Аннотация: рассказ на литигры, который я не вывесила вовремя по не зависящим от меня обстоятельствам
Фиолетовая страшилка
Деревья ждали. Покачивая плешивыми вытянутыми кронами, они словно двигались незаметно для человеческого глаза, от границы болота ближе и ближе к хлопковому полю, а от поля- дюйм за дюймом, десятилетие за десятилетием, они могут захватить и фазенду. И тогда останется только пустой дом Миртлс, стражей у окон лысые кипарисы и чавканье крокодильих лап по заболоченной жирной почве.
Магдалене казалось, что она кричала бесконечно долго, устремив взгляд вверх, где по потолку блуждали слабые тени, пересекались легкие очертания ветвей и дрожали неясные дымчатые пятна, похожие на силуэты призраков.
-И что случилось на этот раз? - донесся с северной лестницы недовольный громкий голос отца.
Судья Кларк Вудраф тяжело протопал по коридору к комнате дочери, резко распахнул дверь и стал на пороге - узкогрудый, бородатый, в кое-как подхваченным широким поясом халате.
-Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не смела шляться вечерами по задворкам у бараков,- сначала судья говорил спокойно, но, постепенно распаляясь, повышал голос:
-Чтоб не шаталась точно белая шваль по границе болот и не болтала с рабами!! - кричал отец
-А Ла Вибору я прикажу завтра же отхлестать плетками у столба,_ заключил судья,- и не смотри на меня так. Я знаю, кто потихоньку лепит восковые фигурки, рассказывает небылицы и устраивает бесовские пляски под луной. В хорошие времена старую змею сожгли бы живьем.
Судья хрипло втянул носом воздух, запахнул халат на волосатом животе и вышел из комнаты.
-Ее зовут Маргарита,- чуть слышно прошептала Магдалена вслед отцу,_ твою кормилицу зовут Маргарита...
Хлопнула одна дверь, другая - и огромный дом погрузился во мрак. В темноте раздавались стоны и бормотания. Ворочались на узких кроватях дети, тяжело вздыхала в будуаре их мать. Мадам пыльные юбки называли ее за глаза. Когда-то Сара-Матильда была веселой рыжеволосой красавицей, похожей на портреты молодой Елизаветы Английской. Под тяжелым взглядом мужа, судьи Кларка Вудрафа, она постепенно съежилась, померкла и точно пропылилась. Время слоем легло на ее лицо и одежду, отложилось складками на животе и груди. Мадам пыльные юбки скользила по лестницам и коридорам своего огромного дома почти бесшумно, точно примеряясь к участи привидения.
Из комнаты судьи - супруги давно уже разделили спальни - доносились вздохи и шепот. Хозяин никогда не спал один и слуги знали, что с рассветом, почти не таясь, выскользнет из его комнаты гибкая золотистая Хлоя... Хлоя, надменно поглядывающая на других рабов сквозь подрагивающие ресницы. Хлоя, бродящая по дому и саду, точно в полусне, улыбающаяся чему-то своему, облизывающая в задумчивости темные губы и редко вскидывающая на встречных угольные глазищи. Хозяин называл ее по ночам богиней любви, маленькой Венерой. А она загадочно улыбалась, не понимая, и ласково проводила по его лицу смуглой рукой, удивительно тонкой в запястье.
В бараках, в отдаленье от дома, за красно-желтыми розовыми кустами, дышали тяжело, вскрикивали, стонали, занимались любовью и ворочались во сне темнокожие люди. Ла Вибора не спала. Похоже, она никогда не спала, древняя иссиня-черная старуха с отвисшими почти до пояса высохшими грудями.
-Она еще здесь только потому, что вынянчила меня,- говорил судья,- я справедливый человек и помню добро. А давно бы следовало устроить на дальнем поле аутодафе и покончить со сказками о богах, передающихся с кровью...
В каморке Ла Виборы висело прикрытое ветками и сухими цветами сине-красное сердце, символ Эрзули. Перед ним старуха поместила вырезанную из темного дерева статуэтку девы Марии, необычную фигурку с узкими плечами девочки и тяжелыми бедрами, совсем как у нее в молодости. Пора любви прошла для Маргариты сорок лет назад, а может и полвека. И вот она бродила ночами, прислушиваясь к шепоту и бормотанью, доносящемуся из-за тонких стен. А в дальнем углу сада, у бараков, одуряющее пахли выросшие сами по себе лилии.
