|
|
||
|
МЫ ЗА ЦЕНОЙ НЕ ПОСТОИМ! |
|
|
|
Я сижу на кособоком табурете и равнодушно смотрю за тем, как следователь с парой 'шпал' в малиновых петлицах старательно заполняет бланк допроса. Он склонился над листом бумаги и неторопливо выстраивает грозные шеренги букв, которые в итоге должны стать моим приговором. Смешной хохолок на макушке чекиста, подрагивающий, когда он поворачивает голову, настраивает на весёлый лад и я улыбаюсь. - Неужто такое хорошее настроение? - моментально вскидывается чекист. - Так не волнуйся - скоро горючими слезами рыдать будешь! - Он вонзает в меня тяжелый, давящий взгляд, который, видимо, должен испугать меня и заставить униженно валяться у него в ногах. Ага - сейчас! В ответ я нарочито равнодушно зеваю и отворачиваюсь. За маленьким оконцем землянки виден краешек неба среди кустиков пыльной травы. Я даже вижу белое облачко, торопливо бегущее по своим неотложным небесным делам. Очень хочется оказаться там, наверху - под лучами ласкового солнышка, вдохнуть полной грудью свежий воздух... Тень заслоняет небесную синь - это часовой проходит своим маршрутом вокруг блиндажа. Я снова поворачиваю голову к следователю и смотрю на его руку, старательно порхающую над белым прямоугольником листа. Плащ - палатка, которая выполняет роль двери отлетает в сторону и в землянку стремительно врывается 'батя'. Или, если официально, товарищ майор... Комбат... Он подлетает к импровизированному столу из обрезков досок, за которым устроился чекист и нависает над ним, упираясь своими пудовыми кулачищами в жалобно заскрипевшую столешницу. - По какому праву!... Я спрашиваю!... По какому такому праву Вы!... Арестовали моего бойца! - 'батя' едва сдерживается и потому говорит с паузами, чтобы не вырвались такие слова, после которых он уже не только не сможет мне помочь, но и сам окажется под ударом ребят с 'чистыми руками и холодным...' Как там дальше? Следователь тем временем с нескрываемым любопытством смотрит на разъярённого майора. Он чувствует себя уверенно и потому абсолютно спокоен. - А что, собственно, Вас не устраивает? - тихо говорит чекист, удовлетворившись, наконец, зрелищем пышушего лютой злобой командира. 'Батя' от такой наглости теряет дар речи. Он разевает рот словно пескарь, выброшенный на песок. Лицо его багровеет. Из горла вырывается нечленораздельный хрип. Пальцы стискивают край стола с таким остервенением, что становятся белыми. - Ты!!! - комбат выплёвывает это слово с такой ненавистью, что я невольно ёжусь. - Ты, сука, ещё издеваться надо мной будешь?!!! - Рука майора судорожно тянется к кобуре. - Думаешь, что я на тебя глядеть буду?!!! Да я тебя сейчас сам, своею рукой!!! - И почему? - спокойно, но с некоторой горечью спрашивает особист, вопросительно уставившись на собеседника. - Что 'почему'? - очумело трясёт головой комбат, От неожиданного вопроса, а ещё больше от ледяного спокойствия чекиста, он теряется и застывает в нелепой позе. - Почему такая ненависть и недоверие к работе 'органов'? - с той же слабой горечью интересуется следователь.- Вот объясните мне, товарищ майор: с чего вдруг Вы взяли, что этот, хм, субъект, - небрежный взмах ладони в мою сторону, - задержан, я подчёркиваю, задержан, а не арестован нами просто так? Без веских, так сказать, причин? - Он наклоняет голову и с прежним любопытством смотрит на 'батю'. - Да потому что пока вы в тылу отсиживались и дела свои оформляли, он, - ещё один взмах в мою сторону, - вместе со мной немецкие танки жёг! - вновь вспыхивает комбат. Вот тут ты прав, 'батя' - жёг! Ещё как жёг! Но здесь я сейчас совсем по другой причине. Я отворачиваюсь к стене и перед глазами снова встают грязно серые коробки с чёрными крестами, неторопливо ползущие на наши позиции. И вновь падают под свинцовыми струями красноармейцы, вновь поднимаются до самого неба султаны взрывов, вновь испуганно смотрит на меня молоденький сержантик, зажимающий