании, торжественно заявил:

- Все, через две недели мы едем в Москву.

Тут же, не давая опомниться Елене Александровне, он подхватил её за талию и, увлекая в плохо освещенный коридорчик, многозначительно проговорил ей почти в самое ухо:

- Ну, вы понимаете, мой лучший друг юности, признанный во всем мире, очень известный художник Юрик Красниковский... Мы поедем к нему на выставку, там будут знаменитейшие столичные художники, критики, меценаты, люди искусства, - Владислав Владиславович рисовал в воздухе свободной от Елены Александровны рукой немыслимые закорюки, - там мы обсудим наши дела, - тут он пошло подмигнул; но, увидев начавший было кривиться презрительно рот совсем сбитой с толку его напором Елены Александровны, кашлянул, и, придав лицу торжественное выражение, произнес:

- Я организую Полине выставку! Юрик Красниковский мне поможет, будут приглашены самые известные и полезные люди, я обещаю, на её картины обязательно найдутся покупатели.

И Владислав Владиславович, пританцовывая, продолжал увлекать Елену Александровну в сторону кухни:

- Вы представляете, что это значит. Покупатели! Это же тысячи долларов за каждую картину!

Елена Александровна, недоверчиво глядя на Владислава Владиславовича, поставила чайник на газ.

Было решено ехать втроем – отчим, Полина и Владислав Владиславович. Отчим, уже сидя в вагоне, выслушивая бесполезные наставления жены, нащупывал в карманах успокоительные таблетки, которые он тайком прихватил для Полины («Мало ли, она ведь все-таки ненормальная») и с тревогой поглядывал на падчерицу, учителя рисования, проходящих мимо купе пассажиров и даже провожающих за окном. Ему было не по себе из-за вокзальной суеты, из-за Полины, которую он в глубине души побаивался, из-за нелепого Владислава Владиславовича и из-за того, что он впервые едет так далеко и надолго. И когда отчим прощался с женой, он совершенно искренне прослезился (хотя для себя давно решил, что жена ему – чужой человек).

А впервые он увидел Елену, когда она была еще замужем за первым мужем. Сейчас, прожив с ней много лет, он не смог бы ответить, почему Елена показалась ему такой необыкновенной. Обладая очень заурядной внешностью и патологической неуверенностью в себе, Отчим был даже рад тому, что женщины обходили его стороной. Противоположный пол представлялся ему дьявольской ловушкой, привлекательной снаружи и губительной внутри, хотя к тридцати годам он все-таки обзавелся подругой – некрасивой старой девой Шурой, которую, как он предполагал, больше заинтересовала его недавно полученная от завода квартира и зарплата начальника отдела.

И каждый день когда он шел с работы ( позже всех работников отдела), он видел Елену, гуляющую с близнецами, и она ему казалась такой женственной, прекрасной и в то же время недоступной, что его больше и больше стала охватывать непонятная тоска, и так не хотелось встречаться с Шурой, но он все же шел на свидание себе и, как ему думалось, Елене назло. А когда до него случайно дошли слухи о её намечающемся разводе, Отчим обрадовался. В тот же день он раньше всех убежал с работы и направился в знакомый двор, но Елены с детьми там не было. Он прождал их во дворе до темноты в тот день и на следующий тоже, но Елена так и не появилась. Отчим уже было отчаялся, но случайно он услышал, что она с детьми ушла жить к матери. С обнадеживающей мыслью: «Теперь ей некуда деваться» он подъехал на служебной машине к четырехэтажному деревянному дому барачного типа, где жила мать Елены, а теперь еще и сама Елена с дочками. Он буквально ворвался к ним, бросился к стоящей у плиты Елене, схватил её за руку. В его душе бушевали чувства, не преобразовывающиеся в слова. Елена сначала испугалась, а потом, когда поняла, в чем дело, медленно опустилась на кухонный табурет. Сначала она долго рассматривала свои руки, затем – кухонный пол, потом, отвернувшись, глянула в окно; и неожиданно пошла собирать вещи, одевать девочек. Чудо свершилось. Бабульки на скамеечке просто окаменели от удивления, когда бедовая разведенка, обреченная на долгую, тяжелую, одинокую жизнь, спустя всего несколько дней после развода уезжает на «Волге» с новым мужиком. «Вот она, молодежь». Но, спустя некоторое время после официальной регистрации, Отчим стал подозревать, что Елена не принадлежит ему, что так она и осталась далекой, недоступной для него. С годами такие мысли стали приходить к нему все чаще.

Отчим с тревогой посмотрел на падчерицу. Полина казалась абсолютно спокойной, её вроде бы и не взволновала разлука с родными. Если бы Отчим мог прислушаться к ней, она бы ему дала понять, что еще не скоро им доведется вернуться обратно. Но в больнице её научили, что люди не могут знать будущего (как и читать мысли), поэтому Отчим мог не о чем не волноваться рядом с Полиной; она бы даже жестом не выдала того, что знает.

В Галерее на открытие выставки собралось множество самых разнообразных личностей: художники, критики, журналисты, поклонники, зеваки, и родственники и знакомые всех вышеназванных. Сначала Отчим чувствовал себя не в своей тарелке, но по мере того, как Владислав Владиславович знакомил его с художниками и «нужными людьми», он начал осваиваться и часа через три, ближе ко времени начала фуршета, почувствовал себя настолько непринужденно, что потерял Полину из виду.

А Полина, казалось, совсем не обращала внимания на суету вокруг. Её привлекли картины. Она подходила поближе, отступала несколько шагов назад, иногда подносила к картине ладонь, как будто стараясь почувствовать излучаемое тепло. Полина что-то шептала, то себе, то образам на картинах; иногда проходила мимо, не замечая какой-нибудь пейзаж или портрет, временами резко поворачивалась и шла к какому–нибудь произведению через весь зал, словно услышав какой-то зов. Тем не менее, её поведение казалось настолько естественным, как будто она всегда была здесь, среди картин, в иной плоскости, ином измерении, где живут образы, материализовавшиеся на холсте. И даже нарядная толпа казалась только шуршащей крыльями стайкой бабочек-однодневок, кружащей у ног древних богов.

После банкета Отчим, Полина и Владислав Владиславович отправились на ночлег в случайно пустующую квартиру одного из художников. Учитель рисования явно торжествовал:

- Все, я обо всем позаботился. Полина, мы не зря везли сюда столько твоих картин. Через месяц у тебя будет выставка, - он повернулся к отчиму, - будет прекрасная галерея, пригласим только нужных людей, которые наверняка купят, я обо всем договорился, всего четыре тысячи долларов....

Последние слова заставили отчима прервать мирный процесс переваривания пищи, обычно переходящий в дремоту:

- Как четыре тысячи?! Да за то, что ты сделал с больным ребенком, ты нам за бесплатно выставку организуешь! Да как только язык повернулся, да ты..!

Вытесняемый потоком брани, Владислав Владиславович сделал несколько суетливых жестов, промямлил что-то вроде: «Будет улажено», и скрылся. Отчим, пытаясь прийти в себя, отер пот со лба и украдкой глянул на Полину. И тут же бросился к ней:

- Поля, что с тобой, Поля, выпей таблетку.

Но Полина пыталась ему что-то сказать, но, вероятно, забыла слова, понятные Отчиму, и у неё получались только какие-то ломаные, беспорядочные жесты руками, беспомощно открывался рот, как у рыбы, выброшенной на берег. Отчим со страха стал трясти её за плечи. В конце концов Полина вырвалась и, не найдя других слов, стонала:

- Нет воздуха, здесь нет воздуха....

Отчим открыл все окна, споил ей всю припасенную валерианку, но только лишь когда он со всей силы прижал Полину к себе, она как будто успокоилась, посмотрела ему в глаза, пронзительно так посмотрела, что Отчиму стало не по себе, и произнесла с трудом:

- Знаю. Вы любите. Меня. Родная дочь. Для вас. Детей своих нет. Потому. Что быть не.... Может.

Отчим отскочил в страхе, но, опомнившись, взял себя в руки. Об этом не знал никто.

События того вечера Отчим старался больше не вспоминать. Но, как ни странно, именно они изменили в корне всю его жизнь и, отчасти, жизнь Полины. Отчим поверил в свою падчерицу, поверил больше матери в её гениальность, поверил больше, чем Иринка в детстве, в её проницательность и ум. И с того момента, как Полина перестала быть для него слабоумной, несчастной калекой, с момента потрясения, вызвавшего такую веру в искру божью в его падчерице, Отчим стал доказывать исключительность Полины всем и каждому. Он не боялся занимать денег для организации выставки. Он буквально врывался в квартиру каждого коллекционера и даже просто любителя живописи; не обращая внимания на праведный гнев хозяев жилища, доказывал с пеной у рта:

- Где вы видели, у какого такого художника, чтобы картины пели?! Чтобы они пахли, чтобы говорили? Что, может, у Рафаэля вашего на картинах ветер качает листву?!

Надо сказать, что эта вера принесла ему немалый коммерческий успех, о котором он даже и не мечтал, и поначалу даже не стремился. Отчим даже не представлял, что картины могут стоить такие суммы! Неожиданно свалившиеся деньги он тратил расчетливо, не обижая Полину, но, однако, не отказывая себе в маленьких радостях. Отчим приоделся по последней моде, маленькие, бегающие когда-то глазки глядели теперь самоуверенно, а в квартиру, которую он снял недалеко от центра для себя и Полины, отчим стал регулярно приводить подруг – сначала женщин своего возраста, а потом и совсем молоденьких девчонок. Полина не задавала вопросов, вообще никак не реагировала. Отчим сначала пытался что-то привирать ("Полечка, ко мне Марина Александровна по делу пришла"), но скоро ему стало ясно, что дочь и так все понимает.

Правда, вернувшись как-то поздно ночью из ресторана сильно нетрезвым, Отчим стал слезливо откровенничать с Полиной, работавшей над очередной картиной:

- Вот, ты говоришь, из ресторана, опять пьяный.... То есть не говоришь, а думаешь, ну может не думаешь, а ..А! – отчим махнул рукой, - А... а ты не знаешь, какой я все-таки одинокий человек, и всегда был одиноким, только как с мамой мы твоей поженились, ну, не тогда, когда поженились, а... сошлись, только тогда и был, наверное, счастлив, и то недолго... Так... Так могу я хоть иногда.. Хотя, все это такая дрянь, такая....

И Отчим горько вздохнул. Полина долго, изучающе смотрела на него. Потом, будто на что-то решившись, сделала к нему шаг:

- Есть ветер в горах и свобода. Ты вдохнешь полной грудью и морские брызги не достанут тебя.

