... И в день, когда тебе исполниться. Ну, там ты сама поймешь.
Я вертела покрытую плесенью бутылку так и этак. Смотрела на ее извилистый бок, проводила пальцем по зеленоватому стеклу, сдувала пылинки, которые не танцевали, а опускались лениво мертвым грузом на скатерть. Им совсем не хотелось вальсировать в свете яркой белой лампы. Это понятно - даже пыль отличает живое сияние от "наведенного". Это моя бабка так странно называла электричество: "наведенное сияние", сокращенно просто - "наведенное". В сумерках, в четыре пополудни зимой, и в семь - летом, она бормотала "Пора наводить" - и шлепала, чавкая разношенными тапками без задников по квартире. Нажимая поочередно все выключатели. Она не любила темноты. К семидесяти она уверовала - говорила по пятницам "шабас!" - и заклеивала выключатели прозрачным скотчем. "Наведенное" сияло во всем доме непрерывно больше суток, до чинного выхода первых трех звезд следующего вечера. Оно озаряло плату с томящимся на ней золотистым куриным бульоном, чолнт мы с бабкой варить так и не научились. Хотя казалось бы - что там нужно? Фасоль да морковь, да говядина. Бабка уплетала воздушные пирожки со сливами и рассказывала мне "недельную главу". Так и проходил шабас - три тихие трапезы за накрытым клеенкой поверх праздничной скатерти столом; белое вино - мы с бабкой обе терпеть не могли красного; рассказы о том, кто куда пошел по пустынным барханам, кто кого предал, кто кому всадил нож под ребра и за что... С ножами бегали все больше праведники.
Была у бабки проблемка. Вернее, у нее возникало неисчислимое множество проблем в связи с "кошерным" образом жизни. Мясо там, нееврейское молоко, неправильное вино. Но потом старуха переехала в Израиль и меня за собой утянула... Потому что "надо иметь чувство ответственности, и не отпускать же пожилую больную женщину одну". Бытовые "трудности верующего еврея в нееврейской стране" сошли на нет. Но камнем преткновения стали карты Таро. Потому что написано: "Ворожею не оставляй в живых". А как же тогда? Старая ворона со своей колодой не расставалась лет сорок.
-Карты нельзя выкидывать" - бормотала она, укладывая Таро в бархатном мешочке подальше от пухленького томика Танаха,- они обидятся и отомстят. Так мы и жили: я, бабка и ее религиозность. Пока старуха не пропала в один прекрасный день. Пропала - как ветром унесло. Только записку на столе оставила:
Я не померла. Даже не думай!!
Каждый четверг, вечером, родители звонили на домашний телефон моей крохотной квартирки в Кирьят Малахе и спрашивали:
-Ну?
-Не объявлялась,- отвечала я,- и вешала трубку.
О чем мне, собственно, было с ними говорить еще после того, как именно меня, а не сестру, и не брата, тем более, куда его - "он такой талантливый, такой перспективный, ему учиться надо" - приписали к полусумасшедшей бабке, потому что "кто-то должен". Должна всегда получалась я.
Я уселась у подоконника на высокий табурет без спинки и смотрела на улицу. По улице в сгущающихся сумерках проходили, один за другим, эфиопы, с сумками, с колясками, с портфелями. Кирьят Малахи - маленький филиал Лос Андежелеса.
Через дом - магазин. Там продают хлеб, молоко, консервы и перед шабатом вкусно пахнущие халы. Ах да, еще приличные соки и прочие напитки отвратительного качества. Еще через дом - зубной врач. Через дом от него - еще магазин. И еще дантист. А на той стороне улиц фалафельные и шварменные, одна за другой. И от них исходит жирный сизоватый дымок. "Крематории наших желудков",- говорила бабка. И посылала меня в овощной, "за буряком", который здесь называют отвратительным словом "селек". Бабка варила борщ с лавровым листом и душистым горошком. Эфиопы сбегались из соседних квартир и сидели на перилах перед нашей дверью, нюхали.
Когда при мне впервые произнесли Кирьят Малахи - деревенька ангелов,- я представила себе патриархальный городок с крохотными домиками под черепичными крышами. Городок, в котором на провода приземляются ленивые белые птицы и роняют мерно кружащиеся перья.
-Давай поселимся в Кирьят - Малахи,- сказала я бабке.
А у бабки тоже возникли романтические ассоциации со словом "ангел". И мы оказались здесь. Сюда даже чайки не долетают, потому что море далеко. Сидят на столбах жирные сизари и вороны. Вместо сиринов, мать их...