Судья просыпался поздно, не раньше девяти утра. С девяти до десяти - писал. Он уже много лет вел дневник, скрупулезно занося все, происходящее на фазенде и вокруг нее в огромную книгу, вделанную в переплет из телячьей кожи. В этот день он записал:
Скоро август, и снова наползут с болот желтоватые туманы, приносящие лихорадку, ту самую, что три года назад выкосила половину штата. Рабы начнут умирать, а Мадам пыльные юбки засобирается с младшими детьми в Батон Руж. Как будто лихорадка до Батон Ружа не доберется!
Еще мне надоела Хлоя. Совсем скоро у нее начнет отвисать мясо на курдюке, как у глупых баранов. Кладешь ей руку на задницу - и сразу чувствуешь перекатывающиеся под кожей сгустки жира. Только до двадцати лет у них нет курдючного жира, в исключительных случаях до двадцати пяти. Значит скоро и ей на поля. А жаль.
Как всегда в одиннадцать расселись за длинным столом в гостиной. Магдалена глядела мрачно. С одного торца отец, с другого - мать в вечном своем сером, под горло застегнутом платье, и они, дети. Сейчас их осталось в доме четверо. Сестры вышли замуж и разъехались. Старшая, Мария, ослушалась отца и вышла замуж в Нью-Йорк. Больше они ее никогда не увидят. Отец презирает янки и называет их лицемерным отродьем дьявола. Лизи в Атланте; Виктория в Новом Орлеане; Мадлен умерла в прошлом году. А что это значит? Это значит, что теперь отец начнет выпихивать из дому ее, Магдалену. И найдет непременно толстого, одышливого, скупого мужа со злобными глазками. Отец ее не любит - это она за пятнадцать лет усвоила. Напротив нее три рыжие головы - Уильям, Джордж, Джон. Судья всегда хотел только сыновей, но сперва родились, одна за другой, пять девочек. Отец относился к ним с легким, ставшим привычным для всех, раздражением, как к неизбежному злу.
Судья отложил в сторону ложку, и все замерли, кроме неразумной мухи, продолжавшей с ожесточением биться о стекло.
-Я думаю, что Магдалене пора замуж,- заявил судья,- у нее кошмары по ночам, явный признак, что она засиделась в девках. Мадам пыльные юбки поджала губы и вскинула на мужа блеклые глаза, на секунду, будто хотела что-то сказать, но раздумала.
_Ну скажи же ему, что я слишком молода, что ночные кошмары обычны в моем возрасте! - с отчаяньем подумала Магдалена.
Мать устремила взгляд в тарелку с остывающим супом.
Отец продолжал:
-В ближайшее время я подумаю о подходящей партии. Кстати, капризничать и перебирать женихами не советую. Грудь у тебя плоская, бедра узкие, а нос приплюснутый.
Магдалена опустила голову, заливаясь краской, а братья радостно заржали.
-Мужчины растут,- улыбнулся судья,- и тут же отвесил подзатыльник старшему.
После завтрака Магдалена спряталась за шторами в библиотеке и читала "Замок Отранто". Она предпочитала романы о призраках и чудовищах прочим книгам. Честно говоря, книг в доме было не очень много. Судья не одобрял романы и уверял дочерей, что это чтиво только вбивает им чушь в головы.
Мать, правда, каждый день брала с полки "Клариссу" и сидела на галерее с открытой книгой на коленях. Она почти всегда сидела на оплетенной мальвами галерее, если не была в своей комнате. Любой приближающийся к дому видел издали застывшую в кресле мрачную фигуру в блеклом платье.
Магдалена отложила книгу и обернулась к окну, будто ожидала увидеть посередине клумбы огромный рыцарский шлем, карой небесной свалившийся с облаков. Ничего подобного во дворе, конечно, не было. Просеменила к баракам необъятная кухарка. Прошел, поигрывая щегольским хлыстиком, управляющий Марко. Марко считал себя остроумцем и ценителем прекрасного. Развлекаясь, он давал молодым рабыням клички, названия цветов и плодов. И если, например, всегда ходившая в оранжевом платке пухлая Наранха или крутобедрая круглолицая Манцана не откликались на "апельсин" и "яблоко", Марко пребольно хлестал их по спине. Это он первый назвал старую Маргариту Ла Вибора, змея,- однако, остерегался произносить эту кличку в лицо.