Полина указывала на большой холст, выше человеческого роста, на котором был изображен горный пейзаж. Свежий горный воздух ошеломил Отчима, снежные вершины завораживали, он слышал зовущее журчание горных ручьев, он так захотел шагнуть в зеленую, цветущую долину, он вдохнул всей грудью и ... закашлялся, его испугала пустынная красота и одиночество гор, он отпрянул назад, к мягкому дивану, к теплой стене уютной квартиры. Мгновенно протрезвев, Отчим прошептал:

- Ты – ведьма, ты хотела, чтобы я ушел и не вернулся...

- Это - мир, а ты – крот в норе, и этот мир все равно – вокруг тебя и в тебе! У тебя на губах – морская соль, которой ты захлебнулся!

Но Отчим уже не слышал, он вбежал в свою комнату, судорожно запер дверь, радуясь, что предусмотрительно вставил в неё замок.

Первому же подвернувшемуся покупателю Отчим постарался сбагрить проклятый горный пейзаж, даже прилично уступив ему в цене. И запил. Но запил с умом, так как с процессе пития с различными лицами от искусства смог выхлопотать Полине приглашение на выставку современной живописи в Париже в качестве молодого дарования из России.

Перед первой в своей жизни заграничной поездкой Отчим так волновался, что даже уже сидя в самолете, не мог унять дрожь в руках.

Зато на открытии выставки сразу почувствовал себя в своей тарелке. Опытным (как ему казалось) взглядом Отчим высматривал «нужных» людей и заводил разговор о живописи – вспоминал относящиеся к искусству фразы, услышанные им за последние полгода. Правда, в этом случае редкий собеседник мог оценить по достоинству эрудицию Отчима по причине слабого владения русским языком. Однако Отчима это не смущало, скорее, наоборот. Он чувствовал себя спокойнее, ничем не рискуя, с одной стороны, и демонстрируя дружескую общительность с другой.

Полину, казалось, нисколько не коробило ни поведение Отчима, ни его малограмотные речи, ни то, что присутствующие искоса поглядывают на него, иронично, а то и презрительно улыбаясь. Ей было не по себе в этом огромном зале, полном чужих картин, чужой боли и жизни, слишком яркими были эти запахи и звуки, струящиеся от полотен. Зачем столько боли, зачем любить – так разрушающе, смотреть – так презрительно; зачем создавать это и нести в мир?

- Эй, привет.

Полина обернулась, но, растерявшись, забыла, как надо отвечать на такой звук и даже не вполне могла вспомнить, что он означает. За ней стоял молодой человек, довольно небрежно одетый и, как минимум дня три небритый, с очень красивым русским лицом и очень приветливой, доброжелательной, обезоруживающей улыбкой.

Он небрежно кивнул на картину, у которой стояла Полина:

- Нравится?

Полина отвечала, сначала тщательно подбирая слова, но, несколько раз взглянув в улыбающиеся глаза, стала говорить более уверенно, а затем, незаметно для себя перешла на свой язык, который её случайный собеседник, казалось, вполне понимал. Он взял Полину за руку:

- Поехали ко мне в мастерскую, я тебе покажу то, что делаю я.

И они оба вышли на ночную улицу большого города. Художник назвал подъехавшему таксисту адрес, и они поехали из центра на окраину, в кварталы бедных домов и плохо освещенных улиц.

Потом Полине пришлось долго подниматься на самый верх в маленькую комнатенку, которая, судя по всему, была не только мастерской Художника, но также ещё и кухней, спальней, гостиной и всеми мыслимыми комнатами одновременно.

Сам Художник присел на некое подобие лежанки и наблюдал за реакцией Полины. Она подходила к каждой картине, присматривалась, прислушивалась, иногда протягивала руку:

- Здесь пусто, а это - ... очень ... правильно. Здесь – рассвет осени, умирание ветра, колыбельная сердцу; а здесь – слишком холодно...

Художник поставил перед Полиной банку крепкого пива.

- Не ...моё...не.. пью..

Он подсел поближе и попытался неуверенно обнять её. Полина спокойно посмотрела ему прямо в глаза:

- Ты можешь не слушать сейчас чужие голоса, и не важно, о чем поет городской ветер, там дальше есть вольные степи и тот свежий воздух доносится до нас. Но почему ты так ищешь омут и забвение? Ведь сердце билось в твоих руках.

Художник вскочил, замер на несколько секунд, внимательно разглядывая Полину, затем несколько раз пересек комнату, остановился на мгновение и начал что-то нервно искать, быстро бормоча при этом:

- Я сам не думал, что так получится. Одно время я круто развернулся, меня ценили. А потом что-то случилось. Со мной. Я не был уверен, то ли я делаю. Шёл как-то на ощупь, наугад, я бы все равно нашел бы. Да только жить ведь надо, жрать каждый день что-то, краски, холсты... Я думал, это временно, только ради денег, только продавать, я не думал, что сам втянусь! А теперь уже поздно, - Художник нервным движением руки с грохотом опрокинул маленький столик.

Полина мягко взяла его за руку:

- Ты не слушай шум волн, это только тоска. Морская вода все равно выбросит щепку на острые холодные камни. Это долгая дорога. Далеко до берега, но ещё дальше до зеленых равнин, ещё дальше до аромата цветов. Тебе кажется легче утонуть в водовороте.

- Откуда, откуда ты знаешь все? Кто ты? Ясновидящая?

Полина пожала плечами:

- Мне .... говорили.... по-другому... вижу

- А ты знаешь, что будет? Что будет со мной? Скажи!

Полина взяла лист бумаги и уголь, быстрыми точными движениями она набросала портрет Художника – искаженную маску страха и боли в ожидании избавления от всех бед – смерти. Протянула ему рисунок:

- Если ты не повернешься лицом к ветру, он будет дуть в затылок, сокрушая удары сердца.

Он закрыл лицо руками, ему стало стыдно, что эта девочка, почти вдвое младше его, признанного многими авторитетами от искусства, талантливого Художника, так вывернула всю его душу наизнанку, что он почувствовал себя голым младенцем, только что увидевшим свет.

Так из желания Художника завести мимолетный романчик со слабоумной девочкой, картины которой произвели много шума, появилась эта странная дружба. Полина могла говорить с ним на своем языке, и Художнику казалось, что с её помощью он станет смотреть на окружающий его мир по-другому, напишет новые картины, о нем снова станут говорить, будут продаваться его полотна, и он сможет снять квартиру поближе к центру. Честно говоря, он и с Полиной решил завести роман только для того, чтобы привлечь к себе внимание, в надежде, что им заинтересуются, как ближайшим другом и любовником (а там можно будет выдать себя и за учителя) молодого дарования. И даже быть просто другом Полины также было выгодно для него, и только об одном он не подумал. Художник считал, что к своим тридцати пяти годам он уже не питает иллюзий по поводу каких бы то ни было чувств. Люди делают то, что им выгодно и оправдывают свои поступки благородными чувствами – любви, долга, преданности; обманывая других, сами начинают верить в свой обман. Словом, Художник считал себя в отличие от всех прочих человеком здравомыслящим. Но он не подумал о том, что какая-то девочка из русской провинции сможет весь его внутренний мир, идеи, убеждения поставить с ног на голову за один вечер. Он решил писать её портрет.

После долгого перерыва в работе снова встать к мольберту оказалось сложнее, чем он ожидал. Ему мучительно хотелось расслабиться, но ему было стыдно при Полине доставать и нюхать кокаин. В течение недели ему удалось добиться лишь внешнего сходства. На этом работа застопорилась. Целая неделя бесполезной мазни и ни грамма кокаина – всё это его начало сильно доставать. Почему он должен стесняться деревенскую девчонку, только потому, что в их захолустье кроме самогона ничего не было. Он всё же решил прежде выпроводить Полину, которая молча ушла, всё поняв без слов. И от этого ему стало ещё тягостнее.

Расслабился он на славу, до полной потери сознания и памяти. Из небытия его вывел солнечный луч, упавший ему на лицо. Художник очнулся, как после долгого сна, увидел Полину, сидящую неподалеку с листом бумаги и карандашом; и Полину на портрете, такую живую и настоящую, ветер перебирает волосы, голубые глаза смотрят проницательно, она как будто хочет сказать что-то, но колеблется...

Художник подошел поближе к холсту, нарисованная Полина качнулась ему навстречу.

Он стоял мгновение неподвижно, пораженный; затем, подбежав к рисующей Полине, вырвал лист с наброском солнечного света, бросил его на пол, завопил:

- Это ты закончила портрет! Кто тебя просил?! Ты считаешь, что я разучился писать?! Ну да, ты же у нас – талант, я же тебе в подметки не гожусь! Теперь ты и писать будешь вместо меня?!

- Я... не умела... сказать... по-другому.. Тебе ... нужно... было... сказать..

- Что ты мне можешь сказать?! Тоже мне! Да если бы ты не была сумасшедшей, кто бы на тебя обратил внимание, сгнила бы ты заживо в своей деревне! Теперь ведь нормальный человек не интересен никому, им ведь теперь идиотов подавай! Ну, а если этот придурок и еще что-то написать может, значит – талант! Картины продаются, слава!

Полина попыталась перекричать его:

- Почему ты? Ты не хочешь звучать, ты идешь навстречу чужому свету, в потухшие отражения в зеркалах, к теням во мгле...

Но Художник уже ничего не слышал. Далее он начал выкрикивать нецензурные выражения, смысл которых Полина не понимала. Но она отчетливо прошептала, уходя:

- Я вернусь.... Помянуть... тебя....

Отчим заметил, что Полина уже неделю не ходит к Художнику, но из деликатности не задавал вопросов. Он начал осторожно говорить с ней о том, что многие картины удачно проданы, а от матери пришла радостная новость – Иринка выходит замуж и уже ждет ребенка; на свадьбу, конечно, они не успеют, но нужно определяться с днем отъезда, конечно, жаль, что не удалось остаться здесь, но ведь и в Москве тоже жить неплохо, теперь они смогут снять квартиру получше, а мать, наверное, пусть остается с Иринкой, ведь той потребуется помощь...

Полина слушала невнимательно, думая о своем, потом она резко встала и сказала:

- Мне пора идти.

- Конечно, иди, но предупреди, что дней через 10 мы улетаем в Москву.

Полина не сразу заметила его. Он лежал, свернувшись калачиком, в темном углу за портретом. Полина села на пол рядом с ним и медленно опустила руку на его голову.