Я снова повернулась к бутылке, подула на темное стекло, поковыряла ногтем плотно пригнанную пробку... Не больше половины стакана и не раньше, чем... Непонятно когда. Пробка пахнет дубом и сливой - любимый бабкин запах. У нас всегда в закуте стояли батареями банки сливового варенья, сливовицы, сливового компота. Я пыталась каждый год, под шумок, втиснуть пару жбанчиков любимой клубники, но бабка их безжалостно изымала и раздаривала.
-Не понимаю этого вкуса,- говорила она,- то ли дело слива.
Скучно дома вечером. Я взбираюсь на стремянку и тяну руку за обвернутой в бархатный платочек колодой. Она втиснута на верхней полке, между альбомом Врубеля и "Петербургскими повестями".
-Им там особенно уютно,- говорила бабка.
22 старших, 56 младших, тертые-перетертые, с засаленными рубашечками все - и скачущая на вороной кобыле Смерть, и болтающийся на одной ноге в аккурат под сидящей на перекладине вороной Повешенный, и бредущие по траве Влюбленные. Бабка раскладывала правильно - все больше Кельтским Крестом. Я вообще не раскладываю, не нравится мне это. Просто вытягиваю из колоды карту наугад, смотрю на нее и думаю, что бы она могла означать. Потом откладываю ее в сторону и беру другую. И так пока не надоест. Сегодня надоела быстро. Я посмотрела в последний раз на собачонку, вертящуюся у ног Шута - и засунула колоду в бумажный футляр, а потом в мешочек. Я не гадаю, я просто разговариваю со старыми картами, они столько обо мне помнят, что им уже и рассказывать что-либо смешно. Просто положить какую-то из них рядом с собой на жесткую подушку дивана, посмотреть на нее - и она все поймет без слов. И я пойму, где-то внутри себя, что она могла бы мне сказать в ответ на незаданный вопрос. И тут же забуду об этом.
Я иду за штопором и выковыриваю пробку из старой бутылки. Почему не сейчас, почему не в самый обычный день? Почему не в этом году, незадолго до осенних праздников, когда сосед за стеной учиться трубить в шофар, а за другой стеной подросток слушает транс. И вороны орут в отдалении? Почему не сейчас, когда все обычно? Я не верю в предопределения, и чудеса мне пока не встречались. Полстакана она говорила? Пусть будет полстакана. Очередная ее дурацкая фантазия.
Сливовица оказалась вкусной, почти несладкой. И мне почему-то вспомнилось, как я лет семь назад отгоняла фартуком пытающуюся приземлиться в чан со сливами веселую осу, а внизу, под каштаном, стоял какой-то человек и смотрел прямо на наши окна. Потом он прислонился к стволу дерева, достал из кармана крохотную книжицу и стал читать. Так он стоял долго, будто чего-то ждал.
В сумерках бабка закрыла окна и пробурчала:
-Уж точно не тебя он там высматривает.
Просто вспомнилось, не знаю, к чему.
Вспомнилось за мгновение до того, как у меня закружилась голова, и я ушла спать, не преминув выругать обманчивую сливовицу.
Проснулась я от того, что мне стало неудобно лежать - что-то кололо бок. Я завертелась, и тут же услышала голос бабки:
-Теперь, в довершение, свались с обрыва. Чтоб уж совсем интересно стало.
Я лежала в колючей траве, недалеко от обрыва. Передо мной, через пропасть, возвышался сосновый склон.
-Может, обернешься и поздороваешься? - ворчливо заметила бабка.
Она была обычной, в растянутых китайских трениках и накинутой на оранжевую футболку кофте, в растоптанных тапочках, с неровно подстриженными выкрашенными в черный волосами.
-Соня,- строго сказала бабка,- долго мы еще сидеть будем?
-Сейчас,- кивнула я. Со старухой всегда было бесполезно спорить.
-А собственно что?.. - спросила я несмело, зная, что она сейчас начнет кричать.
-Тебе говорили, не лезь, куда не надо! - заорала бабка,- говорили: не раньше, чем? Вот молчи теперь! Хавай, что сама насрала.
Перед нами на холмике торчал указатель: Кирьят-Малахи (обратная)
-Это недалеко,- заметила бабка,- не больше километра.
_А мы где? - поинтересовалась я, уже более настойчиво.
-На том свете,- мрачно пошутила бабка.
Мы шли вдоль пыльной дороги; я машинально пинала ногой оказывавшиеся на пути камни.
-Ты их не бей,- проворчала бабка,- неизвестно, где они потом окажутся, и что им в головы взбредет. Это сегодня они камушки, а завтра станут жизненно-важным органом ангельского тела.
