Лесная ведьма
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Небольшой рассказик всем, кто терпеливо ждет и переживает за меня в подтверждение того, что я жива и в порядке, насколько позволяют обстоятельства. Немного о ведьмах, немного о человеческих отношениях, а в целом, просто отрывок из чьей-то жизни
|
Лесная ведьма
Преследователи давно уже отстали, а Данке все казалось, что вот-вот прокричат в спину:
-Ведьма! Ведьма!
И вслед за криком полетят в нее палки да каменья, а то и охотничья стрела. И некому уже будет защитить ее от смертоносного града на этот раз. А, возможно, среди тех, за спиной будет и Янек, ее Янек с забавным вихром на макушке. Тот самый, что улыбался и угощал засахаренной клюквой, а однажды принес с охоты совенка, который забавно щелкал клювом и лупал желтыми, сонными и растерянными глазами.
Совенок, заматеревший, вымахавший в огромного пестрого филина, тоже остался далеко за спиной, сгинул, наверное. Птицу было жалко, почти как себя. Настолько, что хотелось свернуться комочком, стать малым камешком, каких в лесу великое множество и зарыться навеки в хвою и мох. Но она обещала. И потому должна идти.
Коварная ветка, закопавшаяся в ту самую мягкую хвою, уколола ногу, и Данка, ойкнув, запрыгала на одной. Левый башмак она посеяла еще в селе, едва ли обратив на это внимание. Мама раньше, когда сердилась на дочь, потерявшую очередную вещь так и говорила: "Коли посеяла - пойдем урожай собирать, как прорастет, а не прорастет - иди ищи". Мамочка!
Данка присела на корточки, стянула оставшийся башмак со здоровой ноги и переодела на другую. Башмак выглядел нелепо, словно обе ноги у Данки правые, и немного жал. Но так лучше, чем вовсе босиком. Коварные мысли, будто ждали передышки, полезли в голову, нахально толкаясь, и Данка глубоко, насколько хватило дыхания, втянула в себя прохладный ночной воздух, только бы не заплакать.
Воздух принес с собой чуть слышный запах дыма. Не жилого, печного, отдающего болотным торфом и теплой кашей, и не сухого, едкого, который приходит предвестником лесных пожаров. Этот дым пах сосновыми дровами и немного - мясом. Такой запах идет от охотничьих костров. Данка старательно послюнила палец и подняла его вверх, определяя направление ветерка. Как назло, дым несло с нужной Данке стороны, а огибать место чьего-то привала по дуге сил почти не осталось. И живот, предатель, заурчал оглушающе, не прося - требуя еды. Будь, что будет, решила она и зашагала, как могла тихо в сторону дыма. Может, еще и не заметят.
Она сперва не хотела подходить близко, собиралась обогнуть опасное место, но запах так манил, словно за руку держал, что Данка сама не заметила, как нога за ногу, подобралась почти к самой полянке. Выйти к огню она не решилась, затаилась за кустом, даже дышала через раз, и глядела одним глазком сквозь листву, на пляшущее яркими сполохами пламя и котелок с чем-то булькающим, кипящим, явно заманчивым. И от собственного глупого поведения было страшно до дрожи, но уйти не хватало решимости.
Перед костром на поляне расположились мужики. Без двух десяток. Данка посчитала, старательно загибая пальцы. Кто-то помешивал длинной ложкой варево, другой, фыркая, умывался водой из фляги или просто сидел, а один даже лежал без движения на расстеленном подле огня плаще. Мужики были Данке не знакомы, не местные, но она все никак не могла сообразить, благо это или наоборот. Люди у костра смеялись, перекидывались словами, ждали ужина, и обшаривать кусты не стремились, отчего Данка постепенно успокоилась. Она ведь и не собирается сидеть тут всю ночь. Отдохнет лишь немного, и пойдет дальше.
Тот, который готовил, отложил вдруг ложку и, поднявшись, обогнул костер, подойдя к лежащему. Все остальные, словно по команде, отложили свои занятия, повернулись в их сторону. Над поляной разлилась тишина, только костер знай себе, потрескивал, что ему, костру, людские печали. И Данка на миг испугалась, что в тишине этой учуют мужики ее сбитое дыхание. А пуще того испугалась, что лежащий на плаще мертв. Мертвецов все боятся. Но, нет, он шевельнулся, даже сделал слабую попытку сесть, и тут же был уложен обратно. Сказал недовольно:
- Сидите тут с постными рожами, как на похоронах! Не дождетесь! Ты бы, Лука, лучше присмотрел за ужином, а то сбегутся хищники - даже котелка не останется!
Вроде и простые слова сказал понятные, да только отчего у Данки впечатление, словно иной смысл в них вложен. Лука, видно, понял все правильно, отошел обратно к котелку, но теперь не лениво двигал в нем ложкой, а прислушивался к чему-то.
Мужики облегченно вздохнули, да так слитно, что костер заколебался, запрыгал, как от сильного ветра, видно переживали за хворого товарища. Но к прежним занятиям возвращаться не спешили. Сидели тихо, не мешая Луке. Он же, выслушав, кажется, все что требовалось, повернулся к остальным, потеребил ус и сказал, чуть растягивая слова:
- Сходил бы ты, Лешко, прогуляться. Чую, не останемся без добычи. Добр к нам лес.
Да как махнет рукой в ту сторону, где Данка сидит. Она и пискнуть не успела. Молодой Лешко подскочил быстрее молнии, ухватил крепко, выволок к огню, словно не заметив отчаянного сопротивления. А попробовала вывернуться, взял обеими руками за плечи, сдавил, развернул лицом ко всем, да еще и шикнул, чтобы тихо стояла.
Кто-то захохотал, поздравляя Лешка со славной охотой. Лука поверх костра поглядел на нее внимательно, почесал за ухом:
- Добыча и впрямь славная. Грех не порадоваться. Думал я, что в кустах волк сидит, или на худой конец кабан. Ан нет, зайчишко махонький, даже на жаркое не хватит.
Теперь хохотали все. А Данка стояла не живая, не мертвая, а ну как правду Лука говорит - людоеды они. Кинут в котел - и поминай, как звали. Никто ведь не хватится.
- Довольно! - и одно тихое слово уняло весельчаков. - Лука, тебе бы все байки рассказывать, а что ребенка испугал - до того дела нет. Не бойся, дитя, никто тебя не тронет.
Лежащий на плаще, наверное, был главным среди остальных, потому что его послушались. Мужик приподнялся на руке, и поманил Данку к себе. Да еще Лешко под спину пихнул, чтоб быстрее думала.
- А без баек-то жить уныло, - проворчал Лука.
Данка сделала несколько несмелых шагов навстречу лежащему.
- Садись, маленькая, - велел главный, подвинулся, поморщившись от боли, освобождая на плаще место для девочки.
- И вовсе я не маленькая, - сказала тихо, себе под нос, - десятый годок ужо.
Но мужчина все равно услышал, засмеялся, дернул легонько за косицу и согласился.
- Большая, конечно, большая, вон даже Лука за кабана принял! Как звать-то тебя? Меня, например, Инваром кличут.
- Данка.
- Есть хочешь Данка? - спросил Инвар, и снова приподнялся на локте, так что лицо его оказалось совсем близко к Данкиному.
Нет, не мужик он - пан, решила девочка. Вон рубаха шелковая, дорогая, да с вышивкой, стрижен аккуратно и брит, а еще рядом меч лежит в ножнах. Простые мужики мечей не носят, топор там или нож - другое дело. А мечи они только у дворян да у воинов бывают. Волосы темные, глаза темные, а сам бледный, и старый уже, наверное, как мама. Маме было почти тридцать.
Инвар между тем ответа не дожидался. Протянул руку и ему подали миску, в которой дымилась каша с кусками мяса.