Позже, намного позже забегал в комнату Отчим, заходили какие-то люди, в форме и гражданском, говорили по-русски и по-французски, но Полина ничего этого не видела, она гладила Художника по голове, пыталась заглянуть в его остановившиеся глаза.

- Гражданка России, вы привлекаетесь к уголовной ответственности на территории Франции за похищение и укрывательство трупа гражданина России......

Но Полина этого все равно не могла слышать. Она сидела перед холстом, где на фоне кладбища была изображена маленькая, неуютная могилка с покосившимся, потемневшим крестом, но ведь только там мог найти покой Художник. Он нашел то, что искал.

Уже после принудительного лечения во Франции, больницы в Москве, Полина поехала повидаться с матерью и сестрой. Отчим отказывался, отводя глаза – его новая подруга ждала сына; и Отчиму было трудно, с одной стороны, скрыть свою радость, а с другой, он боялся встречаться с прежней женой.

Полина шагнула с подножки вагона будто в забытый сон. Все это было. Давно. Росла ли я на этих улицах или просто летала здесь во сне?

В квартирке Елены Александровны было много народу теперь – дочь, зять, скоро будет маленькая внучка. Полина зашла, положила вещи на пол. Все приняли ее так, как будто она вышла из дома на минуту и только что вернулась.

- Ирина, вслед за ветром.

- Пойдем, Полина.

И они пошли на самую окраину их маленького городка смотреть на проходящие вдали огни поездов дальнего следования, как в детстве.

- Полина, ну как ты?

- Жить будем.

СКАЗКА НАЧАЛА ЗИМЫ

(Поговори с грозой)

Снег ложится тихо-тихо,

Словно небо дышит втайне

Эти белые покровы

Шаг мой легкий заметают

Эти маленькие звезды,

Так похожи, их улыбки

На ладони мне осели

На ресницы мне налипли.

Эти легкие снежинки

Белой ширмой закрывают

Все что было; все, что есть

И все, что будет - забываю

Стоять у окна и смотреть на снег. Опять слова, кружась в голове, подобно мохнатым снежным хлопьям за окном, складываются в строчки, как в сугробы, заметая темные тропинки прошедшего белыми сугробами. Сложно было понять или объяснить это состояние, когда слова, мысли, образы начинали кружиться, сначала хаотично, а потом в определенном ритме будто издалека доносящейся мелодии, на которую ложатся слова - и помогали ли эти слова ей, или же возникали из поглощаемой ею энергии, как дым из огня - она и сама никогда не пыталась себе это объяснить.

А он был, кажется, физиком по образованию. Так он говорил. Хотя он не любил говорить ни о себе, ни о своей работе. Он любил говорить об энергии:

- Наш мир можно представить себе, как движение и постоянный обмен энергией между телами. Да, есть материальные тела, но если не происходит обмен энергией - нет жизни. Причем мы, - тут он указывал широким жестом руки на улицу, окружающие их дома, проезжающие мимо машины, - живем в мире вторичного бытия, и, соответственно, вторичной энергии, энергии отработанной, обратной, энергии со знаком “минус”. Но мы, городские жители, уже мутируем, мы живем этой энергией, вторичной, разрушающей. Но. Вот посмотри на ребенка - каждое движение помогает ему крепнуть, расти; посмотри на старика - каждое движение отнимает силы, то есть точка обращения энергии, когда жизненный цикл идет на спад и тут уже организм теряет энергии больше, чем поглощает.

Узоры следов на белых дорожках

Машины, лица - быть осторожной

Нет смысла, ведь я все равно попадусь

В сети холодного города - я не вернусь

Из лабиринтов шоссе

И улиц

Из тех подворотен другие вернулись....

Шепот стихов, как заклинание, но как иначе прогнать тоску, что наваливается липкой, душной, тяжелой волной, отнимая вкус жизни, её понимание...

И опять не хватает воздуха -

Значит пойду по облакам шагать,

Ни слова, ни взгляда, ни голоса -

Даже жизни не жалко.....

Значит, опять накатила на неё эта тоска, когда одиночество становится не состоянием, но живым организмом, тяжело дышащим, наваливающимся всей тяжестью.... Она не хочет бежать от него, этого жестокого, но верного ей зверя, потому, что лишь один путь к побегу, но ей хотелось бы иметь много путей...

За окном - капель... Весна? Это обычный обман начала зимы, когда она, заманивая в холодные лабиринты долгих ночей, дает надежду на тепло, маня в оледененные улицы весенним дыханием, которого нет. Мираж....? Тогда и она станет миражом.... Для зимы, для себя, для него.... Самое тяжелое - покинуть оболочку телесную..

- Есть материальные физические тела, но жизнь есть обмен энергией...

- Что такое обмен энергией?

- Банальный пример - телепатия, передача мыслей и образов на расстоянии...

Передача мыслей... Она встает, оставив позади свою физическую оболочку, для которой существуют физические преграды - обмен энергии происходит через любые расстояния и препятствия - её тень, душа? скользит через ледяные улицы, охраняемые спящими домами, прямо к одному из стражей - домов, ступени которого она знает до трещинки, до отбитого уголочка, до слоя пыли.... Взлетев по лестнице, она легко пройдет сквозь стены, двери, запахи и звуки химеры семейного счастья, она увидела спящего - его - и его жена, словно почувствовав что-то через сон пытается обнять его во сне, но она, тихонько засмеявшись (разве привидения смеются?) подлетает к окну и набрав побольше ледяного воздуха - в легкие? В тень? В душу? - выдыхает леденящий кислород (очень горючий газ!!) на его жену. Нет, это не смертельно, пусть жена остается при нем живой заложницей призрака будущего возможного.... Как она будет целовать его спящего - это уже её дело, ведь все равно, проснувшись поутру с больной головой и не менее больным сознанием он все равно будет не в силах рассказать никому - особенно своей жене - что ему снилось этой ночью....

Жесткий, порывистый ветер в лицо с утра и не помогает высокий воротник. Он поежился. Чувствовать такую пустоту в душе в самом начале зимы, когда холода будут длиться еще долго, кажется, вечно. Холод в душе, который не отогреть ничем, только свет знакомого окна манит, только шепот ветра, напевающего какие-то строчки вроде бы откуда-то знакомых стихов зовет...

Уже вечер. Желтоватые и голубоватые таинственные тени ложатся на снег, свежевыпавший, чистый, девственный снег, с наступлением сумерек начавший терять свою белизну, променявший её на тусклое свечение в струящемся, густеющем, туманном воздухе. Снег под ногами, снег в воздухе летает хлопьями, подними голову - и ты увидишь миллионы падающих с неба снежинок, всюду снег. Он кружит, заметает следы, сбивает с пути... Только один след виден, и он идет по нему, стараясь не задумываться о том, куда приведет его эта одним волшебством не запорошенная снегом тропинка.

Только будет след мой тебя манить,

Свет моего окна тебя во всем винить.

Пусть сотни раз мне в лицо ты скажешь - нет,

К моему окну приведет тебя мой след...

И понимая вполне, насколько глупой и ничтожной смотрится его фигура из окон дома, напротив которого он остановился, он не сдвинулся с места, продолжая стоять, он знал, кто смотрит на него из такого знакомого ему окна.

- Что есть жизнь?

- Жизнь есть движение в общем смысле, предполагающее наличие физических тел, обменивающихся энергией, в частных случаях это обмен информацией..

Миллионы, миллиарды снежинок вокруг, даже тяжело дышать, они падают за воротник, лезут в глаза, ноздри. Он замерз, закоченел, но внутри ему тепло, он раньше и не подозревал даже, что можно согреться от света знакомого окна.

- мне подняться?

- нет....

- мне уйти?

- нет...

Ну вот, он стоит. Добилась ты своего, доколдовалась, ведьма проклятая. Хочешь, чтобы он зашел? Нет. Хочешь, он пойдет домой? Нет. Что же ты хочешь он него? Власть свою почувствовать хочешь. Хочешь взять его сердце в ладонь и давить, давить, погружая ногти в свежее мясо... Она поежилась, его мысли стали ей резко неприятны. Она легонько махнула рукой и отвернулась от окна. Съежившаяся фигура за окном медленно повернулась и побрела прочь.

У него очень болело сердце. Под утро его жена вызвала скорую.

Бог или черт знает, каким образом она догадалась, что он в больнице и откуда она могла знать, в какой? Но тем не менее она пришла его навестить. Слишком много хотел он ей сказать при встрече, но только прошептал:

- Ты такая красивая....

Разрыв с физиком она восприняла очень спокойно, как будто так и должно было случиться. А потом все же попыталась рассказать ему, что его эксперимент удался.

Только сейчас ей стало понятно, насколько глупо было её желание доказать своему физику, что он добился того, что хотел, что она теперь может говорить с грозой.... ну или подключаться к энергетическим потокам, заглядывать в окна десятого этажа, слушать чужие разговоры за много километров... ему стало это просто неинтересно. Несколько раз она пыталась отловить его около НИИ, в котором он работал, но он только махал на неё рукой и проходил мимо. Только один раз, когда она в последний раз пыталась с ним поговорить, он, неловко подхватив её под локоть, оттащил в сторону от тропинки, протоптанной до ближайшей автобусной остановки, и, приблизив свое лицо вплотную к её лицу, проговорил:

- Что? Получилось? Ну и молчи теперь! Шевели мозгом! Ладно еще если тебя за сумасшедшую примут, а если поймут, что это правда?

Она, даже сразу не поняв смысла его слов, отшатнулась от его абсолютно ненормального взгляда. Он отпустил её, усмехнулся:

- Не бойся, не выдам.

А скоро она узнала через знакомых, что он уволился, а НИИ продолжал разваливаться уже без него.

А знакомые - это соседка и её двоюродный брат, Вадик, который страдал вечным поиском достойной его работы, но в итоге постоянно занимал у всех денег, но, как хронически безработному, долги ему прощали, да и занимал он немного. Вот и сейчас, равнодушно приняв от неё очередной полтинник, он сидел на соседкиной кухне, курил, неторопливо стряхивая пепел в неопределенного цвета и материала пепельницу, и лениво изрекал:

- Вот, конечно, странно, бегал он со своими бредовыми идеями по всяким организациям, даже в банк какой-то что ли? Так его ото всюду гнали, даже в одном месте психушку вызвали. А тут вдруг берут его консультантом в какую-то супер-пупер-навороченную фирму, машину он тут же себе купил.... Да из него консультант.. я даже не знаю..