Я засмеялась. С бабкой никогда не поймешь, говорит она серьезно или шутит.
Город действительно оказался недалеко, и похож он был больше всего на искаженное отражение обычной Кирьят-Малахи. Во-первых, движение здесь было левостороннее. Двухэтажные круглобокие автобусики катили по сторонам узкой улицы, деловито фырча.
-Скоро трамвай пустят,- похвасталась бабка,- от городского парка к центру. А потом еще, может быть, троллейбус сделают - на дальнюю линию, к лесу.
Дома в этой Кирьят-Малахе были повернуты к улице глухими стенами, исписанными граффити и разрисованными хамсами.
-При налете серафимов или лилит эта сторона улицы особенно опасна,- было написано оранжевой краской на стене под вывеской "Аптека".
Я уставилась на бабку.
-Всего сразу и не объяснишь,- она махнула рукой,- я же тебе сказала, считай, что ты на том свете.
-На том свете значит навсегда?! - перепугалась я.
-Не хватало мне тебя навсегда,- пробурчала бабка,- я оттуда от тебя зануды сбежала, так ты меня здесь нашла. Будешь приходить в гости два раза в неделю, приносить мне бабевские батончики из русского магазина и квас. Запомнишь? Батончики и квас, здесь нету. Живу я на улице Посохов, дом тройка посохов, квартира -три алеф. Я тебе потом запишу.
-А почему все дома так странно стоят, окнами в обратную сторону? - спросила я.
-Начнут крыльями в окна молотить, металлическими вставками, поймешь,- проворчала бабка.
-А с обратной стороны они что налететь не могут, те, кто молотит?
-Могут,- вздохнула бабка,- но обычно им лень.
Улицы обратной Кирьят-Малахи были названы именами арканов, старших и младших. Главный бульвар назывался Солнце, а пересекающаяся с ним улица банков и офисов - император. Тут же, к югу, отходил Шут... И да, чуть не забыла, в этой Кирьят-Малахе было море, удивительное темно-зеленое море. Оно шумело и переливалось внизу, под узенькими тротуарами и лесенками сбегающего к нему городка. Над домами перекрикивались чайки, а по газонам, которые почему-то были треугольными, бродили изящные белые цапли.
-Если бы не ангелы с лилитами, тут вполне можно было бы жить,- задумчиво сказала бабка.- А так понимаешь, налетают два раза в неделю, перьями бросаются, клюются иногда. А то еще подхватят запоздалого прохожего под руки и давай его крутить и вертеть, пока не замучают.
Мы повернули на улицу Посохов, и тут же что-то прогудело с обеих сторон:
-Добрый день соседям, добрый день гостям...
Я вздрогнула.
-Улица здоровается,- успокоила меня бабка,- они тут все такие, говорливые.
-Мина Марковна, это ж кто, доченька или сестричка? - спросила улица.
-Внучка,- ответила бабка, и кокетливо поправила седой пейсик.
-Никогда бы не сказала,- изумленно прогудела улица,- вы так молодо выглядите...
-Она у нас вежливая, зараза,- прошептала мне бабка,- и льстит на каждом шагу.
В тот вечер я осталась ночевать у бабки, в крохотной квартирке со стенами обклеенными цитатами рабаним и изображениями хамс.
-Сегодня ночь со вторника на среду,- сказала мне бабка,- они всегда прилетают со вторника на среду, и с пятницы на субботу. Значит, в эти ночи ты у меня будешь ночевать. А то мне как-то неуютно одной, когда они там носятся и завывают.
Вечером мы сидели на кухне и ели варенье, двумя ложечками с одного блюдца.
-Ты главное, если ночью станут барабанить в дверь, не открывай ни в коем случае,- сказала бабка._ Они только называются ангелами, а на самом деле сволочи те еще! Сама увидишь.
Полночи прошло тихо. Бабка читала перед сном какую-то старую-престарую книгу Эдички Лимонова и счастливо хихикала, а я нашла у нее на дальней полке Бальзака "Блеск и нищету куртизанок", и тоже читала. Вскоре мы обе заснули. Началось часа в два ночи. Сперва зазвенело где-то - точно высадили гигантскую витрину. Потом забили в колокола.
-Это в саду звонят,- сонно сказала бабка,- стало быть, ангелы - не лилиты. Когда лилиты летят, в колотушки бьют.
И тут же запело многоголосье на непонятном языке.
-Они сперва на иврите галдели, а то и на идише,- пояснила бабка,- а потом сообразили, что их все равно почти никто не понимает, и перестали напрягаться.