Магдалена выскользнула из дому, так чтобы не заметил ни отец, прогуливавшийся где-то в саду, ни Марко, который, разумеется, тут же донесет хозяину. С некоторых пор у нее вошло в привычку гулять на закате, когда спадала жара, опускался легкий туман и ветер доносил с болот первые звуки приближающейся ночи - крики жаб. Судья запрещал дочери выходить за ворота в сумерках. Он вообще предпочел бы, чтобы она, подобно матери, знала свое место и сидела в комнате за вышиванием.
Она возвращалась уже в темноте. В этих местах, заметила Магдалена, три градации тьмы. Сперва сгущалась синева, понемногу, почти незаметно, потом быстро, в несколько бордовых и алых вспышек на все небо, заходило солнце. И сразу же спускалась глубокая фиолетовая ночь, в которой едва угадывались очертания деревьев и домов.
На небольшой площадке перед бараками собрались рабы. Издали видны были только белые вспышки платьев и тюрбанов. Кто-то размеренно бил в барабан, постепенно ускоряя ритм, пока стук не стал похож на дрожание пульса какого-то гигантского существа. Подойдя ближе, скрытая деревьями, Магдалена могла разглядеть происходящее на площадке. Толстая уродливая негритянка, на фазенде ее называли Ла Рана, извивалась в центре круга, потряхивая грудями и бедрами. А по кругу шла, изгибаясь, стройная шоколадная Ла Роса, совсем юная, почти ребенок. Все думали, что она заменит Хлою, когда той придет пора отправляться на плантации.
-Отец сегодня, видно, в хорошем расположении духа,- отметила Магдалена,- будь у него плохое настроение они бы здесь не плясали. К тому же завтра воскресенье, а пятой статьи Черного Кодекса пока никто не отменял. Воскресенья и праздники должны строжайше соблюдаться. Все негры, которых застанут за работой в эти дни, будут конфискованы. Вот они и танцуют субботними ночами, пользуясь благодушием хозяина. А уже перед рассветом выйдет к ним позевывающий Марко и разгонит по баракам.
-Молодая хозяйка любит наблюдать за нашими танцами,- раздался спокойный голос за спиной у Магдалены.
Девушка вздрогнула, потом улыбнулась:
-Если тебя это смущает, мамми Маргарита, я сейчас же уйду.
Ла Вибора вырастила всех детей судьи, но ни с кем у нее не было такой глубокой связи, как с Магдаленой. Вечерами девушка часто забредала в комнатушку старухи и просила рассказать ей сказку. Сказками они называли между собой истории об африканских духах.
_Если твой отец узнает, что я рассказываю тебе такие сказки,- нам обеим не поздоровится,- говорила Маргарита,- Луизиана - католический штат.
Магдалена и сама понимала, что мир в сказках Ла Виборы был совсем другим, не таким, каким он виделся белым.
Вот и сейчас старуха стояла за плечом у Магдалены неподвижно, рассеянно наблюдая за плясками рабов.
-Правду говорил отец, что ты колдунья? - резко спросила Магдалена
Она сама не знала, зачем спросила и как эта фраза возникла.
-А молодая хозяйка верит в колдовство? - лукаво улыбнулась негритянка,- это ведь все сказки
Перед завтраком судья просматривал газеты, разворачивая и комкая листы. Новости были обычные: склоки в собрании штата и бесконечные пересуды вокруг болотистых земель. Около десяти лет назад болота на юге Луизианы полностью передали в распоряжение властей при условии, что они осушат почвы и сделают их пригодными для хозяйства. Но превратить эти акры в полезную площадь оказалось почти невозможно. Губернатору пеняли при каждом удобном случае: штат нахапал земли и не знает теперь, что с нею делать. Иначе говоря: зачем рот разевали, если не в состоянии проглотить кусок? Губернатор вяло огрызался. Несправедливость упреков осознавали даже сами нападавшие - но отказаться от покусывания власти было выше их сил...
Судья бросил на пол смятые газетные листы и пошел за дневником. Дневника на месте не оказалось. Каждое утро судья доставал фолиант с третьей полки, где тот притаился за Римским кодексом. А сегодня, повторимся, - Дневника. На месте. Не оказалось. Судья опустился в кресло. Побарабанил по столу, посмотрел в окно на пролетавшую вдалеке стаю, подумал:
-утки, очевидно.