И тут она сказала, как бы между прочим:

- Кстати, о машинах... Ты мне свой "Москвич" не одолжишь на выходные?

- Дык о чем речь?! Для тебя - всегда пожалуйста.

Старинный "Москвич" Вадима был предметом общего пользования всех безлошадных дающих в долг знакомых, и до сегодняшнего дня не развалился этот, с позволения сказать, автомобиль только потому, что каждый, кто им пользовался, пытался, по мере своих возможностей подремонтировать его, зная хроническое безденежье владельца. Кажется, из первоначальной комплектации от "Москвича" остался только корпус. Машина на ходу громко ревела и щедро загазовывала несвежий городской воздух, но при этом бегала довольно резво, а главное - нравилась всем, кто на ней ездил.

Её такая машина устраивала полностью. В субботу, после обеда, получив ключи от "Москвича" у Вадима, она неспешно направилась в район, называемый местными жителями "Долиной нищих", который, соответственно, представлял собой элитный коттеджный поселок. Она нарочно поехала через центр города, пытаясь не приехать туда раньше начала летних легких, прозрачных вечерних сумерек, которые навевали тоску, переходящую в желание либо тут же повеситься, либо пуститься в безудержный разгул.

Доехав до центральной улицы коттеджного поселка, она заметила его, уже немолодого человека, который наигрался уже и властью, и деньгами, в той же степени, в какой не представлял теперь своей жизни без этих денег и власти, именно такого дома, именно в таком месте, без жены - дочки бывшего партийного босса, без обучения собственных детей за границей; и без этой хронической усталости, которой хоть и нет в тренированном в фитнесс-клубах теле, а все же она въелась в душу.

Заставить мотор заглохнуть в трех метрах от него было делом техники, как и узнать, что сегодня утром жену он отправил отдыхать в какое-то очень модное место, и сегодня он не собирался встречаться со своей очень молоденькой и хорошенькой любовницей, потому что собирался отдохнуть и от темперамента стареющей жены, и от алчности молодой любовницы. Но ему было скучно. Зачем он вышел за ворота, он и сам не понял. И даже не успев подумать, что здесь может делать такая колымага, как увидев её, скорбно склонившуюся на открытым капотом, подошел и сказал: "Добрый вечер, меня зовут Сергей. Вам помочь?"

"До сих пор двух слов связать не может, несмотря на все свои фирмы и кучу работников, и как он только ими всеми руководит при таком косноязычии...", - думал Вадик, глядя на Сергея, сквозь облако сигаретного дыма. Честно говоря, если бы Вадим не был немного в курсе происходящего, он ничего не понял бы из того, что, срываясь то на крик, то на шепот, пытался поведать ему Сергей.

- Серег, слушай, да успокойся ты....

- Она ведьма, я тебе точно говорю.... Она мне сама рассказывала, что была у меня, ну, в квартире, ночью, когда я спал. Мы еще тогда знакомы не были. И встретились мы не случайно, она тогда точно знала, куда ехать, где машина сломается...

- Ну что ты несешь? Это она нарочно выдумывает, чтобы ты её не бросал.

- Да не бросал я её! Это она ушла от меня. Сама. Все это рассказала и ушла.

- У неё, наверное, крыша поехала. Ну, так быстро выскочить замуж за богатого мужика, из бедноты в такую роскошь... А может, что-то выпросить хочет, ну там, шубу, поездку ..

- Я ей уже говорил, я предлагал, а она - нет, говорит, врать тебе не хочу. Я знаю, это она из-за физика этого своего.

- Это она тебе сказала?

- Нет, они виделись, ездила она к нему.

- А ты откуда знаешь?

- Своими глазами видел, - Сергей уронил голову на руки, - как дурак последний, ездил за ней по всему городу. И физика видел этого, разговаривал с ним.... да, ладно, не получилось никакого разговора, врезал я ему по физиономии. Не пойдет она к нему, тут и без разговоров все ясно, спивается он, без работы... да и не в этом дело.

- Серега, давай, расслабься, еще выпьем.... - Вадим подлил Сергею дорогущей водки из стильной бутылки, которая смотрелась так нелепо в этой грязной, бедно обставленной кухне.

- Ну ты же меня знаешь, ну мне же не пятнадцать, как я мог сам додуматься бросить мою Верочку с которой мы почти двадцать лет прожили. Это она сделала. А тогда, летом, я смотрю: твоя машина, баба какая-то, ну она совсем мне не понравилась сначала, ну то есть никак, ни мыслей никаких, ничего, да что, баб у меня мало, что ли? Я вообще о ней забыл начисто, если бы она тогда не позвонила поблагодарить.... Да какого черта она мне позвонила? Ну ты меня не первый год знаешь, ты представляешь, чтобы я когда-нибудь у бабы под окнами стоял...

Самое странное, что Вадим ему поверил. Эту историю он мне и рассказал на той же кухне, на которой они пьянствовали с Сергеем, где немного раньше эта вроде бы обычная девушка просила у него на время старый "Москвич". Обычная история, в которой немного мистики, немного про любовь, а потом можно и поспорить, что все это выдумки и чепуха, просто молодая девчонка удачно выскочила замуж, да потом еще и мозги пудрила мужу, чтобы интерес не потерял. Вадим, слушая эти споры слегка улыбался:

- А в потом Серега её все-таки уговорил вернуться. Даже пытался эти её способности использовать, ну, там, разговоры телефонные подслушать, или какие-то встречи подсмотреть, больше она ничего и не могла, все остальное Серега сам себе нафантазировал.. Ну, она вначале вроде не отказывалась, а потом попросила её в эти дела не мешать. Пошла учиться, выучилась на психолога, потом работала, время от времени ездила к своему физику. Серега ревновал, напивался, бил физика. Потом они с ней мирились. Только Серега зря так, потому что ничего у неё с физиком не было, не спала она с ним, а просила его, чтобы он этих способностей лишил, хотела опять нормальным человеком стать. Серега то верил, то не верил. Я вообще тогда с ними очень часто виделся, и с ней и с Серегой, он же ведь ко мне напиваться ездил, больше не с кем ему было. Издерганный он, конечно, был тогда, днем на фирмах своих пашет, а ночью то разборки, то пьянки, то такие мысли, что сам не уснешь. Он очень хотел, чтобы она родила, думал, что все наладится тогда. А у ней там что-то..... что-то не то, в общем, не могла она. И с физиком этим я как-то водку пил, то есть это я пил, а он все больше газировку, потому что это уже после того было, как она его закодировала. Пить-то он бросил, но лучше от этого не стал. Он сам насмерть перепугался, когда у неё эти способности появились... он же поначалу ей просто мозги пудрил, а потом так увлекся, что ему показалось, что он гений и вот-вот открытие сделает. А у неё эти способности то ли были уже, то ли появились сами, он же ничего для этого толком не делал. Вот так и сидел тут вот, на кухне, пил газировку и плакал, а ей во всем признаться - гордость не позволяла, любил он её, оказывается, да и ему приятно было, что она к нему ездит, а что Серега регулярно ему морду бил - так даже душу грело, ну, кому еще он был нужен, а тут такие страсти - она приезжает, умоляет, её муж - большой человек - под дверью пьяный скандалит... Вот это жизнь!! А она ему тогда верила, так что даже не пыталась к нему в башку влезть. Правда, позже уже она все же догадалась мысли его почитать, уж не знаю, что она ему сказала, только потащила его к врачам, они его закодировали и больше она к нему не ездила.

- А что с ними сейчас?

- А что сейчас... Живут. Ушла она от Сереги. К физику она уже не ездила давно, я уж там не знаю, к чему Серега придрался на этот раз. Только и не сказать, что они расстались. Она как ушла от него, конечно, работать пошла психологом на полный день. Не виделись они уж тогда, наверное, несколько месяцев. Серега поначалу держался, работал еще больше, вообще не пил, спортом занялся, все дела, даже к бывшей жене ездил, только уже там ничего не склеить, да и не хотел он. А потом пришел ко мне, с водкой, напились мы с ним тогда.... Он все говорил, что не может жить с женщиной, которая его насквозь видит. Опять жаловался, что она все знала заранее, что специально все подстроила, что и с женой она его развела, потому что у него деньги.... Честно говоря, я думал тогда, что нет у неё никаких способностей, энергии этой, или как её. Да вот только Серега тогда вообще на ногах не стоял, просто падал, ну а я пьяный такой же, потащился его провожать, выползли мы во двор, загрузился он кое-как в свой джип, и хорошо, что я сразу домой не пошел, а стою, как дурак и смотрю, как он выезжает, а тут как назло КАМАЗ несся, а Серега, конечно, едет- не смотрит, газанул, ну и въехал в КАМАЗ со всей дури, джип - в лепешку. Как Серегу из джипа доставали - это отдельная история. Я протрезвел сразу, а потом, в больнице уже хотел бывшей жене его позвонить, беру Серегин чудом уцелевший мобильник, жму там на какие-то кнопки, рассказываю все, как есть, а попал-то я, как теперь уже понимаю, совсем не на Веру. Чуть ли не сразу, минут, наверное, через пять вбегает она, ну в реанимацию её, конечно не пускают, но она врача уговорила, хотя не сразу, я рядом стоял, когда она с врачом разговаривала, просила пустить. И так она странно с ним говорила, что я подумал, что, может Серега и прав насчет её способностей. А потом она зашла туда, к нему, а он лежит такой..... короче, не для слабонервных зрелище. А я следом зашел, потому что у врача вид был такой, что хоть любой туда проходи. Она стоит, так, вроде, призадумалась и говорит: "Гроза только завтра будет". Я еще подумал, какая на фиг гроза, снег еще не сошел. А гроза действительно была на следующий день, и ещё какая! Даже в новостях передавали, аномальное явление. Так вот. На следующий день я в больницу не ходил, ясно было, что не выживет и не помочь ему никак. У меня в этой больнице медбрат знакомый. Он мне рассказал, что было, до сих пор там эту легенду рассказывают, как она рядом с Серегой в реанимации всю ночь и полдня сидела, а как гроза началась, так она куда-то вышла, вообще исчезла, потому что никто не заметил, как она выходила. Гроза была самая настоящая, со всеми громами и молниями, как надо, и вернулась она вся насквозь мокрая, как и положено человеку, который без зонтика в такую погоду по улице ходил. И как она зашла опять никто не заметил, но была она самая настоящая, никакое не привидение, еще сестра ругалась, что пол рядом с кроватью был мокрый, вот только следов в коридоре не было, и вообще вокруг следов никаких не было, только там где она стояла были мокрые следы, вокруг - ничего, об этом уже потом долго шептались в больнице. Сестра клялась, что точно видела как она стояла у кровати, вся мокрая, потом приложила она к нему ладони - а руки, конечно, мокрые, замерзшие - постояла с минуту, наверное, потом сразу развернулась и ушла. И после этого так быстро Серега пошел на поправку, что пошли разговоры, да главврач там строгий был, все это пресек в момент. По углам, конечно, шептались. А она и сейчас работает, консультирует, вроде как квалификацию повысила, еще и психоаналитик она теперь, а Серега к ней ходит на консультации. Видел я его недавно, физиономия довольная, работает еще больше, зарабатывает как никогда, и вот с тех пор про то, чтобы он выпил и буянить стал ничего не слышно. Я думаю, что, конечно, он её уговаривал вернуться. Почему она этого не сделала, я не знаю, да вот только, когда я встречаю сейчас уже случайно его, или её, то думаю, что так им лучше.