- Что это? - спросила Данка тихо.
Нет, она не боялась всерьез, что это и впрямь человечина, просто осторожничала.
- Не бойся, не зайчатина, - улыбнулся Инвар. - Оленина.
И Лука по ту сторону костра опять зашелся гулким, как из бочки смехом. Можно подумать, что она, Данка, специально глупости делает. Еле выговорил сквозь смех:
- Не сезон. Тощие нынче зайцы и пугливые, сначала самих откормить надобно.
И смех его поддержали еще несколько голосов.
Странный он, этот Лука. Лысый, словно пан Матеуш, а усы пышные длинные, и брови кустистые, как будто все волосы на них ушли. Похож на свой котелок, низенький, пузо круглое вперед торчит, но двигается ловко, тихо, как кот. Смеется вроде весело, а глазами так и следит за Данкой, за Инваром, за всеми. Живот, учуяв съестное, снова настойчиво напомнил о себе. Мол, думы думать и на полный желудок можно. Девочка, смутившись, уткнулась в миску. Лишь когда ложка настойчиво заскребла по пустым стенкам, Данка сообразила, что пан рядом лежал все это время, и ничего не ел. Неужто свою миску ей отдал? Данка вздохнула, нерешительно тронула Инвара за плечо:
- А ты...вы будете?
- Не хочется, - отозвался пан. - Наелась?
Данка старательно покивала.
- Тогда, может, расскажешь, куда ты ночью путь держишь?
Девочка хотела промолчать, но потом отважно вздернула носик и с почти потешной серьезностью объявила:
- К ведьме!
Лука, который подсел поближе послушать разговор, снова развеселился. Прямо не Данка, а какой-то ярмарочный балаган.
- А эта ведьма в травах понимает? - продолжил расспросы Инвар, подавшись вперед. И поморщился.
Только тут Данка поняла, что бледен он не от хвори, ранен: плечо перемотано. Наверное, и лежит потому. И быстро заговорила, что если кто и знает травы, то Маланья, а уж лечит она, так лечит. Даже Данку вылечила от горячки - мама рассказывала, хотя, говорят от такого спасения нет. Только малый шрам и остался. И старому деду Панасу зрение вернула, сам говорил, словно молодой видеть стал.
- Вот как, - задумчиво потянул Лука. - И далеко, говоришь, живет твоя Маланья?
Про это Данка еще ничего не сказала и замолчала на полуслове. А ну как, обидят лесную жительницу? Мама вообще строго настрого запрещала Данке с чужаками говорить, а в лесу и пуще того. Узнала бы - хворостиной отходила бы. Хотя эти на лиходеев не похожи. Мужчины почувствовали сомнения девочки, переглянулись между собой.
- Боишься чего или сама заплутала в потемках? - уточнил Инвар.
Данка вздохнула, как перед прыжком в омут, зажмурилась и спросила:
- А вы ее не тронете?
- Не тронем, не тронем, - с улыбкой ответил вместо Инвара Лука. - Помочь попросим, еще и денег дадим. Так знаешь, куда идти?
- Знаю. Показать могу.
С готовностью вскочила Данка на ноги.
- Сядь, торопыга, - потянул ее за руку Инвар.
Девочка послушно опустилась обратно на плащ. Скрючилась, сжалась, словно и впрямь зайчонок. И кто ее среди ночи одну через лес погнал? Лука дернул себя за ус, вздохнул.
- Ох, беда бедная, горе луковое.
Потянулся к опущенной головенке. Ладонь у Луки большая, как у кузнеца. Такой бы гвозди гнуть, а не детей гладить. Данка ласку приняла, лицо подняла, но смотрит настороженно, готовая в любой момент прянуть в сторону.
- Мамка-то твоя где? - чуть ворчливо осведомился Лука.
И этот, в общем-то, невинный вопрос прорвал невидимую плотину. Слезы хлынули непрошенные, и удержать их в глазах не было никакой возможности. А вслед за слезами хлынули и слова. И Данке почти безразлично было, слушают ли ее, или мимо ушей пропускают, лишь бы не прерывали.
Мама у Данки ведьмой не была. Она была красавицей, хотя бабы на селе и говорили иное. Высокая, стройная, косы длинные, яркие как червонное золото. А кожа белая, чисто снег. Даже веснушки у нее были красивые, нежные, золотистые, не то, что у Данки, словно ее мухи обсели. Мама только смеялась над Данкиным огорчением. Она вообще часто смеялась, сверкая белыми, как молоко зубами. А когда Палашка, старостихина дочка, вцепилась ей в волосы да щеку расцарапала, мама упрямо улыбалась, по-кошачьи щуря зеленые глаза, и говорила, что слез от нее не дождутся. Палашка накинулась на маму потому, что та якобы, отвадила от нее жениха. Наворожила. Хотя, будь она, Данка, парнем - за версту обходила бы Палашку - другой такой вздорной девки на селе не было. Да и красотой особой Палашка не отличалась, хотя давали за ней приданое большое. Но уж маме-то Палашкин жених точно без надобности. Потому что к маме посватался сам пан Матеуш. Хоть и не красавец, да зато мельник, и спокойный. Данке он нравился. Она даже мечтала о том, что мама согласится, и они уедут жить к реке на мельницу. Но, увы.
А виновата во всем была Данка.
Наверное, стоило начать с того, откуда Данка взялась. Старый барон и сейчас-то штаны редко застегнутыми держал, а раньше и вовсе - как увидит красивую бабу, нигде ей не укрыться. И ладно бы бабу, а то и девку. Вот и мимо мамы не прошел. И то ли не было никого рядом, то ли побоялись заступиться, мама о том не говорила, а Данка не спрашивала, да только старый барон дело свое сделал. Деревенские, в отличие от наивных городских, с малых ногтей понимают, откуда берутся дети, на разных примерах природы. Вот и маме с той встречи осталась Данка. Был у нее тогда жених, но он, узнав обо всем, отказался позор прикрывать, жить со "шлюхой баронской", и сам старик дитя не признал, поскольку жива была тогда еще его жена, отличавшаяся и ревностью, и склочностью. Мол, я не я, хата не моя. С пана какой спрос? Крестьянское слово против дворянского? Так и осталась мама с пузом да без чести.
- Старый барон, значит! - эхом повторил Инвар. - Да не будет земля ему пухом. И сын его тот еще шакал.
- Шакал или не шакал, но в общий счет запишем, - согласился Лука.
Больше Данку не прерывали.
Гулящим девкам в селах режут косы, покрывают головы платком, да отправляют "покрыток" с глаз подальше, вместе с детьми. Ибо бабы боятся за своих мужей, а ну как все повадятся к ней ходить, про родную супругу позабыв?
В селах развлечения редки, а потому косы резать пришли всей толпой, как на праздник. Но живы данкины дед да бабка, стали в дверях и сказали, что косы резать, только как через их трупы перешагнуть решат. На такое не решились. Тогда. Так и осталась мама с необрезанными косами да с непокрытой головой.
Конечно, так просто в покое ее не оставили. И плевали, и ворота дегтем мазали, еще какие гадости, может, делали - о том мама не говорила, Данка сама догадалась, не маленькая. Да только рано или поздно отстали, надоело.
Тем паче, что мама не блудила, а коли приходил к ней спьяну какой мужик, встречала не иначе как сковородником. Бабы еще и спасибо потом говорили за вразумление непутевого. Работала женщина за двоих, а то и за троих. Одним слово, привыкли. Даже, когда дед с бабкой умерли, ничего не изменилось.