Сама собой ситуация разрешиться не могла. Но кто осмелился?
Тут дверь приотворилась, и в кабинет проскользнула, негромко прошуршав платьем, Мадам Пыльные Юбки. В руках она сжимала тяжелую книгу в переплете из телячьей кожи.
-Я прочитала,- чуть слышно проговорила Матильда, - у тебя хороший вкус, но, увы, никакого чувства такта и меры.
Судья молча протянул руку, не сводя с жены темных глаз, испещренных алыми прожилками капилляров. Мадам пыльные юбки положила дневник на стол и бросила поверх тома незапечатанный конверт:
-Я написала тебе письмо.
И снова прошелестело коротко платье.
Все еще не пришедший в себя от изумления судья открыл конверт. Сложенный вчетверо лист издавал резкий запах папайи. Или это пачули? Судья путался в сладких ароматах и ненавидел их все одинаково.
Она, верно, специально надушила письмо, чтобы окончательно испортить ему настроение. Не читая, он вглядывался в аккуратные, чуть скошенный книзу строчки, выхватывал случайные слова. Слова "измена" среди них не было. Зато слово "стыд" повторялось несколько раз, и мелькнуло в конце - "Жизнь", "жизни"
Я не знаю, как начинать подобные письма... Девочкой я видела пророческий сон, единственный. Мне явилась покойная мать в рубахе, забрызганной кровью, в венке из крупных оранжевых лилий на поредевших волосах... Она сказала:
-Запомни: никогда не выходи замуж за человека, у которого не горят глаза при взгляде на тебя.
Я ослушалась. Наверное, любила тебя. А ты приходил по утрам в накинутом на голое тело халате, пропахший чужим потом, уставший, без желания, с пустыми-пустыми глазами. Сперва я обещала себе, что добьюсь тебя красотой и покорностью. Мне не приходило в голову проявить страсть. Меня не обижает, что ты не провел со мной ни одной ночи, в этом есть и моя вина. Но скажи: зачем было писать об этом так подробно, так бесстыдно, не щадя моего стыда? А мне этот стыд жег внутренности каждый день, год за годом. И наши дети - дети моего стыда. Совесть отравила жизнь мне, но не коснулась тебя. Дочери впитали стесненность сердца с моим молоком, а сыновья пошли в тебя. Стыд, очевидно, передается по женской линии. И сейчас, на исходе жизни, я могу сказать: обида у меня одна. Зачем ты оставил это внукам? Зачем ты записывал нашу жизнь? Она и без того была грязна и тосклива. Не будь твоего дневника, потомки, возможно, сказали бы: "Они были счастливыми людьми, мирными и патриархальными". Не скажут.
Мать не вышла к завтраку, сославшись на плохое самочувствие. Отец был мрачен, и семейство сосредоточенно звенело вилками, управляясь с жестким бифштексом. Внезапно судья встал со своего места, подошел к двери и резко распахнул ее. Раздался вскрик, звук удара... еще удар... Топот...
Судья возвратился, резко отбросил тяжелый стул, пнул его несколько раз и пропыхтел:
-Не хватало еще, чтоб рабы подслушивали у дверей. Совсем обнаглели!
Успокоившись, он уселся на место, подтянул к себе тарелку, рукой (чего никогда не позволял себе прежде) запихнул в рот кусок холодного бифштекса и долго сосредоточенно жевал.
Потом оглядел притихших детей и пробормотал:
-Не жизни, но уха ей это будет стоить, в назидание.
На следующий день Магдалену разбудили доносящиеся с дальней площадки удары барабана. Отец обставлял домашние экзекуции торжественно, "по закону". Магдалена поспешно натянула на себя одеяло, прикрыла голову подушкой и стала ждать душераздирающего вопля. Крика не последовало. Был только краткий рык, низкий, почти звериный, и следом - всхлип. Хлоя жила тихо, и в любви, и в боли.