ДВОЙНОЙ АЛЬБОМ

И снова луна в раскрытых ладонях,

Не сплю одна, уже слишком поздно

Спать....

А может мечтать - впустую

Знать, что ждешь - меня, но другую...

Она стояла в почти полной темноте, и только лишь слабый луч света немного освещал ее со спины, маленькую хрупкую фигурку с опущенной головой, короткие волосы почти закрывают лицо... и она вдруг упала на колени. Миг тишины. И рев многотысячной толпы, направленный на нее, маленькую фигурку в слабом луче прожектора на сцене...

- Гуля, ну нельзя же так...

- Она тебя все равно не слышит

Пожилой охранник нес ее на руках:

- Что это с ней, нанюхалась чего-то, что ли?

Рустам, бас-гитарист, молча перегородил ему дорогу, сам взял на руки девушку, которая была без сознания, и, повернувшись спиной к охраннику, понес ее по слабо освещенному коридору дворца спорта.

- С температурой сорок на сцену вышла, - звукорежиссер затушил сигарету прямо об стену и побрел вслед за Рустамом.

Охранник покрутил головой, пробормотал: “Совсем уже все с ума посходили”, побрел было обратно, но неожиданно для самого себя оглянулся и долго смотрел вслед уходящим. Почему-то не получалось отвести глаза от тонкой, бессильно повисшей руки Гули.

Приехала скорая. Полная тетка в мятом, когда-то белом халате, втыкая иглу в вену худой руки Гули, почти кричала:

- В больницу, срочно! Она тут может умереть, такое состояние тяжелое!

Тут Гуля медленно открыла свои темные, глубокие, восточные глаза; властно взглянула на врачиху. Низкий, густой, очень мелодичный голос звучал слабо, но настойчиво:

- Я останусь здесь.....

Врачиха открыла было рот, но под взглядом чуть раскосых Гулиных глаз осеклась. Она повернулась к Рустаму:

- Ну, я не знаю, сами будете отвечать за последствия, она у вас тут умрет сейчас.....

- Я никуда не поеду.....

Как только врачиха вышла за порог гримерки Гуля снова потеряла сознание.

Но не надо звонков ночью

Для меня твой мир потерян,

Я смеюсь в глаза скважин замочных

Я убью сигаретой время

Верю......

Лина стояла в кармане сцены, нервно кусая губы, Сашка, как всегда, ярко накрашенная и так же одетая, возмущенно кричала, будто пытаясь перекричать песню:

- И кому это надо, ее упрямство, вчера упала за сценой, сегодня прямо на сцене упадет. Уж отработала бы через несколько дней, никто не заставляет...

А зрительный зал - море глаз, качающихся рук, губ, повторяющих за ней слова песни, казалось был под властью этой маленькой фигурки, которая металась по сцене, то падая на колени, то уходя в глубь, то подбегая к волнам рук, которые готовы были вот-вот поглотить ее, владеющую этой разбушевавшейся стихией движущихся тел и кричащих от восторга лиц. Ее голос, то срывающийся на крик, то опускающийся до шепота, заставлял толпу метаться неистово, замирать на месте, тянуть руки к ней, туда, где она, уже отложив гитару, била в бубен, как шаман во время камлания.

Когда, допев последнюю песню, она упала, и ребята-музыканты, бросив инструменты, кинулись к ней, зал, как будто ничего и не заметив и не поняв, продолжал бушевать, заряженный бешеной энергией этого низкого густого голоса, который, казалось, еще продолжал звучать где-то...

Солнечный луч яркого летнего утра упал на подушку. Гуля лениво приоткрыла левый глаз, затем опять закрыла. Перевернулась на другой бок. “Нет, сон досмотреть уже не получится”. Накинув халат, тихо, на цыпочках, стараясь не разбудить никого из домашних, выскользнула на лестничную площадку, предварительно прихватив пачку сигарет из кармана куртки (мама все никак не могла смириться с тем, что Гуля курит). Присела на корточки, прислонившись спиной к стенке, поежилась (лето, а все же прохладно по утрам), закурила. Усмехнулась, вспоминая.......

В голове еще звенит пьяное веселье прошедшей ночи. Из-за неплотно закрытой двери послышался детский плач, возня, наверное, сестра встала кормить малого. Гуля решила не торопиться обратно и выкурить еще сигаретку.

Прошедшая ночь. Конечно, Руслан. И опять поругались.... Он сказал: “Как у тебя все просто”. Но ведь ЭТО ТАК! И не у нее. Все вообще очень просто. Протяни только руки....

Протяни только руки ко мне

Это капли дождя или взгляд на стекле?

Кто сказал, что любить невозможно?

Подойди лишь ко мне - осторожно...

Гуля вскочила, подбежала к окну, щелчком выбросила окурок в форточку, проскользнула обратно домой, взяла в руки гитару, стала перебирать струны тихо -тихонько.

Она сочинила много песен. Она поначалу их даже не записывала - все помнила наизусть. Потом стало интересно послушать со стороны - включала старый магнитофончик. Подсаживалась к нему с гитарой и пела. Пела друзьям и подругам, сестре и родителям, пела в компаниях. Может потому и поступила она в местный институт искусств так легко, без нервотрепки и зубрежки. Гуля знала, что по другому и быть не может. И даже сейчас не кажется, что все могло бы быть иначе, но, в общем-то, Гуля никогда потом ни о чем не жалела.

Летний день. Воздух дрожит и плавится в солнечных лучах. Худенькая девочка с короткой стрижкой и лукавыми “лисичкиными” глазами выскакивает во двор, ее тут же окружают подружки:

- Гуля, давай в волейбол!

-Нет, в картошку, Гуля, ты же обещала - в картошку, она мне обещала!

-Нет, Гуля, давай в волейбол!

Гуля поднимает худую руку:

- Один раз в волейбол, другой раз в картошку, чтобы никому не обидно.

Но тут среди подружек поднимается еще больший шум, все хотят играть в одной команде с Гулей, она ведь играет лучше всех. Да кто не знает её, Гулю, первую заводилу среди подруг, в нее влюблены все мальчишки не только этого двора, но и соседних.

Стайка мальчишек чинно заходит во двор, мальчишки тоже зовут Гулю:

- Гуля, давай с нами, в футбол.

Ей хочется играть с ними, но ведь девчонок тоже нельзя бросить, они буду дуться. Она широко улыбается, солнечные лучи вспыхивают в ее лукавых глазах медовыми бликами.

- А вы лучше с нами, в волейбол.

И еще лукавее горят её миндалевидные глаза, еще ловчее и грациознее движения; легким прыжком подскакивает она к перекладине, которая успешно заменяет ребятам сетку, и точным ударом отправляет мяч за перекладину прямо в землю....

Детство осталось в памяти Гули, как яркий солнечный день, как веселые шумные игры с мальчишками и девчонками, задушевные разговоры с подружками....

- Получится! Обязательно получится!! - Гуля даже вскочила на стул обеими коленками.....

Любимая подружка, Анечка, влюбилась в мальчика из 10 -го класса, разве будет он смотреть в сторону семиклассницы?

- А хочешь, я достану тебе его фотографию? Он тебе её сам принесет!

Анечка мотает головой, прижав руки к лицу; Гуля только широко улыбается:

- Ты мне не веришь, а ведь так и будет!

Так будет! Гуля на следующий день тайком пробралась в учительскую, тихо взяла классный журнал 10Б, в конце журнала были написаны имена - отчества родителей и номера телефонов. Гуля быстро переписала номер и выскользнула из учительской.

Вечером, закрывшись вместе с телефоном в маленьком коридорчике, Гуля ворковала в трубку:

- Здравствуйте, можно Вадима..... Вадим, это ты? Это Аня из 7-го А. Ты знаешь, Вадим, мы делаем стенгазету, собираем фотографии десятиклассников. Не мог бы ты свою фотографию мне занести, нет, я живу совсем рядом.... ну, пожалуйста, я тебе объясню, как найти...

На следующий день Анечка была просто ошарашена:

- Гуля, как у тебя получилось? Просто чудо какое-то.....

Гуля лучисто улыбнулась:

- Я говорила - так будет!

Солнце в глазах, тепло на губах,

Гитарными струнами играет ветер,

Я - девочка, которую ты еще не встретил...

Солнечный день, за окном - молодая листва колышется на ветру. Скоро наступит семнадцатое в её жизни лето. В школе суета, позади экзамены, впереди только выпускной, но Гуля в стороне от этой суеты, она еще не окрепла после больницы. Она вышла из класса и направилась в помещение, служащее одновременно залом всяческих торжеств и столовой. Присела на краешек сцены в глубине зала. Мальчишки, сколотившие наспех перед выпускным что-то вроде школьной рок группы, раскладывали и расставляли инструменты. Гуля взяла гитару...

Я - та, которую ты еще не встретил,

Я - та, кого еще ты не заметил,

И ты меня совсем еще не понял

В толпе в лицо бы не узнал....

ведь

Я - девочка, которую ты еще не встретил...

Гуля затянулась, выпустила дым в потолок. Усмехнулась, надо же, сейчас все, что было раньше, кажется одним счастливым солнечным днем; теперь можно подумать, что и проблем никаких не было. И это было так давно... И как все в один момент переменилось... Было самое начало лета, и этот подъезд, и так же она сидела и курила на подоконнике. И еще тогда пришел Руслан. Гуля уже не помнила, что он говорил тогда, но что-то очень-очень хорошее, и она согласно кивала, что ей действительно незачем мотаться в Москву со своими кассетами, в надежде быть замеченной кем-то, кто, может быть, захочет записать и выпустить её песни, что у неё есть такой хороший Руслан, который любит её так, как никто другой любить не будет, прославься она хоть на всю страну, и зачем эти мечты о концертах... И тогда же сестра выглянула на площадку и проговорила: "тебя Марина из Москвы". Гуля и сейчас не может объяснить себе, почему же она тогда бросилась домой, к телефону, именно в тот момент, когда собралась послать все подальше и прекратить наконец бессмысленные хлопоты.