Когда Данка подросла, попробовали ее дразнить. Но она только сперва плакала, а потом стала отвечать - уже остерегались. А уж когда Янек с ней подружился - Данка и вовсе осмелела. Янек, сын пана Матеуша от первого брака был старше Данки на шесть лет. Но нос не задирал. Возился с ней, как с сестренкой, вкусности приносил. Вырос, стал в лес ходить на охоту и тогда не забывал. Обещал, как повзрослеет, жениться. Бусину даже подарил, и хотя в волосы вплетать ее было еще рано, Данка все равно подарок носила, продев нитку и повесив на шею.
Сейчас, вспомнив про нее, девочка со злостью запустила руку под рубаху, дернула, разорвала нитку и швырнула подарок в костер.
Недели три назад Данка подралась со старостихиным сынком. Нос ему разбила, и еще за руку укусила. Вот. Но он ведь старше ее на год и на пол головы выше, пусть Данка и не маленькая - в маму пошла. А нечего было дразниться, будто отец ее черт, а то и вовсе лешак.
Лес Данка и вправду любила. Как и мама. В лесу важно лишь кто ты есть, а не то, что про тебя говорят. Она научилась понимать травы и знаки леса, ходить по болоту, даже знала в какой стороне дом Маланьи, хотя и не бывала там ни разу. Ведьма сама приходила в село, если у кого возникала нужда. Но это же не повод считать Данкиным отцом лешака?
Старостиха пришла разбираться на следующий день. Сказала маме - мол, звереныш твой дикий, кровиночку мою обидел, да так, что лежит теперь бедненький не вставая, охает, лечится, работать не может. Так что надо непокорную наказать прилюдно, чтоб неповадно было. На что мама ответила, что если кого и наказывать - так самого "бедненького", ибо кто с малости не научится уважать других - навсегда останется уродом. Старостиха в крик. Тут еще и Сов, (филин Данкин), разбуженный голосами громкими, недовольно клювом защелкал, открыл глаза свои круглые, пошел на старостиху маму защищать, Данка еле удержала, он ведь не слабее иного цепного пса. Старостиха лишь дверью хлопнула.
Нет ничего злее бабьей обиды и ядовитей ее языка. То ли и впрямь у каждого была своя претензия, то ли развлечения в селе закончились, но старостиха добилась своего. И мужу плешь на пару с дочерью проела, и кумушек побила на подобное. У каждого нашелся свой счет. Одному не дала, другому дала, но сковородником, у кого-то молоко скисло, а если не скисло, живот от него пучило. Неспроста. Точно ведьма. Рыжая к тому же.
Может быть, и обошлось бы все, как это часто бывает, пустой болтовней, да мелкими гадостями, вот только последние годы выдались для крестьян неудачными. Бароновы наместники драли налог в три шкуры, разбойники лютовали, а засухи чередовались с такими ливнями, что все не высохшее сгнивало на корню. Люди нашли повод сорвать накипевшее недовольство.
Травлю развернули по всем правилам. Мама последнюю неделю Данку даже из дому не выпускала. Сама и к колодцу за водой ходила, и за дровами в лес. Понимала, что долго им не продержаться, и начала собирать вещи. Они решили уходить на следующий день. Не успели.
И могло бы быть по-другому, например, пан Матеуш бы заступился. Только уехал он по торговым делам в город. А Янек... Что может пятнадцатилетний парень против целого села? Только молчать, отводя глаза, надеясь, как бы и ему дружбу с Данкой не попомнили.
Когда озверевшие односельчане ворвались в дом, мама с Данкой прятались в сарае. Только своенравный Сов вылетел на встречу, пытаясь защитить хозяйское добро. Не захотел улетать, глупый. Вот и еще одно подтверждение ведьмовства. Разве ж станет нормальный человек вместо собаки лесного охотника держать? А что та птица мышей вывела - никому и дела нет. В него, клекочущего, опасного, ткнули горящим факелом, и филин с хриплым криком кинулся прочь, размахивая дымящимися крыльями. Данка и представить не могла, что у людей, еще недавно приветливо улыбавшихся, могут быть столь страшные, нечеловеческие лица. Две женщины сжались в дальнем углу сарая, лишь по звукам догадываясь, что и как крушат в их доме. Когда стало понятно, что внутри никого нет, разочарованная толпа вывалилась наружу. Сколько времени прошло бы до того момента, как их обнаружили? Данка не знала. Мама вышла к ним сама, с гордо поднятой головой. Наверное, в ней и впрямь был какой колдовской талант, потому что Данку искать не стали, словно глаза кто отвел.
Она сидела, скукожившись, в углу за копной прошлогоднего сена, и не то что плакать, дышать боялась. Потому что перед уходом мама обняла ее крепко, поцеловала, и взяла слово сидеть тихо, а как все закончится - бежать без оглядки. И медальон на шею дочери одела. Тот самый, бабушкин.
Что они с ней сделали? Данка не знала. Не хотела знать. Хотя и не видела она ничего, но уши заткнуть не могла. Слышала и крики, и треск сгорающих дров и скандирование толпы: "Ведьме - смерть!", повторяемое многократно. Почему-то среды этих голосов ей отчетливо слышался голос Янека. Этому верить она тоже не хотела. Данка просидела в сарае весь тот день. И вечер. А когда совсем стемнело, выбралась и тихо, огородами, почти ползком, направилась к лесу. Ну, совсем уж тихо не получилось. Не она одна знала перелазы да вынутые доски в заборах.
Данка была уже на окраине села, когда за спиной раздался первый крик: "Ведьма!". Второго дожидаться девочка не стала: подорвалась на ноги и стрелой, не скрываясь, рванула вперед, не разбирая боднув кого-то по пути головой. Вслед ей летел всякий мусор: палки, камни, кувшин из под браги, вскользь задевший по спине. И бежали по следам мужики, хотя и изрядно уже нетрезвые.
Лес принял Данку, как обнял. Там где взрослому приходилось нагибаться, обходить, пробовать на прочность, девятилетний ребенок проскальзывал без труда, кустарник расступался еле заметными тропками, еловые лапы подталкивали в спину, вновь смыкаясь перед лицом преследователей, а страх гнал пуще охоты. Уже очутившись в лесу, Данка решила добраться до бабки Маланьи, пусть и ее научит быть ведьмой. Она больше никогда не будет беззащитной. Станет настоящей колдовкой. И тогда...
Что тогда, Данка и сама не знала. Рассказ окончился, а вместе с ним иссякли и слезы. Данка зябко передернула плечами. Лука, сгреб ее, словно котенка с инварового плаща, прижал к себе, закрыл своими лапищами ото всего мира. Данка благодарно шмыгнула и вытерла нос рукавом рубахи.
- Что скажешь, Рука Княжья? - и до того строгий голос стал у Луки, что Данка снова испугалась.
- То и скажу, - устало отозвался Инвар. - Ты слышал, я слышал. И опять никаких доказательств. Слово против слова. В селах тут вещи странные творятся. И в верах. То что старый барон был сволочью - не новость. И наследника себе воспитал достойного. Князю про то знать надобно.
Так это Инвар - Княжья Рука? Мама рассказывала про таких. Говорила, что лишь мужи смелые и разумные, облеченные доверием княжеским, назначаются его Руками и их слово - его слово. Данка решила, что Княжьи Руки похожи на благообразных белобородых мужей из священных книг. Данка мечтала, что однажды приедет такой в их село и прикажет всем маму не обижать. И барона накажет. Потом выросла и поняла, что княжьи Руки и знать не знают, что есть на свете Данка. Но Инвар? Девочка даже нос высунула из-за плеча Луки, чтобы убедиться, что это именно он говорит. Кто же решился ранить Княжью Руку? Инвар, не подозревая о Данкиных размышлениях, тем временем продолжал, высказывая давно накипевшее:
- И не в том ведь дело, что он не признает князя над своей головой, а в том, что в голове его нет ума, а в душе совести. На земли свои ему наплевать. Сам слышал, что здесь творится, а видел и того больше. Но княжьих посланников и по дурости ведь не трогают. Наверняка, не собираются отпускать живьем. Сторожат на дорогах. Выдираться тишком придется.