С тех пор фазенда притихла, точно погрузилась в тревожный сон. Не было больше танцев в темноте у бараков, а Марко чаще обычного брался за кнут. Мать не показывалась на веранде. Сидела целыми днями на застеленной постели, прямая, со сложенными на коленях сухими руками. Сидела, и смотрела, почти не мигая, на пустую стену. С ней заговаривали - она не отвечала. Ей приносили еду - она не притрагивалась к подносу. К вечеру из ее комнаты выносили тарелки с засохшими бисквитами и холодный кофе. Отец, против своего обыкновения, ночевал один, долго не мог заснуть, и шатался по дому, тяжело топая. К жене он не заглянул ни разу, и не заговаривал о ней, точно ее уже не существовало. По коридорам и лестницам скользила бесшумно Хлоя, которую почему-то не отослали на плантации. То здесь , то там мелькал ее зеленый тюрбан. Ла Вибора тоже затаилась. Старуха почти не показывалась во дворе, сидела в своей коморке, бормотала что-то себе под нос и гнала всех, даже Магдалену.
Как-то, душной ночью, когда, казалось, особенно близко подступили лысые кипарисы и особенно отчетливо слышалось чавканье крокодильих лап, Магдалена, выскользнула из дому, мучимая неясной грустью, и направилась к молчаливым баракам. Дверь в комнату Ла Виборы была приоткрыта, в щель просачивался желтоватый свет. Старуха сидела за столом и что-то вылепливала темными, заскорузлыми пальцами, бормоча при этом:
-не голова... живот... сердце...
Внезапно Магдалену охватил страх. Девушка на цыпочках отошла от двери и вернулась в дом. Голос старой негритянки крался за ней по дорожкам:
-Сердце, сердце...
На следующий день Магдалена, улучив момент, пробралась в каморку Маргариты. В ряд на полочке стояло шесть восковых фигурок. Одна с бородой и в халате; другая - в тяжелом пыльном платье; третья - со скуластым курносым лицом Магдалены... И конечно три мальчишки с выкрашенными луковой шелухой яркими головами...
У браков Магдалена столкнулась с Ла Виборой и спросила, глядя в черно-фиолетовые выпуклые глаза:
-Зачем тебе, мамми, восковые фигурки? Извести нас хочешь?
Негритянка ничего не сказала. Только обиженно скривила толстые вывернутые губы.
В тот же день старая Маргарита исчезла. С собой она не взяла ничего, кроме фигурки девы Марии. А восковые уродцы так и остались стоять на полке в ее комнатушке.
Судья рвал и метал: последнее время все на фазенде шло не так, как было заведено. А тут еще и Ла Вибора пропала. Он послал к ней кухарку за ореховой настойкой от зубной боли, знал, что помогает. Негритянки не оказалось в бараках. Полночи и весь следующий день люди шатались с факелами по болотной грязи. Проклятая старуха будто в воду канула.
Тем временем приближались именины Сары Матильды. Обычно судья не замечал этого дня, но сейчас заупрямился и велел готовить праздник. Сорок лет все-таки дата. Мать по-прежнему не говорила. Не читала. Не выходила на веранду. К столу отец выволакивал ее чуть ли не силой.
Это случилось уже после того как были закуплены разноцветные китайские фонарики, после того, как судья с женой заперлись на целый день в ее будуаре, и оттуда доносился тонкий, непривычный для уха крик Матильды, отчитывающей мужа. В то утро Магдалена сбежала еще до завтрака. Иногда ей приходила фантазия провести целый день в болотах, вернуться только в сумерках. А к завтраку на фазенде Миртлс подали сладкий сливовый пирог.
Возвращаясь вечером домой Магдалена, сама не зная, зачем, забрела в каморку Ла Виборы. Болванчики все еще были там. У пяти фигурок из шести, у всех кроме нее, из животов торчали толстые иглы.
-Госпожа, идите, скорее! - замахала руками завидевшая Магдалену кухарка,- там все слегли с животом - и масса, и молодые мистеры, и ваша матушка...
Запись в дневнике Магдалены через два года
Я очень плохая хозяйка. Количество моих негров неуклонно сокращается. Лихорадки, болезни. Некоторые бегут. С тех пор, как вернулась старая Маргарита, мне не так одиноко.
Но тот день все еще не отпускает. Я не знаю, почему так случилось. Доктор говорил: крысиный яд. А рабы повесили во дворе Хлою, сказали: она всех отравила... И мне потом долго снились болтающиеся в фиолетовом воздухе тонкие в лодыжках точеный ноги...
Кипарисы и крокодилы подбираются потихоньку.
А еще я часто вспоминаю те иголки. И боюсь заговаривать о них с Маргаритой. А то она снова сбежит.