Маринка, московский телефон которой она всем оставляла, кричала в трубку:

- Гуля, ты не поверишь, приезжай!! Сейчас я тебе дам телефон, звони, тебя ждут!! Это человек (ой, ну куда я его сунула??), это что надо человек, серьезный, он, между прочим, продюсер этого.. ну как его... короче записывай..

И Гуля записывала, Гуля звонила, а когда она положила трубку, то заметила, что за ней стоят мама, сестра, Руслан с напряженными, ждущими лицами. Гуля бросилась на шею Руслану:

- Ураа! Мы едем! Мы с тобой едем....

И они действительно поехали вместе, она убедила Руслана, что он ей абсолютно необходим. Эх, счастливое было время, когда они были вместе на записях, на съемках, вместе хохотали над статьями про Гулю в газетах и журналах. И, конечно же, когда начались гастроли, он был вместе с ней.

По старой, кажущейся очень старой сейчас привычке, Гуля выбросила окурок в окно. Снизу послышались шаги поднимающихся по лестнице девчонок. А, соседка. Соседка снизу была лет на десять младше Гули, с ней были еще девчонки, которых Гуля не знала. Эх, как неудачно, больше всего на свете Гуле хотелось сейчас, чтобы подобных встреч не было. Они бросились к ней, резво обступили и вдруг все разом замолчали. На минуту повисла тишина.

- Гуля, здравствуй, - робко проговорила одна из девчонок.

- Привет.

- Как поживаешь? - спросила другая. Они во все глаза смотрели на Гулю.

- Нормально.

И тут девчонки заговорили все разом и громко:

- Гуля, а когда концерт?

- Гуля, автограф можно?

- А тут я вчера прочитала, это правда?..

- А у нас Танюшка вот, так поет, вот послушай, Танюшка, спой...

- А я вот хочу в театральное, Гуля, может у тебя знакомые...

И Гуля что-то пыталась отвечать, слушать, расписывалась на протянутых ей листочках. Она всегда себя чувствовала не в своей тарелке, когда её обступали вот такие совсем молоденькие девочки и совершенно серьезно спрашивали совет по жизненно важному вопросу. Хммм, мне ли вам советовать... Гуле хотелось сбежать, да было неудобно.

Мама услышала шум на площадке, под каким-то предлогом увела её домой.

- Гуля, может, телефон все-таки включить?

- Не надо бы лучше.

- Какая ты взрослая стала, дочь.

Гуля обняла мать, прижалась лицом к ее плечу.

- Не хочу.

Уже вечером, сидя на кухне с сестрой за столом, Гуля впервые закурила в родительской квартире. Бросилась открывать окно пошире. Сестра махнула рукой:

- Ладно, кури. Гуль, - сестра взяла её за руку, - ничего-то ты нам не рассказываешь, в газетах такое пишут, мы уже их и в дом не приносим, дверь и стены в подъезде отец четвертый раз перекрашивает, тоже все пишут..... Ты уже месяц здесь, все молчишь, ни с кем не видишься.

Сестра говорила ласковым, спокойным тоном, улыбаясь. Гуля помолчала, нервно стряхнула пепел, вскочила со стула, опять села:

- Ты понимаешь, я ведь не одна, они все спорят, спорят, что я все не так делаю, у ребят, у каждого, свои проблемы, говорят, не то я пишу, такие песни не пойдут, да вот они где уже сидят у меня правила эти дурацкие, на фиг такие порядки!!- Гуля затушила окурок о край тарелки, - брошу все к такой матери. Свои законы, так положено.... Не могу, надоело! -потом, более спокойным тоном добавила: ты знаешь, я хочу все это бросить.

- А как же ты бросишь теперь?

- Спокойно. Я теперь никому ничего не должна, ребята не особенно расстроятся, все будут при деле.

Сестра осторожно заметила:

- Ты знаешь, Руслан.... ведь он заходит к нам, все спрашивает о тебе.

Гуля ответила резко:

- Не надо о нем сейчас.

Хотя.... за последние два года, казалось, только Руслан и был приятным воспоминанием.

Вот тогда, в студии, на записи, она, с трудом дождавшись слова "перерыв", бросилась к нему, на ходу пытаясь размазать слезы обиды и злости на саму себя по перекошенному лицу: "Руся, я бездарность, я дура, ну что я здесь делаю? - вцепившись в него двумя руками она быстро зашептала, - я морочу голову серьезным людям, а на самом деле.... мне кажется, все сейчас поймут, что я..." - "Гуля, ты - гениальная, ты - лучшая, ты талантливая, помнишь, как у тебя в песне "Кто скажет мне, что я - не гений, тому я просто не поверю...." - "Я просто не поверю глазам.."

А потом, уже позже, когда поехали с концертами, в зале:

- Смотри, смотри!! Ух, сколько народа, - они стояли с Русланом в "кармане", стадион сходил с ума.

- Не боишься?

- Руся, я от этого просто тащусь!!! - Она выбежала на сцену, замерла на мгновение с поднятыми руками.... Ух, сотни лиц, тысячи...

- Привееееттт!!!- и толпа отозвалась ревом в ответ, качнулась волнами навстречу, и Гуля уже и сама не понимала, что же наполняет её таким ликованием - это море лиц, которое она удерживает на кончиках пальцев, или Руслан, стоящий в нескольких метрах от неё. Уже после того, как ее наконец-то отпустили со сцены, Гуля бросилась Руслану на шею:

- Я люблю тебя! Я сегодня весь мир люблю, я....

И они тогда долго-долго целовались за сценой. Будет ли еще когда-нибудь такое счастье, повторится ли?

А потом как-то стала наваливаться усталость, часто были какие-то проколы, нетсыковки... И наступил тот день, когда шел противный мелкий дождь, и самолет опоздал, и почему-то очень долго разворачивались они в очередном концертном зале очередного города, а еще у Гули болело все тело, напоминая о давнишних переломах. И пела она тогда отвратительно, ребята, конечно, успокаивали, говорили, что все прошло отлично, что она, как обычно, к себе придирается, но Гуля понимала, что так не пойдет; несмотря на толпу милиции, у сцены собралась кучка изрядно подвыпивших парней, которые выкрикивали что-то матерное. Гуля старалась не смотреть в ту сторону, но вдруг краем глаза заметила какое-то резкое движение, и еле успела увернуться от брошенной в её голову бутылки. Милиционеры накинулись на пьяных парней. Началась драка. Потом кто-то вырубил электричество на сцене. Зал свистел, визжал, просто сходил с ума. Гуля металась по сцене в полной темноте, ребята пытались уговорить её уйти, но она, отбрыкиваясь, рвалась к краю сцены, силясь рассмотреть, что же происходит там. Минуты через три на сцену влез молоденький, судя по голосу и телосложению, милиционер и, перекрикивая шум, объяснил что все уже улажено, хулиганов вывели, концерт можно продолжать. Гуля пела, стараясь ни о чем не думать, её всю трясло. "Надо хорошо закончить, надо." Когда она наконец-то дотащилась до гримерки, её все еще колотило. Ребята, поникшие, мялись рядом, пытаясь найти подходящие слова, чтобы успокоить себя и Гулю. И как раз в этот момент подошел Руслан. Гуля поднялась к нему навстречу, на душе сразу стало радостнее. Ребята понимающе отошли в сторону. Гуля прильнула к нему всем телом, но Руслан отстранил её. Гуля непонимающе посмотрела ему в глаза. Он смотрел на неё жестко, сурово:

- Гуля, я уже месяц спрашиваю себя, что я здесь делаю.

- Но, подожди....

- Нет, это ты подожди!! Я мотаюсь с тобой по всей стране, как полный дурак, конечно, я понимаю, ты теперь звезда, это теперь твоя работа, а я здесь что делаю? В качестве кого я таскаюсь за тобой?

У Гули на глаза навернулись слезы, как она не хотела сейчас этого разговора! Конечно, она чувствовала, что его не избежать, но не сейчас, не сегодня, а потом, может быть все это закончится, они поедут куда-нибудь отдыхать вместе и это разговор не состоится совсем. Она хотела объяснить Руслану, как он нужен ей, что в последнее время он - её единственная радость....

- Руслан, ты не можешь сейчас уехать, а как же я тут...

Конечно, все уговоры были напрасны; и, когда он уходил, проговорив: "Ты знаешь, где меня найти", абсолютно бесполезно Гуля кричала ему вслед:

- Ну и вали отсюда, и не надо...!!

Она честно старалась не расплакаться при ребятах.

Она честно старалась, чтобы отъезд Руслана ни на что не повлиял.

Она честно заставляла себя думать, что все это к лучшему....

Но, во время концерта...

"Кто сказал, что любить невозможно

Подойди лишь ко мне..."

Она разрыдалась прямо на сцене, перед микрофоном. Остаток концерта, конечно, пошел наперекосяк. Гуля уже и не пыталась вытереть наворачивающиеся слезы, она спиной чувствовала, что это нервирует ребят, но в тот момент ничего не могла сделать. Но пела хорошо.

Проходя мимо гримерки услышала обрывок разговора: "Баба есть баба, все-таки так это на них влияет...".

В коридоре догнал Олег:

- Знаешь, Гуль, такой скандал из-за этих, ну алкашей тех... Я думаю, что теперь в Питере нам не дадут выступить. Как бы вообще все не отменили.

Гуля резко обернулась:

- Ну и что теперь? Может, мне вообще не выходить?! Или ты тоже хочешь уехать?! Да не держу я здесь никого!!

И вот тогда она смогла взять себя в руки. Она просто очень сильно разозлилась, ей очень хотелось, чтобы Руслан пожалел о том, что уехал. Чтобы те пьяные ребята пожалели, что бросили в неё бутылку. Чтобы пожалели журналисты, пишущие про неё всякие гадости.

- Гуля, ты пойми, ты теперь на виду, это "издержки производства".

- Не понимаю и не хочу понимать.