огромную рваную рану на животе худенькими мальчишескими ладошками, вновь беззвучно что-то кричит наводчик 'сорокапятки', припавший к прицелу, вновь тянет чьё-то безвольно обмякшее тело в спасительное укрытие зарёванная девчонка-санинструктор... - Первый! Первый! - хрипло орёт в трубку комбат и матюкаясь в бессильной злости швыряет её испуганному ефрейтору - связисту. Посылать на восстановление перебитого где-то провода уже некого: после четырёх отражённых атак остался лишь вот этот пацан, который сжался сейчас на дне окопа. Он судорожно сглатывает и острый кадык на мгновение натягивает кожу на горле так, что я вяло начинаю прикидывать - успеет ему чем-то помочь медсестра в случае инфаркта или нет? Тьфу ты! Какой может быть инфаркт - ему же лет девятнадцать. Хотя... Огромная тень накрывает нас на долю секунды и мы привычно пригибаемся. Рёв выходящего из пике 'лаптёжника' сменятся грохотом близкого разрыва и над головой проносится смерч из раскалённого воздуха, обжигающего металла и растерзанной земли. Мы глохнем и слепнем. Но через несколько мгновений, отплёвываясь и подбадривая себя 'боевой молитвой' в виде семиэтажной речевой конструкции, осторожно высовываем головы и принимаемся оглядывать поле боя. Скверно! Всё очень скверно! Пока мы прятались от налёта, немцы уже успели подтянуть свои силы и развернуть их для атаки. Я невольно восхищаюсь их профессионализмом - так умело прикрываться 'огневым валом' в сочетании с действиями авиации! А что у нас? Да в общем то же самое - всё очень плохо! Жиденькие проволочные заграждения сметены вражеской артиллерией ещё утром - во время первой атаки. Скромное минное поле, над которым потрудились ночью сапёры с честью выполнило свою работу и приказало долго жить, оставив на подступах к нашим позициям четыре вяло уже сейчас чадящих, танковых трупа. Да плюс к этому ещё пяток подбили артиллеристы, обменяв на них свои жизни. Первая линия обороны перестала существовать - остатки занимавшей её пехоты откатились назад, ко второму ряду траншей. Они дёрнулись было и дальше, но 'батя', затвердев лицом, указующе взмахнул рукой и я прочертил бегущим пунктирную линию рубежа, за которым их ждёт лишь вечное забвение, с помощью своего верного 'максима'. Впрочем, скоро их перебросили через эту границу 'хароны' в мышиного цвета мундирах, прячущиеся за свирепо рычащими хищниками со смертоносными хоботами орудий на угловатых мордах. Мы не выдержим этой атаки. Я понимаю это так отчётливо, что не нужно даже привлекать на помощь дополнительные возможности организма. Знание этого уже сидит в нас и равнодушно ждёт ответа на своё уведомление. Но ответа нет и не будет - нам просто нечего сказать. Потому что есть ПРИКАЗ и мы все его верные рабы. А раб не может делать хоть что-то, что противоречит приказу, верно? Я грустно улыбаюсь своим мыслям. Пожалуй, что сейчас не самый удачный момент для решения философских задач. 'Второй номер' тем временем теребит рукав моей гимнастёрки и тихонечко просит: - Товарищ старшина, а товарищ старшина! Очнитесь! - Да не сплю я, не сплю! - успокаиваю настырного бойца. Он неуверенно улыбается, бросая на меня тревожные взгляды. Приходится аккуратно затушить костёр его эмоций - в бою надо быть хладнокровным и сосредоточенным. 'Фрицы' неспешно продвигаются вперёд. Мы видим, как иногда кто-нибудь из пехотинцев наклоняется и спокойно добивает обнаруженного раненого красноармейца. Немцы показывают, что в живых они нас брать не собираются. Что ж - это как высокий орден - 'Знамя' или даже 'Ленин', который нам уже вручили. Посмертно... А ну, живые трупы, за работу! Повинуясь сигналу, мы даём нестройный залп. Немцы споро падают наземь. Их танки нехотя выдвигаются вперёд. Несколько безвестных смельчаков, прятавшихся до поры, до времени, в воронках, кидаются им навстречу и швыряют связки гранат под гусеницы. Кому-то это удаётся... В ответ на это