- Дурость, не дурость... Что делать будем, посланник?
- То и будем. Спать. А утром пойдем к "ведьме", - последнее слово Инвар произнес весьма скептично. В ведьм он, горожанин, не верил. - И в любом, слышишь, Лука, в любом случае, вы уходите в столицу с докладом, так быстро, как только возможно. Чую, что спрятано тут больше, чем кажется.
- Чует он. Тоже мне, пес охотничий.
Лука вздохнул, потеребил ус, посмотрел на задремавшую Данку, не дождался ответа от Инвара, да так с девочкой на руках и поднялся.
- От и ладно. Спать, так спать. Лешко, отдай девочке свой плащ.
- А как же я? - попробовал возмутиться Лешко.
- Как-как? Как макак. - невозмутимо ответствовал Лука. - Попрыгаешь вокруг костра, бодрее будешь, все равно в страже ходишь, зато не заснешь. А как встанет кто тебя сменить - у него и заберешь.
Данка услышав такое распоряжение, встрепенулась, попыталась было отказаться от плаща, но тут уж Лешко сам не сплоховал. Скинул его с себя и велел не выпендриваться. Данка послушалась. Устала, наверное. Плаща хватило, чтобы завернуться дважды и еще кусочек оставался. Но спать перебралась все равно поближе к Инвару. Он казался ей надежнее остальных.
А Инвар долго не мог заснуть. Думал, перебирал в памяти события последних трех-четырех суток. Просчитывал. Не зря князь отправил его с проверкой. То, что дело нечисто, Инвар ощутил еще на границе баронства, по неявным, мелким деталям. Чутье в таких случаях его еще ни разу не подводило. А уж три нападения за два дня - это явный перебор. Одно еще можно списать на разбойников, но два остальных...
Баронский сын встретил княжьих посланников в траурном одеянии - мол, батюшка лишь вчера скончался, даже похоронить не успели. Что ж, может быть. Старому барону шел седьмой десяток. Инвар и сам бы с превеликим удовольствием поспособствовал бы старику отправиться прямиком в пекло. Даже если кто ему и помог, мужчина готов был закрыть на это глаза. Но в любом случае, нападать ночью на своих же гостей - дурной тон, признак нечистой совести и мало похоже на убитого горем сына. Уходить пришлось быстро, с боем. И ведь ничего, кроме догадок у Инвара не было. Но даже догадки был столь отвратительны, что их следовало донести князю как можно быстрее.
Кроме мыслей Инвару не давала спать рана. Плечо жгло как огнем, отдаваясь по всему телу, расходясь волнами, рука распухла и почти не шевелилась, а самого Инвара вдруг пробил такой озноб, что зуб на зуб не попадал. Так плохо ему не было ни разу в жизни.
Он хотел даже малодушно разбудить Луку, передать ему все что надумал и со спокойной совестью умереть, но под локоть вдруг ткнулось что-то теплое. Инвар с удивлением повернул голову и обнаружил Данку. Девочка во сне подползла к нему под бок. Отодвинуть ее Инвар не мог. Оставалось только надеяться, что малышка не проснется в компании трупа. Данка доверчиво выпростала руку из-под плаща, положив ее на Инвара. Мужчина накрыл ее своей ладонью. И странное дело, рядом с Данкой озноб прошел. И из плеча извлекли раскаленный кол. Инвара постепенно сморил сон.
Лука, хоть и лежал ровно да храпел исправно, тоже заснул далеко не сразу. Его тревожили те же мысли, что и Княжью Руку, но еще он считал себя виноватым, что не уберег Инвара от выстрела. Что до княжьего града, где лекари есть, ему не дотянуть, стало понятно почти сразу, хотя известие о живущей рядом травнице дало небольшую надежу. Даже байки он сегодня травил с комом в горле.
Данка проснулась от того, что тяжко было дышать. Поперек нее лежала чья-то рука, мешала шевелиться. Чья? Данка дернулась и память о вчерашнем навалилась, накрывая с головой.
- Спи, рано еще, - пробормотал Инвар, притягивая ее к себе еще ближе.
Девочка послушно прикрыла глаза. А вот Инвар, наоборот, вынырнул из дремы, повернул голову, рассматривая ночную соседку. Девочка оказалась рыжей, не просто рыжей - огненной, а ему-то казалось вчера, что это сполохи костра ее покрасили. Растрепанная, а на щеке царапина. Видно и впрямь бежала, не разбирая дороги. И спала, доверчиво придвинувшись, свернувшись калачиком. Нет, не зайчонок она, ошибся Лука, а котенок ласковый. Из тех, кого погладишь - мурлычут, обидишь - отбегут подальше, а потом вновь возвращаются, спрашивая, чего, мол, сердишься. О девочке надо бы позаботиться.
Инвар обернулся поглядеть на руку и с тяжким вздохом сел. Рука выглядела отвратительно: распухшая, и цвет плохой.
Его пробуждение словно послужило сигналом для остальных: подорвались на ноги, быстро собрали вещи, залили остатки костра. Только Инвар сидел столбом, ничего не делая, да Данка жалась к его боку. Хорошие люди у Инвара: верные, понимающие, только упрямые. И отчего бы им не быть упрямыми, коли не командир им Инвар? Лука, воевода княжеский, напросился по дружбе, косточки старые размять, Лешко - племянник его, потому и гоняет парня в хвост и гриву. Остальные тоже с бору по сосенке - приятели старинные, давно при делах да должностях, а не в дружине. Ехали ведь, как на прогулку, слух глупый проверить. Не ожидали, что слух тот правдой обернется. Ох, следовало Инвару, не соглашаться на их уговоры, а взять как обычно десятка два княжьих дружинников. Да сделанного уже не воротить.
Пока мужчины споро собирались, Данка, утомленная вчерашним днем, все никак не могла выпутаться из сна, даже пару лепешек и яблоко сжевала не поднимая век. Когда же из-за деревьев показались лошади, проснулась, глаза округлив. Кто ж додумался животинок в лес тянуть? И как их волки-то ночью не распугали? Подергала сидевшего рядом Инвара за рукав, сообщила, что конными к Маланье не пройти, разве только в обход, трехдневной дорогой - болото впереди.
Лука тоже выслушал Данку, задумчиво прикусил ус и велел:
- Тогда Стерх и Лешко остаются здесь! Если к завтрему не вернемся - оба в седла и к князю. Пусть присылает подмогу. Уяснили?
Парни слажено закивали. Хоть и веселились они, балагурили, но серьезность произошедшего понимали. Так что к колдунье шли налегке и вшестером. Всемером, если Данку считать. Она бежала первая, изредка оглядываясь. Раз остановилась, пошарила в кустах, да вытащила оттуда шест. Ребята посмотрели на девочку и себе такие же соорудили. Благо деревьев в лесу много.
Стоило Данке отдалиться, как стали возвращаться и боль, и лихорадка. Инвара так и подмывало велеть Данке идти рядом. Лука, подмечая состояние друга, косился подозрительно, держался недалеко, готовый поддержать, подхватить. Но молчал. Инвар тоже молчал. Отправить бы Луку сразу с донесением. Ведь и сам понимает, что стрела была не простая и Инвар, скорее всего не жилец. Так не согласится, упрямый черт. Переживает, что не защитил, не уберег.
Когда под ногами мох стал не пружинить, а чавкать, Данка остановилась. Положила шест на землю, сама присела на влажную почву, заговорила-запела, как учили:
- Бабушка-кикимора, дедушка-водяник, внучка их болотница. Не губите, не топите нас, честных путников, не со злом мы идем по болоту. Нас великая надобность гонит. Пожалейте да пропустите. А за ваше соизволенье, мы одарим вас щедро, как можем.