Она все равно расстраивалась, по-детски, почти до слез. Наваливалась усталость, отношения с ребятами начали портиться. Единственное, что радовало её тогда; единственное, что у неё осталось - это музыка. Во время выступлений её не покидало ощущения полета, она пела даже не для зала, даже не для себя - она словно растворялась в песне, музыке, даже своём голосе. Она пела как никогда. Даже понимая, что назло. Только этой злости не хватило чуть-чуть....

Наверное, она просто вымоталась. Где-то подхватила грипп. С утра встала совершенно разбитая, а к вечеру ей стало по-настоящему плохо. Но Гуля вышла на сцену, чудом сумев убедить всех, что чувствует себя хорошо. А может, ей было просто страшно остаться наедине с собой, своими мыслями. Ей казалось - она выдержит, и... упала прямо на сцене. Хорошо, что это был последний концерт в туре. Как её довезли до Москвы она уже не помнила. Как она попала в больницу - тоже. Белые стены, белые простыни. И уже лежа в палате она увидела заголовок газетной статьи: "Певица Гульнара нюхает кокаин прямо на сцене", то поняла, что теперь уже никому ничего не докажешь.

Вспомнились чьи-то слова: "А чего ты хотела, при таких-то песнях....."

Сестра выхватила у Гули газету и, скомкав, со злостью швырнула её прямо в открытое по случаю летней жары окно. Гуля попыталась усмехнуться, а ведь это было уже: больница - белые стены, белые простыни, сестра с апельсинами в ярком пакете и даже скомканная газета, только полетевшая в тот раз не в окно, а в мусорное ведро...

Сережка, Сереженька.... Такая детская и такая взрослая любовь. Ей было тогда четырнадцать. А он был всего на два года её старше. Они в прямом и переносном смысле выросли вместе - играли в одной песочнице, ходили в одну школу, лазали по одним деревьям, и так естественно было Гуле влюбиться в него - ведь никого более близкого у неё тогда и не было. И, наверное, потом - тоже. Как он говорил..? "Я люблю тебя и мотоциклы". Она до сих пор до мельчайших подробностей помнит его часто перепачканные машинным маслом руки, его любимую кожаную куртку с заклепками, его лицо, вот он возится с мотоциклом, вот улыбается ей, подходит, целует её... Помнит и его гибкое мальчишеское тело, такое родное, и как все просто и естественно случилось у них в первый раз. И потом они никогда не могли насытится друг другом - каждый раз как в последний, словно что-то предчувствуя... Помнит, как ночами гоняли они на мотоцикле по пустынным улицам. И как серьезно восприняли их любовь друзья и все знакомые мальчишки и девчонки.

- Гуля! Гуля, отморозки из соседнего района идут ребят бить, и Серегу твоего тоже...

Гуля сорвалась с места, примчалась в соседний двор, с разбега залетела в самый центр дерущейся толпы, сорвала с кого-то рюкзак и начала лупить этим рюкзаком направо и налево, громко визжа и матерясь на всю округу. В итоге отморозки, сраженные такой психической атакой, поспешно отступили, а Гуля только тогда увидела слегка обалдевшего Сережу, которому, наверное, пришлось бы действительно туго, если бы не она - ему уже успели основательно расквасить нос. Гуля, почти плача, бросилась к нему вытирать кровь, целовать его, ругать ребят, убежавших отморозков....

Сереже нравилось, как Гуля играет на гитаре, как поет, нравились её песни. Он шутил: "Вот станешь звездой, а я буду в почетном эскорте на мотоцикле за твоим лимузином ехать".

Он разбился на мотоцикле. Насмерть. Гулю отбросило в сторону, она кубарем скатилась на дно оврага, сломав ветки кустарника, а Сереженька влетел прямо в столб. У Гули обнаружили потом несколько переломов, сотрясение мозга, а у Сереженьки была на голове, в общем-то, небольшая рана, от которой он умер мгновенно.

Гули не было на похоронах, она лежала в больнице. Белые простыни, белые стены. И острое чувство одиночества, покинутости. Тогда и попалась на глаза Гуле газета с той гадкой статьей "Пьяные рокеры терроризируют город".

Сейчас уже Гуля может вспоминать о Сереже спокойно, лишь с легкой грустью, а тогда, казалось, весь мир перевернулся.

Словно черная пелена слез или воспоминаний

Загораживает тебя, накрывает собой, разлучает

Плачет дождь? Нет, просто вода землю поливает.

Значит, жить. Просто жить без тебя....

Как мне жить без тебя?

- Я больше ничего не умею делать, - упрямо повторяла Гуля на все уговоры сестры и родителей бросить петь и играть где попало и устроиться наконец-то на нормальную работу.

- Ну хорошо, ты у нас гитаристка, ну давай я договорюсь, ну вот, школа музыкальная рядом....

Гуля упрямо мотала головой. Ну, какая из неё учительница, это же бред.

- Нет, это ты бредишь, о чем ты вообще думаешь, тебе жизнь надо устраивать, а ты вместо этого песни какие-то пишешь, и кому это нужно....

Вообще-то Гуля не особенно задумывалась что она будет делать, потому что тут и думать было нечего - она играла на гитаре и пела свои песни. Все друзья были в восторге. Её уже знал почти весь город, как начинающую и талантливую. Кассеты с её песнями передавались из рук в руки. Но самое главное, что Гуля не представляла себе ничего иного в своей жизни, кроме музыки. Она уже, наверное, и не вспомнит, как назывался тот фестиваль в Москве, в котором она приехала поучаствовать вот как раз в качестве молодой и талантливой. Было самое начало лета, стояла на удивление жаркая безветренная погода. Духотища, как в бане, а солнце пекло так невыносимо, что, казалось, скоро мозги стекут на расплавленный асфальт. Как, по каким параметрам отбирали участников на этот фестиваль, организаторы и сами толком не понимали; скорее всего, записали первых групп двадцать, сказали, что каждый будет петь по три песни, в конце споет уже очень известный.... ну да фиг с ним. Гуля очень хорошо помнит свое волнение, всеобщую суету, беготню по солнцепеку, всю тусовку.... В атмосфере полной неразберихи и нервотрепки молодые и талантливые пытались снять стресс, кто чем. Ей начали активно предлагать для начала пиво. Гуля, набегавшись по жаре и невыносимой духоте, не отказывалась. В итоге задружилась со всеми, включая и того, очень известного. С началом летних сумерек стало гораздо прохладнее и почти весело. В этой компании молодых, считающих себя талантливыми, очень амбициозных людей Гуля было одна музыкантша женского пола, подруги и фанатки не в счет. Все были немного на взводе, но Гуля, кончено, не осталась без мужского внимания, в итоге пришлось срочно смываться, тем более Гуля остановилась у Маринки, а это на другом конце Москвы, а ребята кто где, вставать рано.... В метро она уже почти вползала, за ней, пошатываясь, брел подвыпивший паренек, держа в руках банку пива, что-то сказал ей такое веселое, она расхохоталась, может быть немного громче обычного. Паренек предложил поехать куда-нибудь поколбаситься, а там видно будет, Гуля отшутилась; так, перебрасываясь шутками, съехали они вниз по эскалатору и разошлись - каждый в свою сторону. На душе у Гуле было тогда очень хорошо, она почему-то запомнила тот случайный, вроде бы незначительный эпизод - пустое полночное метро, паренек с пивом, она сама, пьяная и счастливая от своей непонятно откуда взявшейся уверенности, что завтра все пройдет удачно.

Наутро она проснулась с головной болью, но, несмотря на это, настроена была весьма решительно. Похолодало, шел дождь. Поеживаясь, Гуля поспешила в метро.

Слава богу, ребята не опоздали. Началась обычная суета, затем Гуля начала о чем-то спорить с ребятами, они вяло отмахивались, Гуля злилась еще больше, в общем, на сцену она выскочила уже совсем обозленная и замерла, увидев столько много обращенных к ней лиц. Она протянула руки к этой стихии и...

Казалось, она плывет по волнам своей музыки. Море лиц, море рук качалось перед ней, послушное её движениям, её голосу. Уже потом к ней подходили какие-то люди, что-то говорили, она не совсем соображала что именно, но всем давала номер Маринкиного телефона. Полная надежд, она поехала домой. Но прошло больше двух месяцев, прежде чем позвонила Маринка.

- Ну, а потом мне позвонил тот самый продюсер. Он еще раскручивал этого, ну как его, ну не важно. Ну, я, естественно, скорей звонить Гуле, она - ему; короче, приехала она сюда, с этим другом своим. Никогда мне её Руслан не нравился, видно было, что ему бы Гулю запереть в четырех стенах, да ведь если Гуля чего-то захочет - её же не переупрямить. Я её со школы знаю, да и потом, когда я сюда переехала, Гуля еще в институте училась, но сюда приезжала и всегда у меня ночевала. Очень мы с ней тогда близкими подругами были, я сама напросилась ей помочь. Они с Русланом тогда еще у меня жили, это потом уже она квартиру сняла. Ладно, встретились они с этим продюсером, поговорили, уж там не знаю о чем, но после этого, конечно, все и закрутилось. У продюсера этого была идея такая: создать образ - "взрыв". И вот он начал Гуле тексты править, имидж создавать. Гуля ругалась с ним по-страшному, а что делать? Ведь она ему должна везде и за все. У неё песен сорок штук с лишним - он ей говорит - это все не пойдет, нужен хит. Через три дня приносит ему Гуля две новые песни - нет, не то, надо проще; Гуля психанула, одну свою песню переделывала - переделывала, а потом обрезала по самое... Нормально, подошло. Все остальное - статьи, интервью - соответствующие, он сам правил. Гуля ругается, а сделать ничего не может. Гуля и пыталась скорее отделаться от него, все долги вернуть быстрее. Это же все на моих глазах было. Как он ей позвонит или зайдет и начинается ругань. Она, конечно, за каждую строчку стояла насмерть, но что она сделать-то могла. Он ей каждый раз говорил: "Подожди, ты еще не звезда. и еще никто не знает, что из тебя получится". Потом Гуля квартиру сняла, но заходила ко мне. она тогда говорила: "Я с тобой отдыхаю". Вроде не жалуется, а я по лицу вижу, что плохо ей совсем. Хотя тогда уже популярность на всю страну поперла, песни везде крутят, народ с ума сходит. Правда, все по разному - кто-то превозносит, а кто-то матом ругает... Мне тогда обидно стало почему-то, вот, была подруга, а стала теперь звезда, другая жизнь, заходит все реже. Зашла Гуля ко мне как-то одна, без Руслана. Потом я поняла, что перед отъездом, перед гастролями приехала попрощаться. И, наверное, в первый раз за все время, что я её знаю, попыталась мне пожаловаться там на что-то, а я сама на взводе, с другом моим тогдашним поругалась, и как меня понесло - говорю, что ты ходишь, как будто судьбой обиженная, тебе ли жаловаться, все, что хотела, уже получила, ну и все в том же духе... Гуля встала, постояла, помолчала. Потом так усмехнулась, сказала: "Действительно, все, что хотела, уже получила." Повернулась и пошла. Больше я с ней толком и не говорила. Позвонила я ей как-то, спросила как дела, Гуля ответила:"нормально", помолчали, вот и всё. Гуля такая, если уж обиделась, то на всю жизнь.