нам на головы вновь начинают сыпаться мины и снаряды. После кратенькой, но ёмкой экзекуции немцы вновь двигаются вперёд. - Сейчас бы роту 'тридцатьчетвёрок'! Душу бы за них продал! - с ненавистью рычит 'батя', глядя с бессильной ненавистью на то, как умирает его батальон. А вот это ты зря, командир! Ей - ей, зря! Нельзя такие вещи говорить! Я собираюсь заставить его замолчать, но опаздываю - худенький ефрейтор, странно сверкнув глазами, дёргается к майору и вкрадчиво спрашивает: - Товарищ командир, тут из штаба звонят - спрашивают, можем ли мы указать цели для поддержки танковой? Вы ответите?! Я бросаюсь к ним, чтобы не дать 'бате' совершить страшную ошибку. Бросаюсь... и не успеваю - комбат уже схватил протянутую трубку ожившего телефона и радостно кричит в неё, передавая направление для атаки танкистов. Ефрейтор косо смотрит на меня и насмешливо улыбается краешком тонкого рта. Из посечённого бомбёжками и артобстрелом леска позади нас доносится рёв моторов и вот уже трещат тонкие стволы деревьев, безжалостно сминаемые танковыми траками. Я даже не хочу смотреть на то, что сейчас произойдёт. Не хочу по той простой причине, что видеть боль обманутого 'бати', (а кто ж с ним будет играть честно?!), выше всех моих человеческих, ( и не только!), сил. - Что за чёрт?! - кричит комбат и я слышу негромкий злорадный смех ефрейтора. С тоской поднимаю голову и смотрю за тем, как три,(всего три!!!), окрашенные в защитный цвет машины с красными звёздами на башнях несутся навстречу ощетинившимся частоколом вспышек танкам 'фрицев'. Из окопов слышны не крики радости, но тяжёлый в своей безысходности мат красноармейцев. Они тоже всё понимают - ну какую, скажите на милость, пользу может принести атака двух Т-26 и одного БТ-5 против немецкого батальона, где преобладают T-III и Т-IV? Правильно - ещё пару минут жизни! Так и выходит. Проявив чудеса героизма, незнакомые нам ребята зажигают два вражеских танка и сами уносятся в небеса на крыльях всепоглощающего пламени. Мне горько и стыдно. Горько из-за поражения, а стыдно за то, что не смог предотвратить это самое поражение. Гаденький голосок, слышный только мне, ехидно спрашивает: - Ты уже привык проигрывать? И это становится последней каплей, переполняющей чашу терпения! Я поднимаюсь во весь рост, отпихивая цепляющегося за меня 'второго номера'. Сзади что-то кричит 'батя', но его слова заглушает треск выстрелов и грохот близких разрывов. Глаза уже застилает багровая пелена боевого безумия, и лишь неимоверным усилием воли я набрасываю на людей покрывало 'Кривды - матушки'. Не нужно, чтобы они увидели то, что произойдёт, так как это выглядит на самом деле. Не готовы они ещё к ТАКОМУ! Я выскакиваю на бруствер и бегу навстречу немцам. Как там у вас на бляхах написано - 'Gott mit uns'? Ну что ж - раз 'с вами Бог', то я сегодня сыграю за другую сторону! Два белоснежных крыла величаво раскрываются за моими плечами, а в руках тихо потрескивает, рассыпая искры, огненный меч. Я уже иду к вам: смертные!: :А потом всё заканчивается и я стою посреди поля, усеянного трупами и остовами сгоревших бронемашин. Моя форма иссечена пулями и осколками и густо залита кровью. Чужой кровью!!! :Мощный удар по затылку будет позднее. Три работника, гм, 'сопредельного ведомства' подойдут ко мне вечером, после ужина. Вскинувшиеся было бойцы замрут, когда в отблесках костра окрасятся малиновым цветом петлицы незванных гостей. А старший из чекистов презрительно усмехнётся и добавит мне сапогом по пояснице. И в землянке, куда приволокут мою избитую в кровь бренную личину-оболочку, мне предъявят целый ряд обвинений в нарушении Договора: Но всё это будет позже, а пока я с усталой, и чуточку виноватой улыбкой смотрю на то, как ко мне бегут восторженные бойцы и впереди них несётся тот, чьим ангелом - хранителем я являюсь. :'Батя': Товарищ майор: :Прости меня!: :А всё таки Бог с НАМИ!!! |
|