Только вот у Данки нечем было одарить сегодня болотных хозяев. Ни украшения, ни еды. Только медальон, но его было так жалко, до слез. Девочка нерешительно потянулась к вороту. Ее опередил Лука. Сам ведь когда-то был деревенским. Вытащил из кармана горсть монет. Из сумки - несколько лепешек.
- Хватит этого?
Данка на подношение глянула и кивнула. Хлеб болотники ценили больше всего остального. Взяла лепешки и монеты из рук Луки, примостила их на камне подходящем, листом лопуха от мошкары да от птиц прикрыла. Пусть видят болотные хозяева, что путники чтят их. Все остальные смотрели на действия Данки и Луки с некоторым непониманием и подозрением, но не вмешивались. Птицы рыбу плавать не учат. И не возразили, когда Данка велела идти шаг в шаг. Не отставать. А если кто провалится, не дергаться и не кричать. Страх в болоте - верная смерть.
По кочкам Данка прыгала ловко, с навыком. Да и тропинка была видна наметанному глазу. Наверное, сама Маланья ее и отметила. Вот палочка воткнута. И на камне знак чуть левее. Но тропинка тропинкой, а дно Данка все равно проверяла исправно. Сразу за ней шел Инвар. Тяжело шел, дышал со свистом, но не оступался. Потом остальные, коих по именам Данка и не запомнила, последним двигался Лука. Он хоть и ходил по болоту хуже Данки, но все равно со знанием и сноровкой.
Топи миновали к полудню. Сразу за болотиной стоял лес стеной. Такой темный и густой, что казалось, не пройти сквозь него. Многовековой, он смотрел снисходительно на людей, решивших потревожить его покой. Данка, а вслед за ней и остальные робко шагнули под его темные своды, ощущая тот благоговейный страх, какой находит на людей в святилищах. Тут следовало двигаться еще осторожней, чем по болоту, потому что от каждой травинки веяло чем-то колдовским и запретным. Данка боялась, что в этом лесу на сучках и кустах останется вся ее одежа. А может и кожа, так густо лежал бурелом. Но стоило сделать шаг, и она тут же видела, как поставить ногу дальше, чтобы не зацепиться. Лес направлял. Инвар двигался за девочкой механически, он давно держался лишь силой воли, но помочь себе не дозволял.
Стена деревьев закончилась так же внезапно, как и начиналась, открывая взгляду поляну, большую, ровную, словно рукотворную. Вокруг поляны густо, как частокол, прижимались один к другому дубы да ели. Не пробраться сквозь них, иначе, как боком. А посреди стоял ветхий дом. Невысокий, деревянный, с покатой, поросшей мхом и травой крышей. На крыше паслась черная коза, лениво шевеля челюстями. На пришельцев животное кинуло неблагосклонный взгляд и вернулось к своему занятию. Двери в доме видно не было.
Лука хмыкнул, кто-то сзади торопливо осенил себя знамением, а Инвар не знать с чего, видать в полубреду, вдруг вспомнил сказки детские, само вырвалось:
- Избушка, избушка, стань к лесу задом, ко мне передом.
Дом недовольно скрипнул, шевельнулся, и показалось Данке, что поднимется тотчас шаткое строение на куриных ногах, начнет поворачиваться. Но нет, это был только шутник-ветер, тронувший старую крышу. Но страху это шевеление всем прибавило, хотя мужам не к лицу такое признавать.
- И что же это за гости незваные пожаловали?
Голос был приправлен изрядной долей ехидцы. Женщина вышла откуда-то сбоку, невесть как пройдя сквозь густую стену деревьев беззвучно. На юбке и блузе - ни соринки, платок аккуратно завязан. А что прядь седая выбилась, так в том ветра вина.
- Бабушка Маланья! - первой сообразила Данка, подавшись вперед. - Мы к тебе за помощью пришли.
- Да уж вижу, что не поговорить, - ворчливо отозвалась ведьма, удобнее перехватывая охапку лесных трав, - через болото, небось, лезли. Изгваздались.
Маланья без страха рассматривала пришельцев, заляпанных по уши грязью. А Лука в ответ разглядывал ее. Маленькая, на две пяди всего выше Данки, худая, загорелая дочерна, морщинистая. На носу некрасивая бородавка. И зуб желтый выпирает. На плече ворон. Маланья выглядела настоящей ведьмой из детских сказок. Но страшная внешность, не вызывала отвращения, возможно оттого, что глаза Маланьи, яркие, живые, хоть и прищуренные подслеповато, не выражали злобы. Данка тоже смотрела не отрываясь, хоть и по другому поводу, гадала, разрешит ли ведьма ей остаться. Она ведь уже старая, а Данка сильная, молодая, помогать сможет. Только Инвар ничего не делал и ни на кого не глядел, он прикрыл глаза от ставшего вдруг слишком ярким солнца, и слабо охнув, начал заваливаться на землю. Его подхватили в четыре руки.
Это своевременное падение и разрешило ситуацию.
- Несите его в дом, - велела старуха. - Девочка со мной, помогать будет, остальные здесь ждут.
Сунула Луке в руки охапку трав, смахнула с плеча недовольно каркнувшую птицу, с которой пришла, зашагала впереди, показывая путь. Дверь в дом пряталась с другой стороны, она вела в полутемные сени, а оттуда в горницу, чистую и просторную. Вслед за Маланьей в избу занесли Инвара, последней, чуть робея, зашла Данка. Мужчин ведьма тут же выгнала обратно, хотя они и не хотели оставлять товарища, велев ждать вне дома. Прошлась по горнице, распахивая ставни. В четыре руки быстро сняли с Инвара рубаху и старую повязку.
Ворон сделал круг над поляной и опустился на край крыши, то одним, то другим глазом выразительно поглядывая на ожидающих мужчин. То ли сторожа, то ли любопытствуя. Сзади вздыхал сочувственно покачиваемый ветром лес. Лука поймал себя на том, что старуху послушался беспрекословно, хотя мало кто решался приказывать княжьему воеводе. Оставалось лишь ждать и надеяться, что Маланья знает свое дело и поможет Инвару. Своих детей у воеводы не было, и Инвара он любил как сына или младшего брата.
Маланье же до воинов, оставшихся за окном, кажется, не было никакого интереса, она смотрела лишь на тело на лавке. А увидев безобразие, творившееся под повязкой, зашипела сквозь зубы, кинулась к печи, достала теплый горшок со странным варевом, а Данке велела зажечь огонь. Пока девочка возилась с лучиной, бабка Маланья извлекла откуда-то нож, узкий, острый. Подержала его над огнем, потом полила какой-то жидкостью из флакона. По запаху - брага. Варево из горшка обильно намазала поверх раны и вдоль по всей руке.
Капнула на чистую тряпицу чего-то вонючего, поднесла к самому Инваровому лицу, отчего мужчина задышал спокойнее, словно в полудрему погрузился. Велела Данке держать руку и плечо крепко, подставила миску. И без всякого колебания вогнала нож в рану. Оттуда хлынула кровь вперемешку с гноем. Инвар дернулся, но слабо, Данка удержала. А ведьма стала водить над плечом, над рукой, над животом, словно выгоняя, выдавливая оттуда грязь. И кровь из раны полилась совсем другая: черная, вонючая.
Только тут Данка уразумела зачем выпроводила ведьма мужчин. Чтоб не видели они колдовства творимого. А, значит, и в ведьмовстве не смогли бы обвинить. Не видели, как колдовала, значит, травница бабка Маланья, ведьмовство еще доказать надо. Правда в селе людям и доказательств не понадобилось.