Когда Гуля ехала с сестрой к родителям, она прекрасно понимала, что встречи с Русланом не избежать, хотя она и приложила все усилия, чтобы с ним не встречаться. Но Руслан слишком хорошо знал её. Знал и её привычку рано утром выбегать на лестничную площадку покурить. Там они и встретились.

Наверное, она была слишком одинока тогда. Вокруг привыкшей к большому количеству друзей, знакомых, а в последние два года и просто случайных людей Гули вдруг образовался вакуум, который, казалось, кроме музыки, нечем заполнить. А с музыкой Гуля твердо решила завязать.

В пустом подъезде пахло пылью, да еще откуда-то доносился запах жаренного лука и слышался шум работающего телевизора. Гуля привычно присела на подоконник, достала сигарету из пачки и .. увидела Руслана, стоящего на нижней площадке:

- Здравствуй, Гуля.

Гуля действительно не хотела этой встречи, но только сейчас она поняла как соскучилась по нему. А еще он казался ей тем спасительным мостиком, по которому она могла шагнуть обратно в нормальную жизнь, которая была до этого двухгодичного сумасшествия.

- Здравствуй, Руслан.

- Да что это мы здесь-то? Пойдем, прогуляемся, что ли...

И они вышли вместе из подъезда в летний, утопающий в зелени двор, совсем как раньше.

- Гуль, ты когда обратно?

- Я больше никуда не поеду, - и Гуле самой показалось, что в её голосе слышалась тоска.

- А разве это возможно... теперь?

- А почему нет? Вот, рядом школа есть... музыкальная. - У Гули почему-то комок подкатился к горлу.

Руслан смотрел на неё абсолютно ошарашено. А она все говорила, говорила о том, как она будет жить здесь тихо, спокойно, что скоро все забудется, думая о том, что, вероятно, ей просто не суждено петь свои песни со сцены, потому что (наверное, это был знак) столько навалилось неудач разом, и, к тому же, угораздило её со всеми перессориться.

- Гуля, - Руслан взял её за руку, - Гуля.. выходи за меня замуж.

Тут настала очередь Гули изумляться. Конечно, она этого никак не ожидала, и только сейчас с удивлением обнаружила, что даже никогда и не думала об этом, хотя они с Русланом так долго были вместе. Потом представила себя невестой, в белом платье и фате.... Смешно.. Хотя.... теперь уже все равно.

- Я согласна, - ответила Гуля, словно в омут с головой бросилась.

В последующие дни началась суета, которая мало касалась Гули. Она покорно сходила с Русланом в местный Дворец Бракосочетаний, чтобы подать заявление. Также покорно ходила с мамой и сестрой по магазинам мерить белые платья. Родители Гули и Руслана постоянно говорили что-то о ресторане, списке гостей и о том, какую машину лучше нанять, и где заказать цветы. А Гулей теперь владело полное равнодушие. Руслан каждый вечер после работы приходил к ней и сидел допоздна. Чаще всего они молчали, иногда вспоминали что-то из прошлого, не касаясь последних двух лет. Не касаясь всего, что связано с музыкой; в комнате Гули теперь всегда было тихо. Музыку она не включала и гитару не брала в руки со того самого дня, как её привезли с концерта в больницу без сознания.

Руслан пригласил к себе друзей, Гуля тоже должна была присутствовать.

Они все сидели в самой большой комнате квартиры Руслана, пили пиво. Гуля не знала этих людей - три молодые семейные пары. Кажется, Руслан предупредил их о том, что музыка и все, что с ней связано - запретная тема, поэтому разговор не очень-то клеился.

- "Волна" - хороший ресторан, мы там тоже свадьбу праздновали, помнишь, Руслан?

- Жаль, Гуля, тебя не было на нашей свадьбе. Руслан скучал там без тебя.

- А помните, как Максим напился?

- Ха-ха-ха!!

- Да, и еще туфлю украл, спрятал и найти её не мог!

- А теть Валя с Дядей Женей как выплясывали!!

- Да, весело было....

- На нашей еще веселее будет, - с гордостью сказал Руслан.

Гуле стало тоскливо среди этих незнакомых ей людей, она пожалела, что нет ничего крепче пива.

Гуля встала:

- Руслан, я пойду. Я вспомнила, мне срочно надо домой, я совсем забыла, мне очень надо..... Мне же фату придут укорачивать, без меня никак нельзя.... нет, не надо, я сама дойду, а ты посиди с гостями... друзьями.., - так, отмахиваясь от уговоров остаться, Гуля отступила в прихожую, выскользнула на лестничную площадку и вздохнула облегченно уже на улице. Сначала она бесцельно шла по улице куда глаза глядят, но потом ноги сами привели её к "Фее". Когда-то это был очень модный в городе кабак и Гуля с ребятами часто пела и играла там вечерами. Снаружи мало что изменилось, только выглядел теперь этот ресторан выглядел гораздо менее презентабельно. Гуля решительно направилась внутрь.

Да, ничего здесь не изменилось, наверное, даже ремонт с тех пор ни разу не делали. Несмотря на вечер выходного дня, зал был полупустой, на такой знакомой маленькой сцене музыканты играли что-то грустное; Гуля знала этих ребят, они учились вместе. Она села за столик сбоку у стены. Довольно быстро подошла официантка:

- Что заказывать будем?

- Виски, кола.

- Гуля, ты?!

- Аленка!!

Они радостно обнялись.

- Ребята, Гуля здесь!!

Сразу же к ней подбежали её старые знакомые, обнимались, жали руки, целовали. Минут через пять важно подошел Иосич - владелец заведения:

- Здравствуй, Гульнара! Спасибо, что не забываешь нас! Алена, принеси там.... ты знаешь, - он опять повернулся к Гуле, - за счет заведения.

- Иосич, ну что Вы!

- Гульнара, иначе ты меня обидишь, - пробасил Иосич, - обязательно надо отметить. Ведь уже больше двух лет прошло, ты теперь знаменитость, звезда, а, можно сказать, здесь все и начиналось.

Вдруг со сцены объявили:

- Дорогие друзья! Сегодня в этот вечер с нами известная рок-звезда Гульнара! В её честь мы исполняем эту песню.

И действительно, чудовищно запели одну из Гулиных песен.

А за столиком Гули собралось уже много народа, подходили старые друзья и просто давние знакомые; Гуля заметила, что зал ресторана вдруг стал полным, все столики были заняты. Было очень весело, Гулю вытащили танцевать, потом она сама не заметила очутилась на сцене с гитарой, что-то пела. Из ресторана Гуля с друзьями вышла напевая и приплясывая уже под утро, вся компания пошла провожать её, она попрощалась и расцеловалась со всеми у своего подъезда, и, совсем как раньше, тихо проскользнула в родительскую квартирку, стараясь никого не разбудить. На кухне горел свет. Гуля заглянула туда, увидела сестру, сидящую за столом за чашкой чая.

- Ты что не спишь?

- Руслан звонил несколько раз, я сказала, что ты уснула.

- Спасибо.

- А еще тебе звонили Олег Иваныч и Татьяна. И еще другие звонили, я все записала.

Гуля обняла сестру.

- Ты знаешь, у меня сейчас в голове вертится такая песня, такая песня... Это же прелесть, это чудо, вот я сейчас запишу, ты услышишь..., - Гуля стремительно направилась в свою комнату.

- Значит, никакой свадьбы не будет....

Гуля обернулась, бросилась обратно к сестре, схватила её за руку.

- Ты понимаешь, я поняла, я не могу по-другому. Мне сначала казалось, что все это случайно, что мне просто повезло, а теперь мне абсолютно ясно, что это - моё.

Гуля чмокнула её в щеку и побежала в свою комнату.

На следующий день Руслан, зайдя к Гуле, как обычно, после работы, застал очень знакомую ему картину, которую он бы предпочел никогда не увидеть: Гуля, прослушивая на своем стареньком компьютере записанные за ночь песни, ходила по комнате, одновременно разговаривая по мобильному и бросая вещи в стоящую посередине комнаты дорожную сумку. Руслану очень хотелось, чтобы это был просто сон; он стоял, бессильно опустив руки, не зная что сделать, чтобы его Гуля никуда не уезжала от него, не писала никаких песен, не была бы известной рок-звездой Гульнарой.

Наконец Гуля заметила его.

- Руслан....

Он, не желая, чтобы она увидела всю эту боль в его глазах, пытаясь закрыть рукой лицо, вышел в прихожую, потом на лестничную площадку. Гуля, не зная что сказать, двинулась за ним, забыв отключить мобильный, из которого доносились показавшиеся Руслану неестественными звуки чужого голоса; из комнаты слышалась музыка - чудесная, волшебная, трогающая самую сердцевину души - и Гулин голос - такой теплый, близкий и завораживающий.

- Руслан, ну зачем тебе я? Ты найдешь себе нормальную жену. Ну какая из меня жена?

Руслану подумалось, что был он так долго рядом с Гулей только, наверное, из-за этого голоса - такого мягкого, обволакивающего и, в то же время властного; и еще как же больно будет ему слышать этот близкий и родной голос по радио, через невидимые стены расстояний, времени и судьбы.

- Ты теперь даже и не зовешь меня с собой?

Гуля подошла к Руслану вплотную, отняла руку от его лица, посмотрела ему в глаза:

- Не зову, Руслан. Не зову.

Он долго рассматривал её лицо, словно пытаясь запомнить его, потом погладил Гулю по щеке. Попытался произнести "прощай", не смог, махнул рукой и пошел. Гуля недолго смотрела ему вслед, перевела взгляд на окно подъезда, - "Надо же, листья желтеют, как незаметно лето прошло", - потом повернулась и пошла обратно к себе - собираться.

Никому не хотела сделать больно - даже тебе,

Подумать только,

Снова я к себе возвращаюсь,

Где моё прошлое? Отрекаюсь....