Ангелы пели, дудели в какие-то неизвестные мне музыкальные инструменты, звуком напоминающие волынки, бренчали на арфах и периодически стучали металлическим оправлением крыльев в стекла.
-А чего они вообще летают? - спросила я бабку.
-Напоминают нам о наших грехах,- спокойно ответила та, чтоб мы покаялись, прежде, чем в самом деле на тот свет попадем.
-Ты же говорила, что это - тот свет.
-Это - промежуточная станция,- проворчала бабка,- и пошлепала к комоду, за ватными тампонами в уши.
В общем, оказалось, что бабка моя по природе ворожея. И к тому же правоверная еврейка. Бывают такие странные сочетания. Переселение свое она, стерва, нагадала на картах, еще загодя, лет за пять, и подготовилась. Наливочки вот наделал, "транспортировочной", как она ее называет. Хлебнешь полстакана вечером - и очнешься с утра у указателя на Кирят-Малахи обратную. Очень удобно. Для нее, для бабки, удобно.
Так и повелось у нас, что я к ней в гости ездила - иногда по вторникам, иногда по пятницам, а иногда и два раза в неделю. Но врала, конечно, говорила, что мне отгулов на работе не дают.
Беда приключилась где-то на третий месяц. Ночка выпала еще та - примчались и ангелы, и лилиты. И устроили такую какофонию, что спать не мог никто. И электричество отрубили по всей Кирьят-Малахе. Жители высыпали на выходящие во двор балкончики и живо обсуждали происходящее:
-А я вам говорю,- орал через весь двор старый зубной техник, по совместительству колдун,- они нас хотят отсюда выжить, в настоящую Геену. Мы должны вооружиться терпением и не сдаваться!
-Затычками для ушей мы должны вооружиться! - визгливо отвечала ему бабка.
-Да заглохните вы оба,- вмешивался кто-то из седьмой квартиры гимель,- без вас тошно!
Обиженные старики тут же заорали громче, чем прежде.
Я уселась в кресло в коридоре, у самой двери. Это место я себе давно присмотрела: сюда и вопли налетчиков не доносились, и споры соседей были не так чтобы очень слышны.
Тут в дверь интеллигентно постучали. Звонка бабка не заводила, по какой-то странной придури.
-Откройте, будьте добры,- вежливо попросили за дверью,- я ваш сосед, у меня тут спички кончились, а света нет. А поскольку орут спать невозможно, понимаете.
Я отворила. И чуть не хлопнулась в обморок. За дверью колыхались два огромных перламутровых крыла.
-Я тебе говорила, идиотке?! - завизжала у меня за спиной бабка,- я тебя, кретинку, предупреждала?! Иди теперь, говори с ним на площадке! Ты этому чудищу открыла!.
Я вышла на лестничную клетку вслед за покачивающимися крыльями.
Лица у него не было. И туловища не было. Поэтому когда мы курили, сигаретный дым втягивался в центр крыльев и выходил легкой струйкой из-под крайнего оперения.
-Тебе тут не скучно? - просто спросили крылья.
-Скучно,- призналась я,- но я ведь здесь не насовсем, так, в гостях.
-А насовсем не хочешь? - поинтересовался ангел.
-А зачем? - спросила я,- мне и в нормальной Кирьят-Малахе не очень плохо.
-Врешь,- констатировал он.
-Вру,- я кивнула, и вытряхнула из пачки последнюю сигарету. И сказала "Щит". Потому что сигарет у меня больше не было, а бабка не курит. А пытаться стрелять по соседям в такую ночь бесполезно, никто дверь не откроет, потому что женским голосом за дверью в ночь налета говорит скорее всего когтистая лилита - до пояса женщина, а ниже - столб разноцветного огня.
-Тут недалеко есть круглосуточный киоск,- задумчиво сказал ангел, - давай выскочим сигарет купим.
-Давай,- неожиданно легко согласилась я.
И мы потопали вниз по широким ступенькам дома Три Посохов,- я и перламутровые крылья.
Вслед мне что-то орала бабка. Но я ее не слушала.
Во дворе ангел неожиданно остановился, и направился в песочницу, бросив мне:
-Подожди здесь!
Крыльями он сгребал песок, сучки, палочки, стеклышки, поспешно формируя подобие человеческого тела. Он очень спешил, ангел с перламутровыми крыльями, поэтому остался без правого локтя. На месте локтя колыхалось роскошное розоватое перо.
И пошла я через улицу, цепляясь за это мягкое перо, под вой мечущихся над только что проложенными трамвайными путями лилит. И впервые в жизни, мне не было страшно и досадно. Не знаю, почему.