Вместе с черной кровью уходил из раны страшный цвет, спадала опухоль. Миска щербатая наполнилась почти до краев, когда из раны стала течь, наконец, красная кровь. Бабка Маланья тут же руки от Инвара отняла и опустилась на пол. Казалось, все силы ее ушли на лечение. Девочка собралась кликнуть на помощь мужчин, но была остановлена властным жестом.
Маланья тихим, едва слышным шепотом велела Данке подать со стола кувшин с молоком, но даже шепота этого ослушаться не было никакой возможности.
Данка послушно принесла требуемое, и терпеливо держала его, пока Маланья жадно пила. Не все молоко попадало в рот. Белые струйки текли по темной от многолетнего загара морщинистой шее за шиворот, пятнали аккуратную рубаху. Но женщина, кажется, этого не заметила. Напившись, ведьма чуть пришла в себя, поднялась, хотя и с трудом, и продолжила работу. Все тем же, еще раз почищенным ножом, соскребала кусочки кожи и мяса вокруг раны, лила в нее зелья, что-то прикладывала. А Данка помогала ей, делала, что говорили, пусть и не понимая до конца происходящего.
Под конец, Маланья перевязала наново рану чистыми полосами ткани. Потрогала лоб Инвара, прислушалась к дыханию. Удовлетворенно прикрыла глаза.
Указав на полупустой кувшин, велела:
- И сама попей. Там в печи каша есть, небось с утра голодная. В ведре вода чистая - можешь умыться.
Девочка послушно, попыталась оттереть грязь с мордашки, глотнула молока, лениво поковырялась ложкой в горшке. Оказывается, на улице уже начало смеркаться, так долго они провозились. То-то ноги дрожат от усталости. И присела на свободную лавку.
Стоило Маланье выйти за дверь, как мужчины разом, словно по команде встали - воинская выучка. Лука по-прежнему прижимал к себе охапку цветов, уже изрядно подвявших и помятых, так и не решившись положить их наземь или передоверить. Женщина, с легкостью определив в нем старшего, подошла. Предложила, указывая на крыльцо:
- Давай поговорим.
Лука присел, уставился выжидательно. Но ведьма не торопилась начинать. Наконец, воин не выдержал:
- Как Инвар?
- Инвар, значит... - задумчиво повторила Маланья.
Взяла из рук Луки помятые травы. Лука оглянулся на соратников. Они все не слушали, да так старательно, что просто диву даешься, как уши не сломали, выворачивая.
- Спит он. Жить будет.
Лука облегченно выдохнул, расслабил плечи, скидывая напряжение.
- Трогать сейчас его нельзя. Коли хотите, оставьте здесь - присмотрю. Не желаете - воля ваша, держать не буду. Но дороги ему не перенести. Не простая стрела была.
Лука покусал ус, дурная привычка, что поделать, нахмурился:
- Остаться кто с ним может?
-Нет, - отрезала ведьма. - Нечего лес зря тревожить. Он гостей незваных не любит. Или так или никак.
Гостей незваных и сама Маланья не любила. Пожалуй, в другой ситуации, она бы и раненого у себя не оставила. Но дрогнуло сердце. Хоть и карга старая, а все туда же, насмешливо подумала про себя. Красивый мужик размягчает бабий ум.
- Быть посему, - согласился Лука.
Еще некоторое время потолковал с Маланьей о разном, кратко пересказал историю Данки, потом спросил соизволенья развести за домом костер. Все же люди целый день голодные.
- Данке скажи, чтобы собиралась, - попросил. - С собой ее возьмем. Нечего ребенку в лесу делать.
- Нечего, - согласилась Маланья. - Да только не пойдет она с вами. Пусть остается пока. Душа у нее больная, глядишь, смогу вылечить. А у вас дорога опасная.
- Как знать, - качнул головой воевода, но спорить не стал. Путь до княжьего града предстоял действительно непростой, неизвестно, доедет ли кто живым. Стерегут ведь их сейчас на всех дорогах. А старуха, судя по всему, Данку не обидит. Опять же с Инваром, если что, друг за другом присмотрят.
Попробовал предложить денег за лечение, но Маланья отказалась. На воеводу вдруг напала подозрительность.
- С чего ты помогать взялась бескорыстно, что еще взамен потребуешь?
Ведьма хмыкнула.
- Помогать разве? Ради себя стараюсь. Хоть и в глуши живу, но и мне иногда новости сорока на хвосте приносит. Авось, когда порядок будете наводить, про меня не позабудете.
- А нельзя ли ту сороку, что с тобой общается, к князю отправить с весточкой? - заинтересовался Лука.
Маланья при упоминании князя не удивилась, подтверждая догадку Луки, что вовсе не так несведуща, как желает казаться, и, несомненно, приметила наблюдательным глазом княжий знак на их одежде, а приметив - вывод свой сделала. Кивнула на ворона.
- Сороку не могу, но птицу отправить можно. Он умный, долетит куда потребуется.
- Слово наговорное знаешь? - поинтересовался воевода.
- Может, и знаю, - задумчиво сказала старуха. - А, может, и нет.
Ворона отправили в тот же вечер. А уезжать решили утром, как проснется Инвар. Маланья вынесла мужчинам меда да румяный пирог с ягодой, вдобавок к их собственным запасам и вернулась в избу.
Данка не спала, дожидалась ее, забравшись с ногами на лавку. Башмак единственный, давно сняла и запихнула с глаз подальше. Маланья только вздохнула, глядя на нее. Досталось девочке. Вытащила из сундука чистую рубаху и одеяло, с напускной строгостью велела переодеваться и ложиться спать. Приправив народной мудростью про утро, которое мудренее вечера. За окном плыла почти полная, без малого краешка луна. Маланья полюбовалась на нее и потерла сухими ладонями лицо. Ей предстояла бессонная ночь рядом с раненым.
Утро встретило Инвара теплом и запахом хлеба, как дома, что он и не сразу вспомнил, где находится. А вспомнив - стал оглядываться осторожно сквозь ресницы. У печи возилась старушка. Он помнил эту женщину сквозь полубред и следил теперь, как она двигалась по комнате, что делала. Видимо старушка и была той хваленой ведьмой, про которую говорила Данка. Вот она оторвалась от готовки подошла к нему, положила ладонь на лоб. Инвар перестал притворяться спящим и открыл глаза.
- Ну, здравствуй, Княжья Рука! - сказала старуха строго. - И что ж вы мужики такие глупые. Или жизни вам не дороги?
-Да не рана там была - царапина, - попытался оправдаться Инвар, против привычки смущенный.
- Наверное кровила, перевязал не сразу?
- Все-то ты, бабушка, знаешь. Уехали уже дружинники мои?
- Тебя дожидаются. Стоят наготове, разве что землю не роют от нетерпения. Позвать?
И не дожидаясь ответа, кликнула Луку. Воевода зашел ненадолго. Убедиться в том, что Инвару стало лучше, попрощаться и велеть до его возвращения с подмогой не лезть на рожон. Инвар хотел было хмыкнуть, что сейчас он не то, что на рожон, нужду сам справить не дойдет, но вместо этого просто пожелал удачи. Маланья подчеркнуто хлопотала у печи, игнорируя прощание и давая мужчинам возможность обменяться сантиментами.
Как только Лука вышел, Маланья тут же оторвалась от своего занятия с четким намерением продолжить разговор. Инвар был слишком слаб, чтобы сопротивляться давлению старушки. Оглянулся только на спящую в другом углу Данку.
- Не бойся, не разбудишь. Усыпила я ее. Пусть отдохнет девочка. Итак, где ты стрелу с трупным ядом ухватил?
- В доме баронском. Там всегда так ласково гостей встречают?
- Иногда. Наверняка действовал, змееныш. Всего сутки и человека раненого ничто не спасет. Чем же ты ему так помешал?
- Сутки? Мы до тебя добирались почти двое.
