Я увидел её сразу, как только вошёл в вагон. Она спала на полу, завалившись на бок и положив морду на вытянутые лапы. Стоило кому-нибудь пройти мимо как она приоткрывала глаза и, посмотрев на источник беспокойства, снова погружалась в дрёму.
Окинув взглядом вагон я заметил свободное место наискосок от неё, на краешке скамейки и сел, чуть потеснив, недовольно поджавшую губы, тётку. Я стал рассматривать собаку. На полу лежала крупная колли, классического окраса, почтенного возраста и похоже-совсем одна. Было видно, что она не бродячая, не забитая, наверное на конечной остановке забежала в вагон погреться, а равнодушные двери закрылись, надолго, а может быть и навсегда отделяя её от знакомого мира, от любимого хозяина, от привычного образа жизни, и электричка тронулась, увозя беднягу в неизвестность. Её длинная, шерсть, испачканная, но не свалявшаяся, наполовину высохла и смотрелась даже благородно.
Так продолжалось до тех пор пока народу было немного. Но через две или три остановки людей прибавилось и собаке пришлось встать, чтобы не быть раздавленной кем-нибудь невнимательным. Тут открылось, что она хромает на заднюю лапу, лишь слегка опираясь на кончики когтей. Ночью выпал снег и, занесённый в вагон на обуви, он медленно таял, превращаясь в маленькие лужицы. Собака лизала этот снег, эти лужицы ... Мне вдруг стало невыносимо жалко её, я подумал, может быть не случайно попала она сюда, может быть её выгнали из дома, бросили, чтобы не наживать себе забот с ветлечебницей, с лекарствами, с кормёжкой и, неизбежными при этом, дополнительными расходами. Или что-то случилось с хозяином, а без него стало некому за ней ухаживать? Она видно ещё не поняла или не могла поверить в такое и потому спокойно и доверчиво смотрела на людей умными и добрыми глазами.
Стоять было неудобно и собака решила протиснуться в середину вагона, может быть, надеясь там найти свободное местечко, чтобы прилечь, но сделать это оказалось не просто и тогда, не особо упорствуя, она развернулась в узком проходе, и попыталась вернуться на прежнее место, но и оно теперь было занято. Она стояла рядом со мной, балансируя на трёх лапах и, когда электричка дёргалась или раскачивалась, прижималась ко мне своим теплым, мягким боком. Мне хотелось погладить её, приласкать, но в руках, помимо обычной сумки, сегодня был ещё громоздкий пакет и я не сделал этого. Тут она принялась обнюхивать брюки внимательно, не торопясь, тактично. Видимо распознав запах моей собаки, вопросительно посмотрела на меня. Я ободрительно кивнул ей, мысленно утешая и жалея. В ответ она понимающе вильнула хвостом.
В Болшево стало немного посвободнее, моя попутчица прошла поближе к дверям, продолжая подлизывать лужи. В углу стояли молодые люди, оживлённо обсуждавшие подробности вчерашней встречи, один из них весело сказал: "Шарик, дай сухарик", почесал собаку за ухом. И неожиданно смутился, встретившись с ней взглядом.
Следующая остановка была моей, я прошёл к тамбуру и, повинуясь необъяснимому чувству, медленно обернулся. Тоска и верность, печаль и недоумение, укоризна и понимание, разум и человеческое участие все одновременно вместил в себя её взгляд. Поезд остановился, открылась половинка двери, я быстро вышел, всё окружающее расплылось и стало нечетким ...