Старуха удивилась и удвоила натиск, выспрашивая подробности. Слово за слово вытянув всю историю с Данкой и ушедшей болью. А под конец огорошила вопросом:
- Кто она тебе? Дочь?
Инвар еще раз глянул на спящую девочку и нехотя признался:
- Сестра. Папаша, чтоб ему на том свете икалось, у нас общий. Сам не знал про ее существование.
История самого Инвара была чем-то похожа на Данкину, только вот его мать была уважаемого, хоть и обедневшего рода. И когда позорящий живот стал заметен, девочке, совсем еще юной, едва шестнадцать исполнилось, любящие родственники предложили либо избавиться от ребенка, либо убираться к чертям. Мать Инварова оказалась упряма не по годам, и гордо ушла из дому, но не куда глаза глядят, и не топиться с горя, а прямиком к князю. Прорвалась на прием, упала в ноги, выложила историю без утайки, и не попросила, условие выставила - мести не желаю, справедливости не ищу. Но ребенка вырастить хочу спокойно, без клейма ублюдка. Князь был еще молод и неопытен, барона прижать не мог, а вот о девушке позаботился: оставил ее при себе. Спустя несколько лет женился на ней, хоть и поперек родни, тем самым возвратив ей честное имя. Ничего, со временем пообвыклись, приняли княгиню, за доброту ее, за верность, за ум. Именно этого сурового человека Инвар считал настоящим отцом, хоть не было у них и капли общей крови. И князь любил его, воспитывал, наравне с прочими своими детьми. Потому так и неохотно признавался в родстве с бароном.
- Должен ты теперь ей жизнь, Княжья Рука! - постановила старуха. - Такое под силу либо обученной ведьме, либо близкой родне - жене, дочери, матери. Своей жизненной силой она с тобой поделилась.
Маланья говорила о колдовстве как о само собой разумеющемся, заставляя Инвара внутренне напрягаться от подозрений. Уж не водится ли старуха с нечистой силой? Только женщине и дела не было до его подозрений. К тому же, хоть Инвар и не признавался, сил этот разговор у него отнял изрядно, и все что он мог, пить потихоньку отвары да спать
Когда солнце поднялось до вершин, Маланья, наконец, разбудила и девочку. То ли сон колдовской пошел ей на пользу, то ли еще что, но Данка даже улыбалась, впервые со времени бегства из села. А уж после купания и приведения в порядок, совсем успокоилась. Одежда Маланьина Данке была чуть велика, но ненамного, рукава подвернуть да подоткнуть подол, а вот в башмаки пришлось напихать ветоши, чтоб с ноги не сваливались. Данка бы и босиком побегала, но ведьма настояла. Оглядев ее чистую, одетую и расчесанную, старуха, наконец, снизошла до разговора и с Данкой. И Инвар снова некстати вспомнил сказку про накормить, спать уложить, а потом и расспрашивать. Рядом с Маланьей только сказки старые и вспоминались.
Ведьма слушала Данку внимательно, иногда переспрашивала, уточняла. Из беседы их выходило, что лесная жительница хорошо знакома с сельчанами. О старосте она сказала нелицеприятное, пана Матеуша обвинила в малодушии, а услышав про костер, только вздохнула.
Данка, растревожив воспоминания, вновь заплакала, убеждая то ли себя, то ли Маланью:
- Не была мама ведьмой.
- Конечно, не была. Ведьмы матерями не бывают. Хотя сила у нее был когда-то.
- А у меня, - мгновенно подняла Данка голову?
- И у тебя. Лес пропустил, болота не тронули. Сила есть почти в каждой женщине. Да только спит крепко, будить ее надобно.
Данка соскользнула с табурета, бухнулась ведьме в ноги:
- Бабушка Маланья, возьми в ученицы.
Потемнела Маланья лицом, отставила ступочку, в которой между разговором перетирала семена. Велела:
- Встань. И ни перед кем на колени не становись. Те, кто достойны этого, как правило не требую к себе такого почтения, а кто требуют - унижают достоинство человеческое и потому - не достойны.
Данка на ноги поднялась, платье отряхнула, и повторила, набычившись:
- И все же возьми.
- Дура-девка! Я врагу судьбы такой не пожелаю, а уж чтоб по доброй воле жизнь тебе сломать. Мстить, небось, хочешь?
- Сильной быть хочу. Чтоб никто обидеть не мог.
Ведьма снова вздохнула:
- Сильным мужчина должен быть, чтоб свою женщину в обиду не давать. А ради такого судьбу себе ломать грешно. В ученицы не возьму, но, захочешь если, оставайся жить. Лес тебя не обидит. И мне радость на старости лет.
Данка обрадовалась и такому. Обживется, помогать станет, а там глядишь - и согласится Маланья. Лес вековой тоже из малых семян не за день вырастает. Инвар, невольно ставший свидетелем этой странной беседы, заметил и упрямый Данкин взгляд, и понимающий старушечий. Но ему оставалось лишь наблюдать за этим странным состязанием воли.
Дни потянулись один за одним. Длинные, хлопотные. Маланья даром что старая, вертелась с рассвета до поздней ночи как юла, и Данке дело находила, чему девочка радовалась - рядом с Маланьей исчезали печали. На душе светлело. К тому же дела были у нее интересные. То за травами сходить, то козу черную подоить. Маланья без боязни допустила Данку к опаре, хотя мама говорила, что хлебное тесто чужих рук не любит. И Данка с гордостью резала собственноручно испеченный каравай. При воспоминании о маме снова взгрустнулось. Но быстро ушло. Не оттого, что Данка черствая, просто дети видят мир по-другому. Они не умеют держаться за прошлое. И не заглядывают далеко в будущее. А настоящее окружало Данку темными деревьями, скрипучими половицами и уходом за Инваром. И как отчаянно Данка желала постичь таинственное, манящее ведьмовское дело, так и сама Маланья не оставляла попыток отговорить от этого девочку. Может, поэтому сводила ее к лесному ключу.
Родник, к которому привела ведьма, был удивительным. Чистым, как слеза, ясным и бездонным. В нем отражалось высокое синее небо, но сквозь отражение проглядывала таинственна глубина.
- Смотри, - велела Маланья, опуская в воду ладони, отчего по поверхности пошла рябь, и Данка послушно заглянула в бездонную глубину родника. Там отражалась она сама, сначала растрепанная, как сейчас. Потом причесанная, аккуратная. Что-то неуловимо изменилось в отражении, и вот Данка уже в нарядной одежде в городе, рядом с Инваром. Они заходят в большой дом, и добрая серьезная женщина гладит ее по волосам, украдкой вытирая слезу. А вот красивая девушка, ой, это тоже она - Данка, только повзрослевшая. Неужто она такой станет? Идет улыбаясь по ярмарке, а рядом с ней воин, большой, сильный, хоть и белобрысый. Воин положил тяжелую руку на плечо девушке, и та, другая Данка, прижалась к нему с улыбкой. Да это же Янек обнимает ее. Данка неожиданно разозлилась на ту себя, которая в роднике. Как она смеет улыбаться ему. Дальше - детишки, хозяйство. Но это виделось уже смутно. Родник снова подернулся рябью, и вместо волшебных видений, снова отразил чистое небо.
- Ну что, - спросила Маланья, вытягивая из воды ладонь, - увидала свою судьбу?
Девочка кивнула.
- Хочешь пожертвовать ею в погоне за силой?
- А что...что будет если я стану ведьмой?
- Кто знает. Этого увидеть нельзя. Увидеть можно только свое. А ведьмы себе не принадлежат.
- А кому принадлежат?
- Про то тебе знать не надобно, - отрезала Маланья поднимаясь на ноги. - все еще хочешь ведьмой стать?
- Хочу, - упрямо вздернула носик вверх Данка.
Маланья только по голове ее погладила. И сказала - "давай возвращаться".
На следующий день после разговора у родника, Маланья исчезла затемно, а вернулась к обеду, держа в руках птицу. Взъерошеный, обгорелый и потрепанный филин радостно встрепенулся при виде Данки.
- Сов - обрадовалась девочка, - ты жив.
Маланья при виде Данкиной радости, фыркнула и сунула птицу хозяйке, со словами, мол, заботиться будешь сама. Данка не возражала, и хотя забот у нее прибавилось, но и радости прибавилось тоже. Сов был родным, любимым, дорогим. Он ни на шаг не отходил от хозяйки, изменив привычному ночному образу жизни, изредка отлучаясь на охоту за мышами. И послушно разрешал Маланье залечивать ожоги от факела, хоть и не давался обычно чужим в руки.
Еще через день вернулся Маланьин ворон. Он раздраженно долбился в окно, пока его не пустили, и жадно пил из плошки Сова, отогнав его, недовольный конкуренцией, показывая всем своим видом, что раздражен такой скорой заменой его, единственного, на какую-то растрепанную сову, даже не черную, как полагается всякой уважающей себя птице.. Филин послушно сторонился, чувствуя в наглеце более раннего жильца.
Ворон принес ответное послание, в котором говорилось, чтобы Инвар спокойно лечился и сообщалось, что Лука и его люди добрались до князя, хоть и изрядно потрепанные. Рука в послании была княжеская, что означало серьезность и беспрекословное послушание.
Прежде тихая, уединенная избушка наполнилась голосами. И хотя Маланья вслух ворчала, что в доме не протолкнуться, каждый, да и она сама понимали, что это напускное. Просто привыкла хозяйка выставлять себя суровой и сердитой.
Ворон и выздоравливающий филин устраивали постоянные разборки за главенство, Маланья и Данка были постоянно заняты какими-то своими хлопотами или делами по хозяйству. Даже черная коза время от времени просовывала рогатую голову в дверь, добавляя суеты. Единственным кто оказался в стороне от шумной и активной компании, был Инвар. Бездеятельное лежание и ожидание раздражало его. Требовало занять разум и единственным доступным ему источником, оставалась болтовня с Маланьей. Большей частью он говорил о глупостях, только бы не молчать, глядя в потолок. Или искал объяснение услышанным и увиденным странностям. На это его упрямо толкало осознание того, что столкнулся он с чем-то неведомым, и Инвар, со всей горячностью желал выяснить, действительно ли есть в Маланье таинственная сила, или все это мишура для легковерных крестьян. Данка верила старухе безоговорочно, но Инвар не девятилетний ребенок, он мог позволить себе здоровое сомнение
Ведьма разговоры поддерживала охотно, и Инвар не раз поражался ее образованности и осведомленности. Живя в глуши, Маланья знала все новости не хуже городских жителей, была начитана и, кажется, знакома была со многими учеными мужами, а ее умения оказывались ничуть не меньше, чем у именитых лекарей. Беседы, порой длящиеся часами были как о насущном, так и о всякой ерунде, вроде все тех же сказок.
- Вот объясни, бабушка Маланья, кипятился Инвар. - Почему ведьмы бываю либо страшные, либо такие что глаз не отвести. Что они делают в годы между тем и другим?
- Сколько, по-твоему, мне лет? - вопросом на вопрос ответила Маланья
- Чуть больше осьмнадцати? - улыбнулся Инвар. Он уже усвоил, что у старухи едкий язычок и своеобразное чувство юмора. И на подначки она не обижается. Да и самой палец в рот не клади - по локоть отгрызет.
Но в этот раз Маланья отчего-то не развеселилась.
- Дурак ты, - буркнула, еще и дверью хлопнула так, что аж стены загудели.
К разговору этому она вернулась сама, вечером, когда Данка уже утомленно спала.
- Ведьма не носит свой настоящий облик. Она меняется из-за Силы ее наполняющей. Настоящее ее лицо увидеть можно лишь три раза в год, когда людской мир и потусторонний сближаются. В зимний солнцеворот, на Купалу и в весеннее равноденствие. Да еще на малое время при полной луне.
- И ты превращаешься? - живо заинтересовался Инвар. - В кого?
- Что, уже поверил в мою ведьмовскую силу? - уела его Маланья. - Эх ты, горожанин легковерный.
Инвар промолчал, но про себя согласился. Трудно не верить в то, что видишь ежедневно, ощущаешь на себе. Маланья явно хранила какое-то знание, и не только хранила - применяла. Как-то, проснувшись до рассвета Инвар увидел сквозь приоткрытый ставень, как Маланья общается о чем-то с вышедшим на поляну волком. Опять же ворон у нее почти разумный. А у Данки никаких сомнений в ведьминской силе и не было. В лесном доме выздоровление шло быстро. На третий день Инвар уже сидел, а на пятый начал ходить, придерживаясь за стены. Он торопился выздороветь, рвался обратно в княжий град к незаконченным делам.
- А как определяется, какая ведьма красивой будет, а какая нет? - вылезла из-под одеяла и Данка.
Маланья посмотрела на две пары горящих нетерпением глаз, досадливо фыркнула, но рассказала, правда таким тоном, словно сама не особо верила в произносимое.
- Сила мужская от Неба, их это стихия. Потому мужи да воины к Богам ближе. Боги ведь на небе живут. Потому удел мужчин властвовать и главенствовать, как небу над землей. Без силы такой мужчина слаб: не будет ему ни победы, ни удачи. А женская сила - Земля. Оттого им принадлежит плодородие, оттого и силы природные женщинам подчиняются, и руководят ими. Иные женщины избирают быть матерями и женами - в этом их удел и честь, и слава. А та, которая отречется от такого занятия, может ведьмой стать. Ведать пути тайные. Только ведать - одно, а творить ведьмовство - совсем иное. Можно для себя стараться, тянуть силу из природы и окружающих - у такой великая сила будет. Только в расплату за такое богатство душу отдавать надобно. Не сразу, конечно, по кусочку малому за каждое ведьмовство. Закончится душа - умрет такая женщина. А коли душа нужнее красоты внешней - изволь своими силами для пользы людей стараться. Если же своих не хватает, то следует у природы ласково попросить. На благое дело она даст.
- Так, ты Маланья добрая ведьма, значит? - уточнил Инвар, чуть посмеиваясь.
- Добрая ли, злая ли, а только душа моя при мне.
- Сколько же тебе на самом деле лет? - заворожено спросила из угла Данка.
- Хватит на ночь сказок, - нахмурилась в ответ Маланья. - Еще поверите, плохо спать будете.
И можно было бы и впрямь посчитать тот разговор побасенкой, рассказанной к слову. Да только тревожило Инвара странное поведение хозяйки в полнолуние, случившееся два дня тому.
Маланья исчезла с вечера, не сказав ничего ни Данке, ни ему. За старшего остался ворон Гарок, который, устроившись на краю печи следил за всеми немигающим глазом. И Инвар не сомневался, что в случае чего птица сумеет донести свое возмущение, а то и наябедничает Маланье.
Уже давно стемнело, да луна поднялась, а Маланья все не возвращалась. И хотя по всему выходило, что чувствует в лесу она себя замечательно, мужчина все равно волновался. Мало ли неожиданностей в ночной прогулке. А ну как медведь или волк?
С трудом поднявшись, Инвар, придерживаясь за стену, добрался до двери, отворил ее, почти выполз на крыльцо. Там остановился отдышаться. Звезды рядом с огромной желтой луной казались мелкими и невзрачными, а само ночное светило ползло по небу, гордясь таким величием. Серебря своим таинственным светом верхушки деревьев. Вот она коснулась травы, и та словно превратилась в дивное озеро. А на его поверхности...